Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей (Плутарх; Дестунис)/Арат

Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей — Арат
автор Плутарх, пер. Спиридон Юрьевич Дестунис

Оригинал: древнегреческий. — Перевод созд.: II век, опубл: XIX век. Источник: Сравнительные жизнеописания / Плутарх; [пер. с древнегреческого]. — М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2006. — 1504 с. — (Гиганты мысли). // ISBN 5-699-19111-9

Арат

Философ Хрисипп, любезный Поликрат, страшась, я думаю, дурного значения некой древней пословицы, приводит ее не так, как она в самом деле говорится, но так, как она, по его имению, лучше, а именно:

Кто похвалит отца, как не счастливый сын?

Но Дионисодор из Трезена, опровергая Хрисиппа, приводит пословицу в настоящем ее виде; смысл ее таков:

Кто похвалит отца, как несчастливый сын?

Он говорит, что эта пословица заграждает уста людей, которые будучи сами по себе ничтожны и укрываясь под щитом добродетелей своих предков, твердят только о похвалах их. Но для того, в ком от природы, по выражению Пиндара, блистает благородство праотцов, как, например, в тебе, который старается уподобиться лучшему из домашних примеров, было бы счастливо вспоминать о знаменитых особах своего рода, всегда говоря о них или слыша тех, кто о них говорит. Не по недостатку в собственных похвальных качествах заимствуют славу свою от чужих похвал, но свои собственные заслуги придавая к ним, прославляют их и как начальников своего рода, и как наставников жизни.

По этой причине я сочинил и посылаю тебе жизнеописание Арата, твоего согражданина и праотца, которого ни славою своей, ни силою ты не посрамляешь. Не потому, чтобы я думал, что ты из детства не приложил старания узнать в точности его деяния, но дабы души детей твоих, Поликрата и Пифокла, питались домашними примерами, частью слыша, частью читая те, которым подражать они должны. Почитать себя лучше всякого есть свойство человека самолюбивого, а не любящего добродетель.

С тех пор как город Сикион расстался с неумеренной дорийской аристократией, былой гармонии пришел конец, и начались раздоры между честолюбивыми демагогами. Город не переставал быть в беспокойстве и страдать, переменяя одного тиранна за другим, пока, по умерщвлении Клеона, избраны были правителями Тимоклид и Клиний, мужи знаменитейшие, имеющие великую силу среди граждан. Правительство начинало уже основываться твердо, как Тимоклид умер, а Абантид, сын Пасея, помышляя о приобретении себе верховной власти, умертвил Клиния. Одних из его друзей и родственников изгнал, других умертвил. Он хотел умертвить и сына его, Арата, который остался семи лет. При случившемся в доме беспокойстве ребенок выбежал вместе с другими и без помощи скитался по городу в страхе. Случайно вошел он неприметно в дом сестры Абантида, по имени Сосо, бывшей в замужестве за Профантом, братом Клиния. Эта женщина, имея благородную душу и думая, что дитя прибегло к ней по внушению некоего бога, скрыла его в доме своем и ночью выслала тайно в Аргос.

Таким образом Арат был вырван из опасности и убежал; в нем с самого начала возникла и возросла жестокая ненависть к тираннам. Он был воспитываем в Аргосе, как прилично благородному человеку, у друзей и знакомых отца своего; тело его достигало отличной крепости и роста; и потому он предал себя упражнениям в палестре. Он состязался в пятиборье и получал венки. В изображениях его обнаруживается атлетический вид^[1]; разум и царская важность, на лице его показывающиеся, не могут сокрыть многоедения и насильственных работ, свойственных атлету. По этой причине, может быть, менее, нежели сколько следует государственному человеку, занимался он учением; хотя впрочем он был способнее говорить приятно, нежели думают те, кто судит о том по оставленным им запискам, которые он сочинял мимоходом и с поспешностью, не заботясь о выборе слов.

Спустя некоторое время Диний и диалектик Аристотель устроили заговор против Абантида, который имел привычку находиться при ученых их беседах на площади и спорить с ними; в разгар одного из таких споров умертвили его. Пасей, отец Абантида, присвоил себе верховную власть, но Никокл коварно умертвил его и объявил себя верховным правителем. Говорят, что сей Никокл был весьма похож лицом на Периандра, сына Кипсела, как перс Оронт на Алкмеона^[2], сына Амфиарая, и один молодой лакедемонянин — на Гектора. По уверению Миртила, сей лакедемонянин был растоптан множеством людей, которые стекались смотреть на него, когда узнали об этом сходстве.

Никокл правил уже четыре месяца, в которые причинил гражданам много зла и был в опасности лишиться города, против которого этолийцы злоумышляли. Арат был еще отроком, пользовался великим уважением, по причине своего благородства и великого духа, который не оставался в бездействии, но исполнен был огня и не по летам его умеряем основательным рассуждением. По этой причине изгнанники обращали на него особенное внимание; Никокл не оставил этого без замечания: он тайно наблюдал за Аратом и его движениями. Он не боялся, чтобы Арат приступил к какому-либо делу, соединенному с великими опасностями, но только подозревал, что он имел сношения с царями, которые были связаны узами дружбы и гостеприимства с отцом его. Арат в самом деле предпринял идти той же дорогою, но Антигон^[3], при всех своих обещаниях, не радел и длил время; надежда же на Египет и Птолемея^[4] была дальняя, и Арат решился собственными силами низложить тиранна.

Он сообщил свое намерение прежде всех Аристомаху и Экделу; один был изгнанник из Сикиона, а другой — аркадянин из Мегалополя, человек любомудрый и опытный в делах, был прежде в Афинах учеником академика Аркесилая. Они приняли охотно предложение Арата. Он говорил о том с другими изгнанниками, из которых немногие, стыдясь отказаться от столь похвального предприятия, приняли в нем участие, но большая часть из них старались удерживать Арата, полагая, что его смелость была произведением неопытности.

Арат помышлял уже о занятии в сикионской области некоторого места, откуда можно будет нападать на тиранна и воевать с ним, как прибыл в Аргос один сикионянин, убежавший из темницы. Он был братом Ксенокла, одного из изгнанников; будучи представлен им Арату, он донес ему, что стена на том месте, которое он перескочил и убежал, внутри почти вровень с землей, примыкая к местам каменистым и возвышенным, и снаружи не совсем неприступна, если приставлены будут лестницы. Арат, услыша это, послал Ксенокла с двумя служителями своими, Севтом и Техноном, для обозрения стены. Он имел намерение, если только окажется возможным, тайно и одним ударом решиться на все, чем вести долговременную войну с тиранном, оставаясь частным лицом. Ксенокл возвратился к Арату, измерив высоту места, и говорил ему касательно этого положения, что оно не есть неприступно и непроходимо, но что трудно приблизиться незаметно: мешают собаки одного огородника, хоть и маленькие, но сердитые и производящие такой шум, что ничем не возможно их унять. Арат после того приступил немедленно к делу.

Запасаться оружием было тогда делом обыкновенным, ибо почти все в те времена делали друг на друга набеги и употребляли засады. Плотник Эвфранор построил совершенно явно лестницы; ремесло его уничтожило всякое подозрение, хотя он был из числа изгнанников. Каждый из друзей Арата в Аргосе дал ему из малого числа своих людей по десяти человек; сам он вооружил тридцать своих служителей, а посредством Ксенофила, первого из разбойничьих предводителей, нанял также немного воинов; им было сказано, что учиняется набег на царских лошадей в сикионской области. Большая часть из них посланы были вперед порознь к башне Полигнота, с приказанием им там оставаться. Послан вперед и Кафисий с четырьмя спутниками в легком вооружении. Им было предписано прийти к огороднику ночной порою, сказать ему, что они путешественники, остаться у него на ночь и запереть его вместе с собаками, ибо не было другой дороги к стене. Лестницы были складные, их положили в корзинки, покрыли и отправили вперед на возах.

Между тем в Аргосе показались некоторые лазутчики Никокла, о которых говорили, что они ходят по городу тайно и наблюдают за Аратом. Арат поутру рано вышел на площадь и при всем народе проводил время со своими приятелями; потом намазался маслом в гимнасии, взял из палестры несколько из тех молодых людей, с которыми он обыкновенно пил и веселился, и возвратился домой. После некоторого времени явились на площади и его служители; один нес венки, другой покупал факелы, иной говорил с женщинами, которые за пиршеством обыкновенно играют и поют. Лазутчики были этим введены в заблуждение и, смеясь, говорили друг другу: «Нет ничего малодушнее тиранна! Никокл, обладая столь большим городом и такою силою, страшился молодого человека, который расточает в ежедневных забавах и попойках все то, что служит к содержанию его в изгнании».

Таким образом они были обмануты и оставили Аргос. Арат после завтрака выступил и соединился при башне Полигнота с воинами. Он вел их в Немею, где объявил им свое предприятие. Он ободрял многими обещаниями и, дав им пароль «Аполлон Победоносец», повел их к городу. Он шел то поспешно, соображаясь с вращением луны, то останавливал свое движение, дабы дорогою пользоваться ее светом, а на закате луны как раз подойти к городу близ стены. Здесь встретил его Кафисий; он не завладел собаками, которые успели убежать, но запер огородника. Это известие ввергло в уныние воинов; они хотели воротиться, но Арат их убедил, обещая, что поведет их сразу назад, если собаки подымут громкий лай. Он послал вперед с лестницами людей, которыми предводительствовали Экдел и Мнасифей, а сам следовал за ними медленно. Собаки начинали уже лаять громко и бегали за Экделом, который, однако, дошел до стены и благополучно приставил лестницы. Между тем, как они входили на стену, то сдающий утреннюю стражу^[5] прошел дозором с колокольчиком, сопровождаемый многими огнями и с великим шумом. Аратовы воины притаились под лестницами, как могли, им не стоило большого труда скрыться, но находились уже в крайней опасности, когда другая стража шла навстречу первой с противоположной стороны. Когда и эта прошла мимо, не заметя их, то Мнасифей и Экдел взошли немедленно на стену прежде всех. Они заняли подходы по обеим сторонам стены и послали Технона к Арату, советуя ему, чтобы он шел немедленно.

Невелико было расстояние от огорода до стены и башни, где караулил большой сторожевой пес. Он не почувствовал приближения их, или потому, что от природы был ленив, или от того, что устал днем от беганья; однако маленькие собаки огородника снизу разбудили его; он сперва ворчал и лаял незначительно и лениво, но когда они шли мимо, то начал лаять уже громче. Около места этого раздавался сильный лай, так что страж, бывший на противоположной стороне, спрашивал с громким криком псаря, на кого собаки так жестоко лают и нет ли тут чего нового. Псарь с башни отвечал также громко, что нет никакой опасности, но что собака озлилась от света стенохранителей и звона колокольчика. Эти слова ободрили Аратовых воинов, они подумали, что псарь участвует в их предприятии, что скрывает их и что в городе многие другие граждане им содействуют. Приблизившись к стене, они находились в новой опасности; восход по лестницам был продолжителен; они шатались, когда не всходили тихо и поодиночке; время понуждало, ибо петухи уже пели, и почти начинали показываться те, кто с полей вез на продажу в город разные вещи. По этой причине Арат взошел с поспешностью, хотя только сорок человек взошли перед ним. Он принял еще несколько человек снизу и пошел прямо в дом тиранна и правительства. Здесь наемные воины ночевали. Арат вдруг напал на них, схватил всех и никого не умертвил. После того немедленно послал к приятелям своим и каждого из них звал из дома. Они стекались со всех сторон; день уже рассветал; театр наполнился народом; граждане были в беспокойстве при неверном еще слухе и не знали ясно того, что происходило. Наконец, глашатай предстал и объявил народу, что Арат, сын Клиния, призывает граждан к свободе.

Тогда-то они, поверив тому, чего издавна ожидали, устремились все вкупе к дверям тиранна с огнем. Они зажгли дом, пламя поднялось столь высокое, что было видимо в Коринфе, жители которого, приведенные в удивление этим явлением, едва не поспешили на помощь городу. Что касается до Никокла, то он успел выйти из города подземным ходом и убежать. Воины вместе с сикионянами потушили пожар и грабили дом. Арат тому не препятствовал, он отдал сверх того гражданам и все прочие имения тираннов. Ни один человек не был убит или ранен ни со стороны нападающих, ни со стороны противников. Судьба сохранила подвиг сей чистым и не оскверненным кровью единоплеменною.

Арат позволил возвратиться в город восьмидесяти гражданам, изгнанным Никоклом, а равно и изгнанным прежними тираннами, их было не менее пятисот человек; скитание их продолжалось до пятидесяти лет. Они были большей частью бедны и, возвращаясь, заявляли притязания на то, чем прежде обладали. Они занимали свои поместья и дома, приводя в великое недоумение Арата, который видел, что Антигон извне злоумышлял против города и завидовал ему, по причине его свободы; внутри граждане были в беспокойстве и междоусобии.

По этой причине в настоящем положении он принял разумнейший совет присоединить Сикион к Ахейскому союзу. Хотя сикионяне были дорийцами по происхождению, однако приняли добровольно и имя, и правление ахейцев^[6], которые тогда не были еще ни знамениты, ни могущественны. Большей частью, города их были немноголюдны; они не обладали ни достаточною, ни плодовитою землей; они населяли приморскую страну, которая не имела пристаней; море омывало берега крутые и скалистые. При всем том они доказали, что сила Греции непреоборима всякий раз, когда она устроена хорошо, соединена единоначалием и имеет разумного предводителя. Они не составляли и малейшей части Греции во время цветущего ее состояния; в ту пору все вместе не имели сил и одного значащего города, но благоразумием, единодушием, покорностью, повиновением без зависти тому, кто был выше всех добродетелью, не только себя сохранили свободными среди сильных республик и владетелей, но старались о защите и возвращении независимости большей части других греков.

Что касается до свойств Арата, то он был благоразумным политиком, имел чувства возвышенные, более радел об общественных делах, нежели о своих собственных, ненависть к тираннам была в нем жестокая, польза общественная была всегда мерой дружбы и вражды его. По этой причине он был не столько верным другом, сколько врагом снисходительным и кротким, переменяя мысли по обстоятельствам. Более всего целью его стараний были единодушие народов, соединение городов, единомыслие Совета с Народным собранием. Он был несмел и робок в открытых сражениях, но украдкой и хитростью произвести что-либо, напасть скрытно на города и на тираннов, он был самый способный и искусный. По этой причине произведши вопреки всем ожиданиям многие дела, в которых употребил смелость, доказал тем, что многие дела возможные оставил неисполненными по излишней осторожности. Как иные звери зорки в темноте, днем бывают слепы, ибо сухость и тонкость влаги в глазах их не терпит соединения со светом; так некоторые люди, одаренные великими способностями и умом, в открытых и смелых делах легко смущаются и робеют, а только в тайных и скрытых бывают бодры и мужественны. Эта неровность в человеке великих качеств происходит от недостатка в учении и философии; они производят добродетель, как плод самородный и дикий, без помощи науки. Но это лучше изъяснять примерами.

Арат, присоединив к ахейцам и себя, и город, служил в походах конным и был любим начальниками за свою покорность, ибо хотя он дал обществу в залог свою собственную славу и силу своего отечества, однако повиновался, как последний ратник, полководцу ахейцев, хотя б он был из Димы или Тритеи, или другого меньшего города. Царь Птолемей прислал ему в подарок двадцать пять талантов, Арат их принял и роздал своим гражданам, которые во многом нуждались, особенно же для выкупа пленных.

Видя, что изгнанники были неутешны, что беспокоили тех, кто владел их именем, и что город был в опасности погибнуть, Арат, не находя никакого спасения, как милости Птолемея, решился отправиться к нему и выпросить денег, дабы посредством их прекратить раздоры. Он отплыл из Мефоны^[7], что выше Малеи, надеясь переправиться в Египет с поспешностью, но сильный ветер и великие волны, ударяющие с открытого моря, принудили кормчего уклониться от пути. С великими трудами пристали к неприятельскому городу Адрии^[8]. Он был под властью Антигона и имел его охранное войско. Арат успел выйти на берег и удалился от моря на довольное расстояние, имея при себе Тиманфа, одного из своих приятелей. Они скрылись в лесистом месте и провели ночь в беспокойстве. Вскоре после того начальник охранного войска пришел на корабль и искал Арата, но был обманут его служителями, которым было приказано говорить, что Арат убежал и отплыл на Эвбею. Начальник объявил неприятельским груз, корабль и людей и задержал их.

Арат по прошествии немногих дней находился уже в крайнем положении, когда, к счастью его, римский корабль пристал к тому месту, в котором он находился, то скрываясь, то обозревая окрестности. Корабль отправлялся в Сирию; Арат убедил корабельщика принять его и завести в Карию. Он был действительно завезен, претерпев опять на море не меньшие опасности. Из Карии, после долгого времени, переправился в Египет. Он имел свидание с царем, который был к нему благорасположен, ибо Арат приобрел его благосклонность, пересылая к нему из Греции живописные картины. Арат был тонким знатоком этих произведений искусства, он собирал всегда лучшие и изящнейшие и отсылал к Птолемею посредством Памфила и Меланфа.

В то время еще процветала слава сикионской музы и живописного искусства, изящность которого одна оставалась еще неиспорченной. Апеллес сам, уже пользуясь громкой известностью, прибыл в Сикион и вступил в сообщество тамошних живописцев, заплатив талант; он более имел нужды в их славе, нежели в искусстве. По освобождении Сикиона Арат истребил немедленно изображения тираннов, но долго не мог решиться истребить картину, представлявшую тиранна Аристрата, жившего во времена Филиппа. Она была написана всеми учениками Меланфа. И сам Апеллес принял в ней участие, как повествует Полемон, путешественник. Аристрат был представлен стоящим при колеснице, на которой стояла богиня Победы. Работа была удивительная; Арат сначала был смягчен искусством, но после, увлекаемый ненавистью к тираннам, приказывал истребить живопись. Живописец Неалк, друг Арата, умолял его со слезами, но не мог его убедить; наконец он сказал ему: «Арат, должно воевать против тираннов, а не против изображений их. Итак, оставим колесницу и Победу, а я уберу Аристрата». Арат на то согласился; Неалк изгладил Аристрата, а вместо его написал финиковое дерево; более же ничего не осмелился написать. Говорят однако, что ноги Аристрата под колесницей уцелели. Любовью к искусству Арат приобрел благосклонность царя; и познакомившись с ним короче, еще более привлек его любовь к себе и получил от него в дар своему отечеству полтораста талантов. Арат взял с собою сорок и отправился немедленно в Пелопоннес, а остальные были присланы к нему царем в разные времена и малыми количествами.

Велика была услуга доставить своим согражданам такое количество денег, ибо другие полководцы и демагоги, получая от царей даже малую толику суммы, обижали, порабощали и продавали свои отечества, но всего важнее то, что этими деньгами произвел он мир и согласие между бедными и богатыми и всему народу доставил спокойствие и безопасность. Умеренность же этого мужа в таком могуществе удивительна. Будучи избран полномочным судьею и примирителем в деле изгнанников, не захотел он быть один, но избрал еще пятнадцать граждан себе в помощники, с которыми после многих трудов и великих беспокойств ему удалось устроить все дела и произвести мир и дружбу между гражданами. За эту услугу не только граждане все вместе оказали ему приличные почести, но и особо изгнанники воздвигли ему медный кумир со следующими элегическими стихами: «Советы и подвиги этого мужа, в Греции произведенные, достигают столпов Геракловых. Мы, Арат, по возвращении нашем в отечество, за твои добродетели и за справедливость твою посвятили кумир твой, как спасителя, спасителям богам, ибо ты отечеству своему возвратил равенство и божественные законы».

По окончании этого дела Арат своими заслугами был уже выше зависти своих сограждан, но это причиняло царю Антигону неудовольствие. Он хотел либо совсем приобрести к себе его дружбу, либо поссорить его с Птолемеем. Он оказывал Арату разные ласки, которые он неохотно принимал. Некогда принося в Коринфе жертву богам, послал часть оной в Сикион к Арату, а за ужином в присутствии многих собеседников сказал: «Я думал, что этот молодой сикионянин от природы только любит свободу и сограждан своих, но он, по-видимому, умеет судить о жизни и поступках царей. Прежде он пренебрегал мною и надежды свои простирал за море; он удивлялся египетскому богатству, слонам и флотам и великолепию двора, а ныне рассмотрел тамошние дела вблизи, понял, что все это есть только представление театральное и декорации, и потому обратился ко мне; я принимаю к себе молодого человека и имею намерение употреблять его во всех случаях, а вас прошу почитать его приятелем». Эти слова подали повод завистливым и злонамеренным людям писать наперебой Птолемею много дурного насчет Арата, так что и Птолемей послал письма Арату и жаловался на него. С такою-то завистью и злобой сопряжена самая страстная дружба владельцев и царей, которую они ищут с такою ревностью и жаром.

Арат, будучи избран ахейцами полководцем в первый раз, разорил лежащие на другом берегу Локриду и Калидонию. Он пошел на помощь беотийцам с десятью тысячами воинов, но опоздал; сражение было уже дано, и беотийцы разбиты были этолийцами при Херонее, где пали беотарх Абеокрит и с ним тысяча человек.

По прошествии одного года, предводительствуя войском, предпринял он овладеть Акрокоринфом, имея целью в этом предприятии пользу не одних сикионян или ахейцев; он хотел изгнать оттуда македонское охранное войско, которое держало в порабощении всю Грецию. Харет, афинский полководец, одержал верх в одном сражении над царскими полководцами, прислал к афинскому народу, что он одержал победу, которую можно назвать Марафонской сестрой. Дело Арата без ошибки можно почитать равным подвигу фиванца Пелопида и афинянина Фрасибула против тираннов их отечества; только деяния Арата тем преимущественнее, что он напал не на греков, а на владычество чужое и иноплеменное.

Известно, что Коринфский перешеек, разделяя одно море от другого, соединяет нашу твердую землю с Пелопоннесом. Акрокоринф есть высокая гора, выходящая из средины Греции. Находящееся в ней охранное войско отрезает сообщение с внутренностью Пелопоннеса за Истмом и препятствует проходу войск, равно и всяким промыслам на море и на твердой земле. Кто занимает эту гору охранным войском, тот — обладатель всей Греции. По этой причине младший Филипп называл Коринф не в шутку, но в самом деле кандалами Греции. Все, особенно же цари и правители, желали владеть этим положением.

Старание Антигона завладеть этим местом не уступало страсти самого неистового любовника; он ни о чем более не думал, как об отнятии его хитростью у занимающих оный, ибо не было никакой надежды что-либо произвести явным нападением. Александр, во власти которого было это место, умер, говорят, будучи отравлен Антигоном. Никея, жена Александра, вступила во владение и стерегла Акрокоринф. Антигон, подсылая к ней Деметрия, своего сына, подавая приятную надежду женщине старой вступить в брак с сыном царя, молодым и прекрасным человеком, уловил ее, употребив на то сына своего, как приманку. Однако ж Никея не предала ему крепости, но стерегла ее с великим тщанием. Антигон притворялся, что не заботится о нем, и торжествовал в Коринфе брак сына своего с нею, давал зрелища, учреждал пиршества ежедневно, как человек, который от радости ни о чем более не думал, как о забавах и наслаждениях. В один день, когда на театре должен был петь Амебей, Антигон провожал туда Никею, которую несли на носилках, великолепно украшенных. Она радовалась оказываемым ей почестям и была весьма далека, чтобы помышлять о том, чему надлежало случиться. Как скоро пришли к тому месту, где дорога обращается к крепости, Антигон велел нести Никею в театр, а сам, простясь и с Амебеем и с брачными торжествами, пошел прямо в Акрокоринф, напрягая свои силы не по летам своим. Он нашел ворота запертыми, стал стучать в них посохом, приказывая отпереть. Воины, внутри бывшие, прийдя в изумление, отворили. Заняв таким образом это место, он не мог скрыть своего удовольствия, но пил и шутил прямо на улицах и площадях, и сей старый человек, претерпевший столько превратностей в жизни своей, теперь сопровождаемый флейтистами с венками на голове, предаваясь веселью, брал всех за руки и приветствовал. Вот так радость, не умеряемая рассудком, более печали и страха потрясает душу, выводит человека из себя самого.

Антигон, завладев Акрокоринфом, как сказано, стерег его теми воинами, на которых он более полагался, и назначил им начальником философа Персея. Арат предпринял завладеть крепостью еще при жизни Александра, но так как ахейцы заключили с ним союз, то Арат тогда отказался от этих мыслей. Впоследствии подало ему повод к нападению на крепость следующее происшествие. В Коринфе было четверо братьев, родом сирийцы. Один из них, по имени Диокл, находился в крепости в числе наемных воинов. Другие трое братьев, украв царское золото, пришли в Сикион к Эгию, одному меняле, которого Арат употреблял в делах, касавшихся до его промысла. Часть золота они продали тотчас, а другую часть один из них, по имени Эргин, менял постепенно, приходя к Эгию. Таким образом он коротко познакомился с Эгием, который завел с ним разговор об охранном войске крепости. Эргин сказал ему, что идучи к брату в крепость, увидел на скалистой стороне отлогую расселину, ведущую к той стороне, где стена крепости самая низкая. Эгий сказал ему в шутку: «Приятель! За малое количество золота вы расстраиваете доходы царские, когда можете один час продать за великое множество денег? Разве ворам, когда они будут пойманы, не предстоит однажды умереть так же, как и изменникам?» Эргин засмеялся и обещал Эгию испытать Диокла, ибо на других братьев своих не весьма полагался. По прошествии немногих дней он возвратился к Эгию, обещая привести Арата к той части стены, где высота ее не более пятнадцати футов, и что во всем ему будет содействовать вместе с Диоклом.

Арат обязался заплатить им шестьдесят талантов, если дело кончено будет благополучно; в противном случае, если только с ними спасется, дать каждому дом и талант денег. Надлежало оставить в залоге у Эгия шестьдесят талантов для Эргина и братьев его. Арат не имел их, а занять не хотел, дабы через то не подать подозрения в своем предприятии. Он взял большую часть своих чаш и золотые уборы своей жены и заложил у Эгия вместо денег. Арат имел столь возвышенные чувства и такую страсть к похвальным деяниям, что хотя знал, что Фокион и Эпаминонд почитались справедливейшими и добродетельнейшими людьми единственно потому, что отказались от больших даров и предпочли добродетель деньгам, однако ж он соглашался издерживать тайно свое имение, приносить его в жертву в таких предприятиях, в которых надлежало подвергнуться опасности ему одному за всех своих сограждан, которые даже не знали того, что происходило. Кто не удивился бы ему, кто и ныне не принял бы участия в великодушии этого мужа, который покупал за деньги столь великую опасность, который закладывал вещи, почитаемые драгоценнейшими, дабы ночью быть введенным в гущу неприятелей, где жизнь его находилась в опасности, принял от них в залог одну надежду на совершение славного дела и более ничего!

Дело само по себе было опасное, но оно сделалось опаснейшим из-за недоразумения, которое произошло с самого начала по неведению. Служитель Арата, по имени Технон, был послан вместе с Диоклом для обозрения стены. Он никогда не видел прежде Диокла в лицо, но думал, что узнает его по описанию Эргина, который говорил, что брат его кудряв, черноват и без бороды. Придя на условленное место за городом, — место называлось Петух, — он ожидал, что Эргина придет вместе с Диоклом. Между тем старший брат Эргина и Диокла, по имени Дионисий, который не знал того, что происходило, и не имел участия в этом предприятии, но был похож на Диокла, пришел случайно к тому месту. Технон, обманутый сходством описанных ему признаков лица, спросил его, имеет ли какое-либо с Эргином дело? Дионисий отвечал, что он брат Эргина, и Технон совершенно уже удостоверился, что говорит с Диоклом. Не спрося его имени, не дождавшись другого какого-либо от него знака, он подает ему руку и начинает говорить об условиях с Эргином и расспрашивает его о том. Дионисий, приняв ошибку его с хитростью, оказывал во всем согласие и, поворотивши в город, вел его мало-помалу далее, разговаривая с ним и не подавая никакого подозрения. Уже был он близко от города и почти хотел его схватить, как, к счастью, встретил их Эргин. Он понял ошибку и опасность, дал знак Технону, чтобы он убежал, оба пустились бежать и пришли к Арату. Однако Арат не потерял надежды. Он послал немедленно Эргина с деньгами к Дионисию, дабы просить его никому о том не говорить. Эргин то исполнил; он возвратился к Арату и привел с собою брата своего Дионисия. Как скоро сей попался им в руки, то они уже не выпустили, но связали его и держали взаперти, между тем сами готовились к приступу.

Все было уже готово; Арат велел своим воинам провести ночь в вооружении и, взяв четыреста отборнейших воинов, из которых, однако, немногие знали то, что происходило, вел их к воротам Коринфа, что обращены к Герею. Тогда была самая средина лета; луна была во всей полноте, ночь безоблачная и ясная, они боялись, чтобы их оружия, отражая свет луны, не были замечены стражами; уже передовые были близко от города, как с моря поднялись облака, покрыли город и окрестные места, и наступала темнота. Здесь воины сели и снимали обуви, дабы ступая голыми ногами на лестницы, не производили стука и не скользили. Эргин, взяв семь молодых людей, одетых по-дорожному, тайно приблизились к воротам; они убили начальника стражи и стрегущих вместе с ним воинов. В то же время приставлены были лестницы; Арат поспешно заставил сто человек влезть, а другим велел следовать за собою, сколько могли скорее. Он схватил лестницы и через город с сотней человек шел к крепости, исполненный радости, что не был замечен, и надеясь, что его предприятие увенчается успехом. Идучи далее, встретили они с огнем стражу, состоящую из четырех человек, которая не видала их, ибо они были еще в тени, бросаемой луною, но между тем они видели тех, кто шел к ним навстречу. Арат велел своим прижаться к стенам и развалившимся зданиям и составил засаду на идущих. Троих они поймали и умертвили, четвертый, пораженный в голову мечом, убежал, крича, что неприятели в городе. Вмиг затрубили трубы, жители все воспрянули от сна; улицы наполнились бегающими взад и вперед людьми; огни блистали со всех сторон; иные внизу в городе, другие в крепости; глухой крик раздавался всюду.

Между тем Арат продолжал всюду дорогу к крутизнам с великим усердием и соревнованием. Сперва он шел медлительно и с великим трудом, ибо заблудился, не находя тропинки, которая скрывалась между скалами и крутизнами и оканчивалась у стены многими извилинами. Но к удивлению всех, луна проглянула сквозь облака, блеснула и осветила им самую трудную часть дороги, пока достигли той части стены, которой они искали. Здесь облака опять сошлись, луна скрылась, и сделалось темно.

Оставшиеся за воротами невдалеке от Герея Аратовы воины, в числе трехсот человек, ворвавшись наконец в город, в котором происходил страшный шум и горели всюду огни, не могли попасть на дорогу, по которой шел Арат, и найти следов его; будучи устрашены, они все вместе прижались к некоему осененному месту скалы и пребывали тут в большом беспокойстве и нетерпении. Когда же воины с крепости ударили на Арата и сражались с ним, то шум и восклицания раненых простирались до низу, и крик, невнятный и глухой, отзывался в горах — не было известно, откуда он происходил. Они были в недоумении и не знали, в которую сторону обратиться, как Архелай, предводитель царского войска, с многими ратниками шел в гору на Арата с восклицаниями и при звуке труб. Он прошел мимо трехсот воинов, которые поднявшись вдруг, как бы из засады, напали на него и умертвили первых из них. Они ввергли в страх Архелая и его воинов, разбили их и преследовали до тех пор, пока те не разбежались и не рассеялись по городу. Едва они разбили это войско, как Эргин пришел к ним со стороны тех, кто сражался наверху, с известием, что Арат вступил в сражение с неприятелями, которые обороняются упорно, что у стен происходит жаркая битва и что нужно ему быстрое пособление. Воины требовали, чтобы их повели к Арату; всходя на гору, они голосом давали знать о себе и ободряли своих. Уже луна в полноте своей отражалась в доспехах их, которые являлись неприятелям в большом множестве по причине дальности места. Свойство ночи, повторяя звуки, производило то, что восклицания, казалось, происходили от большого числа людей, нежели сколько в самом деле было. Наконец, соединенными силами они отразили неприятелей, взошли на вершину и заняли крепость. Уже и день рассветал, и солнце освещало их подвиг. Остальная сила пришла из Сикиона к Арату. Коринфяне встречали ее с радостью у ворот и ловили царских ратников.

Когда уже все опасности миновались, то Арат сошел из крепости в театр, куда собрался многочисленный народ, желая видеть его лицо и слышать то, что он хотел говорить коринфянам. Арат, поставя у входа по обеим сторонам ахейцев, выступил сам на сцену, одетый в броню. Труды и ночное бдение изменили его лицо так, что радость души и гордость духа были угнетены тяжестью и слабостью телесною. Как скоро он показался, то чувства народа к нему обнаружились разными ласками. Он взял в правую руку копье и оперся на него, наклонив несколько колено и тело свое, и стоял долгое время в сем положении, принимая с молчанием рукоплескания и восклицания граждан, которые превозносили похвалами его доблесть и благословляли его счастье. Когда они перестали и успокоились, то Арат, собравшись с силами, говорил им в пользу ахейцев речь, приличную сему делу. Он убедил коринфян пристать к Ахейскому союзу, возвратил им от городских ворот ключи, которые со времен Филиппа тогда в первый раз были в руках их. Он отпустил взятого в плен Антигонова полководца Архелая, но умертвил Феофраста, ибо тот не хотел выйти из города. Что касается до Персея, то по взятии крепости он бежал в Кенхреи. Говорят, что впоследствии, когда во время ученого прения некто сказал, что один мудрый кажется ему полководцем, то он отвечал: «Клянусь богами! Это правило Зенона некогда и мне чрезвычайно нравилось! Но ныне наставленный сикионским юношей, я переменил мысли». Многие писатели упоминают об этих словах Персея.

Арат покорил немедленно Герей и пристань Лехей, завладел двадцатью пятью царскими кораблями, взял пятьсот лошадей и четыреста сирийцев, которых продал. Акрокоринф охраняли ахейцы с четырьмястами человек тяжелой пехоты, пятьюдесятью псарями и таким же числом собак, которых держали в крепости.

Римляне, удивляясь Филопемену, назвали его последним греком, как бы после него уже не родился среди греков ни один великий человек. Что касается до меня, то я бы назвал последним и новейшим греческим подвигом сие деяние Арата, которое как по смелости духа, так и по счастию, с которым произведено, может сравниться со знаменитейшими деяниями, как то вскоре доказали самые события. Мегаряне, отставши от Антигона, присоединились к Арату; Трезен и Эпидавр вошли в Ахейский союз. При первом своем походе он вступил в Аттику, переправился на Саламин и разорил его. Он употреблял, как хотел, ахейскую силу, которая была теперь как бы выпущена из темницы. Он отпустил свободных афинян без выкупа, и это было первым побуждением к возмущению их против Антигона. Он сделал Птолемея союзником ахейским и дал ему верховное начальство над сухопутными и морскими их силами. Арат имел такое влияние среди ахейцев, что хотя был избираем в полководцы через год, ибо каждый год избирать одного и того же не было позволено, но он советами и мыслями своими всегда управлял республикой. Все видели, что он ни богатство, ни славу, ни дружбу царскую, ни выгоду родного отечества — одним словом, ничего в свете не ставит выше умножению сил ахейцев. Он был уверен, что города, сами по себе слабые, могут спасаться лишь соединением своим, когда будут обязаны между собою общей пользой. Подобно членам тела, которые, находясь в соединении с другими, дышат и живут, но будучи отторгнуты и отделяясь одни от других, не питаются более и гниют; так и города погибают от тех, которые отторгают их от общего состава, но возрастают один от другого, когда сделаются членами какого-либо великого тела и управляются общим надзором и попечением.

Лучшие из окрестных народов были независимы. Арат, жалея об аргивянах, которые были в порабощении, умыслил умертвить тиранна их Аристомаха. Он желал в то же время и возвратить городу свободу в награду за воспитание, от него полученное в детстве, и присоединить его к Ахейскому союзу. Найдены были люди, которые осмеливались приступить к сему делу; ими предводительствовали Эсхил и прорицатель Харимен. У них не было мечей, ибо иметь их у себя было запрещено тиранном под строгим наказанием. Арат сделал для них в Коринфе малые ножи и зашил их в мешках, которыми навьючил лошаков, везших незначащие вещи, и переслал в Аргос. Прорицатель Харимен приобщил к сему делу одного своего приятеля; Эхил и его сообщники, досадуя на это, начали действовать сами. Они отделились от Харимена, который, приметя это и осердясь, донес тиранну на заговорщиков в то время, когда они решились напасть на него. Большая часть из них успели убежать с площади и прибыли в Коринф.

Однако по прошествии краткого времени Аристомах был убит рабами, а власть его успел захватить Аристипп — тиранн пагубнее первого. Арат, взяв всех молодых ахейцев, которые при нем находились, поспешил на помощь Аргосу, надеясь, что и жители будут ему помогать усердно, но народ сей уже привык рабствовать добровольно; никто не приставал к Арату, и он отступил, наведши на ахейцев обвинение в том, что они в мирное время употребили военные действия. Мантинейцам, как судьям в деле сем, подана Аристиппом жалоба, а так как Арат не являлся для оправдания своего, то Аристипп выиграл дело, и Арат был приговорен к пене в тридцать мин.

Между тем Аристипп, ненавидя и боясь Арата, умышлял на жизнь его при содействии царя Антигона. Во всех местах были люди, приставленные к умерщвлению его и искавшие благоприятного времени, но для правителя нет стражи лучше любви подчиненных, истинной и верной. Когда народ и знаменитейшие люди боятся не начальника, но за начальника, тогда он смотрит, так сказать, многими глазами, слышит многими ушами и предвидит все то, что может произойти. По этой причине я хочу здесь остановить свое повествование и описать образ жизни, которую заставило Аристиппа вести завидное самовластие и величие славного и ублажаемого всеми единовластия.

Аристипп, имея Антигона союзником, содержа для охранения себя множество воинов, не оставив в городе ни одного из неприятелей своих живым, заставил своих телохранителей стоять вокруг дома в колоннаде; после ужина выгонял немедленно всех своих служителей, запирал сам вместе со своей любовницей ворота дворовые и входил с нею в верхнюю малую горницу, которая запиралась опускною дверью в полу. На нее ставил он ложе и спал, сколько можно спать человеку, исполненному страха и беспокойства. Мать наложницы его брала лестницу и запирала ее в другой комнате, а поутру опять приставляла к дверям и вызывала славного тиранна, который, подобно пресмыкающемуся гаду, выползал из норы своей! В то самое время человек, который не оружием и насилием, но по законам и за свои добродетели всегда имел в руках своих верховную власть, будучи одет в простой плащ, а не в хламиду, и показав себя явным врагом всех когда-либо бывших тираннов, оставил по себе и до нынешнего дня продолжающееся знаменитое среди греков потомство. Между тем немногие из тираннов, занимавших крепости, содержавших телохранителей для безопасности своей, скрывавшихся за оружиями, за крепкими вратами, за опускными дверями, не многие избегли смертного удара, подобно зайцам; не осталось после них ни дома, ни рода, ни гробницы, которой бы память была почитаема.

Впрочем, Арат не имел удачи ни в тайных, ни в явных своих покушениях на Аристиппа, предприняв завладеть Аргосом. Однажды приставил он лестницы и взошел с немногими воинами на стену с великою дерзостью и умертвил стражей, которые бросились на помощь к тому месту, но так как уже рассветало, то тиранн нападал на него отовсюду. Аргивяне, как будто бы не для их свободы давали сражение, но отправляли только Немейские игры, сидели в совершенном спокойствии, как справедливые и беспристрастные зрители того, что происходило. Арат, защищаясь мужественно, получил удар копьем в бедро, но удержался в занимаемом им месте и не был вытеснен до самой ночи при всех нападениях неприятелей. Если бы он выдержал нападение ночью, то без сомнения достигнул бы своей цели, ибо тиранн готовился уже к побегу и многие из вещей своих послал вперед на корабли, но никто не известил о том Арата; притом не доставало у него воды, и по причине раны он сам не мог действовать, и ахейцы отступили.

Отчаявшись в получении успеха этим способом, он вступил в Арголиду и опустошал ее. При реке Харета дал он жаркое сражение Аристиппу, но навел на себя нарекание тем, что не вовремя оставил поле брани и выпустил из рук победу. Войско его по общему признанию одержало верх и шло далее, преследуя неприятелей, но Арат, не столько принуждаемый теми, кто его окружал, сколько не полагаясь на успех и оробев, отступил к стану в смятении. Воины его возвратились с погони, досадовали, что позволили неприятелям воздвигнуть над собою трофей, тогда когда они победили их и умертвили гораздо более, нежели сколько потеряли сами. Арат, устыдившись их, опять решился дать сражение за трофей и через день выстроил войско, но приметя, что число неприятелей умножилось и что они более ободрились своим успехом, он не осмелился с ними сражаться, но, заключив перемирие, похоронил тела убиенных и отступил.

Стараясь изгладить эту ошибку своим искусством в политике и приятности обхождения, он склонил Клеоны пристать к Ахейскому союзу. Он отправлял в Клеонах Немейские игры под тем предлогом, что оные с древних времен принадлежали этому городу более, нежели какому-либо другому народу. Аргивяне также со своей стороны отправляли Немейские игры, и тогда в первый раз была нарушена подвижникам оказываемая безопасность и полная свобода. Ахейцы продавали как неприятелей всех тех, которые, подвизавшись в Аргосе, проходили через их область и попадались им в руки. Столько-то Арат был жесток и неукротим в ненависти к тираннам!

По прошествии некоторого времени Арат получил известие, что Аристипп злоумышлял на Клеоны и что он страшился его, ибо тот тогда находился в Коринфе. Он дал приказание собраться войску, неся с собою на несколько дней запасов. Он пошел потом в Кенхреи, желая обмануть Аристиппа и заманить к нападению на Клеоны во время своего отсутствия. Это так и случилось. Аристипп немедленно вышел из Аргоса с войском. Арат, возвратившись в Коринф из Кенхреи, ночью занял дороги своими войсками и повел ахейцев, которые следовали за ним с таким благоустройством, с такою скоростью и усердием, что не только на дороге, но и по вступлении в Клеоны, еще ночью устроившись к сражению, не были примечены и скрылись от Аристиппа. С наступлением дня городские ворота отворились, затрубили трубы, и Арат при громких восклицаниях быстро ударил на неприятелей, обратил в бегство и преследовал их по той дороге, куда он полагал, что отступит Аристипп, ибо в этих местах было много поворотов в сторону. Преследование продолжалось до самых Микен. Тиранн был пойман и умерщвлен, как пишет Диний, неким критянином по имени Тригикс; из других пало более тысячи пятисот человек. Арат, получив столь блистательный успех и не потеряв ни одного человека, однако не взял и не освободил Аргоса, ибо Агий и младший Аристомах ворвались в город с царской силою и заняли его.

Несмотря на то, он этим подвигом уничтожил упреки, злоречие, насмешки и ругательства тех, кто, льстя тираннам, в угодность им говорил, что у ахейского полководца в сражениях делается в желудке большая тревога; что голова у него кружится и берет его одурь, как скоро трубач станет подле его; что, выстроив свое войско и дав им пароль, спрашивает у своих починенных предводителей, не имеет ли кто нужды в его присутствии, — ведь жребий уже брошен! — а затем удаляется, ожидая издали окончания дела. Эти слова имели такую силу, что философы в училищах, рассуждая, от робости ли, или от дурного и холодного сложения тела происходит при видимых опасностях трепетание сердца и изменение цвета на лице, приводили в пример Арата, которого почитали они хорошим полководцем, но с которым в сражениях будто бы случились сии перемены.

По умерщвлении Аристиппа он немедленно злоумышлял на Лидиада из Мегалополя, тиранна отечества своего. Лидиад был от природы человек благородный и человеколюбивый. Он подобно другим самовластителям не вдался в эту несправедливость из невоздержания и алчности, но как молодой человек великого духа был вознесен любовью к славе, принял без размышления ложные и пустые слова касательно верховной власти, представляющие ее как приобретение божественное и удивительное, и он сделался тиранном, но вскоре пресытился величием самовластия. Ревнуя к Арату, который был тогда во всей славе своей, и боясь его козней, принял похвальнейшее намерение освободить себя от ненависти, от страха, от окружающих себя стражей и телохранителей и сделаться благодетелем своего отечества. Он призвал Арата, отказался от своей власти и город свой присоединил к Ахейскому союзу. Ахейцы превозносили его и избрали полководцем своим. Лидиад, желая превзойти славою Арата, предпринимал разные дела, которые казались ненужными, и между прочим хотел выступить с войском против лакедемонян. Арат противился ему и тем заставил думать, что завидует Лидиаду. Когда тот вторично был избран полководцем, то Арат явно ему противодействовал и старался о том, чтобы предводительство дано было другому, ибо он сам, как замечено выше, предводительствовал ахейцами через год. Лидиад пользовался всеобщим расположением до третьего предводительства; он и Арат управляли попеременно через год, но наконец он объявил себя явным врагом Арата, много раз обвинял его перед ахейцами и наконец был ими отвергнут, ибо оказалось, что он притворными свойствами состязался с истинной и чистой добродетелью. Эзоп говорит, что некогда кукушка спрашивала у малых птиц, зачем они бегут от нее. Они ей отвечали: «Затем, что ты будешь когда-нибудь ястребом». Равным образом на Лидиада, со времени его тираннии, падало всегда некоторое подозрение, которое уменьшало доверенность к его преображению.

Арат имел успех и в действиях своих против этолийцев, которых ахейцы хотели встретить перед Мегарской областью. Агис, царь Лакедемонский, прибыл с войском и побуждал ахейцев к сражению, но Арат тому противился. Он слушал равнодушно ругательства и насмешки, которыми его осыпали, называя его человеком малодушным, трусом, но видимое посрамление не могло принудить его отстать от своих полезных предначертаний. Он отступил перед неприятелями, которые прошли Геранию и вступили в Пелопоннес без сражения. Когда же они подступили вдруг к Пеллене и заняли город, то Арат показал уже себя другим человеком. Он более не медлил, не дожидался, чтобы сила его собралась воедино с разных сторон, но с тем войском, которое при нем находилось, быстро устремился на неприятелей, которые хотя и побеждали, но по причине беспорядка и наглости своей были уже весьма слабы, ибо, вступив в Пеллену, воины рассеялись по домам и, грабя их, ссорились между собою, теснили одни других и дрались за деньги. Полководцы их и предводители похищали жен и дочерей пелленцев и, снимая с головы шлемы свои, надевали на них, дабы никто другой их не брал, но дабы по шлему можно было узнать, кому какая женщина принадлежала. Между тем как они находились в сем положении и в таких занятиях, вдруг было извещено, что Арат наступает. Изумление этолийцев было такое, какому должно быть среди столь великого беспорядка; прежде нежели все могли узнать опасность, те, кто у ворот в предместьях города сошелся с ахейцами, были разбиты и предавались бегству. Будучи преследуемы таким образом, они исполнили недоумения тех, кто собирался и спешил к ним навстречу.

Во время этого смятения одна из пленниц, дочь Эпигета, знаменитого человека, отличная красотою и ростом своим, сидела в храме Артемиды, где поставил ее начальник отборного отряда, выбравший ее себе, надевши на нее шлем свой; услыша шум, внезапно она выбежала, стала на дверях храма и сверху взглянула на сражавшихся, имея на голове шлем. Она показалась гражданам существом, превышающим человека, а неприятелям, которые думали, что это есть божественный призрак, внушила ужас и исступление, так что никто не обратился к обороне своей. Пелленцы говорят, что кумир богини остается всегда неприкосновенным; что когда жрица подвинет его и вынесет, то никто не смеет прямо на него взглянуть; что все отворачиваются от него; что он не только есть зрелище страшное и ужасное для людей, но делает еще и деревья бесплодными и портит плоды в тех местах, мимо которых пронесут его; что в то время жрица вынесла сей кумир, обращала его всегда лицом к этолийцам и тем привела их в исступление и лишила рассудка. Но Арат вовсе не упоминает о том в записках своих, он говорит, что, обратив в бегство этолийцев, ворвался вместе с бегущими в город, выгнал их из него и умертвил семьсот человек. Это дело было прославлено в Греции, как величайшее. Живописец Тиманф написал картину, на которой с великой точностью представлено это происшествие. Но так как против ахейцев составляли союз многие сильные народы, то Арат немедленно начал переговоры с этолийцами и при содействии Панталеонта, сильнейшего между этолийцами гражданина, не только заключил с ними мир, но еще вступил с ними в союз.

Впоследствии, желая освободить Афины, Арат навлек на себя порицание ахейцев, ибо, несмотря на заключенное с македонянами перемирие, он предпринял завладеть Пиреем. Но Арат в записках своих опровергает это обвинение и винит в том Эргина, того самого, который ему помогал при взятии Акрокоринфа. Он уверяет, что Эргин по своей воле приставил к Пирею лестницу, которая подломилась; что, будучи преследуем, он звал часто Арата, как бы он тут находился, и что этой хитростью он обманул неприятелей и убежал. Однако это оправдание не кажется убедительным. Нет никакой вероятности, чтобы Эргин, не занимающий никакой должности и при том сириец, сам предпринял столь важное дело, если бы он не имел Арата предводителем, если от него не получил силы и повода для нападения. Не два и не три раза, но многократно Арат сам доказывает это, приступая к Пирею, подобно несчастным любовникам к предмету любви своей. Неудачи его не утомляли, но как всегда случалось, что он был близок к достижению своего намерения, то это было причиной, что он дерзал снова приступать к сему предприятию. Однажды даже переломил он себе бедро, бегая через фриасийское поле. Когда его лечили, то прорезали ему бедро несколько раз, и долгое время он в походах был носим при войске на носилках.

По смерти Антигона вступил на престол Деметрий^[9]. Арат уже с большим напряжением приступал к Афинам и презирал македонскую силу. Однако он был разбит при Филакии Битием, полководцем Деметрия; иные говорили, что он умер, другие — что взят в плен. Диоген, который тогда охранял Пирей, послал письмо в Коринф, приказывая ахейцам выступить из этого города, ибо Арат умер. Он находился в Коринфе, когда получено было письмо Диогена; посланные от него позабавили коринфян и, заставивши их смеяться, они удалились. Сам царь послал из Македонии корабль для привезения к нему скованного Арата. Афиняне превзошли сами себя легкомыслием и лестью к македонянам, украсив себя венками, как скоро получили известие, что Арат умер. По этой причине Арат во гневе своем выступил против них с войском и дошел до самой Академии, но, убежденный представлениями афинян, он не сделал им никакого вреда. Афиняне наконец, познав его добродетели и стремясь после смерти Деметрия к приобретению своей независимости, звали к себе Арата. Хотя тогда не он был полководцем ахейским и по причине долговременной болезни лежал в постели, однако заставив себя нести на носилках, обратился для оказания городу доброй услуги. Он убедил Диогена, начальника охранного войска, выдать афинянам Пирей, Мунихию, Саламин, Суний за полтораста талантов, из которых двадцать Арат дал сам городу. После этого пристали к ахейцам Эгина и Гермиона, большая часть Аркадии вошла в Союз. Македоняне был заняты войной со смежными народами; этолийцы были союзниками ахейцев, и потому могущество их чрезвычайно возрастало.

Арат желал исполнить данное давно обещание освободить Аргос и досадовал на то, что этот соседственный город был во власти тиранна. Он послал предложить Аристомаху отказаться от своей власти и присоединить город к ахейцам, и, подражая Лидиаду, лучше быть полководцем великого народа с честью и славою, нежели одного города тиранном, всеми ненавидимым, и находиться всегда в опасности. Аристомах послушался, просил Арата о доставлении к нему пятидесяти талантов, дабы заплатить войску и распустить его. Деньги были к нему доставлены. Лидиад, который тогда был еще полководцем, желая из честолюбия, чтобы ахейцы почитали сие дело произведением его, представляя Аристомаху, что Арат есть самый жестокий и несправедливый враг тираннов, убедил его предаться попечению его и сам представил его ахейцам. В этом случае Совет ахейский наиболее обнаружил любовь свою и доверенность к Арату, ибо как скоро Арат тому противился, то ахейцы с гневом отвергли Аристомаха. Впоследствии Арат, смягчившись, опять начал сам говорить в пользу его; Совет вскоре утвердил охотно все то, что он предложил, и принял в Союз Аргос и Флиунт. По прошествии одного года и Аристомах был избран полководцем.

Будучи уже в уважении у ахейцев и желая вступить в Лакедемонскую область, Аристомах вызывал из Афин Арата, но Арат писал ему, чтобы он не предпринимал этого похода. Он не хотел, чтобы ахейцы вступили в сражение с Клеоменом, воителем дерзким, который возвысился смелыми предприятиями, но так как Аристомах непременно того захотел, то Арат повиновался его приказанию и находился при нем в походе. Однако когда у Паллантия явился Клеомен, то Арат удержал Аристомаха от сражения, за то Лидиадом был обвиняем перед Советом ахейским. Он оспаривал ему при избрании предводительства, но Арат одержал над ним верх и в двенадцатый раз был избран полководцем.

Во время этого предводительства был он разбит Клеоменом при Ликее и предался бегству. Он скитался всю ночь, все думали, что он умер; снова слух распространился опять по всей Греции; однако он спасся, собрал своих воинов и, не довольствуясь тем, чтобы удалиться в безопасности, он воспользовался обстоятельствами с великим благоразумием и, когда никто того не ожидал и не думал о том, напал он неожиданно на мантинейцев, которые были союзники Клеомена, взял город их, поставил в нем охранное войско и дал бывшим в нем иностранцам право гражданства. Таким образом он, побежденный, приобрел ахейцам то, что другие не приобрели, побеждая.

При вторичном нашествии лакедемонян на Мегалополь Арат спешил на помощь городу, но не решился подать случай Клеомену, который весьма желал вступить в сражение с ним. Он противился мегалополитанцам, которые принуждали его сражаться. Он бы вообще неспособен к открытым сражениям, но в то время он уступал неприятелю числом и имел дело с человеком смелым и молодым, будучи сам в таких летах, когда смелость погасается и честолюбие умеряется рассудком. Он полагал, что ему следовало бы сохранить через осторожность приобретенную им славу, которую Клеомен старался приобрести смелыми предприятиями и которой прежде не имел.

Даже тогда, когда легкое войско учинило нападение, прогнало спартанцев до стана и рассеялось по шатрам, — и тогда Арат не двинулся на неприятеля, но, ставши перед рвом, остановил тяжелую пехоту и не допустил ее перейти. Лидиад, досадуя на происходящее, поносил Арата, звал к себе конницу, прося ее идти на подкрепление тем, кто преследовал неприятеля, дабы не предать победы и не оставить его в то время, когда он подвизался за отечество. Собралось к нему много храбрых воинов, которыми усилившись, напал на правое крыло неприятелей, разбил их и преследовал, но был увлечен жаром и честолюбием без всякой осторожности к местам крутым, усаженным деревьями и пресекаемым широкими рвами. Здесь Клеомен напал на него, и Лидиад погиб, сразившись с отличным мужеством в славнейшем деле перед вратами отечества. Воины его убежали к фаланге, привели в расстройство тяжелую пехоту и причинили поражение всему войску. Арата чрезвычайно винили за это несчастие, ибо казалось, он предал Лидиада. Ахейцы, в ярости своей, отступая, принуждали его следовать за ними в Эгий. Здесь они собрались и определили не давать Арату денег и не содержать наемного войска, но чтобы платил воинам от себя, если хочет вести войну. Арат, претерпевши такое поругание, хотел немедленно оставить печать и сложить военачальство; однако рассудив о том со спокойным духом, перенес равнодушно оскорбление, повел ахейцев к Орхомену и дал сражение Мегистоною, отчиму Клеомена. Он одержал над ним верх, умертвил триста человек и захватил Мегистоноя в плен.

Хотя он имел обыкновение предводительствовать войском через год, однако, когда настала его очередь, он отказался от полководства; вместо его был избран Тимоксен. Неудовольствие его против народа ахейского было только предлогом, — который считали неправдоподобным, — чтобы отказаться от начальства; истинная же причина — тогдашнее опасное положение ахейцев. Уже Клеомен не нападал по-прежнему медленно и осторожно; он не был более связан гражданскими властями, но умертвив эфоров, разделив землю, дав права гражданства многим иностранным, он получил власть неограниченную. Он наступал на ахейцев и требовал, чтобы они признали его своим верховным предводителем. По этой причине порицают Арата, как кормчего, который при таком положении дел, при такой буре и волнении выпустил из рук кормило, предал его другому, когда было похвально и против воли ахейцев принять верховную власть и спасать общество; если же он не полагался более на силу ахейцев, то надлежало бы лучше уступить Клеомену, а не предавать вновь Пелопоннеса варварам, приняв македонское войско, наполнив Акрокоринф иллирийским и галатским оружием. Не было прилично сделать начальниками в городах, под мягким именем «союзников», тех, кто в военных действиях побеждал, в политических делах обманывал, а в записках своих ругал. Хотя бы Клеомен был человек беззаконный и самовластный, назовем его таким; однако праотцами его были Гераклиды, а отечеством Спарта, которой последнего гражданина должен был предпочесть в верховном правительстве первому македонянину тот, кто сколько-нибудь уважал греческое благородство. Однако Клеомен просил себе у ахейцев начальство, обещая за честь и звание оказать городам многие услуги. Антигон, напротив того, будучи объявлен верховным предводителем сухопутных и морских сил ахейцев, принял не прежде, чем обещали ему в награду за его предводительство Акрокоринф; он совершенно подражал Эзопову охотнику. Он не прежде, так сказать, сел верхом на ахейцев, которые его призывали и подставляли ему спину, как «наложив на них узду» охранным войском и полученным от них залогом. Арат силится всеми мерами оправдать себя в этом необходимостью. Однако Полибий уверяет, что он гораздо прежде сей необходимости, боясь смелости Клеомена, имел тайные сношения с Антигоном и подучил мегалополитанцев просить ахейцев о призвании на помощь Антигона; они чаще других были угнетаемы войною, ибо Клеомен всегда разорял их область. То же самое повествует и Филарх, которому не следовало бы верить, если бы о том не свидетельствовал Полибий, ибо Филарх по своей приверженности к Клеомену приходит в восторг, когда речь заходит о Клеомене и Арате, и в истории своей, как бы в судебной палате, одного винит, другого защищает.

Ахейцы лишились Мантинеи, которой завладел опять Клеомен. Они потерпели поражение в большом сражении при Гекатомбее и впали в такое отчаяние, что немедленно позвали Клеомена в Аргос предложить ему верховное предводительство. Но получив известие, что Клеомен идет с силою и уже находился при Лерне, Арат, будучи тем устрашен, послал к нему посланников, которые просили его прибыть к ним, как к друзьям и союзникам, только с тремястами человек, а если не доверяет им, то принять от них заложников. Клеомен сказал, что это есть ругательство и насмешка, и отступил назад, написав ахейцам письмо, в котором содержались многие жалобы и обвинения на Арата. Арат также писал письма против Клеомена. Ругательства и брани их дошли до того, что они не щадили ни брака, ни жен.

После того Клеомен послал вестника с объявлением ахейцам войны. Он едва не отнял у них Сикион посредством предательства, но должен был отстать от этого предприятия, напал на Пеллену и занял город, откуда убежал ахейский полководец. Вскоре после того занял он Феней^[10] и Пентелий. Тогда аргивяне присоединились к нему; Флиунт принял охранное войско. У ахейцев не оставалось уже ничего верного из всего того, что они приобрели. Арат видел со всех сторон опасности; весь Пелопоннес был потрясаем, города были возмущаемы от тех, кто желал новых перемен.

Никто уже не оставался в покое и не был доволен настоящим положением. Многие из сикионян и коринфян явно уже имели сношение с Клеоменом, будучи еще прежде не благорасположены к Союзу, желая получить верховное владычество. В этих обстоятельствах Арат, которому дана была неограниченная власть, умертвил в Сикионе тех, которые были подкуплены, но когда попытался нарядить следствие и наказать изменников в Коринфе, то вконец ожесточил тем народ, который уже был склонен к возмущению и недоволен ахейским правлением. Жители собрались в храме Аполлона и призывали Арата, решившись умертвить или поймать его прежде, нежели восстать против ахейцев. Арат пришел к ним, ведя за собою своего коня, как будто бы им верил и нимало их не подозревал. Многие из них вскочили, ругали его и обвиняли, но Арат со спокойным лицом и кроткими словами велел им сесть и не кричать беспорядочно; также он велел и тем, кто был у дверей, войти внутрь, и между тем, как он говорил, удалился медленными шагами, как бы хотел кому-нибудь отдать своего коня. Таким образом он, уходя, говорил без смущения с теми коринфянами, которые ему попадались навстречу, велел им собраться в храме Аполлона, и таким образом, находясь неприметно близ крепости, он вскочил на коня, дал приказание Клеопатру, начальнику охранного войска, охранять тщательно Акрокоринф, ускакал в Сикион; за ним следовало только тридцать из воинов его, другие отстали от него и рассеялись. Коринфяне вскоре узнали о его побеге и погнались за ним, но не поймали его. Потом они призвали Клеомена и предали ему город, но Клеомен почитал ничем то, что получил, в сравнении с тем, что потерял, не поймав Арата. После того присоединились к нему жители так называемой Акты^[11] и предали ему свои города; Клеомен запер и обвел частоколом Акрокоринф.

В Сикион сошлась большая часть ахейцев и в общем собрании избрали полководцем Арата с полной властью. Он составил стражу из своих соотечественников, хотя управлял ахейцами тридцать три года и был первейшим из греков по могуществу и славе своей, но тогда был беспомощен, недостаточен, истощен силами, как бы отечество претерпело кораблекрушение, он был носим среди опасных бурь и волнений. Этолийцы, у которых он просил помощи, отказали ему; афиняне были уже готовы помочь ему по своей к нему любви, но Эвриклид и Микион удержали их. Арат имел в Коринфе имение и дом, Клеомен сам ни до чего не коснулся и других не допустил; он призвал к себе друзей его и надзирателей над имением, велел им все беречь так, как людям, обязанным дать отчет Арату в управлении своем. Он послал к нему частно Трифила и после него Мегистоноя, отчима своего, и делал ему многие обещания, между прочим предлагал дать ему ежегодного дохода двадцать талантов. Он превзошел Птолемея вдвое, ибо Птолемей посылал ежегодно к Арату по шесть талантов; он требовал, чтобы его признали полководцем ахейским и чтобы он вместе с ними стерег Акрокоринф. Арат отвечал, что не он управляет делами, но дела управляют им. Этот ответ показался Клеомену насмешкой; он вступил в Сикионскую область, разорял и опустошал ее, а город осаждал три месяца, между тем как Арат выдерживал осаду и был в недоумении, принять ли Антигона с условием предать ему Акрокоринф, ибо царь македонский не хотел иначе оказать помощь ахейцам.

Ахейцы собрались в Эгии, звали туда Арата. Пройти к ним было опасно, ибо Клеомен стоял станом перед Сикионом; притом граждане удерживали его, говорили, что не позволят ему подвергнуть себя опасности, когда неприятели стояли столь близко. Самые женщины и малые дети окружали его, как общего отца и благодетеля, удерживали и проливали слезы; однако Арат ободрил и утешил их, поехал верхом к морю, взял с собою десять человек приятелей своих и сына своего, который уже был в юношеских летах. Они сели на суда, которые тут нашли, и переправились в Эгий. Здесь происходило собрание, в котором положено было призвать Антигона и предать ему Акрокоринф. Арат послал к нему с другими заложниками и сына своего. Коринфяне, негодуя, расхитили его имение и подарили дом его Клеомену.

Антигон приблизился уже с войском; он вел двадцать тысяч македонской пехоты и тысячу четыреста конных. Арат украдкой от неприятелей вышел к нему навстречу морем в Пеги^[12] вместе с демиургами. Он не весьма полагался на Антигона и не доверял македонянам. Он чувствовал сам, что сделался великим и сильным по мере того, как причинял вред македонянам, и что первая и важнейшая цель его правления была вражда его к Антигону. Однако находясь в крайней необходимости и при таких обстоятельствах, в которых начальствующие должны повиноваться, он решился на этот тяжкий шаг. Наконец возвещено было Антигону, что Арат приближается. Он принял сопровождавших просто и по обыкновению, но Арата при первой встрече принял с особым уважением и, находя в нем человека доброго и разумного, приблизил к себе на правах друга. Арат не только был ему полезен в важных делах, но в свободное время имел дар нравиться царю более всякого другого. Хотя Антигон был молод, но постигнув свойства этого мужа, которые делали не только способнее к царской дружбе более всех ахейцев, но и македонян, бывших при нем, употреблял его во всех случаях; тогда сбылось и знамение, которое боги явили ему при жертвоприношении. Говорят, что незадолго перед тем Арат принес жертву, во внутренности которой нашли две желчи, окруженные одним жиром. Прорицатель сказал ему, что вскоре будет у него тесная дружба с теми, кто суть злейшие его неприятели. Арат пропустил это без внимания, ибо он вообще мало имел доверия к жертвам и гаданиям, но более действовал умом своим. Впоследствии, когда война продолжалась с успехом, Антигон сделал в Коринфе пиршество, к которому пригласил много гостей, а Арата посадил выше себя. Вскоре после того приказал он накинуть на себя платье и спрашивал Арата, не холодно ли ему. Арат отвечал, что он очень зябнет, и Антигон велел ему сесть ближе, принесен был ковер, которым служители покрыли обоих. Тогда-то Арат вспомнил о жертвоприношении, начал смеяться и рассказал царю знамение и прорицание. Впрочем, это случилось несколько лет спустя.

Находясь в Пегах, они поклялись взаимно в верности и обратились на неприятелей. В окрестностях Коринфа происходили сражения; Клеомен был укреплен, и коринфяне защищались с усердием. Между тем аргивянин Аристотель, друг Арата, послал к нему тайно вестника, обещая возмутить Аргос против Клеомена, если Арат придет туда с войском. Арат сообщил о том Антигону и с тысячью пятьюстами воинов отправился из Истма в Эпидавр на судах с великой поспешностью. Аргивяне, возмутившись, напали на клеоменовых воинов и заперли их в крепости. Клеомен, получив о том известие и боясь, чтобы неприятели, заняв Аргос, не отрезали ему отступления в свою область, оставил Акрокоринф ночью и шел на помощь Аргосу. Он успел войти в город и одержал над противниками некоторые выгоды, но вскоре после того Арат прибыл туда, а следом царь показался со своей силою. Клеомен отступил в Мантинею.

После этого происшествия все города опять пристали к Ахейскому союзу, а Антигон занял Акрокоринф. Арат, будучи избран полководцем ахейцами, убедил их принести в дар Антигону имение тираннов и изменников. Аристомах в Кенхреях был предан мучениям и утоплен. Этот поступок навлек на Арата сильное порицание, ибо он позволил предать беззаконной смерти человека не дурного, но которого он сам употреблял и которого склонил сложить с себя тиранническую власть и присоединиться к Ахейскому союзу вместе со своим городом.

Уже начинали ставить в вину Арату и другие неприятные случаи. Во-первых, винили его за то, что ахейцы принесли в дар Антигону Коринф, как некое неважное местечко; что позволили ему ограбить Орхомен и поставить в нем македонское охранное войско; при том утвердили не писать никакому другому царю и не посылать посольства против воли Антигона; они были принуждены содержать и давать жалованье македонянам; они совершали жертвы, игры и возлияния в честь Антигона, чему пример подали сограждане Арата; они приняли к себе в город Антигона, которого угощал у себя Арат. Во всем винили Арата, не ведая, что как скоро он предал Антигону бразды правления, то был увлечен стремлением царской власти и не владел уже более одного голоса, которого смелое употребление было всегда опасно. Впрочем, Арат был явно огорчен многими поступками Антигона, как например, поступком с кумирами. Антигон велел восстановить низложенные кумиры тираннов в Аргосе, а кумиры тех, кто взял Акрокоринф, и которые до того стояли, велел низложить, исключая кумира Арата. Хотя Арат убедительно просил его переменить мысли, однако же Антигон не уважил его просьбы.

Поступки ахейцев с Мантинеей не могут назваться достойными греческого народа. Когда они завладели городом, посредством Антигона, то умертвили первых и славнейших мужей, а других частью продали, частью послали в Македонию в оковах; жен и детей их превратили в невольников; третью часть собранных денег разделили между собою, а две трети отдали македонянам. Так поступили они по праву мщения, ибо хотя и тяжко обойтись таким образом с единоплеменным и родством связанным народом из гнева, но, как говорит Симонид, в нужде сладостно и вовсе не жестоко утешить и успокоить свой дух, огорченный и воспаленный гневом. Но то, что впоследствии учинено с этим городом, не оставляет Арату ни пристойного, ни необходимого предлога к оправданию себя. Когда ахейцы получили от Антигона в дар этот город и решились его населить, то Арат, будучи полководцем, избран при том основателем города и определил, чтобы оный не назывался более Мантинеей, но Антигонией — имя, которое сохранил город и поныне. Таким образом, «любезная Мантинея»^[13] совсем исчезла; город носит имя того, кто погубил и умертвил граждан.

После того Клеомен проиграл большое сражение при Селласии, оставил Спарту и отплыл в Египет. Антигон поступил с Аратом со всей справедливостью и благосклонностью, отправился в Македонию, где занемог и послал в Пелопоннес наследника престола Филиппа, который едва достиг юношества, с приказанием обращать внимание к Арату, через него иметь сношение с городами и сделаться известным ахейцам. Арат принял Филиппа и, внушив ему великую привязанность к себе, честолюбие и ревность к делам Греции, отослал его в Македонию.

По смерти Антигона^[14] этолийцы, презирая ахейцев за их недеятельность, которые, привыкнув защищаться чужими руками и укрываться под щитом македонян, проводили время в праздности и беспорядке, напали на Пелопоннес. Они опустошили города Патры и Димы, так сказать, мимоходом; потом вступили в Мессению и разоряли ее. Арат досадовал на происходящее, видя, что тогдашний полководец Тимоксен был в нерешимости и медлил, ибо время полководства его приходило к концу; и будучи сам избран полководцем после него, принял начальство пятнадцатью днями прежде, нежели как следовало, дабы подать помощь мессенцам. Собрав ахейцев, мало искусившихся в оружиях и духом ослабших к военным предприятиям, он был побежден при Кафиях. Его винили в том, что предводительствовал в сем деле слишком горячо и дерзко; он унизился духом и потерял всю надежду так, что, хотя впоследствии этолийцы подавали ему случай напасть на них, однако он от того удержался и позволил им предаваться в Пелопоннесе всевозможным бесчинствам с великою наглостью и необузданностью. Ахейцы опять простирали руки к Македонии и призывали Филиппа обратиться к греческим делам, надеясь, что он по причине благосклонности и доверенности своей к Арату будет поступать с ними кротко и охотно исполнять их желания.

Но Апеллес, Мегалей^[15] и другие придворные тогда в первый раз стали клеветать на Арата. Царь, будучи убежден их словами, содействовал его противникам и старался об избрании Эперата в ахейские полководцы. Когда же Эперат был вовсе пренебрегаем ахейцами, а Арат не радел о делах, и ничего полезного не производилось, то Филипп познал, что сделал важную ошибку. Он обратился опять к Арату и предался ему; дела имели во всем успех; сила и слава Филиппа возрастали. По этой причине Филипп был в зависимости от него, как обязанный ему своими успехами и возвышением.

Арат показал себя человеком, искусным управлять не только демократией, но и царством. Правила и свойства его являлись во всех действиях этого государя, наводя на них некоторую блистательную краску. Снисхождение молодого Филиппа к проступившимся лакедемонянами, кроткое с критянами обхождение, которым в немногие дни привязал к себе весь их остров, поход против этолийцев, которого следствия были чрезвычайно действительны, прославили Филиппа, как послушного, а Арата — как благоразумнейшего.

По этой причине придворные еще более завидовали ему и, не могши ничего произвести тайными доносами, ругали его уже явно и с великой дерзостью и нахальством оскорбляли его за пиршествами. Злоба их дошла до того, что однажды после ужина, когда Арат уходил в свой шатер, они преследовали его, кидая на него камнями. Филипп пришел в такой гнев, что наложил на них двадцать талантов пени, но впоследствии их умертвил, приметя, что они старались портить и расстроить дела его. Но при благоприятствующем счастье душа его исполнилась высокомерия; в ней возникли многие страсти, а врожденные в нем пороки, преодолев принуждение, противное его природе, мало-помалу обнаруживались и показывали его свойства во всей наготе их. Во-первых, он посрамил ложе молодого Арата. Эта связь долгое время была скрыта, ибо Филипп жил в доме их, как гость. Потом становился жестче к греческим республикам и явно уже отдалял от себя Арата.

Начало к взаимному подозрению подали мессенские дела. Мессенцы были в раздоре между собою. Арат опоздал прийти к ним на помощь, а Филипп, придя в город днем прежде его, внушил в гражданах ярость одних к другим. Предводителей мессенских спрашивал, ужели у них нет законов против черни. Разговаривая же частно с вожаками народа, говорил: «Ужели у вас нет рук против тираннов?» Этими словами обе стороны ободрились, и власти хватали демагогов, а те, собрав народ, умертвили начальствующих и без малого двести человек других.

Это жестокое дело было подстроено Филиппом, который ожесточил еще более мессенцев друг против друга. Арат, по прибытии своем в Мессену, оказывал явное на это негодование и не удержал сына своего, который делал Филиппу жестокие упреки и укоризны. Этот молодой человек весьма любил Филиппа и между прочим сказал ему: «Поступив таким образом, ты более мне не кажешься прекрасным, но самым дурным». Филипп ему противоречил, хотя в продолжение речи молодого Арата показывал, что в ярости своей хотел говорить, и часто издавал незначащий крик. Однако, как будто бы перенес с кротостью представления старого Арата и был от природы снисходителен и умерен, он подал ему руку, поднял с театра и повел его к Ифомате для принесения жертвы Зевсу и для обозрения места. Ифомата^[16] есть положение, столь же крепкое, как и Акрокоринф, и когда в ней охранное войско, то овладеть ею весьма трудно и наступающие нелегко к нему могут приблизиться. Филипп, взойдя наверх, принес жертву, и когда прорицатель подал ему внутренности вола, то он подхватил их обеими руками, показывал Арату и фаросцу Деметрию^[17], подносил то к тому, то к другому и спрашивал, что они видят в них: занимать ли ему крепость или возвратить его мессенцам? Деметрий, рассмеявшись, сказал: «Если в тебе душа прорицателя, то ты оставишь сие место, если же душа царская, то схватишь вола за оба рога»; он разумел Пелопоннес, давая тем знать, что если бы Филипп занял Ифомату и Акрокоринф, то весь Пелопоннес был бы ему покорен и в его власти. Арат долго безмолвствовал; Филипп просил его сказать свое мнение. Арат сказал ему: «Государь! Много высоких гор на Крите и в областях беотийцев и фокейцев; много скал возвышается над поверхностью земли. Есть и в Акарнании на берегу моря и в твердой земле многие места, чрезвычайно крепкие и неприступные; ты не занял ни одного из них, однако все довольно повинуются повелениям твоим. Одни разбойники гнездятся в скалах и имеют убежище на крутых местах. Для царя нет ничего крепче и могущественнее доверенности и милости к народам. Эти свойства открывают тебе и Пелопоннес, и Критское море; на том основываясь, ты, будучи еще так молод, сделался одних предводителем, других государем». Арат продолжал говорить, как Филипп возвратил прорицателю внутренность, а Арата взяв за руку, сказал: «Так будем идти той же стезею». Как бы он был принужден к тому Аратом, который отнимал у него город.

Арат уже удалялся от двора и мало-помалу прекращал короткую связь с Филиппом. Когда сей государь переехал в Эпир и просил Арата быть при нем, то он отказался и остался в Пелопоннесе, боясь обесславить себя принятием участия в его поступках. Филипп потерял постыдным образом корабли, которые были отняты у него римлянами; он не имел ни в чем успеха, возвратился в Пелопоннес и опять предпринял обманывать мессенцев, но так как его замыслы не утаились, то он явно уже обижал их и разорял их область. Арат порвал окончательно с ним. Он уже сведал об оскорблении, оказанном его сыну обольщением его жены, и был тем весьма огорчен; однако скрывал это от сына своего, ибо он бы ничего более не приобрел, но узнал бы только оказанное ему оскорбление, и не имея способов отомстить.

Впрочем в Филиппе, кажется, произошла великая и странная перемена: из царя кроткого и юноши целомудренного сделался он мужем невоздержанным и тиранном жесточайшим. Но, может быть, это не есть перемена свойства, но в свободное время обнаружение злобы, долго скрывавшейся из страха. То, что страх и уважение к Арату были чувствами, внушенными ему при самом воспитании, доказал он самыми поступками своими к нему. Имея желание умертвить его и думая, что пока Арат будет в живых, то он не может быть свободным, а еще менее царем или тиранном, он не употребил никакой насильственной меры, но велел Тавриону, одному из своих полководцев и друзей, прекратить жизнь его самым неприметным образом, лучше всего действием яда и во время его отсутствия. Таврион завел знакомство с Аратом и дал ему яд, не сильный и не скородействующий, но производящий сперва легкий жар и несильный кашель и медленно превращающийся в чахотку. Арат скоро познал, что он был отравлен, но так как не было никакой пользы обнаруживать это, то переносил свое состояние с кротостью и молчанием, как обыкновенную болезнь. Только однажды, будучи в своей комнате и харкнув кровью в присутствии одного из друзей своих, когда тот увидел это и удивился, то Арат сказал ему: «Вот, Кефалон, это есть плоды царской дружбы!»

Он умер в Эгии, будучи в семнадцатый раз полководцем. Ахейцы желали похоронить его в этом городе и воздвигнуть ему памятники, приличные его деяниям, но сикионяне почитали несчастием, что тело его не будет погребено у них. Они убедили ахейцев позволить им взять его. Так как по древнему закону не было позволено никого хоронить внутри города, а закон сей был сопряжен с великим суеверием, то послали в Дельфы вопросить о том пифию, которая дала следующий ответ: «Сикион! Ты хочешь быть гробом Арата, могущественного мужа, усопшего во дни священного торжества. Знай, что оскорбление, оказываемое его праху, есть нечестие против земли, неба, моря».

Ахейцы были весьма довольны, получив это прорицание, сикионяне в особенности, превратив свое сетование в торжество, подняли в Эгии мертвое тело и с венками на голове, с белыми одеждами, понесли его в свой город среди пеанов и ликований. Они избрали место возвышенное и похоронили Арата, как основателя и благодетеля их города. Место и поныне зовется Аратием. Жители приносят ему две жертвы: одну в тот день, в который он освободил город от тираннии в пятое число месяца десия, по афинскому счислению — анфестериона. Эту жертву называют жертвой Избавительною. Другую совершают в день его рождения. Первую жертву совершал служитель Зевса Избавителя, вторую — жрец Арата, имея головную повязку, не всю белую, но с пурпуровыми пятнами; песни при звуке кифары воспеваемы были дионисиевыми искусниками; гимнасиарх сопровождал торжество, предводительствуя детьми и отроками; за ними следовал Совет с венками на голове и кто хотел из других граждан. И поныне жители хранят некоторые следы этого торжества и почитают те дни священными. Большая часть установленных почестей истреблены временем и обстоятельствами.

Таков был и так жил старший Арат! Что касается до его сына, то Филипп, человек от природы беззаконный, наглость которого соединена была с свирепостью, употребил против него отравы не смертоносные, но приводящие в неистовство и лишающие ума, и так, что тот имел странные и буйные стремления к непристойным и пагубным делам. Хотя смерть постигла его в молодых и цветущих летах, но она не была несчастием, а освобождением от зол. Филипп за свои злодеяния получил достойное наказание от Зевса, покровителя дружбы и гостеприимства. Будучи побежден римлянами, он предал им свою участь, потерял завоеванные области, выдал все корабли свои, кроме пяти, обязался заплатить тысячу талантов; дал в залог сына своего, из снисхождения получил Македонию и земли. Умерщвлением отличнейших и благороднейших мужей он внушил всему государству своему ужас и ненависть к себе. Среди всех этих бедствий он имел то счастье, что родил сына, украшенного великими добродетелями, но завидуя ему за уважение, которое оказывали ему римляне, он умертвил его. Власть свою передал он другому сыну, Персею, который почитается не настоящим его сыном, но подкидышем, рожденным от швеи Гнафении. Этот Персей послужил украшением Эмилиева триумфа, и здесь прекратилось царское наследие Антигона, между тем как род Арата продолжается до нашего времени в Сикионе и Пеллене.

---

1. В изображениях его обнаруживается атлетический вид… — Посвятившие себя атлетике заранее привыкали много есть, дабы быть сильнее. По этой причине назывались обжорами. Чтобы умерить вредное воздействие обильной еды, они занимались тяжелыми физическими работами, особенно орудуя лопатой и заступом.
2. …на Периандра… на Алкмеона… — Периандр (ок. 660—585 до Р. Х.) — тиранн Коринфа, политика которого была направлена против родовой знати. Причислен к семи греческим мудрецам. Алкмеон — мифологический герой похода эпигонов, известен как убийца своей матери Эрифилы.
3. …но Антигон… — Имеется в виду Антигон II Гонат.
4. …и Птолемея… — Имеется в виду Птолемей II Филадельф.
5. …сдающий утреннюю стражу… — Четвертая и последняя смена ночной стражи.
6. …правление ахейцев… — Ахейский союз — федерация древнегреческих городов в Пелопоннесе, являлся объединением двенадцати городов Ахайи: Патры, Дима, Фары, Тритайя, Леонтион, Эгейра, Пеллена, Эгион, Бура, Киринейя, Олен и Гелика. При Арате к союзу присоединились Коринф, Эпидавр, Мегара и другие города: начался расцвет Ахейского союза. Каждый город управлялся самостоятельно и в общее собрание посылал по одному из депутатов, которые съезжались весной и осенью. Ими были избираемы высшие должностные лица: стратег, или полководец, который был председателем совета, с правом переизбрания через год; наварх (начальник флота) и гиппарх (начальник конницы). В советники, или помощники, стратегу давались 10 человек, которые назывались демиургами.
7. …из Мефоны… — Мефона — город на побережье Мессении.
8. …к неприятельскому городу Адрии. — Адрия — город в Италии, но здесь разумеется какой-то другой город.
9. По смерти Антигона вступил на престол Деметрий. — Антигону Гонату наследовал сын его Деметрий II Этолийский (269—229 до Р. Х.) — царь Македонии, правивший в 239—229 годах до Р. Х. Сыну его Филиппу было два года; приближенные избрали опекуном мальчика Антигона Досона, брата Деметрия.
10. …занял он Феней… Феней — город в Аркадии на границе с Ахайей.
11. …так называемой Акты… — Акта, или Скалистый берег, — большой полуостров у горы Афон между Сингским и Стримонским заливами.
12. …в Пеги… — Пеги — город в Мегариде.
13. …"любезная Мантинея"… — Так называет этот город Гомер: «Илиада», II, 607.
14. По смерти Антигона… — Антогон III Досон (263—220 до Р. Х.) — царь Македонии 229—221 годов до Р. Х.; наследником его стал племянник, правивший под именем Филиппа V.
15. Но Апеллес, Мегалей… — Апеллес — один из опекунов Филиппа; Мегалей — его секретарь.
16. …Ифомата… — Ифомата — святилище Зевса на горе Ифома в Мессении.
17. …фаросцу Деметрию… — Деметрий Фаросский — предводитель иллирийцев, служивших при войске Филиппа V.