Поездка в Окинский караул (Кропоткин)/Глава III. Тунка

Добавить ссылки
Материал из Викитеки — свободной библиотеки

III. ТУНКА

Церковь. — Следы крепости. — Жители; несколько слов о казаках, крестьянах и ясачных. Превосходство последних. — «Вновь зачисленные» и купцы. — Хлебопашество, промыслы и торговля

Тунка, большое селение, домов в 350 с 2 церквями, разбросано на несколько верст по берегам Иркута. Если подняться на старую казачью церковь, то вам открываются разбросанные дома, среди которых едва пробито несколько переплетающихся грязных улиц. Темные пятна домов резко выступают на ярко-зеленом фоне огороженных телятников (загонов для телят), где оберегается мягкая и более сочная трава. С края виднеется гостинный двор — затея, как водится, не создавшая торговлю и теперь с пользою употребляемая вместо амбаров.

На картах и официально с. Тункинское зовется еще крепостью. Пора бы бросить это название, так как, во-первых, крепостью оно никогда не было даже в то время, когда здесь процветала «Тункинская дистаночная канцелярия», а был тут просто острожек, а во-вторых, потому, что и этот острожек можно разыскать только по указаниям старожилов, так как от преобладающих восточных ветров на месте, где был острожек, теперь накопилось столько песку, что виден только песчаный холм, из которого торчат два, три гнилых бревна. Лучше уж не вводить археологов в соблазн, называя Тунку крепостью. Для археологов зато гораздо интереснее будет старая казачья церковь (если она скоро не развалится). В ней можно найти несколько интересных образов, например, Св. Николая, привезенный, как говорят, из русского острожка с Косогола с бурятским типом: редкою бородою и усами, назад зачесанными волосами и медными украшениями в буддийском стиле с неизменным лотосовым цветком. Жаль только, что какая-то рука намарала более новыми красками его одежду и исказила этот интересный памятник, тем не менее все-таки можно различить следы одежды, напоминающей курму с медными пуговицами. Зато этот образ 9 мая в особенности привлекает бурят, почитающих в нем Цаган-Убукгуна (седого старика), о котором у них существует много легенд, сходных с сказаниями о Св. Николае Чудотворце[1]. Кроме того, в этой же церкви есть несколько образов, не встречающихся в других церквах, например, на одном из них изображен Иисус Младенец, держащий концами второго и третьего пальцев перстень. Его держит за руку Св. Мария и заставляет надеть перстень на руку Св. Екатерине. Вообще церковь довольно богата, имеет богатую ризницу, и жалко будет, если с разрушением ее пропадет для потомства этот интересный исторический памятник.

Тунка населена тремя очень разнообразными родами жителей.

Казаки, потомки древних пограничных казаков, живут здесь с 1709 г.[2] и уже успели смешаться с коренным бурятским населением, в типе много бурятского, наполовину можно встретить казаков и казачек с бурятскими лицами; говорят они тоже по-бурятски не хуже, чем по-русски, и выучиваются этому языку с самого раннего возраста. Они теперь занимаются хлебопашеством и скотоводством. Но хотя у них хлебопашество и составляет главный промысел, тем не менее есть еще другие побочные промыслы, служащие ему подспорьем, — это звериный промысел и торговля с Монголией. Зверовье распространено между казаками гораздо более, чем между крестьянами и ясачными. Самый выгодный и трудный промысел, конечно, изюбриный, одни рога изюбра, если они о восьми отростках, продают в Тунке за 45 руб., а мясо долго кормит промышленника. Затем сильно распространена охота за кабанами, которыми снабжают отроги Саяна и Тункинские Белки. Кабаньи окорока сохраняются очень долго и составляют у казаков одну из главнейших статей при угощении. Но затем более всех распространен наименее выгодный промысел — беличий. Белки очень много по обоим берегам Иркута, но они далеко неодинакового достоинства. Та белка, которая живет на северном склоне Саяна, где преимущественно распространены кедровые леса, гораздо чернее, следовательно — лучше, чем та, которая живет по подгорью Тункинских Альпов.

Обыкновенно с наступлением октября все молодое казачье население отправляется на промысел. Ездит обыкновенно от одного до полутора месяца, иногда два, и в это время на ружье приходится убитой белки средним числом от 80 до 100 штук. Есть мастера, записные промышленники, которые бьют по 150 штук и более, но такие составляют исключение, а с другой стороны, есть охотники, которые набьют не более 40-60 штук даже в артели. Так как в артели добыча делится поровну, то обыкновенно хорошие охотники избегают того, чтобы брать к себе новичков, а те обыкновенно упрашивают их взять с собою, так как одна ориентировка в лесах среди несметного количества друг на друга похожих падей, особенно осенью, уже требует выучки под руководством опытного вожака.

Обыкновенно средняя цена белки на месте в Тункинском крае не превышала в последние годы 9-11 коп. (в Иркутске давали 13 коп.), следовательно, проходив 1½ или два месяца, охотник получает дохода, положим, 11 руб. Но расходы должны быть следующие: за наем лошади платится обыкновенно 3 руб. в месяц, за собаку от 50 коп. до 1 руб., да за порох и свинец нужно заплатить около 1½ руб.,[3] итого около 6 рублей. Прибавьте сюда расход на хлеб, на обувь, и вы увидите, что такой промысел держится только потому, во-первых, что он доставляет истинное наслаждение самому промышленнику, во-вторых, что у него хлеб свой, обувь сам сделал, а в октябре работы в поле кончены, домообзаведение исправно, собака есть, лошадь тоже, а под боком нет никаких более выгодных заработков, и в-третьих, наконец, казак не знает никакого промысла более выгодного.

Второе подспорье, которым тоже казаки пользуются более прочих тункинцев (не купцов) — это торговля с Мунгалами. Удалось казаку купить 2 конца дабы по дешевой цене, или холста штуку, или несколько чайников, — он складывает это в сумы и едет за границу продавать свои товары, или выменивать на скот. Конечно, барыши, которые он получит, самые ничтожные, так что гораздо выгоднее было бы потерянное время употребить на полевую работу; зато способ добывания денег несравненно легче, да к тому еще как раз удовлетворяет так сильно развитой в нем потребности бродяжничества. Затем хлебопашество идет уже не Бог знает, как блистательно, и гораздо хуже, чем у крестьян и ясачных.

Крестьяне живут главным образом хлебопашеством. В Мотах и Введенщине вы услышите: «Тунка ведь наша кормилица», и значительная доля этого кормления приходится на долю крестьян. Но живут они небогато: как-то так случилось, что на их долю выпали земли похуже, да и мало, так что, например, им приходится нанимать землю для покосов, платя по 5-8 руб. за луг, где можно поставить не более сотни копен. Лучшие же земли в руках ясачных.

Ясачные, оседлые буряты отличаются значительно от крестьян и казаков, они заимствовали от них. лучшие их черты и от смеси с русским племенем из них вышла порода гораздо лучше и казаков, и крестьян, и бурят кочевых. В особенности поражали они меня на Талой своим удальством, бойкостью, развязностью, веселостью; в поле их трудолюбие, которое приходится обыкновенно наблюдать рядом с казачьею беспечностью, бросается в глаза. Например, в то время, когда живой души нет в поле на том основании, что нет полевых работ, вы видите ясачных, работающих над изгородями, и делают они их тщательно, не по-казачьи, т. е. не зигзагами, так как подобные изгороди валятся при первом порывистом ветре, а прямые между двух прочных подставок. Одежду они все носят смешаную, но большею частью стараются походить на русских, по-русски говорят очень бойко, беспрестанно стараясь употреблять выражение «ей Бог», «слава Бог» и тому подобное. Обычаи тоже изменились: ясачные живут частию в русских избах, променяли тарасун на водку, конечно, осталось только непомерное любопытство. Несмотря на то, что они преусердно работают в поле, а все-таки проезд постороннего лица заставляет их бросить работу и бежать на дорогу поглазеть. Наконец, и самый тип значительно изменился: между поколением ясачных вы не встретите тех безобразных лиц, которые часто попадаются между чисто бурятскими племенами, в особенности это заметно в глазах, которые стали заметно шире, открытее.

Буряты-хлебопашцы считаются многими кочевым народом, но любопытно заметить, насколько они действительно кочевой народ, например, они только делают двойной переезд из своих зимняков, чтобы на зиму сохранилась трава и был готовый корм для скота, в летники, находящиеся в нескольких верстах от зимника, возле которых распаханы их поля по подгорью Саяна, на местах, естественно удобряемых продуктами разложения[4]. При таких переселениях, причем как в летнике, так и в зимнике остается готовый дом, я не вижу, почему бурят больше следует называть кочевыми, чем, например, тамбовского помещика, перебирающегося со всеми пожитками, лошадьми, коровами, из Москвы в свою Тамбовскую деревню. Действительно, для бурята, привычного ограничиваться в юрте немногими удобствами, подобные перекочевки очень нетрудны, а между тем положительно полезны. Если бы буряты не кочевали, то не могли бы они столько держать скота, сколько теперь держат. — Хлебопашество же, по-видимому, не страдает, так как большею частью буряты засевают от 4 до 5 десятин, и есть семьи, имеющие по 10 десятин, зато имеющие не более одной — очень редки.

Обыкновенно юрты бурят строятся восьмиугольные, вследствие чего они гораздо просторнее четырехугольных и ближе подходят к первобытной круглой форме; они покрыты дерном или хворостом и сделаны довольно прочно, так что в щели дует очень мало; внутренность юрты доказывает, что живут не бедно — горка уставлена бурханами, молока вдоволь, есть и русская утварь, и чайники — все, что нужно для незатейливого бурятского хозяйства.

Резкую противоположность со всеми этими тремя разрядами составляют вновь зачисленные из гарнизонных баталионов казаки, — большею частию их хозяйство ничтожно, и они пробиваются заработками либо в Иркутске, либо на кругоморской дороге. Зато, как приходит весна, большая часть из них голодует, и тогда-то начинаются беспрестанные воровства, подламывания амбаров, резанье чужого скота и т. п. Вообще это язва, которая тяжело ложится на общество, особенно если вспомнить, например, что им строили дома, теперь большею частию брошенные, а постройка каждого дома обходилась обществу никак не менее 30 руб. Теперь же лежит на обществе тяжесть соседства с голодным населением. Всего лучше, впрочем, способность «сынков» к хлебопашеству выражается тем, что из 180 человек только 6 имеют порядочное хозяйство, зато уж, правда, такое, что ему позавидуют и старые казаки; впрочем, их товарищи объясняют это явление очень просто — «его, говорят, сам черт на хвосте носит».

Всех богаче, конечно, живут тункинские купцы. Их круг деятельности распространяется не на одну Тунку, — вся торговля с караулами, равно и большая часть торговли с Мунгалами, находится в их руках.

Обыкновенно они отправляются по караулам, развозят необходимые для бурят продукты, и за них получают масло и скот. Кроме того, они ездят в Монголию, на Косогол и далее, и ведут меновую торговлю. Так как казаки покупают товары большею частию от них же, то понятно, что никакая конкуренция невозможна, тем более, что, наконец, в их руках и капиталы. Составлять же артели для казаков положительно невозможно, потому что известно, как всякий казак обращается даже с лошадью другого казака, а тем более с его товарами, — конечно, надует своих доверителей как нельзя лучше; каждый казак, зная по собственному опыту, как он поступил бы в случае, если бы нашлись доверители, никогда другому ничего не доверит и предпочтет сам съездить за границу с тем товаришком, который удастся добыть.

  1. ↑ Отчет Сиб. Отд. за 1864 г. Спб., 1865.
  2. ↑ Чудовский. Памят[ная] книж[ка] Иркут. губ. 1865 г., стр.22.
  3. ↑ В прошлом году выписывали из Иркутска и обошлось только 90 коп.
  4. ↑ И за Байкалом тоже только часть бурят может быть названа кочевым народом, это те, которые по нескольку раз в лето меняют стойбища; значительная же часть делает только 2 переезда.
Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=Поездка_в_Окинский_караул_(Кропоткин)/Глава_III._Тунка&oldid=1072797