ПИСЬМО.[править]
Сѣверные вѣтры мчатъ по пасмурному горизонту дымносинія облака, и свистятъ въ ущелинахъ храма, сокрушеннаго рукою времени; дикія дебри и храмы облекшись въ желтую одежду, повторяютъ унылые вздохи стенящей Природы; хоры воздушныхъ очарователей удалились въ жаркія страны Юга; зефиръ повѣялъ за ними въ слѣдѣ искать свою Царицу; вздохнулъ смертный и слеза показалась на скорбномъ лицѣ его! —
Гдѣ ты другъ сердца моего?… Нѣтъ тебя со мною! — Все вокругъ меня мрачно, все мертво! — Грудь моя стѣсняется — сердце томится — пульсъ чуть-чуть ударяетъ въ перстъ Генія хранителя дней моихъ. Куда ни обращу робкій мой взорѣ, вездѣ вижу пустоту — скуку — отчаяніе; вездѣ шумятъ порывистые вѣтры, повсюду рвутъ съ деревъ желтые листья — мчатъ ихъ по полямъ и лугамъ — по холмамъ и равнинамъ; ревутъ — и устрашенное мое воображеніе не смѣетъ простирать своего полета! — Каковое превращеніе!
Мой другъ! гдѣ поля съ колосистою рожью? гдѣ луга съ разноперистыми травами и цвѣтами? гдѣ кристаллы быстротекущаго источника? гдѣ бархаты плѣнительной рощи — и изумруды гордаго холма и мирныя долины? Все изчезло какъ мечта, какъ привидѣніе! —
Я внимаю быстрому полету вѣтровъ и временъ — возвожу взоры мои на небо; но небо сокрыто отъ очей моихъ — небо мрачно. Гдѣ ты прекрасная лазурь? спрашиваю я съ стѣсненнымъ сердцемъ, съ полумертвою душою, — гдѣ ты благотворное солнце? — Нѣтъ отвѣта, и молчаніе кладетъ свой перстъ на уста мой. —
Такъ! — подъ луною нѣтъ вѣчнаго — все подвержено переменѣ и тлѣнію, и я — рано или поздно долженъ увянуть и тлѣть во прахѣ. Милыя картины воображенія и пріятныя чувства, тихія и слабкія изліянія сердца изчезнутъ — все изчезнетъ, даже и ты, благословенная любовь принуждена будетъ погасить свой пламенный свѣтильникъ! ибо что можетъ устоять противу сильныхъ порывовъ времени? что можетъ противиться строгому изрѣченію все разполагающей Природы?.. Что можетъ? — когда и травка и цвѣтокъ, и рощи и долины, и солнце и луна повинуются уставамъ ея? — Такъ! все умретъ — и я умру въ чреду свою — и паденіе сырой земли на гробъ мой произведетъ глухой гулъ, который извлечетъ слезу изъ глазъ друзей моихъ. —
При сихъ мысляхъ, любезный другъ! Горестная меланхолія осѣнила меня крыломъ своимъ, и я съ поникшею главою, съ стѣсненнымъ сердцемъ, облокотясь на тлѣющіе остатки поверженнаго временемъ дуба, забылъ себя — забылъ всю вселенную! — Чрезъ нѣсколько минутъ томнаго молчанія я почувствовалъ бытіе мое, сердце мое смягчилося, и я, давши свободный полетѣ мыслямъ моимъ — давши волю сличать съ прошедшимъ настоящее — нравственное съ физическимъ, и представляя безпорядки міра сего, говорю самъ себѣ: мало того, что сфера волнуется отъ бурнаго аквилона — что дерева лишаются красоты своей — что вся Природа облеклась въ печальный трауръ; — тамъ воды потопляютъ города и селы? — тамъ Этна и Везувій, Гекла и Сальфатара преобращаютъ въ прахъ слабые остатки робкаго человѣчества; мало зла физическаго, я вижу ужаснѣйшее — нравственное.
Разумныя твари, сіи едва примѣтные червяки, вращающіеся на поверхности земнаго шара отвергая законы истинной Религіи, раждаютъ новыя темы, новую Религію — кружатся въ вихрѣ заблужденіи, и сражаются за мнѣнія. — Гнусная самоправость бросаетъ свой ядовитый взоръ — одинъ только взоръ на смертнаго, и онъ — въ яростномъ неистовствѣ призываетъ къ себѣ на помощь неутомимое мщеніе, даетъ знакъ — и легіоны смертей; носясь въ хаосо-мрачныхъ облакахъ, наполненныхъ громами злобы и звѣрства, ниспускаются на землю и поражаютъ милліоны невинныхъ! Сердце мое обливается кровію!
Мертвая тишина царствуетъ вокругъ меня. Я обращаю взоры мои къ потрясшемуся источнику — жестокій птицеловъ разставляетъ сѣти для уловленія тоскующей горлицы сердца мое затрепетало, и слеза выкатилась изъ глазъ моихъ. Жестокій! подошедъ, сказалъ я ему, жестокій! не уже ли сердце не бьется болѣе въ груди твоей? не уже ли болѣе не течетъ кровь въ жилахъ твоихъ? — Жестокій! въ тебѣ нѣтъ состраданія, ты не имѣешь души человѣческой! — ты хочешь отнять свободу у невинной для того t чтобы лишить ее любезнаго — заключишь въ оковы, истощить силы ея, и наконецъ умертвить ее и невинныхъ птенцовъ — слабыхъ — еще неоперившихся, и требующихъ своимъ жалкимъ чиликаньемъ пищи для подкрѣпленія. Не уже ли для тебя не довольно того, чтобы смотрѣть на хоры пѣвцовъ сихъ, парящихъ въ лазури небесной? — Не уже ли для тебя не довольно того, чтобы внимать нѣжнымъ консертамъ ихъ? — Не уже ли ты не чувствуешь сладостной гармоній сихъ невинныхъ пѣснопѣвцевъ, изъ которыхъ каждый наперерывъ старается влить въ твою душу, невинное удовольствіе? — Ты молчишь? ты хочешь укорить меня взоромъ своимъ? — Злодѣй! кто далъ тебѣ право нарушать гармонію прекрасно устроенной Природы? — Конечно рожденъ ты не человѣкомъ — но Лернейскою гидрою и воспитанъ Ирканіей!…
Увы! сколько я ни старался убѣдить его, чтобы онъ оставилъ свое намѣреніе, — но — ни краснорѣчіе мое, ни философскія побужденія: не могли смягчить его жестокаго сердца. — Невинная горлица вдѣлалась добычею раздраженнаго, и онъ въ глазахъ моихъ свернулъ ей голову. — Такъ нечаянно — и такъ невинно — часто — весьма часто погибаютъ и самые люди! сказалъ я; потомъ вздохнулъ — взглянулъ на синее небо, и пошелъ по желтому осеннему ковру въ чащу дремучей рощи, чтобы предаться горестнымъ размышленіямъ. — Произшедшее кружилось въ голодѣ моей, и тронуло прошедшія идеи моего слабаго разума. — Я вспомнилъ, какъ во время прекрасной весны, испещренной Творчею рукою мотылекъ садился ко мнѣ на руку, какъ я любовался его пестрою одеждою, разсматривалъ посредствомъ микроскопа нѣжный составѣ его, замѣчалъ каждое его дыханіе, и удивлялся премудрости Божіей; но не убивалъ — не ловилъ его. Я вспомнилъ, какъ ласточка віяся подъ голубымъ небомъ, ловила лѣтящія перушки, и въ домѣ родителя моего сказала себѣ гнѣздышко, чтобы произвести на свѣтъ плодъ любви своей — я вспомнилъ какъ она; услаждала своими тонами сердца мнѣ любезныя; но мы не убивали не ловили ее, Такъ я размышлялъ, другъ мой! и пестрокрылая пташечка порхнула мимо головы моей и разогнала мою меланхолію. Я взглянулъ на нее и сказалъ ей (какъ будто она меня понимала): порхай, любезная! пой неумолкая пѣсни свои; я никогда не приду на голосъ твой, я не поставлю для тебя сѣтей моихъ. — Тутъ припомнилъ я, какъ дѣти свирѣпаго Б * * * гоняясь за разнородными насѣкомыми, ловили ихъ — прокалывали булавками, и веселились ихъ конвульсіями. — Рабы Б* * * приносили имъ птичекъ для того единственно, чтобы они, забавляясь ими, могли замучить ихъ. Дѣти сіи пришедъ въ совершенный возрастъ, лишились чувствъ — состраданія и милосердія, и сдѣлались совершенными злодѣями! Кто не согласится въ томѣ, что привычка, снисканная въ младенчествѣ къ жестокости, подобна малой искрѣ огня, постепенно раздуваемой бурею, и производящей такой пожаръ, который уже угасить ничѣмъ не возможно! — Младенчество наше есть та нѣжная и прекрасная земля, которая можетъ приносить плоды пріятные и плодовитые, судя по тому, какія сѣмена въ ней будутъ посѣяны. — Отцы и матери! старайтесь разсѣявать одни только полезныя сѣмена на сердцахъ дѣтей вашихъ! не питайте за бездѣлку того, когда они убиваютъ комара или муху — послѣдствія сей мнимой бездѣлки могутъ быть весьма, пагубны!! —
Вотъ какъ далеко, любезный другѣ" завели меня мои мысли! далеко; — но однако я еще въ томъ мѣстѣ, гдѣ гордые холмы возносятъ къ небесамъ пожелтѣвшіе главы свои, гдѣ мирныя долины дышутъ Олимпійскою амброзіею, гдѣ величественная О* * * катитъ ярые воды свои, и несетъ. на свинцовыхъ хребтахъ своихъ сокровища изъ С* * * и А* * * — и довольствуетъ жителей того города, въ которомъ ты находишься. — Я здѣсь, въ сихъ прекрасныхъ мѣстахъ — мѣстахъ, прежде для меня пріятнѣйшихъ, а нынѣ — отвратительныхъ, ужасныхъ! — Здѣсь, посреди зеленѣющагося березника, гдѣ прежде родитель мой раздѣлялъ со мною всѣ пріятныя ощущенія сердца своего, гдѣ показывалъ зеленѣющіяся поля, его собственною рукою воздѣланныя, и гдѣ разсказывалъ мнѣ исторіи поселянъ, ввѣренныхъ ему отъ Всемогущаго — въ этомъ самомъ мѣстѣ я вижу нынѣ не поля покрытыя зеленью, не родителя, со мною бесѣдующаго; — но черный крестъ, обагренный его кровію! — Здѣсь рука кровожадныхъ злодѣевъ свершила тотъ бѣдственный и послѣдній ударѣ, которымъ прекратилось его послѣднее, дыханіе, которымъ пролилась невинная кровь его, и вмѣстѣ слёзы осиротѣвшихъ несчастливцевъ!
Прости!