К. К. Арсеньевъ.[править]
Свобода совѣсти и вѣротерпимость[править]
ПОЛЕМИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.[править]
Въ корреспонденціи изъ Риги, появившейся, въ 1893 г., въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ», изобличаются два великія зла: богослуженіе для дѣтей-лютеранъ («Kindergottesdienst») и приготовленіе къ конфирмаціи. «Богослуженіе для дѣтей, — по словамъ корреспондента, — совершенно новое явленіе въ краѣ. Оно постепенно развилось въ воскресную школу, даже съ дѣтскою библіотекой, конечно нѣмецкою и преимущественно свѣтскаго содержанія; между книгами, выдаваемыми дѣтямъ, посѣщающимъ Kindergottesdienst, нерѣдко попадаются разсказы о франко-прусской войнѣ, разсказы Гофмана, всевозможныя путешествія и т. п. Функціонируетъ эта тайная воскресная школа рьяно; хотя, собственно въ смыслѣ обученія, она ничего не даетъ, но зато проводитъ въ народъ свои завѣтныя идеи и нѣмецкій языкъ, чѣмъ, конечно, тормазитъ дѣло школьной реформы. Kindergottesdienst происходитъ въ слѣдующемъ порядкѣ. Послѣ пѣнія хорала, пасторъ прочитываетъ событіе изъ священной исторіи; затѣмъ дѣти раздѣляются на отдѣльныя группы въ 5—15 человѣкъ; группы эти становятся подъ „началъ“ учительницъ изъ мѣстныхъ благородныхъ дамъ и дѣвицъ, конечно, никѣмъ не утвержденныхъ въ званіи учительницъ, но выбранныхъ пасторомъ и, само собою разумѣется, „благонадежныхъ“; обязанность этихъ учительницъ — подробно толковать дѣтямъ о прочитанномъ пасторомъ событіи. Дѣти по большей части разсѣянно внимаютъ глаголамъ вдохновенныхъ и распинающихся истолковательницъ священнаго писанія. Во время обученія въ киркѣ стоятъ шумъ и гамъ отъ дѣтскихъ разговоровъ и отъ горячихъ объясненій ретивыхъ учительницъ. Затѣмъ учительницы, по окончаніи объясненія, приступаютъ къ спрашиванію дѣтей. Въ концѣ пасторъ дѣлаетъ дѣтямъ общее разъясненіе прочитаннаго, какъ бы резюмируя уроки непризнанныхъ учительницъ. Затѣмъ слѣдуютъ хоралъ и роспускъ дѣтей. Kindergottesdienst или, вѣрнѣе, воскресная школа, продолжается болѣе часа». За этимъ описаніемъ слѣдуютъ обвинительные пункты: Kindergottesdienst признается незаконнымъ, непредусмотрѣннымъ правилами лютеранской церкви, преслѣдующимъ политическія (!) и націоналистическія цѣли, вредно отзывающимся на дѣлѣ низшаго школьнаго образованія, распространяющимъ нѣмецкій языкъ и идеи… Вѣрный девизу: «усердіе все превозмогаетъ», корреспондентъ не замѣчаетъ противорѣчій, которыми испещрено его «обличеніе». Онъ выставляетъ Kindergottesdienst чѣмъ-то въ родѣ политическаго митинга — и вмѣстѣ съ тѣмъ констатируетъ «разсѣянность» дѣтей, «шумъ и гамъ дѣтскихъ разговоровъ». Онъ говоритъ о Kindergottesdienst, какъ о тайной воскресной школѣ, — а между тѣмъ самъ, нѣсколькими строками раньше, сообщаетъ, что о времени его и мѣстѣ печатаются объявленія въ газетахъ. Да и что это за школа, въ которой ничему не учатъ, въ которой все сводится къ болѣе подробному толкованію разсказа изъ священной исторіи, прочитаннаго передъ тѣмъ съ церковной каѳедры? Съ которыхъ поръ въ церкви нельзя говорить о церковныхъ предметахъ, хотя бы и въ такой формѣ, которая прямо не предписана церковнымъ уставомъ? Съ которыхъ поръ «распространеніе нѣмецкаго языка», преподаваемаго во всѣхъ нашихъ среднихъ школахъ, составляетъ нарушеніе закона? Что это за пропаганда нѣмецкихъ идей, совершаемая публично и обращающаяся къ малолѣтнимъ? Что это за политическія цѣли, осуществляемыя дѣвицами и дамами въ бесѣдѣ съ дѣтьми о событіяхъ библейской или евангельской исторіи?.. Нѣчто въ родѣ «дѣтскаго богослуженія» совершается, сколько намъ извѣстно, и въ петербургскихъ лютеранскихъ церквахъ, не возбуждая никакихъ подозрѣній и нареканій. Такія подозрѣнія могли возникнуть только въ нездоровой атмосферѣ, насыщенной мелкимъ недоброжелательствомъ и узкимъ націонализмомъ.
«Вторымъ тормазомъ въ дѣлѣ школьной реформы, — продолжаетъ корреспондентъ московской газеты, — являются приготовленія къ конфирмаціи (Konfirmationsunterricht), продолжающіяся отъ четырехъ до восьми недѣль (курсивъ въ подлинникѣ) и производящіяся у приходскихъ пасторовъ (при закрытыхъ дверяхъ). Такъ установилъ законодатель въ 1832-мъ году, когда школьное обученіе еще не было такъ распространено, какъ теперь, и когда, поэтому, приходилось огромную массу населенія обучать въ теченіе этихъ 4—8 недѣль не только истинамъ вѣры, но и чтенію Библіи. Нынѣ дѣло народнаго образованія стоитъ уже совсѣмъ иначе: лютеранская масса грамотна и имѣетъ много училищъ, низшихъ и среднихъ, гдѣ преподается законъ Божій. Пасторы стараются увѣрить, что на курсахъ приготовленія къ конфирмаціи молодежь искренно раскаивается въ своихъ грѣхахъ, укрѣпляется въ вѣрѣ и получаетъ указанія и напутствія для всей послѣдующей самостоятельной жизни. Но все это усвоивается учащимися въ школѣ, и гораздо основательнѣе, чѣмъ на конфирмаціонныхъ курсахъ. Эти курсы нужны для мальчиковъ и дѣвочекъ, не прошедшихъ никакой школы или прошедшихъ одну только начальную; но для учащихся въ городскихъ и среднихъ учебныхъ заведеніяхъ они совершенно излишни и даже вредны. Многимъ ученикамъ посѣщеніе курсовъ обходится очень дорого; многіе теряютъ здоровье, такъ какъ должны работать вдвое больше противъ обыкновеннаго, нелегкаго школьнаго труда. Свидѣтельства законоучителя школы, пастора, о религіозно-нравственной зрѣлости учащагося было бы совершенно достаточно пастору прихода для конфирмированія этого учащагося; благодаря этому учащійся не терялъ бы ни здоровья, ни времени. Но что за дѣло до этого нашимъ пасторамъ? Лишь бы дѣти усвоили ихъ науку, а тамъ — все равно что будетъ. Приходскіе пасторы еще и потому дорожатъ конфирмаціонными курсами, что это доставляетъ имъ изрядный доходъ; конфирмаціонные курсы — своего рода синекура, которою вообще изобиловала и здѣшняя жизнь, и здѣшняя школа». И здѣсь, опять-таки, бросаются въ глаза явныя противорѣчія аргументаціи. «Дѣтское богослуженіе» авторъ считаетъ подлежащимъ отмѣнѣ, такъ какъ оно не предусмотрѣно церковнымъ уставомъ, а конфирмаціонные курсы — хотя они установлены закономъ. Конфирмаціонные курсы выставляются въ одно и то же время излишними, какъ повтореніе пройденнаго въ школѣ, и крайне трудными — слѣдовательно дающими слушателямъ что-нибудь новое, имъ до тѣхъ поръ неизвѣстное… Кто имѣлъ случай встрѣчаться съ лютеранами, тотъ знаетъ, какую роль играетъ въ ихъ жизни именно приготовленіе къ конфирмаціи. Оно остается навсегда однимъ изъ лучшихъ ихъ воспоминаній; оно вооружаетъ ихъ добрыми намѣреніями, не всегда, конечно, исполняемыми, но все же не проходящими безслѣдно. Зачѣмъ же колебать обычай, освященный церковью и дорогой для ея членовъ? Заботливость о здоровьѣ и времени учениковъ здѣсь, разумѣется, ни при чемъ; все дѣло въ томъ, чтобы подорвать общеніе между пасторами и прихожанами, чтобы поставить на мѣсто живой бесѣды формализмъ школьнаго обученія. Не нужно, чтобы молодежь усвоивала пасторскую науку, не нужно, чтобы она оставалась по нѣскольку недѣль сряду подъ непосредственнымъ дѣйствіемъ пасторскаго слова. Четыре недѣли, восемь недѣль — какой безконечный срокъ, какой безграничный просторъ для вліянія, особенно если припомнить, что преподаваніе происходитъ при закрытыхъ дверяхъ!.. Подобные страхи были бы только смѣшны и нелѣпы, еслибы за ними не скрывалось посягательство на свободу вѣроученія, исповѣдуемаго десятками тысячъ русскихъ гражданъ. Стыдно становится за печать, погрязшую въ мелочной подозрительности, потерявшую, въ вѣчной травлѣ всего «чужого», всякое чувство сдержанности и мѣры.
Отличительная черта «усердія», печальные образцы котораго мы только-что показали — крайняя нетерпимость не къ однимъ лишь прямымъ противникамъ, но и къ недостаточно ревностнымъ союзникамъ. Рѣдкой, даже въ наше время, степени виртуозности достигъ, въ этомъ отношеніи, г. Владиміровъ (А. П.), въ статьѣ: «О положеніи православія въ сѣверо-западномъ краѣ», напечатанной въ «Русскомъ Обозрѣніи». Указавъ на упадокъ Виленскаго свято-духовского православнаго братства, авторъ продолжаетъ: «настоящее число братчиковъ весьма ограничено. Перечитывая ихъ списокъ, вы видите, что въ немъ нѣтъ многихъ, которымъ странно не быть. Напрасно братство зазываетъ къ себѣ Виленскихъ русскихъ людей: они нейдутъ въ него. Такъ напримѣръ, въ прошломъ году братство приглашало чиновъ одного обширнаго вѣдомства въ Вильнѣ въ число своихъ братчиковъ, и получило короткій отвѣтъ отъ предсѣдательствующаго, что желающихъ не оказалось. Другіе, вступая въ братство по долгу своего служебнаго положенія, дѣлаютъ въ него такіе взносы, что за нихъ вчужѣ приходится краснѣть. Такъ, въ спискѣ братчиковъ за 1890 г. значится дѣйствительный статскій совѣтникъ, занимающій въ Вильнѣ крупную административную должность и получающій не менѣе 4 тысячъ жалованья, внесшій ежегоднаго добровольнаго взноса полтинникъ! Любопытствующіе могутъ узнать имя этого достойнаго русскаго человѣка, съ его чиномъ и должностью, въ отчетѣ братства за 1890 г. Случись это при Муравьевѣ, онъ былъ бы выпровоженъ изъ Вильны, какъ оскорбляющій братство и позорящій русское имя». Это — своего рода геркулесовы столпы, дальше которыхъ идти уже некуда. Указаніе на «виновнаго» (вполнѣ опредѣленное для того, кто захочетъ навести справку въ отчетѣ братства) сопровождается точнымъ опредѣленіемъ кары, которая должна его постигнуть. Рьяный доброволецъ репрессіи не видитъ, что тяжкимъ оскорбленіемъ для братства — гораздо болѣе тяжкимъ, чѣмъ взносъ 50 коп., — является стремленіе пополнять его ряды и средства съ помощью страха. Хорошо было бы общество, девизомъ котораго служило бы: compelle intrare! Хороши были бы тѣ члены, которые примкнули бы къ нему изъ боязни потерять или испортить свое «служебное положеніе»! Къ числу служебныхъ обязанностей вступленіе въ частное общество, хотя бы и покровительствуемое властью, ни въ какомъ случаѣ принадлежать не можетъ. Чтобы сдѣлаться членомъ общества, нужно сочувствовать не только его цѣлямъ, но и его образу дѣйствій, его пріемамъ, его составу. Это сочувствіе подсказывается не должностью, которую занимаешь, а личными взглядами, не зависящими отъ цвѣта вице-мундира, и знакомствомъ съ дѣятельностью общества. Нѣтъ, поэтому, такихъ должностныхъ лицъ, имена которыхъ странно было бы не видѣть въ спискахъ того или другого общества; странность — чтобы не сказать болѣе — вся на сторонѣ тѣхъ, которые возводятъ въ систему оффиціальное или оффиціозное лицемѣріе… Вмѣсто того, чтобы взывать къ административнымъ громамъ, автору обличительной статьи слѣдовало бы присмотрѣться поближе къ значенію фактовъ, имъ самимъ приводимыхъ. Онъ самъ признаетъ, что «внутренняя дѣятельность братства плоха, мало-энергична», что даже «общія торжественныя его собранія, бывающія одинъ разъ въ году, плохи, не интересны, не привлекательны, не представительны». Послѣдовательно ли, затѣмъ, негодовать на тѣхъ, кто уклоняется отъ вступленія въ такое братство? Не лучше ли устранить безспорные его недостатки, а не разсчитывать на вмѣшательство «внѣшней превосходящей силы»?.. Кромѣ членовъ «по-неволѣ», усердный не по разуму защитникъ братства хотѣлъ бы присоединить къ нему, также по-неволѣ, цѣлое общество. Въ Вильнѣ существуетъ общество «Доброхотной копѣйки», устроившее домъ для бѣдныхъ и «домъ милосердія», съ учебными мастерскими, сиротскимъ отдѣленіемъ, рукодѣльнымъ классомъ для дѣвочекъ, богадѣльней и дешевыми квартирами. Оно имѣетъ болѣе 100 членовъ, 32 тыс. основного капитала, около 20 тыс. годового дохода и расхода. Вотъ это-то общество авторъ статьи, ни мало не сомнѣваясь, предлагаетъ… присоединить къ свято-духовскому братству. Такой упрощенный способъ обогащенія одного общества на счетъ другого не одобряется, сколько намъ извѣстно, ни государственнымъ, ни гражданскимъ правомъ. Онъ очень близко! подходилъ бы къ конфискаціи, которая — даже тамъ, гдѣ она еще существуетъ — является исключительно послѣдствіемъ политическаго преступленія. Ни въ чемъ подобномъ общество «Доброхотной копѣйки» не обвиняется: въ его пассивъ ставится только его пристрастіе къ польской народности и къ католичеству. Допустимъ, что оно дѣйствительно помогаетъ однимъ католикамъ[1], прежде чѣмъ осуждать его за это, нужно было бы опредѣлить, изъ какихъ источниковъ составились и продолжаютъ пополняться его средства? Если главными жертвователями были и продолжаютъ быть католики, то неудивительно, что и помощь оказывается преимущественно ихъ единовѣрцамъ, Великодушнѣе, конечно, было бы помогать всѣмъ и каждому, безъ различія религіи — но развѣ можно требовать великодушія и карать его отсутствіе? Всего курьезнѣе то, что авторъ статьи провозглашаетъ себя твердымъ сторонникомъ свободы совѣсти и, безъ сомнѣнія, самъ этому вѣритъ: до такой степени помутилось у насъ, въ послѣднее время, понятіе о религіозной свободѣ!.. Статья г. Владимірова появилась, очевидно, во-время: ее не только читаютъ — ее хвалятъ. «Новое Время», выписавъ изъ нея разсказъ о полтинникѣ, удостоиваетъ ее слѣдующей аттестаціей: «вообще въ статьѣ г. Владимірова встрѣчается множество цѣнныхъ свѣдѣній и указаній всякаго рода». Эта похвала — такой же «признакъ времени», какъ и самая статья г. Владимірова.
По истинѣ невѣроятными выходками преисполнена статья г. Дурново: «Колонизація Россіи иностранцами», помѣщенная, въ 1893 г. въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ». Начинается она съ указанія на быстрый ростъ польскаго землевладѣнія въ Краснинскомъ уѣздѣ, Смоленской губерніи. Половина частновладѣльческихъ земель, если вѣрить г. Дурново, перешла здѣсь въ руки поляковъ-католиковъ, которые, «въ виду ограниченія ихъ правъ землевладѣнія въ западномъ краѣ и обязательства продать принадлежавшія имъ тамъ земли въ извѣстный срокъ, подались не къ западу, въ этнографическую Польшу, какъ этого, повидимому, ожидало правительство, а къ востоку, и массой набросились на пограничные съ Витебскою и Могилевскою губерніями уѣзды губерніи Смоленской, преимущественно на Краснинскій, какъ наилучшій изъ нихъ. Послѣдствіемъ этого было такое повышеніе земельныхъ цѣнъ въ Краснинскомъ уѣздѣ, искусственное поднятіе ихъ до такихъ цифръ (до 70—90 р. за десятину), которыя сдѣлали покупку земель совершенно недоступною для лицъ русскаго происхожденія, не находящихся въ тѣхъ исключительныхъ условіяхъ, въ которыхъ стоятъ поляки. Лица, явившіяся такимъ образомъ водворителями польскаго землевладѣнія въ коренной русской губерніи — не какіе-либо захудалые или оскудѣлые представители польщизны. Это, въ большинствѣ[2], люди независимые, состоятельные и денежные, хозяева дѣльные, земледѣліе ведущіе хорошо и въ разсчетахъ совершенно вѣрные… Понятно, что помѣщикъ-полякъ, вынужденный, по политическимъ причинамъ, покинуть родной ему западный край, неохотно переселяется въ мало знакомое ему Привислинье и стремится перебраться въ такую мѣстность, гдѣ условія хозяйства, качества почвы, свойства, климата, привычки и бытъ населенія приблизительно одинаковы съ тою полосой, въ которой онъ хозяйствовалъ раньше и которую вынужденъ покинуть. Такою мѣстностью и представляются, прежде всего, пограничные уѣзды Смоленской губерніи. И еще благо было бы, еслибы этой цѣной достигалось дѣйствительное обрусеніе бѣлорусскихъ губерній, очищеніе ихъ отъ польскаго элемента, еслибъ эти губерніи покрывались вновь пріобрѣтаемыми русскими усадьбами, такъ что происходила бы только географическая перетасовка землевладѣнія русскаго и польскаго. Въ такомъ случаѣ вновь водворившіеся въ Смоленской губерніи поляки оказывались бы географически сзади, русскаго населенія, отдаленными отъ своего базиса. Но извѣстія, идущія изъ сѣверо-западнаго края, не оставляютъ сомнѣнія, что русское частное землевладѣніе въ его бѣлорусской полосѣ далеко не усиливается въ такой же степени, какъ польское землевладѣніе въ Краснинскомъ уѣздѣ. Повсюду, гдѣ можно, постановленія закона о прекращеніи польскаго землевладѣнія обходятся фиктивными сдѣлками, при помощи подставныхъ лицъ, а въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ имѣніе все-таки уходитъ изъ польскихъ рукъ, оно, благодаря отсутствію и небрежности новыхъ русскихъ владѣльцевъ, оказывается въ дѣйствительномъ распоряженіи все того же польскаго элемента, но только изъ мѣстной мелкой шляхты, чиновниковъ или такъ называемыхъ оффиціалистовъ, и это явленіе до такой степени общее, что, съ уходомъ польскаго крупнаго землевладѣнія, лишь тѣмъ большій просторъ получается для остающихся въ краѣ менѣе состоятельныхъ и родовитыхъ слоевъ Польщизны, которые будутъ расти и множиться, на этомъ просторѣ, въ духѣ той же польской справы». Нарисовавъ такую картину, г. Дурново переходитъ къ разсужденіямъ о необходимости ударить въ самый корень, чтобы «поразить и обезсилить извѣстный политическій элементъ». Эту необходимость онъ подтверждаетъ историческими примѣрами, изъ которыхъ мы приведемъ только одинъ, наиболѣе характерный: «не Варѳоломеевская ночь, не казни и не конфискаціи Ришелье сломили силу протестантизма во Франціи и сохранили ей ея внутреннее народное единство, а отмѣна Нантскаго эдикта, ударившая протестантство во Франціи подъ корень, создавшая для большинства гугенотовъ нравственную невозможность оставаться во Франціи, заставившая ихъ эмигрировать, то-есть потерять почву и связь съ нею». Итакъ, въ борьбѣ съ «извѣстнымъ элементомъ» нужны не полу-мѣры, а настоящія мѣры, «какихъ не было принято со времени возсоединенія уніатовъ. Католики-поляки должны быть поставлены на всемъ пространствѣ девяти западныхъ губерній въ такое положеніе, чтобъ они вынуждены были выселиться изъ края. Съ этою цѣлью должно быть прежде всего воспрещено (и твердо проведено въ жизнь это запрещеніе) — лицамъ неправославнаго вѣроисповѣданія не только пріобрѣтеніе, но и арендованіе земель въ краѣ, а также управленіе имѣніями. Изъ рукъ поляковъ прежде всего должна быть окончательно и безповоротно изъята почва. Исключенія въ этомъ отношеніи могутъ быть сдѣланы лишь для католическаго населенія литовскихъ губерній и литовскаго происхожденія. Затѣмъ, разъ бѣлорусскія губерніи будутъ очищены отъ польскаго элемента, для интересовъ Россіи будетъ уже безразлично, куда станутъ выселяться поляки — на западъ или на востокъ, въ великорусскія мѣстности. Находясь во внутреннихъ губерніяхъ, поляки, въ концѣ концовъ, по необходимости обрусѣютъ и занимаемыя ими мѣстности не сдѣлаются уже, какъ это случилось въ Краснинскомъ уѣздѣ, передовыми поселеніями польщизны и окраинами „Польской Руси“. Тогда останется только одно — замѣна иностранныхъ прозвищъ русскими родовыми именами, согласно обычаю, существовавшему нѣкогда въ московской Руси».
Эти длинныя выписки изъ статьи г. Дурново были необходимы, чтобы дать ясное понятіе о томъ, до чего договариваются наши псевдо-патріоты. Поразительно, прежде всего, ихъ ослѣпленіе. Они не видятъ, что вся аргументація ихъ — рядъ противорѣчій, что въ основныхъ ихъ посылкахъ — лучшее опроверженіе ихъ выводовъ. Въ глазахъ всякаго сколько-нибудь безпристрастнаго и понятливаго читателя несомнѣнно доказанными, послѣ прочтенія статьи г. Дурново, являются только два положенія: 1) польское землевладѣніе, стѣсненное въ западномъ краѣ, не можетъ не распространяться на востокъ, и 2) стѣсненія, которыми вызвано это распространеніе, рѣшительно не достигаютъ своей цѣли. Въ самомъ дѣлѣ, люди «состоятельные, независимые, денежные», «дѣльные хозяева», привыкшіе работать при извѣстныхъ климатическихъ, почвенныхъ и экономическихъ условіяхъ, не могутъ не искать для своей дѣятельности, насильственно прерванной въ одномъ мѣстѣ, другой, аналогичной обстановки. Какъ русскіе подданные (въ этомъ качествѣ не откажетъ польскимъ уроженцамъ западнаго края и г. Дурново, хотя онъ и назвалъ свою статью: «Колонизація Россіи иностранцами»), они не могутъ даже допустить мысли, что совершенно законному и понятному ихъ желанію сдѣлаться землевладѣльцами въ мѣстности, свободной отъ политическаго табу, будутъ противопоставлены какія-либо подозрѣнія, грозящія новыми препятствіями. Нужно же имъ чѣмъ-нибудь заняться, къ чему-нибудь приложить свой капиталъ, свой трудъ, свои силы, свои знанія — тѣмъ болѣе нужно, что для нихъ до крайности затруднены многія другія отрасли дѣятельности (напр. государственная служба). Нѣтъ ни малѣйшаго основанія предполагать, что поляки, покупающіе имѣнія въ краснинскомъ уѣздѣ, находятся въ «какихъ-то исключительныхъ условіяхъ» (т. е. пользуются пособіемъ или кредитомъ изъ какого нибудь таинственнаго, подозрительнаго источника); они просто дѣйствуютъ по пословицѣ: рыба ищетъ гдѣ глубже, человѣкъ — гдѣ лучше. Прекратить ихъ своеобразный Drang nach Osten могло бы только устраненіе или ослабленіе стѣсненій, заставляющихъ ихъ разставаться съ ихъ роднымъ (по выраженію самого г. Дурново) западнымъ краемъ. Безрезультатность этихъ стѣсненій признаетъ, какъ мы уже видѣли, и г. Дурново — но выводитъ отсюда… необходимость новыхъ стѣсненій, болѣе радикальныхъ, не имѣющихъ ничего общаго съ ненавистными автору «полумѣрами». Даже нарочно трудно было бы придумать что-нибудь болѣе убійственное для его аргументаціи, чѣмъ ссылка на отмѣну Нантскаго эдикта. Дѣйствительно, эта правительственная мѣра заставила большинство французскихъ гугенотовъ «потерять почву и связь съ нею» — но что выиграла отъ того Франція, что выигралъ католицизмъ? «Народному единству» Франціи гугеноты не угрожали; начиная со второй четверти XVII-го вѣка они были такими же мирными членами государства, какъ и ихъ католическіе сограждане. Отвратительная политика Людовика XIV и его клерикальныхъ сеидовъ не только лишила Францію множества живыхъ, и свѣжихъ силъ, не только наложила неизгладимое пятно на французскую церковь, но и подготовила торжество стремленій, враждебныхъ всему церковному. Да, отмѣна Нантскаго эдикта — какъ и изгнаніе мавровъ изъ Испаніи, на которое съ такимъ же правомъ и съ такимъ же успѣхомъ могъ бы сослаться г. Дурново — является великимъ историческимъ урокомъ: только этотъ урокъ преподаетъ совсѣмъ не то, что хотятъ извлечь изъ него наши подражатели ультрамонтанскихъ зилотовъ…
Религіозный фанатизмъ принадлежитъ, повидимому, къ числу тѣхъ страстей, которыя, какъ остатокъ давно прошедшаго, дремлютъ въ глубинѣ человѣческой души и пробуждаются, порою, съ поразительною силой. Не гарантируетъ отъ такихъ пробужденій ни одно исповѣданіе, не создаетъ противъ нихъ непреодолимаго оплота ни ростъ вѣротерпимости, ни общее смягченіе нравовъ. Они возможны въ самыхъ культурныхъ странахъ, хотя, конечно, степень ихъ вѣроятности и интенсивности обратно пропорціональна степени культуры. Если они не вызываются и не поощряются извнѣ, они относятся всецѣло къ области личной психологіи или, лучше сказать, психопатологіи; объясненія имъ можно искать только въ личныхъ свойствахъ изувѣра, въ болѣзненныхъ особенностяхъ его природы. Съ этой именно точки зрѣнія слѣдуетъ смотрѣть на «ковенское дѣло», надѣлавшее много шуму въ 1898 г. — дѣло ксендза Бѣлякевича, обвиняемаго въ истязаніи нѣсколькихъ женщинъ. Какъ ни возмутительны приписываемыя ему дѣйствія,[3] къ обобщеніямъ, неблагопріятнымъ для всей католической церкви въ Россіи или хотя бы для католическаго духовенства ковенской епархіи, они не даютъ никакого повода. Къ насилію, пыткамъ, лишенію свободы католическое духовенство, какъ сословіе, не прибѣгаетъ въ настоящее время даже въ тѣхъ государствахъ, гдѣ оно пользуется господствующимъ или вліятельнымъ положеніемъ; можно ли предположить, что оно дозволяетъ или допускаетъ ихъ тамъ, гдѣ къ нему относятся недовѣрчиво и подозрительно, гдѣ представители власти всѣ принадлежатъ къ другой церкви, гдѣ въ средѣ общества и печати довольно широко распространено нерасположеніе къ ксендзамъ и къ костелу? Можно ли предположить, что католическій епископъ или хотя бы настоятель костела смотрѣлъ сквозь пальцы на злодѣянія, прямо подходящія подъ дѣйствіе уголовнаго закона и грозящія скандальнымъ процессомъ? Одно изъ двухъ: или истязаніе «грѣшниковъ» входитъ въ кругъ дисциплинарныхъ мѣропріятій, рекомендуемыхъ или терпимыхъ католическою церковью — но въ такомъ случаѣ злоупотребленія этого рода давно сдѣлались бы извѣстными правительству и публикѣ; или оно противно обычаямъ и правиламъ этой церкви — и въ такомъ случаѣ отвѣтственность за него всецѣло падаетъ на фанатика, дѣйствовавшаго по собственному побужденію, безъ вѣдома своего начальства. Таковы указанія простого здраваго смысла — но само собою разумѣется, что они необязательны для реакціонной и ультранаціоналистической печати Она признаетъ, во-первыхъ, доказаннымъ, что побудительной причиной преступныхъ дѣйствій Бѣлякевича было «служеніе призраку Польши, культивированіе въ народѣ ненависти къ Россіи». Между тѣмъ, мотивы преступленія всего меньше поддаются опредѣленію на основаніи догадокъ. По мнѣнію епископа Паллюліона[4], Бѣлякевичъ систематически и страстно преслѣдовалъ незаконныя сожительства, все равно, съ православными или съ католиками. Съ этимъ мнѣніемъ согласенъ, повидимому, и прокуроръ ковенскаго окружного суда, не нашедшій въ дѣлѣ Бѣлякевича «ничего политическаго, никакихъ особенныхъ мотивовъ»… Несомнѣнна, далѣе, въ глазахъ усердствующей печати виновность іерархическихъ начальниковъ Бѣлякевича — виновность или прямая, если они знали о его преступныхъ дѣйствіяхъ, или косвенная, если они о нихъ не знали. «Если епископъ» — говорятъ «Московскія Вѣдомости» — «не зналъ о подвигахъ Бѣлякевича, то, значитъ, Бѣлякевичъ, свободный отъ всякаго контроля государственной власти, въ дѣйствительности остается столь же свободнымъ и отъ контроля своего епископа». То же самое разсужденіе повторяется и по отношенію къ папѣ, при чемъ рѣчь идетъ уже не объ одномъ ксендзѣ Бѣлякевичѣ, а о ксендзахъ во множественномъ числѣ, какъ будто бы истязаніе ксендзами своихъ прихожанъ представлялось чѣмъ-то общепринятымъ и зауряднымъ. Что такое, однако, контроль епископа надъ священниками и, тѣмъ болѣе, контроль папы надъ епископами? Очевидно — не что иное, какъ наблюденіе за исполненіемъ обязанностей, проистекающихъ изъ священнаго сана. Если священникъ проповѣдуетъ съ каѳедры ученіе, несогласное съ догматами церкви, если онъ нарушаетъ установленные ею обряды, если онъ открыто, не какъ частное лицо, а какъ служитель вѣры вторгается въ чуждую ей политическую область, если частная его жизнь служитъ предметомъ соблазна для вѣрующихъ, — это не можетъ и не должно оставаться, à la longue, неизвѣстнымъ его начальству; оно имѣетъ множество средствъ раскрыть истину и, раскрывъ ее, обязано принять соотвѣтствующія мѣры, подъ опасеніемъ упрекавъ «слабомѣсмотрѣніи» или въ бездѣйствіи власти. Совсѣмъ иное дѣло — проступки, совершаемые въ тайнѣ и одинаково противные какъ гражданскимъ, такъ и церковнымъ законамъ. Обнаруживать ихъ и возбуждать противъ виновнаго уголовное преслѣдованіе — задача свѣтской власти; духовное начальство отвѣтственно въ подобныхъ случаяхъ только тогда, когда оно, зная о преступленіи или рядѣ преступленій, ничего не предпринимало для ихъ предупрежденія и пресѣченія. Совершенно нелѣпо восклицать, какъ это дѣлаютъ «Московскія Вѣдомости»: «и мы принуждены признавать самостоятельность Бѣлякевича, его свободу дѣйствій во имя самостоятельности (католической) церкви»! Нисколько не принуждены, какъ это и показало самое арестованіе Бѣлякевича и привлеченіе его къ слѣдствію. Уваженіе къ самостоятельности иновѣрной церкви требуетъ только одного — примѣненія къ ея служителямъ общаго юридическаго начала: quilibet praesumitur bonus, donee probetur contrarium… Нельзя заподозривать настроеніе ксендза только потому, что онъ — ксендзъ; здѣсь, какъ и всегда, нужно, по извѣстному Щедринскому выраженію, «ожидать поступковъ». Когда «поступки», запрещенные закономъ, совершены и раскрыты, они должны повлечь за собою надлежащую кару; но даромъ предвидѣнія не обладаетъ никто, и принятіе мѣръ противъ будущаго преступника не входитъ въ кругъ обязанностей ни церковной, ни гражданской власти.
Если вѣрить корреспонденту «Новаго Времени», мѣстные представители суда и управленія отнеслись къ дѣлу Бѣлякевича далеко не одинаково. Прокуроръ ковенскаго окружнаго суда заявилъ корреспонденту, что обобщать дѣло Бѣлякевича, сваливать его вину на другихъ — нѣтъ рѣшительно никакихъ основаній, и что противъ ковенскихъ ксендзовъ вообще онъ, прокуроръ, ничего не имѣетъ. Должностныя лица административнаго вѣдомства (какія именно — этого изъ корреспонденціи не видно) держатся другого мнѣнія: они объясняютъ дѣйствія Бѣлякевича не только религіознымъ фанатизмомъ, но и ненавистью къ русскимъ, общею ему съ другими ксендзами и выражающеюся, между прочимъ, въ требованіи отъ прихожанъ знанія молитвъ не на родномъ ихъ языкѣ (жмудскомъ или литовскомъ), а непремѣнно на польскомъ. Интересы католицизма въ Ковенской губерніи, имѣющей, при 32 православныхъ церквахъ, 900 католическихъ костеловъ[5], ограждены, по мнѣнію этихъ лицъ, совершенно достаточно, и если ксендзы все-таки занимаютъ боевыя позиціи и прибѣгаютъ къ террору, то поступаютъ они такимъ образомъ въ интересахъ польской «ойчизны». «Католики и поляки» — говорилъ корреспонденту «одинъ изъ самыхъ видныхъ и опытныхъ администраторовъ края» — «между собою солидарны, евреи между собою солидарны, русскіе — нѣтъ. Когда судъ освободилъ Бѣлякевича подъ залогъ въ пять тысячъ рублей[6], эти 5 тысячъ были тотчасъ же собраны среди мѣстныхъ польскихъ помѣщиковъ и присяжныхъ повѣренныхъ; мы же никакъ не можемъ между собой столковаться». Признаемся откровенно: въ нашихъ глазахъ болѣе чѣмъ сомнительна или точность передачи словъ, сказанныхъ корреспонденту, или компетентность его собесѣдниковъ. Что общаго между вопросомъ о языкѣ, на которомъ должны быть читаемы молитвы, и вопросомъ о мотивахъ преступленія, въ которомъ обвиняется Бѣлякевичъ? Допустимъ, что многіе изъ числа ксендзовъ — не только поляки по происхожденію, но и польскіе патріоты по настроенію; слѣдуетъ ли отсюда, что они способны истязать женщинъ за близкія отношенія къ православнымъ или становиться сообщниками истязаній, зная о нихъ и ничего не дѣлая для ихъ прекращенія? Какимъ образомъ, съ другой стороны, можно ожидать отъ русскихъ, да еще, вдобавокъ, отъ русскихъ должностныхъ лицъ, такой же солидарности, какая существуетъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ въ средѣ поляковъ или евреевъ? Между людьми, подвергающимися однимъ и тѣмъ же ограниченіямъ, стѣсненіямъ или преслѣдованіямъ, естественно образуется внутренняя связь, проявляющаяся съ особенною силой, когда нужно отстоять, поддержать, защитить одного изъ нихъ. При извѣстныхъ условіяхъ это явленіе повторяется вездѣ и всегда, какія бы ни принимались противъ него принудительныя мѣры; съ улучшеніемъ условій оно исчезаетъ само собою. Понятно, что ничего подобнаго не бываетъ въ тѣхъ сферахъ, откуда исходятъ ограниченія и стѣсненія: здѣсь нѣтъ мѣста для развитія чувствъ, вызываемыхъ общимъ гнетомъ. Еще меньше можетъ идти рѣчь о солидарности, въ этомъ смыслѣ, между представителями различныхъ отраслей управленія. Каждое должностное лицо обязано дѣйствовать на основаніи закона, примѣняя его по своему крайнему разумѣнію, независимо отъ національности и вѣроисповѣданія тѣхъ лицъ, съ которыми оно имѣетъ дѣло. Если прокуроръ не видитъ въ дѣлѣ Бѣлякевича ничего другого, кромѣ единичной вспышки религіознаго фанатизма, а представитель администраціи — напр. полиціймейстеръ или чиновникъ особыхъ порученій — считаетъ его продуктомъ сословно-національныхъ тенденцій, то это не можетъ не отозваться на ихъ образѣ дѣйствій, и попытка установить между ними искусственное согласіе была бы равносильна требованію, чтобы одинъ изъ нихъ поступилъ вопреки своему убѣжденію… Едва ли, наконецъ, можно утверждать, что интересы католической религіи въ Ковенской губерніи «ограждены совершенно достаточно»; краснорѣчивымъ доказательствомъ противнаго служитъ всѣмъ памятное еще «крожское дѣло».
Газеты, поспѣшившія обратить процессъ Бѣлякевича въ орудіе своихъ специфическихъ стремленій, съ особеннымъ усердіемъ выводятъ изъ него заключеніе о необходимости преобразованія католическихъ духовныхъ семинарій. «Московскія Вѣдомости» ставятъ этотъ вопросъ прямо; корреспондентъ «Новаго Времени» подходитъ къ нему окольнымъ путемъ, напоминая, что изъ той же ковенской духовной семинаріи, въ которой воспитывался Бѣлякевичъ, вышелъ и шавельскій ксендзъ Рымейко (привлеченный къ административной отвѣтственности по поводу его образа дѣйствій при введеніи въ западномъ краѣ новаго порядка чтенія молитвъ иновѣрными воспитанниками учебныхъ заведеній). Весьма возможно, что въ положеніи католическихъ духовно-учебныхъ заведеній есть тѣ или другія аномаліи; но реформа, предпринятая подъ давленіемъ предвзятой, враждебной мысли, едва ли привела бы къ желанной цѣли. Объ учебномъ заведеніи нельзя судить по нѣсколькимъ отдѣльнымъ его ученикамъ — нельзя уже потому, что, кромѣ воспитанія, есть множество другихъ вліяній, обусловливающихъ развитіе юноши и въ стѣнахъ, и, тѣмъ болѣе, за стѣнами школы. Въ особенности рискованно возлагать на учебное заведеніе хотя бы небольшую долю отвѣтственности за такіе исключительные факты, какъ приписываемые Бѣлякевичу — факты, заставляющіе предполагать въ ихъ виновникѣ глубокую извращенность психическаго строя. О степени легкомыслія газетныхъ обличеній можно судить уже по сопоставленію именъ Бѣлякевича и Рымейко: Бѣлякевича, нарушившаго — если основательны взводимыя на него обвиненія — самыя элементарныя требованія гуманности и нравственности, и Рымейко, обнаружившаго только недостатокъ сдержанности и такта… «Увлеченія» обличителей идутъ, впрочемъ, еще дальше: одинъ изъ нихъ прямо требуетъ отчета о причинахъ снисхожденія, оказываемаго уже немало пострадавшему ксендзу Рымейко. «Я слышалъ» — съ такимъ замѣчаніемъ обратился корреспондентъ «Новаго Времени» къ епископу Паллюліону, — «что Рымейко, послѣ своего заточенія въ монастырѣ, не имѣлъ права занимать мѣсто въ ковенской епархіи, въ особенности же въ Шавляхъ». — «Но куда же мнѣ было его дѣть!» — воскликнулъ, въ отвѣтъ на это, епископъ. «Я представилъ его на филію, генералъ-губернаторъ мнѣ отказалъ; потомъ представилъ его въ викарные, и до сихъ поръ отвѣта не получилъ. Что же мнѣ съ нимъ дѣлать! Не умирать же ему съ голоду! Въ Шавляхъ у него осталось кое-какое хозяйство и книги, настоятель костела его кормитъ, ну, онъ и живетъ себѣ въ Шавляхъ. Мессу онъ служитъ, но въ процессіяхъ не участвуетъ и проповѣдей не говоритъ». При такихъ условіяхъ указаніе, въ газетной корреспонденціи, на неправильный образъ дѣйствій епископа по отношенію къ Рымейко должно быть названо по меньшей мѣрѣ невеликодушнымъ. Удостовѣряться въ точномъ исполненіи своихъ распоряженій администрація имѣетъ полную возможность и безъ содѣйствія печати…
Въ 1903 г., «Московскія Вѣдомости» напечатали діатрибу противъ религіозно-философскихъ собраній, происходившихъ, съ весны 1902 г., въ Петербургѣ, и противъ журнала («Новый Путь»), въ которомъ печатались протоколы этихъ собраній. Діатриба, какъ и слѣдовало ожидать, обратилась въ обвинительный актъ и закончилась призывомъ къ бдительности начальства. «Явились лукавые ревнители, которые желали бы совершенно устранить церковную власть. Правда, объ этой цѣли они пока благоразумно молчатъ… Нашлись отдѣльные представители церкви, которые сами поспѣшили, ради дешевой популярности, примкнуть къ интеллигентамъ, чтобы утвердить ихъ въ убѣжденіи, будто можно быть христіанами, не соблюдая правилъ и обрядовъ православной церкви и даже совершенно ее игнорируя. И вотъ, у насъ началась открытая проповѣдь безцерковнаго и даже антицерковнаго христіанства въ публичныхъ чтеніяхъ, газетныхъ статьяхъ и даже въ спеціальномъ, для сего созданномъ, противоцерковномъ журналѣ. Безпрепятственность этой пропаганды вводила многихъ вѣрующихъ въ соблазнъ, а многихъ и въ смущеніе»… Препятствія, преграды, запрещенія — вотъ, слѣдовательно, конечная цѣль «сообщенія», появившагося на страницахъ московской газеты. Не о возраженіяхъ она думаетъ, не о борьбѣ равнымъ оружіемъ, а о вмѣшательствѣ, устраняющемъ возможность борьбы. Собранія не были публичны, для участія въ нихъ необходимо было особое разрѣшеніе; но публичность, съ точки зрѣнія «Московскихъ Вѣдомостей», является обстоятельствомъ, увеличивающимъ вину — и онѣ приписываютъ ее религіозно-философскимъ собраніямъ. Правда, протоколы собраній печатались, въ послѣднее время, въ «Новомъ Пути», становясь, такимъ образомъ, достояніемъ гласности; но не слѣдуетъ забывать, что «Новый Путь» — журналъ подцензурный, а нѣкоторыя его страницы, судя по сдѣланныхъ къ нимъ дополненіямъ (Supplémenta), просматриваются какъ свѣтскою, такъ и духовною цензурою. Недостаточными подобныя гарантіи могутъ казаться только тѣмъ, чей идеалъ — внѣшнее единомысліе, обезпечиваемое вынужденнымъ молчаніемъ.
Присмотримся поближе къ пріемамъ наблюденія и обличенія, пускаемымъ въ ходъ «Московскими Вѣдомостями». Первый изъ нихъ — это «чтеніе въ мысляхъ». Устроителямъ религіозно-философскихъ собраній приписывается цѣль, о которой они «пока благоразумно молчатъ» и которую, слѣдовательно, нельзя вывести изъ дѣйствительно сказаннаго ими. Эта цѣль — «совершенное устраненіе церковной власти», т.-е. нѣчто идущее даже гораздо дальше протестантизма, пропаганду котораго, запрещенную уголовнымъ закономъ (Улож. о наказ. ст. 189), московскіе инквизиторы усматриваютъ въ рѣчахъ, произнесенныхъ у Чернышева моста. Что ничего подобнаго въ нихъ не было и не могло быть — достаточнымъ доказательствомъ этому служитъ самый составъ собраній. «Устранителямъ церковной власти» конечно не могла бы придти въ голову мысль о совмѣстной дѣятельности съ носителями священническаго и, тѣмъ болѣе, епископскаго сана — не могла бы придти уже потому, что именно отъ послѣднихъ слѣдовало ожидать немедленнаго, энергичнаго отпора антицерковнымъ теченіямъ. Если такого отпора не было дано въ теченіе цѣлаго года, то, очевидно, у православнаго духовенства и у иниціаторовъ собраній оказалась общая почва, на которой возможна общая работа. Очень хорошо сознавая значеніе того факта, что въ собраніяхъ, открытыхъ съ вѣдома и согласія епархіальнаго начальства, непрерывно принимали участіе представители церковной іерархіи, московская газета прибѣгаетъ къ своему любимому средству: заподозриванію мотивовъ. Исканіе «дешевой популярности» — вотъ что заставило церковныхъ дѣятелей «примкнуть къ интеллигентамъ», чтобы «утвердить» ихъ въ ихъ отрицательномъ отношеніи къ церкви! И здѣсь, слѣдовательно, мы имѣемъ дѣло съ «чтеніемъ въ сердцахъ», къ которому присоединяется явное искаженіе фактовъ. Между церковными и свѣтскими членами религіозно-философскихъ собраній нерѣдко обнаруживались разногласія: первые вовсе не «примыкали» къ послѣднимъ (которые, впрочемъ, также во многомъ расходились между собою) и чаще старались поколебать, чѣмъ «утвердить» взгляды, въ чемъ-либо расходившіеся съ церковными. Что можетъ быть, притомъ, презрѣннѣе стремленія все объяснять личными, мелкими соображеніями? Гдѣ основанія предполагать, что духовные члены религіозно-философскихъ собраній искали «дешевой популярности»? Не лавры, а скорѣе тернія виднѣлись передъ ними; имъ предстоялъ не тріумфальный путь, а узкая дорога между разнородными преградами. Гораздо ближе къ истинѣ подходитъ г. Розановъ, объясняя вступленіе ихъ въ собраніе «благостью», добрымъ желаніемъ помочь ищущимъ правды. Мы очень далеки отъ согласія съ писателями, взявшими на себя починъ религіозно-философскихъ собраній; мы готовы допустить, что не все сказанное ими въ этихъ собраніяхъ заслуживаетъ сочувствія, какъ не заслуживаетъ его многое въ ихъ статьяхъ и книгахъ; но мы рѣшительно отказываемся понять, какимъ образомъ сколько-нибудь уважающій себя органъ печати можетъ предпочесть честному спору мало-похвальный призывъ къ воздѣйствію власти. Доступные для всѣхъ, благодаря воспроизведенію ихъ въ «Новомъ Пути», дебаты религіозно-философскихъ собраній могли сдѣлаться предметомъ всесторонней, свободной полемики. Только она могла отдѣлить цѣнное отъ незначительнаго, зерно отъ мякины, и подвести итоги работѣ, во всякомъ случаѣ не излишней. Вопросы, обсуждавшіеся въ религіозно-философскихъ собраніяхъ, выдвинуты самою жизнью; они не перестанутъ занимать умы и волновать сердца, какія бы препятствія ни встрѣчало ихъ обсужденіе. А между тѣмъ, остріе навѣтовъ, сочиняемыхъ на Страстномъ бульварѣ, направлено не только противъ религіозно-философскихъ собраній, но и противъ солидарнаго съ ними журнала. На берегахъ Невы къ этимъ навѣтамъ спѣшитъ присоединиться «Гражданинъ», рабски подражая не только содержанію ихъ, но и формѣ. «Какіе-то новопутейцы» — читаемъ мы въ «Рѣчахъ консерватора» (№ 31) — «устраиваютъ шекхендзы интеллигентовъ-атеистовъ съ православною церковью. Въ этомъ обществѣ новопутейцевъ засѣдаютъ пастыри церкви, въ угоду интеллигентамъ поносящіе и продающіе свою церковь». Дальше этого не можетъ идти ни пренебреженіе къ правдѣ, ни безцеремонность выраженій…
Въ самый разгаръ войны съ Японіей, въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ» появилась статья, озаглавленная: «Нѣчто объ австрійскомъ согласіи въ расколѣ» и подписанная г. Н. Субботинымъ. Ея цѣль — уличить «раскольническую интеллигенцію» въ отсутствіи патріотизма; одно изъ средствъ для достиженія цѣли — ссылка на усилія «именуемыхъ епископовъ и священниковъ» австрійскаго согласія добиться освобожденія отъ воинской повинности. «Всѣ эти лица» — говоритъ г. Субботинъ — «извѣстны правительству какъ принадлежащіе къ тому или другому гражданскому обществу, т. е. какъ крестьяне, мѣщане, цеховые, купцы, и, слѣдовательно, наряду со всѣми сословіями подлежатъ отбыванію воинской повинности, а въ настоящее время очень значительное ихъ число призывается на дѣйствительную службу». Одинъ изъ нихъ — крестьянинъ Иванъ Усовъ, называющій себя Иннокентіемъ, епископомъ нижегородскимъ, — ходатайствовалъ, «черезъ одну очень высокую особу», объ увольненіи его, какъ епископа, отъ призыва на военную службу. Въ случаѣ удовлетворенія этого ходатайства за нимъ, по словамъ г. Субботина, должны были послѣдовать аналогичныя ходатайства другихъ раскольническихъ поповъ, — но дерзкая просьба" была отклонена. «Важно» — восклицаетъ г. Субботинъ — «важно, разумѣется, не то, что чрезъ исполненіе раскольническихъ ходатайствъ стало бы въ нашемъ доблестномъ воинствѣ меньше сотней, даже нѣсколькими сотнями солдатъ, которые, притомъ, были бы по всей вѣроятности плохими солдатами; для насъ важно именно то, какъ наши хвалящіеся патріотизмомъ старообрядцы австрійскаго согласія, въ годину кровавой борьбы отечества съ дерзкимъ и коварнымъ врагомъ, хлопочутъ о нарушеніи для нихъ даже обязательнаго для всѣхъ подлежащихъ ему закона объ отбываніи воинской повинности». Удивительна, по истинѣ, узкость взгляда, выразившагося въ этихъ словахъ! Что отказъ въ ходатайствѣ Усова вытекалъ логически изъ взгляда, котораго до сихъ поръ держалась правительственная власть по отношенію къ раскольническому духовенству — этого мы не отрицаемъ; но самое ходатайство, съ психологической точки зрѣнія, совершенно понятно и основаніемъ для упрека въ отсутствіи патріотизма служить отнюдь не можетъ. Какъ бы ни смотрѣли оффиціально на «именуемыхъ епископовъ и священниковъ», они сами несомнѣнно считаютъ себя духовными лицами, съ званіемъ и призваніемъ которыхъ несовмѣстно ношеніе и употребленіе оружія. Исключенія возможны всегда и вездѣ: въ средѣ раскольническихъ «поповъ» есть, быть можетъ, такіе, которые не вѣрятъ въ дѣйствительность своего посвященія — но нѣтъ рѣшительно никакихъ основаній приписывать цѣлой средѣ неискренность и систематическое притворство. Стоитъ только припомнить эту простую истину, чтобы отнестись совершенно иначе къ образу дѣйствій Усова и его единовѣрцевъ и понять всю несправедливость взводимаго на нихъ обвиненія.
- ↑ По этому вопросу мы встрѣчаемъ въ статьѣ «Русскаго Обозрѣнія» два разнорѣчивыя показанія: въ одномъ мѣстѣ сказано, что изъ «космополитности» благотвореній общества почши совершенно была исключена русская народность и православіе, а въ другомъ мы читаемъ, что изъ общества, за все время его существованія, не получили ни одной копѣйки ни одинъ православный и ни одна православная.
- ↑ Мы вездѣ сохраняемъ курсивъ подлинника, которому самъ авторъ придаетъ большое значеніе, какъ средству привлечь вниманіе къ защищаемой имъ программѣ.
- ↑ Наша статья была написана еще до обвинительнаго приговора, состоявшагося надъ Бѣлякевичемъ.
- ↑ См. корреспонденцію изъ Ковно въ № 8115 «Новаго Времени».
- ↑ Эти цифры вполнѣ соотвѣтствуютъ числу православныхъ и католиковъ въ Ковенской губерніи, какъ оно опредѣляется самимъ корреспондентомъ (47.160 и 1.239.330).
- ↑ Нѣсколько времени спустя Бѣлякевичъ былъ вновь заключенъ подъ стражу.