Поклон матери
Въ читальномъ залѣ огромнаго «дома для моряковъ» («Mariners House») въ Бостонѣ мой взглядъ случайно упалъ на большое квадратное объявленіе, прибитое къ стѣнѣ въ укромномъ темномъ углу, подъ портретомъ проповѣдника Бичера.
Бумага пожелтѣла отъ времени, потерлась отъ частаго прикосновенія пыльныхъ тряпокъ, но красиво выведенныя буквы были еще ясны и отчетливы. Это былъ одинъ изъ. тѣхъ списковъ, которые приходится часто встрѣчать въ читальняхъ и церквахъ морскихъ миссій, одинъ изъ тѣхъ листковъ, въ которыхъ каждая строчка говоритъ о горѣ и слезахъ, о мрачныхъ предчувствіяхъ и, можетъ быть, о слабой, угасающей надеждѣ: перечень пропавшихъ безъ. вѣсти и разыскиваемыхъ моряковъ.
«Эліаса Маттсона изъ Бранде — не присылалъ вѣсти уже пятнадцать лѣтъ — ищетъ его старая мать».
«Джона Гельмана изъ Або — писалъ въ послѣдній разъ изъ Калькутты въ 1878 году — ищутъ его сестры».
Всегда одно и то же безслѣдное исчезновеніе, одна и та же печаль. Всегда старая ожидающая мать, а то — отецъ, братъ, сестра или невѣста…
Интересъ, съ которымъ я прочелъ списокъ, еще удвоился, когда я увидѣлъ, что встрѣчавшіяся въ немъ имена звучатъ знакомо, а упоминавшіяся мѣстности находятся на моей родинѣ. Списокъ составлялъ финскій пасторъ — въ Гуллѣ; но было непонятно, какимъ образомъ этотъ листокъ попалъ сюда, въ темный уголъ чужого «дома для моряковъ», по другую сторону океана.
Разсказываютъ удивительныя исторіи о томъ, какъ такіе списки снова соединяли братьевъ и сестеръ, даже супруговъ, не видѣвшихъ другъ друга десятки лѣтъ. Не разъ случалось, что какой-нибудь морякъ среди упоминавшихся въ спискѣ узнавалъ одного изъ своихъ товарищей, даже когда тотъ здѣсь, на чужбинѣ, мѣнялъ свое имя. Какъ-нибудь, въ дружеской бесѣдѣ, ему случалось назвать свою родину, городъ или усадьбу, гдѣ онъ родился, и названіе оставалось въ памяти собесѣдника. Возрастъ тоже подходилъ. Это долженъ быть онъ. Не разъ бывало также, что разыскиваемый самъ находилъ свое имя.
Я прочелъ длинный списокъ слово за словомъ, строку за строкой, почти съ благоговѣніемъ. Мнѣ бросилось въ глаза, что большинство пропавшихъ разыскивалось матерью — старой, изстрадавшейся, скорбящей, еще надѣющейся матерью…
Я тщетно искалъ среди всѣхъ этихъ именъ какого-нибудь пропавшаго земляка, котораго мнѣ приходилось бы гдѣ-либо встрѣтить. Да и впослѣдствіи на мою долю ни разу не выпало счастья принести ожидающей матери радостную вѣсть: твой сынъ живъ!
То, что я хочу здѣсь разсказать, не захватывающая исторія о комъ-нибудь пропавшемъ безъ вѣсти и снова найденномъ. Это только поклонъ, который я долженъ передать. Поклонъ отъ кого? Даже этого я не знаю. Отъ мертваго. Кому? Тоскующей матери, имени которой я не знаю!
Недалеко отъ Бостона сѣверо-американскій берегъ образуетъ низкую песчаную косу, далеко вдающуюся въ Атлантическій океанъ. На картѣ эта коса имѣетъ видъ серпа или фантастическаго клыка какого-нибудь сказочнаго чудовища. Уже одна ея форма вызываетъ мысли о смерти и гибели. Впродолженіе вѣковъ эта коса является грозой всѣхъ плавающихъ въ этихъ водахъ. Въ бурю и туманъ непонятное теченіе легко увлекаетъ корабль слишкомъ близко къ берегу, и здѣсь точно какая-то таинственная сила бросаетъ его на коварныя отмели, окружающія косу. Даже въ самыя ясныя, звѣздныя ночи случалось, что корабли, взявшіе чуть-чуть неправильный курсъ, на всѣхъ парусахъ налетали на обманчивый грунтъ и разбивались.
На самомъ краю этой косы, на мысѣ Годъ, съ высокой бѣлой башни сіяетъ ласковый свѣтъ. Сколько людей при видѣ его съ отчаяніемъ восклицали: «Слишкомъ поздно!» Сколько помутившихся глазъ въ минуту смерти приковывались къ этому мерцающему свѣту, быть можетъ, въ невыразимомъ страхѣ, быть можетъ, въ неумирающей надеждѣ.
Почти въ каждой рыбачьей хижинѣ на этомъ побережьѣ надъ дверью красуется доска съ именемъ того или другого погибшаго корабля. Говорятъ, что маленькій цвѣтущій городокъ, неподалеку отъ мыса, выстроенъ изъ обломковъ, выброшенныхъ капризомъ моря на берегъ.
На кладбищѣ за городомъ тянется цѣлый рядъ странныхъ семейныхъ могилъ, и посѣтителю, который остановился бы передъ нѣкоторыми, выкрашенными въ бѣлый цвѣтъ, деревянными крестами и постарался бы разобрать полуистертыя надписи, содержаніе ихъ могло бы показаться непонятнымъ.
Лишь изрѣдка встрѣчается на могильныхъ крестахъ чье-нибудь имя, день же и годъ рожденія — никогда.
Еслибы эти плиты или кресты умѣли говорить, они разсказали бы не одну печальную исторію. Но они хранятъ свои тайны про себя и люди должны продолжать ждать и надѣяться.
Въ одно пронизывающе-холодное январское утро 189* г. я увидѣлъ, какъ въ большую могилу за рыбачьей деревушкой, недалеко отъ мыса Годъ, опускали девятнадцать длинныхъ четырехугольныхъ деревянныхъ ящиковъ. Надъ могилой, подгоняемый ледянымъ вѣтромъ, кружился снѣгъ, и скоро грубо сколоченные гробы одѣлись въ сверкающій бѣлый покровъ. Священникъ, пряча молитвенникъ подъ полами узкаго плаща и низко надвинувъ на уши потертую мѣховую шапку, прочелъ молитву надъ усопшими. Завыванія вѣтра и ревъ моря заглушали его слова. Могильщики, команда спасательной станціи и нѣсколько рыбаковъ жались другъ къ другу. Первые опирались на свои заступы и, казалось, только ждали момента, когда имъ можно будетъ приступить къ своей работѣ. Время отъ времени всѣ бросали испытующій взглядъ на море, казавшееся при свѣтѣ разорванныхъ, быстро несущихся снѣжныхъ тучъ ярко-зеленымъ. Хоронили тѣхъ изъ экипажа англійскаго фрегата «Язонъ», кого море возвратило землѣ.
Потерпѣлъ крушеніе «Язонъ» шесть дней тому назадъ, іъ ночь съ 28 на 29 декабря.
Это была ужасная, бурная ночь. Я вспоминаю, какъ еще вечеромъ снѣгъ хлесталъ въ окна читальной комнаты въ «домѣ моряковъ», гдѣ мы, сидя вокругъ камина, слушали разсказы стараго корабельнаго плотника Джонса. Рамы тряслись и дрожали подъ сильными порывами вѣтра, точно готовыя выпасть.
Джонсъ оборвалъ свой разсказъ.
— Вѣтеръ восточный, — сказалъ онъ. — Да поможетъ Богъ всѣмъ, кто въ эту ночь слишкомъ близко подойдетъ къ берегу!
Газовые фонари мерцали и коптили. Мы всѣ сидѣли молча.
Въ этотъ моментъ изъ города вернулся толстый Карлъ изъ Улеаборга, мои старый товарищъ по плаванію. Грѣя передъ каминомъ руки, онъ разсказалъ, что его трамвай завязъ въ снѣгу на углу Фремонтъ-Рода и Милькъ-Стритъ. Ему пришлось пробираться пѣшкомъ по снѣжнымъ сугробамъ, мѣстами фута въ три вышины. Памятникъ въ скверѣ показался ему среди метели похожимъ на ледяную гору, а на Ганноверской улицѣ онъ на каждомъ шагу спотыкался о сорванную телефонную проволоку. Ночью навѣрное будетъ штормъ.
На слѣдующее утро все желѣзнодорожное сообщеніе оказалось прерваннымъ, а вся огромная масса телеграфныхъ и телефонныхъ проводовъ въ Нью-Іоркъ — приведенной въ негодность. Важнѣйшія биржевыя телеграммы посылались изъ Нью-Іорка по подводному телеграфу черезъ Атлантическій океанъ въ Европу, а оттуда обратно черезъ океанъ въ Бостонъ. Это былъ крюкъ въ десять тысячъ морскихъ миль, въ десять разъ большій, чѣмъ если послать телеграмму изъ Боргэ въ Гельсингфорсъ черезъ Петербургъ, Парижъ и Стокгольмъ.
На слѣдующее же утро по всему кварталу моряковъ разнесся слухъ о крушеніи у мыса Годъ большого корабля. Говорили, что не спасся ни одинъ человѣкъ.
Днемъ за обѣдомъ въ «домѣ моряковъ» мы узнали, что къ берегу прибило буекъ, изъ котораго видно, что названіе корабля Язонъ, а его родина Кардифъ. Въ корабельномъ регистрѣ нашелся англійскій желѣзный трехмачтовикъ съ такимъ названіемъ, вмѣстимостью въ 2400 регистровыхъ тоннъ, построенный всего нѣсколько лѣтъ тому назадъ, а скоро мы узнали, что онъ везъ грузъ сахара изъ Остъ-Индіи въ Сентъ-Джонъ, въ Новомъ-Брауншвейгѣ. Послѣ долгаго, длившагося нѣсколько мѣсяцевъ плаванія, всего въ нѣсколькихъ дняхъ пути отъ мѣста назначенія, почти въ виду гавани потерпѣть крушеніе! Странная, непостижимая судьба!
На слѣдующій день послѣ крушенія можно было тамъ и сямъ разглядѣть сквозь металъ разбитыя мачты. Но уже на слѣдующее утро не видно было никакихъ слѣдовъ корабля, даже во время прилива. Очевидно, онъ буквально разбился вдребезги.
При первой же возможности страховыя общества отправили спасательный пароходъ, не столько для того, чтобы что-нибудь спасти, сколько для разслѣдованія ближайшихъ обстоятельствъ крушенія. Я былъ друженъ съ штурманомъ парохода и онъ предложилъ мнѣ сопровождать его.
Мы пошли въ поселокъ Провинстаунъ, откуда намъ пришлось пройти по проселочной дорогѣ съ добрую милю до мѣста катастрофы. Берегъ былъ пустынный и плоскій и поля только мѣстами покрыты снѣгомъ. За маленькимъ холмикомъ, саженяхъ въ ста отъ берега, лежала рыбачья деревушка съ низкими домиками и церковью съ остроконечной колокольней; ближе къ берегу, на пригоркѣ, находилась спасательная станція съ своимъ длиннымъ амбаромъ для лодокъ, съ вышкой и сигнальной мачтой.
По дорогѣ изъ города къ спасательной станціи намъ встрѣтилось потрясающее зрѣлище — четыре длинныхъ, узкихъ деревянныхъ гроба на тряской телѣгѣ, запряженной лохматой лошадью. Въ дверяхъ большого сарая для лодокъ стояло нѣсколько женщинъ и дѣтей. Мы вошли въ сарай, гдѣ люди какъ разъ были заняты тѣмъ, что укладывали въ гробы остальныхъ изъ экипажа «Язона». Это была печальная картина.
На берегу нашли ящикъ съ документами и, читая въ спискѣ команды длинный перечень тѣхъ, кто всего нѣсколько дней тому назадъ еще, полные жизни и надежды, искали глазами ближайшей гавани, я думалъ о листѣ, такъ недавно открытомъ мною на стѣнѣ «дома моряковъ».
Не найдется-ли здѣсь кто-нибудь изъ разыскивавшихся? Не положитъ-ли это кораблекрушеніе конецъ ожиданіямъ матери, не уничтожитъ-ли надеждъ молодой дѣвушки?
Ни одно изъ двадцати восьми именъ не дало мнѣ отвѣта. Здѣсь были только: Броунъ, Джонсонъ, Смитъ, Мэрфи, Дэвисъ, Томсонъ, Джонсъ и другіе, которыхъ почти непремѣнно встрѣтишь на каждомъ англійскомъ или американскомъ кораблѣ.
По платью узнали капитана и штурмановъ, что же касается остальныхъ, то было невозможно угадать, кто изъ этихъ двадцати восьми человѣкъ покоился теперь въ девятнадцати деревянныхъ ящикахъ.
Въ ту минуту, когда я собирался уходить, у двери стали укладывать въ гробъ послѣдняго изъ мертвецовъ. Мой взглядъ упалъ на его лицо, и я въ изумленіи отшатнулся. Гдѣ я видѣлъ эти черты? Гдѣ я встрѣчалъ его? Мой вопросъ остался безъ отвѣта. Можетъ быть, меня ввело въ заблужденіе какое-нибудь отдаленное сходство!
Но чѣмъ дольше я смотрѣлъ на это лицо и на фигуру въ жалкомъ гробу, тѣмъ тверже становилась моя увѣренность, что передо мной землякъ. Быть можетъ, онъ былъ изъ Остерботтека, быть можетъ, съ Аландскихъ острововъ или Ниланда, изъ Выборгской губерніи или изъ западной Финляндіи! Среди тысячъ я узналъ бы, что его родина была и моею, что передо мной финнъ.
Это не было предположеніе, догадка. То, что я чувствовалъ, была полная увѣренность. Во внѣшности юноши не было ничего особеннаго, въ его одеждѣ ничего, бросающагося въ глаза. И тѣмъ не менѣе ничто не могло бы отнять у меня этой увѣренности.
Какое-то умиленіе охватило меня. Я вдругъ почувствовалъ, какъ близокъ мнѣ этотъ мертвый въ гробу, какъ много онъ составляетъ для меня, какъ среди всѣхъ этихъ мерт выхъ и живыхъ мы двое связаны другъ съ другомъ.
— Его прибило къ берегу возлѣ Беверлея, — сказалъ матросъ изъ спасательной команды. — Тамъ я и нашелъ его. Онъ лежалъ такъ, какъ будто бы попалъ на землю еще живымъ и улегся на берегу.
— Бѣдняжка! — сказали женщины. — Если бы его нашли раньше!
— Онъ спокойно лежалъ въ снѣгу, подложивъ руку подъ голову, — продолжалъ матросъ. — Можно было подумать, что онъ спитъ.
Женщины отерли себѣ рукавами глаза.
— Такой здоровый мальчикъ! Какіе у него красивые волосы! — говорили онѣ, наперерывъ осыпая его похвалами, а кто-то осторожно сложилъ ему руки.
Тонкій, разорванный рукавъ соскользнулъ и мы увидѣли, что на рукѣ нацарапано нѣсколько буквъ.
— Что это? Можетъ быть, его имя? — посыпались догадки, и всѣ столпились у изголовья гроба.
Одна изъ женщинъ покачала головой.
— Это на чужомъ языкѣ, — сказала она.
Я оттолкнулъ нѣкоторыхъ изъ стоящихъ и нагнулся надъ мертвымъ. На жилистой рукѣ были вырѣзаны четыре буквы.
— Aiti — мать, — прочелъ я, — и въ группѣ мужчинъ и женщинъ, обступившихъ гробъ, пронесся шопотъ: «Мать!».