Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/XV/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
|
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях указание на их происхождение.
|
| ← XIV | Письма изъ Африки — XV | XVI → |
| Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источникъ: Сенкевичъ Г. Путевые очерки. — М.: Редакція журнала «Русская мысль», 1894. — С. 275. |
Идя дальше, мы все чаще встрѣчаемъ драцены и эвфорбіи. Эти послѣднія напоминаютъ паникадила съ нѣсколькими десятками подсвѣчниковъ. Неподвижность и суровость ихъ жолобковатыхъ вѣтвей странно отдѣляется отъ фантастической путаницы ліанъ. Я замѣтилъ, что здѣсь повсюду царствуетъ необыкновенное разнообразіе деревьевъ. Почти нигдѣ нельзя встрѣтить, чтобы нѣсколько штукъ одного сорта стояли рядомъ. То же самое и съ кустами: почти у каждаго иная форма, иная кора, иные листья и плоды.
Солнце склоняется къ западнымъ горамъ. Янтарный отблескъ таетъ на выпуклостяхъ пней, на краяхъ листьевъ и смѣняется золотисто-краснымъ. Верхушки вѣтвей эвфорбіи загораются, какъ свѣчи; въ воздухѣ пурпурная прозрачность и вечерняя благость. Часто это можно видѣть и у насъ, когда лѣтомъ послѣ яснаго дня настаетъ погожій вечеръ, предвѣстникъ звѣздной ночи. Тогда вся природа точно приходитъ въ хорошее расположеніе духа, повсюду разливается радость жизни и надежда на будущее. Кусты, деревья и птицы точно говорятъ: «день нашъ прошелъ хорошо, скажемъ-ка себѣ: „все наше“ и уснемъ себѣ на здоровье».
Вотъ такой-то вечеръ, мягкій и сверкающій, догоралъ и теперь надъ нами. Солнце сдѣлалось огромнымъ, какъ колесо, нижняя часть его уже касалась гребня горъ, — вотъ-вотъ оно скроется за ними.
Нѣсколько времени мы шли кустами, въ которыхъ утопала наша тропинка. Вдругъ въ самой чащѣ, подъ сѣтью ліанъ, замѣчаемъ мы частоколъ и нѣчто въ родѣ воротъ, сколоченныхъ изъ толстыхъ пней. Это ужь деревня. Военная экспедиція, вѣроятно, сюда не заглядывала, потому что населеніе на мѣстѣ. Входимъ. Наши люди занимаютъ центральную площадку, снимаютъ ношу съ головъ и складываютъ наземь. Женщины и дѣти окружаютъ насъ съ любопытствомъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и съ нѣкоторымъ страхомъ. Мужчины выносятъ намъ изъ хижинъ свои кровати, переплетенныя ремешками; мы садимся въ ожиданіи, пока не разобьютъ нашу палатку и не сложатъ наши походныя кровати.
Долгій переходъ порядочно утомилъ насъ. Хотѣлось бы вытянуться и отдохнуть, но путешественнику, пришедшему на ночлегъ, предстоитъ еще много дѣла. Нужно указать мѣсто для палатки, присмотрѣть за людьми, которые разбиваютъ ее, раскрыть тюки, выдать кофе, чай, муку и консервы; затѣмъ, принимая въ соображеніе слабость натуры человѣческой вообще, а негритянской въ особенности, запереть сундуки, заключающіе въ себѣ такія вещи, какъ сахаръ, соль, вино или коньякъ. Все это длится довольно долго и утомляетъ не менѣе похода. Натурально, глаза мѣстныхъ жителей слѣдятъ за каждымъ движеніемъ бѣлаго, — это сначала забавляетъ, а потомъ злитъ и бѣситъ.
Настала ночь, и наши люди развели огонь. Яркое пламя освѣтило низкія кровли окружающихъ хижинъ, у которыхъ стоятъ или сидятъ группы негровъ, мужчинъ и женщинъ. Люди эти высоки и сильны. Въ красноватомъ освѣщеніи, которое чудесно выдѣляетъ твердые мускулы ихъ рукъ и груди, наши новые знакомцы кажутся статуями, изсѣченными изъ чернаго мрамора. Мужчины и женщины только опоясаны узкою полосою ткани вокругъ бедеръ, — значитъ, всѣ формы ихъ видны отлично.
Въ это время прибѣгаетъ царекъ деревни, который до сихъ поръ, несмотря на темную ночь, былъ въ полѣ, и прибѣгаетъ съ очевиднымъ страхомъ, потому что, остановившись передъ нами, сейчасъ же срываетъ съ головы повязку и вытягивается въ струнку, какъ солдатъ въ ожиданіи приказа. По всему видно, что отсюда до Багамойо только два дня пути. Мы привѣтливо говоримъ ему: «йямбо!»[1] и его опасенія разсѣиваются, тѣмъ болѣе, что среди нашихъ людей онъ не видитъ «аскарисовъ»[2], вооруженныхъ карабинами. Кажется, это послѣднее обстоятельство, не уменьшая его услужливости, приводитъ его въ хорошее расположеніе духа, потому что, скрывшись на минуту, онъ присылаетъ намъ въ подарокъ козу, а немного погодя самъ приноситъ нѣсколько яицъ.
Конечно, уходя, мы отблагодаримъ его нѣсколькими аршинами цвѣтнаго ситца, но пока даемъ ему бутылку вина. Царекъ выпиваетъ ее однимъ духомъ и поднимаетъ глаза къ небу, въ знакъ полнаго блаженства. Попросить еще онъ не смѣетъ, но смотритъ на бутылку съ такою любовью, какъ женихъ смотритъ на невѣсту. Но вина съ нами вообще мало, наконецъ послѣ нашего ухода жизнь могла бы ему казаться черезчуръ сѣрою, — поэтому мы, въ видахъ филантропіи, не хотимъ догадываться, что ему нужно.
Мы садимся за обѣдъ, въ которомъ главнымъ блюдомъ является птица, застрѣленная нами по дорогѣ. Большой ящикъ съ консервами служитъ намъ столомъ, два другихъ, меньшихъ, стульями. Не умаляя славы «365 обѣдовъ»[3], позволительно выразить очень большое сомнѣніе, читалъ ли нашъ М’Са вышеупомянутое произведеніе, потому что кулинарное искусство его состоитъ въ томъ, что онъ бросаетъ въ воду все, что ему дадутъ, затѣмъ мѣшаетъ эту смѣсь первымъ попавшимся прутомъ, и дѣло съ концомъ. Онъ съ большимъ трудомъ различаетъ топленое сало отъ сгущеннаго молока Либиха и иногда угощаетъ насъ кофе съ очень оригинальною приправою.
Несмотря на это, онъ, видимо, очень доволенъ собой и улыбается, глядя, какъ мы ѣдимъ птицу, которую онъ растерзалъ на мелкіе кусочки и подалъ намъ подъ какимъ-то тягучимъ соусомъ. А для насъ, дѣйствительно, что на полѣ битвы — все непріятель. Долгій переходъ, новизна путешествія, новые виды и отличное расположеніе духа — все это придаетъ намъ огромный аппетитъ. Въ особенности приходится намъ по вкусу зелень въ консервахъ — зеленый горохъ, спаржа, морковь. Будущимъ путешественникамъ я въ особенности рекомендую запасы такого рода, потому что въ жаркихъ странахъ чувствуешь отвращеніе къ мясу, тогда какъ на зелень набрасываешься съ жадностью.
Часъ уже поздній. Костры мало-по-малу гаснутъ, и негры, которые до сихъ поръ глазѣли на насъ и разѣвали рты при видѣ бѣлыхъ людей и ихъ диковинныхъ снарядовъ, прячутся подъ навѣсы хижинъ. Мы идемъ спать по ихъ примѣру, но въ Африкѣ въ негритянской деревушкѣ легче лечь, чѣмъ заснуть. Во-первыхъ, спишь много днемъ, въ самое жаркое время, значитъ, мы уже выспались; во-вторыхъ, насъ грызутъ комары; въ-третьихъ, коза, привязанная вблизи нашей палатки, даетъ знать товаркамъ о своемъ безотрадномъ положеніи такимъ пронзительнымъ блеяніемъ, что въ ушахъ звенитъ. Я лежу, отдыхаю и думаю.
Наши люди выспались такъ же, какъ и мы, а такъ какъ они гораздо больше насъ привыкли къ пѣшему путешествію, то даже и не думаютъ объ отдыхѣ. Я слышу безконечные разсужденія и споры, оканчивающіеся всегда протяжнымъ «а-а!», полнымъ удивленія и какъ будто негодованія. Я увѣренъ, что они болтаютъ обо всякихъ пустякахъ, только чтобы болтать, но ихъ болтовня сливается съ блеяніемъ козы въ совершенно невыносимый шумъ. Отъ времени до времени я приподнимаю полу палатки и приказываю имъ уняться, тогда каждый повторяетъ поспѣшно: «Тсс! тсс! М’буанамъ Куба!»[4] — каждый награждаетъ сосѣда толчкомъ въ брюхо и на время наступаетъ молчаніе; но черезъ нѣсколько минутъ начинается шепотъ, потомъ разговоръ въ полголоса; не прошло четверти часа, негры забыли уже обо всемъ и снова загалдѣли, какъ ученики въ школѣ.
Это меня больше забавляетъ, чѣмъ злитъ, потому что я люблю нашихъ людей. Въ первый день они казались мнѣ такъ похожими другъ на друга, что я не могъ различать ихъ, теперь, послѣ пребыванія на берегахъ Кингани, я узнаю каждаго безъ труда и по большей части знаю, какъ кто называется. Въ дорогѣ скоро обозначается разница въ характерахъ и темпераментахъ.
Бруно, христіанинъ, начальникъ каравана, человѣкъ солидный, но болтаетъ все-таки много. Переводчикъ Франсуа мнѣ не такъ нравится. Онъ считаетъ себя за сановника, потому что несетъ фонарь, не считая ружей моего товарища. Положимъ, его французскій языкъ такъ суагилизированъ, что мы почти его не понимаемъ. Кромѣ того, онъ никогда не оказывается на своемъ мѣстѣ.
Мои любимцы — это поваръ М’Са и Симба. М’Са пользуется уваженіемъ у негровъ по милости остатковъ, которые съѣдаетъ послѣ насъ и которыми одаряетъ своихъ почитателей. Смѣется онъ постоянно, а по ночамъ просиживаетъ у костра Богъ вѣсть до какой поры, раскачиваясь изъ стороны въ сторону и напѣвая подъ носъ одно и то же: «М’буанамъ Куба, М’буанамъ Ндого, Багамойо, венги рупіа»[5] и т. д., что, въ переводѣ Франсуа, обозначаетъ слѣдующее: «Господинъ старшій и господинъ младшій дадутъ намъ въ Багамойо много рупій». Эта поэтическая надежда основывается, впрочемъ, на фактѣ: всѣ наши люди получили въ Багамойо только задатки, въ дорогѣ берутъ только извѣстную мѣру ситца, а окончательная расплата произойдетъ только по возвращеніи.
Симба несетъ часть палатки. Негры всегда и повсюду веселы, а этотъ превосходитъ всѣхъ. Имя его значитъ: «левъ», но, на самомъ дѣлѣ, онъ скорѣе шутъ каравана. Онъ что-то вѣчно разсказываетъ, и люди, идущіе около него, вѣчно хохочутъ. Я его лѣчу свинцовою водою отъ воспаленія глазъ, за что онъ питаетъ ко мнѣ признательность. Вообще, это кроткій и услужливый малый.
Сулимуэ, который несетъ мои ружья, обладаетъ тѣмъ недостаткомъ, что боится насъ. Въ особенности сначала, когда я требовалъ ружье, онъ подлеталъ ко мнѣ съ очевиднымъ опасеніемъ. Я стараюсь ласкою разогнать эту несмѣлость. Должно-быть, въ дѣтствѣ онъ былъ невольникомъ у какого-нибудь араба и начало его робости относится къ этимъ временамъ. Вообще, братъ Оскаръ набралъ намъ хорошихъ людей.
Въ Каирѣ я встрѣтилъ одного знакомаго, который возвращался изъ Мозамбика, съ рѣки Замбезе. Внутрь страны онъ углублялся не больше нашего, но, несмотря на это, люди его разбѣгались, такъ что онъ принужденъ былъ наблюдать за ними даже въ то время, когда наблюденіе представляетъ очень мало привлекательнаго. У насъ, за все время нашей экспедиціи, не было ни одного дезертира. Конечно, еслибъ мы шли, напримѣръ, въ страну Массаи, тогда дѣло было бы иначе. Почти всѣ путешественники жалуются на необходимость сторожить носильщиковъ ночью и днемъ, иначе они разбѣгутся кто куда можетъ.
Объясняется это тѣмъ, что черные по большей части и легковѣрны, и трусливы. Когда они идутъ далеко, то разсказываютъ другъ другу неслыханныя вещи о жестокости и воинственности племенъ, живущихъ въ глубинѣ материка, и настраиваются, въ концѣ-концовъ, такъ, что готовы бѣжать по любому поводу. Положимъ, обыкновенные африканскіе путешественники — это или купцы, или географы, которые путешествуютъ не такъ, какъ мы, не для артистическихъ впечатлѣній, а для торговли или открытій. Тѣ, дѣйствительно, идутъ въ отдаленные края, въ которыхъ множество «пагази»[6] гибнетъ только отъ одного утомленія и лишеній.
Утро. Царекъ приходитъ предложить намъ свои услуги и, прежде всего, разгоняетъ толпу дѣтей, которыя уже собрались около палатки. Но помогаетъ это не надолго, потому что черезъ минуту дѣтки вновь окружаютъ насъ кольцомъ. Куда ни посмотришь, всюду круглыя, курчавыя головки, вытаращенные глазки, пальчики, засунутые въ ротъ, и толстенькія брюшки на тонкихъ ножкахъ.
Во всѣхъ деревушкахъ бываетъ такъ: мужчины по большей части видѣли бѣлыхъ и поэтому оказываются менѣе назойливыми; женщины уже любопытнѣе, а для дѣтей прибытіе бѣлаго — диковина изъ диковинъ. Сначала отъ страха они прячутся… я хотѣлъ было сказать: за юбку, но для точности скажу: за спину матерей; потомъ присматриваются издалека, наконецъ, приближаются все больше и больше, а черезъ нѣсколько часовъ вздохнуть не дадутъ спокойно. Наша палатка, оружіе, вещи, мы сами и всѣ наши дѣйствія — это одинъ рядъ великолѣпныхъ безплатныхъ зрѣлищъ. Несчастному человѣку хочется обозрѣть хижины — толпа идетъ за тобой; приближаешься къ выходу — толпа идетъ за тобой; остановишься — и дѣтки остановятся; пойдешь дальше — и дѣтки за тобою вслѣдъ… Ахъ, черные ангельчики, да убирайтесь же вы, въ концѣ-концовъ, къ дьяволу!
Бываетъ въ жизни если не цѣлыхъ народовъ, то, по крайней мѣрѣ, отдѣльныхъ людей, когда этимъ людямъ хочется остаться однимъ. А тутъ ни на минуту покоя! Оборачиваешься, наконецъ, нахмуриваешь брови и кричишь самымъ грознымъ голосомъ. Послѣ этого всѣ разсыпаются, но сколько глазъ смотритъ на тебя изъ зарослей, изъ-за ліанъ, это только ліанамъ и зарослямъ извѣстно.
День начинался не очень погожій. По небу ползли молочныя облака, похожія на вздутые паруса, именно такія, которыя въ этихъ краяхъ орошаютъ землю короткимъ, но обильнымъ ливнемъ. Въ Занзибарѣ ихъ считаютъ предвѣстниками «массики»[7].
Встали мы довольно поздно и потому рѣшили идти только послѣ полудня, а пока осмотрѣть деревушку. Деревушка оказалась больше, чѣмъ мы думали вчера, потому что, кромѣ хижинъ, окружающихъ выбитую площадку, еще и другія кроются въ чащѣ. Все это окружено частоколомъ, который въ давнія времена, вѣроятно, охранялъ деревню отъ нападенія людей, а теперь охраняетъ козъ отъ нападенія львовъ и леопардовъ. Хижины довольно большія, сплетенныя изъ хвороста съ глиной, круглыя, съ тростниковою, зонтикообразною крышею, спускающеюся очень низко и образующею широкій навѣсъ. Внутри вещей немного: «кифанды»[8], мотыки для маньока, большіе глиняные сосуды, кое-гдѣ пара дротиковъ у стѣны — вотъ и все.
Теперь стоитъ самая сухая пора; работы на поляхъ кончены, значитъ, все населеніе деревни находится дома. Мужчины и женщины сидятъ въ глубокой тѣни подъ навѣсами и плетутъ циновки. Бедра у всѣхъ опоясаны полосками ситца, иногда очень яркаго, поэтому изъ тѣни выдѣляется множество цвѣтныхъ пятенъ. Въ отдѣльныхъ группахъ, въ позахъ и движеніяхъ много живописнаго. Цѣлое, на фонѣ огромныхъ деревьевъ и густыхъ зарослей, представляетъ что-то въ родѣ негритянской идилліи и могло бы служить мотивомъ къ очень любопытной картинѣ, еслибъ кто-нибудь могъ схватить и изобразить ее.
На поляхъ и дома работаютъ преимущественно женщины. Мужчины дѣлаютъ только то, что имъ нравится, а такъ какъ по большей части имъ нравится ничего не дѣлать, то они ведутъ довольно безпечальную жизнь. Кажется, они немного занимаются кузнечнымъ ремесломъ, потому что возлѣ хатъ повсюду валяются кузнечныя принадлежности. Можетъ-быть, въ минуту хорошаго расположенія духа, они принимаютъ иногда участіе въ пастьбѣ козъ или въ полевыхъ работахъ, напримѣръ, выпалываютъ сорго или кассаву. Какъ бы то ни было, въ здѣшнихъ странахъ не только не берутъ приданаго за женой, но даже еще и платятъ за нее, — значитъ, молодые люди должны какъ-нибудь выработать на этотъ выкупъ.
Въ деревнѣ нѣтъ ни одной коровы; все богатство состоитъ изъ козъ и куръ. Должно-быть, муха тсе-тсе мѣшаетъ разведенію рогатаго скота, а то негры охотно занимаются имъ, да и самый край какъ будто нарочно сотворенъ для этого. Тысячи быковъ могли бы пастись на этихъ степяхъ, не занятыхъ никѣмъ и поросшихъ джонглями. Наши носильщики говорятъ, что первое стадо коровъ мы увидимъ только въ Муэне-Пира, у царя людоѣдовъ У-Доэ, отца нашего маленькаго Тома́.
Нашли мы здѣсь два пруда: въ одномъ вода бѣлая, негодная для питья, въ другомъ — отличная. Вкусъ ея слегка отзывается бананомъ, цвѣтъ янтарный, какъ будто бы кто-нибудь прибавилъ въ нее нѣсколько капель чернаго кофе. Цвѣтъ этотъ остается и послѣ кипяченія. Оба пруда прячутся въ глубокой тѣни деревьевъ и зарослей, такъ что въ обоихъ вода холодная. Купанье отлично освѣжило насъ, хотя раздѣваться намъ приходилось при очень непріятныхъ условіяхъ: на вѣтвяхъ деревьевъ, свѣшивающихся надъ водой, было множество тѣхъ длинныхъ, черныхъ червей, которыхъ я принималъ за стоножекъ. Бруно, однако, безнаказанно бралъ ихъ въ руки.
Дождя все не было; очевидно, «массика»[7] намъ еще не угрожала. Тучи то сходились, заслоняя солнце, то расходились, и тогда яркіе лучи горячимъ потокомъ лились на землю. Степь то гасла, то загоралась вновь, точно море, въ которомъ отражаются всѣ перемѣны на небесномъ сводѣ.
Возвращаясь съ купанья, мы видѣли могилу бывшаго вождя деревни. Могила была осѣнена грибообразною крышею изъ сухихъ травъ. Внизу, на самомъ курганѣ, едва-едва поднимающемся надъ уровнемъ земли, стояли посудины съ остатками маньоковой муки. Негры — народъ очень практическій, и я думаю, что жертвы на могилахъ умершихъ они оставляютъ не ради благоговѣйной памяти, а на основаніи того правила, что кто наѣстся, тому захочется спать. Иначе говоря — они боятся, какъ бы покойникъ не выходилъ по ночамъ изъ могилы и не вредилъ бы живымъ. Во всякомъ случаѣ, это доказательство вѣры въ загробную жизнь.
Около трехъ часовъ я далъ сигналъ свертывать палатку и запаковывать сундуки. Оставалось только оказать мѣстной власти нашу ситцевую благодарность, что мы и учинили, къ великому ея удовольствію. Напослѣдокъ я удивилъ не только дѣтей, но и все населеніе деревни: закурилъ трубку при помощи зажигательнаго стекла.
Очевидно, немного бѣлыхъ проходило черезъ эту деревню. Царь, по африканскому обычаю, проводилъ насъ до границы своихъ владѣній.