«Аполлонъ», № 4, 1909
Тѣ, кому слова: «сороковой годъ», «Александринскій театръ», «Гальони», балетъ — не пустой звукъ, кто влюбленъ въ «золотую театральную пыль», кого волнуютъ рисунки А. Бенуа и М. Добужинскаго, заставляютъ сладко и нѣсколько опасно мечтать разсказы С. Ауслендера, кто и теперь задумывается, видя театральный разъѣздъ послѣ балета, — тѣ поймутъ и оцѣнятъ милую и плѣнительную «Путаницу» Юрія Бѣляева. Мы не знаемъ, можно ли воскресить старинный водевиль, — безгрѣшное «дурачество» прежнихъ лѣтъ, безъ рискованныхъ мѣстъ, раздѣваній и т. п. аттрибутовъ современнаго фарса, но благодарны отъ души автору, заставившему насъ снова улыбнуться и вздохнуть, какъ вздыхаешь въ дѣтствѣ, засыпая послѣ веселаго дня. Это — не только самая свѣжая и интересная вещь изъ репертуара Малаго театра, но и между русскими пьесами другихъ театровъ мы не знаемъ за этотъ годъ болѣе милаго, трогательнаго и дѣтски-плѣлительнаго зрѣлища. Г-жа Глѣбова, дебютировавшая въ роли «Путаницы», внесла все старомодное очарованіе, лукавое простодушіе и манерное кокетство въ свои интонаціи, жесты и танцы. Лучшей «Путаницы» мы бы не могли представить. Всѣ, въ комъ жива любовь къ богатству, завѣщанному намъ дѣдами и отцами, не могутъ не быть благодарны Ю. Бѣляеву, О. Глѣбовой и милому сороковому году за тотъ цвѣточекъ, что такъ неожиданно разцвѣлъ въ стѣнахъ Малаго театра.
Мысль найти въ герояхъ, которыхъ мы привыкли видѣть на пьедесталѣ исторіи и поэзіи, черты, близкія и понятныя намъ, можетъ быть использована или какъ пріемъ сатиры, или какъ средство приблизить ихъ, этихъ героевъ къ нашему времени, сдѣлать ихъ интимнѣе и проще. Оба эти пріема, доведенные до крайности, даютъ художественныя формы не высшаго порядка. Съ одной стороны, оперетка Оффенбаха, съ другой — романы Эберса. Но первое зло — меньшее, потому что безвкуснѣе, чѣмъ Эберсовское перенесеніе цѣликомъ въ атмосферу древности современнаго буржуазнаго общества, я ничего не могу себѣ представить. Б. Шоу избралъ средній путь или, вѣрнѣе, захотѣлъ соединить оба эти пріема, не доводя ни одного изъ нихъ до конца. И это сидѣнье между двухъ стульевъ не могло не отразиться на пьесѣ, впадающей то въ фарсъ, то въ мѣщанскую современную драму.
Конечно, рука опытнаго, не особенно тонкаго сатирика и большого знатока сцены видна и въ этой пьесѣ, и многія сцены такъ ловко и умно сдѣланы, что заставляютъ внимательно слѣдить за ними.
Эта двойственность повліяла и на исполнителей, позволяя имъ то впадать въ невозможно бытовой тонъ, то возвышенно декламировать. Притомъ внѣшнія данныя г-жи Садовской, напримѣръ, очень далеки отъ соотвѣтствія съ образомъ 16-тилѣтней чаровательницы Клеопатры; также и г. Александровскій, не плохой актеръ на своемъ мѣстѣ, былъ не совсѣмъ умѣстенъ въ роли Цезаря, хотя бы и въ комедіи Б. Шоу. Выдѣлились на второстепенныхъ роляхъ гг. Бережной и Гибшманъ такъ же, какъ и г-жа Климова, исполнявшая роль царя Птоломея. Вся постановка задумана въ довольно неожиданномъ тонѣ, въ тонѣ варварской экзотики. Мы не знаемъ, на чемъ основана эта точка зрѣнія, такъ какъ Египтяне и Римляне того времени не были другъ для друга варварами, а отношенія Александріи и Рима скорѣе напоминали современныя отношенія Лондона и Парижа, но если принять эту точку зрѣнія, то многое было достигнуто. И безмысленный хохотъ голубыхъ солдатъ, визги женщинъ, появленіе Фтататиты и дикая, пугающая музыка, небывалое Судейкинское небо и яркіе Сануновскіе паруса производили странное и неожиданное впечатлѣніе. Оно проходило, какъ только выступали главные персонажи, но мѣстами достигало значительной остроты и силы, и въ данномъ отношеніи очевидный замыселъ Ѳ. Комисаржевскаго и художниковъ былъ достаточно осуществленъ.