Покровительница,
или
самолюбивая женщина.
(Англійская повѣсть.)
[править]Молодая дѣвица Вильсонъ лишилась отца своего, человѣка очень достаточнаго и бывшаго у всѣхъ въ отличномъ уваженіи. Ей, какъ единственной наслѣдницѣ, должно бы принадлежать все имѣніе почтеннаго Вильсона; но по несчастію дѣла свои оставилъ онъ въ такомъ безпорядкѣ, что за уплатою долговъ его, юная и прекрасная Генріетта, вмѣсто ожидаемаго богатства, едва получила тысячу фунтовъ стерлинговъ.
Довольно оплакавши смерть любимаго родителя, Генріетта на конецъ вспомнила что надобно позаботиться о будущемъ своемъ состояніи. Она ввѣрила малое свое имущество въ руки богатаго купца, всѣмъ извѣстнаго по своей честности, и такимъ оборотомъ составила себѣ небольшой ежегоднойй доходъ по пятидесяти фунтовъ стерлинговъ.
Но какимъ образомъ содержать сею столь малою суммою въ большомъ свѣтѣ, и какъ жить въ кругу прежнихъ богатыхъ знакомыхъ? Не уже ли надобно работою снискивать себѣ пропитаніе. Г. Вильсонъ, нѣсколько суровый въ своихъ правилахъ, хотя впрочемъ добрѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ не старался обучить дочь свою тѣмъ приятнымъ, но не самымъ нужнымъ, искусствамъ, которыя могутъ доставить помощь въ бѣдности, но которыя могутъ быть также и опасными, растрогивая чувствительность и распаляя воображеніе молодой особы имъ предавшейся, и зараждая въ сердцѣ ея сѣмена тщеславія, Генріетта научена была всему полезному. Г. Вильсонъ тщательно образовалъ умъ ея, и вселилъ въ нее чувства благородныя и нѣжныя, съ которыми cоединилась природная ангельская тихость нрава ея и плѣняющая скромность.
Дѣвица Вильсонъ, въ осмнадцать лѣтъ отъ роду; твердо рѣшилась удалиться изъ Лондона, и мѣстомъ произвольнаго своего заточенія выбрала небольшую деревню, за сто миль отъ столицы.
Тамъ въ помѣстьяхъ своихъ жила госпожа Оклей, за два года передъ тѣмъ овдовѣвшая супруга Лорда, которой, какъ сказываютъ, не совсѣмъ былъ счастливъ своимъ бракомъ. Леди Марія Оклей имѣла около сорока лѣтъ отъ роду, была довольно еще пригожа и обладала большимъ имѣніемъ.
Она знавала г-на Вильсона, и даже очень много была одолжена покойному, увѣдомившись, что юная Генріетта живетъ недалеко, госпожа Оклей посѣтила ее, и по видимому были чрезвычайно тронута ея положеніемъ. Генріетта приняла ее съ такою вѣжливостію и такъ хорошо умѣла изъявить ей свою признательность, что Леди Mapiя была очарована сею молодою особою. Послѣ многихъ посѣщеній она сказала: "Я не могу болѣе жить безъ васъ, любезная моя Генріетта; правда, мы cосѣдки, однакожъ не такъ близкія, какъ бы я того желала. Вашъ нравъ, вашъ умъ, даже наружность ваша столь мнѣ понравились не столько восхищаетъ меня, что намъ никакъ не должно разставаться. Покиньте ету деревню, въ которой вовсе неприлично вамъ жить, и ради Бога переселитесь ко мнѣ дѣлить со мною и украшать мое уединенie. Еслижъ вы откажетесь отъ моего предложенія, то знайте, что я брошу свой замокъ, и сама переѣду жить къ вамъ. Я твердо рѣшилась. Генріетта не можетъ противиться такимъ неотступнымъ убѣжденіямъ и соглашается переѣхать къ Леди Маріи.
Бѣдная Генріетта! Еслибъ она посовѣтовалась прежде съ сосѣдями госпожи Оклей, то навѣрное осталась бы въ сельскомъ своемъ убѣжищѣ, и незахотѣла бы свою благородную и сладостную свободу подчинить женщинъ, которая, какъ говорили, имѣла нравъ прихотливый и высокомѣрный, и поступала до крайности обидно съ людьми, коихъ фортуна заставила признавать власть ея надъ собою. Правда, что Леди Марія богаче всѣхъ своихъ сосѣдовъ, a ето уже и есть, по ихъ мнѣнію, вина непростительная. Можетъ быть они смотрѣли на ея недостатки глазами зависти, которая обыкновенно увеличиваетъ наши дурныя качества и уменьшаетъ хорошія. Впрочемъ дѣвица Вильсонъ входитъ въ домъ Леди Маріи какъ ея приятельница, и притомъ, лишь только домъ сей сдѣлается для нея неприятнымъ, она можетъ въ тужъ минуту возвратиться въ свою деревню, и жить по прежнему бѣдною, но свободною,
Въ первые два мѣсяца госпожа Оклей обходилась съ Генріеттою вѣжливо, имѣла къ ней довѣренность и самое благосклонное расположеніе; даже не было недостатка въ уваженіи, во вниманіи и въ маленькихъ услугахъ. Ето была живая и самая нѣжная дружба. Леди Марія пересказываетъ Генріеттѣ все, что знаетъ и что незнаетъ; открываетъ ей тысячу маленькихъ таинъ въ знакъ очевиднѣйшей и несомнительной своей привязанности, и требуетъ, чтобы всѣ онѣ хранимы были съ ненарушимою вѣрностію. Правда, что Генріетта скоро узнаетъ, какъ должно цѣнить такую довѣренность, въ которой всѣ равномѣрно участвуютъ; ей кажется, что сія, такъ называемая: довѣренность есть въ самомъ дѣлъ не иное что какъ лукавство или нескромность. Но Леди Марія изъявляетъ такую привязанность, за которую не льзя не любить ее, и Генріетта всѣ недостатки своей покровительницы почитаетъ легкими странностями. Гдѣ найти во всемъ совершеннаго человѣка? говорила сама себѣ Генріетта: положимъ, что она неразсудительная женщина, — положимъ, что она нѣсколько гордится породою своею и богатствомъ; но по крайней мѣрѣ она имѣетъ доброе сердцѣ, она приняла меня въ домъ свой съ благосклонностію, которая тронула меня до глубины сердца; a я чѣмъ это заслужила? Я жила въ уединеніи, была нещастна — вотъ всѣ мои права на ея привязанность.
Въ одинъ, день, когда, она занималась сими размышленіями, и когда Леди Марія осыпала ее болѣе нежели обыкновенно, знаками нѣжной дружбы, Генріетта получаетъ изъ Лондона письмо, въ которомъ пишутъ къ ней, что купецъ, взявшій къ себѣ небольшой капиталъ ея и до сихъ поръ всегда исправно платившій проценты съ ея тысячи фунтовъ стерлинговъ, сдѣлался банкрутомъ и убѣжалъ на твердую землю.
Сія неожиданная новость была для нее громовымъ ударомъ. Она остается безъ всякаго пособія, должна жить на всемъ иждивеніи Леди Маріи, находиться въ совершенной отъ нее зависимости и питаться отъ ея состраданія. Тягостное состояніе для души столь благородной, какую имѣла Генріетта!
Леди Марія, въ припадкахъ своей нѣжности, часто предлагала ей значительные подарки, можетъ быть знавши напередъ, что они небудутъ приняты; часто говорила eй: «Ахъ, милая Генріетта! съ какою нетерпѣливостію желаю быть когда нибудь и чѣмъ нибудь вамъ полезною!'*' Но тогда дѣвица Вильсонъ ни въ чемъ неимѣла нужды, и ея честолюбіе соотвѣтствовало ея достатку.
Прилѣжно подумавши о новомъ своемъ состояніи, она рѣшилась идти къ Леди Маріи, которой сказала, держа письмо въ рукъ своей: „Я никогда не сомнѣвалась, милостивая государыня, въ искренности: чувствъ, которыя вы мнѣ изъявляли; но я думала, что нарушу строгія правила приличія, когда бы захотѣла отъ дружбы вашей принимать благодѣянія, неимѣя въ нихъ нужды. Теперь, милостивая государыня, судьба моя очень перемѣнилась; настало время, въ которое ваша ко мнѣ благосклонность составляетъ единственную мою подпору въ свѣтѣ. Я была бы и несправедлива и неблагодарна, когдабъ отвергла вашу помощь, предлагаемую столь милостиво и съ такимъ великодушіемъ… Прочтите ето письмо, сударыня, оно покажетъ вамъ причину моей горести.“
Леди Марія беретъ письмо и читаетъ съ большимъ вниманіемъ нежели чувствительностію. Потомъ, вдругъ оборотясь къ безпомощной сиротѣ, обнимаетъ ее и говоритъ голосомъ сильной страсти: „Моя любезная Миссъ! скольбы ни велико было несчастіе ваше, но я радуюсь, радуюсь душевно, помышляя, что могу по крайней мѣрѣ смягчить его. Мой домъ, мой столъ, мои люди — къ вашимъ услугамъ. Жизнь ваша протечетъ тихо вмѣстѣ съ моею, и я надѣюсь, что вы никогда не примѣтите перемѣны въ вашемъ состояніи.“
Сіи слова утѣшили Генріетту, и она ушла въ свою комнату, но какое-то неясное, безпокойное предчувствіе, которое тщетно старалась она изгнать изъ своего сердца, говорило ей, что она имѣетъ важныя причины съ одной стороны жалѣть о своей потерѣ, a съ другой очень мало надѣяться.
Прежде Леди Марія иначе ее неназывала въ разговорѣ какъ Миссь Генріетта, но на другой день послѣ прочтенія письма за завтракомъ уже перестала прибавлять почтительное Миссъ къ ея имени. Бѣдная Генріетта какъ-то ненарочно опрокинула чайную чашку. „Боже мой!“ восклицаетъ Леди Марія „какъ ты неловка, Генріетта! надобно смотрѣть, что дѣлаешь. Развѣ нельзя пить чай, неопрокинувши и не разбивши чашки? Прошу, чтобъ етого не случалось въ другой разъ!“
Въ тужъ минуту поняла Генріетта, что находится у Леди Маріи отнюдь не какъ приятельница, что она лишилась своей независимости, и что живетъ въ домъ неиначе какъ принятая: для компаніи, все равно что у Французовъ comptasante, a y Англичанъ humble companion, — въ истинномъ смыслѣ то же, что и служащая въ домѣ, кромѣ того только что принятая для компаніи имѣя честь обѣдать вмѣстѣ съ госпожею, неполучаетъ никакого жалованья, ибо ей говорятъ; пододвиньте кресла, — прикажите подогрѣть кофейникъ, — позовите горничную, — подайте мнѣ стаканъ воды и проч….
Генріетта получила отъ матери своей воспитаніе, приличное наилучшей хозяйкѣ. Она совершенно умѣла сберегать плоды готовить пирожное всякаго рода. Часто случалось, что она занималась подобными; дѣлами сколько для угожденія Леди Маріи, столько же и для препровожденія времени. Но что прежде служило ея забавою, то сдѣлалось теперь ея должностію,
Такая перемѣна въ положеніи Миссъ Генріетты, не укрылась отъ любопытныхъ и наблюдательныхъ взоровъ домашнихъ служителей. Они обрадовались, что фортуна сравниваетъ съ ними существо, природою и воспитаніемъ высоко надъ ними поставленное. Но дѣвица Вильсонъ была такъ любезна, такъ благородна среди своихъ упражненій, что они не смѣли освободиться отъ долга почтенья, налагаемаго несчастною, терпѣливо покаряющеюся судьбѣ своей добродѣтелію. Однакожъ ей почти не повиновались; никто неслушался ея приказаній, и она часто принужденъ, была съ униженіемъ. просить слугу, чтобы подалъ ей воды за обѣдомъ, или служанку чтобы потрудилась принести карафинъ въ ея комнату.
Столъ Леди Маріи всегда обиленъ и вкусенъ; но бѣдная Генріетта несмѣетъ дотронуться къ лучшимъ блюдамъ, и вообще она воздерживается отъ всякаго кушанья, которое особенно жалуетъ Леди Оклей, a Леди Оклей столь многимъ блюдамъ оказываетъ благосклонное свое предпочтеніе, что Генріеттѣ достается почти неболѣе сколько собесѣдникамъ Герцога Гумфрія, или сколько доброму Санко Пансѣ, когда онъ былъ Губернаторомъ.
Награда ея за услуги состояла въ томъ, что она по крайней мѣрѣ не нуждалась въ необходимыхъ вещахъ для жизни. Одежда ея почти такова же какъ и пища. Она имѣетъ право выбирать для себя въ старомъ гардеробъ Леди Маріи: платье, которое перестала уже носить сія великодушная покровительницы.
Ежели Леди нечувствуетъ въ сердцѣ своемъ никакой благосклонности къ подобнымъ себѣ, за то уже нѣжность ея огненнымъ потокомъ изливается на существа другаго класса. Ея къ нимъ привязанность почти невѣроятна. Вы почли бы маленькую обезьяну старшимъ ея сыномъ, еслибъ увидѣли, съ какимъ сердоболіемъ заботится она о здравіи сего животнаго. Можно утвердительно сказать, что не съ такою нѣжностію, не съ такою снисходительностію поступала бы она съ дочерью своею, какъ обходится съ сучкои; къ попугаю питаетъ она дружбу самую искренюю, и радость ея была столь велика, когда донесли ей о благополучномъ разрѣшеніи кошки ея отъ бремени, что какъ будто бы услышала о рожденіи своего внука. Генріетта имѣла препорученіе ходить за всѣми сими драгоцѣнными членами семейства; она отвѣчала за всѣ ихъ шалости и служила имъ, во время ихъ болѣзни.
Таково было положеніе молодою дѣвицы, отворенной украшать умомъ своимъ, и любезностію избраннѣйшія общества въ столицѣ. Она переноситъ свое несчастіе съ благороднѣйшимъ терпѣніемъ: всегда видна приятная улыбка на устахъ ея, даже и въ то время, когда слеза блистаетъ на ея рѣсницѣ.
Говоря о должностяхъ, соединенныхъ съ новымъ состояніемъ Генріетты, я не упомянулъ объ одной, которая казалась для нее самою трудною. Леди Марія, по, праву своего богатства, любила первенствовать въ кругу сосѣдскомъ и давать тонъ въ разговоръ. Часто предлагала она смѣшныя нелѣпости, и при всемъ томъ никогда нехотѣла быть виноватою. Имѣя умъ, въ нѣкоторыхъ случаяхъ можно и вздору дать видъ справедливости, но, по несчастію, Леди Марія неимѣла даже общаго смысла, и бѣдная Миссъ Вильсонъ бывала принуждена искать въ своемъ воображеніи вспомогательныхъ средствъ къ прикрытію тупоумія своей покровительницы, брала ея сторону, подтверждала ея мнѣніе; если же и не всегда удавалось ея совершенно дѣлать правою. Леди Марію, по крайней мѣрѣ она не рѣдко спасала ея тщеславіе. Часто также Леди Оклей любила выдумывать, вовсе неимѣя дара изобрѣтательности. Ея разсказу недоставало ни приятности, ни живости и, что хуже всего, ниже правдоподобія. Чтобы всѣ вѣрили словамъ ему надобенъ былъ свидѣтель, и она обыкновенно ссылалась на Генріетту: „Вотъ и Генріетта скажетъ вамъ то же; не правда ли Генріетта?“ Дѣвица Вильсонъ краснѣла, не будучи въ силахъ подтверждать явной лжи, чего несдѣлала бы она даже для сохраненія собственной своей жизни. Собесѣдники Леди Маріи улыбались, и говорили себѣ тихонько: бѣдной ребенокъ! она не умѣетъ лгать!
Генріетта была уважаема и любима въ цѣломъ округъ. При всѣхъ своихъ заботахъ и занятіяхъ, которыя со дня на день умножались, она находила время и способы дѣлать добро: посѣщала больныхъ и неимущихъ, приносила къ однимъ утѣшаніе, къ другимъ слезы — то есть все, что могла дать имъ.
Такимъ образомъ цѣлой годъ жила она въ совершенной зависимости отъ Леди Марію. Однажды сидѣла она вдвоемъ съ своею покровительницей и читала вслухъ свой романъ. Вдругъ сказываютъ о приѣздѣ Едуарда Мельвиля. Миссъ Генріетта, услышавъ знакомое имя, кладетъ книгу на столъ, обращаетъ взоръ на молодаго человѣка, краснѣетъ и становится подлѣ госпожи Оклей.
Сиръ Едуардъ былъ сынъ почтеннаго человѣка, стариннаго и искренняго друга Вильсону, умершаго за нѣсколько мѣсяцевъ прежде отца Генріеттина. Молодой Мелвиль пять лѣтъ пушешествовалъ по Европѣ для приобрѣтенія новыхъ познаній и недавно возвратиться въ Англію. Покойной отецъ оставилъ ему значительное имѣніе, находящееся недалеко отъ замка госпожи Оклей; но сіе имѣніе, долго бывшее въ рукахъ наемника, требовало присмотра самаго владѣльца, притомъ же и самъ Едуардъ желалъ послѣ столь продолжительнаго путешествія, насладиться отдыхомъ, занимаясь вмѣстѣ и хозяйстяенными распоряженіями.
Вильсонъ часто говаривалъ дочери о Лордѣ Мельвилѣ, своемъ искреннемъ другѣ, нерѣдко также упоминалъ ей объ Едуардѣ какъ о юномъ, подающемъ о себѣ весьма хорошую надежду, и прибавлялъ: „почему знать, милая Генріетта! можетъ быть онъ будетъ твоимъ мужемъ.“
Что касается до Едуарда, то онъ вышедши изъ Университета, въ скоромъ времени отправился въ чужіе краи, слѣдственно неслыхалъ о Вильсонѣ и даже не зналъ и дружескихъ связяхъ, бывшихъ между симъ почтеннымъ человѣкомъ и его родителемъ.
Скоро начался разговоръ между Едуардомъ и Леди Маріею. Послѣдняя говоритъ объ его путешествіяхъ, предлагаетъ ему множество нелѣпыхъ вопросовъ, на которые сама же и отвѣчаетъ. Ей несравненно лучше, нежели Едуарду, извѣстны разные народы Европы, хотя всѣ ея путешествія состояли въ переѣздахъ изъ Лондона въ замокъ, а изъ замка опять въ Лондонъ. Слушая бесѣду ея, можно бы подумать, что не Едуардъ, a она сама теперь лишь возвратилась въ отечество изъ странъ далекихъ; но сіи страны, которыя называла она Франціею, Германіею, Испаніею, Италіею, существовали только въ ея воображеніи, ибо она населяла ихъ людьми наряженными по своему, то есть изображала ихъ очень смѣшными. красками и въ похвалахъ своихъ и въ порицаніяхъ.
Едуардъ ненаходитъ мгновенія сказать и двухъ словъ; наглое невѣжество Леди Maріи заставляетъ его улыбаться; онъ посматриваетъ на бѣдную Миссъ Генріетту, которой щеки сильно румянятся всякой разъ, когда Леди Марія скажетъ что нибудь глупое, и признаться должно, она весьма часто краснѣла. Едуардъ даетъ леди Маріи свободу пустословить, и единственно занимается Генріеттою, которая поразила его своимъ благороднымъ и трогательнымъ видомъ. Тѣмъ болѣе она кажется ему прекрасною, чѣмъ далѣе простирается догадка его, что она несчастна. Генріетта примѣчаетъ взгляды молодаго Мельвиля, весьма часто на нее устремляемые, и не можетъ сопротивляться сильному своего сердца движенію, котораго и причина отчасти ей извѣстна. Присутствіе Едуарда напоминаетъ ей счастливые дни, тѣ дни, которые провела она при наилучшемъ и сердобольнѣйшемъ своемъ родителѣ; робко посматривая на молодаго человѣка, она приводитъ себѣ на память слова нѣжнаго родителя, нѣсколько разъ повторенныя въ оное счастливое время: „почему знать, милая Генріетта! можетъ быть онъ будетъ твоимъ мужемъ!“ Сіи воспоминанія тяготятъ ея сердце, тщетно старается она удалить ихъ, для того чтобы не лишиться своей твердости; по грусть ея, увеличивается по мѣрѣ употребляемыхъ усилій подавить ее. Наконецъ слезы заблистали на ея рѣсницахъ. Генріетта почувствовала, что ей невозможно себя успокоить: и трепещущимъ голосомъ попросила у Леди Маріи дозволенія выдти. — „Что съ вами сдѣлалось, сударыня?“ сказалъ Едѵардъ съ выраженіемъ живѣйшаго участія: „не дурно ли вамъ?“ — Не безпокойтесь — подхватила Леди Марія, — ето ничего, такъ …. головная боль, слабость…. Поди въ свою комнату, Генріетта, да скажи тамъ, чтобы подали сюда чаю. —
Миссъ Вильсонъ вышла? не говоря ни слова. Едуардъ проводилъ ее взоромъ до самой двери, и потомъ сказалъ: „Ета молодая особа весьма любезна!“ — По чему вы это замѣтили? — „Какъ незамѣтить, сударыня? ея красота….“ — Весьма обыкновенна. — „Ей приемы….“ — Caмые неловкіе. — „Ея кроткій видъ….“ — Не должно судить о женщинахъ по такимъ незначущимъ признакамъ. --,,Позвольте спросить, сударыня, не вамъ-ли принадлежитъ ета молодая особа?» — И конечно мнѣ, потому что я кормлю ее и пою. — «Какъ! она изъ вашей фамиліи?» — И, помилуйте! Вы меня изумляете, унижаете даже такими вопросами. — «Простите мнѣ, сударыня; но еслибъ ета молодая; особа была моей сестрою, то я съ гордостію хвалился бы передъпередъ всѣми». — Она не что иное какъ бѣдная дѣвушка, которую въ Лондонъ взяла я къ себѣ для воспитанія. — «Она бѣдна? Жаль етого!» — Я стараюсь просвѣтить ея разумъ, — продолжала Леди Марія, — учу ее благородному обхожденію, боюсь только, чтобы труды мои не были потеряны: такая неловкость такая глупость, такое невѣжество!… — Леди Оклей хотѣла было еще болѣе распространиться въ похвалахъ своихъ Генргеттѣ; но Едуардъ, выведенный изъ терпѣнія, встаетъ съ мѣста подъ предлогомъ необходимой надобности: уѣхать, и выходя, проситъ y Леди Маріи дозволенія посѣщать домъ ея. Въ благосклоннѣйшихъ выраженіяхъ она дала знать, что ето будетъ ей весьма приятно, a жеманная улыбка и выразительной взглядъ ручались въ искренности ея отвѣта.
Лишь только онъ вышелъ, Леди Maрія тотчасъ приказала позвать Генріетту. — «Чтобы ето значило, мать моя? къ чему такое умничанье?» — Мнѣ дурно, сударыня! — «Вотъ еще, какая причина! дурно! какъ будто не льзя было потерпѣть и неперерывать занимательнаго разговора! Знаешь ли, что поступки твои очень, очень неполюбились гостю? знаешь ли, что ты показалась ему до крайности; смѣшною? Онъ даже не утерпѣлъ спросить меня, для чего держу въ своемъ домѣ дѣвушку, совсѣмъ незнающую свѣтскаго обращенія. Сколько я ни оправдывала тебя, сколько ни хвалила; но по глазамъ-то видно было, что трудно изгладить первое впечатлѣніе. И такъ, душа моя, всякой разъ, когда онъ приѣдетъ ко мнѣ, — a онъ будетъ посѣщать меня часто, — ты можешь спокойно оставаться въ своей комнатѣ.» — Я буду дѣлать все, что вамъ угодно, — отвѣчала Генріетта со слезами на глазахъ и едва удерживая порывы благородной своей гордости, столь недостойно оскорбленной.
Она возвращается въ свою горницу и предается мучительнымъ мыслямъ. сомнѣнія, что она и до свиданія съ Едуардомъ была весьма несчастна; но тогда съ твердостію все переносила, рѣшившись вести жизнь свою въ зависимости и униженіи. Судьбъ угодно, чтобы я страдала, — такъ говорила себѣ Генріетта; я должна терпѣть и должна привыкнуть къ терпѣнію. Кротость сердца дѣлала привычку ея сносною даже до сего времени; но ея спокойствіе разрушено присутствіемъ Едуарда, сего молодаго человѣка, которой можетъ статься, былъ бы ея мужемъ, если бы смерть, похитившая отца ея, неуничтожила всего ея счастія и самой надежды. На лицѣ Едуарда, не совсѣмъ правильномъ, начертана плѣняющая любезность; его движенія простыя, приличныя откровенному характеру, благородны: ибо онъ въ продолженіе своихъ путешествій заблаговременно узналъ, до какой степени бываетъ смѣшною всякая принужденность, всякое жеманство. Взгляды юнаго Мельвиля, во время несноснаго пустословія Леди Марія, его живое участіе, изъявленное по случаю притворнаго припадка Генріетты, когда захотѣла она скрыть свое смятеніе, — все заставляло ее вѣрить, что она не показалась Едуарду ни неловкою, ни смѣшною. Когда злость увеличиваетъ наши недостатки, или предполагаетъ въ насъ такіе, какихъ вовсе не имѣемъ, то мы всякой разъ въ самихъ себѣ находимъ ободрительное чувство. Кто хвалитъ насъ до излишества, тому часто мы вѣримъ; что несправедливо порицаетъ насъ тому невѣримъ никогда.
И въ самомъ дѣлѣ Едуардъ ни во что не ставилъ мнѣніе Леди Маріи, которая въ немъ хотѣла поселить подобное же, касательно юной и любезной сиротки, изнемогающей подъ бременемъ ея покровительства. Одинъ наружный видъ дѣвицы Вильсонъ уже уничтожаетъ всякую клевету на счетъ ума ея и сердца; нѣсколько словъ, произнесенныхъ ею въ общемъ разговорѣ, обнаружили прекрасную душу, проницательный и точный рззсудокъ, и сдѣлали глубокое впечатлѣніе въ сердцѣ Едуарда. Прошло довольно времени, а Едуардъ не посѣщаетъ Леди Маріи, хотя безпрестанно думаетъ о Генріеттѣ. Отъ всѣхъ сосѣдей слышитъ онъ самые выгодные объ ней отзывы. Всѣ любятъ ее, уважаютъ, и всѣ жалѣютъ о ней; жалѣютъ, и отъ того еще болѣе любятъ! Уже Едуардъ нескрываетъ отъ себя собственнаго своего чувства. Онъ горитъ желаніемъ увидѣть Генріетты, поговорить съ нею, еще однажды ее послушать, наконецъ удостовѣриться, справедливы ли похвалы, всѣми единогласно ей приписываемыя. Онъ давно уже въ томъ удостовѣренъ; но кто незнаетъ, сколь сладко видѣть, когда судъ разума подтверждаетъ движенія сердца!
Часто бродилъ онъ вокругъ замка Леди Маріи; иногда издали усматривалъ Миссъ Генріетту, но всегда вмѣстѣ съ несносною ея покровительницею. Онъ не смѣетъ приближиться, опасаясь, чтобы нескромность его невозъимѣла вредныхъ слѣдствій для Генріетты; и безъ того уже слишкомъ несчастной.
Спустя восемь дней послѣ свиданій, Едуардъ рѣшился посѣтить Леди Оклей. Въ то самое время, какъ она завтракала съ Генріеттою, докладываютъ о приѣздѣ Едуарда. — «Сиръ Едуардъ!» восклицаетъ она: «Сиръ Едуардъ! Ты спрячься, поскорѣе спрячься, Генріетта! Какъ ты покажешься? Обѣдай у себя въ комнатѣ, потому что я на цѣлой день хочу удержать Едуарда. Не забудь же сдѣлать намъ сего дня пирожное, знаешь, повкуснѣе; ты вѣдь на ето великая мастерица!»
При имени Едуарда Генріетта закраснѣлась; она въ тужъ минуту повинуется приказаніямъ своей покровительницы уходитъ безъ ропота и почти безъ сомнѣнія. «Можетъ быть къ лучшему говорила сама себѣ Генріетта; можетъ быть къ лучшему, что я его неувижу. Его взоры сдѣлали меня еще болѣе несчастною, и Леди Марія хорошо поступаетъ, удаляя меня отъ предмета, которой возбуждаетъ во мнѣ воспоминанія и столь приятныя и столь мучительныя.»
Сиръ Едуардъ приѣхалъ единственно въ надеждъ увидѣть Генріетту. Казалось, будто они вопрошалъ о ней всѣ предметы, его окружавшіе, нетерпѣливо ждалъ обѣда, надѣясь, что наконецъ явится Генріетта. Подано кушанье. Садятся за столъ, a Генріетта невыходитъ. Терзаемый безпокойствомъ, онъ осмѣливается спросить Леди Марію, гдѣ Миссъ Генріетта, и что съ нею сдѣлалось. — «Она здорова.» — Для чегожъ она не обѣдаетъ съ вами? — «Да я все боюсь ея неловкости; вѣдь она непривычна въ свѣтскому обращенію!… Я велю ей садиться за столъ, когда бываю одна дома, или когда приглашаю сельскихъ нашихъ сосѣдей: ето люди простые, невидавшіе свѣта и неимѣющіе никакого понятія о приличіяхъ; они снисходительны сколько по невѣжеству, столько же и по глупости.» — Я етого не замѣтилъ, сударыня; въ числѣ сосѣдей нашихъ есть мущины весьма просвѣщенные, есть женщины весьма умныя и приятныя въ обществѣ. Я могъ бы даже назвать многихъ, которые долго жили въ Лондонѣ и даже при Дворѣ. — «Да, при старомъ Дворѣ.» — Но старой, сударыня, едва ли хуже былъ нынѣшняго. — «Полно, Сиръ Едуардъ! подумайте, что говорите! Я новое всегда почитаю лучшимъ, и ни во что ставлю минувшее время.» — Какая неблагодарность! — сказалъ Едуардъ съ лукавою улыбкою.
Леди Овлей не могла не почувствовать язвительности восклицанія Едуардова; однакожъ она благоразумно скрыла боль своего самолюбія. Ей нужно поберечь Сира Едуарда; она весьма бы желала возбудить въ немъ любовное чувство; не смѣя впрочемъ надѣяться на успѣхъ въ своемъ предприятіи, она хочетъ по крайней мѣрѣ, что бы окружные сосѣди почитали Сира Едуарда въ нее влюбленнымъ: ибо тщеславіе было главною пружиною всѣхъ ея дѣйствій. При такомъ расположеніи она думала себѣ, какую ролю играть ей надлежало; отъ нее нескрылась любовь Едуарда къ Генріеттѣ: но какимъ образомъ искоренить сію страсть при самомъ ея началѣ? Отказавши бѣдной Генріеттѣ отъ своего дому, она во первыхъ сама дала бы Едуарду способы видѣть ее, когда онъ захочетъ, a во вторыхъ отдалила бы отъ себя сего молодаго человѣка. Такой поступокъ показался бы и смѣшнымъ и ненавистнымъ. Всѣ стали бы говорить о ея жестокости и шутить на счетъ ревниваго ея нрава. Оставалось одно средство къ тому, чтобы Едуардъ часто посѣщалъ ея замовъ — надлежало удержать Генріетту. Вотъ какъ можно истребить въ немъ любовь: не показывать ему Генріетты и чаще описывать ее черными красками! Кончится тѣмъ, что онъ перестанетъ объ ней думать, и даже будетъ стыдиться прежнихъ своихъ чувствій.
Сіи разсужденія совершенно утвердили Леди Марію въ намѣреніи поступалъ по своему плану. Можетъ быть она и успѣла бы, еслибъ дѣло касалось человѣка не не столь пылкаго, не сталь стремительнаго въ своихъ желаніяхъ и менѣе; скораго въ предприятіяхъ, нежели какимъ былъ Едуардъ. Но чѣмъ болѣе она старается скрывать Генріетту отъ взоровъ сего молодаго человѣка, тѣмъ сильнѣйшее воспламеняетъ въ немъ желаніе ее увидѣть. Онъ разстается съ Леди Маріею, имѣя твердое намѣреніе расторгнуть оковы трогательной жертвы, стонущей подъ бременемъ ненавистнѣйшаго тиранства. Любовь и негодованіе, овладѣвъ его сердцемъ, представляли ему Генріетту еще болѣе несчастною, нежели какою была она въ самомъ дѣлѣ.
Ему надлежало ѣхать чрезъ ту самую деревню, въ которой жила дѣвица Вильсонъ, прежде нежели переселилась въ домѣ Леди Маріи. Онъ велитъ кучеру остановиться, входитъ въ хижину бѣднаго крестьянина Жоржа Трумана, посылаетъ за перомъ, черниломъ и бумагой, пишетъ съ величайшею поспѣшностію; потомъ, оборотясь къ бѣдному хозяину, спрашиваетъ, ласково, нужна ли ему помощь. «Ахъ, милостивый государь!» отвѣчаетъ Жоржъ; «видите мое семейство; оно болыиое, и я съ трудомъ достаю ему пропитаніе.» — Не уже ли нѣтъ поблизости добрыхъ, сострадательныхъ людей; я думаю, что одна Леди Оклей… — «Леди Оклей, баринъ? Она вовсе не думаетъ о бѣдныхъ; a есть y нее одна молодая барышня…. Ахъ, сударь! какъ жаль, что прекрасная и предобрая дѣввица Вильсонъ не богата!» — Развѣ вы знаете Миссъ Генріетту? — «Знаемъ ли ее мы, сударь! Я никогда не забуду ея благодѣянія. Жена моя была больна, дѣтки умирали съ голоду; надобно было купить для одной лѣкарства, для другихъ хлѣба, а я совсѣмъ неимѣлъ денегъ. Миссъ Гетріетта пришла въ нашу хижину; бѣдность наша такъ близка была къ ея сердцу, что она плакала какъ будто о своемъ собственномъ горѣ и со слезами на глазахъ она много, много говорила, чтобъ насъ утѣшить!… Потомъ, снявши съ руки своей небольшой перстень, сказала мнѣ: возьми, бѣдной Жоржъ! Еслибъ я была побогаче, то ты не былъ бы столько несчастливъ, вотъ все, что мнѣ осталось отъ наслѣдства покойнаго моего родителя! Я взялъ перстень, продалъ его въ ближнемъ городѣ, и приѣхалъ домой съ лѣкарствомъ для жены и съ хлѣбомъ для дѣтей моихъ.» — По етому вы любите дѣвицу Вильсонъ? — сказалъ Едуардъ, стирая слезу со щеки своей. «Любимъ, сударь, больше своей жизни!» — Возьмижъ ето письмо, Жоржъ; какъ можно скорѣе отнеси его къ Миссъ Генріеттѣ и отдай въ собственныя ея руки; a никому болѣе; отъ него зависитъ ея благополучіе. — «Благополучіе Миссъ Генріетты!» восклицаетъ Жоржъ, положивъ письмо къ своему сердцу: «надѣйтесь на меня, доброй господинъ; письмо будетъ ей отдано съ точности.»
Между тѣмъ обратимся къ Леди Маріи. Разставшись съ Едуардомъ, она тотчасъ пошла въ комнату Генріетты. На лицѣ ея примѣтна была притворная радость. «Ахъ, любезная Генріетта!» воскликнула она, обнимая свою жертву: «Какой веселой день! Ахъ, какъ Сиръ Едуардъ любезенъ! Разроворъ нашъ былъ самой занимательной. Какъ же онъ уменъ, какъ хорошо воспитанъ! Это весьма рѣдкой молодой человѣкъ! При отличныхъ качествахъ своихъ какъ приятенъ въ обращеніи, какъ ловокъ, учтивъ…. Одно только удивило меня: для чего не спросилъ онъ о твоемъ здоровьѣ? Вѣдь онъ вѣрно думаетъ, что ты больна, не смотря на то, не сказалъ о тебѣ ни слова, точно какъ будто бы никогда тебя невидывалъ. Правда и то, моя милая, что ему было кѣмъ заняться, сидя со мною. Ужь не вздумалъ ли онъ въ меня влюбиться? A для чегожъ бы и не такъ. Онъ хочетъ на мнѣ жениться и я… я можетъ быть когда нибудь и рѣшусь на ето дурачество. Какъ тебѣ кажется? онъ очень любезенъ; его фамилія почти равна моей; по имѣнію мы ближайшіе сосѣди: все ето, можетъ быть, и заставитъ меня пожертвовать ему своею свободою. Ты останешься съ нами, моя милая! Можетъ статься онъ преодолѣетъ ето отвращеніе, которое ты въ немъ поселила. Ты будешь свидѣтельницею любви нашей, повѣренною нашего счастія, и сердце твое не откажется участвовать въ нашемъ блаженствѣ. Не правда ли?» — Ваше счастіе, сударыня, — съ трепетомъ отвѣчала Генріетта, — никогда не будетъ для меня дѣломъ постороннимъ. — «О, я въ томъ увѣрена! Мнѣ извѣстна доброта твоего сердца.» Тутъ Леди Марія въ другой разъ обняла Генріетту? и оставила ее разсуждать наединѣ.
Слова ея терзали душу дѣвицы Виоьсонъ. Госпожа Оклей говорила съ такою твердостію; радость ея казалась такъ непринужденною, что весьма трудно было устоять противъ обмана. «Возможно ли!» сказала сама себѣ Генріетта, "возможно ли, чтобы Сиръ Едуардъ женился на Леди Маріи! Что принудитъ его къ сему странному браку? Правда, что она довольно еще пригожа собою; она очень богата, a корысть почти всегда бываетъ узломъ супружествъ. Но по описанію батюшки, которой такъ часто говаривалъ мнѣ объ Едуардѣ, я предполагала въ етомъ молодомъ человѣкѣ душу болѣе нѣжную, болѣе благородную. Бѣдная Генріетта! «, Впрочемъ, какая мнѣ нужда до ихъ брака?» продолжала она со слезами: «развѣ перемѣнится отъ того мое положеніе? Буду ли отъ того болѣе счастливою, или болѣе достойною жалости? Ахъ! достойною жалости! правда! Сиръ Едѵардъ будетъ несчастливъ съ Леди Маріею Оклей!.. не льзя статься, чтобы онъ былъ счастливъ!»
Въ сію минуту входитъ въ комнату Генріетты Жоржъ Труманъ. Въ замкѣ знали о сношеніяхъ между дѣвицею Вильсонъ и симъ бѣднымъ крестьяниномъ; часто приходилъ онъ совсѣмъ своимъ семействомъ навѣстить ее и излить предъ нею чувства своей благодарности; слѣдственно его впустили безъ всякаго затрудненія. Въ тужъ минуту вручаетъ онъ письмо отъ Едуарда. Генріетта краснѣетъ, смущается, колеблется, не знаетъ, должно ли принять письмо, или отъ него отказаться. Но время не терпитъ; Леди Овлей можетъ придти; можетъ растолковать въ дурную сторону… Генріетта беретъ письмо изъ рукъ Жоржа; трепещетъ, боится распечатать, и наконецъ сослезами на глазахъ читаетъ выраженія любви, столь нѣжно раздѣляемой. Склонивши голову на обѣ руки, она разсуждаетъ, какія мѣры предпринять должно въ столь затруднительныхъ обстоятельствахъ. Едуардъ требуетъ отвѣта, и требуетъ неотступно. Генріетта долго колеблется наконецъ рѣшается, пишетъ и отдаетъ письмо вѣрному посланнику, которому признательность подвязываетъ крылья.
Жоржъ еще до наступленія ночи прибѣгаетъ въ замокъ нетерпѣливо ожидающаго Едуарда. «Какъ!» восклицаетъ Мельвиль: «отвѣтъ отъ Генріетты и такъ скоро!» Ему неприятно было, что Генpіетта съ такою поспѣшностію соглашается раздѣлять его чувства. Его воображеніе, облекши любимый предметъ всѣми прелестями, незабыло придать ему и всѣ добродѣтели. Еслибъ Генріетта не отвѣчала, то поступокъ ея показался бы ему жестокимъ; но теперь Генріетта склоняется на неотступныя требованія, на прозьбы краснорѣчивыя и самыя убѣдительныя, она написала отвѣтъ, котораго непремѣнно отъ нее желали: и Едуардъ почитаетъ сей поступокъ легкомысленнымъ! Какихъ нѣтъ странностей въ сердцѣ человѣческомъ! Но сіи мнимыя странности происходятъ отъ нѣжной разборчивости чувствъ своихъ, разборчивости, которая и въ шумѣ страстей подаетъ свой голосъ. Онъ распечатываетъ письмо Генріетты, неиначе какъ съ смущеніемъ и боязнію. Каковожъ было его изумленіе, когда онъ нашелъ въ немъ слѣдующія немногія строки:
«Милостивый государь! Я дочь почтеннаго Вильсона, которой былъ нѣкогда искреннѣйшимъ другомъ вашего родителя. Генріетта Вильсонъ.»
Едуардъ приводитъ себѣ на память, что въ письмѣ въ Миссъ Генріеттѣ говорилъ онъ единственно о любви своей. Такой простой, короткой, благородной и приличной отвѣтъ возбудилъ въ немъ еще большее удивленіе къ Генріеттѣ и возвратилъ ему его счастіе.
По приѣздѣ изъ чужихъ краевъ въ Англію, онъ не имѣлъ еще времени перечитать бумагъ, оставшихся послѣ его родителя. Въ тужъ минуту онъ рѣшился пересмотрѣть ихъ и просидѣть всю ночь надъ ними. Я найду письма покойнаго Вильсона, думаетъ Едуардъ, узнаю въ нихъ отца моей любезной, и несомнѣваюсь, что въ сихъ дружескихъ письмахъ упоминается о милой Генріеттѣ.
И нетеряя времени онъ принимается за работу, которая становится для него приятнѣйшимъ наслажденіемъ. Вильсонъ былъ человѣкъ весьма умный и съ отличными познаніями. При столь блестящихъ качествахъ онъ имѣлъ душу благородную и возвышенную. Едуардъ не могъ не полюбить сочинителя краснорѣчивыхъ писемъ, дышущихъ добродѣтелью, не могъ не удивляться прекрасному Аддисоновскому слогу. Часто и почти въ каждомъ письмѣ Вильсонъ говоритъ о своей дочери; входитъ во всѣ подробности ея воспитанія, обнаруживаетъ свою радость, свою гордость родительскую, упоминая о томъ, какъ хорошо Генріетта понимаетъ нѣжный попеченія о образованій ея разума и сердца.
Въ собраніи сей переписки находитъ онъ приложенную за подписаніемъ Лорда Мельвиля бумагу, весьма важную для Генріетты. Едуардъ кладетъ ее въ свою записную книжку, и на другой же день, въ десять часовъ по утру, отправляется къ Леди Оклей.
Генріетта и Едуардъ провели ночь въ сильныхъ душевныхъ движеніяхъ; но и для Леди Маріи была она весьма безпокойною, только по другой причинѣ. Душевные недуги рѣдко нарушали ея спокойствіе; за то уже тѣлеснымъ немощамъ она была подвержена какъ и прочіе обитатели подлуннаго міра. На канунѣ, по неосторожности своей, она вздумала прогуляться на свѣжемъ воздухѣ при захожденіи солнца, имѣла несчастіе простудиться и цѣлую ночь не могла сомкнуть глазъ отъ зубной боли. Въ пять часовъ по утру послали въ ближній городъ за зубнымъ лѣкаремъ, которой приѣхалъ съ великою пспѣшностію, тщательно осмотрѣлъ больную и произнесъ рѣшительной приговоръ свой. Надлежало выдернуть зубъ, причинявшій столь несносную боль. Леди Маріи другаго средства небыло. Сей приговоръ ввергаетъ ее въ ужасныя муки страха. Леди увѣряетъ, что не рѣшится подвергнуть себя операціи до тѣхъ поръ, пока не увидитъ, можно ли вытерпѣть ее. Она зоветъ свою любимую горничную. «Моя дорогая, мистриссъ Пимпъ! прошу тебя ради самаго Бога; заклинаю твоею ко мнѣ привязанностію, будь ты мнѣ мать родная и дай y себя выдернуть зубъ; чтобы я могла увидѣть, какъ дѣлается ета мудреная операція!» Но мистриссъ Пимпъ вовсе неимѣла желанія такимъ образомъ доказывать леди Маріи свое усердіе и признательность. Она сказала на отрѣзъ, что принялась въ домъ къ Леди совсѣмъ не для того, чтобы давать для пробы рвать у себя здоровые зубы.
Всѣ служащіе въ домѣ были поочередно призываемы, и ни одинъ не соглашался безчеловѣчно подвергнуть себя такому опыту, каждой, не нарушая впрочемъ должнаго почтенія, отвѣчалъ, что ему самому нужны зубы, для того чтобъ ѣсть хлѣбъ Ея Превосходительства. Бѣдная Леди Марія, видя, что всѣ оставляютъ ее, обращается къ Миссъ Вильсонъ и говоритъ ей, проливая горькія слезы: «Любезная Миссъ Генріетта! ради дружбы насъ соединяющей? ради всѣхъ благодѣяній, которыя мною на тебя излиты, ради всего того, чего я тебѣ желаю и что впредь намѣрена для тебя сдѣлать, сжалься надо мною! Не слѣдуй примѣру этихъ тварей, не знающихъ благодарности; исполни, моя милая, ету мою прозьбу. Вотъ лѣкарь увѣряетъ, что отъ этого не бываетъ никакой боли. Миссъ! Миссъ! будь моимъ ангеломъ хранителемъ; покажи вновь симъ опытомъ свою ко мнѣ дружбу и доброту своего сердца!» Миссъ Вильсонъ чувствуетъ жалость и забываетъ недостойные съ нею поступки Леди Маріи; она думаетъ о долгѣ признательности, видя страждущую свою покровительницу; несмотря на ужасъ, возбуждаемый одною мыслію о сей жестокой операціи, она колеблется и почти хочетъ уже согласиться на столь неотступныя прозьбы, какъ вдругъ отворяется дверь съ великимъ шумомъ и даетъ видѣть Едуарда. Леди Оклей испускаетъ вопль изумленія и ужаса; Миссъ Вильсонъ едва не упала въ обморокъ. Сиръ Едуардъ, примѣтивъ крайнее смятеніе Генріетты, бѣжитъ къ ней и говоритъ растроганнымъ голосомъ: «успокойтесь, любезная Миссъ! я прискакалъ сюда исторгнуть васъ изъ рукъ етой женщины, которой варварской самолюбіе столь безчеловѣчнымъ образомъ употребляетъ во зло вашу кротость и признательность. Я перечиталъ всю переписку моего покойнаго родителя съ вашимъ, любезная Генріетта, и нашелъ бумагу весьма важную для вашего спокойства и для моего благополучія.» При сихъ словахъ онъ вынимаетъ таинственную бумагу и читаетъ въ слухъ:
«Я получилъ отъ моего любезнаго Друга, Господина Вильсона, двадцать тысячь фунтовъ стерлинговъ, находясь нѣкогда въ несчастныхъ обстоятельствахъ. Вильсонъ не имѣетъ никакого на то письменнаго вида. Я столько любилъ его, что стыдился предложить ему росписку, полагаясь на довѣренность его къ чести моей и дружбѣ. Если я умру прежде его, въ такомъ случаѣ завѣщаю сыну моему уплатить сей священный долгъ. Завѣщаю ему сверхъ того, какъ прекраснѣйшій изъ всѣхъ даровъ моихъ, признательность къ почтеннѣйшему, наилучшему изъ смертныхъ: да любитъ онъ, да почитаетъ Вильсона какъ втораго отца своего! Сынъ мой долженъ дѣлать для него все то, что для меня бы сдѣлалъ; и ежели онъ захочетъ соединить судьбу свою съ женщиною, имѣющею всѣ добродѣтели и всѣ приятности своего пола, то пусть женится на Генріеттѣ Вильсонъ. Съ сею надеждою вхожу въ могилу, и пишу послѣднія строки сіи для показанія сыну моему его обязанностей и пути къ благополучной жизни.»
Дѣвица Вильсонъ несмѣетъ говорить, не будучи увѣрена въ себѣ, на яву ли она слышала, что было читано. Она улыбается и проливаетъ слезы. Леди Марія ходитъ по комнатѣ, жалуется на зубную боль свою тѣмъ, которые не могутъ ее слушать, наконецъ съ досадою убѣгаетъ. Тогда Сиръ Едуардъ, взявши руку Генріетты обѣими своими, сказалъ съ нѣжностію: «Любезная Генріетта! вы слышали изъявленіе послѣдней воли моего родителя; отъ васъ однѣхъ зависитъ мое повиновеніе. Одно слово изъ устъ вашихъ Генріетта — и желанія нѣжнѣйшаго отца будутъ исполнены. Миссъ Вильсонъ отвѣчаетъ дрожащимъ голосомъ: — Могу ли не повиноваться волѣ вашего родителя, когда я исполняла все, что моему было угодно?»
Въ то самое время услышали стукъ ѣдущей по двору кареты. «Ето Леди Макфильдъ» говоритъ Едуардъ: «моя тетка, которая гостятъ у меня уже три дни. Сего дня поутру я ей во всемъ открылся и она теперь приѣхала за вами. И такъ поѣдемъ, любезная Генріетта! Вы будете жить съ нею до того времени, пока бракъ не утвердитъ на вѣки нашего благополучія.»
Генріетта соглашается на предложеніе Едуарда и на неотступныя убѣжденія Леди Макфильдъ, она желаетъ напередъ видѣть Леди Марію, желаетъ поблагодарить ее; но Леди Марія, запершись въ комнатѣ, кричитъ, что она не хочетъ ни съ кѣмъ прощаться, и что отъ прощанья еще пуще заболятъ зубы.
Черезъ нѣсколько дней Миссъ Генріетту стали называть Леди Мельвиль. Внезапно перешедши отъ бѣдности къ богатству, она вовсе не перемѣнила своего нрава; ея супругъ, ея сосѣди, бѣдные и богатые, всегда находили въ ней кроткую, добрую, любезную дѣвицу Вильсонъ.
А Леди Оклей? Леди Оклей и теперь еще толкуетъ всякому, кто только имѣетъ охоту ее слушать, какихъ трудовъ стоило ей просватать Генріетту Вильсонъ за Едуарда Мельвиля.