Пещера на острове Антипаросе[править]
Господин фон Мильвиц, любезнейший из молодых дворян лифляндских, посвятив молодые годы и способности на прилежное упражнение в науках, приобрел обширные познания. Тщетно искавши случая определиться к должности гражданской, он решился наконец, или от досады, или чтобы показать себя, вступить в морскую службу. Российский флот готовился тогда плыть к островам Архипелага. Мильвицу немного труда стоило решиться на такое предприятие: он был от природы весьма отважен, и сверх того чувствовал сильную охоту к путешествиям.
Слабое здоровье и советы врачей, которые уверяли Мильвица, что морской воздух вреден для него, скоро принудили его возвратиться на родину. По приезде в лифляндское поместье он часто посещал барона фон Б**, близкого своего соседа. Деревенская жизнь сделала сих людей приятелями, чего в большом городе конечно не случилось бы.
В один день Мильвиц нечаянно входит к барону. Сей, поспешая встретить соседа, бросает книгу, которую читал в то время. — «Что-нибудь новое?» — спросил Мильвиц, любивший чтение тем еще более, что лишен был хорошего сообщества. — И старое и новое, как хотите! — отвечал барон: для меня это без сомнения диковинка; но для такого великого книгочея, как вы, это не новость. — Мильвиц хотел посмотреть книгу; барон с видом веселым не допустил его, и тоном человека весьма довольного собою спросил: как он думает? что бы это было такое?
«Бьюсь об заклад, барон, что любовная сказка». — Немудрено подумать это, нашедши меня за книгою. Однако, любезный мудрец, вы ошиблись. Угадывайте лучше. — «Ну так путешествие? (при сем слове Мильвиц нетерпеливо хотел ухватить книгу) или может быть — только нет! от вас не надеюсь». — Как? чего от меня не надеетесь? Не думаете ли, что вы только одни в Лифляндии способны мыслить и умствовать? — «Я был бы крайне бесстыден. Разве я не у вас в доме?» — Пустое, пустое! понимаю! Но как же быть! чего теперь нет, будет со временем. Я уверен, что попал теперь на хорошую дорогу философии, дорогой сосед, философия! — продолжал барон, с торжественным видом подавая Мильвицу книгу — и притом не поверхность, но самая глубока метафизика? — «Не в самом ли деле, барон? Это меня очень огорчило бы; метафизику я почел бы предвозвестницею близкой вашей кончины».
Мильвиц взял книгу и крайне изумился, нашедши, что это была соблазнительная Система натуры[1]. «Возможно ли! и вы читаете такое сочинение?» — Разве оно вам известно? — «Я читал его в Ливорно. Один англичанин ссудил меня сею книгою, когда я был болен». Что ж? не правда ли, что она вам понравилась? — «Понравилась? Книга, содержащая в себе такие правила?» — Я говорю о слоге, о расположении. — «Что в слоге, барон! Яд приятный для вкуса по сладости своей не перестает быть ядом; тем еще более должно предостерегать от него людей неопытных. Да скажите, пожалуйте, как она попалась вам в руки?» — Как попалась? самым обыкновенным способом!! Ее все хвалили: я захотел достать ее; не могши найти, более распалился желанием; наконец нашел и заплатил недешево: с меня взяли шесть рублей. — «Лучше, любезный барон, если б деньги свои отдали вы бедному или даже бросили бы в воду. Последнее было бы гораздо лучше». — Вот вы каковы, г. Мильвиц! Вы говорите и поступаете как проповедники, которые сами пользуются благами, а нас мирян осуждают за них. Почему не читать мне, когда вы читали? — «Между мною и вами, любезный барон, есть некоторая разница. Не познакомившись прежде с сухою немецкою метафизикою, я никак не принялся бы за красноречивую французскую философию. Скажите, как вздумалось вам при вашем отвращении от умственных усилий, при неохоте к размышлению, при недостатке многих сведений, необходимо нужных для чтения такой книги…» — Правду сказать, не очень приятно болваном сидеть между вами в обществе; надобно уметь что-нибудь примолвить кстати. — «Примолвить, барон! Лучше молчать и слушать, нежели говорить словами, взятыми из сей книги. Притом же о предметах сего рода, к сожалению, разговаривают в обществах весьма редко». — Ну, так надобно ввести это в обычай. — «Чтобы обратить на себя внимание! Не так ли?» — Какая ж беда? Вы все думаете, что я подвергаюсь страшной опасности; а я напротив того не вижу никакой. Для препровождения времени заниматься чем-нибудь, читать, размышлять. — «Так, любезный барон, размышлять, кому можно; а кто не умеет хорошо размышлять, тот сперва начинает сомневаться, потом склоняется, одобряет, напоследок теряет свою веру в Бога, свое спокойствие, свою добродетель — а все это, барон, право не безделка!» — Огонь тухнет в камине и я начинаю зябнуть. Разведем пламя".
Что вы делаете! с умом ли вы? — Закричал барон, успев еще удержать Мильвица; потом несколько успокоившись, продолжал: Извините, дорогой сосед, но к чему и вам нагревать камин шестью рублями, когда можно обойтись несколькими копейками! Книга ведь моя собственная: я непременно хочу читать ее. — «Хотите читать, может быть, к своему несчастью!» Не бойтесь, не бойтесь! Положим на час, что я сделаюсь атеистом что ж за беда? Если это случится, то в ту ж минуту пошлю за пастором, который опровергнет мои возражения священным писанием; и опять сделает меня христианином. Сядем-ка здесь у камина, я разведу огонь; а ежели и это не согреет вас, то… — Барон позвонил, велел принести бутылку бургонского вина, и продолжал вздохнувши: Ах, любезный друг! Вы путешествовали, видели свет; для чего я, дурачина, не отправился с вами? Тысячу раз я это повторял себе после вашего последнего посещения. Все, что вы ни рассказывали, у меня из головы не выходило ни на минуту. Я мысленно везде сопутствовал вам; по вечерам ложась спать, садился вмести с вами на корабль, в пристани Ливорнской; по утрам просыпался в Архипелаге. Ах, любезный Мильвиц! ради Бога еще расскажите что-нибудь. — «Более ничего уж не знаю». — Нельзя статься; еще должно быть что-нибудь. Освежите-ка память свою, дорогой сосед. (В это самое время вошел слуга с бутылкою бургонского.) Кажется, на море уже все мы обозрели; турецкий флот сожгли: теперь осмотрим землю. Верно, земля прекрасная! — «Была прекрасною, любезный барон, когда свобода и науки обитали на ней! а теперь — что ж я вам буду рассказывать, когда мы на нее не сходили?» — Не сходили! Нелъзя же, чтобы вы не видали чего-нибудь. — «Видели только острова».
Острова? Что ж? — подхватил барон пододвинувши стул свой ближе к столу и облокотившись, чтобы удобнее слушать. — «На островах немного достойного примечания; там люди». — Да, да, люди с головами и с ногами, не так ли? — и за сию остроумную шутку барон наградил себя полным стаканом бургонского и громким смехом. — Нет ли чего другого, любезный друг! Нет ли сражений, морских водоворотов, огнедышащих гор? Словом, расскажите что-нибудь пострашнее! Я ничего не слушаю так охотно. — «Это служит доказательством — отвечал Мильвиц, улыбаясь — что вы человек неустрашимый. В самом деле я нечто знаю. Вы верно слыхали об острове Антипарос?» — Рад слушать о таком славном острове. — «Ежели вы много кое-чего знаете о нем, то услуга моя для вас будет лишнею. Ибо вам без сомнения известно, какую пещеру создала там природа». — Пещеру? Пещеру, которую создала там природа? Клянусь вам, что до сих пор ничего о ней не ведаю. Живучи в деревне, как знать, что делается в свете? Можно ли сельскому дворянину знать новости? — «Постойте, барон! Это вовсе не новость».
Тут Мильвиц начал рассказывать; повел барона по великолепной, поддерживаемой столпами и унизанной надписями пещере на острове Антипаросе до самой ямы, в которую некогда Нуантель, потом Турнефор спускались, подвергая себя великой опасности. Барон каждое слово тихонько повторял движением губ, и любопытство его в сем случае было ничем не менее того, с каким в ребячестве слушал от нянюшки своей сказки о привидениях.
Далее, далее любезный сосед! — «Дорога, по который мы шли, становилась час от часу утесистее. Наконец мы приблизились к темному отверстию, которое надлежало проходить не иначе как согнувшись, имея в руках зажженные светильники. Приготовьтесь теперь услышать об одном опаснейшем предприятии, о котором расскажу вам не для хвастовства, но чтоб сделать упрек самому себе, и о котором еще и теперь не могу вспомнить без содрогания».
Добрый барон давно уже был приготовлен. Он сидел разинувши рот; волосы его шевелились от ужаса. — «У входа мы прикрепили веревку, и спустились по ней в первую глубь, довольно страшную. Но несравненно страшнее была вторая, к которой надлежало ползти, почти лежа. У человека, имеющего нервы слабее моих, при одном только помышлении о пропасти, которая находилась на левой стороне, и над которою надлежало ползти очень близко, непременно закружилась бы голова, и он назад уже не вышел бы».
Барон держал руку свою над глазами. — «Что ж бы думали вы, любезный друг! На краю пропасти, скользком как лед, и следственно весьма опасном, поставили мы лестницу, по который взлезли на скалу отвесную; легко можете себе представить, что на сердце у нас было тогда не очень весело!»
Барон вскочил со стула; потом тотчас опять сел на прежнем месте. «Что с вами сделалось, барон?» — Ничего, Мильвиц! так… бедная голова моя… Ну сосед! ведь мне показалось, будто я лечу в пропасть с лестницы! Что ж потом? — «Я полз далее, и уже с меньшею опасностью, но лишь только думал было идти надежным шагом, как вдруг голос проводника остановил меня при самом страшном месте, где я непременно сломил бы себе шею». Тут барон опять притаил дыхание, все мускулы двигались на лице его.
«Мы нашли лестницу, но такую старую и трухлую, что с первого шагу она изломалась бы вдребезги. Мы приставили другую, которую нарочно для того взяли с собою. Потом снова надлежало спускаться по веревке. Наконец, еще долго ползши то на спине, то на брюхе, к величайшему своему удовольствию я увидел ту яму, для которой подвергался столь многим опасностям!» — Так увидели яму? Слава Богу! Что ж вы нашли в ней? — «Нашли ее преудивительною». Что в ней было? Что вы оттуда вынесли? — «Какой вопрос! Ничего». — Совсем ничего? и потом благополучно возвратились назад? — «Конечно! иначе, теперь не пить бы мне здесь бургонского». — Ваша правда, любезный сосед! Ну если б вы упали в пропасть? Тогда что? «Тогда послал бы за лекарем». — Который должен был бы лезть к вам в пропасть! Надобно, чтоб на остров Антипаросе врачи были предобрые люди! А если вы в такой глуби сломили себе шею?
Мильвиц засмеялся. — «Зато, смотрите, какие опасности! Однако, барон, возвращаться назад было еще труднее, нежели спускаться в яму. Тогда-то надлежало иметь осторожность! Не один раз скользил я по гладким утесам; не один раз поневоле приближался к местам ужаснейшим; но все сие ничего не значит в сравнении с тем, что опять случилось со мною на лестнице. Помните ли? на лестнице, которую мы приставили к прямому утесу. Тут…».
У Барона голова опять закружилась; он закусил губы, притаил дыхание, и сжался подобно человеку, падающему с высокого места. «Тут — вообразите, как я испугался — под ногами моими переломилась ступенька, и если б я не удержался за верхнюю». — Боже милосердый! — вскричал барон, ухвативши Мильвица обеими руками, чтоб удержать его при падении. Мильвиц смеялся, продолжал повесть свою, и заключил следующими словами? «Наконец, любезный сосед, я вышел на свет».
Восхищенный барон торжественно вскочил со стула, и в стремлении своем опрокинул стол на землю. Вышли на свет! на свежий воздух! под ясное небо! Хвала тебе, милосердый Боже! (обнявши Мильвица) О любезный друг! останьтесь навсегда здесь наверху, и не спускайтесь в проклятые пещеры подземные! ради самого Бога вперед не отваживайтесь! — «Ваша радость, барон, ваше дружеское участие мне очень приятны!» Как не радоваться мне? Я люблю вас, люблю как жизнь свою! Знаете ли, что я по любви к вам досадую, зачем вы сходили в проклятую эту яму, в эту пещеру, где ничего получить нельзя, а потерять все можно! Какой злой дух туда водил вас? — «Любопытство, барон! Живучи на свете, хочется всего посмотреть». — Хорошо, но зачем вдаваться в такие опасности? Смотрите диковинки где-нибудь, только не на острове Антипаросе. — «Этим заставляем уважать себя, любезный барон! поэтому заключают о нашей неустрашимости. Какая беда! Для удовлетворения любопытства, спуститься вниз, взглянуть на яму!» — Да сломить себе шею, и больше ничего! — «Если б вы, барон, были тогда со мною, верно не пустили бы меня?» — Кто? я? Клянусь, что я удержал бы вас за волосы.
Тут барон встал, и подал ему руку. — Так, Мильвиц! хотя бы после надлежало с вами стреляться, я схватил бы вас за волосы, и не пустил бы в пещеру. — «Право, барон? Так я должен стыдиться, что вы более оказали бы мне любви, нежели сколько я оказал вам. Если не ошибаюсь, вы жаловались на слабость головы?» — Да, у меня она слаба. Но к чему это? — «С вами случаются припадки кружения?» — Иногда; они мне напоминают шалости молодых лет. — «О, ежели так, то хотя бы мне надлежало стреляться с вами, барон». — Мильвиц встал, и Система натуры очутилась в камине.
Барон в торопливости не знал, что делать; бросился к огню, но уже поздно. Книга сгорела до половины. — Мильвиц! — с видом огорченным сказал барон, после короткого молчания: добрый или злой дух научил вас сжечь мою книгу? — «Дух дружества, барон, есть дух добрый. Вы беспокоились о моей безопасности; справедливость требует, чтоб я о вашей позаботился». Чего вам хочется? Вы в проклятой пещере своей могли сломить себе шею; а я… — А с вами еще хуже могло бы случиться. Не веровать в Бога и Провидение; у добродетели, которая — извините, любезный барон — и без того уже слаба, отнять последнюю подпору; потерять спокойствие свое в несчастье и при смерти; словом, потерять все драгоценное для существа мыслящего и слабого, каков человек: это, по моему мнению, хуже нежели сломить шею". — Пустое! Разве я теряю все, что вы ни упомянули? — "Могли бы потерять. Вы жалуетесь на слабость головы, на припадки кружения. Система натуры писана для голов здоровых; она требует крепкого сложения и быстрой проницательности. У кого недостает их, тому трудно выйти из пропасти. В сих двух случаях, барон, очень много сходства Вы сказали, что в моей пещере получить нечего, а лишиться всего можно: я говорю, что в умозрительных наблюдениях сей книги вы не найдете ничего полезного, а потерять все можете. Продолжим сравнение для шутки: никакой врач, сказали вы, не захотел бы спуститься ко мне в яму. А ваш пастор? он поручил бы Богу несчастную вашу душу, перекрестил бы пещеру, и пошел бы далее в путь свой.
Барон задумался, и принял вид важный, несмотря на то что речь дошла до пастора, любимого предмета его беседы. Мальвиц дружески подал ему руку. «Уверены ли вы, что я люблю вас?» — Друг мой! — и слезы показались на глазах у барона. — «Послушайте же! С благородным жаром вы заклинали меня вперед никогда не спускаться в пещеру, обещаюсь исполнить совет ваш. Но теперь и я должен взять с вас клятвенное обещание, что впредь не будете дотрагиваться до таких книг, коих сочинители восстают против Бога и Провидения. Вместо того, чтоб погружаться в глубину мрака, останьтесь лучше при ясном свете общего смысла; вместо того чтоб спускаться в бездну по гнилой веревке, останьтесь лучше на земле твердой, безопасной. Не начинайте вражды с чувством своим и совестью!»
Барон обнял Мильвица, и обещался воспользоваться его советом. — Но, любезный друг! — продолжал барон: лучшие годы свои провел я в праздности, теперь я ни что иное (ударив себя по лбу), как невежда! Это больно мне, очень больно! неужели должно навсегда оставаться невеждою? — «Надобно читать, барон. Знания делают человека почтенным; правда, что одни из них важнее, нежели другие. Охота учиться, ежели только вы действительно имели ее, не употреблена во зло; долг требует, чтобы я подкрепил ее».
На другой день Мильвиц послал к нему Реймаруса.
Энгель И. Я. Пещера на острове Антипаросе: (Как опасно некоторым людям читать некоторыя книги): [Рассказ] / Энгель; [Пер. М. Т. Каченовского из Philosoph fur die Welt. N 3] // Вестн. Европы. — 1807. — Ч. 34, N 15. — С. 161-176.
- ↑ Известный Алкоран французских философов 19 столетия.