ПОЛНОЧНОЙ КОЛОКОЛЪ,
или
ТАИНСТВА КОГЕНБУРГСКАГО ЗАМКА,
[править]«Ахъ! — для чего мгновенная улыбка юнаго сердца человѣческаго бываетъ всегда признакомъ коловратной судьбины его!» —
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
[править]«Вотъ участь человѣческая! — Нынѣ родятся нѣжные цвѣты лестной надежды; завтра распускаются пучечьки счастія; они столь же восхитительны, какъ малая роза въ началѣ вѣсны; но увы! — проходитъ день, другой, по томъ третей — цѣлое годовое время: падетъ вмѣсто утренней росы пушистый бѣлой снѣгъ; вмѣсто благотворнаго солнечнаго зноя застигнетъ смертный хладъ; вмѣсто улыбающагося майскаго утра воздыматься будетъ вьюга! — Мразъ окуетъ животворной корень нѣжной розы; она завянетъ, поблекнутъ и опадутъ листы на долго … а можетъ быть навсегда!…. Судьба людей также непостоянна, какъ и время! — Весною цвѣтокъ красуется, торжествуетъ привлекательностію своею, а зимою онъ стонетъ, какъ стоналъ нѣкогда Нарцисъ о миловидности своей! — Ахъ! не сходенъ ли и человѣкъ съ цвѣткомъ? — Пока питомецъ фортуны, по тѣхъ поръ блаженствуетъ; но лишь за порогъ проводитъ благотворительную гостью сію; то дряхлѣетъ, вянетъ, сохнетъ, не приманиваетъ, гибнетъ, какъ гибну я теперь!…
Въ повѣствованіи своемъ Лорета не упустила ни единаго обстоятельства жизни матери своей, которыхъ еще Графъ не зналъ. Подробности, употребляемыя Лоретою, дабы доказать невинность матери, не смотря на любовь ея къ Графу де Когенбургу, какъ къ предмету нѣжной и постоянной вырасти ея, тронули до глубины сердце Графа Бирофа.
„Ахъ! вскричалъ онъ, для чего не объявила она мнѣ всего? — Для чего, не открыла тайну сердца своего! — Мы наслаждались бы счастіемъ, и я, не былъ бы преступникомъ!“ — Послѣ краткаго молчанія онъ продолжалъ: „теперь, дочь моя, и о слушай, плачевную участь отца твоего, и ты удостовѣришся, что дурной поступокъ нечувствительно вовлекаетъ человѣка, въ какомъ бы благополучіи онъ ни былъ и ни родился, въ ужасныя преступленія, которыхъ дотолѣ одно воображеніе наводило смертный на него страхъ!…“
„Отецъ мой и сестра его были единственныя дѣти Графа Бирофа, Нѣмецкаго дворянина, которой поселился на небольшой землѣ, ему наслѣдственно принадлежащей, въ окрестностяхъ Вѣны. — Не всякой родится счастливымъ! — Отецъ мой по дѣламъ своимъ принужденъ былъ оставить дворъ Австрійской, въ которомъ занималъ довольно почетное мѣсто. — Тетка моя имѣла благополучіе понравиться богатому Италіянскому Маркизу, за котораго она вышла за мужъ, и съ нимъ мѣстѣ уѣхала въ Италію…“
Отецъ мой женился на средняго состоянія дѣвушкѣ: одинакое положеніе, взаимная любовь ихъ сдѣлали бракъ сей благополучнымъ; но только не надолго: спустя нѣсколько лѣтъ отецъ мой умеръ, оставя меня и жену свою подъ призоромъ дѣда моего.
Жестокія и непревидимыя несчастія нечувствительно разстроили дѣла дѣла моего. Онъ умеръ, оставя меня 18 лѣтъ съ весьма умѣреннымъ состояніемъ; и для того мы съ матерью моею рѣшились, живучи и удалясь отъ свѣта, умножить хозяйствомъ сумму моихъ доходовъ, потому что рожденіе мое, титулы отца моего преградили мнѣ путь къ другимъ способамъ. — Ахъ! колико пагубны предубежденія, подъ властью которыхъ мы раболѣпствуемъ!…
Не много спустя послѣ смерти дѣда моего, получили мы письмо отъ тетки моей: она увѣдомляла насъ о смерти мужа своего, и о тѣхъ богатствахъ, которыя онъ ей оставилъ въ наслѣдство; также призывала она насъ въ Италію жить съ нею вмѣстѣ.
Владѣнія наши были наслѣдственныя: онѣ переходили изъ рукъ въ руки ближайшихъ родственниковъ фамиліи Графа Бирофъ; и такъ предосудительно показалось бы многимъ, чтобъ дворянинъ продалъ на слѣдственное имущество свое. Мы уѣхали изъ Германіи не объясня причину отъѣзда нашего.
Тетка моя, Маркиза дель Палермо, жила въ Венеціи и имѣла собственной огромной домъ она приняла насъ съ непритворною искренностію и дружбою. — Мать моя, не долго поживши въ Италіи, умерла. Съ сего случая тетка моя удвоила обо мнѣ нѣжную попечительность свою, объявила, что не желаетъ вторично быть за мужемъ и по сей самой причинѣ, за исключеніемъ посторонняго завѣщанія, она оставляетъ меня наслѣдникомъ всего имѣнія своего. Оказавъ ей мою признательность, услышалъ отъ нее, что она сыскала мнѣ надзирателя, съ которымъ хочетъ она, чтобъ я путешествовалъ два года. Прежде всякаго моего устроенія, знала она тогда, привязанность мою къ твоей матери.
Въ молодости всякой подобенъ легковѣрной и ветрянной бабочькѣ, которая перелетывая съ цвѣтка на другой, ищетъ еще новинькаго. — Я обольстился таковымъ предложеніемъ тетки моей, надѣясь возвратиться изъ путешествія гораздо достойнымъ руки дочери Графа Аріено, потому что тетка моя говорила ему о сердечныхъ чувствахъ моихъ; онъ согласился выдать дочь свою за меня.
Протекло 18 мѣсяцовъ послѣ отъѣзда моего изъ Италіи, какъ вдругъ получилъ я отъ довѣреннаго тетки моей письмо, которымъ увѣдомлялъ онъ, что тетка моя умерла, оставя по завѣщанію своему меня наслѣдникомъ всего своего имущества.
Я возвратился въ Венецію очень скоро для полученія наслѣдства. Лить только прошло нѣсколько часовъ послѣ пріѣзда моего, Графъ Аріено посѣтилъ меня и оказалъ соболѣзнованіе о потери моей; съ другой стороны поздравлялъ меня съ полученіемъ столь великаго богатства, и прежде нежели уѣхалъ отъ меня, напомянулъ объ уговорѣ нашемъ, касательно дочери его; также просилъ меня не дѣлать никакого примѣчанія, естьли найду дочь его печальною, потому что тѣмъ умножу лишь грусть, которая въ ней поселилась съ самой смерти Маркизши дель Палермо.
Я обѣщалъ ему все исполнить, думая, что истинная причина того единственно клонится къ спокойствію предмета, мною обожаемаго. — При первомъ посѣщеніи моемъ я былъ пораженъ печалью, которая изображалась на лицѣ Лоретиномъ: стараясь ее утѣшить, я не говорилъ ни единаго слова объ причинахъ горести ея, далъ также на замѣчаніе ей, что она очень перемѣнилась. — Лорета плакала — и я начиналъ говоритъ объ другомъ. Всякой разъ, когда бывалъ я съ нею, Графъ Аріено отъ насъ не отлучался…
Ахъ! теперь знаю я причину такого дѣйствія, которое меня тогда удивляло: онъ вѣдалъ сколько дочь его боялась, и такъ рѣшился присудствіемъ своимъ прекратить всякое объясненіе со мною. Горе тѣмъ отцамъ и матерямъ, которыхъ презрительная корысть къ прибытку содѣлываетъ тираннами — и орудіями злополучія дѣтей! — При всякомъ свиданіи моемъ съ Графомъ Аріено дѣлалъ онъ мнѣ предложеніе ускорить день свадьбы моей; но любовь и почтеніе къ теткѣ моей возбраняли скоро мнѣ на то рѣшиться; однакожъ частыя предложенія Графскія, согласны будучи съ чувствами моими, перемогли всѣ препятства, и я женился на матери твоей. Послѣ свадьбы нашей тесть мои требовалъ, чтобъ мы прожили мѣсяца два въ домѣ его. Я почелъ требованіе такое за родительскую горячность; но теперь ясно вижу, что хотѣлъ удержать ее у себя для лучшаго и свободнаго надзиранія за поступками дочери своей! — Тщетно употреблялъ я всевозможныя способы возвратить женѣ моей прежнюю веселость — мрачная задумчивость обуревала чувства ея… Протекло шесть недѣль послѣ свадьбы нашей, какъ въ одинъ день, проговаривая тестю моему о соболѣзнованіи моемъ касательно грусти жены моей; узналъ отъ него, что подозрѣваетъ онъ дочь свою въ невѣрности: безсомнѣнно питаетъ она въ сердцѣ своемъ порочную страсть къ какому нибудь негодяю, примолвилъ Графъ Аріено. Таковое открытіе разрушило спокойствіе, оскорбило чувствительность мою и представило вдругъ мыслямъ моимъ всѣ таинственные поступки тестя моего. Съ какимъ омерзѣніемъ взиралъ я на него! — Тогда узналъ я все отъ подлаго человѣка сего. Все узналъ я, какъ жена моя прежде брака нашего любила Графа де Когенбурга, какъ и онъ се любилъ и наконецъ безразсудной тесть мой ободрялъ самъ мужественную рѣшительность мою… Кто повѣритъ, чтобъ доставало у него духа хвастаться въ присудствіи моемъ, сдѣлавъ злополучіе единственной дочери своей, а съ нею вмѣстѣ и мое? — Будучи раздраженъ таковымъ поступкомъ, я упрекалъ его въ подлости, варварствѣ?… Онъ слушалъ меня съ хладнокровіемъ и молчаливою насмѣшкою, какъ такой человѣкъ, которой слѣлавъ доброе дѣло, утѣшался слѣдствіями онаго — Ахъ! для чего есть такіе изверги, которые любуются бѣдственнымъ положеніемъ себѣ подобныхъ?… Скоро я замолчалъ. — Кто препятствуетъ тебѣ, сказалъ мнѣ Графъ Аріено съ прежнею холодностію: кто претитъ тебѣ избавиться отъ накучившато соперника твоего? — Какъ избѣжать мнѣ того? — Куда скрыться! — Дайте мнѣ совѣтъ вашъ? — Убѣй его!… Никогда не обнажалась шпага моя противу подобнаго мнѣ человѣка; я содрогнулся при такомъ предложеніи. Тесть мой примѣтилъ то, и чтобъ докончать начатое имъ, онъ прибавилъ: ну, такъ терпи нахальства вѣроломнаго соперника своего, когда не можешь избавиться отъ нихъ! — Въ большую ярость привели меня слова сіи. Дайте мнѣ ясное доказательство, вскричалъ я, подозрѣній вашихъ, и вы увидите, могу ли владѣть самимъ собою? — Я докажу тебѣ, что справедливо говорю, вскричалъ, уходя изъ комнаты и хлопнувши дверью тесть мой — достойной Графъ Аріено.
Въ какое мученіе повергло меня такое объясненіе! — Легко ли чувствительному, благомыслящему человѣку узнать, что онъ ненавистный для жены своей предметъ — жены, которую почиталъ онъ утѣшительнымъ геніемъ своимъ, подпорою всѣхъ надеждъ, всего счастія!… Ахъ! — и она жертва алчной корысти и гордости жестокаго отца.
Я рѣшился однакожъ молчать до тѣхъ поръ, пока полечу ясное и обѣщанное мнѣ доказательство. Нѣсколько разъ подозрѣвалъ я жену мою; столько же не вѣрилъ словамъ Графа Аріено. — Но хотя мысли мои были и различны; однакожъ не могли онѣ оправдать въ глазахъ моихъ предметъ, причинившій только гибели женѣ моей!..
Прошло пять дней послѣ разговора моего съ тестемъ моимъ, какъ пришелъ онъ въ комнату мою съ распечатаннымъ письмомъ въ рукахъ; сѣвши подлѣ меня: я объявилъ, сказалъ мнѣ Графъ Аріено, вчерась утромъ дочери моей объ отъѣздѣ моемъ съ тобою въ деревню на два дни; ты узнаешь легко намѣреніе мое, когда увидишь изъ письма сего, какое слѣдствіе оно возымѣло. — Послѣ сего получилъ я изъ рукъ его письмо — прочиталъ оное; посудите объ удивленіи моемъ! это было приглашеніе жены моей къ Графу Фридерику де Когенбургу, самою ею писанное: она звала любовника своего для тайнаго свиданія къ теткѣ ея, назначая вечернее время. — Нѣсколько разъ пробѣжалъ я быстро глазами моими письмо сіе, прежде нежели въ точности увѣрился. — Скоро Графъ Аріено извѣстилъ меня, какимъ образомъ перехватилъ письмо то изъ рукъ служителя, которому было оно ввѣрено. — Я слушалъ его, не говоря ни единаго слова. Кто можетъ представить себѣ мучительное положеніе мое? — Лишь только хотѣлъ я разорвать письмо сіе на мѣлкія части, какъ вдругъ Графъ, вырвавъ его изъ рукъ моихъ, вскричалъ: остановись! — Отъ письма сего зависитъ мщеніе твое! — Потомъ сѣлъ онъ къ письменному столику моему, запечаталъ снова письмо то, позвалъ человѣка, на котораго болѣе всѣхъ полагался и приказалъ сему послѣднему отнести письмо по надписи.
Погруженный все еще въ горести, молчаніе мое не было ничѣмъ прерываемо; одни тяжкіе вздохи воздымали трепещущую грудь мою. — Слуга тестя моего ушелъ — Графъ спросилъ меня тогда: видѣлъ ли я, что сдѣлалъ онъ? — Видѣлъ, отвѣчалъ я, и просилъ его объясниться. — Графъ де Когенбургъ, сказалъ тесть мой, конечно не преминетъ исполнить прозьбу дочери моей; ему необходимо должно проходить узкой и глухой переулокъ, чтобъ притти къ дому сестры моей гдѣ назначено свиданіе; ты долженъ на все рѣшиться — Мы нынче же распростившись уѣдемъ изъ дому моего, и такъ все подозрѣніе исчезнетъ; но я требую отъ тебя, чтобъ кровію твоего соперника было омыто безчестіе, имъ нанесенное роду моему! — Ахъ! Естьлибъ я былъ Италіянецъ, съ какимъ восторгомъ принялъ бы сіе предложеніе; но сердце мое затрепетало! — Убивши его, сталъ бы я преступникъ — противу всѣхъ законовъ! — Однакожъ, думалъ я, когда соперникъ мой достоинъ смерти; для чего не обнажить мнѣ мстительную руку мою противу врага честности? — Законы извиняютъ преступленіе, въ которое ввергся кто, защищая самаго себя! —
Я увѣрялъ Графа Аріено, (которой привыкнувши къ обычаямъ такой землѣ, гдѣ жертвуется жизнь человѣческая гораздо больше самаго послѣдняго животнаго), что во всемъ согласенъ, только бъ былъ онъ со мною. Онъ долго тому не вѣрилъ; наконецъ рѣшился за мною слѣдовать. — Послѣ обѣда того же дня въ назначенной Графомъ дочери его часъ отъѣзда нашего, мы сѣли, на лошадей, и уѣхавъ изъ города, прискакали къ одному деревянному домику, принадлежащему находившемуся нѣкогда во услуженіи Графскомъ служителю. Тамъ оставили мы лошадей и подъ вечеръ пѣшкомъ пришли въ городъ.
Съ часъ времени пришли мы прежде назначеннаго женою моею свиданія съ Графомъ де Когенбургомъ; я выдернулъ шпагу мою и сталъ съ тестемъ моимъ такъ, чтобъ посредствомъ отраженія тѣни одного строенія никто насъ примѣтить не могъ. Скоро услышали мы идущихъ людей; человѣкъ, завернутый въ плащѣ, скоро проходилъ мимо насъ. Аріено сказалъ мнѣ тихо; это онъ — точно Графъ де Когенбургъ. — Подбѣжавши къ нему, бранилъ я его варваромъ, и вызывалъ на дуель — Онъ отвелъ палкою нанесенной мною ему ударъ и хотѣлъ уйти; но я отскочивъ за нѣсколько шаговъ назадъ пронзивъ его шпагою. — Въ самое сіе время услышали мы множество голосовъ. — Скоро побѣжалъ я къ Графу въ домъ, а онъ къ сестрѣ своей.
Какое мученіе претерпѣлъ я въ теченіе сей злополучной ночи! — Вошедши въ комнату матери твоей, увидѣлъ, что принесена она въ свою комнату отъ тетки; узнавъ меня, она осыпала упреками, которые раздирали сердце мое, и объявила мнѣ о страсти своей къ Графу де Когенбургъ. но при томъ призывала небо въ свидѣтельство о невинности своей касательно того преступленія, въ которомъ Графъ Аріено и я ее обвиняли. — Хотя явно открылось глазамъ моимъ преступленіе жены моей; но любовь моя къ ней такъ была безпредѣльна, что я всячески старался искренними увѣреніями уменьшить цѣну потери ея! — Она не внимала словамъ моимъ, и я вышелъ изъ комнаты ея съ такимъ же волненіемъ чувствъ, какъ я вошелъ въ нее…
На другой день ввечеру, между тѣмъ, какъ я занимался новыми усиліями успокоить мать твою, пришли мнѣ сказать, что Графъ Аріено требуетъ скораго моего къ нему прихода. — Онъ въ короткихъ словахъ сообщивъ мнѣ, что Графъ Фридрихъ де Когенбургъ избѣжалъ мщенія нашего, и что убитой мною человѣкъ былъ сынъ перваго Сенатора. 500 цехиновъ обѣщано, прибавилъ онъ, тому, которой представитъ убійцу: самымъ Сенатомъ опредѣлено сослать въ ссылку, лиша всего имущества, Преступника, также и съ тѣми поступлено будетъ по всей строгости законнаго осужденія, не взирая ни на какое лицо! — Какъ выражу я мучительное угрызеніе совѣсти моей, когда узналъ, что убилъ невиннаго! — Теперь, продолжалъ Графъ Аріено, какое предпочтеніе заслужитъ отъ васъ такой другъ, которой спасетъ васъ отъ угрожающей погибели? — Неминуемая, думалъ я, будетъ мнѣ смерть, когда представятъ меня къ суду. Ахъ! въ жестокую минуту то смерть была бы мнѣ безцѣннымъ даромъ небесъ, только не отъ руки палача — и не на эшафотѣ! — Гдѣ найти такого друга, вскричалъ я! Такую рѣдкость въ нынѣшнемъ вѣкѣ? — Во мнѣ, подхватилъ скоро Графа! Займемся теперь способами отвратить погибель твою есть ли тебя схватятъ и обвинятъ въ преступленіи, то конечно все имущество твое будетъ оконфисковано и обращено въ казну; и такъ сохраненіе жизни твоей зависитъ отъ скораго побѣга. Поѣзжай скорѣе за защиту. Невозможно тебѣ также въ столь короткое время, которое осталось къ спасенію твоему, устроить дѣла и съ выгодою продавъ всѣ имущества; остается тебѣ только побожиться на меня. — Оставьте одну землю казенному оконфискованію и бѣгите, пока время и случай благопріятствуетъ; я же, распорядивъ оставленное у меня имущество твое, перешлю къ тебѣ деньги, мною за оное взятыя, при первомъ извѣстіи о благополучномъ выѣздѣ твоемъ за границу и о безопасномъ положеніи. — Чувствительно пораженъ былъ я такимъ предложеніемъ Графа, то мнѣнію моему весьма выгоднымъ. Въ восторгѣ бросился я ему на шею, обнималъ его, благодарилъ поспѣшилъ произвести, какъ можно скорѣе, все сіе въ дѣйство. — Лишь только успѣлъ я приложить руку и печать къ той бумагѣ, которая предоставляла Графу Аріено право надъ всѣми моими имуществами; какъ вошелъ къ намъ лѣкарь жены моей и объявилъ о побѣгѣ ея. — Графъ принялъ извѣстіе съ весьма холодно, и я также, очень много занимаясь угрожающею мнѣ напастью; слѣдовательно безъ особливаго вниманія слушалъ слова лѣкаря; полагая, что Лорета узнала о спасеніи Графа Фридриха де Когенбургъ и нашла случаи вмѣстѣ съ нимъ скрыться. — Черезъ нѣсколько часовъ я уже не былъ во Вененіянскихъ владѣніяхъ; а въ двѣ недѣли пріѣхалъ въ Парижъ, городѣ мною избранной для избѣжанія розысковъ отъ правительства. Чѣмъ болѣе удалялся я отъ Вены и тѣмъ меньше ожидалъ опасности. Одно тревожило меня: шпіоны, которыхъ не малое число находится во всякомъ государствѣ!… На другой день пріѣзда писалъ я къ Графу Аріено, извѣщая о мѣстѣ моего пребыванія. Не нужнымъ считалъ я напоминать ему о скорѣйшемъ присланій слѣдуемыхъ мнѣ за имущество мое денегъ. — Онъ зналъ, думалъ я, что съ самою малою суммою и нѣсколькими только перстнями уѣхалъ я отъ него. — По прошествіи трехъ недѣль получилъ я отъ него письмо, короткое и ясное слѣдующаго содержанія.
Преступленіе ваше, государь мои, стало гласно, вы обвинены бъ убійствѣ Сенаторскаго сына, и такъ имущество ваше, оставшееся подъ именемъ вашимъ оконфисковано и взято въ казну — Сожалѣю о семъ: самое сіе претитъ мнѣ вамъ услужить; вы знаете, что я Сенаторъ, слѣдовательно подвергну себя строгому осужденію правительства, когда откроется, что покровительствовалъ человѣку, обвиненному всѣми законами. — И такъ мнѣ остается только поблагодарить за укрѣпленіе такого имущества при отъѣздѣ вашемъ, которое бы на вѣрно принадлежало теперь казнѣ. —
Недостойный Сенаторѣ! вскричалъ я, прочтя письмо сіе: такъ то чтишь ты законы. Отъ тебя зависитъ участь многихъ людей и ты не стыдишся явно обнаруживать вѣроломство свое! —
Графъ Бирофъ отдохнулъ не много; потомъ продолжалъ: въ какое состояніе приведенъ я былъ! — Все богатство мое состояло въ 15 цехиновъ и двухъ перстняхъ посредственной цѣны, не имя въ виду даже ни единаго способа возвратить явно мошенническимъ образомъ отнятаго у меня. Какъ могъ я думать о мщеніи противу такого человѣка, которой былъ причиною всѣхъ бѣдствій моихъ: малѣйшая неосторожность моя въ семъ обширномъ городѣ могла быть мнѣ опасною. Будучи иностранецъ, не имѣлъ я ни друга, которой бы помогъ мнѣ, ни знакомаго, чтобы разговорами укоротятъ медлительно проходящее время! — Ахъ! какъ могъ я льстить себя надеждою, освободиться изъ ужасной пропасти такого лабиринта, въ которой повергъ меня для пагубнаго корыстолюбія своего хитрый человѣкъ, къ коему нималѣйшей даже привязанности я не имѣлъ. — Боже! — Боже милосердый! справедливость Твою призываю во свидѣтельство: могъ ли Графъ Аріено быть мнѣ другомъ? — Корысть заглушила въ сердцѣ сего тирана гласъ сострадательности, содѣлала его давно уже бичемъ добродѣтели, а не защитникомъ ея!..
Всякую минуту помышлялъ я о безопасности своей, зная, что когда убѣжище мое будетъ извѣстно, то Венеціянское правленіе возметъ свои мѣры. Иногда страшился я, что Графъ Аріено, для безопаснаго владѣнія наглымъ образомъ похищеннаго у меня имущества, откроетъ извѣстное ему Мѣсто моего пребыванія тамошнему правительству и употребитъ всѣ способы къ скорѣйшему приближенію смерти моей, дабы какими нибудь переворотами не вошелъ я опять въ право наслѣдственнаго имущества моего. — Съ одной стороны успокоивался я тѣмъ, что Графъ, обвиняя меня, обвинитъ и себя, а во вторыхъ думалъ, что убѣжище моего не откроютъ; и такъ перемѣнивъ платье мое, рѣшился жить все въ Парижѣ. Обширность и многолюдность города сего увѣряли меня въ безопасности. — Нанявши квартиру въ самомъ глухомъ мѣстѣ, единственно занимался способами, какъ прожить, ходилъ каждой день въ кофейной домъ, гдѣ бывало пропасть молодежи; по вечерамъ игрывали всѣ въ шашки; я игралъ въ нихъ очень хорошо — увидя меня вновѣ предлагали играть; я соглашался; и такъ какъ цѣна была весьма маленькая, то и не рисковалъ никто очень много проиграть. — Были игроки искуснѣе меня; съ тѣми я проигрывалъ; но по большой части попадали мнѣ простячки, и я оставался всегда съ деньгами. — Иногда же выигрывалъ я по тому, что слабо набитой кошелекъ мой принуждалъ меня болѣе заниматься игрою: ибо всякой проигрышъ былъ мнѣ чувствительнѣе, нежели кому другому — Выигранныя деньги почиталъ я вспомоществованіемъ небесъ! — Нужда ко всему пріучитъ. Въ 6 мѣсяцовъ экономіею моею накопилъ я 50 луидоровъ. Со стороны денегъ я успокоился; но не могъ быть покоенъ, помышляя о матери твоей. Я старался развѣдывать объ ней; но все тщетно! — Хотѣлъ я также отмстить тому человѣку, которой разрушилъ благополучіе дней моихъ! — Размышляя долго о семъ предметѣ, заключило Слѣдующимъ: смерть Графа де Когенбурга можетъ ли возвратить мнѣ благополучіе дней моихъ! — Нѣтъ! — Кровь его омоетъ ли преступленіе мое? — Нѣтъ! — Могу ли надѣяться, чтобъ жена моя могла быть такою, какою долженствовала быть? — Ахъ! нѣтъ! — нѣтъ! — нѣтъ! — Для чего же мнѣ искать ту которая бѣжитъ отъ меня? — Для чего снова растравлять рану мучительнаго угрызенія совѣсти моей? — Гдѣ найду я спокойствіе, котораго давно уже лишенъ, сдѣлавшись убійцею невиннаго человѣка!… Рѣшившись одинъ разъ навсегда позабыть такую женщину, которая была мнѣ любезна, употреблялъ я къ тому всѣ способы; но, ахъ! иногда чувства мои мнѣ измѣняли. Вспоминая объ Лоретѣ, не могъ я безъ сожалѣнія подумать о бѣдственной участи ея! — Вотъ слѣдствія, восклицалъ я, пагубнаго и ненасытнаго корыстолюбія родителей!… Что же касается до Графа Аріено: то оной часто представлялся воображенію моему, и при всякомъ такомъ вспоминаніи непреоборимой ужасъ владѣлъ чувствами моими. Возможно ли, думалъ я, чтобъ существовалъ такой тиранъ, такой извергъ человѣчества? — Олъ пожертвовалъ единственною дочерью своею, обманулъ невиннаго человѣка, женилъ его на дочери своей — вооружилъ руку зятя своего, соорудилъ мщеніе свое противу такого человѣка, къ которому дочь его была страстна, ограбилъ меня и окаменѣлое сердце чудовища сего не дрогнуло? — Совѣсть не могла укорять потому, что уже давно онъ ее не имѣетъ — не имѣетъ такого отличія, безъ котораго человѣкъ ничто иное, какъ презрительное твореніе! — Сколько доказалъ онъ вѣроломство свое! бывъ самъ судья вышняго мѣста, довѣренная особа правительству, наглымъ образомъ сдѣлался похитителемъ государственнаго интереса и тѣмъ преступилъ долгъ и обязанность ненарушимой клятвы. Можетъ ли безчеловѣчный гонитель добродѣтели быть полезнымъ членомъ благоустроеннаго общества — и прямымъ добрымъ сыномъ отечества?… Вотъ каковы бываютъ иногда люди, долженствовавшія служить подпорою государства!…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
[править]Какое мученіе — не имѣть друга, котораго бы нѣжный гласъ сострадательности усладилъ горестныя бѣдствія мои! — Блѣдная смерть мелькаетъ быстрыхъ глазахъ моихъ — слезы льются по блѣднымъ ланитамъ — сердце ноетъ и трепещетъ — оно трепещетъ и день и ночь! — Какое мученіе!…
Повѣствованіе Графа Бирофа было пресѣчено вошедшимъ старымъ пастухомъ: онъ принесъ имъ чашку горячаго молока. — Графъ поблагодарилъ его, а Лорета, обтерши слезы чувствительности, исторгнуться злополучнымъ повѣствованіемъ отца своего, выпила не много молока — Графъ пилъ также молоко — Пастухъ удалился, восхищаясь благодарностію Графа, которой началъ продолжать повѣствованіе свое: уже жилъ я въ Парижѣ; около двухъ лѣтъ, какъ вдругъ однимъ днемъ возвращаясь съ обыкновенной мой прогулки, бывшей въ предмѣстіи города, увидѣлъ, что два человѣка, совсѣмъ мнѣ не извѣстные, шли слѣдомъ за мною, скоро пришелъ я на квартиру и они взошли въ комнаты мои. Какая причина прихода вашего, спросилъ я ихъ? — Намъ надобно тебя, дружокъ! ступайка за нами, сказалъ одинъ изъ нихъ. — Куда итти мнѣ, спросилъ я его? — Тотъ, которой прежде говорилъ мнѣ отвѣчалъ на сей вопросѣ мой, выдернувъ изъ боковаго кармана свернутую бумагу, которую развернувъ, показалъ мнѣ печать, къ оной приложенную. Увидя сіе, я почелъ двухъ человѣкъ сихъ за лазутчиковъ, подосланныхъ отъ Beнеціянскаго правленія; но посудите объ удивленіи моемъ, когда узналъ, что эта бумага была ордеръ вести меня въ Бастилію: однимъ словомъ, это былъ Королевскій указѣ! — Два человѣка посадили меня въ узенькую каретку; въ ней не было ни единаго окошка. — Скоро услышалъ я, какъ опустился и потомъ поднялся подъемной мостъ, ведущій въ обиталищѣ ужаса и отчаянія!… Карета, въѣхавши на первой дворъ, остановилась: двое стражей моихъ повели меня по вымощенному камнемъ двору, окруженному превысокими и толстыми стѣнами; потомъ введенъ я былъ въ сѣни того огромнаго строенія у котораго даже наружный видъ часто наводилъ на меня ужасъ. — Увы! могъ ли я когда вообразить, чтобъ вытерпѣлъ столько мученія и въ Бастиліи? — Чего не вытерпитъ человѣкъ? — Пройдя двѣ огромныя залы и множество темныхъ переходовъ, мы Пришли къ большой желѣзной двери, которая была въ концѣ длиннаго коридора, освѣщеннаго однимъ только маленькимъ окошечкомъ. Желѣзную дверь отворилъ человѣкъ, котораго нашли мы во второй залѣ; я узналъ уже послѣ, что то былъ надзиратель. Меня впустили въ дверь и оную заперли; я очутился въ маленькой четвероугольной комнатѣ, которой все убранство состояло въ развалившемся столикѣ, стулѣ и ветхомъ пуховикѣ; щекатурка со стѣнъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ отвалилась: признакѣ чрезвычайной сырости сего мѣста. — Скоро я очень озябъ. — Въ семъ горестномъ уединеніи размышлялъ я о причинахъ моего заключенія; Венеціанское правленіе, думалъ я, не можетъ такъ долго продолжать поиски свои обо мнѣ; съ другой стороны, не сдѣлавъ ничего предосудительнаго въ семъ городѣ, страннымъ мнѣ казалось, для чего безъ причины могли меня посадить въ Бастилію, да еще по Королевскому указу! — слыхалъ я, что и невинные погибаютъ въ Бастиліи; но чемъ могъ иностранецъ навести на себя подозрѣніе, а особливо такой, которой даже и не говорилъ о политическомъ состояніи неизвѣстнаго ему государства — Нѣсколько часовъ ходилъ я скорыми шагами по тюрьмѣ моей; ввечеру принесъ мнѣ не много хлѣба и воды человѣкъ, котораго почелъ я за тюремщика; онъ поставилъ принесенное на столѣ и опять ушелъ. — Наступившая ночь умножила страхѣ мой; въ тюрьмѣ моей было только одно окошко, да и то задѣлано претолстыми желѣзными рѣшетками. — Я сталъ на стулъ и увидѣлъ, что окно было на дворъ, тотъ самой, которой я проходилъ. — Ночь прошла въ размышленіи о бѣдственной участи моей; на другой день поутру тюремщикъ принесъ тотъ же припасъ, какъ и наканунѣ. Такъ протекли три дни, въ которые уединеніе мое не было никѣмъ прерываемо: одинъ только утренній и вечерній приходъ тюремщика выводилъ меня изъ задумчивости. — Первые дни осыпалъ я его вопросами но видя, что не получаю ни одного отвѣта, рѣшился болѣе ему не скучать. — Поутру четвертаго дня надзиратель, преслѣдуемъ будучи двумя вооруженными солдатами, вошелъ въ тюрьму мою. Надобно тебѣ освѣжишься сегодня, сказалъ онъ мнѣ; а то занеможешь. Меня поставили между двумя солдатами, и мы пошли за надзирателемъ въ коридоръ; потомъ сходили по лѣстницѣ, проходили усвой переходъ, опять всходили по каменной лѣстницѣ вверьхъ, и пришли къ большой желѣзной двери. Надзиратель отперъ ее, и я введенъ былъ солдатами въ четвероугольную площадку длиною и шириною въ 12 футовъ; но такъ окруженную стѣнами со всѣхъ сторонъ, что кромѣ неба ничего не можно было видѣть. — Солдаты остановились. у дверей; надзиратель вошелъ на середину той площадки; я подошелъ къ нему, просилъ и заклиналъ объявить мнѣ причину моего заключенія. — Онъ не хотѣлъ отвѣчать, и скоро, ушелъ съ площадки. — Солдаты все стояли у дверей, я хотѣлъ поговорить съ ними; но всѣ усилія мои остались тщетными: они молчали. — Чрезъ полчаса надзиратель пришелъ, и я отведенъ былъ опять въ тюрьму мою. — Чрезъ всякіе четыре дни меня всегда водили на вышесказанную площадь. — Прошло семь мѣсяцовъ, и дѣло о заключеніи моемъ не пояснялось. — Въ одно утро дверь моей тюрьмы отворилась и я увидѣлъ вошедшаго надзирателя съ двумя солдатами; такое дѣйствіе чрезвычайно удивило меня, тѣмъ паче, что наканунѣ того самаго дня былъ я на площадкѣ. Солдаты поставили меня между собою и пошли за надзирателемъ. Скоро привели меня въ большую галлерею, гдѣ увидѣлъ я сидящаго человѣка, которой, какъ мнѣ послѣ сказывали, былъ Судья полицейской; по бокамъ его также сидѣли еще по одному человѣку. — Меня поставили у противнаго конца того стола, вокругъ котораго сидѣли три особы сіи: Секретарь принудилъ меня произнесть клятву объявить истинную правду; по окончаніи присяги Полицейской Судья началъ допросѣ свой: ты Монтвиль? — Такъ — Точно ли тебя такъ зовутъ? — Я молчалъ. — Не забудь, дружокъ, продолжалъ Судья, что ты поклялся говорить правду! и такъ сказывай, точно ли тебя Монтвилемѣ зовутѣ? — Нѣтъ. — Какъ же? — Я имѣю причины скрывать то отъ васъ. — Запиши пояснѣе, вскричалъ Судья гордымъ голосомъ Секретарю, отвѣтѣ сей; потомъ продолжалъ: Французъ ли ты? Нѣтъ! — Венеціянецъ? — Нѣтъ. — Не облыгай меня, или худо будетъ: ты вѣрно Италіянецѣ? — Нѣтъ. — Ты пріѣхалъ изъ Венеціи? — Да. — Давно ли? — Тридцать два мѣсяца безъ тѣхъ, которые здѣсь прожилъ. — А за чѣмъ пріѣхалъ ты въ Парижѣ? — Я вамъ того не скажу. — У тебя вѣрно злой умыселъ? — Кто можетъ это сказать? — Ты сюда пришелъ не спрашивать, а отвѣчать, грубо вскричалъ Судья; потомъ пошептавъ на ухо тому человѣку, которой у него съ правой руки сидѣлъ, началъ перебирать листы развернутой и передъ нимъ лежащей книги, останавливаясь при каждомъ листѣ еще разъ пошепталъ на ухо тому человѣку и спросилъ меня: чѣмъ жилъ ты здѣсь? Кто можетъ доказать, что жилъ я здѣсь. На щотъ несправедливыхъ пріобрѣтеній — или назоветъ ли кто меня преступникомъ! — Ты принялся за старое: отвѣчай на то, о чемъ тебя спрашиваютъ. — Привезя съ собою изъ Венеціи денегъ, ими жилъ здѣсь — Послѣ многихъ таковыхъ вопросовъ, изъ которыхъ не могъ я узнать причину моего заключенія, вывели меня изъ залы и я опять очутился въ прежней тюрьмѣ своей. — По истеченіи двухъ мѣсяцовъ меня вторично привели въ вышеозначенную галлерею: ты признался, сказалъ мнѣ Судья, въ первомъ допросѣ твоемъ, что приѣхалъ изъ Венеціи. — Да, только я не Венеціянецъ. — Ты объявилъ также что служилъ Венеціянскому правленію. — Нѣтъ, это ложъ; я того не говорилъ — Какъ! ты не изъ Венеціи пріѣхалъ? — Изъ Венеціи. — Развѣ не объявилъ ты, что имѣешь злые умыслы?… Нѣтъ, я на сіе не соглашусь, это нагло и безстыдно выдумано — И такъ не хочешь ты объявишь правду? — Позволите мнѣ сперва самихъ спросить васъ-Нѣтъ, этому не бывать: ты не принудишь насъ отвѣчать тебѣ — Нѣтъ, изволька скорѣе отвѣчать самъ. — Основательная причина, подумалъ я! дайте мнѣ выговорить одно слово, сказалъ я, вздохнувъ — Говори. — По какимъ причинамъ держите вы меня въ Бастиліи? — Судья пошепталъ сидящему у него на правой сторонѣ человѣку и потомъ такъ мнѣ отвѣчалъ: ты шпіонъ! — Небо призываю во свидѣтельство, вскричалъ я, что это не правда. — Почемужъ неправда? — Я докажу вамъ — Посмотримъ, сказалъ Судья, коварно улыбнувшись. — Видя ясно невинность мою касательно такого обвиненія, рѣшился объявить настоящее преступленіе мое; и такъ съ твердостью и равнодушіемъ снесъ насмѣшку Судьи и разсказалъ со всѣми подробностями несчастной случай мой, также и причину моего въ Парижѣ пребыванія. — Хорошо, сказалъ мнѣ Судья, хорошо, мы поосвѣдомимся о точности разсказовъ твоихъ — Притомъ далъ онъ знакъ рукою солдатамъ, меня приведшимъ, и я отведенъ былъ въ тюрьму мою.
По истеченіи осьми мѣсяцовъ потребовали меня въ третей разъ въ Судѣйскую. При семъ разѣ, сказалъ Судья мнѣ: я всѣ употреблялъ способы открыть истинну; но вижу, что все тобою объявленное при двукратномъ допросѣ походитъ на нелѣпую баснь: ты ее выдумалъ, или наученъ отъ того правленья, котораго ты лазутчикъ. Признайся скорѣе; а не то погибнешь. — Подумай: вотъ тебѣ два дни, рѣши участь свою! — Не отвѣчая ни единаго слова, я бросился къ ногамъ Судей моихъ, и самыми убѣдительнѣйшими словами увѣрялъ о своей невинности; они съ холоднымъ равнодушіемъ слушали слова мои, потому что участь моя въ глазахъ ихъ была уже рѣшена; тщетно повторялъ я о своей невинности такимъ людямъ, которые казались глухими. — Гласъ сострадательности не касался до окаменѣлаго сердца ихъ! — Пришедши въ тюрьму, бросился на матрасъ; между всѣми горестями, которыми былъ сраженъ, одна только цѣль заставляла меня съ нѣкоторымъ спокойствіемъ взирать на жестокую участь мою! — Сіе варварское со мною обращеніе, думалъ я, почтено будетъ въ глазахъ того Вышняго Существа, Которому извѣстны таинственныя расположенія наши, достойнымъ за преступленіе мое наказаніемъ: я пролилъ вѣроломною рукою моею кровь невиннаго человѣка! — Ахъ! пусть кровопійцы мои сосутъ кровь изъ груди моей!… утромъ того дня, въ которой долженствовала рѣшиться участь моя, меня отвели въ четвертой разъ въ Судѣйскую: хочешь ли ты признаться въ преступленіи твоемъ? спросилъ меня Судья — Снова повторялъ я увѣренія о моей невинности, призывалъ Бога въ свидѣтельство; просилъ, заклиналъ освободить меня отъ мучительства; но увы! — ни увѣренія, ни прозьбы мои не подѣйствовали: все осталось тщетнымъ! — Потащили меня въ тотъ земной тартаръ, гдѣ демоны въ человѣческомъ образѣ утѣшаясь, свершаютъ жестокія варварства! — Множество орудій, потребныхъ къ адской пышкѣ, которыхъ употребленіе долженъ я былъ скоро познать, висѣли на стѣнахъ и лежали на полу, съ одной стороны видѣнъ былъ страшной огонь которой, не смотря на зной его, два человѣка… нѣтъ--нѣтъ, два чудовища разводили болѣе и болѣе. Признайся, признайся, твердили мнѣ ежеминутно, пока еще не поздо. Въ чемъ признаться мнѣ, кричалъ я? — Гдѣ преступленіе мое?…
Меня посадили въ круглыя железныя креслы, прижали голову къ заднику онаго; обнажили ноги и грудь, привязавъ крѣпко на крѣпко къ креслу, подвигали оные къ огню до тѣхъ поръ, пока _ обнаженныя части тѣла моего стало очень жечь; а между тѣмъ капали мнѣ на голову одну за одной капли холодной воды. Скоро мученія мои сдѣлались мнѣ нестерпимыми, я испускалъ ужасный стонъ; Судья подошелъ ко мнѣ: признайся, во всемъ чистосердечно, говорилъ онъ, и мученія твоя кончатся. — Ахъ! какіебъ способы не употребилъ я для прекращенія адской пытки; но думалъ, какъ признаться мнѣ въ такомъ преступленіи, котораго не знаю? — Также предполагалъ, что такое признаніе увеличитъ Пытку, для узнанія другихъ сокровенностей. — Чрезъ четверть часа мученія мои сдѣлались гораздо больше: умертвите меня скорѣе, кричалъ я варварамъ моимъ; руки мои и ноги были связаны, я такъ крѣпко прикусилъ языкъ зубами, что изъ него ручьемъ текла кровь и запекалась отъ жару на груди. — Отъ этого же жару глаза мои выступали изъ мѣстъ своихъ съ ужаснѣйшею болью. — Счастливы смертные, что слабыя силы ихъ не могутъ переносить долго толикихъ мученій. Лѣкарь Бастиліи, бывшій при мнѣ для того, чтобъ сказать тиранамъ моимъ, когда мученія ихъ будутъ превышать силы мои, приказалъ постепенно удалять меня отъ огня и перестать капать воду мнѣ, наголову; лишь только отодвинули меня на нѣсколько шаговъ отъ огня истощенныя силы мои совсѣмъ меня оставили и я, будучи еще привязанъ къ желѣзному креслу, упалъ въ обморокѣ.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
[править]„Всякое мученіе имѣетъ двадцать призраковъ подобныхъ! — Глазъ печали, слезами ослѣпленной, раздробляетъ и умножаетъ вдругъ предметы! — Кто не знаетъ тѣхъ преспективъ, прямой видъ которыхъ представляетъ смѣшенныя и разбросанныя черты? — Посмотри же на нихъ съ боку, и увидишь всю правильность, все совершенство!..“
Пришедши въ чувство, увидѣлъ себя лежащаго на матрасѣ своемъ и покрывшаго одѣяломъ. — Лишь только открылъ я глаза, лѣкарь поднесъ мнѣ рюмку вина: эта была первая съ тѣхъ поръ, какъ находился въ Бастиліи. — Посѣщеніе лѣкаря продолжалось нѣсколько дней: будучи молодъ и крѣпкаго сложенія, чрезъ мѣсяцъ я совсѣмъ выздоровѣлъ; одни глаза мои болѣли такъ что не могъ сносить огня. — Въ теченіи шести мѣсяцовъ ни разу не водили меня прогуливаться на площадку, какъ бывало прежде. День проходилъ за днемъ, мѣсяцъ за мѣсяцомъ; можетъ быть почтено, думалъ я, за признакъ моей невинности мученія, мною вытерпѣнныя; но такъ какъ меня все еще держали въ тюрьмѣ, я страшился новой пытки! — Теперь я буду говорить о такомъ обстоятельствѣ, которое тебѣ, дочь моя, покажется малозанимательнымъ; но никогда безъ соболѣзнованія и особливаго чувствованія, смѣшаннаго съ восторговъ и печалью, не вспоминаю я объ немъ. — Прошелъ годъ, я все былъ въ Бастиліи, какъ однимъ утромъ, когда окошко тюрьмы моей было растворено для продуванія чистаго воздуха, пробившись между отверстіями рѣшетки желѣзной окошка тюрьмы моей влетѣлъ ко мнѣ воробей; онъ сѣлъ на столикъ и началѣ клевать кусокъ хлѣба, которой только что мнѣ принесли. — Я подходилъ къ нему по ближе дабы лучше разсмотрѣть его; ибо въ горестномъ положеніи моемъ все то, что занимало хотя не много вниманіе мое доставляло мнѣ мгновенное блаженство. — Примѣшя, что онъ меня увидѣлъ, я остановился, боясь испугать его; однакожъ хлѣбъ удерживалъ милую птичку, и къ вящшему удовольствію моему онъ все клевалъ. — Перья его были шероховаты и щетинисты, все показывало, что онъ много претерпѣлъ отъ непостоянства осени и жестокости зимы; тогда морозило очень и уже давно земля покрылась пушистымъ и глубокимъ снѣгомъ; отъ того то, думалъ я, нѣжной воробей такъ охотно клевалъ хлѣбъ мой. — Сожалѣя о претерпѣнномъ имъ мученіи, восхищался вмѣстѣ съ нимъ, когда нашелъ онъ себѣ пищу. Несчастная птичка! вскричалъ я, естьли ты будешь впредь угрожаема голодомъ и холодомъ; то прилети сюда къ огорченному невольнику: онъ приголубитъ тебя, доброе сердце его сжалится надъ участью твоею; но можетъ быть того сдѣлать тебѣ не льзя? — Можетъ быть ты погибнешь безъ пищи, которую бы всегда имѣлъ, оставшись здѣсь? — Ахъ! для чего не могъ онъ понимать меня. — Будучи до чрезвычайности растроганъ, я не могу тебѣ изъяснить, дочь моя, чувства мои при семъ случаѣ; я подошелъ поближе къ столу: воробей или довольно наѣлся или испугался отъ приближенія моего, вспорхнулъ, пролетѣлъ два или три раза вокругъ комнаты, какъ бы искалъ того отверстія, въ которое влетѣлъ и наконецъ нашедши оное, скрылся вмигъ. — Онъ улетѣлъ! — вскричалъ я, никогда не прилетитъ назадъ! — Никогда! — Опять будетъ терпѣть нужду, томиться отъ голода, дрожать отъ стужи! — Одна кожъ у него осталось утѣшеніе — безцѣнная свобода! — Могутъ ли всѣ мученія жизни нашей сравниться съ тѣмъ мученіемъ, когда отнята свобода; когда тяжкими цѣпями окованныя руки невольника по одному пристрастію или прихоти верьховнаго Судьи не могутъ простерты быть къ Вышнему Существу для испрошенія конца мучительныхъ пытокъ! — Но ты, милая птичка, летала бы свободно здѣсь въ комнатѣ — въ тюрьмѣ моей, не на чистомъ воздухѣ! — Ахъ! воробей хорошо сдѣлалъ; онъ улетѣлъ, чтобъ не быть въ заточеніи; я согласенъ съ нимъ: лучше свобода хотя въ нуждѣ, чемъ неволя во изобиліи! — На другой день по утру къ большому удивленію моему и удовольствію воробей опять прилетѣлъ; я кинулъ ему кусочикъ хлѣба, онъ клевалъ его — прыгалъ по полу, вспорхнулъ на столъ — полеталъ по комнатѣ и по прежнему скрылся… — Всякое утро прилеталъ ко мнѣ воробей, онъ восхищалъ уединеніе мое; большое удовольствіе находилъ я ожидать прилета его — Всегда давалъ ему клевать хлѣба, употребляя всевозможные способы перемѣнить дичливость его, и уже мысленно восхищался, что безъ страха милая птичка могла видѣть меня; ибо по нѣскольку часовъ бывала близъ постели моей. — Но увы! прошла весна; маленькой дружокъ мой, будучи похожъ на людей нынѣшняго вѣка, позабылъ того, которой помогъ ему въ нуждѣ и ни разу не посѣтилъ уединеннаго благодѣтеля своего! — Прошла весна; настало лѣто; быстро и оно пролетѣло — Притащилась на крылахъ борея осень, потомъ и зима. — Я думалъ, что съ милою птичкою случилась какая бѣда; или убита хищною рукою птицелова — или съ голоду погибла; а можетъ быть, продолжалъ я, вздохнувши, можетъ быть позабыла путь къ тому мѣсту, гдѣ подали ей руку помощи!…
Оборотимся къ заключенію моему: тираны мои долго молчали — Все въ тюрьмѣ — да, въ тюрьмѣ, я уже начиналъ страшиться не навѣкъ ли мой засадили меня въ Бастилію! — Въ одинъ зимней день по утру, когда еще лежалъ я на ветхомъ пуховикѣ моемъ, и будучи по обыкновенію углубленъ въ мечтательныя размышленія, услышалъ вдругъ шорохъ произходящій отъ птичьихъ крыльевъ; посмотрѣлъ въ ту сторону, откуда произтекалъ помянутой шорохъ — увидѣлъ — на столѣ сидящаго воробья, котораго почиталъ я погибшимъ. — Неизъяснимое почувствовалъ я удовольствіе, кинулъ ему кусочикъ хлѣба; онъ вспорхнулъ — подлѣтѣлъ къ хлѣбу и принялся клевать его. — Ахъ! мнѣ казалось, что и онъ былъ восхищенъ возобновленіемъ знакомства нашего! — Во всю зиму продолжалъ онъ свои посѣщенія, такъ точно, какъ и прошедшій годъ; я отломилъ брусокъ дерева отъ столика моего; прекрѣпилъ оной въ одномъ углу между двухъ стѣнъ; иногда воробей ночевалъ со мною, также не рѣдко дней по пяти сряду живалъ у меня. — Лишенной всякаго сообщенія съ подобными мнѣ твореніями, я находилъ большое удовольствіе въ частыхъ посѣщеніяхъ милой птички. — Ахъ! приголубливая ее, я забывалъ и бѣдствія свои и жестокосердіе людей!… Весною прекратились посѣщенія воробья, пришла зима и онъ опять прилетѣлъ; такимъ образомъ со времени перваго прилета его протекло шесть лѣтъ, и онъ продолжалъ все быть моимъ зимнимъ товарищемъ! — Въ половинѣ седьмой зимы однажды, какъ сидя на своей жердочкѣ, завернувши носочикъ свой въ крылья, покойно спалъ онъ, вошелъ тюремщикъ съ завтракомъ моимъ; онъ примѣтилъ воробья и прежде нежели я успѣлъ остановишь хищную руку его, онъ свернулъ голову бѣдной птичкѣ! — сердечному другу моему — другу въ Бастиліи! — Я готовился осыпать укоризнами тюремщика; поразмысля, что тѣмъ лишь болѣе раздражу такого человѣка, которой до такой степени былъ злобенъ, что беззащитнаго человѣка лишилъ единственнаго утѣшенія и отрады; и такъ удовольствовался только прозьбою оставить мнѣ хотя трупъ мертвой птички. — Этому не бывать, вскричалъ тюремщикъ и кинулъ трупъ за окошко; но въ рѣшетку не попалъ. — Я бросился схватить упадшій на полъ трупъ; но тюремщикъ схватя его прежде меня, кинулъ опять за окошко и въ сей разъ былъ удачнѣе перваго-- Мнѣ даже не оставалось и того утѣшенія, чтобъ воздвигнувши памятникъ надъ прахомъ несчастнаго друга моего, могъ я пролить слезу соболѣзнованія! — Тюремщикъ ушелъ — Я подставилъ стулъ къ окошку, сталъ на оное въ надеждѣ, что можетъ найду трупъ за окошкомъ или хоть издали въ послѣдней разъ на него посмотрю: тщетная надежда! — Сошедши со стула стоялъ посреди тюрьмы моей и сложа крестообразно руки, въ мысляхъ своихъ сравнивалъ я положеніе мое съ участью злобною птички, которую оплакивалъ — Долго думалъ, терялся въ лабиринтѣ предположеній и наконецъ со вздохомъ заключилъ сужденіе мое сими словами: все воробей счастливѣе меня!…
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
[править]Шекспиръ.
Прошелъ еще годъ моего заключенія! — Уже 10 лѣтъ содержался я въ Бастиліи — Привычка сдѣлала образъ тогдашней жизни моей для меня опаснымъ. Одинакое содержаніе, одинакая пища (только иногда прибавляли мнѣ къ хлѣбу и водѣ вино и молоко) подкрѣпляли здоровье мое. — Однакожъ очень рѣдко стали водить меня на площадку. — Спустя нѣсколько времени человѣкъ, котораго еще я не видывалъ, принесъ мнѣ въ первой разъ пищу мою вмѣсто прежняго тюремщика. Онъ показался мнѣ не старѣе 25 лѣтъ, средняго росту, грубаго сложенія, но пріятного вида, нимало несходственнаго съ должностью его. — Нѣсколько дней молчалъ я; но видя, что не переставалъ онъ ходить ко мнѣ ободрился я наружностью его и спросилъ: не уже ли прежней тюремщикъ умеръ? — Нѣтъ, отвѣчалъ онъ и скоро удалился, какъ такой человѣкъ, которой боялся лишняго сказать; однакожъ можно было примѣтить, что съ неудовольствіемъ сокращалъ онъ разговоръ нашъ. — Тщетно старался, завѣсти я его въ дальнѣйшія объясненія; я всегда получалъ въ отвѣтъ: да, нѣтъ и больше ничего. — Однажды на вопросъ мой: на вѣчно ли я заключенъ? — онъ посмотрѣлъ на дверь, чтобъ увѣришься не примѣчаетъ ли кто за нимъ и потомъ шепнулъ мнѣ слабымъ и прерывающимся отъ страха голосомъ: не спрашивайте меня болѣе, ни о чемъ, только положитесь на друга своего. — Сказавъ сіе, скорѣе обыкновеннаго скрылся онъ. — Это былъ первой лучь надежды, которой послѣ десятилѣтняго страданія моего озарилъ разумѣ мой. — Въ продолженіи пяти мѣсяцовъ молодой тюремщикъ посѣщалъ меня каждой день по два раза; всѣ дѣйствія новаго друга моего заставляли меня судить, что еще не нашелъ онъ способа и случая болѣе со мною объясниться; ибо всегда съ крайнею поспѣшностью удалялся изъ тюрьмы моей. — Иногда даже ни разу не взглядывалъ на меня; ахъ! — онъ зналъ что такой взоръ могъ успокоить мою недовѣрчивость и ободрить надежду страждущаго сердца моего! — Однимъ днемъ ввечеру, поставивши ужинъ мой на столъ, онъ сказалъ мнѣ тихимъ голосомъ съ большимъ замѣшательствомъ: не спите нынѣшнюю ночь — Я съ радостью согласился на такое предложеніе и нетерпѣливо дожидался того часа, въ которой все должно объяснишься. — Стѣнныя Бастильскія часы пробили два часа за полночь, какъ услышалъ я, что кто то стучался въ желѣзную рѣшетку окна тюрьмы моей — Потомъ скоро тихій голосѣ новаго друга моего кричалъ: эй, сударь — сударь! — Я спѣшилъ приставить стулъ къ окошку и взойти на оной — Онъ же продолжалъ: естьли удастся мнѣ избавишь васъ изъ Бастиліи и государства, возьмете ли вы меня во услуженіе къ себѣ; — Скажи лучше въ друзья?
— Обѣщайтесь лишь только прокормить меня, чтобъ во услуженіи вашемъ не умеръ я съ голоду, сударь — Нѣтъ, божусь тебѣ небомъ, вскричалъ я, — божусь всѣмъ, что ты будешь мнѣ другомъ и будешь доволенъ. — Ахъ! я и забылъ въ сію минуту, что самъ не имѣлъ способа прокормиться. — Довольно; отвѣчалъ другъ мой, только прошу васъ для спасенія вашего не отказываться пить всего того, что дадутъ намъ; а во всемъ прочемъ положитесь на меня! — Не отказываться пить, повторялъ я въ мысляхъ своихъ. — Другъ мой уже ушелъ, я стоялъ нѣсколько времени у окна; но онъ не возвращался — По всюду царствовала тишина! — Я сошелъ со стула, и бросившись на пуховикъ, разбиралъ въ воображеніи моемъ слова молодаго тюремщика и неиначе полагалъ, какъ то, что хотятъ меня опоить ядомъ. — На завтра поутру очень рано дверь тюрьмы моей растворилась и я увидѣлъ входящаго ко мнѣ монаха, онъ велѣлъ мнѣ стать на колѣни подлѣ себя и сдѣлавши маленькое краткое предисловіе о томъ, чтобъ съ мужествомъ перенесъ я опредѣленіе судьбы моей, которое онъ назначенъ объявить мнѣ. Ты осужденъ на смчерть, продолжалъ онъ. — Нѣсколько часовъ прежде принялъ бы я сіе осужденіе, какъ наивеличайшее блаженство небесъ: но имѣя ввиду надежду освободиться, хотя и былъ я приготовленъ ко всему словами друга моего, однакожъ кто бы не содрогнулся при такомъ случаѣ? — Кто пожелаетъ умереть на эшафотѣ отъ руки палача?… Тебѣ надобно исповѣдываться, говорилъ монахъ, видя мое отчаяніе. Будучи удалёнъ отъ свѣта, я не могъ надѣлать много зла, и такъ исповѣдь моя продолжалась не долго. — Монахъ слушалъ грѣхи мои, молился обо мнѣ нѣсколько часовъ, потомъ поставивъ на колѣни, благословилъ меня и ушелъ. — По уходѣ монаха пришелъ надзиратель съ двумя солдатами и молодымъ тюремщикомъ — новымъ другомъ моимъ. — По приказанію надзирателя молодой человѣкъ налилъ изъ скляночки, которую держалъ въ рукѣ, черную жидкость въ маленькую чашечку. Надзиратель взялъ чашечку, подалъ ее мнѣ и приказывалъ выпить. — Я было противился; но солдаты, приставивши къ груди моей штыки, принудили меня сдѣлать самому надъ собою усиліе, и я выпилъ поданной мнѣ напитокъ. Чашечка выпала изъ рукъ моихъ, я искалъ глазами друга моего; но его уже не было при мнѣ. — Надзиратель далъ знакъ солдатамъ за нимъ слѣдовать; они всѣ вмѣстѣ удалились. — Какая минута ужаса! — Я не зналъ, ядъ ли, или иное что выпилъ! — Съ одной стороны мучительная смерть представлялась глазамъ моимъ; а съ другой я содрагался, помышляя объ участи друга моего, естьли обманѣ его обнаружится. — Спустя часъ я начиналъ чувствовать ужасное разслабленіе; легши на пуховикъ и завернувшись въ одѣяло воображалъ, что все кончится; но скоро началось замерзаніе крови въ жилахъ моихъ! — Крупныя капли хладнаго пота лились съ блѣднаго чела моего! — Тщетны были усилія мои — глаза сомкнулись, и спустя два часа послѣ надзирательскаго прихода я заснулъ смертнымъ сномъ!…»
Графъ Бирофъ располагался продолжать повѣствованье свое, какъ вдругъ старой пастухъ, вбѣжавши, увѣдомилъ его, что два человѣка, увидѣвши лошадь Графскую въ конюшнѣ, узнали оную по своимъ примѣшамъ и просили непремѣннаго позволенія взойти въ избушку, чтобъ повидаться съ тѣмъ, кому принадлежитъ помянутая лошадь; сынъ мой, прибавилъ онъ, не пускаетъ ихъ къ вамъ. — Графъ взглянулъ на дочь свою, не говоря ни слова; смущеніе его было безмѣрно — Лорета затрепетала, бросилась въ объятія отца своего. — Въ самое сіе мгновеніе услышали они явственно въ ближней комнатѣ голосъ Теодоровъ и Кроонзера. Графъ Бирофъ вскочилъ, и выхватя кинжалъ свой, бросился къ нимъ навстрѣчу; Теодоръ показался первой, Графъ кинулся на него. — Кавалеръ отшатнулся и Графъ съ сильнаго размаху упалъ. — Теодоръ сталъ ему ногою на грудь и выдернувъ саблю, называлъ Графа измѣнникомъ, бѣглецомъ, потомъ осыпая его проклятіями, хотѣлъ убить — Лорета удержала мстительную руку Кавалера и бросившись на колѣни близь лежащаго отца своего, кричала: рази, тиранъ! рази въ грудь мою; но пощади отца моего! — Прозьбы Лореты и усилія Графа Бирофа удостовѣрили Теодора въ истиннѣ, что мнимый Ральбергъ былъ точно отецъ Лоретинъ. Пораженный удивленіемъ онъ впалъ въ глубокую задумчивость — Графъ Бирофъ то примѣтилъ и употребилъ въ свою пользу такой случай: онъ сдѣлалъ такое усиліе, котораго Теодоръ никакъ не ожидалъ, вскочилъ, выхватя шпагу изъ рукъ преслѣдователя своего. — Кроонзеръ, выхватя свою шпагу, представился къ защитѣ. — Лорета, пораженная такою неожиданностію, бѣжитъ изъ хижины, прося вспоможенія отцу своему. Теодоръ бѣжитъ за нею — Лорета скоро возчувствовала гибель свою, увидя себя столь блиско преслѣдуемою такимъ человѣкомъ, котораго болѣе всего страшилась. Къ счастію ея примѣтила она молодаго пастуха, стоящаго близъ дверей хижины. Спаси несчастную, кричала она ему, отъ алчнаго тигра! — Бога ради, спаси меня! — Молодой человѣкѣ держалъ еще бъ рукахъ ту дубинку, которою, воспрещалъ Теодору и сообщнику его взойти въ хижину; онъ не могъ еще опомниться отъ такой тревоги. — Но будучи тронутъ жалобнымъ стономъ Лореты, бросился съ дубинкою къ Теодору, какъ отчаянной человѣкѣ, рѣшившійся умереть или побѣдить. — Нѣсколько часовъ продолжалась битва съ равнымъ съ обѣихъ сторонъ успѣхомъ; но скоро силы Кавалера одержали верьхъ надъ противникомъ его. — Лорета, увидѣвши падшаго жалостливаго пастуха, произнесла ужасный вопль и стонѣ, и собиралась бѣжать; но силы ей измѣнила и она упала безъ чувствъ на землю! —
ГЛАВА ОСЬМНАДЦАТАЯ.
[править]«О услажденіе души моей! — О восторгъ! — Супругъ мой! — Рука моя еще ощущаетъ трепетаніе сердца его; еще разъ прижимаю я его къ страстной груди моей! — Пади въ отверстыя, объятія нѣжной супруги! — Ахъ! — я изнемогаю подъ бременемъ благополучія моего! --»
«Небесное блаженство! — Драгоцѣнность души моей! — Страстная, горлица, много оплакиваемая! — пади въ объятія мои: да отзывается біеніе сердца твоего во глубинѣ моего сердца! — Душа, моя летитъ во срѣтеніе тебѣ! — Злымъ рокомъ ли гонимъ? — дѣйствіяль терплю? — Онѣ забыты, истреблены изъ воображенія моего! — Кто благополучнѣе меня? --»
Пламенный поцѣлуй, запечатлѣвшійся на хладныхъ ланитахъ Лоретиныхъ, возвратилъ ей жизнь; она открыла глаза; но великій Боже! — Какой восторгъ! — Альфонзъ, возлюбленный Альфонзъ оживилъ ее симъ поцѣлуемъ; онъ стоялъ передъ нею. — Объята будучи сею радостью, Лорета лобызаетъ супруга свою, бѣжитъ къ отцу своему; бросается въ объятія его и потомъ возвращается къ Альфонзу. — Послѣ взаимныхъ восторговъ, Лорета извѣстила Альфонза, что Графъ Бирофъ былъ отецъ ея; а сей послѣдней увѣдомилъ дочь свою о всемъ произшедшемъ послѣ обморока ея: мы были въ избушкѣ, говорилъ онъ; Кроонзеръ скрылся бѣгствомъ; Теодоръ же убитъ мужемъ твоимъ отнятою имъ у него дубинкою. — Альфонзъ съ своей стороны увѣдомилъ Лорету, какимъ образомъ сіе самое утро уѣхалъ онъ изъ замка Барона де Смальдарта и благополучнымъ случаемъ очутился близь нее въ самое то мгновеніе, когда готовилась она бытъ добычею неистоваго Теодора! — Лорета все еще не вѣря глазамъ своимъ, прижалась къ избавителю своему, которой оборотясь къ Графу Бирофу, заклинаю васъ, сказалъ онъ ему, присовѣтывать мнѣ, куда долженъ я ѣхать, и что долженъ дѣлать? — Кто воспрещаетъ тебѣ возвратиться въ мирный рыбачей шалашъ? — Вы хотите, чтобъ я видѣлъ Барона де Смальдарта?… Ахъ! я стараюсь избѣжать такого свиданія. — Для чего же — спросилъ Графъ Бирофъ: развѣ страшитесь вы, или думаете, что законы не защитятъ васъ противу него? — Нѣтъ, совсѣмъ не то: свободно бы предсталъ я предъ нимъ, естьлибъ законы меня осуждали въ преступленіи моемъ; но признаюсь вамъ, я не могу видѣть такого человѣка, котораго столько огорчилъ; онъ любилъ Теодора, какъ нѣжной родитель, такъ не естественна ли ненависть его къ убійцѣ его? — Чтобъ загладить проступокъ мой, надлежитъ просить у него прощенія; но посудите сами, могу ли унизиться до такой степени. Я чувствую горесть Барона съ истиннымъ соболѣзнованіемъ; но благодѣянія, которыми онъ меня осыпалъ, заграждаютъ мнѣ путь къ нему — Кто увѣритъ меня, что онъ не сочтетъ пріѣздъ мой надмеднымъ самолюбіемъ? — Нѣтъ! — Нѣтъ, я долженъ искать убѣжище не въ окрестностяхъ Смальдартскаго замка; тамъ, въ мирномъ жилищѣ моемъ не буду ежедневно возобновлять скорбное отчаяніе благотворителя моего! — Я совѣтую вамъ, подхватилъ Графъ Бирофъ, скорѣе удалиться изъ сей части Германіи; ибо будучи узнаны какъ вы, такъ и я Кроонзеромъ, можемъ здѣсь подвергнуться опасности: естьлибъ вы намѣревались возвратиться въ шалашъ свой, то бы съ сердечнымъ прискорбіемъ долженъ былъ разстаться съ дочерью моею; но вы въ него не поѣдете, слѣдовательно ничто меня не раздѣлитъ съ вами любезныя дѣти! Счастіе Лореты было всегда единственнымъ предметомъ нѣжнаго Альфонза; онъ предвидѣлъ, что разлука съ отцемъ причинила бы ей величайшую горесть; и такъ поспѣшилъ увѣрить ее о намѣреніи своемъ жить неразлучно съ Графомъ Бирофомъ, и на все то рѣшиться, что будетъ нужно къ безопасности его. — Слова сіи влили цѣлительный бальзамъ въ растревоженную душу огорченной Лореты. — Онѣ ободрили также и Графа, которой предложилъ скорой отъѣздъ. — Старой пастухъ приготовилъ лошадей. Графъ щедро наградилъ его, и по прозьбѣ Альфонза приказалъ ему послать нарочнаго въ замокъ Барона де Смальдарта съ подробнымъ извѣстіемъ всего случившагося; потомъ они поѣхали, держась по совѣту Графа все къ сѣверу въ первой день путешествія своего; они останавливались только на нужное для отдыха лошадямъ время. Подъ вечеръ доѣхали они къ одному, постоялому двору и Графъ увѣрился что вся опасность его миновалась. — Какъ скоро остались они одни въ особенной постоялаго двора комнатѣ, Лорета просила отца своего докончить повѣствованіе о злополучной жизни его. — Дочь моя! отвѣчалъ Графъ Бирофъ, я воображаю всю силу любопытства твоего; но другое важнѣйшее побужденіе претитъ мнѣ удовлетворить оному: надобно подумать о будущемъ — случившееся же се мною ты скоро узнаешь. — Сдѣлали ли вы, продолжалъ онъ, оборотясь къ Альфонзу, какой планъ на предбудущее время? — Нѣтъ. — Вы однако же были задумчивы, во время нашего путешествія, и я думалъ… Правда, я былъ задумчивъ; но… — Объяснитесь. — Я боюсь чтобъ вы положенія мои не отвергли; но напередъ увѣряю васъ, что ничего не произведу я въ дѣйство безъ совѣта вашего и Лореты. — Продолжайте. — Лорета конечно извѣстила васъ о томъ ужасномъ и таинственномъ случаѣ, которой… Знаю все, подхватилъ Графъ. — И такъ знайте и то, что я спокойно не умру, пока сія тайна, дѣлающая меня побродягою, не откроется: ежечасно вижу я окровавленныя руки… — ежеминутно слышу разительный гласъ — гласъ, меня изгоняющій… Я хотѣлъ торжествовать надъ самимъ собою, хотѣлъ усиліями превозмочь самое естество: тщетное усиліе! — безполезное намѣреніе! — Безъ покрова, безъ того Ангела хранителя, которой смягчаетъ участь злосчастнаго — стономъ моимъ наполнялся бы свѣтъ! — Не лучше ли положить предѣлъ толикимъ скорьбямъ, также неизвѣстности; пріѣхавъ къ окрестностямъ Когенбургскаго замка открою я все. — Тамъ удостовѣрюсь, на вѣчно ли изгнанъ изъ жилища праотцевъ моихъ. — Я согласенъ на положеніе ваше и съ истиннымъ нелестнымъ чувствомъ желаю вамъ счастливаго исполненія и удачнаго окончанія. — Но кто объявитъ тебѣ, подхватила Лорета, истинну? — Таинственнымъ неведѣніемъ покрыты всѣ сосѣди Когенфургскаго замка, иначебъ молодой работникъ въ рудокопѣ, сынъ облагодѣтельствованнаго отцемъ твоимъ человѣка, конечно зналъ бы всѣ подробности. Дядя твой, по словамъ его, уѣхалъ изъ отечества своего; никто не знаетъ, что съ нимъ случилось; а мать твоя умерла. — Такъ, Лорета, ты права: онъ много болталъ пустова; но замокъ стоитъ пустой, говорилъ онъ, въ этомъ какъ ему ошибиться. — И такъ посѣти тайно замокъ, кого могу тѣмъ оскорбить? — Тайну хранить я умѣю. — Ахъ! самъ не знаю, отъ чего съ нѣкотораго времени я мучусь нетерпѣливо быть въ замкѣ? — Вы, твердо въ томъ стоите, спросилъ Графъ Бирофъ? — Естьлибъ имѣлъ столько денегъ чемъ бы содержатъ себя могъ во время дороги; о согласіижъ вашемъ и Лореты я ни малаго сомнѣнія не имѣю — У меня есть деньги, такъ все равно, подхватилъ Графъ Бирофъ — И такъ завтра же поутру, вскричалъ Альфонзъ, доѣдемъ мы къ тому мѣсту, гдѣ я родился. — Вечеромъ размышляли они, по какой дорогѣ имъ ѣхать; условясь наконецъ, разошлись они отдыхать. — Съ первыми лучами дневнаго свѣта вскочилъ Альфонзъ; ибо будучи занятъ важнымъ предпріятіемъ своимъ, очень мало спалъ ночью; онъ разбудилъ товарища своего, которой не заставилъ долго себя ждать, и уже восходящее солнце настигло Графа съ дочерью и съ зятемъ въ пути. — Тогда Графъ Бирофъ, для удовлетворенія Альфонзова и Лоретинаго любопытства началъ продолжать приключенія жизни своей: напитокъ, мною выпитой, говорилъ онъ, было крѣпкое усыпленіе; когда же пришелъ я въ себя, то первой предметъ, представившійся глазамъ моимъ, былъ черной человѣкъ, сидящій подлѣ меня въ сухомъ, но глубокомъ рву. — Отъ темноты я не могъ никакъ распознать черты лица его, и до тѣхъ поръ, пока онъ молчалъ, мнѣ не представлялось, чтобы то былъ вымаранной другъ мой; узнавши его, я пораженъ сталъ удивленіемъ. — Ахъ! сударь, вскричалъ онъ самое то мгновеніе когда въ первой разъ открылъ я глаза, какъ я радъ, что вы проснулись; знайте, мы ужъ не въ Бастиліи. Чтожъ вы такъ остолбенѣли? развѣ вы меня не узнаете? — Ахъ! сударь, я вѣрной вашъ Яковъ… Прости меня, я самъ себя не узнаю — (ибо былъ я наряженъ женщиною). — Не думайте ни объ чемъ, успокоитесь: нарядъ сей отгонитъ любопытствующихъ, и мы будемъ безопасны во время путешествія нашего; но сперва, сударь, выпейте не много вина, и покушайте хлѣба. — Потомъ вынулъ онъ изъ кармана склянку съ виномъ и кусокъ хлѣба. — Вы давно не ѣли, примолвилъ онъ, и можете ослабѣть: я исполнилъ съ радостію предложеніе его. — Слава Богу, продолжалъ Яковъ, слава Богу, мы уже не въ Бастиліи! — Какъ не уже ли и ты былъ заключенъ, спросилъ я? — О нѣтъ, сударь, я былъ на свободѣ; но свобода такая хуже иной неволи; страдать обо всѣхъ несчастіяхъ, которыхъ я видѣлъ, вить это не шутка; но полно говорить, о томъ, думаю, что мы навсегда оттуда убрались; а не то будетъ намъ бѣда, какъ поймаютъ молодцовъ! — Другъ мой, скажи пожалуй, какъ мы оттуда выбрались? — Вы все узнаете въ другое время; а не теперь. — Здѣсь могутъ насъ подслушать; вашъ покорной слуга Яковъ Нерлетъ скажетъ все вамъ, все, только въ другое время. — Однакожъ, сударь, не называйте меня болѣе Яковомъ, дайте мнѣ другое имя, какое нибудь Арабское. — Скорѣе, скорѣе назовете меня, какъ нибудь… Кейзаромъ. — Хорошо, сударь; хорошо — теперь помните, что вы жена моя; черты лица вашего довольно нѣжны, и васъ примутъ за женщину — впрочемъ положитесь на Якова. Ахъ! нѣтъ, сударь, я хотѣлъ сказать, на Кейзара. — Мнѣ извѣстенъ здѣсь не подалеку отъ большой дороги маленькой постоялой дворъ: мы тамъ ночуемъ. — Идучи по дорогѣ далеко ли мы отошли отъ Парижа, спросилъ я Якова? — На девять или 10 лію. — Какъ бы намъ, продолжалъ я, выбраться изъ Франціи? — Тсъ! — Говорите потише какъ бы кто не подслушалъ насъ; когда придемъ мы на ночлегъ, вы узнаете мысли мои……. Удержавъ любопытство свое, скоро увидѣлъ я, что мы пришли къ постоялому двору. — По совѣту Якова, попросилъ я подать намъ ужинъ и приготовить постель — Яковъ между тѣмъ говорилъ что-то съ бывшими тогда въ постояломъ дворѣ, принаравливаясь однако же къ дурному нарѣчію Арабовъ; мысленно восхищались мы, что выдумка наша, была удачна. — Послѣ ужина, какъ страстные супруги удалились мы въ спальню, намъ отведенную. Я легъ на постель. — Теперь вы все, сударь, узнаете, сказалъ мнѣ Яковъ, и сѣлъ на полу, облокотясь рукою объ кровать мою. — Посудите, съ какимъ любопытствомъ желалъ я узнать, какимъ способомъ во время усыпленія моего избавленъ я отъ смерти — Прежде всего, сударь, продолжалъ Яковъ, надобно дать вамъ понятіе обо мнѣ для того, чтобъ вы лучше посудили о причинахъ, меня побудившихъ спасти васъ: отецъ мой былъ, сударь, честной чеботарь въ предмѣстіи Святаго Антонія; долго исправлялъ онъ очень хорошо дѣла свои; но и честныя люди бываютъ несчастливы! обстоятельства принудили его занять не много денжонокъ у сосѣдей своихъ для расходовъ вовремя болѣзни матери моей. — Все бы сполна заплачено было, естьлибъ онъ пожилъ; но ахъ! скоро, сударь, онъ умеръ оставя мнѣ — ничего у меня оставался, только дядя; мой Перлетъ, старой тюремщикъ Бастиліи; да еще былъ у меня братъ, о которомъ давно ничего не слыхали мы. — Ну, хорошо, сударь, по состоянію моему былъ я изрядно воспитанъ, и естьлибъ не оставилъ мнѣ отецъ мой въ наслѣдство долги свои…. (Ахъ упаси меня Боже! — Иной злой человѣкъ подумаетъ, что я упрекаю его въ томъ; нѣтъ — нѣтъ, покойной мой батюшка, это не правда); бы ремесломъ своимъ имѣлъ насущной хлѣбъ; но кредиторы отца моего скоро потревожили меня. Ты сынъ его и наслѣдникъ, говорили они: такъ долженъ деньги всѣ заплатить. — Помилосердуйте, государи мои! отвѣчалъ я имъ, гдѣ то наслѣдство, которое, говорите вы, получилъ я? — Гдѣ оно! — У меня нѣтъ ничего. — Ты лжешь, подавайка скорѣе деньги. Пустова болтать нечего, а не то засадимъ тебя въ тюрьму…. Такъ говорили алчные ростовщики говорили; и хотѣли въ самомъ дѣлѣ, засадить меня. — Дядя мой, будучи отъ рожденія очень скупъ, не хотѣлъ разстаться съ полновѣсными луидорами, которые накопилъ онъ въ Бастиліи, чтобъ заплатить долги за роднаго брата своего; съ другой стороны не хотѣлось ему, чтобъ племянника его засадили въ тюрьму, хотя самъ въ тюрьмѣ же жилъ и по собственной охотѣ своей; но обо мнѣ началъ думать. — Нѣсколько времени ломалъ онъ ученую свою голову и наконецъ для избавленія меня отъ задержанія кредиторами отца моего выдумалъ. — По добродушію къ племянничку своему, взялъ его во услуженіе въ Бастилію, то есть, со временемъ хотѣлъ, чтобъ я былъ второй онъ, и чтобъ наконецъ достоинство тюремщиковъ не выходило изъ роду Перлетовъ: вотъ планъ: достойнаго дядюшки касательно избавленія моего. — Новое состояніе мое мнѣ не нравилось; но что дѣлать? пришло горе мыкать. Лучше быть тюремщикомъ, думалъ я; чѣмъ умереть съ голоду, не такъ ли сударь? — Однакожъ прошло дна мѣсяца, и я все былъ-въ Бастиліи; Я согласился лучшебъ умереть, чѣмъ столько времени, пробыть въ Бастиліи, въ семъ ужасномъ мѣстѣ: страшныя вещи, мною видѣнныя, вопли — жалобы — стоны которыя слышалъ я… Ахъ! сударь вся кровь моя застываешь въ жилахъ, волосы становятся дыбомъ; хладный потъ катится по ланитамъ моимъ отъ одного воображенія. — Бастилія, коликихъ тиранствъ ты адъ? — Я тяжко вздохнулъ. — Конечно и вы сударь, спросилъ меня Яковъ, подверглись суровому, несправедливому жребію? — Такъ, другъ мой; но оставимъ такое горестное воспоминовеніе! Нѣтъ, сударь, я того сдѣлать не могу — не могу истребить изъ памяти моей все? то, что тамъ видѣлъ; естьли когда и грезы будутъ наполнятся, такими мечтаніями, то и тогда я содрогнусь… Дядя мой, продолжалъ Яковъ, имѣлъ особливую горницу, въ которой мы съ нимъ сиживали по вечерамъ; образъ страждущихъ заключенныхъ, представлялся воображенію моему; я не могъ вытерпѣть, чтобъ не говорить съ дядею моимъ о участи ихъ: иные были осуждены на созженіе, другіе на опоеніе ядомъ, а тѣ на умерщвленіе какимъ либо орудіемъ!… Всегда думалъ я объ участи нихъ тигровъ, которые мучатъ человѣчество; тѣхъ бичей человѣчества, которые безъ содроганія осуждаютъ на казнь поносную невинныхъ! — Какъ? — Съ чѣмъ предстанутъ они на судъ Божій? — Однажды осмѣлился я упрекнуть дядю моего въ жестокости, съ каковою онъ обращался съ заключенными. — Послушай, Яковъ, отвѣчалъ дядя мой, я люблю государя моего, и вбѣй себѣ въ голову, что никогда ласково не буду поступать съ тѣми, которые ему не благопріятствуютъ! — Но надобно имѣть человѣчество — совѣсть. — Человѣчество! — Ахъ! глупинькой, развѣ ты не знаешь, что государь въ особѣ своей представляетъ намъ земнаго Бога, и такъ можно ли думать о совѣсти или дурно дѣлать, когда исполняешь повелѣнія его? — Какъ же Государь долженъ бытъ справедливъ, человѣколюбивъ и милосердъ. — Вы говорите, что исполняя волю его, подданные не могутъ погрѣшить противу совѣсти своей; слѣдовательно Государь есть совѣсть народа; а когда такъ, то онъ одинъ виновенъ, что подданные его злодѣи… тираны безсовѣстные!… Ты очень глупъ, вскричалъ дядя мой, ничего не понимаешь… Я молчалъ, сударь, потому, что слушать меня бы не стали… Каждую минуту становилось мнѣ несноснымъ жилище сіе; я желалъ оное оставить; но дядя; мой воспрещалъ мнѣ то? учинить, боясь, " чтобъ не разболталъ я о слышанномъ и видѣнномъ мною; оставалось мнѣ бѣжать, какъ изъ Бастиліи, такъ и изъ Парижа, только безъ товарища я никакъ не могъ на то рѣшиться.. Къ вамъ чувствовалъ я особенное что-то; изъ всѣхъ заключенныхъ вы были одни, съ которымъ бы желалъ я оставить и дядю моего и Бастилію, зная,s что вы тѣмъ конечно не огорчитесь. — Когда спасу я сего незнакомца, думалъ я, то конечно будетъ онъ со временемъ мнѣ благодарнымъ. Ахъ! сударь, сколько разъ желалъ я вамъ изъяснить чувства мои; но Крайняя робость одерживала верьхъ надъ усиліями моими; казалось, что всѣ Бастильскія стѣны были съ глазами и ушми. — Чортъ знаетъ, какъ это дѣлалось, ничто не могло укрыться отъ надзирателя и дяди моего. — Часто спрашивалъ я дядю моего объ васъ и скоро узналъ, что были вы дворянинъ (такъ какъ и всѣ прочіе заключенные), и что единственная причина продолжительнаго заключенія вашего была опасность, чтобъ освободясь, не разгласили вы о тѣхъ мученіяхъ, которыя претерпѣли вы. Не уже ли по повелѣнію Государя невинный дворянинѣ сей столько страдалъ, спросилъ я дядю моего. — Государь не виноватъ, отвѣчалъ онъ мнѣ, что окружающіе его такъ обманываютъ… Впрочемъ я уже повторялъ тебѣ, чтобъ не въ свое дѣло не мѣшался. — Пять недѣль спустя послѣ такого разговора услышалъ я отъ дяди моего, что смотрѣнію моему поручена одна половина заключенныхъ, и для того завтра долженъ ты, продолжалъ дядя мой, отнесть ядъ въ комнату одного Маркиза, осужденнаго на опоеніе. Я не могъ противиться и ему, зная, что естьли не я, то другой заступитъ мѣсто мое, и такъ въ назначенной часъ пошелъ я за надзирателемъ въ тюрьму осужденнаго Маркиза: съ нимъ все то же происходило, что и съ вами, только онъ выпилъ настоящій ядъ. — Исполнивши все нужное, пошли мы изъ тюрьмы Маркиза; дядя мой заперъ ключемъ дверь. Чтобъ никто не входилъ сюда, вскричалъ онъ. — Какъ, не уже ли оставите вы его въ такомъ положеніи? — Для чегожъ не такъ, развѣ надобно чьей помощи умирать? — Бѣднинькой, продолжалъ я, умирай же скорѣе. — Скоро, скоро умретъ господинъ Маркизъ. Потомъ приказалъ мнѣ дядя мой отойти отъ двери, подлѣ которой остановился было я съ тѣмъ, чтобъ подслушать, не произходитъ ли въ комнатѣ чего страннаго. — Вечеромъ, когда двойныя двери во всей Бастиліи заперлись, дядя мой приказалъ мнѣ итти за собою въ тюрьму бѣднаго Маркиза. Ахъ, сударь, какое то было для меня ужасное зрѣлище, представьте себѣ мертвой Маркизъ лежалъ на пуховикѣ своемъ, открывши ротъ и глаза; онъ былъ обезображенъ смертью, и я такъ испугался его, что конечно, бы убѣжалъ, естьлибъ не былъ остановленъ дядею моимъ, которой приказалъ мнѣ отнести трупъ въ могилу для созженія; я повиновался: мы отнесли трупъ въ могилу, гдѣ увидѣлъ разведенной большой огонь, и на немъ стоялъ большой котелъ съ пивомъ. Ты думаешь, сказалъ дядя мой, что трупъ созженъ будетъ; нѣтъ, онъ пригодится намъ на другое употребленіе: у меня есть знакомой лѣкарь, продолжалъ онъ, живетъ въ Сент-Этьень де Гресской улицѣ и покупаетъ всѣ тѣла у меня. — И такъ отнеси пожалуй, тѣло сего Маркиза къ нему, я тебѣ останусь благодарнымъ. Съ симъ словомъ положилъ дядя мой тѣло въ мѣшокъ и взбросилъ мнѣ на плечо — я увѣрялъ, что не снесу такой тягости; дядюшка утверждалъ тому противное — надлежало повиноваться; онъ проводилъ меня до самаго подъемнаго мѣста, пошепталъ на ухо часовому и я былъ пропущенъ. Жизнію отвѣчаю, что надзиратель имѣлъ половину отъ дяди моего такого барыша; ибо не однократно слыхалъ я, отъ дядюшки, что безъ вѣдома его ни однажды не опускается подъемной мостъ Бастиліи. — Не смотря на тяжесть моей ноши, я всю дорогу бѣжалъ; безъ привычки быть столь близко отъ мертваго человѣка, мнѣ казалось, что онъ и ворочается и стонетъ. — Окончавши препорученіе мое, началъ я размышлять: возвратить ея ли мнѣ въ Бастилію? — Шарилъ въ карманахъ, хотѣлъ перечесть и деньги; но посудите о неудовольствіи моемъ; я позабылъ кошелекъ въ комнатѣ дяди моего. — Безъ него бы я не далеко ушелъ, и слѣдовательно пришлось бы помучиться въ той большой залѣ, гдѣ развѣшены тѣ страшныя орудія: я вздрогнулъ, сударь, и побѣжалъ въ Бастилію. — По возвращеніи моемъ получилъ шесть франковъ за труды: ты получишь вдвое при первомъ случаѣ, при молвилъ дядюшка, господину де Монтвелю не долго жить….. Слова сіи поразили меня, я занялся вымышленіемъ способа… какъ бы намъ оттуда скрыться, и скоро остановился на одномъ, сказавъ дядѣ моему, что чувствую жестокую зубную боль. У меня очень часто, продолжалъ я, болятъ зубы и покойной батюшка, вылѣчивалъ меня опіемъ; пожалуйте и вы мнѣ опіума, авось Богъ дастъ, все пройдетъ. — Будучи разжалобленъ словами моими, дядюшка далъ мнѣ пузырекъ до половины налитой съ опіемъ, примолвя притомъ, чтобъ поосторожнѣе его употреблялъ, а то лишніе часы просплю. — Радуясь сей первой моей удачѣ, побѣжалъ я въ комнату свою, перелилъ опій изъ пузыречка, полученнаго мною отъ дяди, въ тотъ, гдѣ былъ пріуготовленной для покойнаго Маркиза ядъ, вымывши однако же его чисто на чисто; потомъ нарочно уронилъ первой пузырекъ на полъ и по желанію моему оной разшибся на мелкія части. Я схватилъ одинъ веретокъ стекла, побѣжалъ съ онымъ къ дядѣ моему, насказалъ ему, что неосторожно уронилъ пузырекъ и оной разшибся; а опій разлился по полу, и для того просилъ его дать мнѣ другой… Старикъ на сей разъ былъ обманутъ, онъ далъ мнѣ пузырекъ гораздо больше прежняго и полной… Какъ бы мнѣ не умереть съ этаго? — Нѣтъ, только лишняго сутокъ двое поспишь. — Тутъ уразумѣлъ я, что первой пропорціи будетъ довольно для намѣренія моего, и такъ припрятавъ пузырки, былъ тѣмъ болѣе покоенъ, что имѣлъ тройную пропорцію потребнаго мнѣ опія. — Черезъ часъ пришелъ я къ дядѣ моему и сказалъ, что съ легкой руки его зубы перестали у меня болѣть. — Онъ радовался тому, и между разговоромъ нашимъ увѣдомилъ меня, что приговоръ судьбы вашей конченъ и вы осуждены на опоеніе ядомъ чрезъ три дни… Наканунѣ назначеннаго къ смерти вашей дня, нашелъ я случай быть подъ окномъ вашимъ и предупредилъ васъ пить все то, что вамъ дадутъ; ибо боялся я, чтобъ вы отказались выпить поставленной мною опій, или когда поднесетъ вамъ оной надзиратель, то вы прольете его и тѣмъ принудите дать вамъ настоящаго яда. — Оставя окошко, спѣшилъ я въ комнату свою; тамъ началъ пріуготовлять пузырекъ, налилъ было его до половины; но вспомнивъ, что пузырекъ съ ядомъ всегда бываетъ полонъ (подливши воды боялся, ослабить силу опія) наливши же полной пузырекъ цѣльнаго опія страшился умертвить васъ; долго не зналъ я, что дѣлать), пришло мнѣ въ мысль дополнить пузырекъ теріякомъ, смѣшаннымъ съ водою такъ, что никакой опій не терялъ силы; а во вторымъ имѣлъ точно такой же цвѣтъ, какъ и настоящій ядъ, которой носилъ я покойному Маркизу. — На другой день названъ былъ я къ надзирателю, въ присудствіи котораго дядя мой вручилъ мнѣ пузырекъ съ настоящимъ ядомъ — Для отдаленія всякаго сомнѣнія или подозрѣнія подошелъ я къ лядѣ моему: ныньче получу я франковъ за ночную ношу, спросилъ его? — Да, отвѣчалъ онъ, кивнувъ головою. — Послѣ сего пошли мы съ надзирателемъ и двумя солдатами къ вамъ; на поворотѣ того коридора, которой прямо ведетъ въ тюрьму вашу, я остановился, перемѣнилъ пузыречки, потомъ застучалъ ногами, какъ будто бы спотыкнулся: здѣсь голову сломить, вскричалъ я, сдѣлавши странную изъ лица мину — Надзиратель обернулся, посмотрѣлъ на меня, засмѣялся и безъ всякаго подозрѣнія продолжалъ итти далѣе.
Наши путешественники увидѣли въ самое сіе время въ сторонѣ домъ; Альфонзъ прервалъ повѣствованіе Графа, предложа остановиться въ томъ домѣ, естьли оной постоялой дворъ; Графъ и Лорета согласились на предложеніе Альфонза. Подъѣхавши къ дому, узнали они въ точности, что то былъ постоялой дворъ, и такъ расположились они въ немъ отдохнуть послѣ дневной усталости, и ночевать.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
[править]«Настало утро! — Нѣжный и слабый блескъ свѣта возвѣщаетъ, пришествіе его на испещренномъ востокѣ; но скоро распространяется, множится, блеститъ, освѣщаетъ тѣни, прогоняетъ ночь. — Она бѣжитъ — бѣжитъ, быстро!… Юный день являешься — исчезаетъ мракъ! — предоставляются глазамъ огромныя ландшафты, холмъ испещренный, еще мокрыми и унизанными перловыми каплями утренней росы, цвѣтами и травою! — Тамъ громада горъ, кремнистые утесы,, покрытые густымъ туманомъ, воздымаются вдали. — Здѣсь отъ быстрыхъ потоковъ клубится густой паръ, синѣясь къ небесамъ!… Робкой Заяцъ выходитъ, прыгая или — изъ логовища своего, или изъ подъ хлѣбныхъ колосьевъ; между тѣмъ, какъ дикой олень, прыгая, рѣзвится по мшистой муравѣ, — онъ часто озирается, боится — каждой шорохъ, отражается въ движеніяхъ его! — Гармонія пернатыхъ жителей, лѣсныхъ возвѣщаетъ всеобщее пробужденіе: рощицы наполняются различными пѣснями; все, улыбается; поворотливый пастухъ пробужденной натурою, оставляетъ мягкой одръ свой, оставляетъ мирный шалашъ, гдѣ съ добродѣтелью живетъ онъ; порядкамъ выгоняетъ тучное стадо свое въ полѣ пасти на свѣжей травѣ наступающаго утра. — Скромный пастухъ садится подъ тѣнью вязовъ — садится и настроиваетъ сладкогласную свирѣль свою!… Не романсъ хочетъ онъ на ней играть; но съ чистѣйшимъ чувствованіемъ души своей хочетъ онъ вознести умильную мольбу къ престолу Царя Царей!…»
«Померкнетъ дневной свѣтъ, солнце закатился за лѣсъ дубровой; а я все буду злополучнѣе всѣхъ!»
Явилось солнце на блестящемъ горизонтѣ; никакое мрачное облако не покрывало лучей его; листья унизаны были жемчужными каплями росы — Нѣжный другъ природы, счастливый соловѣй пересталъ нѣжить чувства въ краткомъ снѣ; вспорхнулъ и воспѣвалъ красоту наступающаго дня!… Насладясь пріятствами восхитительныхъ грезъ, наши путешественники пробудились; Лорета увидя Альфонза, раздѣлила съ нимъ общую радость всей натуры; Альфонзъ старался казаться веселымъ; но тщетно. —Страстная супруга читала въ глазахъ его ужасное сердечное волненіе; она сама въ тайнѣ воздыхала о томъ, употребляла все, чтобъ развеселить Альфонза, старалась и успѣвала: супругѣ ея улыбался; но не могъ разогнать задумчивость свою. — Чувствительная и нѣжная Лорета и улыбкою была довольна — довольна, очень довольна…
Послѣ умѣреннаго обѣда, состоявшаго въ молокѣ и плодахъ, они отправились въ путь — сперва разговорѣ коснулся о разныхъ предметахъ; потомъ дошла очередь до Графа продолжатъ повѣствованье свое и онъ началъ: ну, хорошо, сударь! продолжалъ Яковъ Перлетъ, весь тотъ день мучился нетерпѣливымъ я желаніемъ взойти въ комнату вашу, посмотрѣть на васъ. — Просить на то позволенія почиталъ я не нужнымъ; ибо зналъ, что мнѣ отказано будетъ, и такъ разчелъ лучше удержать непомѣрное любопытство свое до времени. — Пришла ночь, дядя мои позвалъ меня къ себѣ, ступай за мною; сказалъ онъ мнѣ. (Это было, сударь, въ одинъ часъ, какъ не задолго передъ тѣмъ навѣщали мы мертваго Маркиза). Посудите о страхѣ моемъ, когда проходя коридоръ, ведущій къ тюрьмѣ вашей, воображалъ я, что можетъ быть не уснули еще, да ежели и уснули, то боялся я, чтобъ грубая ухватка дяди моего или другое что не пробудило васъ; но слава Богу! безъ всякой непріятной встрѣчи перенесли мы васъ въ могилу; — Вся кровь во мнѣ остановилась отъ страха, когда дядюшка сказалъ мнѣ, что вы еще не простыли. — Къ счастію моему я не много усгіокоился, какъ примолвилъ онъ, что это ничего не значитъ, сойдетъ съ рукъ. — Положа васъ въ большой мѣтокъ такъ, что голова ваша пришлась къ отверстію онаго, вскинулъ мѣтокъ на плечо и ушелъ, оставя дядю моего одного варить себѣ пиво, до котораго былъ онъ большой охотникѣ… Вмѣсто того, чтобъ итти къ лѣкарю, я пришелъ къ Сент-Жанскимъ воротамъ, и какъ скоро вышелъ изъ города, то искалъ глазами какого нибудь забора, въ сторонѣ отъ большой дороги, и нашедши оной положилъ подлѣ него ношу свою, вытаскивая васъ при каждомъ движеніи страшился, не задохнулись ли вы; приложи однакожъ руку къ сердцу вашему, съ восторгомъ почувствовалъ, что оно довольно сильно бьется; потомъ нарядилъ я васъ въ чепецъ, юпку, шляпку, передникъ и мантилью: все это взялъ я въ Бастиліи, у одной старой женщины, которая служила надзирателю и дядѣ моему. Не подумайте, сударь, чтобъ укралъ я то: нѣтъ — нѣтъ, половина луидора положена мною на самое то мѣсто, откуда взялъ нарядъ сей. Собравъ все сіе вмѣстѣ, запихалъ я оное подъ камзолъ мой, сказывая дядѣ моему, что сдѣлалъ сіе для того, чтобъ не натрудить плеча отъ такой ноши. — Нарядя васъ, сталъ я самъ наряжаться, выворотилъ платье мое, измаралъ руки и лицо составомъ, унесеннымъ мною изъ Бастиліи; потомъ собравъ въ кучу прежнее платье ваше и мѣшокъ, преребросилъ все чрезъ заборъ; сѣвши же подлѣ васъ съ нетерпѣливостью ждалъ, или чтобъ вы проснулись, или, чтобъ проѣхала какая пустая телѣжка и довезла обѣихъ насъ куда мнѣ хотѣлось. — На разсвѣтѣ услышалъ я стукъ колесъ; посмотрѣвши, увидѣлъ ѣдущую телѣжку, наполненную поклажею; извощикъ сидѣлъ впереди и я примѣтилъ, что еще было у него мѣсто для насъ двухъ, и такъ спросилъ его, куда ѣдетъ онъ? — Въ Даммартинъ, отвѣчалъ извощикъ. — Послушай, дружокъ, сказалъ я ему дурнымъ французскимъ нарѣчіемъ, у меня тамъ подлѣ забору лежитъ женщина, больная, почти при смерти; я дамъ тебѣ за труды, естьли отвезешь ты насъ съ нею куда намъ надобно; тебѣ будетъ то по дорогѣ, примолвилъ я. — Послѣ короткаго торга согласился онъ исполнить прозьбу мою. — Принесши васъ и положивши на телѣгу, самъ сѣлъ подлѣ извощика и держалъ одною рукою васъ, чтобъ не свалились вы съ телѣжки. Мы часто останавливались на дорогѣ: одни сожалѣли о женѣ моей; другіе шутили на мой щотъ. — Иные, будучи человѣколюбивѣе, подавали мнѣ милостыну, приговаривая при томъ, чтобъ старался о выздоровленіи жены своей: я покупалъ въ ихъ же присутствіи хлѣба и вина, подавая оное вамъ; доброй малой, говорили всѣ, и одна старая женщина удвоила милостыню свою. — Пришла ночь, и вы не просыпались; намъ осталось ѣхать одну лію до Даммартина; я былъ въ нерѣшимости; наконецъ вспомнилъ, что въ нѣкоторомъ разстояніи отъ большой дороги былъ постоялой дворъ. Мы намѣрены ночевать въ томъ постояломъ дворѣ, говорилъ я извощику, которой не далеко отсюда въ сторонѣ отъ большой дороги, потому, что городскіе ночлеги для насъ очень дороги. — Извощикъ на то согласился; подъѣхавъ къ постоялому двору остановилъ онъ лошадей; я слѣзъ съ телѣжки, заплатилъ извощику уговорныя деньги, взялъ васъ къ себѣ на руки и распростившись съ извощикомъ, я полагалъ, что спать вамъ осталось не долго, и для того рѣшился ждать пробужденія вашего, прежде нежели взойти въ постоялой дворъ. Такимъ образомъ пошелъ я въ полѣ и увидя глубокой сухой ровъ, гдѣ вы проснулись, сударь, тамъ положилъ я васъ подлѣ себя, восхищаясь успѣхами предпріятія моего. Въ самое то время вы проснулись. О! сударь, я напередъ зналъ, что вы удивитесь нашему маскераду. Сими словами окончилъ Яковъ повѣствованіе свое; я благодарилъ его съ чувствомъ искреннѣйшей признательности, хваля вымыселъ его. Теперь, сказалъ я ему, надобно намъ подумать, какъ бы выѣхать за границу Франціи по скорѣе; а не то дядя твой конечно будетъ тебя отыскивать; ежелижъ тебя поймаютъ, то и мнѣ неизбѣжная будетъ погибель. Одно осталось, сударь, средство: поѣдемте скорѣе въ замокъ вашъ!… Посудите объ удивленіи бѣднаго Якова, когда узналъ онъ, что я ничего не имѣю: вся надежда его какъ будто бы мыльной пузырь лопнула; неиначе полагалъ онъ, что имѣю я владѣнія или въ Италіи, или въ Германіи, и что щедрою рукою награжденъ будетъ онъ за спасеніе мое. Тщетная надежда! Однакожъ съ бодростію перенесъ онъ вѣсть сію; но слезы покатились изъ глазъ моихъ, когда помолчавъ не много, послушайте, сударь, вскричалъ Яковъ, естьлибъ вы были богаты, не ужелибъ оставили бѣднаго Якова? — Нѣтъ — конечно нѣтъ! — Слава Боту, — сударь, у Якова есть деньги: вы ихъ не имѣете, и такъ все, что Яковъ имѣетъ, и самъ онъ принадлежитъ вамъ — Возьмите, сударь, этотъ кошелекъ, возьмите, онъ намъ-пригодится: бѣдность не есть порокъ! — Выговора слова сіи, положилъ онъ кошелекъ свой къ ногамъ моимъ. Гдѣ найти въ нашемъ вѣкѣ другова Якова? — Послѣ долгихъ разсужденій рѣшились мы ѣхать въ Германію, все подъ прежнею одеждою нашею, чтобъ удобнѣе выбраться изъ Франціи. — На другой день поутру отправились мы въ путь и чрезъ десять дней пріѣхали мы благополучно въ Германію. — Въ продолженіе дороги Яковъ не переставалъ говорить мнѣ о двухъ предметахъ: первой былъ тотъ, что боялся онъ быть пойману разсыльщиками Бастиліи, а второй составлялъ тотъ, что желалъ онъ знать, въ какой части Германіи живетъ братъ его, которой оставилъ Парижъ уже четыре тола съ однимъ неизвѣстнымъ никому человѣкомъ; знали только, что они поѣхали въ Германію. Онъ былъ большой лентяй, продолжалъ Яковъ, и конечно избравъ родъ жизни, соотвѣтственной выбору и склонности своей; однакожъ, сударь гдѣ найти ему такого раздолья, какое имѣлъ онъ въ Парижѣ, служа камердинеромъ у одного Маркиза. О! сударь, эта должность къ нему очень шла, и будучи богато наряженъ, онъ походилъ на напудренную обезьяну! — Я бы конечно по отъѣздѣ его могъ заступить мѣсто Маркизскаго камердинера; но я предпочелъ лучше трудишься, нежели слышь лежебокомъ! — Видите ли, сударь, что очень хорошо сдѣлалъ; однакожъ оставимъ это: что прошло то прошло. — Ахъ! любезной баринъ, хоть сердись на меня; а я все буду веселъ; послушайте еще меня: вы знаете, что я славно чоботы точаю, и не возможно, чтобъ въ такомъ большомъ городѣ прожилъ ремесленникомъ всякой безъ работы, развѣ какой разиня! — По пріѣздѣ нашемъ въ Германію, Яковъ смылъ въ первомъ ручьѣ черную краску съ лица и рукъ своихъ, потомъ въ первомъ городѣ купилъ, какъ себѣ, такъ и мнѣ платье, и мы вмигъ переодѣлись. Послѣ закупки въ кошелькѣ Якова осталось только одинъ луидорѣ и двенадцать франковъ, и такъ изъ экономіи рѣшились мы продолжать путь свой пѣшкомъ, ѣсть хлѣбъ и сыръ; также ужъ никогда не платили за ночлегъ; ибо ночевали на чистомъ воздухѣ: нужда ко всему пріучитъ. Я забывалъ усталость мою, воображая, что уже свободенъ; а Яковъ не преставалъ повторятъ мнѣ, что онъ лучше согласится спать на голой землѣ и на открытомъ воздухѣ, чѣмъ на мягкомъ пуховикѣ въ Бастиліи. — Продолжая путешествіе наше, одною ночью при полномъ мѣсячномъ сіяніи развалины замка, въ которомъ ты Лорета была заключена, привлекли вниманіе наше; мы почли его необитаемымъ. — Вороты были росперты; мы вошли на широкой дворъ, и не примѣчая болѣе ничего, рѣшились ночевать въ немъ. — Уже легли мы въ одномъ углу двора и располагались заснуть, какъ вдругъ звукѣ охотничьяго рога привлекъ вниманіе наше. Въ молчаніи внимали мы оному; спустя минуты двѣ, человѣкъ, вышедшій изъ самой отдалѣннѣйшей части сего огромнаго зданія, взошелъ на дворъ и подходя къ воротамъ, кричалъ: сюда, сюда; нечего бояться. — Потомъ услышали мы топотъ множества лошадей, подъѣзжавшихъ къ воротамъ; всадники сошли съ лошадей своихъ, и входя на дворъ, говорили скоро и громко. Первыя слова, которыя ясно услышалъ я, и которыя мнѣ объяснили странное дѣйствіе, были слѣдующія: чортъ бы побралъ проклятую дорогу эту! — Ни одной души таки по ней не проѣдетъ!… Въ самое сіе время другой человѣкъ вышелъ на дворъ изъ внутренности зданія; у него была лампада въ рукахъ. — Яковъ тотчасъ вскочилъ отъ меня и подбѣжавъ, бросился къ нему на шею, крича: ахъ! братъ! — любезной братъ! насилу я тебя нашелъ! — Какими судьбами зашелъ ты сюда, — въ этотъ пустой замокъ! — Воспламененъ будучи любовію къ брату своему, Яковъ вытолкнулъ изъ рукъ его лампаду; она упала и потухла; сдѣлалась глубокая темнота. — Удивленіе ли, страхъ ли тому причиною, что вдругъ послѣдовало всеобщее молчаніе и продолжалось до тѣхъ порѣ, пока принесли вновь огня. Увидѣвши свѣтѣ. Яковъ прибѣжалъ ко мнѣ, крича брату своему, что я былъ искренній его другъ. — Разбойники (ибо такіе были обитатели замка) окружили меня вмигъ; я всталъ — извинился въ нагломъ приходѣ моемъ въ жилище ихъ, увѣдомивъ притомъ о несчастіи, съ нами, случившемся. — Яковъ заключилъ слова мои, сказавъ имъ, что мы убѣжали изъ Бастиліи!… Разбойники просили насъ взойти въ жилую часть замка и отужинать съ ними вмѣстѣ, между тѣмъ, какъ приготовятъ для насъ постели. — Не успѣли мы еще и отблагодарить, какъ уже введены были въ большую залу, гдѣ нашли славной ужинъ: я изъ одной учтивости ѣлъ; что же принадлежитъ до Якова, то перемѣна блюдъ, къ которымъ онъ не привыкъ, умножила природной аппетитъ его. — Послѣ ужина, просили меня разсказать подробнѣе приключенія мои: въ удовольствіе желанія ихъ объявилъ я имъ всю истинну — Яковъ безпрестанно повторялъ о Бастиліи, и о побѣгѣ нашемъ. — Какъ не хотѣлось мнѣ спать, однакожъ не могъ отдѣлаться безъ конца, послѣ котораго Атаманъ разбойниковъ всталъ и взявши меня за руку, мы такіе же несчастные, какъ и вы, сказалъ онъ мнѣ: большая часть сохрани и нашихъ изгнаны изъ общества, большаго свѣта жестокосердіемъ и несправедливостью людей; но найдетъ ли кто изъ насъ такого, котораго бы злополучіе содѣлало злополучнымъ; никогда путешественникъ, котораго мы обираемъ, не терпитъ здѣсь мученія. — Вспомоществуя бѣднымъ, одни богатые бываютъ добычею нашею; но злополучныхъ принимаемъ мы въ собратіи наши: вы несчастливы и мы вамъ предлагаемъ мѣсто въ сообществѣ нашемъ. Оставшись здѣсь съ нами и удалясь отъ мстительныхъ тирановъ, злости завистливаго свѣта, повинуйтесь законамъ нашимъ — законамъ, основаннымъ на прямой честности! — Вотъ-те на, господинъ Атаманъ, вскричалъ, вскоча Яковъ, захотѣлъ ты найти честность между разбойниками ха! ха! ха! мой дѣдушка часто говаривалъ, что всѣ разбойники пречестные плуты, не такъ ли? — Однакожъ быть такъ, я хочу служить вамъ, ежели господинъ мой мнѣ то позволитъ. —
Между тѣмъ, какъ разсказывалъ я повѣствованіе свое, Яковъ не переставалъ тянуть порядочно вино, которымъ былъ убранъ столъ, и такъ, какъ выпилъ больше мѣры, то уже и видно стало, что хмѣль, а не храбрость говорила языкомъ его. — Примѣтивши то, Атаманъ приказалъ было отвести Якова на пріуготовленную ему постель; но онъ увѣрялъ, что перестанетъ шумѣть, естьли оставятъ его со мною. Мнѣ показалось изъ словъ Атаманскихъ, что онъ самъ принужденъ вести такую жизнь, которая ему не была пріятна, и такъ попросилъ позволенія обдумать до завтрашняго утра; безъ сопротивленія позволено было мнѣ то. Потомъ распростившись, мы разошлись; я провелъ большую часть ночи, обдумывая, на что должно мнѣ рѣшиться; присоединиться къ числу разбойниковъ казалось мнѣ ужаснымъ съ другой стороны чувствовалъ я большое отвращеніе отъ свѣта, въ которомъ столько претерпѣлъ злополучія и жестокостей: наконецъ рѣшился принять предложеніе Атамана. — На другой день поутру проснувшись, Яковъ совсѣмъ позабылъ о произшествіи миновавшей ночи; со страхомъ разбудивъ меня, спрашивалъ: не въ Бастиліи ли мы? — Братъ Якова вошелъ въ самую сію минуту къ нимъ и тѣмъ избавилъ меня отъ большаго съ простосердечнымъ слугою моимъ объясненія. — увидя брата своего, онъ вспомнилъ, гдѣ мы находимся. — Я поспѣшилъ сообщить Атаману о рѣшительныхъ мысляхъ моихъ, и скоро получилъ, какъ отъ него, такъ и отъ новыхъ товарищей моихъ поздравленіе. — Ну, теперь твоя очередь дружокъ, продолжалъ Атаманъ, оборотясь къ Якову, сдержать свое слово. — Какое? — Быть членомъ общества наше о, товарищемъ нашимъ! — Развѣ я давалъ вамъ слово? — Какъ же, не уже ли и забылъ; какой же ты безпамятной. — Когда далъ такъ и сдержу слово свое: поздравьте меня товарищемъ своимъ, только съ тѣмъ уговоромъ, чтобъ содержали вы меня по лучше, а служить я радъ!…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
[править]Ааронъ-Гиль.
Въ прошедшую ночь всѣ тѣ изъ разбойниковъ, которые находились въ отлучкѣ изъ замка, имѣли лица свои измаранныя различными красками: это была обыкновенная ихъ привычка, когда ѣздили на добычу. — Въ слѣдующій день всякой изъ нихъ принялъ собственной свой видъ, и Яковъ узналъ въ Кроонзерѣ того человѣка, съ которымъ братъ его уѣхалъ изъ Франціи. — Въ короткихъ словахъ вы узнаете Кроонзера: онъ былъ сынѣ одного Нѣмца и Француженки, и всегда почти живалъ во Франціи, родители его были изъ числа тѣхъ искусныхъ шарлатановъ, которые обманываютъ легковѣрной народъ и живутъ на щотъ ближняго. Они дѣлали мошенничества свои съ законнаго позволенія, и хотя прямо назвать нельзя ихъ было ворами, такъ по крайней мѣрѣ удачными обманщиками. — Такимъ образомъ Кроонзеръ сдѣлался извѣстнымъ шарлатаномъ въ Парижѣ. Случаемъ познакомился онъ съ шайкою разбойниковъ, которымъ онъ скоро пригодился. — Всякой годъ ѣздилъ онъ во Францію, гдѣ находилъ случай продавать съ выгодою перстни, часы и другія знатной цѣны вещи, ограбленныя у проѣзжающихъ разбойниками въ теченіи цѣлаго года. — Прежде знакомства съ Кооонзеромъ, разбойники почитали тѣ вещи бездѣлицами, и не одинъ изъ нихъ не отваживался самъ продавать ихъ. — Въ одну изъ тѣхъ поѣздокъ въ Парижѣ Кроонзеръ познакомился съ братомъ моего Якова; обольстивши его разными обѣщаніями, уговорилъ ѣхать съ нимъ, и не прежде открылѣ ему истинну, какъ представя его товарищамъ своимъ. — Атаманъ упрекалъ Кроонзера въ неразборчивости (ибо узналъ, что Гильомѣ Перлетъ былъ бѣденъ), и запретилъ впредь такъ поступать; и къ счастію разбойниковъ Гильомъ-Перлетъ сдѣлался достойнымѣ Кроонзеревой и всѣхъ товарищей своихъ довѣренности; будучи очень лѣнивъ, чрезъ мѣру былъ доволенъ новымъ образомъ жизни своей. — Атаманъ содержалъ меня въ большой милости; въ продолженіи перваго года ничего отъ меня не требовали; всякая прихоть моя исполнялась, и во все мое пребываніе у разбойниковъ, которое продолжалось около осьми лѣтъ, отягощенъ я былъ только <испорчено>мъ и ночнымъ карауломъ. — Первой изъ сихъ карауловъ имѣлъ предметомъ отвѣчать на звуки охотничьяго рога, въ которой обыкновенно трубили разбойники, возвращаясь съ добычи, для того, чтобъ узнать, не находятся ли въ убѣжищъ ихъ Полицейскіе Офицеры, и заблаговременно быть о томъ извѣщенными, дабы не попасться съ ограбленными вещами, какъ явными и неоспоримыми доказательствами преступническихъ замысловъ. — Всѣ тѣ, которые не отправлялись въ дѣйство, были караульными, каждой по два часа ночью на дворѣ замка для того, чтобъ не схватили ихъ сонныхъ. — Въ продолженіи первыхъ шести лѣтъ моего съ разбойниками пребыванія ничего примѣчательнаго не случилось; и такъ, какъ меня не принуждали ѣздить на добычу, то и не почиталъ я себя виновнымъ ихъ жестокосердія; — жилъ же довольно спокойно. — Въ концѣ шестаго года Атаманъ нашъ умеръ. — Сдѣлали зборище, и по большинству голосовъ жребій палъ на Кроонзера. Послѣ трехъ мѣсяцовъ такою избранія наступило то время, въ которое обыкновенно ѣзжалъ онъ во Францію, и такъ, какъ никто не былъ искуснѣе его въ семъ оборотѣ, то и хотѣлъ онъ непремѣнно, не смотря на новое достоинство свое, предпринять путешествіе самъ, и такъ избравъ одного изъ товарищей разбойничьихъ, препоручилъ ему управленіе должности своей, потомъ уѣхалъ. — Время его отсутствія было ознаменовано довольно важнымъ обстоятельствомъ: Гильомъ Перлетъ умеръ; долго не могъ я совершенно утѣшить печальнаго Якова Перлета; онъ часто мнѣ говаривалъ: ахъ! любезный баринъ, естьлибъ не вы, давнобъ умеръ я съ печали. — Въ назначенное время Кроонзеръ, возвратясь, привезъ съ собою Кавалера Дегіона. — Кроонзеръ былъ чрезмѣрно корыстолюбивъ: страсть сія вовлекала его въ такіе проступки, которыхъ онъ самъ стыдился, и такъ, когда Кавалеръ удалился въ особо отведенную ему комнату, то Атаманъ нашъ объявилъ и признался намъ въ своей ошибкѣ, и просилъ у насъ совѣту: во время моего послѣдняго путешествія по Франціи, говорилъ намъ Кроонзеръ, я ежечасно бывалъ въ компаніи игроковъ; тамъ то видѣлъ я часто Кавалера, и выигрывалъ у него по не малому количеству денегъ. Примѣтя же, что старается онъ всячески проматывать деньги свои, почелъ его за богача, и для того искалъ долго случая обратить щедрость его въ нашу пользу; наконецъ въ одинъ день нашелъ я его въ кофейномъ домѣ, играющаго въ шашки съ какимъ то дворяниномъ. Между ими поднялась ссора; оба обнажили шпаги, и соперникъ Теодоровъ палъ подъ ударами его; когда гнѣвъ Кавалера утихъ, то впалъ онъ въ отчаяніе, говоря, что онъ погибнетъ! — Одинъ я былъ въ той комнатѣ, гдѣ они находились; подошедши къ Кавалеру, сказалъ ему, что ежели согласится онъ подписать вексель въ 1000 луидоровъ, которой былъ у меня приготовленъ; то укрою его отъ всякихъ поисковъ. — Онъ согласился, и я не иначе могъ укрыть его, какъ привезя сюда — Проклятые 1000 луидоровъ: они вкатали меня въ такую бѣду. Но что дѣлать теперь, друзья мои; какъ избѣжать опасностей, отъ неосторожности моей могущихъ произойти. — Послѣ долгаго толкованья положено было, чтобъ Теодоръ далъ присягу никогда не измѣнить имъ, и даже никому ни подъ какимъ видомъ не открывать убѣжище ихъ; потомъ всѣ по одиначкѣ рѣшились въ глазахъ его поклясться умертвить дерзкаго измѣнника, естьли онъ не сдержитъ клятвы своей. — Теодоръ на все согласился: съ разбойниками шутить нелегко многіе изъ разбойниковъ предлагали, чтобъ Кавалера заключишь на-вѣчно въ замкѣ; но Кроонзеръ отвергъ такое предложеніе; ибо, говорилъ онъ, когда откроется убѣжище наше, и найдутъ въ немъ такой знатной породы человѣка, то ужъ нѣчемъ будетъ намъ оправдаться въ преступленіи нашемъ. — Не много спустя Кавалеръ обѣщалъ прибавишь къ 1000, которыя Кроонзеръ получилъ, еще 300 луидоровъ съ тѣмъ, чтобъ сей послѣдней поѣхалъ въ Парижъ, и освѣдомился тамъ, умеръ ли отъ ударовъ Теодоровыхъ соперникъ его. По возвращеніи своемъ Кроонзеръ извѣстилъ его, что рана найдена не смертельною, и что онъ совершенно выздоровѣлъ. Тогда Теодоръ оставилъ насъ, и мы долго объ немъ не слыхали. — Въ одну ночь караульной примѣтя сквозь развалины человѣка, подъѣзжающаго къ замку верьхомъ, забилъ тревогу: всѣ разбойники вооружились; но скоро голосъ Кавалера уничтожилъ весь страхъ. — Кроонзеръ хотя, увидя его, самъ на себя и досадовалъ, что не запретилъ ему возвращаться въ замокъ; но все будучи влекомъ корыстолюбіемъ рѣшился еще служить ему — и Теодоръ на разсвѣтѣ уѣхалъ. — Кавалеръ Дегніонъ при отъѣздѣ своемъ, сказалъ намъ Кроонзеръ, обѣщалъ дать въ награжденіе 500 луидоровъ, естьли скрою сестру его въ замкѣ: я принялъ предложеніе его: сестра моя, примолвилъ мнѣ Теодоръ, хочетъ выйти за мужъ за недостойнаго человѣка по одной только страсти; а я тому противясь, вознамѣрился предупредишь замужство то, отдавъ ее въ монастырь, которой покажется мнѣ для предпріятія моего удобнымъ; но между тѣмъ оставлю ее въ замкѣ вашемъ. — Кроонзеръ взялся самъ ѣхать за мнимою Теодоровою сестрою; онъ предложилъ и мнѣ ѣхать съ нимъ, на что я и согласился: вымышленная небылица показалась мнѣ правдоподобною. — По приказанію Кроонзерову еще одинъ изъ разбойниковъ готовился ѣхать съ нами. Въ назначенной часъ, измаравши по привычкѣ себѣ лицо, мы поѣхали въ дурной коретѣ, которою нашли разбойники, поселясь въ замкѣ: на дорогѣ; останавливались мы два раза: первой постоялой дворъ показался намъ неспособнымъ къ предпріятію нашему: онъ стоялъ на большой дорогѣ; и такъ поѣхали мы до той избушки, гдѣ пробыла ты, дочь моя, цѣлой день. Тамъ уговоривши за умѣренную цѣну дровосѣка, въ ней живущаго, быть въ готовности принять насъ на возвратномъ пути нашемъ. — На другомъ же постояломъ дворѣ не дѣлали мы никакихъ важныхъ предосторожностей; ибо долго въ немъ пробыть не располагались. Пріѣхавши въ то мѣсто, гдѣ Кроонзеръ долженствовалъ найти Кавалера, по условленному сигналу между Теодоромъ и маленькою дѣвочкою твоею, она вскричала, что шалашъ горитъ и выбѣгая, отворила дверь; мы вошли и пользуясь тѣмъ временемъ, какъ была ты въ обморокѣ, отнесли тебя въ карету, у которой находился оставленной товарищъ нашъ: онъ легъ съ тобою въ карету, а Кроонзеръ и я управляли лошадьми. — Платье и шалашъ, въ которомъ мы нашли тебя, такъ мало соотвѣтствовалъ разсказамъ Кавалерскимъ, что мы уже начали сомнѣваться объ истиннѣ словъ его. — Въ маленькомъ постояломъ дворѣ, гдѣ въ первой разѣ мы останавливались, пріѣздъ нашъ произвелъ всеобщее любопытство; но искусно выдуманная Кроонзеромъ небылица удовлетворила всѣхъ; что же касается до избушки дровосѣка: то оная, бывъ въ лѣсу, не сдѣлала намъ никакого помѣшательства. — Здѣсь Лорета спросила отца своего, для чего Кроонзеръ, не имѣя умысла покуситься на жизнь ея, выдергивалъ шпагу въ самое то время, когда она испрашивала милости у того, съ которымъ находилась въ каретѣ? — Потому, отвѣчалъ Графъ Бирофъ, чтобъ удержать товарища нашего объявить тебѣ участь твою; ибо Теодоръ просилъ насъ оную отъ тебя скрыть; Кроонзеръ такъ былъ разсѣянъ, что и позабылъ извѣстить насъ о семъ прежде. — Порхавши изъ постоялаго двора, продолжалъ Графъ Бирофъ, мы дали волю товарищу нашему править, лошадьми, а сами сѣли въ карету: пріѣхавъ же въ избушку, отправили его напередъ въ замокъ для предупрежденія нашего пріѣзда. — Карета наша, такъ какъ я уже сказалъ выше, служила уже намъ очень давно; ты, думаю, примѣтила, дочь моя, какъ трещала она по той непроѣзжаемой дорогѣ въ лѣсу. И такъ положили мы ее оставить въ лѣсу и потомъ возвратиться въ избушку съ однѣми лошадьми; какъ положили, такъ и сдѣлали. — Теперь ты знаешь, дочь моя, все то, что случилось въ продолженіи дороги отъ избушки до самаго замка. — Скажите, батюшка, вскричала Лорета, кто былъ тотъ человѣкъ, котораго видѣла я, пріѣхавши въ замокъ, съ лампадою въ рукѣ? — Это былъ одинъ изъ разбойниковъ: онъ думалъ, что мы еще не пріѣхали. — Какъ же я испугалась, воображая, что то былъ Теодоръ. — Тщетно старались мы показать тебѣ замокъ необитаемымъ, чтобъ ежели и нашла ты случай отъ насъ скрыться, тобъ не могла и подумать, что злодѣи твои жили съ тобою вмѣстѣ. Кто были, батюшка, тѣ люди, которые приходили къ дверямъ комнаты моей на другой день моего заключенія, спросила Лорета: — Товарищи наши, отвѣчалъ Графъ; они будучи вы отлучкѣ и нѣсколько уже дней, не знали, что ты находится тутъ и хотѣли спрятать въ той комнатѣ добычу свою; но Кроонзеръ скоро остановилъ ихъ. — Тутъ замолчалъ Графъ; Лорета слушала съ большимъ вниманіемъ и съ горестнымъ удовольствіемъ, смѣшеннымъ со страхомъ, скрытные замыслы безчеловѣчнаго Теодора; потомъ, между тѣмъ, какъ отецъ ее отдыхалъ не много, она принесла благодареніе къ тому Вышнему Существу, Которое даровало ей мужество перенести столько печалей; по окончаніи чего Графъ такъ продолжалъ: ты помнишь, я думаю, что безо всякихъ чувствѣ отнесли тебя со двора на постель твою въ ту комнату, гдѣ содержалась ты. Пришедши въ память, умоляла ты меня, пощадить тебя. Съ самой сей минуты крестикъ твой и черты лица поразили меня: я находилъ въ тебѣ большое сходство съ матерью твоею; но не зналъ, имѣлаль она дочь, былъ только удивленъ таковымъ сходствомъ двухъ женщинъ, которыхъ не полагалъ столь тѣсными узами родства соплетенныхъ. — Кроонзеръ взялся самъ приносить тебѣ дневные припасы; хотя и желалъ я быть на то употребленъ, но на сей разѣ желаніе мое не исполнилось. — Тотъ день, когда скрылась ты изъ замка, я первой примѣтилъ побѣгъ твой… Тутъ Лорета прервала повѣствованіе отца своего, чтобъ разсказать Альфонзу, какимъ чудеснымъ образомъ Провидѣніе избавило ее отъ смерти, не взирая на ту вышину, съ которой она упала. — Графъ Бирофъ улыбался при такомъ разсказываніи Лоретиномъ, и увѣрилъ ее, что башня та построена была такимъ образомъ, что находилось въ ней семь ярусовъ, каждой съ большимъ уступомъ; ты, дочь моя, примолвилъ Графъ Лоретѣ, заключена была въ самомъ нижнемъ ярусѣ, которой не выше былъ отъ земли, какъ на три фута. — Никто не слыхалъ паденія стѣны, караульный хотя и примѣтилъ обрушеніе камней; но таковой стукъ такъ былъ обыкновененъ, что онъ никакого о томъ не сдѣлалъ примѣчанія, и уже давно, было утро, какъ я, прохаживаясь около башни, увидѣлъ проломъ. Увѣренъ будучи, что тебя тамъ не найду, взошелъ однако же я въ башню: крестъ, висящій теперь на груди твоей, поразилъ вдругъ меня, я тотчасъ узналъ его: сіе обстоятельство и сходство твое съ Лоретою, матерью твоею, истребили все сомнѣніе мое и я положилъ навѣрно, что ты дочь ее; только почиталъ однакоже Графа де-Когенбурга отцомъ твоимъ. Зная же, что мать твоя не могла имѣть сына Теодоровыхъ лѣтъ, я положилъ, что сей послѣдней нагло обманулъ Кроонзера; но рѣшился молчать до времени. И такъ спрятавъ крестъ, пошелъ увѣдомить Кроонзера о побѣгѣ твоемъ. Извѣстіе такое огорчило его; онъ опасался, чтобъ Теодоръ не почелъ то пренебреженіемъ, и не надѣлалъ бы ему зла. — Насколько людей верьхомъ были разосланы во всѣ стороны въ погоню за тобою; но тщетное намѣреніе! — На другой день вечеромъ пріѣзжаетъ Теодоръ, сердится неуспѣшнымъ произведеніемъ коварныхъ замысловъ своихъ, и потомъ уѣзжаетъ самъ отыскивать тебя, увѣряя однако же, что ты сестра его. — Нѣсколько дней по приказанію, или Теодора, или Кроонзера, разбойники съ равною неудачею продолжали искать тебя; наконецъ одинъ разбойникъ принесъ извѣстіе, что поселянинъ объявилъ ему, будто бы въ самой день твоего побѣга видѣлъ онъ пустынника, живущаго въ лѣсу, которой велъ женщину въ келью свою. — Теодоръ повелѣлъ на передъ очистить Кроонзеру самое надежнѣйшее мѣсто для тебя въ замкѣ: то есть, подземелье, которое сообщалось съ замкомъ посредствомъ внутренняго перехода; увѣрившись же, что все было готово, Теодоръ взялъ съ собою одного разбойника, и такъ какъ всѣ лошади были въ сіе время въ разъѣздѣ, они пошли пѣшкомъ искать келью пустынника. — Я же съ своей стороны рѣшился употребить всѣ способы мои пояснить сомнѣніе мое, и чтобъ узнать, извѣстно ли тебѣ имя жены моей, а твоей матери, преслѣдовалъ тайно за Теодоромъ и ставъ въ густотѣ лѣса, мимо котораго имъ проходить надлежало, возвращаясь въ замокъ. Чего бы то ни стоило, я рѣшился произнести громко имя жены моей въ самую ту минуту, когда вы проходили мимо меня, увѣренъ будучи, что-естьли имя сіе тебѣ извѣстно, то конечно удивишся, услыша его въ такомъ мѣстѣ. Восклицаніе твое увѣрило меня болѣе, чѣмъ ожидалъ я. — Вся опасность исчезла въ глазахъ моихъ и я положилъ избавить тебя изъ рукъ гонителя твоего. — Отвѣтъ твой поразилъ меня: мнѣ воображалось, что жена моя сама говоритъ; между тѣмъ, какъ Теодоръ допрашивалъ тебя, я, оставивъ свое мѣсто, перешолъ совсѣмъ въ противную сторону, и какъ скоро бросился онъ въ то мѣсто, откуда слышалъ голосъ, я исторгъ тебя изъ рукъ его сообщника и отвелъ въ подземельѣ, тебѣ пріуготовленное. Мѣсто сіе опредѣлено было тебѣ заточеніемъ; слѣдовательно, какъ могъ Теодоръ подумать, чтобъ оное же самое послужило убѣжищемъ, тѣмъ болѣе, что онъ почиталъ спасеніе твое сверхъестественнымъ, и никто не подозрѣвалъ меня въ отлучкѣ. Я возвратился въ замокъ, не много поранѣе Теодора, которой запоздалъ отъ того, что подавалъ помощь товарищу разбойничьему. — Не мало огорченъ я былъ, — сдѣлавши толикое мученіе человѣку, которой никакого зла мнѣ не причинялъ; но инаго средства ко спасенію твоему не находилъ; думаю однако же, что естьлибъ сталъ онъ сопротивляться — естьлибъ долженствовало мнѣ убить его или лишиться тебя — ахъ! я бы предпочелъ первое — Благодарю небо, что не принудило оно меня того сдѣлать и не довело до такой крайности. — На одномъ сводѣ подземелья близъ лампады оставилъ я, какъ защитника, кинжалъ противу Теодоровыхъ насильствъ, естьлибъ открылъ онъ убѣжище твое: сей-то кинжалъ столько испужалъ тебя!… Бывъ караульнымъ ту самую ночь, съ безпокойнымъ духомъ приходилъ къ тебѣ, и скоро оставилъ подземелье, будучи восхищенъ, избавивши дочь свою отъ угрожающей напасти. — Теодоръ и разбойники опять поѣхали въ погоню за тобою: первой клялся ежеминутно отмстить жестокимъ образомъ избавителю твоему. Прежде наступленія ночи и того часа, въ которой досталось мнѣ бытъ караульнымъ, не могъ я видѣть тебя. Самой сей счастливой караулъ споспѣшествовалъ намѣренію нашему; а само Провидѣніе покровительствовало гонимыхъ судьбой отца и дочь!… Смутность моя въ продолженіе дороги нашей происходила отъ того, что страшился разлучиться съ тобою, но слава Богу! хотя вчера Кроонзеръ, удаляясь послѣ Теодоровой смерти и угрожалъ мнѣ погибелью, но, продолжалъ Графъ, мы сыщемъ себѣ отдаленное убѣжище, которое укроетъ меня отъ коловратностей судьбы!… Простите, дѣти мои! вскричалъ, окончивши повѣствованіе свое Графъ Бирофъ, простите симъ слезамъ: онѣ невольнымъ образомъ катятся изъ глубины сердца моего. — Ахъ! даруй Боже, чтобъ были то послѣднія слезы горести!… Судьба, такъ сказать, водила меня по стопамъ благотворительнаго Ангела, котораго еще и до нынѣ я не знаю: ему долженъ я Лоретою. Юная ея улыбка и нѣжнѣйшія ласки отвратятъ взоръ мой отъ миновавшихъ злоключеній моихъ!…