Письмо С. А. Есенина — Г. А. Панфилову ноябрь-декабрь 1912 г.
| ← Письмо С. А. Есенина — Г. А. Панфилову август 1912 г. | Письмо С. А. Есенина — Г. А. Панфилову ноябрь-декабрь 1912 г. | Письмо С. А. Есенина — Г. А. Панфилову март 1913 г. → |
| Источник: Есенин. С. А. Собрание сочинений в 2-х томах. — М: «Советская Россия», 1990. — Т. 2. • См. Письма Есенина |
- Википроекты
Г. А. Панфилову[1]
Москва, ноябрь-декабрь 1912 г.
Прежде всего, лучше истина, чем лицемерие. Ты думаешь, ты прав со своими укоризнами? Тебя оскорбило, что я сказал: «Что вы спите?» Но ведь ты лучше почитаешь истину и искренность. Знай же: я это чувствовал и сказал. Я и всегда говорю, что чувствую. Что ты подозреваешь в этих словах? Если что-либо дурное, то я говорю тебе нет! Если тебе кажется это грубо, то прости, я извинения просить не буду. Я сказал искренне, так, как сказал бы всякий мужик, видя, что мешкают. Этими словами я не требовал от тебя подробного письма, я требовал только ответа, что получил ты книги или нет. Я боялся за них, потому что посланы были без цены, а квитанции я затерял.
Если ты требуешь своим письмом от меня всего красивого, чистого, благородного, деликатного, но лицемерного, то знай, это не есть искренность, а я тебе сказал именно так (искренне). Если что-либо и встретилось в моем письме, затрагивающее струны твоей души, то знай, я не отвлеченная идея (какая-либо), а человек, не лишенный чувств, и недостатков, и слабостей. Вина не моя, что ты нашел оскорбление в моем письме, - вина твоя, что ты не мог разобраться. Если я употребил м.г., то посмотри на окончание всей фразы и погляди, кому она сказана и можно ли так называть двух лиц. Не я тебя оскорбил, ты сам себя и меня, и меня до обидных слез. Знай, где твой находился в это время идеал? Или в это время он откачнулся от тебя, или ты от него. Я не знаю, но вижу. За все твои слова я мог бы сказать, как Рахметов («Что делать?», Чернышевский): «Ты или подлец, или лжец». Но я не хочу и особого равнодушия не имею, и притом глубоко тебя знаю и ценил как лучшего друга. Все таки рана оскорбления лежит у меня на груди. Не было из всех писем горше и хуже сего письма!!! Во-первых, стыдны для тебя такие шаблонные требования, как Бальзамова и карточка. Здесь должно если быть, то все уже направленное к эгоизму. Хочешь быть идеалистом и противником общества, а сам строго соблюдаешь все светские приличия и рад за них подорвать все основы дружбы. Теперь уже не дружба, а жалкие шатающиеся останки, которые, может быть, рухнут при малейшем противоречии.
Ответа просить я не буду, потому что, может быть, будет неприятно тебе и ты не сочтешь себя обязанным и виновным перед собою. Почему-то невольно лезут в голову мрачные строки:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна.[2]