Въ трехъ послѣднихъ книгахъ „Вѣстника Европы“ 1871-го года былъ помѣщенъ отрывокъ изъ дневника Н. В. Буссе подъ заглавіемъ: „Островъ Сахалинъ и экспедиція 1853 года“. Я принималъ большое участіе въ этой экспедиціи, но оно было вовсе не таково, какимъ угодно было представить его автору дневника.
Не обладая достаточнымъ запасомъ смѣлости и самоувѣренности и будучи далекъ отъ мысли въ возможности быть справедливымъ судьею въ своихъ собственныхъ дѣлахъ, я охотно предоставляю оцѣнку дѣятельности какъ моей, такъ и г-на Буссе, на Амурѣ и Сахалинѣ сдѣлать другимъ, а самъ ограничусь только темъ, къ чему меня обязываетъ мой долгъ и на что уполномоченъ каждый, а именно, защитить себя отъ нареканій, внушенныхъ одною личною непріязнью и чрезмѣрнымъ себялюбіемъ моего противника.
Положеніе г. Буссе было дѣйствительно самое благопріятное для того, чтобы его записки были полны интереса и истины, такъ какъ онъ состоялъ при генералъ-губернаторѣ Восточной Сибири, графѣ Николаѣ Николаевичѣ Муравьевѣ-Амурскомъ,— управлялъ даже нѣкоторое время его штабомъ и впослѣдствіи былъ губернаторомъ Амурской области; воспитывался онъ въ пажескомъ корпусѣ и дѣлалъ путешествія по Россіи и за границею, а слѣдовательно имѣлъ полную возможность воспользоваться всѣми данными генералъ-губернаторскаго архива относительно Амурскихъ дѣлъ. Но, какъ мы увидимъ ниже, г. Буссе очень мало воспользовался выгодами своего положенія. Къ этому я долженъ прибавить, что вообще дневникъ г. Буссе можетъ легко внушить ошибочное мнѣніе даже относительно личности самого автора, выставлявшаго себя почему-то за силу все одушевлявшую и направлявшую въ дѣлѣ нашего занятія о-ва Сахалина; въ дѣйствительности же было не то, и мы даже затруднены были бы назвать хотя одинъ случай, гдѣ дѣятельность г. Буссе успѣла бы обнаружить плодотворную самостоятельность и тѣмъ дала бы поводъ къ благодарному о нем воспоминанію.
Въ 1-й главѣ своего дневника г. Буссе пишетъ, что, имѣя порученіе отъ генералъ-губернатора сформировать сахалинскую экспедицію, а потомъ слѣдовать изъ Аяна въ Якутскъ, для осмотра мѣстнаго казачьяго баталiона, онъ совершенно неожиданно, вслѣдствіе предложенія г. Невельского, долженъ былъ отправиться въ противоположную сторону на Сахалинъ. Это невѣрно, и для возстановленія истины довольно будетъ обратить вниманіе на то, что авторъ дневника состоялъ, какъ и Г. И. Невельской, по особымъ порученіямъ при генералъ-губернаторѣ, слѣдовательно принятіе или непринятіе на себя порученія г. Невельского ѣхать на Сахалинъ зависѣло отъ него самого. Но предположимъ, что въ видахъ „успѣха экспедиціи“ на Сахалинъ, какъ говоритъ авторъ, „онъ рѣшился поступить подъ начальство г. Невельского;“ какимъ же образомъ послѣ этого г. Буссе, на стр. 736 и 749 дневника, находитъ, что „распоряженія г. Невельского были недовольно серьезными, такъ, что онъ (г. Буссе) считалъ необходимымъ поставить подлѣ него человѣка благоразумнаго, который непремѣнно взялъ бы верхъ надъ слишкомъ запальчивымъ характеромъ его?....“
Далѣе въ дневникѣ очень много трактуется о безтактности г. Невельского, который основалъ Муравьевскій постъ на Сахалинѣ, у залива Анивы, въ самомъ японскомъ селеніи, тогда какъ было бы, по соображенію г. Буссе, несравненно лучше основать его въ Кусунаѣ. т.-е. пунктѣ, сѣвернѣе котораго японцы не имѣютъ селеній; онъ относится при этомъ критически къ выбору самой мѣстности въ Аниве, указанной г. Невельскимъ для Муравьевскаго поста, и находитъ ее неудовлетворительною. Но если г. Буссе былъ приглашенъ г. Невельскимъ въ начальники сахалинской экспедиціи какъ лицо, равное съ нимъ по положенію, хотя и моложе чиномъ, то казалось бы онъ могъ, въ видахъ „успѣха экспедиціи“, болѣе или менѣе измѣнять распоряженія г. Невельского; если же онъ предпочелъ подчиниться его невѣрнымъ соображеніямъ, то очевидно, что самостоятельнымъ человѣкомъ онъ не былъ, а на каждомъ шагу старался себя выгораживать и вовсе не имѣлъ того гражданскаго мужества, которое обязывало бы его открыто избѣгать неудобствъ положенія въ заливѣ Анивѣ Муравьевскаго поста, судя по дневнику его, ему ясно представлявшихся.
Перемѣнить же мѣсто онъ имѣлъ средства, такъ какъ чрезъ два или три дня по уходѣ г. Невельского, явился транспортъ „Иртышъ“, который онъ могъ оставить при себѣ и съ помощiю котораго могъ бы изыскать мѣсто въ Анивѣ или гдѣ ему угодно на Сахалинѣ. Но въ томъ-то и дѣло, что люди, которые желаютъ выслужиться и показать одного себя, обыкновенно имѣютъ уловки говорить одно, а дѣлать другое. Мы же можемъ прибавить, что подобная изворотливость едва ли можетъ свидѣтельствовать о рѣшительности и дальновидности, которыя положительно необходимы для лица, взявшаго на себя обязанность быть руководителемъ экспедиціи, какую взялъ на себя г. Буссе «очень охотно». Съ своей стороны относительно выбора мѣстности на Сахалинѣ для устройства поста, о чемъ авторъ такъ много трактуетъ въ запискахъ, мы должны остановить вниманіе читателя на томъ положеніи, въ которомъ русскіе находились въ 1853—1856 гг. на устьяхъ рѣки Амура и на Сахалинѣ. Для этого мы изложимъ въ краткомъ очеркѣ историческія свѣдѣнія по открытію береговъ Сахалина и амурскаго Лимана, которыя безъ сомнѣнія были извѣстны г. Невельскому и каждому изъ морскихъ офицеровъ, находившихся подъ его начальствомъ.
Вообще открытія и описи Сѣверныхъ береговъ Тихаго Океана, какъ-то: Охотскаго моря, Камчатки, Америки, Курильскихъ и Алеутскихъ острововъ, рѣки Амура и проч., принадлежатъ русскимъ. До 1727 года открытія эти дѣлались сибирскими казаками, а впослѣдствіи экспедиціями, снаряжавшимися нарочно отъ морского вѣдомства; по темъ и другимъ открытіямъ существуютъ нынѣ болѣе или менѣе обстоятельныя описанія, извѣстныя и въ литературѣ. Изъ свѣдѣній этихъ видно, что устье рѣки Амура сдѣлалось извѣстнымъ русскимъ еще въ 1643 году, когда его посѣтилъ Поярковъ съ своими спутниками; берега же острова Сахалина посѣщались въ 1740 и 1742 годахъ Шпанебергомъ и Шельтингомъ, участвовавшими въ Сѣверной или Беринговой экспедиціяхъ[1]); именно Шельтингъ видѣлъ на восточномъ берегу Сахалина подъ параллелью 50°10’ мысъ, который впослѣдствіи въ атласѣ Крузенштерна названъ „Рымникъ“. Болѣе же точныя географическія свѣдѣнія о Сахалинѣ сдѣлались извѣстны свѣту по изданіи описанія земли Камчатки Крашенинниковымъ въ 1752 году, участвовавшимъ также въ Беринговой экспедиціи[2]). На картѣ, приложенной къ этому сочиненію, мы видимъ Сахалинъ очерченнымъ хотя и несовершенно правильно, однако не соединеннымъ отмелью съ материкомъ у устья р. Амура. Французскій мореплаватель Лаперузъ первый изъ европейцевъ въ 1786 году посѣтилъ Татарскій проливъ и прошелъ между Мацмаемъ и Сахалиномъ по проливу, носящему нынѣ его имя. Лаперузъ останавливался у западнаго берега Сахалина въ трехъ пунктахъ, гдѣ имѣлъ сношенія съ туземцами аинами; у мыса Крильонъ и въ бухтахъ названныхъ имъ d'Estaing и Delangle. Судя по географической широтѣ, данной имъ,— эти послѣднія соотвѣтствуютъ: первая — бухтѣ Изыльмѣтьева, а вторая — окрестностямъ Кусутайского поста; обѣ эти бухты описаны и названы такъ мною въ 1853 и 1857 годахъ. Нигдѣ въ этихъ мѣстахъ Сахалина Лаперузъ не видалъ присутствія японскихъ селеній.
Хотя капитанъ Крузенштернъ не привелъ въ извѣстность положеніе устья р. Амура, особенно у выхода этой рѣки къ югу, который онъ нанесъ въ свой атласъ закрытымъ съ атласовъ своихъ предшественниковъ, Лаперуза и Броутона; но при всемъ томъ самое точное географическое положеніе сѣверной, восточной и южной частей Сахалина сдѣлано этимъ мореплавателемъ. Большая часть восточныхъ береговъ острова и по сіе время еще очерчиваются съ его атласа. Замѣтимъ, что Крузенштернъ, посѣщая въ 1805 году заливъ Аниву, уже засталъ тамъ японскія рыбныя факторіи, но онѣ были основаны лишь незадолго предъ тѣмъ, потому что японцы жили въ совсѣмъ еще новыхъ домахъ.
Въ 1806-м году заливъ Анива посѣтилъ, по распоряженію чрезвычайнаго нашего посла въ Японіи г. Рязанова, на тендерѣ „Авось“, лейтенантъ Хвостовъ, опредѣлительно засвидѣтельствовавшій предъ японцами, жившими въ факторіи, принадлежность Сахалина русскимъ. Впослѣдствіи однако, именно въ 1811-м году, за это дѣло капитанъ Головнинъ, производившій опись берега на островѣ Кунаширѣ, былъ измѣннически взятъ въ плѣнъ японцами; а послѣ этого происшествія стремленія наши къ занятію Сахалина болѣе не возобновлялись; японскіе же рыбные промыслы распространились по западному, болѣе гостепріимному берегу Сахалина, а именно въ Сирануси, или Нотора, что у мыса Крильонъ, въ заливахъ Идункахъ, что между 47° 05’ и 47° 15’ широты и въ бухтѣ Маука. гдѣ въ 1853 году я нашелъ у нихъ обжитое мѣстечко Нси.
Такимъ образомъ, мы видимъ, что по праву и времени открытія островъ Сахалинъ, подобно какъ и настоящій юговосточный берегъ Сибири, принадлежалъ Россіи. Японское же правительство ни въ какомъ случаѣ не могло претендовать на него, такъ какъ островъ и посѣщался лишь мацмайскими рыбаками въ одни лѣтніе мѣсяцы и притомъ безъ авторитета и защиты японскаго правительства; на японскихъ картахъ постоянно Сахалинъ носитъ названіе Карафту, т.-е. Китайскій островъ.
Весною 1853 года, предъ занятіемъ Сахалина, Г. И. Невельской осматривалъ восточный берегъ этого острова съ военнаго транспорта „Байкалъ“, и, какъ пишетъ въ своемъ дневникѣ и г. Буссе, командировалъ еще для осмотра западнаго его берега г. Орлова съ шестью нижними чинами, между которыми были казаки Дьячковъ и Бережинъ. По этимъ развѣдкамъ и опросамъ отъ торгующихъ гиляковъ безъ всякаго сомнѣнія Г. И. Невельской имѣлъ возможность получить очень вѣрныя понятія о положеніи береговъ Сахалина и, главное, о томъ, что присутствіе тамъ японцевъ не было, какъ и оказалось на дѣлѣ, опасно для насъ. Я помню, какъ въ бесѣдахъ своихъ съ ними г. Невельской опредѣлительно указывалъ мнѣ и г-ну Буссе на необходимость встать намъ именно въ заливѣ Анива, въ который мы и слѣдовали прямо изъ Петровскаго зимовья. Кромѣ того, онъ же предложилъ утвердиться и у заливовъ Идунокъ, о которыхъ имѣлъ хорошія свѣдѣнія и которые вмѣнилъ мнѣ лично въ непременную обязанность подробно осмотрѣть и описать. Исполнивъ это въ январѣ мѣсяцѣ 1854 года, я потому и назвалъ эти заливы именемъ Невельского, — что онъ былъ дѣйствительнымъ виновникомъ открытія ихъ.
Не трудно понять, какъ послѣ этого непріятно звучитъ рѣчь г. Буссе, который въ своемъ дневникѣ, въ главѣ V, стр. 183, говоритъ, что будто бы онъ объяснилъ мнѣ, какъ должно дѣлать путешествіе для осмотра берега и гдѣ находятся заливы Идунки.
Онъ повидимому не понялъ, что роль его на Сахалинѣ, какъ старшаго въ чинѣ, но не спеціалиста, состояла въ распоряженіяхъ товарами и людьми; дѣлать же мнѣ какія бы то ни было инструкціи и наставленія въ географическихъ работахъ онъ не могъ уже потому, что самъ не могъ имѣть о нихъ никакого понятія, какъ получившій воспитаніе въ пажескомъ корпусѣ.
По отношенію ко мнѣ роль г. Буссе могла ограничиваться только снабженіемъ меня средствами для экспедицій, и если бы онъ не давалъ мнѣ таковыхъ изъ ввѣреннаго ему склада товаровъ, то я непремѣнно бы достигнулъ того же, хотя бы на собственный счетъ.
Все изложенное здѣсь совершенно подтверждаетъ, что распоряжался при занятіи Сахалина Г. И. Невельской по собраннымъ имъ предварительно свѣдѣніямъ объ этомъ островѣ, и производилъ это совершенно сознательно, а не на авось, какъ это утверждаетъ неоднократно въ дневникѣ своемъ г. Буссе. Особенно, какъ оказалось на дѣлѣ, удачно былъ выбранъ пунктъ для Муравьевскаго поста въ заливѣ Анива, гдѣ имѣли свое мѣстопребываніе японцы. Вслѣдствіе этого нашего выбора мы имѣли ихъ постоянно предъ глазами и получали возможность вмѣшиваться во всѣ дѣла ихъ относительно туземцевъ, аиновъ, которыхъ они держали въ рабствѣ. Г. Буссе переполняетъ свой дневникъ разсказами объ этихъ сношеніяхъ нашихъ съ японцами и аинами, не сознавая повидимому самъ того, что еслибы мы жили не только въ Кусунахъ за 300 верстъ, но даже и въ Аниве, но за горою отъ японцевъ, въ пунктѣ, на который указывалъ авторъ дневника, то кромѣ того, что мы были бы въ низменности, окруженной горами, но неизбѣжно оставались бы въ неизвѣстности относительно ихъ поведенія. Онъ какъ бы не видитъ, что, живя вдали отъ японцевъ, мы не имѣли бы возможности обезпечить себя отъ нечаяннаго ихъ нападенія, котораго однако самъ онъ ожидалъ, живя даже въ Муравьевскомъ посту, среди японскихъ жилищъ, на которыя были направлены наши орудія. Впрочемъ положеніе наше съ 4-мя орудіями 18-ти фунт. калибра и съ 70-ю матросами и казаками, вооруженными ружьями, тесаками и саблями, и съ полнымъ продовольствіемъ на годъ, было совершенно обезпечено противу совсѣмъ невооруженныхъ, 18 японцевъ и до 2500 аиновъ, разбросанныхъ по 600-верстному пространству южной части Сахалина, особенно ежели при этомъ принять во вниманіе существующую ненависть аиновъ къ японцамъ. И если г. Буссе постоянно находился въ ожиданіи нападенія, противъ котораго и устроилъ частоколъ съ бойницами и башнями, изнуривъ тѣмъ людей и развивъ между ними болѣзни, то эти мѣры были только излишнею предосторожностью.
Послѣ этихъ замѣчаній, по предмету общаго интереса, т.-е. объ исторіи занятія нами Сахалина, мнѣ приходится сказать нѣсколько словъ и относительно тѣхъ мѣстъ дневника г. Буссе, гдѣ онъ дѣлаетъ такіе нелестные отзывы о своихъ знакомыхъ на берегахъ Тихаго океана. Здѣсь считаю долгомъ прежде всего сказать, что знакомство мое съ г. Буссе началось въ Аянскомъ портѣ, 20—30 іюня 1853 года, во время стоянки на якорѣ военнаго транспорта „Иртышъ“, на которомъ я служилъ тогда. Въ продолженіе двухнедѣльнаго своего пребыванія въ Аянѣ, г. Буссе жилъ и пользовался радушнымъ гостепріимствомъ семейства начальника этого порта, Александра Филипповича Кашеварова. Но обстоятельство это, какъ видно изъ дневника, не помѣшало ему выставить характеръ г. Кашеварова въ самомъ извращенномъ видѣ, несмотря даже на то, что личность эта извѣстна въ нашемъ флотѣ и по услугамъ, и по своимъ добрымъ качествамъ. Сцены въ домѣ А. Ф. Кашеварова, о которыхъ упоминаетъ г. Буссе, относительно снаряженія сахалинской экспедиціи, обнаруживаютъ только то, что распоряженія главнаго правленія россійско-американской компаніи были неправильны. Служба же г. Кашеварова и кусокъ хлѣба для его семейства непосредственно зависѣли отъ этой компаніи. И капитанъ Невельской, какъ видно изъ записокъ самого же г. Буссе, весьма хорошо все это сознавалъ, а потому цѣнилъ достоинства г. Кашеварова, решившагося, вопреки прямого распоряженія главнаго правленія компаніи, откомандировать хорошій корабль вмѣсто назначеннаго брига „Константинъ“, который не могъ даже прибыть въ Аянъ[3]).
Транспортъ „Иртышъ“, на которомъ находился я, прошелъ изъ Аяна въ Петропавловскій портъ съ почтою 30-го іюля. Съ нимъ получено было и оффиціальное распоряженіе генералъ-губернатора относительно сформированія команды изъ 100 человѣкъ при двухъ флотскихъ офицерахъ въ Сахалинскую экспедицію. И какъ въ наличности не было другихъ въ портѣ офицеровъ, то жребій идти въ экспедицію на Сахалинъ палъ на меня: другого же офицера не было вовсе. Вслѣдствіе этого, съ 1-го по 11-е августа я усердно формировалъ и снаряжалъ команду изъ людей, которыхъ большею частью зналъ, командуя ими предъ темъ зимою.
Г. Буссе изъ Аяна прибылъ въ Петропавловскій портъ на кораблѣ „Николай“ 8 или 9 августа, когда команда изъ матросовъ и казаковъ была уже сформирована и все главное для экспедиціи было готово, придумано и слажено такъ, что въ самый день его пріѣзда мы начали перебираться на корабль „Николай“, назначенный для доставленія отряда въ Петровское зимовье.
При этомъ случаѣ не могу не отнестись съ полною признательностью къ бывшему въ то время въ Камчаткѣ губернаторомъ В. С. Завойко и къ командовавшему 46-мъ флотскимъ экипажемъ К. В. Фрейгангу за то содѣйствіе, которое оказано было мнѣ ими въ этомъ дѣлѣ.
Мы оставили Авачинскую бухту 11-го и прибыли въ Петровское зимовье 26-го августа, гдѣ я и представилъ команду Г. И. Невельскому. Въ дневникѣ же снаряженіе отряда и самой экспедиціи приписывается искусству и заботливости самого г. Буссе, тогда какъ, ни въ этомъ и ни въ другихъ случаяхъ по экспедиціи онъ рѣшительно не принималъ личнаго, самостоятельнаго участія.
Нельзя считать г. Буссе и хорошимъ администраторомъ, по крайней мѣрѣ на Сахалинѣ онъ не имѣлъ случая выказать своихъ административныхъ способностей, такъ какъ управлялъ временно командою уже хорошо сформированною и снабженною, гдѣ администрація велась по указанному порядку, которому равнодушно и слѣдовалъ г. Буссе. Что же касается до административныхъ его дарованій вообще, то въ „Русскомъ Мирѣ“ 1872 года въ №№ 45, 46 и 50 помѣщена статья подъ заглавіемъ „Путевыя замѣтки при возвращеніи вверхъ по Амуру 2½ ротъ Сибирскаго линейнаго баталiона“, гдѣ авторъ статьи и начальникъ этой злосчастной команды говоритъ далеко не въ пользу Буссе.
Приведя разсказъ о томъ, какъ отправленные вверхъ по Амуру солдаты претерпѣли неслыханныя бѣдствія отъ холода и голода, и какъ изъ 400 человѣкъ погибло ихъ около половины, онъ говоритъ:
„Причину бѣдствій, уронившихъ насъ во мнѣніи туземцевъ, слѣдуетъ искать въ излишней и односторонней дѣятельности начальника экспедиціи, подполковника Буссе, преимущественное вниманіе котораго было обращено на два предмета: поспѣшную доставку грузовъ къ устью Амура и возможное сокращеніе казенныхъ расходовъ. Конечно, оба обстоятельства весьма важны и требовали многихъ соображеній; но не лишнее было бы въ то же время подумать и о возвращеніи солдатъ, сплавившихъ почти безвозмездно болѣе 200 тысячъ пудовъ казенныхъ грузовъ. Снабженіе возвращавшихся съ устья Амура войскъ всѣмъ необходимымъ въ пути, повидимому, мало озабочивало начальника экспедиціи. Полушубки и рукавицы для обратнаго похода выданы были послѣднему отряду въ Маріинскѣ по настоянію капитанъ-лейтенанта Чихачева, а винная порція, столько полезная солдату въ осеннее время, отпущена съ разрѣшенія исправлявшаго должность военнаго губернатора Забайкальской области полковника Корсакова. Гуманный же начальникъ экспедиціи г. Буссе былъ того мнѣнія, что водка — излишество: солдаты могутъ грѣться на веслахъ. Курьезенъ также отвѣтъ г. Буссе подпоручику Логинову, въ вѣдѣніи котораго сплавлялся рогатый скотъ. Недалеко отъ Николаевска Л.... доложилъ, что за неимѣніемъ сухарей солдаты просятъ убить быка. „Какъ можно, отвѣчалъ Буссе, я обязанъ сдать то число быковъ, какое значится у меня въ вѣдомости“. Еще замѣчательно одно обстоятельство. Всѣ распоряженія о возвращеніи войскъ въ устья Амура носили на себѣ какой-то таинственный отпечатокъ. Къ совѣщанію о распредѣленіи по карауламъ продовольствія, не сочли даже нужнымъ пригласить командировъ 13-го и 14-го линейныхъ баталiоновъ. Эта самонадѣянность г. Буссе въ такомъ серьезномъ дѣлѣ можетъ быть объяснена только эгоистическимъ желаніемъ г. Буссе приписать себѣ одному успѣшное окончаніе экспедиціи. Когда же экспедиція завершилась катастрофой, едвали не безпримѣрной въ сухопутномъ войскѣ въ мирное время, — г. Буссе хранилъ глубокое молчаніе о возвращеніи по Амуру войскъ и при случаѣ старался сложить отвѣтственность въ потерѣ солдатъ на отрядныхъ начальниковъ. Но уловка эта осталась безплодной. Никогда бы возвращеніе войскъ съ Амура не сопровождалось бѣдствіями, — если бы маршрутъ былъ составленъ съ толкомъ; но маршрута вовсе не было“.
Въ свою очередь я помню также обстоятельство, не рекомендующее административныя качества г. Буссе. При сборѣ сахалинской команды а Петропавловскомъ портѣ мною былъ поданъ совѣтъ взять съ собою медика, на что изъявилъ согласіе В. С. Завойко, и указалъ на М. П. Давыдова. Но такъ какъ денежныя средства были отпущены авансомъ г-ну Буссе, и какъ по собственнымъ словамъ онъ не готовился самъ лично на Сахалинъ, то и нашелъ ихъ недостаточными для содержанія медика, хотя присутствіе послѣдняго, сверхъ гигіеническихъ цѣлей, вызывалось необходимостью изслѣдованія на Сахалинѣ флоры и фауны. Теперь предоставляю читателю судить о моемъ удивленіи, когда въ дневникѣ на страницѣ 175-й, я нахожу упрекъ лицамъ, снаряжавшимъ экспедицію, какъ это „они могли отправить сто человѣкъ безъ врача?“
Сколько я могу понять, соображенія, которыми руководствовался Г. И. Невельской, назначая г. Буссе на Сахалинъ, происходили единственно отъ того, что требовалось при ста человѣкахъ команды имѣть непремѣнно двухъ офицеровъ, а какъ изъ Камчатки прибылъ только я одинъ, другого же кромѣ г. Буссе въ распоряженіи Г. И. Невельского не было, то и случилось такъ, что будучи чиномъ ниже г. Буссе, я имѣлъ несчастіе по порядку службы подчиниться ему. Но ни въ какомъ случаѣ я не могу допустить, чтобы, какъ говорится на стр. 736-й дневника въ выноскѣ г. Буссе, обязанности, которыя возлагались на него, не могли быть во всѣхъ отношеніяхъ съ выгодою возложены на меня, или на кого-либо изъ морскихъ офицеровъ, бывшихъ въ составѣ амурской экспедиціи. Обязанности какъ мои, такъ и г. Буссе, опредѣлялись очень просто сами собою нашими профессіями. Онъ сталъ начальникомъ поста и команды, которую я ему сдалъ, по прибытіи на Сахалинъ; мнѣ же предстояло дѣлать изслѣдованіе страны и безпрерывныя по сему предмету путешествія и занятія,— которымъ я и отдался всею душою, такъ что изъ 250-ти дней, проведенныхъ мною въ сахалинской экспедиціи, оставался въ постѣ съ г. Буссе только 110 дней, а все остальное время провелъ въ разъѣздахъ.
Конечно, отъ г. Буссе совершенно зависѣла большая или меньшая степень моей къ нему преданности, которую ему легко было возбудить, находясь со мною въ непрерывныхъ сношеніяхъ. Но къ сожалѣнію таковой не было вызвано...
Какъ амурская, такъ и сахалинская экспедиціи считались тайною, и ни мнѣ, ни г. Буссе не было извѣстно при сборахъ о предстоящихъ дѣйствіяхъ. Однако, между прочимъ, я запасся въ Петропавловскомъ портѣ пель-компасомъ и имѣлъ секстанъ и искусственный горизонтъ,— эти послѣдніе мнѣ одолжили собственные свои Петръ Ѳедоровичъ Гавриловъ и Дмитрій Ивановичъ Орловъ, о которыхъ тоже не лестно упоминается въ дневникѣ г. Буссе. Термометры я имѣлъ свои собственные, по которымъ, по моему указанію, и велъ аккуратно журналъ, въ мое отсутствіе, наблюдавшій г. Буссе. Вообще эти инструменты дали мнѣ средства не только не оставаться празднымъ, но быть полезнымъ экспедиціи. Здѣсь позволяю себѣ сказать, что южная часть Сахалина между 46° и 48° параллелями широты, на протяженіи болѣе 600 верстъ, была въ эту экспедицію пройдена мною или на гребномъ суднѣ, или же на собакахъ, причемъ сдѣлано подробное изслѣдованіе его въ географическомъ, статистическомъ и климатическомъ отношеніяхъ. И эти изслѣдованія, если не ошибаюсь, остаются и по сіе время немного чѣмъ пополненными[4]. Въ самомъ дневникѣ г. Буссе многое основано на моихъ разсказахъ и запискахъ, — или же прочитано имъ изъ запаса моихъ книгъ; даже запасы жизненныхъ припасовъ, безъ которыхъ было трудно обойтись въ неизвѣстной сторонѣ, сдѣланные мною въ Камчаткѣ и въ Аянѣ лично для себя, послужили въ общую нашу пользу. Все это требовало съ моей стороны не только простого усердія, но и особой энергіи, которая не нуждалась въ побужденіяхъ со стороны г. Буссе. На какомъ же основаніи г. Буссе, на стран. 163-й и въ другихъ мѣстахъ своего дневника, намекаетъ, что онъ внушилъ мнѣ охоту къ дѣлу и что онъ понуждалъ меня и давалъ даже мнѣ инструкціи, ка́къ дѣлать путешествія?! Ужъ не на томъ ли, что я просилъ его взять назадъ предписаніе для поѣздки по р. Сусуѣ, которое онъ прислалъ мнѣ запечатаннымъ въ конвертѣ, несмотря на то, что мы жили съ нимъ въ одномъ на двухъ квадратныхъ саженяхъ домѣ! Дѣйствительно, оставивъ эти документы на столѣ у г. Буссе, я тѣмъ только и отдѣлался впередъ отъ подобной его докучливости.
Вліяніе г. Буссе на японцевъ и аиновъ, о которомъ онъ самъ такъ много говоритъ, было въ дѣйствительности совершенно незначительно, что и доказывается въ V главѣ на стр. 169 и 172 собственными его разсказами, — какъ пьяный японскій слуга садился на плечи автора верхомъ; а въ другой разъ какъ аинская чета, подъ его окномъ, на виду часового, отдала долгъ природѣ.
Удачно поставленный постъ сдѣлалъ насъ полными хозяевами Сахалина. Послѣ чего не требовалось никакихъ хитростей и политики съ нашей стороны.
Насъ посѣщали японцы и аины, мы бывали у нихъ изъ взаимнаго любопытства и по потребности общежитія; а между тѣмъ г. Буссе придаетъ тому и другому какую-то, по истинѣ, японскую важность. За всѣмъ этимъ у насъ оставалось еще очень много празднаго времени, на что на стр. 176-й дневника жалуется и авторъ.
Въ поѣздки мои по Сахалину я успѣлъ познакомиться не только съ каждымъ селеніемъ, но не было даже семейства, которое меня не знало и не получало какой-нибудь бездѣлицы, что привязывало ихъ ко мнѣ; они пріѣзжали къ намъ, и мы вели съ ними, по существу, пустые переговоры.
Въ путешествіяхъ своихъ я имѣлъ съ собою оружіе: кортикъ и два карманные пистолета, которыхъ пули далѣе пяти шаговъ не брали; кромѣ этого, имѣлъ двухствольное ружье, которое я употреблялъ для пріобрѣтенія рябчиковъ и куропатокъ. Болѣе мирнаго и скромнаго населенія, какое мы встрѣтили на южной части Сахалина, быть не можетъ. Проѣзжая по западному берегу Сахалина, и отыскивая японскія селенія, сначала я было опасался входить въ тѣ изъ нихъ, которыя мнѣ казались многолюдными. Опасенія эти, какъ оказалось впослѣдствіи, были напрасны, ибо меня и ѣхавшаго со мною Березкина въ самомъ многолюдномъ изъ мѣстныхъ селеній, — Маукѣ, при нашемъ къ нему приближеніи — все населеніе его вышло къ намъ на встрѣчу — аины и японцы, число которыхъ приблизительно доходило до 500 челов., при встрѣчѣ насъ стояли на колѣняхъ по обѣимъ сторонамъ дороги и по обычаю своему кланялись въ ноги.
На основаніи этого опыта, въ третью мою экспедицію на Сахалинъ, дѣланную мною лѣтомъ въ 1857 году, для основанія Кусутайского поста, я ограничивался 16-ю матросами, помѣщаясь въ двухъ палаткахъ по морскому берегу. При всемъ очевидномъ нашемъ безсиліи противу японцевъ и аиновъ, собравшихся здѣсь до 600 человѣкъ, мы были однако господами и сдѣлали все, что только желали. Высказываю какъ это, такъ и все прочее открыто, потому что, благодаря Бога, еще живы тѣ, которые могутъ подтвердить мои слова и вообще подать свой отзывъ за и противъ моей и г. Буссе дѣятельности и нравственныхъ качествъ. Всѣ повѣствованія г. Буссе о неудовлетворительности въ стратегическомъ и политическомъ отношеніяхъ мѣстности бывшаго нашего Муравьевскаго поста, о политическихъ его сношеніяхъ съ туземцами, коими вообще переполняется его дневникъ, могли лишь утѣшать одно праздное воображеніе мизантропа-автора, находившагося на Сахалинѣ неожиданно въ зиму съ 1853 на 1854 годъ.
На картѣ Сахалина изъ атласа Крузенштерна видно, что восточный берегъ залива Анива остался не осмотрѣнъ; поэтому конечно всякій морской офицеръ, поставленный въ мое положеніе, считалъ бы себя обязаннымъ дополнить труды знаменитаго мореплавателя. Случай этотъ палъ на меня, я и вмѣнилъ себѣ въ обязанность исполнить это. Какимъ же образомъ г. Буссе послѣ этого и сказаннаго выше могъ отправить меня и вообще понуждать къ дѣлу, мнѣ остается совершенно непонятнымъ; очевидно, что авторъ изъ непріязни ко мнѣ и изъ себялюбія старался во всемъ брать починъ на себя.
На восточномъ берегу залива Анива въ широтѣ 46° 30’ дѣйствительно открыта была г. Самаринымъ[5]) бухта Тообучи, представлявшая удобства для зимовки судовъ; бухта эта названа была г. Самаринымъ „гаванью Буссе“; осмотрѣвъ ее и сдѣлавъ ей опись, я оставилъ при ней и названіе, данное ей г. Самаринымъ, хотя г. Буссе и не имѣлъ никакого права на таковое къ нему вниманіе. И тѣмъ менѣе еще, что, какъ оказалось потомъ, эта гавань посѣщалась американскими китоловными кораблями и извѣстна въ гидрографіи подъ названіемъ „двѣнадцатифутовой гавани“.
Что касается до описи западнаго берега Сахалина и открытія на нем бухтъ Идунакъ, между которыми Такмаку и Мауку, каковые г. Буссе приписываетъ собственнымъ его распоряженіямъ, — то это положительно невѣрно; въ этомъ дѣлѣ онъ не только не принималъ никакого полезнаго участія, но, напротивъ, мѣшалъ дѣлу.
Въ началѣ VII-й главы своего дневника, г. Буссе дѣлаетъ обзоръ случившагося во время нашего пребыванія на Сахалинѣ возстанія аиновъ противъ японцевъ, которое происходило при нашей высадкѣ и въ присутствіи Г. И. Невельского. который непосредственно и принялъ участіе въ дѣлѣ, т.-е. поручилъ мнѣ, тогда непосредственно завѣдовавшему командою, поставить къ японскимъ сараямъ часовыхъ. Это возстаніе заключалось въ томъ, что по уходѣ японцевъ, аины вошли въ ихъ сараи съ рисовой водкой и перепились до пьяна. Подозрѣвая руководителемъ въ этомъ дѣлѣ аина Испонку, Г. И. Невельской арестовалъ его и въ разговорѣ съ нимъ взялъ его за густую окладистую бороду; дикарь при этомъ выдернулъ изъ-за кушака свой ножъ и бросился-было на г. Невельского, но былъ при этомъ удержанъ; — дикарь этотъ скрылся изъ поста и возвратился уже недѣли черезъ двѣ вмѣстѣ съ японцами. Этимъ собственно и кончилось возстаніе, о которомъ г. Буссе тоже не преминулъ сказать, что аины разграбили бы все японское имущество, если бы не видѣли, что это ему (г. Буссе) не нравится.
Въ дневникѣ г. Буссе не видно конца Сахалинской экспедиціи, т.-е. снятія Муравьевскаго поста, что было сдѣлано противъ мнѣнія г. Невельского [6]).
Въ 1854-мъ году, восточная война застала насъ на юго-восточныхъ берегахъ Сибири въ расплохъ: графъ Путятинъ, прибывъ въ „Императорскую“ гавань изъ Японіи съ фрегатомъ „Паллада“ и прочими судами его эскадры, находившимися при немъ во время его посольской миссіи, — предположилъ сосредоточить здѣсь всѣ разсѣянные наши суда и посты. Вслѣдствіе этого въ Муравьевскій постъ прибылъ съ транспортами „Двина“, „кн. Меньшиковъ“ и „Иртышъ“ Константинъ Николаевичъ Посьетъ [7]). Не зная обстоятельно, угодно ли будетъ генералъ-губернатору графу Муравьеву-Амурскому упразднить Муравьевскій постъ, г-нъ Посьетъ обратился съ подобнымъ предложеніемъ къ г. Буссе; въ случаѣ же, если онъ найдетъ это предположеніе графа Путятина согласнымъ съ видами генералъ-губернатора, тогда постъ требовалось немедленно снять. Конечно, въ этомъ обстоятельствѣ положеніе г. Буссе, имѣвшаго непосредственныя указанія и предписанія Г. И. Невельского, было затруднительно, такъ какъ мнѣ извѣстно было изъ словъ Г. И. Невельского, что Муравьевскій постъ ни подъ какимъ видомъ изъ Анивы снимать не слѣдовало; въ крайнемъ же случаѣ требовалось удалить его отъ берега во внутренность острова.
Г. Буссе изъ этого обстоятельства вышелъ слѣдующимъ образомъ: онъ предложилъ его рѣшить въ общемъ собраніи К. Н. Посьета, командира транспорта „Двина“ Александра Александровича Васильева, командира транспорта „Иртышъ“ Петра Ѳедоровича Гаврилова и, помнится мнѣ, командира барка „Кн. Меньшикова“, И. В. Фуругельма, которые вообще, не зная предположеній г. Невельского по сему предмету, пришли къ заключенію о снятіи Муравьевскаго поста.
Не успѣли мы еще потерять изъ виду оставленныхъ нами въ Анивѣ жилищъ, какъ увидѣли пламя, пожирающее ихъ, а съ ними и всѣ труды и успѣхи наши по занятію Сахалина, и только лишь чрезъ 17 лѣтъ послѣ этого событія мы снова видимъ въ заливѣ Анива поставленнымъ Муравьевскій постъ, и, какъ кажется, въ заливѣ Тообучи. Но при разрѣшеніи этого вопроса не было обращено вниманія на то, что передвинувъ Муравьевскій постъ внутрь острова, какъ я думалъ, на истокъ р. Сусуи, гдѣ ставя его въ совершенную безопасность мы сохранили бы тамъ наше вліяніе надъ японцами и при этомъ, самое важное, дали бы возможность ему благоустроиться десятью или пятнадцатью годами ранѣе.
Въ концѣ дневника г. Буссе разсказываетъ о русской азбукѣ, написанной на японской бумагѣ, найденной въ селеніи Лютога, что въ заливѣ Томари Анива, при устьѣ рѣчки того же имени, у котораго стоялъ на якорѣ Крузенштернъ.
Эту рукопись я видѣлъ; она принадлежала японцамъ и не скрывалась хозяиномъ юрты аиномъ, гдѣ я останавливался. Надобно думать, что она писана кѣмъ-либо изъ русскихъ, бывшихъ здѣсь не задолго до насъ. Кто же именно писалъ эту азбуку съ японскими переводами противъ каждой буквы и слога, — составляло вопросъ крайне загадочный и интересный для насъ, котораго однако я не могъ разъяснить, несмотря на всѣ принимавшіяся мною къ тому мѣры; вѣроятно, это были выходцы изъ Восточной Сибири, или они принадлежали къ экипажу погибшаго безъ вѣсти въ 1851 году въ Охотскомъ морѣ военнаго транспортнаго брига „Курилъ“, или разбившагося близъ мыса Лопатки бота „Анадырь“. Свѣдѣнія объ этой рукописи были принесены къ намъ въ Муравьевскій постъ однимъ изъ казаковъ, которые посылались на Лютогу на охоту за оленями. Самая рукопись, сколько мнѣ помнится, была отправлена мною къ г. Буссе съ нарочнымъ аиномъ. По снятіи, въ 1854 году, Муравьевскаго поста я съ своей командой на транспортѣ „Двина“ прибылъ въ „Императорскую“ гавань, гдѣ находился въ то время графъ Путятинъ съ его эскадрой, состоящей изъ фрегата „Паллада“, корвета „Оливуца“, барка „Кн. Меньшиковъ“, шхуны „Востокъ“, сибирской флотиліи военныхъ транспортовъ „Иртышъ“ и „Двина“ и корабля „Николай“.
Графъ Путятинъ, узнавъ объ этой азбукѣ, выразилъ желаніе ее видѣть; такъ какъ она находилась въ числѣ бумагъ и документовъ по Сахалинской экспедиціи, принятыхъ мною отъ г. Буссе, то я, доставъ ее, передалъ К. Н. Посьету, вопреки желанію г. Буссе, который почему-то и въ этомъ случаѣ противорѣчилъ мнѣ и никакъ не хотѣлъ этого сдѣлать.
Ограничиваясь такими фактическими указаніями, я оставляю безъ возраженія тѣ отзывы о моемъ характерѣ и лицѣ, которыми думалъ оскорбить меня авторъ дневника. Пусть тѣ, которые знали лично въ ту эпоху и автора, и меня, рѣшатъ безпристрастно, для кого эти отзывы болѣе оскорбительны и кого они болѣе унижаютъ — того ли, кто ихъ высказалъ, или того, о комъ они были высказаны? Совѣсть моя дозволяетъ мнѣ спокойно ожидать приговора своихъ сослуживцевъ, значительная часть которыхъ живетъ еще между нами; они одни могутъ не стѣсняться ни тѣмъ обстоятельствомъ, что авторъ умеръ, ни тѣмъ, что оскорбленное имъ лицо продолжаетъ жить и дѣйствовать: мы оба жили и дѣйствовали нѣкогда на ихъ глазахъ, и, слѣдовательно, судъ надъ нами обоими принадлежитъ имъ. Личное мнѣніе Буссе обо мнѣ, какъ и мое личное мнѣніе о Буссе, ни для кого не было бы убѣдительно, а сверхъ того, я никогда не позволилъ бы себѣ высказывать свое личное мнѣніе о противникѣ теперь, когда его нѣтъ въ живыхъ. Право судить Буссе, повторяю, можетъ принадлежать постороннимъ, и именно потому, что онъ самъ съ излишнею смѣлостью взялъ на себя право судить другихъ.