Замѣтки о Пушкинѣ и другихъ поэтахъ
Кіевъ, 1897
Пѣсни и поэмы Д. Д. Минаева. С.-Петербургъ. 1870 г.
На первой страницѣ этой книги напечатаны слѣдующіе восемь стиховъ, — начало поэмы «Юлій Цезарь»:
Межъ многихъ истинъ обветшалыхъ,
Сентенцій древнихъ, общихъ темъ,
Читалъ нерѣдко я въ журналахъ:
«Въ нашъ вѣкъ нельзя писать поэмъ.» —
И рядъ рецензій запоздалыхъ
Теперь внушить хлопочеть всѣмъ,
Что ты, Шекспиръ (прости ихъ, Боже!),
И сапоги — одно и тоже.
Ну Господь съ вами, г. Минаевъ! Кто-же и когда хотѣлъ внушать подобную мысль? Какъ ни мало мы видимъ хорошаго въ той журналистикѣ, которая возставала противъ искусства и стремилась уронить его значеніе, все-таки мы должны признать, что такого безсмыслія, какое приводитъ г. Минаевъ, никто не проповѣдывалъ. Говорились разныя вещи; говорилось, напримѣръ, что гораздо полезнѣе для общества быть сапожникомъ, нежели Рафаэлемъ; что сколькобы мы ни читали Шекспира, отъ этого не увеличится число людей, носящихъ сапоги; что прежде, чѣмъ обучать дѣтей грамотѣ и поэзіи, нужно сшить имъ сапоги; что безъ Шекспира человѣчество могло-бы существовать, тогда какъ безъ сапогъ множество людей погибло-бы отъ лихорадокъ, горячекъ и другихъ болѣзней… Словомъ, говорились вещи ни мало не остроумныя, ни мало дѣла не разъясняющія и даже вовсе не нужныя, вовсе къ дѣлу не относящіяся, но, во всякомъ случаѣ, вещи, имѣвшія подобіе человѣческаго смысла, и даже плѣнявшія читателей своею удобопонятностію, чрезвычайной легкостію, съ которою они укладывались въ головѣ, незанятой другими мыслями. Но кто-же говорилъ, что Шекспиръ и сапоги — одно и тоже? И въ какомъ смыслѣ, даже самомъ не нужномъ и ничего незначущемъ, можно понять такую рѣчь? Если знаменитый критикъ, на вопросъ: что лучше — Шекспиръ или сапоги? — смѣло отвѣчалъ: сапоги, то этимъ онъ хотѣлъ только сказать, что онъ усмотрѣлъ громадное и существеннѣйшее различіе между Шекспиромъ и сапогами, — именно, что Шекспиръ будто-бы принадлежитъ къ разряду самыхъ ненужныхъ предметовъ, тогда какъ сапоги принадлежатъ къ наинужнѣйшимъ. Сапоги — въ мысли критика — примѣръ и образецъ вещи презираемой, но совершенно необходимой; Шекспиръ — примѣръ и образецъ вещи превозносимой и прославляемой, а между тѣмъ излишней.
И такъ, никто не говорилъ, и не могъ говоритъ, что Шекспиръ и сапоги одно и тоже. Въ подобной нелѣпости нельзя обвинять русскую литературу, несмотря на все обиліе этой литературы всякими нелѣпостями.
Такимъ образомъ, первая страница новой книжки стиховъ г. Минаева убѣдила насъ, что мы напрасно стали-бы искать у этого поэта точности, что ни мысль, ни слово его не слушаются и скачутъ въ стихи нѣсколько независимо отъ его воли, отчего могутъ произойти весьма забавныя и совершенно неожиданныя сочетанія. Перелистывая книжку, мы невольно увлеклись отыскиваніемъ примѣровъ этого рода путаницы въ словахъ и мысляхъ, и рѣшились показать нѣсколько такихъ образчиковъ читателямъ, въ твердой увѣренности доставить имъ большое удовольствіе. Вѣроятно нѣкоторые читатели помнятъ шуточные стихи, въ которыхъ умышленно нагорожено всякихъ нелѣпостей, напримѣръ:
Отчего у лошадей
Не растутъ во рту лимоны?
Оттого, что у Дидоны
На помаду для сельдей
Вышло двадцать пять рублей.
Эти стихи далеко не могутъ внушать той веселости, какую въ насъ возбудила совершенно безъискусственная, отнюдь не предумышленная путаница, встрѣчающаяся въ стихахъ г. Минаева. Напримѣръ:
И, тѣнь бросая на песокъ,
Повисли листья кипариса
На мѣстѣ храма Сераписа. (стр. 7)
Кипарисъ, какъ извѣстно, имѣетъ не листья, а чешуйки; тонкія и частыя вѣтки, усаженныя этими чешуйками, обыкновенно не висятъ, а подымаются къ верху и вмѣстѣ съ крупными вѣтвями прижаты къ стволу дерева, отчего и происходитъ всему свѣту извѣстная стройная форма кипариса. Но для г. Минаева, который, если ему повѣрить, живетъ и гуляетъ
Средъ хладныхъ Невскихъ береговъ (стр. 22),
то есть на самой водѣ, или на льду рѣки Невы, для него, какъ видно, всѣ деревья равны, и кипарисъ похожъ на иву.
Вотъ каратель общественныхъ ранъ!
Для толпы онъ теоріи строитъ,
Для себя-же — домовъ караванъ. (стр. 51)
Это не мы говоримъ о г. Минаевѣ, а г. Минаевъ обличаетъ такъ какого-то журналиста. Насъ веселитъ при этомъ то, что дома у этого журналиста могутъ двигаться и должно быть гуськомъ путешествуютъ по улидамъ Петербурга. Караванъ домовъ также хорошъ, какъ сѣнь струй. Но то-ли еще бываетъ въ нашей просвѣщенной столицѣ!
По проспектамъ, гдѣ мчатся чуть свѣтъ
Рысаки, лихачи, катафалки,
Попадая подъ дышла каретъ… (стр. 193)
Удивительно! Г. Минаевъ увѣряетъ, что чуть свѣтъ уже начинаютъ носиться по улицамъ кареты, рысаки и лихачи, тогда какъ извѣстно, что Петербургъ спитъ долго, — смотри хоть у Гоголя «Невскій проспектъ». Но всего удивительнѣе то, что чуть свѣтъ начинаютъ носиться по проспектамъ катафалки. Катафалкомъ называется то возвышеніе, которое устраивается въ церкви, въ храмѣ Божіемъ, и на которое ставится гробъ съ мертвецомъ, когда совершаются надъ нимъ погребальные обряды. Какимъ образомъ катафалки могутъ въ Петербургѣ выскакивать изъ церквей и носиться по улицамъ, — это понять весьма мудрено. Говорятъ, по ночамъ встаютъ мертвецы изъ могилъ; но чтобы среди дня по улицамъ гуляли катафалки, это мы слышимъ въ первый разъ.
Можетъ быть, г. Минаевъ разумѣлъ подъ катафалкомъ что нибудь другое, напр., погребальныя дроги, или балдахинъ, или иной подобный предметъ; но и въ такомъ случаѣ непонятно, почему эти предметы являются чуть свѣтъ и зачѣмъ они мчатся, когда имъ приличествуетъ двигаться медленно и безшумно.
Вообще, предметы путаются у г. Минаева въ двойномъ отношеніи, въ отношеніи ко времени и въ отношеніи къ пространству. Время г. Минаевъ назначаетъ совершенно случайно, больше всего ради риѳмы. Напримѣръ, пародія на Некрасова начинается такъ:
Стой ямщикъ! лошадки въ мылѣ всѣ…
Жарко ѣхать поутру.
При обыкновенномъ теченіи явленій природы, поутру бываетъ прохладно; но, ради стиха, баринъ, которому приписалъ эту рѣчь г. Минаевъ, увѣряетъ ямщика, что утро — время очень неудобное для ѣзды, что жарко ѣхать поутру. Открытіе по истинѣ неожиданное!
Въ отношеніи къ пространству, предметы попадаютъ у г. Минаева не на тѣ мѣста, гдѣ имъ слѣдуетъ быть, а куда нибудь мимо, хотя иногда не далеко. Описывая роскошные дома Петербурга, г. Минаевъ говоритъ:
Бель-этажъ,
Гдѣ статуи подъ каждою нишей. (стр. 274)
Статуи попали подъ ниши, хотя ниша есть ничто иное, какъ углубленіе въ стѣнѣ, сдѣланное нарочно для того, чтобы внутри его поставить статую. Отдаленные потомки будутъ весьма удивлены, узнавъ, что въ Петербургѣ, въ комнатахъ бельэтажей было много статуй и для нихъ дѣлалось множество нишъ, но что статуи ставились не въ нишахъ, а подь ними, подъ каждою нишей.
Впрочемъ, случаются примѣры путаницы, которые нельзя поставить ни въ какое соотношеніе съ категоріями пространства и времени. Напримѣръ, цѣломудріе Весты г. Минаевъ воспѣваетъ слѣдующимъ образомъ.
Но богиня оставалась
Непреклонна и чиста,
Для лобзанья не рѣшалась
Раскрыватъ свои уста. (стр. 191)
Зачѣмъ для лобзаній нужно раскрывать свои уста — этого мы не можемъ понять. Уста раскрываютъ тогда, когда хотятъ говорить или пѣть, но не тогда, когда хотятъ цѣловаться. Кто же это цѣлуется раскрывши ротъ?
Бывши школьникомъ чрезъ мѣру,
Онъ лѣнивъ былъ, словно волъ. (стр. 258)
Ну кто же и когда считалъ вола — примѣромъ лѣности? Обыкновенно его считаютъ образцомъ терпѣнія и труда. Какъ все ужасно путается въ стихахъ г. Минаева! Катафалки скачутъ, дома ходятъ караванами, утромъ бываетъ жарко, статуи стоятъ подъ нишами, кипарисы опускаютъ листья къ землѣ, волы предаются праздности, и женщины, когда вздумаютъ поцѣловаться, раскрываютъ ротъ!
Но не довольно-ли? Не скажутъ-ли читатели, что мы придираемся къ пустякамъ, ловимъ промахи и не обращаемъ вниманія на содержаніе стиховъ г. Минаева, на его прекрасныя намѣренія и высокія мысли? Увы, мы того мнѣнія, что подобная путаница въ словахъ свидѣтельствуетъ о великой путаницѣ въ мысляхъ. Намъ безконечно надоѣла вся эта литература, которая носится съ высокими замыслами, съ благородными цѣлями, а между тѣмъ неспособна связать двухъ мыслей, не умѣетъ употреблять словъ въ ихъ настоящемъ смыслѣ, не можетъ построить ни единой фразы правильной логически. Мы завалены книгами и журналами, которыхъ читать невозможно, до того они переполнены пустозвонствомъ и пустомельствомъ, реторикою во всѣхъ ея возможныхъ видахъ, отъ реторики высокопарной до реторики цинической, безтолковщиной и безсмыслицей, которая обнаруживаетъ часто съ первой строки и уже навѣрное съ первой страницы. И все это претендуетъ на серьозное значеніе, все это обличаетъ, караетъ, просвѣщаетъ, проводитъ новыя идеи и возвышенные взгляды. Идеи и тенденціи сдѣлались покровомъ, подъ которымъ свободно распускаются и процвѣтаютъ невѣжество, тупость, безграмотность, отсутствіе всякой дѣйствительной мысли, всякаго дѣйствительнаго образованія. Прогрессивные писатели, которыхъ у насъ такое множество, чуть-ли не убѣждены, что здравый смыслъ дѣло лишнее, что нѣтъ нужды заботиться о связи мыслей и правильномъ и ясномъ ихъ выраженіи, что всѣ ошибки, всякая неопрятность рѣчи и мысли — искупаются великимъ достоинствомъ — прогрессивнымъ направленіемъ. При такомъ глубоко-плачевномъ состояніи литературы, право не дурно указывать, что люди, претендующіе на роль двигателей прогресса, въ сущности не умѣютъ соблюдать самыхъ простыхъ требованій логики и здраваго смысла.
Мы готовы, впрочемъ, сказать нѣсколько словъ и объ идеяхъ г. Минаева. Онъ поэтъ прогрессивный, и потому поэзіи въ его стихахъ вовсе не полагается. Идеи же, которыя онъ проводитъ, очень часто подобны тѣмъ, какими наполняются азбуки и прописи, — что, по нашему мнѣнію, должно поставить въ великую похвалу поэту, такъ какъ это весьма справедливыя и хорошія идеи, а легко могло случиться, что онъ сталъ-бы проповѣдывать какія-нибудь прогрессивныя дикости и нелѣпости. Г. Минаевъ вооружается противъ роскоши и разврата, отъ которыхъ, какъ извѣстно, погибли многія государства; онъ требуетъ милосердія и состраданія къ бѣднымъ и несчастнымъ, осмѣиваетъ пороки, взятки, тщеславіе и т. д. Вотъ, для примѣра, стихотвореніе, едва-ли не лучшее въ книжкѣ:
Учись, мой другъ!
Всегда какъ куколка одѣтъ,
Какъ дѣвочка завить,
Смышленный Федя въ восемь лѣтъ
Семью дивитъ.
Но больше всѣхъ дивится онъ,
Что весь семейный кругъ
Твердитъ ему со всѣхъ сторонъ:
Учись, мой другъ!..
Разбогатѣлъ въ короткій срокъ
Отецъ его старикъ,
Но никогда прочесть не могъ
Двухъ дѣльныхъ книгъ.
Онъ въ клубахъ время убиваль,
Забывъ про свой недугъ,
Но сыну строго завѣщалъ:
Учись, мой другъ!..
Въ атласъ и шелкъ облечена,
Внимая похваламъ,
Его maman вся предана
Однимъ баламъ, —
Но, сына гладя иногда
Перстами нѣжныхъ рукъ,
Мать шепчетъ сыну безъ стыда:
Учись, мой другъ!..
Его красивая сестра
Въ толпѣ другихъ наядъ
Бѣжитъ ужь съ самаго утра
Въ Юсуповъ садъ,
Скользитъ съ мальчишками по льду,
Злословитъ межъ подругъ,
А брату крикнетъ на ходу:
Учись, мой другъ!
У Феди братъ есть; онъ живетъ,
Спустивши рукава;
Игрокъ онъ, пьяница и мотъ,
Гласитъ молва.
Но даже онъ свой разговоръ
Умѣлъ окончить вдругъ,
Схвативши Федю за вихоръ:
Учись, мой другъ!…
Французъ наставникъ сохранялъ
Огонь въ своей крови:
Служанокъ въ домѣ соблазнялъ,
Пилъ l’eau de vie, —
Пропѣть двусмысленный куплетъ
Любилъ друзьямъ въ примѣръ,
Но даже онъ давалъ совѣтъ:
Учись, mon cher!
Учись, мой другъ!… Какъ твой отецъ
Умѣй пріобрѣтать,
Какъ братъ жуируй подъ конецъ,
Будь строгъ какъ мать,
Какъ твой наставникъ, безъ заботъ
Смотри на жизнь вокругъ…
Тебѣ ученье въ прокъ пойдетъ —
Учись, мой другъ!…
Право, это недурно, за исключеніемъ нѣкоторой путаницы въ выраженіяхъ, безъ которой у г. Минаева ни когда дѣло не обходится. Напримѣръ, петербургскія барышни, катающіяся на конькахъ, названы, безъ всякой сколько-нибудь понятной причины, наядами. Но, вообще говоря, стихотвореніе хорошо и по мысли, и по развитію. Оно можетъ служить достойнымъ образчикомъ таланта г. Минаева. При нѣкоторыхъ предосторожностяхъ, напр. еслибы г. Минаевъ пересталъ задаваться высшими взглядами и тенденціями, еслибы онъ по возможности избѣгалъ иностранныхъ словъ, напр. наяда, катафалкъ, кипарисъ, ниша, караванъ и пр., словъ, которыхъ значеніе, можетъ быть, для него не столь ясно, какъ значеніе русскихъ словъ, — отчего и происходитъ не вполнѣ умѣстное ихъ употребленіе, — нашъ поэтъ могъ бы, очевидно, писать очень недурные куплеты нравственно-сатирическаго содержанія.
9 ноября