ПРИКЛЮЧЕНІЯ ДОКТОРА БРЕДИ
РОМАНЪ.
СОЧИНЕНІЕ
ВИЛЬЯМА-ГОВАРДА РОССЕЛЯ.
ВЪ ТРЕХЪ ЧАСТЯХЪ.
ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.
МОСКВА.
Въ Университетской типографіи,
на Страстномъ бульварѣ.
1868.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
I. Я.Говорятъ о «туманѣ прошлаго». Не густая ли оно скорѣе туча, сквозь которую неясно мерцаетъ пройденный, уже не повторимый путь? Мнѣ, по крайней мѣрѣ, когда я оглядываюсь назадъ, представляется темная завѣса, дозволяющая лишь изрѣдка, урывками, бросить взоръ на былое. Я еще въ томъ возрастѣ, который люди среднихъ лѣтъ называютъ лучшею порой жизни, но тщетно пытаюсь я воспроизвести снова образы, нѣкогда наполнявшіе весь объемъ моего тѣснаго міра. Воспоминанія дѣтства подобны воспоминанію о вчерашнемъ закатѣ солнца. Мы помнимъ роскошь разливавшагося въ воздухѣ золотаго сіянія, помнимъ восторгъ, съ которымъ глядѣли мы на чудную игру свѣта въ лучезарномъ небѣ, но не можемъ заставить небо и воздухъ принять снова тотъ видъ, какой они имѣли. Мы удерживаемъ лишь общее впечатлѣніе, или, пожалуй, останавливаемся на какомъ-нибудь частномъ явленіи, продолжавшемся одну минуту, точно такъ же, какъ какая-нибудь развалина, куртина деревъ въ пейзажѣ, случай, встрѣтившійся на дорогѣ, остаются въ памяти, когда все остальное, что радовало насъ, забыто.
Прежде всего помню я доброе лицо съ большими глазами, которое я страстно любилъ, когда мнѣ было года четыре. Помню хорошо сѣрые глаза, низкій, широкій лобъ съ прядями черныхъ волосъ, увѣнчанныхъ бѣлымъ чепцомъ, какъ черныя альпійскія сосны снѣговыми полянами. Мѣняющееся выраженіе этого лица было для меня источникомъ несказанныхъ радостей, или страданій. Но только и помню я о Гоннорѣ Флиннъ, моей нянькѣ, что руки у ней были сильныя и ноги проворныя, и что нѣсколько лѣтъ спустя я неистово отбивался отъ объятій женщины съ весноватымъ лицомъ, которая ласкала меня, между тѣмъ какъ слезы текли у ней по носу, и восклицала:
— Мистеръ Терри, да вѣдь я ваша Гоннора, ваша няня Гоннора, которую вы такъ любили!
Увы! Любовь эта исчезла безъ слѣда. Четыре года совершенно изгладили мою дѣтскую привязанность, и я былъ даже очень недоволенъ собой, что когда-нибудь позволялъ такому существу быть со мной въ очень близкихъ отношеніяхъ. Помню я также маленькое озеро, окруженное деревьями, лежащее посреди обширной лужайки, за которою я вижу «нашъ домъ», и между мною и озеромъ быстрый ручей, полный водяныхъ растеній, журча сбѣгающій по песчаному склону къ рѣчкѣ, которая впадала въ озеро. Вотъ сѣдой старикъ въ сѣромъ платьѣ, макающемся въ воду; стоитъ онъ, какъ мнѣ кажется, въ ужасныхъ глубинахъ и помахиваетъ надъ головой предлиннымъ прутомъ, на концѣ котораго вьется и падаетъ на воду тонкая леса. Что-то заплескалось и заныряло, и Макарти отступаетъ къ берегу.
— Вотъ вамъ, мастеръ Терри, важная форель. Подождите, я выну крючокъ, чтобъ она васъ не укусила. Возьмите ее пальчиками за жабры. Она не много поменьше васъ самихъ. Не хотите ли отнести ее домой и показать господамъ? Славная рыба, фунта два будетъ. Старый Данъ еще знаетъ свое дѣло.
Я какъ теперь вижу это водяное чудовище. Пестрые бока съ красными и желтоватыми отливами, страшные ряды зубовъ, острый носъ и темно-багровыя жабры. Помню какой крикъ ужаса испустилъ я и какъ поспѣшно бросился
Бѣжать, когда оно въ предсмертномъ усиліи ударило мнѣ по ногамъ мокрымъ хвостомъ и завертѣлось въ травѣ.
Помню я также лицо темно-русаго мальчика, старающагося оттолкнуть твердую руку, умывающую его, отраженное въ зеркальцѣ моей маленькой спальной, и какъ тайкомъ ходилъ я поглядѣть на отраженье этого лица, спрашивая себя, будетъ ли оно когда-нибудь такое, какъ у Дана Макарти, или стараго доктора Нобля, который однажды объявилъ при мнѣ за обѣдомъ, что онъ въ дѣтствѣ былъ какъ двѣ капли воды похожъ на меня. У меня есть фотографія, снятая для дочери, убѣждающая меня, что я сдѣлался ужасно похожъ на доктора Нобля, который въ то время казался мнѣ величайшимъ лжецомъ изъ всѣхъ описанныхъ въ разказахъ и басняхъ, съ которыми я познакомился. Признаюсь, въ то время мнѣ было великою отрадой думать, что никогда, ни въ какомъ случаѣ не могу я такъ смѣшно состариться, какъ Данъ Макарти или докторъ Нобль, и если по временамъ закрадывались въ меня сомнѣнія, я опять справлялся съ зеркаломъ, убѣгая поспѣшно, лишь только заслышу шаги, словно было во мнѣ внутреннее убѣжденіе, что грѣхъ глядѣть на себя, какъ увѣряла Гоннора. Впрочемъ, я былъ исполненъ грѣха и срама, юная жизнь моя была запятнана ими, совѣсть укоряла меня во многихъ неузнанныхъ преступленіяхъ относительно сливокъ и сахара, преступленіяхъ, которыя никогда не были выведены на свѣтъ. Еслибъ я сталъ гоняться за всѣми воспоминаніями, проносящимися теперь предо мной какъ легкія облака, вамъ, вѣроятно, наскучило бы слѣдовать за мной. Перейду къ тому времени, когда жизнь сама начала чертить свою лѣтопись неизгладимыми знаками. И теперь еще ноги мои какъ будто путаются въ длинныхъ стебляхъ травы, когда я думаю объ одной прогулкѣ раннимъ утромъ, съ румянымъ старикомъ и миловидною дѣвочкой. Въ эту прогулку было открыто и наказано одно изъ моихъ тяжкихъ преступленій.
Такое свѣтлое, веселое было утро, что сердце билось сильнѣе, полное невыразимой радости и благодарности. Маленькую Мери Бутлеръ прислали изъ «замка» къ намъ погостить до пріѣзда «новой гувернантки». Гувернантки часто смѣнялись, пока Мери была молода и своевольна и сэръ-Ричардъ жилъ дома.
Мери, добрѣйшая и привлекательнѣйшая изъ дѣвочекъ, сдержала обѣщаніе, данное за нашимъ завтракомъ, о попросила дѣдушку взлть насъ съ собой посмотрѣть какъ будетъ онъ удить рыбу въ Каррѣ.
— Это коварный Терри тебя подбилъ, Мери. Ты промочишь ноги.
— Нѣтъ, право же нѣтъ, докторъ. Даю вамъ честное слово, что не промочу, воскликнула она, принимая руку къ лифу бѣлаго кисейнаго платьица, — и не дамъ Терри упасть въ воду.
— О! Если даешь слово, промолвилъ дѣдушка серіозно, — такъ прикажи Дану приготовитъ удочки. Я сведу васъ къ Каррѣ и убью вамъ форель.
— Убивать не хорошо, я не люблю, прошептала Мери. — Каинъ убилъ Авеля. Но я посмотрю какъ вы ловите рыбу.
— Вѣдь форели не Авели, душа моя, сказалъ дѣдушка съ улыбкой, — да и стоитъ убивать ихъ за то, что сами она убиваютъ множество невинныхъ существъ.
Карра было мѣсто заповѣдное. Меня всегда къ ней тянуло, но мнѣ запрещено было подходить къ берегу, съ тѣхъ поръ какъ однажды Данъ Макарти вытащилъ меня изъ пѣнящейся глубины. Не разъ послѣ того прокрадывался я къ рѣкѣ, прячась въ высокой травѣ, и глядѣлъ на страшныхъ жителей водъ, и вдругъ меня хватала еще болѣе страшная Гоннора, крѣпкая на руку и скорая на ногу, и грозныя слова звучали мнѣ въ уши. «Мастеръ Терри! Теперь ужъ непремѣнно сказку дѣдушкѣ.» Но все же я полюбовался рѣкой, слышалъ ея журчанье, глядѣлъ на рыбокъ, плавающихъ, кружащихся, ныряющихъ, и видѣлъ поспѣшное ихъ бѣгство, когда большой окунь съ красною грудью, жабрами и блестящими глазами дѣлалъ нападеніе на ихъ сборище изъ своей норы подъ тростникомъ, или грозная форель внезапно врывалась въ ряды ихъ.
Мнѣ очень хотѣлось объяснить моей спутникѣ всѣ чудеса изслѣдованной мною глубины. Дѣдушка шелъ впереди, напрасно закидывая удочку, ибо вода была мелка и свѣтла, и рыба уходила отъ него, а мы съ Мери шли рука объ руку и рвали цвѣты. Я нарочно медлилъ и отставалъ, стараясь отвязаться отъ стараго Дана, который, получивъ строгое приказаніе не дать намъ упасть въ воду, слѣдилъ за нами неотступно.
— Данъ, сказалъ я, — дѣдушка зоветъ. Развѣ вы не слышите?
Данъ былъ немного глухъ. Мери поглядѣла на меня съ недоумѣніемъ и также прислушалась.
— Я не слышу, чтобы сквайръ кричалъ, сказала она спокойно.
— А я слышу, Мери. Вонъ онъ опять кричитъ, Данъ.
Старикъ приложилъ руку къ уху, постоялъ минуту, и услышавъ шорохъ вѣтра, пустился бѣжать. Я засмѣялся и шепнулъ Мери.
— Вотъ онъ и ушелъ. Дѣдушка далеко. Мы свободны минутъ на пять. Пойдемте сюда.
— А сквайръ не звалъ его? спросила Мери, выпрямившись, закинувъ голову назадъ и уставившись на меня. — Такъ значитъ, вы, Теренсъ, сказали…. неправду? проговорила она съ усиліемъ.
— Да вѣдь это я въ шутку, Мери, чтобы только спровадить стараго Дана и показать вамъ поближе что дѣлается въ водѣ. Пойдемте со мной, — и я протянулъ ей руку.
Но она бросилась во всю прыть за Даномъ, восклицая плаксиво: «Ахъ! Какъ это дурно, Терри, говорить такую неправду!»
Я удивился и минуту стоялъ неподвижно. Но видя, что Данъ возвращается ко мнѣ, я пошелъ дальше по тропинкѣ, не обращая вниманія на его грозно поднятую руку и брань за мои «штуки» и тщетно стараясь помириться съ Мери, которая не отходила отъ дѣдушки и, повидимому, была занята исключительно набранными въ подолъ цвѣтами. На лицѣ ея было выраженіе глубокой грусти, и когда, немного спустя, я сказалъ ей: "Пожалуста, помиритесь со мной, Мери, " она отвѣчала: «Нѣтъ! Не помирюсь, пока не помолитесь сегодня вечеромъ и не обнаружите раскаянія въ томъ, что сказали неправду.»
Какой она была суровый моралистъ, и какъ жалѣлъ я, что у ней такія строгія понятія! Это разстроивало цѣлый рядъ прекрасныхъ штукъ, которыя я намѣревался выкинуть съ ея помощью. Очень горько было мнѣ это. Дѣдушка остановился показать намъ пойманную рыбу и воскликнулъ:
— Однако васъ, дѣти, совсѣмъ не слышно. Что съ вами сдѣлалось?
Я почувствовалъ, что лицо мое все вспыхнуло, и съ трудомъ проговорилъ:
— Мери сердится на меня за что-то и не хочетъ со мной играть.
— Мери сердится? Да ты, кажется, самъ сердишься больше ея. Въ чемъ дѣло? спросилъ старый джентльменъ, пріостановившись въ насаживаньи мухи на крючокъ и оглядывая насъ въ очки. — Онъ приставалъ къ вамъ, Мери?
— О! нѣтъ, право нѣтъ, милый докторъ! сказала она, прижимая къ груди подолъ съ цвѣтами, такъ что только голова ея виднѣлась изъ-за нихъ. — Теренсъ нисколько не приставалъ ко мнѣ, онъ очень добръ и милъ, онъ только пошутилъ, хотѣлъ доставить мнѣ удовольствіе. О! воскликнула она вдругъ, всплеснувъ руками и роняя наземь всѣ цвѣты: — не сердитесь! Теренсъ сказалъ неправду. Онъ теперь жалѣетъ, я увѣрена, и обѣщаетъ никогда больше этого не дѣлать если вы его простите. Не правда ли, Терри? обратилась она ко мнѣ съ молящимъ взглядомъ, который я вижу какъ теперь
— Неправду! Гм…. Неправду! проговорилъ дѣдушка, держа муху пальцами. — Это очень не хорошо. Въ чемъ же дѣло-то? Авось бѣда не такъ еще велика. Ну, ужь если начали, такъ договаривайте же, Мери, до конца. Можетъ-быть, дѣло уголовное, въ такомъ случаѣ мы можемъ тотчасъ же принятъ мѣры относительно виновнаго. Вѣдь вы знаете, что я мировой судья.
Миссъ Мери Бутлеръ съ нѣкоторымъ колебаніемъ и со взглядами на меня, ясно говорившими, что ей очень жаль но что она должна исполнить свой долгъ, изложила всѣ подробности моего ужасающаго преступленія. Я чувствовалъ себя виноватымъ съ ногъ до головы; я глазъ не смѣлъ поднять.
— А я ему говорила, что не слышу вашего голоса, еще прежде чѣмъ Данъ побѣжалъ, заключила она.
— Фью, свистнулъ докторъ тихо. — Дѣло поистинѣ ужасное! Гдѣ этотъ мальчикъ набрался такого коварства? И гдѣ вы, моя милая Мери, научились такой любви къ правдѣ? Вѣдь не въ замкѣ же? Ужь конечно нѣтъ! Конечно нѣтъ, повторилъ онъ, кладя руку на ея темнорусыя кудри. — Это природа дала вамъ, дитя мое. Вы вся въ мать, а въ ней сосредоточены были чуть ли не всѣ добродѣтели вашего семейства. Ну, продолжалъ онъ, обращаясь ко мнѣ, — видишь, Терри, какъ ты провинился! Тебѣ остается только обѣщать, что не будешь болѣе говорить неправду, но если обѣщаешь, такъ надо ужь одержатъ слово.
Я глубоко чувствовалъ свою вину и глубоко обрадовался, когда Мери взяла меня за руку и просила не сердиться на нее: «Она вѣдь не со зла меня выдала.»
Не разъ припоминалась мнѣ эта сцена на Каррѣ, и я улыбался всѣмъ ея обстоятельствамъ, кромѣ серіознаго лица моей спутницы и великой радости, какую почувствовалъ я, когда все было кончено. Урокъ былъ такой легкій, и случай такой пустой, что не могъ оставить глубокаго впечатлѣнія; да и улыбка дѣдушки показывала мнѣ, что въ сущности я совершилъ не очень тяжкое преступленіе.
Старый домъ, носившій громкое названіе Бредистоунъ-Гоусъ, да нѣсколько сотенъ акровъ земли, словно только что вышедшей изъ-подъ потопа, которую утка сочла бы землей, а курица водой, вотъ все, что оставалось семейству, котораго дѣдъ мой считалъ себя главою, отъ владѣній нѣкогда довольно обширныхъ. Домъ былъ массивный, краснаго кирпича, съ каменными карнизами и выбѣленными известкой колоннами. Ему придавалъ недодѣланный видъ небольшой флигель съ одной стороны, который послѣдній О’Бреди не успѣлъ, да и не могъ бы окончить за недостаткомъ денегъ. Домъ этотъ былъ построенъ въ началѣ прошлаго столѣтія, послѣ того какъ «замокъ» былъ разрушенъ отрядомъ войскъ Де-Гинкеля, шедшимъ къ Шаннону, въ наказаніе владѣльцу, присоединившемуся къ королю Якову. Развалины замка находились неподалеку, онѣ служили погребами и зимнимъ загономъ для скота, и камни изъ нихъ пошли на постройку стѣнъ сада.
Домъ стоялъ на отлогомъ холмѣ, посреди старыхъ деревъ, на которыхъ нѣсколько вѣрныхъ скворцовъ продолжали вить гнѣзда, не соблазняясь заманчивыми удобствами рощей, окружающихъ жилище сэръ-Ричарда Десмонда. Предъ окнами плохо содержанная лужайка, служившая пастбищемъ, примыкала къ болоту, простиравшемуся до залива Карры, съ одной стороны, а съ другой стороны переходившему въ рядъ мелкихъ озеръ, принимавшихъ воды съ возвышенностей, на отрогѣ которыхъ архитекторъ воздвигъ жилище семейства. Изъ принадлежавшей намъ земли большую часть фермеръ вовсе не назвалъ бы землей. Вся хорошая пашня отошла по кускамъ, иногда очень значительнымъ. Дрепажъ освободилъ поля сэръ-Ричарда отъ воды, которая вся какъ будто излилась на нашу землю. Нѣсколько жалкихъ земледѣльцевъ держали участки болотистой почвы скорѣе въ видѣ дара со стороны владѣльца чѣмъ за опредѣленную плату. Ихъ хижины, разбросанныя по болоту посреди зелени, обозначавшей еще незатопленныя мѣста, похожи были на огромные муравейники: темные бугры безъ опредѣленной формы, не безъ содержанія, ибо у каждаго селянина было по нѣскольку дѣтей, которыми онъ пользовался какъ оружіемъ въ борьбѣ съ владѣльцемъ, или агентомъ правительства за уплату какой-то воображаемой аренды.
Какъ же дошло до этого? Исторія длинная, обнимающая нѣсколько столѣтій. Вотъ вкратцѣ послѣднія ея событія.
Морисъ О’Бреди, женившись на одной изъ Десмондовъ въ концѣ царствованія Елисаветы, воротилъ самое малое изъ помѣстій, которыхъ отецъ его лишился вслѣдствіе вынужденнаго участія въ заговорѣ О’Нейля. Его послали за границу, чтобъ онъ сдѣлался хорошимъ католикомъ, но въ странствіяхъ своихъ, еще несовершеннолѣтнимъ, онъ провелъ нѣсколько времени въ Пражскомъ университетѣ, и въ столкновеніяхъ, возникшихъ между строгими католиками и новыми свѣтилами времени, отличался своимъ усердіемъ на сторонѣ послѣднихъ, такъ что отецъ, жившій въ уединеніи, заботившійся лишь о спасеніи души въ кругу ирландскихъ Бенедиктинцевъ въ Парижѣ, радовался, что такой отъявленный гусситъ и еретикъ не наслѣдуетъ отъ него поземельной собственности. Но немного спустя, когда Морисъ, приставъ къ имперіалистамъ, заслужилъ себѣ имя храбраго солдата, къ которому чрезъ нѣсколько лѣтъ присоединилъ репутацію искуснаго офицера, старикъ радовался, что сынъ его оказался однако хорошимъ католикомъ, и горевалъ о превратности судьбы, давшей Эссексу такія легкія побѣды и не оставившей Лохъ-на-Каррскимъ О’Бреди ничего, кромѣ горькихъ воспоминаній и разореннаго состоянія. По смерти отца Морисъ получилъ небольшую сумму денегъ и завѣщаніе вернуться на родину.
«Не дай угасуть роду. Врагъ только и желаетъ, чтобы всѣ мы вымерли. Мы должны дѣйствовать дипломатически, Морисъ, дѣйствовать дипломатически: наблюдать и выжидать. Если левъ увидитъ охотника, онъ убьетъ его, но если охотникъ бдителенъ, остороженъ и терпѣливъ, онъ, наконецъ, одолѣетъ звѣряю»
Пріятель Сиднея, котораго Морисъ спасъ во внезапномъ пораженіи христіанъ на берегахъ Лейты, исходатайствовалъ ему прощеніе въ томъ, что онъ сынъ нераскаяннаго бунтовщика. Даже самъ лордъ-намѣстникъ выразилъ мнѣніе, что капитанъ Бреди можетъ быть полезнымъ слугой королевы, если она приметъ его въ милость, такъ какъ онъ джентльменъ храбрый и добропорядочный, съ подобающимъ сознаніемъ заблужденій своего отца, и никакъ не можетъ считаться враждебнымъ папистомъ. Дѣйствительно, Морисъ Бреди, отбросившій въ это время первый слогъ отъ своей фамиліи, получилъ позволеніе явиться ко двору королевы и черезъ два года послѣ своего возвращенія на родину имѣлъ счастіе жениться на младшей дочери одного изъ Десмондовъ, семейства, принадлежавшаго къ числу могущественнѣйшихъ въ этой части Ирландіи. Два года спустя, дарственною записью, возбудившею не мало ропота въ ирландскомъ парламентѣ, ему была возвращена часть его родовыхъ имѣній. Мориса Бреди всѣ считали въ душѣ протестантомъ, ожидающимъ только случая открыто объявить свое обращеніе. Но случай этотъ никогда не представился, и въ глазахъ сосѣдей норманскаго и англійскаго происхожденія Морисъ все-таки былъ едва ли чѣмъ лучше обыкновеннаго измѣнника Ирландца. Живя посреди народа варварскаго, или по крайней мѣрѣ посреди племени, котораго образованности онъ не понималъ, съ языкомъ котораго былъ не знакомъ, старый солдатъ сдѣлался жертвой скуки. Существовало сильное подозрѣніе, что онъ былъ замѣшанъ въ возстаніи Ирландцевъ въ царствованіе Якова. Когда жена его померла родами, Морисъ отправился изъ Гальве въ Испанію, оставивъ единственнаго сына и наслѣдника своего на рукахъ у брата покойной жены, вступилъ снова въ службу императора и былъ убитъ въ сраженіи при Бѣлой Горѣ.
Теренсъ, сынъ его, выросъ въ преданіяхъ Десмондовъ и воспитывался въ Англіи. Послѣ разгульной молодости онъ женился на дѣвушкѣ изъ дома Варвикширскихъ Люси и палъ въ междуусобной войнѣ, сражаясь съ свойственнымъ его роду упорствомъ за короля.
Изъ двухъ сыновей и трехъ дочерей его никто не видалъ страны его предковъ, кромѣ младшаго, Джеральда, который, по ходатайству англійскихъ друзей, получилъ во владѣніе Лохъ-на-Каррѣ и Кильмойль въ концѣ царствованія Карла II. Джеральдъ въ послѣдствіи доказалъ свою признательность присоединеніемъ къ роялистамъ по призыву Тирконнеля за нѣсколько дней до прибытія Якова въ Ирландію, и свое благоразуміе утратой имѣній. Онъ находился въ Лимрикскомъ гарнизонѣ и умеръ въ изгнаніи, во Франціи. Только въ царствованіе Анны старшій братъ, приставшій къ побѣждающей сторонѣ и торжествующей вѣрѣ, былъ награжденъ возвращеніемъ ему небольшой части имѣнія Лохъ-на-Каррѣ и развалинъ стараго замка. Мейльсъ Бреди женился на наслѣдницѣ и рѣшился построить богатый домъ посреди своего народа намѣреваясь просвѣтить его, съ тою вѣрою въ возможность осаксонить Кельтовъ, которая въ былое время принесла такъ мало пользы и такъ много вреда. Онъ встрѣтилъ упрямое племя, съ чуждыми ему нравами, съ незнакомыми обычаями, и послѣ нѣсколькихъ лѣтъ безплодныхъ усилій оставилъ поселянъ своихъ необращенными и домъ неоконченнымъ; вернулся въ Англію въ негодованіи, примкнулъ къ кружку дѣятельныхъ остряковъ изъ партіи виговъ, собиравшемуся въ кофейной подлѣ Линкольнсъ-Иннъ-Фильдса; писалъ много забытыхъ статей; участвовалъ во многихъ столкновеніяхъ и передрягахъ, и умеръ отъ раны, полученной въ уличной дракѣ при выходѣ изъ Дрюри-Лена.
Несчастливый былъ родъ. Что одинъ добудетъ, то другой непремѣнно опять утратитъ. Ни одинъ Бреди, въ теченіи долгихъ лѣтъ, не воспитывался въ своей странѣ, не имѣлъ ни малѣйшаго сочувствія къ своему народу. Они тянули сколько могли денегъ, и тратили ихъ. Что же и дѣлать другаго добропорядочному джентльмену, не склонному къ измѣнѣ? А гдѣ кончается вѣрность, гдѣ начинается измѣна, никто въ тѣ дни хорошенько не зналъ, пока черта не была проведена мечомъ, или рѣшеніемъ большинства живущихъ по ту сторону канала.
Мой дѣдъ, докторъ Теренсъ Бреди, наслѣдовалъ все, что оставалось отъ постоянно уменьшающагося имѣнія Лохъ-на-Каррѣ; и въ одно изъ тѣхъ страшныхъ посѣщеній тифа, которыя въ старые дни замѣняли теперешнюю эмиграцію, останавливая по-своему размноженію народонаселенія, былъ отозванъ отъ скромной практики въ Дублинѣ дѣйствовать среди нищаго и озлобленнаго народа. Послѣ того какъ жена его сдѣлалась жертвой заразы, онъ лишь удвоилъ свою дѣятельность, находя утѣшеніе въ облегченіи страданій ближнихъ и въ заботѣ о маленькомъ сынѣ.
Когда мятежники въ 98 году разрушали дома дворянъ, они не тронули Лохъ-на-Каррѣ, а въ Дублинскомъ замкѣ сомнѣвались въ вѣрности доктора Бреди, узнавъ, что бунтовщики не только не разорили его дома, но вынесли доктора на рукахъ изъ села, гдѣ нашли его у постели умирающаго, и стояли на стражѣ у его воротъ, пока не ушли на соединеніе съ главною шайкой. Не было однако недостатка въ доказательствахъ, что онъ со слезами на глазахъ просилъ ихъ оставить его, и безоружный посреди ихъ начальниковъ предсказывалъ имъ неудачу и ожидающую ихъ судьбу. Воображаю, какъ былъ онъ краснорѣчивъ. Я знаю, что его уговаривали занять мѣсто въ ирландскомъ парламентѣ люди, думавшіе, что его дарованія доставятъ ему видное положеніе въ политическомъ мірѣ. Но онъ любилъ свои книги и деревню, любилъ дѣлать добро, плоды котораго могъ видѣть своими глазами. Главною цѣлью его жизни было привести въ порядокъ и устроить Лохъ-на-Каррѣ для сына, поступившаго шестнадцати лѣтъ въ военную службу. Въ одинъ печальный день почталіонъ остановилъ кабріолетъ доктора на дорогѣ и подалъ ему письмо съ большою черною печатью. Дѣдушка вернулся домой, и входя въ сѣни, спокойно сказалъ своей старой экономкѣ:
— Онъ погибъ! Бѣдный мой сынъ! Вдова и ребенокъ пріѣзжаютъ сюда, въ свое единственное убѣжище. Милый мой Джакъ! Умереть въ индѣйскомъ камышѣ! Тяжело! Но да будетъ воля Божія!
Мнѣ говорили, что со дня полученія этой вѣсти онъ сдѣлался другимъ человѣкомъ, но не могу себѣ представить, чтобъ онъ могъ быть когда-нибудь добрѣе и ласковѣе чѣмъ я зналъ его.
Спустя нѣсколько мѣсяцевъ дорожная карета подъѣхала къ гостиницѣ подъ Десмондовымъ Гербомъ въ городѣ Кильмойдѣ, событіе, возбудившее не мало любопытства въ этой далеко не цвѣтущей мѣстности. Не то чтобы карета была новостью, или лошади, или почталіонъ — всѣ знали «дворянскую карету» мистрисъ Демисе; высокіе, худощавые, горбоносые кони пользовались громкою извѣстностью за необыкновенную способность брыкать, кусать и прыгать, и какъ полагаютъ, были устранены отъ почтовой службы вслѣдствіе непреодолимой склонности идти вскачь; а «старый Патъ», почталіонъ, знакомъ былъ всему околотку не хуже любаго верстоваго столба на большой дорогѣ, но пассажиры, находившіеся въ каретѣ, возбудили въ населеніи города немалое удивленіе. Первый и наиболѣе замѣчательный изъ этихъ пассажировъ была женщина. По крайней мѣрѣ мнѣніе большинства склонялось къ тому, что личность, о которой идетъ рѣчь, была женскаго пола. У ней было темнокоричневое лицо, бѣлые зубы и небольшой носъ, на коникѣ котораго проведена была полоса желтой краски. Сквозь черные кудри, выпадавшіе изъ-подъ складокъ громадной полосатой чалмы, виднѣлись массивныя серьги. Тонкій, бѣлый кафтанъ, застегнутый около шеи, оставлялъ открытою темную кожу на груди, обхватывался толстою шалью, обмотанною вокругъ пояса, и ниспадалъ до колѣнъ. Когда личность, носившая кудри и серьги, вышла изъ кареты, толпа, къ которой успѣли уже присоединиться двѣ трети жителей Кильмойля, замѣтила съ изумленіемъ и радостью, что изъ короткихъ бѣлыхъ панталонъ, довершавшихъ костюмъ незнакомой личности, высовывались большія, темныя, голыя ноги съ серебряными кольцами на мизинцахъ. Общее любопытство дошло до крайней степени, когда свертокъ бѣдой холстины, лежавшій на рукахъ этого страннаго существа, испустилъ пронзительный крикъ, совершенно схожій съ крикомъ обыкновеннаго младенца, какъ могли судить многія находившіяся тутъ женщины, хорошо знакомыя съ этимъ звукомъ. Крикъ этотъ испустилъ я, Теренсъ Бреди, будучи пробужденъ отъ сладкаго сна выходомъ Могунана землю изъ дородной кареты. Подъ вліяніемъ чувствъ, возбужденныхъ этихъ крикомъ, толпа готова была потребовать, чтобы меня тотчасъ же ей показали, но большая обезьяна съ серебрянымъ ошейникомъ и цѣпью на шеѣ, спавшая въ углу кареты, появилась на ступенькахъ и, осклабляясь кругомъ и морща лицо украшенное бакенбардами и длинною сѣдою бородой, со впалыми желтыми глазами, испустила пронзительный пискъ, бросилась за темнымъ незнакомцемъ (то былъ дѣйствительно незнакомецъ, а не незнакомка), вскочила къ нему на спину, и обхвативъ ему шею рукой, начала дерзко кричать на жителей Кильмойля.
Диверсія была могущественная. Какъ только пріѣзжіе скрылись въ гостиницѣ, въ толпѣ поднялся треводный вопросъ о томъ кто эти личности. Почталіонъ увѣрялъ, что это вдова несчастнаго капитана Бреди съ нянькой и ребенкомъ, что ихъ сдалъ ему кондукторъ дилижанса изъ Корка, строго поручавъ имѣть особенное попеченіе о волосатой дамѣ съ ошейникомъ, которая и есть нянька.
— Какъ бы то ни было, я видѣлъ лицо ребенка, оно также бѣло какъ мое (опредѣленіе бѣлизны, между прочимъ, довольно плохое). Не понимаю, какъ эта бѣдная индѣйская дама можетъ быть его матерью: она черна какъ сажа. Но какихъ не бываетъ диковинъ въ чужихъ краяхъ?
Дѣдъ мой, давно ожидавшій нашего прибытія, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, былъ застигнутъ врасплохъ извѣстіемъ, что «пріѣхалъ маленькій сынъ капитана съ двумя странными Индѣйцами». Онъ грустно улыбнулся, надѣвая сапоги, и воскликнулъ:
— Вы принимаете бѣдную мистрисъ Бреди за мущину, Натъ?
— Помилуйте, ваша честь! Я видѣлъ ихъ всѣхъ, и если есть между ними дама, такъ у ней на лицѣ не меньше волосъ чѣмъ у сержанта Квина въ Атлонѣ!
Когда докторъ Бреди, пропустивъ безъ вниманія это замѣчаніе, вошелъ въ комнату въ Десмондовой гостиницѣ, онъ остановился, не менѣе изумленный чѣмъ любой изъ жителей городка.
Могунъ, присѣвъ на полу и держа большой тазъ между колѣнъ, тщательно мылъ меня съ ногъ до головы. Онъ снялъ чалму для большаго удобства; курчавые черные волосы падали ему на лицо, почти совершенно закрывая его черты, но оставляя однако на виду большія серьги въ его ушахъ. Его широкая бѣлая одежда была очень похожа на женское платье, и маленькій ростъ его подтвердилъ мысль овладѣвшую на минуту умомъ моего дѣдушки, когда онъ увидѣіъ на стулѣ предъ зеркаломъ другую фигуру, еще меньше ростомъ, съ огромнымъ головнымъ уборомъ, съ роговыми очками на носу, закутанную въ бѣлое.
«Боже мой! подумалъ онъ, какъ потомъ самъ разказывалъ друзьямъ: — неужели мой бѣдный сынъ женился на туземкѣ? Неужели это существо моя невѣстка?»
Дѣло въ томъ, что Джакко, отличавшійся степенностью, несвойственною обыкновенно его породѣ, надѣлъ Могунову чалму, закутался въ мое бѣлье, не обращая особеннаго вниманія на настоящее назначеніе различныхъ предметовъ, надѣлъ очки, оставленныя на книгѣ мистрисъ Демисе, и разсматривалъ въ зеркалѣ свою наружность. Вслѣдствіе этого въ умѣ моего дѣда мелькнула ужасная мысль, что Могунъ моя мать, а обезьяна, которой лица онъ не могъ хорошенько разглядѣть, какой-нибудь любимый слуга,
— Гдѣ капитанша? Гдѣ моя невѣстка? спросилъ онъ, оглядывая комнату.
Могунъ, одѣвъ меня въ чистое платье, вынутое изъ провезеннаго въ каретѣ чемодана, успѣлъ тѣмъ временемъ подобрать свои волосы и надѣть чалму. Онъ оглянулся осторожно, и подходя бокомъ къ моему дѣду, подалъ меня ему обѣими руками.
— Вотъ маленькій саибъ, другаго никакого у меня нѣтъ. Кромѣ саиба Терри, да меня, да вонъ того чернаго никто не пріѣхалъ, саибъ, увѣряю.
— Гдѣ ваша хозяйка? Гдѣ мистрисъ Бреди? Что это все за безсмыслица?
Могунъ осторожно положилъ меня на стулъ. Затѣмъ, развязавъ поясъ, развернулъ его, вынулъ кожаный мѣшечекъ, разрѣзалъ связывавшую его тесемку и показалъ моему дѣду письмо.
— Вы, саибъ, отецъ саиба Бреди? спросилъ онъ. — Такъ это письмо къ вамъ.
— Конечно, отецъ! Конечно, ко мнѣ! вскричалъ докторъ, схватилъ письмо и сломалъ черную печать. Прочитавъ лишь нѣсколько строкъ, онъ испустилъ восклицаніе изумленія а смялъ письмо въ рукѣ.
— Боже мой! Возможно ли? Что за бездушное созданье! простоналъ онъ: — какая судьба!
Дѣдъ мой закрылъ лицо руками. Потомъ, спустя минуту, подошелъ къ креслу, на которомъ я лежалъ, взялъ меня на руки, поцѣловалъ и проговорилъ, между тѣмъ какъ слезы текли по его щекамъ:
— «Не оставьте моего ребенка!» Нѣтъ, я не оставлю тебя, бѣдный малютка, выброшенный на этотъ суровый берегъ. Пока я живъ, сынъ моего сына будетъ моею единственною заботой. Это непонятно! Этому нельзя повѣрить. И однако онъ, должно-быть, любилъ ее!
Джакко овладѣлъ письмомъ, развернулъ его очень бережно и разсматривалъ съ большимъ любопытствомъ. Дѣдушка внезапно бросился на него, воскликнувъ:
— Отдай, мошенникъ, отдай!
Джакко, навѣрное не отдалъ бы, еслибы Могунъ, который до сихъ поръ стоялъ неподвижно, скрестивъ руки и внимательно всматриваясь въ лицо доктора, не присоединился къ нему и не отнялъ документа.
— Поѣзжайте съ молодымъ хозяиномъ вашимъ въ каретѣ. Вещи ваши кто-нибудь изъ прислуги привезетъ на телѣгѣ вмѣстѣ съ вашимъ волосатымъ спутникомъ. Я буду дома прежде васъ и приставлю няньку къ ребенку.
Дѣдушка ушелъ съ письмомъ въ заднюю комнату гостиницы. Онъ пробылъ тамъ около получаса, и когда вышелъ, на лицѣ его не было обычнаго бодраго, веселаго выраженія.
— Докторъ опять горюетъ о капитанѣ. Пріѣздъ внука разстроилъ его, — замѣтила мистрисъ Демисе. — А можетъ-быть, и внезапное извѣстіе о томъ какъ бѣдняжка утонуда. Довольно ему бѣдному горя. Теперь у него на шеѣ еще ребенокъ и этотъ черный Турокъ, да еще то чудовище, — есть отъ чего съ ума сойти. Дай Богъ ему силы!
Такимъ образомъ исторія моего сиротства сдѣлалась извѣстною, прежде чѣмъ отчетъ о томъ, какъ корабль Россшейрь едва избѣгнулъ гибели и страшная волна унесла съ его палубы двадцать три человѣка, попалъ въ газеты.
Я зналъ объ отцѣ моемъ только то, что онъ былъ человѣкъ высокаго роста, съ темными глазами, слѣдившими за мной со стѣны, какъ проходилъ я по комнатѣ, со свѣтлыми, коротко обстриженными волосами, съ небольшими бакенбардами, рѣзко оканчивающимися на одной линіи съ концомъ носа; что носилъ онъ красную одежду съ большими серебряными эполетами, панталоны лимоннаго цвѣта и весьма лоснящіеся сапоги. Онъ стоялъ предо мной, опираясь одною рукой на страшную кривую саблю. Въ другой рукѣ держалъ онъ пару перчатокъ и киверъ съ перьями, а за его спиной происходило весьма жестокое сраженіе на склонѣ очень синей горы, застланной отчасти дымомъ горящаго города, въ которомъ дрались слоны, верблюды, черные люди въ бѣлыхъ одеждахъ и бѣлые люди въ красныхъ одеждахъ, между тѣмъ какъ весьма спокойный туземный философъ держалъ неподалеку коня, на случай если бой кончится несчастно для отряда капитана Бреди, которому однако удалось разбить знаменитаго Ноллъ Синга и взять приступомъ его крѣпость.
Были предметы, напоминающіе о немъ, и кромѣ произведенія калькутскаго артиста. Тигровыя кожи съ дырами, пробитыми пулями, въ которыя я просовывалъ пальцы, чучела птицъ, индѣйскія диковинки, модели крѣпостей, и драгоцѣвнѣйшіе всего отчеты, въ которыхъ имя его упоминалось похвалой, и дневной приказъ, повышающій его чиномъ за отличную службу и храбрость въ дѣлѣ.
Дѣдъ мой уменьшилъ нѣсколько впечатлѣніе, производимое на меня этимъ портретомъ, сказавъ однажды, какъ я смотрѣлъ на него:
— Не думай, Терри, что этотъ портретъ очень похожъ на твоего отца. У него не было такого суроваго выраженія, по крайней мѣрѣ какъ я его видѣлъ. Онъ не былъ такъ сердитъ У него были прекрасныя руки и ноги, глаза были мягче я свѣтлѣй. Однако есть нѣкоторое сходство; можно узнать его, но и только.
— А вотъ этотъ портретъ очень похожъ на маменьку, дѣдушка? спросилъ я съ полною увѣренностью что онъ скажетъ: да. Вѣра моя въ портретъ отца совершенно пропала.
— Этого не могу сказать тебѣ, мой другъ. Ты вѣдь знаешь, что я никогда не видалъ ея. Отецъ твой женился въ Индіи. Но маіоръ Турнбулль, приходившій ко мнѣ изъ замка побесѣдовать о моемъ бѣдномъ сынѣ, съ которымъ былъ очень друженъ, говорилъ, что портретъ очень хорошъ, но что нѣтъ живописца въ Индіи, да пожалуй и на всемъ свѣтѣ, способнаго передать вполнѣ чудную красоту, возбуждавшую зависть во всѣхъ товарищахъ Джака и заставлявшую ихъ считать его сначала счастливѣйшимъ человѣкомъ.
— Почему же только сначала, дѣдушка? Развѣ они не всегда считали его счастливымъ?
Дѣдушка, нѣсколько запинаясь и глядя мнѣ прямо въ лицо, отвѣчалъ:
— Мать твоя была не крѣпкаго здоровья. Хворать въ Индіи стоитъ дорого, вотъ и все.
Часто, глядя на прелестное лицо, которому живописецъ, какъ видно, болѣе искусный нежели артистъ пытавшійся списать отца моего, сумѣлъ придать необыкновенно привлекательную нѣжность и простоту, я радовался, что здѣсь, по крайней мѣрѣ, имѣю предъ собой вѣрное подобіе одного изъ тѣхъ лицъ, которыхъ никогда не увижу на землѣ.
Моя мать полулежала на кушеткѣ, одна рука ея была спрятана въ потокѣ золотистыхъ волосъ, а другою она ласкала пестрое животное, которое нянька называла мнѣ молоідымъ тигромъ, но въ которомъ въ послѣдствіи я узналъ іоселота, одинъ изъ изящнѣйшихъ видовъ кошачьей пороіды. Прищуривъ глаза, звѣрь, играя, какъ будто кусалъ ея тонкіе пальцы; на темной кожѣ его рѣзко выдѣлялась снѣжная бѣлизна ея руки. Широкое, бѣлое платье ея, перехваченное на таліи золотымъ поясомъ, падало изящными складками, изъ-подъ которыхъ виднѣлся кончикъ прелестной ножки, обутой въ роскошную туфлю, а другая, удивительно маленькая, висѣла обнаженная на краю кушетки, будто въ порывѣ нетерпѣнія легкая обувь была сброшена на коверъ. Глаза, мечтательно задумчивые, глядѣли въ пространство, — синевато-голубые глаза, прикрытые длинными, темными рѣсницами, одного цвѣта съ красиво очерченными бровями. Верхняя, слегка приподнятая губа открывала рядъ бѣлыхъ зубовъ, будто тихо вздыхая, или произнося какое нибудь ласковое слово; изъ-подъ густыхъ волосъ виднѣлся маленькій пальчикъ, приложенный къ углу рта.
Во всей позѣ выражалась лѣнивая нѣга. Подлѣ кушетки, на полу, лежала открытая книга, упавшая на цвѣты, разсыпанные по богатому ковру. Лучи заходящаго солнца, прокрадываясь въ полузавѣшенное окно, освѣщали лицо этого прелестнаго существа, казавшагося мнѣ ангеломъ, отдыхающимъ въ волшебномъ покоѣ, посреди невыразимо пышной обстановки драгоцѣнныхъ матерій, золота и серебра. Я заглядывался ребенкомъ на эти глаза до тѣхъ поръ, пока мнѣ казалось, что они отвѣчаютъ на мой взглядъ; я говорилъ съ «милою маменькой» до тѣхъ поръ, пока мнѣ чудилось, что нѣжное слово вылетаетъ изъ раскрытыхъ губъ., Часто, ставъ на стулъ, я старался разными уловками привлечь на себя вниманіе темноголубыхъ зрачковъ, и цѣловалъ, плоское, холодное полотно. Но къ молодому тигру я питалъ ненависть, побудившую меня однажды предпринять на него, нападеніе палкой, остановленное лишь вмѣшательствомъ бдительной Гонноры.
Словомъ, этотъ портретъ былъ для меня какъ бы жертвенникомъ, на которомъ я приносилъ дары любви и нѣжности памяти моей матери. Если снились мнѣ ангелы, то они являлись мнѣ въ образѣ моей матери, и часто въ дѣтскихъ молитвахъ я просилъ Бога взять меня отъ земли и соединить съ нею.
Когда постигало меня дѣтское горе, я прокрадывался старую, темную комнату, рѣдко посѣщаемую, съ тѣхъ по какъ миновали дни званыхъ обѣдовъ, и повѣрялъ ея обращенію мои печали, и со слезами принималъ губы къ безмятежному лицу, пока оно согрѣвалось подъ ихъ прикосновеніемъ.
Этотъ портретъ былъ для меня идеаломъ всякаго совершенства, всего добраго, чистаго и прекраснаго. Часто ночь я лежалъ безъ сна, глядя въ пустую темноту, до тѣхъ поръ, пока огненныя точки, прыгавшія у меня предъ глазами, изчезали, и въ воздухѣ являлся прелестный образъ въ бѣлой одеждѣ, улыбающійся мнѣ глазами и устами. Добрая Гоннора, озабоченная моимъ скорымъ, прерывистымъ дыханіемъ, пробуждала меня отъ забытья и объявляла, что портретъ околдовалъ мистера Терри; что если я не оставлю этого, такъ надо удалить его изъ дому.
Исторія, жадно собранная мною изъ отрывочныхъ намѣковъ, пока я не выпыталъ у няньки неотступными вопросами всѣхъ подробностей, была коротка и печальна. По смерти отца, случившейся внезапно, мать моя, не имѣвшая богатыхъ родственниковъ, отправилась въ Европу на индѣйскомъ кораблѣ Россшейръ. Корабль ударился о подводные скалы на высотѣ Цейлона. Это случилось ночью. Пассажировъ было много. Они бросились на верхъ, пробужденные трескомъ. Когда они толпились на палубѣ, страшная волна ударившая чрезъ корабль, унесла многихъ въ кипучую пучину. Въ томъ числѣ была и мать моя съ своею горничной
«О! восклицалъ я: — зачѣмъ не унесло и меня? Зачѣмъ я остался? На что я нуженъ? Погибнуть въ ужасной безднѣ, гдѣ крики заглушались воемъ вѣтра и шумомъ воды, и ея прелестное тѣло ея билось о жесткія скалы!»
Ея и спутниковъ ея уже болѣе не видали. Крѣпкій корабль былъ отнесенъ другою волной на коралловую мель и лежалъ нѣсколько часовъ поврежденный, полуразбитый. Но буря, уже слабѣвшая, когда корабль ударился о скалы, утихла. Морѣ успокоилось; подняли запасный парусъ, и кое-какъ Россшейръ добрался до Галльской пристани. Перейдя на другой корабль, Могунъ, Джакко и я, послѣ многихъ приключеній, въ которыхъ первые играли видную роль, были доставлены въ цѣлости въ Десмондовскую гостиницу, какъ разказано вышѣ.
Подростая, я сталъ замѣчать, что въ обращеніи со мной всѣ обнаруживаютъ какое-то состраданіе, какую-то нѣжность, начиная отъ добраго моего дѣдушки и до деревенскихъ дѣвочекъ, преодолѣвшихъ страхъ предъ Могуномъ и обезьяной его на столько, что рѣшались подходить къ моей телѣжкѣ, когда Патъ торжественно вывозилъ меня, въ сопровожденіи моихъ двухъ темныхъ спутниковъ.
Долгое время мнѣ это казалось естественнымъ. Я былъ избалованъ постояннымъ ухаживаньемъ и сочувствіемъ, котораго не понималъ. Одинъ только Могунъ внушалъ мнѣ заботу. Не хорошо жилось ему на новомъ мѣстѣ, и съ каждымъ годомъ возрастали для него неудобства. Онъ называлъ себя христіаниномъ и католикомъ; но отецъ Дреннанъ, приходскій священникъ, объявлялъ, что онъ чуть ли не явный еретикъ. Отецъ Дрейверъ, викарій, утверждалъ, что онъ совершенный язычникъ. Дѣйствительно, религіозныя понятія Могуна были основаны на смѣшеніи индусской вѣры съ христіанскою, въ которомъ миссіонеры нерѣдко полагаютъ обращеніе туземцевъ. Онъ упорно отказывался идти на исповѣдь, и послѣ нѣсколькихъ воскресеній лишилъ прихожанъ большаго удовольствія, переставъ ходить къ обѣднѣ, потому, какъ объяснялъ онъ, что «бѣлые будмати» на него глазѣютъ и стаскиваютъ его чалму. Этими объясненіями докторъ удовлетворился тѣмъ охотнѣе, что въ отсутствіе Могуна Ддакко выкидывалъ въ домѣ нестерпимыя штуки.
"Онъ и ѣстъ не по-христіански, " говорила прислуга. Могунъ садился поодаль, на полу, съ непокрытою головой, и ѣлъ рисъ, сваренный имъ самимъ, давая горсточки обезьянѣ, зорко слѣдившей за нимъ. Онъ носилъ четки, но не считалъ ихъ, какъ слѣдуетъ. Бидди Теннесси, скотница, была однажды вынуждена дать ему «настоящую таску», за то что онъ пытался поцѣловать ее. Въ этомъ, да еще въ пристрастіи къ виски, онъ только и былъ сколько-нибудь похожъ на христіанина. По временамъ къ нему приходили письма. Тогда онъ сидѣлъ по цѣлымъ часамъ и писалъ странные знаки на тонкой бумагѣ, и самъ относилъ на почту толстыя письма, на кувертѣ которыхъ почтмейстерша могла разобрать лишь одно слово Бомбей, и платилъ баснословныя деньги за пересылку. Денегъ онъ не тратилъ почти ни на что, кромѣ бѣлаго и цвѣтнаго колинкора, изъ котораго самъ дѣлалъ себѣ одежду. Когда получалъ жалованье, онъ мѣнялъ въ деревнѣ свою небольшую пачку ассигнацій на серебро. Куда онъ его пряталъ, никто не зналъ. Иногда онъ давалъ деньги взаймы за тяжкіе проценты, и общее нерасположеніе къ нему увеличивалось стѣснительностью его условій и аккуратностью его счетовъ.
Однажды почталіонъ принесъ письмо къ Могуну. Мой дѣдъ мой старался разобрать адресъ, на которомъ нѣсколько англійскихъ словъ привлекли его вниманіе, Мадрасецъ подошелъ своимъ обычнымъ, неслышнымъ шагомъ и остановился подлѣ дѣдушки, склонивъ голову и скрестивъ руки на груди. Дѣдушка подалъ ему письмо и сказалъ:
— Это письмо сейчасъ пришло вмѣстѣ съ письмами мнѣ. Мнѣ кажется, что я гдѣ-то видалъ этотъ почеркъ. Ужъ не получаете ли вы писемъ отъ нея, Могунъ?
Могунъ взялъ письмо и сунулъ за пазуху.
— Это отъ жены моей, Саибъ, сказалъ онъ. — Никакъ другая женщина не пишетъ Могуну писемъ.
— Я не вѣрю вамъ, Могунъ, отвѣчалъ дѣдъ мой. — Я давно подозрѣваю васъ. Дайте, я отвезу это письмо въ замокъ къ маіору Турнбуллю и посмотрю, правду ли вы говорите.
Голосъ Могуна дрожалъ, когда онъ возразилъ.
— Могунъ проситъ доктора Саиба не настаивать. Жена не хочетъ, чтобы кто-нибудь читалъ ея письма, кромѣ Могуна.
— Въ такомъ случаѣ, сказалъ дѣдушка сердито, — чѣмъ скорѣе вы вернетесь къ своей настоящей хозяйкѣ, тѣмъ лучше. Я не хочу имѣть въ домѣ людей, которымъ не довѣряю. Не хочу шпіоновъ, слышите ли? Мастеръ Теренсъ очень хорошо мжетъ обойтись безъ васъ. Такъ приготовляйтесь же ѣхать на родину; чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
Могунъ кротко поклонился.
— Я поѣду, когда доктору будетъ угодно. Джакко не совсѣмъ здоровъ. Могунъ давно у же собирался просить доктора отпустить ихъ обоихъ домой. Очень жаль оставить мистера Терри, но онъ скоро забудетъ бѣднаго Могуна.
Такъ и случилось. Дѣтскія привязанности непрочны. Меѣду мной и Могуномъ была какая-то преграда, возраставшая съ теченіемъ времени. Онъ избѣгалъ прямыхъ отвѣтовъ на безконечные вопросы мои о матери. Онъ говорилъ, что знаетъ не больше другихъ, что не долго жилъ у капитана до его смерти и отъѣзда нашего въ Европу. Тѣмъ не менѣе я преслѣдовалъ Могуна разспросами и слышалъ отъ него все ту же исторію: про бурю, про ударъ о скалы, про давку на палубѣ, про громадную волну, про страшный вопль отчаянія и бѣлыя фигуры, уносимыя въ свирѣпую пучину среди ночной темноты. «Мастеръ Терри, бѣдная маменька! О, много женщинъ и саибовъ, и маленькихъ дѣтей, всѣ погибли!» Наконецъ Могунъ начиналъ сердиться. Я никогда не видалъ моря. Я отыскивалъ изображенія кораблей во всѣхъ книгахъ, какія попадались мнѣ подъ руку, и подарилъ Могуну гравюру Рафаэлевой «чудесной ловли», римской галеры, Спасителя, идущаго по волнамъ, Ноева ковчега, — все напрасно. «Это все не то, что тотъ большой корабль, не похоже на него, мастеръ Терри.»
Однажды маіоръ Турнбулль пріѣхалъ изъ замка повидаться съ дѣдушкой по дѣлу. Я выбѣжалъ посмотрѣть на его знаменитаго арабскаго коня. Пока маіоръ стоялъ въ сѣняхъ, Могунъ пришелъ за мной. Маіоръ заговорилъ съ нимъ на странномъ языкѣ. Привыкнувъ ко всѣмъ выраженіямъ этого таинственнаго темнаго лица, я замѣтилъ, что Могунъ былъ встревоженъ. Онъ даже дрожалъ, отвѣчая маіору. Наконецъ маіоръ поднялъ хлыстъ какъ будто съ угрозой. Я бросился къ нему.
— Милый маіоръ Турнбулль! воскликнулъ я: — не сердитесь на бѣднаго Могуна. Я его очень люблю, и дѣдушка также.
Въ эту минуту докторъ вышелъ встрѣчая, своего друга. Они отправились въ кабинетъ, и я слышалъ слова маіора.
— Какъ же вы говорили мнѣ, Бреди, что этотъ черный плутъ, пріѣхавшій съ ребенкомъ, Мадрасецъ?
— Да, кажется, такъ и есть. По крайней мѣрѣ онъ такъ говоритъ.
— Онъ такой же Мадрасецъ какъ я. Это какой-нибудь бродяга сверху, изъ Дели или Агры, и кажется, отъявленный мошенникъ. Да и за какимъ чортомъ….
Больше я не могъ разслышать, дверь затворилась. Когда я сказалъ Могуну: "Маіоръ говорить, что вы не изъ Мадраса, а изъ Дели или Агры, " онъ показался мнѣ смущеннымъ и пробормоталъ:
— Мастеръ Терри, маіоръ Саибъ думаетъ, что мы все лжемъ. Онъ лучше меня знаетъ откуда я родомъ! О! о!
Это ничтожное обстоятельство почему-то произвело на меня впечатлѣніе. Я чувствовалъ, что Могунъ говорилъ неправду. Вслѣдствіе разказовь прислуги, я началъ испытывать предъ Могуномъ почти такой же страхъ, какой давно уже внушалъ мнѣ Джакко. Это замѣчательное существо было съ нѣкотораго времена нездорово и буквально слегло въ постель. Могунъ предоставалъ ему свою комнату, а Джакко отъ природы зябкій, лежалъ по цѣлымъ часамъ подъ одѣялами, едва высовывая голову, свѣсивъ на подъ одну длинную волосатую руку, лѣниво доставая лакомства, подставляемыя ему Могуномъ, и поднося ихъ къ пересохшимъ губамъ. Прислуга утверждала, что ночью Могунъ вступаетъ съ обезьяной въ продолжительныя бесѣды «на какомъ-то языкѣ, и родѣ французскаго». Одинъ смѣлый поваренокъ увѣрялъ даже, что видѣлъ однажды ночью, какъ Могунъ съ обезьяной сидѣли за столомъ, пили горячій пуншъ и курили табакъ точь-въ-точь какъ крещеные люди. Итакъ этотъ бѣднякъ, долго ходившій за мной, носившій меня на рукахъ, баюкавшій меня пѣснями, мотивы которыхъ и теперь еще носятся въ моемъ воспоминаніи, оставилъ Лохъ-на-Каррѣ навсегда, и о немъ такъ де мало жалѣли, какъ о чужомъ прохожемъ.
День отъѣзда Могуна мнѣ памятенъ. Я скорѣе былъ радъ чѣмъ огорченъ, и совѣсть укоряла меня въ равнодушія. Маленькій человѣчекъ собралъ въ сѣняхъ все свое имущество, два большіе мѣшка кострюли, и сковороды, блестящія какъ серебро. Джакко, тщательно одѣтый въ малиновую куртку, съ кускомъ фланели на груди, сидѣлъ посреди ихъ, жевалъ яблоко и кашлялъ «точь-въ-точь какъ человѣкъ», слѣдя глазами за всѣми движеніями хозяина. Карета ждала у подъѣзда, чтобы доставить отъѣзжающихъ къ почтовому дилижансу, и прислуга собралась посмотрѣть на отъѣздъ. Могунъ сошелъ отъ дѣдушки, сидѣвшаго въ своей комнатѣ вслѣдствіе простуды; поясъ его казался тяжеле обыкновеннаго. Онъ простился со всѣми слугами по-своему, и къ удивленію всѣхъ, далъ каждому на прощанье по золотой монетѣ, что произвело благопріятное впечатлѣніе.
— Въ сущности, мистеръ Могунъ не такой дурной человѣкъ! воскликнула кухарка Бидди Флиннъ.
— Пожалуй, онъ взялъ бы тебя съ собой въ Индію, еслибы ты попросила. Онъ самъ на себя стряпаетъ, работа тебѣ была бы легкая, смѣялась Гоннора.
— Да, пожалуй, тамъ у него найдешь цѣлый десятокъ черныхъ женъ. Спросите его сами, миссъ Гоннора.
Могунъ былъ очень серіозенъ.
— Мастеръ Терри, милый мастеръ Терри, говорилъ онъ, — когда-нибудь вы узнаете для кого Могунъ берегъ свои рупіи. У Могуна мало, очень мало рупій, но онъ ихъ не для себя бережетъ.
Индѣецъ привлекъ меня къ себѣ, обнялъ меня, поцѣловалъ, и слеза скатилась по его щекѣ.
— Гоннора, вы берегите мастера Терри. Не дайте ему сгорѣть, Гоннора, не дайте ему упасть въ рѣку, Гоннора, и утонуть какъ его маменька. Мастеръ Терри, вы попросите когда-нибудь дѣдушку разказать вамъ, какъ утонула хозяйка Могуна. Онъ вамъ со временемъ скажетъ. Опять онъ поцѣловалъ меня, пробормоталъ нѣсколько словъ на непонятномъ мнѣ языкѣ, позвалъ Джакко, который моргалъ, чихалъ и кашлялъ, влѣзая въ карету, и уѣхалъ, не сводя съ меня глазъ, посреди хора голосовъ, повторявшихъ: «прощайте, мистеръ Могунъ! Прощай, Джакко! Дай вамъ Богъ благополучно доѣхать до Индіи!» Кухарка, въ заключеніе, присоединила еще наставленіе почталіону, чтобъ онъ смотрѣлъ за этими двумя черными джентльменами и въ цѣлости доставилъ ихъ къ дилижансу.
Я позволилъ себѣ длинное отступленіе; но вообще нѣтъ правильности и порядка въ моей исторіи. Она бредетъ наудачу, спотыкается, останавливается, а иногда и пятится назадъ съ досаднымъ упрямствомъ. Я приближаюсь къ важной эпохѣ въ этой части моей жизни. До этого времени я былъ такъ счастливъ, какъ только модетъ быть мальчикъ. У меня не было потребностей, которыхъ я не могъ бы удовлетворить, не было желаній, которыхъ я не могъ бы исполнить. Я не чувствовалъ недостатка въ товарищахъ, ибо всѣ въ моемъ тѣсномъ мірѣ готовы были принять участіе въ моихъ мірахъ, и я пользовался важнымъ преимуществомъ распоряжаться по усмотрѣнію моимъ временемъ. Иногда, правда, находили на меня минуты раздумья, я вспоминалъ о той, которой лишился; свѣтъ меркнулъ, и мракъ охватывалъ меня. Но грусть не долго продолжалась, тучи проходили скоро. Заботливость дѣда замѣняла мнѣ нѣжность отца и любовь матери, которой я никогда не звалъ. Правда, я былъ сирота, но я гордился тѣмъ что я сынъ храбраго офицера, и если слезы текли, когда я сидѣлъ скрестивъ руки предъ портретомъ матери, въ грусти моей было все-таки болѣе жалости чѣмъ страданія. Такъ могло бы продолжаться, пока время сдѣлало бы свое. Но суждено было иначе. Несравненно лучше прямо сказать ребенку все что его касается, нежели мучитъ его скрытностью и обманомъ въ то самое время, когда любопытство наиболѣе сильно и характеръ наиболѣе впечатлителенъ.
Былъ вечеръ, спустя долгое время послѣ отъѣзда Могуна изъ Лохъ-на-Каррѣ.
— Странное дѣло, почтеннѣйшій докторъ, что вамъ не удалось добиться точныхъ свѣдѣній о гибели вашей невѣстки въ числѣ потонувшихъ пассажировъ.
Такъ говорилъ сэръ-Ричардъ Десмондъ. Я услышалъ эти слова въ ту самую минуту, какъ Гоннора вводила ила, лучше сказать, вталкивала меня въ столовую, разодѣтаго, причесаннаго у тщательно вымытаго. Собралось небольшое общество обѣдать послѣ охоты. Сэръ-Ричардъ и маіоръ Турнбулль изъ замка, ректоръ Лохъ-на-Карскій, который никогда не ѣздилъ на охоту, но часто «подъѣзжалъ», когда собаки пойдутъ на звѣря, такъ что, глядя со стороны, можно было подумать, что достопочтенный Франкъ Стеккъ охотится, тогда какъ онъ, въ сущности, по его словамъ, только проѣзжалъ свою знаменитую кобылу Дези по направленію къ охотѣ. Тутъ были еще два офицера изъ Атлона, мистеръ Раккстро, повѣренный сэръ-Ричарда, и два сосѣдніе дворянина. Всѣ, очевидно, слушали со вниманіемъ что-то, касающееся меня, ибо при моемъ появленіи дѣдъ мой сказалъ:
— Тс…. вотъ онъ. Ну, Терри, поклонись хорошенько и садись сюда между мной и сэръ-Ричардомъ.
— Онъ становится очень похожъ на отца, проговорилъ маіоръ Турнбулль, — но только едвали будетъ лучше его. Бѣдный Джакъ былъ молодецъ собой. Чѣмъ намѣренъ ты быть, Терри?
— Мнѣ бы хотѣлось бытъ военнымъ, какъ папенька, отвѣчалъ я въ промежуткѣ между рюмкой хереса и сладкимъ бисквитомъ.
— Вотъ видите, сказалъ сэръ-Ричардъ, — военная лихорадка минуетъ, пожалуй, цѣлое поколѣніе, но непремѣнно проявится въ родѣ Бреди.
— Да, вздохнулъ мой дѣдъ. — Это роковая для насъ болѣзнь. Надѣюсь, что мнѣ удастся вылѣчить ее въ настоящемъ случаѣ. У этого бѣднаго мальчика не будетъ ни денегъ, ни протекціи, а безъ нихъ военная служба ремесло плохое.
— Правда ваша! воскликнулъ одинъ изъ офицеровъ. — Вотъ я послѣ столькихъ лѣтъ службы все сижу въ низшихъ чинахъ, между тѣмъ какъ поминутно покупаются мѣста надо мной. Такъ какъ у меня нѣтъ связей, я, по всей вѣроятности, всю жизнь не двинусь впередъ, развѣ какая-нибудь эпидемія разразится между фруктовыми офицерами и капитанами.
— А все-таки военная карьера лучше духовной, вмѣшался ректоръ. — Вотъ я ужъ двадцать лѣтъ ректоромъ Лохъ-на-Карскаго прихода и не предвижу никакого повышенія.
— Такъ! воскликнулъ сэръ-Ричардъ: — но если земныя почести достаются какому-нибудь лейтенанту Дашвуду, то васъ, безъ сомнѣнія, ожидаютъ духовныя награды на томъ свѣтѣ.
— Да и кромѣ того, сэръ Стеккъ, воскликнулъ мистеръ Раккстро, — восемьсотъ фунтовъ дохода, хорошій домъ и земля въ Кильмойлѣ ставятъ васъ на одинъ уровень съ генералами по меньшей мѣрѣ. А не многимъ удается дослужиться до генерала въ двадцать восемь лѣтъ.
— Все это нисколько не касается моего молодаго друга Терри, сказалъ маіоръ. — Вы поколеблете вѣру его въ то, что слышитъ онъ въ церкви, если внушите ему, что деньги должны составлять единственную цѣль жизни.
— Я его никакъ не учу этому, возразилъ дѣдушка; — а еслибъ училъ, онъ скоро самъ замѣтилъ бы, что въ жизни я поступаю совсѣмъ иначе. Онъ уже упрекалъ меня, будто я не довольно забочусь о томъ, чтобы сдѣлать его умнымъ мальчикомъ, потому что не сѣку его. Онъ знаетъ поговорку: беречь розгу, значитъ портить ребенка.
— Вы, разумѣется, объяснили ему, что это говорится лишь о мальчикахъ заслуживающихъ розги, замѣтилъ ректоръ, — а Терри ея не заслуживаетъ.
Признаюсь, у меня насчетъ этого были свои мысли. Я зналъ за собой кое-что, заслуживавшее нѣкотораго наказанія, но молчалъ. Разговоръ перешелъ къ предметамъ не интереснымъ и непонятнымъ для меня: къ церкви, государству, арміи, а мнѣ до смерти хотѣлось высказать имъ всѣ причины, почему я желалъ быть военнымъ. Во первыхъ, я желалъ имѣть красный мундиръ съ золотымъ галуномъ и ѣздить на великолѣпномъ конѣ, какъ полковникъ Бреди испанской службы, котораго портретъ висѣлъ въ залѣ, или носить серебряныя латы и шлемъ, какъ фельдмаршалъ графъ фонъ-Бреди, изображенный надъ каминомъ верхомъ, со шпагой въ рукѣ, ведущимъ свои эскадроны въ атаку на толпу всадниковъ въ чалмахъ. Что деньги играютъ какую-нибудь роль во всѣхъ подвигахъ, мнѣ никогда на умъ не приходило; теперь я могъ только предположить, что портные берутъ очень дорого за такія прекрасныя одежды. Удалившись въ свою комнату съ Гоннорой я потребовалъ объясненія; но добрая нянька не много могла сказать мнѣ.
— Братъ мой служитъ въ арміи капраломъ. Хоть онъ и говоритъ, что ему слѣдовало бы получать больше шиллинга въ день, но я знаю, что онъ получаетъ только два пенса на весь прожитокъ.
— Гоннора, почему это дѣдушка не можетъ добиться, какъ сэръ-Ричардъ говоритъ, точныхъ свѣдѣній о гибели бѣдной маменьки? Вѣдь маменька была дѣдушкѣ невѣстка?
— Конечно. Почемъ я знаю, мастеръ Терри, отчего они не получаютъ свѣдѣній? Да и какъ доктору получить отъ нея свѣдѣнія, если она, бѣдняжка, лежитъ на днѣ морскомъ? Люди говорятъ, что у сэръ-Ричарда больше денегъ чѣмъ ума, хоть онъ и тратитъ ихъ порядкомъ. Ну, теперь помолитесь Богу, — хорошо еслибы вы молились какъ слѣдуетъ, по нашему, — да и ложитесь спать.
Но всякій разъ какъ я глядѣлъ на портретъ матери, мнѣ приходилъ на умъ вопросъ сэръ-Ричарда и смущенный видъ дѣдушки. Въ слышанной мною исторіи было что-то, чего я не могъ разобрать. Очевидно, что она и другихъ также не вполнѣ удовлетворяла.
Мнѣ пришелъ на умъ совѣтъ Могуна при прощаньи. Дня два спустя дѣдушка сидѣлъ въ гостиной, а я на скамейкѣ у ногъ его училъ уроки для учителя, мистера Нолана, который посѣщалъ меня аккуратно, кромѣ развѣ когда Карра разливалась, и не было переправы. (О! Какъ я радовался дождливому дню!) Поговаривали однако, что подчасъ не чрезмѣрное разлитіе воды, а чрезмѣрное употребленіе виски задерживаетъ мистера Нолана. Старикъ глядѣлъ на меня, и голосъ его вывелъ меня изъ раздумья.
— О чемъ ты думаешь, Терри? Ты сегодня что-то очень вялъ. Кажется, ты не очень внимательно учишь грамматику. Если чувствуешь себя нездоровымъ, скажи; мы сдѣлаемъ праздникъ.
— Я думалъ о бѣдной маменькѣ. Могунъ говорилъ мнѣ, чтобъ я васъ спросилъ, что вы когда-нибудь скажете мнѣ какъ она погибла.
— Развѣ ты не слыхалъ, Терри, двадцать разъ, что маменька твоя утонула?
— Слышалъ, дѣдушка.
— Такъ зачѣмъ же ты меня спрашиваешь?
— Затѣмъ, что хочу знать больше, а Могунъ говорилъ, что вы можете разказать мнѣ.
— Терри, Могунъ все разсказалъ тебѣ о кораблѣ, больше тебѣ нечего знать, по крайней мѣрѣ въ настоящее время.
— Такъ, слѣдовательно, есть что-нибудь такое что я узнаю со временемъ? Вѣдь такъ, милый дѣдушка? Почему же не сказать мнѣ теперь? Я такъ люблю бѣдную маменьку! По цѣлымъ ночамъ не сплю и думаю о ней. Я такъ люблю ея портретъ! Мнѣ такъ жаль, что Богъ далъ ей утонуть! Дѣдушка, скажите мнѣ все что знаете!
— Милое дитя мое, отвѣчалъ дѣдушка съ такимъ выраженіемъ, какого я еще не видывалъ на лицѣ его, — довольствуйся тѣмъ что знаешь и не предлагай мнѣ болѣе такихъ вопросовъ. Когда выростешь, услышишь все что я знаю, и тогда, тогда, продолжалъ онъ со вздохомъ, — милый мой Терри, ты не излѣчишься отъ грусти по несчастной матери. Не спрашивай же меня. Довольно тебѣ знать, что она погибла для насъ съ тобой!
— Дѣдушка, я читалъ о людяхъ, ныряющихъ въ море. Какъ вы думаете, еслибъ я научился нырять когда-нибудь, когда вы мнѣ все скажете, могъ бы я найдти тѣло бѣдной маменьки?
— Увы! Терри! Океанъ, отдѣляющій ее отъ тебя, бездоненъ. Не думай больше объ этомъ. Ты огорчаешь дѣдушку. Потерпи; когда узнаешь правду, ты самъ поймешь, что мнѣ не слѣдовало открывать тебѣ ее раньше.
— Развѣ ея смерть была такъ ужасна?
— Можетъ ли быть смерть ужаснѣе той, которую тебѣ столько разъ разказывали. Жалѣю, что ты очарованъ этимъ портретомъ, что тебѣ его показали. Есть вещи, Терри, ужаснѣе смерти. Обѣщай мнѣ, что не будешь болѣе заикаться объ этомъ, пока я самъ тебѣ не позволю. Прощай. Я поѣду прокатиться. Надѣюсь, что мистеръ Ноланъ будетъ доволенъ тобой.
Съ ласковымъ взглядомъ и со вздохомъ, онъ всталъ со стула, погладилъ меня по головѣ, и поцѣловавъ въ лобъ, вышелъ изъ комнаты.
Но неотступная мысль овладѣла мной: отъ меня что-то скрываютъ. Я ни о чемъ другомъ не могъ думать. Когда пришелъ мистеръ Ноланъ, я лежалъ на полу предъ портретомъ моей матери и рыдалъ, словно сердце разорваться хотѣло. Педагогъ ничего не могъ отъ меня добиться, и даже угроза что пожалуется доктору не въ силахъ была привести меня къ сознанію преждесовершеннаго времени отъ глагола lego — читаю. Мистеръ Ноланъ чинилъ перо, когда дѣдушка вернулся.
— Музы, докторъ, воскликнулъ онъ, — покинули нашего юнаго питомца. Мнемозина удалилась на весь день. Ферула здѣсь запрещена, но едва ли не было бы умѣстно поощритъ къ исполненію обязанностей лишеніемъ нѣкоторыхъ сладостей жизни, какъ, напримѣръ, сахара, сливокъ и т. п.
Дѣдушка подошелъ ко мнѣ и взявъ меня за кисть руки, поглядѣлъ на меня внимательно.
— Не чувствуешь ли ты головной боли, Терри?
— Чувствую, дѣдушка, вотъ здѣсь.
Мнѣ стучало въ голову, глаза у меня горѣли.
— Мистеръ Ноланъ, завтра вамъ, кажется, не нужно будетъ безпокоиться. Я попрошу васъ не приходить до тѣхъ поръ, пока не пришлю за вами Пата. Терри не совсѣмъ здоровъ, ему надо принять лѣкарство и отдохнуть нѣсколько дней.
Долго не вставалъ я съ постели. У меня сдѣлалась горячка. Я помню свѣтъ предъ глазами и разныя лица, словно въ видѣніи: лицо дѣдушки, Гонноры, Мери Бутлеръ; другихъ я не узнавалъ. Помню липкія, влажныя примочки на лбу, и вкусъ лѣкарствъ, какимъ отзывались любимыя лакомства. Въ болѣзненныхъ грезахъ я постоянно видѣлъ чудный образъ, носящійся въ воздухѣ, съ устремленными на меня глазами, съ роскошными волосами, падающими мнѣ на плечи, съ нѣжными устами, отвѣчающими на мои горячіе поцѣлуи. Не надоѣлъ ли я вамъ моими пустыми воспоминаніями? Я встрѣчалъ въ жизни людей, которые говорили, что никогда не бывали больны, и жалѣю ихъ, ибо если они говорили правду, то имъ не дано было испытать невыразимую радость выздоровленія, отрадное усердіе всѣхъ вкругъ постели, превращающейся въ тронъ, съ котораго больной видитъ всѣхъ домашнихъ, преклоняющихъ предъ нимъ колѣна.
Но лежа въ томномъ спокойствіи, глядя на ухаживающихъ за мной, замѣчая внимательность Гонноры и неослабную заботливость дѣдушки, который снималъ скрипящіе сапоги свои, чтобы войдти ко мнѣ, потягиваясь и поглядывая по временамъ на свои исхудалыя руки, я все-таки думалъ лишь объ одномъ:
«Скажетъ ли мнѣ дѣдушка, когда выздоровлю? Надо выздоравливать и угождать ему, можетъ-быть, тогда онъ сдержитъ свое обѣщаніе.»
Въ первое утро какъ я одѣлся, чтобы предпринять прогулку въ другую комнату, Гоннора очень обрадовалась.
— Вотъ какъ, мастеръ Терри, панталоны-то стали вамъ коротки! Вы выросли на цѣлые два вершка. Вамъ надо все платье дѣлать новое. Вы совсѣмъ сдѣлались большимъ человѣкомъ. Взгляни-ка, Китти! крикнула она одной изъ горничныхъ; — мастеръ Терри чуть не съ меня ростомъ, и весь становится въ маменьку!
Китти подтвердила и то, и другое замѣчаніе Гонноры. Затѣмъ началось возвращеніе силы, какъ живительная влага постепенно разливающейся по членамъ. Наконецъ наступилъ и радостный день, когда мнѣ можно было сойти внизъ.
Я сидѣлъ у воротъ на солнцѣ, и утомленный ухаживаньемъ, просилъ, чтобы меня оставили одного. Дѣдушка отправился на свою обычную поѣздку верхомъ. Тутъ я началъ дремать, и образъ матери снова явился мнѣ. Я всталъ съ креселъ и слабыми шагами побрелъ по корридору до двери старой гостиной, отворилъ ее, вошелъ и обратилъ жадный взглядъ на знакомое мѣсто. Боже мой! Ея нѣтъ! Мѣсто было пусто. Портретъ исчезъ. Не успѣлъ я придти въ себя, какъ вошла ищущая меня Гоннора и остановилась, испуганная выраженіемъ отчаянія на моемъ лицѣ.
— До смерти что ли хотите вы простудиться, мастеръ Терри, что идете съ солнца въ холодную комнату! Какъ вамъ не стыдно! Вы сведете въ могилу дѣдушку, если опять заболѣете. Онъ съ вами не зналъ покоя ни днемъ, ни ночью. Да о чемъ же вы такъ плачете? О чемъ?
— О! Гонни! Куда дѣвали маменькинъ портретъ?
— Портретъ! Докторъ послалъ его въ Дублинъ покрыть лакомъ и сдѣлать новую рамку, индѣйская-то совсѣмъ развалилась. Его не нынче такъ завтра назадъ привезутъ. А лучше бы вовсе не бывать ему здѣсь, недоброму. Онъ околдовалъ васъ, мастеръ Терри, право!
Когда я сталъ оправляться, болѣзненныя грезы миновали, но мысль о матери все не покидала меня. Я такъ часто спрашивалъ о портретѣ, что дѣдушка вынужденъ былъ признаться что не скоро еще дублинскій артистъ исправитъ поврежденіе, случайно причиненное ему на дорогѣ.
Когда я оправился, меня пригласили провести нѣсколько дней въ замкѣ для перемѣны воздуха и обстановки. Тамъ были пони для ѣзды и коляски для катанья, тамъ были цвѣтники и фруктовые сады, тамъ былъ большой прудъ, наполненный рыбой; а прежде всего тамъ была Мери Кутлеръ (она давно уже простила мнѣ мою штучку, и мы были самыми лучшими друзьями), съ которою я могъ играть, когда позволяла ея гувернантка, M-lle Петито. Сэръ-Ричарда я рѣдко видалъ въ теченіи дня. Въ замкѣ давались большіе обѣды. Возвращаясь съ утренней прогулки, мы съ Мери встрѣчали нарядныхъ дамъ и джентльменовъ, сходящихъ внизъ завтракать, и отправляясь спать, видали какъ они, еще болѣе нарядные, шли попарно обѣдать.
Однажды, когда мы сидѣли въ бесѣдкѣ и вязали букеты изъ большой корзины съ цвѣтами, подъ надзоромъ M-lle Петито, насъ испугали голоса людей, идущихъ къ намъ по дорожкѣ. Я узналъ голоса сэръ-Ричарда и маіора Турнбулля, сливавшіеся съ веселымъ смѣхомъ и болтовней дамъ. Я всталъ въ смущеніи и готовился бѣжать, но Мери, обращаясь къ M-lle Петито спросила:
— Уйдти намъ съ Терри, или можно остаться и встрѣтить дядю?
— Mais pourquoi non, ma chère fille? Tu es bien propre — fraiohe comme une rose; et le petit Terry, pourquoi va-t-il же cacher, quand tout le monde aime le pauvre enfant? Resta donc, tous les deux chers enfante.
— Вотъ, сказалъ сэръ-Ричардъ, — одна изъ любимыхъ бесѣдокъ Макъ-Креккена. Онъ говоритъ, что лучше въ этомъ родѣ ничего сдѣлать нельзя.
Тѣни загородили входъ, и кто-то сказалъ:
— Въ самомъ дѣлѣ, очень не дурно. А вотъ и милая Мери, прекраснѣйшій цвѣтокъ во всемъ садѣ, и маленькій ея кавалеръ. Здравствуйте, mademoiselle. Мнѣ завидны и ваша питомица, и вашъ пріютъ.
Сказала это леди Готонби, глядя на насъ въ бинокль, и я почувствовалъ что краснѣю, когда она продолжала:
— Вѣдъ это, кажется, мастеръ О’Бреди или О’Греди? Онъ очень похожъ на «синяго мальчика» Генсборо.
Я не зналъ кто или что такое синій мальчикъ, но непріятно мнѣ было, что вниманіе всѣхъ этихъ людей, тѣснящихся вкругъ насъ, обращается спеціально на меня. Я отвернулся.
— Смотрите, продолжала она съ сухимъ смѣхомъ, — вотъ вамъ «стыдливый Ирландецъ». Только въ такомъ возрастѣ и встрѣчаются подобные экземпляры. Они умираютъ рано.
— Они, я думаю, не переносятъ непривычнаго климата, въ которомъ приходится жить имъ. Наше общество убиваетъ это интересное существо, замѣтилъ кто-то изъ мущинъ.
— Нѣтъ, другъ Долли, оно не убиваетъ, а какъ кислота, разлагающая соль, производитъ нѣчто индифферентное и безцвѣтное.
Они удалились, и я слышалъ слова сэръ-Ричарда.
— Замѣтили вы, какъ вы заставили покраснѣть внука нашего друга, доктора Бреди? Онъ чувствительный мальчикъ и недавно былъ очень боленъ, и я взялъ его сюда, чтобы поразвлечь Мери въ ея одиночествѣ.
— Доброе и неблагоразумное дѣло, какъ всегда, Дикъ! проскрипѣла старая мистрисъ Грегори, его кузина. — Между нимъ и миссъ Мери возникнетъ дѣтская привязанность, а вы, я думаю, не одобрили бы подобной партіи. Я отдала свое сердце семи лѣтъ, помните, Дикъ?
— Милая Летти! Для васъ романы начались такъ рано, со мною, напримѣръ, что вы считаете свои блестящія способности общимъ достояніемъ, а не исключеніемъ. Однако не слѣдуетъ говорить такой вздоръ, когда дѣти могутъ насъ слышать. Пойдемте, а то мы опоздаемъ къ кавалькадѣ.
Мери, слышавшая каждое слово, также какъ и я, подала мнѣ ручку свою и воскликнула смѣясь:
— Видите ли, mademoiselle, полагаютъ, что мы съ Терри влюбимся другъ въ друга. Я буду очень любить его, если онъ не станетъ больше говорить неправду.
Но гувернантка вовсе не была довольна такимъ заявленіемъ и сказала съ великою строгостью:
— Миссъ Мери, благовоспитанной дѣвушкѣ не слѣдуетъ говоритъ подобныя вещи. Мастеръ Бреди краснѣетъ отъ нескромности вашихъ словъ.
Мери громко захохотала.
— Милая наставница моя! Да вѣдь мнѣ можетъ служитъ примѣромъ кузина Летти, а Терри — сэръ-Ричардъ. Вы слышали что они говорили.
Но гувернантка только поглядѣла на часы и вскрикнула, какъ бы испугавшись:
— Время придти мистеру Нолану! Бѣгите скорѣе въ класную, а то опоздаете, mon cher petit Terry!
Уходя, я видѣлъ по пріемамъ Петито, что она собирается прочесть миссъ Мери Бутлеръ мораль, которую та, откинувъ локоны съ лица и сложивъ руки на колѣняхъ среди груды цвѣтовъ и букетовъ, готовилась выслушать съ полнѣйшимъ спокойствіемъ и смиреніемъ.
Каждый день дѣдушка навѣщалъ меня въ замкѣ. Иногда онъ ѣздилъ верхомъ со мной и съ Мери, и наши пони скакали полнымъ галопомъ, чтобы не отстать отъ самой тихой рыси его лошади. Въ одно дождливое утро, заглянувъ въ классную, онъ сказалъ:
— Данъ завтра придетъ за твоими пожитками, Терри. Портретъ привезли; тебѣ время вернуться въ Лохъ-на-Каррѣ.
— О какомъ это портретѣ говорилъ вамъ дѣдушка, Teppи? спросила Мери Бутлеръ. — Изъ его словъ выходило, будто вамъ слѣдуетъ вернуться домой, потому что привезли какой-то портретъ.
— Это портретъ маменьки. Онъ былъ поврежденъ на дорогѣ въ Дублинъ, гдѣ заказали новую рамку. Я очень люблю его.
— Но вѣдь вы, кажется, никогда не видали своей бѣдной маменьки, Терри, какъ же можете вы любить ея портретъ?
— А все-таки люблю. Мнѣ пріятно глядѣть на нее! Она такъ хороша. Бѣдная маменька, вы знаете, погибла на морѣ, когда я былъ груднымъ ребенкомъ, а папенька еще прежде умеръ въ Индіи, въ войскѣ.
— Объ этомъ однажды говорили внизу за обѣдомъ, какъ меня позвали къ десерту, сказала Мери задумчиво. — Да, помню. Маіоръ Турнбулль хвалилъ вашего отца, разказывалъ какой онъ былъ красавецъ. Онъ говорилъ, что маменька ваша самая очаровательная женщина на свѣтѣ, но….
Тутъ она замялась и потупилась.
— Но…. что же, Мери? Умоляю васъ, скажите мнѣ…. что вы хотѣли сказать? Милая, милая Мери, скажите! Вѣдь вы не можете сказать, что не знаете, это была бы неправда.
— Однако, Терри, можетъ-быть, я не въ правѣ повторять вещи, сказанныя не для меня. Можетъ-быть, вы бы огорчились, да, пожалуй и маіоръ Трунбулль ошибся.
— Если вы мнѣ не скажете, я сію же минуту спрошу маіора Туринулля, что онъ говорилъ про маменьку! воскликнулъ я внѣ себя.
— Я не могу помѣшать вамъ, Терри. Только передайте нашъ разговоръ, какъ онъ былъ. Можетъ-быть, мнѣ не слѣдовало и заговаривать, но я тотчасъ же остановилась, Терри; ради васъ же самихъ, я больше не скажу ни слова.
Я слишкомъ хорошо зналъ свою подругу. Я бросилъ книгу и съ сильно бьющимся сердцемъ побѣжалъ внизъ въ билліардную, откуда раздавался стукъ шаровъ и голоса гостей, задерживаемыхъ въ комнатѣ дождемъ. На минуту я остановился у двери въ нерѣшимости; затѣмъ вдругъ очутился въ комнатѣ, удивленный самъ своею смѣлостью, и сказалъ:
— Пожалуста, маіоръ Турнбулль, позвольте мнѣ поговорить съ вами нѣсколько минутъ.
Маіоръ былъ высокій, худой человѣкъ съ лицомъ почти оранжеваго цвѣта, на сколько позволяли видѣть завитыя бакенбарды, которыя начинаясь двойною стѣной выше ушей, гдѣ обнаруживали стремленіе сростись съ густыми бровями, сходились вмѣстѣ, обходя узкія полосы морщинистыхъ щекъ и тонкій, горбатый носъ, и подкрѣпленныя на пути могучими, длинными усами, превращались въ окладистую бороду чернаго цвѣта. Глаза у него были темные, быстрые, проницательные. Что-то во всей наружности и пріемахъ его давало чувствовать, что лишь вслѣдствіе самообладанія и желанія быть учтивымъ онъ не отдаетъ приказаній всякому, съ кѣмъ говоритъ. Когда я вошелъ, онъ одною рукой держалъ кій, а другою постукивалъ по толстому концу его, обозрѣвая билліардъ и обдумывая ударъ. «Ого!» произнесъ маіоръ, обращаясь ко мнѣ, опустивъ на полъ кій, и вынимая изо рта сигару, причемъ испустилъ огромное облако дыма.
— А какого чорта нужно вамъ отъ меня, маленькій человѣкъ?
— Извините, маіоръ, мнѣ бы хотѣлось поговорить съ вами наединѣ.
— Турнбулль, это дѣло принимаетъ серіозный оборотъ. Хотите, я кончу за васъ партію? воскликнулъ мистеръ Кези. — Терри принесъ вамъ картель, навѣрное. Я въ жизнь не видалъ такого серіознаго юноши.
— Что съ вами, другъ мой? сказалъ мнѣ маіоръ ласково, — Говорите прямо, чего вамъ отъ меня нужно?
— Право, маіоръ, мнѣ надо поговорить съ вами наединѣ съ глазу на глазъ.
Я глядѣлъ лишь на него одного и замѣтилъ выраженіе любопытства въ его глазахъ.
— Да въ чемъ же наконецъ дѣло? Впрочемъ, я никогда отказываю въ удовлетвореніи джентльмену, мы объяснимся, сказалъ онъ съ улыбкой, — какъ только кончу эту партію. Сядьте вотъ тамъ, подлѣ леди Готонби, Терри, и подождите много.
— Нѣтъ, маіоръ, отвѣчалъ я, отъ нетерпѣнія и досады едва удерживая слезы, — если позволите, я лучше подожду васъ въ сѣняхъ. Уходя, я слышалъ смѣхъ и восклицанія леди Готонби:
— Какой грубый, нелюбезный мальчикъ! Я никогда не прощу вамъ, маіоръ Турнбулль, что вы подвергли меня такой неучтивости!
Мнѣ было все равно. Стукъ шаровъ, раздающійся промежуткахъ голосъ маркера: «сорокъ два и тридцать девять!» рѣзалъ мнѣ уши, казался нескончаемымъ. Наконецъ застучали кіями по полу, захлопали, и маіоръ Турнбулль, выигравшій партію, вышелъ въ самомъ лучшемъ настроеніи духа и сказалъ:
— Ну, маленькій человѣкъ, на что же я нуженъ вамъ?
— Пойдемте, пожалуста, въ зимній садъ, или въ корридоръ или куда-нибудь, гдѣ можно поговорить, просилъ я. — О! вы не можете себѣ представить какъ я несчастенъ!
— Фью, свистнулъ маіоръ, — это поистинѣ предивное дѣло. Представьте, этотъ мальчикъ ведетъ меня за рукавъ, какъ плѣнника, чтобы повѣрить мнѣ свои секреты! Вы несчастны Терри? Стало-быть, вы влюблены, или, можетъ-бытъ, задолжали денегъ въ Кильмойлѣ мистрисъ Макъ Нульти за пряники? Одному можно помочь, отъ другаго, особенно въ ваши года, я не знаю средствъ.
Я не обращалъ вниманія на его слова и велъ его за руку пока мы дошли до крытаго стекломъ хода въ зимній садъ. Тутъ никого не было. Я затворилъ дверь, и ставъ предъ маіоромъ, который глядѣлъ на меня съ удивленіемъ и даже съ нѣкоторою тревогой, сказалъ:
— Маіоръ Турнбулль, видали ли вы когда-нибудь мою маменьку?
— Какъ? Что? Вашу маменьку? Мери Биллингъ? Я думаю! Весьма часто! Зачѣмъ вы спрашиваете, Терри?
Въ его голосѣ было что-то для меня оскорбительное.
— Я знаю, что она умерла, и что я никогда не увижу ея, маіоръ Турнбулдь. О, еслибы вы знали, какъ я люблю ее! Я могу только глядѣть на ея портретъ. Не могу я добиться всего, что хотѣлось бы знать о ней. Никто не хочетъ о ней говорить. Но вы ее видали, вы ее знали; миссъ Бутлеръ слышала, какъ вы о ней говорили. О! Ради Бога, маіоръ, разкажите мнѣ о ней все, и я буду каждый день на колѣняхъ молиться за васъ!
Маіоръ былъ тронутъ. Онъ опустился на одну изъ скамеекъ и сказалъ ласково:
— Подойдите сюда, Терри, сядьте подлѣ меня и скажите мнѣ что вы желаете знать. Странно, продолжалъ онъ въ раздумьи, — очень, очень странно! Вотъ портретъ ея сводитъ ея бѣднаго сына съ ума точно такъ же какъ…. но не въ этомъ дѣло. — Помолчавъ немного, онъ началъ: — Мать ваша, Терри, была, конечно, самая красивая женщина, какую я видалъ. Этотъ портретъ, хотя и не дуренъ, столько же даетъ о ней понятія, сколько….
Маіоръ щелкнулъ пальцами, не находя приличнаго сравненія.
— Да, красивая, чортъ возми! Спросите Тоузера, который буквально сошелъ отъ нея съ ума. Спросите Джака Никольсона, который пошелъ отъ нея къ чорту. Спросите…. Но что я вамъ мелю? Я говорю вамъ, Терри, что всѣ мы до единаго, какъ стоялъ я въ Каунпорѣ, бредили ея красотой, ея привлекательностью, ея образованіемъ. Нѣтъ, не то, постойте, Мери Биллингъ не была образована. Да и не могла быть. Она никогда не была въ Европѣ, а въ Индіи не получишь послѣдняго лоска. Сверхъ того, старый Биллингъ былъ страшный негодяй. То-есть, видите ли, Терри: такъ какъ онъ вамъ дѣдъ, мнѣ бы не слѣдовало это говорить, но онъ дѣйствительно черезчуръ придерживался пива и игры. Объ этомъ спору нѣтъ. Когда выростете, спросите всякаго стараго индѣйскаго служаку, что такое былъ Бири Биллингъ. Онъ не состоялъ на службѣ Компаніи. Онъ выросъ при старикѣ Скиннерѣ. Садутъ Али любилъ и баловалъ его. Онъ командовалъ полкомъ царя Удскаго и дѣйствительно проучивалъ талукдаровъ. Я помню…
— О, добрый маіоръ Турнбулль, прервалъ я. — Вы мнѣ о немъ послѣ разкажете, теперь скажите о моей бѣдной, милой маменькѣ!
— О бѣдной, милой маменькѣ! повторилъ маіоръ у слова, опять испуская облако дыма. — Знаете, что это пресмѣшно слышать. Этотъ большой человѣкъ твердитъ мнѣ здѣсь въ серединѣ Ирландіи, о Мери Биллингъ, какъ о своей «бѣдной, милой маменькѣ»! Изумительно! Постойте, дайте подумать…. да, я говорилъ, что отецъ вашей матери женился на какой-то дѣвушкѣ, пріѣхавшей наживать деньги. Помнится, ее звали миссъ Дейтонъ. Еще потомъ бѣдный Джемсъ Дейтонъ, приходившійся ей какъ-то сродни, поссорился Биллингомъ за дурное обращеніе съ ней и ранилъ его въ плечо, послѣ чего онъ сталъ вести себя еще хуже прежняго. Она ушла, то-есть…. гм…. они развелись, понимаете. Вслѣдъ за тѣмъ бабка ваша умерла, и старый Биллингъ остался одинъ съ маленькою дочерью, которая выросла посреди туземцевъ. Она-то и есть ваша мать. Она говорила по-персидски какъ переводчикъ, понимала всѣ нарѣчія и играла на ихъ проклятыхъ инструментахъ. Да, и даже изъ нихъ извлекала музыку, хотя это почти невозможно. У ней даже была дырочка въ носу, въ которой она въ молодости носила кольцо, которое потомъ ужь сняла. Ну, полковникъ Биллингъ запутался наконецъ въ Удѣ. Онъ сжегъ одну крѣпость вмѣстѣ съ бывшимъ въ ней талукдаромъ, чтобы понудить его къ уплатѣ податей, и поговаривали, что онъ не аккуратно вѣдетъ счеты. Онъ бѣжалъ въ Каунпоръ съ дочерью, той маленькою и необыкновенно милою дѣвочкой, и сталъ жить въ разныхъ кружкахъ военныхъ. Когда былъ трезвъ, надоѣдалъ правительству прошеніями и бумагами, велъ переговоры съ разною недовольною сволочью въ Лукновѣ, проказилъ всѣ больше и больше, словомъ, страшный былъ негодяй. Извините, что я такъ отзываюсь о вашемъ дѣдѣ, Терри. Однажды возвращаясь ночью домой съ попойки, старый Джакъ Билингъ свернулся съ лошадью со скалы въ рѣку и избавивъ кого-нибудь отъ труда пришибить его. Мери горевала о немъ больше чѣмъ слѣдовало. Она подрастала и хорошѣла съ каждымъ днемъ. Всѣ дамы гарнизона охотно брали ее къ себѣ, пока она не сдѣлалась красавицей. Тогда плохо пришлось ей отъ молодыхъ. Стали говорить, что она кокетлива, заносчива, капризна и разныя разности. Но никто не могъ устоять противъ ея улыбки и веселости, когда она желала понравиться. Жена бригадира обращалась съ ней какъ съ дочерью; думали, что они примутъ ее въ свое семейство. Полкъ вашего отца пришелъ на нашу стоянку тотчасъ послѣ смерти ея отца. Не прошло двухъ мѣсяцевъ, какъ всѣ мы завидовали бѣдному Бреди, честнѣйшему, благороднѣйшему, простодушнѣйшему человѣку, какого видалъ я, что онъ собирается жениться на красавицѣ Индіи. То-есть, завидовала молодежь. Нѣкоторые старики и всѣ женщины качали головой. "Дай Богъ имъ счастія, " говорила мнѣ бригадирша, — я тогда состоялъ адъютантомъ, — «но боюсь, что этого не будетъ.» Было это вечеромъ, мы глядѣли вслѣдъ паланкинамъ, удалявшимся въ горы, гдѣ молодые намѣревались провести медовый мѣсяцъ. Я нѣсколько удивился, потому что мистрисъ Кросби была добрая женщина, терпѣть не могла сплетенъ и любила Мери Биллингъ какъ мать. «Развѣ можетъ быть въ этомъ сомнѣніе, почтеннѣйшая генеральша!» воскликнулъ я. «За него я жизнью готовъ ручаться, а ее вы знаете.» — "Да, къ несчастью, знаю, " отвѣчала мистрисъ Кросби. «Признаюсь, я никогда не могла разгадать ее. Она умѣетъ овладѣть каждымъ въ одну минуту, но какъ только овладѣетъ, сейчасъ и броситъ, и не заботится болѣе о своей побѣдѣ. Мнѣ представляется, если только это возможно, что у ней нѣтъ души, какъ у Ундины Де-ла-Мотъ Фуке. Она такъ тщеславна, такъ суетна, такъ проникнута эгоизмомъ. Бѣдняжка, она еще такъ молода, и вспомните, какъ она была воспитана. Мнѣ кажется, она одно время влюблена была въ Чарльса Фрезера. Послѣ бала во время бѣговъ, я говорила съ ней о немъ. Она слегка покраснѣла и отвѣчала: „О! да, Чарли милый, но у него нѣтъ рупій, такъ я ему и сказала, что дѣло не пойдетъ.“ Однако, возразила я, вѣдь капитанъ Бреди тоже не слишкомъ обремененъ рупіями. Такъ, но она слышала, что у него дома богатый старикъ отецъ, и хорошее имѣніе и знатные родственники въ Англіи, и что онъ навѣрное сдѣлаетъ карьеру въ арміи. „У него нѣтъ въ Англіи знатныхъ родственниковъ“, замѣтила я. — „Есть испанскій грандъ, который носитъ то же имя, и въ родствѣ съ ними. Есть еще двоюродный, или троюродный братъ, имперскій фельдмаршалъ и графъ; а другой — первый гофмейстеръ неаполитанскаго короля.“ Она засмѣялась и сказала: „Не все ли мнѣ равно? Что мнѣ Англія? Я никогда не была тамъ. Я еще лучше понравлюсь этимъ испанскимъ и другимъ бурро саибамъ“ — словомъ, дорогой мистеръ Турнбуллъ, она, къ сожалѣнію, весьма необразована и большая эгоистка. Мнѣ не пріятно было видѣть выраженіе ея лица, когда я вчера открыла при ней мою шкатулку, чтобы подарить ей что-нибудь. Вы видѣли изумрудную парюру, которая была на ней? Оти лежала въ этой шкатулкѣ вмѣстѣ съ моими придворными брилліантами, принадлежавшими теткѣ моей, леди Траффордъ. Когда я, дала ей эту парюру, глаза ея устремились на брилліанты съ такимъ выраженіемъ, что я похолодѣла, и за какъ будто было досадно, когда я закрыла шкатулку.» Я передаю вамъ, Терри, остановился маіоръ, переставая курить, — слова мистрисъ Кросби. Не плачьте. Я не говорю, чтобъ я ей повѣрилъ.
— Да, проговорилъ я, рыдая, — вы всѣ ее браните, всѣ нападаете на мою бѣдную, умершую мать.
— Терри, сказалъ маіоръ серіозно, — если вы будете такъ плакать, я не скажу вамъ ничего больше. Да, въ сущности, я, кажется, и безъ того уже слишкомъ много наговорилъ вамъ.
Я пожалъ ему руку и глазами просилъ его простить меня.
— Ну, да къ чему же это поведетъ? уговаривалъ маіоръ. — Вы просите меня разказать вамъ что знаю и потомъ выходите изъ себя. Я передалъ вамъ только замѣчанія очень хорошаго друга вашей матери по поводу ея свадьбы. Затѣмъ, продолжалъ онъ тихо, я знаю только то, что вернувшись изъ горъ, гдѣ жили открыто и давали блестящіе праздники, которыхъ Бреди терпѣть не могъ, отецъ вашъ съ матерью устроились очень роскошно. Я принужденъ, видите ли, говорить съ вами, будто вы все это понимаете. Дѣдушка вашъ можетъ, я думаю, засвидѣтельствовать, что они проживали не мало денегъ. Такъ жить было нельзя, не имѣя большаго состоянія. Но кто видѣлъ эту… да, бишь, мистрисъ Бреди, во всемъ блескѣ, какъ, правя сама парой маленькихъ пони, она ѣхала въ коляскѣ на полковой парадъ, окруженная веселою толпой, жадно ее привѣтствовавшею, со множествомъ грумовъ, верховыхъ слугъ и скороходовъ, тотъ счелъ бы разореніе дешевою цѣной за счастье быть мужемъ такого блестящаго существа, какъ мемъ саибъ Бреди. Больше я, повторяю, почти ничего не могу сказать вамъ. Срокъ службы бригадира кончался, а вскорѣ послѣ возвращенія ихъ изъ горъ, я отправился къ своему полку.
Маіоръ помолчалъ минуту, подумалъ и потомъ продолжалъ:
— Вы знаете, Терри, что отецъ вашъ былъ тяжело раненъ предъ свадьбой. Ну, онъ очень ослабъ, сталъ сильно хворать. Ему дали отпускъ на родину по болѣзни, но случается подчасъ, что человѣку нельзя уже ѣхать, когда доктора его посылаютъ. Охотясь за медвѣдями въ Кашмирѣ, я узналъ, что онъ, бѣдный, умеръ вслѣдъ за вашимъ рожденіемъ. А за тѣмъ я услышалъ о крушеніи, гдѣ вы уцѣлѣли, а столько народу погибло.
— Да! воскликнулъ я. — Я уцѣлѣлъ! Зачѣмъ и я не погибъ съ моею милою маменькой! Мнѣ больно подумать объ этомъ. Дѣдушка очень добръ, но лучше было бы мнѣ утонуть съ нею чѣмъ жить съ одною, постоянною, неотвязною мыслью, да однимъ неотступнымъ желаніемъ ее увидѣть, желаніемъ, увы, неисполнимымъ!
— Этотъ мальчикъ совсѣмъ сумашедшій! вскричалъ маіоръ бросая сигару. — Да еслибы матъ ваша могла пожертвованіемъ одного своего волоса спасти…. ну, хоть себя самое…. Видите ли, она была такая женщина, которую понять не легко. И ей Богу, Терри — продолжалъ онъ, — я и теперь не знаю навѣрное что съ ней сдѣлалось. Если она не хотѣла утонуть, такъ весь Индійскій океанъ не утопилъ бы ея!
— Я не понимаю васъ. Вы не увѣрены что она погибла?
— О, да, конечно! Но…. впрочемъ, да, разумѣется, погибла, сказалъ маіоръ, закуривая другую сигару. — Погибла, безъ всякаго сомнѣнія. Видите ли, Терри, на кораблѣ была страшная суматоха, толпа туземныхъ женщинъ, и т. п. Имя вашей матери было помѣщено въ списокъ погибшихъ. Я спрашиваю, между прочимъ, что стали бы дѣлать въ Лохъ-на-Каррѣ, если бы мать ваша прибыла туда со всею своею свитой. Вѣдь она взяла съ собой изъ Калькутты семнадцать человѣкъ прислуги, мущинъ и женщинъ. Нѣкоторыя изъ этихъ женщинъ, безъ сомнѣнія, потонули. Словомъ, Терри, я навлекъ на себя всѣ ваши разспросы, сказавъ какъ-то, что нѣкоторые изъ пассажировъ увѣряли меня, будто видѣли вашу мать въ Галльской пристани, когда корабль пришелъ туда. Судите сами, какъ дурно я сдѣлалъ, что повторялъ такія сплетни и вызвалъ васъ на такую длинную бесѣду.
— Но если она была жива послѣ крушенія, когда корабль пришелъ въ эту пристань, гдѣ же она умерла? Что же сталось съ моею маменькой?
— Честное слово, Терри, не знаю. Я сказалъ, что пассажиры мнѣ говорили; собственно, говорила объ этомъ только одна мистрисъ Триммеръ, выѣхавшая вмѣстѣ съ вашею матерью изъ Лукнова, куда она отправилась послѣ смерти мужа.
— Что же она говорила?
— Мистрисъ Триммеръ была старая болтунья, весьма склонная къ сплетнямъ, Терри. Она увѣряла насъ въ Лемингтонѣ, что положительно видѣла вашу мать въ Галлѣ, какъ она шла на пристань и уѣхала въ лодкѣ на иностранный корабль, отправлявшійся во французскую колонію, ниже Мадраса, которую называютъ Пондишери.
— Зачѣмъ же ей было туда ѣхать?
— Этого ужь я не знаю.
— А что же сталось съ прислугой?
— Съ прислугой? Они всѣ остались въ Галлѣ, кромѣ этого стараго плута, который служилъ вамъ нянькой. Капитанъ Фрезеръ, сопутствовавшій вашей маменькѣ въ Англію, устроилъ все это. Онъ могъ бы разказать вамъ больше чѣмъ я. Но онъ занемогъ въ Галлѣ, а потомъ, оправившись, вернулся опять въ Индію, и съ тѣхъ поръ оттуда не показывался. Однако, замѣтилъ маіоръ, взглянувъ на часы — скоро время завтракать. Я сказалъ вамъ все, что нужно вамъ знать, и не будь вы сынъ моего стараго друга, вы бы порядочно мнѣ надоѣли. До свиданія. Мы, я думаю, будемъ часто встрѣчаться.
Онъ отворилъ дверь, но вдругъ, какъ бы пораженный какою-то мыслію, опять затворилъ ее и сказалъ ласково:
— Мнѣ кажется весьма безразсуднымъ съ вашей стороны тревожить себя заботой о вашей матери, которая, по всей вѣроятности, умерла и погибла давнымъ-давно. Гораздо лучше вамъ объ этомъ не думать. Храните всегда и почитайте память отца; онъ былъ молодецъ. И помните, Терри, средства мои небольшія, но если вамъ понадобится что-нибудь, кромѣ совѣта и денегъ, — совѣтъ мой, вѣроятно, былъ бы дуренъ, а денегъ у меня самого очень мало, — обратитесь ко мнѣ ради памяти отца, и я сдѣлаю что могу. Прощайте еще разъ.
Я сидѣлъ какъ потерянный. Слова маіора слышались мнѣ словно во снѣ. Я читывалъ о людяхъ, чудесно спасшихся отъ кораблекрушенія: какъ доска, или бревно донесло какоени будь полуживое существо до тихаго залива, или волна выбросила на берегъ, и какъ послѣ долгихъ годовъ считавшійся утраченнымъ возвращался къ родинѣ и друзьямъ. Я часто воображалъ себѣ уютный уголокъ на одинокомъ островѣ, гдѣ, окруженная странными растеніями, цвѣтами и животными, укрощенными ея красотой, жила моя мать, можетъ-быть, съ вѣрнымъ слугой своимъ, можетъ-быть, въ легкомъ плѣну у добродушныхъ дикарей. Индія была для меня страной чудесъ и диковинъ, обителью духовъ и волшебниковъ. Отчего красавицѣ съ помощью какихъ-нибудь могучихъ чаръ не проплыть невредимо по морю и не при стать къ одному изъ счастливыхъ острововъ? Телемакъ, Сказка о духахъ, Опасныя приключенія, Тысяча и одна ночь поддерживали своимъ авторитетомъ самыя разнообразныя догадки и предположенія. Я сто разъ давалъ себѣ клятву, что какъ только достигну зрѣлаго возраста, прежде всего воспользуюсь своею независимостью для подробнаго изслѣдованія всѣхъ утесовъ, пещеръ, острововъ далекихъ и близкихъ, вокругъ которыхъ бушевало жестокое морю. Много счастливыхъ часовъ проводилъ я въ воображаемыхъ поискахъ, увѣнчиваемыхъ. наконецъ радостнымъ успѣхомъ. Эти тайны души моей я не открывалъ никому; я хранилъ и лелѣялъ ихъ для себя одного. Я боялся подвергнуть мои замыслы и намѣренія суровой критикѣ, способной разрушить отрадныя мечты. Но вотъ, разказъ, только что слышанный мною, какъ будто затронулъ ихъ, грубо поколебалъ святыню, которую я хранилъ въ своемъ сердцѣ. Легкія, непочтительныя слова маіора, отзывы объ отцѣ ея, тонъ, которымъ онъ говорилъ о ней, какъ о легкомысленной, безчувственной женщинѣ, которая не доставила счастія отцу моему, кокетничала со всѣми и думала лишь о себѣ одной! Возможно ли это? Нѣтъ! Не вѣрь ему, Терри! Голосъ самой природы возстаетъ въ груди твоей противъ этихъ мыслей. Одно лишь ясно: исполненный сплетенъ разказъ маіора не только не подтверждаетъ слуховъ о ея смерти, а скорѣе заставляетъ думать, что она дѣйствительно жива.
Звукъ колесъ подъ окнами прервалъ мои размышленія. Это старая карета изъ Лохъ-на-Каррѣ пріѣхала за мной. Я поспѣшилъ въ свою комнату приготовиться къ возвращенію домой.
— А маменькинъ портретъ привезли назадъ, дѣдушка? спросилъ я весело на возвратномъ пути. — Я такъ радъ буду увидѣть ее.
— Да, онъ опятъ виситъ на старомъ мѣстѣ. Надо тебѣ знать, что я рѣшился отправить тебя въ школу въ Дублинъ. Видя, что ты такъ любишь этотъ портретъ, я поручилъ одному художнику сдѣлать съ него копію, которую ты можешь взять съ собой и повѣсить въ своей комнатѣ въ заведеніи доктора Болля, когда поселишься тамъ въ будущемъ мѣсяцѣ.
Ударъ былъ нѣсколько смягченъ, но все-таки неожиданное извѣстіе, что я долженъ оставить Лохъ-на-Каррѣ, до такой степени поразило меня, что я не въ состояніи былъ слова сказать.
— Докторъ Болль отличный человѣкъ, продолжалъ дѣдушка. — Онъ всячески будетъ о тебѣ заботиться, и ты не будешь одинъ. Морисъ Прендергастъ также туда отправляется. Вы поѣдете вмѣстѣ чрезъ нѣсколько недѣль. А на лѣтнія вакаціи ты вернешься домой.
Морисъ Прендергастъ былъ сынъ сельскаго дворянина, владѣвшаго небольшимъ помѣстьемъ недалеко отъ Лохъна-Каррѣ. Онъ былъ красивый мальчикъ однихъ почти лѣтъ со мной, но менѣе крѣпкаго сложенія. Мистеръ Боланъ, которому было ввѣрено его воспитаніе, утверждалъ, что онъ: «impiger, iracundut, inexorabilis, нравомъ похожъ скорѣе на Ахиллеса чѣмъ на Гектора, словомъ, подчасъ совершенный чертенокъ, какъ всѣ Прендергасты». Все-таки пріятно мнѣ было имѣть въ немъ товарища, и грусть отъѣзда сильно уменьшилась, когда, войдя въ старую комнату, я увидѣлъ на полу, подъ портретомъ моей матери, холстъ одинаковой съ нимъ величины, представлявшій почти безукоризненную копію. Правда, голубой цвѣтъ глазъ былъ опредѣлительнѣе, краска на щекахъ ярче, зубы бѣлѣе, волосы свѣтлѣе, но выраженіе на первый взглядъ было то же самое; только вглядѣвшись внимательно, я замѣтилъ, что недостаетъ чего-то, что есть въ оригиналѣ, но чего именно, я сказать не могъ. Подъ новыми рамками была надпись: «Мери, жена капитана Бреди, 16-ти лѣтъ. Ум. 27-го мая, 18-ти лѣтъ.»
Въ свѣтлое, морозное утро, въ концѣ января, почтовая карета изъ Слиго подъѣхала къ Десмондовой гостиницѣ въ городѣ Кильмойлѣ, чтобы перемѣнитъ лошадей и взять двухъ молодыхъ пассажировъ, которые давно уже сидѣли въ общей комнатѣ и то и дѣло выбѣгали поглядѣть не ѣдетъ ли почта. Мистеръ Прендергасть разсуждалъ съ докторомъ у камина о политикѣ, о реформѣ. Мы съ Морисомъ, гордясь позволеніемъ ѣхать въ наружныхъ мѣстахъ, свалили пожитки свои въ двѣ кучи у дверей и сообщали другъ другу свои соображенія и догадки о характерѣ доктора Белля.
— Онъ бѣдовый, говорилъ Морисъ, — у него палка первое дѣло. Отца моего онъ бивалъ до синяковъ, а Дана Кези отъ него взяли, потому что онъ слишкомъ его колотилъ. Но это было давно. Теперь онъ, небось, поослабъ. Пускай попробуетъ побить меня, продолжалъ Морисъ, стиснувъ зубы, — я самого его изобью.
— Кого это? воскликнулъ я. — Дана Кези?
— Нѣтъ, отвѣчалъ Морисъ сердито — доктора Белля, да и всякаго кто осмѣлится меня тронуть.
— А если ты самъ провинишься?
— Все равно! Я буду стараться вести себя хорошо, а если чего не могу, такъ не моя вина, и не за что меня бить. Но скажи-ка, что это у тебя такое?
Слуга только что внесъ плоскій, четвероугольный ящикъ и поставилъ къ стѣнѣ подлѣ моихъ пожитковъ.
— Это портретъ моей матери, отвѣчалъ я. — Я везу его съ собой въ Дублинъ.
— Да вѣдь не возьмешь же ты его съ собой въ школу, сказалъ Морисъ. — Всѣ товарищи будутъ надъ тобой смѣяться.
— Возьму непремѣнно. Пусть ихъ смѣются. А вотъ и карета.
Выпряженныя лошади, вытянувъ шеи, раздувъ ноздри и тяжело дыша, уже отправлялись въ конюшню, а мистеръ Тунксь, кучеръ, осматривалъ насъ изъ-за стакана водки. Красное лицо его высовывалось изъ цѣлой тучи теплыхъ одеждъ, въ которыя онъ былъ закутанъ. Изъ-подъ толстаго плаща со множествомъ капюшоновъ едва виднѣлся красный съ золотомъ воротникъ, которымъ всѣ любовались въ хорошую погоду. Единственный знакъ его достоинства, какъ состоящаго на королевской службѣ, былъ теперь золотой галунъ на шляпѣ съ широкими полями.
Дѣдушка съ мистеромъ Прендергастомъ вышли изъ гостиницы, разговаривая съ Макъ Клуски, кондукторомъ, невысокимъ, широкоплечимъ человѣкомъ, съ карими глазами, выдающимися скулами и широкимъ лицомъ.
— Я съ глазъ не спущу ихъ, пока не передамъ съ рукъ на руки человѣку доктора на станціи, говорилъ онъ, и затѣмъ прибавилъ, обращаясь къ кучеру: — это два наружные пассажира, мистеръ Тунксъ, записанные изъ Бойля.
Мистеръ Тунксъ крякнулъ. Въ этомъ обыкновенно заключался весь его разговоръ, и удивительно сколько выразительности умѣлъ онъ придать одному гортанному звуку. Существовало преданіе, что онъ когда-то былъ разговорчивый, живой человѣкъ, но однажды опрокинулъ карету и убилъ одного пассажира по неосторожности, развлекшись разговоромъ. Съ тѣхъ поръ онъ поклялся не предавался никогда праздной болтовнѣ, и сдержалъ свою клятву.
— Гляди же тамъ, Натъ! Подавайте сюда вещи! Это что такое? воскликнулъ кондукторъ, когда ему подали мой деревянный ящикъ. — На что это, скажите пожалуста?
— Это багажъ молодаго джентльмена изъ Лохъ-на-Каррѣ, мистеръ Макъ Клуски.
— Да вѣдь вы видите, что его некуда дѣвать! Въ карету не лѣзетъ, а нельзя же поставить его на верхъ, словно обѣденный столъ изъ Дублинскаго замка.
— Все равно, Терри, сказалъ дѣдушка. — Я пришлю тебѣ этотъ ящикъ съ тяжелою почтой. Разницы всего одинъ день. Это почта легкая; они не принимаютъ такихъ громоздкихъ вещей. Ну, садись же, другъ мой. Ваши мѣста позади кучера.
Докторъ нѣжно обнялъ и поцѣловалъ меня; старикъ Прендергастъ пожалъ руку своему сыну; мистеръ Тунксъ взлѣзъ на козлы, обнаруживъ при этомъ пару громадныхъ сапогъ. Кондукторъ легко прыгнулъ на свое мѣсто, слуги собирались уже пуститъ лошадей, которыхъ держали подъ устцы, кнутъ мистера Тункса описывалъ въ воздухѣ длинную дугу, когда послышался крикъ: «Постойте! Постойте минуту!» и грумъ въ голубой съ бѣлымъ Десмондовской ливреѣ подскакалъ на дымящейся лошади, держа въ рукахъ свертокъ и письмо.
— Это вамъ, мистеръ Терри! Молодая миссъ посылаетъ со вложеніемъ отъ сэръ-Ричарда. Едва я не опоздалъ.
Чрезъ минуту раздался крикъ кондуктора: «Трогай!» Лошадей пустили, рожокъ заигралъ національный мотивъ, дѣдушка проговорилъ: «Съ Богомъ!», толпа зѣвакъ, всегда собирающаяся при подобныхъ случаяхъ, крикнула «ур-ра!», и почтовая карета покатилась съ установленною скоростью девяти ирландскихъ миль въ часъ.
Свертокъ лежалъ у моихъ ногъ. Письмо съ большою печатью принадлежало къ разряду пятиугольныхъ, много разъ сложенныхъ писемъ безъ куверта, хорошо извѣстныхъ молодымъ дѣвушкамъ. Адресъ былъ написанъ крупнымъ, угловатымъ почеркомъ: «Мистеру Бреди, на пути въ Дублинъ.» Я распечаталъ и нашелъ кусокъ бумаги, довольно измятый и грязный, который въ послѣдствіи, по осмотрѣ, оказался ирландскимъ банковымъ билетомъ. Я прочелъ слѣдующее:
"Милый Терри! Дядя и mademoiselle позволили мнѣ писать вамъ, вотъ я и пишу: какъ мнѣ жаль, что вы отъ насъ уѣзжаете. Mademoiselle говорить, что мнѣ слѣдовало бы выразить это по-французски, но я думаю, что вамъ на родномъ языкѣ будетъ пріятнѣе. Смотрите, не забывайте насъ, и всякій день творите свои молитвы. Посылаю вамъ пирогъ, который мы для васъ испекли. Надѣюсь, что онъ вамъ понравится. Дядя также жалѣетъ, что вы уѣзжаете. Онъ надѣется, что вы примете подарокъ, который онъ вамъ посылаетъ, и употребите его какъ слѣдуетъ. Не надо вамъ вступаться въ драки; но маіоръ Турнбулль говоритъ, что если какой-нибудь мальчикъ станетъ васъ обижать, вы не должны ему поддаваться, а это можетъ повести къ дракѣ. Пирогъ сладкій. Прощайте.
"Остаюсь искренно любящая васъ
«Р. S. Мистрисъ Бургессъ, mademoiselle и всѣ здѣшніе вамъ кланяются.»
«NB. Мы увидимся въ лѣтнія вакаціи.»
Я дважды перечелъ письмо, сложилъ его и положилъ въ карманъ куртки подъ плащомъ. Когда я поднялъ глаза, Морисъ глядѣлъ на меня изъ-подъ темныхъ бровей съ страннымъ выраженіемъ. Однако, онъ ничего не сказалъ. Меня веселило быстрое движеніе, рѣзкій вѣтеръ, обширный видъ чрезъ равнину, окаймленную синими горами вдоль теченія Шаннона. Я выѣхалъ изъ знакомой страны; все мнѣ было ново. По временамъ мистеръ Макъ Клуски громкимъ голосомъ давалъ отрывочныя объясненія изъ-за кучи багажа.
— Вотъ имѣніе мистера Джойса Бопаркъ; а тамъ, вдали, Персъ Блеккестль. Видите круглую башню? Она построена Датчанами, хотя докторъ утверждаетъ, что постройка не христіанская. Вотъ мы въѣзжаемъ въ Белидуффъ. Нигдѣ во всей Ирландіи нѣтъ столько свиней. Никакъ отъ нихъ не отдѣлаешься.
Соло на рожкѣ предупредило свиней и ихъ владѣльцевъ о приближающейся опасности, и мы проѣхали Бэлидуффъ безъ серіозныхъ случаевъ, хотя сильно ворчалъ мистеръ Тунксъ, и сильно ворчали и хрюкали свиньи, когда кнутъ и палки понуждали ихъ оставить пріятныя имъ мѣста. Мы выѣхала изъ Белидуффа, когда Морисъ, сидѣвшій молча, сказалъ:
— Вы часто бываете въ замкѣ?
— Бываю. А вы? Я никогда васъ тамъ не встрѣчалъ.
— Мы рѣдко туда показываемся. Папенька не ладитъ съ сэръ-Ричардомъ. У нихъ были тяжбы и политическіе споры. Знаете ли, что вся земля, которою владѣютъ Десмонды, нѣкогда принадлежала намъ?
— Неужели? Какъ же она имъ досталась?
— Да. И вся земля Лохъ-на-Каррѣ, на сколько видитъ глазъ, вплоть до приморскихъ горъ. У папеньки это все за планѣ начерчено.
— Но какъ же лишились вы всего этого? Я думалъ, что Бреди искони владѣли Лохъ-на-Каррѣ, и еще другими весьма обширными помѣстьями.
— Можетъ-быть. Я пересказываю вамъ что говорилъ папенька, а какъ онъ ни бѣденъ, никто еще не осмѣливался укорять его во лжи. Предокъ мой пришелъ со Стронгбо и занялъ большую часть западной Ирландіи, но все это у насъ украли.
— Но вѣдь предокъ вашъ, Морисъ, опять-таки отнялъ землю у кого-нибудь другаго, у какихъ-нибудь бѣдныхъ ирландскихъ вождей. Мы, кажется, ирландскаго племени. Можетъ-быть, вы взяли нашу землю.
— А почему и не такъ? Мы дрались за нее и завоевали ее. Это, по-моему, лучшій способъ. Но законы и религія отняли у насъ нашу собственность, и единственное средство ее воротить — опять драться за нее. Знаете ли, вскричалъ онъ сердито, — что насъ наказывали за преданность законному королю нашему, за вѣрность нашей религіи, и счастливые предатели и отступники бранили насъ бунтовщиками и папистами!
— Однако, Морисъ, подумайте, еслибы мы все дрались, никогда бы вѣдъ не было мира. Если вы силой отнимете землю у сэръ-Ричарда, онъ опять будетъ стараться отнять ее у васъ.
— Мира! Не надо мнѣ мира! Не надо мнѣ ничего, чего не могу удержать собственною силой. Мы всѣ, говоритъ отецъ, Бутлеры, Джеральдейны, Десмонды, Борки, Прендергасты, Коганы, Лоренсы и другіе, завоевали при Огронгбо Ирландію для себя, а не для короля. Нѣкоторымъ удалось удержать свое и еще завладѣть достояніемъ тѣхъ, которые не. хотѣли унижаться и подличать предъ Англичанами. А Англичане сѣяли между нами раздоры и давили насъ своими законами, пока не сдѣлали такими же жалкими, какъ вонъ тотъ человѣкъ.
Онъ указалъ на поселянина, который гналъ свинью и посторонился, чтобы дать проѣхать каретѣ. На головѣ его было что-то въ родѣ разбитой кастрюли безъ ручки; верхнее платье состояло изъ множества кусковъ, никакимъ искусствомъ несоединимыхъ въ цѣльную одежду; въ дыры виднѣлся изодранный жилетъ и худая рубашка. Нижняя часть тѣла, оканчивавшаяся синевато-красными босыми ногами, была скудно прикрыта изношенными панталонами. Онъ казался въ самомъ веселомъ настроеніи духа, бросалъ и ловилъ палку одною рукой, а другою сильно подергивалъ свинью за веревку, и улыбнулся весьма пріятно въ отвѣтъ на поклонъ кондуктора.
— Кто этотъ бѣднякъ, мистеръ Макъ Клуски? спросилъ я черезъ багажъ.
— Бѣднякъ? Онъ-то? Тимъ Дуланъ? Увѣряю васъ, что онъ далеко не бѣденъ. Я отвѣчаю, что у Тима въ эту минуту сотни полторы золотыхъ гиней запрятаны гдѣ-нибудь въ старомъ горшкѣ. Онъ по здѣшнему мѣсту человѣкъ зажиточный: платитъ маіору Гоффу двадцать пять фунтовъ поземельной ренты въ годъ и владѣетъ землей не уступающею ничьей въ околоткѣ. Хорошо бы, еслибы всѣ были такіе бѣдняки. Вотъ эта свинья, которую онъ гонитъ домой, стоитъ навѣрное пятьдесятъ шиллинговъ.
— Этотъ человѣкъ, Морисъ, продолжалъ я, — по всей вѣроятности, ненавидитъ насъ, полагая, что мы присвоили себѣ его землю. Я ничего не понимаю въ этихъ вещахъ, но какъ ни войдешь въ столовую, только объ этомъ и говорятъ. Терпѣть я не могу этихъ разговоровъ.
— Вы знаете въ замкѣ миссъ Бутлеръ, Терри?
— Конечно, знаю. Письмо и свертокъ, которыя я получилъ, были отъ нея, со вложеніемъ билета отъ сэръ-Ричарда.
— Она кажется мнѣ очень хорошенькою. Говорятъ, если умретъ братъ сэръ-Ричарда въ Индіи, всѣ имѣнія достанутся ей; а если умретъ еще какой-то старый Бутлеръ, такъ она и съ отцовской стороны будетъ богатою наслѣдницей.
Не знаю почему, но непріятно мнѣ было говорить съ Морисомъ Прендергастомъ о Мери Бутлеръ. По мѣрѣ того какъ новизна впечатлѣнія притуплялась, двѣнадцатимильная поѣздка до города, являвшагося моему воображенію чѣмъ-то чудеснымъ, становилась довольно однообразна. На каждой станціи мистеръ Макъ Клуски обнаруживалъ свою ловкость, спрыгивая съ своего мѣста чрезъ колеса прямо на землю, и на каждой станціи онъ почтительно подходилъ къ дверцѣ кареты, неся стаканъ виски съ водой какому-то внутреннему пассажиру.
— Полковникова колика очень сильна сегодня, мистеръ Тунксъ, сказалъ онъ, подмигивая кучеру. — Вотъ ужъ онъ, бѣдный, седьмой стаканчикъ пьетъ съ отъѣзда.
Подъ вечеръ мы замѣтили, что пассажиръ внутри поетъ весьма разбитымъ голосомъ, а когда остановились обѣдать, я увидѣлъ высокаго, худаго старика, съ весьма краснымъ лицомъ, тщательно выбритымъ, очень важно покачивающагося, вылѣзая изъ кареты. У него были очень сердитые глаза, какъ бы плавающіе въ какой-то влагѣ, будто сохраняемые въ спиртѣ.
— Что не держишь лошадей, негодяй! воскликнулъ онъ сердито. — Править не умѣешь. Пусть меня повѣсятъ, если я не велю прогнать тебя, чтобы ты не ломалъ шеи порядочнымъ людямъ!
Мистеръ Тунксъ только крякнулъ, а полковникъ, ковыляя къ двери трактира, поглядѣлъ на него весьма строго, погрозилъ кулакомъ, повторилъ еще разъ: «Я велю прогнать тебя, не будь я Финукенъ!» выпрямился и пошелъ впередъ, словно по доскѣ.
— Совѣтую вамъ не обращать на него вниманія, сказалъ намъ кондукторъ. — Онъ не въ духѣ. И счастье, что нѣтъ внутри другаго пассажира, а то бѣда была бы. Этотъ старой забіяка не одного человѣка подстрѣлилъ въ свою жизнь. Слава Богу, что законъ унялъ хоть немного этихъ господъ дуэлистовъ. Вамъ дается на обѣдъ двадцать минутъ, не теряйте же времени и старайтесь выручить заплаченныя деньги.
Въ концѣ столовой топился каминъ, предъ которымъ помѣстился полковникъ, заложивъ руки подъ фалды темнозеленаго фрака съ мѣдными пуговицами. Онъ закинулъ назадъ голову, увѣнчанную высокою банданой; взглядъ его былъ грозенъ.
— Затворяйте дверь, вы, мальчики! Слышите! Затворите дверь. Мальчикамъ вовсе не слѣдуетъ ѣздить по дорогамъ. Какъ васъ зовутъ? Кто вы такіе? Бреди? Родственникъ Мика Бреди изъ Пунчстоунъ? Какъ? Прендергастъ? Сынъ Прендергаста, который служилъ въ гвардіи? Нѣтъ? Тѣмъ лучше. Онъ былъ негодяй! Будь онъ здѣсь, я бы такъ и сказалъ ему въ лицо сію же минуту!
И онъ ударилъ по столу такъ, что посуда зазвенѣла. Это, повидимому, значительно смягчило его. Онъ ѣлъ какъ обжора и пилъ какъ рыба. Мы съ Морисомъ почти глазъ не сводили съ него. Наконецъ онъ заревѣлъ:
— Что вы на меня такъ уставились? Попадитесь мнѣ еще, я васъ выучу какъ держать себя, не будь я Финукенъ!
Мы рады были взлѣзть опять въ потемкахъ на верхъ кареты, когда Макъ Клуски, протрубивъ на дворѣ въ рожокъ, вошелъ и объявилъ: «Время, полковникъ, пожалуйте.»
— Не правда ли, какой ужасный старикъ? Кондукторь говоритъ, онъ застрѣлилъ нѣсколько человѣкъ.
— Жаль, что я не большой, Терри. Я бы чѣмъ-либудь пустилъ въ него за его грубость. Какъ бы онъ удивился, еслибъ я хлопнулъ ему тарелкой по носу.
Удовольствіе, вызванное въ насъ этою воображаемою картиной, уменьшилось при появленіи полковника въ дверяхъ. Хозяинъ свѣтилъ ему, слуга шелъ впереди съ фонаремъ.
— Тише тамъ! Что виляешь огнемъ, бездѣльникъ! Кучеръ, еще не время! Не время по моимъ часамъ. Не будь я Финукенъ, если не прогоню тебя! И покачиваясь и ковыляя, страшный пассажиръ добрался до дверцы кареты, въ которую Макъ Клуски ловко впихнулъ его. Закутавшись въ плащи, мы заснули на мѣстахъ своихъ, къ которымъ Макъ Клуски привязалъ насъ ремнемъ. Вдругъ огни заблестѣли передо мной, чья-то рука меня толкала.
— Мы въ Дублинѣ. Человѣкъ доктора Болля ждетъ васъ.
Мы забываемъ слезы и страданія, чрезъ которыя прошли, или, какъ ни мучительны были они въ свое время, припоминаемъ ихъ съ улыбкой, говоря о нашей школьной жизни. Съ чѣмъ-то въ родѣ ужаса глядѣлъ я на мрачное кирпичное зданіе, освѣщенное одинокою лампой въ сѣняхъ, на которое слуга доктора указалъ намъ какъ на школьный домъ. Это чувство не уменьшилось, когда, вслѣдъ за скрипомъ затворовъ и звономъ замковъ, дверь пріотворилась, сердитое лицо показалось въ ней, освѣщенное высоко поднятою свѣчкой, и рѣзкій голосъ спросилъ:
— Что вы такъ запоздали.
— Почта опоздала, мистеръ Куффъ; вотъ въ чемъ дѣло. Да и множество багажа у этихъ господчиковъ.
Мнѣ мерещились въ концѣ пути моего горячій ужинъ, веселые огни, ярко освѣщенныя комнаты, а вотъ мы стоимъ съ товарищемъ, голодные и прозябшіе, предъ зіяющимъ отверстіемъ пустаго камина, въ мрачной пріемной, убранной четырьмя стульями съ высокими спинками и хриплыми, но громко стучащими часами. Слуга сложилъ наши пожитки; мистеръ Куффъ, поглядывавшій поперемѣнно то на нихъ, то на насъ, заперъ дверь и сказалъ:
— Ну, кто изъ васъ Бреди, кто Прендергастъ? Очень хорошо. Возьмите каждый свои вещи, что вамъ нужно на ночь. Я проведу васъ въ спальню. Только не шумите, слышите?
И не дожидаясь ни минуты, пятки мистера Куффа, высовывавшіяся изъ стоптанныхъ туфель, начали быстро двигаться по направленію къ отдаленной лѣстницѣ. По удаляющемуся свѣту его свѣчки мы увидали, что нечего медлить, если, не хотимъ остаться въ потьмахъ. Мы съ Морисомъ схватили каждый по ящику и принялись было сдирать клеенку, когда мистеръ Куффъ, обернувшись на лѣстницѣ, зашипѣлъ на насъ;
— Тсс…. что вы тамъ шумите? Снимите сапоги, не то подымете весь домъ. Мы пройдемъ по парадной лѣстницѣ.
Мы съ Морисомъ повиновались. Мы были утомлены, сонны и послушны. Мистеръ Куффъ продолжалъ свой путь. Лѣстница…. площадка со сводомъ…. корридоръ съ лоснящимися дверями, отбрасывающими свѣтъ на мрачные портреты, висящіе на стѣнахъ…. впереди темнота…. коверъ на полу.
— Не шумите здѣсь, шепнулъ мистеръ Куффъ. — Это докторова половина.
Лѣстница, устланная ковромъ…. опять корридоръ. Мистеръ Куффъ повернулъ налѣво и наконецъ остановился предъ дверью, обитою зеленымъ сукномъ, отперъ ее, сдѣлалъ знакъ чтобы мы вошли, и заперъ опять изнутри. Мы очутились въ низкой, выбѣленной залѣ; со всѣхъ сторонъ были двери, и предъ каждою дверью кучки сапоговъ и башмаковъ всякаго рода. Звукъ, подобный дальнему приливу, поразилъ наши уши, и Морисъ, кивнувъ въ отвѣтъ на мой удивленный взглядъ, сказалъ, идя далѣе:
— Слышишь какъ они храпятъ? Ихъ, должно-быть, множество.
Идя далѣе, мистеръ Куффъ по временамъ останавливался и прислушивался у дверей. Мнѣ послышался позади легкій скрипъ, будто одну изъ нихъ тихонько отворяли.
— Вотъ, сказалъ мистеръ Куффъ, — ваша комната, № 7. Это лучшая изо всѣхъ. Бойдъ въ отпуску, Путландь въ больницѣ, остались только Грирсонъ, да….
Тутъ что-то тяжелое пролетѣло сзади по воздуху, надъ моею головой. Внезапно мы очутились въ темнотѣ, въ ту самую минуту какъ мистеръ Куффъ, держась за ручку замка, вводилъ насъ въ спальню.
— Я отплачу вамъ за это, я знаю васъ, пріятель, простоналъ туторъ, отброшенный къ двери ударомъ жесткой подушки. — Вы войдите, я сейчасъ приду со свѣчкой. Смотрите, О`Бринъ, вамъ за это достанется.
Пока мистеръ Куффъ пробирался впотемкахъ по корридору, мы слышали, что въ концѣ его дверь отворилась и затворилась снова. Вдругъ послышалось топотанье множества ногъ, и шумъ, подобный бурѣ въ воздухѣ, окружилъ насъ. Кто-то схватилъ меня за волосы, и въ ту же минуту я услышалъ восклицаніе Мориса:
— Это что еще? Если тронетъ меня опятъ, я тебя съ ногъ сшибу!
Опрометчива была угроза, и я за нее поплатился такъ же, какъ и онъ. Окружавшіе насъ шалуны не знали пощады и хорошо знали комнату. Къ нимъ присоединились оба спавшіе тутъ мальчика, взбѣшенные тѣмъ что ихъ разбудили. Насъ съ Морисомъ, отбивавшихся наугадъ, били, щипали, толкали, душили невидимыя руки, пока свистъ не раздался въ концѣ корридора. Тутъ снова послышалось топотанье, шмыганье, шелестъ, потомъ скрипъ дверей, и все затихло, когда появился мистеръ Куффь, съ фонаремъ въ одной рукѣ и тростью въ другой.
— Ого! Такъ они били васъ? Приложите себѣ мѣдную монету къ глазу, Бреди. А вы, Грирсонъ, и вы, Коль, полно притворяться. Вамъ придется утромъ отвѣчать доктору кто это затѣялъ.
Грирсонъ и Коль спали крѣпчайшимъ сномъ. Храпѣніе Коля было такъ необыкновенно густо и громко, что могло счесться указаніемъ на апоплексическое расположеніе; а лицо Грирсона, лежавшаго на другой постелѣ, рядомъ, представляло выраженіе кроткой невинности, не очень, впрочемъ, идущее къ его сжатому рту и закрытымъ глазамъ.
— Вотъ ваша постель, Бреди, а вотъ ваша, Прендергастъ. Вы можете запереться на сегодняшнюю ночь. Вотъ вамъ свѣчка. Первый звонокъ въ половинѣ седьмаго; молитва въ семь.
Мистеръ Куффъ затворилъ дверь и удалился, предоставляя насъ съ Морисомъ нашимъ размышленіямъ.
— Тебѣ эти разбойники подбили глазъ, Терри, будетъ синякъ, сказалъ онъ.
— А у тебя губа разрѣзана, Морисъ, отвѣчалъ я. — Ляжемъ спать, я очень усталъ.
Обернувшись къ моему дорожному сундуку, я увидѣлъ, что Грирсонъ сидитъ на своей постели, а Коль глядитъ во всѣ глаза.
— Ты, кажется, назвалъ меня разбойникомъ? спросилъ Грирсонъ.
— Да, отвѣчалъ Морисъ сердито. — Тебя, и всякаго, кто такъ ни за что нападаетъ на двухъ чужихъ въ темнотѣ.
— Хочешь быть битымъ завтра, или теперь? спросилъ
Грирсонъ очень серіозно, слѣзая съ постели и подходя къ Морису.
Я увидѣлъ, что онъ полный, высокій, бѣлокурый малый, съ плоскимъ, одутловатымъ лицомъ, по крайней мѣрѣ на вершокъ выше Мориса, и бросился разнимать ихъ.
— Нѣтъ, воскликнулъ я, — ты его не тронешь! Ты негодяй! Если хочешь драться, такъ дерись со мной.
Грирсонъ, вѣроятно, сообразилъ, что я ему больше подстать, хоть и моложе его годомъ, и увертливѣе его.
— Ты, видно, смѣлая собачонка. Ну, Коль, убери же того, а я справлюсь съ этимъ, — и согнувъ руки, онъ сталъ готовиться къ бою. Пока мы рыцарственно вели предварительные переговоры, Морисъ пошелъ къ двери, заперъ ее, положилъ ключъ въ карманъ и подойдя ко мнѣ, сказалъ:
— Терри, я буду стоять заодно съ тобой до конца, и мы дадимъ имъ таску въ честь Кильмойля. Ну, подходи!
Лицо его потемнѣло отъ волненія. Кровь, медленно текущая по губѣ, придавала ему свирѣпое выраженіе. Коль, какъ видно, не сознавшій ясно необходимости нарушить свое спокойствіе, предложилъ основаніе для мирныхъ переговоровъ.
— Если у васъ есть что-нибудь въ сундукахъ, мы васъ оставимъ, сказалъ онъ. — Не правда ли, Дикъ?
— Надо сначала посмотрѣть что у нихъ есть. Если стоитъ взять, такъ, пожалуй, можно и не бить ихъ.
И Грирсонъ бросился къ сундуку, стоявшему подлѣ моей постели, который я началъ было раскрывать, когда онъ счелъ за нужное подняться. Однимъ прыжкомь я очутился подлѣ него, и закричалъ:
— Не трогай моихъ вещей.
Въ отвѣтъ я получилъ ударъ въ лицо, отъ котораго отлетѣлъ, шатаясь, на средину комнаты. Но только на минуту. Я понятія не имѣлъ о правилахъ бокса, но былъ силенъ и ловокъ, и во мгновеніе ока кулакъ мой затрещалъ отъ удара по кости, и кровь потекла изъ губы Грирсона.
Не могу пересказать что послѣдовало. Я видѣлъ, что Коль съ Морисомъ также вступили въ борьбу, между тѣмъ какъ мы съ Грирсономъ толкали и били другъ друга, и схватывались, и боролись, вертясь по комнатѣ.
Стулья опрокидывались, рукомойники, тазы, лоханки, гремя, летѣли на полъ. Какъ большая часть ирландскихъ мальчиковъ, мы не умѣли по правиламъ ставить синяки подъ глазами и разбивать носы, но глаза припухали и кровь текла изъ носу съ обѣихъ сторонъ.
Мой противникъ былъ привычнѣе меня къ такимъ стычкамъ, но я научился дома нѣкоторымъ грубымъ пріемамъ борьбы. Сверхъ того, на моей сторонѣ была та выгода, что я былъ одѣтъ, а онъ въ рубашкѣ. Почти всякій разъ какъ мы схватывались, мнѣ удавалось его повалить. Одинъ разъ онъ сильно ударился головой о край моего ящика. «Что сдаешься?» прохрипѣлъ я, и получилъ въ отвѣтъ слабый ударъ въ бокъ. Однако онъ ослабѣвалъ и съ каакдымъ паденіемъ укрощался болѣе и болѣе. Морисъ и Коль, можетъ-быть, болѣе равные силами, все еще кружились въ борьбѣ среди кроватей и опрокинутыхъ стульевъ.
— Впустите насъ посмотрѣть, чтобы никого не обидѣли!
Тихій стукъ въ дверь и убѣдительныя просьбы свидѣтельствовали о желаніи разбуженныхъ мальчиковъ принять участіе въ дракѣ. Но мы не располоакены были внять ихъ мольбамъ. Лишь тяжелое дыханіе наше, удары и трескъ мебели слышались въ комнатѣ; съ раздутыми ноздрями, отекшими глазами, растрепанными волосами, опухшими лицами и руками, въ изодранной одеакдѣ, мы бились упорно. Вдругъ противникъ мой громко вскрикнулъ.? «Ай, ногу! ногу!» онъ наступилъ на кусокъ стекла. Я испугался. Коль бросился къ другу, сѣвшему въ изнеможеніи на постель, потомъ побѣжалъ къ двери и закричалъ:
— Позвоните въ докторовъ звонокъ. Дикъ Грирсонъ разрѣзалъ себѣ ногу.
Я видалъ у дѣдушки привозимыхъ къ нему людей съ разными поврежденіями. Подражая его пріемамъ, я налилъ въ тазъ воды, оторвалъ лоскутъ отъ одной изъ моихъ рубашекъ и сталъ омывать рану. Но стекло вошло въ тѣло и я не могъ унять кровь.
Морисъ отперъ дверь и стоялъ рядомъ съ Колемъ, глядя съ ужасомъ и состраданіемъ на изнемогающаго мальчика, какъ вдругъ высокій мущина появился между нами. Сѣдые волосы падали ему на плечи изъ-подъ черной бархатной шапочки, лицо его, полное, цвѣтущее и гладкое, дышало свѣжестью и спокойствіемъ. Онъ былъ закутанъ въ темный бархатный халатъ. Хотя доктора Болла только что разбудили, съ него можно было хоть сію же минуту писать портретъ. Онъ держался того правила, что какъ бы ни спѣшилъ человѣкъ, онъ никогда не долженъ показываться иначе, какъ въ безукоризненно приличномъ видѣ. Онъ поглядѣлъ на представившуюся ему картину, если не съ удивленіемъ, то по крайней мѣрѣ съ нѣкоторымъ любопытствомъ, не спѣша поставилъ свѣчку, которую держалъ въ рукѣ, сѣлъ на постель подлѣ Грирсона, постлалъ себѣ на колѣни платокъ, взялъ ногу мальчика и молча осмотрѣлъ рапу. Затѣмъ онъ вынулъ изъ-подъ халата небольшой футляръ, взялъ въ немъ маленькій, блестящій стальной инструментъ, твердо ухватилъ имъ стекло и однимъ движеніемъ, отъ котораго мальчикъ болѣзненно вскрикнулъ, вытащилъ его изъ раны. Въ дверяхъ мелькали лица какъ тѣни, слабый ропотъ послышался въ корридорѣ, когда докторъ, выбравъ другой инструментъ, сталъ водить имъ по обрѣзу. Затѣмъ, изъ тряпки, взятой изъ того же неистощимаго футляра, онъ сдѣлалъ бандажъ, положилъ больную ногу на постель, взялъ свою свѣчку и медленно оглянулъ насъ, одного за другимъ.
— Вотъ плоды непослушанія, слѣдствіе раздора и буйства, сказалъ онъ наконецъ. — Еслибы вы были дикія животныя, вы не могли бы ожесточеннѣе терзать другъ друга. Но у животныхъ нѣтъ руководителей, а у васъ есть. Животныя не подвергаются наказанію, вы ему подвергнетесь. Мистеръ Куффъ, прибавилъ онъ, — проведите сегодняшнюю ночь въ этой спальнѣ, на одной изъ свободныхъ постелей. Надо чтобы лѣкарь рано утромъ осмотрѣлъ Грирсона. И высокая фигура исчезла.
Я почувствовалъ облегченіе, когда онъ ушелъ, и однако мнѣ было непріятно, что онъ мнѣ ничего не сказалъ. Когда онъ поглядѣлъ на меня, во взглядѣ его было холодное неудовольствіе, болѣе тяжелое чѣмъ слова. Больно становилось отъ его гордо-презрительнаго взгляда. Поглядѣвъ на себя въ зеркало, и потомъ на Мориса, который легъ въ постель, молча пожавъ мнѣ руку, я понялъ, что первая встрѣча съ нами не могла расположить доктора Болля въ нашу пользу. Глаза у меня отекли, щеки лоснились и опухли отъ ударовъ, губы напоминали негра. Наружность Мориса была не лучше. И на Колѣ и на Грирсонѣ замѣтны были подобные же слѣды драки. Мистеръ Куффъ, прохаживаясь между нами со свѣчой, имѣлъ основаніе сказать: "родныя матери не узнали бы васъ, " хотя онъ, конечно, и не подозрѣвалъ, какое значеніе имѣло для меня его замѣчаніе.
Докторъ Болль началъ свое ученое поприще лѣнивымъ и разгульнымъ студентомъ. Красивый собой, онъ примкнулъ къ кружку самыхъ необузданныхъ кутилъ, въ то время какъ были еще въ Тринити-Колледжъ дѣйствительно необузданные кутилы, пилъ, охотился, игралъ съ безумною молодежью Ирландскаго университета, когда Оксфордъ и Кембриджъ не вошли еще въ моду для молодыхъ Ирландцевъ и не уничтожили возможности такихъ явленій, какъ Свифтъ, Гольдсмитъ, Стернъ и Боркъ. Полагали, что старый Микъ Болль, полотняный торговецъ, оставитъ всѣ свои деньги единственному сыну. Сынъ основывалъ свое поведеніе на этомъ предположеніи. Однажды старый Микъ зашелъ къ нему въ Ботани-Бе-Сквейръ и засталъ молодаго джентльмена за роскошно накрытымъ столомъ. Былъ полдень. Старый Микъ Болль поглядѣлъ на серебро, на кувшинъ съ краснымъ виномъ, на чайный приборъ, удивленнымъ и сумрачнымъ взглядомъ.
— Что это ты, завтракаешь, или обѣдаешь, Динни?
— Видите ли, это нѣчто среднее… Въ старину сказали бы, что я полдничаю…. Ну, положимъ, закуска. Какой у васъ однако сегодня бодрый и здоровый видъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Не чувствую особенной бодрости. Былъ я у твоего тутора (лицо Динни слегка измѣнилось). Не очень-то радуетъ меня то что онъ говоритъ.
— Что же такое? Слухи о войнѣ? Опасенія насчетъ льна, или политическія комбинаціи, угрожающія полотну?
— Нѣтъ, Динни, слухи о тебѣ самомъ, комбинаціи угрожающія моему карману, смущаютъ меня. Выслушай. Съ тѣхъ поръ какъ вступилъ, ты не получилъ еще ни одной награды. Туторъ твой говоритъ, что тебѣ слѣдовало бы въ этомъ году кончить экзаменъ. Вонъ молодой Брофи выдержалъ, и постоянно отличается, и будетъ членомъ университета, и пожалуй, кончитъ епископомъ. Тебя съ каждымъ годомъ щиплютъ все болѣе и болѣе. Я съ утра до ночи работалъ и мучился въ лавкѣ, не думалъ ни о чемъ кромѣ пряжи и льна, все для того чтобы ты принесъ честь и мнѣ, и бѣдной покойной матери. Я гордился тѣмъ, что ты водился съ франтами, хотя, между прочимъ, вы съ молодымъ Тимбльстономъ, чуть не задавили меня на прошлой недѣлѣ, когда я переходилъ чрезъ Графтонъ-Стрить. Я заплатилъ всѣ твои долги, назначилъ тебѣ хорошее содержаніе, доставлялъ самыхъ лучшихъ лошадей. Только одного и просилъ я, чтобы ты заслужилъ награду и сдѣлалъ что-нибудь для семейства, какъ молодой Плункетъ и пропасть другихъ. Мистеръ Негль говоритъ, что ты умомъ никому изъ нихъ не уступишь, что у тебя хорошія способности и къ математикѣ, и ко всякому ученію. Что же ты, однако, сдѣлалъ? Отвѣчай мнѣ! Я тебѣ скажу. Ты давалъ тѣ ужины, которые приводили въ отчаяніе и декана, и весь факультетъ. Ты не ходилъ на лекціи и въ церковь. Ты являлся вездѣ гдѣ шелъ кутежъ и игра; обращалъ ночь въ день. Ты давалъ расписки и обязательства, разчитывая на смерть отца. Ты задолжалъ пропасть всѣмъ ростовщикамъ въ Юстасъ-Стритѣ. Зачѣмъ же я теперь пришелъ къ тебѣ? Затѣмъ, чтобы просить тебя остановиться во-время. Будь ко мнѣ хорошъ, и я буду хорошъ къ тебѣ.
— Добрый батюшка, повѣрьте….
— Нѣтъ, не повѣрю ничему кромѣ дѣла. Живи какъ знаешь, дѣлай что хочешь, но если ты не отплатишь мнѣ чѣмъ-нибудь за мои деньги, такъ обманешься въ надеждахъ своихъ послѣ смерти моей, Динни. Чтобы ты видѣлъ, что я говорю серіозно, вотъ, я принесъ тебѣ.
Старикъ вынулъ толстый бумажникъ.
— Вотъ твоя росписка въ 200 фунтовъ — заплачена. Вотъ счетъ за лошадей 427 ф. 16 шил. — заплаченъ. Вотъ счетъ въ 180 ф. — заплаченъ. Вотъ другое обязательство, вотъ еще три, кучка порядочная, нечего сказать! Всего на 903 фунта заплачено. Это вѣдь ужъ безъ малаго 2.000 фунтовъ, Динни. А вотъ чекъ въ 300 ф. на уплату долговъ, о которыхъ ничего знать не хочу. Кажется, ты не можешь на меня пожаловаться. Не говори мнѣ ничего. Сожги эти проклятыя лоскутья. Три мѣсяца осталось тебѣ до слѣдующаго экзамена, надѣюсь тогда услышать о тебѣ. Прощай. Будь здоровъ. Продолжай свой завтракъ, Динни. Да помни, что если съѣшь пирогъ, такъ ничего отъ него не останется.
Старикъ сдержалъ свое слово. Въ одно прекрасное утро въ дублинскихъ газетахъ явилось слѣдующее объявленіе:
«Симъ предупреждаю всѣхъ, что не принимаю отвѣтственности за долги сына моего Діонизія Болля, студента въ Тринити-Колдеджъ, такъ какъ означенный Діонизій Болль достигъ совершеннолѣтняго возраста. (Подписано) М. Болль, Линденъ-Голь, Дублинъ.»
Другое объявленіе возвѣстило, что «М. Болль, полотняный фабрикантъ, оставивъ дѣла, передалъ всю принадлежащую ему часть въ Балливогскихъ и Баллименскихъ заводахъ и въ Бельфастскихъ и Дублинскихъ складахъ племяннику своему Джемсу Граббу, для котораго и проситъ довѣрія своихъ старыхъ знакомыхъ».
Когда Діонизій Болль приближался къ концу своего университетскаго поприща, отецъ его умеръ. Вскрыли завѣщаніе. Оказалось, что выплативъ сыну своему и въ его счетъ 11.703 ф., Михаилъ Болль завѣщалъ ему 3.966 ф. 9 ш. для окончанія университетскаго курса, а все остальное состояніе свое отказалъ родственникамъ жены.
Діонизій Болль принялся за работу; но было уже поздно. Однажды въ экзаминаціонную залу ввели слабаго человѣка, почти ослѣпшаго отъ занятій, съ зонтикомъ на глазахъ, и присутствующіе заинтересовались болѣе обыкновеннаго, корда сдѣлалось извѣстнымъ, что «денди Болль ищетъ ученой степени.»
Было три соискателя на высшую награду. Денди Болль, по испытанію, оказался вторымъ. Опятъ онъ попробовалъ, и опятъ болѣе блестящій или болѣе ученый соперникъ отбилъ у него первое мѣсто. Экзаминаторы, тронутые его настойчивостью, охотно присудили бы ему награду, но суждено было иначе. Послѣ четырехъ тщетныхъ попытокъ, онъ покорился своей участи и сдѣлался школьнымъ учителемъ, получивъ званіе доктора правъ. Онъ отличался меланхолическою серіозностью, важными манерами и изяществомъ одежды, которое казалось неумѣстнымъ въ дублинскомъ педагогѣ. Единственное удовольствіе находилъ онъ, странно сказать, въ усердныхъ заботахъ о своихъ воспитанникахъ, въ разрѣшеніи математическихъ задачъ, въ приготовленіи изданій классиковъ, замѣчательныхъ болѣе изяществомъ печати, красотой бумаги и переплета, нежели ученостью или остроумною критикой. Онъ занималъ духовную должность, дававшую ему небольшой доходъ, и произносилъ по воскресеньямъ весьма витіеватыя проповѣди, содержаніемъ коихъ служили, преимущественно, теоріи языческихъ философовъ и превосходство надъ ними христіанства въ разрѣшеніи жизненныхъ вопросовъ.
— Такъ вы уже успѣли подраться и побили Грирсона и Коля 2-го, сказалъ Лирри, когда принесъ намъ башмаки и разбудилъ насъ поутру. — Отличные, право, синяки: Лучше я и въ Доннибрукѣ не видывалъ! Славно начали, Бреди и Прендергастъ! Ну, теперь одѣвайтесь скорѣе! Докторъ Болль хочетъ видѣть васъ до молитвы, а потомъ вамъ придется сидѣть здѣсь, пока глаза ваши выйдутъ изъ траура. Мистеръ Грирсонъ, васъ приказано отправить въ больницу, а Коль переводится въ № 8, рядомъ.
— Дѣйствительно, скверное начало, Морисъ, пробормоталъ я, когда мы стояли, боясь постучаться, предъ дверью доктора, къ которой насъ привели. — Какъ ты думаешь, высѣчетъ онъ насъ?
— Если онъ справедливъ, такъ не высѣчетъ. Если кто-нибудь заслуживаетъ наказанія, такъ ужь, конечно, тѣ два большіе забіяки. Я не намѣренъ дать тронуть себя, во всякомъ случаѣ.
Пока мы говорили, дверь отворилась изнутри, и доктора стоялъ предъ нами. Та же, какъ и прежде, черная бархатная шапочка на головѣ и длинная черная шелковая одежда въ родѣ рясы, со стоячимъ воротникомъ, весьма узкая, перетянутая вокругъ стана поясомъ и падающая почти до полу, придавала ему видъ какого-то средневѣковаго духовнаго лица; сходство это еще увеличивалось длинными сѣдыми локонами и бѣлоснѣжными воротничками и рукавами рубашки, рѣзко выдѣлявшимися на темномъ платьѣ.
— Войдите, Теренсъ Бреди и Морисъ Прендергастъ.
Мы очутились въ святилищѣ, бывшемъ также и адомъ, въ мѣстѣ наградъ и наказаній, въ кабинетѣ доктора. Куча книгъ, — изящество его наружности вовсе не доказывало привычки къ порядку, — книги на полкахъ, книги на стульяхъ, на столахъ, на полу, на каминѣ. Онъ сталъ у камина, подбоченясь одною рукой и протянувъ другую по направленію ко мнѣ.
— Теренсъ Бреди, вы, какъ старшій, дайте мнѣ отчетъ, какъ начались вчерашніе безпорядки. Не стану предупреждать васъ, что вы должны говорить правду въ вашихъ собственныхъ интересахъ, ибо не хочу ссылаться на недостойныя побужденія.
Я сказалъ ему правду. Пока я говорилъ, онъ слушалъ внимательно, поглядывалъ то на меня, то на Мориса, и не дѣлалъ ни одного вопроса, пока я не кончилъ. Тогда онъ сказалъ:
— Бреди, прощаете ли вы мальчику, который завелъ эту драку, искренно и отъ всего сердца?
— Прощаю.
— Прендергастъ, я предлагаю вамъ тотъ же вопросъ.
Морисъ колебался. Онъ опустилъ глаза и молчалъ.
— Вамъ не нужно отвѣчать мнѣ. Жалѣю, что вы еще чувствуете враждебность къ Колю. Повѣрьте, вы были бы счастливѣе, еслибы могли сказать то же, что сказалъ вашъ товарищъ. Вы можете идти.
Если какой-нибудь мечтатель ласкаетъ въ умѣ своемъ утопіи какъ могущія осуществиться мысли, пусть онъ вспомнитъ школьную жизнь свою и перестанетъ надѣяться. Кто можетъ устоять противъ тиранства олигархіи, возникающей въ этой малой общинѣ и въ свою очередь всегда подчиняющейся одному какому-нибудь деспоту? Два года жизнь моя была настолько сносна, вслѣдствіе подвига въ день моего пріѣзда, насколько могла быть при суровости присмотра и принудительности ученья. Послѣ двухъ-трехъ упорныхъ стычекъ, я былъ избранъ въ число руководителей играми. Дикъ Грирсонъ, въ первый разъ какъ вышелъ на лужайку, гдѣ мы играли, блѣдный и хромающій, пожалъ мнѣ руку coram publico и объявилъ;
— Бреди изъ настоящихъ. Докторъ сказалъ мнѣ, что онъ всю вину взялъ на себя.
Репутація моя была упрочена распространившимися по школѣ разказами, ибо Грирсонъ былъ одинъ изъ главныхъ героевъ. Дѣла Мориса Прендергаста пошли не такъ хорошо. Онъ отказался помириться съ Колемъ. Это повело къ открытому сраженію, въ которомъ Морисъ былъ побѣжденъ, и къ несчастію своему, онъ не сумѣлъ добродушно подчиниться общему рѣшенію. Докторъ Болль узналъ объ этой стычкѣ, и опредѣливъ наказаніе Морису и его противнику, публично выразилъ сожалѣніе, что одинъ изъ его питомцевъ обнаружилъ такое злопамятство.
Морисъ имѣлъ несчастную склонность полагать, что всѣ непріятности, встрѣчающіяся въ жизни, направлены именно на него, что всѣ сговариваются противъ него, всѣ только о томъ и думаютъ какъ бы надоѣдать, досаждать, пожалуй и вредить ему. Нравъ его былъ мрачный и суровый. Онъ такъ много наслушался дома о величіи семейства Прендергастовъ, во времена Стронгбо, что сталъ считать теперешнюю бѣдность ихъ слѣдствіемъ громаднаго заговора между королемъ, верхнею и нижнею палатой. Онъ постоянно носился съ замыслами касательно возстановленія власти своего семейства надъ разными баронствами и графствами, давно раздробившимися и вошедшими въ составъ другихъ помѣстій. Весь умъ мальчика былъ поглощенъ одною мыслію, что онъ жертва произвола и несправедливости. Такъ какъ онъ, притомъ, былъ прилеженъ, читалъ больше другихъ мальчиковъ и обращалъ преимущественно вниманіе на баснословную исторію Ирландіи, поглощая безъ разбора все изобрѣтенное національными историками для подкрѣпленія ихъ теорій, то сдѣлался свирѣпымъ политикомъ.
Тогда существовали сепаратисты и преобразователи. Училище доктора Болля было чисто протестантское, но Морисъ Прендергастъ заблагоразсудилъ объявить себя сепаратистомъ и преобразователемъ и стать особнякомъ это всѣхъ. Извѣстно, какова терпимость школы. Въ ней-то философъ можетъ прослѣдить какъ воля большинства, ничѣмъ не сдерживаемая, становится жестокимъ деспотизмомъ. Морисъ стоялъ за свои убѣжденія и съ мрачною радостью переносилъ преслѣдованія, болѣе нравственныя чѣмъ матеріальныя. Нѣтъ больше несчастья, какъ горѣть любовью къ отечеству, считающеюся измѣной, чувствовать привязанность къ разбитой національности, которая поддерживается мечтами и химерами и все живетъ въ ожиданіи конца: гибели и забвенія, или возрожденія. Морисъ вѣрилъ, что прошенія и публичныя сходки и процессіи дурно одѣтыхъ гражданъ съ плохою музыкой и еще болѣе плохими знаменами побудятъ англійское правительство даровать Ирландіи національное управленіе. Онъ носилъ зеленую ленту на шляпѣ и золоченыя пуговицы съ изображеніемъ арфы и короны и съ девизомъ сепаратизма. Онъ читалъ громадное количество рѣчей, училъ наизусть цѣлыя иліады народной поэзіи и сдѣлался дюжиннымъ недовольнымъ, считавшимся мятежникомъ, папистомъ въ душѣ. Онъ исключался изъ нашихъ игръ и подвергался изгнанію, за которое мстилъ нападеніями, какъ только представлялся случай. Съ трудомъ удавалось мнѣ сохранить съ нимъ дружественныя отношенія, такъ какъ я не соглашался съ нимъ произнести приговоръ надъ всею школой. Однако вечеромъ, засыпая, мы обыкновенно были опять друзьями. Мнѣ было очень жаль его, потому что я часто слышалъ его сдержанныя рыданія и крики во снѣ и зналъ какъ глубоко онъ страдаетъ.
И у меня были свои печали. Какъ только я оставался одинъ, меня не покидала мысль, сдѣлавшаяся центромъ, вокругъ котораго вращались всѣ мои планы относительно будущаго. Я былъ убѣжденъ, что мать моя жива. Чѣмъ болѣе разсуждалъ я самъ съ собой, чѣмъ невѣроятнѣе оно казалось, тѣмъ тверже становилось мое убѣжденіе. Я, разумѣется, отказался отъ намѣренія взять портретъ матери къ себѣ въ Дублинъ, какъ только увидалъ свою комнату и узналъ характеръ школьниковъ. Но каждая черта сохранилась въ моей памяти, и я неотступно старался переложить эти черты на бумагу, уничтожая очерки, какъ только нарисую ихъ. Я выросъ и окрѣпъ, сталъ знаменитъ во всѣхъ играхъ. Въ полупраздничные дни я отправлялся вверхъ по рѣчкѣ, протекающей у воротъ школы, на пути своемъ изъ горъ къ Дублинскому заливу. Вѣрный ранней своей наклонности, я удилъ до сумерекъ и возвращался довольный, несмотря на боль въ ногахъ, съ корзинкой, наполненною форелями, часть которыхъ, какъ дань, подавалась доктору къ завтраку въ воскресенье, прежде чѣмъ онъ отправлялся въ церковь, получасомъ раньше нашей колонны, ведомой мистеромъ Куффомъ и замыкаемой мистеромъ Лебефъ. Иногда Морисъ ходилъ со мной, но онъ былъ слишкомъ погруженъ въ свои нелѣпыя книги, чтобы быть хорошимъ спутникомъ. Сверхъ того, ему представлялось, что всѣ встрѣчные мальчики имѣли намѣреніе оскорбить его, и онъ вступалъ въ безпрерывныя драки, оканчивавшіяся синяками на глазахъ и разбитыми носами. Если онъ и удилъ, такъ съ такою странностью, которая вовсе нейдетъ къ этому кроткому и мирному развлеченію. Когда рыба клевала, онъ приходилъ въ восторгъ: вытаскивалъ маленькую съ такою силой, что она, перелетѣвъ чрезъ его голову, падала на камни далеко позади и тотчасъ же умирала, а большая у него большею частію уходила, обрывала крючки и лесы. Въ такихъ случаяхъ Морисъ начиналъ прыгать и метаться отъ досады. Когда восточный вѣтеръ, или общее нерасположеніе, или какая-нибудь другая невѣдомая причина держала рыбу въ глубинѣ, Морисъ, закинувъ раза два, и закинувъ, надо сказать, очень хорошо и ловко, вынималъ удочку, увѣрялъ, что ничего нельзя сдѣлать, и потомъ очень удивлялся, когда, подъ вечеръ, моя корзинка оказывалась порядочно наполненною. Часто также отправлялся я одинъ въ горную долину, гдѣ рѣчка превращалась въ рядъ небольшихъ, темныхъ омутовъ, наполненныхъ голодною форелью. Съ нѣкоторыхъ поръ я часто сталъ встрѣчать тамъ плотнаго человѣка, лѣтъ тридцати, или тридцати пяти, который удилъ настойчиво, но не очень успѣшно. У него было смуглое, загорѣлое лицо, черные бакенбарды и глаза, блестящіе бѣлые зубы и пріятная улыбка, такая открытая и добрая, что я, наконецъ, осмѣлился удить подлѣ него, а потомъ и заходить выше по теченію, видя что онъ не обращаетъ на это вниманіе. Мало-по-малу мы стали другъ другу кланяться.
Мнѣ пріятно было слышать его веселый голосъ.
— Здравствуйте, молодой человѣкъ! Вы опять пришли. Мы съ вами ни одной форели въ рѣкѣ не оставимъ, и знаю я, кому большая часть ихъ достанется.
Меня забавлялъ его смѣхъ, когда онъ сравнивалъ свою корзинку съ моею.
— Хорошо, молодой человѣкъ. Двѣ дюжины съ тремя! А у меня, посмотрите, только семь. Но подождите, я еще перегоню васъ!
Я показывалъ ему своихъ мухъ и объяснялъ, въ чемъ заключался, по моему мнѣнію, недостатокъ его пріемовъ. Онъ все стоялъ около самого берега и только прыгалъ съ камня на камень. Сильно обрадовался онъ, когда, однажды, ему удалось поймать двухъ-фунтовую форель.
— Вы правы, чортъ возьми! Я мѣтилъ на эту штуку съ тѣхъ поръ какъ началъ удить, и еслибы не вы, никогда не поймалъ бы ея! Какова красота? Толкуютъ о дельфинахъ, — пустяки! Вотъ вамъ краски! Вотъ пестрота! Я бы не взялъ за нее десяти золотыхъ «мосуровъ».
Слово мосуръ тотчасъ же поразило меня. Я часто слыхалъ его отъ Могуеа.
— Развѣ вы были въ Индіи? спросилъ я.
— Былъ, мой юный другъ! То-есть, я крейсировалъ въ Индійскомъ океанѣ; я служилъ одно время на тамошней станціи. Но кромѣ двухъ-трехъ дней въ Мадрасѣ да въ Галлѣ, да поѣздки въ Калькутту, я нигдѣ почти не бывалъ.
— Не знавали ли вы тамъ капитана Бреди?
— Бреди? Бреди? Что онъ былъ, солдатъ, или морякъ?
— Отецъ мой былъ джентльменъ, онъ служилъ въ собственномъ полку короля, отвѣчалъ я, оскорбленный предположеніемъ, что мой отецъ могъ быть морякомъ.
— Да, извините, я и забылъ, что наше ремесло здѣсь не очень-то уважаютъ. Такъ ваше имя Бреди? И вы въ школѣ здѣсь гдѣ-нибудь неподалеку; учите «propria quae maribue», «предметы, свойственные морямъ», какъ я разъ перевелъ, за что и получилъ, таску. Гдѣ же ваша школа?
— Я у доктора Болля, въ Гюмъ-Гровѣ.
— И вы намѣреваетесь пойти въ военную службу, какъ отецъ?
— Не знаю еще. Мнѣ бы хотѣлось быть военнымъ, но дѣдушка и слышать объ этомъ не хочетъ.
— Дѣдушка слышать не хочетъ? Богатый старикъ холостякъ…. надо угождать. А что же отецъ-то говоритъ?
— Отецъ мой умеръ въ Индіи нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда я былъ еще младенцемъ.
— А маменька, конечно, держитъ сторону дѣдушки, не такъ ли?
— Не знаю. Я не видалъ моей матери. Полагаютъ, что она умерла, но я этого не думаю.
Мы шли, разговаривая. Когда я произнесъ эти слова, мой собесѣдникъ вдругъ обернулся, съ выраженіемъ удивленія на честномъ, смугломъ лицѣ.
— Повторите-ка это еще разъ, чтобъ я понялъ. Вы не видали своей матери, и полагаютъ, что она умерла, но вы этого не думаете. Знаете ли, мой юный другъ, что это какъ-то странно.
— Не спорю. Всѣ полагаютъ, что маменька утонула, возвращаясь изъ Индіи, но я чувствую здѣсь, повторилъ я, кладя руку на сердце, — что я увижу ее, что она жива.
— Чортъ возьми, мистеръ Бреди, вы меня озадачиваете. Такъ вамъ не хочется вѣрить, продолжалъ онъ съ мягкимъ выраженіемъ въ большихъ, круглыхъ глазахъ, — что ваша маменька тамъ внизу, между…. гм…. то-есть утонула? Почему же, однако, если всѣ это говорятъ?
— Потому что никто не знаетъ навѣрное. Когда корабль ударился о скалы, ее унесло волной со множествомъ другихъ. Но это случилось не далеко отъ острова, на высотѣ Цейлона.
— А корабль этотъ звали?
— Россшейръ.
Спутникъ мой ударилъ удилищемъ о землю, и испустилъ продолжительный свистъ.
— Россшейръ, на высотѣ Цейлона, повторилъ онъ. — Ну, да, конечно! Помню хорошо! Я стоялъ въ то время въ Галлѣ на Калипсо и видѣлъ какъ Россшейръ пришелъ, когда лоцманъ свелъ его съ мели. Еще кричали о томъ какъ онъ свелъ его. По-моему, ему слѣдовало бы сдѣлать формальный выговоръ за то, что онъ навелъ корабль на мель. Такъ, мистеръ Бреди, прекрасная мистрисъ Бреди ваша мать? Какъ это странно, что мы здѣсь встрѣтились!
Мое сердце билось такъ сильно, что я слышалъ его удары, какъ колеса ближней мельницы.
— О, скажите мнѣ! Вы видѣли мою маменьку?
— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ коротко, — никогда. Часто слыхалъ о ней. Но если этотъ Бреди былъ вашъ отецъ, такъ я хорошо помню его, когда онъ былъ еще унтеръ-офицеромъ, а я мидшипменомъ въ Мальтѣ. Не было лучше его человѣка…. изъ военныхъ, ни одного. Я слышалъ о его женитьбѣ, о его смерти и о гибели жены его на Россшейрѣ, и помню какъ разказывали, что съ ней былъ ребенокъ ихъ, бѣдный малютка, на пути въ Ирландію. Господи! Какъ подумаешь, что вотъ я встрѣтилъ васъ на берегу Доддера, въ этой проклятой странѣ!
Онъ поглядѣлъ на меня очень добрымъ взглядомъ. Я взялъ его руку и пожалъ, и онъ отвѣчалъ мнѣ нестерпимо сильнымъ пожатіемъ.
— Постойте! воскликнулъ онъ. — Сядемте вотъ здѣсь на пригорокъ и поговоримъ. Странно право, какъ вещи случаются. Хотѣлось бы мнѣ припомнить все что слыхалъ я о Бреди и его женѣ. Разказывали много. Впрочемъ, все равно. Странность-то въ томъ, что вы все думаете что она жива. Какъ будто вамъ была бы отъ этого выгода, еслибъ оно и было такъ. По-моему, она мертва, продолжалъ онъ, поднимая камушекъ и бросая его въ омутъ у нашихъ ногъ, — какъ этотъ камень.
Я ничего не сказалъ, а только глядѣлъ на свѣтлую рѣку.
— Вотъ что я вамъ скажу, другъ мой, заговорилъ онъ опять: — вы слишкомъ много раздумываете. Я попрошу вашего наставника отпустить васъ проѣхаться по морю. Вотъ такъ весело будетъ! Меня зовутъ Виндо. Я командую, за грѣхи мои, куттеромъ Мерлинъ, изъ таможенной стражи, если только вы знаете что это такое. Вотъ, отнесите эту карточку къ своему наставнику и скажите ему, что я прошу его отпускать васъ иногда ко мнѣ, отъ субботы до понедѣльника. У насъ по воскресеньямъ на кораблѣ служба; священникъ отличный; я самъ произношу молитвы. Если хотите, мы сбѣгаемъ въ Виккло и вернемся назадъ.
На карточкѣ стояло: Лейтенантъ Виндо.
Я вовое не зналъ моря; только изъ окна спальни моей я видѣлъ воды залива и бѣлые паруса кораблей, когда скользили они отъ одного мыса къ другому. Часто замѣчалъ я столбы дыма, испускаемые пароходами, и мачты, мелькавшія за деревьями, но самое море внушало мнѣ втайнѣ непреодолимый страхъ. Я мало помнилъ о первомъ путешествіи своемъ по морю, но представленія о грозной силѣ моря, о его жестокости и разрушительной свирѣпости какъ-то вкоренились во мнѣ съ самаго начала моего существованія, и къ нимъ примѣшивалось какое-то отвращеніе отъ стихіи, нанесшей мнѣ непоправимый вредъ. Однако склонность къ приключеніямъ и желаніе вырваться изъ школы сильно побуждали меня оказать «да», и я выразилъ лейтенанту Виндо благодарность мою за его любезность.
— А теперь, сказалъ онъ, — мнѣ пора отправляться. Мой путь лежитъ къ берегу около Брэ, и хочется дойти за-свѣтло. Я скоро зайду къ старому Боллю и выпрошу вамъ отпускъ. Прощайте, юноша, вамъ бы тоже слѣдовало поднять паруса.
И съ улыбкой, обнаружившею его бѣлые зубы, морякъ повернулъ вверхъ по рѣкѣ, свертывая удочку на ходу, и сталъ подниматься легкимъ, скорымъ шагомъ по направленію къ горѣ Трехъ Утесовъ. Мнѣ дорога лежала къ Дублину, въ предмѣстьѣ котораго находилась школа; идя туда не спѣша, я обдумывалъ вопросы, какіе предложу новому моему знакомому при первой нашей встрѣчѣ.
Недолго пришлось мнѣ ждать. На слѣдующей недѣлѣ началась короткая весенняя вакація. Дѣдушка написалъ, что совѣтуетъ мнѣ остаться, у доктора Болля, такъ какъ старый домъ нашъ поправляется, и тифъ очень силенъ въ околоткѣ. Въ замкѣ нѣтъ никого, продолжалъ онъ, а съ тобой во всякомъ случаѣ останется на праздники товарищъ твой Морисъ.
Я приготовлялъ мухъ для рыбной ловли, которая должна была продолжаться два дня, а Морисъ укладывалъ въ дорожный мѣшокъ крутыя яйца, ветчину и другіе роскошные припасы, когда вошелъ слуга и сказалъ: «Докторъ васъ спрашиваетъ, мастеръ Бреди.» Насъ рѣдко звали къ доктору; я понялъ въ чемъ дѣло, еслибы слуга и не прибавилъ: «кажетса вы куда-то уѣзжаете, надо уложитъ ваши вещи. Тамъ внизу пріѣхалъ къ вамъ какой-то джентльменъ.»
Когда я вошелъ въ кабинетъ, меня встрѣтило пріятное лицо лейтенанта. Но вмѣсто рыбачьяго платья, на немъ былъ вицмундиръ, онъ держалъ въ рукахъ фуражку съ золотымъ галуномъ и глядѣлъ весьма молодцевато. Они съ докторомъ Боллемъ разсматривали большой глобусъ, на которомъ лейтенантъ указывалъ направленіе одного путешествія своего по далекимъ морямъ; докторъ былъ въ самомъ веселомъ настроеніи духа, ибо имѣлъ случай удивить своего собесѣдника точностью и обширностью своихъ познаній.
— Итакъ, Бреди, вы встрѣтили стараго знакомаго вашего отца. Я всегда радъ содѣйствовать развитію ввѣренныхъ мнѣ молодыхъ людей, доставляя имъ случай сходиться съ лицами, способными обогатить ихъ умъ и имѣть на нихъ вообще благотворное вліяніе, въ особенности съ такими просвѣщенными мореплавателями, какъ мистеръ Виндо, принадлежащій къ славному сословію, которому Англія въ значительной степени обязана своимъ величіемъ. — Тутъ докторъ поклонился съ такимъ видомъ, какъ будто сказалъ что-то новое и поразительное. — Поэтому, продолжалъ онъ съ большимъ достоинствомъ, — я изъявилъ согласіе на желаніе капитана….
— Извините, докторъ Болль, вы ошиблись, я только лейтенантъ, прервалъ Виндо со смѣхомъ.
— Нѣтъ, я не ошибся. По моему мнѣнію, вамъ бы слѣдовало быть капитаномъ. Я понимаю, впрочемъ, что вы не желаете присвоивать себѣ званіе, которое уже принадлежало бы вамъ, еслибы заслуги, подобныя вашимъ, цѣнились по достоинству. Простите мое замѣчаніе. Итакъ, Бреди, я согласился отпустить васъ на время изъ-подъ моего надзора къ лейтенанту Виндо, чтобъ онъ свозилъ васъ въ море и сообщилъ вамъ начальныя понятія объ искусствѣ мореплаванія.
— Видите ли, докторъ, я не смѣю обѣщать вамъ слишкомъ много въ этомъ отношеніи. Я въ морѣ бываю очень занятъ, хотя общества у меня нѣтъ. Свѣжій воздухъ, простая, здоровая пища, новая обстановка, вотъ все, что могу я обѣщать нашему юному другу. Впрочемъ, онъ можетъ, пожалуй, если желаетъ, прочесть книгу Нора. Однако намъ надо спѣшить, прибавилъ онъ, глядя на часы, — лодка ждетъ насъ у Пиджонъ-Гауса; куттеръ въ пристани. Отливъ силенъ, пожалуй, ему придется выйти; тогда намъ предстоитъ ѣхать далеко на лодкѣ, и мы можемъ промокнуть, потому что былъ довольно сильный южный вѣтеръ, и море не совсѣмъ еще улеглось.
Докторъ изъявилъ согласіе движеніемъ руки, и чрезъ нѣсколько минутъ мы съ Виндо скакали по дорогѣ въ Рингсендъ съ такою быстротой, какую дублинскіе возницы считаютъ для себя обязательною, когда везутъ офицера.
Въ чашу нашихъ удовольствій всегда примѣшивается капля горечи. Такою каплей были для меня слезы Мориса. Когда я поспѣшно сообщилъ ему о предстоящемъ мнѣ маленькомъ путешествіи, онъ поднялъ глаза отъ дорожнаго мѣшка съ выраженіемъ досады на лицѣ и сказалъ:
— Я такъ и думалъ. Могъ бы ты оказать мнѣ объ этомъ прежде. Только что я приготовился къ единственному удовольствію, которое выпало мнѣ на долю съ тѣхъ поръ какъ я пріѣхалъ въ это ужасное мѣсто, собрался было посмотрѣть на Роундъ-Тоуерь и все прочее, — ты меня бросаешь. Мнѣ не съ кѣмъ больше идти. На вотъ!
Онъ схватилъ мѣшокъ, швырнулъ его объ стѣну и заплакалъ, а темно-красныя пятна, проступившія на мѣшкѣ отъ вишневой наливки, обнаружили причиненное имъ разрушеніе.
Я отправился, спрашивая себя: "въ самомъ дѣлѣ, не эгоистично ли я поступилъ, обманувъ надежду Мориса, " и сожалѣя искренно о наливкѣ, ветчинѣ и прочихъ хорошихъ припасахъ.
— Да, юный другъ мой, море будетъ бурливо, когда мы пріѣдемъ къ заливу. Но вѣтеръ легокъ; мы сбѣгаемъ къ Аркдо-Банксь и, можетъ-быть, покажемъ вамъ вашу любимую охоту въ большихъ размѣрахъ.
— Развѣ здѣсь есть киты? спросилъ я жадно.
— Киты? Нѣтъ, китовъ не водится. Но есть акулы, то-естъ контрабандныя суда. Все говорятъ объ одной проклятой шкунѣ, которая выгрузила недавно цѣлый грузъ табаку и французской водки здѣсь, въ окрестностяхъ Аркдо. Стуббсъ, что командовалъ Мерлиномъ до меня, лишился изъ-за нея мѣста. Меня сюда для того и назначили, чтобъ я не далъ повториться опять тому же. Надѣюсь, что сумѣю, а не ручаюсь.
Телѣга наша застучала вдоль пристани, мы переѣхали чрезъ мостъ, и я вдругъ пробужденъ былъ отъ созерцанія рѣки, по которой быстро плыли разныя суда, крикомъ: «Смотрите, вотъ мы пріѣхали. Возьмите поклажу, Робертъ». Съ помощью лейтенанта Виндо я сошелъ по скользкому склону и сѣлъ, гдѣ мнѣ указали, на носу лодки, показавшейся мнѣ чудомъ бѣлизны, чистоты и блеска. Ей соотвѣтствовалъ экипажъ въ чистыхъ рубашкахъ и бѣлоснѣжныхъ штанахъ. Лейтенантъ сказалъ: «отчаливай» голосомъ далеко не такимъ мягкимъ и пріятнымъ, какимъ говаривалъ со мной прежде.
— Смотрите, Бреди, продолжалъ онъ, — или лучше Терри, если позволите мнѣ такъ называть васъ, вотъ Мерлинъ. Какъ онъ вамъ нравится?
Увы! какъ полна жизнь наша разочарованій! Мнѣ досталось ихъ чрезъмѣру много въ одну недѣлю. Изъ всѣхъ созданій, думалось мнѣ, слонъ и левъ должны быть самыя величественныя. Ростъ и умъ перваго, осанка и смѣлость втораго возбуждали мое удивленіе. Я читалъ Охоты на Западѣ и путешествія, и естественную исторію, и съ помощью картинъ и рисунковъ составилъ себѣ идеалы, которые оказались чистыми мечтами, какъ только я, заплативъ шесть пенсовъ, вошелъ въ странствующій звѣринецъ Вомбвеля. Это карявое, морщинистое, безобразное животное безъ клыковъ, съ висячимъ хоботомъ, ростомъ немного больше нашего быка; эта рослая, сухопарая кошка со всклоченными космами на плечахъ, которая жмется при видѣ желѣзнаго прута хозяина, — это слонъ! это левъ! Тяжело было это видѣть и слышать. А вотъ теперь опять новый ударъ! Дѣдъ мой ѣхалъ однажды моремъ съ эскадрой транспортныхъ судовъ подъ военнымъ конвоемъ, которую Французы атаковали близь Ушанта. Я часто слыхалъ разказы его объ этомъ дѣлѣ, въ которомъ не только военные корабли, но и транспорты такъ отличились, что отбили непріятеля и взяли у него семидесяти-двухъ-пушечный корабль Le Grand Condé. Гравюра, изображающая этотъ подвигъ, висѣла у насъ въ столовой, и по цѣлымъ часамъ любовался я громадой корабля, уставленнаго войскомъ, стѣноподобными бортами, извергающими огонь на непріятеля. Военный корабль представлялся мнѣ пловучимъ замкомъ съ флагами и знаменами, съ украшеніями и галлереями, какія видалъ я на гравюрѣ и на картинахъ морскихъ сраженій, высоко поднимающимъ надъ водой свои стѣны, унизанныя рядами грозныхъ пушекъ. Взглянувъ въ томъ направленіи, куда указывалъ Виндо, я глазамъ не повѣрилъ. Предъ нами, въ какой-нибудь мили разстоянія, судно, какъ мнѣ казалось, немного больше рыбачьей барки, съ однимъ распущеннымъ парусомъ, качалось на водѣ, показывая по временамъ свою мѣдную обивку.
— Какъ же онъ вамъ нравится, юноша?
— Онъ кажется мнѣ очень малъ, простоналъ я.
— Малъ? Да больше его у насъ нѣтъ. Сто девяносто тоннъ, и отличной постройки. Подождите, пока войдете на него. Не дурно ли вамъ?
Выраженіе моего лица, вызвавшее этотъ вопросъ, было слѣдствіемъ не дурноты, а разочарованія моего при видѣ Мерлина. Очутившись на широкой, бѣлой палубѣ, посреди которой поднималась огромная мачта, я нѣсколько утѣшился, и уныніе мое прошло совершенно, когда, осмотрѣвъ свою каюту, удивительно удобную и опрятную, я сталъ ощупывать восьмнадцати-фунтовую пушку, стоявшую на носу, и гладить каронады, расположенныя по бокамъ корабля. Чрезъ нѣсколько минутъ головокруженіе, произведенное качкой и заставлявшее меня хвататься то за канатъ, то за смуглую руку Виндо, смѣнилось веселымъ, радостнымъ чувствомъ, когда Мерлинъ, весь одѣтый бѣлоснѣжными парусами, быстро пошелъ мимо маяка, съ легкимъ попутнымъ вѣтромъ. Чудное зрѣлище! Берегъ уходилъ дальше и дальше, горы, въ ущельяхъ которыхъ текла моя рѣчка съ форелями, становились все меньше. Маякъ и длинный молъ, выдающійся въ море, бѣжали мимо насъ, дымъ надъ Дублиномъ блѣднѣлъ, по сторонамъ мелькали рыбачьи лодки, и наконецъ, когда мы миновали гору Гоутъ и повернули къ югу, предъ нами раскрылось широкое, невѣдомое мнѣ море. Чудное зрѣлище! Зеленыя волны съ бѣлыми гребнями бѣжали намъ навстрѣчу какъ войско съ мелькающими значками, мы врѣзывались въ изъ средину и разбивали ихъ въ мелкія брызги при побѣдномъ пѣніи вѣтра въ парусахъ. О, грозное море! Подъ конецъ ты все-таки остаешься побѣдителемъ: разбитое въ легкой стычкѣ, ты ужасно и неумолимо въ тяжеломъ бою!
— Право, Терри, изъ васъ выйдетъ отличный морякъ. Какъ вамъ все это нравится?
— Прекрасно! Я вамъ такъ благодаренъ: Еслибы не вы, я всегда ненавидѣлъ бы море и боялся бы его.
— Ну, вы его видите еще только въ хорошую погоду. Желаю для васъ, чтобъ она не испортилась. Пойдемте внизъ. Обѣдъ готовъ, и вы должны быть къ нему готовы. Не стукнитесь головой. Мастеръ Тиллеръ, молодой другъ мой, мистеръ Бреди, пожелалъ прокатиться съ нами. Позаботьтесь, чтобъ угостить его хорошею погодой. Мы намѣрены произвести большую рыбную ловлю.
Мы съ мистеромъ Тиллеромъ и его начальникомъ чрезвычайно пріятно провели день. Супъ за обѣдомъ былъ превосходный, вовсе непохожій на стряпню бабки Мурфи у доктора Болля, но мнѣ доставляло удовольствіе не столько достоинство супа, сколько затрудненіе донести его до рта. Былъ еще вареный цыпленокъ, ветчина, солонина и пуддингъ. Все это приправлялось разказами о хитрыхъ контрабандистахъ и еще болѣе хитрой таможенной стражѣ, о стычкахъ, вовсе не кровопролитныхъ, но весьма славныхъ, которыя Тиллеръ излагалъ языкомъ, очевидно, очищеннымъ отъ обычныхъ выразительныхъ прикрасъ изъ уваженія къ присутствію «капитана Виндо». Потомъ на палубѣ я съ нескончаемымъ удовольствіемъ глядѣлъ въ телескопъ, какъ только выучился употреблять его, на берегъ, на Виккловскія горы, слѣдилъ за людьми на взморьѣ, разсматривалъ города и селенія, наблюдалъ сигналы, подаваемые куттеру съ постовъ береговой стражи, въ отвѣтъ которымъ быстро поднимались и опускались значки на нашей мачтѣ. Ложась спать, я долго стоялъ, на колѣняхъ, качаясь съ боку на бокъ, у моей койки, молился за оставшихся дома и отъ глубины души просилъ Бога продлить мнѣ жизнь до тѣхъ поръ, пока мнѣ удастся разгадать тайну моего существованія и утолить томительное желаніе сердца.
Я заснулъ страннымъ, тревожнымъ сномъ. Мнѣ казалось, что я пробудился, что корабль растетъ въ высоту и ширину, разсѣкая море, которое вздымается все выше и выше, доходитъ до палубы, и наконецъ волны бьютъ черезъ насъ какъ горы, но все-таки не могутъ осилить Мерлина. Въ шумѣ моря, проносящагося у моего изголовья, огражденнаго лишь нѣсколькими досками отъ гибели, мнѣ слышались голоса, плачъ и стенаніе. Я взглянулъ въ зеленую глубину и увидѣлъ миріады людей, носимыхъ волнами, съ мольбою простирающихъ къ намъ руки. Рои бѣлыхъ призраковъ кружились въ пучинахъ, между ними вилась морская трава, и страшныя чудовища двигались взадъ и впередъ. Нѣкоторые изъ этихъ людей хватались за корабль, взлѣзали на палубу и, съёжившись, сидѣли тѣмъ кучками. Другіе сошли въ каюту и помѣстились у огня. Я не могъ разглядѣть ихъ лица, такъ они были бѣлы и туманны, словно мѣнялись каждую минуту. Наконецъ, сошелъ внизъ Могунъ, дрожащій и мокрый, а рядомъ съ нимъ шла высокая женщина, закутанная въ бѣлоснѣжную одежду. Онъ указалъ на меня. Мое сердце стукнуло, замерло и потомъ опять сильно забилось о стѣны своей тюрьмы. Закутанная женщина подошла ко мнѣ, пока я пытался встать, подняла покрывало, протянула руки…. О, чудное лицо! «Матушка! Милая матушка!» воскликнулъ я и соскочилъ съ койки. Въ эту минуту судно потряслось, словно разбивалось на части, я упалъ ничкомъ, и потокъ воды вторгнулся въ каюту.
— Закройте глухіе ставни! крикнулъ Виндо сверху.
Пока я поднимался на ноги, онъ вошелъ ко мнѣ въ каюту въ клеенчатой шляпѣ и толстой кожаной курткѣ; капли воды блестѣли на ней какъ алмазы, вода капала съ его бакенбардъ.
— Не пугайтесь, Терри, сказалъ онъ, видя меня въ рубашкѣ. — Полѣзайте подъ одѣяло и спите, если можете. Только держитесь покрѣпче. Насъ немного покачаетъ. Барометръ упалъ какъ пуля. Пока мы убирали паруса, къ намъ заплеснуло воды. Но теперь все въ порядкѣ. Если желаете видѣть что значитъ внезапный югозападный вѣтеръ въ Ирландскомъ каналѣ, мы можемъ служить вамъ. Покойной ночи, юный другъ. Осторожнѣй! Ну, полѣзайте. До свиданія.
Вмѣсто того чтобы слегка окунаться въ воду, какъ прежде, Мерлинъ теперь опускался глубоко и высоко взвивался. Я видѣлъ съ своей койки, какъ зеркальце надъ каминомъ въ каютѣ поднималось выше и выше, словно хотѣло стать у меня надъ головой, потомъ оставалось неподвижнымъ подсекунды, какъ бы соображая что теперь дѣлать, и начинало опять опускаться, быстрѣе и быстрѣе, пока оказывалось у меня подъ ногами, а затѣмъ опять начинало двигаться къ верху, вмѣстѣ съ отражающеюся въ немъ лампой.
Я слышалъ глухой ревъ воды, завываніе вѣтра и топотанье ногъ, и заснулъ среди бури. Меня разбудило прикосновеніе къ моему плечу. Джакь Виндо стоялъ предо мной и глядѣлъ на меня своими свѣтлыми глазами, съ доброю улыбкой. Съ его непромокаемаго платья, бакенбардъ и бороды попрежнему текла вода, а покачиваніе его съ боку на бокъ доказывало, что Мерлинъ все еще глубоко ныряетъ въ море за своею невѣдомою добычей.
— Ай да Терри! воскликнулъ онъ. — Вы молодецъ. Я очень радъ, что вы такъ хорошо все перенесли. Бурлило порядочно, и теперь еще не утихло, но барометръ поднимается, вѣтеръ перешелъ на западъ, значитъ, теперь дуетъ отъ земли, и вреда намъ сдѣлать не можетъ. Нечего спрашивать какъ вы спали. Я заглядывалъ къ вамъ раза два. Вами могло бы похвастаться сонное царство. А теперь пора вставать и идти завтракать. Вамъ приготовили самое старое платье ваше, а если хотите взглянуть что дѣлается на свѣтѣ, я могу дать вамъ кожанку.
— Такъ вы вставали поглядѣть на меня? Какъ вы добры, мистеръ Виндо! Мнѣ совѣстно, что я доставляю вамъ столько хлопотъ.
— Развѣ можно мнѣ было лечь въ такую ночь! Въ томъ-то и бѣда на этихъ маленькихъ судахъ. Мнѣ отдыха нѣтъ. Здѣсь капитанъ самъ и помощникъ свой, и мичманъ, и за всѣхъ долженъ быть на-стороакѣ. Здѣсь покою мало. Безпрестанно снуютъ тутъ грузные янки по попутному вѣтру къ Ливернулю и не думаютъ остерегаться, чтобы не потопить васъ, не говоря уже объ ирландскихъ баркахъ и проклятыхъ пароходахъ изо всѣхъ частей свѣта! Того и гляди на кого-нибудь наткнешься. Я сейчасъ вздремну, а какъ вы будете готовы, мы позавтракаемъ.
Когда я выглянулъ на палубу, первое побужденіе мое было броситься тотчасъ же назадъ въ каюту. Заслоняя все море и рѣзко выдѣляясь на сѣромъ небѣ коймой бѣлой пѣны, къ намъ приближалась водяная гора, готовая, повидимому, обрушиться на куттеръ и задавить его. Но наша добрая морская птица, лишь слегка клюнувъ носомъ въ ея основаніе, расправила парусныя крылышки, взлетѣла на вершину, остановилась минуту среди кипящей пѣны, и слегка покачнувшись и дрогнувъ, и наклонившись впередъ, — словно хотѣла улетѣть съ моря, — скользнула внизъ по противоположному склону волны, готовая встрѣтить другую, быстро слѣдующую за первою. Трудно было повѣрить, что я на томъ же самомъ суднѣ какъ вчера. Мерлинъ подобралъ свои бѣлоснѣжныя перья, мачты торчали голыя, лишь два маленькіе, мокрые, грязные паруса остались отъ вчерашней блестящей одежды. Щеголеватые матросы, которыхъ видѣлъ я вчера въ отложныхъ воротничкахъ, широкихъ шароварахъ и красивыхъ курткахъ, сидѣли теперь, прижавшись подъ перилами, въ кожанкахъ и толстыхъ дачныхъ сапогахъ, заботливо слѣдя за движеніями рулеваго. Съ верхушки каждой волны представлялось одно и то же зрѣлище: кружокъ бушующей, пѣнистой воды, а надъ нимъ холодное, сѣрое небо, по которому, какъ призраки, несутся тучи фантастическихъ очертаній, словно въ перегонку съ волнами.
— Что это, ураганъ, мистеръ Виндо? спросилъ я. — Это ужасно.
— Помилуйте, это ровно ничего. Сильный юго-западный вѣтеръ, вотъ и все. Поднялся онъ очень внезапно, а такъ какъ море и прежде было непокойно, то и произошло порядочное волненіе. Тутъ нѣтъ еще и половины бури. На старомъ Рамили, или даже на моемъ миломъ Фаетонѣ, намъ было бы чувствительнѣе. Просторный куттерь лучше всего въ такую погоду. А лучше Мерлина я судна не желаю. То-есть, на случай погоды, понимаете; а чтобы выслужитъся, онъ никуда не годится. Ну, пойдемте завтракать. Придется довольствоваться тѣмъ что дадутъ, потому что повару неудобно стряпать при такой качкѣ.
Завтракъ былъ необыкновенный. Столъ похожъ былъ на окно безъ стеколъ. На немъ лежала рама съ отдѣленіями, въ которыя вставлялась посуда. Нужно было постоянное усиліе, чтобы сидѣть на стулѣ, подбрасываемомъ подъ потолокъ. Какъ забавно было видѣть лейтенанта, держащагося за столъ, то наклоняющагося всѣмъ тѣломъ впередъ, то чуть не ударяющагося головой объ стѣну. Какъ необыкновенно искусно пользовался слуга минутными остановками въ качкѣ, бѣжалъ впередъ маленькими шажками, неся по блюду въ каждой рукѣ, выпрямлялся, разставивъ ноги, не спуская глазъ съ блюдъ своихъ и слегка покачиваясь, чтобы сохранить равновѣсіе, потомъ обращался въ другую сторону и благополучно достигалъ наконецъ до мѣста назначенія. Все это весьма веселило меня, не говоря уже о невѣдомыхъ кушаньяхъ, извлекаемыхъ изъ жестянокъ и соусниковъ, и кастрюль, и горшковъ всевозможной формы и величины.
Мистеръ Тиллеръ заглянулъ въ каюту, весь черный и лоснящійся.
— Барометръ все не нравится мнѣ, сказалъ онъ. — Кажется, насъ еще покачаетъ,
— Еслибы только не юный другъ мой, который поѣхалъ прокатиться со мной для удовольствія, намъ съ вами, полагаю, все равно.
— Для удовольствія, повторилъ мистеръ Тиллеръ, глядя на меня съ видимымъ сожалѣніемъ. — Такъ онъ, слѣдовательно, не слыхивалъ, что говоритъ пословица о тѣхъ, кто отправляется въ море для удовольствія? Впрочемъ, онъ, кажется, держитъ себя недурно для новичка. Дѣло въ томъ, что трудно опредѣлить гдѣ мы теперь, а сегодня едва ли удастся увидѣть солнце.
— Можетъ-быть, мы увидимъ землю, сказалъ я невинно.
— Не дай Богъ! воскликнулъ мистеръ Тиллеръ. — Хуже съ нами ничего не могло бы случиться, развѣ если ударимся о землю, не видавъ ея.
Мистеръ Тиллеръ былъ правъ"ъ. Погода стала хуже. Вѣтеръ къ вечеру перескочилъ, и Мерлинъ сталъ страшно кружиться среди взбаламученнаго моря. Я видѣлъ по лицу лейтенанта, что дѣло было не шуточное, когда волны съ тяжелымъ ударомъ и плескомъ, дробясь, били чрезъ нашу палубу. Отъ крыльевъ куттера осталось одно перо, и то, мокрое и измятое, какъ будто силилось улетѣть и отчаянно напрягало канатъ. Всего больше удивляло меня наше одиночество. Я зналъ, что съ одной какой-нибудь стороны земля должна быть недалеко. Слѣдовательно, мы находились на самой большой дорогѣ кораблей, и однако ни одинъ не показывался на бурливой поверхности. Когда настала ночь, буря разразилась сильнѣе прежняго. Я началъ понимать, какъ тяжела должна быть жизнь моряковъ. Въ темнотѣ моей каморки я лежалъ безъ сна, слѣдилъ за колебаніями лампы въ гостиной, слушалъ вой вѣтра и неумолкаемый шумъ волнъ, а мысли мои уносились все къ тѣмъ же берегамъ Индіи, гдѣ все для меня сокрыто. Наступило утро. Утомленный, немытый, съ отекшими глазами, мой бѣдный лейтенантъ привѣтствовалъ меня своею обычною, доброю улыбкой.
— Хорошо, что вы такъ крѣпко спали, Терри. Вѣтеръ былъ порядочный, чуть не буря. Но теперь вдругъ утихло, и море скоро уляжется. Вы и не тронулись во все время суматохи на палубѣ, когда большой пароходъ едва не наѣхалъ на насъ и прошелъ отъ насъ въ трехъ саженяхъ.
Море, какъ мнѣ казалось, долго не утихало. Къ вечеру, однако, мы увидѣли землю. Огонь загорѣлся въ сумеркахъ предъ нами, то вспыхивая, то пропадая, то вспыхивая снова; мы направились къ нему, и входя со мной въ каюту лейтенантъ объявилъ, что поутру мы будемъ стоять спокойно и тихо въ Карнсорской бухтѣ.
— Ужасная досада, Терри! Не знаю право что дѣлать; что скажетъ докторъ Болль, говорилъ Джакъ за завтракомъ. — Мнѣ телеграфировали съ поста береговой стражи, чтобъ я отправлялся въ Ковъ за приказаніями. Видно, что-нибудь затѣваютъ. Не могу же я высадить васъ на берегъ здѣсь, на концѣ свѣта, и отправить въ Дублинъ одного. Объ этомъ и думать нечего.
Мистеръ Тиллеръ показался у двери каюты.
— Тамъ опять задвигались. Сейчасъ телеграфируютъ, чтобы мы подошли къ берегу; они хотятъ что-то сообщить и вышлютъ лодку.
— Другими словами, старый Груббъ желаетъ поглядѣть на насъ и поболтать. Подходите, сколько можно, и скажите мнѣ, когда онъ подъѣдетъ. Хоть полчасика заснуть послѣ такой возни, все освѣжишься сколько-нибудь.
Мы стали подходить къ берегу, обозначенному полосой пѣны, гдѣ волны дробились объ утесы. Надъ ней возвышались зеленые холмы, постепенно переходящіе въ горы, синѣющія на заднемъ планѣ. Въ промежуткѣ ограды утесовъ, которую земля противопоставляла напору моря, бѣлѣла стоянка береговой стражи съ телеграфнымъ столбомъ, на которомъ развѣвалось множество значковъ. Въ зрительную трубку видно было на водѣ пятно, то поднимающееся на верхушкѣ волны, то погружающееся и исчезающее. Куттеръ, распуская парусъ за парусомъ, чтобъ устоять при слабомъ вѣтрѣ противъ отлива, качался, и нырялъ, и кружился. Скрипъ канатовъ, трещанье досокъ, какая-то общая напряженность, все наводило меня на мысль, что эта тишина опаснѣе бури, что Мерлинъ окончательно разстроился въ послѣднія сутки и никогда уже не придетъ снова въ спокойное состояніе, приличное благоустроенному куттеру.
— Что, нашли теперь, Грумметъ? спросилъ Тиллеръ стараго моряка, который, держась одною рукой за перилы, а другою опираясь на свернутый парусъ, слѣдилъ въ трубку за движеніями лодки.
— Нѣтъ, мистеръ Тиллеръ. Я видѣлъ явственно мистера Грубба, а другаго не могу разглядѣть.
— Стойте. Вотъ она появилась. А! мнѣ кажется, что это самъ коммадоръ къ намъ ѣдетъ.
Скоро разсѣялись всѣ сомнѣнія относительно личности знатнаго посѣтителя. Лейтенантъ поднялся и вышелъ на палубу принять капитана Думбльтона, начальника всѣхъ таможенныхъ судовъ и береговыхъ стражъ со всѣми къ нимъ принадлежностями. Дѣло это было нелегкое: куттеръ качался ужасно, а капитанъ Думбльтонъ, по сложенію своему, не отличался легкостью и проворствомъ. Долго причаливали и отчаливали, и хватались, и отпускали, наконецъ удалось прикрѣпить къ лодкѣ канатъ, и благодушный начальникъ появился на палубѣ Мерлина въ сопровожденіи того джентльмена, котораго называли старымъ Груббомъ, тоже плотнаго моряка, съ широкимъ, краснымъ лицомъ, слезистыми глазами и постоянною одышкой.
— Никогда въ жизни я такъ не радовался, Виндо, какъ сегодня утромъ, когда мы разглядѣли вашъ нумеръ. Сарра Сейксъ опять появилась. Прежде чѣмъ поднялся вѣтеръ, я разослалъ распоряженія по всѣмъ постамъ, чтобы васъ тотчасъ же прислали сюда. Но никакъ не ожидалъ я васъ такъ скоро. Соколъ вышелъ въ четвергъ вечеромъ въ Ковъ; Барнвелю приказано увѣдомить его; вы подоспѣли въ самое время. Право, слѣдовало бы поймать эту Сарру.
— Вотъ какъ! Она опять показалась?
— Да. Ее видѣли въ среду близь Черной отмели. Слышно, что она вышла изъ Трепорта, вернувшись изъ Америки, съ полнымъ грузомъ. Ею командуетъ этотъ мошенникъ Дрисколлъ. Онъ клянется, что выгрузитъ товаръ свой на берегъ во что бы то ни стало, уловкой, или силой. Такъ вотъ, я привезъ вамъ нѣсколько лишнихъ человѣкъ на подмогу. Право, надо бы постараться поймать ее.
И капитанъ Думбльтонъ, отведя лейтенанта въ сторону, шепотомъ сталъ бесѣдовать съ нимъ, а мистеръ Груббъ вступилъ съ мистеромъ Тиллеромъ въ разговоръ, вращавшійся преимущественно около таможенныхъ сплетенъ, который, по незнанію моему, мало интересовалъ меня.
— Какъ? Бреди? произнесъ вдругъ старый Груббъ. — Не сынъ ли онъ маіора Бреди изъ Бредивиль, представителя Слито? Я люблю быть учтивымъ съ сыновьями членовъ парламента. Когда дѣло мое будетъ разбираться въ палатѣ, не дурно имѣть ихъ на своей сторонѣ, хоть я и знаю, что стоитъ только разказать это дѣло, и правота моя сама собой обнаружится. Итакъ, мистеръ Бреди, вы выѣхали взглянуть на море. Ну, молкете сказать вашему батюшкѣ, маіору Бреди, когда увидитесь съ нимъ, что вы сдѣлали весьма пріятную протулку. Пожадуста, напомните ему обо мнѣ. Мое имя Груббъ, капитанъ береговой стралки. Онъ, навѣрное, уже знаетъ мое дѣло.
— Отецъ мой, сказалъ я, умеръ; онъ былъ не маіоръ, а капитанъ Бреди.
— Капитанъ Бреди? Я зналъ и его. Онъ былъ членомъ парламента за Кашель, не такъ ли? Прекрасный былъ человѣкъ.
— Нѣтъ. Отецъ мой вовсе не былъ членомъ парламента. Онъ служилъ въ полку короля и умеръ въ Индіи.
— Такъ и есть! Онъ самый! Вѣдъ отецъ его былъ депутатомъ Лейтрима? Я зналъ ихъ обоихъ, и былъ, долдно-быть, очень хорошо знакомъ съ вашею маменькой. Если не ошибаюсь, она сестра Сэръ-Таддеуса Стандиша, депутата изъ Клера и….
— Мистеръ Груббъ, прервалъ капитанъ Думбльтонъ, слышавшій послѣднія слова, — разговоръ, кажется, опять сводите ея на ваше дѣло въ парламентѣ. Я все еще не могъ сообщить въ точности всѣхъ подробностей представителю нашего графства, такъ ужь подождите, пожалуста, пока мы вернемся на берегъ.
— Во всякомъ случаѣ мою мать звали не Стандишъ, а Биллингъ, замѣтилъ я. — Она утонула, когда остъ-индскій корабль Россшейръ сѣлъ на мель около Цейлона.
— Такъ, такъ! подхватилъ капитанъ Думбльтонъ. — Мы съ вами хорошо это помнимъ. Вы были тогда въ Галлѣ, Виндо, на Калипсо, а я въ Пенангѣ на Сиренѣ. Еще послѣ ходили странные слухи, будто матушка ваша осталась жива, и ее видѣли гдѣ-то.
— О, ради Бога! воскликнулъ я, протягивая къ нему руки: — скажите мнѣ….
Въ эту минуту внезапное движеніе куттера сбило меня съ ногъ, и не успѣвъ ни за что ухватиться, я полетѣлъ черезъ низкія перила. Мнѣ слышались смутные голоса, странный шумъ, будто жизнь изъ груди вырывалась. Я плавалъ хорошо. Оправившись отъ перваго потрясенія, я сталъ подниматься всѣми силами къ мерцавшему сверху зеленому свѣту. Но что же это падаетъ на меня, какъ стѣна, закрываетъ свѣтъ и давитъ меня внизъ подъ воду?…
— Ну, не далеко было до бѣды. Я не видалъ васъ, когда нырнулъ. Въ жизнь мою я, кажется, не радовался такъ, какъ. услышавъ крикъ съ куттера, что васъ вытащили. Бѣдный мальчикъ! Что бъ я сталъ дѣлать? Да обо мнѣ ли рѣчь? Что сталъ бы дѣлать вашъ дѣдушка, всѣ друзья ваши, еслибы вы утонули на моихъ глазахъ? Слава Богу, другъ мой, слава Богу! Я обѣщаюсь впередъ никогда не брать съ собой въ море, для удовольствія, никого: ни мущины, ни женщины, ни ребенка.
Такъ говорилъ добрый Джакъ, сидя подлѣ моей койки.
Я вынырнулъ подъ бортомъ, на другой сторонѣ куттера. Качнувшись въ мою сторону, Мерлинъ потопилъ меня, обратное движеніе снова высвободило меня, почти уже безжизненнаго. Одинъ изъ матросовъ на лодкѣ увидалъ меня во-время, и ловко зацѣпивъ крюкомъ за мою одежду, вытащилъ на поверхность. Тутъ меня ухватили, втащили на палубу, растирали и грѣли, пока я, съ ужасными мученіями, не пришелъ, наконецъ, въ сознаніе.
— Надо намъ съ вами покориться необходимости. Коммандоръ, какъ мы его называемъ, не сталъ ждать, какъ только увидалъ что вы живы, а то я отправилъ бы васъ съ нимъ на берегъ и поручилъ бы ему возвратить васъ въ руки доктора Болля. Мы теперь спускаемся внизъ по берегу и сторожимъ одного проклятаго контрабандиста. Это настоящій, какихъ уже много лѣтъ не появлялось здѣсь; подъ начальствомъ одного Дрисколля, американскаго Ирландца. Если этотъ джентльменъ попадется мнѣ на глаза, ему не легко будетъ уйти. Дѣло это не славное, Терри, но можетъ принести мнѣ пользу, а очень нужно бы мнѣ поустроить какъ-нибудь мои дѣлишки.
Вечеромъ, когда я вышелъ на палубу, солнце садилось за Ватерфордскія горы и бросало послѣдніе лучи на колыхающееся море, все еще носившее слѣды недавней тревоги. Смуглые моряки, опять въ нарядныхъ синихъ курткахъ, чуть не встрѣтили меня привѣтственнымъ крикомъ, когда кудрявая голова моя высунулась изъ каютнаго хода, а мистеръ Тиллеръ, усердно навѣщавшій меня весь день, пожаль мнѣ руку такъ, что едва не сломалъ пальцы. Настала ночь. Мерлинъ все держался около берега въ тихой водѣ, при попутномъ вѣтрѣ. Я уснулъ крѣпкимъ, невозмущаемымъ грезами сномъ.
Боже! Что это? Куттерь ударился объ утесъ! Мы погибли! Въ одно мгновеніе я выскочилъ на палубу. Съ перваго взгляда я увидѣлъ, что Мерлинъ на всѣхъ парусахъ несется въ открытомъ морѣ, далеко отъ берега. Очевидно, какой-нибудь необыкновенный случай привлекъ весь экипажъ на передъ корабля, кромѣ Тиллера и кормчаго.
Джакъ, съ зрительною трубкой въ рукѣ, стоялъ подлѣ стараго моряка, который, на колѣняхъ, приложивъ глазъ къ большому телескопу, глядѣлъ въ темноту. Всѣ остальные смотрѣли въ томъ же направленіи. На палубѣ чувствовался какой-то странный, сѣрный запахъ; два матроса устанавливали на мѣсто одно изъ боковыхъ орудій.
Мистеръ Тиллеръ потиралъ руки въ великомъ удовольствіи.
— Хорошо, однако, будетъ, если мы захватимъ его съ цѣлымъ грузомъ водки, табаку, да, пожалуй, и шелку. Я, право, начинаю думать, что вы принесли намъ счастье. Держи тверже, Перксъ, я теперь угощу его настоящимъ, чтобы показать, что мы не шутимъ.
Вслѣдъ за словами мистера Тиллера, ослѣпительный блескъ освѣтилъ на минуту палубу, и пушка отскочила, бросивъ въ темноту гнѣвное посланіе Мерлина.
— Все идетъ! крикнулъ голосъ съ реи, гдѣ стоялъ сторожевой матросъ: — и поднимаетъ задній парусъ.
— Ну, такъ надо поговорить съ нимъ серіозно. Гримотонъ, приготовь передовую пушку и пошли ядро къ самому его носу..
Послѣ долгихъ усилій, при помощи многихъ указательныхъ пальцевъ, я, наконецъ, разглядѣлъ шкуну, которая казалась мнѣ побольше Мерлина. Она шла въ одномъ направленіи съ нами, только подъ вѣтромъ.
— Я никого не вижу на палубѣ, прошепталъ Виндо, — кромѣ одного человѣка около рулеваго. Но, я думаю, тамъ довольно разныхъ бродягъ. Онъ уходитъ отъ насъ, чортъ возьми! Надо остановить его. Готово тамъ, Гримстонъ?
— Готово! Надо только немножко взять въ сторону, чтобы хорошенько щелкнуть его.
Мерлинъ слегка повернулъ; Гримстонъ еще разъ взглянулъ на цѣль; опять яркая вспышка освѣтила тревожныя лица, судно задрожало, и вмѣстѣ съ оглушительнымъ ревомъ восьмнадцати-фунтоваго орудія, въ воздухѣ пронесся свистъ ядра и замеръ въ глухомъ, далекомъ звукѣ.
— Славно, Гримстонъ, славно! Аршинъ двадцать не больше отъ носа, на второмъ рикошетѣ, крикнулъ Виндо. — Однако этотъ мошенникъ и вниманія на насъ не обращаетъ! Ну, дымъ! Посторонись тамъ! Да что же онъ дѣлаетъ?
— Поднимаетъ послѣдніе паруса и все идетъ въ томъ же направленіи.
— Мы только потеряли время съ этимъ вздоромъ. Теперь мы поподчуемъ тебя не на шутку! Бей ему въ носъ. Если полетятъ щепки, такъ самъ виноватъ.
Опять взревѣла длинная пушка. Сдержанное восклицаніе матросовъ показало мнѣ, что ядро не попало въ цѣль. Шкуна все шла впередъ и все дальше уходила отъ Мерлина, который замедлялъ свой ходъ для выстрѣловъ.
— У него, кажется, не осталось въ запасѣ ни одного паруса, сказалъ мистеръ Тиллеръ. — Не поднять ли и намъ всѣ свои? Вѣтеръ усиливается.
— Попытайся еще разъ, Гримстонъ. Я самъ наведу орудіе.
И Виндо, въ великомъ волненіи, сталъ цѣлить на невозмутимую шкуну, которая теперь была уже несомнѣнно признана за Сарру-Сейксъ изъ Бальтимора. Въ ту минуту какъ прикладывали фитиль, куттеръ вдругъ качнулся впередъ, и ядро, далеко не долетѣвъ до шкуны, ударило въ море, поднимая тучу брызгъ.
— Она все дальше уходитъ! Я готовъ потопить ее, если можно. Нагнать ее нѣтъ надежды, проговорилъ лейтенантъ Джакъ, стиснувъ зубы и прибавилъ къ рѣчи своей что-то весьма похожее на сильное ругательство. — Ну, мистеръ Гримстонъ, постарайтесь; бейте прямо!
Обмануло ли разстояніе стараго пушкаря, только ядро опять не долетѣло. Виндо снова самъ навелъ и нацѣдилъ пушку, и въ ту минуту когда Мерлинъ стоялъ тихо, крикнулъ: «пали!» и снова ядро ударило въ море между нами и шкуною и пролетѣло, отскакивая, позади кормы ея, какъ видѣлъ я въ телескопъ по всплескамъ воды.
Шкуна, приснастившись по усиливающемуся вѣтру, преспокойно опустила одинъ парусъ, какъ бы въ насмѣшку намъ. Мы, очевидно, упускали ее, тратя время на выстрѣлы. Все меньше оставалось надежды попасть въ нее, догнать ее не было уже почти никакой. Виндо прибавилъ ходу, надѣясь, что кто-нибудь изъ товарищей пересѣчетъ дорогу смѣлому контрабандисту, и что стрѣльба на морѣ привлечетъ вниманіе таможенной стражи.
— Она, кажется, идетъ къ французскому берегу, сказалъ мистеръ Тиллеръ. — Только я не понимаю, въ такомъ случаѣ, зачѣмъ она держится такъ къ западу. Вѣдь не можетъ же Дрисколлъ надѣяться выгрузить товаръ свой на берегъ, когда мы за нимъ гонимся, и всѣ посты на сторожѣ. Можетъ-быть, это лучшій ходъ его.
— Какъ бы то ни было, Тиллеръ, а намъ его не догнать, сказалъ Виндо. — Смотри какъ онъ идетъ! Молодецъ, что ни говори!
Приходилось, слѣдовательно, отказаться отъ надежды захватить «непріятеля», какъ выражался старый Тиллеръ. Но Виндо, однако, несмотря на невѣроятность успѣха, рѣшился продолжатъ погоню и, по крайней мѣрѣ, не терять шкуны изъ виду. Мнѣ все это казалось весьма забавнымъ. Я не думалъ о бѣдствіи, которое бы случилось, еслибъ одно изъ нашихъ ядеръ ударило въ это одинокое судно, дробя дерево и желѣзо, и несчастныхъ бродягъ, прижавшихся за бортами и продолжающихъ, однако, путь свой. Я не видѣлъ блѣднаго, непреклоннаго человѣка, который, стиснувъ зубы и нахмуривъ брови, поглядывалъ то на свои паруса, то на темные бока враждебнаго куттера, откуда каждая вспышка могла возвѣстить гибель ему и всѣмъ его спутникамъ.
На разсвѣтѣ я вышелъ опять посмотрѣть на Сарру-Сейксъ.
— Гдѣ она теперь, мистеръ Виндо?
Съ неподдѣльною досадой на лицѣ, лейтенантъ указалъ на бѣлое пятно, мелькавшее далеко на темномъ горизонтѣ.
— Убѣгаетъ отъ насъ во всю прыть и, что хуже всего, идетъ прямо внизъ по Каналу, какъ будто къ Бресту, а можетъ-быть, и въ Бискайскій заливъ. Она теперь удаляется отъ ирландскаго берега, и если будетъ держать это направленіе, то должна пройти недалеко отъ Ландс-Энда. Мнѣ нельзя упустить ее изъ виду. Мистеръ Дрисколлъ знаетъ свое дѣло. Если мы бросимъ его, онъ способенъ повернуть назадъ и попытаться еще разъ выгрузить свой товаръ, зная хорошо, что всѣ куттеры вышли сюда. Чортъ бы тебя взялъ, продолжалъ онъ, грозя кулакомъ, — я буду гнаться за тобой, пока ты не войдешь въ свои воды. Ну, праздники продолжатся для васъ дольше чѣмъ мы предполагали. Кажется, вѣтеръ опять поднимается; если онъ будетъ довольно силенъ, такъ мы, пожалуй, еще нагонимъ его.
Цѣлый день въ морѣ, въ центрѣ круга, на краю котораго, мелькая какъ крыло чайка, виднѣлся предметъ нашей погони! Корабли, по временамъ, появлялись и тонули опять за горизонтомъ, но всѣ глаза были обращены на одну лишь точку. Настала ночь; вѣтеръ поднимался сильнѣй и сильнѣй; Мерлинъ несся на всѣхъ парусахъ, весь его остовъ стоналъ, какъ отъ боли, и пѣна кипѣла у кормы. Джакъ Виндо, встревоженный, болѣе обыкновеннаго рѣзкій и строгій, вступилъ въ совѣщаніе со своимъ надежнымъ помощникомъ: они рѣшили продожать преслѣдованіе, чтобъ ужь не ихъ была вина, если Сарра Сейксъ уйдетъ.
— Положимъ однако, она и остановилась бы теперь: не вижу что могли бы мы съ ней сдѣлать, если только у Дрисколля есть хоть какія-нибудь бумаги. Онъ можетъ сказать, что идетъ изъ Бальтимора въ Брестъ, и что ему просто вздумалось пройти Сѣвернымъ проливомъ. Онъ способенъ на всякую штуку. Остается только предположить, что у него вовсе нѣтъ никакихъ бумагъ, которыми могъ бы очистить себя. Онъ несомнѣнно былъ за нашею чертой, когда мы увидали его, и несмотря на наши выстрѣлы, не хотѣлъ остановиться. Нѣтъ, будьте увѣрены, онъ затѣялъ какое-нибудь темное, отчаянное дѣло, что-нибудь посеріознѣе табаку и водки.
Такъ разсуждалъ Джакъ, сидя за своимъ грогомъ; по временамъ онъ поглядывалъ на барометръ, и видя, что ртуть опятъ опускается, потиралъ отъ удовольствія руки, и съ вопросительнымъ взглядомъ на мистера Тиллера, бормоталъ:
— Можетъ-быть, еще и поймаемъ его. Да будетъ вамъ извѣстно, Тиллеръ, что я не убавлю ходу, пока мачты не будутъ въ опасности.
Такъ онъ и сдѣлалъ. Ночь эта была ужасна. Волны, колышащія Мерлинъ, были крупнѣе тѣхъ, которыя прежде такъ пугали меня. По мѣрѣ того какъ вѣтеръ усиливался, надежда лейтенанта начинала оправдываться: разстояніе между нами и скутеромъ видимо уменьшалось. Къ вечеру слѣдующаго дня Сарра Сейксъ перемѣнила свое направленіе.
— Будь я проклятъ, если онъ нейдетъ назадъ въ Америку, проворчалъ старый морякъ у руля. — Мы прогуляемся по океану, молодой джентльменъ.
Пуще прежняго нахмурилось ли до лейтенанта, когда тучи, опустившись на море, стали изливать потоки дождя, и вѣтеръ, срывая пѣну съ волнъ, разносилъ ее по воздуху тонкими брызгами. Однако вечеромъ шкуна все-таки была въ виду. На разсвѣтѣ она оказалась все въ томъ же разстояніи. Матросы качали головой. Мистеръ Тиллеръ признался мнѣ, сидя со мной внизу, что онъ былъ бы радъ, еслибы мы потеряли эту шкуну изъ виду.
— Пока она будетъ идти въ этомъ направленіи, говорилъ онъ, намъ нѣтъ надежды догнать ее. Какъ только вѣтеръ утихнетъ, она совсѣмъ уйдетъ отъ насъ. Да еслибы мы и догнали ее въ такую погоду, нельзя будетъ подъѣхать къ ней въ лодкѣ, а потопить ее мистеръ Виндо, я думаю, не рѣшится.
Появленіе Виндо прервало его соображеніе.
— Тиллеръ! воскликнулъ онъ: — этотъ негодяй смѣется надъ нами, онъ поднялъ американскій флагъ въ открытомъ морѣ. Видны отсюда полосы и звѣзды. Но во что бы то ни стало, я заставлю его показать его бумаги.
— Очень хорошо. Но имѣемъ ли мы право? Намъ нельзя остановить его здѣсь силой; вѣдь мы только таможенная стража.
— Такъ, или иначе, я потребую отчета у мистера Дрисколля.
Но гнѣвъ и воля человѣка смирились предъ голосомъ бури. Вѣтеръ перешелъ въ ураганъ. Страшно бушевало взрываемое имъ море. Поминутно били волны чрезъ наше судно, словно хотѣли поглотить его. Подобравъ паруса, спустивъ верхнюю мачту, оно билось какъ утопающая птица. Наконецъ стало очевидно, что продолжать борьбу съ океаномъ было бы безуміе. Виндо приказалъ повернуть въ другую сторону. Три дня Мерлинъ качался подъ бурей, и миляхъ въ четырехъ отъ насъ, поднимаясь и опускаясь на громадныхъ волнахъ, все виднѣлся скутеръ. Все время я поневолѣ сидѣлъ въ своей каморкѣ и въ каютѣ, которая стала всѣмъ моимъ міромъ, при свѣтѣ лампы, за закрытыми ставнями. Я слышалъ плескъ воды о палубу, и тяжелые шаги, и стукъ канатовъ; лампа качалась взадъ и впередъ, стуча какъ маятникъ, вѣчно покрытая влагой, проникавшею всюду; остовъ корабля громко трещалъ, и ручейки, текущіе по стѣнамъ, доказывали, какую тяжелую борьбу выдерживалъ Мерлинъ. Находиться постоянно подъ угломъ сорока пяти градусовъ начинало представляться мнѣ нормальнымъ условіемъ морской жизни. Пища наша становилась хуже съ каждымъ днемъ, и ѣсть ее можно было лишь при уловкахъ и усиліяхъ, невообразимыхъ для непосвященнаго. Я видѣлъ что мы въ опасности, и хотя и не могъ опредѣлить въ чемъ она заключалась, видѣлъ уже изъ того, что Мерри, каютный слуга, постоянно плакалъ и пилъ огромное количество грогу. Послѣднее было довольно естественно, но первое вовсе не входило въ его привычки: не разъ случалось мнѣ слышать, какъ рѣчи свои Дану, капитанову мальчику, приправлялъ онъ такими словами, отъ которыхъ у меня волосы становились дыбомъ. Виндо сознавался, что никогда еще не видалъ въ этихъ мѣстахъ такой непогоды, и что вынести ее могло лишь такое судно, какъ наше, «да вонъ тотъ проклятый янки».
— А гдѣ онъ теперь?
— Повѣрите ли? Онъ рядомъ съ нами. Мы не теряли его изъ виду ни днемъ, ни ночью все это время. Ни души не видно на немъ, кромѣ одного человѣка на палубѣ, и стоитъ себѣ преспокойно. Нѣкоторые изъ нашихъ стариковъ просто начинаютъ бояться его и готовы счесть его за летающаго Голландца. Нѣтъ, продолжалъ онъ, — вамъ еще нельзя выходить на палубу; всѣ, кто не работаетъ, сидятъ внизу. Останьтесь здѣсь, другъ мой, и положите надежду на Того, Кто властвуетъ надъ землей и моремъ. У васъ сердце твердое, Богъ дастъ, мы еще будемъ когда-нибудь бесѣдовать о томъ какъ Джакъ Виндо зашелъ съ вами въ средину Атлантическаго океана въ безумной погонѣ за соблазномъ дьявола.
— Да обратится въ ничто соблазнъ и ухищреніе дьявола, Господи Боже, спаси насъ, произнесъ съ иканіемъ голосъ изъ чулана. Виндо, знавшій чей голосъ, стиснулъ зубы и сжалъ кулакъ.
— Вамъ достанется за это, мистеръ Мерри!
— Достанется! Развѣ уже не довольно досталось намъ? О! мистеръ Виндо! Внемлите моимъ увѣщаніямъ! Избѣгайте пьянства и дурнаго общества! Пошли намъ миръ, о Господи!
Молитва была прервана ударомъ ремня по плечу, который лейтенантъ нанесъ изо всей силы, и мистеръ Мерри, сидѣвшій на полу въ своемъ чуланѣ, ухватившись одною рукой за ножку стола, а въ другой держа стаканъ грогу, впалъ въ нервный припадокъ: молился и плакалъ, пока голосъ его, болѣе и болѣе невнятный, не перешелъ наконецъ въ храпѣніе.
Вѣтеръ стихъ подъ конецъ третьяго дня. Шкуна расправила перья. Опять началась погоня, все также безуспѣшно. Дни однообразно шли за днями: плескъ воды о бока корабля, крикъ команды, стукъ канатовъ, вой вѣтра, кругомъ бурливое море, а надъ нимъ сѣрое небо, по которому несутся тяжелыя тучи, будто гонясь, какъ и мы, за какою-то недостижимою добычей. Мнѣ пришла надежда, что, можетъ-бытъ, мы какъ-нибудь попадемъ въ Индію, ибо понятія мои о географіи были смутны, и одна постоянная мечта еще болѣе сбивала ихъ. Но надежда эта тотчасъ же была разрушена Джакомъ, которому я привыкъ уже повѣрять всѣ мои мысли. Мерлинъ быстро приблизкался къ берегамъ Новаго Свѣта.
— Мы у Ньюфаундленда, Терри, и дивимъ собою здѣшнихъ рыболововъ. Я боюсь, что не добьюсь ничего, буду осмѣянъ и, что еще хуже, получу выговоръ за то, что оставилъ свой постъ.
Кругомъ, куда ни взглянешь, суда разныхъ величинъ и видовъ стояли на якорѣ, качаясь на волнахъ. Проходя мимо одного брика, я видѣлъ, какъ съ палубы его закидывали крючки и быстро вытаскивали рыбу изъ морской глубины. Впереди насъ шкуна скользила среди роя судовъ, на которыхъ ночью огни мерцали какъ красноватыя звѣзды въ морскомъ туманѣ.
— Кончено! сказалъ мнѣ Джакъ, когда я высунулся въ одно утро изъ своей каморки узнать что новаго. — Онъ уходитъ отъ насъ. Земля въ виду.
— Какая земля?
— Да американскій берегъ, должно-быть, окрестности мыса Кодъ. Была еще надежда, что какой-нибудь изъ нашихъ крейсеровъ изъ Галифакса, завернувшій сюда взглянуть на рыбаковъ, или такъ шныряющій зачѣмъ-нибудь, поможетъ мнѣ захватить этого увертливаго мошенника. Да нѣтъ! Видно, не везетъ мнѣ. Я только ужь изъ упрямства иду впередъ. Скоро намъ придется повернуть и идти чрезъ Атлантическій океанъ назадъ, къ доктору Боллю и его питомцамъ. Будетъ вамъ о чемъ поразказать дома, Терри. Надѣюсь только, что докторъ и вашъ дѣдушка не предадутъ меня суду за то, что я васъ похитилъ.
Лейтенантъ Виндо говорилъ правду. Туча, которую видѣлъ я поутру на горизонтъ, росла, и ширилась, и очерчивалась яснѣе. Повсюду встрѣчались намъ рыбачьи лодки, береговыя суда съ бѣлоснѣжными парусами, всѣ признаки дѣятельной, процвѣтающей морской жизни. Наконецъ показались селенія, бѣлые дома и церкви на берегу.
— Шкуна поворачиваетъ! крикнулъ сторожевой матросъ. И въ самомъ дѣлѣ Сарра Сейксъ медленно обращалась къ намъ бокомъ. Вдругъ съ борта ея взлетѣлъ клубъ дыма, и когда онъ разсѣялся, мы увидѣла на ея бугшпритѣ огромное знамя съ американскими звѣздами и полосами, развѣвающееся надъ зеленымъ флагомъ. Она дѣлала знаки военному судну, стоявшему у берега, и оно тотчасъ же подняло паруса и пошло къ контрабандисту.
Джакъ и мистеръ Тиллеръ смотрѣли на все это въ зрительныя трубки, съ весьма недовольнымъ видомъ.
— Я хотѣлъ бы выразить ему мое мнѣніе, но намъ съ нимъ не сладить. Вонъ, онъ подаетъ знаки этому надутому янки, чтобъ онъ помогъ ему придраться къ намъ. Онъ способенъ еще считать себя обиженнымъ. Это можетъ взбѣсить человѣка! Задать такую сумашедшую гонку, чуть не потонуть на полпути, чтобъ быть осмѣяннымъ у береговъ Америки и навѣрное подвергнуться непріятностямъ, когда вернемся домой! Но дѣлать нечего. Повернемъ назадъ, мистеръ Тиллеръ. Я не намѣренъ дожидаться ихъ придирокъ, а пожалуй, еще чего и похуже. Нѣтъ! Нѣтъ! воскликнулъ онъ сердито, когда стали поднимать флагъ на мачтѣ: — спускайте! спускайте сейчасъ же!
Между тѣмъ военное судно и шкуна подошли другъ къ другу, поворачивая на востокъ, мы видѣли, какъ отъ послѣдней отчалила лодка и усердно стала подвигаться къ первому. У берега вѣтеръ стихъ, но въ морѣ еще дуло порядочно, и куттеръ нашъ, на лучшемъ ходу своемъ, разсѣкалъ волны съ быстротой двѣнадцати узловъ въ часъ.
— Не хлопочи понапрасну, мой другъ! Теперь наша очередь! проговорилъ Виндо, глядя въ трубку съ кормы. — Если желаешь поймать насъ, такъ пошли за нами шкуну. Какъ бы я радъ былъ, еслибы ты на это осмѣлился. Я бы, кажется, отдалъ годовое жалованье.
Дѣйствительно, военное судно, распустивъ всѣ паруса и поднявъ на мачтахъ множество значковъ, къ которымъ привлекало вниманіе частыми выстрѣлами, шло за Мерлиномъ, очевидно желая догнать его. Но это ему не удалось. Когда взошелъ мѣсяцъ, оно уже едва виднѣлось вдали, а къ утру пропало совсѣмъ.
Шестнадцать сутокъ въ морѣ! Какъ ненавистны стали мнѣ сухари, и солонина, и бобы, и черный кофе, хотя киты и разныя птицы, и даже чортова-рыба и настоящая акула могли служить нѣкоторымъ развлеченіемъ. Прошло возбужденное, напряженное состояніе. Джакъ Виндо сидѣлъ за измѣреніями, журналами и отчетами. Но отчеты эти, сколько ни писалъ онъ ихъ, никогда не приходили къ концу, постоянно начинались сызнова и всегда почти въ клочкахъ летѣли со стола.
— Я бы скорѣе написалъ депешу о генеральномъ сраженіи, стоналъ онъ. — О! какой мнѣ нагоняй будетъ! Я сидѣлъ подлѣ него и глядѣлъ на него, сожалѣя искренно, что не могу помочь ему. Библіотека куттера была невелика. Главное мѣсто въ ней занимали: Морской календарь, Правила береговой стражи, Рѣшенія адмиралтейства, Нори, Искусство мореплаванія, Собраніе торговыхъ уставовъ, Жизнь Нельсона и Британскія знаменитости. Но уже на половинѣ путешествія я прочелъ большую часть этихъ книгъ. Мнѣ иногда приходило въ голову, что докторъ Болль, можетъ-быть, недоволенъ, а дѣдушка, пожалуй, безпокоится обо мнѣ; но я никакъ не предполагалъ, чтобы наша участь могла внушать кому-нибудь серіозныя опасенія. Прошло уже около мѣсяца со времени моего отъѣзда. Тогда я не могъ вообразить себѣ, ибо самъ не испытывалъ еще, какъ безпрерывное, тщетное ожиданіе наполняетъ уныніемъ душу и убиваетъ наконецъ надежду.
— Мы всѣ такъ рады вамъ, старый товарищъ! Никто ужь не надѣялся васъ видѣть въ живыхъ! Это отлично!
И капитанъ Буддикомбъ, стоя на нашей палубѣ, пока Мерлинъ бросалъ якорь въ Ковской бухтѣ за сторожевымъ кораблемъ, все сызнова съ жаромъ пожималъ руку своему однокашнику.
— Да какъ же намъ было не считать васъ погибшими, мой милый Виндо? Сегодня 4-е мая. Васъ видѣли въ послѣдній разъ на высотѣ Балликоштона, вечеромъ 5-го апрѣля. Тутъ поднялась такая буря, какой давно ужъ не бывало у насъ. Береговые жители говорятъ, что не запомнятъ такой непогоды. Въ самомъ ея разгарѣ, поврежденный корабль, съ виду похожій на вашъ куттеръ, пошелъ ко дну близь Семи Мысовъ. На слѣдующій день другое судно, побольше, которое видѣли тамъ же, было прибито къ берегу у Горсъ-Эйланда. Его, конечно, сломали на дрова. Оно было, очевидно, американской постройки, нагружено ромомъ, водкой, табакомъ и французскимъ шелкомъ. На одной доскѣ его, выброшенной на берегъ, стояли золотыя буквы: р, а, С, е, и, к, а на обломкѣ лодки ея было написано: альтиморъ. Найденныхъ на этомъ суднѣ тѣлъ никто не призналъ, но Раттрэ говоритъ, что судя по одеждѣ и разнымъ признакамъ, это были французы и иностранцы. Мы знали, что вы гнались за Саррой Сейксь. Сопоставляя всѣ эти обстоятельства, какъ ни полагались мы на достоинство вашего куттера, однако, когда проходили дни за днями, недѣля за недѣлей, а о васъ все не было ни слуху ни духу, самые смѣлые пришли, наконецъ, къ одному заключенію. Во всѣхъ газетахъ только и рѣчи было, что о гибели куттера Мерлина, подъ начальствомъ лейтенанта Виндо, со всѣмъ экипажемъ. Мы привѣтствуемъ васъ, какъ вставшаго изъ могилы.
Джакъ Виндо слушалъ капитана, вытаращивъ глаза, потомъ положилъ себѣ на колѣни газету, которую держалъ въ рукахъ, и испустилъ продолжительный свистъ.
— р, а, — это окончаніе слова Сарра, проговорилъ онъ, — а С, е, и, к, — начало слова Сейксъ. Къ аьтиморъ, стоитъ только прибавить Б, чтобы вышло Бальтиморъ, такъ скажите же на милость, за кѣмъ же я гнался-то?
Онъ продолжалъ, словно читая бумагу:
— Скунеръ, тоннъ въ двѣсти восемдесятъ, длинный, глубоко сидящій въ водѣ, съ высокими, наклоненными мачтами, съ позолоченнымъ изображеніемъ женской головы, носъ тонкій, корма квадратная, обитъ мѣдью до оконъ. Если только это описаніе вѣрно, такъ янки, за которымъ я гнался, какъ сумашедшій, по всѣмъ примѣтамъ, долженъ быть Сарра Сейксъ, изъ Бальтимора. Дальше. Командуетъ Михаилъ Дрисколлъ, дезертиръ королевскаго флота, уроженецъ Кинселя, а теперь гражданинъ Соединенныхъ Штатовъ. Ходитъ обыкновенно по свидѣтельству изъ Бостона въ Гавръ. Ну, объ этомъ, положимъ, я ничего не знаю: бумагъ ихъ мнѣ видѣть не удалось. Гм…. Такъ вы думали, что мы погибли. Вотъ оно, — и Джакъ Виндо началъ читать газету въ томъ мѣстѣ, на которое капитанъ Буддикомбъ указывалъ пальцемъ. — «Гибель куттера ея величества Мерлина со всѣмъ экипажемъ», начало не дурно. «Къ сожалѣнію», гм.." «дальнѣйшія извѣстія»…. гм… «подтверждаютъ печальный слухъ», гм… "о совершенной гибели…. Славный корабль, " гм…. «достойный, но чрезмѣрно усердный офицеръ», что такое значитъ: чрезмѣрно усердный? «Экипажъ изъ сорока пати человѣкъ; вдовы, сироты оплакиваютъ….» гм….
Лицо его приняло грустное выраженіе, онъ продолжалъ читать про себя, всплеснулъ руками, уронилъ газету, слезы выступили на глазахъ его, онъ взглянулъ на меня, взялъ меня за руку и сказалъ:
— Терри, другъ мой, есть новости, касающіяся васъ. Пойдемте въ каюту. Буддикомбъ, вы, конечно, извините меня, если я оставлю васъ на нѣсколько минутъ. Это тотъ мальчикъ отъ Болля, о которомъ говорится въ газетѣ, котораго дѣдъ, помните, докторъ Бреди. Такъ! Такъ! Благодарю васъ. Пойдемте, Терри. У всякаго свои испытанія. Наши съ вами начались рано.
Что-то въ его словахъ и пріемахъ встревожило меня. Я спросилъ его:
— Развѣ въ газетѣ говорится что-нибудь о дѣдушкѣ? Здоровъ ли онъ?
— Здоровъ, Терри…. здоровъ. Ему лучше теперь. — Джакъ Виндо плохо умѣлъ притворяться: онъ какъ-то странно покашливалъ, и слезы крались по его щекамъ. — Не спрашивайте меня. Надо еще узнать, правда ли это. Вѣдь вотъ, были же они увѣрены, что мы всѣ пошли ко дну, тому назадъ мѣсяцъ, а мы не потеряли ни одного человѣка. Какъ бы то ни было, я возьму отпускъ, и мы отправимся сегодня же вечеромъ съ коркскою почтой.
— Но что же такое неправда-то? Если дѣдушка здоровъ, значитъ, дурнаго нѣтъ ничего. Что говорится въ газетѣ, капитанъ Джакъ?
— Я скажу вамъ, Терри. Только вы не вѣрьте ни одному слову ихъ проклятыхъ росказней.
Я встревожился пуще прежняго. Онъ продолжалъ:
— Видите ли, газеты распустили слухъ, что мы погибли. Докторъ Болль написалъ вашему дѣдушкѣ, что онъ отпустилъ васъ со мной. Дѣдушка вашъ, говорятъ, испугался, какъ и всѣ, этой глупой сказки, появившейся въ газетахъ. Вотъ, пріѣзжаетъ онъ въ Дублинъ повидаться съ докторомъ Боллемъ, а отъ него отправляется къ береговымъ постамъ и покоя себѣ не даетъ…. Да что толковать объ этомъ, другъ мой? Мы въ нѣсколькихъ часахъ отъ Дублина. Мальчикъ укладываетъ ваше платье. Я послалъ взять мѣста; завтра я возвращу васъ къ доктору Боллю и безропотно снесу заслуженное наказаніе.
— Но что же пишутъ о дѣдушкѣ? Да и зачѣмъ объ немъ пишутъ? Меня это ужасно тревожить. Скажите мнѣ! Вѣдь надо же мнѣ знать.
Джакъ Виндо поглядѣлъ мнѣ прямо въ лицо своими большими глазами и заговорилъ голосомъ, исполненнымъ нѣжности, которая хватала меня за сёрдце.
— Пишутъ, что дѣдушка вашъ, Терри, былъ очень боленъ. У насъ никого бы не заинтересовало, боленъ, или здоровъ какой-нибудь сельскій докторъ. Но здѣсь лица, принадлежащія къ такъ-называемымъ «старымъ родамъ», пользуются не малымъ значеніемъ. Цѣлые длинные столбцы посвящаютъ разсужденіямъ о вашемъ семействѣ, которыя всѣ вертятся на томъ предположеніи, что вы потонули на тринадцатомъ году возраста на злополучномъ Мерлинѣ. Поднимаютъ всѣ старыя кости генераловъ, бароновъ и графовъ Бреди и О’Бреди; и для приличнаго заключенія статьи, поражаютъ стараго джентльмена апоплексическимъ ударомъ. Будьте увѣрены, что все это вздоръ. Что бы, однако, ни случилось, Терри, помните, что я вамъ другъ. У меня мало родства и связей, никакой нѣтъ надежды, кромѣ себя самого, а вы еще мальчикъ, только вступающій въ жизнь, въ которой я, какъ видите, терплю неудачи, но что-нибудь да значитъ, даже много значитъ имѣть друга. Когда вы сдѣлаетесь львомъ и попадете какъ-нибудь въ сѣти, позовите Джака Виндо, и можете разчитывать на его зубы и на усердіе, съ какимъ готовъ онъ употреблять ихъ для васъ.
Одно изъ великихъ преимуществъ молодости, что горе ея не глубоко и не продолжительно. Оно горячо и порывисто, но солнце скоро разгоняетъ тучи. Должно-быть, о молодости сказано: «горе длится ночь, но радость приходитъ утромъ».
Пока скакали мы въ почтовой каретѣ съ Джакомъ Виндо, погруженнымъ въ соображенія и заботы, я почти вовсе забылъ свои опасенія и пришелъ къ убѣжденію, что всѣ эти дурные слухи такъ же безосновательны, какъ мои ночныя грезы.
Около девяти часовъ слѣдующаго утра, мы съ Джакомъ ѣхали въ открытой телѣгѣ къ Дублинскому предмѣстью, въ которомъ помѣщалось заведеніе доктора Болля. Джакъ Виндо былъ очень серіозенъ. Я замѣтилъ, что онъ съ кѣмъ-то говорилъ на почтовой станціи, и что лицо его вдругъ измѣнилось. Сѣвъ подлѣ меня, онъ взялъ меня за руку и сказалъ:
— Мы поспѣемъ во-время, Богъ дастъ, все еще уладится.
Когда мы подъѣхали къ старому дому, докторъ Болль встрѣтилъ насъ въ дверяхъ. Во всѣхъ окнахъ виднѣлись головы. Вѣсть о нашемъ спасеніи и пріѣздѣ уже успѣла пройти по школѣ. Въ наружности доктора было менѣе величавости и болѣе доброты чѣмъ обыкновенно. Онъ протянулъ мнѣ обѣ руки.
— Ахъ, мистеръ Виндо! Какое тяжелое было намъ время! Мы выслушаемъ немного погодя повѣсть нашего юнаго Одиссея, пусть онъ прежде повидается съ дѣдомъ своимъ.
— Дѣдушка здѣсь? воскликнулъ я. — О! гдѣ онъ? Пустите меня къ нему!
Докторъ съ Виндо переглянулись, и послѣдній шепнулъ:
— Я не сказалъ ему всего.
— Дѣло въ томъ, Бреди, началъ докторъ Болль, обращаясь ко мнѣ и стряхивая соринки табаку съ своей рубашки, — дѣло въ томъ, что вашъ почтенный дѣдушка былъ боленъ, и теперь еще боленъ такъ серіозно, что доктора предписываютъ ему полнѣйшее спокойствіе. Ничѣмъ не слѣдуетъ волновать его, и вѣсть о вашемъ пріѣздѣ надо сообщить ему весьма осторожно, понемногу, въ теченіи дня. До нѣкоторой степени онъ уже подготовленъ къ добрымъ вѣстямъ. Не безъ опасеній со стороны медиковъ, ему было сообщено, что возникаютъ сомнѣнія, точно ли потонувшее судно было Мерлинъ. Ничто не можетъ сравниться со внимательностью семейства сэръ-Ричарда. Родная дочь не могла бы лучше ухаживать за больнымъ чѣмъ миссъ Бутлеръ. Столько въ ней заботливости, столько обдуманности въ ея года! Потерпите, мой юный другъ, сегодня едва ли не кризисъ его болѣзни.
Мало-по-малу я услышалъ всю исторію. Докторъ Болль писалъ въ Лохъ-на-Каррѣ, что отпустилъ меня прокатиться по морю вдоль берега съ морскимъ офицеромъ, знавшимъ отца моего въ Индіи, и весьма опасается, не случилось ли чего, ибо прошли двѣ недѣли, а о куттерѣ нѣтъ и слуху, были страшныя бури, съ тѣхъ поръ какъ видѣли его близь Ваккловскаго мыса, и носятся слухи о кораблекрушеніи на южномъ берегу. Дѣдушка мой тотчасъ же поскакалъ въ городъ. Оттуда онъ отправился вдоль берега, отъ одного поста къ другому, освѣдомляясь и сличая разказы моряковъ и поселянъ, пока не добрался до всѣста кораблекрушенія и той точки, съ которой видѣли, какъ Мерлинъ пошелъ ко дну. Онъ слишкомъ понадѣялся на свои силы: безпрерывные переѣзды, ходьба пѣшкомъ по утесамъ чрезмѣрно изнурили его. Какъ поглядѣлъ онъ на безмолвный океанъ, подъ которымъ спитъ на вѣки его возлюбленный мальчикѣ, искра надежды угасла, и природа изнемогла. Моряки, сопровождавшіе его, отошли въ сторону, слыша его сдержанное рыданіе. Оглянувшись нѣсколько времени спустя, они не увидали его. Къ ужасу ихъ, оказалось, что онъ упалъ съ утеса и лежитъ внизу на взморьѣ безъ чувствъ, и кровь течетъ по сѣдымъ волосамъ. Четыре дня находился онъ между жизнью и смертью; но онъ былъ крѣпкаго сложенія; натура взяла свое: сломанная рука срослась, и мало-по-малу онъ опять сталъ владѣть языкомъ. Онъ желалъ только одного: чтобъ его перевезли назадъ въ Лохъ-на-Каррѣ. Слышали, какъ онъ во снѣ говорилъ о какой-то злой женщинѣ, которой не достанется ни копѣйки; метаясь въ тревожныхъ грезахъ, онъ просилъ пощады своему внуку. Его донесли въ носилкахъ до берега, и онъ хорошо перенесъ переѣздъ до Дублина, поддерживаемый желаніемъ вернуться домой. Сэръ-Ричардъ Десмондъ взялъ старика въ свой домъ въ Меріонъ-Скверѣ, на время, пока онъ не оправится на столько, чтобы продолжать путь въ Лохъ-на-Каррѣ. Какъ старикъ ни увѣрялъ всѣхъ друзей своихъ, что онъ жить не желаетъ, однако, съ другой стороны, онъ твердилъ, что не хочетъ умереть, пока не воротится въ свой домъ. За два дня до появленія Мерлина въ Ковѣ, онъ, сидя въ покойныхъ креслахъ, читалъ газету. Вдругъ онъ вскрикнулъ: «Боже мой! опять появляется!» и попытался встать. Слуга бросился къ нему, но старикъ лишился силъ и языка. Что такъ сильно потрясло его, никто не зналъ. Рука его крѣпко сжимала газету, и всѣ старанія взять ее долго были тщетны.
Вотъ что услышалъ я съ грустію. Внутренно я обвинялъ себя во всѣхъ страданіяхъ, которыя онъ перенесъ.
Я тотчасъ же отправился въ Меріонъ-Скверъ съ Джакомъ Виндо, который заѣхалъ опять проститься со мной.
— Тутъ, говорилъ онъ, какъ я и ожидалъ, поднялась возня страшная. По всей вѣроятности, старые колпаки отставятъ меня отъ должности. Что жъ? бѣда не большая! Я и самъ вступилъ въ таможенную службу лишь отъ нечего дѣлать, за неимѣніемъ лучшаго. Я поселюсь гдѣ-нибудь подлѣ васъ, Терри, когда старикъ оправится, а вы пріѣдете домой на вакацію; гдѣ-нибудь неподалеку отъ рѣчки съ форелями и въ виду моря. А пока, пишите мнѣ аккуратно, и я буду увѣдомлять васъ, какъ идутъ мои дѣла. Вѣдь мы останемся друзьями, Терри, хоть я и причинилъ вамъ много горя, не такъ ли?
Въ отвѣтъ я молча пожалъ ему руку.
Мы только что повернули въ Скверъ, близь угла котораго находился домъ сэръ-Ричарда, какъ увидѣли Мориса Прендергаста, сходящаго съ его крыльца При первой встрѣчѣ нашей онъ обнялъ меня, и потомъ, сидя со мной въ моей комнатѣ, выслушалъ всѣ мои приключенія, но ни слова не сказалъ о томъ, что бываетъ у сэръ-Ричарда. Теперь онъ покраснѣлъ, смутился и потупилъ глаза, когда я воскликнулъ:
— Такъ вы навѣщаете дѣдушку! Вы очень добры, Морисъ! Надѣюсь, что вѣсти добрыя?
— Я зашелъ къ сэръ-Ричарду по дѣлу, отвѣчалъ онъ. — То-есть, мнѣ нужно было видѣть его, или миссъ Десмондъ, по одному порученію, которое дала мнѣ сестра…. попроситъ объ одной школѣ. Я не засталъ ихъ. Они оба уѣхали изъ города сегодня утромъ, и миссъ Бутлеръ тоже уѣхала. Доктору Бреди лучше, но онъ все еще очень боленъ.
— Останьтесь, мы пойдемъ домой вмѣстѣ.
— Нѣтъ, благодарю васъ. Мнѣ еще нужно зайти въ одно мѣсто, а докторъ отпустилъ меня только на два часа.
И онъ ушелъ скорыми шагами, засунувъ руки въ карманы, въ которыхъ, вѣроятно, ничего кромѣ рукъ и не было, и наклонивъ голову, по своему обыкновенію. Джакъ Виндо поглядывалъ ему вслѣдъ, шагая взадъ и впередъ, пока я освѣдомлялся. Викентій, старый привратникъ, хоть рѣдко бывалъ въ замкѣ, однако зналъ меня хорошо. Отворивъ намъ дверь, онъ вернулся, покачиваясь, къ камину, въ которомъ, несмотря на прекрасную майскую погоду, разведенъ былъ огонь, и постукивая по углямъ, началъ разказывать, пришепетывая:
— Видите ли, мистеръ Бреди, сэръ-Филиппъ говоритъ: «состояніе опасное, однако немного лучше, такъ онъ и сказалъ, Сэръ-Генри утверждалъ, что онъ очень поправился, то же говорилъ и Гревсъ. И долго разсуждали они, ученымъ манеромъ, тутъ на лѣстницѣ. Но по-моему сэръ-Филиппъ одинъ смыслитъ больше ихъ всѣхъ. Словомъ, у насъ въ домѣ точь-въ-точь какъ у мистрисъ Стефенсъ: то и дѣло ходятъ доктора въ черномъ платьѣ съ большими золотыми цѣпочками, въ блестящихъ сапогахъ безъ скрипу. Да пусть ихъ ходятъ, лишь бы только поправили добраго старичка.
— А сэръ-Ричардъ съ семействомъ уѣхалъ, Викентій?
— Да, нежданно, негаданно, какъ всегда они уѣзжаютъ. Еще вчера вечеромъ мусью Питти ни слова не слыхалъ объ отъѣздѣ. А сегодня сэръ-Ричардъ поднимаетъ его на зарѣ и приказываетъ укладывать вещи; впрочемъ, что жалѣть этого хвасгуна-Француза. Мамзель, говорятъ, собирается отойти. Здоровье ея будто бы не выноситъ этихъ безпрерывныхъ переѣздовъ. Бѣдной миссъ Десмондъ и молодой хозяйкѣ пришлось похлопотать. Онѣ оставили при больномъ экономку, мистрисъ Випль. Она и сейчасъ у него въ комнатѣ.
— Такъ скажите, что я зайду опять вечеромъ. Докторъ Болль будетъ пускать меня, когда я захочу.
— Слышалъ я, они говорили, что вы остановитесь здѣсь у насъ, какъ только дѣдушка вашъ станетъ оправляться. Имъ это миссъ Мери втолковала. Да сэръ-Ричардъ такъ спѣшно уѣхалъ, что не успѣлъ ничѣмъ распорядиться.
Идя домой съ Джакомъ Виндо, безпокоившимся, повидимому, не менѣе меня о человѣкѣ, котораго никогда не видалъ, я сообщилъ ему всѣ подробности о семействѣ Десмондовъ.
— А кто былъ этотъ юноша, Терри, съ которымъ вы встрѣтились на крыльцѣ? спросилъ онъ.
— Школьный товарищъ, Морисъ Прендергастъ. Сынъ одного деревенскаго сосѣда.
— Не знаю почему, только онъ мнѣ что-то не нравится, Терри. Не люблю я въ молодомъ человѣкѣ такой задумчивости и осмотрительности. Онъ красивъ собой. Но есть что-то недоброе въ этихъ глубокихъ, черныхъ глазахъ и тонкихъ губахъ. Я сужу о людяхъ не лучше всякаго другаго, рано начавшаго жить своими силами, но мнѣ кажется, что его физіономія какъ будто грозитъ какою-то опасностью. Пора мнѣ, однако, проститься съ вами. Наша поѣздка, начавшаяся такъ скромно, сдѣлалась важнымъ событіемъ; надѣюсь, что она не будетъ имѣть послѣдствій, которыя могли бы заставить васъ пожалѣть о томъ, что познакомились со мной на рыбной ловлѣ. Скажу напослѣдокъ, что я всегда буду интересоваться вашимъ будущимъ, и надѣюсь, что вы составите себѣ имя. Не обращайте вниманія, продолжалъ онъ, помолчавъ минуту, — на то, что я сказалъ о вашемъ товарищѣ Прендергастѣ. Очень можетъ быть, я и ошибся. Еще успѣете сдѣлаться подозрительнымъ и недовѣрчивымъ.
Онъ еще разъ пожалъ мнѣ руку и пошелъ, но тотчасъ же вернулся напомнить мнѣ убѣдительно, чтобъ я писалъ ему, не стѣсняясь почтовою платой, и сообщалъ бы вѣсти о здоровьи доктора Бреди.
— Я пришлю вамъ мой адресъ, какъ только узнаю куда меня дѣнутъ. Прощайте, Теренсъ. Дай вамъ Богъ счастья! Помните, что Джакъ Виндо будетъ вамъ всегда, если не сильнымъ, то вѣрнымъ другомъ.
Онъ пошелъ отъ меня легкимъ, упругимъ шагомъ и скрылся за угломъ.
Нѣсколько дней произвели большую перемѣну въ моихъ мысляхъ. Пришла забота. Теперь была дѣйствительная причина къ безпокойству, вовсе не похожему, какъ я сознавалъ, на мечтательную тревогу, такъ долго владѣвшую моимъ умомъ. Добрый старикъ, который такъ любилъ меня, который выходилъ меня съ такою нѣжностью…. можетъ-быть, никогда уже я не увижу его. Я не спрашивалъ что будетъ со мною; но мысль, что я, хоть и невинно, былъ причиной его болѣзни, вызывала во мнѣ неотступныя угрызенія совѣсти. Я начиналъ чувствовать бремя, отъ котораго даже молодость не избавлена. Утромъ и вечеромъ я аккуратно ходилъ справляться о больномъ въ теченіи не помню сколькихъ дней. Я слышалъ отзывы докторовъ или отъ Викентія, или отъ самой мистрисъ Випль, которой шелковое платье, бѣлый чепецъ и воротничокъ были столько же жестки и угловаты, сколько сама она была кругла и мягка. Дѣдушка медленно, очень медленно выходилъ изъ забытья, столь близкаго къ смерти, сознаніе возвращалось, и, по мнѣнію мистрисъ Випль, онъ скоро бы оправился, еслибы только умъ его былъ спокоенъ. Но онъ вѣчно тревожился о какихъ-то людяхъ, которыхъ мистрисъ Випль считала порожденіями его фантазіи. Ему казалось, что какая-то женщина приходитъ смущать его, отнимать у него сына, или внука, разрушить весь Лохъ-на-Каррѣ. Точно какая-то вѣдьма. Тогда онъ, бѣдный, начиналъ такъ бредить и метаться, что ему опять становилось хуже.
Однажды Викентій отворилъ мнѣ дверь съ веселымъ видомъ, который приготовилъ меня къ добрымъ вѣстямъ.
— Сэръ-Филиппъ и всѣ они согласились, что вашему дѣдушкѣ сегодня гораздо лучше. Онъ даже хотѣлъ встать и ѣхать въ деревню съ вечернею почтой. Сэръ-Филиппъ говоритъ, что посмотритъ сегодня вечеромъ, нужно ли продолжать ему прежнее лѣкарство. Капли такія даютъ. А лучше-то ему стало все оттого, что начинаетъ думать, не уцѣлѣли ли вы какъ-нибудь. Его понемногу приготовляютъ къ вѣсти, что вы живы и здоровы. Да, право, я думаю, еслибы показать васъ ему сію же минуту, онъ бы совсѣмъ оправился. Вѣдь, что вы здоровы и живы, въ этомъ, какъ увидишь васъ, нельзя сомнѣваться.
Первая комната больнаго, какую доводится видѣть, оставляетъ въ памяти глубокое впечатлѣніе. Стклянки на каминѣ, пузырьки и бутылки на столѣ, полусвѣтъ, осторожныя движенія, сдержанные звуки, нарушающіе по временамъ тишину. Я словно теперь вижу дѣдушку, какъ увидѣлъ его въ растворенную дверь, сидящимъ въ покойныхъ креслахъ, въ знакомомъ мнѣ халатѣ синяго бархата съ потускнѣвшимъ поясомъ изъ серебряной тесьмы. Сѣдые волосы выпадали изъ-подъ маленькой шапочки, одна нога лежала на подушкѣ, лицо было худо и воспалено, взглядъ тревоженъ и жаденъ.
— Такъ говорили, что онъ сегодня же пріѣдетъ сюда, мой милый мальчикъ? Благодареніе Богу за такую великую милость!
Онъ замолчалъ, сложилъ исхудалыя руки и поднялъ глаза къ небу.
— Да, докторъ, говорили, это вѣрно. И сэръ-Филиппъ еще прибавилъ; „если молодой джентльменъ пріѣдетъ сегодня же вечеромъ, такъ впустите его пожелать доброй ночи. Но только скажите моему старому другу, говорилъ сэръ-Филиппъ, что я очень разсержусь, если онъ будетъ его удерживать. Это было бы вредно для нихъ обоихъ.“
— Когда же ждутъ его? Если онъ выѣхалъ днемъ, такъ долженъ бы, кажется, уже быть здѣсь. — Онъ взглянулъ на старые золотые часы, лежавшіе на столѣ подлѣ него. — О, я тотчасъ же оправлюсь, какъ только увижу его!
Я слышалъ его тревожные разспросы, видѣлъ его лицо, между чѣмъ какъ мистрисъ Випль, обращаясь къ двери, будто прислушиваясь, удерживала меня знакомъ, выражавшимъ необходимость осторожности.
Вскорѣ затѣмъ я сидѣлъ у его ногъ, и онъ обнималъ руками мою голову, лежавшую у него на колѣнахъ. Увы! Одна изъ рукъ его была согнута и холодна и едва способна двигаться. Лицо его перекосилось на одну сторону, углы рта опустились внизъ, говорилъ онъ съ трудомъ. Но для меня довольно было сидѣть подлѣ него, видѣть его, отвѣчать на пожатіе его руки, слушать прерывистыя слова, въ которыхъ высказывалъ онъ всю свою нѣжность.
Лѣтняя вакація была такъ близка, когда, по рѣшенію докторовъ, дѣдушка мой оказался въ силахъ ѣхать въ Лохъ-на-Каррѣ, что предложили отправить меня съ нимъ. Случалось ли когда-нибудь, чтобы школьникъ изъявилъ несогласіе на продленіе праздниковъ дольше положеннаго времени?
— Докторъ Болль не видитъ никакой причины не отпустить его, говорилъ сэръ-Филиппъ, — а вамъ онъ, кажется, приноситъ больше пользы чѣмъ всѣ мы.
Каждый день я посѣщалъ знакомую комнату. Наконецъ старикъ на столько оправился, что могъ сойти внизъ при нѣкоторой помощи, а потомъ сталъ выходить и на скверъ погулять, опираясь на мою руку, слабымъ, медленнымъ шагомъ. Въ немъ произошла большая перемѣна. Мы сдѣлались больше чѣмъ друзьями. Со времени моего злополучнаго мореплаванія, онъ начиналъ тревожиться, какъ только не видѣлъ меня подлѣ себя; а если я опаздывалъ нѣсколькими минутами, онъ, по выраженію мистрисъ Випль, совершенно изъ себя выходилъ. Лучше всего было намъ, когда онъ сидѣлъ въ своихъ покойныхъ креслахъ, а я, на скамейкѣ у ногъ его, читалъ ему какую-нибудь книгу, сознавая, что глаза его обращены на меня, и чувствуя на плечѣ своемъ его руку.
День возвращенія нашего въ Лохъ-на-Каррѣ также памятенъ мнѣ. Мы поѣхали изъ Дублина съ почтой. На послѣдней станціи почталіонъ, выводя лошадей, снялъ шапку передъ дѣдушкой и воскликнулъ:
— Дай Богъ здоровья вашей чести и молодому джентльмену. Всѣ ждутъ васъ въ городѣ. Богу извѣстно, какъ плохо приходилось безъ васъ бѣднымъ.
Когда мы остановились у Десмондовой гостиницы, предъ ней на улицѣ толпились и старые и малые; ректоръ, священникъ и викаріи вышли привѣтствовать доктора и подняли радостный крикъ, увидѣвъ въ каретѣ лицо его. Но когда онъ вышелъ и пошелъ, хромая, сквозь толпу къ лохъ-на-каррскому экипажу, водворилась тишина, прерываемая лишь пощелкиваніемъ языкомъ и короткими вздохами, которыми Ирландцы обыкновенно выражаютъ удивленіе и жалость. Дѣйствительно, онъ очень измѣнился. Ослабѣвшіе нервы его не вынесли этихъ изъявленій сочувствія и уваженіл: пока сосѣди и знакомые пожимали ему руку, я почувствовалъ, что другая, больная рука его дрожала, и слезы потекли по его лицу.
— Благодарю васъ, юноши и дѣвицы, и васъ, добрые друзья мои. Видите, я привезъ его съ собой. Можетъ-быть, мы еще опять повеселимся въ Лохъ-на-Каррѣ, когда я немного окрѣпну.
Среди привѣтствій и благословеній народа, старая кобыла, возбужденная къ необычайной живости ударами кнута, которые старый Данъ наносилъ ей безсознательно въ своемъ волненіи, побѣжала по большой улицѣ. Вскорѣ затѣмъ Данъ торжественно пронесся мимо свиней и ребятъ и подъѣхалъ къ двери стараго дома, гдѣ собралась вся прислуга встрѣчать хозяина.
Я не могъ отдѣлаться отъ угрызеній совѣсти, будто я всему причиной, и они еще усилились отъ нѣмыхъ упрековъ, которые, какъ мнѣ представлялось, читалъ я на лицахъ нашихъ сосѣдей.
Нѣкоторое время казалось, что докторъ оправится, но силы, какъ будто возвращавшіяся, пропали снова, и онъ остался хворымъ старикомъ, не жалующимся на свое состояніе. Лицо его приняло прежній видъ, онъ могъ ходить и владѣть рукой, но походка его была слаба и медленна, и въ наружности замѣчалась какая-то неопредѣленная, грустная задумчивость. Иногда, по полученіи почты, онъ казался болѣе обыкновеннаго унылымъ, сидѣлъ въ своей комнатѣ, рылся въ бумагахъ и что-то писалъ. Странные посѣтители являлись въ домъ, видѣлись съ нимъ наединѣ, и уходили. Повѣренный нашего семейства, мистеръ Бетсъ, жилъ у насъ по нѣскольку дней и имѣлъ продолжительныя свиданія съ кильмойльскимъ адвокатомъ. Въ воздухѣ носилось что-то таинственное, что-то недоброе, давившее всѣхъ насъ. Часто я улавливалъ взглядъ дѣдушки, остановившійся на мнѣ съ такою заботой, съ такимъ состраданіемъ, что на меня находилъ страхъ, словно грозило мнѣ какое-то несчастіе, тѣмъ болѣе ужасное, что я и не догадывался въ чемъ могло оно состоять. Я уходилъ тайкомъ въ свою комнатку, и спрашивалъ себя что все это значитъ, и глядѣлъ на копію съ портрета матери, висѣвшую у меня въ изголовьи, а потомъ, подъ вліяніемъ господствовавшаго во мнѣ чувства, пробирался внизъ, въ большую, пустую комнату, и смотрѣлъ на первоначальный портретъ той, которую, никогда не видавъ, я такъ сильно любилъ.
Разъ, въ лѣтній вечеръ, дѣдушка сидѣлъ послѣ обѣда съ мистеромъ Бетсь. Я вернулся съ прогулки по берегу рѣки и проходилъ чрезъ переднюю, какъ вдругъ услышалъ голосъ Бетса.
— Я на вашемъ мѣстѣ все сказалъ бы ему. Онъ въ такихъ лѣтахъ, что можетъ выслушать правду. Позовите его и скажите. Если хотите, я выйду и оставлю васъ однихъ.
Я стоялъ у дверей, сердце мое билось сильно, губы раскрылись, грудь колыхалась.
Послышался голосъ дѣдушки, встревоженный и тихій.
— Да, Бетсъ. Ему слѣдуетъ узнать все, пока я еще живъ. Но зачѣмъ же такъ скоро? Зачѣмъ такъ рано омрачать жизнь его? Бѣдный мальчикъ! Довольно у него горя впереди!
Я вошелъ въ комнату и сказалъ такъ спокойно, какъ только могъ:
— Право, дѣдушка, мнѣ легче было бы выслушать что хотите чѣмъ видѣть васъ больнымъ и испытывать какой-то неопредѣленный страхъ, какъ теперь. Испытайте меня, вы увидите, какъ я все перенесу. Я крѣпокъ и здоровъ. Если есть что-нибудь такое, что нужно мнѣ знать, такъ лучше скажите мнѣ прямо, теперь же.
Лицо дѣдушки приняло озадаченное, нерѣшительное выраженіе. Мистеръ Бетсъ сидѣлъ, держа въ рукахъ стаканъ и глядя на заходящее солнце сквозь красное вино, наполнявшее его до половины.
— Конечно такъ, старый другъ мой, сказалъ онъ. — Теренсу четырнадцатый годъ на исходѣ; онъ великъ и крѣпокъ для своихъ лѣтъ. Рано или поздно все выйдетъ наружу, а мальчикъ уже подозрѣваетъ что что-то не ладно.
— Ну, вздохнулъ старикъ, — пойди въ кабинетъ, Терри и принеси сюда мою шкатулку.
Въ одну минуту старая, обитая мѣдью шкатулка, розоваго дерева, надъ которою онъ такъ часто и подолгу сиживалъ, очутилась предъ нимъ. Дѣдушка выбралъ ключъ изъ связки, висѣвшей у него на черной лентѣ, отперъ шкатулку, поднялъ крышку, и подавивъ пружину, открывавшую секретное отдѣленіе, вынулъ пачку писемъ. Дрожащею рукой и странно хмурясь, взялъ онъ изъ этой пачки пакетъ, завернутый въ клеенку, и сталъ его осматривать, словно хотѣлъ удостовѣриться, не ошибся ли. въ этомъ пакетѣ были два письма, пожелтѣвшія отъ времени, на которыхъ еще виднѣлись остатки чернаго сургуча! Я тотчасъ же почувствовалъ, что въ этихъ письмахъ заключается разгадка тайны, такъ долго тревожившей меня. Онъ подалъ мнѣ одно изъ нихъ.
— Прежде чѣмъ ты прочтешь это письмо, я долженъ сказать тебѣ нѣсколько словъ. Нѣтъ, Бетсъ, останьтесь, пожалуста. Вы знаете все, а этому бѣдному мальчику понадобится вашъ совѣтъ, когда меня не станетъ. Я серіозно желаю, чтобы вы остались здѣсь. Возьми это письмо, Терри, и попробуй разобрать почеркъ, которымъ написанъ адресъ.
Я взялъ письмо, на немъ снаружи было написано четкимъ, прямымъ почеркомъ: „Доктору Бреди, Бредистоунъ Гоусъ, Лохъ-на-Каррѣ, Ирландія.“ Внизу въ углу: „М. Б.“ А сверху: „Для подачи Могуномъ по пріѣздѣ.“ Я прочелъ этотъ адресъ, и дѣдушка продолжалъ:
— Письмо это отъ твоей матери, дитя мое, отъ вдовы моего сына, а твоего несчастнаго отца. Ты слышалъ, какъ онъ умеръ въ Индіи, когда ты былъ еще младенцемъ. Ты слышалъ также, что мать твоя утонула на берегу Цейлона когда корабль, на которомъ она ѣхала въ Европу по смерти мужа, ударился объ утесы. Я вернусь немного назадъ. Отецъ твой былъ мой единственный сынъ. Я надѣялся, что онъ современемъ поселится на мое мѣсто здѣсь, въ этомъ старомъ домѣ, женится на дѣвушкѣ изъ своего народа и отойдетъ къ покою на рукахъ своихъ дѣтей, когда мои кости давно уже будутъ лежать въ землѣ съ останками нашего несчастнаго рода. А вотъ я сижу здѣсь, больной, разбитый, одинокій старикъ, ни отъ кого мнѣ нѣтъ утѣшенія, кромѣ тебя, и всѣ мои надежды погребены въ его далекой могилѣ. Послѣ обычной службы дома, онъ отправился съ полкомъ своимъ въ Индію за отличіе на войнѣ, которую мы тамъ вели, получилъ чинъ капитана и шелъ такъ хорошо, что я началъ думать — помните, Бетсъ, — не придетъ ли и для насъ лучшее время, и принялся за работу, чтобъ очистить для него Лохъ-на-Каррѣ отъ долговъ, лежавшихъ на немъ. Объ этомъ нечего еще говорить съ тобой, Терри. Со всѣхъ сторонъ я слышалъ хорошіе отзывы о моемъ сынѣ: какой онъ храбрый, добрый, простодушный и благородный. Всѣ говорили о немъ съ похвалой, и сердце мое исполнено было благодарности ко Всевышнему, который далъ мнѣ его. Каждое письмо, получаемое мной, отправлялось въ замокъ, и глаза Мери Десмондъ сіяли, читая писанныя имъ строки; каждой газетѣ, гдѣ упоминалось его имя, каждому отзыву, который я слышалъ о немъ, искренно радовались въ замкѣ. Хотя Десмонды теперь люди знатные въ сравненіи съ нами, однако было извѣстно, что съ ихъ стороны не будетъ препятствія къ браку его съ милою дѣвушкой, которую, какъ всѣ мы думали, онъ любилъ столько же, сколько и она его. Отецъ ея слышатъ не хотѣлъ о помолвкѣ и не позволялъ имъ писать другъ другу; однако онъ изъявилъ свое согласіе на этотъ бракъ. Сынъ его, занимающій важную гражданскую должность въ Индіи, писалъ домой, что нѣтъ на свѣтѣ человѣка лучше Джака Бреди, и что онъ будетъ отъ души радъ, если сестра выйдетъ за него замужъ. Слово не было еще дано ни съ той, ни съ другой стороны; но мы всѣ считали это дѣло рѣшенымъ. Гдѣ могъ онъ найти такую добрую, такую прекрасную дѣвушку, такъ пригодную для него во всѣхъ отношеніяхъ, какъ миссъ Десмондъ, которая сидѣла съ отцомъ въ скучномъ старомъ домѣ, вмѣсто того чтобы веселиться, выѣзжать на балы и вечера, искать общества, которому она была бы украшеніемъ, и все изъ любви къ нему? Я тогда былъ совершенно счастливъ. Даже докучливость Дика Бутлера, и открыто высказываемое имъ намѣреніе жениться на своей кузинѣ Мери, и безумныя пари, и выходки его, ни на минуту меня не заботили. О! какъ считалъ я дни до его возвращенія! Однажды, года за два до твоего рожденія, Терри, пришло ко мнѣ письмо, писанное его знакомымъ почеркомъ. Въ немъ были вѣсти, которыя удивили и огорчили меня. Ни слова не слыхали мы до тѣхъ поръ о томъ, что отецъ твой собирался жениться, а вдругъ самъ онъ пишетъ, что встрѣтилъ недавно одну дѣвушку на балу въ Каунпорѣ, и что они теперь отправляются въ горы провести тамъ медовый мѣсяцъ; что словами нельзя описать ея красоты, что она прелестнѣйшее существо во всей Индіи, а его считаютъ счастливѣйшимъ изъ людей, что у ней, правда, нѣтъ состоянія, но что отецъ ея старый, заслуженный офицеръ. Затѣмъ началось описаніе всѣхъ прелестей этой шестнадцатилѣтней дѣвочки, которой, какъ онъ увѣрялъ, всякій далъ бы двадцать лѣтъ, такъ какъ она родилась и выросла въ Индіи. Объявленіе въ газетѣ подтвердило ужасную новость. Я не рѣшался подходить къ замку: мысль о встрѣчѣ съ Мери Десмондъ была мнѣ невыносима. Но бѣдная дѣвушка знала не хуже меня когда письма изъ Индіи получались въ селеніи, и въ тотъ же вечеръ, пока я раздумывалъ какъ сообщить ей это извѣстіе, послышались у подъѣзда колеса ея коляски. Не успѣлъ я уйти, какъ она уже стояла предо мной съ улыбкой и краской на честномъ лицѣ, отражавшемъ всѣ движенія души, въ которой не было тѣни притворства и хитрости. Зоркій взглядъ ея тотчасъ же замѣтилъ мое смущеніе. Прижавъ одну руку къ сердцу, а другою обнимая меня, она склонила голову ко мнѣ на плечо и прошептала: „Боленъ онъ? Скажите мнѣ, не то я умру.“ — Не стану пересказывать нашего разговора. Отъ нея нельзя было отдѣлаться. Меня такъ испугало ея возрастающее волненіе, необыкновенное въ характерѣ, отъ природы спокойномъ, что я понемногу разказалъ ей все. Она выслушала, прильнувъ головой ко мнѣ на грудь и обнимая меня руками, не проронивъ ни одного слова. Все время слышался лишь мой голосъ, да біеніе ея бѣднаго сердца. Когда я кончилъ, она попросила меня показать ей письмо. Я далъ ей его. Она взяла и отошла къ окну, потому что уже смеркалось. Въ концѣ несчастный сынъ мой писалъ: „Сообщите миссъ Десмондъ о моемъ счастьи и скажите ей, что я искренно порадуюсь, когда какой-нибудь счастливецъ завладѣетъ ея прекрасною рукой, хотя и не думаю, чтобы могъ найтись человѣкъ, достойный ея. Я всегда буду питать сердечную привязанность и уваженіе къ подругѣ моего дѣтства, которой надѣюсь когда-нибудь представить мою милую Мери.“ Я видѣлъ, что она глубоко взволнована. Письмо выпало изъ рукъ ея на полъ. Отворотившись, она протянула мнѣ руку, сказала: „Дорогой докторъ, ужъ поздно, мнѣ пора домой; прощайте!“ и вышла въ переднюю. Вслѣдъ за тѣмъ я услышалъ тяжелое паденіе. Бѣдная дѣвушка упала въ обморокъ. Но зачѣмъ останавливаюсь я на этомъ? Она теперь въ ликѣ ангеловъ небесныхъ, далеко отъ всѣхъ заботъ и волненій. Дикъ Бутлеръ былъ ей хорошимъ мужемъ, на сколько могъ, но когда она умерла послѣ рожденія маленькой Мери, — мы съ вами, Бетсъ, знаемъ, какъ онъ опрометью бросился въ омутъ. Скоро начали доходить до меня извѣстія изъ Индіи, которыя мнѣ вовсе не нравились. Прежде отецъ твой никогда почти не бралъ у меня денегъ; теперь начали являться требованія, оправдываемыя расходами на обзаведеніе и хозяйство. Приходится, говорилъ онъ, держать домъ, жена привыкла къ жизни роскошной и т. под. Писали въ газетахъ о его великолѣпныхъ праздникахъ, о балахъ и вечерахъ, которые давала жена его, о ея брилліантахъ, лошадяхъ и серебрѣ. Все это отзывалось на бѣдномъ Лохъ-на-Каррѣ. Счеты росли, являлись все чаще, такъ что наконецъ, о Господи! я сталъ бояться почты. Въ письмахъ его произошла перемѣна, которая мнѣ не правилась. Онъ писалъ то легкомысленно безпечно, то уныло. Мало-по-малу онъ начиналъ сознаваться, что въ солнцѣ его есть пятна, что жена его дѣйствительно неблагоразумна и расточительна и слишкомъ любитъ увеселенія. „Но вѣдь она ребенокъ“, говорилъ онъ. Еслибъ я могъ отвезти ее въ Англію, я бы завтра же отдалъ ее въ школу. Но теперь она въ такомъ положеніи, что я безпокоюсь за нее и ни въ чемъ не могу ей перечить. Дѣвушки, воспитанныя въ Индіи, обыкновенно бываютъ избалованы туземными няньками. Такой замѣчательной красавицѣ, какъ Мери, очень естественно доставляетъ удовольствіе чтобы за ней ухаживали, а это иногда можетъ нагнать хандру на такого ревнивца и гордеца, какъ я.» Я вижу, ты блѣднѣешь, Терри. Но если я началъ, такъ скажу тебѣ все, какъ есть. Бетсъ, дайте ему стаканъ вина; это подкрѣпитъ его и дастъ силы дослушать мой разказъ. "Наконецъ, переписка наша сдѣлалась не такою, какая должна быть между сыномъ и отцомъ. Всѣ надежды и планы мои на будущее, при которыхъ я, разумѣется, лишь его имѣлъ въ виду, рушились; я былъ принужденъ написать ему, что не имѣю средствъ удовлетворять его требованіямъ, что могу дать ему 300 фунтовъ въ годъ да деньги, накопившіяся въ его малолѣтство, если пожелаеть ихъ, но что затѣмъ ничего не останется на улучшенія въ хозяйствѣ и весьма немного мнѣ самому.
— Это такъ дѣйствительно, прервалъ мистеръ Бетсъ, — да капитанъ и самъ не могъ не знать этого.
— Ахъ, Бетсъ, не будемъ къ нему слишкомъ строги. Вспомните, съ кѣмъ имѣлъ онъ дѣло, и какъ она вполнѣ завладѣла имъ. Признаюсь, когда онъ въ одномъ письмѣ спросилъ меня, не могу ли я прислать ему разомъ окладъ его за десять лѣтъ, послѣ того какъ я уже переплатилъ за него безъ малаго 4.000 фунтовъ, я потерялъ терпѣніе. Я отказалъ ему наотрѣзъ. Послѣдовало нѣсколько укоризненныхъ писемъ, въ нѣкоторыхъ изъ нихъ и смысла не было, затѣмъ молчаніе, которое разрѣшилось слезами при вѣсти о его смерти.
Старикъ замолчалъ на минуту, и потомъ продолжалъ:
— Ты только-что родился тогда. Въ то время письма изъ Индіи шли сюда по нѣскольку мѣсяцевъ. Когда я узналъ о твоемъ рожденіи, сердце мое смягчилось: добрый другъ мой Бетсъ досталъ нѣсколько денегъ, и я послалъ ихъ твоему отцу. Но онѣ опоздали и пропали даромъ, какъ уже столько пропадало прежде. Единственнымъ утѣшеніемъ было мнѣ, что за нѣсколько дней до извѣстія о его смерти я получилъ отъ него нѣсколько строкъ, въ которыхъ онъ просилъ у меня прощенія. Я и не думалъ тогда, что эти строки писалъ онъ со смертнаго одра своего. Онъ говорилъ, что желалъ бы вернуться домой, но что его едва ли выпустятъ изъ Индіи, что здоровье его нѣсколько разстроилось. «Если меня не станетъ, продолжалъ онъ, вы, я знаю, не оставите вдовы моей и бѣднаго мальчика. Мери нуженъ человѣкъ съ очень энергическимъ характеромъ, чтобы могъ сладить съ ней. Она не можетъ понять, что не всѣ мы такъ богаты, какъ нѣкоторые изъ здѣшнихъ набобовъ, или какъ думаютъ здѣсь о нѣкоторыхъ молодыхъ офицерахъ, губящихъ себя въ нѣсколько лѣтъ. Ей полезно будетъ посмотрѣть, какъ порядочныя женщины въ Англіи воспитываютъ своихъ дѣтей.» Ахъ! другъ мой, это грустная исторія и все грустнѣе становится.
Онъ опять остановился и взглянулъ на мистера Бетса, который сидѣлъ молча въ густѣвшемъ лѣтнемъ сумракѣ, облокотившись на столъ.
— Ты понимаешь, Терри, я ничего не зналъ о твоей матери, исключая того, что можно было видѣть изъ портрета, который онъ прислалъ къ намъ вмѣстѣ съ своимъ. Достаточно было взглянуть на этотъ портретъ, чтобы понять, какъ подобное лицо могло заставить бѣднаго сына моего все забыть. Затѣмъ пришло извѣстіе о его смерти.
Опять замолкъ дѣдушка; слезы текли по исхудалой щекѣ его. Нѣкоторое время длилось молчаніе. Онъ снова заговорилъ:
— Агентъ твоего отца написалъ мнѣ, что онъ взялъ мѣста на кораблѣ для твоей матери, съ ребенкомъ ея и прислугой, и выдалъ ассигновку на меня въ 300 фунтовъ на уплату расходовъ переѣзда. Что имущество, какое оказалось у отца твоего, будетъ продано, но что у него много долговъ, на покрытіе которыхъ потребуется значительная сумма, о чемъ всѣ подробности будутъ мнѣ сообщены въ свое время. Нечего смущать тебя этими подробностями: и безъ того уже тяжело. Богу извѣстно, какъ считалъ я дни до пріѣзда твоей матери съ ея ребенкомъ; съ тѣхъ поръ прошло теперь ужь двѣнадцать лѣтъ. Наконецъ ты пріѣхать, но безъ матери.
— Да, я знаю, что она утонула, моя милая, несчастная мать! прервалъ я.
— Терри, не огорчай меня. Мнѣ и безъ того тяжело. Бетсъ, какъ мнѣ продолжать? Ну, дѣлать нечего. Возьми это письмо, Терри, прочти его, и да утѣшитъ тебя Богъ.
Старикъ закрылъ лицо руками, облокотившись на столъ.
Письмо, какъ я уже сказалъ, пожелтѣло отъ времени, чернила поблѣднѣли; но почеркъ былъ такъ четокъ и рѣзокъ, что подойдя къ окну, я могъ прочесть его безъ труда. Вотъ что я прочелъ:
"Любезный свекоръ, вы были уже приготовлены къ вѣсти о смерти бѣднаго Джака и о томъ, что я, по его желанію, пріѣзжаю съ ребенкомъ моимъ къ вамъ на житье. Съ тѣхъ поръ какъ сѣла на корабль, я чувствовала себя очень дурно, но теперь мнѣ лучше. У насъ на кораблѣ очень хорошее общество. Джакъ оставилъ меня въ очень плохомъ положеніи, и я была принуждена занять Богъ знаетъ сколько рупій. Но не въ этомъ дѣло. Я теперь думаю о томъ, что мнѣ вовсе не слѣдовало уѣзжать изъ Индіи. Вы понимаете, что бракъ мой былъ для меня весьма невыгоденъ. Я могла сдѣлать самую блестящую партію. Но я такъ любила вашего сына, что забыла все остальное, и будучи молода и неопытна, никакъ не думала, что онъ рѣшился бы сдѣлать мнѣ предложеніе, не имѣя средствъ жить какъ слѣдуетъ. Оказалось потомъ, что онъ совсѣмъ бѣденъ. О! вы не можете себѣ представить какъ я страдала. А въ послѣднее время, какъ началъ онъ слишкомъ много пить водки, я была самая несчастная женщина: я боялась заговорить съ мущиной, чтобъ онъ не подрался съ нимъ. Видите, я говорю вамъ все прямо, хотя знаю, какія сердитыя письма вы писали ему, когда онъ просилъ у васъ денегъ, которыя дѣйствительно были нужны. Сынъ мой, Теренсъ, очень хорошенькій мальчикъ, но у него несносный характеръ. Какъ я ни часто сѣку его, онъ все капризнѣй становится; я ужь держусь отъ него подальше, чтобы не раздражаться самой. Такъ я хотѣла сказать вамъ, дорогой докторъ Бреди, — я увѣрена, что ни Англія, ни Ирландія не понравятся мнѣ. Здоровье мое теперь уже страдаетъ. Я ужасно нѣжна и чувствительна. Такъ почему бы вамъ не назначить мнѣ, ну хоть рупій 600 въ мѣсяцъ, не взять моего сына и не воспитать его, пока онъ подростетъ? Я бы поселилась гдѣ-нибудь въ Индіи. У меня множество друзей. Капитанъ Фрезеръ, который ѣдетъ въ Мадрасъ, предлагаетъ познакомить меня съ нѣкоторыми очень милыми людьми въ Гейдерабадѣ. Я думаю сойти съ корабля въ Галлѣ, на Цейлонѣ, гдѣ мы остановимся, и послать къ вамъ моего маленькаго Терри съ его прислугой. А вы мнѣ потомъ напишете свое мнѣніе. Я странное существо и поставила бы домъ вашъ вверхъ дномъ. Однако, если вы хотите чтобъ я пріѣхала къ вамъ на время, я, конечно, пріѣду. Да, можетъ-быть, и нужно будетъ, чтобы подписать нѣкоторыя бумаги и опредѣлить мой годовой доходъ. Говорятъ, у васъ есть ходатаи по дѣламъ, которые могутъ сдѣлать условія, которыя я предлагаю, обязательными для васъ, хотя капитанъ Фрезеръ увѣряетъ, что самое лучшее — сразу внести всю сумму въ банкъ. Мнѣ черезъ два мѣсяца будетъ восьмнадцать лѣтъ. Любая страховая контора, говорилъ онъ, разчитаетъ, какую сумму составятъ 700 фунтовъ дохода въ эти года. Во всякомъ случаѣ, я думаю, мнѣ лучше потерять деньги за переѣздъ и высадиться въ Галлѣ, или Мадрасѣ, пока не получу вѣстей отъ васъ. Адресъ мой будетъ: Кольвилю и Арбутноту, въ Мадрасѣ, такъ какъ я не хочу, чтобы мужнинъ агентъ Макнейтъ продолжалъ заниматься моими дѣлами. Онъ человѣкъ очень скучный. Извините, что рука моя такъ дрожитъ: корабль иногда качаетъ довольно сильно. Мнѣ бы хотѣлось, кажется, чтобы Терри поступилъ въ военную службу, когда подростетъ. Его знатные родственники заграницей выдвинули бы его.
"Надѣясь, что еще буду когда-нибудь имѣть удовольствіе васъ видѣть, прошу васъ считать меня
«Р. S. Джакь постоянно обѣщалъ мнѣ придворную парюру изъ брилліантовъ и жемчугу, которая принадлежала его матушкѣ и теперь у васъ. Если отправите посылку на имя Арбутнота и Кольвиля, въ Мадрасѣ, чрезъ ихъ агентовъ, того же имени, въ Лондонѣ, то она дойдетъ до меня въ цѣлости. Съ этою же почтой вы получите много векселей и счетовъ, которыхъ мой бѣдный мужъ не могъ уплатить. Мнѣ придется также, если останусь въ Галлѣ или Мадрасѣ, написать на васъ ордеръ въ нѣсколько тысячъ рупій, для мелкихъ расходовъ. Могунъ везетъ кое-что для васъ и мою любимую обезьяну. Пожалуста, не давайте Терри забывать, что онъ джентльменъ. Тамъ у васъ, въ Ирландіи, говорятъ, странный народъ. Бѣдный Джакъ составлялъ исключеніе, но и у него были свои недостатки.»
Я прочелъ письмо это съ напряженнымъ вниманіемъ, не замѣчая, какъ посвистывалъ Бетсъ, и какъ дѣдушка барабанилъ пальцами по столу. Кончивъ, я поднялъ глаза и сказалъ.
— Бѣдная маменька утонула послѣ этого письма. Видите, дѣдушка, какъ она меня любила. Обо мнѣ, да о папенькѣ ея послѣднее слово.
Дѣдушка поднялъ голову и уставился на меня съ страннымъ выраженіемъ. Потомъ взглянулъ черезъ столъ на Бетса, а тотъ налилъ себѣ стаканъ вина и сказалъ только:
— Добрый мальчикъ, добрый мальчикъ! Почему же ему и не говорить такъ?
Дѣдушка протянулъ руку, взялъ у меня письмо и вложилъ его опять въ пакетъ. Выбравъ другое изъ лежавшихъ предъ нимъ, онъ сказалъ все съ тѣмъ же страннымъ выраженіемъ на лицѣ:
— Ну, прочти теперь вотъ это, Терри.
На немъ было написано:
"Любезнѣйшій свекоръ, съ тѣхъ поръ какъ писала вамъ, я все обдумала и рѣшилась не ѣхать въ Европу. Я увѣрена, что вы одобрите это рѣшеніе и примете предлагаемыя мной мѣры для обезпеченія вдовы вашего несчастнаго сына. Здѣсь я могу жить, какъ привыкла, на такія деньги, которыя, какъ говоритъ капитанъ Фрезеръ, въ Европѣ едва доставили бы мнѣ средства существованія. Мальчику я не нужна. Когда онъ подростетъ, онъ, конечно, пріѣдетъ сюда. Еслибы вы доставили ему мѣсто въ Джаковомъ полку, я могла бы присмотрѣть за нимъ. Такъ какъ у насъ на кораблѣ много дамъ, я не скажу никому, что высаживаюсь на берегъ сегодня вечеромъ. Онъ завистливыя старухи, сплетницы страшныя. Я сыграю съ ними забавную штуку. Есть здѣсь одна жена сержанта, мы уговорились, что она перейдетъ въ мою каюту и займетъ мое мѣсто, когда я уѣду. Меня на палубѣ видѣли всего раза два; съ этими людьми все можно сдѣлать деньгами. Ни слова не будетъ сказано. Не скрою отъ васъ, что капитанъ Фрезеръ намѣренъ, спустя извѣстное время, жениться на мнѣ, если только вы исполните мои предложенія, въ чемъ я не сомнѣваюсь. Это для меня самый лучшій исходъ. Онъ уже давалъ мнѣ взаймы деньги, въ которыхъ я нуждалась. Въ предупрежденіе разныхъ толковъ между сплетницами, завидующими моей красотѣ, капитанъ Фрезеръ поѣдетъ дальше до Галли и будетъ посѣщать мистрисъ Линнетъ, жену сержанта, точно такъ же, какъ посѣщалъ меня. Но онъ долженъ вернуться въ Мадрасъ какъ можно скорѣе. Если мнѣ тамъ будетъ не совсѣмъ удобно, я отправлюсь въ Гейдерабадъ, гдѣ у него замужняя сестра. Жаль мнѣ только разстаться съ сыномъ и не видѣть васъ. Но когда-нибудь мы встрѣтимся всѣ трое. Корабль на высотѣ Мадраса. Надо готовиться къ моей продѣлкѣ. Вся прислуга очень рада; я всѣхъ ихъ перевезу на берегъ въ лодкахъ. Только Митумъ и Могунъ поѣдутъ съ Терри. Могунъ останется у васъ ходить за нимъ. Высылайте деньги разомъ, или сколько можете. Цѣлую васъ тысячу разъ.
«Р. S. Жду съ нетерпѣніемъ вѣсти отъ васъ. Напишите мнѣ непремѣнно, благополучно ли Терри доѣдетъ. Брилліанты и жемчугъ я могу носить въ траурѣ, такъ не замедлите высылкой ихъ.»
Я взвѣшивалъ всѣ слова, но понять ихъ не было возможности. Тысячи мыслей кружились у меня въ головѣ. Глаза мои не могли оторваться отъ письма, и какъ-то невольно возникалъ предо мной образъ пустой, корыстолюбивой женщины, готовой бросить сына и собирающейся, когда мужъ не остылъ еще въ могилѣ, выйти замужъ за другаго. Это ли мать, которую я чтилъ какъ святую — я не могъ остановиться на этой мысли. Въ комнатѣ была тишина; два старика сидѣли въ тѣни за столомъ, а я стоялъ у окна, стараясь уловить послѣдніе лучи свѣта.
— Дѣдушка, такъ гдѣ же утонула маменька? Что все это значитъ? Я сто разъ разсматривалъ карту, и ничего не понимаю. Кораблекрушеніе произошло послѣ этого письма, не такъ ли?
Дѣдушка всталъ, подошелъ ко мнѣ, положилъ мнѣ руку на плечо и сказалъ тихимъ голосомъ:
— Я хотѣлъ скрыть отъ тебя истину, которая извѣстна здѣсь весьма немногимъ. Неудивительно, что ты не въ силахъ понять это темное дѣло. Мать твоя, мой милый, говорю съ сожалѣніемъ, не стоила отца твоего, и не стоитъ любви твоей. Не вздрагивай, не отворачивайся отъ истины. Говорятъ, она отъ природы очень умна, но въ этихъ письмахъ столько же глупости, сколько бездушія. Она погубила отца твоего, а вмѣстѣ съ нимъ погубила и меня, и тебя, мой бѣдный мальчикъ. Развѣ ты не видишь, что не мать твою унесли волны съ палубы Россшейра?
— О! Такъ гдѣ же мать моя? воскликнулъ я. — Что съ нею сталось? Зачѣмъ не пріѣхала она къ намъ.
— Слезы твои огорчаютъ меня, Терри. Зачѣмъ постоянно думать о женщинѣ, которая никогда не думала о тебѣ, не обнаружила искры привязанности? Мать твоя уѣхала изъ Калькутты съ твердымъ намѣреніемъ бросить тебя навсегда. Она бѣжала отъ кредиторовъ и бѣжала, кажется, — ты понимаешь какъ тяжело мнѣ это говорить, — къ человѣку, съ которымъ была въ связи еще при жизни отца твоего. Ей удалось выйти на берегъ въ Мадрасѣ незамѣченною. Она могла, говорятъ, выдать себя за туземку гдѣ угодно и умѣла переряжаться необыкновенно искусно. Она вообще имѣла большой сценическій талантъ, и на домашнихъ театрахъ производила поразительное впечатлѣніе. Какъ бы то ни было, она высадилась въ Мадрасѣ, а потомъ поднялась та буря, которая бросила корабль на утесы и чуть не разбила его. Бѣдная женщина, занявшая ея мѣсто, погибла съ другими, выбѣжавъ изъ каюты. На кораблѣ была большая суматоха, когда онъ пришелъ, чуть не тонущій, въ Галльскую пристань, пассажиры сошли съ него, и никто не заинтересовался судьбой бѣдной жены сержанта, между тѣмъ какъ всѣ говорили о трагической смерти твоей матери. Я счелъ за лучшее не опровергать этихъ слуховъ. Дивны пути Провидѣнія. Не могу не видѣть вознагражденія за все наше горе въ томъ, что ты такъ рано избавился отъ вліянія такой женщины. Не удерживай слезъ своихъ. Знаю, какъ жестоко разказъ мой порвалъ нѣжныя струны твоего сердца, какъ горячо любилъ ты эту несчастную женщину. Но теперь ты перестанешь думать и горевать о ней, ты долженъ изгнать изъ ума своего мысль о такой матери или вспоминать о ней лишь какъ о погибшей въ морѣ стыда. Тысячу разъ лучше было бы для нея и для тебя, и для всѣхъ насъ, еслибъ она въ самомъ дѣлѣ нашла могилу подъ водой, а не уцѣлѣла на позоръ и преступленія. Это слова сильныя, сынъ мой. Но они далеко еще не выражають, какъ виновата она предо мной и моими, предъ именемъ, которое носила. Повторяю, Терри, выбрось ее изъ ума своего. Довольно бѣдъ надѣлала она нашему дому. Теперь она какъ будто исчезла, или погрузилась въ бездну, гдѣ лучше не слѣдить за ней.
— Такъ она жива? спросилъ я. Слово мать какъ-то ужь не выговаривалось. Холодно и тяжело было у меня на сердцѣ — Она живетъ гдѣ-нибудь на свѣтѣ? Вы не можете не сказать мнѣ. Гдѣ, о! гдѣ же она?
— По послѣднимъ извѣстіямъ, какія я получилъ объ этой женщинѣ, она живетъ при дворѣ одного изъ туземныхъ индѣйскихъ князей, по-прежнему прекрасна и по-прежнему предается интригамъ и кознямъ. Несчастное созданіе! Богъ знаетъ чрезъ какія приключенія прошла она; ее прослѣдили подъ многоразличными именами, но въ письмахъ ко мнѣ она упорно называетъ себя нашимъ именемъ.
— Но если она вышла за капитана Фрезера, почему же она не носитъ его имени?
— Ахъ! Терри, не допытывайся слишкомъ, ради собственнаго спокойствія. Капитанъ Фрезеръ былъ бѣденъ и развратенъ. У него были хорошія связи. Онъ былъ въ родствѣ съ Десмондами и съ нѣкоторыми изъ важныхъ шотландскихъ семействъ, управляющихъ Индіей. Видя, что я не соглашаюсь на требованіе моей невѣстки, онъ разсудилъ, вѣроятно, что безполезно и опасно жениться на такой вздорной женщинѣ. Какъ бы то ни было, онъ женился на очень простой, кроткой, но, говорятъ, очень милой дѣвушкѣ, пріѣхавшей въ Индію къ отцу, который занималъ тамъ важное мѣсто по гражданской службѣ и имѣлъ большое состояніе.
— Кстати, я слышалъ, что мистеръ Десмондъ взялъ ихъ дочь къ себѣ, прервалъ Бетсъ. — Гдѣ теперь полковникъ Фрезеръ?
— Гдѣ-то въ Деканѣ. Когда Малькольмъ умеръ, всѣ его деньги достались женѣ Фрезера, а послѣ ея смерти оказалось, что Фрезеръ не можетъ тронуть ни одной копѣйки изъ этихъ денегъ, потому что всѣ онѣ закрѣплены весьма строго за дочерью, или отказаны дальнимъ родственникамъ, да еще значительная сумма другу Малькольма, Десмонду.
— У миссъ Фрезеръ будетъ хорошее состояніе, докторъ, замѣтилъ мистеръ Бетсъ. — Еслибы не Мери Бутлеръ, Десмондъ принялъ бы ее вмѣсто дочери. Если сэръ-Ричардъ не женится, здѣшнія имѣнія съ Кильмойлемъ могутъ достаться ей, а не Мери. А тогда, докторъ, кто знаетъ? Можетъ-быть, Терри полюбится ей, и земля вернется къ старымъ владѣльцамъ.
— Прекрасный воздушный замокъ, Бетсъ. Вы годны болѣе въ поэты чѣмъ въ адвокаты. Меня слишкомъ тяготить печальная дѣйствительность; я потерялъ уже способность предаваться отраднымъ мечтамъ о будущемъ.
— О, еслибы вы знали, какъ мрачно представляется и мнѣ моя будущность! проговорилъ я, рыдая. — Но скажу вамъ одно, дѣдушка, я не буду покоенъ, пока не увижу ея лицомъ къ лицу и не потребую у нея объясненія всего что случилось.
— Ты хочешь видѣть ее! воскликнулъ старикъ почти сердито. — Видѣть ее послѣ всего что ты слышалъ! Да еслибъ я не считалъ это лишнимъ, я бы взялъ съ тебя обѣщаніе, въ случаѣ если судьба сведетъ тебя когда-нибудь съ этою женщиной, избѣгать ея, какъ духа зла!
— Она мнѣ мать! прервалъ я.
— Но я говорю тебѣ, Теренсъ, что она безсовѣстна и опасна. Знаешь ли ты, что какъ ни далеко она отъ насъ, она цѣлые годы не переставала преслѣдовать тебя разными умыслами: по крайней мѣрѣ, я такъ думалъ. Въ сущности, цѣлью ея было пугать меня, чтобы выманить у меня денегъ. Она объявляла, что пріѣдетъ сюда и вытребуетъ своего сына, что у ней есть свидѣтели, которые докажутъ несправедливость всѣхъ дошедшихъ до меня слуховъ, что мужъ послѣднею волей и послѣдними словами ей поручилъ сына. Она взводила на покойника всевозможныя обвиненія и готова была очернить память его предъ судомъ. Могунъ былъ ея шпіономъ въ моемъ домѣ и сообщалъ ей подробные отчеты о всемъ что здѣсь дѣлалось, пока я не отослалъ его. Я знаю навѣрное, продолжалъ онъ сердито, что нѣкоторыя изъ значительныхъ обязательствъ, уплаченныхъ мною, были фальшивыя, ибо она, между прочимъ, обладаетъ искусствомъ поддѣлывать чью-угодно подпись, такъ что лишь внимательнымъ изслѣдованіемъ можно открыть подлогъ. Теренсъ! воскликнулъ онъ съ жаромъ: — если ты будешь говорить съ ней, въ случаѣ что вы когда-нибудь встрѣтитесь, ты нарушишь мою послѣднюю волю и опозоришь память своего отца!
Слуга, вошедшій со свѣчками, заставилъ меня сдержать порывъ негодованія, вызванный во мнѣ этими послѣдними словами. Я рыдалъ молча. Мы сидѣли за столомъ. Чрезъ нѣсколько минутъ дѣдушка опять заговорилъ:
— Ты знаешь самъ, что я не посовѣтовалъ бы тебѣ того, что неприлично сыну. Когда подростешь и будешь въ состояніи понять ясно какъ она вела себя, ты убѣдишься, что совѣтъ мой справедливъ. Но едва ли ты когда-нибудь увидишься съ нею. Всю жизнь, однако, тебѣ придется нести послѣдствія ея поступковъ. Всѣ усилія мои очистить мое бѣдное имѣніе для сына, а потомъ для тебя, пропали даромъ; мы больше прежняго въ долгу. Она, между прочимъ, постоянно угрожала взять тебя отъ меня и принимала даже мѣры, заставлявшія меня вѣрить этой угрозѣ. Помните, Бетсь, какъ я писалъ вамъ о двухъ неизвѣстныхъ, остановившихся въ Десмондовой гостиницѣ и наводившихъ такъ много справокъ о Терри, которые пріѣхали изъ Гальве и туда же потомъ уѣхали?
— Помню, докторъ. Но я вамъ тогда же говорилъ, что это лишь попытка выманить у васъ еще денегъ. Имъ не такъ-то легко было бы увезти Терри; да и за жизнь ихъ я не сталъ бы отвѣчать, еслибы вы подняли на нихъ околотокъ. Вѣдь вы стали бы защищаться, Терри, если не кулаками, такъ голосомъ?
— Можетъ-быть, вы правы, Бетсъ. Но, признаюсь, я боюсь этой женщины, съ которою такъ долго втайнѣ боролся. Она способна была нанести ему вредъ, чтобъ отомстить мнѣ. Я и въ школу отправилъ его изъ этихъ опасеній, зная, что тамъ онъ будетъ не такъ доступенъ и постоянно окруженъ мальчиками. Ахъ, Бетсъ! Сердце мое замерло, когда я получилъ письмо доктора Болля, извѣщавшее объ этой ужасной поѣздкѣ моремъ. Я и теперь неспокоенъ, какъ только онъ не на глазахъ у меня. Я мучусь какими-то неопредѣленными, нервными опасеніями. Только и прошу я у Бога — продлить мнѣ жизни, пока онъ будетъ въ состояніи самъ защищать себя.
— Да этого ужъ, кажется, не долго ждать, докторъ. А теперь я прощусь съ вами. Вы, очевидно, поступили какъ слѣдовало. Держите, что слышали, про себя, мой юный другъ; не зачѣмъ разказывать это всѣмъ и каждому. Впрочемъ, я думаю, что многіе не совсѣмъ-то вѣрятъ исторіи о Россшейрѣ; въ Индіи во всякомъ случаѣ извѣстна значительная часть истины. Но кому до этого дѣло? Мальчикъ въ этомъ не виноватъ, и вещи такого рода скоро забываются. Доброй ночи! Завтра мы еще поразсмотримъ эти серіозныя дѣла и увидимъ что можно сдѣлать. Мнѣ надо ѣхать завтра съ вечернею почтой въ Дублинъ, но надѣюсь, что мы найдемъ средства уладить все это для васъ, мой добрый, старый другъ.
Когда мистеръ Бетсъ ушелъ, дѣдушка оставался минуту погруженный въ раздумье, а потомъ подозвалъ меня къ себѣ.
— Видишь, Терри, въ этой шкатулкѣ всѣ письма, касающіяся до тебя, твоего отца и той, о которой мы сейчасъ говорили; словомъ, все, что относится къ твоей печальной исторіи, къ вымысламъ и подлогамъ, посредствомъ которыхъ эта женщина выжимала у меня деньги. Всѣ эти бумаги лежатъ въ этомъ потаенномъ ящикѣ: вотъ какъ онъ запирается. Положи сюда палецъ и подави, видишь — онъ отворяется. Вотъ здѣсь документы относящіеся до имѣнія. Остальные у Бетса. Вотъ другой ключъ. Возьми и береги его. Не выпускай его никогда изъ рукъ. Когда подростешь, можешь разсмотрѣть эти бумаги и обдумать все по-своему. А теперь отнеси шкатулку въ кабинетъ и позвони, чтобы собралась прислуга. Сегодня тебѣ придется прочесть молитвы, я усталъ и хочу лечь. Потомъ приди проститься со мной, какъ всегда.
Было десять часовъ; колокольчикъ зазвонилъ къ молитвѣ. Только двое изъ прислуги были протестанты, но дряхлая старуха, давно уже неспособная ни на какую работу, проводившая дни у печки въ кухнѣ, а ночи въ домѣ садовника, по имени Бидди Далли, имѣла привычку приходить съ ними въ гостиную, чтобы постонать вволю, взглянуть на «молодаго хозяина», какъ называла она дѣдушку, и дать ему торжественный отчетъ о состояніи ея ревматизма. Этимъ Бидди еще не довольствовалась: она подстерегала доктора повсюду, и никакія угрозы не могли укротить смѣлости, съ которою она сообщала послѣднія извѣстія о состояніи своего здоровья при всякихъ обстоятельствахъ и во всякое время. Даже вмѣшательство священника, вызванное просьбой дѣдушки, не могло удержать ее отъ посѣщенія домашнихъ молитвъ для протестантовъ, какъ она выражалась.
— Не молитвы ихъ слушать, — Пресвятая Богородица, помилуй насъ, — говорила она, — хожу я туда. Но если я мучусь болѣзнью, которую нажила въ службѣ этому семейству, такъ можетъ, по крайней мѣрѣ, молодой хозяинъ прописать мнѣ, старухѣ, какое-нибудь лѣкарство. Я всегда беру съ собой святой водицы, чтобъ оберечься отъ дьявола, и читаю Отче нашъ и Аве, какъ отхожу ко сну, право такъ, ваше священство.
Увидавъ, что я сижу съ молитвенникомъ, а дѣдушка ушелъ, она выразила свое неудовольствіе весьма внятно: «ни какъ не могу я поймать молодаго хозяина, ворчала она съ разными вздохами, — а мнѣ хуже прежняго, и лѣкарство мое все вышло. Отъ молитвъ вашихъ немного будетъ мнѣ пользы!» И уплелась изъ комнаты.
Я прочелъ вечернюю службу моей маленькой паствѣ, потомъ взялъ свѣчу, и пока слуги запирали двери и окна, пошелъ въ ту комнату гдѣ висѣлъ портретъ, на который до сихъ поръ глядѣлъ я съ такою невыразимою любовью. Въ комнатѣ было темно; поднявъ свѣчу надъ головой, я освѣтилъ лицо, тогда какъ большая часть картины едва виднѣлась. Какъ мило, какъ невинно, какъ чисто всегда казалось мнѣ прежде это лицо! Но теперь глаза, въ холодной мечтательности своей, свѣтились какъ будто такимъ же блескомъ, какъ глаза тигра, съ которымъ она играла; въ губахъ было что-то горькое и жестокое; самая поза, одежда, вся роскошная обстановка принадлежала, казалось мнѣ, тщеславной, расточительной женщинѣ, бездушной какъ стѣна, на которой висѣлъ портретъ ея. Въ упорной, томной улыбкѣ этихъ глазъ было что-то манящее, одуряющее; я опустилъ, содрогнувшись, свѣчу и пошелъ на верхъ, въ спальню дѣдушки. Онъ лежалъ въ постели, повидимому, читая при свѣтѣ лампы; занавѣсы были опущены со стороны двери, такъ что онъ не видалъ меня и не слыхалъ моихъ шаговъ. Большая Библія была развернута предъ нимъ, но я замѣтилъ, что глаза его были полузакрыты, словно въ раздумьи, и губы шевелились, будто онъ говорилъ самъ съ собой. Наконецъ онъ открылъ глаза, и увидавъ меня, сказалъ съ своею обычною улыбкой:
— А, это ты, Терри, пришелъ проститься со мной. Пора, не то потеряешь лучшій сонъ. Ну, какъ же ты исполнилъ свою должность? жаль что ты не прописалъ чего-нибудь старой Бидди за меня. Представь, она вползла сюда! только я пригрозилъ ей ящикомъ отъ часовъ, а то бы несносная старуха начала причитывать, какъ всегда.
— Бидди приходила въ гостиную, но исчезла, какъ увидѣла что васъ нѣтъ, и мнѣ показалось, что она сошла по лѣстницѣ въ кухню.
— Надо однако образумить ее, если только возможно. Знаешь ли, Терри, что меня здѣсь наяву преслѣдовали самыя странныя грезы. Разговоръ объ одномъ предметѣ наполнилъ, какъ видно, бѣдный старый мозгъ мой разными бреднями. Когда я прогналъ Бидди, на ея мѣсто явились другія.
— Другія? Что вы хотите сказать, дѣдушка?
— Да я самъ хорошенько не знаю. Я былъ въ полудремотѣ. Мнѣ показалось, что занавѣсъ раскрывается, и лицо, похожее на то, — знаешь, внизу, — глядитъ сюда на меня. Конечно, когда я приподнялся, оно пропало. Видѣніе это было непріятное, ибо посѣтительница глядѣла вовсе не любезно. Все это, Терри, означаетъ возбужденіе нервной системы и весьма разстроенное пищевареніе. Достань-ка мнѣ мою аптеку и дай одно изъ моихъ знаменитыхъ успокоительныхъ.
Я шелъ къ бюро, въ которомъ стоялъ ящикъ съ лѣкарствами, какъ вдругъ вниманіе мое было привлечено восклицаніемъ дѣдушки и сдержаннымъ крикомъ его:
— Терри! гляди! гляди! вотъ оно опять!
Когда я обернулся къ постели, занавѣсъ закрывался, словно кто-то сзади только что пустилъ его. Но я успѣлъ увидать что-то въ родѣ лица и двѣ руки протянутыя надъ постелью. Не сомнѣваясь что это Бидди, которая въ послѣднее время сдѣлалась особенно докучна и смотрѣла на болѣзнь «хозяина» какъ на личную обиду ей, я схватилъ свѣчу и бросился за занавѣсъ. Въ комнатѣ никого не было. Дверь была немного растворена; я вышелъ на площадку лѣстницы, поглядѣлъ чрезъ перила, никого не было видно. Голосъ дѣдушки отозвалъ меня назадъ.
— Ну, что? Поймалъ ты виновную? спросилъ онъ. — Потряси ее хорошенько и вели запереть ее въ ея комнатѣ на нынѣшнюю ночь.
— Бидди здѣсь нѣтъ. Я нигдѣ не видалъ ея.
— Но вѣдь ты видѣлъ старуху, не правда ли?
— Я видѣлъ что-то, дѣйствительно. Словно кто-нибудь сзади раздвинулъ занавѣсъ и тотчасъ же пустилъ. Должно-быть, это Бидди.
Дѣдушка казался слегка встревоженнымъ.
— Пойди внизъ, сказалъ онъ, — посмотри, всѣ ли люди легли. Вели кухаркѣ поглядѣть, въ своей ли комнатѣ Бидди.
Я сдѣлалъ, какъ приказывалъ дѣдушка, и чрезъ нѣсколько минутъ вернулся съ блѣднымъ лицомъ объявить, что старая Бидди, говорятъ, уже цѣлый часъ спитъ крѣпкимъ сномъ въ постели, и никто изъ прислуги не ходилъ наверхъ.
— Въ такомъ случаѣ, Терри, сказалъ дѣдушка со слабою улыбкой, остается только предположить, что мы съ тобой видѣли Бенши. Есть, говорятъ, такая особа, которая настолько внимательна къ нашей отрасли семейства Бреди, что является, когда кто-нибудь близокъ къ смерти. Какъ бы то ни было, я приму успокоительное, а ты, мой милый мальчикъ, забудешь, надѣюсь, всѣ тревоги и заботы въ спокойномъ снѣ подъ защитой Того, Кто оградитъ тебя отъ всякой опасности, пока будешь искать у Него помощи.
Я досталъ ящикъ съ лѣкарствами изъ бюро и шелъ съ нимъ назадъ, къ ночному столику; дѣдушка повернулся на другой бокъ; лампа бросала свѣтъ свой прямо на тяжелыя складки сѣраго занавѣса, висѣвшаго между мной и дверью; я точно также владѣлъ своими чувствами, какъ въ эту минуту, когда, среди бѣлаго дня, съ перомъ въ рукахъ, въ полномъ сознаніи, пересказываю что случилось.
Занавѣсъ слегка распахнулся, двѣ бѣлыя, худыя руки, сжатыя вмѣстѣ, протянулись надъ постелью; я увидѣлъ блѣдное лидо со свѣтлыми, или сѣдыми волосами до плечъ, склонившееся надъ старикомъ, будто устремивъ на него глаза. Руки разнялись трижды и трижды сжались опять, медленнымъ, вѣющимъ движеніемъ, будто въ печали и горѣ; затѣмъ видѣніе исчезло. Дѣдушка не промолвилъ ни слова. Я стоялъ какъ вкопаный. Явленіе это было такъ мгновенно, что едва я успѣлъ испустить сдержанный крикъ ужаса, какъ оно уже исчезло. Крикъ мой привлекъ вниманіе дѣдушки, лежавшаго съ закрытыми глазами; онъ обернулся и спросилъ:
— Что съ тобой, Терри?
Съ такимъ присутствіемъ духа, какого я и не ожидалъ отъ себя, я отвѣчалъ: «ничего, дѣдушка; я чуть не уронилъ ящикъ.» И дѣйствительно, руки мои тряслись какъ въ лихорадкѣ.
Поставивъ ящикъ на столъ, я побѣжалъ къ двери со свѣчкой, поглядѣлъ опять чрезъ перила, въ переднюю, въ корридоръ, заглянулъ за большіе часы, осмотрѣлъ всѣ двери и вернулся, когда еще занавѣсъ не пересталъ колебаться.
Видѣніе не явилось никому кромѣ меня; если дѣдушка замѣтилъ его, такъ держалъ про себя, онъ только сказалъ очень спокойно:
— Пора тебѣ, однако, идти спать. Ну, посмотримъ, что сдѣлаетъ мое успокоительное. Въ головѣ у меня бродятъ странныя бредни; мнѣ не даетъ покоя это несносная старуха Бидди; она, какъ видно, натравила на меня одну изъ вѣдьмъ, своихъ родственницъ.
Я поцѣловалъ старика въ лобъ, погасилъ его лампу, бросился бѣгомъ по корридору въ свою комнату, заперъ дверь, и упавъ на колѣни, просилъ милости и защиты у Бога. Пульсъ мой бился тревожно, и я чуть не вскрикнулъ отъ ужаса, вставая съ колѣнъ, ибо копія портрета надъ моею кроватью какъ будто двигалась, лицо, казалось мнѣ, оживало, и насмѣшливая улыбка скользила по раскрывающимся губамъ. Я поглядѣлъ на полотно пристально и убѣдился, что смущаюсь мнимыми ужасами. Но почему-то мнѣ было непріятно думать, что эти глаза будутъ глядѣть на меня ночью тѣмъ неотступнымъ, свинцовымъ взглядомъ, который придалъ имъ списывавшій портретъ. Я всталъ, съ большимъ трудомъ отцѣпилъ рамку и обернулъ ее лицомъ къ стѣнѣ. Я былъ большой, сильный мальчикъ; не было у меня суевѣрныхъ страховъ, болѣзненныхъ грезъ, кромѣ тѣхъ, которыя связывались съ постоянною мыслью о далекой матери, теперь дѣйствительно потерянной для меня, но въ эту ночь мной овладѣлъ какой-то ужасъ, невыразимый, глубокій, вызванный тѣмъ что я видѣлъ. На яву ли это было? Могъ ли я сомнѣваться въ свидѣтельствѣ моихъ чувствъ? Не видѣлъ ли дѣдушка того же? Но онъ слабъ, нервенъ разстроенъ. Не вызвало ли одно живое воображеніе мое повтореніе грезъ больнаго? Я не рѣшался задуть свѣчу; пламя ея колебалось въ сквозномъ вѣтрѣ, производимомъ поднимавшеюся на дворѣ бурей, и тѣни на стѣнахъ принимали страшные образы. У меня стучало въ головѣ. Я слышалъ біеніе моего сердца, будто кто-то колотилъ по подушкѣ, на которой я лежалъ. Гулъ грома и блескъ молніи, мелькавшей сквозь ставни, были мнѣ отраднымъ развлеченіемъ. По мѣрѣ того какъ гроза приближалась и дождь начиналъ стучать въ окна, я чувствовалъ себя спокойнѣе. Однако, сонъ не приходилъ. Какое-то забытье нашло на меня: я грезилъ на яву. Мнѣ казалось, что я вижу за корридоромъ, сквозь стѣны и двери, постель, на которой спитъ мой дѣдушка. Сонъ его былъ тревоженъ; руки подергивали одѣяло, и по временамъ онъ поднималъ ихъ къ верху, вертясь безпокойно. Вдругъ изъ темноты двери, растворенной невидимою рукой, сталъ возникать какой-то неясный образъ, вѣющій какъ туманъ въ свѣтѣ лампы. Онъ мало-по-малу очерчивался опредѣленнѣе и, наконецъ, явилось женское лицо, мертвенной блѣдности, глядящее въ слезахъ сквозь тучу бѣлыхъ волосъ, поднявъ руки, какъ будто отъ страданія. Оглушительный ударъ грома потрясъ домъ. Мучительный крикъ, пересилившій ревъ грозы, раздался изъ корридора. Въ одно мгновеніе я проснулся. Я сбросилъ съ себя кошмаръ, отперъ дверь и выскочилъ въ корридоръ, со свѣчой въ рукахъ. Мистеръ Бетсъ стоялъ у двери своей комнаты въ одной рубашкѣ, также со свѣчой.
— Слышали вы крикъ, Терри? Или вы сами вскрикнули при послѣднемъ ударѣ?
— Ахъ! Какъ я радъ что вы проснулись! Пойдемте къ дѣдушкѣ. Я боюсь, не случилось ли чего-нибудь!
При всемъ волненіи моемъ, я, однако, замѣтилъ, что дверь, которую я затворилъ уходя, была отворена на половину.
Въ одну минуту мы узнали все. Дѣдушка лежалъ, словно пытавшись приподняться и упавъ назадъ на подушку. Я еще не видывалъ смерти, но взглянувъ на лицо предо мной, я понялъ, что рука ея побывала здѣсь. Глаза старика были открыты и глядѣли неподвижно въ пространство; нижняя челюсть повисла, и струйка крови тихо текла съ губы на подушку; одна рука, словно во гнѣвѣ, прижималась къ сердцу, а другая еще держала складки занавѣса.
О! какъ привѣтствовалъ я день, когда первые лучи заиграли на водѣ озера. Эта ночь слишкомъ полна была ужасами. Мистеръ Бетсъ сидѣлъ подлѣ меня въ гостиной, стараясь меня утѣшить. Все въ домѣ было тихо, только въ комнатѣ покойника, которую прислуга убирала, слышался стукъ и скрипъ шаговъ. Докторъ Брофи уже побывалъ. Не могло быть сомнѣнія относительно причины смерти. Со старикомъ сдѣлался ударъ, причиненный, вѣроятно, говорилъ докторъ, чрезмѣрнымъ утомленіемъ послѣ недавней, тяжкой болѣзни. Прислуга, созванная Бетсомъ и мной, вся единогласно заявила, что вслѣдъ за послѣднимъ сильнымъ раскатомъ грома послышался громкій крикъ, или вопль, какъ выразилась экономка. Всѣ почти въ это время проснулись; горничныя столпились въ кучку въ своей комнатѣ. Старуха Бидди, къ которой я послалъ одну изъ нихъ, спала, какъ оказалось, крѣпкимъ сномъ, несмотря на свои недуги, и храпѣла, по выраженію садовника, словно хотѣла громъ заглушить.
Я сообщилъ мистеру Бетсу что видѣлъ. Онъ покачалъ головой и сказалъ:
— Вы слишкомъ разстроились; надо показать васъ доктору. Послушайте, Терри, старый и надежный слуга вашего дѣда присмотритъ за домомъ и распорядится, чтобы все было сдѣлано какъ слѣдуетъ. Я дамъ надлежащія приказанія; но мнѣ надо ѣхать въ Дублинъ сегодня вечеромъ. Что вамъ здѣсь сидѣть? Я одинъ изъ вашихъ опекуновъ и намѣренъ воспользоваться ввѣренною мнѣ властью надъ вами. Нѣтъ…. погодите…. если вы непремѣнно хотите остаться здѣсь, я неволить васъ не буду. Но мой совѣтъ вамъ — ѣхать со мной. Мы вернемся, когда будетъ нужно.
Послѣ нѣкотораго сопротивленія, я согласился оставить Лохъ-на-Каррѣ. Я поцѣловалъ въ послѣдній разъ того, котораго такъ любилъ. Тысяча воспоминаній поднялись во мнѣ: о его нѣжной заботливости, о его ласкахъ, о его страданіяхъ и разбитыхъ надеждахъ. Съ судорожнымъ рыданіемъ прижалъ я губы къ холодной щекѣ и шепталъ страстныя мольбы о прощеніи за все, въ чемъ виноватъ я, на ухо, которое не могло уже меня слышать до того дня, когда мертвые возстанутъ къ суду.
Все кончилось. Какъ ближайшій родственникъ, я проводилъ до могилы останки моего единственнаго друга. По ирландскому обычаю, похороны были торжественныя. Всѣ сосѣдніе дворяне съѣхались, или прислали свои экипажи; сквайры, фермеры, земледѣльцы толпились къ церкви; римскокатолическій епископъ проводилъ тѣло до воротъ со всѣми окольными священниками. Когда кончилась церемонія, и я остался въ своей комнатѣ, надрываясь слезами, какъ говорила Гоннора, стукъ посуды и звонъ стакановъ, всѣ звуки, долетавшіе снизу, гдѣ приготовленъ былъ завтракъ для желающихъ, казались насмѣшкой надъ тѣмъ, что мы сейчасъ слышали отъ достопочтеннаго ректора, голосъ котораго весьма внятно произносилъ теперь похвальное слово покойнику.
Тяжелые были дни, каждый знакомый предметъ вызывалъ новое горе. Мистеръ Бетсъ оставался со мной; просматривалъ бумаги, жегъ письма, провѣрялъ отчеты, платилъ по счетамъ, видался съ кредиторами, нотаріусами и адвокатами. Все въ домѣ какъ будто пахло свѣжимъ крепомъ, и даже лѣтнее солнце не въ силахъ было разсѣять мракъ, охватившій всѣ комнаты. Мистеръ Бетсъ становился все задумчивѣе и тревожнѣе.
— Ужасная путаница! говорилъ онъ. — Вижу только одно, что вамъ немного останется, едва ли даже удастся намъ спасти Лохъ-на-Каррѣ. Вы единственный наслѣдникъ. Кромѣ небольшихъ суммъ двумъ-тремъ слугамъ, да нѣсколькихъ подарковъ пріятелямъ, дѣдушка отказалъ вамъ все свое имѣніе. Но оно ужасно обременено и разстроено; съ арендаторами сладу нѣтъ. Онъ всегда былъ съ ними слишкомъ добръ. Сэръ-Филиппъ отказался отъ званія душеприкащика, потому что слишкомъ занятъ; сэръ-Ричардъ, по безпечности своей, не много окажетъ помощи, я даже удивляюсь, зачѣмъ мой старый другъ его назначилъ; должно-быть, мнѣ одному придется сдѣлать для васъ что могу. Вотъ, посмотрите, какія бываютъ дѣла; разумѣется, я не обращаю ни малѣйшаго вниманія на подобныя выходки.
Я взялъ письмо, которое подалъ мнѣ опекунъ. Оно было адресовано: «Душеприкащикамъ эсквайра Мейльса Бреди, въ Лохъ-на-Каррѣ, Бильмойль, Ирландія». Содержаніе было слѣдующее:
«Въ виду кончины эсквайра Мейльса Бреди, мы, какъ повѣренные Мери Бреди, вдовы покойнаго капитана Бреди и матери малолѣтняго Теренса Бреди, считаемъ долгомъ увѣдомить васъ, что довѣрительница наша намѣрена немедленно сдѣлать надлежащія распоряженія для принятія опеки надъ сыномъ, которая принадлежитъ ей по закону, и также потребовать отъ душеприкащиковъ доктора Бреди, сверхъ тѣхъ суммъ, какія судъ назначитъ для воспитанія и содержанія ея сына, уплаты различныхъ обязательствъ покойнаго ея мужа, всего на сумму 78.607 рупій, съ процентами. Пока докторъ Бреди былъ живъ, довѣрительница наша, вслѣдствіе весьма почтенныхъ побужденій, ограничилась лишь установленіемъ безспорности своего иска, и теперь мы считаемъ себя въ правѣ заявить, что въ случаѣ немедленной единовременной уплаты, она согласилась бы сдѣлать уступки и оставить сына своего подъ надзоромъ тѣхъ лицъ, которымъ докторъ Бреди поручилъ его.
— Мошенники! воскликнулъ мистеръ Бетсъ. — Они не знаютъ съ кѣмъ имѣютъ дѣло. Это спекуляторы, находящіеся въ сношеніяхъ съ еще большими негодяями въ Бомбеѣ. Они по всѣмъ концамъ свѣта отыскиваютъ всевозможныя дѣла, чтобы поддержать свое грязное ремесло. Да развѣ, они полагаютъ, мы не знаемъ, что бѣдный Джакъ Бреди былъ объявленъ несостоятельнымъ? Или намъ неизвѣстно, что за особа ихъ довѣрительница? Къ чорту ихъ! Пусть попробуютъ!
Было рѣшено — отдать въ наймы Лохъ-на-Каррѣ, продать часть имѣнія, и потомъ обсудить что дѣлать со мной. Природная склонность влекла меня къ военной службѣ; но мистеръ Бетсъ не чувствовалъ такого пристрастія къ этой карьерѣ, какъ большая часть Ирландцевъ, даже его званія. Онъ начиналъ приходить къ убѣжденію, что отъ аренды Лохъ-на-Каррѣ и отъ продажи лучшей части имѣнія, за уплатой нѣкоторыхъ долговъ и процентовъ по закладнымъ, останется лишь весьма немного на мое воспитаніе.
— Если еще, разсуждалъ онъ, доставать денегъ на покупку чина и другіе побочные расходы, такъ маленькое состояньице въ конецъ разорится, и вамъ придется жить однимъ жалованьемъ, а это, такъ заключалъ онъ свои соображенія, легче сказать чѣмъ сдѣлать.
Вступился было сэръ-Ричардъ Десмондъ:
— Вѣдь мальчикъ этотъ все-таки джентльменъ. Что же и дѣлать ему какъ не носить шпагу? Ходить по судамъ ремесло невысокое…. извините, Бетсъ, вы принадлежите къ тому разряду людей, которые никогда не дѣлаются перами и постоянно наживаютъ деньги. Къ духовному званію мальчикъ этотъ не имѣетъ призванія, да и нѣтъ мѣста для него въ виду. Докторомъ быть хорошо и выгодно въ Ирландіи, гдѣ доктора дѣлаются и баронами, да едва ли можно надѣяться, что изъ него выйдетъ свѣтило медицины.
Но сэръ-Ричардъ былъ лѣнивый, безпечный человѣкъ; высказавъ свое мнѣніе, онъ не давалъ себѣ труда его отстаивать. Что касается до меня, мнѣ было все равно, какую бы карьеру для меня ни выбрали. Но я твердо рѣшился, въ какомъ бы то ни было званіи, направить путь свой къ Индіи.
Куда ни обращался я, таинственная рука указывала мнѣ на эту сказочную страну, внутреннее стремленіе влекло меня къ ней, невѣдомый голосъ шепталъ, что тамъ ждетъ меня какая-то цѣлъ, къ которой слѣдуетъ идти какъ можно скорѣе. Много было хлопотъ съ разными дѣловыми людьми; предложили опять отправить меня къ доктору Боллю. Но мнѣ не хотѣлось возвращаться на прежнее мѣсто, я чувствовалъ потребность новой обстановки. Сэръ-Ричардъ предложилъ Итонъ или Гарро.
— Нельзя, отвѣчалъ Бетсъ, — у насъ нѣтъ денегъ.
Однако на этотъ разъ сэръ-Ричардъ не уступилъ.
— Я стою за англійскую школу, говорилъ онъ. — Для дѣвочки, положимъ, все равно; женщины по природѣ космополитки. Но на мальчика не слѣдуетъ накладывать отпечатокъ, который въ послѣдствіи постоянно будетъ ему помѣхой. Мы должны отказаться отъ національности, если не хотимъ оставаться всю жизнь провинціалами.
Послѣ долгихъ переговоровъ, было рѣшено помѣститъ меня въ большую приготовительную школу въ Свитенгамѣ, и мы съ мистеромъ Бетсомъ отправились въ этотъ красивый городъ, избранный основателями училища для ихъ педагогическаго гнѣзда.
Когда пароходъ нашъ причалилъ къ ливерпульской пристани, меня поразила шумная, оборванная толпа, бросившаяся на палубу за поклажей пассажировъ, точь-въ-точь такая же, какія видалъ я дома, съ тою только разницей, что вмѣсто ирландскаго добродушія здѣсь проявлялась грубая суровость. Я привыкъ считать бѣдность и грязь исключительными принадлежностями Ирландцевъ.
Дымъ мрачнаго города, неопрятность и нищенство его, желтая Мерси, стонущая подъ бременемъ судовъ, лѣсъ мачтъ, поднимающійся за оградой пристани, толкотня на улицахъ, груды мѣшковъ съ хлопчатою бумагой, наваленныя подъ обширными навѣсами, громадныя кладовыя, принимающія и выгружающія изъ себя товары машинами, словно руками, — все это не правилось мнѣ, а только удивляло меня.
Изъ пристани, медленно подвигаясь къ рѣкѣ, шелъ большой корабль. Бѣлые паруса висѣли красивыми фестонами, высокія мачты блестѣли словно кованый металлъ; на кормѣ развѣвался широкій флагъ свѣтлоголубаго цвѣта съ блѣдными звѣздами и красными полосами. Экипажъ толпился на палубѣ и громко подхватывалъ припѣвъ пѣсни, которую коноводъ пѣлъ подъ звукъ скрыпки. Но сквозь крики и шумъ раздавалось то горькое рыданіе, тѣ звуки скорби и отчаянія, вырывающіеся изъ сердца, которые слышитъ лишь тотъ, кто присутствуетъ при отъѣздѣ ирландскихъ эмигрантовъ.
Скучившись на переди корабля, словно испуганный скотъ, тѣснился со стономъ и воплемъ этотъ живой грузъ: старые и малые, отцы и дѣти, оторванные члены одного племени, стремящіеся къ обѣтованной землѣ за моремъ, исполненной для нихъ невыразимаго ужаеа, уходящіе изъ страны, къ которой привязывала ихъ невыразимая любовь.
— Хорошо дѣлаютъ эти бѣдняки, сказалъ Бетсъ. — Имъ будетъ лучше тамъ, куда они ѣдутъ. Дѣло въ томъ, Терри, что во всемъ надо знать мѣру. Падди ужъ слишкомъ усердно исполнялъ первобытное повелѣніе: плодитесь и множитесь, и населяйте землю. Вѣдь земля эта не Ирландія.
— Но я слышалъ, маіоръ Турнбулль говориллъ однажды въ замкѣ, что очень трудно доставать рекрутовъ, а вотъ здѣсь уѣзжаетъ человѣкъ двѣсти отличныхъ солдатъ.
— Такъ, Терри; но все-таки, покуда платятъ, предложеніе будетъ равняться спросу. На этомъ кораблѣ, пожалуй, цѣлый полкъ, если считать дѣтей, которые подростутъ, и женатыхъ. Вотъ мы, однако, и на берегу.
Видъ Свитенгамской школы на первый взглядъ былъ великолѣпный. Готическій фасадъ и готическая часовня, башенки и колокольня, обширная лужайка, обсаженная деревьями, чисто выметенныя дорожки, все это придавало, въ моихъ глазахъ, заведенію характеръ важности, если не величественности, и впечатлѣніе это нисколько не ослабѣло, когда я увидѣлъ двухъ-трехъ учителей, гуляющихъ за рѣшеткой въ своемъ торжественномъ облаченіи, въ шапкахъ и мантіяхъ, и отворившій намъ ворота привратникъ предсталъ предо мной во всей роскоши школьной ливреи. Было время рекреаціи: изъ-за дома доносились къ намъ голоса и крики мальчиковъ, между которыми, по временамъ, рѣзко выдѣлялся дискантъ какого-нибудь новичка.
Мистеръ Бетсъ вернулся ко мнѣ послѣ свиданія съ начальникомъ, которое показалось мнѣ нескончаемымъ, ибо я ожидалъ каждую минуту, что меня позовутъ въ его ужасное присутствіе, и выдерживалъ разныя критическія замѣчанія отъ нѣсколькихъ блѣднолицыхъ юношей, которые гуляли въ школьныхъ шапочкахъ съ книгами въ рукахъ и бесѣдовали вслухъ, не стѣсняясь.
— Слушай-ка, Грубби, это, должно-бытъ, Ирландецъ. На томъ старомъ сундукѣ написано: Т. Бреди, пассажиръ изъ Кильмойля въ Дублинъ. Вѣдь Дублинъ, ты знаешь, въ Ирландіи.
— Никогда я не видывалъ такой дрянной поклажи. Ну да, можетъ-бытъ, франтовскія-то вещи его пріѣдутъ съ слѣдующимъ поѣздомъ.
Появленіе мистера Бетса избавило меня отъ испытанія, которое становилось мнѣ уже невыносимымъ. Мистеръ Бетсъ далъ кучеру адресъ мистера Снелля въ Виллѣ-Сабинѣ, и пока мы ѣхали по улицамъ Свитенгама, похожаго на приморскій городъ, только безъ моря, объяснилъ мнѣ, что я поступаю въ домъ къ этому достопочтенному джентльмену.
— Начальникъ заведенія считаетъ счастьемъ для васъ, что вы будете жить у мистера Снелля, прибавилъ Бетсъ, — и должно-быть, оно дѣйствительно такъ, ибо каждое словцо исходящее изъ устъ доктора Моди кажется исполненнымъ особаго значенія и вѣса.
Вилла-Сабина состояла изъ большаго дома ярко-краснаго кирпича, огражденнаго отъ улицы стѣной съ желѣзными зубцами. Спереди находилось пустое пространство, покрытое частію травой, а частію мусоромъ. На одной сторонѣ былъ флигель съ большимъ стрѣльчатымъ окномъ, дорожка, огражденная рѣшеткой, вела отъ двери этого флигеля къ калиткѣ, выходившей въ переулокъ. Пока мы дожидались у воротъ, по этой дорожкѣ то и дѣло сновали мальчики въ шапкахъ, неся во флигель свертки, пироги, яйца и какіе-то подозрительные бумажные мѣшечки и корзинки, а въ растворенное окно доносился къ намъ стукъ посуды, ножей и вилокъ, и гудъ голосовъ обѣдающихъ.
Подслѣповатый, слабоногій юноша, съ грязнымъ лицомъ и весьма раздраженнымъ видомъ, будто его безпрерывно все выводило изъ терпѣнія, увѣдомилъ насъ, что мистрисъ Снелль дома, а мистеръ Снелль вернется только послѣ обѣда молодыхъ джентльменовъ, потому что онъ терпѣть не можетъ обѣденнаго запаха, и затѣмъ ввелъ насъ въ мрачную пріемную съ жесткими, высокими стульями, круглымъ столикомъ, на которомъ лежали разныя книги, старые журналы, богословскія сочиненія, въ томъ числѣ и второй томъ проповѣдей Снелля, и маленькимъ шкапчикомъ съ книгами, украшеннымъ бюстомъ Сократа. На одной стѣнѣ висѣлъ портретъ духовнаго лица въ церковной одеждѣ, а на другой необыкновенно большая фотографія худой женщины со впалыми щеками, маленькимъ острымъ носомъ и круглымъ лбомъ, съ котораго волосы были зачесаны назадъ подъ большой гребень, возвышающійся надъ затылкомъ.
Мистеръ Бетсъ послалъ свою карточку съ запиской отъ доктора Moди, и немного времени спустя мы были приглашены въ гостиную, гдѣ мистрисъ Снелль ожидала насъ.
Дама, въ которой я узналъ оригиналъ только что видѣнной мною фотографіи, сидѣла въ креслахъ у пылающаго камина, хотя былъ жаркій лѣтній день. Гребня теперь не было, а волосы были завиты крупными локонами, падавшими на щеки какъ будто для того, чтобы скрыть несходящій съ нихъ яркій румянецъ. На мистрисъ Снелль были тяжелыя золотыя цѣпи и множество колецъ, она оглядѣла насъ въ золотой лорнетъ, съ трудомъ державшійся на ея тонкомъ носу. Благосклоннымъ движеніемъ руки она пригласила опекуна моего сѣсть подлѣ нея, но мистеръ Бетсъ, ссылаясь на теплую погоду, попросилъ позволенія не подходить такъ близко къ огню, и мистрисъ Снелль принуждена была возвысить тоненькій голосокъ свой, покашливая за рукой и распространяя по комнатѣ запахъ эѳира.
— Снелля въ эту минуту нѣтъ дома, но я распоряжусь, чтобы Бреди былъ принятъ…. и все…. Его имя Бреди, и все…. а ваше Бетсъ? Такъ Бреди Ирландецъ. У насъ ихъ много, и все…. Какія болѣзни были у Бреди?
По требованію опекуна я сдѣлалъ краткій перечень моихъ недуговъ.
— Отлично, и все…. У него была корь и скарлатина, и все…. Это очень хорошо. Книги и все…. Снелль устроитъ. Мистрисъ Принсъ, моя экономка, будетъ содержать въ порядкѣ его платье, и все…. А вещи его приберутъ. Я сама смотрю за діетой и гигіеной. Бреди, вы бы теперь пошли и отыскали свою комнату. Всякій вамъ скажетъ гдѣ мистрисъ Принсъ….
Выходя изъ комнаты, я замѣтилъ странное выраженіе на лицѣ мистера Бетса. Я вышелъ въ сѣни, и не имѣя ни малѣйшаго понятія о мѣстѣ пребыванія мистрисъ Принсъ, собирался отворить дверь въ пріемную, какъ предо мной предсталъ въ корридорѣ блѣднолицый служитель и воскликнулъ:
— Стой, это не водится! Еслибы Снелль увидалъ, что вы идете въ пріемную, когда уже поступили, тутъ поднялась бы исторія. Запрещено правилами, понимаете, а правила здѣсь, доложу вамъ, соблюдаются строго.
Мнѣ серіозно пришло на умъ дать пощечину этому человѣку въ оливковой ливреѣ и желтомъ жилетѣ, но исполненію этого намѣренія помѣшало появленіе женщины среднихъ лѣтъ. Шорохъ ея шелковаго платья, повидимому, до крайности раздосадовалъ служителя.
— Мистрисъ Принсъ…. этотъ молодой джентльменъ»… это новичокъ… я его засталъ… Онъ хотѣлъ войти въ пріемную….
— Хорошо, Джемсь, ступайте.
Въ голосѣ мистрисъ Принсъ было что-то очень кроткое, но вмѣстѣ съ тѣмъ и очень рѣшительное, и Джемсъ удалился, не окончивъ своего отчета. Я успѣлъ оглядѣть говорившую. Это была полная, еще не старая женщина, во вдовьемъ чепцѣ, съ выраженіемъ спокойствія и довольства на лицѣ, какъ будто говорившемъ, что все для нея обстоитъ благополучно. Глаза у нея были добрые, встрѣтивъ ея взглядъ, я внутренно поблагодарилъ Бога, что нашелъ въ Виллѣ-Сабинѣ такое пріятное существо.
— Вещи ваши отнесены въ вашу комнату и прибраны, оказала она. — Бѣлье было нехорошо уложено и все почти немѣченое. Вы обѣдали? Да? Ну, такъ пойдемте, я покажу вамъ вашу комнату. Счастье ваше, что у васъ въ этомъ полугодіи хорошіе товарищи: Сетонъ Синклеръ, Шотландецъ, добрый, славный мальчикъ; Лангли, усердно трудящійся изъ желанія наградъ; Мобре, правда, лѣнится и тратитъ слишкомъ много денегъ, ну да и дурнаго ничего не дѣлаетъ, сколько я знаю. Вамъ будетъ хорошо, если вы съ ними подружитесь. Помните правило: «спѣши сойтись съ врагомъ своимъ»; всѣ школьники враги новичку.
Забуду ли я когда-нибудь первое утро? Колоколъ звонилъ словно къ казни преступника; предстоящій день былъ для меня исполненъ ужасовъ. До меня дошли слухи о разныхъ испытаніяхъ, которымъ собирались меня подвергнуть до захожденія солнца. Я долженъ былъ драться съ Массингбердомъ. Онъ недавно поступалъ въ пансіонъ Виккенса. По установившемуся правилу, послѣдній пансіонеръ Снелля обязанъ былъ выйти на поединокъ съ послѣднимъ пансіонеромъ Виккенса, если только не было слишкомъ большой разницы въ ростѣ и лѣтахъ, а мы съ Массингбердомъ были почти подъ пару другъ другу, только онъ былъ постарше, а я побольше ростомъ. Затѣмъ, вечеромъ, мнѣ предстояло дать ужинъ. Это было запрещено, но обычай требовалъ, чтобы новичокъ угостилъ товарищей, а я признался, что обладаю пятью золотыми соверенами, которые Бетсъ, уѣзжая, сунулъ мнѣ въ руку. Мнѣ было предписано закупить разныхъ припасовъ у конлитера Фиджи; онъ находился «за границей», но Тальботъ младшій вызвался за соверенъ сдѣлать вылазку и доставить припасы. Мнѣ предстояло бросать шиллинги въ прудъ и нырять въ глубину; предстояло сдѣлаться членомъ клуба игроковъ въ мячъ, состязаться съ Бурлеемъ третьимъ въ плаваніи на рѣкѣ и наконецъ быть проэкзаминованнымъ докторомъ Моди для опредѣленія въ классъ.
Все это было сообщено мнѣ наканунѣ вечеромъ, за чаемъ, когда я воротился, проводивъ домой моего добраго опекуна.
— Терри, другъ мой, сказалъ мнѣ мистеръ Бетсъ на прощанье, — вы въ такихъ лѣтахъ, что можете уже сами о себѣ заботиться. Нечего говорить вамъ, чтобы вы работали прилежно, вѣдь вамъ не на кого надѣяться, кромѣ себя самого. Вы увидите здѣсь множество шалуновъ, ничего не дѣлающихъ и увидите также, я увѣренъ, не мало дѣльныхъ мальчиковъ, твердо рѣшившихся проложить себѣ дорогу въ жизни. Вы сами должны рѣшить къ которому изъ этихъ двухъ разрядовъ хотите пристать. Я не сомнѣваюсь въ вашею выборѣ. Старайтесь жить въ ладу со всѣми, но не позволяйте никому, — этого, впрочемъ, и говорить вамъ не нужно, — обижать и притѣснять васъ. Если вы будете дѣйствовать честно и смѣло, всегда найдутся многіе, которые заступятся за васъ. Играйте изо всей силы, а когда игра кончится, работайте также изо всей силы, и нечего вамъ опасаться за будущее.
Подъ вліяніемъ этихъ мудрыхъ совѣтовъ, я возвратился въ Виллу-Сабину въ то самое время, когда звонили къ чаю. На узкой дорожкѣ встрѣтила меня бѣгущая толпа мальчиковъ и едва не сшибла съ ногъ. Теченіе внесло меня во флигель, въ просторную комнату, уставленную лавками и накрытыми столами. На одномъ концѣ было возвышенное кресло и конторка, на другомъ что-то въ родѣ каѳедры. На стѣнѣ висѣла большая черная доска, испачканная мѣломъ. У средняго стола сидѣлъ молодой человѣкъ сердитой наружности, съ краснымъ одутловатымъ лицомъ, свѣтлыми волосами и подслѣповатыми глазами, до такой степени похожій на знакомаго уже мнѣ лакея Доули, что школьники называли послѣдняго непризнаннымъ братомъ Снелля и говорили, что онъ взятъ въ услуженіе ради экономіи. Снелль былъ въ черной одеждѣ, бѣломъ галстукѣ и школьной мантіи, что придавало ему духовный, но не почтенный видъ. Онъ глядѣлъ на столы, за которыми сидѣли мальчики лицомъ къ лицу, спина со спиной, взглядомъ выражавшимъ глубокую враждебность къ юнымъ питомцамъ. На концѣ каждаго стола стояли огромныя миски съ отваромъ изъ какого-то невѣдомаго растенія, который можно бы назвать безвкуснымъ, еслибъ онъ не былъ слишкомъ противенъ. На извѣстныхъ промежуткахъ навалены были кучками ломти жесткаго хлѣба, вымазанные составомъ, извѣстнымъ у потребителей подъ именемъ снеллевой мази. Доули, подъ надзоромъ мистера Снелля, наблюдалъ за порядкомъ съ помощью маленькаго мальчика, котораго невидимыя руки то и дѣло толкали, щипали, таскали за волосы.
— Молитву! крикнулъ Снелль пронзительнымъ голосомъ. — Бреди, читайте молитву!
По правилу, молитву долженъ былъ читать послѣдній поступившій, но такъ какъ я этого не зналъ и пробрался тихонько къ своему мѣсту подъ № 39, гдѣ стояла моя чашка съ тарелкой, но это внезапное обращеніе поразило и смутило меня. Доули положилъ предо мной грязный ярлычокъ, на которомъ была напечатана употреблявшаяся формула, и я собирался начать, когда сосѣдъ зажалъ мнѣ ротъ рукой и сказалъ:
— Что ты! Снелль сейчасъ на тебя напустится. Ступай къ конторкѣ.
Сознавая, что всѣ глаза обращены на меня, и подстрекаемый стукомъ учительской линейки по столу, я поспѣшно направился къ конторкѣ и началъ читать молитву. Сначала водворилось молчаніе, но не успѣлъ я произнести двухъ-трехъ словъ, какъ началось шушуканье, потомъ скамейки затряслись, и наконецъ ревъ хохота прервалъ меня. Напрасно Снелль стучалъ по столу и призывалъ къ тишинѣ, хохотъ продолжался; наконецъ я сошелъ съ возвышенія и, повинуясь знаку учителя, возвратился на свое мѣсто.
— Чему это? шепнулъ я моему сосѣду. — Отчего вы всѣ смѣетесь?
— О! Это прелестно! Это лучше комедіи!
— Что? Что такое?
— Что? Да выговоръ твой. Я никогда не слыхалъ ничего подобнаго съ тѣхъ поръ, какъ меня однажды возили въ театръ посмотрѣть Поуера.
Я зналъ, что, дѣйствительно, говорю нѣсколько нараспѣвъ; въ той мѣстности, гдѣ я выросъ, произношеніе отличалось многими провинціализмами, но мнѣ казалось, что въ этомъ нѣтъ ничего особенно смѣтнаго. У доктора Болля мы не смѣялись надъ Макъ Крекеномъ, сыномъ мера, хотя онъ говорилъ на глазговскомь нарѣчіи, или надъ Буллемъ, который отличался чисто-соммерсетскимъ выговоромъ. Съѣдая хлѣбъ и прихлебывая снеллевскій отваръ, я думалъ о томъ, каково мнѣ будетъ, если я осужденъ каждымъ словомъ своимъ вызывать неудержимый смѣхъ. Чай кончился, и ученіе началось. Меня уволили, такъ какъ у меня не было книгъ. Я наблюдалъ за моими будущими товарищами такъ внимательно, какъ мальчики всегда слѣдятъ другъ за другомъ. Хорошо, что человѣкъ въ зрѣлыхъ лѣтахъ не остается такимъ же, какимъ былъ въ первой молодости. Столько эгоизма, столько лукавства, какъ въ этомъ маленькомъ мірѣ, въ который вступилъ я, было бы возмутительно видѣть въ большихъ. Глядя на эти юныя лица, дурныя, красивыя, ничтожныя, повидимому, внимательно склоненныя надъ книгой, трудно было бы вообразить, что эти столь прилежные юноши заняты въ сущности чѣмъ вамъ угодно, только не своими уроками. Конечно, были тутъ и трудолюбивые мальчики, старавшіеся учиться какъ можно лучше, подъ градомъ бумажныхъ шариковъ и разными направленными на нихъ мелкими нападеніями, не замѣчаемыми Снеллемъ, за исправленіемъ корректуръ новой грамматики, которую скоро всѣмъ свитенгамскимъ мальчикамъ придется покупать за двойную цѣну. И сколько трудящихся отцовъ, подвергающихъ себя всевозможнымъ лишеніямъ чтобы содержать сыновей въ школѣ, утѣшались въ это время надеждой на успѣхи своихъ мальчиковъ! Сколько нѣжныхъ матерей денно и нощно думали и молились объ этихъ мальчикахъ, которые помышляли лишь о томъ, какъ бы утратить даромъ возможность образованія, доставленную имъ цѣной столькихъ жертвъ!
Наконецъ настало время вечерней молитвы. Тому, Кто видитъ сердца наши, извѣстно, многіе ли тутъ преклоняли колѣна съ искреннею просьбой о прощеніи и милости, и о чемъ думалъ Снелль, произнося священныя слова рѣзкимъ, раздражительнымъ голосомъ. Затѣмъ мы отправились въ спальни и притворились, что ложимся спать. Но чрезъ полчаса послѣ того какъ свѣчи погласли, я услышалъ шорохъ спички, и Рундль, ближайшій сосѣдъ мой, пригласилъ меня на пиръ, который я давалъ.
— Мы все устроили въ кухнѣ, чтобы Снелль не услышалъ. Доули и кухарку подкупили на твои деньги. Надѣвай куртку. Иди за мной. Какъ можно тише.
И поставивъ огарокъ въ глухой фонарикъ, который вынулъ изъ своего сундука, Рундль повелъ меня по корридору. Во всемъ этомъ было что-то таинственное, разбойническое, что сильно забавляло моего спутника, извѣстнаго знакомствомъ съ подвигами «трехпалаго Джака», «Дика Турпина» и другихъ героевъ Ньюгетскаго Календаря. Я зналъ, что все это не хорошо. Ужинать мнѣ не хотѣлось, но я былъ слишкомъ слабъ чтобы противиться. Многіе изъ насъ сбиваются съ пути истиннаго не потому, что ложный имъ нравится болѣе, а потому что не хватаетъ силы высвободиться отъ влекущей руки.
Пиръ былъ настоящій. Газъ горѣлъ въ кухнѣ, длинный столъ покрытъ былъ скатертью, уже послужившею на верху; на немъ стояли ряды тарелокъ и кружекъ и самыя разнообразныя яства, между которыми паштетъ, кучи пирожковъ, горячіе соусы и жареная курица особенно привлекали вниманіе. Бутылки наливки и столоваго вина мѣшались съ банками мармелада и варенья. Гости всѣ собрались, преимущественно большіе мальчики, которыхъ видѣлъ я въ первыхъ рядахъ, и не обращали на меня ни малѣйшаго вниманія. Дверь кухни была тщательно затворена. Рундль, садясь, оглянулъ столъ и указалъ мнѣ мѣсто на лавкѣ.
— Что это, Винтеръ? спросилъ онъ тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалось неудовольствіе. — Нѣтъ устрицъ? По-моему, ужинъ безъ устрицъ гроша не стоить.
— Такъ рѣшено большинствомъ голосовъ. Вѣдь денегъ, знаешь, было мало; а теперь ходитъ славная холера, такъ омары чрезвычайно дешевы. Вотъ какихъ я пять штукъ купилъ за шесть шиллинговъ и шесть пенсовъ, совсѣмъ приготовленныхъ и разрѣзанныхъ.
Рундль былъ доступенъ убѣжденію. Послѣ наставленія не стучать тарелками и говорить тихо, пиръ начался. Надо сознаться, что удовольствія стола не зависятъ для мальчика отъ пріятнаго общества и блестящаго разговора. Онъ ѣстъ и пьетъ, думая лишь о себѣ, а не о другихъ, и молчаніе для него пріятнѣе бесѣды. Важные какъ дикари, мы сидѣли и услаждались цѣлыми тарелками несообразныхъ кушаній и кружками ужасныхъ напитковъ, не думая о завтрашнемъ днѣ и не сожалѣя объ отсутствіи обмѣна мыслей. Если что говорилось, такъ шепотомъ. Какъ только раздавался звукъ погромче, Доули, поставленный на стражѣ въ корридорѣ въ ночной рубашкѣ, — чтобы могъ сказать, что идетъ посмотрѣть что тутъ происходитъ, еслибы Снелль накрылъ насъ, — появлялся въ дверяхъ съ блѣднымъ лицомъ и поднятымъ перстомъ и шипѣлъ: «тише! онъ ворочается въ постели. Я совершенно явственно слышалъ за дверью вашъ смѣхъ.»
Эти перерывы и предостереженія не уменьшали удовольствія, которое, впрочемъ, длилось не долго. Въ изумительно-короткое время бутылки были осушены, банки пусты, отъ омаровъ осталась лишь кожа, отъ жаркого лишь кости, отъ сыра лишь корка. Собраніе сибаритовъ поднялось, одинъ за другимъ скользилъ въ дверь и крался въ свою спальню на ужасы кошмара или мирный сонъ, смотря по свойствамъ желудка. Идя за Рундлемъ позади, я видѣлъ какъ Доули шарилъ между блюдами, тщетно отыскивая какихъ-нибудь остатковъ пиршества.
Скоро наступили для меня невзгоды, которыхъ я опасался. Выговоръ мой продолжалъ возбуждать общія насмѣшки. Другой мальчикъ перенесъ бы ихъ кротко, но я былъ горячъ и задоренъ и безпрерывно ввязывался въ ссоры и драки. Болѣзненную раздражительность мою еще увеличивало отсутствіе друга, на котораго я могъ бы положиться. Мистеръ Бетсъ былъ далеко. Я чувствовалъ себя одинокимъ, предоставленнымъ судьбѣ своей, среди безжалостной, насмѣшливой и чужой мнѣ толпы, не упускавшей случая бранить и мучить меня. Въ это тяжелое время у одной мистрисъ Принсъ находилъ я сочувствіе и утѣшеніе.
— Какъ? Опять глазъ подбитъ! восклицала добрая женщина. — А еще съ другаго синякъ не сошелъ. Вотъ ужъ два фунта сырой говядины купила я на свои деньги. Да вѣдь такимъ образомъ у васъ скоро и совсѣмъ глазъ не будетъ, ужасный вы Бреди!
У ней у самой были воинственныя наклонности, не доходившія только до подбитія глазъ, и стычки ея съ мистрисъ Снелль, съ кухаркой и съ главною горничной, были часты и жарки.
Въ одинъ вечеръ я сидѣлъ за работой. Доули принесъ Снеллю кучу писемъ на подносѣ. Снелль прежде осматривалъ каждое, а потомъ вызывалъ мальчика, къ которому оно адресовано. Мы всѣ знали звонокъ почталіона, и всѣ глаза устремились на конторку учителя.
— Ужъ не получитъ ли Джонсъ денегъ? Вотъ черная печать къ Киммису; его отецъ хворалъ. Посмотрите на маленькаго Мака! Онъ получилъ почтовую повѣстку!
— Бреди! воскликнулъ Снелль. — Два письма. Одно изъ Индіи. Шиллингъ за пересылку.
Я подошелъ къ конторкѣ. Одно письмо, съ большою черною печатью, было отъ Бетса; на другомъ адресъ былъ написанъ четкимъ, прямымъ почеркомъ, при видѣ котораго я содрогнулся. Я воротился къ своему мѣсту; я вертѣлъ и перевертывалъ второе письмо; наконецъ дрожащею рукой распечаталъ его, и прочелъ слѣдующее:
"Милый сынъ мой, пишу тебѣ въ надеждѣ, что ты не совсѣмъ еще забылъ что у тебя есть мать. Когда-нибудь, когда мы встрѣтимся, я сказку тебѣ, милый сынъ, почему я сочла за лучшее удалить тебя отъ участія въ моей печальной судьбѣ. Тебя, конечно, научили меня ненавидѣть, увѣрили, что я и не думаю о тебѣ. Не хочу говорить ни слова противъ твоего дѣдушки. Онъ отецъ твоего дорогаго отца и возсталъ противъ меня за то, что величайшую жертву, какую женщина можетъ принести, я принесла его сыну и тебѣ. Какъ бы то ни было, я никогда не переставала думать о тебѣ и любить тебя, я, хотя издали, заботилась о тебѣ какъ могла. Мой слуга сообщалъ мнѣ вѣсти о тебѣ; когда его услали, у меня остались друзья, которые увѣдомляли меня обо всемъ что съ тобой дѣлается. Не могу сказать тебѣ какъ я страдала, когда пришло извѣстіе что ты потонулъ, но оно скоро оказалось ложнымъ. Пожалѣла я также и о смерти моего свекра, хотя онъ не былъ добръ ко мнѣ. Говорятъ, ты становишься великъ и силенъ, и очень похожъ на отца. Меня это радуетъ, я безпокоилась о тебѣ. Я не могу уѣхать отсюда, потому что у меня нѣтъ денегъ, и живу я помощью друзей; но я надѣюсь, что ты современемъ будешь въ состояніи поддерживать меня. Ты поступишь въ военную службу, пріѣзжай сюда, въ Индію. Потомъ ты увезешь меня съ собой, и мы будемъ жить вмѣстѣ. Ты современемъ будешь очень богатъ. Смотри за своимъ имѣніемъ и не вѣрь никому, кто будетъ говорить, что у дѣда твоего не было большаго состоянія. Въ особенности предостерегаю тебя отъ Десмондовъ. Бѣдный отецъ твой давно уже говорилъ мнѣ, что Десмонды завладѣли всѣми землями семейства Бреди. Братъ мистера Дениса Десмонда, кажется, весьма знатный человѣкъ въ Ирландіи и твой опекунъ, вмѣстѣ съ какимъ-то ничтожнымъ адвокатомъ. Я бы пріѣхала и защитила бы тебя отъ нихъ, еслибы могла. Во всякомъ случаѣ, обѣщай мнѣ, что ты не подпишешь ни одной бумаги и не сдѣлаешь никакого распоряженія относительно твоего состоянія, не увѣдомивъ прежде меня. Десмонды знаютъ, что неправильно владѣютъ твоими имѣніями. Они хитры какъ змѣи. Есть, говорятъ, у мистера Десмонда племянница, миссъ Бутлеръ, которой все должно достаться. Ты съ нею близокъ, будутъ стараться женить тебя на ней. Въ такомъ случаѣ земли останутся за Десмондами. Конечно, ты еще слишкомъ молодъ, но эти злые люди дальновидны. До-смерти хочется мнѣ вѣсти отъ тебя. Когда-нибудь скажу тебѣ, почему я до сихъ поръ тебѣ не писала. Повѣрь, я поступала такъ для твоей же пользы. Когда будешь писать мнѣ, адресуй: «Мистрисъ Бреди», — можетъ-быть, тебя увѣрили, что я не въ правѣ носить это имя, — чрезъ гг. Больвиль и Арбутнотъ въ Мадрасѣ. Со слезами на глазахъ я подписываюсь
"Мери Бреди."
Я нѣсколько разъ перечелъ это длинное письмо. Звонокъ къ молитвѣ заставилъ меня отъ него оторваться. Зачѣмъ она пишетъ теперь? Почему молчала столько лѣтъ? Неужели всѣ предостереженія противъ тайныхъ происковъ имѣли цѣлью лишить меня какихъ-то, мнѣ самому неизвѣстныхъ, правъ? Читая имя миссъ Бутлеръ и слова: "будутъ стараться женить тебя на ней, " я покраснѣлъ, и сердце невольно забилось.
«Какъ мало извѣстна ей истина!» вздохнулъ я. «Жениться на Мери Бутлеръ! Правду, должно-быть, говорили мнѣ о несчастной моей матери. Вотъ она возбуждаетъ во мнѣ подозрѣнія относительно друзей моихъ. Развѣ уже и теперь я не страдаю и не подозрѣваю? Нѣтъ, Теренсъ, помни послѣднія наставленія дѣдушки: какъ ни строги, какъ ни жестоки они, очевидно, они справедливы. Закали сердце свое! Придетъ время, я увижусь съ ней лицомъ къ лицу. Тогда я самъ все выслушаю и буду судить. Еслибъ она дѣйствительно любила меня, не оставила бы она меня здѣсь, въ горѣ и уединеніи.»
Эти размышленія были моею молитвой. "Богъ да помилуетъ ее и сжалится надо мной, " такъ заключилъ я ихъ, вставая съ колѣнъ.
Мы разошлись по спальнямъ. Письмо матери было у меня на сердцѣ. Другаго я еще не прочелъ. Я поставилъ огарокъ на чемоданъ у моего изголовья и распечаталъ это письмо. Оно было слѣдующаго содержанія:
"Къ сожалѣнію, не могу сообщить ничего радостнаго о Лохъ-на-Каррѣ. Въ здѣшней мѣстности положеніе дѣлъ ужасное, денегъ добиться невозможно. Макъ-Туркъ и Скиннеръ, которые, помните, были повѣренными извѣстной особы въ Индіи, оказались вдругъ, довольно странно, адвокатами одного нашего кредитора, Англичанина, который желаетъ получить свои деньги. Кажется, Свитенгамская школа будетъ слишкомъ дорога для насъ, и вамъ придется оставить ее къ Рождеству.
"Особа, о которой я говорилъ, опять начала выкидывать разныя штучки. Она въ рукахъ ловкихъ людей. Душеприкащики получили отъ нея увѣдомленіе, что она признаетъ за собой права, какъ личныя, такъ и отъ имени сына, на Лохъ-на-Каррѣ, которыя намѣрена осуществить. Она собирается даже предъявить искъ на сэръ-Ричарда за неправильное владѣніе Кильмойлемь. Прошу васъ не входить съ ней ни въ какія сношенія. Я слышалъ, что она хочетъ употребить васъ какъ орудіе для своихъ цѣлей. Помните совѣтъ вашего дѣдушки и послѣднее наставленіе его въ тотъ вечеръ. Я думаю, онъ былъ правъ.
— Ну, ты, картофель, проворчалъ съ сосѣдней постели большой мальчикъ съ жидовскою наружностью. — Гаси свой огарокъ, слышать! Стоитъ ли читать письма отъ людей, которые писать не умѣютъ!
Завтра мнѣ предстояло переписать въ видѣ наказанія тысячу строкъ изъ Одиссеи. Въ этотъ вечеръ я рѣшился. На другой день, пока мальчики играли на дворѣ, сидя за безконечными греческими стихами, я приготовилъ письмо къ мистеру Бетсу. Я разказалъ ему исторію моихъ страданій, предоставилъ право продать все въ Лохъ-на-Каррѣ, кромѣ портретовъ и нѣкоторыхъ любимыхъ дѣдушкиныхъ вещей, обѣщался писать, какъ только найду себѣ какое-нибудь дѣло, и со слезами, Богъ вѣсть почему навернувшимися на глаза, запечаталъ письмо и положилъ его въ карманъ.
Кромѣ меня были наказаны еще три мальчика. Они писали усердно, кусая перья, поглядывая въ растворенныя окна и завидуя, вѣроятно, воробьямъ, которые чирикали £на вѣтвистой липѣ.
— Если меня спросятъ, обратился я къ нимъ, — скажите, что я вышелъ погулять.
— Смотри, Бреди, тебѣ достанется, если опять не сдѣлаешь заданнаго, пропищалъ маленькій Тирвить второй. — Ты черезчуръ ужъ смѣлъ.
— Да, полагаю, что мнѣ достанется, если меня достанутъ. Прощайте.
Я прошелъ по корридору, отворилъ дверь въ садъ и чрезъ минуту очутился въ переулкѣ, выходящемъ на улицу. Надо было остерегаться тайной полиціи школы; но я уже хорошо зналъ Свитенгамъ, и повернувъ въ другой переулокъ, вышелъ на большую дорогу къ Лондону. Я бросилъ за заборъ мою школьную шапку, досталъ изъ-подъ полы другую и направился скорымъ шагомъ къ Тодлейской станціи. Я зналъ, что чрезъ полчаса проѣдетъ тамъ лондонскій поѣздъ; надо было захватить его. Господи! Вотъ «сладкій Вильямъ», нашъ кондитеръ, идетъ мнѣ навстрѣчу. Я долженъ ему три шиллинга.
— Вы, должно-быть, вышли прогуляться, мистеръ Бреди? Очень вамъ благодаренъ!… Сдачи не надо? Вотъ это такъ щедро. Скажите, пожалуста, мастеру Рундлю, что мнѣ нужно бы получить полусоверенъ, который онъ взялъ у меня. Разореніе имѣть дѣло съ нѣкоторыми изъ васъ. Не безпокойтесь! Не скажу никому что видѣлъ васъ. Добраго вечера!
Желѣзная дорога была у меня справа. Я слышалъ вдали свистъ локомотива, выходящаго изъ Свитенгама; скоро сталъ доноситься по вѣтру шумъ поѣзда. Я пустился въ перегонки. Какъ быстро догоняла меня черная масса, обвитая тучей дыма. Ухъ! ухъ! ухъ! раздавалось въ ушахъ моимъ пыхтѣніе машины. Станція близко…. звонятъ… деревенскій экипажъ, нагруженный поклажей, со старухой и тремя дѣтьми, жадно устремившими взоры на поѣздъ, подъѣзжаетъ, кучеръ хлещетъ дымящуюся лошадь.
— Да вѣдь это мистеръ Бреди отъ Снелля!
То было ужасное отродье мистера Матера, школьнаго привратника.
Я собрался съ духомъ, бросился въ дверь станціи. Въ ту минуту какъ ее затворяли, крикъ отчаянія мистрисъ Мастеръ съ дѣтьми раздался за мной.
— Мѣсто втораго класса до Лондона!
— Втораго класса нѣтъ въ этомъ поѣздѣ. Первый классъ отъ Тодли до Лондона. Торопитесь.
Раздался звонокъ; однимъ прыжкомъ я очутился на платформѣ и бросился въ вагонъ, слыша уже свистокъ кондуктора… И вотъ я сижу и отираю потъ съ лица…. Жребій брошенъ. Курьерскій поѣздъ полетѣлъ къ Лондону. Съ изумленіемъ глядѣли на меня мои спутники: старая дама, книги которой я сдвинулъ, юноша, сынъ ея, которому я наступилъ на ногу, хорошенькая дѣвочка, дремавшая въ углу. Она, конечно, не увидала во мнѣ идеала своихъ грезъ, ибо тотчасъ же опять закрыла глаза. Старая дама была очень безпокойна. Въ поспѣшности моей я помѣстился подлѣ двери, противъ нея. Чрезъ минуту, она заговорила:
— Альфредъ, не попросишь ли ты этого молодаго джентльмена отодвинуть немножко свои ноги. Эти вагоны ужасно тѣсны.
Альфредъ строго поглядѣлъ на меня. Не успѣлъ онъ слова сказать, какъ бѣдныя ноги мои подползли какъ мыши подъ сидѣнье и уже не выползали оттуда.
— Альфредъ, посмотри, пожалуста, не осталась ли одна изъ моихъ книгъ на томъ мѣстѣ.
Я вскочилъ, прежде чѣмъ она договорила. Но старая дама, которая оказалась не матерью, а женой Альфреда (почему онъ сидѣлъ въ противоположномъ углу, противъ спящей дѣвочки, я понять не могъ), не могла успокоиться. Мнѣ было очень жарко, въ вагонѣ духота была страшная. Она обратилась къ Альфреду, чтобъ онъ пригласилъ меня закрыть окошко. Затѣмъ Альфредъ началъ доставать разные ящики и узлы съ сѣтки надъ моей годовой и пуговицами своего жилета чуть не задѣвалъ меня за носъ. Она безпрерывно охорашивалась, безпрерывно вертѣла ногами, роняла на меня всевозможные мелкіе предметы и сердито взглядывала, будто я причина ихъ паденія. Поѣздъ летѣлъ, покачиваясь на поворотахъ, подпрыгивая на станціяхъ, гдѣ мелькали фантастически лица и одежды, словно видѣнія тревожнаго сна, и при каждомъ толчкѣ старая дама вскрикивала и всплескивала руками, словно моля о пощадѣ. Это было невыносимо. Черезъ часъ поѣздъ остановился въ Динсвикѣ. Кудрявыя молодыя дамы толпились кучками у стойки, покрытой пирожками, сандвичами и вареньями, слуги хлопотали около круглыхъ столовъ, разнося разные супы и тѣ питательныя яства, которыя любить находить Британецъ на дорогѣ въ своей землѣ. Я ускользнулъ отъ непокойной старухи. Замѣтивъ свободное мѣсто въ отдаленномъ вагонѣ, я забился туда въ уголокъ. Никто не потревожилъ меня какъ поѣздъ двинулся: единственный спутникъ мой спалъ въ противоположномъ углу.
Я старался обдумать какой-нибудь планъ для будущаго, но мысли мои уносились въ облака. Я счелъ свои деньги: два фунта, одна крона, три шиллинга и полпенни. Что стану я дѣлать? Я не зналъ. Развѣ не читалъ я о многихъ, которые были бѣднѣе меня и нашли счастье, какъ только рѣшились искать его въ обширномъ свѣтѣ? Неужели не осталось ужъ ничего на долю юноши съ вѣрой и энергіей и съ желаніемъ трудиться для честнаго существованія? Лондонъ предо мной. Тамъ можно добыть и пропитаніе, и имя. Я не стану обременять друзей. Я предоставлю Лохъ-на-Каррѣ тѣмъ, кто будетъ заботиться о немъ въ мое отсутствіе. А потомъ я вернусь изъ далекой страны съ несчетнымъ золотомъ и славой и возстановлю снова мой родъ изъ упадка. Я отправлюсь въ Индію, найду тамъ кающуюся женщину, она бросится въ мои объятія, потопитъ въ слезахъ мои упреки. Мы всѣ будемъ счастливы. Вдали, какъ альпійское селеніе виднѣется утомленному страннику полусокрытою въ туманѣ цѣлью его пути, такъ мнѣ среди грезъ мерещилось что-то, чему я не могъ дать опредѣленнаго образа и имени. Обрадуется ли она мнѣ, когда я вернусь положить къ ея ногамъ плоды моихъ трудовъ и страданій?…
Бѣглый школьникъ, мальчикъ, брошенный и забытый, я не помѣнялся бы съ сидѣвшимъ противъ меня молодымъ человѣкомъ, въ которомъ я узналъ лорда по вопросу лакея, подходившаго къ дверцѣ вагона узнать, не угодно ли ему чего-нибудь. Я не помѣнялся бы ни съ кѣмъ на свѣтѣ.
Мы летѣли въ темнотѣ. Визгъ пара пугалъ ночныхъ совъ, Вдругъ раздался крикъ. Вагонъ затрясся и затрещалъ. Спутникъ мой высунулъ голову въ окно.
— Кажется, что-то случилось, сказалъ онъ. Что-нибудь сломалось въ концѣ поѣзда.
При многихъ стонахъ и крикахъ и свистѣ машины, поѣздъ, трясясь какъ живое существо въ агоніи, остановился наконецъ.
Слышались шаги, мелькали огни, голоса кричали:
— Кондукторъ! Что такое? Нѣтъ ли опасности?
— Въ самомъ дѣлѣ случай, повторилъ лордъ, и выскочилъ изъ вагона. Я послѣдовалъ за нимъ.
Внизу, въ темнотѣ, мелькали огни, и вдругъ поднялся шумъ, какъ отъ волнующейся толпы. Обитатели движущагося міра пробуждены были внезапнымъ ударомъ. Поспѣшно выбирались они изъ вагоновъ и толпились на узкомъ пути. Надъ криками смятенія и ужаса поднимался въ ночномъ воздухѣ стонъ локомотива и свирѣпый свистъ пара. Потрясающее было зрѣлище! Вагонъ, изъ котораго я ушелъ, былъ предпослѣдній. На крутомъ поворотѣ цѣпь, связывавшая его съ передними, оборвалась. Груда сломаннаго желѣза и дерева лежала на боковомъ откосѣ. Тутъ же валялись мертвые и умирающіе. Я тупо глядѣлъ на эту картину разрушенія. Не злой ли я геній? Не ношу ли я съ собой гибель и бѣдствія? Сильныя руки оттолкнули меня.
— Не сбѣгаетъ ли кто-нибудь въ Лангли увѣдомить о несчастіи? воскликнулъ кондукторъ. — Прямо по линіи; всего мили четыре.
Я бросился бѣжать какъ олень и перегналъ всѣхъ другихъ. Я радъ былъ уйти отъ ужаснаго зрѣлища. Я видѣлъ, какъ вытащили хорошенькую дѣвочку. О! зачѣмъ вспоминать объ этомъ? Я бѣжалъ въ темнотѣ по насыпи, съ которой видѣлъ огни въ далекихъ жилищахъ; по глубокимъ рвамъ, въ которые однѣ звѣзды свѣтили сверху; по темному, сырому туннелю, наполненному ночными парами, въ которомъ шаги моа глухо отдавались отъ сводовъ. Раза два пробѣгалъ я мимо людей на перекресткахъ и пугалъ ихъ, крича прерывающимся голосомъ: «Ужасное несчастье! Внизъ по линіи!» И бѣжалъ дальше. Я спотыкался о бревна, о желѣзныя брусья, о спящихъ, о груды клажи, и тотчасъ же вскакивалъ, не замѣчая крови на рукахъ и ногахъ. Дальше…. дальше…. все не видно города…. нѣтъ фонарей…. нѣтъ признаковъ помощи. Вдругъ, на поворотѣ, я увидѣлъ рядъ зеленыхъ и красныхъ огней и рожки газа, весело горящаго у платформы станціи. Собравъ послѣднія силы, я бросился къ ней. На платформѣ никого не было. «Помогите! Помогите!» кричалъ я, пробѣгая дверь за дверью; послѣдняя отворилась, и я очутился среди яркаго освѣщенія, въ комнатѣ перваго класса, гдѣ скучающіе полусонные путешественники ждали лондонскаго поѣзда. Я едва могъ говорить, все кружилось въ глазахъ моихъ. «Помогите! Бога ради помогите! Ужасное несчастье! Бишопсгопъ за четыре мили отсюда.» Я былъ изнуренъ, покрытъ кровью. Я видѣлъ вокругъ себя испуганныя лица, слышалъ голоса, предлагающіе сто разныхъ вопросовъ, крики: «Дайте ему вина, пошлите за докторомъ.» Дальше ничего не помню.
Незнакомый человѣкъ сидѣлъ у моей постели, когда я пришелъ въ себя. Я былъ въ незнакомой комнатѣ, маленькой, чистой и уютной. Молоденькая дѣвушка съ бѣлымъ чепчикомъ на головѣ стояла подлѣ меня, держа въ одной рукѣ чашку, а въ другой свѣчу. Незнакомецъ держалъ мою руку и выпустилъ ее.
— Ничего, серіознаго поврежденія нѣтъ. Мнѣ надо отправляться немедля. Дайте ему бульйону чрезъ часъ. Завтра утромъ я приду взглянуть на него.
Я былъ въ полномъ сознаніи. Одна рука у меня была перевязана, на колѣнкѣ также была повязка, но я ничего не чувствовалъ, кромѣ сильнаго голода.
— Скажите, пожалуста, много ли раненыхъ?
— Къ сожалѣнію, кажется, много. По телеграфу увѣдомили о нѣсколькихъ смертныхъ случаяхъ. Благодарите Бога, что вы уцѣлѣли. Прощайте пока, лежите смирно и выспитесь хорошенько.
Дѣвушка стояла неподвижно.
— Что это у васъ, Мери?
— Лѣкарство. Меня зовутъ Анна, а не Мери.
— Ну, Анна, такъ бросьте же, пожалуста, это лѣкарство, или оставьте его для доктора. Я умираю съ голода. Скажите мнѣ гдѣ я, кто вы, что можно достать поѣсть, который часъ и всѣ подробности этого несчастія.
— Да не больше десяти минутъ прошло съ тѣхъ поръ какъ вы перепугали первый классъ. Мистрисъ Питчеръ, что за буфетомъ, и до сихъ поръ еще не пришла въ себя. Всѣ отправились въ Бишопсгопъ. Лондонскій поѣздъ пришелъ тотчасъ же вслѣдъ за докторомъ, мистеромъ Стоккомъ, всѣ и поѣхали на мѣсто происшествія.
— Да здѣсь-то что же?
— Станціонная гостиница. Я вторая горничная. Мистрисъ Джолли, первая, готовитъ постели и горячую воду, и все что нужно. Намъ сегодня будетъ трудная ночь. Я боюсь подумать о томъ какъ этотъ поѣздъ пріѣдетъ. Все ваше платье испорчено, да другаго взять негдѣ, пока не привезутъ багажъ.
— Анна, я ужасно голоденъ.
— Докторъ велѣлъ дать вамъ куринаго бульйону черезъ часъ.
— Говорю вамъ, что я умру. Мнѣ и дурно сдѣлалось, кажется, оттого что я ничего не ѣлъ. Нельзя ли достать чего-нибудь? Пожалуста, пожалуста поскорѣй.
Дѣвушка кивнула головой и засмѣялась.
— Благодарю васъ, Анна.
Скоро она вернулась, неся на подносѣ половину жареной курицы и кувшинчикъ съ хересомъ, и поставила на постель. Тутъ только я замѣтилъ, что не могу владѣть рукой. Анна тотчасъ же доняла въ чемъ дѣло. Она разрѣзала мнѣ жаркое, и кивала, и улыбалась при всякомъ кускѣ, который клалъ я въ ротъ, налила мнѣ вина, подняла въ изумленіи полныя руки, когда я попросилъ еще, съ восклицаніемъ и пріятнымъ смѣхомъ отправилась за новыми припасами, и опять повторила то же.
Послышалось мѣрное пыхтѣніе машины; колоколъ на станціи зазвонилъ; ему отвѣчали всѣ колокольчики гостиницы. Анна сильно поблѣднѣла.
— Пріѣхали, сказала она. — Это ужь третій разъ у насъ. Боюсь я этого ужасно. Надо однако идти. Слуги воротились. Если вамъ что-нибудь понадобится ночью, къ вамъ придетъ кто-нибудь изъ нихъ.
Я не могъ лежать; я всталъ и прислушался. Тяжелые шаги двигались медленно, словно съ тяжелыми ношами, слышались крики и стоны страданія; двери отворялись и затворялись. Ночь была ужасная. Какъ могъ я заснуть, зная, что возлѣ меня лежатъ люди въ агоніи, ожидая смерти утѣшителя. Однако я прокрался назадъ въ мою комнату и закрылъ глаза.
Мистеръ Стоккъ нашелъ меня поутру совершенно здоровымъ, исключая ссадинъ на рукѣ и колѣнкахъ. Двое было убитыхъ: хорошенькая дѣвочка, сидѣвшая въ углу вагона, которая ѣхала встрѣчать отца, офицера, вернувшагося изъ Индіи, и старый пасторъ, ѣхавшій въ Лондонъ благодаритъ пріятеля за доставленное мѣсто. Четыре пассажира потерпѣли такія поврежденія, что жизнь ихъ была въ большой опасности, десятеро были контужены, или ранены легко. Ожидали слѣдствія. Меня намѣревались допроситъ, ибо о мнѣ говорили и предполагали, что я могъ сообщить свѣдѣнія о томъ, были ли кондукторъ, машинистъ и сторожъ пьяны или трезвы, разсѣяны или внимательны, находился ли сигналистъ въ Бишопсгетѣ на своемъ мѣстѣ, и еще многія подробности, о которыхъ я не имѣлъ ни малѣйшаго понятія.
На слѣдующій день Лангли наполнился огорченными, встревоженными родственниками и друзьями. Доктора хлопотали; мѣстные жители сновали взадъ и впередъ, великіе лондонскіе директоры торжественно пріѣзжали на нарочныхъ поѣздахъ и улетали снова. Предварительное слѣдствіе кончилось. Я сказалъ все что зналъ. Когда я назвалъ себя и свое мѣстопребываніе: Свитенгамскую школу, коронеръ нахмурился.
— Прошу замѣтить, джентльмены, что свидѣтель отлучился изъ школы, — какъ мнѣ извѣстно, потому что у меня тамъ сынъ, — въ учебное время безъ отпуска. Сверхъ того, онъ Ирландецъ. Надо быть осмотрительнымъ.
Коронеръ какъ будто намекалъ, что я какимъ-то образомъ виновенъ въ случившемся несчастіи. Меня разспрашивали такъ подробно, что мнѣ наконецъ пришло въ голову, ужь не сомнѣваются ли въ дѣйствительности гибели и увѣчій несчастныхъ пассажировъ. Я вышелъ изъ комнаты, гдѣ производилось слѣдствіе, не заботясь объ его исходѣ; мнѣ было все равно кого найдутъ виновнымъ. Незнакомый голосъ произнесъ мое имя. Оглянувшись, я увидалъ молодаго человѣка, который, какъ я замѣтилъ, все время что-то очень усердно записывалъ, и съ которымъ очень много говорилъ коронеръ и адвокатъ Компаніи, мистеръ Мосъ, старавшійся доказать, что это несчастіе не болѣе какъ случай, весьма обыкновенный и неизбѣжный на желѣзныхъ дорогахъ.
Это былъ красивый молодой человѣкъ, пріятной наружности, чѣтъ двадцати трехъ, крѣпкаго сложенія, средняго роста, съ курчавою головой и русыми бакенбардами; одежда его была нѣсколько фантастическихъ цвѣтовъ: свѣтло-оливковый фракъ, голубой галстукъ съ брилліантовою булавкой, сѣрые панталоны и сапоги патентованной кожи.
— Извините мою нескромность, сказалъ онъ мнѣ. — Позвольте спросить васъ, когда вы думаете ѣхать въ Лондонъ? Мое имя Стендишъ, я здѣсь составляю отчетъ объ этомъ случаѣ для газеты Геркулесъ. Я ѣду съ слѣдующимъ поѣздомъ. Еслибы вамъ было угодно, — онъ на минуту замялся, — мы могли бы ѣхать вмѣстѣ. Мнѣ хотѣлось бы предложить вамъ нѣсколько вопросовъ. Машиниста и кондуктора обвинили въ «убійствѣ». Но никто не обращаетъ большаго вниманія на приговоры коронерскихъ присяжныхъ.
Я только что думалъ о томъ какъ мнѣ быть относительно денегъ. Надо было платить счетъ гостиницы, надо было платить за билетъ: мнѣ ничего не оставалось, какъ только вернуться въ Свитенгамъ, или писать мистеру Бетсу.
— Я право не знаю, когда я поѣду, и куда поѣду.
Мистеръ Стендишъ остановился.
— Это странно, согласитесь сами. Вы очень молоды. Конечно, я не имѣю ни малѣйшаго права выражать какое бы то ни было мнѣніе, но все-таки мнѣ кажется это нѣсколько страннымъ.
Такъ мнѣ и самому казалось. Я самъ не зналъ что со мной будетъ, что намѣренъ я дѣлать.
— Компанія, разумѣется, заплатитъ счетъ вашъ въ гостиницѣ и путевыя издержки, и если потребуется, вознаградитъ вполнѣ вашихъ родителей за всѣ поврежденія, какія вы, можетъ-быть, потерпѣли, сказалъ мистеръ Мосъ, отыскавшій меня на платформѣ, когда я ходилъ со Стендишемъ.
— Намъ можетъ понадобиться ваше свидѣтельство, такъ вы потрудитесь сообщить мнѣ вашъ адресъ въ Лондонѣ.
— У меня нѣтъ въ Лондонѣ адреса…. Я никого не знаю…. Развѣ сэръ-Ричарда Десмонда, или еще флотскаго капитана Виндо, онъ тоже гдѣ-то тамъ живетъ.
— Дайте, если хотите, мой адресъ, на случай, что вашихъ друзей нѣтъ въ городѣ, сказалъ Стендишъ. Вы знаете мой адресъ, Мосъ: № 1-й, Ольдъ-Кортъ, Темпль. Что заплатитъ ему Общество за понесенныя поврежденія, а? Взгляните на его руки и колѣни…. Ссадины, обрѣзы, ушибы, неспособность къ дѣятельности…. вотъ родителямъ или опекуну случай нажить денегъ! Я бы не взялъ на ихъ мѣстѣ 500 фунтовъ!
Мистеръ Мосъ засмѣялся и потеръ руки.
— Вы, господа журналисты, необыкновенно бойки! Въ случаѣ надобности, я напишу сэръ-Ричарду Десмонду, котораго знаю. Прощайте. Прощайте, мистеръ Стендишъ. Еслибы вы сказали (sotto voce), что вамъ знакомъ адвокатъ по этому дѣлу со стороны Компаніи, и что онъ съ обычнымъ своимъ тактомъ и пр., и пр…. Вы меня понимаете. Я былъ бы вамъ очень обязанъ. Добраго вечера и счастливаго пути.
И мистеръ Мосъ поспѣшно возвратился къ коронеру и присяжнымъ.
— Да, продолжалъ Стендишъ, — я бы заставилъ ихъ поплатиться.
— Да вѣдь я получилъ раны не во время несчастія, а когда бѣжалъ за помощью….
— Все равно. Еслибы несчастія не случилось, не понадобилась бы и помощь; еслибы помощь не понадобилась, вы бы за ней не побѣжали. Дѣло ясное. Искъ прямой. Нѣтъ? Ну, вы молоды и великодушны. Вы не хотите взять кучу денегъ, когда представляется случай, и ѣдете въ Лондонъ отыскивать людей, которыхъ адреса не знаете, не имѣя ничего. Встрѣтиться съ вами истинное приключеніе.
Я отвернулся.
— Полагаю, что я свободенъ въ своихъ поступкахъ, по крайней мѣрѣ желаю быть.
— Честное слово, вы несправедливы ко мнѣ, если думаете, что я хотѣлъ критиковать ваши поступки или что-нибудь у васъ вывѣдывать. Не считайте меня, пожалуста, навязчивымъ. Я самъ на половину Ирландецъ. Услышавъ вашу исторію, я невольно вспомнилъ о бѣдномъ юношѣ, который, точно такъ же какъ вы, ѣхалъ въ Лондонъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ отыскивать друзей, которыхъ не могъ найти, и мнѣ очень захотѣлось чѣмъ-нибудь помочь вамъ…. Я знаю, какъ одинокъ былъ тотъ юноша, и какъ обрадовался бы онъ каждому доброму слову, даже взгляду.
Онъ говорилъ серіозно, протянувъ мнѣ руку; не было въ его голосѣ прежняго жесткаго, металлическаго звука.
Я взялъ его руку.
— Ну, что же? сказалъ онъ. — Ѣдемъ мы вмѣстѣ? Я не намѣренъ ничего у васъ выпытывать, а зная городъ, могу быть вамъ полезенъ.
Я только успѣлъ проститься съ Анной и написать двѣ строчки въ благодарность доктору, когда поѣздъ пришелъ.
Мистеръ Стендишъ, пользовавшійся, повидимому, большимъ вліяніемъ и знавшій всѣхъ, ухватилъ за пуговицу какого-то служащаго, котораго называлъ Тунксомъ, — что возбудило въ умѣ моемъ вопросъ, ужъ не родня ли онъ кильмойльскому кучеру, — и досталъ намъ двоимъ особое отдѣленіе. Затѣмъ онъ вынулъ огромную трубку, и мигнувъ кондуктору, который счелъ обязанностью увѣдомить его, что это «противъ правилъ», испустилъ тучу дыма.
— Да, слышалъ! Вы теперь предупредили меня, и если застанете меня курящимъ на слѣдующей станціи, будетъ сорокъ шиллинговъ штрафу. Знаю! Вы опоздали двѣ минуты, кондукторъ. Если не обратите вниманія, такъ опять случится несчастіе.
Я содрогнулся. Я подумалъ о бѣдныхъ страдальцахъ, остававшихся въ тѣхъ маленькихъ комнатахъ. Поѣздъ двинулся. Выглянувъ въ окно, я увидалъ мистера Бетса, бѣжавшаго изъ станціонной гостиницы къ вагонамъ. Но было поздно. Онъ даже не видалъ меня.
— Что вы видите? Директора и всю полицію свитенгамскую? Вы въ безопасности, по крайней мѣрѣ въ настоящую минуту.
— Нѣтъ. Это мой опекунъ. Онъ, безъ сомнѣнія, пріѣхалъ за мной. Онъ получилъ извѣстіе изъ Свитенгама, а можетъ-быть, и прочелъ мое имя въ газетахъ.
— Ну, теперь нечего. Вамъ нельзя будетъ телеграфировать, пока не пріѣдемъ въ Лондонъ, да и то, пожалуй, не тотчасъ, потому что станція Лангли можетъ быть заперта. Примемся теперь за дѣло. Вы, надѣюсь, позволите мнѣ обратиться къ вамъ иногда съ вопросомъ?
Онъ вынулъ изъ дорожнаго мѣшка фонарь, прикрѣпилъ его къ суконной обивкѣ вагона, зажегъ, и открывъ карманную книжку, началъ писать, покачиваясь по толчкамъ вагона.
— Да, замѣтилъ онъ, — все это вамъ ново; это ново почти всѣмъ незнакомымъ съ дѣломъ. Изъ всѣхъ тысячъ людей, которые завтра прочтутъ за завтракомъ подробный отчетъ объ этомъ слѣдствіи за многія мили отсюда, ни одинъ, вѣроятно, не подумаетъ о томъ, какъ отчетъ этотъ составленъ. Имъ представляется, что это все дѣлается само собой, какъ листья растутъ на деревьяхъ. Я лягу, сегодня не раньше четырехъ часовъ. Одно только мнѣ утѣшеніе: редакторъ будетъ сидѣть дольше меня.
— Лондонъ наконецъ! Вотъ мы и пріѣхали, мой юный другъ. Мнѣ кажется, вамъ лучше всего двинуться на мою квартиру. Вѣдь ужь поздно. Въ гостиницѣ не охотно примутъ такого юношу, какъ вы, безъ всякаго багажа. Право, такъ лучше будетъ. Ну, идемъ. Сторожъ! Чемоданъ, отмѣченный буквой С. изъ Лангли! Достаньте извощика, поживѣе.
Я стоялъ среди потока народа. Поѣздъ излилъ его, словно лопнувшая бомба. Что было мнѣ дѣлать, какъ не согласиться на предложеніе Стендиша?
— Я очень вамъ благодаренъ, но….
— Никакихъ «но»! Ѣдемъ.
Всѣ магазины были заперты. Длинные ряды фонарей стояли на стражѣ вдоль улицъ. Я глядѣлъ въ ночной сумракъ и спрашивалъ себя: есть ли между людьми, которые ходили тутъ взадъ и впередъ, такіе же одинокіе и несчастные, какъ я? Какъ неопытенъ былъ я! Било на колокольняхъ двѣнадцать часовъ.
— Слышали? Не говоритъ ли вамъ этотъ звонъ: вернись, бѣглецъ, вернись въ Свитенгамъ? Ну, какъ бы то ни было, надо вамъ хоть одинъ день прожить въ Лондонѣ.
Мнѣ казалось, что улицы и сторожевые фонари бѣгутъ вслѣдъ за нами. Спутникъ мой глядѣлъ на меня.
— Да, тутъ есть чѣмъ полюбоваться. Вотъ зрѣлище, которое образованный христіанскій народъ, внушающій зависть сосѣдямъ, можетъ показать міру. Это конецъ Гаймаркета, исходная точка и послѣдній предѣлъ многихъ свѣтскихъ джентльменовъ. Слышны возгласы: убійство! полиція! женщины кричатъ, мущины дерутся, ругательство и хохотъ! Еще теперь рано, не дошло еще до полнаго разгара.
Блескъ огней, шумъ голосовъ, толкотня, волнующаяся толпа мущинъ и женщинъ — исчезли. Мы проѣхали мимо ряда громадныхъ возовъ, нагруженныхъ плодами земными, потомъ узкимъ переулкомъ, мимо церкви, подъ мрачнымъ сводомъ, и остановились наконецъ у темныхъ, обитыхъ желѣзомъ воротъ. Спутникъ мой слѣзъ и постучалъ. Ворота медленно отворились, и пока я спрашивалъ себя, ужъ не знатный ли онъ вельможа, разыгрывающій роль бѣдняка, какъ въ балладѣ Мура, онъ сказалъ:
— Вотъ мы въ Темплѣ. Идите за мной. Извощикъ, внесите чемоданъ: верхній этfжъ, Ольдъ-Кортъ, № 1.
Строеніе было огромное, квадратное, окруженное мрачными стѣнами, со множествомъ дверей и оконъ.
— Это наше отдѣленіе, сказалъ Стендишъ. — Здѣсь, прошу замѣтить, все люди почтенные. Видите имя на этой двери? Мистеръ Твистеръ. Это адвокатъ Твистеръ. У него большая практика. Онъ получаетъ тысячъ десять фунтовъ въ годъ, по крайней мѣрѣ. А вотъ Скительсъ, что служитъ при парламентѣ, зарабатываетъ не меньше. Тутъ еще на верхъ, а вотъ и моя квартира.
Онъ отперъ массивную черную дверь, на которой было написано: Торрингтонъ Груббъ, Г. Смитъ, В. Г. Смитъ, Тредгольдъ, Стендишъ.
— Кучка порядочная, не правда ли? спросилъ онъ, улыбаясь. — Но не всѣ мы дома въ настоящее время. Они только платятъ намъ и оставляютъ имена свои на двери. Все что здѣсь доступно оку мнѣ подвластно. Ни съ кѣмъ не дѣлю я власти своей, кромѣ казначея достопочтеннаго Общества Внутренняго Темпля. Ну, извощикъ, поставьте здѣсь чемоданъ. Мнѣ надо идти въ редакцію Геркулеса. Я вернусь мгновенно. Не стукнитесь объ эту дверь. Здѣсь ступенька…. Такъ. Вотъ мы и дома.
Пройдя небольшой корридоръ, я очутился въ просторной, низкой комнатѣ съ полками и старыми гравюрами на стѣнахъ. Посрединѣ стоялъ круглый столъ, покрытый бумагами, книгами и письмами. Три покойныя кресла, старый диванъ и конторка дополняли убранство. Надъ каминомъ висѣло очень темное зеркало и стояли трубки, глиняныя и пѣнковыя, а выше на стѣнѣ красовались пара рапиръ и боевыя перчатки.
Стендишъ отворилъ дверь въ маленькую спальню и вынесъ оттуда кучу одѣялъ и подушку.
— Вотъ, сказалъ онъ, кладя ихъ на диванъ, — я ввожу васъ въ полное владѣніе на какое угодно вамъ время. Постель вамъ готова въ той комнатѣ. Вы найдете все, что роскошь можетъ придумать и богатство доставить, въ этомъ шкапу. Можете пользоваться благами, какія даруютъ вамъ боги съ помощью мистрисъ Чандлеръ. Вотъ ключъ отъ вина. Это единственное, чего не рѣшаюсь я ввѣрить моей богинѣ, потому что она немного оставила бы мнѣ. Книгъ, какъ видите, вдоволь. Если услышите шумъ подъ утро, не тревожьтесь: я выхожу и прихожу во всякіе часы. Завтра мы достанемъ кого-нибудь взглянуть на ваши раны. Спите покойно. Доброй ночи.
И съ веселымъ смѣхомъ, онъ затворилъ дверь. Я слышалъ, какъ онъ легкимъ шагомъ сходилъ по лѣстницѣ, мимо квартиры Твистера, затѣмъ все замолкло.
Напрасно я сидѣлъ и думалъ: мысли мои уносились въ прошедшее, потомъ я останавливался на невозможномъ предпріятіи, котораго самъ я не могъ ясно себѣ представитъ. Среди этого глубокаго уединенія, мнѣ не вѣрилось что я въ Лондонѣ. Я подошелъ къ окну. На небѣ мерцала слабая полоса свѣта. Безчисленныя башни; лѣсъ острыхъ кровель и трубъ; громадный куполъ, поднимающійся къ небу, на немъ шаръ и крестъ, начинающіе свѣтлѣть, сѣрая, холодная рѣка, по которой темныя барки плыли за уголъ стѣнъ, ограждавшихъ мой горизонтъ. Вотъ все что видѣлъ я на туманномъ фонѣ. Словно грезился мнѣ городъ былыхъ, дивныхъ временъ среди невѣдомой пустыни. Вотъ наконецъ какой-то звукъ. Это пѣсня, грубая, странная пѣсня, очень веселая. Она все громче раздается, приближаясь ближе и ближе. «Не пойдемъ домой до утра!» Такъ ступайте же домой: ужъ утро. Воробьи чирикаютъ подъ кровлей и на деревьяхъ, поднимающихъ старыя вершины вокругъ кирпичныхъ стѣнъ. Возрастающій свѣтъ борется съ дымными руками, протягивающимися изъ трубъ, чтобы задушить его. Ложась на постель чужаго мнѣ человѣка, я понималъ, что оставилъ ему лишь старый диванъ, и благодаря Бога за Его милости, я радовался, что въ этой многолюдной пустынѣ нашелъ сочувствіе хоть въ одномъ человѣкѣ.
— Такъ вы спокойно провели ночь? спросилъ Стендишъ, когда мы сидѣли съ нимъ за завтракомъ. — Очень радъ это слышать; а я былъ вашимъ товарищемъ. Мнѣ ужасно хотѣлось разбудить васъ, чтобы наказать за непослушаніе, когда увидалъ, что вы заняли мой диванъ, а не легли въ постель, какъ я вамъ совѣтовалъ. Однако, ужь двѣнадцать часовъ! Мы оба были ужасно утомлены. Еще одинъ ломтикъ языка? Нѣтъ? Мистрисъ Чандлеръ, вы можете снимать со стола, а потомъ потрудитесь попросить къ намъ мистера Чика. Я теперь выкурю трубочку, а вы мнѣ разкажете свои планы. Я свободенъ до пяти часовъ, когда мнѣ нужно будетъ идти обѣдать въ Голль. Сегодня нѣтъ засѣданія, и мнѣ бы хотѣлось пойти съ вами куда-нибудь провести вечеръ, если намъ удастся достать вамъ приличное платье.
— Мнѣ довольно трудно разказать вамъ свои планы, мистеръ Стендишъ, потому что у меня ихъ нѣтъ.
— Ну, такъ мы должны придумать что-нибудь. Человѣкъ, или мальчикъ, не имѣющій никакихъ плановъ на предстоящій годъ, или даже день, подобенъ кораблю безъ руля; чудо будетъ, если онъ когда-нибудь достигнетъ пристани. Онъ кружится въ океанѣ жизни, испытываетъ бурю и пристаетъ, наконецъ, къ безплодному берегу. Для чего вы пріѣхали въ Лондонъ? У васъ были же какія-нибудь намѣренія.
— Для чего? Маѣ, признаюсь, надоѣлъ Свитенгамъ. Я былъ въ постоянной борьбѣ съ воспитанниками; они смѣялись надо мной. Я не хотѣлъ докучать своему опекуну жалобами и подумалъ, что мнѣ слѣдуетъ попробовать, не могу ли я самъ сдѣлать для себя чего-нибудь.
— Да, сдѣлать для себя что-нибудь! Это фраза роковая, когда она не означаетъ ничего опредѣленнаго. Вотъ, посмотрите на меня. Я самый одинокій человѣкъ въ мірѣ. Отецъ мой разорился, когда я еще былъ мальчикомъ, и вскорѣ послѣ того послѣдовалъ въ могилу за моею матерью, которая умерла отъ того что не могла видѣть его бѣдности. Меня отвезли въ Шотландію къ дѣду. Это былъ добрѣйшій человѣкъ, но онъ ненавидѣлъ моего отца. Несмотря на то что мать его была Ирландка, онъ никогда не могъ простить своей дочери того что она вышла замужъ за Ирландца. Когда дѣдъ мой умеръ, мы узнали, что онъ съ шотландскою аккуратностью жилъ процентами большаго капитала, который считалъ пристроеннымъ въ честныя руки, между тѣмъ какъ мошенникъ его секретарь растратилъ этотъ капиталъ въ различныхъ спекуляціяхъ, а дѣду моему платилъ воображаемые дивиденды. И вотъ въ семнадцать лѣтъ остался я на попеченіи небогатой старой леди, съ аристократическими тенденціями, и трехъ тетокъ, употребившихъ всѣ силы чтобъ избаловать меня. Состоянія у нихъ было ровно на столько чтобы голодать благопристойно, а мнѣ, конечно, нужно было самому заботиться о себѣ. Я совсѣмъ было рѣшилъ поступить въ военную службу, но потомъ, увидавъ однажды въ лагерѣ, за городомъ, какъ наказывали одного солдата, я сталъ съ отвращеніемъ раздумывать о жизни съ людьми, которыхъ я видалъ въ грязныхъ трактирахъ грязнѣйшихъ улицъ города, и, наконецъ, получилъ отвращеніе къ военной службѣ. Я уже слишкомъ выросъ, чтобы поступить въ морскую службу, еслибъ и имѣлъ для этого нужную протекцію; къ тому же матросы торговыхъ судовъ не обѣщали быть пріятными сопутниками въ жизни. Не надоѣлъ ли я вамъ?
— О, право, нѣтъ, мистеръ Стендишъ. Пожалуста, продолжайте.
Я дѣйствительно съ большимъ интересомъ слушалъ этого человѣка, изъ разказа котораго могъ дочерпнуть руководство для себя.
— Хорошо! Я былъ силенъ въ наукахъ математическихъ, классическихъ и тому подобномъ; я взялъ мѣсто учителя въ одномъ семействѣ. Вы удивляетесь? Это было бы очень пріятное мѣсто, но вдругъ, къ несчастью, воротилась домой изъ пансіона молоденькая миссъ…. впрочемъ, нѣтъ надобности называть именъ; сумасбродная молодая особа, съ нѣжными глазками, длинными кудрями и грустною улыбкой. Боже мой, какъ эта дѣвчонка мучила меня своими взглядами, вздохами и различными хитростями, какъ, напримѣръ, перебѣганіемъ мимо меня изъ комнаты въ комнату. Чтобы покончить съ этимъ, я долженъ былъ бросить хорошее мѣсто и добрыхъ людей, потому что дѣвчонка задумала бѣжать со мной. Вообразите только: ей шестнадцать, а мнѣ семнадцать лѣтъ! Говорила, что не можетъ жить безъ меня. Теперь она замужемъ, и у ней уже двое дѣтей. Я взялъ мѣсто въ школѣ.
— Учителя, мистеръ Стендишъ?
— Да, конечно.
— Не скучная ли это была жизнь, мистеръ Стендишъ?
— Да, существованіе незавидное, но я рѣшился съ Божьею помощью твердо исполнять свою обязанность. Я задумалъ сдѣлаться адвокатомъ, потому что у меня было какое-то предчувствіе, что тутъ (онъ ударилъ рукой по своему энергичному лбу) заключается нѣчто, что можетъ образовать славнаго адвоката. Но вообразите, и тутъ опять та же исторія: дочь директора школы начала преслѣдовать меня. Она надоѣла мнѣ букетами и дурацкими стихами. Одною изъ фантазій моего отца было придавать себѣ давно забытый титулъ ирландскаго пера, Стендиша Турвейскаго. Дѣдъ мой приходилъ въ бѣшенство, когда при немъ упоминали объ этомъ. Миссъ забрала себѣ въ голову что я переодѣтый принцъ, умирающій отъ любви къ ней, но слишкомъ скромный чтобы признаться въ этомъ. Я опять принужденъ былъ бѣжать. Не правда ли, все это ужасно смѣшно? Вы, можетъ-быть, подумаете, что я изъ хвастовства разказываю вамъ это. Я пріѣхалъ въ Лондонъ; давалъ уроки всего что только зналъ, а самъ занимался стенографіей и учился тому, что, полагалъ, можетъ мнѣ со временемъ пригодиться. Я работалъ дни и ночи, писалъ въ журналахъ, до тѣхъ поръ пока не сколотилъ достаточно денегъ чтобы записаться въ Темпль. Въ нынѣшнемъ году я получу мѣсто, сверхъ того у меня занятія въ Геркулесѣ, которыя обезпечиваютъ мнѣ насущный хлѣбъ и избавляютъ отъ учительства. Я постоянно помогалъ бѣднымъ старушкамъ-теткамъ. Онѣ, ради экономіи, живутъ въ маленькой деревушкѣ во Франціи и въ благодарность награждаютъ меня необыкновенными ночными колпаками, туфлями и кисетами для табаку, въ такомъ количествѣ, что я могъ бы снабдить ими цѣлую школу. Вотъ мое настоящее положеніе. Единственную тѣнь на него бросаетъ то обстоятельство, что я страстно влюбленъ, и любовь моя доведетъ меня до того громаднаго, восхитительнаго безумія, что я женюсь на прелестнѣйшей, добрѣйшей и не имѣющей ни гроша дѣвушкѣ. Но я и тутъ не прихожу въ отчаяніе. Ну, что же вы обо всемъ этомъ думаете?
Въ откровенности молодато человѣка была какая-то неотразимая привлекательность. Я только-что хотѣлъ открыть ему свое сердце, какъ вдругъ таинственная особа, именовавшаяся мистрисъ Чандлеръ и походившая на наклоненный шестъ, одѣтый въ старыя платья, съ чепцомъ на макушкѣ, доложила мистера Чика. Появился невзрачный молодой человѣкъ, отъ котораго, даже сквозь клубы дыма Стеидишевой трубки, разило табакомъ. Докторъ Чикъ съ необычайною важностью выслушалъ мои объясненія, осмотрѣлъ мою руку и колѣно и перевязалъ разрѣзы и раны, быстро подживавшія. Потомъ онъ сѣлъ, уперся руками на колѣни, и внимательно посмотрѣвъ мнѣ въ лицо, спросилъ:
— А сколько намѣрены вы потребовать? Какую опредѣляете цифру?
— Я васъ не понимаю.
— Какъ вы полагаете? Я могу засвидѣтельствовать большія поврежденія, если батюшка вашъ принужденъ будетъ идти въ судъ. Я бы теперь на вашемъ мѣстѣ не выходилъ со двора до самаго процесса. Я пошелъ бы къ присягѣ, что вы все время сидѣли въ комнатѣ. И какъ знать, при надлежащемъ лѣченіи могла бы образоваться рожа. Васъ можно по истинѣ назвать счастливымъ. Никогда еще не встрѣчался мнѣ подобный случай, хотя я разъѣзжаю по желѣзнымъ дорогамъ взадъ и впередъ. Многіе бѣдняки позавидовали бы вамъ.
Докторъ Чикъ, пошептавшись съ моимъ хозяиномъ, удалился.
— Ну-съ, началъ опять Стендишъ, и трубка его пришла въ полное дѣйствіе, — ну-съ, вы хотѣли разказывать мнѣ.
Я разказалъ ему все что былъ въ состояніи разказать. О смерти дѣдушки, о бѣдности дома, о моихъ непріятностяхъ и раздорахъ въ школѣ, о моемъ желаніи начать поскорѣе жить и поправить наше состояніе.
— Ну, предположимъ, что мы отыщемъ вамъ сэръ-Ричарда Десмонда: чего вы отъ него потребуете? спросилъ онъ почти строго. — Вы убѣжали изъ школы, потому что не хотѣли снести мелкихъ непріятностей; вы оставили человѣка, который былъ добръ къ вамъ, чтобъ отыскать другаго человѣка, который о васъ не заботится. Къ тому же вы не только не имѣете права быть недовольнымъ, но должны считать себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ. У васъ есть друзья. Вы имѣете достаточно состоянія чтобы не умереть съ голоду, вы ни отъ кого не зависите и можете избрать себѣ занятіе по душѣ. А вы что дѣлаете? Вы продаете свое платье, убѣгаете изъ школы и приводите въ отчаяніе этого достойнаго человѣка, мистера Бетса. Онъ будетъ искать васъ въ Лондонѣ. Онъ, безъ сомнѣнія, пріѣдетъ съ слѣдующимъ поѣздомъ и отправится къ сэръ-Ричарду Десмонду, если Мосъ не сообщитъ ему моего адреса.
— Вы не поняли меня, мистеръ Стендишъ. Я совсѣмъ не хотѣлъ огорчать мистера Бетса, онъ такъ добръ! А сэръ-Ричардъ не будетъ смущенъ ничѣмъ, что бы я ни сдѣлалъ. Но вы все-таки правы. Мнѣ не слѣдовало дѣлать ничего что могло огорчить мистера Бетса, и я постараюсь не дѣлать ничего такого.
Стендишъ взялъ адресную книгу.
— «Десмондъ, Еніусъ, Клержъ-Стритъ. 10. Восточный клубъ.» — Индійскій, вѣроятно. — «Десмондъ, Джонъ, Джерминъ-Стритъ; Десмондъ, Ральфъ, Албанія; Десмондъ, сэръ-Ричардъ; миссъ Десмондъ — 207. Гросвеноръ-Стритъ». Вотъ это онъ. Я никогда не подозрѣвалъ, что Десмондовъ такъ много въ Лондонѣ. Ничего не знаешь, пока не прочтешь. Мы можемъ отправиться къ нему. Вы должны написать въ Ланглей и въ Дублинъ. Вы можете сами написать нѣсколько строкъ къ Моди, въ Свитенгамъ; онъ, какъ вы говорите, порядочный малый, да и со всѣми товарищами, съ которыми вы перессорились, не дурно бы примириться письмомъ. Пишите, пока мы дома, а я между тѣмъ посмотрю, не могу ли я одѣть васъ поприличнѣе, потому что въ такомъ костюмѣ вамъ не подобаетъ показываться въ Лондонѣ.
Онъ ушелъ съ своею милою улыбкой. Я сѣлъ и попробовалъ писать, но мысли мои блуждали далеко. Стендишъ сказалъ, что я долженъ считать себя счастливымъ. Онъ не зналъ — какъ могъ онъ знать? — отчего разрывалось мое сердце. Далеко, во французской деревушкѣ, его любятъ добрыя сердца и охраняютъ своими молитвами, а обо мнѣ кто заботится? Мистеръ Бетсъ мнѣ не родственникъ и не другъ. Онъ очень добръ, но я не могу любить его. Нѣтъ! За морями, въ далекой странѣ….
Стендишъ очутился за моею спиной. Съ нимъ пришелъ человѣкъ, державшій въ рукахъ большой свертокъ.
— Вотъ тутъ есть все, что потребовали бы самые щепетильные люди. Готовы ли ваши письма? Ну, мы ихъ кончимъ послѣ. Смотрите! вотъ сорочки, возьмемъ полдюжины. Вотъ славная жилетка! Браво! Все сдѣлано какъ по вашей мѣркѣ, шляпа, сапоги и все. А старое мы все сложимъ. Вотъ теперь мы выйдемъ со славой и удивимъ собой Лондонъ.
Но Лондонъ самъ меня поразилъ. Еслибы песчинка, уносимая теченіемъ, могла осмыслить свое положеніе, она едва ли бы почувствовала какое-нибудь безпокойство. Что ей за дѣло куда ее несетъ, съ какою скоростью, съ какими товарищами? Чѣмъ могла бы она надѣяться быть какъ не песчинкой? Но человѣкъ, уносимый теченіемъ жизни, размышляетъ о себѣ и о товарищахъ своихъ. Онъ хочетъ знать откуда идутъ всѣ эти люди, гдѣ и какъ они живутъ, куда они такъ спѣшатъ. Онъ родился среди живой массы, составляющей предметъ изслѣдованія каждаго изъ ея безконечныхъ атомовъ.
— Сэръ-Ричарда Десмонда нѣтъ въ Лондонѣ, сказалъ намъ швейцаръ. — Мы ожидаемъ его на завтра въ ночь. Но миссъ Десмондъ дома, и ея племянница тоже.
— Не былъ ли здѣсь въ послѣднее время нѣкто мистеръ Бетсъ?
— Бетсъ? Мистеръ Бетсъ, изъ Дублина? Былъ! Вотъ карточка, которую онъ оставилъ здѣсь сегодня утромъ. (Онъ взялъ карточку съ подноса и прочелъ: Мистеръ Бетсъ, № 23, Доминикъ-Стритъ.) Онъ остановился въ Фентонѣ. Видѣлся здѣсь съ барынями и ужасно спѣшилъ; спрашивалъ о молодомъ мальчикѣ сбѣжавшемъ изъ школы, мистерѣ Бреди, воспитанникѣ сэръ-Ричарда. Можетъ-быть, вы о немъ что-нибудь знаете.
Я чувствовалъ что покраснѣлъ. Все это время я думалъ, что подумаетъ Мери Бутлеръ, когда узнаетъ что я бѣжалъ изъ школы. Чего бы я не далъ, чтобъ имѣть возможность разказать ей самому свою исторію!
— Если мистеръ Бетсъ придетъ сюда опять, отдайте ему, пожалуста, вотъ эту карточку. Ну, теперь въ Фентонъ.
Мистеръ Бетсъ, позавтракавъ, рано вышелъ изъ дому и не оставилъ никакихъ приказаній, а сказалъ только что уѣзжаетъ сегодня вечеромъ.
Мы отправились въ Темпль. Въ ящикѣ для писемъ мы нашли карточку мистера Бетса, на которой внизу было написано карандашомъ: не видали ли вы мистера Бреди?
Я какъ во снѣ слѣдовалъ изъ одного мѣста въ другое за мистеромъ Стендишемъ, который неустанно писалъ вездѣ записки, оставлялъ порученія; но опекунъ мой, несмотря на всѣ старанія наши, нигдѣ не находился. Наконецъ мистеръ Стендишъ предложилъ мнѣ идти обѣдать въ какой-то литературный клубъ Аддисонъ и послалъ въ Фентонъ приглашеніе мистеру Бетсу.
— Вы встрѣтите тамъ странныхъ людей, предупреждаю васъ. Но я увѣренъ, что мистеръ Бетсъ, если онъ такой человѣкъ за какого я его считаю, будетъ радъ случаю видѣть людей, у которыхъ въ головѣ больше мозгу чѣмъ денегъ въ карманѣ.
Клубъ помѣщался въ длинной, узкой залѣ, плохо освѣщенной, въ которую нужно было подниматься по винтообразной лѣстницѣ. Стѣны залы обиты были панелями, разрисованными произведеніями фантазіи одного изъ членовъ. Одна изъ этихъ панелей привлекла мое вниманіе. На ней нарисована была, масляными красками, женщина въ широкой восточной одеждѣ, полулежащая на диванѣ и пускающая клубы дыма изъ длинной трубки. Она окружена была вазами съ фруктами, золотою и серебряною посудой и грудами шалей.
— Вамъ это нравится? спросилъ меня Стендишъ. — Это панель Джолиффа. Онъ американскій живописецъ и отличный малый.
— Мнѣ кажется, эта картина очень похожа на что-то что я знаю; это, кажется, портретъ одной моей знакомой. Пожалуста, узнайте кто это такая.
— Джолиффъ, мой юный другъ желаетъ знать имя вашей восточной красавицы. Онъ находитъ въ ней сходство съ особой, которую воображаетъ что знаетъ. Я ему сказалъ, что она тутъ только-что повѣшена.
— Да, она кой-чего стоила, моя магометанская красавица. Это только копія съ моей картины, которую я сдѣлалъ для одного изъ моихъ лучшихъ друзей, въ Индіи, и за которую онъ заплатилъ мнѣ «лаку» рупій, она имѣетъ сходство, хотя ей недостаетъ огня оригинала. Бѣдная Моти!
— Развѣ леди умерла, сэръ?
— Нѣтъ, по крайней мѣрѣ я объ этомъ ничего не слыхалъ. Но бездѣльникъ набобъ былъ ужасно ревнивъ и билъ ее такъ же много, какъ и любовался ей. Жизнь ея, по временамъ, была не выносима, хотя она сама управляла всею страной за него.
— А кто она была, позвольте спросить.
— Должно-быть, Черкешенка, но навѣрное не знаю. Когда набобъ однажды замѣтилъ что она мнѣ улыбнулась, онъ едва позволилъ взять мнѣ нѣсколько сеансовъ чтобъ окончить портретъ.
— А гдѣ вы видѣли ее, сэръ, и какъ давно?
— Гдѣ? да гдѣ же я могъ ее видѣть какъ не во дворцѣ набоба, въ Нергунапорѣ, прошлый годъ, нѣтъ, два года тому назадъ.
— Вы положительно ничего не ѣдите, сказалъ мнѣ Стевдишъ. — Вы отдали сердце этой толстой женщинѣ, которой Джолиффъ платилъ по нѣскольку рупій за сеансъ, и которую окружилъ всѣмъ великолѣпіемъ, какое могла представить ему его фантазія.
Должно полагать что за столомъ было много остроумныхъ людей, потому что было много смѣху, но я ничего не слыхалъ и не могъ оторвать глазъ отъ панели; я удивлялся сходству, и мнѣ казалось, что глаза со стѣны отвѣчали мнѣ насмѣшливымъ, жестокимъ взглядомъ. Одинъ изъ членовъ клуба, маленькій, слабый человѣкъ, котораго голова была такъ прикрѣплена къ плечамъ, что, казалось, она готовится прыгнуть на васъ, по временамъ смущалъ меня своими взглядами и роковыми чертами лица. Это было странное лице: густые волосы, откинутые со лба, мужественно падали назадъ; брови, густыя и широкія, казались тучами, прорѣзываемыми молніей, а когда онъ говорилъ, они слегка приподнимались, такъ же какъ и вѣки; зрачки казались заряженными огнемъ; взглядъ его былъ быстръ какъ электрическая искра.
Слуга принесъ письмо мистеру Стендишу, который, распечатавъ его, передалъ мнѣ записку отъ мистера Бетса.
"Дорогой мой Теренсъ, я долженъ сейчасъ же уѣхать изъ города, чтобы повидаться съ сэръ-Ричардомъ по весьма важному дѣлу. Посылаю вамъ немного денегъ до моего возвращенія черезъ день или два, а тогда мы увидимъ что намъ предпринять, если вамъ не нравится Свитенгамъ. Зачѣмъ вы сдѣлали это, не сказавъ мнѣ ни слова? Я радъ что вы спаслись и дѣйствовали такъ хорошо въ этомъ страшномъ происшествіи. Мистеръ Стендишъ, вѣроятно, будетъ такъ добръ, что пріищетъ вамъ какое-нибудь помѣщеніе, а я уже распорядился чтобы вамъ выслали ваше платье и тому подобное. Если вамъ что-нибудь понадобится, обратитесь къ гг. Протеро и Клеркъ, 15, Бедфортъ, и спросите мистера Клерка, который уже знаетъ о васъ. У меня нѣтъ теперь ни одной свободной минуты; весь день я васъ отыскивалъ, а теперь заваленъ дѣлами. Но позвольте сказать вамъ, что я не одобряю того что вы оставили школу, не сказавъ ни одного слова любящему опекуну вашему
— Итакъ, теперь я долженъ заботиться о васъ, сказалъ Стендишъ, — ну, такъ посмотримъ что намъ дѣлать. Не пойти ли намъ въ оперу? Только нужно будетъ идти въ галлерею, потому что у васъ нѣтъ фрака.
Я съ удовольствіемъ ушелъ отъ дурныхъ глазъ. Когда мы проѣзжали по одной очень узкой улицѣ, гдѣ была страшная тѣснота отъ множества экипажей, кебъ нашъ зацѣпился за карету, въ которой сидѣла старая леди, съ брюзгливымъ лицомъ, закрывавшая другую даму своимъ широкимъ платьемъ.
— Смотри, куда ты ѣдешь, извощикъ! закричалъ кучеръ кареты.
— Самъ смотри, капустный парикъ, и держись своей дороги, проревѣлъ нашъ возница.
Произошло столкновеніе, колеса нашего кеба зацѣпились за массивныя колеса фамильной кареты, и такъ какъ старая леди повернулась къ намъ, я узналъ, что это миссъ Десмондъ, а спутница ея не кто иная какъ Мери Бутлеръ; но въ слѣдующую минуту кучеръ уже ударилъ по лошадямъ и былъ въ ряду каретъ, а нашъ возница погрузился въ перебранку съ полисменомъ.
— Что за прелестное личико, воскликнулъ Стендишъ. — Видѣли вы ее?
— О, конечно! Я ее даже знаю; это племянница сэръ-Ричарда Десмонда.
— Она восхитительна! Какъ она была спокойна, когда эта старая ворона подняла свои перья. Онѣ, вѣроятно, отправляются въ оперу.
Мы долго поднимались и наконецъ очутились на своихъ мѣстахъ, высоко надъ благовонною областью ложъ, блиставшихъ новымъ шелкомъ и атласомъ, въ ту самую минуту какъ занавѣсъ поднимался предъ началомъ оперы новаго тогда композитора Верди. Когда глаза мои привыкли къ свѣту, низко подъ нами разсмотрѣлъ я Мери Бутлеръ, полузакрытую занавѣсами ложи, съ устремленными на сцену глазами.
Можете ли вы вообразить ощущенія ирландскаго мальчика, въ первый разъ попавшаго въ оперу? Я былъ въ какомъ-то восторженномъ состояніи, прерывавшемся только паденіемъ занавѣса и шумомъ толпы въ антрактахъ. Мери Бутлеръ какимъ-то страннымъ образомъ примѣшивалась къ моему восторгу. Что бы мнѣ было за дѣло до оперы, еслибъ ея тутъ не было! Но вотъ она исчезла, ложа уже пуста.
— Я видѣлъ какъ ее сейчасъ схватила старая ворона и унесла съ собой, замѣтилъ мнѣ Стендишъ. — Мнѣ даже кажется, что я слышалъ въ бинокль ея вздохъ, когда она оторвала глаза отъ сцены. Ворона была въ чрезвычайномъ волненіи, и я замѣтилъ какъ измѣнилась въ лицѣ ваша прекрасная знакомая, когда она заговорила съ ней. Онѣ чрезвычайно поспѣшно вышли.
Я былъ радъ когда кончилась опера. Мы очутились въ круговоротѣ толпы, между шумящими шелковыми платьями, брилліантами, жемчугами, бѣлыми галстуками и черными фраками. Среди толпы собрался кружокъ разговаривавшихъ мущинъ.
— Какъ вамъ нравится опера, мистеръ Скюеръ, обратился Стендишъ къ одному изъ нихъ.
— Опера! Да можно ли назвать это оперой! Что за раздирающіе звуки. Такая музыка можетъ погубить всякаго пѣвца, никакой голосъ не выдержитъ, визжалъ мистеръ Кеттль.
— Сбродъ мелодій и ничего цѣлаго, проревѣлъ мистеръ Риччіо. — Всѣ хоры идутъ въ унисонъ.
— Вотъ опера и не пойдетъ, сказалъ Стендишъ, когда мы вышли на подъѣздъ. — Это наши великіе критики, отъ рѣшенія которыхъ зависитъ судьба композиторовъ, на время, по крайней мѣрѣ.
— А мнѣ такъ понравилась опера! Что это у васъ тамъ, мистеръ Стендишъ?
— Но вы не должны думать что она хороша, если мистеръ Скюеръ, Кеттль и Риччіо сказали что она дурна. Что это? Это букетъ, который забыла молодая леди. Возьмите, если хотите. Теперь мы поужинаемъ и возвратимся въ Темпль.
Я испугался, что онъ опять пойдетъ въ Аддисонъ; я боялся страшныхъ глазъ, но Стендишъ вошелъ въ скромную таверну. Когда мы поднимались по высокой лѣстницѣ въ нашу квартиру, я нѣсколько разъ поцѣловалъ букетъ, и блѣдные газовые рожки были единственными свидѣтелями этихъ поцѣлуевъ.
Рано на другой день я былъ въ Гросвеноръ-Стритѣ. Лакей не могъ сказать мнѣ что именно случилось, но получены были дурныя извѣстія изъ-за границы, отъ сэръ-Ричарда Десмонда. Съ нимъ случилось какое-то несчастіе. Миссъ Десмондъ и миссъ Бутлеръ съ первымъ же поѣздомъ отправились на континентъ.
Когда я возвратился въ Темпль, Стендиша не было дома. Онъ оставилъ мнѣ записку, что возвратится только вечеромъ, но что онъ сказалъ Вилькинсу, привратнику, чтобъ онъ нашелъ надежнаго человѣка, который бы могъ сопровождать меня, если я захочу осмотрѣть что-нибудь.
Мнѣ не нужно было никакихъ зрѣлищъ. Удивительно, какъ эти зрѣлища утомляютъ молодыхъ людей. Только тогда, когда ближе узнаешь міръ и созданія его, начинаешь отдавать себѣ отчетъ въ мелкихъ подробностяхъ. Но я послѣдовалъ совѣту, вышелъ изъ дому и ходилъ за толпой, водимою болтливыми сторожами. Я чувствовалъ, что самые священные памятники могутъ сдѣлаться общими мѣстами; что на Вестминстерское аббатство можно привыкнуть смотрѣть безъ благоговѣнія, и что соборъ Св. Павла превращается чуть ли не въ ярмарочный балаганъ. Въ три дня я осмотрѣлъ всѣ достопримѣчательности.
Я впалъ опять въ грустное настроеніе. Мистеръ Бетсъ, кажется, не знаетъ что дѣлать со мной, а онъ мой лучшій другъ. Морисъ Прендергастъ мнѣ тоже другъ, но онъ совсѣмъ не знаетъ жизни. Маіоръ Турнбулль? Я даже не знаю гдѣ найти его. Джакъ Виндо? Я безуспѣшно отыскивалъ его въ адресъ-календарѣ. Не лучше ли мнѣ рѣшиться на что-нибудь до возвращенія мистера Бетса. Я схватилъ шляпу и выскочилъ изъ дому.
Когда я очутился въ толпѣ Флитъ-Стрита, всѣ планы, которые я составлялъ въ Темплѣ, превратились вдругъ въ одно намѣреніе.
— Извощикъ, везите меня туда гдѣ записываются въ армію.
Кебъ остановился на углу узкаго переулка, не далеко отъ котораго возвышались башни Вестминстера. Тутъ толпились люди одѣтые въ различные мундиры, съ тросточками въ рукахъ, съ кокардами и сіяніями на фуражкахъ; люди съ рѣзкими взглядами и воспаленными глазами, съ хлыстами въ рукахъ и лентами и медалями на груди.
Я видѣлъ рекрутскихъ наборщиковъ въ Кильмойлѣ, когда увезли молодаго Демисея и Мата, и я зналъ теперь кто эти люди въ красивыхъ лентахъ.
— Вотъ вамъ и барышъ, сержантъ, сказалъ кебменъ, — это я его привезъ, и надѣюсь, вы не забудете меня.
Люди съ тросточками окружили меня тотчасъ же.
— Онъ мой! сказалъ одинъ. — Не правда ли, вы взглянули на меня на перваго, сэръ?
— Вретъ онъ! Не правда ли, вѣдь это вы тотъ молодой джентльменъ, который говорилъ и порядился со мной вчера въ Горзъ-Гардѣ?
Я посмотрѣлъ на нихъ и обратился къ самому толстому:
— Мнѣ нужно поговорить съ вами, если позволите.
— Какъ, да вѣдь онъ служитъ только въ Индѣйской Компаніи; онъ совсѣмъ не регулярный, воскликнулъ одинъ флотскій сержантъ.
— Авось тебѣ не удастся обольстить этого джентльмена, Маттоксъ, чтобъ ему выжгли печенку, проревѣлъ лошадинымъ голосомъ кавалеріецъ.
— Да вѣдь Компанія никогда никому не платитъ, замѣтилъ другой.
— Попадете къ чернымъ да къ дикимъ, если запишетесь къ нему.
— Да на что лучше, тутъ есть гусарскіе и драгунскіе полки, артиллерія….
Въ моихъ ушахъ звучало множество голосовъ, но сержантъ Маттоксъ взялъ меня за руку и повелъ по узкому переулку, гдѣ солдаты тѣснились у темныхъ пивныхъ, при входѣ которыхъ стояли грязныя женщины. Солдаты провожали насъ завистливыми взглядами.
— Вотъ опять Маттоксъ, у него ужъ, кажется, третій.
Дородный сержантъ съ достоинствомъ привелъ меня въ Веллеслей Армсъ, въ свое собственное отдѣленіе. Блестящія изображенія молодыхъ офицеровъ, наклоненныхъ надъ осыпанными драгоцѣнными камнями и поверженными въ прахъ врагами, приглашали «всѣхъ благоразумныхъ молодыхъ людей записаться въ благородную службу уважаемой Восточной Компаніи. Жалованья пять ф. стерл. Проѣздъ даровой. Быстрое производство. Блестящая карьера. Полная пенсія.»
Всѣ вышеупомянутыя привилегіи предлагались желающимъ записаться въ кавалерію, артиллерію и инфантерію, и служить въ веселой, теплой странѣ, покрытой дворцами и изобилующей жемчужными и брилліантовыми пріисками, въ странѣ, гдѣ незнакомы со снѣгомъ и холодомъ. Въ настоящее время служба эта можетъ доставить еще большія выгоды, такъ какъ предполагается война.
— Не хотите ли вы выпить чего-нибудь? спросилъ меня сержантъ Маттоксъ, показывая мнѣ пригоршню золотыхъ и серебряныхъ монетъ. — Скажите только.
— Нѣтъ, пожалуста, не нужно ничего.
— Въ такомъ случаѣ, Мери, пришлите полпинты хорошаго хересу въ мою комнату, и мы выпьемъ за здоровье этого блестящаго, любезнаго молодаго человѣка. Помяните мое слово, Мери, не пройдетъ двухъ лѣтъ, какъ этотъ молодой человѣкъ воротится къ намъ офицеромъ.
На лицѣ дѣвушки выражалось состраданіе, когда она принесла хересъ въ «канцелярію» сержанта. Комната эта пропитана была запахомъ табаку, горячихъ напитковъ и сыру. Старая свинцовая чернильница, заржавленныя перья и нѣсколько листовъ печатной бумаги лежали на тяжеломъ столѣ, испятнанномъ кругами отъ пивныхъ кружекъ. Сержантъ принялся меня внимательно разсматривать.
— Такъ вы хотите записаться, мистеръ Бреди? Славное имя. Да, многіе приходятъ къ намъ искать славы въ военное время. Въ васъ будетъ пять футовъ, кажется, а что за грудь! И зубы всѣ цѣлы? Вы лучшій матеріалъ, какой мнѣ когда-либо удавалось доставлять, вотъ все что я могу вамъ сказать. Вы не ученикъ? Отлично! Родители живы? Нѣтъ? Еще лучше! Никакихъ опекуновъ или гувернеровъ, чтобы запретить вамъ или выкупить васъ? Ну, рискнемъ. Сколько вамъ лѣтъ? Лицо сержанта осунулось послѣ моего отвѣта. Не можетъ быть! Ни за что не повѣрю. Вы оговорились. Я, слава Богу, умѣю отличить мущину отъ мальчика, и ручаюсь, вамъ у же минуло семнадцать лѣтъ. Такъ? скажите, вѣдь вы мущина?
— Я вамъ сказалъ правду.
Сержантъ кусалъ перо.
— Я могу записать васъ въ регулярные, тамъ не такъ требовательны какъ въ моей Компаніи. А можетъ-быть, вамъ будетъ семнадцать, если вы придете завтра. Запишитесь теперь, а тамъ мы посмотримъ что дѣлать.
Мнѣ всегда казалось, что стоитъ мнѣ только захотѣть, и я сейчасъ же могу записаться, надѣть мундиръ, отправиться въ свой полкъ и начать служить. А теперь я вдругъ узнаю, что долженъ пойти къ начальству, что меня будутъ разсматривать какъ скотину на бойнѣ; что различныя формальности, присяга и аттестаціи должны предшествовать карьерѣ, которая, по моему мнѣнію, могла быть освящена одною рыцарскою клятвой, какъ, напримѣръ, клялся Дювуа рукоятью своей шпаги. Нѣтъ! Если я не имѣю права записаться, я и не запишусь; не хочу начинать свою жизнь обманомъ. Сержантъ глубоко вздыхалъ, но всѣ его аргументы пропали даромъ.
— Вы, должно-быть, были въ страшныхъ сраженіяхъ, замѣтилъ я Маттоксу, заплативъ ему полсоверена «за хересъ и хлопоты»; какое у васъ множество медалей и лентъ!
— Я въ жизнь свою не нюхалъ пороху, развѣ только на парадахъ, а главное, не имѣю ни малѣйшаго желанія нюхать его, — сказалъ сержантъ со смѣхомъ. — Это одно изъ преимуществъ нашей службы. У васъ не хотятъ вознаграждать человѣка, которому выдается случай быть въ дѣлѣ, и наказывать того, кому не представилось такого случая. Вотъ это я называю справедливостью, и вамъ не мѣшаетъ принять это въ соображеніе, если вы надумаетесь и придете завтра.
Солдаты съ любопытствомъ смотрѣли на меня, когда я садился въ кебъ, и съ нетерпѣніемъ ожидали Маттокса, чтобы разспросить его обо мнѣ.
У меня оставался еще одинъ исходъ. Извощикъ засмѣялся, когда я сказалъ ему чтобъ онъ везъ меня туда гдѣ записываются въ моряки.
— Это, кажется, у Радклиффъ Гайве, впрочемъ, навѣрное не знаю; мы спросимъ.
Опять магазины и улицы, улицы и магазины, церкви, тѣсныя площади, высокія зданія, народъ толпящійся на тротуарахъ, и вѣчный шумъ экипажей, подобный вѣчному шуму моря.
Наконецъ мы остановились у какого-то дома, на стѣнахъ котораго развѣшены были объявленія, съ нарисованными на нихъ красивыми кораблями, плавно идущими на всѣхъ парусахъ въ различныя части свѣта: въ Нью-Йоркъ, Бостонъ, Буеносъ-Айресъ, Китай, Бомбей и Калькутту. Выборъ немалый.
Рядомъ съ домомъ возвышалось какое-то зданіе, съ виду походившее на конюшню, съ вывѣской надъ дверью: «Корабельная контора. Съ разрѣшенія правительства.» Въ этомъ зданіи нашелъ я человѣкъ шесть матросовъ. Они были въ курткахъ и соломенныхъ шляпахъ и сторонились предо мной; наружность ихъ носила отпечатокъ какой-то угнетенности.
— Были вы когда-нибудь въ морѣ? спросилъ меня грязный Еврей, стоявшій предъ чѣмъ-то похожимъ на конторку, когда извощикъ представилъ ему меня какъ молодаго джентльмена, желающаго записаться въ матросы.
— Никогда.
— Ну, вы, конечно, понимаете, что должны заплатить мнѣ что-нибудь. Я могу помѣстить васъ на славный корабль. Капитанъ совершенный джентльменъ — капитанъ Морисъ. Онъ отправляется въ Бенинъ, — хорошее мѣсто, славныя женщины. Не такъ ли, Шейкъ. Разкажите джентльмену что вы знаете о капитанѣ Морисѣ.
Смуглый Круменъ, босой, въ оборванной набойчатой рубашкѣ и съ головой повязанною цвѣтнымъ платкомъ, ударилъ рукой по конторкѣ.
— Капитанъ Морисъ? О, господинъ, съ нимъ, пойдешь куда угодно. А какой корабль, точно утка!
— Капитанъ Морисъ принимаетъ только первостатейныхъ джентльменовъ. Онъ беретъ сто фунтовъ за два путешествія. Но онъ мнѣ другъ, дайте пятьдесятъ, и мы посмотримъ что можно сдѣлать.
— Говорю, Айкей, прорычалъ какой-то смуглый человѣкъ, — ты это оставь, знаешь. Морисъ только-что выбрался изъ бѣды за послѣднее дѣло; это равнялось убійству, Айкей. Слушайте, молодой джентльменъ, если хотите записаться, записывайтесь, только не у злодѣя Мориса.
Жидъ съ угрозой поднялъ кулакъ.
— Вонъ изъ моей конторы, разбойникъ. Тигръ Билль, ты мнѣ за это отвѣтишь. Смотри, если я не разкажу капитану Морису что ты сказалъ. Вонъ изъ моей конторы, мошенникъ!
Круменъ, слѣдившій за глазами жида, бросился между мной и матросомъ, воскликнувъ:
— Да, Тигръ Билль, ты убирайся отсюда.
Только-что успѣлъ онъ произнесть эти слова, какъ Билль страшнымъ ударомъ повалилъ его подъ конторку. Раздались проклятія, на различныхъ языкахъ. Круменъ поднялся на ноги, блествули ножи, и вся шайка корабельной конторы вступила въ страшный бой. Я выскочилъ на улицу и побѣжалъ къ кебу, какъ вдругъ сильная рука остановила меня. Я обернулся съ злобнымъ ужасомъ, и увидалъ Джака Виндо.
— Терри Бреди! Это непостижимо! Скажите, Бога ради, что вы тутъ дѣлали?
Я схватилъ его руку и воскликнулъ:
— О мистеръ Виндо! О мой дорогой Джакъ Виндо! Какъ я радъ васъ видѣть! Уйдемте скорѣй отъ этого страшнаго мѣста. Я вамъ все разкажу.
— О, такая суматоха здѣсь день и ночь. Пойдемте, милый мальчикъ, и объясните мнѣ эту непостижимую тайну.
Мы сѣли въ кебъ, и во время обратной дороги въ Темпль я разказалъ Джаку Виндо всѣ свои приключенія.
Когда я кончилъ, его глаза, расширявшіеся по мѣрѣ того какъ подвигался разказъ, сдѣлались необычайны по своей величинѣ и круглости.
— Вы не должны дѣлать это, мой другъ. Положитесь на друзей своихъ. Вы уже слишкомъ выросли чтобы начать морскую службу. Вы не можете въ ваши годы быть юнгой. При самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, вы не сдѣлаетесь ничѣмъ болѣе какъ простымъ матросомъ и всю жизнь будете таскать блоки и другіе снаряды, за исключеніемъ того времени, когда будете валяться пьянымъ или въ госпиталѣ. Нѣтъ, лучше прямо броситься въ воду. Чего вы ищете? Мнѣ всегда казалось, что вы, Ирландцы, страдаете нѣкоторымъ разстройствомъ мозговъ. А что форель? Съ какимъ бы я удовольствіемъ провелъ еще денекъ на Доддерѣ. Я вамъ писалъ два раза, но у меня странная привычка — не посылать на почту моихъ писемъ. А на мою долю разъ въ жизни выпало счастье; я назначенъ капитаномъ Барнакля и чрезъ недѣлю отправляюсь въ Вестъ-Индію. Я набираю теперь людей, и еслибы вы прошли далѣе по той улицѣ, вы увидали бы мой развѣвающійся флагъ.
Въ Темплѣ, на верху лѣстницы, ожидалъ насъ Стендишъ.
— Мистеръ Стендишъ, сказалъ я, — вотъ мой другъ, лейтенантъ Виндо, съ которымъ я встрѣтился совершенно случайно.
— Вообразите, сэръ, воскликнулъ Виндо, — я его нашелъ у Радклиффъ Гайве, когда онъ только что выскочилъ изъ дома вербовщиковъ.
— А я такъ безпокоился о васъ, сказалъ Стендишъ. — У меня есть новость для васъ: мистеръ Бетсъ возвратился сегодня.
Стукъ въ дверь перебилъ его. Пришелъ извощикъ.
— Далекая была ѣзда, сэръ, сказалъ онъ. — Въ Вестминстеръ, оттуда къ Радклиффъ Гайве, остановка въ двухъ мѣстахъ и проѣздъ обратно. Добрыхъ пять часовъ. Надѣюсь, что молодой джентльменъ дастъ мнѣ не менѣе пятнадцати шиллинговъ.
Я полѣзъ въ карманъ, но увы! моего стараго дѣдовскаго кошелька тамъ уже не было, а съ нимъ исчезли всѣ мои деньги, билетъ, соверены, серебро и старая семишиллинговая монета, которую я сохранялъ до сихъ поръ среди всѣхъ превратностей жизни.
Я ощупалъ боковой карманъ; часы улетучились также.
— Да чего же, чортъ возьми, ждали вы отъ общества, въ которомъ проводили время? воскликнулъ Джакъ Виндо. — Хорошо еще что хоть платье-то осталось на васъ.
— И вы не могли сказать мнѣ, что задумали отправиться въ море! А что вамъ надобилось въ Вестминстерѣ, позвольте узнать? укоризненно говорилъ Стендишъ, когда удалился извощикъ. — Хотѣли, можетъ-быть, записаться?
— Да, хотѣлъ зашясаться, сказалъ я ворчливо, — но вы мнѣ говорили, что и сами собирались когда-то одѣлать то же самое.
— Да, но поймите же, у меня на всемъ свѣтѣ не было ни одного друга чтобы помочь мнѣ.
— На него нашла дурная полоса, сэръ, произнесъ Джакъ Виндо.
Кто-то постучалъ въ дверь, и я услыхалъ голосъ мистера Бетса. Я выбѣжалъ изъ комнаты, схватилъ его руку, и растроганный его добрымъ взглядомъ, бросился ему на шею и спряталъ лицо на груди его.
Въ продолженіе этого утра все представлялось мнѣ въ мрачномъ свѣтѣ, теперь же все казалось радостнымъ; меня окружали друзья. Стендишъ настоялъ, чтобы мы всѣ остались обѣдать въ его маленькой комнатѣ. Мистрисъ Чандлеръ принуждена была призвать къ себѣ на помощь какого-то карапузика, который, если это только возможно, былъ еще растеряннѣе ея самой. Двое слугъ изъ «Пѣтуха и Митры», сновали по лѣстницѣ, принося блюда подъ металлическими крышками, напоминавшими древніе доспѣхи. Наконецъ явилась бутылка портера, которую «мистеръ Твистеръ посылаетъ мистеру Стендишу въ знакъ глубокаго уваженія своего къ нему». За этою бутылкой произошелъ семейный совѣтъ. Мистеръ Бетсъ изложилъ положеніе дѣла.
— Я очень радъ, что молодой человѣкъ встрѣтилъ джентльмена, объ умѣ и талантахъ котораго я такъ много наслышанъ, мистеръ Стендишъ. Я считаю также большимъ счастіемъ пріобрѣтеніе дружбы такого славнаго офицера, какъ мистеръ Виндо. Мы всѣ знаемъ, сэръ, какъ вы спасли несчастныхъ эмигрантовъ на Мерабу. Итакъ, какъ я уже изложилъ выше, вотъ мистеръ Стендишъ, молодой джентльменъ, тяжелымъ трудомъ проложившій себѣ дорогу, душа славнаго общества литераторовъ и уже человѣкъ извѣстный.
Мистеръ Бетсъ любилъ изрѣдка предаваться словоизліяніямъ (къ тому же прибыла вторая бутылка портера изъ погреба Твистера и произвела свое дѣйствіе). Онъ продолжалъ.
— Вотъ капитанъ Виндо, проложившій себѣ дорогу, какъ я слышалъ, строгимъ исполненіемъ своихъ обязанностей и личными достоинствами. И съ такими примѣрами предъ глазами, съ обязанностью поддерживать славу древняго имени, неужели вы, Теренсъ, бросите все во имя какой-то химеры и забудете обязанности свои въ отношеніи къ самому себѣ? Вы разказали намъ что видѣли въ рекрутской конторѣ и въ конторѣ корабельной. Только по счастливому стеченію обстоятельствъ, потомокъ Лохъ-на-Каррскихъ Бреди избѣгнулъ того, чтобы не сдѣлаться рядовымъ индѣйскаго полка, или мачтовымъ матросомъ. Сэръ-Ричардъ Десмондъ, изъ Кильмойля, вмѣстѣ со мною опекунъ этого юноши. Мнѣ нужно было съѣздить къ нему по дѣламъ, хотя ничего изъ этого не вышло. Онъ былъ въ послѣднее время въ Висбаденѣ чтобы пользоваться водами, но онъ кромѣ водъ употреблялъ еще нѣчто, что не принесло пользы ни тѣлу его, ни карману. Съ той минуты какъ онъ разстался со своею племянницей, онъ запутался по уши; и когда я увидалъ его въ Булони, куда онъ пріѣхалъ встрѣтить меня, предполагая что я путешествую всегда съ нѣсколькими тысячами въ шкатулкѣ и могу уладить какія угодно дѣла, у него былъ такой видъ, Терри, какъ будто ему уже пришло время дѣлать свое завѣщаніе, и славно бы было, еслибъ онъ сдѣлалъ его пока не спустилъ всего Кильмойля. Носятся слухи о дуэли, которую онъ имѣлъ вслѣдствіе ссоры за какою-то азартною игрой въ Висбаденѣ; да мало ли какіе еще слухи носятся, хотя я не могу повѣрить имъ! Однимъ словомъ, изъ всего что я сказалъ, я вывожу слѣдующій результатъ: небольшая сумма денегъ (надѣюсь, что это останется между нами), отданная сэръ-Ричарду взаймы старикомъ докторомъ, не можетъ быть возвращена, если я не наложу запрещенія на его имѣніе и не поставлю этимъ его въ ужасное положеніе.
— Дорогой мистеръ Бетсъ, прервалъ я, — скорѣй я дамъ отрубить себѣ пальцы чѣмъ позволю обезпокоить собой сэръ-Ричарда. Право, я до настоящей минуты и не зналъ о существованіи этой суммы.
— Браво! воскликнулъ Джакъ Виндо, всегда ободрявшій все непрактичное въ денежныхъ дѣлахъ. — Я всегда говорилъ, что онъ славный мальчикъ.
— Хорошо-съ, продолжалъ мистеръ Бетсъ, — я очень радъ, что вы такъ относитесь къ бѣдному сэръ-Ричарду. Не думаю чтобы мы много выиграли, прижавъ его, потому что скачками, широкою жизнью и поѣздками на воды онъ спустилъ все свое состояніе и теперь сидитъ на мели. Мы говорили съ нимъ о васъ. Онъ настаивалъ чтобы вы избрали какую-нибудь профессію. Я разказалъ ему о происшествіи на желѣзной дорогѣ и о вашемъ бѣгствѣ въ Лондонъ. Я доказалъ ему, что вы не можете поступить въ военную службу съ вашими настоящими средствами, и онъ горько сожалѣлъ, что не въ состояніи помочь внуку своего друга. «Не будь одной только ночи, я бы могъ поступить теперь въ отношеніи мальчика какъ бы желалъ.» Я знаю навѣрное, что у него теперь нѣтъ денегъ. Еслибъ онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ Денисомъ, онъ бы попросилъ у него. Но я знаю, что мистеръ Десмондъ былъ очень сердитъ на вашего отца, когда тотъ женился, а говорятъ, онъ человѣкъ непреклонный. Теперь мы должны взглянуть прямо на свое положеніе. Поѣдемте завтра со мной въ Ирландію. Мы рѣшимъ что нужно дѣлать, и видитъ Богъ, я постараюсь устроить все къ лучшему.
На слѣдующій день я уѣхалъ изъ Лондона. Укладывая свой небольшой чемоданъ, я взялъ нѣсколько листковъ изъ букета и спряталъ ихъ на дно шкатулки, въ которой хранилъ свои драгоцѣнности, и при этомъ, несмотря на то что я былъ одинъ, я страшно покраснѣлъ. Прощаясь съ Джакомъ Виндо и со Стендишемъ, я увѣрялъ ихъ въ вѣчной дружбѣ. Они проводили меня до поѣзда желѣзной дороги.
— Слѣдите за мной по газетамъ; запомните Барнакль, Терри. Присылайте мнѣ хоть изрѣдка по нѣскольку строкъ, мой дорогой мальчикъ. Я увѣренъ, что буду въ состояніи отвѣчать вамъ, и обѣщаю не оставлять моихъ писемъ въ карманѣ. Когда на васъ найдетъ охота роптать на свое положеніе, взгляните на нищаго или калѣку и вы утѣшитесь. Благослови васъ Богъ.
— Помните, говорилъ Стендишъ — что когда бы вы ни пріѣхали въ Лондонъ, вы всегда будете имѣть у насъ столько, сколько мы будемъ въ состояніи удѣлить третьему, потому что, надѣюсь, я скоро буду не одинъ. О, пожалуста, не благодарите, ни слова болѣе. Какъ вы думаете, что сдѣлалъ мистеръ Бетсъ? Онъ обѣщалъ мнѣ тяжебное дѣло, которое обезпечитъ меня на первое время и дастъ возможность ничего не дѣлать.
И сказавъ другъ другу до свиданія, мы разстались. За какого страннаго и упрямаго мальчика должны они были считать меня тогда; да и самъ я считаю себя такимъ! Дѣйствія мои опредѣлялись случаемъ, и на жизнь мою имѣли вліяніе пустяки. Кто-нибудь говорилъ: дѣлай такъ, и я дѣлалъ, не подумавъ, заслуживаетъ ли этотъ человѣкъ довѣрія; а иногда, напротивъ, я не слушалъ людей, которыхъ обязанъ былъ слушаться. Но все это время одно опредѣленное намѣреніе, въ которомъ я не смѣлъ признаться самому себѣ, руководило мной, какъ невидимая рука руководитъ слѣпаго, и онъ знаетъ чья это рука, хоть и не видитъ ея.
— Я серіозно думалъ, Терри, и рѣшилъ, что вамъ нѣтъ другаго исхода какъ сдѣлаться медикомъ, сказалъ мнѣ мистеръ Бетсъ, однажды вечеромъ послѣ нашего возвращенія, когда мы сидѣли въ столовой отеля на Доминикъ-стритѣ. — Что вы думаете объ этомъ. Хотите заниматься профессіей вашего дѣдушки?
— Если сказать вамъ правду, не очень, сэръ. У меня, кажется, нѣтъ никакого призванія къ этому дѣлу. Къ тому же, у меня давно уже есть намѣреніе поступить въ военную службу.
— Но обстоятельства-то измѣнились, мой дорогой Терри, ужасно измѣнились съ тѣхъ поръ какъ это было задумано. Мы съ сэръ-Ричардомъ говорили объ этомъ и рѣшили, что военная служба не мыслима безъ денегъ. Поймите, что вы буквально не получите ничего отъ Лохъ-на-Каррѣ; рента едва окупаетъ проценты по закладной. Еслибы не завѣщаніе вашего дѣда, выгоднѣе бы продать все. Но намъ самимъ очень хотѣлось бы сохранить вамъ это имѣніе, въ ожиданіи измѣненія къ лучшему вашей судьбы.
— Но чтобы сдѣлаться докторомъ, нужны тоже деньги, не такъ ли, сэръ?
— Нужны, Терри, то-есть были бы нужны, но другъ вашего дѣдушки, сэръ-Филиппъ Гамптонъ, будетъ очень радъ взять васъ въ ученики, изъ расположенія къ вамъ, какъ онъ самъ говорилъ. Вы сдѣлаетесь не докторомъ, но операторомъ, то-есть почти солдатомъ, понимаете? Будете рѣзать ноги и руки и т. п.
— Мнѣ это не нравится, сэръ, хоть я и очень благодаренъ сэръ-Филиппу.
— Вамъ это не нравится, сказалъ мистеръ Бетсъ, смотря на меня и какъ бы желая сказать что меня объ этомъ и не спрашиваютъ. — Еслибы мы купили вамъ офицерскій патентъ, это бы окончательно разорило ваше имѣніе, а вы не можете жить однимъ жалованьемъ. Еслибы сэръ-Ричардъ или я были богаты, о, тогда не было бы и толку объ этомъ. Если же вы примете, продолжалъ онъ, предложеніе сэръ-Филиппа, вы прямо вступите на настоящую дорогу. Какой выборъ остается вамъ еще? Церковь? На наши приношенія жить трудно, къ тому же у васъ, какъ мнѣ кажется, нѣтъ къ этому никакого призванія, а я твердо убѣжденъ, сказалъ онъ съ грустною увѣренностью, — что безчестно вступать въ духовную службу, не имѣя къ тому твердаго призванія. Не понимаю, какъ многіе обходятся безъ него; Богъ имъ судья.
Я не выразилъ никакого притязанія на духовную службу и только кивнулъ головой въ знакъ согласія, когда мистеръ Бетсъ замолчалъ.
— Остается законовѣдѣніе. Начнемъ со стряпчихъ; возьмите меня въ примѣръ. Терри, вы знаете какъ я работаю; я сижу часъ за часомъ, день за днемъ въ этой скучной комнатѣ, я обязанъ бѣжать туда куда меня потребуютъ, или куда пошлютъ. У меня однако есть друзья, и я уже пріобрѣлъ хорошую репутацію. Но признаюсь вамъ откровенно, что за вычетомъ жалованья старику Моди, моему главному клерку, и всѣмъ служащимъ у меня въ конторѣ, ренты и расходовъ, я едва свожу концы съ концами.
Мистеръ Бетсъ не упомянулъ, что онъ держалъ отличный столъ и полный погребъ, и пополнялъ ихъ такъ часто, какъ только хотѣлъ.
— Потомъ, не знаю почему, у васъ стряпчій совсѣмъ не такой важный человѣкъ какъ въ Англіи; тамъ зовутъ насъ повѣренными, это гораздо красивѣе. Человѣкъ, который приходитъ къ вамъ, отнимаетъ у васъ цѣлые часы вашего времени и называетъ «Бетсъ, мой дорогой другъ», этотъ человѣкъ не узнаетъ васъ на улицѣ, среди своихъ великосвѣтскихъ знакомыхъ. Да! вотъ этотъ негодяй лордъ Бельмиръ! Я посвятилъ ему и его дѣламъ многіе мѣсяцы, поставилъ его на ноги, и что же? Когда я послалъ ему счетъ судебныхъ издержекъ, онъ сказалъ что провѣритъ ихъ, и что онъ въ жизнь свою не былъ такъ удивленъ, какъ когда получилъ счетъ отъ меня. Онъ полагалъ, должно-быть, что я дѣйствую изъ дружбы къ нему?
— Какъ же вы поступили, сэръ?
— Я написалъ ему, что хотя довольно уже непріятно быть съ нимъ знакомымъ, я радъ однако, что никогда не имѣлъ несчастія быть его другомъ. Я подарилъ ему судебныя издержки. Ей Богу, Терри, я бы съ удовольствіемъ поколотилъ его.
— А быть адвокатомъ, сэръ?
— О, если бы вы знали какое это несчастіе! Неисполнившіяся надежды, испорченная жизнь, жесткая бѣдность прячется подъ парикомъ и мантіей. О, согласитесь лучше разбивать камни на дорогѣ чѣмъ вступить на это поприще. Извѣстно, что скачку выигрываетъ не быстрѣйшій, а битву не сильнѣйшій. Вы не изъ того матеріала, изъ котораго образуются шелковыя судейскія мантіи, мой мальчикъ. Я знаю многихъ лучшихъ законовѣдовъ и ученѣйшихъ людей, которые ходятъ съ пустыми кошельками и прикрываютъ наготу свою изодранными мантіями.
— Почему же имъ не даютъ работы, сэръ?
— Не умѣютъ они уладить дѣла свои съ судьями и присяжными, вотъ и умираютъ съ голоду. Нѣтъ, право, Терри, что я ни придумывалъ для васъ, ничто столько не обѣщаетъ, какъ карьера медика. И этимъ, Терри, прибавилъ онъ торжественно, открывается вамъ военное поприще, потому что вы можете сдѣлаться военнымъ докторомъ; будете носить мундиръ, путешествовать, и удовлетворите свое желаніе видѣть свѣтъ. Это лучше чѣмъ сидѣть здѣсь за конторкой.
Мнѣ стало ясно, что опекуны мои приняли уже рѣшеніе, и я не могъ тутъ ничего сдѣлать. Во время рѣчи мистера Бетса мнѣ припомнились мрачныя лачуги, куда проникалъ я за дѣдушкой, сцены, при которыхъ я присутствовалъ въ жилищахъ бѣдности, страданія больныхъ и горькія слезы. Я вспомнилъ, что жизнь старика проходила среди благословеній бѣдныхъ, и понялъ, что въ своей спокойной и счастливой жизни, счастливой въ главномъ, потому что и на его долю досталось немало слезъ и страданій, онъ принесъ болѣе пользы чѣмъ всякій солдатъ, когда-либо владѣвшій мечомъ. Но разсужденіе это было отвлеченное, оно нисколько не укрѣпило меня въ намѣреніи быть докторомъ, и признаюсь откровенно, меня гораздо болѣе утѣшили мундиръ и шпага, которые мистеръ Бетсъ очень разчетливо поставилъ въ концѣ своихъ аргументовъ. Какъ бы то ни было, я былъ побѣжденъ, и мечты моего дѣтства, что я когда-нибудь буду графомъ Бреди, фельдмаршаломъ его императорскаго величества, буду одѣваться въ стальныя латы и съ жезломъ въ рукахъ ѣздить по полю усѣянному распростертыми врагами, всѣ эти мечты разлетѣлись въ прахъ. Во всякомъ случаѣ, я буду носить мундиръ и шпагу, и если мнѣ не суждено предводительствовать войсками, я буду лѣчить ихъ и исправлять вредъ причиненный врагами. Но чего мнѣ стоила такая жертва, никто не могъ знать. Въ тѣ дни, въ моемъ сердцѣ былъ одинъ образъ, одна цѣль; я не анализировалъ своего сердца, но я зналъ, что этотъ образъ тамъ. О, какіе воздушные замки строилъ я тогда, и въ дверяхъ этихъ замковъ стояла всегда извѣстная мнѣ маленькая особа, со свѣтлыми глазами, милою улыбкой, полная самой неотразимой откровенности и простоты. Какъ я торжествовалъ въ душѣ, когда мысленно ѣхалъ сложить трофеи битвы къ ея ногамъ! Какіе турниры представляло мнѣ мое воображеніе, турниры, гдѣ я, подъ ея взглядомъ, всегда одерживалъ побѣду и шелъ получить изъ рукъ ея награду! жаль было разстаться съ этими мечтами. Я самъ не вѣрилъ имъ и зналъ что рыцарскіе обычаи уже вывелись, но не могъ примириться съ мыслью быть рыцаремъ ланцета. Могу ли я когда-нибудь сдѣлаться достойнымъ ея, если буду докторомъ? Мои самыя романическія мечты разлетались при воспоминаніи о ланцетѣ.
Грубая проза дѣйствительности стояла предо мной.
Я отправился къ сэръ-Филиппу Гамптону, по совѣту моего опекуна, рано утромъ, но онъ былъ уже занятъ. Гладенькій, чистенькій слуга знаменитаго доктора проводилъ меня въ пріемную, полную народа. Здѣсь всѣ были такъ серіозны, что можно было счесть себя среди конгрегаціи въ церкви. Вотъ мать гладитъ блѣдный лобъ своего сына, который разсматриваетъ книжку съ картинками, лежащую у ней на колѣнахъ; вотъ человѣкъ, пришедшій къ сэръ-Филиппу искать здоровья, утраченнаго на вѣки въ жизни полной наслажденій; вотъ, въ терпѣливомъ страданіи, томится блѣдная дѣвушка, которую смерть отмѣтила чахоточнымъ румянцемъ и рѣзкимъ кашлемъ; вотъ иппохондрикъ, съ безконечнымъ разказомъ о своихъ страданіяхъ, страшныхъ по своей фантастичности; здоровая юность, остановленная въ своемъ теченіи ожиданіемъ какого-то несчастія; вотъ изувѣченный, ожидающій страшной, но желанной минуты своей очереди. При каждомъ слабомъ вздрагиваніи колокольчика, Стронгъ, слуга, вставалъ съ бумагой въ рукахъ, и по его вызову, одинъ изъ членовъ конгрегаціи удалялся, провожаемый завистливыми взорами остальныхъ.
Стукъ въ дверь возвѣщалъ новыхъ посѣтителей, дополнявшихъ толпу новыми типами страдающей части рода человѣческаго. Кашель, тихіе стопы, подавленные вздохи, шелестъ шелковыхъ платьевъ, передвиганье стульевъ, шарканье сапогъ, шелестъ газетъ, не умолкали ни на минуту; но разговаривали мало и то шепотомъ. Всѣ поднимали глаза и оживлялись, когда въ полуотворенную дверь раздавался веселый смѣхъ и добродушный голосъ сэръ-Филиппа, провожавшаго паціента.
— Поправитесь ли? Еще бы. Дѣлайте какъ я вамъ говорилъ. Надѣюсь, что когда вы возвратитесь, я одинъ изъ первыхъ получу приглашеніе на вашу свадьбу.
Утѣшительный голосъ умолкалъ, и звукъ колесъ возвѣщалъ объ отъѣздѣ утѣшеннаго страдальца.
Казалось, утро никогда не кончится. Меня утомилъ видъ усталой матери и блѣднаго ребенка. Одинъ старый джентльменъ положилъ ногу на ногу и перекладывалъ ихъ, въ продолженіе послѣдняго часа, чрезъ каждыя двѣ минуты, и чуть не довелъ меня этимъ до истерики. Блѣдная дѣвушка съ чахоточнымъ румянцемъ и рѣзкимъ кашлемъ, за которою я слѣдилъ съ сострадательнымъ вниманіемъ, ушла. Только одинъ Богъ знаетъ, какое утѣшеніе могъ придумать для нея сэръ-Филиппъ.
Новые посѣтители походили на первыхъ. Но вотъ отворилась дверь, и вошла особа, сразу поглотившая мое вниманіе. Опираясь на палку, со сгорбленною высокою фигурой и съ лицомъ до того измѣнившимся, что я сразу не узналъ его, вошелъ сэръ-Ричардъ Десмондъ, опираясь на руку Мери Бутлеръ. Сердце мое сильно забилось, я чувствовалъ какъ краска бросилась мнѣ въ лицо, когда платье ея задѣло мои ноги. Возлѣ меня стоялъ порожній стулъ, только что оставленный ушедшимъ паціентомъ, и когда старикъ медленно опускался на него съ помощью Мери, она взглянула на меня и узнала.
— Дядя, поглядите кто возлѣ васъ! Это Теренсъ, Теренсъ Бреди, помните?
Сэръ-Ричардъ устремилъ на меня свои тусклые глаза и взялъ мою руку, когда я всталъ чтобъ уступить мѣсто его племянницѣ. Руки его были холодны, влажны и худы; онѣ напомнили мнѣ, въ далекомъ прошедшемъ, прикосновеніе руки Жоко.
— Что вы тутъ дѣлаете, Теренсъ? спросилъ онъ глухимъ, задыхающимся голосомъ. — Не за помощью же сэръ-Филиппа пришли вы сюда, надѣюсь, мой мальчикъ.
— За помощью, сэръ, только за помощью въ другомъ родѣ. Я поступаю къ нему въ ученики, какъ вы и мистеръ Бетсъ рѣшили, сэръ, прибавилъ я, чтобы показать Мери, что эту профессію избралъ я не по собственному желанію. — Онъ назначилъ мнѣ быть здѣсь сегодня.
— О, чего бы я не отдалъ чтобъ быть на вашемъ мѣстѣ, Терри! вздохнулъ сэръ-Ричардъ. — Взгляните на меня, я несчастный обломокъ, готовый опуститься на дно, между тѣмъ какъ вы всплываете на поверхность. Вы молоды, здоровы, полны надеждъ и свѣтлаго будущаго, я, до времени состарившійся, живу безъ надеждъ, безъ счастія, безъ будущаго. Нѣтъ, Мери, я не ропщу. Я хочу показать этому мальчику, до чего могутъ довести нѣсколько лѣтъ безпечной жизни. Этотъ ужасный колокольчикъ! Онъ разстроилъ мои нервы!
Старикъ облокотился подбородкомъ на палку, а мы съ Мери обмѣнялись взглядами. Не знаю что выражалъ мой, но ея взглядъ былъ полонъ состраданія. Эти краснорѣчивые глаза говорили: посмотрите какъ онъ страдаетъ. Она взяла его за руку, но онъ отдернулъ ее нетерпѣливо, взглянулъ на часы и заворчалъ. Сэръ-Филиппъ занимался около пяти минутъ съ каждымъ паціентомъ, но до сэръ-Ричарда оставалось еще десять человѣкъ. Я сказалъ:
— Миссъ Бутлеръ, боюсь, что сэръ-Ричарду придется ждать еще съ часъ.
— Какъ вы думаете, не приметъ ли его сэръ-Филиппъ раньше другихъ?
Его чуткія уши разслышали вашъ шепотъ.
— Еще часъ, заворчалъ онъ, — этотъ часъ убьетъ меня. Я и теперь-то едва дышу, я ужасно разбитъ, мы ѣхали всю ночь. Меня замучили въ Лондонѣ, мы уѣхали вчера. Еслибъ я могъ увидать Стронга, я бы все устроилъ. Или, вотъ что, Терри, пойдите и скажите ему, что мнѣ необходимо видѣть сэръ-Филиппа по весьма важному дѣлу, да возьмите вотъ этотъ кошелекъ и дайте ему. Съ нимъ, говорятъ, такъ нужно дѣйствовать.
Я вышелъ. Чрезъ нѣсколько минутъ Стронгъ показался въ дверяхъ и поклонился сэръ-Ричарду. Одинъ старый джентльменъ, чья была очередь, всталъ было, но Стронгъ сказалъ ему:
— Не сейчасъ, мистеръ Тенди. Сэръ-Филиппъ проситъ вашего извиненія, леди и джентльмены, что прерываетъ очередь, но этотъ джентльменъ нуждается въ немедленной помощи, и первый былъ бы здѣсь, еслибы не дурной переѣздъ изъ Англіи.
И провожаемый сердитыми взглядами и полными негодованія словами, сэръ-Ричардъ ушелъ, опираясь на руки Мери и Стронга.
Она возвратилась, и я сѣлъ рядомъ съ ней, но не осмѣливался заговорить.
— Бѣдный дядя очень боленъ, мистеръ Бреди. Поразилъ онъ васъ? (Удивляюсь, почему я превратился въ мистера Бреди изъ Теренса.)
— Онъ дѣйствительно очень боленъ, миссъ Бутлеръ, я этимъ очень огорченъ.
— Въ Лондонѣ говорятъ, что нѣтъ надежды чтобъ онъ могъ когда-нибудь выздоровѣть совершенно, но можетъ прожить долго. Мы изъѣздили почти всю Европу. Въ послѣднее время были въ По и въ Пиренеяхъ, испробовавъ уже всѣ воды Европы. Тетушку совсѣмъ изнурили наши быстрые переѣзды, и хорошо что я такая здоровая и меня ничто не утомляетъ, а то дядюшка былъ бы несчастливъ, еслибъ ему пришлось путешествовать одному. Мы возвратились въ Лондонъ только три дня тому назадъ, изъ Ахена, и я нисколько не буду удивлена, если мы не дольше останемся въ Дублинѣ.
— И вы не утомились, миссъ Бутлеръ?
— Какъ же можно устать, если моя обязанность не уставать! Въ глубинѣ сердца дядюшка меня такъ любитъ, что я не смѣю жаловаться, если онъ иногда бываетъ придирчивъ. Не онъ, а болѣзнь его заставляетъ насъ страдать. Такъ вы хотите быть докторомъ, мистеръ Бреди?
— Да, миссъ Бутлеръ, отвѣчалъ я дрожащимъ голосомъ.
О, тѣни Айвенго, Квентинъ Дорварда, Ланселота, до чего я дожилъ! Въ чемъ я долженъ признаться дамѣ моего сердца!
— Мои опекуны думаютъ, что это лучшее для меня, такъ какъ я никогда не буду настолько богатъ, чтобы служить въ военной службѣ.
— Дѣйствительно, это гораздо лучше, сказала Мери Бутлеръ. — Вы тоже, какъ дѣдушка вашъ, будете другомъ бѣдныхъ. Это благороднѣйшая обязанность послѣ обязанности служителей Бога. О, я такъ рада, чтобы не будете проводить жизнь влача за собой шпагу и безъ дѣла переѣзжать изъ одного мѣста въ другое, или въ военное время убивать людей, о которыхъ будутъ плакать отцы, матери и сестры, и которыхъ вы не имѣете никакого права убивать. Я такъ рада за васъ и всѣхъ вашихъ друзей.
— Друзей! Да, у меня есть друзья, но если я паду, то-есть, я хочу сказать, если я умру, у меня нѣтъ отца, матери или сестры, которые поплакали бы обо мнѣ. А друзья мои: мистеръ Бетсъ, Морисъ Прендергастъ, да нѣсколько старыхъ слугъ дома, то-есть тамъ, гдѣ прежде былъ мой домъ.
— Да вѣдь вы не теперь же умираете. Во всякомъ случаѣ, вы дурно дѣлаете, что исключаете насъ всѣхъ изъ числа вашихъ друзей. Я развѣ не другъ вашъ, мистеръ Бреди, и даже старинный другъ? потомъ мой дядя, вашъ опекунъ, и маіоръ Турнбулль, который часто спрашиваетъ о васъ.
Мое сердце замерло. Я глядѣлъ на ея лицо, это доброе, красивое, непорочное лицо, съ вопрошающими глазками, когда она повторила:
— Какъ вы можете говорить, что у васъ нѣтъ друзей, кромѣ мистера Бетса, этого мрачнаго Мориса и старыхъ слугъ, когда я сижу предъ вами! Или вы хотите считать меня только вашею знакомой?
— О, еслибы вы знали все! Быть вашимъ другомъ, какъ въ старину, моя первая мечта. О, вы дѣйствительно хотите быть моимъ другомъ?
Въ эту минуту отворилась дверь, и появился сэръ-Ричардъ, въ сопровожденіи Стронга.
— Я очень сожалѣю, сказалъ онъ, кланяясь всѣмъ присутствовавшимъ въ комнатѣ, что прервалъ очередь пріема сэръ-Филиппа, но, право, я думалъ что я умираю. Я, конечно, никогда болѣе не сдѣлаю такой несправедливости относительно кого-либо изъ присутствующихъ здѣсь джентльменовъ и леди. Пойдемъ, Мери. Мы должны, если ты чувствуешь себя въ силахъ, отправиться сегодня же вечеромъ, то-есть, если я доживу до того времени. Прощай, Терри, я буду узнавать о тебѣ отъ Бетса, и ты можешь писать мнѣ. Или вотъ какъ: ты будешь писать по нѣскольку строкъ о себѣ къ миссъ Бутлеръ, а если будетъ что-нибудь важное, пиши ко мнѣ. Она дастъ тебѣ адресъ, по которому можешь всегда найти насъ, если мы даже не будемъ въ Ирландіи или въ Лондонѣ.
Я послѣдовалъ за ними и проводилъ ихъ до кареты. Мери Бутлеръ вынула карандашъ и маленькую карточку, написала на ней: "Латушъ и К°. Банкиры, Дублинъ, " и подала мнѣ руку съ улыбкой, говоря:
— Прощайте, Теренсъ (почему я опять Теренсъ, а не мистеръ Бреди?). Я очень рада, что вы подъ старость не будете походить на маіора Турнбулля, хотя мы его очень любимъ; не будете постоянно играть на билліардѣ и рдоказывать сказки объ осажденныхъ замкахъ и охотѣ на тигровъ. Прощайте и, смотрите, занимайтесь хорошенько, и давайте о себѣ знать дядѣ Ричарду.
— Это отвѣтъ на мой послѣдній вопросъ?
— Вопросъ! Что за вопросы такіе? Не продержите насъ тутъ все утро, Терри, нетерпѣливо сказалъ сэръ-Ричардъ.
Мери Бутлеръ, съ глазами обращенными ко мнѣ, сказала очень просто:
— Мистеръ Бреди вообразилъ что у него нѣтъ друзей въ Кильмойлѣ и спрашиваетъ другъ ли я ему. Слыхали ли вы когда-нибудь такую нелѣпость? Чѣмъ же мы можемъ быть ему какъ не друзьями, и я увѣрена, что мы останемся друзьями навсегда. Не правда ли, дядюшка?
Сэръ-Ричардъ только кивнулъ головой и далъ рукой знакъ лакею затворить дверцу.
— Итакъ, сказала Мери, улыбаясь, — отвѣтъ на послѣдній вопросъ: да, конечно. Прощайте.
Я воротился въ пріемную, гдѣ ожидалъ меня Стронгъ.
— Такъ вы одинъ изъ Лохъ-на-Каррскихъ Бреди? Почему вы не сказали мнѣ кто вы, когда пришли? Сэръ-Филиппъ спрашивалъ о васъ; онъ скоро освободится. Вы, какъ я вижу, знакомы съ сэръ-Ричардомъ и его племянницей. Славный конецъ приготовилъ себѣ сэръ-Ричардъ. Мнѣ кажется, что и пріѣхалъ-то онъ сюда самъ, а не пригласилъ къ себѣ сэръ-Филиппа, для сокращенія расходовъ. Десмонды никогда такъ не поступали. Теперь они бѣдны какъ церковныя крысы. Пойдемте, и вы скоро увидите хозяина.
Онъ привелъ меня въ комнату, полную ужасовъ. Интересные случаи въ банкахъ и бутылкахъ были разставлены по полкамъ вокругъ комнаты; страшныя ненормальности въ устройствѣ человѣческаго организма, произведенныя болѣзнью или причудами природы, были воспроизведены изъ воску и разставлены вокругъ стѣнъ. Въ концѣ комнаты, полуприкрытый занавѣсомъ, стоялъ на пьедесталѣ, сверкая бѣлизной костей, человѣческій скелетъ, производившій на меня, не привыкшаго къ такого рода зрѣлищамъ, ужасное впечатлѣніе. Черепа различныхъ формъ, съ ярлыками, на которыхъ написаны были не имена обладателей ихъ, а расъ, которыхъ они служили краніологическими образцами, были разложены на столѣ. Я оглядывался съ ужасомъ и отвращеніемъ.
Мистеръ Стронгъ, осторожно смахивая пыль со скелета своимъ носовымъ платкомъ, говорилъ: — Это Матъ Костиганъ, угольщикъ. Сэръ-Филиппъ обдѣлалъ его, когда еще былъ студентомъ, и не правда ли, какая красивая вещица? Когда увидите сэръ-Филиппа, вы замѣтите у него надъ глазомъ рубецъ; это сдѣлали ему мальчишки, когда молодые доктора уносили тѣло Костигана. Матъ былъ шести футовъ ростомъ и ужасный драчунъ, продолжалъ мистеръ Стронгъ. — Взгляните на выпуклости его черепа. Онъ былъ очень красивъ, и сэръ-Филиппъ рѣшился пріобрѣсть его, а мальчишки не хотѣли отдать, и у нихъ произошло генеральное сраженіе на церковномъ дворѣ. Доктора одержали верхъ, хоть и сильно имъ досталось. Лизонъ, тотъ который имѣетъ такую большую практику въ Лимерикѣ, лишился при этомъ глаза, а у доктора Литла была сломана рука. Сэръ-Филиппъ звонитъ.
И Стронгъ исчезъ, предоставивъ мнѣ изучать остатки Костигана. "Какъ много, " подумалъ я, задвигая занавѣсъ, чтобы не видѣть улыбающагося ужаса, «какъ много въ будущемъ предстоитъ мнѣ видѣть страшныхъ результатовъ смерти!» Я сѣлъ и раздумывалъ о предстоящемъ мнѣ дѣлѣ, и сомнѣвался, будетъ ли мнѣ когда-нибудь это дѣло по душѣ. Мери Бутлеръ одобряла его, но что жь изъ этого? Что мнѣ до Мери Бутлеръ? Я юноша безъ положенія въ свѣтѣ и состоянія; она, такая красивая и богатая, по общему приговору, наслѣдница извѣстнаго индѣйскаго богача и любимица сэръ-Ричарда Десмонда. А что если я когда-нибудь буду извѣстенъ какъ сэръ-Филиппъ Гамптонъ, снизойдетъ ли до меня Мери? Боже мой! Что за чепуха у меня въ головѣ! Трудись, Теренсъ, трудись!
Наконецъ меня позвали въ ту комнату, въ которую, въ продолженіе этого утра, входило столько человѣкъ съ тяжестью на сердцѣ. Когда я вошелъ, сэръ-Филиппъ поднялъ глаза (взглядъ его былъ добръ и проницателенъ), кивнулъ мнѣ головой, показалъ на стулъ и нѣсколько времени продолжалъ писать, между тѣмъ какъ я изучалъ его наружность. Въ немъ не было совсѣмъ аффектированной важности; одѣтъ онъ былъ строго, но модно, въ синій фракъ, съ высокимъ бархатнымъ воротникомъ, узкими рукавами и золотыми пуговицами; на шеѣ платокъ, голубой съ бѣлыми крапинками, свѣтлосѣрые панталоны туго обтягивали лакированные сапоги. Онъ отмахивался отъ мухъ надушеннымъ шелковымъ платкомъ. Въ комнатѣ распространялось благоуханіе цвѣтовъ, стоявшихъ на стойкахъ по стѣнамъ. Въ ней была библіотека съ богато-переплетенными книгами, картины, хорошія гравюры и въ нишахъ статуи Кановы. Все было свѣтло и весело въ этомъ человѣкѣ и вокругъ него. Я молча слушалъ, когда онъ дѣлалъ мнѣ очеркъ моей будущей жизни, и когда онъ окончилъ, всѣ мои сомнѣнія разлетѣлись, и я исполнился надежды и рѣшимости.
— Теперь, мой юный другъ, сказалъ сэръ-Филиппъ, положивъ руку на мое плечо, — я сказалъ все, что могу сказать въ настоящую минуту. Завтра вы начнете слушать лекціи въ Паркъ-Ленѣ.
Онъ вынулъ золотые часы, взялъ свертокъ бумагъ, и напѣвая арію изъ новой оперы, вышелъ изъ комнаты.
Я долженъ былъ поступить въ Trinity-College, заниматься греческимъ и латинскимъ языками, и въ то же время слушать лекціи по своему предмету. Къ моему большому облегченію, я на нѣкоторое время былъ освобожденъ отъ страшной комнаты.
Спустя нѣсколько дней послѣ моего перваго свиданія съ сэръ-Филиппомъ, я сидѣлъ въ комнатѣ достопочтеннаго доктора Тайлера, за завтракомъ. Тогда былъ обычай, что каждый изъ членовъ коллегіи давалъ вступающимъ въ коллегію ученикамъ завтракъ въ своей квартирѣ. Морисъ Прендергастъ былъ однимъ изъ присутствовавшихъ за столомъ. Онъ былъ блѣденъ и худъ, но ужасно выросъ, и одѣтъ былъ въ глубокій трауръ.
«Милый Морисъ!» — «Теренсъ Бреди!» Я бросился чтобы схватитъ его руку, и въ своемъ энтузіазмѣ чуть не стащилъ скатерти со всѣмъ стоявшимъ на столѣ. Морисъ, какъ мнѣ показалось, не выразилъ никакой радости при встрѣчѣ со мной, но мистеръ Гайлеръ заставилъ меня сѣсть рядомъ съ нимъ, и мы начали шепотомъ разговаривать, между тѣмъ какъ другіе дѣятельно занимались обычнымъ завтракомъ, каждый съ тѣмъ аппетитомъ, какой оставили ему ожиданіе экзаменовъ и неспокойствіе духа. Мы всѣ — полный молодой человѣкъ, студентъ Оксфорда, съ преждевременными очками на глазахъ; задумчивый математикъ, со страхомъ помышляющій объ ужасахъ греческихъ хоровъ; увѣнчанный классическимъ призомъ ученикъ изъ Дунганона, думающій о предстоящемъ pons asinorum и таинственномъ уравненіи, и пара неучей, съ сожалѣніемъ вспоминающихъ о прошедшихъ, счастливыхъ часахъ игры въ мячъ и охоты, — мы всѣ были въ полномъ блескѣ новой университетской одежды.
— Насъ двое, говорилъ мнѣ Морисъ, — я и Роза, и я долженъ работать для нея, потому что отецъ оставилъ насъ въ плохомъ состояніи.
— А чѣмъ хочешь ты быть, Морисъ?
— Я теперь еще не могу сказать ничего опредѣленнаго. А ты хочешь быть медикомъ, говорилъ ты? Мнѣ это не совсѣмъ нравится.
— Ты, можетъ-быть, будешь добиваться ученой степени, Морисъ, ты такой умный.
Онъ посмотрѣлъ на меня, и лицо его омрачилось, когда онъ отвѣтилъ:
— Да развѣ ты не знаешь, что мнѣ ея не дадутъ? Я католикъ, какъ и всѣ мои предки. Я бы могъ отправиться въ Мейнутъ, но во мнѣ нѣтъ тѣхъ задатковъ, которые необходимы нашимъ священникамъ. Я пріѣхалъ сюда чтобы попробовать, на сколько либераленъ и милостивъ великій университетъ къ намъ католикамъ, въ вашей католической странѣ, и проложить себѣ какую-нибудь дорогу. Я попробую адвокатуру. Я знаю, что если я измѣню своей партіи, — потому что у меня есть партія, Терри, партія народа, — я буду вознагражденъ за это доходнымъ мѣстомъ.
Въ тонѣ Мориса всегда слышалась какая-то горечь; теперь же, когда мы шли парами чрезъ дворъ въ экзаминаціовную залу, подъ предводительствомъ доктора Гайлера, голосъ его раздавался въ ушахъ моихъ какъ какое-то шипѣніе.
Экзаменъ былъ чрезвычайно многолюденъ. Въ большой залѣ длинными рядами сидѣли студенты, юноши и мальчики, и нѣсколько человѣкъ провинціальныхъ школьныхъ учителей и туторовъ, дурно одѣтыхъ и съ рѣзкими чертами лица, которымъ удалось наконецъ скопить кое-что чтобы начать поприще о которомъ они давно мечтали, поприще студента, съ викарствомъ въ перспективѣ.
Я сидѣлъ рядомъ съ Морисомъ и съ чувствомъ доходившимъ до ужаса смотрѣлъ на группу членовъ коллегіи, такъ весело разговаривавшихъ между собою, какъ будто полторы сотни паръ глазъ не были съ безпокойствомъ устремлены на нихъ. Морисъ смотрѣлъ мрачно.
Черезъ два дня насъ собрали въ комнату мистера Гайлера для выслушанія нашей судьбы.
— Мои ученики отвѣчали очень хорошо. Морисъ Прендергастъ — второй, читалъ онъ по списку. — Второй изъ ста пятидесяти двухъ. Отлично, мой другъ, докторъ Болль будетъ въ восторгѣ отъ вашего успѣха.
Морисъ, стоявшій скрестивъ руки, сказалъ:
— Я надѣялся на большее, сэръ.
— На большее? Почему это? Ноксъ, первый, двумя годами старше васъ. Онъ, къ тому же, учился въ Рогби и былъ любимцемъ Арнольда. Не могли же вы надѣяться стать выше Нокса, а вы все таки еще отмѣчены proxime accessit.
— Я не хотѣлъ стать выше Нокса, сэръ, или кого бы то ни было, я просто надѣялся быть первымъ и, можетъ-быть, еслибъ я не былъ католикомъ, экзаминаторы нашли бы меня не менѣе достойнымъ чѣмъ даже фаворита Арнольда, какъ вы его называете.
Мххстеръ Гайлеръ взглянулъ на Мориса, твердо встрѣтившаго взглядъ его.
— Вы приписываете недостойное пристрастіе, сэръ, честнымъ людямъ. Пожалуста, избавьте меня впередъ отъ такихъ выраженій.
— Сэръ, возразилъ Морисъ, — мнѣ было бы очень жаль потерять вашу благосклонность, но я увѣренъ что вы не осудите меня за то что я говорю прямо то въ чемъ я увѣренъ. Если учрежденія коллегіи проводятъ такую рѣзкую черту между протестантами и католиками, то не мудрено что католику приходитъ въ голову что экзаменаторы дѣйствуютъ въ духѣ заведенія.
— Я не хочу разсуждать объ этомъ при воспитанникахъ моихъ, Прендергастъ, воскликнулъ Гайлеръ. — Взгляните на лица окружающихъ и увидите какое вы вызвали негодованіе.
Губы Мориса сложились въ горькую улыбку. Онъ съ вызовомъ взглянулъ на насъ. Многіе отодвинулись отъ него, чтобы выразить свое неудовольствіе.
Я по списку былъ двадцатымъ, «мѣсто очень хорошее», удостоилъ замѣтить мистеръ Гайлеръ. Я отправился въ старый мрачный домъ, называвшійся «Госпиталемъ Дрепера», и записался на курсъ лекцій. Заплативъ за себя въ Анатомическую школу коллегіи, я наконецъ поселился въ № 17. Ботанибей, Trinity College. Избитая дверь, выкрашенная черною краской, на которой бѣлыми буквами написано было «Теренсъ Бреди», вела въ мою квартиру состоявшую изъ большой чисто вымытой комнаты, на стѣнахъ которой остались слѣды смѣлыхъ рисунковъ прежняго жильца, изъ маленькой спальни и какого-то склепа для Финни Кодда, включившаго меня въ число молодыхъ джентльменовъ которымъ онъ служилъ общимъ слугой. Мистеръ Бетсъ пожертвовалъ мнѣ часть мебели загромождавшей его квартиру. Стѣны предполагалось обить новыми обоями, и капитальныя улучшенія должны были, современемъ, быть произведены въ моей квартирѣ.
Однажды, возвращаясь изъ госпиталя, я зашелъ въ домъ сэръ-Ричарда. Окна были закрыты, краска слѣзла съ дверей, и даже мистеръ Винцентъ носилъ на себѣ отпечатокъ общаго разрушенія.
— Сэръ-Ричардъ, кажется, не возвратится сюда въ нынѣшнемъ году и не будетъ поправлять домъ. Миссъ Мери, бѣдняжка, катается съ нимъ по этимъ нѣмецкимъ водамъ. Миссъ Десмондъ, тетка, тоже не пріѣдетъ сюда. Она гоститъ у друзей въ Батѣ, помоги имъ Богъ! Сэръ-Ричардъ поссорился съ ней въ Лондонѣ, и она грозилась уѣхать въ Индію и нажаловаться на него мистеру Денису, но вотъ осталась-таки въ Англіи. А знаете ли вы, мистеръ Терри, мистеръ Денисъ вызываетъ къ себѣ въ Индію миссъ Мери, право, въ Индію, не ближе. Мистеръ Денисъ всегда очень любилъ свою сестру, мать миссъ Мери. Мнѣ никогда не случалось видать сэръ-Ричарда въ такой ярости какъ когда пришло это письмо. И миссъ Мери, очень можетъ быть, лишится теперь наслѣдства; а вѣдь сэръ-Ричардъ ей ничего не оставитъ.
Мнѣ почему-то была пріятна мысль что Мери Бутлеръ, можетъ-быть, не будетъ богата.
— Говорятъ, у миссъ Мери тамъ былъ бы славный выборъ жениховъ. Мистеръ Денисъ тамъ царь надъ царями и могъ бы выдать ее за царя Персидскаго, или Турецкаго, или котораго-нибудь изъ такихъ, стоило бы только захотѣть. Но ея не пустили, и сама она не хотѣла ѣхать. Кто тутъ-то достоинъ ея, вотъ что бы мнѣ хотѣлось знать.
Я долго боролся съ своимъ отвращеніемъ и предразсудками, и съ ужасомъ входилъ въ анатомическое отдѣленіе, пока не изучилъ подробно темницы въ которой держится душа наша и откуда освобождаетъ ее смерть. Я посѣщалъ лекціи, читалъ по цѣлымъ часамъ, ходилъ на рыбную ловлю и въ горы, а въ вѣтряную и бурную погоду на морской берегъ стрѣлять морскихъ птицъ. Я подружился съ умнымъ, разговорчивымъ малымъ, Больтономъ, который занималъ квартиру рядомъ съ моей. Онъ готовился къ экзамену на товарищескую стипендію, хотя еще не сдалъ экзамена на стипендію ученическую, и я зналъ что когда онъ сказывался больнымъ отъ усиленныхъ занятій и, какъ вѣрили всѣ, сидѣлъ съ мокрымъ полотенцемъ на головѣ, онъ въ это время отправлялся на скачку, игралъ на бильярдѣ, или проводилъ время за кулисами. Онъ былъ безпечный и добрый малый, всегда готовый дать въ займы, самъ занять, драться и дружиться; безконечно веселъ въ одну минуту, и въ полномъ отчаяніи въ другую.
Морисъ Превдергастъ, который жилъ въ меблированныхъ комнатахъ, потому что это было дешевле и также для того, какъ говорилъ онъ, чтобъ освободиться отъ назойливаго надзора школьной прислуги, изрѣдка приходилъ ко мнѣ. Онъ становился мрачнѣе день это дня; носилъ фризовую куртку и пуговицу раздѣла и посѣщалъ всѣ митинги въ Conciliation Hall. Тревожное настроеніе достигло тогда высочайшей степени. Газеты наполнены были отчетами о митингахъ, которые считало долгомъ посѣщать все взрослое населеніе Ирландіи. Католики, составлявшіе въ нашей коллегіи слабое меньшинство, становились смѣлѣе по мѣрѣ того какъ возрастало волненіе, и споры въ нашихъ комнатахъ не всегда кончались одними словами.
— Да подите же, наконецъ, Терри, посмотрѣть на него. Право, это феноменъ достойный вниманія. Сегодня О’Коннель будетъ въ Conciliation Hall, и, право, вы ничего не потеряете если пойдете со мной.
— Но вѣдь я, Морисъ, не интересуюсь политикой. Я не могу считать честнымъ человѣка который употребляетъ свой даръ слова, ловкость и безпредѣльное вліяніе на народъ чтобъ обольстить этотъ народъ призракомъ.
— Призракомъ, Теренсъ? Вы думаете что отдѣленіе — призракъ?
— О, самый туманный и опасный, отвѣчалъ я. — Если народу говорятъ что къ нему несправедливы, но указываютъ такое средство избавиться отъ этой несправедливости какимъ онъ никогда ни до чего не достигнетъ, не мудрено что онъ зайдетъ за предѣлы этого средства. Все это волненіе готовитъ бунтъ. Еслибы вамъ возвратили вашъ парламентъ, не думаю чтобъ отъ этого вамъ было лучше.
— Бунтъ! мрачно произнесъ Морисъ. —Это какое-то магическое слово, и странно почему его такъ боятся протестанты. Во всякомъ случаѣ, вы выказываете мало самообладанія, если отказываетесь даже взглянуть въ лицо чародѣю.
— Хорошо, чтобы доказать что мои убѣжденія совсѣмъ не такъ слабы какъ вы думаете, я пойду съ вами.
Былъ чудный майскій день. Мы повернули въ улицу Оливье, по которой толпы народа стремились по направленію къ Conciliation Hall (палата согласія). Благопристойные граждане, бѣдные ремесленники, крестьяне въ байковыхъ курткахъ, угольщики, извощики, и нѣсколько человѣкъ, по одеждѣ которыхъ можно было видѣть что они принадлежатъ къ высшимъ классамъ общества, всѣ стремились слушать своего идола и пророка.
Палата Согласія не могла похвастаться красотой. Простой оштукатуренный фасадъ узкаго и высокаго дома, окруженнаго жалкими лачугами, выходилъ на набережную безжизненнаго Лиффея, оживляющагося только судами углекоповъ привозящихъ въ Ирландію уголь и увозящихъ холстъ въ Англію. Не былъ ли бы для Ирландіи хорошій пріискъ каменнаго угля полезнѣе нѣсколькихъ парламентовъ? Внутри зданія, въ низкой залѣ, тѣсными рядами наставлены были лавки, возвышалась платформа, съ высокимъ стуломъ и столами для стенографовъ, и галлерея для дамъ. Зала была полна, хотя мы пришли рано, а когда мы пробирались на мѣста, ужасный крикъ, рукоплесканія и топотъ дали мнѣ понять что высокій, широкоплечій человѣкъ, входившій въ это время въ сопровожденіи нѣсколькихъ джентльменовъ казавшихся чрезвычайно возбужденными, былъ самъ О’Коннель.
Народъ кричалъ, но когда «освободитель», снявъ свою квакерскую шляпу, надѣлъ на голову зеленую бархатную шапочку съ золотыми листьями трилистника и взошелъ на платформу, раздался сильнѣйшій взрывъ рукоплесканій и крика, тотчасъ же окончившійся продолжительнымъ шшт… какъ только онъ поднялъ руку въ знакъ молчанія.
Онъ заговорилъ. Богатый, звучный, плавный голосъ былъ полонъ разнообразныхъ оттѣнковъ; глаза, необыкновенно острые, оттѣнялись опущенными вѣками; необыкновенно пластичный ротъ, большой, но красивый, съ тонкими страстными губами; движенія свободныя, естественныя, но драматичныя; рѣчь не всегда изящная и правильная, но никогда не доходившая до прозаичности и безсодержательности; онъ былъ великій трибунъ для толпы которою управлялъ.
Онъ разказывалъ ей, можетъ-быть уже въ сотый разъ, повѣсть давно извѣстную, но день ото дня все болѣе воспламенявшую сердца, повѣсть о томъ какъ хороша ихъ родина и какъ жалки ея дѣти, какъ богаты они силами и какъ безпримѣрна ихъ нищета; какъ они ограблены и унижены. Онъ говорилъ имъ что они должны соединиться, показать крѣпость своихъ загорѣлыхъ рукъ и возвратить себѣ свои попранныя права «нравственною силой, помните это! Величайшія политическія права не стоятъ одной капли пролитой крови человѣческой.»
Онъ сѣлъ среди взрыва такого энтузіазма какого, можетъ-быть, не встрѣчалъ ни одинъ ораторъ со временъ Демосфена. Началось чтеніе отчета пожертвованій, свободно приходившихъ изъ Америки и Австраліи, съ острововъ морскихъ, гдѣ трудились и дѣйствовали ссыльные новой Іудеи, полные надеждъ и единодушія всегда оживлявшихъ сыновъ земли обѣтованной.
Морисъ сидѣлъ рядомъ со мной; губы его дрожали.
— Теперь, прошепталъ я, — я не удивляюсь вліянію которое онъ имѣетъ на невѣжественную толпу, но я сомнѣваюсь въ его честности. Изъ всего что онъ говорилъ можно заключитъ что онъ допускаетъ незаконныя средства, въ случаѣ неудачи законныхъ.
— Да, слава Богу, это такъ! Сознаетъ ли онъ это или нѣтъ, все равно, но я знаю что онъ возбуждаетъ въ народѣ чувства которыя могутъ бытъ удовлетворены только кровью.
— Да проститъ вамъ Богъ, Морисъ. Неужели вы думаете что эта большая, безоружная, безпомощная толпа, можетъ пересилить народъ у котораго есть войско, уже твердо поставленное въ этой странѣ и способное раздавить васъ, — народъ къ которому я принадлежу и присоединюсь въ случаѣ надобности.
— Я и не сомнѣваюсь въ этомъ, сказалъ горько Морисъ. — Бреди давно уже на сторонѣ враговъ. Что же касается до нашихъ силъ, мы вѣримъ въ Бога правды. Помощь придетъ, мы будемъ ждать.
Подписка продолжалась. Списки были поданы «освободителю», который съ различными комментаріями прочелъ имена жертвователей и сумму.
— Послѣдняя сумма, о которой я долженъ упомянуть, говорилъ онъ, — собрана извѣстнымъ патріотомъ, моимъ славнымъ и уважаемымъ другомъ, преподобнымъ, преподоб… (почеркъ былъ неразборчивъ, онъ не могъ прочесть, и спросилъ шепотомъ, дѣлая видъ что откашливается: какъ имя-то, Рей. «Отецъ Патъ Ланганъ», также шепотомъ отвѣчалъ Рей.) Преподобнымъ Патрикомъ Ланганомъ, продолжалъ онъ. — Ура, товарищи, отцу Лангану.
Я хотѣлъ выйти, какъ вдругъ громкій крикъ огласилъ толпу, и «освободитель», читавшій адресъ, вдругъ воскликнулъ
"Я читалъ этотъ адресъ, господа, чтобы замѣтить что я чувствую отвращеніе къ убѣжденіямъ автора. Воллонъ, полковникъ милиціи Соединенныхъ Штатовъ не Ирландецъ. (Ура!) Онъ беретъ на себя дерзость совѣтовать намъ поднять оружіе и сражаться за свободу, какъ сдѣлали американскіе колонисты. Господа, я не дозволю выраженіе такихъ кровопролитныхъ и антихристіанскихъ доктринъ въ этой залѣ. Я прошу, господа, уполномочить секретаря возвратить полковнику Воллону, изъ города Томагоукъ, Арканзасъ, его приношеніе восьми долларовъ и объяснить ему что народъ Ирландіи не намѣренъ выходить изъ границъ закона и употребляетъ только христіанскія и конституціонныя средства.
Рядомъ со мной раздался голосъ: «вздоръ!» Морисъ Прендергастъ вскочилъ съ мѣста и воскликнулъ.
— Позвольте мнѣ сказать нѣсколько словъ, сэръ, прежде чѣмъ будетъ принято это предложеніе.
Великій агитаторъ повернулся и встрѣтилъ спокойный, рѣшительный взглядъ говорившаго.
— Вы не можете говорить, если только не намѣрены подтвердить или опровергнуть мое послѣднее предложеніе.
— Да, сэръ! Я всталъ чтобы предложить уполномочить секретаря передать полковнику Воллону что мы принимаемъ его приношеніе, но съ сожалѣніемъ должны сказать что не пришло еще время когда мы будемъ въ состояніи послѣдовать примѣру его соотечественниковъ; что мы честью клянемся не отступать ни предъ какою опасностью или жертвой, которая нужна будетъ для достиженія цѣли какой мы стараемся теперь достигнуть не выступая изъ предѣловъ закона Англіи.
Свистки и крики: «браво! Да здравствуетъ молодая Ирландія!» огласили залу. «Освободитель», привыкшій къ такого рода столкновеніямъ, всталъ и сказалъ голосомъ въ которомъ слышалась насмѣшка.
— Я не согласенъ, господинъ предсѣдатель, чтобы вы повторили подобное предложеніе съ каѳедры. Если присутствующіе, служащіе теперь представителями всего народа Ирландіи, мнѣ довѣряютъ, я прошу ихъ теперь доказать это довѣріе, отвергнувъ съ презрѣніемъ предложеніе этого господина, который, какъ мнѣ извѣстно навѣрное, шпіонъ изъ Замка (о, сэръ, можете бранить меня сколько вамъ угодно) и который довелъ бы васъ до погибели, еслибы былъ на столько уменъ, на сколько онъ хитеръ и дерзокъ.
Голосъ Мориса заглушенъ былъ криками «садитесь». Предложеніе О’Коннеля было принято громкими одобреніями, и Морисъ Прендергастъ, провожаемый злобными эпитетами, поспѣшно вышелъ изъ залы. За нимъ послѣдовали десять или двѣнадцать молодыхъ людей, наружность и одежда которыхъ показывали что они принадлежатъ къ болѣе высокимъ классамъ общества чѣмъ большинство присутствовавшихъ.
Однажды утромъ, когда я сидѣлъ за завтракомъ, продолжительный стукъ въ дверь показалъ мнѣ что кто-то, по явному признаку что дверь заперта, не хотѣлъ признать отсутствія хозяина комнаты. Щель въ стѣнѣ моей спальни, выходившая на площадку, позволяла видѣть посѣтителей, ничего не подозрѣвавшихъ о наблюденіи. Благодаря этой-то щели, Финіасъ передавалъ мнѣ теперь свои замѣчанія, казавшіяся ему достойными вниманія.
— Это высокій, косматый джентльменъ, съ очень смуглымъ лицомъ, крючковатымъ носомъ, говорилъ онъ, приложившись глазомъ къ щелкѣ. — Чортъ возьми, онъ рѣшился достучаться во что бы то ни стало.
— Дайте, я самъ посмотрю, Финни.
И подобравъ полы халата, я пошелъ въ спальню, оттолкнулъ мистера Кодда съ его наблюдательнаго поста и сталъ разглядывать посѣтителя.
Онъ, настучавшись вдоволь по панелямъ и по мѣдной дощечкѣ замка, вынулъ карточку и началъ писать. Онъ былъ, какъ уже замѣтилъ Финни, высокъ, смуглъ, съ крючковатымъ носомъ, съ очень густыми бровями и спускавшимися внизъ усами, и съ бородой въ которой слегка пробивалась сѣдина. Онъ былъ въ глубокомъ траурѣ, но несмотря на это, наружность его обращала на себя вниманіе. Въ то время всѣ брились, исключая кавалерійскихъ офицеровъ, да и тѣмъ борода была воспрещена, такъ что наружность моего посѣтителя показалась бы необыкновенною не только у насъ въ Коллегіи, или въ Дублинѣ, но и вообще въ Ирландіи.
— Удивляюсь что ему нужно, Финни.
— Не лучше ли ужь намъ впустить его, сэръ?
— Это, вѣроятно, какое-нибудь недоразумѣніе. Ему, можетъ-быть, нужно сэръ-Бреди, моего однофамильца, или это, можетъ-быть, посланный отъ сэръ-Ричарда. Онъ, кажется, иностранецъ.
— Онъ, однако, слупилъ довольно краски съ нашей двери. Вотъ онъ уходитъ, сунувъ свое писанье подъ дверь.
Я отворилъ дверь. Посѣтитель спускавшійся съ лѣстницы обернулся, воротился, и спросилъ мягкимъ, смущеннымъ голосомъ:
— Я, кажется, такъ счастливъ, что застаю дома мистера Теренса Бреди?
— Я Теренсъ Бреди, сэръ, мнѣ очень жаль что я заставилъ васъ ждать такъ долго, сэръ, но я не былъ готовъ принять посѣтителя въ такой часъ, прошу васъ извинить меня.
Посѣтитель поклонился, и снявъ шляпу, обнажилъ лысую голову съ глубокимъ шрамомъ на макушкѣ. Онъ сѣлъ въ мое кресло и оглянулъ комнату, включивъ въ свой обзоръ и Нодда, который, въ необычайно грязномъ передникѣ, дѣлалъ видъ что убираетъ остатки завтрака. Посѣтитель, помолчавъ нѣсколько минутъ и ломая въ рукахъ карточку, началъ нерѣшительно:
— Я серіозно прошу васъ, мистеръ Бреди, извинить меня что причиняю вамъ столько безпокойства. У меня нѣтъ никакого предлога который бы могъ оправдать мое посѣщеніе. Я случайно узналъ что вы здѣсь, и мнѣ захотѣлось увидать васъ.
Въ словахъ его было что-то загадочное. Я поклонился и молчалъ.
— Вы, полагаю, интересуетесь знать кто я такой. Я забылъ сказать вамъ, мистеръ Бреди, что я старый другъ вашего отца.
— Дорогой мой сэръ! Хоть я не помню своего отца, но радъ видѣть каждаго кто былъ ему другомъ. Позвольте узнать ваше имя?
— Да, конечно, я объ этомъ совсѣмъ забылъ. Не мудрено, что память нѣсколько ослабѣла у человѣка у котораго былъ солнечный ударъ. Мое имя, — не думаю чтобы вы слышали обо мнѣ когда-нибудь какъ о другѣ вашего отца, — мое имя Аланъ Фрезеръ.
Онъ подалъ мнѣ свернутую карточку, и развернувъ ее, я прочелъ: «Полковникъ Чарлъсъ Аланъ Фрезеръ. Фрезеръ-Горсъ.» Внизу было написано карандашомъ: «Отель Морисонъ; другъ вашего отца».
Поднявъ глаза отъ карточки, я увидалъ что посѣтитель смотрѣлъ на меня проницательнымъ взглядомъ.
— Да, полковникъ Фрезеръ, заговорилъ я медленно, — я слышалъ о васъ, по крайней мѣрѣ, если вы тотъ самый капитанъ
Фрезеръ который былъ на кораблѣ Россшейрѣ, когда моя мать возвращалась въ Европу.
— О, да, бѣдная леди! Страшное происшествіе! Но время, знаете, утоляетъ всякое горе.
Полковникъ смотрѣлъ безпокойно; взглядъ его перебѣгалъ съ меня на стѣну, потомъ на потолокъ, потомъ опять устремлялся на меня.
— Вы знали мою мать, полковникъ Фрезеръ, не правда ли?
— О, очень коротко, то-есть, я служилъ въ одномъ полку съ ея отцомъ, я помню ее совсѣмъ маленькою дѣвочкой, еще до свадьбы ея съ Джакомъ Бреди.
— Не слыхали ли вы чего-нибудь о моей матери послѣ того страшнаго происшествія?
Полковникъ Фрезеръ сдѣлалъ нервное движеніе.
— Я? Господи! Какъ же могъ я знать гдѣ она? воскликнулъ онъ съ безпокойствомъ.
— Я спрашиваю васъ объ этомъ, сэръ, потому что слыхалъ что васъ видѣли съ ней послѣ ея исчезновенія съ корабля, и что вы дали ей убѣжище, когда она меня покинула. Скажите, прошу васъ, полковникъ Фрезеръ, правда ли это?
— Странно, мистеръ Бреди, заставлять меня отвѣчать на сказки которыя вы слышали.
Онъ на минуту остановился, потомъ началъ:
— Я разкажу вамъ, мистеръ Бреди, всю правду какъ это случилось. Я былъ сотоварищемъ путешествія мистрисъ Бреди, когда Россшейръ разбился о скалы. Тогда говорили что ее унесло волной и она утонула. Вы были тогда еще крошкой, на рукахъ кормилицы, мы совѣтовались что дѣлать съ вами, и я, какъ другъ вашей матери, рѣшился дѣйствовать. Я продалъ всѣ вещи вашей матери въ Баллѣ и послалъ васъ къ вашему дѣдушкѣ.
— Но вѣдь она не утонула, закричалъ я, — она…
— Прошу васъ, позвольте мнѣ продолжать мой разказъ, прервалъ меня полковникъ Фрезеръ. — Нѣсколько времени тому назадъ, газеты распространили слухъ что вы утонули, и объ этомъ много горевали.
— Горевали? Кто могъ горевать обо мнѣ?
— Всѣ кто зналъ вашего отца, отвѣчалъ онъ. — Теперь позвольте мнѣ возвратиться къ тому что вы сказали. Имѣя смѣлость называть себя другомъ Джака Бреди и Мери Биллингъ, я очень интересуюсь знать что вы слышали обо мнѣ и о вашей матери.
— Полковникъ Фрезеръ, если вы дѣйствительно были другомъ моего отца, вы не удивитесь что сынъ его не хочетъ разказывать какъ обезчещено имя его паденіемъ моей недостойной матери. Я лелѣялъ память ея въ глубинѣ моего сердца, и нѣсколько лѣтъ думалъ что мнѣ предназначено судьбой проникнуть тайну которою въ моихъ глазахъ была окружена ея судьба. Полковникъ Фрезеръ, я знаю все. Я знаю что она бросила меня чрезъ нѣсколько недѣль послѣ смерти моего отца. О, лучше бъ ей умереть чѣмъ дожить до такого позора! А вы смотрите мнѣ въ лицо и насмѣхаетесь надо мной такими вопросами!
Онъ всталъ и положилъ свою смуглую руку на мое плечо.
— Не вздрагивайте отъ моего прикосновенія. Вы говорили о позорѣ и грѣхѣ вашей матери, но вы обвиняете ее напрасно. Я давно уже любилъ вашу мать, предъ тѣмъ какъ отецъ вашъ увидалъ ее. Послѣ смерти вашего отца, я по волѣ судьбы лишился также своей бѣдной жены. Я взялъ отпускъ, первый послѣ того какъ былъ еще мальчикомъ, и случайно отправился на томъ самомъ кораблѣ на которомъ ѣхала ваша мать. Не стану разказывать какъ все случилось; клянусь вамъ, я ни въ чемъ невиноватъ, но признаюсь, я никогда не былъ такъ удивленъ, скажу болѣе: обрадованъ, какъ въ ту минуту когда узналъ что она меня не забыла: я серіозно любилъ вашу мать. Такова ужъ судьба моя, я бросилъ все и женился на вашей матери. Ей, по многимъ причинамъ, не хотѣлось чтобы бракъ нашъ былъ извѣстенъ, и я покорился ея волѣ. Вотъ вамъ все какъ было, мой дорогой сэръ; вы были несправедливы къ вашей матери и ко мнѣ. Я знаю вашу исторію, я уже видѣлъ мистера Бетса. Мнѣ очень хотѣлось познакомиться съ вами, тѣмъ болѣе что мы съ вашею матерью уже не то чѣмъ были когда-то.
Въ эту минуту раздался сильный стукъ въ наружную дверь. Полковникъ взялъ шляпу.
— Приходите ко мнѣ. Я жду васъ въ семь часовъ къ обѣду у Морисона. Приходите, прошу васъ. Мнѣ нужно много говорить съ вами.
Я былъ взволнованъ разнообразными чувствами и не слыхалъ возгласовъ Больтона за дверью: «Отворите, Бреди, отворите скорѣй!»
Полковникъ взялся за ручку двери. Я воскликнулъ:
— Остановитесь на минуту. Гдѣ моя мать? Увижу я ее когда-нибудь?
Полковникъ началъ разглаживать шляпу рукавомъ, внимательно разсматривалъ ворсъ и крепъ, и не поднимая головы, сказалъ:
— Нѣтъ, не думаю. Я разкажу вамъ все, когда вы придете. Прощайте.
Когда вбѣжалъ Больтонъ, полковникъ слегка вздрогнулъ, поклонился и быстрыми шагами сошелъ съ лѣстницы.
— Какъ это, чортъ возьми, знакомъ ты съ этимъ чернымъ господиномъ, Бреди? Его прозвали набобомъ у Морисона. Какъ ты блѣденъ, пріятель!
— А гдѣ это Морисонъ, и почему ты его знаешь, Больтонъ?
— Морисонъ? Такое славное мѣсто! Ты долженъ придти туда какъ-нибудь поужинать и попытать счастья. Я хотѣлъ разказать тебѣ какъ мнѣ везло, а тутъ этотъ набобъ, мнѣ чуть дурно не сдѣлалось отъ испуга. Я думалъ это пришелъ самъ чортъ взять у меня все и меня самого вдобавокъ.
— А ты опять сидѣлъ всю ночь, Дикъ! Ты, наконецъ, совсѣмъ разоришься.
— Пустяки! Ты прежде посмотри, а потомъ и говори. Пойдемъ.
Онъ потащилъ меня черезъ площадку, въ свою комнату. На столѣ, гдѣ стоялъ еще нетронутый завтракъ, лежали кучками банковые билеты, нѣкоторые чистенькіе и хрустѣвшіе, другіе засаленные и изорванные.
— Вотъ, смотри! Дотронься и увѣруй, восклицалъ Больтонъ. — Вотъ пятерки, вотъ десятки, а вотъ маленькія штучки. Всего на столѣ четыре сотни. Такъ-то, пріятель.
— И все это ты пріобрѣлъ за игорнымъ Столомъ, Дикъ? спросилъ я укоризненно. — Ты обѣщалъ никогда не ходить туда.
— Я и не ходилъ. Меня свелъ туда Патъ Консидинъ. Хочешь сотенку? Можетъ-быть, тебѣ нужно двѣ? можетъ-быть, три? Возьми четыре. Это все твое, если хочешь. Отдашь, когда будутъ.
— Ни фартинга не возьму, Дикъ, хотя бы жизнь моя зависѣла отъ этого. Ты говоришь что черный господинъ, котораго, ты сейчасъ видѣлъ, былъ тоже тамъ?
— Да, я видѣлъ его тамъ не разъ. Онъ недавно изъ Индіи, а сюда пріѣхалъ на время изъ Лондона. Онъ знакомъ съ лордомъ Бигглемъ и съ Финукеномъ, и со многими такими тузами. Онъ, должно-быть, страшно много проигралъ.
— Больше чѣмъ ты выигралъ?
— Можетъ-быть, въ пять разъ больше.
На лѣстницѣ раздались шаги. Дикъ побѣжалъ къ двери. Онъ поблѣднѣлъ когда растворилъ ее. Заглянувъ ему черезъ плечо, я увидалъ классическую прическу одного изъ слугъ коллегіи.
— Отъ декана, мистеръ Болѣтонъ. Онъ приглашаетъ васъ явиться къ нему немедленно.
— О, Господи! деканъ! Не можете ли вы сказать ему, Барретъ, что я боленъ и лежу въ постели?
— Могъ бы, конечно, еслибы захотѣлъ солгать и быть выгнаннымъ, мистеръ Больтонъ. — Деканъ самъ посѣтитъ васъ, если вы будете въ постели.
— Развѣ на меня нажаловались?
— Нажаловались! Это бы еще ничего. Тамъ былъ кто-то у Морисона, кто слѣдилъ за вами. Деканъ ужасно сердитъ.
— Хорошо, сказалъ Больтонъ. — Кланяйтесь декану и скажите ему что я явлюсь какъ только приготовлю свои греческіе ямбы для тутора. А все-таки у меня будутъ деньжонки, Бреди, чтобъ усладить мое изгнаніе, если деканъ дѣйствительно задумалъ что-нибудь дурное.
Часы безостановочно показывали теченіе времени. Чего хочетъ отъ меня этотъ человѣкъ, за котораго вышла моя мать нѣсколько недѣль спустя по смерти моего отца, этотъ игрокъ, этотъ кутила? Для чего онъ посѣтилъ меня? Правда, я обязанъ ему тѣмъ что онъ освободилъ меня отъ постоянной мысли о позорѣ. Она была женой этого Фрезера; но что онъ говорилъ о ней? Гдѣ она теперь? Неужели я никогда не увижу ея, никогда? О, неужели я никогда не скажу ей что прощаю ей все!
Я пошелъ къ мистеру Бетсу, но не засталъ его дома. На лекціи я опоздалъ, и сэръ-Филиппъ, проѣхавъ мимо меня на парѣ сѣрыхъ, погрозилъ мнѣ пальцемъ, съ добродушною угрозой на первый разъ, но въ отелѣ Морисона я былъ пунктуально въ назначенную минуту.
— Полковника еще нѣтъ дома, сэръ, но обѣдъ заказанъ къ семи часамъ и онъ, вѣроятно, скоро воротится. Молодая леди въ гостиной. Патъ, проводите этого джентльмена въ № 10-й.
«Что за молодая леди», думалъ я. «Полковникъ Фрезеръ не говорилъ мнѣ ничего о молодой леди.»
Дѣвушка, одѣтая въ бѣлое, стояла предъ зеркаломъ, задомъ къ двери, и поправляла розу въ волосахъ. Она обернулась. Я провелъ рукой по глазамъ. Что это? Призракъ среди бѣлаго дня!
— Я должна рекомендоваться вамъ, мистеръ Бреди, сказала она тихимъ, нѣжнымъ голосомъ. — Папа говорилъ мнѣ что вы придете, и я ожидаю его съ минуты на минуту. А покуда познакомьтесь съ дочерью его, Мабель Фрезеръ. Мы почти родственники, не правда ли?
То же лицо что на «портретѣ» стояло предо мной: тѣ же чудные волосы, голубые глаза, вздернутая губка, бѣлоснѣжные зубы, блѣдный, чистый цвѣтъ кожи. Въ эту минуту въ комнату вошелъ полковникъ Фрезеръ.
— А вотъ и папа. Видите, папа, мистеръ Бреди уже здѣсь. Теперь, если вы начнете одѣваться, папа, мы будемъ обѣдать очень поздно.
— Я только что хотѣлъ просить вашего позволенія, Бреди, и твоего, Мабель, обѣдать въ этомъ костюмѣ. Позвони чтобы подавали обѣдъ, Мабель, больше никого не будетъ.
Онъ на минуту вышелъ изъ комнаты.
Я не смѣлъ поднять глазъ, но чувствовалъ предъ собой облако бѣлой кисеи, чудные волосы, легкую фигуру, и зналъ что Мабель взглядываетъ на меня, перевертывая страницы книги.
Полковникъ возвратился, и доложили обѣдъ.
— Что это за странное мѣсто этотъ Дублинъ! Я едва могъ добраться до дому, пробиваясь сквозь толпу провожавшую какого-то толстаго господина въ широкополой шляпѣ, а когда я спрашивалъ кто это, меня тоже спрашивали, неужели я имѣю претензію не знать короля Дана? Это былъ О’Коннель съ своею свитой. Что ты дѣлала пока меня не было, Мабелъ?
— Я каталась съ мистрисъ Кетли, папа. Я въ восторгѣ отъ зданій. Мы встрѣтили капитана Гаркуръ. Онъ спрашивалъ можетъ ли придти, и я сказала ему чтобъ онъ обратился съ этимъ вопросомъ къ вамъ.
— Отлично сдѣлала, Мебъ. Бреди, вамъ, кажется, не нравится кухня Морисона? Право, она не очень плоха. Во всякомъ случаѣ, я обѣщаю вознаградить васъ блюдомъ которое приготовитъ мой собственный поваръ.
— Я забыла сказать вамъ, папа, что незадолго до васъ приходилъ сюда старый Могунъ чтобы увѣдомить что стряпня идетъ очень плохо и принесть формальную жалобу на всѣхъ людей кухни.
— Могунъ! Развѣ онъ здѣсь? воскликнулъ я. — Моя старая нянька!
— Не думаю чтобъ это былъ тотъ же. Могунъ — очень обыкновенное имя въ Индіи. Этотъ живетъ у меня уже очень давно.
Я не могъ ѣсть, но выпилъ вина болѣе чѣмъ привыкъ пить. Если я изрѣдка поднималъ глаза, я видѣлъ предъ собой Мабель Фрезеръ, кушавшую съ аппетитомъ. Она, вѣроятно, сочла меня за глуповатаго, неловкаго юношу и говорила преимущественно со своимъ отцомъ, который тоже скоро отказался отъ попытокъ заставить меня разговориться. Она была, какъ казалось, однихъ лѣтъ со мной или немного постарше. Я не замѣчалъ ничего и думалъ только о сходствѣ. Я погрузился въ догадки, и иногда у меня являлось предчувствіе какой-то опасности. Для чего отыскалъ меня полковникъ Фрезеръ? Мнѣ хотѣлось предложить ему тысячу вопросовъ и ловко вывѣдать всю правду о той, о комъ я могъ говорить теперь безъ краски стыда, до сихъ поръ всегда покрывавшей мое лицо, когда ея имя произносили мои губы.
— Такъ вы готовитесь въ медики, какъ сказалъ мнѣ мистеръ Бетсъ. — Потрудитесь налить моей дочери вина, мистеръ Бреди, прежде чѣмъ она улетитъ и оставитъ насъ однихъ. Я думалъ что вы, по слѣдамъ вашего отца, поступите въ армію.
— Я бы такъ и сдѣлалъ, еслибъ была возможность, но мистеру Бетсу это казалось неосмотрительнымъ, и сэръ-Ричардъ былъ того же мнѣнія.
— Какой сэръ-Ричардъ? Я не зналъ что у васъ есть такой родственникъ.
— Сэръ-Ричардъ Десмондъ, изъ Кильмойля. (Полковникъ Фрезеръ зазвенѣлъ стаканомъ.) Онъ мнѣ не родственникъ, по крайней мѣрѣ очень дальній. Наши семейства породнились браками очень давно тому назадъ. Онъ былъ другомъ моего дѣдушки, а теперь мой опекунъ.
Мнѣ показалось что мрачное лицо полковника омрачилось еще болѣе, но въ комнатѣ было довольно темно.
— Сэръ-Ричардъ Десмондъ, повторилъ онъ. — Возможно ли что онъ вашъ опекунъ? Онъ старшій братъ одного изъ нашихъ тузовъ, Дениса Десмонда, который теперь губернаторъ Аврипора. Да, Мебъ! вѣдь у насъ есть письма къ сэръ-Ричарду, но, къ несчастію, онъ за границей и, кажется, намъ придется возвратиться въ Индію не познакомившись съ нимъ.
— Я сегодня слышалъ, сэръ, что его и миссъ Бутлеръ ожидаютъ въ Ирландію. Здоровье его очень плохо.
— Миссъ Бутлеръ его племянница, не такъ ли? спросила миссъ Фрезеръ. — Мистеръ Десмондъ часто говоритъ о ней, хотя, кажется, ни разу не видалъ ея; но онъ говоритъ что она очень хороша. Правда?
— Хороша ли она, миссъ Фрезеръ! О, миссъ Бутлеръ самое прелестное существо…. я, по крайней мѣрѣ….
Я остановился.
— Вы по крайней мѣрѣ такъ думаете, и я увѣренъ что вы хорошій судья. У нихъ это въ семействѣ, продолжалъ полковникъ. — Опишите намъ ее.
— О, да, пожалуста, опишите ее!
Миссъ Фрезеръ дотронулась до моей руки, но отдернула свою такъ быстро, что, вѣроятно, не замѣтила какъ я вздрогнулъ.
— Я не мастеръ на такого рода описанія, но я увѣренъ, что еслибы вы увидали ее, вы бы согласились со мной.
Я опять замолчалъ.
— Видишь, Мебъ, мы не можемъ заставить мистера Бреди быть откровеннымъ съ нами. Мнѣ это даже нравится, что молодой человѣкъ, начинающій жить, осторожно говоритъ даже о такихъ предметахъ какъ красота женщины.
Миссъ Фрезеръ улыбнулась.
— Я понимаю намекъ, сказала она, и ушла въ другую комнату, откуда тотчасъ же послышался пріятный голосъ, съ акомпаниментомъ стараго ворчливаго фортепіано гостиницы.
Вошелъ слуга чтобы спросить не нужно ли свѣчъ.
— Нѣтъ! Не входите пока не позвонятъ. Можетъ-быть, вы желаете свѣчъ, мистеръ Бреди?
Мы остались въ темнотѣ. Мистеръ Фрезеръ зажегъ сигару, и я не видалъ во мракѣ ничего кромѣ этой огненной точки. Дверь опять отворилась.
— Кто еще? За какимъ чортомъ лѣзете вы сюда! воскликнулъ полковникъ.
Отвѣтъ послѣдовалъ на неизвѣстномъ языкѣ, но голосъ показался мнѣ знакомымъ. Полковникъ поспѣшно что-то отвѣчалъ, и дверь опять затворилась.
— Это одинъ изъ моихъ черныхъ негодяевъ, сказалъ мнѣ полковникъ. — Все жалобы на слугъ кухни. Будете вы пить еще, или уйти намъ въ другую комнату? Что касается до меня, я охотно посидѣлъ бы здѣсь еще.
Опять молчаніе. Я наконецъ не выдержалъ.
— Миссъ Фрезеръ ужасно похожа на мою мать, сэръ.
Сигара сильно разгорѣлась; огонь заблисталъ, потомъ покрылся пепломъ, потомъ разгорѣлся еще сильнѣе, пока я дожидался отвѣта.
— Это многихъ поражаетъ. Мабель — дочь моя отъ первой жены, а между ними не было никакого родства. А вы какъ узнали о сходствѣ?
— Я сужу по портрету моей матери который есть у насъ въ Лохъ-на-Каррѣ.
— О, это мазанье! Я очень хорошо помню какъ его рисовалъ какой-то италіянскій бродяга въ Лукноу. Онъ, конечно, похожъ, но не совсѣмъ; живописецъ не умѣлъ схватить лучшаго выраженія лица вашей матери. Его было трудно схватить.
— Я былъ бы вамъ очень обязанъ, сэръ, еслибы вы разказали мнѣ что-нибудь объ этой бѣдной женщинѣ, къ которой, вы говорите, я былъ несправедливъ. Я бы просилъ у нея прощенія, еслибы могъ, хотя она не заботилась обо мнѣ.
— Если хотите послушать моего совѣта, оставьте ее въ покоѣ. Такъ какъ вы ее никогда не видали, я могу сказать вамъ что у нея въ характерѣ много дурныхъ сторонъ, которыя съ годами усиливаются. Повѣрьте моему слову, что иногда, вспоминая о ней, я пугаюсь. Кто тамъ еще?
Дверь отворилась, и бѣлая фигура, освѣщенная сзади, показалась въ дверяхъ. Голосъ полковника заставилъ меня вздрогнуть. Произошелъ разговоръ въ томъ же тонѣ какъ и въ первый разъ, и дверь опять затворилась.
— Повторяю вамъ то что говорилъ предъ тѣмъ какъ вошелъ Могунъ, я думаю что едвали кто-нибудь былъ въ состояніи понять вашу мать. Въ послѣднее время всѣми дѣйствіями ея управлялъ умъ, сердце же никогда; въ обыденныхъ вещахъ, по крайней мѣрѣ.
Онъ на минуту остановился; я слышалъ что онъ наполнилъ стаканъ.
— Скажи я вамъ теперь что она умерла, продолжалъ онъ, — я бы нисколько не удивился еслибъ это не поразило васъ, потому что знаю какъ васъ воспитывали и какія сказки вамъ разказывали.
Я былъ въ страшномъ волненіи. Я воскликнулъ:
— О, сэръ, я знаю что она жива! Гдѣ она?
— За тысячу миль отсюда. Только мое вліяніе могло остановить ее, — это было давно, — когда она хотѣла пріѣхать сюда чтобы потребовать васъ и свое законное имущество, какъ она выражается. Необыкновенная сила воли! женщина одна изъ тысячи.
— Полковникъ Фрезеръ, я васъ не понимаю. Сейчасъ вы говорили что не думаете что я буду пораженъ, услыхавъ о смерти моей матери. Хотя она никогда не поступала въ отношеніи меня какъ мать, я пробовалъ ожесточить свое сердце противъ нея, но не могъ. Надѣюсь, что вы пригласили меня сюда не для того чтобы повѣрять мои чувства; если же такъ, то я знаю какъ кончить это испытаніе.
Я хотѣлъ было встать, но полковникъ Фрезеръ сказалъ:
— Я совсѣмъ не хочу испытывать ваше сердце и терпѣніе. Какъ старый другъ вашего отца, я желаю вамъ всего хорошаго. Насъ связываетъ болѣе нитей чѣмъ вы полагаете. Вы знаете что я женился на вашей матери, но это не должно лишать меня вашего уваженія, пока вы не узнаете всѣхъ обстоятельствъ. На радость или на горе, есть обстоятельства которыя васъ связываютъ.
Онъ остановился и замолчалъ.
— Я жажду слышать, а вы молчите. Видитъ Богъ, какъ я буду благодаренъ за все что доставитъ мнѣ друга.
— Вы, вѣроятно, не знаете что между мной и Десмондами есть родство?
— И не подозрѣвалъ, сэръ. Я слыхалъ ваше имя только въ связи съ тѣмъ страшнымъ происшествіемъ которое лишило меня матери и никогда не ожидалъ васъ встрѣтить.
— Быть сиротой въ восьмнадцать лѣтъ совсѣмъ не такъ дурно. Птица должна опериться и улетѣть; лишиться матери и вырости безъ ней иногда вовсе не худо. Какъ я вамъ уже говорилъ, моя первая жена была кузиной Десмондовъ, и говорятъ, что Денисъ ее ужасно любилъ. Поэтому онъ теперь благоволитъ къ Мебъ, и еслибы не мелкія непріятности, которыя никогда не должны бы были разлучать такихъ старинныхъ друзей, Мебъ была бы его наслѣдницей, какъ онъ говорилъ прежде. Теперь его любимица эта хорошенькая Мери Бутлеръ, которой вы такъ преданы.
— Преданъ? Я право не понимаю васъ, сэръ.
— Такъ же какъ себя самого. Однако, я не хочу выпытывать вашихъ секретовъ, а буду разказывать вамъ свои. Я могъ бы сказать что ваша мать умерла, потому что она умерла для меня. Но я знаю навѣрное что она жива и здорова. Наши наклонности и характеры совсѣмъ не сходились. Только разъ мы были согласны другъ съ другомъ, а именно въ томъ что мы не можемъ быть счастливы вмѣстѣ. Я жилъ тогда въ такомъ мѣстѣ гдѣ не было туземнаго общества, а Европейцы не безпокоили насъ своими сплетнями, и потому разлука наша обошлась безъ того éclat и скандала, которыми сопровождаются здѣсь разводы. Я навсегда сохраню къ ней любовь и уваженіе; а если вы захотите по временамъ слышать о ней или передать ей что-нибудь, то я могу служить вамъ посредникомъ, но ея адреса я не могу дать никому безъ ея согласія, это одно изъ условій нашего договора. А теперь не пойти ли намъ въ другую комнату? Я долженъ сегодня отправиться по одному приглашенію, и пойду сейчасъ, если вы позволите.
И мы вошли въ освѣщенную комнату, гдѣ дочь его сидѣла за чайнымъ столомъ.
Я съ грустью возвратился въ коллегію. Индѣйское происшествіе приняло другую форму, но стало еще ужаснѣе въ моихъ глазахъ. Когда я сидѣлъ противъ Мабель Фрезеръ, я такъ упорно, молча глядѣлъ на нее, что она опускала глаза и слабый румянецъ покрывалъ ея щеки. Ея красивый, граціозный образъ все еще стоялъ предо мной когда я вошелъ въ свою мрачную комнату, и въ ушахъ моихъ звучали слова которыя она сказала мнѣ при прощаніи:
— Надѣюсь, вы скоро придете къ намъ опять; мы должны быть хорошими друзьями. Мнѣ хотѣлось бы называть васъ просто Терри. Я не виновата въ сходствѣ, и еслибы было это въ моей власти, повѣрьте, я уничтожила бы его. Прощайте, мистеръ Бреди.
Когда я зажегъ лампу, я увидалъ на столѣ письмо, и распечатавъ его, прочелъ слѣдующее:
"Дорогой мой Теренсъ! Приходи сегодня вечеромъ ко мнѣ ужинать, если не имѣешь въ виду ничего болѣе интереснаго, и докажи этимъ что прощаешь мнѣ мою грубость. У меня будетъ небольшое общество, и между прочими два интересные иностранца, и мы поговоримъ.
"М. Прендергастъ."
Не было еще десяти часовъ. Я, вслѣдствіе выпитаго вина, былъ въ возбужденномъ состояніи, а предлогъ отложить на время Анатомію Гаррисона и Демосѳена былъ неотразимо заманчивъ. Я вышелъ изъ Коллегіи, кликнулъ проѣзжавшаго извощика и велѣлъ ему ѣхать въ охотно посѣщавшееся тогда студентами предмѣстье или неправильно разбросанную на берегу моря деревушку, близь Клонтарфа, гдѣ когда-то Бріанъ Байроме разбилъ Датчанъ и совершилъ единственное національное дѣло всей исторіи Ирландіи.
— Нумеръ шестнадцатый, Шарлемонтская терраса, и чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше.
Извощикъ нагнулся ко мнѣ, повторяя адресъ, и прибавилъ шепотомъ:
— Ночь хороша!
Въ тонѣ его было что-то фамильярное и вмѣстѣ пытливое, показавшееся мнѣ подозрительнымъ. Вдали слышались раскаты грома, и я сказалъ довольно рѣзко:
— Вовсе не хороша! Глядите на лошадь, и поспѣшите чтобы намъ доѣхать до грозы.
— Нумеръ шестнадцатый? настаивалъ онъ. — Тамъ вѣдь живетъ мистеръ Превдергастъ, одинъ изъ «шпажниковъ»; я и думалъ что вы тоже ихній. Ночь хороша! Ну!
— Что такое за шпажники? О комъ вы говорите?
— А почемъ я знаю, сэръ! Такъ, должно-быть, почему-нибудь прозвали.
Терраса не представляетъ ничего великолѣпнаго. Рядъ небольшихъ домовъ, съ садиками предъ фасадами, стоялъ противъ высокой стѣны служившей границею какого-то помѣстья. Нумеръ шестнадцатый отличался отъ другихъ ярко освѣщенными окнами и экипажами предъ дверью, вся же остальная часть предмѣстья была мертвенно пустынна, какъ и всякое дублинское предмѣстье ночью.
Куча фуражекъ въ передней; облака дыма въ корридорѣ; сильный запахъ виски и лимоновъ; слуга накрываетъ столъ для ужина; служанка бѣгаетъ съ кувшинами горячей воды; много шуму и говору. Я нѣсколько разъ былъ у Мориса, но никогда не встрѣчалъ у него такого шумнаго сборища.
— Они не могли устоять противъ вашихъ славныхъ молодцовъ, сэръ. Что вы толкуете о вашемъ Бонапартѣ, о вашемъ Цезарѣ, или объ этой дряни Артурѣ Веллингтонѣ! Создатель мой! Говорю вамъ, джентльмены, и ручаюсь честью полковника Слаттери, никогда не было, да никогда и не будетъ такого полководца какъ генералъ Скоттъ. На всемъ свѣтѣ не найдете вы войска которое могло бы устоять противъ напора горячихъ сыновъ «звѣздъ и полосъ».
Говорившій былъ сухощавый, маленькій человѣкъ, напоминавшій скелетъ. Въ одной рукѣ онъ держалъ стаканъ, а въ другой трубку, которою описывалъ круги въ воздухѣ, для большей наглядности какого-нибудь аргумента который онъ излагалъ группѣ окружавшихъ его молодыхъ людей.
— Все это такъ, полковникъ Слаттери, все это, можетъ-быть, и правда, загремѣлъ Больтонъ, — но это не мѣшаетъ вамъ оставаться величайшими тиранами въ свѣтѣ. Что вы налегли на этихъ несчастныхъ Мексиканцевъ, а отъ насъ требуете рукоплесканій себѣ за то, за что сами же осуждаете Европейцевъ?
— Если вы потрудитесь вникнуть въ принципы нашихъ законовъ, мистеръ Больтонъ, вы убѣдитесь что для блага человѣчества мы обязаны уничтожить Мексиканцевъ. Мы обязаны сдѣлать это въ интересахъ цивилизаціи, человѣчества (кругообразное движеніе трубкой) и, смѣю прибавить, въ интересахъ Конгресса, наконецъ, для блага самихъ же несчастныхъ Мексиканцевъ.
— Вотъ въ томъ-то и дѣло! Придавая своимъ побужденіямъ громкія названія, вы не можете скрасить ими фактовъ Вы сейчасъ поносили англійское правительство и народъ, да и всѣ правительства Европы, за тиранію ихъ и насилія, а сами вытѣснили Индѣйцевъ изъ ихъ собственныхъ владѣній и готовы сдѣлать то же самое со всякимъ народомъ до котораго вамъ удастся добраться.
— Что такое добраться? Понимаю васъ, сэръ. Поль Джонсъ, и Декаторъ, и Мекъ-Донафъ зашли далеко, а мы попробуемъ не удастся ли намъ современемъ пойти еще дальше.
— Въ этомъ нельзя и сомнѣваться. Вы добрались покуда только до Мексиканцевъ и задавили ихъ. Вашъ орелъ, помоему, выродокъ европейскихъ птицъ угнетающихъ людей по сю сторону Атлантики, а вашъ левъ — американское изданіе льва Стараго Свѣта.
— Сэръ, воскликнулъ полковникъ Слаттери, разбивая въ волненіи свою трубку о столъ, — вы употребляете такія выраженія, которыя окончательно лишаютъ меня….
Тутъ Морисъ Прендергастъ прервалъ рѣчь полковника, представивъ ему меня и еще новаго гостя, полнаго, приглаженнаго господина, съ очень смуглымъ лицомъ. Полковникъ поклонился и горячо пожалъ мнѣ руку, но лицо его омрачилось когда онъ оглянулъ смуглаго господина, и онъ рѣшительно заложилъ руки за спину.
— Нѣтъ, мистеръ Прендергастъ, нѣтъ, избавьте. Полковникъ Слаттери не подастъ своей руки негру, хотя бы онъ былъ лордомъ-меромъ Лондона.
— Увѣряю васъ, полковникъ Слаттери, это знатный индѣйскій джентльменъ, приверженецъ свободы, гражданинъ міра — принцъ Рустумъ Сингъ. Онъ принадлежитъ къ одной изъ древнѣйшихъ фамилій Индостана. Надѣюсь, вы возьмете назадъ свои слова.
При словѣ «принцъ» полковникъ протянулъ обѣ руки маленькому человѣку, старавшемуся скрыть улыбками и поклонами овладѣвшій имъ гнѣвъ, и сжалъ его руки говоря:
— Принцъ Рустумъ, какъ я радъ познакомиться съ вами. Я люблю тѣхъ кто любитъ свободу, и уважаю принцевъ дѣйствующихъ во имя ея. Я самъ джентльменъ и полковникъ, и если вы когда-нибудь посѣтите мое отечество, я сочту счастіемъ представить васъ нашему президенту и сенаторамъ.
Комплименты полковника были прерваны приглашеніемъ къ ужину. Принцъ, которому, казалось, было очень неловко, сѣлъ рядомъ съ Морисомъ, по другую сторону котораго сидѣлъ полковникъ Слаттери, а я помѣстился на концѣ стола, между студентами, которыхъ я зналъ какъ горячихъ членовъ одного клуба сходившагося внѣ стѣнъ Коллегіи, въ который меня водилъ однажды Препдергастъ. На дворѣ свирѣпствовала буря. Былъ одинъ изъ тѣхъ вечеровъ когда въ самомъ воздухѣ какъ будто чувствуется что-то тревожное, вызывающее, и вино мутитъ голову и воспаляетъ сердце. Хозяинъ нашъ много пилъ, и скоро между нимъ, Больтономъ и американскимъ полковникомъ завязался оживленный споръ. На моемъ концѣ стола разговоръ вертѣлся на политикѣ, мало меня интересовавшей.
— Откуда набралъ сегодня Прендергастъ такихъ странныхъ людей, спросилъ я у своего сосѣда, оказавшагося скромнымъ молодымъ человѣкомъ котораго я зналъ какъ студента готовящагося въ духовную службу.
— Это все патріоты различныхъ національностей, которыхъ привлекаютъ сюда слухи о борьбѣ за свободу. Они пріѣхали изучать наши мысли объ «Отдѣленіи». Но они видятъ еще только начало того волненія, которое….
— …Пѣсню! раздался взрывъ голосовъ.
Мой другъ прочистилъ горло и запѣлъ. Мягкій, звучный голосъ произносилъ пламенныя слова поэтическаго обоготворенія «людей 98 года». Хоръ подхваченъ былъ всѣми, исключая меня. Принцъ ушелъ домой. Полковникъ свирѣпо уставилъ глаза на свѣчу и по временамъ издавалъ воинственные возгласы. Наконецъ, какой-то молодой человѣкъ робко всталъ и прерывающимся голосомъ предложилъ тостъ «въ память славнаго ирландскаго возстанія».
Я не выдержалъ.
— Я не могу оставаться здѣсь съ измѣнниками, воскликнулъ я, и провожаемый свистками и ругательствами вышелъ въ переднюю, и собирался было уйти, какъ вдругъ вышелъ Морисъ съ пылающимъ лицомъ.
— Вы назвали друзей моихъ измѣнниками, Теренсъ Бреди. Я считаю это имя почетнымъ, но вы назвали ихъ такъ съ намѣреніемъ оскорбить ихъ въ моемъ домѣ., и я требую удовлетворенія.
— Гдѣ и когда вамъ угодно. Вы меня оскорбили, призвавъ въ общество такихъ людей, и я требую удовлетворенія за безчестіе которое наложило на меня ихъ общество.
Мы стояли въ дверяхъ. Блескъ молніи озарилъ пылавшее лицо Мориса; загремѣлъ громъ. Я выбѣжалъ во мракъ ночи; шелъ дождь, но я его не замѣчалъ и бѣжалъ по узкому переулку. Вдругъ я замѣтилъ что подъ деревьями, возлѣ стѣны, прятались какіе-то три человѣка, какъ бы стараясь укрыться отъ дождя.
— Ночь хороша, сказалъ одинъ, когда я проходилъ мимо него.
Я не обратилъ вниманія на его слова и шелъ дальше; за мной послышались шаги. Я не испугался; я былъ молодъ, крѣпокъ, и мнѣ захотѣлось испробовать быстроту своихъ ногъ.
— Стой! раздался за мной голосъ: — намъ надо поговорить съ вами.
Я сохранилъ присутствіе духа, надвинулъ фуражку на лобъ, и со всѣхъ ногъ бросился бѣжать къ Дублину. Сквозь шумъ дождя и бури я слышалъ за собой шаги и тяжелое дыханіе моихъ преслѣдователей. Я ускорилъ шаги и крѣпко сжималъ въ рукѣ трость. Чрезъ нѣсколько минутъ я взглянулъ назадъ; двое исчезли въ темнотѣ ночи, но одинъ не отставалъ и былъ отъ меня не далѣе какъ на сорокъ или пятьдесятъ ярдовъ.
Кто это, воры? Не можетъ быть, потому что воры не напали бы на человѣка близь дома полнаго народомъ, до котораго я могъ бы добѣжать въ нѣсколько минутъ, еслибы воротился назадъ. Ночь хороша! Что это, не пароль ли какой? Во всякомъ случаѣ, пріятель, я еще тебя помучаю прежде чѣмъ ты меня догонишь, ужь за это ручаюсь.
Подъ дождемъ и молніей продолжался нашъ бѣгъ. Мы приближались къ мосту. Въ такой часъ и въ такую погоду мы не встрѣтили ни души. Скоро начнутся улицы города, и я начиналъ уже досадовать на себя что бѣжалъ, но разбѣжавшись, не былъ уже въ силахъ остановиться и рѣшился бѣжать до конца. Я достигъ пустынной улицы, за мной слышались шаги моего преслѣдователя. Изъ какой-то двери вышелъ человѣкъ и загородилъ мнѣ дорогу. Не понимая что я дѣлаю, я оттолкнулъ его и побѣжалъ дальше, хотя сердце мое сильно билось, и я задыхался. Я услыхалъ за собой тяжелые шаги полисмена. Поворотивъ въ другую улицу, я увидалъ извощичій экипажъ стоявшій у двери одного изъ игорныхъ домовъ, какими тогда изобиловалъ Дублинъ. Извощикъ прятался подъ навѣсомъ двери. Я прыгнулъ въ экипажъ.
— Въ Коллегію, и какъ можно скорѣй, проговорилъ я задыхаясь.
— Не могу, ваша честь. Я удержанъ джентльменомъ который сидитъ въ этомъ домѣ.
— Онъ можетъ прогуляться, ночь хороша.
Тонъ извощика мгновенно измѣнился.
— День будетъ лучше, сказалъ онъ съ многозначительнымъ жестомъ, вспрыгнулъ на козлы, и погналъ своихъ сонныхъ лошадей.
Когда мы тронулись, я увидалъ что изъ дома вышелъ джентльменъ, въ которомъ я узналъ Фрезера.
— Вонъ онъ, мой джентльменъ-то, сказалъ извощикъ. — Ваша честь должны бы отдать мнѣ пять шиллинговъ, еслибы взяли на себя мой убытокъ, но вы изъ нашихъ, и ни одинъ полисменъ не тронетъ васъ сегодня.
Мы мчались подъ дождемъ, по грязнымъ улицамъ. Когда мы поворачивали въ другую улицу, вдали послышался слабый стукъ.
— Стучи, пока не переломаешь рукъ, крикнулъ извощикъ.
Фонари мелькали мимо насъ, и чрезъ нѣсколько минутъ запыхавшіяся лошади остановились у воротъ Коллегіи.
— Долгая жизнь ваше чести! сказалъ мнѣ на прощаніе извощикъ.
Я застучалъ въ ворота. Привратникъ, записавъ мое имя, оглянулъ мое мокрое, грязное платье и разгорѣвшееся лицо.
— Если кто спроситъ сейчасъ мое имя, М’Кормаркъ, не говорите ничего.
Былъ одинъ способъ упрочить молчаніе М’Кормарка.
— Развѣ полиція? спросилъ онъ, выглянувъ на улицу.
— Не знаю, очень можетъ быть.
— Будьте спокойны, сэръ.
И съ многозначительною улыбкой, успокоившею меня, М’Кормаркъ удалился въ свою конуру.
Я скоро заснулъ. Безпокойные сны, въ которыхъ убійцы, заговорщики, Фрезеръ, моя мать и Морисъ перепутались какимъ-то страннымъ образомъ, безпокоили меня всю ночь, хотя я не могъ проснуться до поздняго утра.
— Странное дѣло описано нынче въ газетѣ, сказалъ мнѣ Финни Коддъ, приготовляя завтракъ. Одного джентльмена да еще полицейскаго чуть не убили до смерти. Славная была погодка для такого дѣла. А вы тоже были, должно-быть, на дворѣ въ самую бурю; не знаю, возьмутся ли отчистить ваше платье, ужь такъ вы его отдѣлали вчера.
Я схватилъ газету и прочелъ:
«Возмутительное, насиліе. Сегодня, въ два часа пополуночи, сержантъ Веккъ, обходя свой округъ, нашелъ на тротуарѣ, близъ Борнетъ-Стрита, безчувственное тѣло джентльмена исходившаго кровью отъ раны въ головѣ, причиненной повидимому палкой или большимъ камнемъ. Отправившись за помощью, сержантъ чрезъ нѣсколько шаговъ наткнулся на тѣло констебля Дуди лежавгааго безъ чувствъ, также отъ страшной раны въ головѣ. Съ помощью полиціи, призванной на мѣсто страшнаго происшествія, джентльменъ и констебль были снесены въ больницу, гдѣ докторъ перевязалъ имъ раны. Джентльменъ, оказавшійся заслуженнымъ офицеромъ Восточной Индѣйской Компаніи, по имени Фрезеръ, гость въ нашемъ городѣ, и остановился со своею дочерью въ отелѣ Моррисона, куда онъ отнесенъ на носилкахъ. При немъ была большая сумма денегъ, которая осталась цѣла. Джентльменъ и констебль оба въ ненадежномъ состояніи. До сихъ поръ не найдено ни малѣйшаго слѣда къ открытію этого возмутительнаго преступленія, нарушившаго спокойствіе нашего мирнаго города.»
Что за страшный разказъ! Ужасно подумать что я нѣкоторымъ образомъ замѣшанъ въ этой страшной трагедіи. Боже милостивый! Что если на меня падетъ подозрѣніе? Я бѣжалъ тогда, какъ будто спасался. А извощикъ! а привратникъ…. Я не могъ безъ ужаса думать объ этомъ дѣлѣ, и чрезъ нѣсколько минутъ былъ уже у Моррисонова отеля. Входя, я встрѣтилъ спускавшагося съ лѣстницы сэръ-Филиппа.
— Каковъ полковникъ, сэръ?
— Опасная рана. Боюсь, нѣтъ ли поврежденія мозга; но черепъ цѣлъ. А вы какъ знаете полковника Фрезера?
— Я обѣдалъ съ нимъ вчера, сэръ, и разстался когда онъ отправился ужинать въ Клонтарфъ. Полковникъ Фрезеръ былъ другомъ моего отца, а послѣ его смерти женился на моей матери, и поэтому онъ самъ отыскалъ меня.
— Я никогда не слыхалъ до сихъ поръ объ этомъ бракѣ, сказалъ сэръ-Филиппъ. — Во всякомъ случаѣ, вы не можете его теперь видѣть. Я успокоилъ бѣдную дѣвушку; какое милое, чувствительное созданіе…. Да и дѣйствительно положительной опасности нѣтъ. Онъ теперь пришелъ въ чувство, и я надѣюсь найти его въ лучшемъ состояніи когда возвращусь. Лекціи въ три часа, не забудьте.
Онъ уѣхалъ. Что мнѣ теперь дѣлать? Лучше всего мнѣ пойти къ мистеру Бетсу. Когда я вошелъ, онъ былъ погруженъ въ бумаги и не замѣтилъ моей блѣдности и волненія.
— Ну что, Терри, какія новости? Какъ идутъ занятія!! Препарируешь! Анатомируешь! Ну, что жь дѣлать! Это все лучше чѣмъ вотъ сидѣть всю жизнь обнаруживая скрытую низость, обманы и слабость рода человѣческаго.
Онъ вытаращилъ на меня глаза, когда я ему сообщилъ что случилось.
— Боже мой! Какъ вы хорошо сдѣлали что пришли ко мнѣ. Какъ же! Они могутъ взвести на васъ страшное обвиненіе. Пойдемте со мной сейчасъ же въ полицію.
Когда мы вошли, мистеръ Блюдъ, гроза драчливыхъ развощиковъ и буйныхъ студентовъ, сидѣлъ въ своей комнатѣ, собирая малѣйшія подробности о ночномъ происшествіи. Но подробностей онъ не могъ узнать никакихъ, исключая того что могли сообщить сержантъ и констебли, призванные имъ на мѣсто происшествія, и потому когда мистеръ Бетсъ представилъ меня, какъ человѣка могущаго бросить нѣкоторый свѣтъ на происшествіе, мистеръ Блюдъ весь обратился во вниманіе. Я разказалъ ему все. Онъ молча меня выслушалъ.
— Вы разказали странныя вещи, мистеръ Бреди. Можете ли вы узнать извощика?
— Конечно.
— Гдѣ вы ужинали?
— У мистера Мориса Прендергаста, № 16, Шарлемонтъ Террасъ.
— Въ какое время вы ушли оттуда? Не послѣдовалъ ли за вами кто-нибудъ?
— Въ четверть втораго, или немного позже. Я ушелъ одинъ изъ первыхъ.
— Вы сказали что замѣтили что три человѣка прячутся возлѣ стѣны; когда вы проходили, они крикнули вамъ, стой! а вы пустились бѣжать. Почему вы не воротились въ тотъ домъ, откуда вышли, если вы боялись воровства или какого-нибудь насилія?
— Этого я вамъ самъ не могу сказать. Я разстался въ дурныхъ отношеніяхъ съ тѣмъ человѣкомъ у котораго былъ, и не помню почему я пустился бѣжать отъ этихъ людей.
— Не зная кто они? Они могли быть полицейскимъ патрулемъ.
— Я уже сказалъ что не знаю почему я побѣжалъ. Я оставилъ далеко за собой двоихъ, но одинъ не отставалъ отъ меня, и я замѣтилъ что онъ держалъ что-то въ рукѣ.
— Было ли при васъ какое-нибудь оружіе?
— У меня была толстая трость; вотъ она. Я не всегда хожу съ ней, но такъ какъ я зналъ что мнѣ придется возвращаться ночью, я и взялъ ее съ собой.
— И вы обѣдали съ несчастнымъ джентльменомъ, жертвой этого страшнаго насилія.
— Да, обѣдалъ.
— Не было ли у васъ условлено встрѣтиться гдѣ-нибудь въ продолженіе остальнаго вечера?
— Нѣтъ, не было.
— Почему вы не остановились и не пригласили его съ собой, когда увидали что онъ вышелъ въ такой дождь?
— Я самъ не понимаю, и глубоко сожалѣю теперь что не сдѣлалъ этого. Я захватилъ его извощика и былъ въ какомъ-то чаду.
— Полицейскій, который пробовалъ остановить васъ, вышелъ, говорите вы, изъ какого-то дома, близь моста? А гдѣ тогда былъ тотъ человѣкъ? Почему вы не остановились когда увидали что это констебль? Вы тогда были бы въ совершенной безопасности отъ всякаго насилія.
— Я не боялся никакого насилія, мнѣ даже ни разу не пришло объ этомъ въ голову; и вѣроятно такъ же какъ я побѣжалъ тогда отъ тѣхъ людей просто изъ удальства, подъ вліяніемъ вина, я убѣжалъ и отъ полицейскаго.
— Вы слышали что за вами бѣжалъ полицейскій. Не можете ли вы сказать гдѣ тогда былъ тотъ человѣкъ?
— Не знаю, сэръ.
— Сержантъ Веккъ, какъ далеко отъ моста то мѣсто, гдѣ нашли констебля Дуди?
— Шестьсотъ ярдовъ, или даже болѣе, ваша честь. Въ половинѣ втораго констебль Дуди долженъ былъ быть на мосту чтобы видѣть дежурнаго сторожа на рѣкѣ.
— А какъ далеко нашли его отъ полковника Фрезера?
— Около ста ярдовъ, сэръ.
— Необыкновенно странное происшествіе, сказалъ наконецъ мистеръ Блюдъ. — Вы дадите присягу въ томъ что разказали, и мистеръ Бетсъ возьметъ васъ на поруки. Очевидно что, хотя безъ намѣренія, вы были причиной или, лучше сказать, вы могли отстранить это ужасное преступленіе. Нѣтъ сомнѣнія, что тотъ человѣкъ, можетъ-быть и съ товарищами, совершилъ это кровавое дѣло, но причины его мы еще не знаемъ. Въ какомъ положеніи констебль Веккъ?
— Докторъ Тузонъ боится не поврежденъ ли черепъ; но онъ теперь пришелъ въ чувство.
— И вы не отыскали ни малѣйшихъ слѣдовъ того человѣка?
— Ни малѣйшихъ, сэръ.
— Вы не оставите ни одного камня въ покоѣ. Отыщите извощика, и чтобъ онъ и привратникъ Коллегіи были здѣсь на слѣдующемъ допросѣ. Я пойду въ замокъ, Бетсъ, и посовѣтую правительству назначить большую награду за отысканіе разбойниковъ. Мистеръ Бреди, надѣюсь, поможетъ полиціи отыскать извощика и тѣхъ прятавшихся людей. Странно, почему о ни такъ упорно преслѣдовали его, и почему онъ бѣжалъ когда уже миновала всякая опасность. Любопытный случай, Бетсъ, необыкновенно любопытный. Еслибы не извѣстная благонадежность вашего питомца, такъ на него пало бы подозрѣніе. О, не вздрагивайте, сэръ, подозрѣніе это не слишкомъ важное, но все-таки такое которое требуетъ надежнаго поручителя за васъ.
Мы пошли въ Коллегію.
— Какъ это все странно, замѣтилъ мистеръ Бетсъ. — Еслибъ у него украли деньги, мы могли бы подозрѣвать какого-нибудь мошенника изъ игорнаго дома.
— Не помѣшалъ ли имъ полицейскій, сэръ?
— И мнѣ это приходило въ голову, но вѣдь полицейскій лежитъ безъ чувствъ, а деньги все-таки не украдены. Я ничего не понимаю. Будемъ надѣяться на лучшее: Богъ дастъ, они оба выздоровѣютъ, и мы тогда узнаемъ кто были разбойники.
Когда мы вошли въ ворота, дежурный привратникъ сказалъ мнѣ что меня спрашивалъ мистеръ Больтонъ, и что слуга мой проводилъ его ко мнѣ, гдѣ онъ меня и ждетъ.
— Ему не хотѣлось чтобъ его видѣли на дворѣ, прибавилъ онъ, — и очень понятно.
Дикъ Больтонъ меня дѣйствительно ждалъ. Лицо его было красно и распухло, и возлѣ посинѣвшаго глаза большой рубецъ былъ залѣпленъ чернымъ пластыремъ; волосы не чесаны, платье въ грязи и изорвано.
— Взгляните на это, Теренсъ, воскликнулъ онъ, указывая на глазъ. — Взгляните-ка какую разбойничью пощечину закатилъ мнѣ Морисъ Прендергастъ вчера. Останетесь вы моимъ другомъ? Я буду требовать удовлетворенія, и только однимъ способомъ можно смыть эту кровь.
Въ краткихъ, безпорядочныхъ выраженіяхъ разказалъ онъ мнѣ какъ послѣ меня продолжалась попойка; что Морисъ Прендергастъ, сильно пьяный, назвалъ его и меня безчестными Ирландцами или какъ-то въ такомъ родѣ, теперь онъ не помнитъ, а знаетъ только что началась ссора, что Морисъ Прендергастъ ударилъ его, и что болѣе трезвые студенты, для прекращенія драки, вытолкали его, задыхающагося отъ злости, за двери.
— Время терять нечего, никакіе переговоры тутъ не помогутъ.
Онъ былъ въ бѣшенствѣ и наконецъ расплакался. Я сказалъ ему что у меня съ Прендергастомъ была тоже ссора, и что мнѣ неловко идти къ нему повѣреннымъ другаго, когда у самого съ нимъ такое же дѣло.
— Вотъ такъ отговорка! Да развѣ вы не можете посчитаться съ нимъ послѣ. Онъ мнѣ не откажетъ въ первенствѣ. Теренсъ, эта пощечина меня съ ума сведетъ.
Послышался стукъ въ дверь и, къ моему удивленію, вошелъ полковникъ Слаттери, величественнымъ движеніемъ отстранивъ Финни Кодда, пытавшагося остановить его. Клинообразная борода его покрывала подбородокъ и шею, а щеки были такъ чисто выбриты и вымыты, что можно было слѣдить за комочкомъ табаку, который онъ вертѣлъ за щекой, напоминая глотающаго кролика. Большой брилліантъ блестѣлъ на груди его рубашки. Онъ былъ въ черномъ платьѣ, въ бѣломъ галстукѣ и перчаткахъ, въ лакированныхъ сапогахъ и напоминалъ собою офиціанта, en grande tenue, или распорядителя какого-нибудь праздника.
— Я пришелъ отъ моего друга, мистера Прендергаста, чтобы передать вамъ эту записку и подождать вашего отвѣта. Слуга покорный, мистеръ Больтонъ. Ахъ, какая ужасная рана у васъ около глаза. Вы бы приложили льду. Я по опыту знаю какъ это помогаетъ.
Письмо было слѣдующаго содержанія:
"Дорогой Бреди! Я старался припомнить все что произошло между нами вчера, и надѣюсь, вы повѣрите что я искренно раскаиваюсь, если въ минуту вспыльчивости оскорбилъ васъ. Послѣ такого признанія, отъ васъ будетъ зависѣть, продолжится ли наше знакомство, которое съ моей стороны давно уже обратилось въ дружбу. Вы знаете сами что я былъ не въ полномъ разсудкѣ вчера вечеромъ. Наша пирушка плохо кончилась. Я имѣлъ серіозную ссору съ Больтономъ, въ которой я, кажется, кругомъ виноватъ, хотя ему я въ этомъ не признаюсь. Вы единственный человѣкъ въ Коллегіи передъ которымъ я могу извиниться. Я даже публично попрошу у васъ прощенія, если вы того желаете. Я, впрочемъ, узналъ, разспрашивая другихъ, что никто не знаетъ что произошло между нами въ дверяхъ.
"М. П."
— Я самъ пошлю отвѣтъ на это письмо, полковникъ Слаттери. Желаю вамъ добраго утра.
Но полковникъ, казалось, не расположенъ былъ уходить.
— Я бы совѣтовалъ мистеру Больтону заняться своимъ глазомъ для предотвращенія опасности. Ледъ….
— Полковникъ Слаттери, мы оба теперь очень заняты, и я не желаю задерживать васъ отвѣтомъ на письмо мистера Прендергаста, а пошлю его со своимъ слугой. Добраго утра, сэръ.
Я стоялъ у двери, и полковникъ, пробормотавъ еще что-то о томъ что ледъ есть самая существенная вещь противъ воспаленія, вышелъ, какъ-то неловко съежившись.
Когда я былъ въ университетѣ, дуэли случались рѣдко, но живы были преданія о нихъ, освѣжаемыя по временамъ разказами о тайныхъ поединкахъ между раздраженными соперниками или политическими противниками. Иногда происходило дѣло серіозное, несомнѣнное, но тяжкія раны стали рѣдки, и когда, проведя нѣсколько времени въ уединеніи, капитанъ О’Дези являлся съ костылемъ, или Томъ Френчъ съ подвязанною рукой, такъ это считали шагомъ назадъ, къ доброму, старому времени, хотя никто не поручился бы что О’Дези не продалъ пари, за которое былъ битъ хлыстомъ, или что Томъ Френчъ не поступилъ безчестно съ молодою дѣвушкой, братъ которой подстрѣлилъ его. Вообще считалось отличіемъ если человѣкъ имѣлъ поединокъ, и ужь конечно никто не осмѣлился бы отказаться отъ прогулки по лугу съ пистолетомъ, если дорожилъ хорошимъ мнѣніемъ знакомыхъ.
— Гроза собирается въ воздухѣ вокругъ васъ, мистеръ Теренсъ, сказалъ я самъ себѣ, отправляясь по назначенію. — Вотъ еще новыя обстоятельства въ исторіи той которая и въ жизни, и въ смерти, и въ чести, и въ безчестіи неразрывно связана со мною. Является этотъ Фрезеръ, и какимъ-то непонятнымъ образомъ я самъ становлюсь почти дѣйствующимъ лицомъ въ ужасахъ той ночи. У меня на рукахъ дѣло съ полиціей, я ввязался въ дуэль, собираюсь принять участіе въ убійствѣ одного изъ двухъ друзей моихъ, опять дѣло съ полиціей. Затѣмъ послѣдуетъ исключеніе изъ университета. Что я за чума для всѣхъ меня окружающихъ! Не могу я проѣхаться по морю чтобы не навлечь на всѣхъ заботы и горя; въ школѣ не выхожу изъ непріятностей. Чѣмъ болѣе старѣюсь, тѣмъ хуже, кажется, я становлюсь. Теперь я затѣялъ дѣло недоброе. Что сказала бы Мери Бутлеръ?
(Тутъ я почувствовалъ легкое сжатіе въ горлѣ и остановился взвѣсить этотъ вопросъ.)
— Ну, да, разумѣется, они сказала бы: Теренсъ не могъ отказать другу. Полно, такъ ли? Сказала ли бы она это, еслибы знала въ особенности какъ возникла ссора? Что мнѣ дѣлать? Разказать мистеру Бетсу? Нѣтъ. Онъ дрался когда-то со старикомъ Танди, и они часто припоминаютъ исходъ этого дѣла за виномъ; но теперь онъ увѣдомилъ бы полицію, поднялъ бы университетъ и погубилъ бы мою репутацію. Чортъ бы побралъ Дика Больтона! Зачѣмъ онъ меня выбралъ? У него множество друзей, которые были бы очень рады.
Такъ я размышлялъ, обсуждая каждый шагъ свой, и все-таки дѣлая этотъ шагъ и идя впередъ, потому что не видѣлъ другаго пути, а указать мнѣ его было некому.
— Такъ вы пришли, сказалъ Морисъ Прендергастъ, — передать мнѣ вызовъ отъ имени Дика Больтона? Вы знаете, продолжалъ онъ съ горькою усмѣшкой, — что это вовсе не по правиламъ. Но я не буду стоять на формальностяхъ. Я искренно жалѣю о случившемся, но не могу высказать этого, а вотъ онъ хочетъ чтобъ я застрѣлилъ его подъ предлогомъ удовлетворенія, или меня застрѣлить за обиду которую я нанесъ ему. Я велъ себя какъ дикій, но теперь мнѣ ничего не остается какъ только драться. Еслибъ однимъ движеніемъ пальца я могъ избѣгнуть этого поединка, я не рѣшился бы пошевелить пальцемъ. Я дамъ ему удовлетвореніе. Уговоритесь съ Консидиномъ насчетъ времени и мѣста.
Мистеръ Патъ Консидинъ былъ старше всѣхъ насъ. На основаніи репутаціи пріобрѣтенной имъ двухгодовою службой въ австрійскихъ кирасирахъ, прежде чѣмъ для какой-то непостижимой цѣли онъ поступилъ въ университетъ, къ нему часто обращались за совѣтомъ въ щекотливыхъ дѣлахъ молодые люди его партіи. Онъ отличался умѣніемъ, кланяясь, бряцать шпорами и такою учтивостію при встрѣчѣ съ малознакомыми, отъ которой кровь бросалась имъ въ лицо.
Мистеръ Консидинъ съ необыкновенною любезностію и привѣтливостію выслушалъ меня.
— Я уже думалъ объ этомъ; такъ какъ есть одно только средство покончить это дѣло, то я уже сдѣлалъ нѣкоторыя распоряженія, которыми вы, вѣроятно, останетесь довольны. Въ Фениксѣ опасно, а около Булля постоянно бродятъ сторожа, тамъ намъ могутъ помѣшать. Не отправиться ли намъ за Кильбаракское кладбище? Я увелъ бы моего друга изъ его квартиры, мы вышли бы туда часовъ въ пять, и никто бы ничего не замѣтилъ; а вы съ товарищемъ могли бы переночевать въ гостиницѣ и встать рано, будто вамъ нужно куда-нибудь ѣхать въ дорогу. Доктора, я полагаю, не нужно. Впрочемъ, если вамъ угодно, можно, пожалуй, поговорить съ вашимъ общимъ другомъ Рингбономъ. Какъ вы объ этомъ думаете?
Я поспѣшилъ заявить что присутствіе Рингбона кажется мнѣ не лишнимъ.
— Вы правы. Удивительно какъ пули иногда безтолково попадаютъ. Вы привезете свои пистолеты. До свиданія, мистеръ Бреди. Въ пять часовъ у Кильбаракской церкви.
Не сонъ ли все это? Нѣтъ. Вотъ Патъ Консидинъ бряцаетъ шпорами у своей двери. Какъ бросало меня въ жаръ и въ холодъ когда встрѣтилъ я на скверѣ моего тутора, и пришлось разказать ему какъ спасся я отъ злодѣевъ напавшихъ на полковника Фрезера и полицейскаго!
— Не удивляюсь вашему волненію при одномъ воспоминаніи объ этихъ странныхъ событіяхъ, сказалъ мой туторъ. — Вы должны благодарить Бога. Безъ сомнѣнія, виновные будутъ привлечены къ суду. Видите до чего доводитъ неправильная жизнь и дурное общество. Избѣгайте же ихъ впередъ. До свиданія.
А что теперь у тебя на умѣ, Теренсъ Бреди? Одно слово этому высокому, ничего не подозрѣвающему, доброму старику измѣнило бы судьбу твою, направило бы твою жизнь на иной путь. Вымолви это слово! Говори! Я не могъ, потому что не хотѣлъ.
Болѣтонъ отворилъ мнѣ дверь. Я замѣтилъ у него на столѣ ящикъ съ парою такихъ длинныхъ пистолетовъ, какихъ никогда еще не видывалъ.
— Я ѣздилъ домой за ними, сказалъ онъ, — и безсовѣстно налгалъ чего-то матери, чтобы добыть ключъ отцовскаго кабинета. Пистолеты эти принадлежали моему дядѣ. Замѣтка, которую вы видите на ручкѣ у одного изъ нихъ, была сдѣлана когда онъ застрѣлилъ мистера Феллоса. Постараюсь, если возможно, чтобы не пришлось накладывать другую замѣтку. Не можете представить себѣ какъ бѣдный дядя подъ конецъ жизни мучился угрызеніями совѣсти за то что застрѣлилъ человѣка. Онъ по ночамъ ревѣлъ какъ сумашедшій, и въ глазахъ у него появлялось иногда такое выраженіе что, становилось страшно.
Бѣдный Дикъ при этихъ словахъ слегка содрогнулся. Онъ выслушалъ мой отчётъ о приготовленіяхъ къ дуэли.
— Слѣдуетъ, конечно, приготовиться къ худшему, сказалъ онъ. — Я велъ себя очень дурно. Если меня застрѣлятъ, такъ бѣдной матери моей будетъ одно большое горе, которое поглотитъ всѣ мелкія огорченія какія я ей причинялъ. Теренсъ, я теперь останусь одинъ, не для того чтобы бесѣдовать съ самимъ собой, а чтобы написать нѣсколько словъ и привести въ порядокъ мой уголъ. Такъ до свиданія же. Въ семь часовъ у Лакена.
Я казался себѣ человѣкомъ весьма важнымъ, когда снявъ форменную шапку и плащъ, вышелъ изъ воротъ Коллегіи на пути въ гостиницу Морисона. Не испытываютъ ли великіе преступники обдумывающіе ужасное дѣло, которое все опредѣленнѣе очерчивается въ ихъ умѣ, чувство радости при мысли, что они выйдутъ изъ темноты и сдѣлаются людьми извѣстными, выдающимися? Я знаю, что глядя въ лица встрѣчныхъ я слышалъ внутренній голосъ, говорившій мнѣ: «Эти люди и не подозрѣваютъ что у тебя на умѣ! Какъ бы вытаращили они глаза еслибы сказать имъ что завтра ты готовишься быть секундантомъ на дуэли!»
У двери Морисоновой гостиницы была толпа. Подойдя ближе, я увидалъ Рустума, «Индійскаго принца», сидящаго въ старой дорожной каретѣ, нагруженной багажемъ. Увидѣвъ меня, онъ отвернулся. Зачѣмъ? Я не понялъ, да и не интересовался узнать, ибо вовсе не дорожилъ его знакомствомъ.
— Полковнику Фрезеру настолько лучше, сказалъ мнѣ швейцаръ, — что онъ былъ въ состояніи принять индійскаго принца, который, слава Богу, уѣзжаетъ отъ насъ. Миссъ Фрезеръ приказала сказать вамъ, если вы зайдете, чтобы вы ни подъ какимъ видомъ не уходили, не увѣдомивъ ея.
Крикъ поднятый толпой, когда тронулась карета и за нею телѣга наполненная индійскою прислугой, заглушилъ мои извиненія, и не успѣлъ я объяснить что мнѣ некогда ждать, какъ швейцаръ побѣжалъ наверхъ доложить обо мнѣ.
— Пожалуйте! крикнулъ сверху лакей чрезъ перила. — Миссъ Фрезеръ будетъ очень рада васъ видѣть.
— Очень рада, дѣйствительно, повторилъ нѣжный голосъ. — Папенькѣ, слава Богу, гораздо лучше. У него все еще боль въ головѣ и шумъ, и словно огонь въ глазахъ, но доктора говорятъ что опасности нѣтъ, и что черезъ нѣсколько дней онъ совсѣмъ оправится. Онъ спрашивалъ о васъ нѣсколько разъ; надо сказать ему что вы здѣсь.
Она шла уже къ двери, какъ я воскликнулъ:
— Нѣтъ, прошу васъ! Не теперь, пожалуста, миссъ Фрезеръ. Лучше не теперь, лучше для насъ обоихъ. Подождите до завтра. Я теперь не въ состояніи видѣть его.
— О! На него смотрѣть не такъ страшно какъ вы думаете, мистеръ Бреди. Еслибы вы знали какъ ему хочется васъ видѣть, я увѣрена, вы не стали бы отговариваться.
— Право, лучше не надо. Это можетъ взволновать его. Позвольте мнѣ прежде переговорить съ вами, умоляю васъ.
Мабель Фрезеръ поглядѣла на меня съ удивленіемъ, затворила дверь, подошла къ стулу, на которомъ я сидѣлъ, взяла меня за руку, и глядя мнѣ въ лицо своими ясными, кроткими глазами, сказала тихо:
— Конечно, вы не станете говорить мнѣ ничего такого чего не слѣдовало бы мнѣ слушать. Я сяду и выслушаю васъ безпрекословно. Ну, что же такое.
Послѣдовало молчаніе, весьма неловкое.
— Ну, повторила она, — вотъ я сижу и слушаю васъ со всею внимательностью.
— Миссъ Фрезеръ, заговорилъ я не безъ труда, — не хотѣлось бы мнѣ теперь видѣться съ вашимъ батюшкой; съ тѣхъ поръ какъ я обѣдалъ у васъ, случились такія вещи….
— Ахъ! прошептала она: — какая ужасная ночь! Буря не давала мнѣ заснуть…. Тутъ принесли отца…. страшно было взглянуть на него…. я чуть въ обморокъ не упала. Слава Богу, что еще такъ кончилось. Бѣдный папа! Мистеръ Бреди, онъ благороднѣйшій человѣкъ на землѣ; я люблю его больше всего на свѣтѣ!
Миссъ Фрезеръ закрыла глаза платкомъ и отвернулась.
— Знаете ли вы, спросилъ я, — куда отправился полковникъ Фрезеръ, когда оставилъ насъ?
— Онъ отправился на вечеръ. Я чувствовала себя утомленною и не поѣхала съ нимъ. О! Еслибъ я знала, я, разумѣется, не отпустила бы его одного. Онъ только и думаетъ что обо мнѣ. Мы долго были разлучены. Папенька одно время былъ очень несчастливъ. Да, и очень неблагоразуменъ. Но съ тѣхъ поръ какъ я пріѣхала къ нему въ Индію, кромѣ одной тучи, прошедшей весьма скоро, я была счастлива, о! очень счастлива съ нимъ всегда.
— А эта туча была….
— Туча, и больше ничего. Она прошла, и съ нею тѣнь, которую она на насъ бросала. Однако жь я говорю, а вы слушаете. Помѣняемтесь ролями, пожалуста.
— Такъ дайте же мнѣ говорить. Уйдя отъ васъ, я встрѣтилъ вашего отца.
Мабель Фрезеръ повернула голову и взглянула мнѣ въ лицо быстрымъ, твердымъ взглядомъ.
— Встрѣтили отца? Чтоже? На балу мистрисъ Латушъ?
— Нѣтъ, не на балу мистрисъ Латушъ. Я выходилъ изъ дома одного университетскаго товарища послѣ полуночи, какъ вдругъ выскочили три человѣка и бросились за мной. Долго они за мной гнались. Только одинъ не отставалъ. Полицейскій попытался остановить меня, но я ускользнулъ отъ него и вдругъ наткнулся на экипажъ, стоявшій у одного подъѣзда. Я вскочилъ въ него; въ ту же самую минуту дверь отворилась, и полковникъ Фрезеръ, какъ видѣлъ я несомнѣнно, вышелъ изъ дому. Самъ не знаю почему, я уѣхалъ и оставилъ его одного. Мы слышали что полицейскій далъ свистокъ, и ничего больше. Я вернулся въ Коллегію и поутру услыхалъ о случившемся злодѣяніи.
— Такъ еслибъ вы не взяли экипажа, папенька остался бы невредимъ! воскликнула миссъ Фрезеръ. — Какое несчастное для всѣхъ насъ обстоятельство, мистеръ Бреди!
— Вы не спрашиваете меня, миссъ Фрезеръ, гдѣ это случилось?
— Признаюсь, мистеръ Бреди, этотъ вопросъ нисколько не интересуетъ меня. Я не знаю ни одной улицы въ Дублинѣ. Но у полковника Фрезера, прибавила она холодно, — есть здѣсь разные знакомые, и я не имѣю привычки спрашивать гдѣ онъ бываетъ. Онъ, кажется, одѣваясь, собирался въ два-три различныя мѣста.
Набобъ не повѣряетъ тайнъ своихъ дочери, или она хорошо хранитъ ихъ. Послѣдовало небольшое молчаніе.
— Я встрѣтилъ въ тотъ же вечеръ и индійскаго принца, который только что уѣхалъ отсюда.
— Индійскаго принца? повторила она. — Кто же это, мистеръ Бреди?
— Рустумъ Сингъ, пріятель полковника Фрезера.
— Рустумъ Сингъ индійскій принцъ! воскликнула она со смѣхомъ. — Да онъ былъ одно время у насъ въ услуженіи буфетчикомъ и никогда не имѣлъ ни малѣйшаго притязанія на титулъ Синга, или льва какого бы то ни было. Онъ сдѣлался подрядчикомъ по арміи и пріѣхалъ сюда по тяжбѣ съ правительствомъ. Рустумъ принцъ! Дѣйствительно смѣшно.
— Онъ увезъ нѣкоторые чемоданы вашего отца. Я видѣлъ ихъ нѣсколько, съ мѣткой А. Ч. Фрезеръ, на верху кареты.
— Вѣроятно старые, которые мы ему дали, или которые онъ укралъ когда служилъ у насъ, замѣтила миссъ Фрезеръ. — Но вотъ, папенька звонитъ. Позвольте мнѣ сказать ему что вы здѣсь.
И она вышла изъ комнаты тихимъ, неслышнымъ шагомъ. Чрезъ нѣсколько минутъ, она вернулась.
— Папенька дремлетъ, сказала она. — Я ничего не говорила о васъ; мы отложимъ ваше посѣщеніе до завтра. Только обѣщайте что придете. Я пойду сидѣть съ нимъ. Онъ говоритъ что ему лучше когда я подлѣ него. Знаете ли, мистеръ Бреди, что меня нисколько не занимаютъ эти неудачные убійцы! Не все ли равно кто они? Я только одного желаю, чтобъ отецъ поскорѣй поправился, и чтобъ мы уѣхали изъ Ирландіи. До свиданія.
Съ аккуратностью свойственною людямъ не располагающимъ вполнѣ своимъ временемъ, Дикъ Больтонъ подъѣхалъ къ Лакеновой гостиницѣ въ семь часовъ съ дороднымъ мѣшкомъ, который положили въ ужасное порожденіе цивилизаціи, называемое двуспальною комнатой; туда же отправили и мой чемоданъ, принесенный Финни Поддонъ, чтобы показать видъ будто я собираюсь въ деревню дня на два.
— Вдругъ ѣхать въ учебное время, ворчалъ мистеръ Коддъ, укладывая чемоданъ. — Разсердятся же мистеръ Бетсъ и туторъ, какъ узнаютъ что вы уѣхали.
Обѣдъ былъ заказанъ въ общей комнатѣ. Входя въ нее, мы замѣтили въ отдаленномъ углу немолодаго уже джентльмена. Онъ очевидно уже пообѣдалъ и громко грызъ орѣхи. Высокая, худая фигура, въ синемъ сюртукѣ съ мѣдными пуговицами и желтомъ жилетѣ, надъ которымъ возвышалось какъ будто знакомое мнѣ красное лицо увѣнчанное сѣдыми волосами.
— Смотрите же чтобъ пирожки были горячіе, сказалъ Дикъ, когда Матъ, слуга, изящнымъ движеніемъ руки поднялъ крышку съ суповой миски, какъ будто снималъ покровъ со статуи.
— Молчать! крикнулъ голосъ, сопровождаемый стукомъ щипцовъ по столу: — молчать тамъ, слышите?
— Слышу, полковникъ! Это я разговариваю, сказалъ Матъ поспѣшно, мигая намъ очень усердно и убѣдительно — Больше не буду. — Затѣмъ, дѣлая видъ что подаетъ тарелки, онъ шепнулъ намъ: — Бога ради, оставьте его въ покоѣ, господа. Онъ скоро кончитъ. Онъ уже выпилъ бутылку хересу, да бутылку краснаго, да кружку портера, а теперь пьетъ третій стаканъ послѣ обѣда.
— Что же онъ пьетъ?
— Что онъ пьетъ? Водку. Онъ ее разбавляетъ на половину водой. Можетъ-быть, осилитъ еще стаканъ, а пожалуй и два. Это старикъ Финукенъ изъ графства Слиго. Завтра утромъ въ пять часовъ онъ будетъ гулять по Стефенсъ-Гриву, а чего добраго, и въ морѣ выкупается чтобъ освѣжиться. Бога ради, оставьте его въ покоѣ что бы онъ ни дѣлалъ.
Не легко было послѣдовать совѣту Мата. Немного спустя, когда слуги не было въ комнатѣ, мы съ Дикомъ, разговаривая между собой, замѣтили что полковникъ поднялся на ноги и приближался къ вамъ не безъ труда, но очевидно съ опредѣленнымъ намѣреніемъ. Мы продолжали разговаривать. Вдругъ костлявая рука и синій обшлагъ съ мѣдными пуговицами тяжело опустились на нашъ столъ. Обернувшись, мы увидѣли наклонившееся надъ нами лицо потребителя многихъ стакановъ водки.
— Мнѣніе мое объ васъ обоихъ такое, сказалъ онъ разомъ съ какою-то порывистою прямотой, — что бить васъ не стоитъ. Я просилъ васъ молчать, потому что нервы мои не выносятъ ни малѣйшаго шума, а вы ревете и кричите нарочно. Вотъ моя карточка. Не то чтобы требовать удовлетворенія: развѣ я оттаскаю васъ за носъ. Но….
Вошедшій въ эту минуту Матъ бросился къ намъ.
— Такъ точно, полковникъ! Я говорилъ имъ не шумѣть. Это настоящіе джентльмены, они охотно дадутъ вамъ удовлетвореніе, когда вы вернетесь. Вотъ сейчасъ пришло извѣстіе мистеру Лакену; васъ нужно въ Кильдерѣ чтобъ уладить ссору возникшую тамъ между мистеромъ О’Шэ и капитаномъ Поуеромъ. Они не хотятъ слушать ни одного человѣка во всей Ирландіи, кромѣ васъ.
Полковникъ, не замѣчавшій знаковъ и гримасъ Мата, очевидно значительно смягчился. Лицо его приняло менѣе свирѣпое выраженіе.
— Вы не нарочно? И вы въ самомъ дѣлѣ джентльмены? Въ такомъ случаѣ, если вы извинитесь, я все возьму назадъ, когда приду. (Онъ постарался принять выраженіе достоинства.) Въ настоящую минуту меня отзываютъ устроить маленькое дѣльце. Постараюсь сдѣлать чтобъ они подрались; кровь, по крайней мѣрѣ, не портится. Боюсь я, однако, этого Поуера: его не легко будетъ настроить.
Ворча про себя, онъ дошелъ съ помощью слуги до передней, гдѣ получилъ другое извѣстіе, что дѣло улажено, послѣ чего выпилъ еще стаканъ водки съ водой и затѣмъ препровожденъ въ постель дружнымъ усиліемъ многихъ рукъ и ногъ.
— Не нужно, Дикъ, спартанскаго раба послѣ этого полковника изъ Слиго. Какъ подумаешь что дѣло которое мы теперь затѣяли происходитъ въ сущности изъ такого же источника!
Къ сожалѣнію, однако, я долженъ сознаться что мы чувствовали внутренно нѣкоторую гордость, будто весьма похвальное дѣло съ нашей стороны что мы встали такъ рано.
— Я не буду въ него цѣлиться, сказалъ Дикъ, — хоть онъ меня и оскорбилъ. Я вообще плохой стрѣлокъ: стрѣлялъ однажды въ ворону, и промахнулся.
Кильбаракская церковь въ развалинахъ. Она стоитъ близь морскаго берега, въ немногихъ миляхъ отъ Дублина. Стѣна, нѣкогда окружавшая кладбище, обрушилась, скотина свободно заходитъ на него щипать сочную траву, растущую надъ могилами покойниковъ. Памятники и надгробные камни съ надписями обломаны, стерты, поросли травой.
Когда мы въ нѣкоторомъ разстояніи отъ группы деревъ окружавшей развалину, стали отпускать извощика, нанятаго наканунѣ, онъ сказалъ съ замысловатымъ взглядомъ:
— Вамъ, должно-быть, нужно отслужить раннюю обѣдню въ той церкви? Я, пожалуй, привязалъ бы здѣсь лошадь и очень охотно донесъ бы вамъ молитвенники которые вы привезли въ томъ ящикѣ.
Тихая прелесть ранняго утра, щебетанье птицъ въ кустахъ, свистъ каравайки, поднимавшейся съ луговины у взморья, блеянье стадъ, полусокрытыхъ въ высокой травѣ, все это вовсе не гармонировало съ нашимъ «дѣломъ». Подходя къ кладбищу, я разглядѣлъ трехъ человѣкъ стоявшихъ въ полуразрушенныхъ воротахъ. Рѣшительный часъ наступалъ.
— Я вижу Прендергаста, Консидина и доктора; по крайней мѣрѣ, я полагаю что третій не кто иной какъ врачъ. Нѣтъ, это американскій полковникъ. Зачѣмъ онъ здѣсь?
Съ натянутою учтивостью поклонились мы другъ другу. Ловкость съ какою Консидинъ расшаркался и щелкнулъ шпорами на могильномъ камнѣ, встрѣчая насъ у входа въ кладбище, обратила бы на себя вниманіе при любомъ германскомъ дворѣ.
— Полковникъ Слаттери здѣсь, господа, потому что избранный нами общій другъ медикъ отозванъ къ больной дамѣ; а такъ какъ этотъ доблестный офицеръ изучалъ медицину въ знаменитѣйшихъ школахъ (полковникъ Слаттери кивнулъ головой) и былъ такъ добръ что самъ вызвался ѣхать съ нами, то я и счелъ себя въ правѣ причислить его къ нашему обществу въ настоящемъ интересномъ случаѣ.
— Опытны ли вы въ этомъ дѣлѣ? спросилъ мистеръ Консидинъ вполголоса, когда мы отмѣрили пятнадцать шаговъ. — Нѣтъ? Такъ, можетъ-быть, вы не сочтете навязчивостью съ моей стороны, если я посовѣтую вамъ положить двѣ драхмы пороха въ мои пистолеты. Мѣрка отмѣчена на пороховницѣ. Если положить больше, такъ они бьютъ вверхъ, и меньше также не годится. А насчетъ этихъ угодно вамъ сдѣлать какія-нибудь замѣчанія? Благодарю васъ. Кажется, мы поставили ихъ хорошо. Кто же дастъ знакъ, вы, или я? Я? Очень вамъ благодаренъ.
Мы всѣ размѣстились, кромѣ полковника, который таинственно исчезъ.
Я поставилъ Больтона, по принятымъ правиламъ, бокомъ къ противнику; но мнѣ никогда не казался онъ такъ толстымъ, какъ въ это утро: такъ и хотѣлось какъ-нибудь сдавить его. Позади его было мѣсто свободное отъ могильныхъ камней и обломокъ старой стѣны.
Морисъ Прендергастъ, скрестивъ руки, стоялъ спиной къ развалинѣ. Мы подали пистолеты молодымъ людямъ, и Дикъ весело кивнулъ мнѣ головой. Учтивость мистера Консидина дошла теперь до невыносимой приторности балетнаго танцовщика. Онъ сталъ подлѣ стараго дерева такъ торжественно, какъ будто онъ тутъ единственное дѣйствующее лицо, и вся дуэль происходитъ ради его одного.
— Разъ! воскликнулъ онъ громкимъ голосомъ, глухо отозвавшимся въ развалинахъ. — Два! еще громче. Сердце у меня замерло. — Стрѣляй! произнесъ онъ рѣзко послѣ промежутка который показался мнѣ вѣкомъ. Я видѣлъ какъ поднялись пистолеты, и Морисъ Прендергастъ и Дикъ Больтонъ минуту поглядѣли другъ-на-друга. Оба выстрѣла раздались разомъ. Я видѣлъ, что Прендергастъ дрогнулъ, уронилъ пистолетъ, и струя крови потекла ему сквозь пальцы когда онъ приложилъ руку къ лицу; я бросился къ нему. Въ ту же минуту полковникъ Слаттери съ ужаснымъ крикомъ выскочилъ изъ-за дерева, проговорилъ: «я убитъ!» и упалъ на траву.
— Клянусь вамъ какъ предъ престоломъ вѣчнаго милосердія, бормоталъ Больтонъ на колѣняхъ предъ Морисомъ, взглядывая съ ужасомъ то на него, на меня, — я не цѣлился въ васъ, я не хотѣлъ, о! право не хотѣлъ попасть въ васъ!
— Такъ-то большею частью и подстрѣливаютъ людей. Это пріемъ опасный, мистеръ Больтонъ, проговорилъ Консидинъ. — Не могу только понять какъ зацѣпило полковника.
Пуля Дика Больтона ударилась о надгробный камень, сплюснулась, отскочила и нанесла страшную съ виду рану Морису въ щеку, а Морисова пуля отыскала доблестнаго Слаттери за старинною могилой, гдѣ онъ прятался подъ листьями и ранила его слегка въ верхнюю часть ноги.
Я усердно принялся перевязывать раны. Патъ Консидинъ побѣжалъ за экипажами. Вдругъ нѣсколько человѣкъ бросилось къ намъ, и я услышалъ голосъ мистера Бетса, воскликнувшій: «О, Господи! Тутъ кровь!! мы опоздали. Убійство уже совершилось! О, Терри, Терри, какъ могли вы вмѣшаться въ такое дѣло?»
Дуэль надѣлала въ Дублинѣ много шума; но предержащія власти довольствовались надежными за насъ поруками и вялымъ слѣдствіемъ, на которомъ не оказалось у правительства свидѣтелей кромѣ одного полковника Слаттери, да и тотъ былъ окончательно сбитъ безпощадными вопросами нашего адвоката, мистера Брюзера, и мы были оправданы среди шумныхъ изъявленій сочувствія. Полковникъ Фрезеръ съ дочерью выѣхалъ изъ города на другой день послѣ нашего ареста; мы увидѣли изъ мѣстной газеты, что онъ останавливался дня два въ Десмондовой гостиницѣ въ Кильмойлѣ. Потомъ онъ опять проѣхалъ чрезъ Дублинъ вечеромъ, наканунѣ судоговоренья по нашему дѣлу, и прислалъ мнѣ записку, въ которой выражалъ надежду что мы когда-нибудь встрѣтимся въ Индіи.
«Вы понимаете, добавлялъ онъ, — что я не могу не принимать участія въ вашей судьбѣ, такъ какъ теперь, слава Богу, устранены недоразумѣнія возникшія вслѣдствіе ошибочныхъ свѣдѣній которыя вамъ передавали.»
Я не жалѣлъ объ его отъѣздѣ. Мнѣ человѣкъ этотъ очень не нравился. Хотя пережито было время порывистаго горя, я все-таки не могъ вспоминать печали моего дѣтства безъ боли въ сердцѣ. Его полное равнодушіе ко мнѣ и то какъ отзывался онъ «о ней» — такъ я привыкъ называть свою мать — возбудило во мнѣ отвращеніе къ нему, и я надѣялся никогда болѣе не видать его.
Полиція не могла найти никакого слѣда къ объясненію ночнаго происшествія. Какой-то констебль показалъ, что онъ видѣлъ какъ три человѣка, одинъ очень смуглый, похожій на иностранца, а два другіе, повидимому, моряки, бродили у игорнаго дома, но въ одиннадцать часовъ они скрылись. Констебль Дуди говорилъ что часа два позже этого, находясь на дежурствѣ, онъ услыхалъ шаги бѣгущихъ людей и остановился сторожить въ воротахъ. Передній изъ бѣжавшихъ, когда онъ пытался его остановить, отскочилъ въ сторону и побѣжалъ дальше, а вслѣдъ за нимъ пробѣжалъ другой человѣкъ, поменьше ростомъ и потоньше. Констебль погнался за ними. Онъ слышалъ какъ отъ двери отеля Мортона отъѣхалъ экипажъ, и въ то же время изъ дома вышелъ джентльменъ, который, кажется, пытался остановить втораго бѣжавшаго человѣка, но тотчасъ же былъ поваленъ имъ на землю. Когда констебль началъ стучать трещоткой, его ударили сзади въ голову, и послѣ этого онъ ничего не помнитъ.
Все это происшествіе занимало публику въ продолженіе девяти дней; потомъ о немъ совсѣмъ забыли, такъ какъ страна тогда сильно волновалась, и прошли многіе годы прежде чѣмъ я узналъ всю истину о происшествіи этой страшной ночи.
Мой добрый опекунъ, мистеръ Бетсъ, принужденъ былъ бросить дѣла и отправиться за границу для поправленія здоровья. Онъ продолжалъ ободрять меня письмами.
«Сэръ-Ричардъ здѣсь, писалъ онъ изъ Висбадена, и быстро приближается къ концу, какъ мнѣ кажется. Вашъ другъ Мери превратилась въ красивую дѣвушку, и кто получитъ ея сердце, получитъ сокровище, если даже она не принесетъ съ собой Кильмойля, что очень вѣроятно, судя по расточительности сэръ-Ричарда и по тому состоянію до котораго онъ довелъ это имѣніе. Джеральдъ Десмондъ, молодой человѣкъ, который служитъ въ гвардіи, тоже здѣсь и останется до тѣхъ поръ пока не истратитъ всего своего запаса денегъ, что будетъ очень скоро. Онъ красивый малый, хотя далеко не такъ красивъ какъ мошенникъ его отецъ, котораго вы не знали, потому что онъ давно уже умеръ. Съ сожалѣніемъ долженъ сказать вамъ, что положеніе Лохъ-на-Каррѣ нисколько не лучше положенія Кильмойля. Кончайте свой экзаменъ поскорѣй, милый Терри, вы будете скоро совершеннолѣтнимъ, и ваше родовое имѣніе ждетъ васъ. Миссъ Бутлеръ кланяется доктору Бреди, какъ она васъ называетъ. Она защищаетъ васъ противъ маіора Турнбулля, который говоритъ что онъ лучше согласился бы служить рядовымъ нежели докторомъ. „Въ такомъ случаѣ, говоритъ она, я скажу вашему другу и доктору, г-ну профессору Вагерману, что ему лучше поступить въ драгуны чѣмъ таскаться по Висбадену, и что впередъ вы больше не будете нуждаться въ докторахъ.“ Она ужасно горячится по этому поводу, милый мой мальчикъ.»
Я былъ совершенно одинокъ и потому работалъ усиленно. Какъ я удержался въ сторонѣ отъ политическихъ дѣлъ, я самъ не понимаю. Я не сходился въ убѣжденіяхъ ни съ одною партіей, но почва моей золотой средины была такъ шатка, что я самъ едва удерживался на ней.
«Джакъ Виндо отличился, аттаковавъ на своемъ маленькомъ судёнышкѣ флотилію вооруженныхъ пиратовъ и разбивъ ихъ артистическимъ образомъ. Я былъ радъ, вѣроятно, не менѣе его самого, когда узналъ о его производствѣ въ командиры и о назначеніи на Термагантъ», писалъ мнѣ Стендишъ, изрѣдка присылавшій мнѣ газеты и короткія письма. Стендишъ женился, не получилъ еще никакихъ тяжебныхъ дѣлъ, но все ожидалъ ихъ, и сдѣлался издателемъ газеты, большую часть которой, говорилъ онъ, онъ писалъ самъ, включая сюда и объявленія.
Морисъ Прендергастъ неожиданно оставилъ Коллегію, и я потерялъ его изъ виду, но носились слухи что онъ поселился съ сестрой въ своемъ старомъ домѣ, близь Кильмойля. Отъ полученной раны у него остался глубокій красный рубецъ. Однажды мнѣ случилось прочесть въ газетѣ одну изъ его страстныхъ рѣчей, которая выдавалась газетой за обращикъ краснорѣчія и ума.
Благоразуміе рѣдко уживается съ несчастіемъ, и какъ бѣдность дѣлаетъ иногда человѣка поэтомъ, такъ несчастіе часто дѣлаетъ его ораторомъ. Краснорѣчіе Мориса было желчно, горячо, какъ краснорѣчіе человѣка переживающаго незаслуженное оскорбленіе, раздражающее своей неопредѣленностію и побуждающее осыпать язвительною бранью и полными негодованія упреками воображаемаго виновника униженія и страданій. Разсужденія его и выводы были удивительно хороши, хотя они и исходили изъ ложвыхъ положеній. Онъ былъ однимъ изъ передовыхъ въ партіи Молодой Ирландіи. Собаченка лаяла на слова, и слонъ готовился отбросить ее, какъ только она дерзнетъ приблизиться къ его всемогущему хоботу. Ирландію постигъ голодъ, который внезапно и страшно увеличилъ ея бѣдствія и обнаружилъ предъ свѣтомъ положеніе до котораго она дошла постепенно.
Голодъ прошелъ, но онъ оставилъ неизгладимый слѣдъ въ народѣ. Когда толпа, избѣгнувшая смерти, дивилась еще своему спасенію, до нея достигли торжествующіе клики демократіи опрокидывавшей троны на материкѣ, и внимая этимъ кликамъ, она присоединила свой голосъ къ хору возмущенныхъ. Удивительно ли что она повѣрила тѣмъ которые говорили ей, что если она возстанетъ и присоединится къ бунту, то встрѣтитъ симпатію всего свѣта, и ей помогутъ сбросить иго на которое она давно привыкла смотрѣть какъ на причину своихъ страданій. Тѣ которые говорили ей обманывали ее, или сами заблуждались. Они воображали что одна нація подобна другой, и что можетъ дѣлать одна, на то же способна и другая, при совершенно различныхъ условіяхъ. Сельскіе джентльмены, нисколько не воинственные и непрактичные; юристы безъ дѣла, упоенные лестью своей партіи; горячіе журналисты, считавшіе свои громкія фразы и огненныя рѣчи равносильными залпамъ ружей и картечи; безсильные энтузіасты, полагавшіе что достаточно умереть за идею чтобы доставить ей побѣду; самоотверженные, во жестокіе и совершенно безсильные заговорщики, утромъ интриговавшіе въ газетахъ, а ночью устраивавшіе митинги, чтобы достичь своихъ затаенныхъ цѣлей, — подобные-то люди, подкрѣпленные отчаянными молодцами всегда готовыми играть опасностью смерти во всякомъ опасномъ предпріятіи, принялись за освобожденіе Ирландіи изъ-подъ власти которой она была подчинена за сотни лѣтъ до того какъ Шотландія подчинилась этой власти, и почти также давно какъ сама Англія.
Весь замыселъ взлетѣлъ на воздухъ при первомъ залпѣ картечи, но подобно тому какъ малѣйшее изверженіе изъ кратера вулкана свидѣтельствуетъ о страшномъ подземномъ огнѣ, такъ и возмущеніе это показало что стихіи страшнаго изверженія таились подъ поверхностью едва согрѣвшеюся отъ потухшаго уже изверженія. Вулканъ не потухъ до сихъ поръ, хотя съ того времени многіе благоразумные люди снабдили склоны его водоемами, изливающими воды въ кратеръ чтобы погасить страшный внутренній огонь.
— Что за времена такія пришли! говорилъ Финни Коддъ. — Взяли меня нынче утромъ за то что я будто бы храню тайное оружіе, а это былъ просто клинокъ стараго ножа, которымъ я отскабливаю сапоги. Полиція божится что это клинокъ копья.
— А ты видалъ когда-нибудь копья, Финни?
— Настоящихъ никогда не видалъ, сэръ. Видалъ на картинкахъ. Въ старину, говорятъ, Римляне (я не принадлежу къ римскимъ католикамъ, вы знаете) употребляли копья.
— Да, въ старину Римляне не возились съ ружьями и штыками, Финни.
— Ужь конечно не возились, сэръ. Оно и лучше, копье не проситъ заряда, да и дешевле.
Я подозрѣвалъ что мистеръ Коддъ имѣлъ болѣе точное понятіе о копьяхъ чѣмъ ему угодно было показывать. Онъ съ большимъ интересомъ относился къ «бѣдному мистеру Прендергасту» и ко всему касавшемуся политики.
Однажды вечеромъ, послѣ того какъ утихло возмущеніе сорокъ восьмаго года, я сидѣлъ за занятіями, приготовляясь къ своему послѣднему экзамену, какъ вдругъ раздался стукъ въ дверь. Я отворилъ и увидалъ Мориса Прендергаста. Онъ стоялъ угрюмый, глубокія морщины избороздили его блѣдное, худое лицо. Широкій красный рубецъ усиливалъ выраженіе отчаянія и рѣшимости его лица. Онъ глядѣлъ на меня налитыми кровью глазами.
— Теренсъ Бреди, сказалъ онъ, — я пришелъ къ вамъ искать убѣжища. Часъ проведенный здѣсь спасетъ меня.
Я молча взялъ его за руку, и ввелъ въ комнату.
— Я полагаю что вы знаете все, сказалъ онъ. — За мою голову назначена награда. Нашъ бунтъ прекращенъ на время, намъ измѣнили. Негодяевъ затоптали ногами такъ, что на нихъ не осталось образа человѣческаго. Еслибы дѣло шло только о спасеніи моей жизни, я не отступилъ бы ни шагу. Но я остался жить, потому что я все еще надѣюсь. Долго ли, Боже мой, долго ли!
— Вы больны, Морисъ, вамъ нуженъ покой. Я сдѣлаю все что могу чтобы спасти васъ. Ради Бога, отдохните теперь, а завтра мы подумаемъ что намъ дѣлать.
— Боленъ, повторилъ онъ, — покой! Да, одному Богу извѣстно какъ у меня болитъ сердце. А покоя я не буду знать, пока не окончу своего дѣла, или не раздѣлю судьбы тѣхъ которые проложили мнѣ дорогу. Или вы думаете что даже въ могилѣ можетъ успокоиться тотъ кто любитъ свою родину и слышитъ хладными ушами смерти ея предсмертные вздохи и вопли отчаянія?
— Я знаю, Морисъ, что вы навлекли на себя тяжкія обвиненія, но я увѣренъ что правительство, свергнуть которое вы употребили всѣ силы, охотно проститъ васъ, если вы будете просить о помилованіи.
Морисъ ударилъ кулакомъ по столу и съ проклятіемъ воскликнулъ:
— Еслибъ оно могло спасти всѣхъ кто мнѣ дорогъ отъ всякаго горя и душу мою отъ вѣчныхъ мукъ ада, я бы и тогда ничего не попросилъ у него.
Вдругъ я разслышалъ шаги на лѣстницѣ и приложилъ палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія. Раздался стукъ въ дверь. Лицо Мориса омрачилось, и прислушиваясь къ шагамъ, онъ досталъ съ груди пистолетъ и быстро надѣлъ пистонъ, прошептавъ:
— Это они! Не бойтесь, я не сдѣлаю имъ никакаго зла. Я это приготовилъ для себя; я не отдамся живымъ.
Я взялъ его за руку и отвелъ въ свою спальню.
Толкнувъ Мориса въ кресло, я схватилъ свой плащъ, накрылъ его имъ, потомъ бросилъ на него одѣяло, какъ будто оно попало туда нечаянно, когда я вскочилъ съ постели. Стукъ усиливался. Я былъ въ халатѣ и туфляхъ. Стукнувъ дверью спальни, какъ будто я только что отворилъ ее, я поспѣшно пошелъ къ двери.
— Кто тамъ, спросилъ я.
— Будьте такъ добры, мистеръ Бреди, отворите дверь, къ вамъ есть очень важное порученіе.
Я отперъ, и два человѣка въ полицейскихъ мундирахъ вошли въ мою комнату.
— Извините, сэръ. Всѣмъ извѣстно что вы честный джентльменъ, мистеръ Бреди, но обязанность моя, сэръ, принуждаетъ меня обезпокоить васъ. Вы знаете мистера Мориса Прендергаста?
— Знаю.
— Не видали ли вы его въ послѣднее время?
— Прежде чѣмъ отвѣчу на вашъ вопросъ, позвольте спросить васъ кто вы и по какому праву предлагаете мнѣ такіе вопросы.
— Мы полицейскіе констебли, и у меня въ рукахъ повелѣніе арестовать мистера Мориса Прендергаста, по обвиненію въ заговорѣ; и я спрашиваю васъ, сэръ, видѣли ли вы его, и если видѣли, то когда?
— Вы не имѣете права спрашивать меня объ этомъ, но предположимъ что я сказалъ бы вамъ что видѣлъ его сегодня вечеромъ и въ этой комнатѣ, что жь изъ этого?
Одинъ изъ полицейскихъ взялъ свѣчу, которую я забылъ на столѣ, обошелъ комнату, заглянулъ въ шкафы и наконецъ отправился въ спальню. Шляпа Мориса лежала на стулѣ возлѣ стола; полицейскій остановилъ на ней глаза, и бросивъ на меня быстрый, проницательный взглядъ, посмотрѣлъ на своего начальника, восклицавшаго:
— Сегодня въ этой комнатѣ! видишь, я не ошибся, Корриганъ, онъ въ Коллегіи.
— Да, онъ былъ здѣсь, и насколько я знаю, онъ даже теперь въ Коллегіи, но больше я вамъ ничего не скажу. Вы сами можете видѣть у меня онъ, или нѣтъ. Смѣю замѣтить вамъ что здѣсь много комнатъ, а не одна моя, и что есть такія гдѣ онъ остановится охотнѣе чѣмъ у меня.
Корриганъ опять пристально посмотрѣлъ на меня, и потомъ, обратясь къ товарищу, сказалъ:
— Я здѣсь не вахожу его слѣдовъ, сержантъ Брантъ. Онъ, можетъ-быть, прокрался въ паркъ и перелѣзъ черезъ стѣну. Сержантъ Брантъ пошелъ въ спальню. Онъ заглянулъ подъ кровать, облокотившись на то самое кресло, гдѣ сидѣлъ Морисъ, осмотрѣлъ шкафы, и никого не нашелъ.,
— Я полагаю, не стоитъ спрашивать васъ куда отправился мистеръ Прендергастъ, потому что вы не знаете?
Я отрицательно покачалъ головой.
Сержантъ опять осмотрѣлъ комнату. Констебль Корриганъ взялъ свѣчу съ камина, и заглянувъ въ чуланъ, покачалъ головой. Потомъ они взглянули другъ на друга и удалились, но мнѣ казалось, что одинъ изъ нихъ зналъ болѣе того что счелъ нужнымъ сообщить своему начальнику.
Морисъ прислушивался пока не умолкли шаги ихъ внизу на дворѣ.
— Спрячьте свѣчу, Бреди, сказалъ онъ, — голосъ одного изъ нихъ мнѣ знакомъ.
Онъ подкрался къ окну, и мы разглядѣли на освѣщенномъ лампой дворѣ фигуры уходившихъ полицейскихъ. На поворотѣ ихъ поджидалъ какой-то человѣкъ.
— Видите этого хромоногаго подлеца съ которымъ они говорятъ? Развѣ вы его не узнаете? спрашивалъ Прендергастъ. — Смотрите, они идутъ всѣ вмѣстѣ. Хорошо, мистеръ Слаттери, судьба можетъ свести насъ опять, а ужь если мы встрѣтимся…
— Можно-ли довѣряться такимъ подлецамъ, Морисъ! о, какая это старая исторія!
— А еслибы не было риску, для чего же нужны были бы жертвы? Не ими ли должны мы доказать величіе нашего дѣла? Но не время спорить. Мы должны проститься. Если я спасусь, мы больше не увидимся, потому что я не могу оставаться въ этой несчастной, униженной странѣ. Сестра моя послѣдуетъ за мной въ Новый Свѣтъ, гдѣ Ирландцы составятъ обновленную націю. Прощайте, Терри, благослови васъ Богъ.
Онъ на минуту остановился. Лампа освѣщала его взволнованное лицо.
— Теренсъ, началъ онъ опять, — одно лежитъ у меня на сердцѣ. Я не могу не сказать вамъ этого прежде чѣмъ уйду. Насъ связываетъ общее несчастіе: я люблю Мери Бутлеръ, люблю безумно, потому что безнадежно. Я говорю вамъ это, потому что ваша любовь къ ней также безнадежна какъ и моя. Молчите, не спорьте! Любовь свѣтлый источникъ, онъ не выноситъ никакой тѣни. Да, помоги вамъ Господи обоимъ вынести это. Я удаляюсь, но оставляю здѣсь свою душу. Я завидую вамъ что вы будете ходить по несчастной, но носящей слѣдъ ея ноги, землѣ. Но куда бы меня ни кинула судьба, я никогда не потеряю ея изъ виду. Не правда ли, я счастливый малый, Теренсъ Бреди? Двадцати двухъ лѣтъ я нищій, осужденный на изгнаніе преступникъ! Въ любви два недостижимые предмета: свобода Ирландіи и племянница сэръ-Ричарда Десмонда!
Онъ горько засмѣялся.
— Да, необыкновенное счастіе! Можетъ-быть, лучше бы было, еслибъ эти господа сейчасъ наложили на меня свои лапы. Я прежде думалъ, — мы были тогда еще мальчиками, — что вы можете быть моимъ соперникомъ, и я васъ ненавидѣлъ. Теперь же, когда у васъ такъ же мало надежды какъ и у меня, я васъ жалѣю, такъ же какъ и вы меня жалѣете за мою преданность родинѣ. А теперь я погружусь въ бездну!
Онъ отворилъ дверь и выглянулъ.
— Васъ навѣрное поймаютъ, воскликнулъ я. — Побудьте у меня до утра, и мы придумаемъ какой-нибудь планъ дальнѣйшихъ дѣйствій.
— Меня поймаютъ! Никогда! Планы же мои давно порѣшены. Нѣтъ, я долженъ идти. Они могутъ воротиться чтобы сдѣлать болѣе тщательный обыскъ. Да сжалится небо надо мной и надъ вами, Теренсъ! Прощайте.
Онъ тяжело сталъ спускаться съ лѣстницы; я слышалъ какъ онъ громко пѣлъ, пробираясь по двору, и повернулъ къ парку Коллегіи. Я прислушивался, пока не наступила совершенная тишина.
— Да, онъ правъ, я люблю Мери Бутлеръ! Я безумецъ, безнадежный безумецъ! Но чѣмъ же я тутъ могу помочь? Нѣтъ, поздно, любезнѣйшій Теренсъ Бреди! Не поможетъ тутъ то что ты уже шести футовъ ростомъ, или что у тебя мягкій, женственный, нерѣшительный характеръ, наклонный мечтать и бредить на яву. Такъ ложись лучше въ постель, господинъ безумецъ; помолись чтобы тотъ несчастный избавленъ былъ отъ суда, а ты отъ узъ которыя, увы, связали тебя, кажется, на вѣки!
Чудный, осенній вечеръ. Вѣтерокъ играющій соломою, сухими листьями и перышками на площади Тильбюри, едва имѣлъ силу расправить складки флага поднятаго въ честь командира корабля ея величества — Термаганта, Джака Виндо, эсквайра, возвратившагося изъ Вестъ-Индіи и остановившагося на якорѣ въ Темзѣ, близъ Фальконъ-Отеля, къ великому удовольствію гостей этой старой гостиницы и къ радости кораблей Мери Броунъ и Анны Маріи Джонсъ, на которыхъ помѣщается отрядъ «Бенгальскихъ Тигровъ». Я сижу, въ полномъ блескѣ новаго мундира младшаго доктора, среди группы молодыхъ джентльменовъ изъ Фортъ-Питта, большею частью медиковъ. Мы наблюдаемъ за старымъ командиромъ, быстро прохаживающимся взадъ и впередъ съ полковникомъ Гримшо и маіоромъ Багшо, и до насъ отрывками долетаетъ ихъ разговоръ.
— Это гнусная обида посылать насъ въ Ирландію, я вотъ что скажу. Вѣдь есть здѣсь восемьдесятъ второй полкъ, который…
Голосъ полковника теряется вдали, и мы ничего болѣе не слышимъ, до тѣхъ поръ пока при новомъ поворотѣ голосъ Багшо продолжаетъ то же самое.
— Я старшій маіоръ, пятью годами по службѣ старше Пипера! Гнусная обида, вотъ что я скажу. Еслибъ я могъ, я сейчасъ же вышелъ бы въ отставку, и бросилъ бы всякую службу!
Неясныя слова и опять молчаніе, и намъ всѣмъ, медикамъ, прапорщикамъ и лейтенантамъ начинаетъ казаться что все что насъ ожидаетъ впереди, все это гнусная обида, и мы начинаемъ ворчать.
Я былъ назначенъ въ полкъ ея величества, носившій названіе «Бенгальскихъ Тигровъ», младшимъ докторомъ, и получилъ наканунѣ приказаніе въ Чатамѣ, отъ моего начальника, отправиться къ моей должности съ отрядомъ выходившимъ изъ Тильбюри-Форта.
Экзаменъ я сдалъ блистательно. Я терпѣливо вынесъ всѣ насмѣшки и прозванія, какъ напр. «пилюля», приготовившись къ нимъ заранѣе. Мое предварительное воспитаніе въ Свитенгамѣ оказало свою пользу въ Чатамѣ. Я заслужилъ расположеніе начальства, которое удостоивало замѣчать мое существованіе и даже интересовалось моею работой.
Сэръ-Филиппъ былъ очень доволенъ отзывами экзаминаторовъ обо мнѣ. Еслибъ изъ Лохъ-на-Каррѣ были болѣе утѣшительныя вѣсти, и еслибы, — увы, я долженъ признаться въ этомъ, хотя эта мысль заставляетъ биться мое сердце, — еслибъ я могъ еще разъ увидать Мери Бутлеръ и попросить ее не забывать меня, нѣтъ, забывать слишкомъ холодное слово, еслибъ я, однимъ словомъ, могъ видѣть ее не стѣсняясь тѣмъ что мнѣ говорить съ ней, я былъ бы очень доволенъ, если не вполнѣ счастливъ; я укрѣпился бы въ своемъ намѣреніи исполнять честно свои обязанности и не измѣнилъ бы себѣ до конца.
Неужели кто-нибудь повѣритъ мнѣ, если я буду увѣрять что нарядившись въ новый красный мундиръ, съ изящными зелеными отворотами, я не оглянулъ себя лишній разъ въ зеркало съ ногъ до головы? что я не вынималъ шпаги и не любовался блестящимъ клинкомъ? что я не рисовался красивыми позами, и что я не былъ красенъ какъ ракъ, отправляясь обѣдать, въ первый день моего вступленія въ должность, къ начальнику своему, генералъ-инспектору госпиталей? Не думаю чтобы кто-нибудь повѣрилъ этому, и не стану лгать. Я знаю только что въ тѣ дни я былъ очень доволенъ своимъ положеніемъ. О чинахъ я не заботился, мнѣ было рѣшительно все равно, выше или ниже меня прапорщикъ Стокъ, или лейтенантъ Троттеръ, и никакое различіе въ мундирахъ не безпокоило меня.
Мармадукъ Блоссомъ, докторъ медицины, генералъ-инспекторъ госпиталей, былъ чрезвычайно представительный, наклонный къ полнотѣ джентльменъ, надменный съ младшими докторами, съ паціентами, съ ординарцами, смотрителями и вообще со всѣмъ госпитальнымъ штатомъ, считавшимъ его Наполеономъ медицины. Онъ былъ уже украшенъ множествомъ орденовъ. У него были медали за Кафрскую кампанію, но онъ также мало разчитывалъ на орденъ Бани, какъ и на орденъ Подвязки. Онъ занимался ботаникой и энтомологіей, написалъ монографію о «Hocus Gigus южной Африки», о «Pocus Minor Лудіана», «о пользѣ возбудительныхъ въ случаяхъ истощенія», и сочиненіе его о желчи весьма уважалось между медиками въ Индіи. Вообще онъ считался образцовымъ офицеромъ и свѣтиломъ округа.
Мистрисъ Блоссомъ была маленькая, худая женщина, съ тонкими, непріятными чертами лица, которая говорила о себѣ всегда во множественномъ числѣ и очень рѣдко допускала маленькія исключенія изъ этого правила, какъ напримѣръ: «генералъ-инспекторъ и я». Была еще куча маленькихъ Блоссомовъ, коихъ гувернантки, няньки и кормилицы составляли предметъ ужаса молодыхъ медиковъ и офицеровъ, такъ какъ носились слухи о нѣкоторыхъ молодцахъ сосланныхъ въ Вестъ-Индію за дерзкіе взгляды на этихъ особъ.
На слѣдующее утро я отправился въ Тильбюри и представился своему военному начальнику, капитану Десмонду. Я зналъ что у третьяго брата сэръ-Ричарда былъ сынъ въ арміи, но между дядей и племянникомъ никогда не было дружественныхъ отношеній, и теперь судьба сводила меня съ нимъ. Онъ былъ красивый молодой человѣкъ, очень напоминавшій дядю: тѣ же свободныя, небрежныя манеры, быстрый, проницательный взглядъ; губы его часто слагались въ насмѣшливую улыбку, а голосъ принималъ холодный тонъ, чѣмъ онъ и заслужилъ себѣ прозвище циника.
— Такъ вы сынъ того Джака Бреди о которомъ я такъ много слышалъ, когда былъ мальчикомъ; толковали много и о тетушкѣ Мери, не правда ли? А этотъ старый повѣса, мой дядюшка, вашъ опекунъ? Надѣюсь, онъ немного занимался вашимъ обученіемъ.
Онъ слушалъ меня съ полузакрытыми глазами, когда я разказывалъ ему какъ мало имѣлъ я дѣла съ его дядей.
— Мнѣ, впрочемъ, это все равно. Когда онъ умретъ, а говорятъ онъ продержится недолго, дядя Денисъ займетъ его мѣсто, и посмотримъ что онъ сдѣлаетъ съ тѣмъ что его братецъ оставитъ ему отъ Кильмойля. Кстати, мистеръ Бреди, знаете вы мою хорошенькую кузину, Мери Бутлеръ? Она произвела фуроръ въ Лондонѣ въ короткое время своего появленія въ свѣтѣ. Я не имѣлъ счастія видѣть ее тогда, потому что былъ въ отпуску, но мнѣ помнится, она обѣщала быть хорошенькою, хоть она была немного неповоротлива и глупа.
— Глупа, капитанъ Десмондъ? Значитъ, она сильно измѣнилась. Я не видалъ ее уже давно, но я увѣренъ что она не глупа. Еще дѣвочкой она была очень добра и умна.
— А знаете вы что добрыя дѣвушки съ годами дѣлаются дурами, а умныя дѣвочки чертовски скучными? Впрочемъ, надѣюсь, что я самъ когда-нибудь буду въ состояніи судить о ней. Я очень радъ что у меня въ полку будетъ человѣкъ изъ Кильмойля. Прощайте, мы встрѣтимся за обѣдомъ.
Я бродилъ по двору казармъ, дивясь энергіи британскихъ прачекъ и невольно слушая горячія разсужденія этихъ достойныхъ матронъ и увѣщанія съ которыми онѣ обращались къ своимъ юнымъ питомцамъ, игравшимъ возлѣ нихъ.
— На караулъ! раздался вдругъ голосъ, и всѣ обитатели караульни выстроились въ линію, и въ воротахъ показался морской офицеръ въ мундирѣ, эполетахъ и треугольной шляпѣ. Неужели это онъ? Онъ! ни одинъ человѣкъ такъ не улыбается и не оглядывается такими большими, изумленными, добрыми глазами. Это былъ Джакъ Виндо. Онъ на минуту остановился, провелъ рукой по лбу, какъ бы не вѣря своимъ глазамъ, и чрезъ минуту мы такъ горячо жали руки другъ другу, что это произвело волненіе между празднымъ людомъ двора. Въ слѣдующую минуту старая стѣна форта задрожала отъ выстрѣла, салютовавшаго съ Термаганта. Генералъ округа и фортъ-адмиралъ возвратились изъ поѣздки для осмотра, и капитану Виндо приказано было стоять на якорѣ близь транспортовъ прибывшихъ съ отрядомъ «моего полка».
— Говорятъ, у васъ тамъ, въ вашей ужасной странѣ, опять бунтуютъ, Терри, говорилъ капитанъ Джакъ. — Ей Богу, правъ тотъ кто сказалъ что самое лучшее потопить весь островъ.
— Кто будетъ жить въ Ирландіи, тотъ превратится въ Ирландца, когда она всплыветъ со дна. Если вы населите островъ Англичанами или Шотландцами, то изъ исторіи можете видѣть что съ ними будетъ труднѣе ладить чѣмъ съ Ирландцами.
— Замолчите съ своею исторіей, Терри. Не будемъ разсуждать о политикѣ. Я хотѣлъ только спросить почему у васъ тамъ постоянно волнуются?
— А развѣ вамъ случалось видѣть океанъ спокойнымъ, когда вѣтеръ бушуетъ? Однако вѣтра никто не видитъ, хотя всякій его чувствуетъ.
— Я молю небо чтобъ оно навѣки утвердило тамъ спокойствіе, проворчалъ капитанъ Джакъ. — Прошу васъ, оставьте политику.
Я разказалъ ему все что произошло со мной съ тѣхъ поръ какъ мы разстались. Потомъ онъ разказывалъ мнѣ отрывочные эпизоды своего скитальчества.
— Кстати, Терри, воскликнулъ онъ неожиданно, — что сдѣлалось съ этимъ чернымъ, красивымъ малымъ, вашимъ товарищемъ, который мнѣ тогда такъ не поправился, Пендеграсъ, Прендергасъ, какъ-то такъ?
— Онъ вышелъ изъ Коллегіи, былъ замѣшанъ въ бунтѣ 1848 года, и уѣхалъ за границу. Я ужь больше года ничего не знаю о немъ. Говорятъ, онъ уѣхалъ въ Америку, а сестра его хочетъ ѣхать къ нему. Она производила чудеса во время голода.
— Такъ, ей Богу же, это онъ! воскликнулъ капитанъ Джакъ, ударивъ себя по ногѣ. — Я рѣдко ошибаюсь въ лицахъ. Я отправлялся въ Пенсаколу изъ Кей-Веста, это портъ Янки, знаете Терри, и тамъ насъ абордировалъ какой-то капитанъ О’Дрисколь, и съ нимъ былъ человѣкъ который, я готовъ побожиться, былъ вашъ товарищъ. А какъ вы думаете, кто былъ капитанъ О’Дрисколь? Повѣсьте меня, если это не старый нашъ знакомецъ! Каково мнѣ было выдержать когда онъ спросилъ меня: «Скажите, капитанъ, не случилось ли вамъ, въ то время какъ вы стояли въ Ирландіи, сдѣлать маленькую прогулку въ нашу сторону, въ погонѣ за балтиморскимъ судномъ Сарой-Сейксъ?» Я такъ и окаменѣлъ на мѣстѣ!
— Былъ у того человѣка, котораго вы сочли за Мориса Прендергаста, какой-нибудь знакъ на лицѣ.
— Да, красный рубецъ на щекѣ, я поэтому только и сомнѣвался онъ ли это.
— Что жь вы сдѣлали?
— А что жь я могъ сдѣлать. Я долженъ былъ быть вѣжливымъ; держалъ мистера О’Дрисколя на разстояніи выстрѣла и при первой возможности постарался выбраться изъ Пенсаколы.
Возвращаясь назадъ, послѣ свиданія съ фортъ-адмираломъ, капитанъ Джакъ успѣлъ шепнуть мнѣ:
— Будь готовъ, мой мальчикъ, завтра мы отправляемся отсюда съ утреннимъ приливомъ.
Въ военной службѣ есть обыкновеніе вовремя войны дѣйствовать съ полною гласностью, въ мирное же время хранить всѣ дѣйствія въ глубокой тайнѣ, и поэтому Гримшо и Багшо, получившіе нѣкоторые намеки о нашемъ назначеніи, хранили тайну въ сердцѣ своемъ и не подавали никакихъ знаковъ приготовленія до тѣхъ поръ пока не получено было формальное предписаніе, а тогда, конечно, раздалось опять — «гнусная обида!»
Капитанъ Десмондъ принялъ извѣстіе съ философскимъ хладнокровіемъ. «Теперь плохое время отправляться туда, если хорошее существуетъ. Рѣки высохли, травить поздно, стрѣлять рано. Меня однако разбираетъ непонятное любопытство увидать эту страну, къ которой я принадлежу, хотя мнѣ тамъ ничего не принадлежитъ.» Лейтенантъ Твидль, только что пригласившій знаменитаго профессора приходить каждый день давать ему уроки на флейтѣ, пришелъ въ ярость. «Паукъ» Лейтонъ, прапорщикъ только что влюбившійся наканунѣ, былъ въ отчаяніи. Однако, первая обязанность солдата повиноваться, да и плохо пришлось бы ему еслибъ онъ вздумалъ не повиноваться. На слѣдующій вечеръ мы уже сидѣли на палубѣ Анны Маріи Джонсъ и глядѣли въ стекло на берегъ, скользя при слабомъ вѣтрѣ мимо Доверъ-Кестла и направляясь къ Ландсенду.
Книга полковыхъ приказовъ переходила изъ рукъ въ руки небольшаго общества офицеровъ, ожидавшихъ обѣда въ темной столовой казармъ города Турльса:
— Десмондъ опять въ отпуску на цѣлый мѣсяцъ. Онъ всегда въ отпуску, ворчалъ Вильмотъ.
— Развѣ вы не слыхали, его дядя умеръ? сказалъ Нашъ. — Я встрѣтилъ его въ Коркѣ, и онъ говорилъ что отправляется въ Ниццу. Онъ ждетъ другаго дядю, который возвращается изъ Индіи и прибудетъ въ Англію на слѣдующей недѣлѣ.
— Счастливый человѣкъ! Баронетъ, и славное помѣстье!
— Помѣстье-то, говорятъ, совсѣмъ не хорошо. Покойникъ промоталъ большія деньги, и времена-то теперь плохія пришли для землевладѣльцевъ, хотя едва ли были для нихъ когда-нибудь хорошія времена.
Это было первое извѣстіе которое я получилъ о давно ожидаемомъ событіи. Въ тотъ же вечеръ я получилъ письмо съ почтовою маркой изъ Ниццы, отъ мистера Бетса, объявлявшаго мнѣ о потерѣ звена въ цѣпи связывавшей меня съ прошлымъ. «Миссъ Бутлеръ удивительная дѣвушка, писалъ онъ. Нигдѣ не найти такой сидѣлки какою она была для сэръ-Ричарда, и онъ имѣлъ полное право говорить что вокругъ него витаетъ ангелъ. Джеральдъ Десмондъ, который постоянно держался въ отдаленіи отъ дяди, въ послѣднее время писалъ ему, прося позволенія пріѣхать, но сэръ-Ричардъ, кажется, не имѣлъ особаго желанія его видѣть, хотя не поручилъ Мери прямо отказаться отъ его посѣщенія. Я съ удовольствіемъ услыхалъ что онъ дружелюбно относится къ вамъ. Мистеръ Денисъ возвращается на родину, и его ожидаетъ сюрпризъ что онъ уже сэръ-Денисъ. Онъ найдетъ помѣстье въ несовсѣмъ желанномъ положеніи. Бѣдный сэръ-Ричардъ былъ слишкомъ снисходителенъ съ арендаторами, но и самъ не могъ жить безъ денегъ; и если дѣла шли худо когда онъ былъ за границей, они шли еще хуже когда онъ пріѣзжалъ въ Кильмойль. Рента все уменьшалась, а проценты по закладнымъ все увеличивались. Все бы однако поправилось съ поступленіемъ арендъ и съ поднятіемъ цѣнъ, еслибы не голодъ. Кильмойль былъ обложенъ большими податями въ пользу бѣдныхъ, и теперь нѣтъ никакой надежды собрать долги по рентамъ, такъ какъ арендаторы или умерли, или разбѣжались. До чего простирается долгъ, я теперь не могу сказать, прежде чѣмъ мы не приведемъ въ порядокъ всѣхъ счетовъ. Все будетъ зависѣть отъ сэръ-Дениса, и если онъ такъ богатъ какъ говорятъ, и будетъ управлять Кильмойлемъ такъ же хорошо какъ онъ управлялъ Аврипоромъ и другими индійскими мѣстечками, не помню названій, онъ можетъ еще все поправить. Миссъ Мери, конечно, будетъ жить съ новымъ баронетомъ; онъ всегда настаивалъ чтобъ она пріѣхала къ нему. Онъ до безумія любилъ ея мать, и если теперь не оцѣнитъ племянницы, то онъ хуже Турка.»
Все дальше и дальше отодвигалась цѣль моей жизни, мечты разлетались. Я повязалъ крепомъ рукавъ, въ память о покойномъ опекунѣ, и съ горемъ на сердцѣ, день за днемъ бродилъ по своему маленькому госпиталю. Новый баронетъ не можетъ принимать во мнѣ участія, напротивъ, онъ съ неудовольствіемъ встрѣтитъ меня, потому что онъ никогда не могъ простить моему отцу поступка съ его сестрой. Онъ, говорятъ, суровый, холодный, деспотичный человѣкъ, и по письмамъ мистера Бетса я могъ судить о противоположности его характера съ добродушнымъ сэръ-Ричардомъ.
«Сэръ-Денисъ одобрилъ все что мы дѣлали, писалъ мистеръ Бетсъ, но настоялъ чтобы гробница была отворена и останки перевезены въ Кильмойль. Каррарскій мраморъ немного удивитъ ихъ, и воображаю какъ сэръ-Денисъ откроетъ глаза, когда увидитъ сельскую церковь. Онъ очень нѣженъ и добръ съ Мери, очень постояненъ въ своихъ намѣреніяхъ и памятливъ, и таетъ какъ снѣгъ на солнцѣ, когда она появляется въ комнатѣ. Ему, кажется, понравился племянникъ Джеральдъ, и уже устроено такъ что онъ получитъ отпускъ еще на мѣсяцъ, и они всѣ вмѣстѣ отправятся въ Ирландію. Мистеръ Джеральдъ, повидимому, пораженъ своею прелестною кузиной, да иначе и быть не можетъ. Она будетъ полною хозяйкой въ домѣ, хотя есть еще другая молодая дѣвушка, которую сэръ-Денисъ привезъ съ собой изъ Индіи и которая будетъ жить съ ними. Она, кажется, дочь стараго друга, впрочемъ, я ничего не знаю, и такъ какъ меня не удостоиваютъ довѣренностью, я самъ ничего не распрашиваю. Онъ поразилъ лондонскихъ стряпчихъ; они писали ему, что такъ какъ онъ, вѣроятно, не.поселится въ Кильмойлѣ, послѣ долгаго пребыванія за границей, то они готовы принять попеченіе объ имѣніи. Онъ сразу напустился на нихъ. Въ отвѣтъ Феггу и Груббу, онъ далъ имъ столько указаній и порученій что у нихъ вѣрно духъ захватило. Они должны „немедленно“ составить отчетъ о положеніи всего имѣнія, сдѣлать планы, составить счетъ доходовъ съ рентъ, доходовъ со всѣхъ производствъ, и вообще всѣхъ доходовъ; означить точно все касающееся до каждаго арендатора и вообще всѣхъ живущихъ въ помѣстьѣ, и все должно быть готово къ его пріѣзду, то-есть ровно черезъ три недѣли отъ числа его письма. Онъ намѣренъ, писалъ онъ имъ, жить постоянно въ Кильмойлѣ. Охотничьи дома въ горахъ и въ Лемингтонѣ должны быть проданы немедленно, но фамильную резиденцію въ Гросвеноръ-Стритѣ онъ оставляетъ, и жильцы изъ нея должны быть выпровожены какъ можно скорѣй. Къ письму онъ приложилъ таблицы въ индійскомъ вкусѣ, которыя должны быть наполнены статистическими отчетами о тюрьмахъ, о сельскихъ податяхъ, о налогахъ въ пользу бѣдныхъ, церквей и школъ, о рыбныхъ ловляхъ, о рудникахъ, о лѣсахъ, рѣкахъ и озерахъ, о пастбищахъ, о пахотной землѣ, о торфяныхъ болотахъ, о протестантахъ, католикахъ, методистахъ, квакерахъ и т. д. и т. д. Феггъ пишетъ мнѣ: „теперь Груббу и мнѣ хватитъ работы на весь остатокъ нашей жизни. Это извлеченіе изъ голубыхъ книгъ, законовъ о бѣдныхъ и парламентскихъ бумагъ изданныхъ со временъ Союза. Да, теперь не то что было при сэръ-Гичардѣ. Но, если я не ошибаюсь, онъ скоро убѣдится, что то что хорошо при управленіи Индусами и Индійцами, то не идетъ въ управленіи Ирландцами.“ Миссъ Мери кланяется вамъ и говоритъ что надѣется видѣть васъ опять въ Кильмойлѣ, когда они возвратятся; она говорила много хорошаго о васъ сэръ-Денису, который, какъ вы знаете, имѣетъ какое-то предубѣжденіе противъ вашей фамиліи. Она хочетъ видѣть васъ въ мундирѣ чтобы судить, говоритъ она, измѣняетъ ли человѣка въ глазахъ женщины мундиръ или одежда эскулапа. Бѣдный маіоръ Турнбулль сильно пораженъ потерей стараго друга и говоритъ что не въ силахъ теперь ѣхать въ замокъ, хотя сэръ-Денисъ, знавшій его еще въ Индіи, настаиваетъ чтобъ онъ оставался на своей старой квартирѣ. Что касается до меня, то я, раздѣлавшись съ дѣлами сэръ-Ричарда, далъ себѣ маленькій отдыхъ, — боюсь что это будетъ грустный отдыхъ, — занявшись дѣдами Лохъ-на-Каррѣ, насколько это будетъ возможно изъ какого-нибудь теплаго мѣстечка за границей, оказывая услуги тѣмъ кому я могу быть полезенъ, если я еще могу быть полезенъ кому-нибудь.»
Въ продолженіи длиннаго года я получалъ подобныя извѣстія о сэръ-Денисѣ и о Мери Бутлеръ. Полкъ нашъ раздѣленъ былъ на отряды, и сначала я оставленъ былъ въ Турльсѣ съ больными, которыхъ, отъ свирѣпствовавшаго тифа и отъ дѣйствія водки, было не мало. Потомъ меня перевели въ Клонмель, и такимъ образомъ переводили изъ одного мѣста въ другое, и наконецъ я очутился въ тихомъ городкѣ Атлонѣ. Тамъ я былъ недалеко отъ Кильмойля и Килькарры, и въ самый день моего пріѣзда узналъ что сэръ-Дениса ожидаютъ скоро въ Кильмойль. Новость что новый владѣлецъ будетъ жить въ родовомъ помѣстьѣ вызвала не мало толковъ въ публикѣ. Арендаторы хотѣли бы знать будетъ ли онъ такъ же добръ какъ его братъ или окажется «тираномъ». Немногіе сосѣдніе помѣщики были не совсѣмъ довольны что ихъ затмитъ такой извѣстный и богатый человѣкъ.
Отрядъ «Бенгальскихъ тигровъ» соединился въ Атлонѣ, какъ бы готовясь опять перелетѣть куда-нибудь, и по этому случаю маіоръ Багшо и офицеры, приглашая окружное дворянство, «просили оказать имъ честь», пожаловать на обѣдъ.
Признаюсь откровенно, я любилъ такіе обѣды, несмотря на то что кухня наша трудно переваривалась, и вино было «лучшее какое можно было достать», и блескъ посуды нашей давно уже не служилъ украшеніемъ переваренныхъ суповъ, недоваренной рыбы, невоображаемыхъ entrées и ужасныхъ entre-mets.
Между гостями въ этотъ вечеръ были жители дальнихъ областей Кильмойля, которые знали меня и помнили моего бѣднаго старика-дѣдушку.
— Что сдѣлалось съ Морисомъ Прендергастомъ, спросилъ я у молодаго Кези, изъ Барнвелля.
— Говорятъ, онъ въ Соединенныхъ Штатахъ, но носятся слухи что онъ недавно былъ здѣсь; люди хорошо его знающіе видѣли его близь Кильмойля. Его бы простили, еслибъ онъ самъ захотѣлъ, но онъ самый упрямый бунтовщикъ. Бѣдная сестрица его Роза пробовала продать свой старый домъ и немногіе акры земли, но не нашлось охотниковъ купить. Говорятъ, теперь не будутъ покупать земли пока не измѣнятся времена, и тогда дадутъ хорошую цѣну.
— Слышите, Кессиди, закричалъ съ другаго конца стола лордъ Бельбрукъ, — сэръ-Денисъ пріѣхалъ, наконецъ, вчера въ Кильмойль. Замокъ исправили, и теперь красота миссъ Бутлеръ будетъ господствовать надъ графствомъ. Говорятъ, съ ними есть еще чертовски-хорошенькая дѣвушка. Сэръ-Денисъ не будетъ давать баловъ, но только дружескіе обѣды.
— Я бы желалъ знать любитъ ли онъ травлю, сказалъ Кассиди.
— Летаетъ верхомъ какъ птица, отвѣчалъ лордъ Бельбрукъ. — Мой племянникъ, Джакъ, говоритъ что онъ страстный любитель всѣхъ забавъ и готовъ также подраться, если кому угодно.
— Если онъ будетъ держать старый кильмойльскій кларетъ и будетъ такъ же гостепріименъ какъ его братъ, бѣдный Дикъ, мнѣ больше ничего и не нужно. Но говорятъ, у нихъ тамъ, въ Индіи, не пьютъ ничего кромѣ пива.
— Ему едва ли придется пить что-нибудь кромѣ воды, если онъ будетъ жить тѣмъ что ему будутъ платить его арендаторы, замѣтилъ Пейтонъ.
— Что вы говорите, Пейтонъ, вѣдь онъ набобъ. У него, говорятъ, счету нѣтъ рупіямъ и могурамъ; ихъ везутъ въ такихъ мѣшкахъ въ какіе мы кладемъ овощи и везутъ не на ослахъ, а на верблюдахъ и слонахъ, замѣтилъ кто-то.
— Боюсь, однако, что онъ найдетъ что Кильмойль труднѣе привести въ порядокъ чѣмъ завладѣть Аврипоромъ. Славное то было дѣло, и онъ едва самъ тогда не поплатился жизнью, сказалъ мой сосѣдъ, смуглый офицеръ, принадлежавшій къ полку стоявшему близь нашего.
— Разкажите намъ, пожалуста, объ аврипорскомъ дѣлѣ, вѣдъ вы знаете, просилъ мистеръ Тренчъ. — О немъ много говорятъ въ послѣднее время, и какъ-то неловко встрѣтиться съ сосѣдомъ совершившимъ великое дѣло и не знать всѣхъ подробностей.
— Я хорошо знаю эту исторію, только боюсь, не будетъ ли она слишкомъ длинна.
— Непремѣвнно разкажите, воскликнулъ лордъ Белъбрукъ. — Я не разъяснилъ себѣ всѣхъ pro и contra, хотя вдоволь наслушался объ этомъ въ парламентѣ.
Мы сидѣли за виномъ, и маіоръ началъ свой разказъ, который онъ передалъ въ необыкновенно торжественномъ, поучительномъ тонѣ. При концѣ разказа я едва могъ переводить духъ, безотчетный ужасъ овладѣлъ мной; опять какія-то сомнѣнія выступили изъ мрака прошлаго, неопредѣленная, но ужасная тревога оледенила кровь.
"Раджа Аврипорскій, началъ маіоръ Гарнессъ, — былъ послѣднимъ въ своемъ родѣ, — въ родѣ который былъ уже древнимъ въ тѣ дни когда Вильгельмъ и Гарольдъ клялись въ дружбѣ въ Нормандіи, и былъ извѣстенъ въ Индіи еще въ то время когда Александръ увелъ изъ этой страны своихъ желѣзныхъ воиновъ на родину, которой ему никогда не суждено было видѣть. Раджа былъ человѣкъ изнѣженный, любившій удовольствія, поэзію, музыку, духи, цвѣты. Ни одинъ джентльменъ вашего времени не могъ бы равняться съ нимъ по беззаботности, ни одинъ такъ безумно не расточалъ своего состоянія и не заботился такъ мало о благосостояніи своихъ подданныхъ, какъ раджа Аврипорскій, а если таковой существуетъ, то счастіе что близь него нѣтъ мистера Десмонда чтобы судить и наказать его за распущенность. Дальше, джентльмены! Когда юный раджа былъ вызванъ изъ гарема на тронъ, въ странѣ возникли волненія: буйные вельможи поднялись войной противъ раджи и другъ на друга, и производили буйства которыя, мы всѣ были согласны въ этомъ, угрожали опасностью нарушить миръ смежной англійской территоріи. Аврипоръ былъ богатый штатъ давно уже привлекавшій вниманіе Компаніи.
"Въ Аврипоръ посланъ былъ офицеръ чтобы предупредить раджу что видъ такихъ безпорядковъ огорчаетъ Компанію. Раджа, скрываясь отъ вражескихъ выстрѣловъ, покинулъ свои охотничьи дачи и заперся въ стѣнахъ города. Онъ спрашивалъ всѣхъ что ему дѣлать. Нашлись люди которые увѣрили его что враги его поддерживаются обѣщаніями помощи, а можетъ быть и дѣйствительною помощью деньгами и людьми, со стороны державы которая теперь предлагаетъ ему безопасность, если онъ согласится подписать трактатъ. Трактатъ былъ подписанъ, и отрядъ британскихъ солдатъ и сипаевъ перешелъ границу и съ огнемъ и мечомъ прошелъ по странѣ. Губернаторомъ въ Аврипоръ назначенъ былъ мистеръ Десмондъ, и страна скоро почувствовала тяжесть его власти. Но интриги во дворцѣ и возмущенія не прекращались. Доходовъ не могли собрать, буйные владѣльцы не хотѣли платить податей. За Аврипоромъ накоплялись недоимки, и каждый годъ увеличивался долгъ. Раджа пробовалъ избавиться отъ увѣщаній губернатора, запершись въ своемъ гаремѣ, но, какъ вы можете догадаться, это не помогло ему.
«Считаю долгомъ увѣдомить ваше высочество (писалъ мистеръ Десмондъ), что если тяжкіе проступки нарушающіе миръ не прекратятся, и если неисполненіе обязательствъ вашего высочества будетъ продолжаться, то правительство мое принуждено будетъ силой требовать исполненія условій трактата который ваше высочество торжественно заключили съ нами.»
"Прокламаціи, объявлявшія о прекращеніи власти раджи, были уже напечатаны; способъ вступить во владѣніе рѣшенъ; планы, по которымъ новое правительство размежуетъ землю, были уже готовы; корпуса инфантеріи, кавалеріи и артиллеріи стояли на границахъ.
"Но вдругъ неожиданно войску велѣно было удалиться. Длинный конвой нагруженный золотомъ и серебромъ отправленъ былъ изъ резиденціи въ сокровищницу Компаніи, въ Агру. Раджа распустилъ свое министерство, музыкантовъ и танцовщицъ, и наполовину сократилъ свиту. Заслуженные слуги его отца посланы были въ самыя неспокойныя области смѣнить его собственныхъ фаворитовъ. Десмондъ только улыбался, слушая всѣ эти новости.
" — А кто, скажите, причиной всего этого? спрашивалъ онъ нашего вѣстовщика. — Долго ли это продлится?
" — Говорятъ, милордъ, что женщина. Если это правда, то власть ея будетъ недолговѣчнѣе распустившагося цвѣтка.
"Но мы ошиблись, это продолжалось долѣе чѣмъ мы ожидали, и Десмондъ почувствовалъ что ударъ нанесенъ его репутаціи какъ въ Калькуттѣ, такъ и въ Леденгаль-Стритѣ. Онъ скоро получилъ конфиденціальное посланіе слѣдующаго содержанія:
«Мѣры, которыя вы считали необходимыми для подкрѣпленія трактата съ его высочествомъ раджей Аврипора, повлекли за собой издержку 270.000 рупій. Совѣтъ не можетъ не выразить своего сожалѣнія что ошибка, происшедшая отъ необдуманной поспѣшности, повела за собой такія тяжелыя, незаконныя издержки.»
"Десмондъ молчалъ, а Аврипоръ продолжалъ барахтаться и увертываться отъ него, какъ раненая птичка спасающаяся отъ боа. Пронесся слухъ что раджа хочетъ короновать одну изъ своихъ фаворитокъ. Кто она? спрашивали мы.
" — Чудо свѣта, богиня, а не женщина; прекрасная какъ снѣга Девангири; у ней золотые волосы, голубые глаза, а кожа ея бѣла какъ алебастръ.
"Чрезъ нѣсколько времени объявлено было что у его высочества родился ребенокъ; потомъ вдругъ пронесся слухъ что раджа боленъ, и наконецъ объявили что онъ умеръ.
"На другой день, съ восходомъ солнца народъ читалъ на стѣнахъ краткія, но суровыя прокламаціи: «Такъ какъ раджа Аврипора скончался не оставивъ послѣ себя завѣщанія, наслѣдника или преемника, то владѣнія его, въ силу трактата, переходятъ къ Остъ-Индской Компаніи.»
"Пламя погребальныхъ факеловъ озаряло еще краснымъ пламенемъ небеса, когда мистеръ Десмондъ отправился во дворецъ, окруженный свитою и конвоемъ. Горожане пришли въ волненіе, и поспѣшивъ къ воротамъ города, поражены были блескомъ артиллеріи и штыковъ. Фрезеръ, командовавшій Аврипорскимъ участкомъ, выстроилъ войско предъ фасадомъ дворца. Кавалерія составляла флангъ и прикрывала артиллерію. Внутри дворца, походившаго скорѣй на маленькое предмѣстіе чѣмъ на дворецъ, все пришло въ смятеніе; обитатели волновались какъ муравейникъ.
" — Что же будетъ съ королевой? Что будетъ съ младенцемъ его высочества? спросилъ старый слуга, принесшій губернатору письмо изъ дворца, которое тотъ прочелъ молча.
"Его превосходительство посмотрѣлъ на посланнаго, выпустилъ облако дыма отъ сигары и потомъ сказалъ:
" — Нѣтъ никакой королевы, и вы это знаете; у раджи не было никакого ребенка, и это вы тоже знаете.
"Старикъ попробовалъ сказать еще что-то, но не могъ, молча поклонился и ушелъ.
" — Теперь, Фрезеръ, сказалъ его превосходительство, — приступите къ исполненію вашихъ обязанностей.
"Мистеръ Десмондъ въѣхалъ на дворъ, гдѣ въ ужасѣ толпились приближенные раджи, и сошелъ съ лошади. Онъ сѣлъ на тронъ раджи, и къ нему приведены были музыканты, танцовщицы и толпа королевскаго семейства. Когда они поочередно преклонялись предъ нимъ, онъ только махалъ рукой и говорилъ: «ступай!» Глаза его обращены были на высокую лѣстницу. Наконецъ явился Фрезеръ, большими шагами прошелъ залъ и доложилъ:
" — Королева въ гаремѣ, сэръ, и отказывается придти сюда. Я боюсь заставить выломать дверь, потому что не ручаюсь за своихъ людей: они ужасно озлоблены.
" — Идите назадъ къ королевѣ, какъ вы ее называете, Фрезеръ, и скажите ей, что если у ней есть доказательства что она жена покойнаго раджи и что ея ребенокъ его сынъ, то мы откажемся отъ всего и постараемся исправить то что сдѣлали. А если она не выйдетъ, я поручу лейтенанту Гарнессу выломать дверь.
"Фрезеръ хотѣлъ что-то сказать, но Десмондъ такъ взглянулъ на него что онъ молча удалился. Не прошло нѣсколькихъ минутъ какъ онъ уже возвратился съ своими людьми, сопровождая паланкинъ съ занавѣсками изъ золотой парчи. Паланкинъ былъ богато украшенъ драгоцѣнными камнями, и изъ конусообразной вершины, осыпанной изумрудами и жемчугомъ, торчалъ пучокъ павлиньихъ перьевъ. Его несли четверо слугъ въ ливреяхъ покойнаго раджи, по сторонамъ шла толпа женщинъ подъ покрывалами, нарушая мертвую тишину звономъ своихъ украшеній. Старикъ въ зеленомъ съ золотомъ мундирѣ, съ жезломъ въ рукахъ, сопровождалъ паланкинъ. Когда носильщики приблизились къ трону на которомъ сидѣлъ губернаторъ, они поставили паланкинъ на полъ, поклонились въ землю и удалились.
" — Королева прибыла, ваше превосходительство, сказалъ Фрезеръ. — Ея высочество со своимъ младенцемъ сидитъ въ паланкинѣ.
" — Пусть покажется женщина называющая себя королевой и покажетъ своего ребенка, сказалъ губернаторъ на индостанскомъ нарѣчіи.
"Съ минуту длилось молчаніе, потомъ за занавѣской послышался тихій шелестъ и, наконецъ, полный, звучный голосъ пронесся по залу.
" — Королева Аврипорская слышитъ слова саиба губернатора. Она знаетъ что онъ не оскорбитъ женщину и королеву, не заставитъ ее открыть лицо свое предъ народомъ. Во имя всего святаго она протестуетъ противъ его дѣйствій. Она прибѣгнетъ къ его начальству, въ полной увѣренности что оно исправитъ несправедливость причиненную его вѣрнѣйшимъ друзьямъ и союзникамъ.
" — Я по повелѣнію моего начальства, Компаніи, требую ея законной территоріи. Повторяю вамъ, женщина, вы не королева, и ребенокъ вашъ не наслѣдникъ раджи.
"Молчаніе, и потомъ голосъ изъ паланкина заговорилъ опять.
" — Доказательства правды того что я говорю ясны какъ день. Пусть губернаторъ посмотритъ и судитъ.
"Старикъ вынулъ свитокъ бумагъ и понесъ его къ трону, но остановился при словахъ губернатора.
" — Не нужно! Я знаю какія приготовлены бумаги и какія свидѣтели подкуплены. У меня есть доказательства, слышите, женщина, доказательства неопровержимыя, что покойный раджа уже два года былъ какъ мертвый, безъ чувствъ и разсудка и не могъ жениться. Что же касается до ребенка, то доказательства что это не его ребенокъ у васъ въ паланкинѣ и въ вашихъ рукахъ. Покажите ребенка, и всѣ увидятъ что это правда.
"Губернаторъ наклонился впередъ и ждалъ. Подавленный вздохъ послышался за занавѣской, потомъ жалобный крикъ пробужденпаго ребенка, и голосъ произнесъ:
" — Возьми и суди!
"При этихъ словахъ одна изъ женщинъ приблизилась къ паланкину и приняла ребенка. Онъ былъ одѣтъ въ тоненькую рубашечку, и смуглыя ручки и ножки его оставались обнаженными. Губернаторъ оглянулъ ребенка который, испугавшись окружавшихъ его незнакомыхъ людей, плакалъ и барахтался на рукахъ кормилицы: губернаторъ улыбался
" — Отлично устроено, необыкновенно хорошо. Теперь посмотримъ мать!
"И, сказавъ это, онъ соскочилъ съ трона, бросился къ паланкину, отдернулъ занавѣсъ, и обратясь къ толпѣ, сказалъ:
" — Смотрите. Вотъ кто называетъ себя матерью наслѣдника раджи.
"Тщетно стараясь одною рукой задернуть занавѣсъ, другою удержать покрывало на лицѣ и груди, предстала намъ женщина удивительной красоты. Намъ всѣмъ она показалась Европейкой. Золотые волосы тяжело спускались по плечамъ, щеки пылали гнѣвомъ и стыдомъ, а глаза, полные ярости, оживляли ее лицо. Руки покрытыя браслетами и шея отягченная изумрудами и брилліантами были круглы и красивы, а движенія ея, когда она старалась удержать занавѣсъ, и страстные крики напоминали раненую тигрицу.
" — Стыдись, безчестный, оскорблять меня такъ! воскликнула она. — Неужели между всѣми вами нѣтъ ни одного мущины чтобы пришибить его? О, еслибъ я взглядомъ могла сжечь тебя на этомъ мѣстѣ!
"Занавѣсъ былъ задернутъ, и мы услышали отчаянный крикъ и рыданія королевы.
"Обернувшись къ женщинѣ, державшей плакавшаго ребенка, губернаторъ сказалъ:
" — Отдай ребенка той кому онъ принадлежитъ. Вы же, подданные ея, удалите эту женщину. Пусть она возьметъ съ собой свое неправильно нажитое золото, но я не позволю ей обманывать васъ. Знайте всѣ вы, слышащіе меня, эта женщина, называющая себя королевой Аврипорской, три года тому назадъ пришла въ гаремъ раджи и своими чарами, какъ вы бы сказали, околдовала его. Она, потакая его презрѣнному разврату, разстроила его умственныя способности и тѣло, чтобъ этимъ достигнуть своихъ преступныхъ цѣлей которыя я сейчасъ обнаружилъ предъ вами.
"Аврипорское дѣло послужило темой рѣчей въ верхней палатѣ лорда Слаттерстона, въ нижней мистера Страдльса, и всѣ юристы долго толковали о немъ. Мистера Десмонда укоряли пародіями на рѣчи Бурке и Шеридана проливъ Варренъ-Бастингса, но какъ бы то ни было, Аврипоръ былъ окончательно присоединенъ, и Десмондъ честно и мудро правилъ имъ изъ дворца раджи, а чаще изъ своей, болѣе уютной резиденціи. Онъ усмирялъ возмущенія, воевалъ и побѣждалъ, и присоединилъ еще нѣсколько участковъ. Были у него враги и соперники, но онъ твердо сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, какъ одинъ изъ боговъ народа, дрожавшаго при его имени.
"Теперь я приступаю ко второй части моего повѣствованія и разкажу вамъ странный случай.
"Это случилось въ іюньскую ночь, ночь послѣдовавшую за нестерпимо жаркимъ днемъ. Порывы вѣтра, удушливые и горячіе, казалось, вырывались изъ какого-нибудь горнила. Спальня губернатора выходила на веранду. Часовой ходилъ внизу взадъ и впередъ по дорожкѣ сада, а другой стоялъ на верандѣ возлѣ самаго окна. Вдругъ, Богъ знаетъ отчего, губернаторъ проснулся, и во-время проснулся: возлѣ его постели стоялъ человѣкъ укутанный въ черное. Онъ не успѣлъ произнесть слова, какъ пистолетный выстрѣлъ почти въ упоръ опалилъ ему лицо. Но онъ, сильный, ловкій и безстрашный, мгновенно вскочилъ на ноги, схватилъ убійцу, и вырвалъ у него изъ рукъ кинжалъ. Въ слѣдующую минуту онъ сильнымъ ударомъ поваленъ былъ на землю, но выстрѣлъ разбудилъ домъ, и убійцы скрылись. Ихъ тотчасъ же пустились догонять, губернаторъ самъ предводительствовалъ поисками, но никого не поймали. Слѣды двухъ человѣкъ, изъ которыхъ у одного были очень маленькія ноги, остались на дорожкѣ сада, но потомъ терялись въ травѣ. Страшная буря остановила поиски, и мы возвратились ни съ чѣмъ.
" — Хотя это покажется странно, Фрезеръ, сказалъ губернаторъ, когда мы собрались въ его комнатѣ, — но я готовъ поклясться что я держалъ въ рукахъ женщину, когда меня ударили. Однако не говорите объ этомъ до времени. Кстати, разсмотримъ кинжалъ который я отнялъ.
"Кинжалъ лежалъ на столѣ: острый клинокъ и рукоятка изъ моржовой кости, отдѣланная въ золото. Фрезеръ взялъ его, и мы всѣ съ любопытствомъ его разсматривали.
" — Это кашмирскій кинжалъ, сказалъ онъ: — ваше превосходительство, дѣйствительно, спаслись непонятнымъ образомъ. Смотрите, желобокъ наполненъ свѣжимъ, зеленымъ ядомъ, царапина могла бы убить васъ.
" — Жизнь моя въ рукахъ Создателя, Фрезеръ, и еслибъ Ему угодно было чтобъ я сегодня умеръ отъ руки убійцы, я бы сказалъ: да исполнится Его святая воля.
"Можете вообразивъ какое волненіе произвело это происшествіе во всемъ округѣ, хотя самъ губернаторъ оставался совершенно покоенъ. По повелѣнію правительства произведено было строгое слѣдствіе. Всѣ находившіеся близко отъ мѣста происшествія были опрошены, но ничего не было открыто къ объясненію этого страшнаго дѣла. Сторожъ показалъ что когда онъ ходилъ, прислушиваясь къ отдаленному грому, онъ вдругъ услыхалъ выстрѣлъ въ комнатѣ губернатора. Заглянувъ туда, онъ увидѣлъ что какой-то медвѣдь боролся съ губернаторомъ. Въ слѣдующую минуту, когда онъ побѣжалъ къ нему на помощь, какой-то звѣрь, похожій на тигра, съ крыльями и огненными глазами, пролетѣлъ мимо него, чуть его не убилъ и скрылся въ саду. Болѣе этого онъ ничего не могъ разказать. Другой сторожъ говорилъ, что находясь на часахъ подъ верандой, онъ услыхалъ выстрѣлъ въ домѣ и громкіе крики. Онъ побѣжалъ туда, вдругъ изъ дому въ садъ выбѣжало нѣсколько человѣкъ. Въ одного изъ нихъ онъ выстрѣлилъ, другаго ударилъ ружьемъ, но все напрасно, они убѣжали. Онъ преслѣдовалъ ихъ, но они скрылись среди зданій.
"Болѣе этого никто ничего не зналъ, и для всѣхъ осталось загадкой, какъ убійцы могли войти въ домъ окруженный высокими стѣнами и охраняемый часовыми. Конечно, всѣ подозрѣвали что королева знаетъ кое-что объ этомъ дѣлѣ, такъ какъ она поклялась отмстить Десмонду. Тогда по городу ходили странные слухи. Говорили что Фрезеръ, офицеръ Компаніи, о которомъ я упоминалъ, командовавшій въ то время полками туземцевъ, былъ за нѣсколько времени до смерти раджи въ короткихъ отношеніяхъ съ этою женщиной, и все зналъ о ней; что слуги его долго скрывали ее и послѣ присоединенія Аврипора. Какъ бы то ни было, только дружба существовавшая прежде между Фрезеромъ и Десмондомъ остыла, и наконецъ Фрезеръ переведенъ былъ въ другой участокъ; но тамъ онъ, какъ и вездѣ, запутался въ долгахъ. Когда жена его была еще жива, въ домѣ у него много зла творила какая-то туземка, и утверждали что это была та самая женщина которая потомъ сдѣлалась королевой Аврипорской; другіе же, какъ и мистеръ Десмондъ, были того мнѣнія что королева — европейская искательница приключеній, но истины мы никогда не могли узнать.
«Десмондъ не хотѣлъ изслѣдовать дѣло до конца, и было замѣчено, что послѣ удаленія Фрезера онъ ослабилъ многія предосторожности, которыя повело за собой ночное происшествіе. Но явной ссоры между ними никогда не было, и наконецъ мистеръ Десмондъ принялъ горячее участіе въ маленькой дочери мистера Фрезера, удивительно красивомъ ребенкѣ, что всѣхъ удивляло, потому что жена Фрезера была некрасива. Общій интересъ къ дѣвочкѣ, который возбужденъ былъ ея красотой, увеличивался еще тѣмъ обстоятельствомъ, что мистрисъ Фрезеръ не могла видѣть ребенка и говорила что это не ея ребенокъ, а что онъ подмѣненъ кормилицей, и въ этомъ убѣжденіи несчастная женщина умерла.»
— А гдѣ теперь этотъ Фрезеръ, спросилъ лордъ Бельбрукъ.
— Все еще на службѣ Компаніи. Не помните ли вы происшествія въ Дублинѣ съ полковникомъ Фрезеромъ, котораго едва не убили при выходѣ изъ игорнаго дома? Это тотъ самый. Онъ потомъ возвратился въ Индію, говорятъ, совсѣмъ проигравшись, и моя сестра, которая хорошо знала бѣдную мистрисъ Фрезеръ, пишетъ мнѣ что сэръ-Денисъ взялъ молодую дѣвушку, дочь его, съ собой въ Англію, хотя онъ и не долюбливаетъ отца ея.
— И никогда не могли обличить эту женщину? Это очень странно въ такой странѣ какъ Индія, гдѣ деньги дѣлаютъ все. Боже мой, мистеръ Бреди, вы совсѣмъ больны. Что съ вами?
Пробормотавъ что-то о духотѣ комнатъ, я всталъ изъ-за стола, извинился предъ президентомъ обѣда головокруженіемъ и нездоровьемъ, и шатаясь вышелъ изъ комнаты.
— Бѣдный, прошепталъ мистеръ Коссей маіору, когда я выходилъ. Онъ лишился отца въ Индіи, а мать его утонула, возвращаясь съ нимъ изъ Калькутты. Не мудрено что его разстраиваютъ разказы о тѣхъ мѣстахъ.
Ночной воздухъ освѣжилъ мои пылавшія щеки, но я чувствовалъ какъ кровь раскаленнымъ свинцомъ текла по жиламъ. Куда бы я ни пошелъ, что бы ни дѣлалъ, днемъ и ночью, эта женщина стояла предо мной. И эта женщина моя мать! Неужели у меня въ жилахъ есть хоть капля ея крови? Нѣтъ, лучше умереть чѣмъ жить и сдѣлаться такимъ, какимъ по природѣ долженъ быть ея сынъ. Когда, о Боже мой, когда же конецъ такому мученію! Каждый годъ прибавляетъ новую причину къ ужасу и отвращенію которые я чувствую къ этой женщинѣ. Ненависть или такой страхъ который равняется ненависти, замѣнили въ сердцѣ моемъ нѣжность и безпредѣльную любовь которыя я чувствовалъ къ ней когда-то. Чего недостаетъ еще чтобъ обезобразить образъ который я боготворилъ въ дѣтствѣ. Тщетно я старался отогнать незваныя мысли. Разказъ маіора я слушалъ съ затаеннымъ ужасомъ; одно слово казалось мнѣ страшнѣй другаго. Что для всѣхъ было интереснымъ разказомъ о человѣкѣ возбуждавшемъ ихъ любопытство, то мнѣ казалось страшнымъ откровеніемъ, бездной отчаянія. Слезы текли изъ горячихъ глазъ моихъ, но не облегчали меня. Мной овладѣла увѣренность что женщина, сообщница Фрезера, была та самая которая испортила жизнь моего отца, омрачила послѣдніе годы жизни моего дѣдушки, которая такъ искусно и съ такимъ кошачьимъ проворствомъ воспользовалась внезапнымъ несчастнымъ случаемъ чтобъ избавиться отъ сына и предаться своей преступной страсти или капризу, и которую теперь сынъ ея въ судилищѣ своего сердца обвиняетъ въ страшныхъ преступленіяхъ. Потому что послѣ страшной борьбы очевидной истины съ моимъ природнымъ отвращеніемъ повѣрить ей, я наконецъ убѣдился что королева Аврипорская, погубившая жалкаго раджу и ускорившая его смерть, женщина приложившая пистолетъ къ головѣ спящаго Десмонда, злой геній моей жизни, была не кто иная какъ блестящая, безсердечная дѣвушка, обольстившая моего отца, доведшая до сумашествія своего мужа, покинувшая своего ребенка, женщина, которая наконецъ добровольно пошла искать счастія въ низкихъ интригахъ гарема. Дальнѣйшій разказъ покажетъ на сколько мои догадки справедливы.
Въ чудный майскій день, болѣе чѣмъ годъ спустя послѣ нашего прибытія въ Ирландію, приближающійся трескъ нашихъ барабановъ возбудилъ въ городѣ Кильмойлѣ необыкновенную дѣятельность.
— Армія идетъ! Солдаты! Побѣжимъ, ребята! Ура!
И все населеніе, бросивъ занятія, побѣжало къ мосту полюбоваться зрѣлищемъ, которое для низшихъ классовъ всякаго народа имѣетъ какую-то привлекательность, а для ирландской толпы рѣшительно неодолимую. День былъ ярморочный. Толпы народа бѣжали по длинной улицѣ, оканчивавшейся грязными лачугами, едва возвышавшимися надъ обширнымъ пространствомъ грязи, съ дерзкою претензіей на крыши и двери. Сквозь шумъ толпы торговцевъ и покупателей, и надорванныхъ голосовъ уличныхъ пѣвцовъ, слышалось хрюканье свиней, пронзительные крики гусей, мычаніе телятъ и пискливыя заклинанія нищихъ и калѣкъ. Телѣги крестьянъ, нагруженныя мукой и масломъ; женщины и дѣти составлявшія группы или выстраивавшіяся по сторонамъ каменистаго прохода, называвшагося мостовой, тѣснили бѣжавшую толпу въ узкой улицѣ. Общій видъ картины производилъ впечатлѣніе, будто кочующее племя, отправляясь въ невѣдомую страну, случайно проходитъ городомъ. И дѣйствительно, многіе изъ этихъ людей могли бы отправиться какъ были хоть на край свѣта, не оставивъ за собою никакого имущества. Среди площади стояли балаганы и лотки кочующихъ пирожниковъ, продавцевъ миткаля, плохихъ лубочныхъ картинокъ, всякаго мелочнаго товара, платья и дешевыхъ украшеній, осадка мелочной торговли всего свѣта, находящаго сбытъ въ Ирландіи. Солнце, отражаясь отъ оконныхъ стеколъ, озаряло гордую громаду гранита — зданіе подобное замку, окруженное высокими стѣнами. Это былъ дѣйствительно «замокъ безпечности», въ которомъ сотни ропщущихъ и лѣнивыхъ пролетаріевъ, отдѣлившись отъ тысячей жалкихъ бѣдняковъ, искали убѣжища отъ голодной смерти и нищеты. Ниже, на берегу рѣки, окружевная еще болѣе высокими стѣнами, и съ башнями, стояла въ своемъ прочномъ великолѣпіи тюрьма графства. Ближе къ мосту, на дорогѣ, помѣщался высокій, бѣлый полицейскій домъ, представляя своею правильною, удобною постройкой рѣзкій контрастъ съ лачугами окружавшаго его грязнаго предмѣстья. Надъ вершинами деревъ, осѣнявшихъ берега Карры, виднѣлись трубы Кильмойльскаго замка. Два или три загородные дома, съ меньшими претензіями, прятались каждый въ своей рощѣ, по склонамъ холмовъ опоясывавшихъ топкое торфяное болото. Сердце мое забилось, когда я разглядѣлъ рощу скрывавшую Лохъ-на-Каррѣ отъ моихъ жадныхъ глазъ.
Въ облакахъ пыли подвигалась по дорогѣ наша колонна пѣхоты, подъ предводительствомъ верховыхъ офицеровъ, однимъ изъ которыхъ былъ я, Теренсъ Бреди, въ сопровожденіи барабанщиковъ и трубачей, барабанившихъ и трубившихъ самымъ неистовымъ образомъ. Штыки сверкавшіе на солнцѣ, красные мундиры колыхавшіеся среди облаковъ пыли, блескъ оружія, все это очень правилось зрителямъ, по не доставляло никакого удовольствія намъ, бѣднымъ, замученнымъ жаромъ и жаждой воинамъ, рано утромъ вышедшимъ изъ Атлона. Старые солдаты, побывавшіе въ Индіи, и молодые, только-что поступившіе въ полкъ, были не въ веселомъ расположеніи духа, когда переходили мостъ, куда сбѣжалось все населеніе Кильмойля поглазѣть на нихъ.
— Право, это хуже Фуцципора, гдѣ только и было что пыль, мечети да обезьяны, сказалъ одинъ.
— Ужь на что хуже нашего послѣдняго постоя въ Балтинапогѣ, а теперь сейчасъ же съ радостью возвратился бы туда.
— Мурфи, что же ты не покажешь мызы своего отца!
— Вонъ она, Джакъ, тамъ, за церковью, въ рощѣ. Говорятъ, сэръ-Денисъ хочетъ насъ выгнать оттуда.
— Только одну порядочную дѣвушку видѣлъ я во всей толпѣ; такого множества толстоногихъ вѣдьмъ я не видалъ съ тѣхъ поръ какъ мы разстались съ готтентотскими Венерами.
Трескъ барабановъ и толпа провожали насъ до воротъ полуразрушенныхъ казармъ, подновленныхъ для пріема новыхъ посѣтителей. Тутъ маіоръ Багшо, остановивъ свою лошадь, далъ приказаніе удалить толпу, которая охотно проводила бы солдатъ на новыя квартиры, и сразу лишился своей популярности. Солдаты выстроились на площади, и маіоръ Багшо и я слѣзли съ лошадей. Маіоръ Багшо началъ обходить ряды съ видомъ человѣка на которомъ лежитъ тяжелая обязанность найти въ чемъ-нибудь упущеніе и который не находитъ къ чему придраться. Нельзя сказать чтобы маіоръ былъ вздорный или злой человѣкъ; онъ былъ одинъ изъ тѣхъ ретивыхъ офицеровъ которые не понимаютъ что они могутъ исполнить свою обязанность не выказывая своей власти на каждомъ шагу. Они твердо знаютъ уставъ, но не хотятъ знать натуры человѣческой; въ глазахъ ихъ составляетъ преступленіе уже то если человѣкъ сдѣлаетъ шагъ не получивъ на то особаго разрѣшенія, или сдѣлаетъ болѣе или менѣе того что ему приказано.
— Капитанъ Севеджъ, сказалъ наконецъ маіоръ, — въ ротѣ было слишкомъ много разговоровъ при входѣ въ городъ.
Капитанъ Севеджъ былъ центуріонъ, выслужившійся изъ простыхъ солдатъ и терпѣливо переносившій всѣ тягости своего труднаго повышенія, живя надеждой что если кому изъ полка суждено скоро умереть, то жребій падетъ на какого-нибудь маіора, не потому чтобъ онъ особенно не любилъ маіоровъ, а потому что самъ мѣтилъ въ маіоры, чтобы потомъ отправиться на покой. Онъ выслушалъ выговоръ вытянувъ руки по швамъ, какъ бы опять превратясь въ рядоваго, потомъ закричалъ на своего сержанта который въ свою очередь грозно взглянулъ на солдатъ, направляя стрѣлы своихъ взглядовъ прямо въ задніе ряды. Офицеры Вильмотъ и Нашъ переглянулись, какъ бы желая сказать другъ другу: вѣдь это просто отъ нечего дѣлать старый Багшо накинулся на стараго Севеджа. Маіоръ подошелъ ко второму ряду, и поровнявшись со вторымъ солдатомъ, вдругъ замѣтно вздрогнулъ, остановился, и грозно указывая на него пальцемъ, воскликнулъ:
— Капитанъ Десмондъ, что такое съ этимъ человѣкомъ?
Офицеръ, къ которому маіоръ обратился, съ любопытствомъ поднялъ глаза и началъ внимательно разсматривать солдата. Это былъ худой, мускулистый, загорѣлый солдатъ, съ жесткими черными волосами и густыми баками. Онъ стоялъ прямо, и не только руки его, но даже пальцы были на указанныхъ мѣстахъ; онъ глядѣлъ на устремленный палецъ маіора, представляя собой образецъ исправнаго солдата, такъ что, казалось, невозможно было въ чемъ-нибудь укорить его.
— Что вы видите въ этомъ человѣкѣ, маіоръ Вагшо, говорилъ капитанъ Десмондъ: — право, я въ немъ ничего особеннаго не замѣчаю.
— Ничего особеннаго, сэръ! Боже мой! съ упрекомъ и волненіемъ восклицалъ маіоръ. — Прошу васъ, капитанъ, взгляните на это!
Сдѣлавъ шагъ къ обвиненному, маіоръ указалъ пальцемъ на его шею, прямо на то мѣсто гдѣ находился крючокъ воротника, который дѣйствительно былъ разстегнутъ, и привычный глазъ могъ сейчасъ замѣтить что галстукъ былъ нѣсколько распущенъ, такъ что часть загорѣлой шеи солдата оставалась обнаженною. Медленно повернувшись, со взглядомъ ясно выражавшимъ мнѣніе его о поступкѣ солдата, маіоръ торжественно повторилъ:
— Прошу васъ обратить вниманіе вотъ на это, капитанъ Десмондъ; сюда взгляните.
— Да, сэръ, теперь я вижу. У него былъ солнечный ударъ въ Индіи, его, вѣроятно, стѣсняетъ галстухъ. Впрочемъ, утромъ, когда я осматривалъ роту, все было въ порядкѣ. Я разслѣдую это дѣло.
Маіоръ пошелъ дальше. Онъ былъ такъ счастливъ, обличивъ преступное нерадѣніе, что не обратилъ вниманія на болѣе серіозные безпорядки. Наконецъ окончилась торжественная церемонія, и солдаты отправились на новыя квартиры. Несмотря на то что за всѣ поврежденія было строго взыскано съ прежнихъ постояльцевъ, и каждый гвоздь былъ оплаченъ, квартиры назначенныя офицерамъ, капитанамъ и рядовымъ были далеко не великолѣпны и не удобны. Голыя стѣны, грязныя двери, полы безъ половиковъ и ржавыя рѣшетки производили впечатлѣніе такой пустоты, которая знакома только степному Арабу и британскому офицеру.
Мы занимались уборкой своихъ комнатъ, разстановкой кроватей, стульевъ и чемодановъ и развѣшиваньемъ любимыхъ портретовъ, какъ вдругъ стукъ экипажа привлекъ многія головы къ окнамъ. Солдаты, въ комнатѣ надъ моею, въ рубашкахъ и съ трубками въ зубахъ, разглядывали экппажъ остановившійся у моего окна.
— Не правда ли какая красавица, та высокая, черноволосая?!
— Молчите, вѣдь они могутъ слышать. Это сэръ-Денисъ съ ними, я знаю его, онъ дядя капитана. Я вамъ показывалъ его замокъ возлѣ церкви; а это его племянница, миссъ Бутлеръ, другой же я прежде никогда не видывалъ.
— А ей Богу, и другая недурна; какіе чудные волосы, и какая она веселая. Глядите, онѣ смотрятъ! Отойдите! Вонъ капитанъ идетъ.
Мое сердце сильно билось. Что мнѣ дѣлать? Выбѣжать встрѣтить желанныхъ гостей? Я не могу. Подойти къ окну? Не могу. Украдкой взглянуть на моего милаго друга? Тоже не могу, не смѣю. Въ самомъ дѣлѣ, я былъ въ ложномъ, въ неестественномъ положеніи. Комната моя была въ нижнемъ этажѣ, а на окнахъ не было сторъ, такъ что всякій, немного приподнявшись, могъ видѣть всю комнату, за исключеніемъ маленькаго угла за окномъ. По несчастію, я предъ тѣмъ велѣлъ принесть себѣ ушатъ воды и въ углу, гдѣ слуга мой подстелилъ клеенку, наслаждался купаньемъ въ холодной водѣ Карры, послѣ жаркаго и пыльнаго путешествія. Услыхавъ стукъ колесъ, я хотѣлъ перебѣжать въ другой уголъ комнаты, къ двери, гдѣ лежала моя одежда, но вдругъ, къ моему ужасу, предъ окномъ показались двѣ женскія шляпки, кучеръ сидящій на высокихъ козлахъ, и лошади, которыя могли бы достать меня мордамгя, еслибы просунули шею въ окно. Пока я сидѣлъ въ углу за ушатомъ, я былъ въ безопасности, но сдѣлай я шагъ, я очутился бы предъ глазами сидѣвшихъ въ экипажѣ. Ужасно непріятное, комическое положеніе! Мнѣ приходило въ голову бросить мокрымъ полотенцемъ въ голову кучеру, или брызнуть водой въ глаза лошадямъ, но ни одной изъ этихъ мыслей я не привелъ въ исполненіе, да и теперь не могу придумать какимъ способомъ могъ я выйти изъ подобнаго положенія. Я видѣлъ шляпу сэръ-Дениса и перья и ленты женскихъ шляпокъ; я слышалъ разговоръ ихъ отъ слова до слова, и слышалъ какъ капитанъ Десмондъ подошелъ къ экипажу.
— Когда вы убѣдите Мери въ силѣ вашей руки, восклицаетъ сэрѣ-Десмондъ, — надѣюсь, вы и мнѣ позволите засвидѣтельствовать вамъ мое почтеніе.
— Дорогой дядюшка, вы — preux-chevalier, не осудите меня что я поспѣшилъ засвидѣтельствовать почтеніе моей прекрасной кузинѣ.
(Джеральдъ Десмондъ, однако, ужасный вѣтренникъ.)
Они подали другъ другу руки; я могъ видѣть какъ головы ихъ наклонились. Опять голосъ капитана Десмонда.
— Да и вы, дядюшка, честное слово, вы моложе чѣмъ когда-нибудь.
— Право? Впрочемъ это неудивительно, если вы меня видите отраженнымъ въ лицѣ на которое смотрите. — Мери, душа моя, вы забыли представить вашего родственника, Джеральда, своей подругѣ.
— Капитанъ Десмондъ такъ взволнованъ, дядюшка, я жду чтобъ онъ успокоился, возразила Мери. — Cousin, позвольте рекомендовать васъ миссъ Мабели Фрезеръ, которую мы по дружбѣ зовемъ Мебъ. До этого вамъ еще далеко.
Капитанъ Десмондъ, я увѣренъ, поклонился и затѣмъ сказалъ:
— Я въ восхищеніи что имѣю счастіе говорить съ миссъ Фрезеръ.
— А теперь, Джеральдъ, я желаю познакомиться съ вашимъ начальникомъ и со всѣми офицерами, и вы должны привесть ихъ сегодня къ намъ обѣдать. А вы, Джеральдъ, пріѣдете къ намъ погостить, если вамъ будетъ можно. Мы попробуемъ какъ-нибудь составить танцы. Что за человѣкъ вашъ маіоръ? Хорошо ли уживаетесь вы съ товарищами?
— Не дурно, дядюшка, у насъ вообще кружокъ офицеровъ порядочный. Багшо, маіоръ, старый надутый медвѣдь, но добрый солдатъ; Севеджъ, старшій капитанъ, замѣтьте что я говорю, кузина, и не пренебрегайте молодыми привязанностями, кончаетъ уже пятый десятокъ, и мистрисъ Севеджъ приближается сюда съ багажнымъ поѣздомъ. Гаркуръ, сынъ Бранди Гаркура, котораго вы знали въ Индіи — славный малый. То же самое скажу о Потсѣ. Что касается до остальныхъ, то одни изъ нихъ веселые малые, другіе умны, а нѣкоторые ни то, ни другое. Есть брюнеты, блондины, высокіе и низкіе, толстые и тонкіе. Они всѣ явятся на смотръ къ кузинѣ Мери, миссъ Фрезеръ и дѣвицамъ изъ Лейтрима, и тогда вы можете судить сами.
— А гдѣ Теренсъ? Гдѣ мой старый другъ, товарищъ моего дѣтства, — Теренсъ Бреди? спросилъ ангельскій голосокъ. (О, Терри, Терри, не брызгай водой.) — Я такъ жду увидать его опять-между нами! (Благослови тебя Богъ, Мери, дорогая моя, за такія слова.) Странно, почему онъ не выходитъ къ намъ. (Боже мой! какъ же могу я выйти когда вы не даете мнѣ одѣться.) А я разчитывала что онъ первый встрѣтитъ насъ.
— А! Бреди? Нашъ докторъ! Я и самъ не понимаю какъ онъ не придетъ раскланяться, когда ему теперь нечего дѣлать. А я совсѣмъ забылъ что вы съ нимъ старые друзья. Я далъ слово за стараго Багшо, но докторъ пусть самъ отвѣчаетъ за себя. Извините меня на минуту, я пойду отыщу маіора.
— Стойте, Джакъ! Я пойду съ вами. Дѣвицы не будутъ сердиться что имъ придется немного подождать, когда столько глазъ любуются ими съ верху, сказалъ онъ, взглянувъ на окна, откуда выглядывало множество головъ офицеровъ. Долгъ требуетъ чтобъ я самъ представился маіору Багшо, а не вызывалъ его къ себѣ.
— Вы всегда и во всемъ правы, сэръ-Денисъ, отвѣчалъ капитанъ Десмондъ. — Пустъ дамы полюбуются теперь Нашемъ, Вильмотомъ, Эверастомъ и Бойлемъ, которые уже сами довольно наглядѣлись на нихъ въ послѣднія десять минутъ.
Сэръ-Денисъ съ племянникомъ пошли къ квартирамъ старшихъ офицеровъ. Дамы съ минуту сидѣли молча.
— Мебъ, почему вы такъ сжали сейчасъ мою руку? спросила Мери Бутлеръ.
— Я, Мери? Я сжала вашу руку? Когда? возражала миссъ Фрезеръ съ дрожью въ голосѣ. — Можетъ-быть, нечаянно.
— Ваша рука дрожитъ до сихъ поръ. Что же касается до пожатія, то мнѣ показалось тогда что это большая лапа Джеральда.
Я подслушивалъ, но что же мнѣ было дѣлать!
— Еслибъ это случилось когда показался Джеральдъ, я бы вообразила что онъ васъ поразилъ однимъ взглядомъ. Здоровы ли вы, Мебъ, милая моя, вы дрожите до сихъ поръ.
— Я просто взволнована, можетъ-быть оттого что эти люди все смотрятъ на насъ. Это скоро пройдетъ.
— Надѣюсь, что до обѣда пройдетъ, милая моя, ласково говорила миссъ Бутлеръ. — А теперь скажите, что вы думаете о немъ.
— О комъ, Мери?
— Какъ о комъ, Мебъ? Какая вы скучная! Точно вы не понимаете. О комъ же я могу говорить, какъ не о моемъ beau cousin?
— Да, Мери, онъ дѣйствительно bel et beau, блестящіе глаза, чудные волосы, удивительные зубы. Какой у него носъ, римскій или греческій?
Я не разслышалъ отвѣта миссъ Бутлеръ. Не знаю, знала ли миссъ Фрезеръ что я былъ близко, за нѣсколько шаговъ отъ нея, ёжась какъ прибитая собака, уткнувъ лицо въ стѣну и дрожащими руками отодвигая волосы отъ ушей, чтобы не проронить ни одного слова; но когда говорили обо мнѣ и я невольно выдвинулъ голову, такъ что могъ глядѣть за косякъ окна, мнѣ показалось что на мгновеніе глаза наши встрѣтились; она вздрогнула, въ этомъ я увѣренъ, и изъ ихъ разговора я могъ судить какое впечатлѣніе произвело на нее мое внезапное появленіе. Однако, она должна же была ожидать что я приду. Я зналъ что она была въ замкѣ, и не могъ надивиться зачѣмъ миссъ Фрезеръ тамъ? Гдѣ ея отецъ? Какія роли играютъ они? Какими сѣтями опутываютъ мою голубку? Правъ я былъ или нѣтъ, но я былъ сильно предубѣжденъ противъ миссъ Фрезеръ и подозрѣвалъ ее въ дурныхъ намѣреніяхъ. О, Боже мой, пошли мнѣ терпѣнія и крѣпости! Мое дѣло наблюдать и молчать. У меня нѣтъ надеждъ, во я могу жить чтобы служить ей. Что онѣ говорятъ теперь? Я ничего не слышу, потому что голосъ Мери опустился до шепота. Но вотъ она заговорила опять:
— Вотъ они идутъ, Мебъ. Вотъ страшный Багшо со свитой и подъ прикрытіемъ дядюшки, а вотъ и великій Джеральдъ, побѣдитель женщинъ. А Теренса Бреди я все-таки не вижу. Мебъ, готовьтесь принять инфантерію!
Экипажъ отъѣхалъ на нѣсколько шаговъ дальше, за окно. Въ эту минуту въ дверь постучались, и я поползъ чрезъ комнату чтобы достать сюртукъ и остальныя принадлежности туалета необходимыя человѣку находящемуся въ одной простынѣ и туфляхъ.
Въ дверяхъ показалась голова мистера Стубса, слуги маіора.
— Маіоръ проситъ васъ, сэръ, явиться какъ можно скорѣй; онъ хочетъ представить всѣхъ офицеровъ сэръ-Девису Десмонду и его семейству, потому что офицеры отправятся сегодня обѣдать въ замокъ.
— Знаю, знаю! Скажите что сейчасъ приду.
Не помню какъ я влѣзъ въ свой мундиръ, дворъ кружился въ моихъ глазахъ когда я бѣжалъ къ экипажу, составлявшему теперь центръ кружка офицеровъ и предметъ наблюденія множества глазъ. Когда я приблизился, всѣ болтали и смѣялись.
— А вотъ, прервалъ маіоръ Багшо, увидавъ меня и сдѣлавъ одно изъ своихъ величественныхъ движеній, — вотъ, сэръ-Денисъ, еще одинъ изъ моихъ офицеровъ. Миссъ Бутлеръ, позвольте мнѣ представить вамъ….
Къ великому изумленію маіора, миссъ Бутлеръ прервала его интродукцію; она протянула мнѣ обѣ руки и воскликнула:
— Вотъ вы, наконецъ, Теренсъ! О, какъ я рада васъ видѣть опять въ нашихъ краяхъ. Дядюшка, вотъ мой старый другъ, мистеръ Бреди, у котораго я должна просить извиненія что сейчасъ назвала его Теренсъ. (Еслибъ она знала какъ это слово обрадовало меня!) Вы много слышали о немъ и объ его семействѣ. Будьте опять дорогимъ гостемъ въ Кильмойлѣ, мистеръ Бреди.
Сэръ-Денисъ ласково взялъ мою руку и смотрѣлъ мнѣ въ лицо своими проницательными сѣрыми глазами.
— Мистеръ Бреди, я зналъ вашего отца и много слышалъ о васъ. Самымъ яснымъ воспоминаніемъ въ прошломъ остался у меня мой прощальный визитъ въ Лохъ-на-Каррѣ къ вашему дѣдушкѣ. Онъ сказалъ мнѣ тогда что я долженъ возвратиться набобомъ. Однако моя племянница забыла представить васъ миссъ Фрезеръ. Мабель, позвольте рекомендовать вамъ мистера Теренса Бреди.
Миссъ Фрезеръ поклонилась, не поднимая глазъ; она что-то пробормотала, а я сказалъ:
— Я имѣлъ уже удовольствіе встрѣчать миссъ Фрезеръ.
— Какъ? Да развѣ вы были въ Индіи? О, я и забылъ, Мабель, что вы были съ вашимъ…. съ вашимъ отцомъ, когда случилось то происшествіе, сказалъ сэръ-Денисъ. — Вы, вѣроятно, встрѣчались въ Дублинѣ?
— Да, въ Дублинѣ, сэръ.
— А Мебъ все это держала про себя, воскликнула Мери. — Не хотѣла сказать мнѣ что видѣла моего стараго друга Теренса, изъ Лохъ-на-Каррѣ. Мебъ, это, право, не хорошо!
Миссъ Фрезеръ, повидимому, было очень неловко. Она сказала кротко:
— Я видѣла мистера Бреди только разъ или два. Онъ обѣдалъ съ нами въ тотъ вечеръ когда случилось то несчастное происшествіе съ моимъ папа. Онъ пойметъ какое это непріятное воспоминаніе, для меня, по крайней мѣрѣ.
Глаза сэръ-Дениса все еще были устремлены на меня. У него была манера надолго останавливать взглядъ свой на человѣкѣ. Багшо и офицеры были поражены, узнавъ что «пилюля» такой важный господинъ. Джеральдъ, котораго тутъ не было когда я присоединился къ группѣ, подошелъ опять.
— Такъ вотъ наконецъ вашъ другъ. Я уговорился съ капитаномъ Севеджемъ, сэръ, если вы будете не противъ этого. Онъ беретъ на себя мои обязанности.
Маіоръ разсыпался въ любезностяхъ. Онъ ожидалъ въ будущемъ частыхъ приглашеній въ замокъ, гдѣ былъ отличный поваръ и погребъ, а въ лѣсахъ водилось много куликовъ.
— Я вамъ совѣтую, мистеръ Бреди, проскользнуть къ намъ какъ можно незамѣтнѣе, потому что до меня дошли слухи что арендаторы, которые помнятъ вашего дѣдушку и старыя времена въ Лохъ-на-Каррѣ, готовятся съ тріумфомъ донести васъ по аллеѣ къ замку.
— О, докторъ, позвольте пронести себя съ тріумфомъ! Вотъ будетъ весело-то, дядюшка, смѣялся Джеральдъ. — А мыто какъ ничтожны будемъ предъ нимъ; мы можемъ вознаградитъ себя только тѣмъ, если заставимъ толпу пронести себя отсюда въ замокъ.
— Народъ очень любитъ семейство мистера Бреди, сказала миссъ Бутлеръ очень серіозно, — и, я увѣрена, сдѣлаетъ только то что ему будетъ пріятно.
Всѣ замолчали. Джеральдъ, опершись рукой на экипажъ, молча смотрѣлъ на дамъ. Маіоръ стучалъ шпорами. Офицеры переминались изъ одной неловкой позы въ другую, и наконецъ сэръ-Денисъ подалъ знакъ прощанія, вынувъ часы.
— Я совсѣмъ не ожидалъ что такъ поздно. Мери, теперь поѣзжайте къ Кареямъ и пригласите дѣвицъ, потомъ попробуйте убѣдить Лаулерсовъ, только не двухъ дѣвствующихъ тетушекъ, пріѣхать къ намъ. Томасъ, изъ Кильмойля пріѣзжай за мной въ судейскую контору.
Маіоръ Багшо съ большимъ достоинствомъ сдѣлалъ военный салютъ, офицеры раскланялись каждый по своему обыкновенію, неугомонный Джеральдъ поцѣловалъ ручки, и экипажъ скрылся за воротами. Сэръ-Денисъ, его племянникъ и я, остались одни.
— Дядюшка! воскликнулъ Джеральдъ: — а вѣдь она, право, очень красивая дѣвушка.
— Я искренно радъ, что вы это рѣшили въ умѣ своемъ. Это очень польститъ Мери.
— Ахъ! Да. Мери! Конечно. Но я разумѣлъ ту, другую…. то-есть, продолжалъ капитанъ Десмондъ, нѣсколько смутившись, — мнѣ эта миссъ Фрезеръ кажется очень мила. Разкажите-ка мнѣ о ней.
— Успѣете еще узнать, отвѣчалъ сэръ-Денисъ сухо. — Увидимся въ семь часовъ. Я пришлю за вами лошадей, какія останутся. Полагаю, что все общество усядется.
Джеральдъ поглядѣлъ вслѣдъ дяди.
— Весьма крѣпкій старикъ, замѣтилъ онъ. — Говорятъ, Индія изнуряетъ человѣка. Посмотрите на него. Да я готовъ объ закладъ побиться что онъ насъ переживетъ. Я пріючусь къ вамъ подъ крылышко, докторъ, и мы вмѣстѣ поѣдемъ въ этотъ нелѣпый старый замокъ, который мнѣ во всякомъ случаѣ хочется видѣть, пока онъ не перешелъ еще во владѣніе какого-нибудь ирландскаго вождя. Помню большую лѣстницу, старую портретную галлерею, разбитое окно въ моей спальнѣ…. все это я, по всей вѣроятности, и теперь нашелъ бы in statu quo, еслибы дозволили мнѣ побродить по дому.
Какую перемѣну немногіе года произвели въ Кильмойлѣ! Никогда особенно не процвѣтавшій, городокъ этотъ дошелъ, повидимому, до крайняго упадка и нищеты. Ярмарка кончилась. Кое-гдѣ деревенская телѣга у двери трактира, запоздалая свинья возвращающаяся домой съ новымъ хозяиномъ, да, можетъ-быть, нѣсколько лишнихъ противъ обыкновеннаго посѣтителей въ полпивныхъ — вотъ все что осталось отъ нея. Я надѣлъ охотничью куртку и вышелъ изъ казармъ незамѣченный. Я глядѣлъ на свидѣтельства упадка и припоминалъ былое время, когда Кильмойль казался мнѣ средоточіемъ образованной жизни. Великое заведеніе Рафферти, гдѣ я бывало покупалъ потрясающія картины сраженій и картонныхъ солдатъ, которыхъ раскрашивалъ карминомъ въ свое удовольствіе, исчезло. Это былъ ударъ для моего чувствительнаго сердца. Домъ былъ перестроенъ, большое окно заложено, и на томъ мѣстѣ гдѣ нѣкогда красовались въ несчетномъ изобиліи всевозможныя драгоцѣнности: игрушки, картины, рисовальные ящики, удилища, ружья, манчестерскія издѣлія, наряды, шапки, косы, шляпы, книги, лакомства — словомъ, такая выставка, что складъ Рафферти можно было счесть за музей образцовъ всѣхъ ремеслъ и мануфактуръ, теперь виднѣлись объявленія отъ разныхъ присутственныхъ мѣстъ, отъ обществъ переселенцевъ, «прокламаціи» изъ Дублинскаго замка и т. п. Десмондова гостинница превратилась въ «нумера для пріѣзжающихъ съ помѣщеніемъ для лошадей». Миновали старые дни почтовыхъ каретъ; вѣтвь желѣзной дороги въ Нокдоунъ оставила Кильмойль въ сторонѣ, и еще построили другую дорогу, которая унесла остальную торговлю.
Еслибы не гальваническая искра отъ ярмарки да не прибытіе отъ времени до времени какого-нибудь инспектора, Кильмойль умеръ бы отъ летаргіи. Я не могъ удержаться чтобъ не войти въ старый домъ. Знакомая мнѣ хозяйка переселилась за Океанъ. Она уѣхала къ сыновьямъ своимъ въ Америку, когда начался голодъ. Но буфетъ былъ на старомъ мѣстѣ, большая часть окна была заклеена сѣрою бумагой, однако мнѣ виднѣлась старая гравюра «достопочтеннаго графа Белбрукъ, владѣльца Кильмойльскаго парка», висѣвшая противъ портрета «сэръ-Джона Десмонда, члена парламента, произносящаго знаменитую рѣчь свою въ ирландской нижней палатѣ въ 1782 году», и лисица подъ стекляннымъ колпакомъ надъ каминомъ, казавшаяся весьма способною повторить безсмертную угонку, сбившую съ ногъ полграфства и доставившую ей честь быть хранимой въ видѣ чучела. Вотъ на противоположной стѣнѣ чудовищная форель, «пойманная эсквайромъ Ричардомъ Бутлеромъ ниже моста на Лохъ-на-Каррѣ 10-го іюня 1819 года», старающаяся, какъ-будто, вырваться; вотъ коллекціи разныхъ птицъ, собранныя хозяиномъ, лѣсничимъ въ имѣніи Десмондовъ: филинъ, выпь, нырокъ, одинокій куликъ, пестрый тетеревъ, на которыхъ я такъ охотно приходилъ любоваться во дни моего дѣтства. За столомъ пили нѣсколько человѣкъ. Они встали, когда я вошелъ, потому что я былъ одѣтъ лучше ихъ и могъ быть, пожалуй, одинъ изъ сильныхъ земли. Они сѣли опять по моему приглашенію и глядѣли на меня молча, тѣмъ дикимъ, любопытнымъ, пытливымъ, полуиспуганнымъ взглядомъ, котораго нельзя описать тому кто самъ не видалъ его. Хозяйка — какъ не похожа была она на мою милую, живую мистрисъ Демиси, съ бѣлымъ чепцомъ ея, красивымъ лицомъ и бодрою, опрятною наружностью! — спросила «чего угодно моей чести?» и очень, повидимому, обрадовалась, узнавъ что я ничего больше не требую какъ рюмку водки.
— Можетъ-быть, ваша честь, сказалъ одинъ изъ мущинъ, сидѣвшихъ за столомъ, поглядѣвъ на меня довольно долго, — вы здѣсь чужой?
— Не совсѣмъ, отвѣчалъ я, — я бывалъ здѣсь прежде.
— Ну, такъ я, право, удивляюсь, что вамъ пришла охота сюда вернуться. Кто только можетъ выбраться изъ Кильмойля, тотъ уже рѣдко возвращается.
— Э! Да ты говоришь съ джентльменомъ будто онъ нашъ братъ, замѣтилъ рябой, услужливый старикъ, сидѣвшій рядомъ. — Развѣ ты не видишь, Магвайръ, что онъ изъ знатныхъ?
— Ничуть не бывало, сказалъ я. — Я дѣлаю что прикажутъ, иду куда пошлютъ, и добываю хлѣбъ исполненіемъ моихъ обязанностей.
— Да, можетъ, вы состоите при комъ-нибудь тамъ въ замкѣ? спросилъ первый говорившій уже болѣе фамиліарнымъ тономъ.
— Нѣтъ, я ни при комъ не состою. Я здѣсь не болѣе какъ гость, хотя, вѣроятно, проживу нѣсколько времени. Ну, позвольте же и мнѣ сдѣлать вамъ два-три вопроса.
Опять молчаніе, подозрительность и тревожность.
— Не бойтесь, продолжалъ я. — Я не инспекторъ, не сборщикъ податей, не таксаторъ. Я бѣдный дворянинъ изъ семейства которое нѣкогда жило въ этой странѣ, и мнѣ хотѣлось бы, если вы здѣшніе, узнать отъ васъ кое-что о нѣкоторыхъ старыхъ друзьяхъ нашихъ.
— Не угодно ли будетъ вашей чести сказать намъ свое имя, чтобы мы звали съ кѣмъ говоримъ. Вотъ старикъ Петръ Феланъ знаетъ, почитай, всѣ здѣшніе коренные роды.
— Погодите, друзья, на все — время. Не можетъ ли кто-нибудь изъ васъ сказать мнѣ что сталось съ однимъ моимъ старымъ школьнымъ товарищемъ, Морисомъ Превдергастомъ?
Они переглянулись многозначительно, почти испуганно.
— Мистеръ Морисъ Прендергастъ! воскликнулъ Феланъ, какъ бы недоумѣвая. — Да, кажется, я прежде слыхалъ это имя. Вы это не про Мориса ли изъ Карра-Линнъ говорите, что пошелъ къ чорту съ братьями молодой Ирландіи (туда имъ и дорога)?
— Онъ самый.
— Кажется, Магвайръ, сказалъ Петръ Феланъ, помолчавъ, — я читалъ въ газетахъ что онъ улизнулъ въ Соединенные Штаты съ нѣкоторыми изъ товарищей.
— А гдѣ его сестра?
— Го! го! воскликнулъ Магвайръ: — вашей чести извѣстно что у мистера Мориса есть сестра…. Да благословитъ ее Богъ! Ахъ! Еслибы только мы могли удержать ее, такъ не отпустили бы отъ себя, повѣрьте! Но она уѣзжаетъ въ Америку къ брату. Она теперь еще въ старомъ своемъ домѣ, но имѣніе продается; скоро какой-нибудь пришлецъ будетъ сгонять народъ съ земли, а Прендергасты, не уступавшіе прежде ни Десмондамъ, ни Бутлерамъ, ни Кареямъ, будутъ зарабатывать себѣ хлѣбъ на чужбинѣ. Удивительно, какъ это все попускаетъ Господь Всемогущій!
— А все-таки имъ не такъ плохо какъ Бреди въ Лохъ-на Каррѣ, замѣтилъ Петръ.
— Говорятъ, старый домъ будетъ скоро продаваться, а докторовъ внукъ — да хранитъ его Богъ — уѣзжаетъ въ Индію бѣднымъ полковымъ костоправомъ, такъ по крайней мѣрѣ я слышалъ.
— Но Прендергасты всегда стояли за права народа.
— И Бреди точно также, прервалъ Феланъ. — Укажите мнѣ человѣка который былъ бы добрѣе къ бѣднымъ чѣмъ старый докторъ и лучше его исполнялъ бы должность мироваго судьи.
— Да, это правда. Но они не держались старой вѣры. Я самъ слышалъ что молодой Бреди былъ одинъ изъ донощиковъ на мистера Мориса.
— Бреди никогда не бывали донощиками, Матъ, сказалъ третій сидѣвшій у стола, — я знаю что это неправда. Я слышалъ отъ людей которые должны знать какъ было дѣло, что мистеръ Морисъ разказалъ сестрѣ какъ молодой Бреди спасъ ему жизнь.
— Да развѣ неизвѣстно всему графству, закричалъ Магвейръ, — что молодой Бреди былъ секундантомъ того иностранца который на дуэли ранилъ мистера Мориса въ щеку.
— Что жъ, если онъ ему былъ другъ, и поединокъ былъ правильный?
— Чтобъ избавить васъ отъ напраснаго спора, вмѣшался я, — могу сказать вамъ что мистеръ Прендергастъ и мистеръ Бреди, хотя не согласны были въ нѣкоторыхъ политическихъ вопросахъ, разстались друзьями, и мистеръ Бреди укрылъ его, когда полиція его преслѣдовала. Я это знаю, такъ какъ я былъ въ то время въ Дублинѣ.
— Ну, можетъ-быть, и такъ. А все же нельзя сравнивать Прендергастовъ съ Бреди, или хоть съ Десмондами. Это еще увидятъ когда-нибудь тамъ въ замкѣ!
— Да развѣ сэръ-Дениса Десмонда не любятъ? спросилъ я.
Взглядъ моего собесѣдника былъ достаточнымъ отвѣтомъ.
— Любятъ! повторилъ онъ. — Конечно любятъ его тѣ для кого онъ здѣсь старается. Его здѣсь любятъ такъ же, какъ любили въ Индіи.
— Сэръ-Денисъ пользуется репутаціей справедливаго и добраго человѣка. Имъ слѣдовало бы гордиться Ирландіи. Отчего же его не любятъ?
— Ну, извольте, я скажу вамъ. Оттого что у него нѣтъ сердца. Онъ знаетъ свои права да законы, да агентовъ, да адвокатовъ, только и дѣлаетъ что затѣваетъ съ нами процессы. И кто смѣетъ слово сказать противъ него? Право, скоро и говорить-то ужь некому будетъ, развѣ бараны начнутъ блеять на него. Ему бы не сдобровать отъ нѣкоторыхъ отчаянныхъ молодцовъ, да мистеръ Морисъ написалъ что никогда ногою сюда не ступитъ, если тронутъ хоть волосъ на его головѣ, а во всемъ околоткѣ нѣтъ мущины, женщины или ребенка, которые не были бы готовы умереть за миссъ Мери, да благословитъ ее Богъ.
— Такъ вы ожидаете Прендергаста назадъ?
— Въ указанное время, ваша честь, и, надѣемся, скоро.
Человѣкъ, до сихъ поръ только разъ говорившій, быстро поднялъ руку, поднесъ стаканъ къ губамъ, пристально взглянулъ на меля, вставая, и сказалъ:
— Я думаю, ночь будетъ хороша.
Оба остальные, сидѣвшіе за столомъ, внимательно смотрѣли на меня пока онъ говорилъ.
— Я прощусь съ вами, друзья, продолжалъ онъ. — Я иду домой; дорога мнѣ дальняя.
И взявъ шляпу и палку, онъ вышелъ изъ дому, сказавъ мнѣ:
— Добраго вечера вашей чести.
Я прошелъ чрезъ тѣсную переднюю, въ которой когда-то мы съ Морисомъ дожидались почтовой кареты изъ Слиго. Наверху была комната, гдѣ бѣдный дѣдъ мой впервые увидѣлъ Могуна, Джакко и меня, когда мы только что пріѣхали въ Кильмойль. Я вышелъ на улицу и быстрымъ шагомъ пошелъ по знакомой дорогѣ къ Лохъ-на-Каррѣ.
Увы! Даже сама природа почувствовала руку времени. Напрасно искалъ я привычныхъ куртинъ деревъ; деревья были срублены, пригорки срыты, хижины снесены, стѣны разрушены. Гдѣ въ молодости моей была узкая тропа, усыпанная какъ ложе потока камнями и щебнемъ, теперь тянулась широкая дорога, на которой трава росла пучками. Я дошелъ наконецъ до будки сторожа. Чугунныя ворота были отворены, да и безполезно было бы затворять ихъ, такъ какъ рѣшетка большею частію обвалилась, и замокъ былъ сломанъ. Въ будкѣ никого не было, окна были заложены поросшими мхомъ досками, крыша поросла травой. Старые дубы, составлявшіе аллею къ дому, исчезли, лужайка превратилась въ пашню, кромѣ одного клочка оставленнаго для пастбища коровамъ и овцамъ и глубоко изрытаго свиньями. Коровъ и овецъ однако не было; лугъ былъ истоптанъ и грязенъ около озера, трава была скошена вездѣ гдѣ только годилась въ пищу.
Ни души не было видно. Я прошелъ къ дому, къ дорогому мнѣ старому дому, который, думалъ я, встрѣтитъ меня, какъ добрый другъ, привѣтствіемъ послѣ долгаго странствія. Увы! Не было привѣтствія въ этой унылой, мертвенной наружности. Все находилось въ упадкѣ. На самыхъ стѣнахъ видѣлась нищета и запущенность: деревянная обшивка требовала краски, которая предохранила бы ее отъ непогоды, между камнями росла зеленая трава, питаемая сыростію, сочившеюся изъ щелей; карнизъ былъ сломанъ, птицы пріютились подъ нимъ, изъ гнѣздъ ихъ торчали солома и перья; окна подернуты были сѣрою пылью, свидѣтельствовавшею о необитаемости дома, или о лѣни прислуги. Дверь была отворена. Остановившись минуту на порогѣ, — какъ человѣкъ собирающійся нырнуть въ рѣку, гдѣ купался онъ въ старое время и которой глубина ему знакома, обдумываетъ однако на сколько дно могло измѣниться съ теченіемъ времени, — я вошелъ въ сѣни. Едва успѣлъ я окинуть взглядомъ хорошо знакомыя стѣны, какъ дверь изъ гостиной отворилась; Мери Бутлеръ, съ корзинкой на рукѣ, въ сопровожденіи дѣвушки однихъ съ нею лѣтъ, стояла предо мной. Не могу сказать что произошло въ моей головѣ и почему я чуть не бросился бѣжать. Мери Бутлеръ какъ-то ничѣмъ не поражалась и принимала всѣ случайности самымъ простымъ, естественнымъ образомъ.
— Такъ вы вернулись къ старому, милому дому? сказала она, протягивая руку. — Ахъ! сколько перемѣнъ найдете вы въ немъ! Вы знакомы съ миссъ Прендергастъ? Нѣтъ? Незнакомы съ сестрой вашего товарища Мориса Прендергаста? Позвольте же познакомить васъ. Миссъ Прендергастъ, мистеръ Теренсъ Бреди.
Она была темноволосая, серіозная дѣвушка съ сѣрыми глазами, длинными рѣсницами и тонкими, нѣжными чертами лица; высокая, стройная, повидимому слабая; что-то въ ней напоминало Мориса. Она была одѣта въ глубокій трауръ съ бѣлымъ воротникомъ и широкими бѣлыми отворотами на рукавахъ, которые придавали ей видъ сестры милосердія. Она низко присѣла мнѣ, какъ я никогда еще и не видывалъ; въ послѣдствіи я узналъ что такой обычай у воспитанницъ монастыря Sacré Coeur въ Анжерѣ. Когда глаза наши встрѣтились, легкая краска проступила на ея щекахъ, и я понялъ что она все знаетъ обо мнѣ.
— Мы навѣщали бѣдную мистрисъ Консидинъ, продолжала миссъ Бутлеръ, — вашу жилицу. Миссъ Прендергастъ позволяетъ мнѣ иногда участвовать въ ея дѣлахъ милосердія.
Миссъ Прендергастъ сдѣлала легкое, протестующее движете и сказала мягко:
— Милая миссъ Бутлеръ! Все ваши дѣла.
— Хотите видѣть мистрисъ Консидинъ? Она очень слаба, надо сказать вамъ, во исполнена энергіи. Еслибъ я дозволила вамъ уйти не представивъ васъ ей въ вашемъ же домѣ, она бы разсердилась на насъ. Не правда ли, Роза?
— Нѣтъ! воскликнулъ я. — Не заставляйте меня видѣть еще страданія въ этомъ несчастномъ домѣ, прошу васъ! Я пришелъ сюда единственно изъ любопытства. Шелъ по аллеѣ, подходилъ ближе и ближе, видѣлъ что дверь отворена, вошелъ, вотъ я и здѣсь. Я уже наглядѣлся довольно и отложу знакомство съ моею жилицей, какъ вы ее называете, до другаго времени.
Мы вышли изъ сѣней на старый дворъ, и вотъ мы съ Мери Бутлеръ идемъ по старой, поросшей травой дорогѣ, какъ въ былое время, а рядомъ со мной сестра Мориса Прендергаста Мы шли молча, пока не дошли до будки; телѣжка стояла у воротъ, пажъ держалъ лошадь.
— Итакъ, Роза, если ужь вы такъ упрямы, я завезу васъ домой, а мистеру Бреди придется возвращаться пѣшкомъ, чему онъ, впрочемъ, по всей вѣроятности, очень радъ, такъ какъ не обнаружилъ намъ ни малѣйшаго желанія прервать свои размышленія. Вы, должно-быть, думали о старомъ времени, такъ же какъ и я. Вы скажете мнѣ, когда увидимся за обѣдомъ. Прощайте, вамъ остается только два часа.
Она укатила въ телѣжкѣ съ миссъ Прендергастъ и маленькимъ пажемъ, взгромоздившимся сзади.
Я глядѣлъ вслѣдъ молодымъ дѣвушкамъ и обращалъ къ нимъ безконечное множество прекрасныхъ рѣчей, про себя, ибо я ходячій сборникъ отличныхъ «mots d’escalier», какъ вдругъ я замѣтилъ человѣка, вышедшаго, повидимому, изъ-за забора и подходящаго ко мнѣ. Я узналъ третьяго собесѣдника за столомъ въ Десмондовой гостиницѣ, и въ отвѣтъ на его поклонъ сказалъ: «добраго вечера», такъ какъ часа чрезъ два долѣ но уже было смеркнуться.
— Извините меня, мистеръ Бреди, я былъ увѣренъ что не ошибся, когда увидѣлъ васъ сегодня въ трактирѣ, а теперь и навѣрное знаю что узналъ васъ. Я сынъ стараго Дана, лохъ-на-каррскаго рыбака, помните? Большая радость ему будетъ увидаться еще разъ съ вашею честью.
— Ахъ! Данъ! Добрый старый Данъ! скажите ему чтобъ онъ пришелъ ко мнѣ завтра. Я буду очень радъ видѣть вашего отца.
— Такъ, отвѣчалъ онъ, — легко сказать: приходи, да бѣдный старикъ не можетъ двинуться, развѣ святые угодники излѣчатъ его ревматизмъ. Холодъ и сырость совсѣмъ изломали его. Да, можетъ, ваша честь найдетъ время какъ-нибудь зайти къ намъ въ Кольбонъ; вы больше ему поможете чѣмъ всѣ доктора на свѣтѣ.
Я обѣщалъ какъ-нибудь зайти и собирался продолжать свой путь къ Кильмойлю, но онъ, приподнявъ шляпу, остановилъ меня и сказалъ многозначительно:
— Вы желали слышать о мистерѣ Морисѣ? Миссъ Роза сейчасъ тутъ проѣхала съ доброю миссъ Бутлеръ. Не правда ли что она добрая? Можетъ-быть, когда вы придете навѣстить старика, такъ узнаете что-нибудь о мистерѣ Морисѣ. О! Богу извѣстно, что плохо ему теперь приходится. Добраго вечера и всякаго благополучія; вѣдь вы собираетесь обѣдать въ замкѣ. Старикъ обрадуется моимъ вѣстямъ. Да хранитъ васъ Богъ.
И онъ пошелъ своею дорогой.
Хотя самъ природный Ирландецъ, я въ сущности очень мало зналъ моихъ соотечественниковъ, племя болѣе всякаго другаго требующее тщательнаго изученія и точнаго примѣненія искусства познавать народъ, искусства столь полезнаго въ вопросахъ правительственныхъ и политико-экономическихъ, и вовсе не похожаго на «знаніе свѣта» или «людей вообще». Меня изумило, какъ этотъ человѣкъ знаетъ что я Теренсъ Бреди, что я обѣдаю въ замкѣ, какъ проникъ онъ въ мою тайну, судя по тону какимъ говорилъ о миссъ Бутлеръ. Дѣло въ томъ что мистеръ Макарти погулялъ около казармъ и успѣлъ ознакомиться съ исторіей каждаго офицера, на сколько можно было узнать ее изъ имени и свѣдѣній слугъ о семейныхъ отношеніяхъ и обстоятельствахъ господъ. Когда дошелъ я до казармъ, пора было одѣваться къ обѣду, но не легко мнѣ было отдѣлаться отъ толпы лохъ-на-каррскихъ жителей, пришедшихъ поздравить внука добраго доктора съ пріѣздомъ въ Кильмойль. Нѣкоторые слуги, которыхъ я помнилъ мальчиками и дѣвочками, выползли изъ своихъ хижинъ показать мнѣ дѣтей своихъ, посмотрѣть какъ я выросъ и потолковать съ «молодымъ хозяиномъ», которому, правду сказать, не надъ чѣмъ почти было хозяйничать. Когда я высвободился отъ рукожатій и поклоновъ толпы и вошелъ на дворъ казармъ при громкихъ восклицаніяхъ: «благослови васъ Богъ, мистеръ Теренсъ!» товарищи мои встрѣтили меня шутками и насмѣшками надъ обширнымъ и избраннымъ кругомъ моего знакомства. Ѣдучи съ Джеральдомъ Десмондомъ въ замокъ, я все ждалъ не скажетъ ли онъ чего-нибудь о Мери Бутлеръ, но онъ только разъ упомянулъ о ней и то вскользь, такъ что я на минуту разсердился, хотя самъ не зналъ хорошенько за что. Гораздо болѣе распространялся онъ о миссъ Фрезеръ и съ видимою внимательностью слушалъ мои разказы о полковникѣ Фрезерѣ. Я указалъ ему всѣ красоты мѣстности, а онъ въ отвѣтъ дѣлалъ свои замѣчанія. Онъ не обинуясь высказывалъ намѣреніе произвести весьма большія перемѣны, если будетъ имѣть возможность. Но онъ не ожидалъ такого величественнаго замка и не могъ подавить восклицаніе удивленія, когда на поворотѣ дороги открылся взгляду весь фасадъ съ длиннымъ рядомъ оконъ, освѣщенныхъ заходящимъ солнцемъ.
Я едва узналъ старую залу замка. Великолѣпныя панопліи смѣнили лисьи головы и древніе охотничьи снаряды, развѣшанные прежде по стѣнамъ. Клинки дамасской стали, длинныя ружья, выложенныя золотомъ и слоновою костью, кольчуги и брови, щиты, пучки стрѣлъ и длинныхъ копій блестѣли кругомъ искусными узорами, а полъ былъ устланъ тигровыми и леопардовыми кожами. Все въ домѣ измѣнилось, и несомнѣнно къ лучшему. Войдя въ гостиную, трудно было повѣрить что это та же самая, суровая, обширная, неуютная комната, которую въ былое время мы съ Мери иногда осмѣливались превращать въ мѣсто для игръ. Сэръ-Денисъ и его племянница были уже окружены толпой гостей, приглашенныхъ напередъ праздновать прибытіе Бенгальскихъ Тигровъ въ Кильмойль. Сэръ-Денисъ въ первый разъ давалъ большой обѣдъ. Тутъ былъ, конечно, лордъ Белбрукъ и сэръ-Аймерикъ Бойль, тутъ было сборище Кези и Крафтоновъ, и О’Бриновъ, и Лаудеровъ, и Несбитовъ; ожидали графа Муллинагона, а также и баронессу О’Туль; но къ великому огорченію молодыхъ дамъ, нашъ маіоръ предписалъ черные фраки и бѣлые галстуки вмѣсто плѣнительныхъ малиновыхъ куртокъ съ золотыми галунами. Нелегко было тремъ цвѣтущимъ дочерямъ лорда Белбрука скрыть свое горе, когда одинъ Бенгальскій Тигръ за другимъ входилъ съ болтающимися позади черными фалдами. Когда пробило семь часовъ, смуглый дворецкій доложилъ что обѣдъ поданъ, и сэръ-Денисъ къ общему ужасу, смѣшанному, впрочемъ, съ нѣкоторымъ удовольствіемъ, повелъ въ столовую мистрисъ Кези, не дожидаясь графа Муллинагона и не обращая ни малѣйшаго! ниманія на замѣчаніе сэръ-Аймерика Бойля, который, стоя у отдаленнаго окна, объявилъ что баронессины гнѣдые показались на поворотѣ. Такого банкета не давалось въ этомъ домѣ со свадьбы Дика Бутлера, и только на обѣдѣ графства разъ въ три года собиралось такое множество гостей, но сэръ-Денисъ привыкъ жить открыто и любилъ пышность. Десмондовскія ливреи, новыя, съ иголочки, болѣе обыкновеннаго бросались въ глаза на ряду съ бѣлоснѣжными одеждами Индусовъ, которые, скрестивъ руки на груди, съ серебрянымъ гербомъ хозяина на чалмахъ и широкихъ рукавахъ, стояли вокругъ стола. Достопочтенная Летти Клоштуръ дѣвица романтическаго настроенія, утверждала что это плѣнные принцы, содержимые въ неволѣ грознымъ присоединителемъ Аврипора, но тетушка ея, мистрисъ Кези, смотрѣвшая на вещи и людей съ болѣе практической точки, доказывала, что они ни на что не нужны и только мѣшаютъ обѣдать, глядя на гостей своими темными, странно-вращающимися глазами. Графиня О’Туль, вдова стараго графа священной Римской имперіи, осужденная духовной мужа жить въ странѣ которой самъ онъ всегда тщательно избѣгалъ, была на этотъ разъ въ духѣ, такъ какъ ей не пришлось унизить свое достоинство, уступивъ кому-либо первое мѣсто на пути въ столовую. Она помѣстилась очень добродушно подлѣ Джеральда Десмонда, ровно на столько говорившаго по-нѣмецки чтобы поддержать спокойный разговоръ. Графъ Муллинагонъ, на лицѣ котораго замѣтенъ былъ оттѣнокъ досады, когда вошелъ онъ въ комнату въ началѣ обѣда, смягчился привѣтствіемъ Мери, подлѣ которой сѣдъ, на свободное мѣсто вдали отъ меня, и превосходнымъ восточнымъ блюдомъ, которое подали въ эту минуту. Вообще обѣдъ удался какъ нельзя болѣе, хотя одинъ легкомысленный прапорщикъ черезъ-чуръ оживился и выпилъ лишнее, какъ ни хмурился на него Багшо ради предостереженія.
Но гдѣ же все это время была миссъ Фрезеръ? Она не являлась въ гостиную, не показывалась и тогда, когда мы шумною толпой вышли изъ-за стола. Я удивлялся ея отсутствію, но не рѣшался спросить о его причинѣ. Слуга отозвалъ миссъ Бутлеръ, прежде чѣмъ успѣлъ я сказать ей слово. Она вернулась поспѣшно, подошла къ сэръ-Денису, разсуждавшему о поземельномъ вопросѣ съ мѣстными магнатами, и стала что-то тревожно говорить ему. Онъ выслушалъ ее внимательно, потомъ обвелъ глазами комнату, подошелъ къ отдаленному углу, гдѣ я укрѣпился противъ миссъ Жозефины Кези, и сказалъ тихо:
— Вы бы обязали меня, еслибы вышли въ большой корридоръ. Вѣдь вы хорошо знаете домъ. Я сію минуту приду къ вамъ.
Скоро, дѣйствительно, онъ вышелъ въ старинный корридоръ, по которому шагалъ я взадъ и впередъ, и взявъ меня подъ руку, сказалъ:
— Мистеръ Бреди, я послалъ за докторомъ Дюкомъ, но пока вы бы очень одолжили меня, еслибы взглянули на миссъ Фрезеръ. Послѣ того какъ вы видѣли ее въ казармахъ, съ ней стали дѣлаться сильные припадки дурноты. Жалѣю, что въ первый же разъ какъ вошли вы въ замокъ со времени своего дѣтства, вамъ приходится посѣщать больную. Это, вѣроятно, не болѣе какъ временная слабость. Но все-таки оно странно и безпокоитъ насъ.
Вслѣдъ за тѣмъ я стоялъ у постели Мабели Фрезеръ. Мери Бутлеръ поддерживала ей голову своими прекрасными, полными руками и заботливо глядѣла мнѣ въ лицо, пока я щупалъ пульсъ. Комната была въ безпорядкѣ. Разбитое зеркало лежало на полу. Туалетный столъ былъ опрокинутъ.
— О, миссъ Мери! Ей бѣдняжкѣ сдѣлалось очень дурно, какъ вы ушли! воскликнула горничная. — Я ужъ боялась какъ бы она не сдѣлала чего надъ собой, не выпрыгнула бы изъ окна.
Мабель Фрезеръ лежала на рукахъ подруги, спокойная какъ спящій ребенокъ, но глаза ея были открыты и глядѣли въ пространство съ выраженіемъ ужаса. Она одѣвалась къ обѣду, когда сдѣлался съ ней припадокъ; горничная вышла на минуту, и возвращаясь, услышала крики, какъ будто страха и отчаянія; долетали голоса…. кромѣ голоса миссъ Фрезеръ, еще чей-то другой. Вбѣжавъ въ комнату, она увидала что окно отворено, а миссъ Фрезеръ прижалась въ углу и глядѣла «точь въ точь какъ теперь глядитъ». Пульсъ былъ очень слабъ и неровенъ. Я едва чувствовалъ біеніе сердца дѣвушки. Признаки указывали на дурноту, на совершенное истощеніе нервной системы, произведенное какимъ-нибудь сильнымъ потрясеніемъ. Миссъ Бутлеръ, призванная горничной, нашла подругу свою стоящею у окна; увидѣвъ ее, она громко вскрикнула и упала къ ней на руки. Она не могла объяснить причину своей тревоги. Она испугалась какого-то внезапнаго шума, чего-то…. сама не знала чего, представившагося ей въ комнатѣ, она уже прежде чувствовала себя нездоровою въ этотъ день, и бросившись къ колокольчику, упала въ обморокъ. Почему окно отворено, она не знала, но впрочемъ, тутъ не было ничего удивительнаго, такъ какъ вечеръ ясный и теплый. Потомъ немного спустя она совершенно оправилась, смѣялась надъ собой и своею боязливостью, и обѣщала поспѣшить, чтобы поспѣть къ обѣду. Однако послала сказать сэръ-Денису что она извиняется, что не можетъ придти, потому что у ней очень болитъ голова. Часа два спустя, слуга, проходя корридоромъ, услышалъ громкій звонокъ и крикъ призывающій на помощь. Онъ бросился въ комнату и увидѣлъ Мабель Фрезеръ забившуюся въ ужасѣ въ уголъ за диванъ, и всѣ вещи въ комнатѣ опрокинутыми, какъ мы ихъ нашли.
Что понималъ лѣкарь Бенгальскихъ Тигровъ въ такихъ случаяхъ? Съ отчаянія, я потребовалъ всю имѣвшуюся въ домѣ, аптеку. Миссъ Бутлеръ побѣжала за sal volatile, Сюзанна бросилась за каплями экономки, а я тѣмъ временемъ принялся вытаскивать перья изъ тюфяковъ и накурилъ ими такъ, что въ комнатѣ едва можно было дышать.
— Мы одни? воскликнула Мабель Фрезеръ такъ внезапно, что я уронилъ цѣлый пукъ перьевъ. Скорѣе! Бога ради скорѣе!
— Гдѣ? Что? Что мнѣ дѣлать?
— Что дѣлать? продолжала она. — Ничего не дѣлать, ничего не говорить, молчать, какъ я принуждена молчать, хоть умираю. О, еслибъ я умерла! О! Боже, какъ бы я благодарила Тебя!
И она подняла глаза кверху съ такимъ отчаяннымъ, жалобнымъ выраженіемъ, что я замеръ на мѣстѣ со свѣчой, въ одной рукѣ, съ перьями въ другой, и глядѣлъ на нее неподвижно, съ глубокимъ состраданіемъ.
Мабель Фрезеръ опустила глаза, взглядъ ея встрѣтился съ моимъ.
— Бѣдный мальчикъ! сказала она нѣжно. — Много еще горя предстоитъ намъ обоимъ. О! что мнѣ дѣлать? Что мнѣ дѣлать?
Она била себя руками по колѣнямъ, въ глазахъ ея опять появился неопредѣленный и смутный взглядъ.
— Вы и я! Горе намъ обоимъ! И мнѣ тоже! вскричалъ я. — О чемъ говорите вы? Умоляю васъ, скажите мнѣ! Дайте мнѣ….
— Тише! прошептала она. — Идутъ. О! милая моя, продолжала она, когда вошла миссъ Бутлеръ въ сопровожденіи экономки и горничной, несшей огромный ящикъ съ лѣкарствами: — я такъ рада васъ видѣть. Я уже оправилась. Ужасное состояніе прошло, благодаря мистеру Бреди. Надѣюсь, что на сегодняшній день довольно сожжено перьевъ. Я чувствую себя хорошо. Теперь оставьте меня, пожалуста. Благодарю васъ. Прощайте, доброй ночи!
Она протянула руку, и когда я взялъ ее, на лицѣ ея мелькнуло выраженіе глубокаго состраданія.
— Благодарю васъ за вашу доброту, докторъ Бреди. Теперь, милая Мери, ступайте назадъ въ столовую и оставьте меня съ Сюзанной, если не хотите огорчить меня. Мнѣ надо проспаться отъ этого кошмара, или дурноты, которая разстроиваетъ весь домъ. Пожелайте отъ меня доброй ночи сэръ-Денису.
Я подождалъ немного у двери, но миссъ Бутлеръ не выходила. Когда я вошелъ въ гостиную, гости быстро разъѣзжались. Сэръ-Денисъ былъ встревоженъ.
— Нельзя ли вамъ переночевать здѣсь? спросилъ онъ меня. — Докторъ Дюкъ уѣхалъ къ какому-то интересному больному и, можетъ-быть, не вернется до утра. Полковникъ, я полагаю, дастъ вамъ отпускъ на сегодняшнюю ночь.
Рѣшено было что я ночую въ замкѣ, и что мой слуга придетъ ко мнѣ утромъ съ моими вещами. Какое счастье быть подъ одною крышей…. ну, подъ крышей стараго, давно знакомаго мнѣ замка. Я сидѣлъ въ отведенной мнѣ комнатѣ, выходившей въ длинный корридоръ, на другомъ концѣ котораго находилась комната Мабели Фрезеръ, и старался читать книгу, но мысли мои невольно обращались къ Мабели Фрезеръ и ея странной болѣзни. Какое необыкновенное тупоуміе обнаружилъ я, оставшись наединѣ съ нею!
Постучались въ мою дверь. Я сказалъ: «войдите», и былъ пораженъ появленіемъ вежданнаго посѣтителя. Сэръ-Денисъ, въ индѣйскомъ халатѣ, вошелъ въ комнату и сѣлъ къ столу.
— Я пришелъ спросить васъ что вы думаете объ этомъ случаѣ, сказалъ онъ. — Это для меня необъяснимо.
— Не могу опредѣлить причины, сэръ-Денисъ. Я полагалъ нѣтъ ли какого-нибудь разстройства въ сердцѣ…. Тѣсная снуровка весьма вредна…. Но я убѣдился, что сердце у миссъ Фрезеръ въ порядкѣ. Можетъ-быть, докторъ Дюкъ откроетъ причину вызвавшую это нервное разстройство, но я рѣшительно не въ состояніи. Я обдумывалъ вопросъ этотъ со всѣхъ сторонъ; но я еще недавно практикую и не удивительно, что подобные случаи для меня новы.
— Дѣйствительно, не удивительно, замѣтилъ сэръ-Денисъ. — Я былъ у миссъ Фрезеръ, но мои вопросы какъ будто только волновали ее, я и зашелъ переговорить съ вами. Читали ли вы когда-нибудь въ своихъ книгахъ, продолжалъ онъ, — что больная дѣвушка можетъ опрокидывать столы и кресла, говорить двумя голосами, находиться въ забытьи и въ то же время въ сильномъ волненіи? Объ этомъ, конечно, и говорить нечего. Въ этой болѣзни есть что-то такое чего ни вы, ни я не понимаемъ. Онъ сталъ стучать пальцами по столу и задумался на нѣсколько минутъ. Я слѣдилъ за измѣняющимся выраженіемъ его красиваго, строгаго, энергическаго лица такъ внимательно, что покраснѣлъ, а когда онъ встрѣтилъ мой взглядъ и спросилъ меня отрывисто:
— Знаете ли вы кто такое миссъ Фрезеръ? То-есть имѣете ли вы понятіе о томъ какъ она попала сюда?
— Ни малѣйшаго, сэръ-Денисъ. Я знаю что она дочь полковника Фрезера, который былъ другъ моего отца и вашего также, и съ которымъ я встрѣтился въ Дублинѣ года два тому назадъ.
— Другъ вашего отца? повторилъ сэръ-Денисъ съ страннымъ выраженіемъ. — Будемте откровенны. Вы ничего больше объ немъ не знаете? Вы никогда не слыхали….
Я сдѣлалъ молящее движеніе, онъ остановился и потомъ продолжалъ:
— Я не желаю чѣмъ бы то ни было оскорблять васъ, мистеръ Бреди. Напротивъ, я желалъ бы и готовъ сдѣлать все что могу для вашей пользы. Еслибы случай самъ не представился такъ скоро, я искалъ бы случая объясниться съ вами относительно нѣкоторыхъ обстоятельствъ касающихся насъ обоихъ. Да, васъ обоихъ. Вы современемъ узнаете, на какомъ основаніи я такъ говорю. Между вами не должно быть недоразумѣній. Вы только вступаете на поприще жизни. Судя по словамъ вашего стараго и прекраснаго друга, мистера Бетса, вы весьма дорожите своими семейными тайнами. Никто, можетъ-быть, не знаетъ ихъ лучше меня. Васъ это какъ будто удивляетъ, но это такъ. Повѣрьте, еслибъ я не считалъ себя обязаннымъ позаботиться сколько могу о васъ, я не сталъ бы принимать участіе въ судьбѣ сына вашего отца.
— Боже мой! Да чѣмъ же отецъ мой заслужилъ вашъ гнѣвъ, сэръ-Девисъ?
— Не гнѣвъ мой, а…. но не въ томъ дѣло. Довольно того что я когда-то смотрѣлъ на него такъ, какъ смотритъ человѣкъ на другаго человѣка, сдѣлавшаго ему двоякое великое зло. Въ чемъ бы ни былъ онъ виноватъ предо мной, вина эта теперь искуплена и, Богу извѣстно, прощена. Въ сущности, можетъ-быть, я въ одномъ случаѣ многимъ обязанъ вашему отцу, хотя онъ и не зналъ этого. Но въ другомъ случаѣ не то. Послѣ любви моей къ дѣвушкѣ, на которой отецъ вашъ женился, самымъ сильнымъ чувствомъ моимъ была привязанность къ сестрѣ. Нужно ли говорить дальше? Вы знаете что случилось. Десмонды, говорятъ, не прощаютъ сдѣланное имъ зло. Но это не правда. Я отправился въ Индію мальчикомъ. Я отправился туда съ намѣреніемъ сдѣлать себѣ имя, достигнуть высшаго мѣста, привести въ исполненіе грезы, которыя во времена Гайлибури наполняли всѣ порядочныя молодыя головы, но теперь унеслись въ область химеръ. Вы знаете какъ удалось мнѣ исполнить мои намѣренія.
— Да, сэръ-Девисъ, воскликнулъ я, — мы всѣ вами гордимся.
Глаза сэръ-Дениса засверкали, и брови его сдвинулись.
— Говорю вамъ, молодой человѣкъ, что я потерпѣлъ полную неудачу, отвѣчалъ онъ. — Люди которыхъ я презиралъ, надъ которыми смѣялся, жалкія ничтожности, перегнали меня. Я удалился сюда побѣжденный и опозоренный. Да, вы не знаете о чемъ я говорю. Когда отецъ вашъ, молодой человѣкъ, женился на дѣвушкѣ которую я любилъ, для которой трудился, какъ, можетъ-быть, никогда еще не трудился человѣкъ, я почувствовалъ что солнце мое закатилось, что все вокругъ меня стало темно, пусто, безцвѣтно. Правда, она надувала и другихъ, прежде меня. Но каждый день приходили ко мнѣ отъ нея письма? за сотни миль, до полученія этой вѣсти. И какія письма! О, Боже мой!
— Въ чемъ же виноватъ отецъ мой, сэръ-Денисъ? спросилъ я. — Осуждать его было бы, очевидно, весьма несправедливо.
— Нѣтъ, не несправедливо. Онъ былъ связанъ честнымъ словомъ съ лучшею женщиной въ свѣтѣ, моею возлюбленною сестрой, и его измѣна убила ее такъ-же вѣрно, какъ еслибъ онъ ударилъ ее кинжаломъ въ сердце, хотя она вышла замужъ за Ричарда Бутлера, чтобъ угодить своему брату. Но Богу извѣстно какъ онъ былъ наказанъ.
— Да, Богу извѣстно! повторилъ я. — Онъ былъ тяжко наказанъ.
Сэръ-Денисъ сидѣлъ мрачно, безмолвно, скрестивъ руки, нахмуривъ брови, и нѣкоторое время какъ будто не замѣчалъ меня. Наконецъ онъ продолжалъ.
— Вы, можетъ-быть, не знаете, почему отецъ вашъ былъ предпочтенъ мнѣ. Я вамъ скажу и вмѣстѣ съ тѣмъ познакомлю васъ съ нѣкоторыми обстоятельствами, которыя, по разнымъ причинамъ, отъ васъ скрывали. Вы знаете, хотя, какъ мистеръ Бетсъ говорилъ мнѣ, и не понимаете вполнѣ значенія этого обстоятельства, что вашъ прадѣдъ женился на родственницѣ тогдашняго Десмонда, принадлежавшей къ бѣдной младшей линіи дома. По странной судьбѣ, преслѣдовавшей насъ, эта младшая линія сдѣлалась старшею. Много лѣтъ уже не было прямыхъ наслѣдниковъ въ нашемъ домѣ, ни мужскаго, ни женскаго пола, когда бѣдная сестра моя вышла замужъ за Дика Бутлера, а братъ мой Джеральдъ женился на Розѣ де-Ласи. Отецъ мой наслѣдовалъ дядѣ, который также вступилъ во владѣніе имѣніемъ послѣ своего дяди. Онъ оставилъ трехъ сыновей и одну дочь, и полагали что миновало проклятіе тяготѣвшее, какъ полагалъ народъ, надъ нашимъ домомъ за вѣрность нашу коронѣ. Оно дѣйствительно миновало. Братъ мой Джеральдъ женился, какъ вы знаете. Я не женюсь, но мой племянникъ Джеральдъ наслѣдуетъ мнѣ, и миссъ Бутлеръ также получитъ часть немногаго, оставшагося намъ. Вы хотите спросить къ чему все это клонится. Неужели вы не видите?
— Рѣшительно не вижу, сэръ-Денисъ.
— А къ тому, что послѣ меня, Джеральда Десмонда и племянницы моей Мери Бутлеръ, вы несомнѣнно ближайшій наслѣдникъ Кильмойльскихъ Десмондовъ, если они не оставятъ потомства и вы ихъ переживете. Вы удивлены, молодой человѣкъ, но увѣряю васъ, что это такъ. Законники разсматривали это дѣло, тутъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Не глядите какъ будто свѣтъ готовъ рухнуть.
— Я не желаю этого слышать, сэръ-Денисъ. Я не могу вѣрить этому…. Я не могу….
— Да это еще не такое благополучіе, мой юный другъ. Кильмойль разстроенъ, да и кромѣ того вамъ мало шансовъ вступить во владѣніе имъ.
— Слава Богу! вырвалось у меня.
— Не благодарите Бога, еще сами не зная за что. Признаюсь, я не на столько добродушенъ чтобы платить благодарностію за зло; да этого, я думаю, никто и не ожидаетъ. Но теперь, когда мы договорились до этого, вы меня, вѣроятно, поймете. Теперь, зная сколько-нибудь характеръ вашей матери, догадываетесь ли вы съ какою цѣлью она прельщала меня и другихъ?
— Нисколько, сэръ. Боюсь, она не любила моего бѣднаго отца.
— Не любила!
Сэръ-Денисъ взглянулъ на меня, какъ бы готовясь сказать что-то непріятное, но выраженіе лица его измѣнилось, когда онъ продолжалъ:
— Конечно не любила, потому что она не любила ни одного живаго существа. Она неспособна была даже къ такому чувству привязанности, какое часто самые лживые и жестокіе люди чувствуютъ къ слабымъ. Нѣтъ, она совсѣмъ не любила вашего отца, но ей запала въ голову мысль, — теперь слушайте меня внимательно, — что если я сойду съ дороги, напримѣръ, погибну какимъ-нибудь образомъ въ Индіи, отецъ вашъ будетъ имѣть много шансовъ сдѣлаться наслѣдникомъ состоянія. Не забудьте что тогда братъ мой Джеральдъ былъ еще бездѣтенъ, а братъ Дикъ неженатъ и намѣревался никогда не жениться, сестра Мери была тоже не замужемъ. Богъ знаетъ какими разметами руководствовалась эта женщина, но она считала это очень возможнымъ. Можетъ-быть, отецъ вашъ, замѣчая какой вѣсъ это придаетъ ему въ ея глазахъ, нѣсколько прикрасилъ положеніе дѣлъ, но нѣтъ сомнѣнія, потому что я имѣю доказательства, что она рѣшила сдѣлаться обладательницей Кильмойля.
— Возможно ли чтобъ она могла на это разчитывать, сэръ? Тогда, какъ вы сами сказали, было еще такъ много наслѣдниковъ: сэръ-Ричардъ, вы, братъ вашъ Джеральдъ и сестра ваша Мери. Одинъ былъ уже женатъ, и всѣ могли жениться. Слишкомъ неестественно, извините пожалуста, чтобы подобными разметами могла руководствоваться шестнадцатилѣтняя дѣвушка. Право, дорогой мой сэръ-Денисъ, все это такъ невѣроятно.
— Да, тогда, какъ вы сказали, мы всѣ четверо были живы, и еще вашъ дѣдушка, а она все-таки разчитывала на наслѣдство, могу васъ увѣрить.
— Но еслибъ она, настаивалъ я, — вышла замужъ за васъ, она разомъ перешагнула бы чрезъ множество препятствій. Зачѣмъ ей было выходить за моего отца?
— Это очень естественный вопросъ, но трудно объяснить причины побудившія ее на это тому кто ея не знаетъ. Дѣло въ томъ что я невольно оскорбилъ ея самолюбіе и возбудилъ дьявольскую вражду, и она ненавидѣла меня, ненавидѣла даже въ то время когда ежедневно присылала мнѣ письма полныя любви, хотя, надо сказать, часто безграмотныя. Я сказалъ ей что не женюсь до тѣхъ поръ пока не пріобрѣту такого положенія въ обществѣ какого желаю, а что если я когда-нибудь сдѣлаюсь обладателемъ Кильмойля, то я все раздѣлю съ сестрой своею Мери. Что же касается до невѣроятности ея разчетовъ, то сестра моя могла легко не выйти замужъ, а братъ мой не жениться. Я не знаю каковы были ея планы на будущее, но я убѣжденъ что она рѣшила про себя, что мужъ ея получитъ Кильмойль. У ней, какъ говорятъ, было много силы воли, и она вѣрила въ свое счастье.
Признаюсь, разказъ сэръ-Дениса до того перепуталъ мои мысли, что я началъ сомнѣваться въ здравости его разсудка и въ моемъ собственномъ существованіи.
— Я долженъ дойти до конца, продолжалъ онъ, — потому что вамъ нужно знать все. Права она была, или нѣтъ, въ своихъ разчетахъ, но она знала что дѣлала. Ея единственною страстью была страсть къ интригѣ. Еслибъ она вышла за меня, она потеряла бы возможность интриговать, а она, какъ тигръ, не могла дѣйствовать открыто. Судьбѣ однако угодно было чтобы всѣ ея предпріятія оканчивались неудачей. Когда интрига доходила до извѣстной степени развитія, являлось всегда какое-нибудь непредвидѣнное препятствіе, или грубый ударъ разрывалъ тонкую паутину. За три мѣсяца до ея брака съ вашимъ отцомъ, у моего брата Джеральда родился сынъ и наслѣдникъ, а въ Калькуттѣ ее встрѣтило извѣстіе о рожденіи моей племянницы Мери и о смерти бѣдной сестры моей. Тогда она рѣшилась на новый образъ дѣйствія. Вамъ извѣстна ея знаменитая стратагема. Когда же она узнала что Фрезеръ, одинъ изъ ея многочисленныхъ поклонниковъ, былъ между пассажирами корабля, ея непрестанно работавшій умъ заставилъ ее впасть въ непріятную ошибку. Она слыхала что Фрезеръ ожидаетъ большаго богатства, но прежде чѣмъ рѣшиться выйти за него, она хотѣла опять попробовать нельзя ли извлечь какую-нибудь пользу изъ меня, и потому, высадившись на берегъ, она что-то сочинила Фрезеру чтобъ отложить свадьбу, а сама между тѣмъ послала мнѣ письмо. Я ей отвѣчалъ, но увѣренъ что письмо мое не произвело на нее никакого впечатлѣнія, хотя я постарался излить въ немъ всю горечь которою она наполнила мое существованіе. Она вышла замужъ, вполнѣ увѣренная что одурачила Фрезера, но на самомъ дѣлѣ сама поддавшись его обману. Аланъ Фрезеръ былъ такой человѣкъ какого она стоила, онъ перехитрилъ ее. Онъ, кажется, любилъ ее и удивлялся ей, и чтобы поймать ее, распустилъ черезъ своихъ слугъ ложный слухъ о богатствѣ которое его ожидаетъ. Онъ прежде былъ женатъ на несчастной дѣвушкѣ, заслуживавшей лучшей участи. Она умерла незадолго передъ тѣмъ какъ онъ отправился въ Европу.
— Миссъ Фрезеръ дочь его отъ перваго брака, прервалъ я.
— Жена полковника Фрезера не хотѣла этому вѣрить, отвѣчалъ сэръ-Денисъ. — Вскорѣ послѣ рожденія своего ребенка, во время отсутствія Фрезера по дѣламъ службы, мистрисъ Фрезеръ внезапно захворала и умерла, утверждая что ребенокъ, котораго такъ нѣжно любилъ Фрезеръ, — единственное хорошее чувство которое я за нимъ знаю, — не ея ребенокъ. Вскорѣ послѣ смерти мистрисъ Фрезеръ, полковникъ, тогда еще маіоръ, Фрезеръ былъ командированъ на сѣверо-западъ, и онъ явился туда съ красивою женщиной, которую рекомендовалъ своею женой. Хотя въ Индіи понятія о нравственности не слишкомъ строги, но общество было шокировано ихъ дерзкою непристойностью, и новыхъ пріѣзжихъ никуда не принимали. Носились слухи объ ужасныхъ сценахъ между мужемъ и женой, и наконецъ однажды ночью она его покинула и никогда болѣе не возвращалась къ нему. Трудно однако предположить чтобы двѣ подобныя личности не поддерживали сношеній между собой, когда эти сношенія могли имъ быть полезны. Васъ теперь не удивитъ, когда я скажу вамъ что Мабель Фрезеръ не дочь первой жены Алана Фрезера. Она была передана кормилицѣ какою-то женщиной, унесшей съ собою невиннаго младенца, дальнѣйшая судьба котораго покрыта съ тѣхъ поръ непроницаемою тайной.
Я не вѣрилъ своимъ ушамъ, слушая подобный разказъ отъ умнаго, уважаемаго ирландскаго джентльмена, въ половинѣ девятнадцатаго столѣтія.
— Не удивительно, Теренсъ Бреди, что то что я вамъ разказываю, такъ поражаетъ васъ. У меня нѣтъ доказательствъ, но я убѣжденъ что Мабель Фрезеръ, для какой-то непонятной цѣли, замѣнила бѣднаго ребенка мистрисъ Фрезеръ.
— Такъ почему же, сэръ-Денисъ, вы ее держите въ своемъ домѣ и позволяете ей называться миссъ Фрезеръ. Извините, сэръ-Деннсъ, но мнѣ кажется, вы не правы.
— Еслибъ она осталась въ Индіи, она попала бы въ руки той женщины. Съ большою радостью, съ чувствомъ напомнившимъ мнѣ чувство къ этой женщинѣ, — которое когда-то пробѣжало по душѣ, какъ молнія пробѣгаетъ по дубу, оставляя свой слѣдъ на вѣки, — взялъ я дѣвочку, сдѣлалъ ее подругой моей племянницы и моею второю дочерью, и охранилъ ее отъ страшной будущности. Теперь вы знаете объ этой странной исторіи болѣе чѣмъ кто-либо, за исключеніемъ трехъ особъ. О многомъ я умолчалъ, но разказалъ вамъ столько что вы, надѣюсь, поняли почему я принимаю въ васъ участіе. Теперь еще нѣсколько словъ; прошу васъ обратить на нихъ вниманіе и не перетолковывать ихъ въ дурную сторону. Десмонды и Бреди никогда не дѣлали добра другъ другу, и я считаю своимъ долгомъ воспрепятствовать возобновленію несчастныхъ связей. Я вижу, вы меня поняли. Довольно. Спокойной ночи, да благословитъ васъ Богъ!
Совсѣмъ разсвѣло уже когда сэръ-Денисъ ушелъ изъ моей комнаты, оставивъ въ моей душѣ такой мракъ, который не могло разсѣять никакое солнечное сіянье.
Докторъ Дукъ пріѣзжалъ и опять уѣхалъ рано утромъ, когда я еще не вставалъ, оставивъ послѣ себя во всѣхъ мысль о желудочномъ разстройствѣ. «Это все печень», сказалъ онъ.
Сэръ-Денисъ не пришелъ къ завтраку. Миссъ Бутлеръ, Джеральдъ и я, прочитавъ молитву, усѣлись за маленькій столъ, въ кабинетѣ.
— Что же такое случилось съ прекраснымъ созданьемъ, спросилъ Джеральдъ, держа на вилкѣ ломоть языка. — Мой слуга говорилъ что она выдержала битву со злымъ духомъ, или съ разбойникомъ, и что въ комнатѣ остались слѣды кулачнаго боя. Что это такое, позвольте васъ спросить? Докторъ Дукъ говоритъ что у ней былъ сильный нервный припадокъ, вслѣдствіе разстройства желудка, а докторъ Бреди не можетъ опредѣлить что съ ней такое. Да и вы оба какъ будто выдержали бой съ вѣдьмами! Вы, милая кузина, блѣдны какъ снѣгъ, а докторъ Бреди, посмотрите, на кого онъ похожъ! А знаете ли, продолжалъ онъ болѣе серіознымъ тономъ, — со мной было тоже приключенье сегодня ночью. Какъ пріятно въ наши дни найти заколдованный замокъ!
— Что же такое, кузенъ? спросила Мери. — Вы, вѣроятно, не могли найти дороги въ свою комнату изъ того склепа который дядюшка назначилъ вамъ для куренія?
— Не совсѣмъ такъ, кузина, но все-таки причиной ужасная курильня; мы съ вами должны похлопотать о реформѣ. Долой Бастилію! Я тамъ вчера едва не задохся, и попросилъ старую мумію выпустить меня. Ночь была чудная, и я ходилъ взадъ и впередъ по аллеѣ, счастливый, какъ только можетъ быть счастливъ человѣкъ со спокойною совѣстью и хорошею сигарой. Докуривъ, я пошелъ домой. Когда я дошелъ до двери, которая была оставлена полуотворенною, на наружномъ дворѣ раздался лай собакъ, и я подумалъ что пріѣхалъ докторъ. Такъ какъ я сказалъ старику не ждать меня, то началъ самъ запирать замки и задвигать засовы, какъ вдругъ увидалъ за рѣшеткой окна, которое возлѣ двери, большіе глаза, наблюдавшіе за мной.
— Глаза, кузенъ Джеральдъ! Чьи глаза?
— А въ этомъ-то и вопросъ чьи глаза. Не ваши, кузина Мери, и не миссъ Фрезеръ, хотя, честное слово, они были очень похожи на ея глаза. Я сейчасъ же отперъ дверь и выбѣжалъ. Я слышалъ какъ заскрипѣли ворота и разглядѣлъ въ темнотѣ выбѣгавшаго человѣка: привидѣніе мое исчезло.
— Неужели вы не шутите, Джеральдъ? со страхомъ спросила Мери. — Вы должны разказать объ этомъ дядѣ. Нашъ край такъ неспокоенъ, что на это надо обратить вниманіе.
— А лицо было очень красивое и то же похоже на лицо миссъ Фрезеръ. Черный старикъ, котораго я тотчасъ же позвалъ, равнодушно сказалъ что это, вѣрно, была дворная собака, которая, по его словамъ, любитъ совать морду въ окна. Если это такъ, то у вашей собаки чудные глаза и волосы, и очень бѣлый цвѣтъ лица.
— Вы не шутите, кузенъ Джеральдъ? серіозно спрашивала Мери.
— Нисколько, дорогая кузина, все это истинная правда, отвѣчалъ онъ, разбивая яйцо. — Но, честное слово, необыкновенно пріятно встрѣтить въ жизни что-нибудь сверхъестественное, и я теперь влюбленъ въ это мѣсто. Что вы объ этомъ думаете, докторъ? Встрѣчали ли вы…
— Боже мой, докторъ, что съ вами опять? Вы какъ будто двѣ ночи сряду боролись съ привидѣньями. Не видите ли вы какого-нибудь призрака въ настоящую минуту?
— Въ самомъ дѣлѣ, Теренсъ, сказала Мери, — у васъ сегодня жалкая физіономія. Мы всѣ достойны состраданія сегодня. Дядя Денисъ не совсѣмъ здоровъ, Мабель Фрезеръ только что пришла въ чувство, Джеральда напугала какая-то сова, а Теренсъ, — докторъ Бреди, хотѣла я сказать, — смотритъ такъ уныло, какъ въ тотъ день когда я разбранила его за ложь. Что все это значитъ?
— Все это очень забавно, и мнѣ, съ тѣхъ поръ какъ я воротился на родину, еще ни разу не было такъ весело какъ сегодня. Привидѣнія, тайны, мятежники, контрабандисты, вѣдьмы, падающія въ обморокъ дѣвушки. Кстати о мятежникахъ; какая красивая дѣвушка сестра мятежника, съ которою вы катались! Будь она Флорой Макъ Айваръ, она не могла бы съ большимъ величіемъ взглянуть на меня. Мнѣ просто было досадно что вамъ пришла охота дать ей знать о моемъ существованіи.
— Еслибы вы знали, кузенъ Джеральдъ, какъ много Роза Прендергастъ выстрадала, вы бы пожалѣли ее всѣмъ сердцемъ. Она скоро покидаетъ насъ и отправляется въ Америку, и если великодушіе и ангельскій характеръ вознаграждаются въ этой жизни, она заслужила себѣ счастіе.
— Отъ всей души, кузина, желаю вашему другу всего лучшаго въ Америкѣ. Если презрительная красота заслуживаетъ добраго мужа, и если миссъ Прендергастъ угодно будетъ осчастливить какого-нибудь смертнаго, надѣюсь, она найдетъ достойнаго себя человѣка въ Новомъ Свѣтѣ. Докторъ, намъ пора отправляться, если вы сколько-нибудь заботитесь о благосостояніи Бенгальскихъ Тигровъ.
Всю прошлую ночь я не могъ сомкнуть глазъ, и много ужасныхъ часовъ провелъ въ мученіи. Я прежде догадывался что я чѣмъ-то связанъ съ семействомъ Десмондовъ, но то что мнѣ открылъ въ эту ночь сэръ-Денисъ было просто невѣроятно. А его зловѣщія слова при прощаніи! Какъ могъ онъ проникнуть въ мою тайну, отгадать мои мечты, которыя являлись ко мнѣ помимо моей воли, какъ сны, и которыя я всегда старался отгонять отъ себя. А если онъ знаетъ это, очень можетъ быть что и Мери отгадала что я виновенъ въ любви къ ней. Если она знаетъ это, какъ жестоко она наказываетъ меня своимъ спокойнымъ равнодушіемъ. Я злился что сэръ-Денисъ осмѣлился предупреждать меня, точно я какой-нибудь интриганъ и злоумышленникъ. Какъ будто всякій человѣкъ не смѣетъ любить кого ему угодно! Я обязанъ отказаться отъ малѣйшей доли въ этомъ проклятомъ наслѣдствѣ. Сэръ-Денисъ можетъ пытать меня сколько ему угодно, онъ не увидитъ раны которою убилъ меня. Я отниму у него возможность подозрѣвать меня въ. дурныхъ умыслахъ, и если можно сдѣлать это, я форменнымъ образомъ лишу себя права участвовать въ этомъ жалкомъ наслѣдствѣ, еслибы даже завтра же перемерли всѣ Десмонды. Я скажу Мери Бутлеръ объ оскорбительныхъ подозрѣніяхъ ея дяди, и если увижу что она пожалѣла меня, я обѣщаю ей никогда болѣе не видѣть ея. Я признаюсь ей въ своей несчастной любви, умолю ее простить меня, и навсегда удалюсь отъ нея. О, какой я несчастный! Но когда пришло утро, я былъ слишкомъ слабъ чтобы предпринять что-нибудь, я былъ способенъ только любить молча и хранить это въ тайнѣ. Все время завтрака я былъ какъ во снѣ. Странная болѣзнь миссъ Фрезеръ, голоса и шумъ въ ея комнатѣ, отворенное окно, ея ужасъ, то что она мнѣ сказала, и тѣ ужасныя глаза, «похожіе на ея глаза», какъ онъ сказалъ, все это было полно неопредѣленнаго для меня ужаса. Я не старался болѣе отдавать себѣ отчета въ томъ что происходило со мной и съ окружающими меня. Открытіе сэръ-Дениса было крайнею степенью откровенности, какой можно было ожидать отъ такого человѣка, и хотя разказъ его былъ невѣроятенъ какъ сказка, я не задавалъ себѣ вопросовъ, потому что не надѣялся получить отвѣта. Мнѣ, должно-быть, предопредѣлено судьбой вѣчно оставаться игрушкой чужихъ капризовъ, симпатій и антипатій, и мнѣ доставляла удовольствіе мысль о борьбѣ со злою судьбой. Я былъ силенъ духомъ и тѣломъ, но не увѣренъ въ своемъ умѣ, молодъ и энергиченъ, и надѣялся что буду въ состояніи всю жизнь содержать себя своимъ трудомъ. У меня необыкновенная мать, думалъ я, но она давно не пишетъ мнѣ, потому что видитъ что это ни къ чему не ведетъ, а когда она узнаетъ о встрѣчѣ моей съ полковникомъ Фрезеромъ, она окончательно потеряетъ надежду употребить меня орудіемъ къ достиженію своихъ цѣлей. Намекъ сэръ-Дениса что я могу имѣть надежду, хотя слабую, на наслѣдство Кильмойля, пересталъ наконецъ безпокоить меня, потому что я не могъ понять какъ это возможно и остановиться на мысли объ этомъ. Наконецъ я совершенно убѣдился что Мери Бутлеръ не любитъ меня и не подозрѣваетъ о моей любви къ ней. Ея откровенность и непринужденность со мной, тогда какъ я былъ такъ неловокъ и застѣнчивъ съ ней; спокойный взглядъ и откровенная улыбка, которыми она меня встрѣчала, вполнѣ убѣдили меня что она чувствуетъ ко мнѣ не болѣе какъ братскую привязанность, которая въ давно минувшія времена побуждала ее бранить меня за мои дѣтскіе проступки. Я старался оттолкнуть отъ себя господствовавшее надо мной чувство и убѣждалъ себя что его никогда не было. Минуты двѣ или три я былъ совершенно равнодушенъ къ миссъ Мери Бутлеръ. Старшая миссъ Клочетуръ гораздо красивѣе! Развѣ я не чувствовалъ какъ миссъ Казей пожала мою руку, когда я провожалъ ее въ карету? Цвѣтъ лица и волосы у миссъ Фрезеръ лучше чѣмъ у миссъ Бутлеръ. Наконецъ, какое мнѣ дѣло до этой молодой леди, которая, повидимому, рѣшилась сдѣлаться мистрисъ Джеральдъ Десмондъ! Что мнѣ до того кто такая миссъ Фрезеръ! Она подруга миссъ Бутлеръ и дочь того человѣка который былъ въ связи съ моею матерью, и если даже она не дочь его, мнѣ это рѣшительно все равно. Ея болѣзнь? Вѣдь докторъ Дукъ сказалъ что у ней разстройство желудка. Не то же ли самое было съ сэръ-Денисомъ, когда онъ пришелъ въ мою комнату и всю ночь протомилъ меня своимъ нелѣпымъ разказомъ. Жители Индіи часто этому подвергаются.
Такъ размышлялъ я, возвращаясь по знакомой дорогѣ въ городъ съ Джеральдомъ Десмондомъ. Онъ курилъ сигару и болталъ о себѣ и о мірѣ, которому онъ благосклонно разрѣшалъ волноваться вокругъ себя, между тѣмъ какъ я старался убѣдить себя что я способенъ управлять своею ладьей и не теряя свободной воли проплыть бурное море, куда брошенъ судьбой.
Маіоръ Багшо былъ въ сильномъ припадкѣ офицеризма, когда мы явились въ казармы. Онъ только что получилъ предписаніе о переводѣ несчастныхъ «Тигровъ» въ Баллиботль и въ Друмнагласъ, за исключеніемъ одной роты, конечно роты капитана Десмонда, которая была оставлена въ Кильмойлѣ. Багшо былъ убѣжденъ что въ какомъ-нибудь склепѣ, въ Горсъ-Гардѣ, сидитъ его тайный, во могущественный врагъ, который проводитъ свое время придумывая способы мучить и погубить его, и онъ не могъ читать ни одного предписанія, какого бы безобиднаго свойства оно ни было, безъ того чтобы не видѣть въ немъ козней своего враіи.
— Вотъ изволите видѣть, Десмондъ, какъ со мной опять поступаютъ! Необыкновенно сошелся съ вашимъ дядюшкой, лордъ Бельбрукъ такъ любезенъ, лордъ Муллиногосъ тоже, однимъ словомъ, лучшее мѣсто изъ тѣхъ гдѣ мнѣ случалось стоять съ тѣхъ поръ какъ я покинулъ Корфу, и вотъ этотъ проклятый мошенникъ опять напустился на меня. Ну, хорошо же! Ужь когда-нибудь мы съ нимъ сочтемся! Сочтемся, или я не буду Емиліусъ Багшо.
Злой духъ однако требовалъ немедленнаго повиновенія, и мнѣ приходилось проститься съ Кильмойлемъ; но я тогда былъ въ такомъ настроеніи, что совершенно равнодушно принялъ бы извѣстіе что насъ посылаютъ на сѣверный полюсъ, на Фалкландскіе острова, или на Огненную Землю.
Дня черезъ два послѣ нашего прибытія, когда я обошелъ своихъ больныхъ, ощупалъ пульсы, осмотрѣлъ языки, и установилъ должное равновѣсіе между своими чувствами и требованіями службы, воплощенными въ маіорѣ Багшо и въ «утреннемъ донесеніи», я написалъ мистеру Бетсу обо всемъ что случилось послѣ моего послѣдняго письма къ нему.
Я только что кончилъ письмо, когда вошелъ мой слуга и сказалъ что сэръ-Девисъ Десмондъ желаетъ меня видѣть. Я вышелъ на дворъ, по которому онъ ходилъ съ разсѣяннымъ видомъ и курилъ сигару. Онъ съ необыкновеннымъ жаромъ пожалъ мою руку, и освѣдомившись свободенъ ли я, сказалъ что желаетъ поговорить со мной на свободѣ, и что это будетъ продолженіемъ нашего разговора въ замкѣ.
— Вы еще очень молоды, но старость иногда ищетъ поддержки въ бодрой юности, готовящейся къ жизни и борьбѣ, Вы знаете почему я принимаю въ васъ участіе, и, можетъ-быть, есть основаніе къ полной откровенности между нами.
Что хотѣлъ этимъ сказать сэръ-Девисъ, думалъ я, слѣдуя за нимъ, между тѣмъ какъ онъ не переставалъ говорить, но не сообщалъ мнѣ ничего важнаго. «Миссъ Фрезеръ совсѣмъ успокоилась, онъ надѣется что она выйдетъ сегодня къ обѣду, потому что будутъ только свои: Джеральдъ и миссъ Бутлеръ, миссъ Фрезеръ и вы.»
— Племянница моя убѣдила съ большимъ трудомъ свою любимую подругу, миссъ Прендергастъ, пріѣхать сегодня къ намъ. Она отправляется въ Америку, и такъ какъ мы очень скоро переѣзжаемъ въ Дублинъ, она согласилась пріѣхать. Это все капризъ Мери, потому что я совсѣмъ бы не желалъ видѣть въ своемъ домѣ сестру осужденнаго мятежника.
— Миссъ Прендергастъ происходитъ отъ очень древняго и почтеннаго рода, сказалъ я. — Она сестра несчастнаго Мориса, моего школьнаго товарища, но вспомните, сэръ-Денисъ, какъ онъ еще молодъ, и повѣрьте мнѣ, что при всѣхъ своихъ заблужденіяхъ, онъ всегда оставался джентльменомъ и честнымъ человѣкомъ. А сестра его вполнѣ заслуживаетъ состраданія.
Сэръ-Денисъ нѣсколько минутъ молчалъ, и я видѣлъ какъ не понравились ему мои слова. Онъ отошелъ въ сторону и остановился.
— Позвольте мнѣ дать вамъ совѣтъ, прежде чѣмъ я попрошу его у васъ. Сочувствіе къ измѣнникамъ очень опасно, потому что сквозь сочувствіе и состраданіе проникаетъ ядъ измѣны. Вы говорили о чести и о почтенномъ родѣ, а я скажу вамъ что измѣна кладетъ такое пятно, которое лишаетъ чести. Вотъ эта-то сантиментальная чувствительность въ обращеніи съ бунтовщиками ослабляетъ власть закона, нарушаетъ порядокъ и поддерживаетъ смертную агонію хроническаго сопротивленія. Предупреждаю васъ, не поддавайтесь этому. Всѣ подобныя пѣсни, баллады и сказки, дѣйствующія на наши чувства и вызывающія на состраданіе, вредныя во всякой странѣ нуждающейся въ энергіи чтобы не умереть съ голоду, дѣйствуютъ особенно гибельно на наше низшее сословіе въ настоящее время.
— Но вспомните, сэръ-Денисъ, пѣсни роялистовъ и гимны круглоголовыхъ! Вспомните «Лиллибулеро» и баллады якобинцевъ. Они не дѣлаютъ никакого зла теперь, хотя когда-то имѣли большое вліяніе на народъ.
— Не дѣлаютъ никакого зла! Ну, это еще неизвѣстно, возразилъ онъ. — Еслибы нашелся поводъ пропѣть его, «Лиллибулеро» оказалъ бы вредъ завтра же. Я запретилъ бы закономъ всѣ подобныя пѣсни, до тѣхъ поръ пока въ народѣ не умеръ бы злой духъ, и они не сдѣлались бы достояніемъ антикваріевъ. Однако я хотѣлъ переговорить съ вами совсѣмъ о другомъ до обѣда. Мнѣ нужно звать какъ вы познакомились съ полковникомъ Фрезеромъ и его дочерью.
Баронетъ замедлилъ шаги. Я разказалъ ему о посѣщеніи полковника Фрезера, объ обѣдѣ, о послѣдовавшемъ за тѣмъ происшествіи, и какъ полковникъ Фрезеръ уѣхалъ не повидавшись со мной.
— Онъ не говорилъ вамъ для чего онъ пріѣзжалъ въ Ирландію?
— Не говорилъ, сэръ-Денисъ. Онъ, повидимому, пріѣзжалъ затѣмъ чтобы посмотрѣть страну, повидаться съ друзьями, но безо всякой особенной цѣли.
— Но на самомъ дѣлѣ это не такъ. Аланъ Фрезеръ такой человѣкъ который не пройдетъ полмили чтобы посмотрѣть на красивѣйшій въ мірѣ ландшафтъ, и не сдѣлаетъ шагу чтобы посѣтить друга, не имѣя къ тому особаго повода. Ну, какъ онъ вамъ понравился?
— Могъ ли я полюбить его? Когда онъ себя назвалъ, я уже зналъ кто онъ, потому что его имя упоминалось въ письмахъ изъ Индіи, которыя когда-то получалъ мой дѣдушка. Я ни за что не пошелъ бы къ нему, еслибы мнѣ не хотѣлось узнать что-нибудь о…. вы понимаете о комъ, сэръ-Денисъ. Онъ пробовалъ обмануть меня, но я сказалъ ему что знаю все….
— Не вѣрьте ничему что онъ вамъ разказывалъ. Благодарите Бога что онъ оставилъ васъ въ покоѣ, и молитесь чтобы вамъ никогда болѣе не встрѣчаться съ нимъ. Лучшаго ничего вы не можете себѣ пожелать. Итакъ вы тогда ужинали у Прендергаста и встрѣтили тамъ Индійца, который слѣдилъ за Фрезеромъ; васъ подстерегали когда вы возвращались; вы видѣли Фрезера выходившаго изъ игорнаго дома, это очень на него похоже, а на слѣдующее утро вы узнали что на него напали мошенники, преслѣдовавшіе васъ. Тутъ есть что-то чего я не могу понять. А миссъ Фрезеръ? Разкажите что-нибудь о ней.
— Я ее видѣлъ когда обѣдалъ съ ними, и былъ пораженъ ея сходствомъ съ портретомъ, который есть у насъ въ старомъ домѣ: сходство необыкновенное. Въ другой разъ я ее видѣлъ, когда ходилъ навѣстить больваго полковника, а потомъ случилась эта безумная дуэль, и во время слѣдствія они уѣхали изъ Дублина.
— Съ тѣхъ поръ вы ни разу не видали миссъ Фрезеръ?
— Нѣтъ. Въ первый разъ послѣ того я увидалъ ее въ экипажѣ, когда вы пріѣзжали въ Кильмойль.
— Не упоминала ли она когда-нибудь въ своихъ письмахъ о миссъ Фрезеръ.
— Ни разу, сэръ-Денисъ.
— Вы сказали что у васъ есть портретъ вашей матери, и что миссъ Фрезеръ очень похожа на него.
— Удивительно похожа. Портретъ виситъ въ старомъ домѣ, отъ котораго мы теперь очень близко. Не хотите ли вы сами взглянуть на него? Мистрисъ Консидинъ, жилица, не помѣшаетъ намъ. Пойдемте!
— Славная мысль! Непремѣнно пойдемъ и посмотримъ.
Нѣсколько минутъ спустя мы были въ Лохъ-на-Каррѣ.
Сэръ-Денисъ съ любопытствомъ разсматривалъ старый домъ.
— Четверть столѣтія много измѣняетъ. Еслибы стѣны могли видѣть, онѣ замѣтили бы такую же перемѣну и во мнѣ.
Босая дѣвушка, ходившая сказать отъ меня мистрисъ Консидинъ что я пришелъ повидаться съ ней и осмотрѣть старый домъ, возвратилась съ отвѣтомъ что я могу распоряжаться въ Лохъ-на-Каррѣ какъ хозяинъ, но что мистрисъ Консидинъ извиняется что сама не можетъ принять меня, потому что больна и лежитъ въ постелѣ.
— Плоха она, бѣдняжка; только миссъ Бутлеръ и миссъ Роза, благослови ихъ Богъ, поддерживаютъ въ ней жизнь.
Я пошелъ въ давно знакомую мнѣ комнату, отворилъ дверь и «Боже мой, портрета нѣтъ!» воскликнулъ я въ изумленіи «Она пропала, моя картина пропала!» На стѣнѣ висѣла полинявшая, изъѣденная червями и пустая рама.
— Тутъ никогда ничего не было кромѣ того что вы видите, сэръ, съ тѣхъ поръ какъ я здѣсь живу, а тому около Срѣтенія будетъ два года, сказала дѣвушка.
— Но у насъ была другая такая же картина. На ней нарисована леди съ чудными волосами, и возлѣ нея леопардъ. Она висѣла въ спальнѣ, которая выходитъ на верхнюю площадку лѣстницы.
— Теперь тамъ спальня мистрисъ Консидинъ, сэръ. Тамъ, дѣйствительно, есть такая же рама, немного больше этой, и тоже пустая. Я ихъ всегда видѣла пустыми.
— Сходите пожалуста къ мистрисъ Консидинъ и спросите куда дѣлись картины которыя были въ этихъ рамахъ, когда она поселилась въ Лохъ-на-Каррѣ.
Прошло довольно времени прежде чѣмъ дѣвушка возвратилась.
— Я ждала пока барыня отыскивала эту записку. Она сказала чтобы вы прочли ее, и тогда все узнаете.
— Я развернулъ письмо, адресованное «Мистрисъ Консидинъ, въ Лохъ-на-Каррѣ» и прочелъ слѣдующее:
"Милостивая государыня! Такъ какъ я желаю взять портретъ мистрисъ Бреди и копію съ него для ввѣреннаго моему попеченію молодаго человѣка, то прошу васъ отдать ихъ подателю этого письма, которое вы сохраните съ копіей съ описи имѣнія. Надѣюсь получить отъ васъ хорошія вѣсти объ имѣніи и услыхать что сынъ вашъ охотно помогаетъ вамъ извлекать выгоду изъ аренды. Я скоро напишу подробно о дѣлахъ и прошу васъ, милостивая государыня, считать меня вашимъ покорнымъ слугой.
— Какъ странно что я не слыхалъ до сихъ поръ, что портреты взяты отсюда.
— Мистрисъ Консидинъ приказала сказать вамъ, сэръ, что приходилъ какой-то джентльменъ, взялъ ихъ, свернулъ и быстро скрылся изъ дому, и что по этому письму вы можете видѣть когда это было, потому что онъ приходилъ черезъ три дня послѣ числа выставленнаго на этомъ письмѣ. Она надѣется что бѣды никакой не случилось.
— Разглядите хорошенько мистера ли Бетса это почеркъ?
— По крайней мѣрѣ очень похожъ на его почеркъ; но теперь я замѣчаю маленькую разницу. Это странно, потому что въ то время когда было написано это письмо, я былъ въ постоянныхъ сношеніяхъ съ мистеромъ Бетсомъ по поводу слѣдствія, и онъ ничего не сказалъ мнѣ объ этомъ.
— Стало-быть, это случилось въ то время когда полковникъ Фрезеръ совершалъ свое путешествіе, замѣтилъ сэръ-Денисъ. Тутъ нѣтъ ничего страннаго, и мнѣ кажется, я все понимаю. Я готовъ держать пари, что когда мистеръ Бетсъ услышитъ объ этомъ письмѣ, онъ скажетъ что никогда не писалъ его. Пойдемте отсюда.
Мы пошли обратно по длинной аллеѣ и молчали, то-есть не говорили другъ съ другомъ, но онъ бормоталъ что-то про себя, и по временамъ у него вырывались восклицанія на незнакомомъ мнѣ языкѣ. Ни слова не сказали мы между собой, пока не дошли до стараго моста, и тогда я сказалъ ему что мнѣ нужно до обѣда окончить кое-какія дѣла въ казармахъ, и что я долженъ свернуть направо.
— Я забылъ о главной цѣли моего посѣщенія, но объ этомъ мы успѣемъ переговорить послѣ обѣда; я выхлопоталъ Джеральду и вамъ позволеніе ночевать въ замкѣ. Это касается того о чемъ я уже упоминалъ, но такъ какъ вы скоро уѣзжаете, то я долженъ выразиться яснѣе. Вы видали моего племянника и могли составить о немъ мнѣніе, которое я скоро спрошу у васъ. Я надѣюсь что могу положиться на васъ. Прощайте, Теренсъ; вы мнѣ позволите васъ такъ называть?
Я такъ погрузился въ свои мысли что не замѣтилъ шедшаго за мной человѣка, пока онъ не заговорилъ.
— Благослови васъ Богъ, сэръ. Не пойдете ли вы въ Кульбаунъ навѣстить моего стараго отца, который говоритъ что только тогда спокойно закроетъ глаза, когда взглянетъ на васъ.
— Здравствуйте, Макарти! А далеко отсюда до Кульбауна? Я съ удовольствіемъ навѣщу старика, если успѣю.
— Туда не болѣе часа ходьбы, сэръ.
— Часъ туда, да часъ оттуда. Мнѣ очень жаль, но сегодня я не могу идти съ вами, слишкомъ поздно.
Мой отвѣтъ, казалось, озадачилъ его.
— А полкъ вашъ, говорятъ, уходитъ? Тамъ васъ ждетъ не одинъ старикъ. Пойдемте, мистеръ Теренсъ, пожалуста пойдемте.
— Не одинъ старикъ? Что вы хотите этимъ сказать? я васъ не понимаю.
— Развѣ я не говорилъ, сэръ, что могу сообщить вамъ кое-что о мистерѣ Морисѣ, о Морисѣ Прендергастѣ, вашемъ истинномъ другѣ?
— Такъ скажите мнѣ это здѣсь, Макарти. Теперь поздно идти въ Кольбонъ, я отложу до другаго дня.
— Не желаете ли вы, сэръ, поговорить съ человѣкомъ который видѣлъ мистера Мориса очень недавно?
— Я бы очень желалъ, въ память нашей старой дружбы, услышать о немъ хорошія вѣсти отъ кого бы то ни было.
— Слушайте, сэръ, я знаю человѣка который нѣсколько дней тому назадъ видѣлъ его, и могу показать вамъ этого человѣка.
— Гдѣ же онъ?
Онъ оглянулся, приложилъ руку къ сердцу и сказалъ:
— Вотъ онъ, мистеръ Теренсъ.
— Вы! Гдѣ же могли вы его видѣть? Неужели въ Ирландіи? Онъ рискуетъ жизнью, вѣдь онъ осужденный.
— Вотъ-те на! Осужденный! Какъ многіе изъ насъ были бы тѣмъ же самымъ, еслибы вся истина вышла наружу, мистеръ Теренсъ. Тотъ кто пошелъ противъ закона не заботится уже о томъ какъ его зовутъ тѣ кто издалъ этотъ законъ; только бы не пострадать отъ него. Впрочемъ, я не сказалъ вамъ гдѣ я видѣлъ его, и если хотите, я скажу вамъ что въ Америкѣ. Прощайте, сэръ. Я скажу мистеру Морису, когда увижу его, какъ вамъ было досадно что вы не могли удѣлить нѣсколькихъ минутъ чтобы сходить въ Кольбонъ,
Въ голосѣ этого человѣка слышалась сдержанная дерзость, которая удивила меня, но когда я пришелъ въ себя и хотѣлъ распросить о несчастномъ изгнанникѣ, его уже не было.
Когда я пришелъ въ казармы, всѣ офицеры, подъ предводительствомъ маіора Багшо, готовились въ экспедицію къ лорду Бельбруку. Только я и Десмондъ должны были обѣдать въ замкѣ. Я едва успѣлъ прибавить нѣсколько строкъ въ письмѣ къ мистеру Бетсу чтобы спросить о портретахъ, какъ меня позвалъ Десмондъ отправляться въ замокъ. Онъ былъ чѣмъ-то ужасно разстроенъ, и я замѣтилъ какъ руки его дрожали, когда онъ передавалъ мнѣ возжи, попросивъ чтобъ я правилъ. Онъ былъ молчаливъ и раздражителенъ, на меня смотрѣлъ вопросительно, и я скоро отказался отъ надежды вызвать его на разговоръ.
Въ гостиной мы нашли сэръ-Дениса, Мери и миссъ Фрезеръ. Послѣдняя была немного блѣдна, старалась казаться спокойною, но не могла скрыть дрожанія губъ и рѣсницъ, когда я вошелъ. Мери была серіознѣе обыкновеннаго, но серіозность шла къ ней столько же какъ веселость, и въ какомъ бы расположеніи она ни была, она всегда правилась мнѣ больше другихъ.
— Читали вы газеты, Джеральдъ? Новости предвѣщаютъ войну, замѣтилъ сэръ-Денисъ за обѣдомъ. Если Россія не уступитъ, Турція скоро будетъ раздроблена. Если мы не остановимъ Россію, мы потеряемъ свое вліяніе на Востокѣ.
— При всемъ моемъ уваженіи къ вамъ, дядюшка, я объявляю что не вижу въ томъ никакой потери для насъ, но признаюсь, я съ удовольствіемъ попробую дѣйствительной службы.
— Я тоже, воскликнулъ я: — дѣйствительная служба лучше всего!
— Ваша дѣйствительная служба, мой милый докторъ! съ насмѣшкой воскликнулъ Джеральдъ. — Ну, въ вашей службѣ я не вижу большаго развлеченія. Что можетъ доктору нравиться въ войнѣ? У него, конечно, будетъ тоже много дѣла, но какое дѣло! Впрочемъ, у всякаго свой вкусъ.
— А знаете ли, Джеральдъ, сказалъ сэръ-Денисъ, — я бывалъ въ Индіи въ сраженіяхъ, и видѣлъ людей въ большой опасности, и въ серіозныхъ испытаніяхъ, и два или три истинно храбрые человѣка, которыхъ мнѣ привелось видѣть, были доктора.
Я сгоралъ отъ негодованія, потому что въ словахъ Джеральда видѣлъ желаніе обидѣть меня. Мери, отгадывая что происходитъ въ моей душѣ, сказала своимъ кроткимъ голосомъ:
— Намъ, женщинамъ, кажется, что вы иногда несправедливы къ себѣ, дядюшка. Вы называете одинъ разрядъ мущинъ храбрыми, другой не храбрыми, а если спросить почему, то окажется потому только, что одни носятъ извѣстное одѣяніе, а другіе не носятъ его. Мы любимъ думать что храбрость качество общее всѣмъ мущинамъ, и непріятно слышать, когда вы говорите что оно принадлежитъ людямъ одной профессіи. Почему мистеру Бреди не можетъ нравиться война точно такъ же, какъ капитану Дермонду?
— Милая Мери, прервалъ сэръ-Денисъ, — ты на опасной почвѣ. Храбрость есть свойство мущинъ, какъ разсудительность — свойство женщинъ, но существуетъ много родовъ храбрости. Бываетъ храбрость физическая, которая въ свою очередь раздѣляется на множество родовъ. Напримѣръ, храбрость заигрывающая со смертью, мужественно сопротивляющаяся ей, презирающая опасность и не дорожащая жизнью. Къ счастію, такая храбрость встрѣчается очень рѣдко, — къ счастію потому, что иначе людскія страсти сдѣлали бы жизнь невыносимою. Если человѣкъ захочетъ убить другаго и при этомъ самъ не дорожитъ своею жизнью, что помѣшаетъ ему исполнить свое намѣреніе? Всякій человѣкъ зависѣлъ бы отъ милости своего врага. Потомъ есть другаго рода физическая храбрость, — храбрость тщеславная, почерпнутая извнѣ и не заключающаяся въ самомъ человѣкѣ. Любовь къ рукоплесканіямъ и удивленію, къ наградамъ и почестямъ, производитъ наибольшее число героевъ во всякой войнѣ и вообще во всякое время когда нужна отвага. Но человѣкъ отличающійся въ сраженіяхъ можетъ оказаться нравственнымъ трусомъ въ жизни. Есть еще пассивная храбрость, упорная, но не нападающая, а защищающаяся непоколебимо. Такая храбрость возвышается до героизма, когда она основана на чувствѣ долга и поддерживается сознательнымъ самоотверженіемъ, и тогда она иногда переходитъ въ наступательную храбрость. Но выше всѣхъ, какъ самое естественное чувство разумнаго существа, стоитъ храбрость порожденная страхомъ, храбрость нервныхъ, робкихъ людей, вызванная единственно силой воли, когда человѣкъ, насилуя свою природу и животное чувство самосохраненія, заставляетъ тѣло повиноваться душѣ. Эта истинная побѣда духа надъ матеріей. Такая храбрость, мнѣ кажется, встрѣчается чаще чѣмъ думаютъ.
— Я не могу понять какъ можно бояться смерти, замѣтила миссъ Фрезеръ, не поднимая глазъ. — жизнь иногда бываетъ страшнѣе смерти.
— Такъ думали нѣкоторые древніе философы, Мебъ, сказалъ сэръ-Денисъ, — и такъ думаютъ теперь жалкіе трусы, которые сами лишаютъ себя жизни.
— Какъ можно назвать трусомъ того кто лишаетъ себя жизни? спросила миссъ Бутлеръ. — Почему въ одномъ случаѣ тотъ кто пренебрегаетъ жизнью и бросаетъ ее — трусъ, когда въ другомъ случаѣ вы называете храбростью презрѣніе къ жизни? Замѣтьте, я не оправдываю самоубійства, я только спрашиваю за Мебъ.
— Плохая логика, Мери. Онъ трусъ, потому что онъ избираетъ только меньшее изъ двухъ золъ; убѣгая отъ убійцы, онъ бросается въ ревущій потокъ.
— Но еслибъ онъ совсѣмъ не дорожилъ жизнью, онъ не побѣжалъ бы отъ убійцы.
— Вы меня поймали, засмѣялся сэръ-Денисъ. Я закрываю книгу и оканчиваю мою лекцію о храбрости. Къ тому же я говорилъ уже о всевозможныхъ видоизмѣненіяхъ этого качества.
Когда мы вошли въ гостиную, миссъ Фрезеръ сидѣла у окна и задумчиво глядѣла на облака, озаренныя лучами солнца скрывшагося за отдаленными горами. Джеральдъ усѣлся къ тому же окну. Мери указала мнѣ мѣсто возлѣ себя на диванѣ. Сэръ-Денисъ опять занялся изученіемъ кипы газетъ.
— Я такъ рада, Теренсъ, что нашла нѣсколько минутъ поболтать съ вами. Мы не видались столько лѣтъ и послѣ того не успѣли сказать другъ другу десятка словъ.
Я сказалъ что-то, не помню что именно, о блаженномъ старомъ времени, и сильно покраснѣлъ.
— Вы опять посѣтили Лохъ-на-Каррѣ съ моимъ дядей? Мистрисъ Консидинъ въ отчаяніи что не могла принять васъ. Я сегодня ѣздила туда съ нимъ, — она кивнула на Джеральда, — и съ Розой Прендергастъ, которой хотѣлось проститься со старушкой. Роза уѣзжаетъ очень скоро; мистеръ Макъ-Туркъ, наконецъ, купилъ ея имѣніе. Роза пріѣдетъ сюда къ чаю, потому что она, кажется, сегодня послѣдній день въ Кильмойлѣ. Бѣдная Роза! такъ молода и такъ одинока, и ея ждетъ обширный океанъ и обширная жизнь!
— Но у ней есть друзья, а когда она переплыветъ океанъ, ее встрѣтитъ братъ.
— Она о немъ очень безпокоится. При всей своей откровенности со мной, она избѣгаетъ говорить о братѣ, однако призналась что онъ очень измѣнился, даже въ отношеніи къ ней. Онъ помѣшался на политикѣ, ужасно ненавидитъ Англію и всѣхъ насъ, и это очень огорчаетъ Розу. Онъ отлично пошелъ въ Америкѣ какъ адвокатъ, потомъ опять бросилъ все это, затѣялъ какой-то бунтъ и ходитъ теперь, проповѣдуя, изъ одного мѣста въ другое. Грустно за него, потому что онъ честенъ и искрененъ. Онъ все принесъ въ жертву своимъ убѣжденіямъ, а это лучшее доказательство его искренности…. А вотъ она сама. Здравствуйте, милая Роза!
Миссъ Прендергастъ поцѣловала Мери, застѣнчиво поклонилась сэръ-Денису, который, услыхавъ ея имя, поспѣшилъ ей навстрѣчу и довелъ ее до дивана, церемонно раскланялась со мной и съ капитаномъ Десмондомъ, а съ миссъ Фрезеръ поздоровались такъ холодно, какъ только это возможно между дѣвушками такихъ лѣтъ. Я замѣтилъ тѣнь неудовольствія, пробѣжавшую по лицу миссъ Фрезеръ, когда Джеральдъ остался возлѣ Розы и присоединилъ свои старанія къ стараніямъ сэръ-Дениса «заставить хорошенькую нѣмую открыть ротъ», какъ онъ шепнулъ Мери. «Я, впрочемъ, не надѣюсь, вы однѣ имѣете ключъ къ нему.»
Роза была болѣе чѣмъ хорошенькая въ этотъ вечеръ. Крайняя простотой чистота ея одежды шла къ ней лучше богатыхъ платьевъ. Сэръ-Денисъ едва скрывалъ свое восхищеніе подъ видомъ усиленной вѣжливости, отъ которой не отучила его Индія. Джеральдъ не отходилъ отъ Розы, и глаза Мабели не скрывали досады на нее за впечатлѣніе, которое она произвела на красиваго капитана. Трудно найти вмѣстѣ три такія хорошенькія лица, какія соединились въ этотъ вечеръ въ гостиной замка. Но какъ не похожи были эти лица чертами и выраженіемъ! Простота и миловидность Розы носили отпечатокъ какой-то усталости и самоотверженія. Она рѣдко улыбалась, но улыбка ея озаряла лицо такою ясностью, которая поражала своимъ контрастомъ съ привычнымъ ему выраженіемъ усталости и скуки. Манеры ея были сдержаны, но сквозь эту сдержанность по временамъ прорывались такія движенія, которыя доказывали что за тучей скрывается солнце. Она была добра, кротка и невинна какъ ребенокъ, но ничто не могло поколебать ея твердой воли, качества, которое они съ братомъ наслѣдовали отъ матери. Что касается до миссъ Фрезеръ, я не въ состояніи описать безконечныхъ измѣненій въ выраженіи ея лица, отражавшаго впечатлѣнія какъ море отражаетъ пробѣгающія надъ нимъ облака. По временамъ лицо ея становилось совершенно безстрастно, она устремляла на васъ глаза, но какъ будто не видала васъ, а смотрѣла на что-то въ пространствѣ. Всѣ ея движенія полны были граціи и лукавой прелести, но она постоянно имѣла выраженіе какой-то безпомощности, зависимости: она какъ бы безмолвно просила о помощи и защитѣ, и умоляла міръ простить ей ея существованіе.
Но долженъ ли я прибавить, что какъ ни были хороши двѣ первыя, онѣ никогда не могли равняться съ моею безцѣнною Мери. Въ ней не было ничего искусственнаго, никакой скрытности или притворства. Правдивая душа ея неспособна была видѣть ложь въ словахъ, дѣйствіяхъ и характерахъ людей, а потому она часто подвергалась обманамъ, несмотря на то что одарена была свѣтлымъ, блестящимъ умомъ. Она думала и дѣйствовала прямо, не допуская увертокъ и хитростей, и открыто шла къ своей цѣли.
Когда миссъ Прендергастъ вошла, я, повинуясь знаку Мабели Фрезеръ, подошелъ къ ея окну. Въ углу гдѣ она сидѣла было темно, но слуги внесли лампы и чай, и свѣтъ освѣтилъ ея руку покрытую кольцами (она любила драгоцѣнности), которою она манила меня къ себѣ. Она обернулась лицомъ къ окну, такъ что я не могъ видѣть ея глазъ, когда она въ нѣсколько минутъ выпытала у меня все что я зналъ о миссъ Прендергастъ. Когда я сказалъ ей что Роза скоро покидаетъ родину навсегда, она вздохнула какъ бы почувствовавъ облегченіе. «Она очень хорошенькая, но такая неловкая и, кажется, недалекая.»
Я едва не потерялъ случая поговорить съ миссъ Фрезеръ, котораго такъ долго ждалъ. Мери позвала насъ:
— Мнѣ жаль разстраивать вашъ tête-à-tête у окна, но чай васъ ждетъ. Пошлите мистера Бреди за вашею чашкой или приходите къ намъ.
Мабель встала.
— Подождите еще одну минуту, попросилъ я, — мнѣ нужно поговорить съ вами. Прошу васъ, миссъ Фрезеръ.
Она сѣла.
— Съ той ночи какъ я васъ видѣлъ, я не имѣлъ минуты покоя. Объясните что вы хотѣли тогда сказать, скажите что намъ обоимъ угрожаетъ? Ради Бога, довѣрьтесь мнѣ, и можетъ-быть, можно будетъ все поправить. Это что-нибудь о вашемъ отцѣ или объ его женѣ?
— Я васъ не понимаю, мистеръ Бреди. Мнѣ нечего довѣрять вамъ, и я не знаю что между нами общаго, что можетъ угрожать намъ общею опасностью.
— Но вѣдь вы сами сказали это, — вы забыли? — когда я остался на нѣсколько минутъ съ вами вдвоемъ въ тотъ вечеръ.
— Прошу васъ вѣрить, мистеръ Бреди, что я тогда была такъ разстроена и испугана страшными снами, что рѣшительно не помню что я тогда говорила. Я до сихъ поръ дрожу при воспоминаніи о той ночи.
— Какіе же это сны?
— Да, все это было сонъ, не болѣе какъ сонъ. У меня болѣла голова, я легла и хотѣла заснуть. Я, должно-быть, была очень больна, потому что вдругъ мнѣ пригрезилось что мое окно само собой отворяется, и человѣкъ, не знаю женщина или мущина, вошелъ въ мою комнату и приблизился къ моей кровати. Я слышала во снѣ ваше имя, и призракъ поднялъ распятіе, приложилъ его къ моимъ губамъ и требовалъ отъ меня клятвы что я никогда не прощу вамъ страшной обиды которую вы мнѣ нанесли. Я во снѣ старалась притворяться спящею, но призракъ разбудилъ меня, и приложивъ кинжалъ къ моей груди, заставилъ меня произнесть страшную клятву. Я стараюсь припомнить въ чемъ я клялась, но помню только что вамъ готовилась смерть, а я должна была молчать объ этомъ. Но можно ли передать ночной бредъ? Я вдругъ очутилась на полу и боролась съ призракомъ, который хотѣлъ взять шкатулку, а мнѣ казалось что я обязана хранить ее. Я проснулась, но долго находилась подъ впечатлѣніемъ страшнаго сна. Я совсѣмъ не помню видѣла ли я васъ въ ту ночь. Если вы находите какую-нибудь пользу разспрашивать меня…. Идемъ, идемъ, милая Мери! Мистеръ Бреди былъ такъ занимателенъ.
У меня осталось подозрѣніе что прекрасная сновидица обманываетъ меня, но я не былъ увѣренъ въ этомъ. Я употребилъ всѣ силы чтобы дѣйствительно показаться миссъ Фрезеръ и миссъ Бутлеръ «занимательнымъ», между тѣмъ какъ сэръ-Денисъ разрывалъ конвертъ за конвертомъ, пробѣгая газеты, а Джеральдъ энергично добивался благосклонности миссъ Прендергастъ. Онъ вызывалъ ее на разказы о Sacré Coeur въ Анжерѣ, и съ видомъ большаго любопытства слушалъ невинные анекдоты о сестрѣ Агнесѣ, о сестрѣ Маріи, объ отцѣ Огюстѣ и о школѣ. Сэръ-Денисъ, который былъ строгимъ анти-католикомъ, по временамъ поднималъ глаза и смотрѣлъ съ изумленіемъ, какъ бы дивясь чего добивается Джеральдъ. Мери была въ восторгѣ отъ впечатлѣнія произведеннаго ея подругой, а миссъ Фрезеръ смотрѣла въ пространство и, повидимому, не обращала никакого вниманія на окружающее. Миссъ Прендергастъ разказывала капитану Десмонду о чудесахъ сотворенныхъ сестрой Урсулой близь Анжера, которыя она видѣла собственными глазами. Сестра нѣсколько лѣтъ лежала безъ движенія и ѣла и пила только разъ въ годъ, въ свой именины. Кто приближался къ ея комнатѣ, того обдавалъ запахъ фіалокъ, только еще душистѣе и божественнѣе. Нѣкоторыя изъ ея подругъ, проходя мимо, чувствовали прикосновеніе крыльевъ витавшихъ тамъ ангеловъ, а другія слышали музыку ихъ золотыхъ арфъ.
— Представьте себѣ блаженство этой святой женщины, капитанъ Десмондъ!
Лицо молодой энтузіастки дышало набожностью, но когда она, поднявъ глаза, увидала себя центромъ кружка, голосъ ея опустился, она ужасно покраснѣла и замолчала.
Вошелъ слуга и сказалъ что за ней пришла ея горничная, и Мери увела бѣдную Розу въ садъ, откуда онѣ возвратились обѣ съ красными глазами и долго усердно сморкались.
— Какое счастье, сэръ-Денисъ, что слуга прервалъ разговоръ капитана Десмонда, иначе онъ сегодня же отрекся бы отъ своего вѣроисповѣданія, сказала миссъ Фрезеръ съ необыкновеннымъ для нея одушевленіемъ. — Я такъ боялась за него когда онъ слушалъ миссъ Прендергастъ.
— Мнѣ чрезвычайно льститъ ваша заботливость обо мнѣ, миссъ Фрезеръ, но я попрошу васъ успокоиться, потому что вѣра моя непоколебима. Я люблю выслушивать хвалу всякому вѣроисповѣданію отъ его представителей, но я твердъ въ своемъ. Не думайте, когда я сворачиваю на тропинку, что я совсѣмъ покидаю большую дорогу.
Когда Роза собралась уходить, она вынула изъ своего ридикюля письмо и подала его мнѣ.
— Это отъ Макарти, сына старика Дана. Когда онъ узналъ что я буду здѣсь, онъ просилъ меня передать вамъ это письмо, мистеръ Бреди. Онъ говорилъ что это просьба, и чтобы вы не читали его до ночи: онъ очень настаивалъ чтобъ я отдала вамъ его только при прощаніи.
Это былъ грубый конвертъ, запечатанный сургучомъ и адресованный: «Мистеру Теренсу Бреди, доктору Британскаго пѣхотнаго полка, въ Кильмойль.» Я положилъ его въ карманъ, не разсматривая болѣе. Роза простилась, но сэръ-Денисъ взялъ съ нея обѣщаніе провесть еще цѣлый день въ замкѣ до отъѣзда изъ Ирландіи. При воспоминаніи объ этомъ она и Мери опять заплакали и ушли въ садъ, и какъ два неутѣшные призрака ходили по аллеѣ, такъ что сэръ-Денисъ наконецъ послалъ слугу напомнить имъ какъ вреденъ ночной холодъ.
— Я начинаю вѣрить въ привидѣнія Джеральда, смѣялась Мери, — потому что когда мы прощались съ Розой….
— Въ четвертый, кажется, разъ….
— Нѣтъ, дядюшка, только въ третій и въ послѣдній, увѣряю васъ, — вѣтви дерева, возлѣ котораго мы стояли, ужасно затряслись, и я ясно разслышала вздохъ и стонъ, но никого не видала.
— Нужно сказать Корду чтобъ онъ подстрѣлилъ эту сову, сказалъ сэръ-Денисъ, — а до тѣхъ поръ у насъ въ домѣ не будетъ покоя. Что съ вами, Мабель?
Миссъ Фрезеръ, приложивъ руку къ сердцу, вскочила при его словахъ и воскликнула: «Сжальтесь, сэръ-Денисъ! Сжальтесь!» Потомъ остановилась, сдѣлала страшное усиліе овладѣть собой, и опускаясь на руки Мери, сказала задыхаясь:
— Это опять тотъ страшный сонъ. Прошу васъ, не сердитесь на меня, я такъ слаба, такъ разстроена, такъ….
— Такъ больна, дорогая моя Мабель, что я очень радъ что мы на будущей недѣлѣ переѣзжаемъ въ Дублинъ, потому что вамъ вужна помощь лучшихъ докторовъ. А за обѣдомъ вы казались такою бодрою. Какой у васъ пульсъ! Вамъ нужно немедленно начать лѣчиться. Благослови васъ Богъ, мои дѣти, прощайте. А я пойду въ Бастилію, какъ выражается Джеральдъ, и выкурю сигару прежде чѣмъ мы разойдемся.
Джеральдъ и я отправились въ склепъ, гдѣ присудилъ намъ курить сэръ-Денисъ. Изнуренный слуга, служившій помощникомъ буфетчика и напомнившій мнѣ моего стараго Могуна, вошелъ съ подносомъ, и уходя спросилъ, пойдетъ ли капитанъ Саибъ гулять сегодня ночью: если не пойдетъ, то онъ запретъ двери и успокоитъ собаку.
Дурное расположеніе Джеральда, можетъ-быть, было слѣдствіемъ его разговора со стряпчимъ сэръ-Дениса, отъ котораго онъ узналъ что имѣніе находится совсѣмъ не въ такомъ блестящемъ положеніи какъ онъ ожидалъ, что старые долги, увеличивающіеся проценты, новые налоги разоряютъ имѣніе.
— Сэръ-Денисъ получилъ, какъ я имѣю основаніе предполагать, тысячи фунтовъ золотомъ изъ Индіи, и вмѣсто того чтобъ употребить ихъ на уплату самыхъ тяжелыхъ долговъ сдѣланныхъ сэръ-Ричардомъ, онъ ихъ держитъ въ замкѣ. Онъ не довѣряетъ банкамъ, это чрезвычайно любопытная черта въ дѣловомъ человѣкѣ.
Все это, подъ вліяніемъ сигары и вина, разказывалъ мнѣ Джеральдъ, пока не вошелъ сэръ-Денисъ, но когда онъ попробовалъ сдѣлать объ этомъ намекъ дядѣ, тотъ устремилъ на него такой проницательный, гнѣвный взглядъ, что онъ тотчасъ же замолчалъ. Сэръ-Денисъ былъ въ этотъ день на митингѣ и вынесъ оттуда весьмй мрачный взглядъ на положеніе страны. Недовольство развилось въ народѣ до высочайшей степени; самое отсутствіе обыкновенныхъ безпорядковъ и рѣдкіе случаи преступленій доказываютъ что народъ готовится къ великому возстанію. Такъ разсуждали судьи, которые были бы гораздо спокойнѣе, еслибы по временамъ въ кого-нибудь изъ нихъ стрѣляли. Но страна такъ спокойна, что можно быть увѣреннымъ что молодцы заняты чѣмъ-нибудь особеннымъ. Сэръ-Денисъ совѣтовалъ держаться строгихъ мѣръ, но вопросъ состоялъ въ томъ какъ и къ чему приложить эти мѣры. Онъ былъ человѣкъ справедливый, но онъ не сочувствовалъ народу который теперь окружалъ его. «Самый ободранный Индіецъ имѣетъ въ себѣ что-то джентльменское, и самый жалкій Индусъ одаренъ самоуваженіемъ, этотъ же народъ полонъ всѣхъ пороковъ Индусовъ и мусульманъ, но лишенъ всѣхъ ихъ хорошихъ качествъ. Его вѣжливость служитъ личиной ненависти, а храбрость его — это дерзость убійцы.» Сэръ-Денисъ считалъ законъ за орудіе наказанія, а не за орудіе цивилизаціи, и примѣнилъ бы его въ самомъ строгомъ смыслѣ для предупрежденія преступленій и для наказанія за нихъ. Авторитетъ его поддерживалъ тѣхъ которые считали составленіе законовъ правомъ парламента и желали чтобы народъ безпрекословно повиновался этимъ законамъ. Сэръ-Денисъ сдѣлался руководителемъ митинговъ и разбилъ совершенно мѣстныхъ адвокатовъ. Онъ былъ, однако, тутъ въ положеніи Карла V между монахами. Онъ, когда-то властитель провинцій, изъ которыхъ каждая была больше всего острова, котораго Кильмойль составлялъ очень незначительную часть, былъ теперь не болѣе какъ дѣятельный, причудливый землевладѣлецъ и членъ многихъ коммиссій. Онъ, чрезъ чьи руки проходили милліонные доходы, и отъ одного слова котораго зависѣла участь народовъ, встрѣтилъ въ управленіи собственнымъ имѣніемъ такія затрудненія, какихъ онъ себѣ прежде представить не могъ. Его номинальный арендный доходъ считался 7.000 фунтовъ въ годъ, но на самомъ дѣлѣ онъ, съ большимъ трудомъ и прибѣгая къ крутымъ мѣрамъ, едва могъ собрать 3.000. Когда новый налогъ падалъ на его обремененное имѣніе, онъ узнавалъ что деньги, которыя онъ платилъ, употреблялись на проложеніе новой дороги, которая ни откуда и ни куда не вела, или на общественныя учрежденія, которыя доводили народъ до пауперизма и не приносили пользы ни обществу, ни государству. Но сэръ-Денисъ былъ человѣкъ энергичный и занимался дѣломъ съ тѣмъ наслажденіемъ, которое подобныя натуры находятъ въ трудѣ требующемъ величайшаго напряженія умственныхъ способностей. Только его характеръ немного попортился. Ему было досадно что онъ не въ силахъ уничтожить обычаи, предразсудки и національныя особенности дряхлаго, но упрямаго народа, и онъ жалѣлъ, что по несчастному капризу географіи, народъ этотъ находится подъ управленіемъ парламента, а не подъ энергичною системой управленія индійскихъ проконсуловъ.
Такъ, сидя съ нами, говорилъ онъ съ Джеральдомъ или, лучше сказать, онъ говорилъ Джеральду, пока часы не пробили одиннадцать, и тогда мы разошлись по своимъ комнатамъ.
Складывая фракъ, я ощупалъ въ карманѣ письмо, врученное мнѣ Розой Прендергастъ, и вынулъ его съ намѣреніемъ разорвать не читая.
«Это, думалъ я, какая-нибудь просьба о помощи, которой я не могу оказать… Однако посмотримъ.» Подъ наружною оберткой была другая, на которой мое имя и адресъ были написаны какъ слѣдуетъ. Внизу была помѣтка: «Очень нужное». Не дочитавъ до половины, я уже опрометью бѣжалъ по корридору въ комнату сэръ-Дениса. Онъ былъ на половину раздѣтъ и очень удивился моему появленію и блѣдному, испуганному лицу. Не за себя я дрожалъ.
— Прочтите! Надо тотчасъ же принять мѣры для безопасности женщинъ.
Сэръ-Денисъ подошелъ съ письмомъ къ свѣчѣ и прочелъ:
«Я много обязанъ вамъ. Желаю отплатить вамъ. Опасность угрожаетъ особѣ которую мы уважаемъ. Я не могу отвратить опасность, хотя готовъ бы для этого пожертвовать жизнью. Мнѣ извѣстно, что сегодня ночью будетъ сдѣлано нападеніе на Кильмойльскій замокъ шайкой отчаянныхъ людей. Никто на свѣтѣ, кромѣ васъ и тѣхъ которые связаны со мной, какъ и я съ ними, страшными клятвами, не знаетъ что я здѣсь; даже бѣдная сестра моя. Нечего говорить вамъ чтобы вы молчали. Еслибы полиція нашла меня, я лишился бы жизни, или по крайней мѣрѣ свободы, а мнѣ и жизнь и свобода нужны для другихъ. Я надѣялся видѣть васъ сегодня, но обманулся въ своей надеждѣ, и теперь пишу вамъ чтобы просить васъ выйти ко мнѣ сегодня вечеромъ въ 10 часовъ къ мосту на Каррѣ. Вы, можетъ-быть, меня не узнаете. Когда услышите что вамъ говорятъ: „Ночь хороша“, отвѣчайте: „День будетъ лучше“, и вы увидите человѣка, который можетъ дать вамъ средства отвратить ужасное мщеніе. Вмѣстѣ мы много можемъ сдѣлать. Вы должны быть въ замкѣ до одиннадцати часовъ, такъ какъ нападеніе произойдетъ въ полночь. Дайте знать товарищамъ вашимъ, отправившимся въ Ольдъ-Кортъ, чтобъ они остерегались на возвратномъ пути. Не будь васъ да еще одного существа, неотразимый ударъ былъ бы нанесенъ сегодня ночью.. Да проститъ мнѣ Богъ мою измѣну дѣлу! Я подписываюсь не иначе какъ вашъ прежній другъ.»
Сэръ-Денисъ дочелъ до конца, и потомъ, безъ малѣйшаго слѣда тревоги, голосомъ даже болѣе спокойнымъ чѣмъ обыкновенно, спросилъ:
— Слѣдуетъ ли считать это письмо за серіозное предостереженіе, на основаніи котораго надо немедленно принимать мѣры? Вы, вѣроятно, знаете отъ кого оно, иначе не пришли бы ко мнѣ въ такое время.
— Я знаю положительно кто писалъ это письмо, какъ оно ни странно. Не надо терять ни минуты. Мы тотчасъ же должны готовиться.
— Теперь безъ десяти минутъ двѣнадцать, сказалъ сэръ-Денисъ, глядя на часы. — Не много времени для приготовленій, если извѣстія, сообщаемыя этимъ безыменнымъ корреспондентомъ, точны. Сначала дайте мнѣ взглянуть все ли въ порядкѣ здѣсь. Пойдите въ комнату моего племянника и скажите ему что я прошу его придти ко мнѣ сейчасъ же. Не шумите, избѣгайте сцены съ женщинами, и возвращайтесь какъ можно скорѣе.
Сэръ-Денисъ осматривалъ пару двуствольныхъ пистолетовъ съ видимымъ удивленіемъ и неудовольствіемъ, когда я вернулся съ Джеральдомъ.
— Что-то затѣвается, сказалъ онъ спокойно. — Основательна эта тревога, или нѣтъ, а пистолеты мои трогали. Надо готовиться. Не разчитывали на предостереженіе. Видите, затравки забиты.
Онъ началъ отвинчивать ихъ, дѣлая распоряженія весьма хладнокровно:
— Ступай къ Корду, Джеральдъ. Разбуди его и вели принести сюда все оружіе, какое найдетъ онъ. Потомъ разбуди Мартина. Пусть онъ тотчасъ же осмотритъ всѣ запоры внизу и безъ шуму подниметъ мужскую прислугу. Я сію минуту загляну къ Индійцамъ. Насъ трое, Кордъ четвертый, Мартинъ пятый, съ прислугой насъ будетъ двѣнадцать, цѣлая армія. Индійцы будутъ заряжать, если намъ придется стрѣлять. Меня безпокоятъ только бѣдныя дѣвушки.
— Я сейчасъ же поѣду въ Кильмойль, позову полицію, подниму казармы!
— Нѣтъ, ты этого не сдѣлаешь. Если на насъ нападутъ въ двѣнадцать часовъ, то-есть минутъ черезъ пять, ты не успѣешь привести помощь и, вѣроятно, будешь перехваченъ на дорогѣ. Намъ здѣсь дорогъ каждый человѣкъ.
Кордъ, главный лѣсничій, плотный Іоркширецъ, вскорѣ появился вмѣстѣ съ Мартиномъ, слѣдомъ за Джеральдомъ, несшимъ въ каждой рукѣ по парѣ двустволокъ. Мартинъ буфетчикъ былъ вооруженъ старинною фузеей и одноствольнымъ ружьемъ. Лѣсничій, кромѣ пороховницъ и дробовиковъ, несъ свое собственное, надежное, нѣсколько ржавое ружье. Камердинеръ сэръ-Дениса явился со старою придворною шпагой и пистолетомъ. Люди сходились одинъ за другимъ, и скоро вся комната наполнилась блѣдными лицами. Довольно, даже съ излишкомъ, набралось оружія изъ разныхъ угловъ замка, но при осмотрѣ оказалось, что у одного ружья поврежденъ курокъ, у другаго нѣтъ кремня, у третьяго сломанъ шомполъ, и такъ далѣе. Все-таки, однако, мы были достаточно вооружены чтобы встрѣтить нападеніе на какомъ угодно мѣстѣ. Безпокоило насъ только множество входовъ въ замокъ. Это былъ обширный домъ старинной постройки, съ окнами выходящими и на дворы, и на лужайку, и въ садъ; приходилось охранять полдюжины дверей. Ружья были заряжены Кордомъ, сэръ-Денисомъ, Джеральдомъ и мною и розданы надежнѣйшимъ слугамъ, а остальные вооружились топорами, дубинами, чѣмъ кому вздумалось. Смѣлый мальчикъ съ конюшни вызвался вылѣзть изъ окна въ садъ, перелѣзть черезъ стѣну въ смежную рощу, оттуда пробраться къ одному фермеру, взять у него лошадь и скакать въ Кильмойль за полиціей. Мы были увѣрены что собаки дадутъ знать о приходѣ непріятеля, если только онъ придетъ. Джеральдъ въ этомъ не сомнѣвался, полагая что разнеслись слухи о золотѣ хранящемся у сэръ-Дениса. Сэръ-Денисъ самъ убѣдился, по поврежденію своихъ пистолетовъ, что можно ожидать покушенія. Но если кто и сомнѣвался, — конечно не я, хотя я надѣялся что какой-нибудь случай помѣшаетъ нападенію, — всякое сомнѣніе сдѣлалось невозможнымъ, когда увидали что цѣпь на двери, ведущей изъ курильни въ наружный мощеный ходъ, была не наложена, и замокъ и затворы отвинчены, такъ что дверь отворилась бы отъ перваго толчка. Старый Индусъ, которому поручено было смотрѣть за запорами, увѣрялъ, что уходя заперъ дверь какъ слѣдуетъ. Очевидно существовала измѣна внутри дома, но кого подозрѣвать?
Мери Бутлеръ и Мабелъ Фрезеръ сидѣли, въ комнатѣ сэръ-Дениса, за дверью которой сторожилъ Джеральдъ
— Какой молодецъ кузина Мери! воскликнулъ онъ. — Она вполовину не такъ смущена какъ нѣкоторые изъ этихъ олуховъ съ ружьями и пистолетами, и старается убѣдить бѣдняжку Мабъ что опасности нѣтъ, точь-въ-точь какъ мать ободряла бы ребенка взглянуть въ лицо привидѣнію.
Сѣни охранялъ сэръ-Денисъ съ однимъ слугой. Кордъ караулилъ въ задней части дома. Мартинъ ходилъ на стражѣ по корридору; другіе были размѣщены въ нижнихъ комнатахъ, гдѣ можно было вломиться въ окна. Я стоялъ у двери курильни, теперь укрѣпленной цѣпью и привинченнымъ снова замкомъ и затворомъ.
Часы на дворѣ пробили половину перваго. Сваружи все было тихо какъ въ могилѣ. Я напрягалъ слухъ чтобъ уловить малѣйшій шумъ; постукиванье часовъ въ кухнѣ раздавалось по корридору какъ будто надъ самымъ моимъ ухомъ. Минута за минутой проходила; ничто не трогалось. Самое дыханіе мое казалось мнѣ шепотомъ чьихъ-то голосовъ, а біеніе сердца тихимъ барабаннымъ боемъ. Придутъ ли они? Не ложная ли эта тревога? Не удалось ли Морису Прендергасту въ послѣднюю минуту отвратить злодѣйскій умыселъ? Вдругъ холодъ пробѣжалъ по моимъ жиламъ. Тс…. Ошибки быть не можетъ. Они здѣсь! Деревянная ступень скрипнула. Я прижалъ ухо къ двери; я чувствовалъ что кто-то стоитъ за нею. Ручка у груди моей слегка повернулась; я держалъ пистолетъ на готовѣ; замокъ щелкнулъ и заперся снова. Дверь тихонько потряслась. Слышался шепотъ голосовъ, какъ будто рядомъ со мной. Опять попробовали ручку замка. Опять толкнули дверь, уже сильнѣе. Я чувствовалъ давленіе рукъ и нажиманіе плечей сквозь крѣпкій дубъ, будто давятъ меня. Подлѣ двери были два маленькія окошечка. Я видѣлъ мерцаніе звѣздъ, слабый свѣтъ проникалъ ко мнѣ снаружи. Вдругъ звѣзды исчезли; темное тѣло загородило свѣтъ. Сдѣлай я рукою одно движеніе, и лишь тонкое стекло очутилось бы между моимъ пистолетомъ и головой злодѣя. Но сэръ-Денисъ приказалъ строго чтобы никто ни подъ какимъ видомъ не стрѣлялъ, пока разбойникъ не ворвался въ окно или въ дверь.
Въ случаѣ опасности, условлено было дать знать свистомъ что требуется помощь. Я съ усиліемъ готовился свистнуть, какъ вдругъ звѣзды опятъ заблестѣли, голова исчезла отъ окна, ступени заскрипѣли, и шепотъ возобновился за дверью. Затѣмъ все смолкло. Ничто снаружи не трогалось. Собаки молчали. Не смутила ли разбойниковъ неудача у входа, на который они разчитывали. Не откажутся ли они отъ своего намѣренія, опасаясь что ихъ выдали, и что открыто дѣло ихъ соумышленника? Я прислушивался съ замираніемъ сердца. Не подать ли сигналъ? Не лучше ли показать что мы на сторожѣ и тѣмъ отклонить нападеніе? Сэръ-Денисъ, однако, распорядился иначе. Онъ рѣшился захватить врасплохъ злодѣевъ, заставить ихъ раскаяться въ своемъ покушеніи, и наотрѣзъ отвергъ предложеніе Джеральда освѣтить замокъ и звонить въ большой колоколъ на дворѣ.
— Они отложили бы до другаго раза, сказалъ онъ, — а я хочу чтобы такая попытка уже не повторилась.
Я думалъ сбѣгать на минутку въ сѣни и сказать сэръ-Денису что я слышалъ, но опасеніе чтобъ они не ударили вдругъ на дверь и не ворвались въ моемъ отсутствіи, удержало меня. Пробилъ часъ. Ни звука. Опять постукивали секунды, и минуты медленно тянулись за ними.
Я думалъ о храброй дѣвушкѣ, которая тоже сторожитъ и ждетъ. Какъ охотно отдалъ бы я жизнь за одно ея слово…. сто жизней, еслибы могъ…. за одно словечко изъ ея милыхъ устъ. Чтобъ избавить ее отъ минуты тревоги, я сейчасъ же вышелъ бы въ ночную темноту навстрѣчу невѣдомымъ опасностямъ и всѣмъ ужасамъ смерти. Что это? Тихій, медленный свистъ послышался изъ отдаленной комнаты. Онъ повторился громче и отозвался вблизи. Сэръ-Денисъ появился въ концѣ корридора и махнулъ мнѣ.
— Кордъ свистнулъ дважды. Пойдемъ.
— Но они были и здѣсь. Они только сейчасъ ушли.
— Такъ оставайтесь на своемъ мѣстѣ.
Онъ исчезъ и оставилъ меня въ темнотѣ. Я вернулся къ двери. Всѣ чувства мои были напряжены до такой степени, что словно отдѣлились отъ меня, перестали мнѣ повиноваться. Шепоты носились въ ночномъ воздухѣ. Голоса раздавалггсь у меня въ ушахъ. Какъ будто женщина шептала мнѣ: «Теренсъ, милый Теренсъ, охраняй, защищай меня.» Странныя штуки выкидывало мое воображеніе: мнѣ видѣлись фигуры въ темнотѣ. Мелькали лица, шуршали одежды вокругъ меня, огоньки вспыхивали и пропадали. Руки мои такъ дрожали, что я принужденъ былъ спуститъ курокъ пистолета, чтобы не выстрѣлить.
Свистъ! Опятъ! опятъ! опятъ! съ разныхъ сторонъ вдругъ. Рѣзкій трескъ разбитаго стекла, выстрѣлъ, какъ будто изъ дому, и потомъ нѣсколько выстрѣловъ сваружи. Топотъ ногъ по сѣнямъ и корридорамъ; крики: «Всѣ сюда!» Съ невыразимымъ чувствомъ облегченія, какъ собака сорвавшаяся наконецъ съ цѣпи, я бросился къ свалкѣ. Еще выстрѣлъ, когда я бѣжалъ по заднему корридору, и при свѣчѣ въ рукахъ испуганнаго мальчика, я увидѣлъ что одинъ изъ слугъ несъ человѣка, котораго ноги тяжело тащились по полу, а голова свѣсилась внизъ. Сердце мое сжалось, когда я увидалъ сѣдые волосы.
— О, докторъ! Взгляните на него! Бѣдный Кордъ! Гнусные злодѣи!
Мы положили его на полъ. Я сталъ на колѣни подлѣ него и разорвалъ его платье. Кровь сочилась крупными каплями изъ его шеи. Онъ взглянулъ мнѣ въ лицо съ улыбкой.
— Я свалилъ двоихъ, справа и слѣва, но они, кажется, уходили меня, вѣдь такъ?
Когда я отеръ кровь, оказалось дира подъ плечною костью, пуля вышла позади шеи. Рана была на вылетъ, смертельная, какъ мнѣ казалось. Мальчикъ принесъ воды, и я тряпкою повязалъ, какъ могъ, рану бѣднаго Корда.
— Не хлопочите обо мнѣ, докторъ! Оставьте меня. Ступайте вы всѣ къ сэръ-Денису! Тамъ цѣлая куча проклятыхъ разбойниковъ. А все-таки я свалилъ двоихъ, справа и слѣва.
Его отнесли въ его комнату, хотя онъ просилъ чтобъ ему дали заряжать ружья.
— Вѣдь я могу заряжать, и мы ихъ поколотимъ, злодѣевъ.
Чрезъ минуту я стоялъ въ сѣняхъ у задней лѣстницы.
Свѣчка, стоявшая за столбомъ, освѣщала сцену. Сэръ-Денисъ стоялъ за дверью, держа въ каждой рукѣ по пистолету; Джеральдъ, съ двустволкой на готовѣ, подлѣ него, не сводя глазъ съ разбитой половины двери, къ которой придвинутъ былъ тяжелый столъ. Осколки дерева и стекла валялись на полу, дверь пробита была пулями. Мартинъ подъ столомъ глядѣлъ на открытое мѣсто. Одинъ изъ слугъ за столбомъ заряжалъ дымящееся ружье, мальчикъ, съ пороховвицей и пулями въ рукахъ, подавалъ другое.
— Сторонитесь отъ отверстія, или вы погибли! крикнулъ сэръ-Денисъ.
Едва успѣлъ я прыгнуть въ сторону, какъ выстрѣлы грянули въ дверь, и одна пуля просвистѣла у самаго моего уха. Я поскользнулся и упалъ. Снаружи раздался ревъ торжества, сквозь который мнѣ какъ будто послышался пронзительный крикъ. Но я уже былъ опять на ногахъ. «Ничего, сэръ-Денисъ!»
— Вамъ хочется еще, господа? сказалъ Дзкеральдъ. — Вы теперь не такъ хорошо стрѣляете. Скажите, пожалуста, когда будете готовы.
— Что вы не выходите изъ-за двери, какъ мущины? Мы покажемъ вамъ, умѣемъ ли мы стрѣлять! отвѣчалъ грубый голосъ снаружи. — Мык васъ согрѣемъ!
— Такъ еще кое-кто изъ васъ остынетъ совсѣмъ, друзья мои, отвѣчалъ Джеральдъ. — Не мѣшкайте, пожалуста. Мнѣ уже хочется спать.
Ругательство было отвѣтомъ. Нѣсколько выстрѣловъ ударили въ дверь и осыпали насъ щепками. Никто не показывался въ роковомъ отверстіи на которое постоянно было направлено восемь стволовъ.
— Выстрѣлы, безъ сомнѣнія, поднимутъ народъ, шепнулъ Джеральдъ. — Скоро должны придти къ намъ на выручку.
— Не надѣйтесь ни на кого въ имѣніи, прошепталъ Мартинъ. — Этотъ народъ никогда не вмѣшивается въ подобныхъ случаяхъ. Боятся, да и желанія не имѣютъ.
— Я бы завтра же всѣхъ прогналъ, дядя. Не стрѣляйте! Это шляпа на палкѣ. Нейдетъ, мой другъ. Попробуй подставить подъ нее свою голову. Пуля легче петли.
Мы ждали на сторожѣ. Ужасное ожиданіе! Ничего не было слышно. Прошло четверть часа. Мартинъ высунулъ голову изъ-подъ стола и оглядѣлся.
— Кажется, свѣтаетъ, сэръ-Денисъ! шепнулъ онъ. — Они ушли! закричалъ онъ вдругъ.
— Идемъ за ними! крикнулъ Джеральдъ.
Въ эту минуту сверху раздался вопль, исполненный такого ужаса, что кровь ваша застыла на мгновеніе.
— Это женщины! Мартинъ и Томъ, не трогайтесь, оставайтесь здѣсь! закричалъ сэръ-Денисъ, и съ невѣроятною быстротой бросился вверхъ по лѣстницѣ. Мы съ Джеральдомъ слѣдовали за нимъ. У меня въ рукахъ была свѣча.
Когда мы вошли въ комнату, Мери Бутлеръ стояла одна у стола, словно окаменѣлая, съ раскрытыми губами, устремивъ глаза на окно. Ставни были разбиты. Когда мы вбѣжали, человѣкъ въ маскѣ, или съ вымазаннымъ лицомъ, вскочилъ въ комнату. Сэръ-Денисъ оттолкнулъ Мери и поднялъ пистолетъ, но тяжкій ударъ свалилъ его. Онъ упалъ мнѣ на руки. Разбойникъ испустилъ крикъ торжества: «Сюда, молодцы, сюда! Я….» Онъ покатился въ предсмертныхъ содроганіяхъ. Комната наполнилась вооруженными людьми.
Я просыпаюсь отъ тяжкаго сна. Сейчасъ только случилось несчастье на желѣзной дорогѣ. Я ушибенъ, изнуренъ и голоденъ. То мѣсто, помню, называется Бишопсгопъ, а это, должно-быть, станція Ланглей. Я убѣжалъ изъ Свитенгама. Я бѣжалъ въ Лондонъ, когда это ужасное столкновеніе…. Какъ шумитъ у меня въ головѣ, какъ глаза болятъ! Что за сны я видѣлъ! Слава Богу, это сны, не болѣе! Кто это ходитъ около меня? Молоденькая горничная и докторъ? Они только мѣшаютъ мнѣ, прерываютъ мои мысли. Лучше опять заснутъ, если только сны не вернутся.
Я закрываю глаза и впадаю въ состояніе среднее между сномъ и его роковою сестрой, изъ объятій которой уже нѣтъ пробужденія. Среди забытья, я чувствую что чьи-то руки хлопочутъ около меня, что меня бережно поднимаютъ, чувствую пальцы доктора на лбу моемъ. Напрасно стараюсь я припомнить когда и гдѣ я былъ ушибенъ. Очевидно, я бѣжалъ изъ Бишопсгопа въ Ланглей. А теперь…. Теперь не умираю ли я? Нельзя ли стряхнуть сонливость, открыть глаза и подумать? Не совъ ли все это? Кровавая ночь, всѣ событія пронесшіяся съ такою подробностью въ умѣ моемъ, не призрачныя ли грезы больнаго? Темпль и Стендишъ, побѣгъ отъ разбойниковъ, дуель, утомительные переходы по Ирландіи, возвращеніе въ Кильмойль, Мабель Фрезеръ, пріятельница Мери Бутлеръ, замокъ, въ которомъ въ послѣдній разъ видѣлъ я Мери, смѣлую какъ какая-нибудь воинственная богиня среди битвы и крови Да, все это сонъ, благодареніе Богу. Я проснусь и отправлюсь въ Лондонъ, и тамъ буду трудиться.
Итакъ я задремалъ, припоминая свои страданія какъ сонъ, и грезя что я грезилъ.
Долго ли лежалъ я, не знаю. Огонь появился предъ моими глазами, твердая рука открыла мнѣ вѣки, и свѣтъ наполнилъ болью мою голову. Я услышалъ знакомый голосъ: «Поправился отлично. Зрачки сильно суживаются. Я думаю что теперь докторъ Дюкъ и безъ меня справится съ нашимъ дорогимъ больнымъ». Затѣмъ я уловилъ отрывочныя слова: «совершенное спокойствіе…. кормить…. говорить не долженъ». Голосъ перешелъ въ шепотъ, къ которому присоединился другой. Дверь тихонько затворилась; вѣроятно, докторъ ушелъ. Въ смутномъ снѣ моемъ мнѣ представлялось что я учусь у знаменитаго врача въ Дублинѣ, и что это голосъ моего наставника, слышанный мною прежде на воображаемыхъ лекціяхъ. Во всякомъ случаѣ это говорилъ не ланглейскій докторъ Стоккъ.
Я сдѣлалъ усиліе чтобы повернуться, и движеніе мое привлекло вниманіе кого-то бывшаго въ комнатѣ. Нѣжная рука коснулась моего лба, и я услышалъ тихій вздохъ, и дыханіе кого-то наклонившагося надо мной. Спустя нѣсколько времени, сколько не знаю, я открылъ глаза. Вечеръ теперь, или утро? Предметы, на которыхъ я стараюсь остановить вниманіе, какъ будто подернуты густою пеленой. Послѣ продолжительныхъ усилій я началъ различать сквозь туманъ нѣкоторыя фигуры и изображенія на стѣнѣ, къ которой были обращены мои глаза. Вотъ еще доказательство моего бреда. Мнѣ представляется что я замѣчаю сходство съ обоями знакомой комнаты, находящейся отъ меня за сотни миль. Вотъ желтый съ краснымъ попугай лѣзетъ по тонкой зеленой спирали, увѣшанной громадными багровыми яблоками, слѣдомъ за другимъ попугаемъ; а тотъ точно также лѣзетъ за третьимъ, и т. д. Все попугаи, спирали и яблоки, пока наконецъ послѣдній попугай уходитъ на половину въ потолокъ и теряется въ черномъ съ краснымъ бордюрѣ. Постойте! Не могли же оклеить комнату пока я спалъ. Когда я легъ, помню, тутъ были простые сѣрые обои. А вотъ, теперь попугаи! Они мнѣ старые знакомые. Часто, засыпая, глядѣлъ я на нихъ и спрашивалъ себя, попаду ли я когда-нибудь въ страну гдѣ водятся живые оригиналы ихъ, и удастся ли подстрѣлить хоть одного, ради красивыхъ перьевъ. Въ теченіи многихъ лѣтъ, просыпаясь по утру, я встрѣчалъ ихъ выпуклые глаза, которымъ рисовальщикъ придалъ необыкновенный блескъ искусно помѣщенною бѣлою точкой. Я глядѣлъ теперь на нихъ до тѣхъ поръ пока стало мнѣ больно, закрылъ глаза, разсуждалъ самъ съ собою о нелѣпости моихъ грезъ, опять открылъ глаза; они все тутъ предо мною. Это обои моей спальни въ Лохъ-на-Каррѣ. Тихонько поднялъ я глаза кверху и увидѣлъ на стѣнѣ пустую раму. Я содрогнулся и сталъ просить Бога сохранить мнѣ разсудокъ, котораго я, казалось, готовъ былъ лишиться. Въ смѣшеніи противорѣчивыхъ воспоминаній я не могъ отличить дѣйствительность отъ болѣзненнаго бреда. Шепча молитвы, я застоналъ, и та же рука опять коснулась моего горячаго лба, и голосъ прошепталъ, лаская мое ухо и какъ бы вкрадываясь тихо въ мою смущенную голову.
— Вамъ больно?
— Да, очень больно. Гдѣ я, и кто вы? Откройте занавѣски, дайте мнѣ оглядѣться хорошенько.
— Вамъ надо лежать смирно. Успокойтесь и не распрашивайте. Сэръ-Филиппъ строго приказалъ не давать вамъ говорить. Если вы будете спрашивать, мы не должны отвѣчать вамъ. А теперь, такъ какъ вы проснулись, пора вамъ принять лѣкарство.
— Кто такой сэръ-Филиппъ?
— Мнѣ не велѣно отвѣчать вамъ. Выпейте вотъ это, пожалуста. Я ваша сидѣлка. Вы должны теперь васъ слушаться. Скоро вы поправитесь. Вамъ уже гораздо лучше. Надо благодарить Бога за его милость. Вотъ такъ хорошо, продолжала сидѣлка, когда я проглотилъ ложку какой-то жидкости. — Теперь вы будете лежать покойно, не правда ли?
Очень легко сказать: «будьте покойны», но сдѣлать это бываетъ трудно, а мнѣ стало и вовсе невозможно, когда я убѣдился свидѣтельствомъ своихъ глазъ что это Роза Прендергастъ наклонилась надо мной. Сомнѣнія нѣтъ. Глаза Розы Прендергастъ глядятъ мнѣ въ глаза, длинная лента бѣлаго чепца, надѣтаго на ея темныя косы, щекочетъ мнѣ щеку, она приподняла меня одною рукой чтобъ я могъ проглотить лѣкарство и поддерживаетъ мнѣ голову.
— Бога ради, скажите же мнѣ, воскликнулъ я, стараясь приподняться, — что значитъ все это? Гдѣ я?
Но она приложила палецъ къ губамъ, покачала головой и исчезла изъ комнаты. Я понялъ что лежу при смерти, въ моей маленькой спальнѣ въ Лохъ-на-Каррѣ, и что прошедшее не сонъ. Какъ часто доктора ошибаются. Еслибъ ихъ предписанія были соблюдены относительно меня, я непремѣнно сошелъ бы съ ума. Не знать гдѣ Мери Бутлеръ, что съ ней дѣлается! Да я встану сію же минуту и самъ погляжу. Съ усиліемъ, истощившимъ послѣднія силы мои, я приподнялся на постели, какъ вдругъ дверь отворилась, и вошла сама Мери Бутлеръ! Я испустилъ радостный крикъ и сказалъ не помню что. Мери приложила палецъ къ губамъ, и подойдя ко мнѣ, увѣщательно подняла руку.
— Теренсъ, я увѣрена, что меня вы послушаете. Вамъ необходимо полнѣйшее спокойствіе. Довольно вамъ знать что всѣ мы здоровы. Ну, успокойтесь же; видите какъ вы слабы.
Я держалъ ея руку, и прижимая ее къ губамъ, плакалъ, повторяя только:
— Благодарю тебя, Господи! Благодарю тебя!
Мери Бутлеръ не отнимала руки. Глядя на меня, вѣроятно, какъ на слабаго, больнаго ребенка, она сѣла подлѣ меня, когда я упалъ утомленный на подушку, все не выпуская изъ рукъ мое сокровище. Тихимъ голосомъ она разказала мнѣ что полиція явилась въ то самое время какъ разбойники ворвались въ замокъ и вступили въ ужасную драку съ прислугой, что сэръ-Денисъ оправился и очень безпокоится обо мнѣ.
— Видите, докторъ Дюкъ, каковъ вашъ больной, сказала она, когда вошелъ великій ирландскій эскулапъ, — хотя мы и отступили немного отъ вашихъ предписаній.
— И неудивительно, миссъ Мери, отвѣчалъ докторъ Дюкъ, щупая мой пульсъ, — глядя на васъ, всякій больной выздоровѣетъ, а то такъ и здоровый погибнетъ. О! Я говорю правду. Вотъ такъ пульсъ! Словно буря на морѣ. И бьетъ, и бурлитъ, и перерывается!
Поняла ли Мери шутку доктора? Я думаю что она, по своему прямодушію, не угадала ея тайнаго значенія.
— Я оставлю васъ съ вашимъ больнымъ, докторъ. Миссъ Прендергастъ и сидѣлка въ сосѣдней комнатѣ. Прощайте, Теренсъ. Я приду навѣстить васъ завтра.
И Мери ушла.
— Она истинная Троянка! воскликнулъ докторъ Дюкъ. — Не диво что кровь ваша такъ и прыгаетъ!
И онъ замысловато усмѣхнулся, а я почувствовалъ что правая рука моя сжимается съ серіознымъ поползновеніемъ оставить отпечатокъ пальцевъ на его полной и весьма неумной физіономіи.
Какъ ждалъ я завтрашняго дня! какъ жилъ я только ея посѣщеніями! Теперь я со всѣми былъ кротокъ и послушенъ. Я сталъ быстро оправляться. Но увы! Скоро я лишился врача сдѣлавшаго чудо, какъ докторъ Дюкъ называлъ мое выздоровленіе. Когда Мери уходила, мнѣ, какъ будто, становилось хуже. Сэръ-Денисъ пришелъ съ нею проститься со мной предъ отъѣздомъ въ Англію. При немъ я не могъ говорить. Она сказала, прощаясь:
— Выздоравливайте скорѣе, ради всѣхъ насъ. Вы знаете какъ мы васъ любимъ, Теренсъ.
Эти слова не разъ служили мнѣ утѣшеніемъ послѣ ихъ отъѣзда. Пришлось услышать печальныя вѣсти. Добрый мой опекунъ, мистеръ Бетсъ, поспѣшно пріѣхавшій съ материка какъ только узналъ о моемъ состояніи, понемногу сообщилъ мнѣ все что еще не было мнѣ извѣстно. Тяжелое бѣдствіе постигло Десмондовъ. Замокъ разрушенъ. Мабель Фрезеръ исчезла. Когда выбиты были окна и голоса послышались снаружи, она испустила пронзительный крикъ, призвавшій насъ, вырвалась изъ рукъ Мери Бутлеръ и бросилась бѣжать.
Одинъ изъ слугъ, стоявшій въ корридорѣ, видѣлъ какъ она сбѣгала съ лѣстницы, и…. «я перекрестился святымъ крестомъ, прибавилъ онъ, — ибо она похожа была на мертвую, выпугнутую изъ могилы». Поиски произведены были всюду, но нигдѣ ея не нашли. Осмотрѣли развалины, отыскали кучку сгорѣвшихъ костей и — странное украшеніе для разбойника — золотой перстень съ камнемъ, на которомъ виднѣлся гербъ, нѣсколько поврежденный огнемъ. Но скоро опасеніе что она погибла въ огнѣ было разсѣяно фактами, указывавшими на насильственное похищеніе. Во всякомъ случаѣ-было почти несомнѣнно что она избѣгла ужасной смерти. На вѣткѣ куста, въ куртинѣ около замка, одинъ полицейскій замѣтилъ прядь длинныхъ и золотистыхъ волосъ. То были, безъ сомнѣнія, волосы Мабели. Осматривая землю вокругъ, напали на слѣдъ лошадиныхъ копытъ, идущій до большой дороги. Казалось, что всадники ѣхали очень близко другъ подлѣ друга, и что одинъ былъ гораздо тяжелѣе другаго. Съ большой дороги они вдругъ свернули въ поле, и слѣдъ шелъ до рѣки, у которой пропадалъ.
Полицейскій офицеръ, спѣшившій съ своею командой въ замокъ, слышалъ конскій топотъ около лѣса и подавленный женскій крикъ, но нельзя было терять ни минуты: выстрѣлы гремѣли, маленькому гарнизону замка очевидно приходилось плохо.
Объявленія были напечатаны во всѣхъ газетахъ. Затѣмъ получено было извѣстіе изъ Атлона, гдѣ у трактирщика на конюшнѣ стояли двѣ прекрасныя лошади. Онѣ принадлежали двумъ господамъ, говорилъ онъ, прибывшимъ въ то утро какъ сожженъ былъ Кильмойль, одинъ пѣшкомъ, а другой верхомъ. Съ ними была молодая дѣвушка, вся закутанная въ плащъ, съ заплаканными глазами, тоже верхомъ. Полагали что это бракъ съ увозомъ. Господа позавтракали, купили нѣсколько готоваго платья и удивили атлонскихъ портныхъ и швей платя безъ торгу что съ нихъ ни запрашивали. Одинъ былъ смуглый, маленькій, другой высокій, худой, сердито говорилъ съ дѣвушкой. Когда они уѣхали, оставивъ лошадей «впредь до востребованія» и взявъ съ собой только мѣшокъ для платья, въ городѣ пошло много толковъ. Они отправились на почтовыхъ до ближайшей станціи, потомъ сѣли на дублинскій поѣздъ. Ихъ прослѣдили до Голигеда, но тутъ они затерялись между путешественниками отправляющимися во всѣ концы свѣта, и полиція не могла разыскать ихъ далѣе. Глубоко было горе миссъ Бутлеръ, но она прекрасно владѣла собой. Она ухаживала за дядей день и ночь, навѣщала меня, присматривала за Кордомъ и ранеными слугами, словомъ, поспѣвала всюду, «словно цѣлый легіонъ ангеловъ», какъ говорила мистрисъ Консидинъ.
Сцена разыгравшаяся въ комнатѣ сэръ-Девиса, была ужасна. Полиція, входя, нашла стараго баронета, племянницу его и меня лежащими, казалось безъ жизни, подлѣ убитаго начальника шайки; у окна умиралъ другой разбойникъ. Сэръ-Денисъ, однако, былъ только оглушенъ. Повалившій его злодѣй, падая отъ моего выстрѣла, нанесъ мнѣ страшный ударъ пистолетомъ, и я упалъ безъ чувствъ къ ногамъ Джеральда. Мери Бутлеръ, бросившись загородить собой дядю отъ застрѣленнаго мною разбойника, лишилась чувствъ, когда я упалъ. Слуги, сбѣжавшіеся со всѣхъ сторонъ, наполнили комнату и подъ начальствомъ Джеральда стали горячо тѣснить разбойниковъ. Но по знаку, данному снаружи, они вдругъ бѣжали, оставивъ тѣло начальника и смертельно раненаго товарища. Джеральдъ со своими погнался за злодѣями прежде появленія полиціи, но страшный знакъ скоро отозвалъ ихъ назадъ. Свѣтъ замѣченный однимъ изъ слугъ, который мы приняли за мерцаніе зари, вдругъ усилился и сталъ краснѣе. Замокъ охваченъ былъ пламенемъ; дѣло, очевидно, не случая, а преднамѣренный поджогъ. Хотя злодѣи не стрѣляли въ сэръ-Дениса, а только въ слугъ, въ Джеральда и въ меня, они, какъ видно, не задумались бы сжечь насъ всѣхъ живьемъ. Въ старомъ домѣ было много ходовъ и корридоровъ, по которымъ гулялъ сквозной вѣтеръ; огонь не могъ быть остановленъ средствами находившимися подъ рукой, и отъ Кильмойльскаго замка, древняго гнѣзда Десмондовъ, остались лишь часть флигеля, почернѣвшія стѣны, да службы. Сэръ-Денисъ и миссъ Бутлеръ переѣхали въ Кильмойлъ-Кортъ, мѣстопребываніе мистера Кези, а меня отвезли въ Лохъ-на-Каррѣ, гдѣ мистрисъ Консидинъ уступила мнѣ мою спальню.
Сэръ-Денисъ, помышлявшій сначала оставить Ирландію навсегда, рѣшился теперь выстроить заново замокъ въ меньшихъ размѣрахъ, но объявилъ что не положитъ камня, пока не будетъ отыскана миссъ Фрезеръ, или объяснено ея исчезновеніе.
Что касается до самого нападенія, то оно встревожило не только графство, но всю страну и все Соединенное Королевство. Правительство издало грозную прокламацію съ предложеніемъ большой награды; мѣры для водворенія порядка въ мѣстности волнуемой смутами были тотчасъ же приняты въ Кильмойлѣ и сосѣднихъ участкахъ. Нападеніе произведено было въ обширныхъ размѣрахъ. И въ замыслѣ, и въ исполненіи его замѣтны были смѣлость и умѣнье, не встрѣчаемыя обыкновенно въ покушеніяхъ сельскихъ преступниковъ. Собаки были отравлены. Ихъ нашли мертвыхъ въ конурахъ. Когда маіоръ Багшо со своими Бенгальскими Тиграми возвращался въ очень веселомъ настроеніи духа со вкуснаго обѣда у достопочтеннаго лорда Бельбрука, экипажи были внезапно остановлены толпой людей перескочившихъ черезъ заборы по обѣимъ сторонамъ дороги такъ быстро, что доблестные офицеры не успѣли даже отворить дверцы. Не было произведено никакого насилія. Маіору Багшо позволили сѣсть на каретную лошадь и отправиться въ Кильмойль. Цѣль была отозвать полицію въ другую сторону, и далеко пришлось ѣхать за нею нашему конюху.
— А гдѣ де теперь Джеральдъ?
— Развѣ вы не знаете? Я забылъ сказать вамъ. Важныя новости, юный другъ мой. Вамъ надо отправляться въ главную квартиру въ Коркѣ. Война съ Россіей. Гвардія отправилась въ Мальту. Военно-медицинскій департаментъ писалъ что вы должны заявить себя инвалидомъ, или прибыть въ полкъ не позже какъ черезъ десять дней. О васъ тутъ шла нескончаемая переписка, и все ни къ чему. Но докторъ Дюкъ думаетъ, что черезъ недѣлю вы уже будете въ состояніи ѣхать.
Закатъ на морѣ…. Темносинее море, безпарусное, безмолвное. Чуть вѣетъ вѣтеръ, чуть плещетъ волна въ желѣзные бока корабля, разсѣкающаго тихую воду. Небо безоблачно, только на западѣ длинныя узкія полосы, словно огненные мечи, застилаютъ лучи солнца заходящаго за далекою горой, поднимающеюся изъ воды на горизонтѣ.
Бодро, солдаты, идите впередъ!
Васъ слава вдали ожидаетъ!
Въ исторіи память солдата живетъ!
Лавровый вѣнокъ вамъ чело обовьетъ!
Онъ кудри сѣдыя безсмертьемъ вѣнчаетъ!
Люди спѣлись хорошо, были выбраны лучшіе голоса, хоръ громко раздавался въ вечернемъ воздухѣ и производилъ такой эффектъ, которому могъ бы позавидовать оперный капельмейстеръ. Эти молодцы, дружно распѣвавшіе съ вытаращенными глазами, разинутами ртами, весело ѣхали драться за турецкаго султана, въ полной увѣренности что непріятель его, о которомъ они слышали въ первый разъ въ жизни, тотчасъ же отступитъ, какъ только узнаетъ о прибытіи Бенгальскихъ Тигровъ. Многіе ли изъ этихъ голосовъ были бы въ состояніи взять ноту черезъ какой-нибудь годъ? Многіе ли изъ насъ, начиная съ генерала сэръ-Джорджа и до маленькаго барабанщика, котораго видѣлъ я во главѣ колонны громко бьющаго въ барабанъ на дорогѣ къ Альмѣ, а потомъ лежащаго навзничь съ окровавленною головой и тусклыми глазами устремленными въ небо, многіе ли изъ насъ знали на какое страшное испытаніе выступали мы въ этотъ день?
— Вотъ гора Аѳонская, объясняетъ мичманъ Колхиды полковнику Багшо, который, облокотясь на перила, размышляетъ о газетахъ и о притѣсненіяхъ, какія приходится ему испытывать отъ неизвѣстнаго недруга. — Мѣсто людное; я тамъ былъ и видѣлъ монаховъ; точь-въ-точь какъ кролики въ загородкѣ.
— А, это гора Аѳонская! Благодарю васъ, мистеръ Добсъ. Я сейчасъ сообщу генералу.
И Багшо, оправившись, пошелъ на заднюю палубу, гдѣ генералъ-лейтенантъ сэръ-Джорджъ Броунъ стоялъ поодаль отъ своего штаба, съ телескопомъ въ рукахъ, внимательно слѣдя за движеніемъ компаса. Сэръ-Джорджъ былъ стройный, красивый старикъ, широкоплечій, моложавый на видъ. На немъ была форменная суконная шапка съ генеральскимъ золотымъ галуномъ, синій фракъ съ золотыми пуговицами и бархатнымъ воротникомъ, также обшитый золотымъ галуномъ, узкіе форменные панталоны съ лампасами, сапоги изъ патентованной кожи, украшавшіеся прежде форменными золочеными шпорами, пока дознанныя опытомъ неудобства не привели къ ихъ временному удаленію. Лицо у него было пріятное, свѣжее, чисто выбритое, съ маленькими сѣдыми форменными бакенбардами, ровно обрѣзанными, какъ слѣдуетъ, на одной линіи съ кончикомъ уха; кожа гладкая, чистая, словно эмаль, голубые глаза, казавшіеся проницательными, но видѣвшіе въ сущности плохо, и хорошо очерченный, энергическій ротъ и подбородокъ. Онъ былъ гораздо храбрѣе чѣмъ его шпага. Это орудіе могло бы побѣжать, еслибъ было одарено парою ногъ; оно сломалось бы, еслибы Вилькинсонъ, или другой подобный ему мастеръ, не закалилъ его надлежащимъ образомъ; оно, пожалуй, погнулось бы; а сэръ-Джорджъ, я увѣренъ, никогда бы не побѣжалъ, не сломился бы и не погнулся. И однако стоять во главѣ арміи онъ былъ также неспособенъ какъ полоска стали въ мѣдныхъ ножнахъ, лежащая въ клеенчатомъ чахлѣ подлѣ треуголки его въ каютѣ.
Онъ никогда въ жизни не командовалъ, всегда служилъ, служилъ при человѣкѣ съ желѣзною волей, который давалъ приказанія и не бралъ совѣтовъ, который не имѣлъ приближенныхъ, внушалъ довѣріе всѣмъ, и самъ не довѣрялся никому. Не свойственно человѣку долгіе годы имѣть девизомъ: «служу», и вдругъ взять жезлъ и сказать: «повелѣваю». Величайшая пошлость утверждать что лишь тотъ научится командовать кто самъ долго былъ подъ командой. Сэръ-Джорджъ такъ долго былъ подъ командой, что привыкъ видѣть единственное спасеніе въ точномъ соблюденіи всѣхъ постановленій и правилъ, а затѣмъ — что будетъ, то будетъ. Онъ, какъ солдатъ Беранже, зналъ только одно: «Pour moi, j’ai servi le grand homme!» и утѣшался похвалой своего начальника и одобреніемъ своей совѣсти. Полоска чернаго пластыря, пальца въ два длины и въ одинъ ширины, была приложена около угла его рта. Наканунѣ, въ половинѣ осьмаго утра, море волновалось, и бритва почтеннаго генерала, не смущаемая качкой, нанесла ему рану, потребовавшую такого пособія. Штабъ окружалъ сэръ-Джорджа какъ планеты окружаютъ солнце. То были именно планеты, ни на что почти не способныя какъ только вращаться вокругъ центральнаго свѣтила. Но въ исполненіи этого призванія каждый изъ нихъ готовъ былъ умереть, если нужно. Тутъ былъ полковникъ Муллиганъ, добрый, привѣтливый старый конногвардеецъ, Иберіецъ болѣе по имени чѣмъ по характеру. Онъ отправлялся на войну точно такъ же какъ отправился бы на званый вечеръ; сраженіе представлялось ему чѣмъ-то въ родѣ роббера въ ералашъ, случайнымъ удовольствіемъ, въ которомъ онъ можетъ и выиграть, и проиграть, во во всякомъ случаѣ не собьется далеко съ пути истиннаго. Тутъ былъ статный, красивый, сильный, юный Британецъ, воинъ съ ногъ до головы, Гельвелъ по имени, полный усердія, бодрости и отваги, неопытный, конечно, въ войнѣ, и считавшій ее чѣмъ-то въ родѣ игры, въ которой нужно захватить лагерь непріятеля быстрымъ движеніемъ впередъ. Тутъ былъ еще другой молодой Британецъ, веселый малый и отличный солдатъ Апльсонъ, адъютантъ и племянникъ генерала (славное время было тогда для племянниковъ: они вездѣ состояли въ штабѣ дядюшекъ); адъютантъ хоть куда. Былъ еще Типльсонъ и маленькій Макъ Фатти, и наконецъ, мой прямой начальникъ, лучшій, въ моихъ глазахъ, изъ военныхъ докторовъ, простодушный, смышленый, добрый Макъ Филиппъ, съ теплымъ сердцемъ и крупнымъ тѣломъ, честный и смѣлый, честолюбивый и рѣшительный. Они стояли и сидѣли вкругъ вождя, ходившаго взадъ и впередъ около компаса, на самомъ дальнемъ разстояніи отъ хора, и спрашивавшаго себя внутренно не безъ тревоги: «понравилось ли бы это герцогу?» Но на кораблѣ была графиня Гайрекъ — нововведеніе; были на кораблѣ винтовки — другое нововведеніе; были разрывныя капсюли — опять нововведеніе; былъ корреспондентъ газеты — цѣлая революція! Сэръ-Джорджъ не зналъ какъ и сообразиться со всѣмъ этимъ. Дѣйствительно, лордъ Гайрекъ, капитанъ полка, отрядъ котораго ѣхалъ съ нами, перъ съ безконечною родословной, котораго предки боролись съ Брюсами, Дугласами и Грагамами, который одинъ имѣлъ право поднести королевѣ чашу вина въ день ея бракосочетанія, какъ наслѣдственный чашникъ Шотландіи, имѣлъ при себѣ свою прекрасную, храбрую молодую жену, также мало подозрѣвавшую что ждетъ насъ впереди, какъ лордъ Эбердинъ или самъ сэръ-Джорджъ. Мистрисъ Малони, жена моего слуги, увѣряла меня что всѣ женщины полка дрались бы какъ черти, еслибы графиня ихъ повела, и умерли бы всѣ за нее сію же минуту, какъ ни страдаютъ онѣ морскою болѣзнью. Ну, въ такомъ случаѣ вѣнецъ мученичества достался бы не однѣмъ женщинамъ.
— Извините, генералъ, сказалъ Багшо. — Это гора Аѳонъ тамъ виднѣется.
Сэръ-Джорджъ не любилъ Багшо. Ему казалось что онъ слишкомъ скоро шелъ впередъ по службѣ, и думалось почему-то что Багшо втайнѣ предается употребленію табака. Сверхъ того, сэръ-Джорджъ не могъ видѣть Аѳона, да еслибъ и видѣлъ, такъ для него Аѳонъ былъ тѣмъ же чѣмъ фіалка въ травѣ для человѣка не находящаго въ ней ничего особеннаго. Наконецъ Багшо своимъ заявленіемъ какъ будто предполагалъ, что сэръ-Джорджъ не знаетъ что Аѳонская гора въ виду давнымъ давно.
— Ну-съ, полковникъ Багшо, положимъ и Аѳонъ; такъ что же? Что же вамъ-то до этого?
Еслибы генералъ сказалъ: «что мнѣ до этого?» Багшо могъ бы еще какъ-нибудь выпутаться. Но вопросъ: «что ему до этого?» былъ для него страшнымъ ударомъ. Не могъ онъ утверждать что гора Аеенская имѣла для него особенное. значеніе (тѣмъ болѣе что онъ ничего почти не звалъ о ней, и солнце уже зашло за нее). Не могъ онъ также сказать что самъ имѣетъ какое-нибудь значеніе для горы Аѳонской; наконецъ, его встрѣтили даже предположеніемъ что это вовсе и не Аѳонская гора. Онъ почувствовалъ себя въ ложномъ положеніи, не зная какъ выйти изъ него; почувствовалъ что онъ срѣзанъ предъ молодыми людьми. Но Багшо былъ человѣкъ храбрый; при перерывѣ въ хорѣ онъ оправилъ галстукъ и сказалъ:
— Извините меня, сэръ-Джорджъ. Это весьма крѣпкое мѣсто…. Знаете, Ксерксъ и Александръ…. Оно у насъ слѣва…. весьма непріятно было бы, еслибы непріятель занялъ его.
— Пустое! Орудія не хватятъ! пробормоталъ старый инженерный полковникъ какъ бы въ успокоеніе вождю. — Русскіе инженеры не очень сильны; они никакихъ работъ не противупоставили Французамъ.
Багшо удалился при новомъ взрывѣ хора, тутъ же далъ себѣ слово не сообщать впредь никакихъ свѣдѣній моральныхъ, религіозныхъ, физическихъ, военныхъ или политическихъ своему дивизіонному генералу, и отправился внизъ читать географическій словарь Маундера и дожидаться партіи въ шахматы съ Макъ-Филиппомъ.
— Удивляюсь, какъ сэръ-Джорджъ можетъ быть такъ рѣзокъ, замѣтилъ мнѣ Стендишъ, стоя со мной у перилъ. — Онъ такой добродушный старикъ. Вчера я видѣлъ какъ онъ разговаривалъ съ женой солдата, плакавшею надъ ребенкомъ котораго вы осматривали. Онъ потрепалъ ее по лицу и ушелъ въ каюту со слезами на глазахъ; и ротъ его такъ подергивало, будто самъ онъ готовъ расплакаться.
И Сгендишъ былъ на кораблѣ. Я былъ радъ видѣть лицо его, какъ ни грустно было оно.
— Видите ли, другъ любезный, говорилъ онъ, — дѣлать мнѣ было нечего. Газета моя лопнула, а съ нею и все мое состояньице, всѣ подонки ящика Пандоры. Издатель Геркулеса получилъ позволеніе отъ лорда Гардипжа отправить меня въ Мальту, а потомъ и далѣе. Пришлось оставить дома жевку и двухъ ребятъ, какъ оставлено теперь много женъ и дѣтей, для ихъ же пользы. Но я обѣщалъ остаться въ отлучкѣ не болѣе нѣсколькихъ недѣль. Война не долго продолжится. Въ противномъ же случаѣ я умру съ голода, ибо утверждаютъ что мнѣ негдѣ будетъ взять пищи.
Такъ мы проболтали, пока ночь миновала, и полоса свѣта вправо отъ васъ, озарившая туманныя очертанія Троады, возвѣстила приближеніе солнца. Мы пошли спать, когда британскіе рожки пробудили отголоски на берегахъ, оглашавшихся нѣкогда браннымъ шумомъ гомеровскихъ войскъ, видѣвшихъ подвиги Діомеда, доблестное постоянство несчастнаго Гектора, и надменное торжество Эллиновъ. О! Зачѣмъ Трояне не отогнали ихъ съ воемъ на корабли и въ море! Не было бы тогда, можетъ-быть, ни Восточнаго вопроса, ни Греческаго царства, ни Крымской войны!
Опять затрубили рожки наши, на этотъ разъ на закатѣ солнца, пробуждая эхо Дарданеллъ и вспугивая турецкихъ часовыхъ, дремавшихъ около своихъ громадныхъ орудій. Сопѣніе машины и стукъ винта прекратились: якорь съ плескомъ упалъ въ воду, и канатъ побѣжалъ за нимъ, скрипя. Лодки у борта, лѣстницы опущены, войска выстроены на палубѣ; сэръ-Джорджъ опять при шпорахъ, штабъ въ сіяніи вокругъ него. Къ берегу отчаливаетъ лодка за лодкой; пристаютъ къ развалившейся пристани Галлиполи. Тамъ съ высочайшаго минарета развѣвается трехцвѣтное знамя. Городъ уже въ рукахъ Французовъ. Турки въ широкихъ шароварахъ, въ грязныхъ чалмахъ сидятъ, поджавъ ноги, на скамейкахъ у взморья. Они, очевидно, ничего не понимаютъ. Греки въ еще болѣе широкихъ шароварахъ, какъ юпки сшитыхъ посерединѣ, стоятъ по угламъ, улицъ въ грязныхъ шапкахъ и, очевидно, понимаютъ столько же сколько Турки. Есть тутъ «Commandant du Port» (его «bureau» единственная приличная хижина на взморьѣ), который полагаетъ что сэръ-Джорджу со штабомъ и войскомъ дозволяется пристать единственно по добротѣ императора. Есть также «Colonel Commandant de Gallipoli», который смотритъ на насъ въ телескопъ изъ окна лучшаго дома на пристани, видимо удивляясь тому какъ солдаты, подъ начальствомъ стараго Багшо и Тини-Нотса, адьютанта, строятся въ колонну и идутъ въ гору подъ музыку: «Оставленныя жены». А эти «жены», подъ предводительствомъ мистрисъ Мелони, уже вступили въ сдѣлки съ туземными торговцами и, повидимому, остаются въ барышахъ, чего нельзя сказать о мужьяхъ ихъ.
— Нѣтъ ни одного одѣяла! Ни одной палатки! Ни одной унціи лѣкарства! восклицаетъ Макъ Филиппъ въ великомъ негодованіи. — Нѣтъ помѣщенія для людей! Нѣтъ коммиссаріата! А сэръ-Джорджъ говоритъ что дѣлать нечего; что объ этомъ долженъ позаботиться консулъ. Просто невыносимо! У меня въ спискѣ болѣе тридцати больныхъ, а помѣщенія имъ нѣтъ, да и не предвидится!
Между тѣмъ колонна весело шла по улицамъ, похожимъ на русла дождевыхъ потоковъ. Дома казались глиняными кучами, съ украшенными рамами отверстіями, въ которыхъ по временамъ мелькали блестящіе глаза. Мы направлялись въ Булеръ, мѣсто дальнее, гдѣ предполагалось построить большое укрѣпленіе, чтобы Русскіе, находившіеся на Дунаѣ, не могли, минуя Константинополь, захватить Дарданеллы и такимъ образомъ завладѣть проливомъ и дать матъ союзниковъ. Багшо, избавившись отъ сэръ-Джорджа, имѣя при себѣ коммиссара, инспектора госпиталей, инженернаго капитана и двухъ адъютантовъ, былъ необыкновенно величественъ въ должности временнаго бригадира, и велъ колонну со всею надлежащею осторожностью.
— Насъ не захватятъ, Вильмотъ, ворчалъ онъ, — какъ Нульдуди захватили въ Катервальской тѣснинѣ при Гримшо. Не безпокойтесь! А помните кто тогда спасъ? И до сихъ поръ, милостивый государь, благодаря нѣкоторымъ вліяніямъ, я не получилъ за это медали. Просто стыдъ!
Между тѣмъ «Тигры» шли къ Булеру; застрѣльщики впереди, колонны на указанномъ разстояніи, Багшо со штабомъ между передовымъ отрядомъ и застрѣльщиками. Дали знать что вѣтряная мельница, поднимавшаяся на горизонтѣ, занята; протрубили остановку, и Багшо приказалъ застрѣльщикамъ осторожно двинуться впередъ.
— На войнѣ осмотрительность никогда не лишняя. Почемъ знать кто тамъ сидитъ въ этой мельницѣ, а?
— Тамъ маленькіе люди въ синихъ мундирахъ и красныхъ штанахъ, полковникъ, сказалъ Вильмотъ, глядя въ зрительную трубу. — Одинъ куритъ; я его вижу совершенно ясно. Это, должно-быть, Французы.
— Должно-быть! Почему же должно-быть, государь мой? Развѣ вы думаете что Русскіе не способны на разныя штуки. Пошлите сказать капитану Нашу чтобъ остановилъ застрѣльщиковъ и велѣлъ заряжать. Пусть онъ идетъ не спѣша впередъ и не стрѣляетъ пока не получитъ новыхъ приказаній.
Но эти воинственныя распоряженія оказались излишними, когда чрезъ нѣсколько шаговъ передъ нами открылась долина подъ мельницей. Французскій полкъ стоялъ у рѣки, на берегу которой разбиты были палатки, и снизу доносились къ вамъ звуки голосовъ, припѣвъ пѣсни и столбы дыма отъ бивачныхъ огней. Когда мы перешли рѣчку и поровнялись съ французскимъ лагеремъ, музыка заиграла: «Partant pour la Syrie». Французы подходили къ краю дороги, глядя на насъ точно съ такимъ же любопытствомъ съ какимъ мы глядѣли на нихъ; барабаны били, салютуя наши знамена, а стража у полковничьей палатки вышла и стала подъ ружье.
— Vivent les Anglais! кричала красноштанвая толпа. — Vive rosbif! Vive la vieille Angleterre!
— Bono Francis! Bono! ворчали Бенгальскіе Тигры, выучившіеся французскому языку въ Мальтѣ въ одинъ урокъ.
Внизъ отъ мельницы сходилъ высокій Французъ съ нѣсколькими полосами золотаго галуна на кепи, а также на рукавахъ фрака. За нимъ шло нѣсколько офицеровъ, дѣлавшихъ рекогносцировку, повидимому, въ весьма веселомъ настроеніи духа. Случилось такъ что въ эту минуту Багшо остановился назади чтобы слѣдить за отстающими, а за музыкантами ѣхалъ коммиссаръ Макъ Финъ. Макъ Финъ казался бригадиромъ съ ногъ до головы. У него былъ золотой галунъ на шапкѣ, сюртукъ съ бархатными отворотами, золотые погоны на плечахъ, громадная сабля, лампасы ширины необыкновенной, и шпоры какимъ могъ бы позавидовать любой рыцарь. Сверхъ того достопочтенный джентльменъ носилъ на груди медаль Ашанти, Кафрскую медаль, крестъ Золотаго берега, звѣзду Лагосъ, Китайскую медаль, орденъ Св. Лазаря республики Чили (гдѣ онъ когда-то завѣдывалъ большимъ подрядомъ) и Св. Дидима въ брилліантахъ, и былъ собою сановитъ и статенъ.
— Permettez moi, monsieur le général, началъ Французъ, любезно кланяясь, — de vous prier….
— Bono Francis! Bono! прервалъ Макъ Финъ, махнувъ рукою. — Allons! Allons!
— J’ai l’honneur, monsieur le général, началъ опять Французъ, нѣсколько озадаченный.
— Oui! oui! commissaire général, произнесъ Макъ Финъ. Vous savez. Pas général du tout.
— Mais de cette brigade, au moins, n’est ce pas général? продолжалъ Французъ. — Je suis le colonel de Tranche Longueville du 4-me régiment, â vos ordres. Auriez vous la bonté, monsieur le général de vous donner la peine….
Къ счастію, въ эту минуту подъѣхалъ Багшо со штабомъ. Вильмотъ, отлично говорившій по-французски, все разъяснилъ, и Макъ Финъ возвратился въ мракъ безвѣстности.
Сдѣланъ былъ привалъ, пили «vin d’honneur» на мельницѣ, и мы снова двинулись, послѣ того какъ полковникъ de Tranche Longueville выразилъ свое мнѣніе что трудно будетъ дѣйствовать въ полѣ, если наши коммиссаріатскіе офицеры будутъ носить золотые галуны на шапкахъ и имѣть видъ генераловъ.
— Это происходитъ, вѣроятно, отъ важности, которую вы приписываете ѣдѣ, говорилъ онъ, грызя въ то же время палочку шоколада, — но это можетъ повести къ недоразумѣніямъ.
Мы простились въ то самое время какъ солдаты съ обѣихъ сторонъ начали брататься. 4-й линейный полкъ произвелъ вообще хорошее впечатлѣніе на Бенгальскихъ Тигровъ.
— Они славные ребята, сколько я могъ разобрать ихъ языкъ, Билль, говорилъ одинъ солдатъ другому.
— Но зачѣмъ это они носятъ красные штаны?
— А должно-быть затѣмъ же зачѣмъ мы носимъ красныя куртки. Они то же что мы, только выворочены вверхъ ногами.
— Ребята, видѣли ли вы офицера въ юпкѣ? Прекрасную даму въ мундирѣ, съ кадушкой водки?
— Какъ же! Я видѣлъ, и получилъ отъ нея стаканчикъ. На ней шесть юпокъ. Она, должно-быть, себѣ на умѣ, хоть на вино и не скупится.
При новыхъ крикахъ: Vivent les Anglais! и Bono Francis! мы ушли, и черезъ часъ съ пригорка открылся предъ вами изгибъ, въ который врѣзалось синее море, бьющееся о скалы бѣлою пѣной. Солнце садилось за облаками, скрывавшими противоположный берегъ, и поднимался теплый, тяжелый вѣтеръ. Старики посматривали на небо.
— Къ ночи, кагкется, будетъ дождь, замѣтилъ Багшо Потсу, а палатокъ нѣтъ, да и вообще, можно сказать, никакого убѣжища.
Полковникъ былъ совершенно правъ: пошелъ дождь, и не было палатокъ и никакого убѣжища. Да еще какой дождь! Словно рѣка пролилась въ рѣшето. Нельзя было трубку закурить, шинели промокли насквозь, а между тѣмъ капитанъ Танжентъ, со своими усердными саперами, отмѣривалъ и чертилъ работы, долженствующія защитить перешеекъ отъ Русскихъ. Подвозу не было. Возы Макъ Фина не являлись. Но человѣкъ иногда живетъ надеждой, у которой своя легкая, подкрѣпляющая кухня. Буря понемногу утихла, промочивъ насъ сколько было возможно, и мы успѣли выразить мнѣніе что «это стыдъ» и осыпать укоризнами коммиссара Макъ Фина и пожаловаться на судьбу свою, пока не заснули, тревожимые нѣсколько тысяченожками, которыхъ дождь выгналъ изъ норъ. Такъ покоились мы до утра, и слышался лишь крикъ часовыхъ, да дай собакъ изъ отдаленной деревни. Рано утромъ прибыли палатки для штаба, а вслѣдъ за ними и полковой багажъ. Шесть барановъ и быкъ съ громадными рогами, котораго земледѣльческіе труды должны бы избавить отъ предстоявшей ему участи, приведены были подъ конвоемъ къ Макъ Фину, вмѣстѣ съ кулями муки и другими подобными припасами. Вернувшись съ искусной рекогносцировки, въ которой набралъ много грязи и ровно никакихъ свѣдѣній, Багшо весьма обрадовался улучшенію нашего положенія.
— Вотъ вамъ, Бреди, сказалъ Потсъ, подавая мнѣ бумагу помѣченную: «По дѣламъ службы». — Доктору нѣтъ отдыха!
Дѣйствительно, это былъ приказъ отъ Макъ Филиппа тотчасъ же явиться къ нему въ Галлиполи, какъ только прибудетъ докторъ Сквидсъ, находившійся на пути къ нашему полку.
— Счастливецъ! Вы скоро выберетесь изъ этого прелестнаго мѣста! Болѣзни уже появились между солдатами размѣщенными въ городѣ.
Вечеромъ ѣхалъ я по грязной, узкой, извилистой дороіѣ, окаймленной глиняными и деревянными жилищами, составлявшей главную улицу Галлиполи. Всѣ двери были заперты, окна затворены. Кое-гдѣ мѣтки мѣломъ обозначали квартиры офицеровъ. Жителей не было видно, но я замѣчалъ мимоѣздомъ глаза выглядывавшіе изъ оконъ. Я отыскивалъ квартиру главнаго доктора, но не у кого было спроситъ гдѣ она. Да еслибъ и было у кого, на какомъ языкѣ предложилъ бы я вопросъ? Малони, ѣхавшій за мною съ моими чемоданами и медицинскими принадлежностями, тоже былъ человѣкъ неученый. Я ѣхалъ, оглядываясь кругомъ, поворачиваясь то въ ту, то въ другую сторону, какъ вдругъ кто-то назвалъ меня по имени:
— Бреди! Теренсъ! Куда вы ѣдете?
Я поднялъ глаза. Стендишъ стоялъ у окна втораго этажа, такъ близко отъ меня, что я могъ рукой достать до него.
— Остановитесь на минуту, и войдите ко мнѣ. Колотите въ дверь изо всей силы, и я буду кричать, а бабка Пападулосъ васъ впуститъ. Я не могу сойти по причинамъ которыя объясню вамъ.
Я сталъ стучаться, а Стендишъ началъ кричать; скоро послышался скрипъ затворовъ, говоръ на новогреческомъ языкѣ, и наконецъ дверь отворила дрожащая старуха въ короткой курткѣ, панталонахъ и желтыхъ туфляхъ, съ нѣсколькими монетами на приглаженныхъ волосахъ. Двое дѣтей, быстроглазыхъ и длинноволосыхъ, держались за нее. Я вошелъ въ пріемную — темное, склепообразное пространство, уставленное большими глиняными кружками, напомнившими мнѣ Али-Бабу и сорокъ разбойниковъ, и скудною мебелью, едва виднѣвшеюся при свѣтѣ лампады горѣвшей у стѣны предъ иконой святаго. Въ одномъ углу была обезьяна, изъ другаго услышалъ я хрюканье свиньи, кромѣ того визгъ и пискъ привлекъ вниманіе Малони, который просунулъ голову въ дверь и спросилъ: «Не въ правѣ ли мы брать здѣсь всякую живность какая намъ понравится? Вотъ тутъ отличнѣйшій поросенокъ.»
Бабка Пападулосъ проводила меня до подножія весьма скрипучей лѣстницы, круто упиравшейся въ потолокъ, въ которомъ продѣлана была западня. Я поднялся, и просунувъ голову надъ поломъ верхняго этажа, оглянулъ комнату, въ которой ожидалъ меня Стендишъ. Комната была футовъ въ пятнадцать квадратныхъ. Стѣны глиняныя, на полу между досками широкія трещины, потолокъ глиняный, потемнѣвшій отъ дождя, окна съ рамами безъ стеколъ. Въ одномъ концѣ находилось возвышеніе, поднимавшееся на нѣсколько вершковъ надъ поломъ, прикрытое кускомъ стараго ковра и большимъ плащомъ. Это былъ «диванъ». Револьверъ висѣлъ на стѣнѣ; въ одномъ углу былъ ящикъ, въ другомъ сѣдло. Не было ни стула, ни стола; когда я вошелъ, Стендишъ всталъ съ чемодана, на которомъ сидѣлъ. На немъ была охотничья куртка, большіе сапоги и длинная фланелевая рубашка. Лицо его было не брито, усы запущены.
Мы обмѣнялись привѣтствіями, и я отъ души разсмѣялся его наружности.
— Да, смѣйтесь и изумляйтесь, другъ мой! Есть чему! Вотъ я здѣсь жертва всѣхъ «ужасовъ войны», обобранъ, обворованъ, ограбленъ. Я разскажу вамъ все. Начну съ начала.
"Проводивъ васъ, я постарался добыть квартиру, но Французы, пришедшіе прежде насъ, завладѣли почти всѣми домами въ городѣ. Я не могъ достать ничего съѣстнаго, багажъ мой не былъ выгруженъ, поэтому я отправился на Колхиду, пообѣдалъ хорошо и крѣпко заснулъ, какъ вдругъ, ранехонько, будитъ меня капитанъ и объявляетъ, что ему телеграфировали съ берега чтобъ онъ тотчасъ же отправлялся обратно въ Мальту. Вѣтеръ по Дарданелламъ дулъ адскій. Нельзя вообразить себѣ чтобы море могло такъ разыграться въ такое короткое время. Ближе подойти къ берегу Колхидѣ было нельзя, «а еслибы капитанъ послалъ васъ на берегъ въ лодкѣ, объяснилъ мнѣ шкиперъ, — при такомъ вѣтрѣ и теченіи пришлось бы долго ждать, и онъ могъ бы подвернуться непріятностямъ. Я могу высадить васъ вотъ на этотъ бригъ что подлѣ насъ, говоритъ онъ, — тамъ вы легко добудете лодку.» Я и отправился съ моими чемоданами да двумя-тремя ящиками провизіи, и какъ ни близко было разстояніе, гребцамъ пришлось порядочно поработать, и не мало хлебнули мы морской воды. Бригъ, судно легкое, такъ и плясалъ. Нашъ мичманъ подчалилъ лодку къ кормѣ, и мы стали искать каната, крича во все горло, но напрасно. Мы подтянулись къ носу и тутъ увидѣли канатъ висящій съ борта. Я ухватился за него и стадъ влѣзать, какъ вдругъ кто-то пустилъ его съ палубы, и я шлепнулся внизъ; и еще милость Божія что я не упалъ въ море, между судномъ и лодкой; но матросы меня ухватили. Они взялись за канатъ и стали тянуть его, пока онъ не напрягся снова. Я опять полѣзъ, и на этотъ разъ добрался до перилъ и вскочилъ на палубу. Одинъ изъ матросовъ влѣзъ за мной чтобы подать мои вещи. Ни души не было видно. Мнѣ было какъ-то жутко оставаться одному, но мои вещи поспѣшно поднимали, и не успѣлъ я обдумать что мнѣ дѣлать, какъ матросъ воротился уже къ товарищамъ, и лодка летѣла по теченію и вѣтру къ Колхидѣ, винтъ которой уже вертѣлся, и якорь поднимался.
"Я оглянулся кругомъ и закричалъ. На палубѣ, кромѣ меня съ моими пожитками, никого и ничего не было. Я пробрался назадъ ко входу въ каюту, толкнулъ дверь и собирался сойти внизъ съ вопросомъ: «Есть ли кто тамъ внизу?» какъ вдругъ кто-то крѣпко схватилъ меня за руку, и оглянувшись, я увидѣлъ такого безобразнаго разбойника, хуже какихъ не встрѣчалъ. Онъ выпучилъ на меня свои злодѣйскіе глаза изъ-подъ густыхъ бровей, словно хотѣлъ испугать меня. Это былъ приземистый, плечистый парень въ красномъ колпакѣ, съ серьгами въ ушахъ, въ малиновой рубашкѣ, въ засученныхъ до колѣнъ панталонахъ, босоногій; за поясомъ былъ заткнутъ у него огромный ножъ. Я оттолкнулъ его, и взявшись за револьверъ, который носилъ подъ кожанкой, сказалъ по-французски:
" — Я желаю говорить съ капитаномъ. Мнѣ нужна лодка доѣхать до берега. Я заплачу хорошо.
" — Sono Greco, non so Francese.
"Я собралъ всѣ мои свѣдѣнія въ итальянскомъ языкѣ, пріобрѣтенныя въ Мальтѣ, чтобъ объяснить что мнѣ нужно, но негодяй не понималъ меня. Я еще разъ попытался сойти въ каюту, но онъ опять схватилъ меня за руку, а свободною рукой подалъ знакъ, на который явились, Богъ вѣсть откуда, четверо его товарищей. Такой страшной, безобразной шайки не найдешь нигдѣ, кромѣ какъ на галерахъ. Злобные, голодные дикари, всѣ обвѣшанные оружіемъ.
" — Я хочу видѣть вашего капитана, и увижу! воскликнулъ я, и внезапнымъ, сильнымъ движеніемъ я вырвался у негодяя который держалъ меня. Въ эту минуту судно качнулось, я покатился внизъ по лѣстницѣ и ударился объ ноги человѣка, выскакивавшаго изъ койки въ очень грязной каютѣ, освѣщенной только одною висячею лампой. Ему, должно-быть, представилось что къ нему ворвались пираты, или Богъ вѣсть что, ибо не успѣлъ я подняться, какъ онъ приставилъ мнѣ ко лбу весьма холодное отверстіе пистолетнаго дула. Полуфранцузскимъ, полуитальянскимъ языкомъ я старался объяснить кто я и что мнѣ нужно, какъ вдругъ негодяй этотъ разразился по-англійски, произнося слова почти такъ же какъ вы, мой милый Терри.
" — Вы входите на мой корабль безъ моего позволенія и требуете лодки, и думаете что я стану подвергать опасности жизнь моихъ людей изъ-за вашего грязнаго золота. Убирайтесь прочь! Чрезъ десять минутъ я отправляюсь въ Хіосъ, въ Сиру… Богъ знаетъ куда; можете выбраться съ корабля какъ взобрались на него! Убирайтесь же, говорю вамъ!
"Я былъ совершенно озадаченъ. Мошенникъ этотъ былъ юноша, съ энергическою наружностью, можно сказать, красивый. Взглядъ его исполненъ былъ бѣшенства.
" — Я въ вашихъ рукахъ, сказалъ я. — Мнѣ и въ голову не приходило что я могу вызвать такой гнѣвъ, когда, по совѣту капитана Колхиды, я взлѣзъ на вашъ корабль чтобы попросить лодки. Мы кричали долго.
" — Да! О! Конечно! воскликнулъ онъ съ горькою усмѣшкой. — Вы, Англичане, владыки міра. Вы идете куда вамъ угодно, дѣлаете что заблагоразсудите, вступаете на чужіе корабли, въ чужіе замки, земли, грабите, захватываете, присвоиваете, и вся вселенная должна находиться въ вашемъ распоряженіи. Отчего я здѣсь? кричалъ онъ. — Отчего я здѣсь въ эту минуту? Оттого что ваше проклятое племя разорило меня! Я принималъ грузъ въ Одессѣ, какъ вашъ адмиралъ издалъ прокламацію, произнесъ свой приговоръ: объявлена блокада во имя просвѣщенія и Турціи. Боже мой! Вы деретесь за Турокъ! Пришлось мнѣ бѣжать, оставить грузъ за который я заплатилъ, заплатилъ все что было у меня, бѣжать съ жалкою шайкой нищихъ, а вотъ теперь вы являетесь ко мнѣ на корабль и требуете лодки. Чортъ бы васъ взялъ! Еслибъ я вчера не вышелъ изъ Босфора, и если завтра не выйду изъ Дарданеллъ, вы, пожалуй, заставите меня перевозить англійскія войска. Ступайте на палубу, прочь съ глазъ моихъ, или я убью васъ.
"Бѣшенство этого негодяя было по истинѣ дьявольское. Одну минуту въ головѣ моей мелькнула мысль застрѣлить его, какъ отчаянное средство не быть застрѣлену. Это, конечно, ускорило бы развязку; но лишнее было бы и пробовать: пистолетъ мой украли у меня изъ-за пояса. Я почувствовалъ себя беззащитнымъ. Можетъ-быть, мой безмолвный жестъ покорности судьбѣ тронулъ разбойника.
" — Не бойтесь ничего съ моей стороны, сказалъ онъ, — но и не ожидайте ничего. Убирайтесь съ корабля какъ взобрались на него. Чрезъ десять минутъ мы отправляемся. Вы очутитесь въ странномъ обществѣ и за страннымъ дѣломъ, если останетесь, увѣряю васъ. А теперь, повторяю, прочь съ глазъ моихъ.
"Когда я вошелъ на палубу, экипажъ хлопоталъ около моего багажа. Мои бутылки, опоражниваясь, развеселяли ихъ; чемоданы и сундуки были открыты, имущество мое расхищалось. Они взглянули не идетъ ли за мной капитанъ, но видя что я одинъ, снова принялись за свое дѣло. Я былъ разсерженъ и опрометчивъ. Я бросился на нихъ съ крикомъ: «мошенники! оставьте мои вещи!» и началъ раздавать полновѣсные удары за Англію, водку, провизію и одежду, но бой былъ неравный. Меня схватили за ноги, опрокинули на перила и первый встрѣтившійся мнѣ злодѣй, стиснувъ мнѣ горло, замахнулся ножомъ мнѣ на грудь. Скажу вамъ, что въ эту минуту всякая-всячина, о женѣ, дѣтяхъ и тому подобномъ, промелькнула у меня въ умѣ; я увидѣлъ въ газетахъ извѣстіе о себѣ, но судно качнулось, и ножъ вонзился въ перила, лишь слегка обрѣзавъ мнѣ руку. Чрезъ секунду ударъ, безъ сомнѣнія, повторился бы, но подбѣжалъ капитанъ и ударами, пинками и криками остановилъ злодѣевъ. Однако вино раздражило ихъ.
" — Я велѣлъ имъ не трогать васъ. Сторгуйтесь съ ними о лодкѣ. Не хочу приказывать имъ рисковать жизнью. Что сдѣлано, того ужь не поправишь, но вы можете выкупить свое платье. Вы Англичанинъ, у васъ навѣрное есть золото.
"И сказавъ нѣсколько словъ злобнымъ животнымъ, между которыми одинъ только не глядѣлъ разбойникомъ съ ногъ до головы, онъ опять пошелъ на корму.
" — Eh ben, Signor! quanto darete per un’barca? спросилъ мичманъ.
Я предложилъ наполеонъ. Собаки засмѣялись мнѣ въ глаза. Они меня обнюхивали, болтая на всевозможныхъ языкахъ, и я, можетъ-быть весьма неблагоразумно, предложилъ пятъ наполеоновъ.
" — Давайте сотню, такъ мы поговоримъ съ вами, отвѣчали они. — Время скверное, лодка плохая, грести далеко.
"Пока я торговался съ ними, мучимый внутренно смертельнымъ страхомъ, показалась шкуна подъ французскимъ флагомъ, идущая къ намъ: она подобрала паруса и минуты черезъ двѣ стала на якорь по направленію отъ насъ къ Галлиполи, не болѣе какъ въ четверти мили. Появленіе этой шкуны, не знаю почему, ободрило меня.
" — Довольно, сказалъ я, — это мое послѣднее слово. Я дамъ вамъ пять наполеоновъ. Довезите меня до этой шкуны. Я не буду жаловаться на ваше воровство, но больше не дамъ. А если вы задержите меня, такъ поплатитесь дорого.
" — Ну, заплатите же теперь, сказалъ мичманъ.
"Я носилъ золото въ парусинномъ мѣшкѣ, прикрѣпленномъ къ поясу. У меня было наполеоновъ восемьдесятъ. Какъ вынулъ я мѣшокъ, какъ заблестѣли и зазвенѣли золотые, злодѣи не выдержали. Мичманъ хотѣлъ вырвать у меня мѣшокъ; но я увернулся отъ него, побѣжалъ къ носу корабля, и вскарабкался сколько могъ дальше на бугшпритъ, крича:
" — Ни за что, негодяи! Скорѣе умру!
"Я ухватился за бугшпритъ рукою и сталъ махать платкомъ. Онъ развѣвался по вѣтру; соляныя брызги летѣли мнѣ въ лицо. Я все держался, поглядывая на злодѣевъ, которые переговаривались между собою, придумывая какъ бы обойти меня. Но скоро нашлось имъ другое дѣло. Капитанъ опять появился на палубѣ. Не удостоивая меня вниманія, онъ отдалъ приказаніе экипажу, и негодяи, къ которымъ присоединились еще нѣсколько человѣкъ, начали поднимать якорь. Судно качалось отъ напряженія каната; брызги били мнѣ въ лицо, я едва держался за скользкую мачту. На шкунѣ не было признака жизни, моихъ отчаянныхъ сигналовъ не замѣчали. Но Провидѣніе послало мнѣ въ эту минуту нежданную помощь, и я былъ спасенъ — отъ чего — самъ не знаю. Идя прямо противъ вѣтра и теченія, появился во всемъ грозномъ величіи и силѣ англійскій военный корабль. Онъ вышелъ изъ-за ближняго мыса, направляясь къ намъ подъ старымъ, знакомымъ флагомъ. Но увы! Пожалуй онъ остановится, или повернетъ къ Галлиполи. Якорь вашъ засѣлъ крѣпко, не легко было негодяямъ поднять его; однако, онъ подавался при каждомъ оборотѣ колеса; но еще скорѣе подвигался военный корабль, и я съ замираніемъ сердца, загнувъ назадъ голову, перевѣсился въ ту сторону, на сколько возможно, чтобы видны были мои сигналы. Капитанъ и экипажъ ничего не замѣчали, они заняты были своимъ дѣломъ. Наконецъ, однако, капитанъ взглянулъ въ томъ же направленіи какъ я и увидѣлъ военный корабль. Господи, какъ подскочилъ онъ! Какое испустилъ ругательство. Саженяхъ въ двадцати отъ него, или менѣе, красовалась вырѣзанная на носу фигура Ганнибала. Да будетъ благословенъ тотъ человѣкъ который изобразилъ древняго Карѳагенянина въ полномъ римскомъ облаченіи, и тотъ кто приладилъ малѣйшій винтъ въ остовѣ этого корабля! На палубѣ толпились люди, множество офицеровъ съ золотыми галунами на шапкахъ, съ телескопами и трубками, и всѣ пристально глядѣли на меня, какъ я, забывъ о всякой опасности, махалъ платкомъ и шляпой какъ сумашедшій.
" — Бога ради, помогите! кричалъ я.
"Мнѣ что-то отвѣчали, — я не могъ разобрать что именно, — и исполинъ какъ будто повернулъ въ нашу сторону. Капитанъ бросился ко мнѣ.
" --Перестаньте кричать! Мои люди отвезутъ васъ. Я позволяю, только съ условіемъ что вы поѣдете сейчасъ же. Лодку уже спускаютъ. Скорѣе! Я не желаю видѣть у себя на кораблѣ этихъ господъ!
"Лодку спустили, и самъ не знаю какъ очутился я въ ней. Четыре сидѣвшіе въ ней негодяя молча и съ опасеніемъ поглядывали на военный корабль, уже очень близко подошедшій къ Аѳинѣ — имя, начерченное золотыми буквами на носу разбойничьяго судна. Они быстро стали грести къ французской шкунѣ. Напрасно указывалъ я на военный корабль. Непривлекаемый болѣе моими сигналами и видя что греческая лодка направляется къ Французу, Ганнибалъ заключилъ что все, должно-быть, благополучно и пошелъ дальше своею дорогой. Чрезъ нѣсколько минутъ я, съ оставшимися у меня пожитками, очутился на маленькой шкунѣ Belle Etoile изъ Марселя, и разказалъ шкиперу мою исторію.
« — Sacre matin! воскликнулъ онъ. — Ah! les coquins! Heb! les scélérats! Voyez! ils же sauvent! и т. д. Стоило послушать какія испускалъ онъ восклицанія, пока греческое судно поворачивало, и потомъ, распустивъ паруса, полетѣло по теченію какъ птица. Вотъ и конецъ моего разказа. Французъ, да хранитъ его Богъ на пути по водамъ, Этьенъ Полидоръ Матье Дешанъ, какъ написалъ онъ мнѣ весьма грязною рукой, далъ мнѣ лодку до берега. Генералъ-квартирмейстеръ отвелъ мнѣ сіе изящное помѣщеніе, за которое я плачу г-жъ Пападулосъ весьма дорогую цѣну. Я пріискалъ слугу, Италіянца знатнаго происхожденія, который теперь, надѣюсь, покупаетъ мнѣ на базарѣ пару штановъ. Все что удалось мнѣ спасти вы видите предъ собою. Я послалъ первое письмо въ Геркулесъ. Куда ни заброситъ меня судьба, будьте увѣрены что я вездѣ буду искать случая встрѣтиться съ вами, и не забывайте своего стараго друга, съ которымъ привелось вамъ очутиться вмѣстѣ на театрѣ войны.»
— А этотъ капитанъ, который, по вашимъ словамъ, такъ хорошо говорилъ по-англійски, былъ онъ Англичанинъ?
— Кажется, нѣтъ; развѣ «западный Британецъ», какъ О’Коннель предлагалъ назвать вашихъ соотечественниковъ.
— Что же могъ онъ здѣсь дѣлать на греческомъ бригѣ?
— Этого ужь я не знаю. Экипажъ его казался способнымъ на все. И какъ оно ни странно, а мнѣ думается что я гдѣ-то прежде уже видѣлъ его.
Виргиліо, слуга Италіяненъ, явился съ парою греческихъ шароваръ, которые пришлись отлично по большимъ сапогамъ, а я отправился разыскивать главнаго доктора Макъ-Филиппа. Послѣ многихъ трудовъ я наконецъ нашелъ его во временномъ госпиталѣ, не въ слишкомъ хорошемъ настроеніи духа, такъ какъ онъ только что вернулся туда послѣ ежедневно повторявшагося пренія съ сэръ-Джорджемъ, который, чувствуя себя всегда здоровымъ, считалъ докторовъ своими природными врагами. Мнѣ были указаны мои обязанности, и я помѣстился съ полдюжиной медиковъ въ домѣ греческаго священника. Дѣла намъ было довольно. Корабли приходили ежедневно на пути въ Скутари, и съ каждаго приходилось принимать больныхъ.
Въ Галлиполи скоро собралась англійская военная сила тысячи въ четыре человѣкъ и большое количество французскаго войска. Въ хлопотахъ этой новой жизни я былъ почти счастливъ одно время; меня отрывали насильно отъ заботъ и тревогъ, которыя овладѣвали мною на досугѣ. Но въ почтовые дни заботы и тревоги поднимались во мнѣ снова: товарищи думали что ко мнѣ сильно приступаютъ кредиторы. Добрый мой старикъ Бетсъ возвратился въ свое гнѣздо въ Пиренеяхъ, но скоро переѣхалъ оттуда въ Канны съ маіоромъ Турнбуллемъ, «который сталъ очень раздражителенъ въ шахматахъ». Онъ аккуратно велъ переписку со мной. Отъ сэръ-Дениса я получалъ по временамъ короткія письма, а однажды пришло въ его пакетѣ нѣсколько листковъ бумаги, къ сожалѣнію крестообразно исписанныхъ, которыя я читалъ и перечитывалъ цѣлый день. Письмо это, изъ Лондона, было слѣдующаго содержанія:
"Дорогой Теренсъ, дядюшка велитъ мнѣ писать вамъ, полагая что вамъ будетъ пріятно получить нѣсколько строкъ отъ меня, но онъ уже сообщилъ вамъ что всѣ старанія наши отыскать мою милую Мабель остались безуспѣшны, и стало-быть вы уже знаете что наиболѣе интересуетъ всѣхъ насъ. Я очень смущена его уныніемъ. Онъ говоритъ что считалъ себя для нея вмѣсто отца. Удивительно что она не написала. Безъ сомнѣнія, она нашла бы возможность написать, еслибы серіозно захотѣла. При всей сдержанности, у ней была привязанность къ намъ и теплое сердце; ужасно ничего не знать о ней! Надѣюсь что въ слѣдующемъ письмѣ буду имѣть возможность сказать вамъ что мы получили вѣсти о ней или отъ нея. У бѣднаго дядюшки пропасть своихъ хлопотъ. Онъ очень сердитъ на жителей Кильмойля и готовъ оставить намѣреніе выстроить заново замокъ. Джеральдъ согласенъ съ нимъ, а я не согласна. Если замокъ и будетъ возстановленъ, такъ въ меньшихъ размѣрахъ. Вы, вѣроятно, встрѣтитесь съ Джеральдомъ, такъ какъ онъ адъютантъ при генералѣ Крукенкрѣ, командующемъ бригадой, которая, по словамъ газетъ, будетъ помѣщена въ Галлиполи. Конечно, вы присмотрите за нимъ, если понадобится. Я надѣюсь что ему не потребуется ваша помощь, и вы сами также не будете вынуждены обращаться за пособіемъ къ своимъ товарищамъ, докторамъ, но извѣстія газетъ о болѣзняхъ въ войскахъ нѣсколько тревожатъ насъ. Дядя мой увѣренъ что Русскихъ не такъ легко будетъ запугать какъ думаютъ нѣкоторые. Какъ бы я желала быть въ состояніи запугать ихъ! Здѣсь мы живемъ очень тихо и довольно уединенно. Сэръ-Денисъ очень занятъ дѣлами, и мы не принимаемъ приглашеній, чему я очень рада, ибо вовсе не расположена выѣзжать. Сколько мы съ вами пережили съ тѣхъ поръ какъ рвали вмѣстѣ цвѣты на лугахъ въ Лохъ-на-Каррѣ! Сколько вынесли мы испытаній и горя! Мы собираемся провести лѣто за границей, какъ только сэръ-Денисъ устроитъ дѣла. Я только поставила условіемъ поселиться невдалекѣ отъ города куда почта ходитъ исправно, чтобъ аккуратно получать письма. Роза Прендергастъ писала мнѣ вскорѣ послѣ вашего отъѣзда; она въ очень дурномъ настроеніи духа. Вмѣсто того чтобъ ѣхать въ Соединенные Штаты, она вернулась въ Sacré Coeur въ Анжерѣ и поговариваетъ о постриженіи. Братъ ея гдѣ-то въ Европѣ. Онъ и посовѣтовалъ ей искать убѣжища въ монастырѣ. Какъ страшно будетъ, если эта война затянется. Вы знаете гдѣ искать утѣшенія и подкрѣпленія. Каждое утро и каждый вечеръ я молюсь за васъ и за всѣхъ кто намъ дорогъ. Не забудьте сообщить мнѣ здорова ли теперь ваша голова.
"Мери Бутлеръ."
"Р. S. Безъ постскрипта нельзя. Сэръ-Денисъ много разказалъ мнѣ такого чего я не знала, о разныхъ личностяхъ въ= Индіи и о родствѣ вашемъ съ нами. Я не совсѣмъ хорошо все понимаю, но сочувствую вамъ еще сильнѣе прежняго. Мистрисъ Консидинъ старается передать кому-нибудь Лохъ-на-Каррѣ. Сынъ ея только и занимается что скачками. Лондонскій повѣренный, купившій маленькое имѣніе Прендергастовъ, пріобрѣлъ его для какой-то иностранной дамы; у Розы ничего бы не осталось, еслибы не завѣщаніе отца, отказавшаго усадьбу ей, а не Морису, и назначившаго къ ней душеприкащиковъ. Въ народѣ ходятъ престранные толки. Говорятъ будто слуги Индійцы знали о нападеніи, были заодно съ какими-то иностранцами, которыхъ видѣли по сосѣдству. Такъ какъ намъ пришлось значительно уменьшить хозяйство, то дядя отослалъ всѣхъ темнокожихъ слугъ своихъ обратно въ Индію.
Хорошо что у солдатъ есть кто-нибудь кто молится за нихъ дома. Они люди набожные, и въ тревогахъ похода, предъ сраженіемъ и послѣ него, не забываютъ своего Создателя. Но кто можетъ думать о Немъ среди стука оружія, когда смерть носится въ воздухѣ, кругомъ стоны умирающихъ и крики дерущихся? Немногимъ, помнится, отличались мы отъ Турокъ послѣ первой высадки, развѣ тѣмъ что муэззинъ призывалъ ихъ къ молитвѣ два раза въ день, и они, большею частію, шли. Насъ никто не звалъ къ молитвѣ, и мы не ходили. Но когда появилась въ лагерѣ холера, когда пришла зима, и мы очутились лицомъ къ лицу съ непріятелемъ болѣе страшнымъ чѣмъ Русскіе, тогда стали болѣе уважать священниковъ, отличавшихся великою бѣдностью и не имѣвшихъ средствъ даже перемѣнить свою изношенную одежду.
Никогда не видалъ я такого смѣшенія экзальтаціи съ уныніемъ, какъ въ этотъ сборъ войскъ въ Галлиполи. Бумъ…. бумъ…. бумъ…. орудіе за орудіемъ; старые дома дрожатъ, стекла лопаются въ рамахъ, штукатурка валится со стѣнъ, черепицы падаютъ съ крышъ на улицу. Греки втайнѣ хмурятся, Турки кланяются, восклицая «бисмилла!» всѣ собаки лаютъ, коршуны кричатъ въ испугѣ.
«Кто тамъ еще? Чортъ бы взялъ это салютованіе! Домъ развалится!» То генералъ, то адмиралъ, то герцогъ Кембриджскій пристававшій къ берегу и преспокойно разгуливавшій по городу въ охотничьей курткѣ, то принцъ Наполеонъ, весь въ перьяхъ и галунахъ, привѣтствуемый залпомъ изъ ста орудій съ французской эскадры и крикомъ, который произвелъ такое впечатлѣніе на Стендишева слугу Италіянца, что онъ тутъ же исчезъ и болѣе уже не показывался. Шла непрерывная борьба за жизнь: провіанта не доставало, на коммиссаріатъ не всегда можно было положиться. Важные офицеры толпились у хлѣбныхъ и мясныхъ лавокъ, споря за ломти, за бараньи головы и печенки; однажды я встрѣтилъ моего почтеннаго полковника идущаго по улицѣ съ кускомъ мяса на концѣ палки, весьма торжественно, какъ будто это ему нравилось. Наконецъ въ одинъ прекрасный день появилась на стѣнѣ ветхой греческой хижины надпись мѣломъ, начерченная не весьма прямымъ почеркомъ: «Grand Restaurant de l’Armée Alliée de l’Orient». Натуралисты удивляются какъ хищныя птицы издалека чуютъ падаль. Пусть тотъ кто сомнѣвается одаренъ ли человѣкъ такимъ же чутьемъ, обратитъ вниманіе какъ въ лагерѣ или въ чужомъ городѣ люди пронюхиваютъ пищу. Спустя немного часовъ цѣлый табунъ лошадей стоялъ у двери «большаго» ресторана, а внутри его слышалось вавилонское смѣшеніе языковъ. Ловкій хозяинъ, припасшій нѣсколько кочней капусты, мѣшокъ картофеля, три бараньи головы, немного муки и мѣхъ тенедосскаго вина, скоро былъ вынужденъ объявить своимъ крикливымъ посѣтителямъ что онъ въ состояніи угостить ихъ только трубкой, табакомъ и кофе. Его оставили въ живыхъ съ условіемъ что на слѣдующій день онъ будетъ готовъ удовлетворить всѣмъ требованіямъ. Какое благополучіе! Не у многихъ изъ насъ было что варить, даже еслибъ и былъ человѣкъ способный сварить что-нибудь. Все пригодное какъ-то само собою исчезало изъ котомокъ, если и находилось въ нихъ, и невольно, съ чувствомъ зависти, вспоминались древніе Греки, у которыхъ мясо «жарилось искусно», когда рядовой Добсъ ставилъ предъ вами порцію, плодъ его долгихъ стараній. Въ «большомъ» ресторанѣ подавался супъ изъ бараньей головы, не чрезмѣрно приправленный волосами, мясо съ лукомъ и чеснокомъ, куры, не совсѣмъ лишенныя перьевъ, пилавъ и безвкусныя яичницы. Можно было имѣть хлѣбъ, вино, турецкій табакъ, и кофе. Такимъ образомъ въ ресторанѣ, въ особенности когда завелись два новые оловянные подсвѣчника, стѣны вымылись и украсились нѣсколькими гравюрами, великодушно пожертвованными офицерами обѣихъ армій, не было недостатка въ великолѣпіи и оживленіи. Однажды вечеромъ, изливая другъ другу обычныя неудовольствія, мы сидѣли за доской на козлахъ, служившею намъ столомъ (она была покрыта желтымъ колинкоромъ, приколоннымъ съ боковъ), суровый капитанъ нашихъ старыхъ знакомцевъ 4-го линейнаго полка объяснялъ несправедливость, какой подвергся онъ вслѣдствіе «избирательной системы», молодому прапорщику, который излагалъ, съ своей стороны, неудобства покупки мѣстъ для движенія впередъ по службѣ. Артиллерійскій маіоръ, такъ долго каменѣвшій на Востокѣ что трудно было замѣтить остатокъ жизни подъ сухою оболочкой, и съ полдюжины офицеровъ заняты были обличеніемъ разныхъ неправильностей, а маіоръ Гудъ, потягивая трубку, сообщалъ мнѣ отрывочныя свѣдѣнія о туземцахъ, — какъ вдругъ мы услышали движеніе въ городѣ, невнятный шумъ и крикъ и потомъ вдалекѣ барабанный бой.
— C’est l’ennemi! вскричалъ капитанъ Пети.
— Неужели это Русскіе? спросилъ мистеръ Смитъ.
— Ну, вотъ! проворчалъ маіоръ. — Откуда взяться Русскимъ? Дѣло однако плохое: это пожаръ, а пожаръ, скажу вамъ, не шутка въ такомъ мѣстѣ.
Маіоръ былъ правъ. На небѣ виднѣлось зарево, и летящія головешки доказывали что пожаръ не далеко. Мы побѣжали къ мѣсту.
— Чей домъ горитъ? спросилъ маіоръ.
— Отца Сергія! отвѣчалъ запыхавшійся Грекъ съ великою радостью, ибо пожаръ всегда подаетъ поводъ къ мелкому воровству.
— Ахъ, чортъ возьми, это моя квартира! воскликнулъ маіоръ.
— И моя тутъ же! добавилъ я. — Мы живемъ дверь о дверь съ вами.
Когда я бѣжалъ по лѣстницѣ чтобы спасти мое имущество, за мной слѣдовала толпа французскихъ солдатъ съ крикомъ: «Cassez tout! Cassez tout!» и мнѣ едва удалось убѣдить ихъ отказаться отъ этого новаго способа тушить пожаръ. Маіоръ, въ свою очередь, выдержалъ такую же борьбу съ нашими энергическими союзниками. Когда дома разрушились, и бабка Пападулосъ, отецъ Димитрій, отецъ Сергій и другіе почтенные граждане погорѣли окончательно, явился, важно маршируя, безъ неприличной поспѣшности, подъ начальствомъ полковника Вигноля, сильный отрядъ англійскаго войска съ тремя бочками для тушенія пожара. Къ счастію, позади дома отца Сергія былъ большой садъ, въ которомъ пріютился священникъ со всѣмъ своимъ семействомъ, какъ только показался огонь. Садъ былъ окруженъ высокою стѣной, горящія развалины служили оградой спереди; мы выбросили туда все наше имущество. Цвѣты были смяты сѣдлами, футлярами для револьверовъ, ящиками съ лѣкарствомъ, сапогами, саблями, чемоданами; яблони покрылись простынями, одѣялами, платьемъ. Мы стали совѣщаться съ маіоромъ.
— Гдѣ намѣрены вы спать сегодня? спросилъ я его. — Вѣдь надо же ночевать гдѣ-нибудь, а теперь нелегко будетъ найти квартиру.
— Здѣсь, отвѣчалъ маіоръ рѣшительно. — Достаньте одѣяла два; ночь свѣжа. Можемъ протянуть ноги вонъ къ тому огню, онъ, не бось, не погаснетъ. Такъ какъ дома обрушились, такъ задавить насъ нечему. Снаружи разставили часовыхъ; наши люди будутъ охранять насъ сзади; слѣдовательно, мы можемъ преудобно проспать до утра.
И хладнокровный воинъ, постеливъ себѣ постель, закурилъ свою неизмѣнную трубку, раздавилъ ногой нѣсколько луковицъ и скоро погрузился въ дремоту. Съ меньшимъ искусствомъ, я послѣдовалъ его примѣру. На другое утро я былъ пробуждевъ лучами солнца, ударявшими мнѣ въ глаза, и увидѣлъ маіора погрузившаго голову въ кадку съ водой, и мистера Малони, проведшаго ночь съ Армянами при лошадяхъ.
— Это все отъ того что священникамъ позволяютъ жениться, разсуждалъ мистеръ Малони. — Оно ужь и для мірянъ-то тяжело, а если священникъ женится, такъ вотъ что происходитъ. Начинаютъ запивать. Батюшка съ матушкой вчера вечеромъ вытянули цѣлый мѣхъ вина, и матушка опьянѣла хуже батюшки. Отецъ Матъ тоже любитъ выпить стаканчикъ, но онъ никогда не допивается до того чтобы поджечь Кильмойль.
На слѣдующую ночь послѣ той въ которую сгорѣли дома отца Димитрія, отца Сергія, г-жи Пападулосъ и еще многихъ другихъ почтенныхъ гражданъ, немного потерявшихъ отъ пожара, мы съ маіоромъ Гудомъ разбили пашу палатку въ саду отца Сергія. Я говорю нашу палатку, потому что маіоръ, хвалившійся знаніемъ турецкаго языка, отправился со мной къ почтенному старому мусульманину въ весьма короткой курткѣ, весьма широкихъ шароварахъ, и весьма грязной фескѣ, и пользуясь моимъ блестящимъ мундиромъ доктора Бенгальскихъ Тигровъ, съ помощью разныхъ ухищреній и вымысловъ, неизвѣстныхъ мнѣ, склонилъ этого обязательнаго сановника, завѣдывавшаго палатками, прислать одну изъ нихъ въ садъ отца Сергія. Садъ священника, какъ я уже сказалъ, былъ предназначенъ единственно для хозяйственныхъ цѣлей. Въ немъ были деревья покрытыя зрѣющими фигами и яблоками, по ветхимъ каменнымъ стѣнамъ вился виноградъ и абрикосы, но главную роль игралъ здѣсь, безъ сомнѣнія, лукъ. Обширныя гряды этого пахучаго растенія разстилались подъ деревьями, охватывая мѣстами островъ картофеля, или пучекъ моркови, и среди этого моря разбили мы свою палатку. Всѣ ваши пожитки были перенесены въ нее, лукъ подъ нею былъ стоитавъ. Джупъ бомбардиръ и Анжело, нѣкогда бригадиръ папскихъ драгунъ, изготовили намъ ужинъ. Онъ состоялъ изъ печенки, тщательно зажаренной гомерическимъ способомъ на палкахъ, на огнѣ разведенномъ чуть не подъ ногами нашихъ лошадей. Сильно чувствовалась приправа лукомъ. Пили мы воду изъ колодца, слегка окрашенную нашими соединенными порціями рома. Десертомъ служили намъ двѣ длинныя трубки, купленныя у Турка на базарѣ, и горы табаку. Говорили мы о войнѣ, о Туркахъ, о Донъ-Кихотѣ, котораго маіоръ постоянно читалъ по-испански и переводилъ для меня мѣстами на англійскій языкъ. Еще разъ стоитали мы докучный лукъ, упрямо поднимавшійся на свѣжемъ ночномъ воздухѣ, и легли на простыняхъ по обоимъ бокамъ палатки. «Доброй ночи, докторъ!» — «Доброй ночи маіоръ!» Огни погасли, то-есть каждый изъ насъ задулъ свою свѣчку, воткнутую въ бутылку подлѣ постели. Только что я засыпалъ, какъ меня заставило вздрогнуть довольно сердитое восклицаніе маіора.
— Вы это, пожалуста, оставьте! Я терпѣть не могу такихъ шутокъ!
— Что оставить, маіоръ? Я ничего не дѣлалъ.
— Да вы бросили чѣмъ-то въ меня и попали мнѣ въ бокъ, вотъ и все.
— Честное слово, я этого не дѣлалъ.
— Не дѣлали?
— Увѣряю васъ. Я было ужь почти заснулъ.
— Ну, такъ оставьте же. Прощайте.
Я опять засыпалъ, вдругъ…. брр…. что-то сильно шлепнуло меня въ ухо.
— Спасибо, маіоръ Гудъ, это вы, должно-быть, въ отместку. Ну, теперь намъ можно заснуть.
— Что такое, докторъ? проворчалъ маіоръ изъ-подъ одѣяла. — Что вы говорите?
— Говорю что мнѣ попало въ ухо. Брошено славно, нечего сказать.
— Увѣряю васъ, мистеръ Бреди, что вы ошибаетесь. Я васъ не думалъ трогать.
— Странно. Кто-нибудь, должно-быть, подшучиваетъ надъ нами.
Маіоръ что-то проворчалъ, и я опять начиналъ дремать, какъ услышалъ будто кто-то скребетъ рукой снаружи по парусинѣ палатки. Звукъ приближался и сталъ такъ внятенъ что я спросилъ: «кто тамъ?» Отвѣта не было.
— Маіоръ Гудъ! закричалъ я: — кто-то бродитъ около палатки.
Мы оба поднялись и прислушались.
— Это, вѣроятно, воры, прошепталъ маіоръ. — Они хотятъ выгнать насъ изъ палатки чтобы потомъ стащить что здѣть найдется. Держите пистолетъ наготовѣ; только не застрѣлите себя или меня; надѣнемъ сапоги и подождемъ что будетъ.
Я услышалъ бряцаніе его шпаги, когда онъ обнажалъ ее. Мы сидѣли навостривъ уши.
— Это очень странно, замѣтилъ маіоръ, — на краю сада ночуютъ Малони, Джупъ, Анджело и Армяне; ворота я самъ заперъ, входя; чрезъ стѣны перелѣзть нельзя, чтобъ онѣ не свалились; нельзя также пробраться спереди чрезъ раскаленные кирпичи; я думаю…. Въ эту минуту палатка сильно потряслась, словно человѣкъ упалъ на одинъ изъ державшихъ ее канатовъ.
— Держите вправо! крикнулъ маіоръ, выскакивая изъ палатки.
Я, съ пистолетомъ въ рукахъ, выскочилъ въ противоположную сторону обѣжалъ кругомъ и споткнулся на колъ въ ту минуту какъ маіоръ, въ рубашкѣ, летѣлъ мнѣ навстрѣчу, свистя въ воздухѣ италіянскимъ клинкомъ.
— Тутъ бродятъ какіе-то негодяи; надо ихъ подкараулить. Оставайтесь въ палаткѣ, ложитесь и не трогайтесь, пока я не позову. Если подойду къ палаткѣ, такъ я два раза кашляну. Я повиновался. Чрезъ нѣсколько минутъ маіоръ вошелъ, возвѣстивъ кашлемъ о своемъ приближеніи. У лошадей и прислуги все въ порядкѣ, сказалъ онъ. — Ворота заперты; стѣны не тронуты. Я заглядывалъ на всѣ деревья. Часовой на улицѣ у пожарища завѣряетъ что никто не проходилъ; никто даже не двигался въ городѣ уже болѣе часа. Мы, должно-быть, пугнули бродягъ; теперь попробуемте уснуть. Мы опять улеглись. Опять я дремалъ, какъ что-то тихонько шмыгнуло около моего подбородка и коснулось моего носа. Я схватилъ неизвѣстный предметъ желѣзною рукой. Это былъ макъ, затоптанный нами и теперь приподнявшійся.
— Я поймалъ вора!
— Какъ? Гдѣ? Что?
— Это макъ. Онъ щекоталъ меня по носу.
Маіоръ испустилъ восклицаніе и скоро захрапѣлъ. Я тоже заснулъ. Я странствовалъ гдѣ-то на развалинахъ Кильмойля, какъ вдругъ палатка затряслась, словно хотѣла обрушиться. Когда мы оба проснулись, она еще дрожала.
Маіоръ былъ очень сердитъ, и я также.
— Не видна ли вамъ звѣзда сквозь парусину въ ростъ человѣка? спросилъ онъ.
Я взглянулъ. — Видна.
— Такъ не сводите глазъ съ нея. Взведите курокъ пистолета. Если кто пройдетъ, окликните, и потомъ стрѣляйте. Я сдѣлаю то же. Если кто пострадаетъ, такъ самъ виноватъ.
Минуты чрезъ двѣ звѣздочка скрылась, и палатка освѣтилась двумя вспышками; маіоръ выстрѣлилъ съ своей стороны. Бумъ! грянуло снаругки ружье часоваго. Вскочила военная прислуга и Армяне, крича на разныхъ языкахъ. Лошади стали биться. Мы выбѣжали поднимать убитыхъ, и страшно насмѣшливое га, га, за раздалось надъ нами въ воздухѣ. На улицахъ поднялась суматоха, собаки лаяли, барабаны били тревогу, скорымъ шагомъ сходились патрули.
— По чемъ же вы стрѣляли, часовой?
— Да, должно-быть, по привидѣнію, промолвилъ Санди. — Оно шмыгнуло мимо меня, словно мѣшокъ съ крыльями, прямо чрезъ раскаленные камни.
Слѣдующую ночь мы съ маіоромъ спали въ палаткѣ съ двумя дирами на пустырѣ за садомъ. До сихъ поръ мы не понимаемъ этого случая и не можемъ принять объясненія сэръ-Джорджа, который, услышавъ эту исторію, сказалъ:
— Славную тревогу подняли вы, маіоръ Гудъ, съ докторомъ, изъ-за бѣлой совы, какихъ здѣсь очень много.
Вотъ уже второй разъ ссылались на сову чтобъ объяснить явленія которыхъ она едва ли могла быть причиной.
Бенгальскіе Тигры опять на пути къ новому мѣсту на театрѣ войны.
Мы разбили лагерь въ Девнѣ, у красивой рѣчки текущей чрезъ плотину старой мельницы въ глубокій омутъ, который каждое утро наполнялся сотнями жадныхъ купальщиковъ. Палатки были раскинуты на склонѣ отлогой горы надъ берегомъ; въ нѣкоторомъ разстояніи, среди лѣсистой долины, напоминавшей англійскій паркъ, разстилалось широкое озеро. Тутъ стояли всѣ полки легкой дивизіи, двинувшіеся отъ Галлиполи въ Варну, а отъ Варны къ этому прекрасному склону. Носились слухи что мы идемъ въ Силистрію на помощь осажденнымъ Туркамъ, и солдаты рады были отдѣлаться отъ ученія и отъ всѣхъ упражненій, производившихся на дворѣ казармъ.
Наша легкая кавалерія разъѣзжаетъ по окрестностямъ Дуная, отыскивая неосторожныхъ казаковъ, забравшихся слишкомъ далеко отъ своей линіи. Слава Богу что мы въ движѣніи. Люди здоровы, и полки, еще застѣнчивые какъ дѣвицы на первомъ балѣ, начинаютъ мало-по-малу знакомиться другъ съ другомъ; происходятъ маленькія празднества, незатѣйливыя, но пріятныя. Солдаты построили бесѣдку изъ сучьевъ и вѣтокъ, взятыхъ въ сосѣднихъ лѣсахъ. Диванами служатъ кучи травы и листьевъ и коммиссаріатскія кадки. Простое тенедосское вино очень вкусно. Бесѣдка увѣшена цвѣтными бумажными фонарями, густая туча табачнаго дыма отгоняетъ докучныхъ насѣкомыхъ. Exoritur clamor уіrorum, пѣніе и громкій хоръ, ибо въ тѣ дни легкая дивизія была очень весела и слегка подшучивала надъ достопочтеннымъ и о ѣдемъ своимъ и его особенностями.
— Спой намъ пѣсню легкой дивизіи, Петръ.
— Слушайте! слушайте! кричатъ всѣ.
И Петръ поетъ на народный мотивъ.
Слабости ветерана доставили дивизіонному поэту сюжетъ многихъ пѣсенъ, погибшихъ для свѣта, ибо бѣдный Петръ лежитъ нѣмой и безгласный подъ глыбой земли у Воронцовской дороги, а съ нимъ и его пѣсни.
Опять онъ поетъ на другой мотивъ, и хоръ громко ему подтягиваетъ.
Послѣ одного изъ такихъ вечеровъ за попойкой, я ушелъ рано, читать доставленныя мнѣ письма. Я ждалъ отвѣта на грустное посланіе, въ которомъ осмѣлился выразить…. самъ не знаю что. Когда почта ушла, я передумалъ свои слова и испугался чтобъ они не оскорбили ея. У себя я нашелъ однако только короткое письмо отъ мистера Бетса, записку отъ маіора Турнбулля, въ которой онъ выражалъ опасеніе что старый другъ нашъ дряхлѣетъ, ибо «характеръ у него становится нестерпимый», да нѣсколько строкъ отъ моего милаго Джака Виндо. Онъ сдѣлался командиромъ Слокоча, — еще шагъ впередъ для него, ибо это былъ тяжелый, весьма тяжелый фрегатъ, принадлежащій къ черноморской эскадрѣ. Онъ надѣялся скоро увидаться со мной на своемъ бортѣ, или отыскать мою квартиру въ лагерѣ. Да, вотъ еще записка отъ Стендиша. Онъ былъ въ Варнѣ, держась, какъ онъ выражался, поближе къ своему операціонному базису и продовольствію, и звалъ меня къ себѣ.
«Благородный членъ нижней палаты, писалъ онъ, обратилъ вниманіе парламента на мою пищу и употребилъ всѣ старанія чтобъ уморить меня съ голоду, но все-таки для васъ найдется кусокъ чего-нибудь, если вы навѣстите меня.»
Съ большимъ трудомъ разобралъ я эти посланія, ибо въ палатку проникали миріады весьма мелкихъ крылатыхъ насѣкомыхъ и поминутно гасили мою свѣчу. Бѣлая парусина чернѣла отъ нихъ. Наконецъ, выбившись изъ силъ, я легъ на постель, закрылъ лицо простыней и заснулъ.
Голосъ госпитальнаго ординарца разбудилъ меня.
— Что такое? Развѣ нельзя позвать мистера Сквилса?
— Онъ уже тамъ. Схватило вдругъ. Люди кричатъ по всему лагерю. (Голосъ ординарца слегка дрогнулъ.) — Нѣкоторымъ очень плохо.
— Что же такое, какъ вы думаете? Отъ дурной воды?
— Извольте посмотрѣть сами, отвѣчалъ ординарецъ робко.
Я поспѣшилъ въ госпитальную палатку. Да, предо мной, лицомъ къ лицу, былъ непріятель котораго я всего болѣе страшился: холера посѣтила насъ. Отъ такого непріятеля не было защиты кромѣ бѣгства. Не безъ смятенія снялся лагерь, и дивизія двинулась къ Монастырю. Но склонъ горы покрытъ былъ черными буграми.
— Я предостерегалъ генерала, говорилъ Макъ Филиппъ. — Дѣло очевидное. Здѣсь обычный путь холеры отъ Дуная къ Черному морю, и она всегда посѣщаетъ Девну. Посмотрите, подлѣ насъ озеро и долина, изъ которой каждый вечеръ бѣлый туманъ поднимается до самыхъ палатокъ; кругомъ лѣса, стѣсняющіе воздухъ, наполненные гніющими листьями.
Бѣдствіе слѣдовало за бѣдствіемъ. Пришло извѣстіе что холера разразилась въ Варнѣ, а потомъ появилась и на флотѣ. Ужасный пожаръ уничтожилъ наши склады и магазины въ городѣ. Причины его никто не зналъ; но потомъ припомнили что въ самый пожаръ изъ залива вышелъ бригъ, на который не обратили вниманія среди общаго смятенія. Англійскіе офицеры говорили что судно это было греческое и предъявляло французскія бумаги; Французы завѣряли что понятія о немъ не имѣютъ. Отъ Стендиша я получилъ отчетъ о пожарѣ, въ которомъ онъ говорилъ между прочимъ:
«Представьте себѣ что когда мы бѣжали къ магазинамъ съ пріятелемъ вашимъ, маіоромъ Гудомъ, который состоялъ здѣсь при главномъ штабѣ, въ узкомъ переулкѣ я встрѣтилъ этого негодяя, капитана греческаго брига. Онъ шелъ поспѣшно съ нѣсколькими изъ своихъ разбойниковъ въ противоположномъ направленіи. Кажется, онъ узналъ меня, и во всякое другое время я бы поговорилъ съ нимъ, но мы торопились, и только потомъ, соображая разныя обстоятельства да слухи о греческомъ суднѣ вышедшемъ изъ пристани во время пожара, мнѣ пришло въ голову что слѣдовало бы арестовать его.»
Затѣмъ, послѣ нѣкоторыхъ подробностей о пожарѣ, Стендишъ продолжалъ:
«Капитанъ Десмондъ, въ которомъ вы принимаете участіе, чуть не отправился на тотъ свѣтъ. Онъ ѣдетъ въ отпускъ, въ Константинополь, поправлять свое здоровье.»
Джеральдъ былъ плохой корреспондентъ, и въ отвѣтъ на нѣсколько писемъ прислалъ мнѣ лишь одну коротенькую записку, такъ что я махнулъ на него рукой и до сихъ поръ зналъ о немъ лишь по приказамъ касавшимся бригады генерала Крукеикра. Наконецъ пришло желанное время, и союзныя арміи, упустивъ нѣсколько драгоцѣнныхъ недѣль, потерявъ въ Болгаріи и Добруджѣ не меньше людей чѣмъ при Альмѣ и Аккерманѣ, двинулись въ Крымъ.
— Куда это мы идемъ? спрашивалъ сержантъ Мурфи у сержанта Валлона.
— Въ Крымъ, отвѣчалъ сержантъ Валлонъ снисходительно. — Это то же самое мѣсто что крымская Татарія, о которой мы слышали, сержантъ Мурфи.
— Крымская Татарія? Странное имя. Ужь не оттуда ли идетъ кремортартаръ? замѣтилъ сержантъ Мурфи сомнительно. — Мѣсто, должно-быть, здоровое, хоть за то спасибо.
Главная каюта судна Городъ Лондонъ сіяла огнями; по обѣимъ сторонамъ двухъ длинныхъ столовъ сидѣли офицеры въ красныхъ и синихъ мундирахъ: штабные, армейскіе, коммиссаріатскіе, медики. Капитанъ Джонъ Каргиллъ предсѣдательствовалъ за столомъ; честные глаза его блестѣли подъ густыми бровями, точно сторожевые огни на берегу. По правую руку его сидѣлъ генералъ дивизіи къ которой я принадлежалъ, будучи временно причисленъ къ штабу. Де-Ласи, статный и воинственный на видъ, выслушивалъ съ улыбкой соображенія своего адъютанта, поясняемыя линіями портвейна, разставленными на столѣ, и редутами изъ корзинъ съ изюмомъ и миндалемъ. При каждомъ движеніи непріятеля или союзниковъ, капитанъ Джонъ Каргиллъ съ удовольствіемъ потиралъ руки и говорилъ:
— Такъ, такъ! Это хорошо, полковникъ. Я съ вами согласенъ.
Макъ-Филиппъ разсуждалъ со старшимъ офицеромъ о сравнительныхъ достоинствахъ системъ Рейда и Дюгальда Стюарта, иногда вдаваясь въ оцѣнку преподаванія метафизики въ Глазговѣ и Эдинбургѣ. Стендишъ съ великимъ юморомъ чертилъ въ забаву окружавшей его молодежи воображаемую сцену для Лондонской Иллюстраціи: «Высадка спеціальнаго корреспондента Геркулеса и смерть издателя Русскаго Инвалида». Меня мучилъ Мармадукъ Блоссомъ, докторъ медицины, генеральный инспекторъ госпиталей, недовольный мною за пренебреженіе энтомологіей и за то что я не сохранилъ и не прислалъ ему нѣкоторыхъ насѣкомыхъ, погасившихъ мою свѣчу въ ту ночь какъ появилась холера. Онъ горѣлъ любовью къ наукѣ и не обидѣлъ бы мухи, развѣ для ея же пользы, или молодаго доктора, развѣ для его наставленія. Онъ однако любилъ живучіе экземпляры, и чѣмъ дольше бились они на булавкѣ, тѣмъ пріятнѣе было Мармадуку Блоссому.
Мы всѣ стремились къ невидимой еще цѣли, къ точкѣ въ нѣсколькихъ миляхъ на западъ отъ мыса Таркэна, и при всемъ томъ назначеніе ваше было опредѣленнѣе нашихъ плановъ. Съ палубы открывалось такое зрѣлище, какого не видалъ никто изъ насъ, да, можетъ-быть, не видали и далекіе предки наши. Еслибы звѣзды съ неба спустились на воду, не больше было бы блеска и мерцанія на темномъ морѣ. Соединенный флотъ Англіи и Франціи, вмѣстѣ съ турецкою эскадрой, провожали свои войска плывшія на сотняхъ кораблей среди киммерійскаго мрака въ страну гдѣ его обитель. На каждой мачтѣ висѣлъ фонарь. Когда суда скользили по колеблющимся волнамъ, огни мерцали какъ искры на тлѣющей головешкѣ. Не нашлось бы ни одного человѣка на кораблѣ, ни одного во всемъ флотѣ, у котораго не было бы своихъ заботъ, но чужія заботы не облегчали моихъ. Такъ думалъ я въ то время какъ Макъ Филиппъ, подсѣвъ къ Блоссому, вступилъ въ разсужденіе о медицинскихъ вопросахъ, которые возникнутъ когда мы сойдемся съ непріятелемъ.
— Я согласенъ съ вами что опасно уменьшать жизненную энергію при серіозныхъ операціяхъ, говорилъ Макъ-Филиппъ. — Но боль великій врагъ жизни. Если хлороформъ дѣлаетъ человѣка нечувствительнымъ къ боли, вы согласитесь что его слѣдуетъ употреблять, если нѣтъ положительныхъ указаній на его неумѣстность.
— Никакимъ образомъ, возразилъ Блоссомъ. — Я не согласенъ съ вами. Боль можетъ быть весьма полезна. Это знакъ подаваемый природой, сознающею опасность. Я считаю хорошимъ признакомъ, когда больной кричитъ подъ ножомъ. По моимъ замѣчаніямъ, спокойствіе часто указываетъ на недостатокъ животной энергіи.
— Ну, если придется, я заору какъ слѣдуетъ, будьте покойны, усмѣхнулся юный капитанъ Потсъ. — Не такъ ли, докторъ?
Но Мармадукъ Блоссомъ и Макъ Филиппъ не были расположены раскрывать Потсу тайны своего искусства, и перешли къ общему разговору о невѣжествѣ публики въ медицинскихъ вопросахъ. Въ примѣръ Макъ Филиппъ привелъ общераспространенное понятіе о количествѣ страданія.
— Говорятъ что на полѣ сраженія, гдѣ всюду валяются раненые, должно быть огромное количество страданія. Это нелѣпо! Нельзя сложить страданіе одного человѣка со страданіемъ другаго и подвести общій итогъ.
— Конечно, нѣтъ, согласился Блоссомъ. — Это безсмыслица.
— Но согласитесь что страдающихъ должно быть множество, вмѣшался Потсъ, — а ихъ вѣдь можно сложить.
— Я думаю, вы не станете доказывать, капитанъ Потсъ, что если у одного изъ вашихъ солдатъ болятъ зубы, и у васъ также, то ему или вамъ отъ этого больнѣе?
— Нѣтъ, но я стану доказывать что насъ двое съ зубною болью, и что слѣдовательно зубной боли тутъ вдвое больше чѣмъ еслибы былъ только одинъ. Однако я вижу что вы оба собираетесь напасть на меня и бѣгу на палубу выкурить сигару.
— Грустно, Макъ Филиппъ, сказалъ докторъ, — очень грустно!
— Дѣйствительно, Блоссомъ. Сыграемте-ка партію въ шахматы.
Нѣсколько дней спустя я видѣлъ какъ оба эти почтенные джентльмена, засучивъ рукава, среди толпы помощниковъ, пилили, рѣзали, сондировали, забывъ всѣ свои теоріи.
Выйдя въ одно утро на палубу, мы увидѣли предъ собою низкій берегъ, похожій на берегъ Эссекса во время отлива. Де-Ласи со штабомъ стояли на задней палубѣ вокругъ сигнальнаго офицера, который разбиралъ языкъ флаговъ. Намъ приказывали высадиться на лежащій предъ нами плоскій берегъ, за которымъ виднѣлось узкое озеро. Съ другой стороны широкія, унылыя съ виду равнины разстилались до горизонта, гдѣ Чатырдагъ съ хребтомъ своимъ поднимался словно острова среди моря. Какъ всѣ разглядывали берегъ, на которомъ многимъ суждено было остаться на вѣки! Наша экспедиція имѣла всю заманчивость приключеній въ неизвѣстныхъ странахъ. Начальникъ нашъ зналъ о Крымѣ немного больше чѣмъ Язонъ о Колхидѣ, когда онъ поднялъ паруса Арго. Ни души не было видно; но говорили что въ немногихъ миляхъ разстоянія высокій берегъ рѣки, впадающей въ море между нами и Севастополемъ, занятъ былъ войскомъ. Флотъ, наконецъ, подошелъ къ берегу внѣ легкаго прибоя. Воздухъ омраченъ былъ тучами дыма изъ трубъ, служившими какъ бы покровомъ для высадки. По данному сигналу, отъ боковъ кораблей отчалили длинныя вереницы лодокъ; въ нихъ виднѣлись синія и красныя пятна, изъ которыхъ въ нѣсколько минутъ должны были сомкнуться желѣзные баталіоны и овладѣть берегомъ.
— Какъ же мы будемъ прибирать раненыхъ? спросилъ Макъ-Филиппъ у штабнаго офицера. — Если будутъ драться, такъ, полагаю, будутъ и раненые, а походные госпитали Блоссома всѣ выгружены въ Варнѣ.
— Это дѣло докторовъ, отвѣчалъ капитанъ Нефью. — До меня это не касается.
— А будетъ касаться, когда пуля засядетъ вамъ въ ляжку, возразилъ Макъ-Филиппъ сердито: — тогда вы сочтете это штабнымъ дѣломъ. Но что тамъ такое? Видѣли ли вы когда-либо что-нибудь подобное? воскликнулъ онъ, указывая пальцемъ на берегъ.
Первая лодка Англичанъ пристала, и генералъ сэръ-Джорджъ принималъ мѣры для завладѣнія землей. Партія застрѣльщиковъ собралась на берегу, а генералъ сталъ взбираться на песчаный бугоръ, не подозрѣвая того, — чтовидно было всему флоту, — что кучка казаковъ его замѣтила и съ копьями на перевѣсъ скакала къ нему.
— Держу десять противъ одного что они его заколютъ, Пикельсъ! вскричалъ Нагетъ. — Смотрите, я, кажется, вижу усмѣшку на лицѣ этого молодца въ мѣховой шапкѣ что теперь подъѣзжаетъ.
— Идетъ! закричалъ Пикельсъ: — золотыми? Держу!
— Нѣтъ, нейдетъ, Пикельсъ, поздно сказали! Вы выждали пока старикъ остановился, а стрѣлки двинулись впередъ. Ужасная штука. Каково еслибъ они закололи генерала на глазахъ всего флота? Вотъ они. Стрѣлки по нимъ стрѣляютъ. Наши строятся; глядите на третью лодку!
Высадиться было не трудно; но что дѣлать у «печальной волны» по колѣно въ мокромъ пескѣ, при недостаткѣ пищи и отсутствіи всякаго убѣжища? Вотъ въ чемъ былъ вопросъ. Ночью пошелъ дождь, взмывая камни за взморьѣ и со свистомъ хлеща по морю, и я очутился въ прекрасномъ обществѣ подъ опрокинутою телѣгой, оказавшеюся отличнымъ проводникомъ для воды. Я даже не могъ чувствовать состраданія къ бѣдному Стендишу, который лежалъ въ холодной ваннѣ на пескѣ подлѣ меня и погруженъ былъ въ глубокое отчаяніе, оттого что записная квижка вся взмокла у него въ карманѣ, и письмо въ Геркулесъ погибло.
— И я предвижу, это совершенно несомнѣнно, пророчествовалъ Багшо изъ-подъ зонтика леди Гайрекъ, который она оставила этому доблестному воину, простившись съ мужемъ и вернувшись на корабль, — Русскіе сейчасъ же явятся съ артиллеріей, станутъ по ту сторону озера, и сметутъ насъ съ берега. Почти то же едва не случилось въ Каттервальской тѣснинѣ. А съ кораблей стрѣлять нельзя. Я не далъ бы вотъ чего, заключилъ Багшо, щелкнувъ пальцами и изливъ цѣлую лохань воды съ зонтика себѣ на шею, — за все здѣшнее войско. Весьма возможно, что Французы нарочно насъ заманили.
«Отрада является утромъ.» Но отрада заключалась лишь въ отсутствіи положительнаго страданія. Вся толпа вокругъ меня ожила. Со мною были съѣстные припасы за три дня въ котомкѣ, фляжка съ водкой, мундиръ и шпага, которая подвернулась ночью мнѣ подъ голову, такъ что я всталъ съ прекраснымъ отпечаткомъ королевскаго герба на правой щекѣ. Вода размочила котомку, такъ что сухари и мясо смѣшались вмѣстѣ и составили какой-то весьма непривлекательный на видъ пудингъ. Воздухъ былъ очень суровъ, и хоть я не имѣю этой привычки по утрамъ, я отыскалъ свою фляжку, откупорилъ ее и влилъ немного водки въ металлическій стаканчикъ. То есть влилъ бы, еслибы могъ. Но жидкость не показывалась, не слышалось плесканья во внутренности. Злодѣйская рука ограбила меня во время сна. Но у каждаго изъ насъ были тутъ свои невзгоды и заботы, и каждый принужденъ былъ забыть ихъ для исполненія своихъ обязанностей. Вотъ ѣдетъ вдоль узкаго перешейка между озеромъ и моремъ, сидя превосходно на прекрасномъ конѣ, старикъ необыкновенно благосклонной, симпатической наружности. Генеральскій плюмажъ мягко зыблется на утреннемъ вѣтеркѣ; мундиръ могъ бы служить образцомъ для любаго парада, сапоги лоснятся такъ же какъ и шпоры. Лицо его носило печать привѣтливой важности. Тутъ не было тѣхъ крупныхъ чертъ какъ у Кромвеля или Тюреня, не было той массивности какъ у Валленштейна, не было гордой красоты Марльборо, не было непреклонной выразительности Веллингтона, огня и тонкости Сентъ-Арно. Лицо это отличалось безмятежностью, спокойствіемъ, почти загадочнымъ, и изящною благосклонностью. Такія лица можно видѣть надъ старомодными галстуками въ окнахъ клубовъ въ улицѣ Сентъ-Джемсъ; или у каминовъ въ деревенскихъ усадьбахъ. Этотъ типъ узнаете вы въ семейныхъ портретныхъ галлереяхъ, и многіе де-Линьи, Шварценберги, Галласы восхищали человѣчество, общество и арміи подобною наружностью и осанкой. Не столько свита, сколько пристегнутый къ груди пустой рукавъ, возвѣстилъ войскамъ что предъ ними лордъ Рагланъ. Были тутъ полки которые не знали его въ лицо. Но всѣмъ было извѣстно что вождь ихъ лишился руки на войнѣ съ Французами, войска которыхъ, служащія племяннику человѣка носившаго для лорда Раглана въ молодости лишь названіе «Корсиканца», теперь стояли въ одномъ строѣ съ Англичанами. Онъ проѣхалъ сквозь толпу, тѣснившуюся на взморьѣ, съ ласковою улыбкой, словно прогуливался въ Роттенъ-Рау.
День проходилъ за днемъ, мы все стояли, берегъ этотъ сталъ намъ наконецъ ненавистенъ. Съ флота подвозили провизію, безпрерывно приходили лодки отъ дымящихся кораблей. Ночи были прекрасны; можно было спать въ плащахъ, съ камнями подъ головой, вмѣсто подушки. Я безпрестанно бѣгалъ отъ одного больнаго къ другому. Страшный непріятель переѣхалъ съ нами черезъ море.
— Слуга генерала очень плохъ. Нельзя ли вамъ придти къ нему поскорѣе?
У края соленаго озера лежитъ бѣднякъ на одѣялѣ; подлѣ него стоитъ на колѣняхъ молодой человѣкъ въ запачканной черной одеждѣ, держитъ его за руки и съ непокрытою головой тихо молится. Умирающій слабо повторяетъ его слова и глядитъ въ свѣтлое, лазуревое небо; тусклый взглядъ возвѣщаетъ уже приближеніе Утѣшителя. Священникэ наклоняется, шепчетъ что-то на ухо умирающему и скрещиваетъ на груди его холодныя руки. Когда поднялся онъ, я испустилъ восклицаніе:
— Дикъ Больтонъ! Вы здѣсь?
— Мы съ вами ужь помочь не можемъ, любезный Бреди.
Нѣсколько торопливыхъ вопросовъ, минута посвященная воспоминаніямъ о прошломъ, вотъ все что мы могли дать другъ другу, ибо мы оба нужны были въ другихъ мѣстахъ.
— Когда увижусь съ вами, разкажу вамъ о Прендергастѣ. Гдѣ я его видѣлъ, какъ вы думаете, — если только это былъ не двойникъ его? Въ Перѣ; онъ выходилъ на берегъ изъ каика. Не забудьте же. Вторая бригада третьей дивизіи. Да хранитъ васъ Богъ, до слѣдующей встрѣчи.
Намъ не суждено было встрѣтиться. Изнуренный усталостью, когда слѣдовалъ пѣшкомъ за арміей, Дикъ Больтонъ сраженъ былъ врагомъ котораго привыкъ не страшиться. Онъ покоится подъ курганомъ, который любившая его паства воздвигла надъ его тѣломъ среди поросшей виноградомъ долины, въ далекой странѣ.
Большая должна произойти перемѣна въ человѣкѣ чтобъ онъ пересталъ увлекаться войной; не столько, можетъ-быть, самымъ пыломъ сраженія, гдѣ часто обнаруживается дурная сторона, сколько разнообразіемъ и возбужденіемъ походной жизни. Новое ощущеніе находиться въ опасности отъ людей которыхъ вы никогда не видали, которымъ нѣтъ причины ненавидѣть васъ, которыхъ вы обязаны убивать сколько можете, зная что за это всѣ товарищи будутъ васъ чествовать. У большей части людей надо бы измѣнить составъ мозга чтобъ они перестали радоваться такому убійству, и надо, кажется, отказаться отъ надежды что настанетъ день, когда народъ судомъ общественнаго мнѣнія будетъ осужденъ какъ убійца за то что велъ войну, въ особенности войну удачную.
Я стоялъ на песчаномъ бугрѣ и видѣлъ какъ войска двигались отъ берега на непріятеля. Зрѣлище было такое что грудь стѣснилась и замирало сердце, даже мое, хотя я все время хлопоталъ съ больными и только что отправилъ на корабли грузъ безнадежныхъ страдальцевъ. Свѣжесть утренняго воздуха, оживленное движеніе, снующія взадъ и впередъ транспортныя суда, ихъ сигнальные флаги и паруса, торжественный ходъ линейныхъ кораблей и фрегатовъ, предшествуемыхъ авангардомъ легкихъ пароходовъ, удивительная точность съ какою каждый четвероугольникъ красныхъ мундировъ занималъ свое мѣсто, какъ бригада строилась за бригадой, и смыкались дивизіи, растягиваясь по волнистымъ лугамъ, усѣяннымъ цвѣтами; адъютанты, скачущіе отъ одной кучки всадниковъ къ другой; темныя массы артиллеріи, черная койма стрѣлковъ на краю живой волны, катящейся по равнинѣ; слѣва кавалерія, сіяющая касками, саблями, копьями, толпы прислуги, обозныя арбы, то была картина, нѣтъ, не картина, а воплощеніе войны, исполненное такой грозной прелести, которою позволительно увлекаться и гордиться царямъ. Думалъ ли я тогда о моемъ призваніи? Нисколько! Мнѣ хотѣлось скакать съ этою пестрѣющею кавалеріей или идти во главѣ послушной колонны. Зачѣмъ принужденъ я ухаживать за жалкимъ пушкаремъ, которому только-что раздавило ногу орудіемъ, и который никогда уже не сядетъ на лошадь, не присоединится къ товарищамъ! Грезы разлетаются, предо мною опять отрезвляющая дѣйствительность долга.
Когда наконецъ пришла моя очередь двинуться съ моими Тиграми, весь энтузіазмъ мой чуть не заглохъ въ удушливой жарѣ походнаго строя. Какой угодно герой, послѣ многихъ дней проведенныхъ въ тѣснотѣ на кораблѣ, при недостаткѣ воды, въ узкомъ суконномъ платьѣ, вспотѣетъ подъ крымскимъ солнцемъ. Я получилъ право купить себѣ лошадь. Однажды утромъ кавалерія захватила нѣсколько жалкихъ туземцевъ, и Татаринъ, весьма смущенный недовѣріемъ къ доброкачественности англійскихъ золотыхъ, — онъ пробовалъ ихъ по-англійски, зубами, — продалъ мнѣ четвероногое, которое непремѣнно пало бы отъ старости и слабости, еслибы не безпрестанное пришпориванье и не окружающій шумъ. Брейтонскія дюны, съ менѣе рѣзкими очертаніями, съ болѣе синимъ моремъ и съ большимъ количествомъ цвѣтовъ въ травѣ, вотъ мѣстность по которой мы идемъ сомкнутымъ строемъ, отъ котораго сіяніе солнца отражается на каждомъ шагу несчетными лучами. Предъ нами на горизонтѣ, гдѣ высится уступами синѣющая вершина Чатырдага, поднимаются въ тихомъ воздухѣ столбы дыма, то черные, то бѣловатые.
Часъ за часомъ мы идемъ впередъ. Идемъ тихо, потому что надо давать роздыхъ людямъ и сохранять порядокъ. Въ одну изъ такихъ остановокъ, когда армія распадается на милліарды единицъ, когда складывается въ кучу оружіе, закуриваются трубки, и невнятный гулъ, смѣхъ и крикъ многихъ тысячъ стоитъ надъ равниной, мы съ маіоромъ Гудомъ отправились къ нашей кавалеріи, очень красиво прикрывавшей нашъ фронтъ легкою бригадой. Мы подъѣхали къ узкой рѣчкѣ, лѣниво текущей къ морю по широкой долинѣ. У дороги подлѣ моста стоялъ оштукатуренный домъ; онъ почернѣлъ отъ дыма сгорѣвшихъ службъ, крыша потрескалась и развалилась. Маіоръ былъ человѣкъ предусмотрительный. "Кавалерія навѣрное не успѣла обшарить это мѣсто, " сказалъ онъ. «Войдемте и посмотримъ: не осталось ли тутъ чего-нибудь.» Мы слѣзли, привязали лошадей къ двери почтовой станціи и вошли въ домъ. Комната за комнатой, все одно и то же: сломанная мебель, открытые, пустые ящики, разбросанное по полу платье, вездѣ признаки поспѣшнаго бѣгства. Когда отворили мы одну дверь, кошка стремительно проскочила у насъ между ногъ и за нею козленокъ; но послѣдняго Гудъ въ ту же минуту свалилъ выстрѣломъ изъ револьвера.
— Вотъ вамъ и обѣдъ дня на два! воскликнулъ онъ. — Да напрасно мы и кошку-то упустили; кошачье мясо можетъ сдѣлаться рѣдкостью. Я обдѣлаю козленка, а вы ступайте дальше попытать счастья. Не щадите ничего съѣстнаго.
Я сошелъ на дворъ въ ту минуту какъ Стендишъ выбѣжалъ изъ-за угла съ дымящимся револьверомъ въ рукахъ, преслѣдуя подстрѣленную индѣйку. Онъ загналъ ее въ тлѣющія развалины сарая.
— Вотъ! воскликнулъ онъ: — еще минута, и она бы изжарилась какъ есть, съ перьями. Поистинѣ, Теренсъ, на походѣ становишься ужасно голоденъ и безсовѣстенъ. Намъ все это кажется шуткой. Какъ бы мы однако озлились, еслибы Французы стали душить нашихъ домашнихъ животныхъ около Клафамъ-Коммона?
И мы, какъ три мародера, поѣхали дальше, съ добычей за сѣдломъ, пока не приблизились къ линіи кавалерійскихъ разъѣздовъ, остановившихся въ лощинѣ. На склонѣ впереди ихъ виднѣлся рядъ всадниковъ, ѣхавшихъ къ намъ. Скоро мы увидѣли длинныя казацкія пики и маленькихъ лошадокъ.
Казаки наступали размахивая копьями, ихъ лошадки бодро скакали по склону. Вдругъ струйка дыма поднялась отъ одного, потомъ другой разрядилъ карабинъ, и выстрѣлы покатились по всей линіи, и лошадки запрыгали и заиграли пуще прежняго. Наши разъѣзды отвѣчали, и въ ихъ рядахъ произошло такое же движеніе, прыганье и брыканье. Но никто не былъ раненъ, только пыль взвилась съ земли, да пули посвистывали въ воздухѣ.
— Вотъ вамъ доказательство на сколько полезенъ кавалерійскій огонь, сказалъ Гудъ. — Однако, смотрите, вотъ они собираются атаковать не на шутку.
Онъ указалъ на гору предъ нами. Тамъ дѣйствительно поднимался цѣлый лѣсъ копій. Появилась густая масса всадниковъ. Они построились тремя колоннами: центръ былъ синій, правое крыло бѣлое, а лѣвое свѣтло-сѣрое.
— Ага! Такъ я и думалъ, продолжалъ маіоръ. — Вотъ лордъ Кардиганъ со своею бригадой. Но гдѣ же его орудія? Эти господа скоро дадутъ намъ отвѣдать своего свинцу.
Разъѣзды наши отступали. Казаки съ крикомъ преслѣдовали ихъ. Вдругъ синій центръ разомкнулся и на горѣ появились восемь черныхъ точекъ. Клубъ бѣлаго дыма вылетѣлъ отъ одной изъ нихъ, и въ ту же минуту, съ рѣзкимъ свистомъ, картечь ударила въ землю у самыхъ ногъ моего пони, обдавъ маіора и Стендиша градомъ песку и мелкихъ камней.
— Мы прямо подъ ихъ выстрѣлами на кавалерію. Они, пожалуй, принимаютъ насъ за штабъ по вашему великолѣпному галуну. Свернемте влѣво, совѣтовалъ нашъ менторъ, не перестававшій ни на минуту курить сигару.
Онъ еще не кончилъ какъ бомба лопнула надъ нами и послышался свистъ осколковъ. Вотъ опять выстрѣлъ, и другой, и третій, ядра сыпались вокругъ насъ. Но Гудъ не допускалъ быстрыхъ движеній.
— Не скачите! Не торопитесь. Тихою рысцой влѣво, господа.
Зрѣлище было красивое. Кавалерія медленно отступала, поворачивая по-эскадронно и глядя въ лицо непріятелю, а Русскіе наступали со своими орудіями, словно хотѣли настигнуть насъ, пока бригада не упала подъ прикрытіе артиллеріи и не подоспѣла армія. Вдали позади насъ виднѣлись Англичане, двигаясь какъ морская волна и испещряя зеленые луга красными и бѣлыми полосами; сквозь тучи пыли отъ лошадиныхъ копытъ и колесъ скачущихъ орудій, мы различали нашу артиллерію, спѣшившую на выручку. Русскія пушки не переставали стрѣлять по кавалеріи, и мѣстами падала лошадь, мѣшались на минуту ряды, когда ударяло въ нихъ ядро. Но скоро роли перемѣнились. Англійская батарея построилась подлѣ насъ и открыла огонь, за нею другая. Русская конница остановилась, подобрала свои орудія и скрылась за горой.
— Что такое? пропыхтѣлъ толстый стрѣлковый капитанъ, раскраснѣвшійся оттого что бѣжалъ со своею командой. — Развѣ завязалось дѣло?
— Чуть не захватили врасплохъ нашу кавалерію, вотъ и все, отвѣчалъ Гудъ. — Спасъ болѣе случай чѣмъ распорядительность. Но люди вели себя прекрасно.
Арміи остановились на ночь у береговъ рѣчки. Не думаю что было такъ разчитано и что напередъ позаботились о возможности добыть воду. Я знаю что въ этомъ походѣ была какая-то разъединяющая сила, смущавшая новичка. Оно не замѣтно было, пока полки не располагались биваками. Но тутъ проявлялась ужасная разрозненность: сотни людей бродили по бивачнымъ огнямъ, отыскивая свои полки, обозы и лошади перемѣшивались съ рядами. Я привязалъ своего пони у огня, разведеннаго слугою Гуда, и вмѣстѣ съ нимъ и Стендишемъ, сталъ глядѣть со вниманіемъ, какъ Армянинъ жарилъ нашего козленка и индѣйку.
— Гдѣ наши фисташки? спросилъ Стендишъ весело. — Я въ жизнь мою не обѣдывалъ лучше. Теперь трубочку и спать.
Маіоръ былъ очень пасмуренъ. Онъ всталъ и началъ прохаживаться между лежащими людьми, которыхъ почти не было видно, потому что ночь была темная, хотя и звѣздная, а огней было мало. Мы со Стандишемъ уже спали, когда онъ вернулся. Онъ слегка коснулся моего плеча и шепнулъ:
— Встаньте и пройдитесь со мною. Мнѣ нужно сказать вамъ два слова.
Я молча пошелъ за нимъ, осторожно ступая между спящими. Онъ пробирался все дальше, пока мы не дошли до передовыхъ карауловъ, и насъ окликнули.
— Глядите, и скажите мнѣ что вы видите тамъ предъ собою, Бреди.
— Я вижу красный отблескъ на небѣ и безчисленные огни.
— Не совсѣмъ безчисленные. Я попробовалъ счесть ихъ. Полагая по двадцати человѣкъ на каждый огонь, тамъ должно быть тысячъ около сорока Русскихъ.
— Я не подозрѣвалъ что мы такъ близко.
— Вотъ въ томъ-то и дѣло. Вы видѣли вчера кавалерію? У нихъ, говорятъ, по крайней мѣрѣ тысячи три всадниковъ. Они знаютъ въ точности гдѣ мы стоимъ и могли бы изловить васъ какъ птицу. Наши люди изнурены, а непріятель свѣжъ. Они того и гляди пустятъ на насъ конницу, и слѣдомъ за нею вышлютъ артиллерію чтобы довершить пораженіе. Мы въ двухъ шагахъ отъ непріятеля, а наши генералы и не подумали сдѣлать окопъ, или хоть поставить нѣсколько батарей прикрытыхъ насыпью и…. Стой! Это что?
Появился человѣкъ съ большимъ бумажнымъ фонаремъ, который держалъ надъ головой одною рукой, а другою стремительно хваталъ что-то въ воздухѣ. Онъ подошелъ ближе, гг при свѣтѣ фонаря мы узнали доктора Блоссома. Онъ ловилъ ночныхъ насѣкомыхъ.
— Я сейчасъ поймалъ удивительный экземпляръ, мистеръ Бреди! Совершенно новый! Это надѣлаетъ пропасть шуму!
И онъ пошелъ дальше, озаренный своимъ фонаремъ, словно сіяніемъ.
— Онъ представитель насъ всѣхъ, этотъ сумашедшій уродъ со своими бабочками и мошками! Вонъ онъ гоняется за своимъ конькомъ совершенно довольный и беззаботный, хотя, можетъ-быть, не увидитъ завтрашняго утра. Я зловѣщая птица, Бреди, но я сообщаю свои опасенія не воину. Я много видѣлъ войнъ, и надѣюсь только на одно что та сторона будетъ такъ же глупа и безпечна какъ мы. Пойдемте назадъ къ нашему огню, если найдемъ его, и ляжемте спать съ этою надеждой.
Пробраться назадъ было не такъ легко. Маіоръ принадлежалъ къ штабу, но онъ не занялъ квартиры въ домѣ у моста, и такъ какъ почти всѣ огни погасли, то мы могли руководствоваться только его знаніемъ расположенія полковъ по бригадамъ. Разспрашивая часовыхъ, я увидѣлъ офицера сидящаго у догорающаго огня, облокотившись на колѣни и склонивъ голову на руки. Я тихонько подошелъ, оставивъ маіора въ спорѣ съ раздраженнымъ квартирмейстеромъ, которому не нравилось что по немъ ходятъ ногами. Обвалившаяся головешка внезапно вспыхнула и освѣтила лицо офицера. Это былъ Джеральдъ Десмондъ. Сначала я подумалъ что онъ спитъ, но сквозь закрытыя вѣки слезы тихонько текли по щекамъ, и когда онъ приподнялъ руку чтобъ отереть ихъ, я увидѣлъ въ рукахъ его миніатюрный портретъ. Онъ страстно поцѣловалъ его и положилъ себѣ на грудь, весь дрожа отъ сильнаго внутренняго волненія. Признаюсь, я былъ удивленъ видя такое глубокое чувство въ человѣкѣ съ виду столь легкомысленномъ и беззаботномъ. Я хотѣлъ заговорить, но удержался. Я считалъ себя не въ правѣ тревожить его грустную думу. Но маіоръ закричалъ: «Бреди! Все обстоитъ благополучно, мы пришли!» Джеральдъ Десмондъ поднялъ голову, прикрывъ глаза рукой, разглядѣлъ меня и, не вставая, подозвалъ къ себѣ знакомъ.
— Какая встрѣча, любезный докторъ! воскликнулъ онъ. — Я васъ отыскивалъ всюду съ тѣхъ поръ какъ мы высадились. Прежде я не могъ улучить свободной минуты чтобы пробраться къ вамъ, и мы были всегда на десяткахъ миль разстоянія другъ отъ друга. Какъ вы поживаете?… А я не совсѣмъ хорошо, началъ онъ опять въ отвѣтъ на мой вопросъ: — слегка хвораю; должно-быть, лихорадка. Не слѣдуетъ однако говорить слишкомъ громко; въ той палаткѣ находится мой доблестный вождь, генералъ Крукенкръ, а онъ болѣе всего на свѣтѣ дорожитъ своимъ покоемъ. Что же у васъ новаго?
— Ничего. А у васъ, капитанъ Десмондъ?
— Пожалуста, не величайте меня капитаномъ, Теренсъ. Дядя и Мери всегда называютъ васъ по имени въ письмахъ, и я, съ вашего позволенія, присвою себѣ это право. Да? Очень хорошо. А вы должны звать меня Джеральдомъ. Я еще сегодня утромъ получилъ вѣсти, только не хорошія. Баронетъ едва справляется съ дѣлами; такъ запутано состояніе. Ренты не уплачиваются, а кредиторы не даютъ покоя. Должно-быть, они теперь на пути въ Ниццу, если уже не пріѣхали туда.
— А миссъ Фрезеръ? прервалъ я. — Не слышно ли чего-нибудь о ней?
— Ничего. Да и что за бѣда, въ сущности? Она, я увѣренъ, нигдѣ не пропадетъ.
— А миссъ Бутлеръ совершенно здорова?… Такъ писали мнѣ съ послѣднею почтой.
— Да, кажется. — Онъ замолчалъ. — Становится холодно, сказалъ онъ чрезъ нѣсколько минутъ. — Пойду, попробую уснуть.
Когда онъ всталъ проститься со мной, портретъ упалъ на земь, и я наклонился поднять его.
— Не троньте! вскричалъ Джеральдъ запальчиво, и наступилъ на него ногой. Но я увидалъ лицо при огнѣ. То было лицо не Мери Бутлеръ.
Читатели мои уже знаютъ, если ихъ сколько-нибудь интересуетъ мой характеръ, что я отъ природы кротчайшій изъ смертныхъ, и что только превратность судьбы съ самаго рожденія бросила меня въ среду раздоровъ, смутъ и битвъ. Вотъ я теперь въ теплый, ясный осенній вечеръ взбираюсь на гору, словно поднявшуюся изъ ада со всѣмъ демонскимъ населеніемъ. Кругомъ смятеніе невыразимое, безконечное. Звукъ пушекъ, для котораго нельзя пріискать названія: это не ревъ, и не громъ; визгъ бомбъ, жужжаніе ядеръ, смертоносное пѣніе свинцовыхъ птицъ, безпрерывно летающихъ взадъ и впередъ, буря человѣческихъ голосовъ во всемъ разнообразіи интонацій на какое они способны: повелѣніе, гнѣвное требованіе, страданіе, ругательство, ненависть, бѣшеный вопль, молящіе крики о помощи и пощадѣ, все смѣшивалось вмѣстѣ съ воемъ пожара горящихъ селъ и трескотней батальнаго огня; вотъ музыка подъ которую разыгрывалась драма актерами помышляющими частью лишь о томъ какъ бы убраться отсюда, частью о томъ какъ бы побольше убить, или ужь поскорѣе быть убитымъ. Всѣ закопченные дымомъ, вытаращивъ глаза, стиснувъ зубы, наши солдаты шли на гору. Нѣкоторые хладнокровно стрѣляли, другіе лишь механически подвигались къ сѣрымъ колоннамъ стоявшимъ на верху. Я видѣлъ кивера съ мѣдными шишками; фигуры пушкарей, заряжающихъ и наводящихъ орудія, рѣзко выдѣлялись на тучахъ бѣлаго дыма. Вотъ человѣкъ тихонько падаетъ ничкомъ, словно споткнулся о камень и сейчасъ же встанетъ, и знаешь что онъ уже не пошевелится, вотъ другой, подпрыгиваетъ вверхъ, роняетъ ружье, хватается за сердце и валится на траву, вотъ третій кружится и падаетъ, и напрасно силится встать, вотъ человѣкъ катится кубаремъ, какъ заяцъ подстрѣленный на бѣгу, вотъ другой шатается, опирается на ружье, тихонько склоняется къ землѣ, поддерживаясь одною рукой, а другою сжимая рану, вотъ человѣкъ внезапно перевертывается и ползетъ въ сторону, таща за собою разбитую ногу, вотъ туловище стоитъ секунду безъ головы, вотъ лежитъ туловище съ головою безъ ногъ, вотъ, на пролетѣ картечи, рядъ мертвыхъ и умирающихъ…. Ко всему этому я въ нѣсколько минутъ уже совершенно привыкъ, и это менѣе на меня дѣйствовало нежели исполненная ужаса наружность какого-нибудь бѣдняка старающагося отползти въ сторону чтобъ его не задавили ногами до смерти, или молящія лица раненыхъ понимающихъ сразу что дѣло ихъ кончено. Я шелъ самъ не зная куда, ибо мои инструкціи были самаго неопредѣленнаго свойства. Мнѣ приказано было находиться въ распоряженіи дивизіоннаго медика и отправляться туда гдѣ будетъ мнѣ дѣло. Но дивизіонный медикъ нигдѣ не показывался, а дѣла вездѣ было вволю. Однако, очевидно, я направлялся не туда куда слѣдовало и зашелъ слишкомъ далеко на путь славы, за, которою гоняться былъ не въ правѣ. Старый Багшо, всегда такой учтивый, закричалъ на меня: «Какого чорта вы тутъ дѣлаете? Извольте сейчасъ же отправиться назадъ!» Махая саблей, верхомъ на слабоногомъ турецкомъ пони, онъ велъ Бенгальскихъ Тигровъ въ атаку. Маіоръ Севеджъ, сѣдой, меланхолическій ветеранъ, весьма угнетаемый г-жою Севеджъ и многими тиранами дѣтьми, совершенно преобразился. Онъ скакалъ на хромой возовой лошади, крича во все горло: «Компанія нумеръ первый! Что же вы не смыкаетесь, капитанъ Вильмотъ? Впередъ, нумеръ первый! Подайся влѣво, нумеръ второй! Такъ, ребята!» и онъ поскакалъ далѣе. Я видѣлъ какъ Тигры стали ломаною линіей и открыли усиленный огонь чтобъ остановить сѣрую массу пѣхоты въ киверахъ сходившую съ горы. Чрезъ минуту хромая возовая лошадь пронеслась мимо меня, сердито брыкая, по направленію къ рѣкѣ.
Багшо былъ правъ, дѣлать тутъ мнѣ было нечего. Некому было помочь мнѣ перевязать рану, или унести раненаго. Я повернулъ внизъ къ Альмѣ, мимо пылающей деревни, обходя тѣла и сторонясь отъ наступающихъ баталіоновъ.
Шумъ не утихалъ, но команда и крики страданія слышатся посреди всѣхъ звуковъ на полѣ сраженія. Вправо отъ горящихъ домовъ Де-Ласи-Эвансъ съ маленькимъ штабомъ слѣдилъ въ трубку за ходомъ сраженія на лѣвой сторонѣ. Онъ видѣлъ что легкая дивизія смята и не въ силахъ держаться. «Поѣзжайте, воскликнулъ онъ, обращаясь къ своему адъютанту, — къ его королевскому высочеству и скажите отъ меня что слѣдовало бы немедля двинуть впередъ третью дивизію.»
Напирая неотразимо, двинулись съ горы гранитныя колонны Русскихъ. Потомъ сквозь дымъ показались медвѣжьи шапки нашей гвардіи среди листвы виноградниковъ. Рѣка перегородилась живою стѣной. Остатки легкой дивизіи остановились, собрались. Покатый склонъ покрылся черными и красными рядами, окаймленными ружейными вспышками и блескомъ штыковъ. Влѣво за деревьями виднѣлись шапки Шотландцевъ, позади ихъ неподвижно стояла часть легкой дивизіи въ карре. Еще далѣе влѣво, на равнинѣ, построена была вся ваша кавалерія. Сзади насъ, въ превосходномъ порядкѣ, подходила третья дивизія. Кучка офицеровъ только что проѣхала мимо меня къ рѣкѣ. Вотъ однорукій человѣкъ въ синемъ фракѣ, въ треугольной шляпѣ съ бѣлымъ перомъ — мы всѣ его знаемъ — ѣдетъ словно на парадѣ, изящно и бодро, прямо на крутизну усѣянную на вершинѣ Русскими, и ведетъ свой штабъ въ огонь. Справа Французы толпятся на буграхъ и пригоркахъ, сражаясь подъ густымъ дымомъ отъ непрерывнаго батальнаго огня. Генералъ второй дивизіи проскакалъ со штабомъ мимо горящей деревни къ своимъ солдатамъ, которые бьются отчаянно вправо отъ гвардіи. Куда ни обернусь я, всюду есть мнѣ работа.
Странно, посреди шума и дыма ласточки летаютъ преспокойно, радуясь, можетъ-быть, смущенію мухъ. Одна изъ этихъ птицъ, очень большая, даже оторвала кусокъ моей шляпы, и тутъ я узналъ что осколки бомбъ можно принять за ласточекъ, когда много дыму.
Повсюду крики о помощи, или безмолвные, молящіе взгляды. Бандажи, корпія, лубки. Все тотъ же непрерывный ревъ, смертельно однообразный. Когда же это кончится?
Вдругъ затихло… нѣсколько громкихъ взрывовъ батальнаго огня… гулъ пушекъ… дальше и дальше, наконецъ замираетъ отдѣльные выстрѣлы, опять батальный огонь, и потомъ…. что это? Громовый крикъ торжества. Но какой крикъ! Это ревъ десятковъ тысячъ людей стоящихъ побѣдителями на крутизнахъ Альмы. А вдали слышатся побѣдныя трубы и барабаны Французовъ, темныя массы которыхъ появляются на высотахъ въ лучахъ заходящаго солнца, озаряющихъ оружіе и мертвыя тѣла.
Когда дѣло солдата кончено, начинается дѣло доктора. Я избавлю читателя отъ ужасовъ этой ночи. Каждую минуту боялся я увидѣть лицо какого-нибудь стараго пріятеля. Такъ и думалось: "вотъ, вотъ глянетъ на меня Джеральдъ Десмондъ, " когда вносили раненыхъ въ сарай служившій госпиталемъ. Но онъ остался невредимъ.
— Увѣряю васъ, капитанъ Десмондъ не раненъ, говорилъ бѣдный старикъ Багшо. — Я видѣлъ его у генеральской квартиры, какъ несли меня сюда по окончаніи дѣла. Стыдъ что насъ оставили безъ подкрѣпленій! Это было просто побоище. Нѣтъ, я буду говорить хотя бы умеръ отъ этого! Позоръ возмутительный. Бѣдные мои Тигры! Насъ съ вами порядкомъ потрепали. Но если только вы, доктора, залѣчите мою ногу, я, съ Божьею помощью, опять буду командовать ими. Пусть теперь этотъ негодяй, который всю жизнь меня преслѣдовалъ, лишитъ меня производства. На этотъ разъ я пересилилъ его!
И мы залѣчили ногу стараго Багшо, и онъ командовалъ Тиграми при Инкерманѣ и въ траншеяхъ, пока не получилъ раны, съ которою наше искусство не могло сладить, ибо ему оторвало ногу. Теперь можно его видѣть вечеркомъ въ Поль-Молѣ, ковыляющаго въ свой клубъ, гдѣ онъ продолжаетъ разсуждать о несправедливостяхъ которымъ все еще подвергаетъ его неизвѣстный гонитель.
Утромъ послѣ сраженія, идя съ бумагами къ доктору Блоссому, я увидѣлъ какого-то человѣка подлѣ генеральской палатки, предъ которою столъ для завтрака накрытъ былъ бѣлоснѣжною скатертью на нѣсколько приборовъ. Человѣкъ этотъ писалъ на доскѣ, лежавшей на двухъ кадушкахъ. Подъѣхавъ, я узналъ Стендиша.
— Говорятъ мы одержали побѣду. Очень радъ! А я бы не догадался. Какая ужасная была ночь! воскликнулъ онъ. — Мнѣ пришлось тащить свое сѣдло на гору и спать на немъ, такъ какъ у бѣднаго моего коня отстрѣлили ногу. Ничего не ѣлъ до этой минуты. Сейчасъ только коммиссаріатскій офицеръ далъ мнѣ кусокъ подошвы. Не добьешься, никакихъ свѣдѣній; нѣтъ ни чернилъ, ни бумаги!
— А это у васъ что же?
— Да! Я сдѣлалъ чернила изъ пороха, бумагу эту я нашелъ подлѣ котомки одного Русскаго, а перо мое изъ соломы, какъ вы видите. Слуга мой опять удралъ, и я серіозно помышляю послѣдовать его примѣру. О! Бреди! Еслибы вы видѣли какъ одно время разбѣгались въ заднихъ рядахъ, какъ люди наши прятались, да, прятались подъ берегомъ Альмы, когда я переходилъ ее въ бродъ. А теперь они носы поднимаютъ. Фу! Опротивѣло мнѣ все это. И вонь къ тому же! Дѣло, въ сущности, скверное!
Когда пишу я эти воспоминанія, времени еще такъ недавняго, кажется что съ тѣхъ поръ прошли уже вѣка. Стоянка при рѣкѣ, фланговое движеніе, видъ изъ фермы Макензи, когда открылась предъ нами долина Черной и показались зубчатые утесы Балаклавы, бѣлые дома обвитые виноградниками, фермы на равнинѣ, вдали синее море и темные мысы, глубокое Инкерманское ущелье, воды Севастопольской бухты, главы церквей, крѣпостные казематы, мачты потопленнаго флота, и жадность, съ которою мы, завидѣвъ внизу добычу, какъ потоки лавы разлились по плоской возвышенности, — все это кажется дѣломъ давно, давно минувшимъ.
Настала работа осады: выгрузка припасовъ и орудій, изслѣдованіе страны, рекогносцировки города и его укрѣпленій, гдѣ солдаты, мущины, женщины и дѣти безпрерывно работали за быстро поднимавшимися земляными насыпями.
Въ свое время пришелъ радостный отголосокъ изъ родины, обильная награда за труды и опасности.
«Не могу сказать вамъ, какъ пріятно и леотно мнѣ было прочесть ваше имя въ газетѣ, писалъ мистеръ Бетсъ. — Первою мыслью моею было, какъ обрадовался бы мой дорогой старый другъ, еслибы довелось ему дожить до этого дня. Онъ, я думаю, вставилъ бы этотъ нумеръ въ рамку и повѣсилъ бы на стѣнѣ рядомъ съ приказами о производствѣ вашего отца. Маіоръ Турнбулль также очень обрадовался, но онъ безтолковъ по-прежнему и говоритъ что теперь на вашемъ мѣстѣ бросилъ бы докторство и сдѣлался бы офицеромъ. Упоминаю объ этомъ для того чтобы показать до чего онъ дошелъ. Джеральдъ Десмондъ былъ, должно-быть, въ самомъ пылу сраженія, ибо дивизіи Крукенкра досталось порядочно. Матъ Кези проѣхалъ здѣсь, на пути домой, съ раной въ горлѣ. Онъ говоритъ что вы ее перевязывали. Правда ли что Французы побѣжали? Онъ не помнитъ навѣрное, Французы ли, или Турки. Онъ говоритъ что взялъ орла. Но маіоръ клянется что Русскіе не носятъ орловъ. Можетъ-быть, онъ захватилъ птицу болѣе скромную, которую не такъ трудно поймать. Турнбулль желаетъ знать что значитъ что Бойкота называютъ подающимъ надежды офицеромъ? Онъ уже тридцать лѣтъ на службѣ. Хорошо что война эта, по слухамъ, скоро должна кончиться; вы дома очень нужны. Вы бы порадовались, еслибы видѣли что сэръ-Денисъ писалъ о васъ. Я быстро дряхлѣю, какъ можете вы замѣтить по этому маранью, и мнѣ хочется увидѣть васъ прежде чѣмъ скажу: „nunc di mittis“. Мы съ Турнбуллемъ пара жалкихъ старыхъ калѣкъ, но онъ, какъ человѣкъ военный, Богъ знаетъ что корчитъ изъ себя и страшно себя мучаетъ стараясь ходить прямо и твердо, какъ прежде.»
Другое письмо показалось мнѣ нѣсколько холодно и формально.
«Любезный Бреди, извѣстіе о побѣдѣ одержанной союзниками при Альмѣ причинило мнѣ и Мери нѣкоторое безпокойство о моемъ племянникѣ, такъ какъ были неточности и замедленія въ объявленіи именъ раненыхъ и убитыхъ. Наконецъ однако мы успокоились и стали ждать подробностей о сраженіи не тревожась уже на его счетъ, хотя я потерялъ въ этомъ дѣлѣ не одного дорогаго мнѣ знакомаго. Теперь вышла газета съ депешами, и я не удивился найдя въ ней имя Джеральда, ибо могу сказать, безъ пустаго хвастовства, что онъ принадлежитъ къ роду всегда со славою выходившему изъ подобныхъ испытаній. Но мы съ племянницей очень обрадовались похвальному отзыву о васъ и отъ души поздравляемъ васъ, въ надеждѣ что теперешнее ваше отличіе послужитъ началомъ славной и быстрой карьеры. Одно только не хорошо. Есть особа которая, какъ увѣряютъ меня, тщательно слѣдитъ за всѣмъ что здѣсь дѣлается. Можетъ-быть, она не видитъ газетъ и не знаетъ поэтому о вашихъ успѣхахъ, но если знаетъ, то непремѣнно тотчасъ же опутаетъ васъ своими интригами. Мои индійскіе корреспонденты ничего не слыхали о ней въ послѣднее время; но нельзя еще поздравить васъ съ ея кончиной, ибо женщина можетъ скрываться сколько угодно при туземныхъ дворахъ. Съ тѣхъ поръ какъ поднялось дѣло о канавагійскихъ драгоцѣнностяхъ и правительственный конвой былъ атакованъ Тангрійскимъ народомъ по ея прямому наущенію, она, кажется, не осмѣливается являться на британскую территорію. Нашего коммиссіонера увѣряли что она оставила Тантру, отправилась въ Лукновъ, а оттуда вернулась въ Янсы. Хотя на это нѣтъ доказательствъ, я полагаю что Фрезеръ съ ней. Онъ до сихъ поръ ни словомъ не отозвался на извѣщенія мои о бѣгствѣ его дочери, погрузившемъ васъ всѣхъ въ такое горе. Я напечаталъ отчетъ о разрушеніи замка въ индійскихъ періодическихъ изданіяхъ, мои агенты тщательно его разыскивали. Но съ тѣхъ поръ какъ онъ былъ отставленъ и имя его вычеркнуто изъ списковъ, а полкъ названъ по имени подполковника Попельтона, ни одинъ Европеецъ не видалъ его: онъ скрылся безъ слѣда послѣ военнаго суда, въ ожиданіи исхода котораго я и взялъ къ себѣ Мабель. Васъ, полагаю, огорчитъ извѣстіе что мы, по всей вѣроятности, долго не вернемся въ замокъ. Онъ совсѣмъ разваливается, а у меня нѣтъ денегъ выстроить его заново. Имѣніе все болѣе и болѣе приходитъ въ упадокъ. Страна такъ разорена, что народъ не платитъ ренты и поглощаетъ наши капиталы въ видѣ налоговъ въ пользу бѣдныхъ.»
Тутъ сэръ-Денисъ пускался въ разсужденія, чтеніе которыхъ я отложилъ до другаго раза, собираясь перечесть письмо отъ Мери, только бѣгло просмотрѣнное, конечно, прежде другихъ.
"Милый Теренсъ, извѣстіе, котораго ждала я съ наибольшимъ нетерпѣніемъ, не такъ скоро пришло какъ вѣсть о великой побѣдѣ, вызвавшей столько ликованія, — и многіе, вѣроятно, чувствовали то же что я. Но какъ жалко тѣхъ которые потеряли въ этотъ ужасный день все что любили. Мы несказанно обрадовались и отъ глубины души благодарили Бога, когда узнали что вы съ Джеральдомъ невредимы. Признаюсь, я такъ предалась этой радости, что не въ состояніи была гордиться, какъ бы слѣдовало, подвигами Джеральда и также вашимъ отличіемъ. Кто этотъ генералъ Блоссомъ, который отзывается о васъ съ такою похвалой? Мнѣ пришлось по нѣскольку разъ перечитывать каждое слово въ газетахъ объ этомъ дѣлѣ, и дядя журилъ меня за неприличное выраженіе состраданія къ матерямъ, женамъ и сестрамъ бѣдныхъ Русскихъ, которыхъ мы такъ безжалостно стараемся истреблять. Я только и молюсь о томъ чтобы война эта поскорѣе кончилась, и вы оба вернулись бы къ намъ. Мы живемъ тихо, по-прежнему; но дядя очень озабоченъ положеніемъ имѣнія и думаетъ что придется ѣхать туда ради Джеральда, хотя въ замкѣ едва ли можно будетъ жить. Онъ безпрерывно работаетъ: пишетъ письма, составляетъ проекты. Жаль только что дѣло-то такое не благодарное. Всѣ восхищаются его идеями, но говорятъ что ихъ нельзя привести въ исполненіе. Дядя въ головѣ своей что-то порѣшилъ относительно Мабели Фрезеръ, но мнѣ не сообщаетъ. Онъ часто говоритъ: «не тревожьтесь больше о ней; я увѣренъ что она рано или поздно появится въ цѣлости, и надѣюсь что мы всѣ тогда этому обрадуемся.» Отъ Розы Прендергастъ я по временамъ получаю вѣсти. Она, кажется, боится постриженія, чтобы не разлучиться съ братомъ, котораго очень любитъ, хотя онъ о ней не заботится. Судя по нѣкоторымъ ея словамъ, я полагаю что онъ уже около года гдѣ-то на Востокѣ. Какое онъ долженъ быть странное, бродячее существо! жаль что съ такими способностями къ языкамъ, да и ко всему за что ни возьмется, онъ сталъ бездомнымъ скитальцемъ и не въ состояніи оказывать помощь и защиту бѣдной Розѣ. Дама купившая ихъ имѣніе осматривала его со своимъ повѣреннымъ Макъ-Туркомъ и пробыла тутъ нѣсколько дней, но не принимала и не отдавала визитовъ. Это какая-то мистрисъ Алайнъ. Она побывала въ Лохъ-на-Каррѣ, а также и въ замкѣ, потомъ уѣхала очень поспѣшно и поручила завѣдываніе имѣніемъ своему лондонскому агенту. Когда она заѣзжала въ Лохъ-на-Каррѣ, на ней былъ густой вуаль, но слуги говорятъ что она очень красива. Она очень сердилась когда разказали ей о нападеніи на замокъ, о пожарѣ и объ исчезновеніи бѣдной Мабели. Однако я начинаю сплетничать. Дядюшка звонитъ, а мнѣ еще надо предъ выѣздомъ переписать длинную бумагу, озаглавленную: «конфиденціально». Я хранилище весьма важныхъ секретовъ, которыхъ однако, къ сожалѣнію, не понимаю. Мы всегда съ нетерпѣніемъ ждемъ почты, и я надѣюсь что вы всякій разъ найдете время написать мнѣ, или дядѣ. Джеральдъ, разумѣется, будетъ писать мнѣ съ каждою почтой, но у него, какъ видно, меньше свободнаго времени чѣмъ у васъ. Итакъ, милый Теренсъ, желая вамъ всего добраго, остаюсь вашимъ старымъ, очень ужь старымъ другомъ.
«Джеральдъ, разумѣется, будетъ писать мнѣ.» Почему же «разумѣется»? Размышляя о значеніи этой фразы, я увидѣлъ на полу моей палатки письмо сэръ-Дениса. Имя Джеральда бросилось мнѣ въ глаза. Пробѣжавъ разсужденіе о невозможности сдѣлать что бы то ни было изъ Ирландіи, я прочелъ далѣе: «весьма пріятно, слѣдовательно, при всѣхъ этихъ обстоятельствахъ, что война скоро должна кончиться, такъ какъ свадьбу Мери не слѣдуетъ откладывать. Еслибы не ея желаніе и не мое намѣреніе узнать покороче ея будущаго мужа, они были бы уже обвѣнчаны. Я не могу относиться равнодушно къ предложеніямъ занять важную должность въ Индіи, которыя мнѣ дѣлаютъ самымъ лестнымъ для меня образомъ. Независимо отъ денежныхъ выгодъ, отъ пользы для состоянія, я чувствую что тамъ я могу быть полезенъ государству и отдѣлаться наконецъ отъ здѣшнихъ мелочныхъ заботъ. Мери надо пристроить прежде отъѣзда, да и тогда я могу лишь хитростью отъ нея уѣхать. Вы, кажется мнѣ, знаете до какой степени можетъ она привязать къ себѣ все окружающее, какъ необходима становится она для счастья каждаго кто только разъ почувствовалъ возвышающее дѣйствіе ея простоты и чистоты.»
Это я зналъ давно! Зналъ, и однако былъ пораженъ, когда прочелъ на бумагѣ. Слуга пришедшій звать меня къ богослуженію, испугался.
— Что съ вами, докторъ? Вамъ дурно? озабоченно допрашивалъ онъ меня. — Я сбѣгаю за докторомъ Блоссомомъ; вѣдь вы сами себя не лѣчите! Сбѣгать?
На слѣдующій день мы выступили въ первую линію; дивизія построилась на краю плоской возвышенности, отъ котораго земля спускалась къ Севастополю. Утро было ясное, свѣтлое, дома въ городѣ виднѣлись явственно, еще невредимые, съ крышами, стѣнами и окнами. Звонъ церковныхъ колоколовъ по временамъ доносился къ намъ. Между сѣрыми насыпями, опоясывавшими городъ, и красноватыми линіями батарей, за которыми мы хлопотали, поднимались голоса работавшихъ людей. Полки, весьма уменьшенные въ числѣ, въ весьма ветхихъ мундирахъ, стояли въ лощинѣ, по срединѣ которой поставили барабанъ вмѣсто налоя. Генералъ со штабомъ стояли подлѣ барабана, и когда я пришелъ, нашъ священникъ, достопочтенный Эліасъ Витльбери уже началъ службу.
Но богослуженіе было рѣзко прервано. Русскіе до сего времени, вѣроятно, разсматривали съ удивленіемъ красные мундиры на краю возвышенности, удерживаясь отъ враждебныхъ дѣйствій, но наконецъ рѣшились потревожить насъ, такъ какъ мы были на разстояніи выстрѣла. Мы дошли до самой торжественной части служенія. Отзывы солдатъ, твердые и звучные, катились по рядамъ въ отвѣтъ на тонкій голосъ мистера Витльбери.
— Пошли миръ, о Господи, простоналъ онъ. И въ отвѣтъ на его молитву громко раздалось по рядамъ: «ибо нѣтъ намъ защитника, развѣ тебя, Господи!»
Вдругъ съ одного редута поднялись два бѣлые клуба, быстро разростаясь въ тихомъ, свѣтломъ воздухѣ.
— Берегитесь бомбъ! прокричали часовые вдоль края возвышенности.
Въ воздухѣ послышался свистъ, быстро приближающійся.
— Бомбы! закричали всѣ, и въ одну минуту достопочтенный Витльбери, а съ нимъ и большая часть его паствы, бѣжали съ мѣста служенія, оставивъ большой барабанъ и генерала со штабомъ, глядящихъ вверхъ на чугунные шары, изъ которыхъ одинъ лопнулъ въ воздухѣ и осыпалъ барабанъ осколками, а другой ударился въ землю ближе къ бѣгущимъ и обдалъ ихъ тучей пыли и песку.
Мало бываетъ общенія въ дѣйствующей арміи. Каждый корпусъ, каждый полкъ держится особнякомъ и распадается въ свою очередь на маленькіе кружки. Сходки прекращаются, офицеры, суровые какъ Ахиллъ, ѣдятъ одни въ своихъ палаткахъ, или смыкаются въ группы, связанныя собственнымъ интересомъ каждаго. Тигры не знаются съ зелеными, зеленые видятъ красныхъ лишь въ боевомъ строю на флангѣ или во фронтѣ; тяжелая кавалерія стоитъ далеко въ Кадикахъ, а легкая въ авангардѣ. Артиллеристы такъ заняты своимъ дѣломъ, что имъ некогда думать о другомъ; инженеры мѣряютъ, вычисляютъ, чертятъ, каждый про себя. И я тоже, заваленный, къ сожалѣнію, работой, не имѣлъ времени на посѣщенія и болтовню. Тѣмъ лучше. Мнѣ некогда было останавливаться на моемъ горѣ, развѣ когда я садился въ палаткѣ за пищу подаваемую мистеромъ Малони secundum artem, то-есть въ сыромъ, или въ сожженомъ видѣ, смотря по обстоятельствамъ. Когда палатка была закрыта и свѣчка, воткнутая въ бутылку, поставлена на кадку, служившую мнѣ столомъ, я иногда оставался одинъ нѣкоторое время, и разсуждалъ самъ съ собою въ тишинѣ. Правда, парусинныя стѣны тряслись отъ пальбы, ибо бомбардированіе началось и продолжалось безпрерывно, а темнота озарялась вспышками орудій на батареяхъ внизу. Но со всѣмъ этимъ я скоро свыкся; одно только было непріятно, что отъ сотрясенія палатки валились сверху миріады сонныхъ мухъ. Днемъ было постоянно дѣло, то въ госпиталѣ, то въ траншеяхъ. Я не могъ улучить времени сходить въ бригаду Крукенкра, повидаться съ Джеральдомъ Десмондомъ; но я зналъ что онъ здоровъ, ибо каждый день просматривалъ въ канцеляріи Блоссома отчеты о раненыхъ, а однажды я увидѣлъ его вдалекѣ ѣдущаго въ свитѣ своего начальника на рекогносцировку.
Бомбардированіе началось, и началось неудачно. Мы смотрѣли на эту картину отъ Бѣлаго дома, видѣли подходящій флотъ, Севастополь опоясанный огнемъ и дымомъ, раздираемый ядрами и бомбами и все отвѣчающій съ возрастающею энергіей, пока земля задрожала, и орудія и тѣла, какъ глыбы, полетѣли на воздухъ отъ взрыва магазиновъ нашихъ союзниковъ. Французы, батареи коихъ стояли ближе и уступали въ достоинствѣ нашимъ, были просто забиты.
— Да, забиты, повторялъ Стендишъ, — и Богъ знаетъ когда еще можно будетъ думать о приступѣ. Тѣмъ лучше, говорятъ нѣкоторые изъ моихъ пріятелей: еслибы попробовать, то вѣрно бы не удалось, а тогда намъ пришлось бы плохо. Однако, рано или поздно, надо будетъ попытаться. Хотѣлъ бы я звать что онъ думаетъ, продолжалъ онъ, кивая на всадника ѣхавшаго впереди свиты въ сопровожденіи гусарскаго конвоя. — Какъ они молчаливы! И не диво! Сегодня рано утромъ они чуть не наскакали на меня, смѣясь и болтая весело. Теперь присмирѣли и не пикнутъ! Ну, другъ, и у меня есть заботы. Да и у васъ, должно-быть, тоже. Какъ? Ну да, разумѣется. Оказывается что я надѣлалъ множество промаховъ въ моемъ отчетѣ о сраженіи. Просто ужасно! Вы видѣли какъ я писалъ его. Вотъ старый Багшо напустился на меня, весь ощетинившись, полный негодованія: «отчего-де вы не сказали что благодаря однимъ только Тиграмъ одержана побѣда?» Полковникъ Грумметъ желаетъ заявить что онъ наводилъ орудія принудившія Русскихъ къ отступленію. Сержантъ Тоджерсъ нацѣлилъ пушку также что-то рѣшившую. Слашеры въ негодованіи зачѣмъ я сказалъ будто они шли по ущелью, тогда какъ они находились на высотѣ. Я однако доказалъ маіору Бабсу, къ его удовольствію, что взойти на высоту они могли не иначе какъ пройдя по ущелью. Затѣмъ всѣ личности являющіяся ко мнѣ съ разными свѣдѣніями, указывающими большею частью на то что сами они сдѣлали и что другіе должны были сдѣлать, но не сдѣлали, бѣсятся на мою невнимательность. Кавалерія недовольна тѣмъ что нельзя преслѣдовать Русскихъ. Дивизіонный генералъ и генералъ легкой бригады не говорятъ другъ съ другомъ. Адмиралъ завидуетъ второму начальнику флота. Гаусеръ, выдумавшій Балаклаву, сердится что ея открытіе приписывается Томпіону. Главнокомандующій видитъ въ главномъ докторѣ личнаго врага, потому что тотъ требуетъ лазаретовъ и госпитальныхъ припасовъ. Генералъ -коммиссаръ, который всѣхъ насъ кормитъ, находится въ постоянной войнѣ съ главною квартирой. Когда генералъ-квартирмейстеръ встрѣчается съ главнымъ адъютантомъ, самыя перья на ихъ шляпахъ щетинятся какъ у пѣтуховъ передъ боемъ. Мы ненавидимъ нашихъ союзниковъ Французовъ, Французы, по всей вѣроятности, ненавидятъ насъ. И мы, и они одинаково ненавидимъ и презираемъ Турокъ, а Турки имѣютъ полное основаніе питать къ намъ подобныя же чувства. Куда ни взглянешь, вездѣ только несогласіе, зависть, происки, интриги. Меня возмущаетъ все это! «Но рвися сердце, и молчи языкъ!»
— Вы, однако, рисуете весьма мрачную картину, любезный Стендишъ.
— Я не прибавляю ни одной черты, ни одной тѣни. Это, напротивъ, лишь весьма блѣдный и слабый очеркъ. Напримѣръ, не дальше какъ вчера вечеромъ одинъ медикъ зашелъ ко мнѣ «конфиденціально» позлословить на васъ, потому что вы поименованы въ депешахъ за отличное усердіе, тогда какъ онъ, видите ли, дѣлалъ ваше дѣло, а вы у него же лѣчились отъ бѣлой горячки.
— Негодяй! Какъ его зовутъ? Стендишъ, я требую чтобы вы его назвали!
— Любезный Бреди, чужихъ секретовъ выдавать нельзя. Я только засмѣялся и отвѣчалъ что не я пишу депеши, что васъ я знаю очень хорошо и видѣлъ въ тотъ самый день о которомъ идетъ рѣчь. Бѣдная природа человѣческая! Тѣ же самые люди которые способны на такія низости, въ минуту увлеченія, инстинктивно и безъ разчета совершатъ благородныя, высокія дѣла. О! сердце гораздо лучше головы. Сердце чувствуетъ, голова думаетъ; сердце дѣйствуетъ, голова разсуждаетъ и разчитываетъ. Вотъ наша армія исполнена смѣлости, преданности, самоотверженія, однако она въ то же время разсадникъ мелкихъ непріязней, интригъ и происковъ. Страшная въ сущности профессія, въ которой человѣкъ прямо выигрываетъ отъ смерти товарища.
— Да развѣ не то же самое во всѣхъ профессіяхъ, Стендишъ? Вы, кажется, становитесь ужь очень желчны и рѣзки. Развѣ докторъ Смоллъ не ощущаетъ чего-то непохожаго на горе, когда узнаетъ что знаменитѣйшій въ околодкѣ собратъ его переселился ad auras superas? Развѣ кандидаты на судебныя должности не испускаютъ радостнаго вздоха, когда объявляютъ имъ что судья отправился къ праотцамъ? Развѣ нельзя допустить что смерть членовъ іерархіи вызываетъ не одно только состраданіе въ духовныхъ лицахъ и ускоряетъ біеніе сердца у блѣдныхъ затворниковъ и энергическихъ сельскихъ священниковъ?
— Можетъ-быть, и такъ. Но тутъ нѣтъ газеты, нѣтъ увѣренности. Если маіоръ Броунъ палъ, то капитанъ непремѣнно весьма скоро увидитъ въ газетѣ свое имя «на мѣсто Броуна, убитаго въ дѣлѣ». Вотъ въ этомъ-то и разница. Даже въ мирное время въ нашей арміи, да вѣроятно и въ арміи нашихъ союзниковъ, есть много условій мѣшающихъ истинному товариществу, въ которое такъ твердо вѣрятъ люди не знающіе дѣла. На каждомъ шагу встрѣчаются вопросы объ отпускахъ, о производствѣ. А вотъ у васъ, напримѣръ, нѣтъ ничего подобнаго.
— Вы думаете? Да вы сами же сейчасъ указали какъ начинаютъ уже подъ меня подкапываться за то что начальникъ упомянулъ обо мнѣ. И кто знаетъ, можетъ-быть кому-нибудь и удастся повредить мнѣ подобными средствами, несмотря на справедливость начальника.
Что слѣдовало далѣе, не занесено ли въ лѣтописи, не изложено ли въ книгахъ, не разказано ли въ газетахъ? При всѣхъ дурныхъ сторонахъ своихъ, газеты свидѣтельствуютъ объ убѣжденіяхъ людей писавшихъ ихъ. Возникаетъ поколѣніе, и уже возникло, не знающее бѣдныхъ страдальцевъ трудившихся на чужой сторонѣ. Оно, по всей вѣроятности, не заглянетъ въ эти лѣтописи, въ эти газеты, ибо между совершеніемъ событій и появленіемъ исторіи есть всегда промежутокъ непривлекательный для изученія. Но уже и теперь Альма, Балаклава, Инкерманъ имена историческія. Отъ бившихся тамъ какъ мало осталось.
Въ теченіе вѣковъ люди спокойно живутъ и умираютъ, не свидѣтельствуя дѣломъ о своей вѣрѣ. Вдругъ настаетъ испытаніе, тяжкое, мучительное, и костры пылаютъ, и умираютъ мученики. Такъ бываетъ и съ солдатомъ. Въ теченіи многихъ лѣтъ онъ не болѣе какъ разряженная игрушка, забавляющая зрителей. Его нарядъ возбуждаетъ смѣхъ. Но вотъ настаетъ время испытанія, dies irae, когда, народъ требуетъ жертвъ во имя общаго блага, во имя чести, или другаго какого-либо кумира, и солдатъ становится героемъ, полубогомъ. Затѣмъ время испытанія проходитъ, и великія побѣды прошлаго забываются ради мелкихъ стычекъ настоящаго. Мнѣ всѣ тревоги и труды этой страшной и славной зимы кажутся теперь ничтожными событіями моей частной жизни. Какъ хорошо помню я Балаклаву, но съ памятью о томъ утрѣ битвы неразрывно связано воспоминаніе нѣсколькихъ строкъ полученныхъ мною въ палаткѣ, когда били тревогу и раздались первыя пушки. Нѣсколько строкъ знакомой руки! Онѣ перенесли меня въ то время когда я гулялъ съ нею рядомъ и любилъ ее тою дѣтскою любовью, которая мало-по-малу наполнила все мое существованіе.
«Я очень благодарна вамъ, мой милый Теренсъ, писала она, — за вашу доброту. Благодарна тѣмъ болѣе, что ничѣмъ въ вашихъ глазахъ не могла заслужить ее. Мнѣ отрадно сознаніе что у меня есть другъ, на котораго я могу разчитывать и которому могу открыть мою душу. Я и теперь смотрю на васъ, Теренсъ, какъ смотрѣла въ то время когда мы были дѣтьми въ Лохъ-на-Каррѣ, и я вамъ читала наставленіе. Ваше послѣднее письмо (то именно котораго я такъ опасался) еще болѣе убѣдило меня въ уваженіи, которое вы ко мнѣ питаете.»
Странно, въ ночь наканунѣ Инкермана, возвращаясь изъ госпитальной палатки, я нашелъ на своемъ столикѣ письмо отъ нея съ цѣлою пачкой другихъ писемъ, отъ сэръ-Девиса, отъ мистера Бетса, отъ маіора Турнбулля, отъ лорда Бельбрука словомъ, чуть не ото всѣхъ знакомыхъ. Я распечаталъ и прочелъ письмо отъ Мери. Оно было у меня въ рукахъ, когда я былъ пробужденъ громомъ русскихъ пушекъ обстрѣливавшихъ нашъ лагерь и трескомъ бомбъ среди нашихъ палатокъ. Я положилъ это письмо въ карманъ, спѣша на должность въ госпитальную палатку.
Она буквально была изодрана въ клочки бомбою. Когда я вернулся въ лагерь, отъ моей собственной палатки оставался лишь обломокъ шеста.
Наканунѣ урагана 14-го ноября, причинившаго намъ столько горя, я опять получилъ письмо отъ нея; утромъ оно лежало подлѣ меня на сѣдлѣ, служившемъ мнѣ подушкой. Такимъ образомъ я сталъ наконецъ смотрѣть на письма отъ Мери какъ на предвѣстникъ какой-нибудь великой опасности, но такъ же какъ на ручательство что я избѣгну ее невредимо.
Къ чему разказывать въ подробности ужасы этой зимы? Вся эта часть моей исторіи кажется мнѣ теперь какимъ-то несвязнымъ кошмаромъ. Отъ Стендиша, бывшаго въ Балаклавѣ, я узналъ что Джеральдъ Десмондъ былъ раненъ, уѣзжалъ въ Скутари и потомъ оправился. Я просилъ отпуска чтобъ ѣхать къ нему, ходить за нимъ и тѣмъ заслужить признательность Мери, хотя онъ, повидимому, знаться не хотѣлъ со мной и возбудилъ въ умѣ моемъ подозрѣнія, мнѣ самому неясныя. Но мнѣ отказали. Съ утра до ночи все та же печальная работа, мѣсяцъ за мѣсяцемъ; съ изобиліемъ всего и хорошею погодой дѣла прибавилось, а что значило это дѣло, никто не зналъ лучше доктора.
Первая атака на Реданъ, безславное для насъ 18-е іюня, миновало. День роковой не для тѣхъ только кто палъ предъ темными линіями батарей. При всемъ изобиліи, при яркомъ свѣтѣ солнца, горе господствовало въ нашихъ палаткахъ.
Сѣдоватый старецъ, начальствовавшій нами, осужденный въ концѣ своей карьеры впервые видѣть свои войска обращающими тылъ къ непріятелю, занемогъ и умеръ. Онъ боролся, твердый духомъ, въ чемъ впечатлительный Сентъ-Арно признавалъ характеристическую черту героя, съ бѣдствіями зимы, съ разочарованіемъ, съ гибельными послѣдствіями замедленія осады. Подъ конецъ однако имъ овладѣло уныніе, уже не знавшее утѣшенія. Онъ оставался съ виду привѣтливымъ, спокойнымъ, даже бодрымъ, но жаръ успѣха, укрѣплявшій духъ его, угасъ, и струна порвалась. Грустно проводили мы останки вождя отъ крымскихъ береговъ. Штабъ, окружавшій гробъ, казалось, заявлялъ намъ что среди ужасовъ войны возникаетъ уже иное, новое поколѣніе. Всюду смерть и раны кругомъ; каждый часъ новыя жертвы; каждый день новый грузъ страдальцевъ отправляется въ госпитали на берегахъ Босфора.
Въ одинъ лучезарный вечеръ крымскаго лѣта, когда вслѣдъ за солнцемъ, склоняющимся на пурпурное ложе на далекомъ западѣ, уносились желанія обитателей тѣсныхъ хижинъ и палатокъ, изъ коихъ многимъ не суждено было видѣть его восходъ, я только что слѣзъ съ лошади послѣ одинокой прогулки, какъ подъѣхалъ ко мнѣ незнакомецъ и спросилъ: «дома ли докторъ Бреди?»
Это былъ стройный, красивый юноша, въ простой одеждѣ, похожій съ виду на англійскаго туриста. Сначала я принялъ его за одного изъ тѣхъ путешественниковъ которыхъ было много въ лагерѣ; но вглядѣвшись въ него внимательнѣе, я замѣтилъ что цвѣтъ лица его болѣе смуглый чѣмъ у самаго загорѣлаго Европейца. Лучи заходящаго солнца освѣщали его кожу бронзоваго цвѣта и большіе, темные глаза. Онъ подалъ мнѣ записку отъ Стендиша.
«Податель этой записки индійскій принцъ, съ которымъ я встрѣтился здѣсь», писалъ онъ изъ Константинополя, куда отправился на нѣсколько дней для перемѣны воздуха. «Онъ ѣдетъ обратно на Востокъ, получивъ отъ правительства отказъ въ какихъ-то суммахъ и земляхъ, на которыя предъявлялъ права. Ему очень хочется взглянуть на осадныя работы. Такъ какъ вы стоите въ первой линіи, я и пишу вамъ эти строки, прося» и т. д.
Очень досадно. Я далъ слово обѣдать въ кружкѣ сосѣднихъ офицеровъ и не могъ идти съ нимъ въ траншеи. Я пригласилъ его отобѣдать съ нами, завѣряя въ радушномъ пріемѣ.
— Вы забываете, сказалъ онъ, — или, лучше сказать, вы не знаете что я мусульманинъ, и могъ бы увидѣть за вашимъ обѣдомъ что-нибудь оскорбительное для моихъ предразсудковъ и съ своей стороны оскорбить вашихъ пріятелей. О! продолжалъ онъ съ улыбкой: — не считайте меня до такой степени глупымъ. Еслибъ я былъ голоденъ, я сталъ бы ѣсть свинину не хуже любаго христіанина. Но дѣло въ томъ что я уже обѣдалъ. Мнѣ только хочется видѣть траншеи. Если вы можете доставить мнѣ случай и указать помѣщеніе лошаденкѣ которую я нанялъ въ Балаклавѣ, вы крайне меня обяжете.
Я послалъ за приказомъ о пропускѣ въ главную квартиру и повелъ его къ горѣ, откуда виднѣлся какъ въ панорамѣ Севастополь, опоясанный укрѣпленіями, окруженный сѣтью зигзазовъ и параллелей, чтобъ указать ему главные пункты до возвращенія моего слуги. Зрѣлище было прекрасное. Не такое, положимъ, какое открывалось съ какой-нибудь упирающейся въ небо горы на долины Трои, но болѣе величественное и грозное. Тишина случайно господствовала вдоль нашихъ линій. Смѣны собирались спускаться въ лощины. Я указалъ Французовъ слѣва и справа, и наши батареи и параллели, и весь рядъ русскихъ укрѣпленій отъ моря до крутыхъ высотъ Инкермана.
Быстрый взглядъ Индійца слѣдовалъ за мною; его умъ схватывалъ все; онъ ничего не спрашивалъ, а стоялъ, прикрывъ глаза рукою отъ солнца, внимательно разсматривая англійскія батареи и считая по временамъ бойницы въ свою зрительную трубку. И меня онъ не оставлялъ безъ вниманія. Я замѣтилъ что онъ пристально и съ видимымъ любопытствомъ вглядывался въ меня.
— Вы, Англичане, великій народъ, воскликнулъ онъ наконецъ. — Но вы теперь не такъ велики какъ прежде. Вотъ здѣсь и вы, и Французы, и войска султана, и маленькая сардинская армія, всѣ побиты Русскими. Нѣтъ, вы не такъ велики какъ были прежде. И однако вы думаете вѣчно владѣть Индіей.
— Мы не побиты! Мы только….
Отвѣтъ мой былъ прерванъ залпомъ съ Редана и съ непріятельскихъ батарей впереди. Бомбы затрещали вдоль нашихъ линій; картечь врѣзалась въ наши работы и запрыгала по камнямъ, на которыхъ мы стояли.
Принцъ страшно поблѣднѣлъ, при всей своей смуглости. Онъ повернулся, какъ будто сбирался бѣжать; губы его были бѣлы.
— Не бойтесь, это сейчасъ кончится. Это обычное вечернее привѣтствіе непріятеля нашимъ смѣнамъ. Глядите, вотъ большая штука.
Принцъ присѣлъ, съежившись, на землю, когда тридцатифунтовое ядро, вырывъ борозду, ударилось въ гору.
Въ эту минуту слуга мой подошелъ къ намъ и подалъ мнѣ бумагу.
— Вотъ приказъ, сказалъ онъ. — Генералъ говоритъ, что вы будете отвѣчать за вашего пріятеля, такъ какъ вы не объявили его имени.
Принцъ всталъ съ дрожащими губами и смущеннымъ взглядомъ, какъ бы стыдясь за себя.
— Кстати, сэръ, или, лучше сказать, ваше высочество, я не имѣю чести знать вашего имени. Потрудитесь сказать его. Я могу вписать его въ приказъ карандашомъ.
— Азимулла-Ханъ, отвѣчалъ онъ. — Я, собственно говоря, у васъ едва ли считался бы принцемъ, но Европейцы такъ называютъ меня въ моей странѣ.
— Мой слуга доведетъ васъ до первой параллели, принцъ, и каждый офицеръ, которому вы предъявите этотъ приказъ, дастъ вамъ всѣ требуемыя указанія. Вы найдете въ моей хижинѣ постель, и ужинъ, еслибы меня еще не было дома, когда вы вернетесь.
Я пошелъ обѣдать. Когда я воротился часовъ въ одиннадцать, слуга мой дожидался меня у двери хижины.
— Принцъ не захотѣлъ идти въ траншеи. Онъ говорилъ что довольно ужь наглядѣлся. Онъ выпилъ почти цѣлую бутылку нашей водки и повалился на вашу постель.
Когда я проснулся на слѣдующее утро, проведя ночь въ походномъ креслѣ, принца уже не было. Онъ всталъ на разсвѣтѣ и уѣхалъ обратно къ бухтѣ. На столѣ моемъ лежала записка, писанная женскимъ почеркомъ:
"Принцъ Азимулла-Ханъ благодаритъ доктора Бреди за доброту и любезность. Принцу столько же хотѣлось видѣть самого доктора Бреди, сколько работы великаго непріятеля, котораго Англичане и Французы не могутъ одолѣть. Судьба — а кто можетъ противиться ей? — вѣроятно, опредѣлила чтобы докторъ Бреди побывалъ въ Индіи. Хорошо бы ему пріѣхать туда поскорѣе. Почему ему не оставить армію, предназначенную къ скорому уничтоженію? Въ Индіи есть богатые покровители искусствъ и медицины. У доктора Бреди найдутся тамъ друзья, которыхъ ему будетъ пріятно видѣть. Когда бы вы ни пріѣхали, справьтесь обо мнѣ у Могуна на Каунпорскомъ базарѣ. Его всякій знаетъ. Покажите эту записку ему, и никому другому. Много нужно бы еще сказать вамъ, но надо поспѣть на корабль, который отходитъ рано. Остаюсь искренно-преданный вамъ
Я вздрогнулъ, прочитавъ подчеркнутыя слова: у доктора Бреди найдутся друзья, которыхъ ему будетъ пріятно видѣть, но потомъ тотчасъ же забылъ объ этомъ, смѣясь видимому нежеланію принца подойти ближе къ непріятелю, коего далеко разящія ядра имѣлъ онъ случай видѣть. Я не думалъ что встрѣчусь опять когда-нибудь съ этимъ принцемъ.
Редуты, траншеи, перестрѣлки приносили мнѣ лишь заботы и утрату друзей. Дорогіе старые друзья, — старые, ибо въ лагерѣ дружатся скоро, — умирали одинъ за другимъ. День за днемъ наполнялъ я списки именами взятыхъ смертью. Наконецъ драма стала приближаться къ развязкѣ.
Былъ второй день послѣ втораго приступа. Севастополь уже палъ, но мы этого еще не знали. Всю ночь и все утро земля подъ ногами дрожала, небо рдѣло отъ зарева взрывовъ, укрѣпленія, батареи, магазины летѣли на воздухъ, пламя перескакивало отъ дома къ дому; самая заря меркла предъ свѣтомъ пожара. На закатѣ солнца французскія трубы громко заиграли на Малаховѣ. Но мы не гордились побѣдой; мы думали только о тѣхъ которые осталась безъ жизни во рву Редана. Я стоялъ на колѣняхъ у одѣяла, на которомъ старый пріятель мой Гудъ лежалъ внѣ человѣческой помощи.
Онъ былъ произведенъ въ генералъ-маіоры за отличіе въ дѣлѣ.
— Генералъ-маіоръ, бормоталъ онъ: — вдова будетъ леди Гудъ. Не долго придется имъ выдавать мнѣ жалованье. Да и пора мнѣ умереть. Жалѣю что не умеръ тогда когда собралъ людей къ послѣднему натиску въ Инкерманскомъ оврагѣ чтобы воротить наши пушки. Зачѣмъ насъ тогда не поддержали? Говорю вамъ…. (Онъ попытался приподняться на локтѣ.) Нѣтъ, не удерживайте меня!… Скажиге этому проклятому газетчику, котораго вы знаете, что это дѣйствительно правда. Пусть онъ такъ и напечатаетъ, и подпишетъ мое имя. Мы потеряли Реданъ потому что насъ не поддержали. Тигры овладѣли имъ слѣва; справа была вся бригада. Но насъ валили снопами и оставили идти на убой. Я видѣлъ какъ Русскіе строятся въ атаку и оглянулся кругомъ…. помощи не было. Зачѣмъ принесли меня сюда? Все бы равно мнѣ тамъ остаться!
И дѣйствительно, оно было все равно.
Я зналъ давно что Мери Бутлеръ назначена въ жены Джеральду Десмонду, но все какъ-то заглушалъ въ себѣ это сознаніе, сторонился отъ него, какъ лошадь сторонится отъ невѣдомаго предмета въ темнотѣ. Рѣшеніе было неизмѣнно, какъ законы Мидянъ и Персовъ. Но я не рѣшался взглянуть въ лицо дѣйствительности. Можетъ-быть, это мученіе какъ-нибудь минуетъ меня. Можетъ-быть, на счастье, я не доживу до этого. Ни разу не позволилъ я себѣ остановиться на мысли: «Можетъ-быть, онъ будетъ убитъ.»
Однако близилось время тяжкаго испытанія. Два письма, полученныя мною когда была очищена горная сторона Севасгополя, сами говорятъ за себя. Думаю что ни одинъ преступникъ не прочелъ смертнаго приговора съ меньшею надеждой на избавленіе и не шелъ на плаху спокойнѣе нежели я.
Первое письмо было отъ сэръ-Дениса. Вотъ оно:
"Любезный Теренсъ, вы поймете по какимъ важнымъ соображеніямъ свадьба племянницы моей съ Джеральдомъ должна совершиться какъ только онъ оправится отъ раны. Я не могу отказаться отъ виднаго мѣста предложеннаго мнѣ въ Индіи и, съ другой стороны, не могу принять его пока не пристрою ея. По всей вѣроятности, миръ будетъ заключенъ весьма скоро. Тогда Джеральдъ можетъ выйти въ отставку и жить въ Кильмойлѣ тѣмъ что удастся спасти отъ разореннаго имѣнія. Васъ не удивитъ этотъ бракъ, составлявшій, какъ вамъ извѣстно, неизмѣнную цѣль въ моей жизни; но зная ваши чувства, я не могу не выразить вамъ моего состраданія. Говорю искренно, еслибы Мери подала мнѣ хотя малѣйшій поводъ предполагать что ея наклонности не соотвѣтствуютъ моимъ желаніямъ, я бы не сталъ ее неволить, какъ ни тяжело было бы мнѣ ея рѣшеніе. Я уже говорилъ вамъ прежде, браки между нашими семействами не разъ вели къ несчастіямъ, и вы должны сознаться что ваше положеніе не даетъ вамъ права искать руки Мери, еслибъ она и не хотѣла выйти за Джеральда и была неравнодушна къ вамъ. Въ настоящемъ случаѣ вамъ остается только собраться съ духомъ и твердо перенести неизбѣжное. Вы благородно хранили свою тайну; я цѣню вашу сдержанность и прошу васъ не обижаться, если, выражая вамъ мою признательность, я вмѣстѣ съ тѣмъ прямо говорю что знаю ваши чувства. Miser ego miseris miserere disco. Зная ваши обстоятельства и дѣйствіе какое произведетъ на васъ свадьба, я счелъ справедливымъ назначить вамъ ренту изъ доходовъ съ Туллиморскихъ земель. Мистеръ Бетсъ уладитъ это съ моимъ повѣреннымъ, и Джеральдъ, безъ сомнѣнія, дастъ свое согласіе. Пожертвовавъ половиной имѣнія, я надѣюсь очистить Кильмойль, но доходъ будетъ такъ незначителенъ что Джеральду съ женой придется соблюдать строгую экономію и жить въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ весьма скромно. Въ будущемъ мѣсяцѣ мы ѣдемъ черезъ Мальту въ Константинополь, такъ какъ Джеральду и Мери не дурно прожить нѣсколько мѣсяцевъ послѣ свадьбы за границей, чтобъ избѣгнуть нашей суровой зимы. Она съ виду не совсѣмъ здорова. Кажется, ее разстраиваетъ безпокойство о Джеральдѣ. Послѣднія вѣсти, однако, очень насъ ободрили. Онъ былъ обозначенъ раненымъ, но мы не знали легко ли, или опасно, пока не получили письма отъ него. Я отправлюсь въ Индію, какъ только пристрою молодую чету.
"Вамъ пріятно будетъ слышать, если вы этого не знаете, что мистеръ Бетсъ и маіоръ Турнбулль ѣдутъ съ нами на Востокъ. Старикъ желаетъ васъ видѣть. У него есть какія-то бумаги, которыя вамъ нужно подписать, а ему сказали что, въ случаѣ заключенія мира, вашъ полкъ отправится на мысъ Доброй Надежды. До насъ дошли наконецъ вѣсти отъ миссъ Фрезеръ, но положеніе ея такъ печально что почти нечего радоваться этимъ вѣстямъ. Моя племянница получила отъ нея письмо, замедлившее нѣсколько мѣсяцевъ на пути, весьма грустнаго содержанія. Едва вѣришь тому что она разказываетъ. Отецъ увезъ ее въ ту ночь какъ сдѣлано было нападеніе на замокъ, и теперь держитъ ее въ заключеніи при дворѣ индійскаго князька, неподвластнаго намъ, у котораго онъ состоитъ на службѣ.
"Этотъ отчаянный злодѣй, приговоренный къ смерти и здѣсь, и въ Индіи, предводительствовалъ шайкой напавшею на замокъ. Она знала о его присутствіи. Съ невѣроятною дерзостью, сколько мнѣ извѣстно, совершенно чуждою его характеру, онъ пробрался въ мой домъ и пугалъ бѣдную дѣвушку, но у ней хватило духа не согласиться украсть мои ключи, какъ онъ требовалъ. Любовь ея къ негодяю помѣшала ей выдать его. Онъ такъ запугалъ ее угрозами и изображеніемъ своей смерти на висѣлицѣ, что она сдержала клятву которую онъ заставилъ ее произнести. Убѣжавъ изъ комнаты, въ которую врывалась его шайка, она бросилась по корридору къ кухнѣ и была схвачена отцомъ и другимъ мущиной, ворвавшимся въ дверь у которой вы стояли. Въ эту минуту одинъ изъ ихъ караульныхъ подалъ знакъ что идетъ полиція. Фрезеръ посадилъ бѣдную дѣвушку на лошадь и ускакалъ съ ней. Не знаю, можно ли было бы отнять ее у него. Привязанность къ такому недостойному отцу составляетъ одну изъ странностей ея характера и пересиливаетъ въ ней всѣ другія чувства, кромѣ развѣ страха и отвращенія какое питаетъ она къ мистрисъ Бреди. Фрезеръ и ваша мать жестоко ненавидятъ другъ друга. Должно-быть, миссъ Фрезеръ только привидѣлось что мать ваша была въ Кильмойлѣ и устраивала съ ея отцомъ разные замыслы подъ самыми стѣнами замка. Когда пріѣду въ Индію, я постараюсь принудить негодяя выдать дочь, если она пожелаетъ оставить его. Еслибы не она, да не вы, я счелъ бы своею обязанностью призвать къ отвѣтственности эту чету, совершившую такія ужасныя злодѣянія. Остаюсь съ искреннимъ уваженіемъ, преданный вамъ
Прочитавъ это письмо, я написалъ короткій отвѣтъ, въ которомъ, не касаясь замѣчаній сэръ-Дениса о чувствахъ моихъ къ Мери Бутлеръ, я благодарилъ его за доброту ко мнѣ, но рѣшительно отказывался отъ ренты которую онъ намѣревался мнѣ назначить. Съ тою же почтой я написалъ къ Мери Бутлеръ. Отвѣтъ ея пришелъ въ свое время. Вотъ этотъ отвѣтъ:
"Любезный Теренсъ, ваше доброе поздравительное письмо очень меня обрадовало. Я прочла часть его дядѣ, который былъ пріятно удивленъ выраженіемъ вашей радости. Но онъ не знаетъ, какъ я, теплоту вашего сердца. Не знаетъ также искренности дружбы нашей съ самаго дѣтства. Вы такъ заботливо ходили за Джеральдомъ. Какъ намъ благодарить васъ? Онъ пишетъ лишь по нѣскольку строкъ, и то не веселыхъ, но нельзя ожидать отъ раненаго особенной бодрости. Я дивлюсь что вы не встрѣтились съ миссъ Прендергастъ, или съ сестрой Розой, какъ слѣдуетъ теперь называть ее, хотя она еще не пострижена. Въ послѣднемъ письмѣ она увѣдомила насъ что ѣдетъ на Востокъ, какъ сестра милосердія, и я завидовала ей, хотя была бы не въ силахъ послѣдовать ея примѣру. Есть въ Скутари французскій священникъ, отецъ де-Ланси, родственникъ ея, который присмотритъ за ней. Она словно считаетъ себя въ чемъ-нибудь виноватою предо мной, и горячо просила у меня прощенія за какую-то вину которую я узнаю со временемъ. Какъ будто она въ состояніи сдѣлать зло кому бы то ни было! Когда увидите ее, увѣрьте ее въ моей любви и скажите что я напередъ прощаю ей все въ чемъ только можетъ она провиниться. А затѣмъ, въ заключеніе, любезный Теренсъ, позвольте просить васъ оставить мрачный взглядъ на себя и на все окружающее. Развѣ мы всѣ не любимъ васъ отъ души, развѣ вы не заслужили нашей признательности? Дядя съ великою похвалой отзывается о васъ. У него есть вліятельные друзья, еслибы вамъ, при вашихъ признанныхъ всѣми достоинствахъ, потребовалось содѣйствіе. Всѣмъ намъ приходится жертвовать многимъ чувству долга, какъ мы съ вами знаемъ. Съ дѣтства я была или нянькой, или существомъ лишеннымъ воли, и примирилась съ моею участью. Общество, танцы, балы, всѣ увеселенія молодыхъ дѣвушекъ, которыя, можетъ-быть, и меня радовали бы не меньше другихъ, не достались мнѣ на долю. Я жила въ заперти въ большомъ домѣ съ теткой, съ ея собаками, кошками, съ ея ревматизмомъ; или меня возили на воды, гдѣ я служила тростью. Потомъ начались разъѣзды съ бѣднымъ дядей Ричардомъ, котораго собесѣдники не были ни пріятны, ни занимательны. Дядя Денисъ сдѣлалъ много для моего воспитанія. Я стала его повѣреннымъ, его секретаремъ, его дѣльцомъ, его другомъ, я научилась при этомъ уважать его, несмотря на его рѣзкость, и узнала какъ сильно онъ васъ уважаетъ. Вы можете разчитывать на всѣхъ васъ, на меня, любезный Теренсъ, и хотя я не прошу васъ довѣрить мнѣ причину вашего горя, но будьте увѣрены въ моемъ глубокомъ сочувствіи къ нему и въ искреннемъ моемъ желаніи чтобъ оно скоро совсѣмъ, совсѣмъ прошло. Я знаю какъ много огорченій вы имѣли, и молю Бога чтобы теперь было для васъ послѣднее испытаніе, и чтобы вамъ пришлось жить много лѣтъ съ увѣренностію что ваше счастіе дорого многимъ друзьямъ, и что никому изъ нихъ оно не дороже чѣмъ старѣйшему вашему другу
Мнѣ легче было бы подчиниться моей судьбѣ, еслибы для меня не было такъ явно что такъ больно поразившій меня ударъ былъ преднамѣренъ.
Спустя нѣсколько недѣль послѣ сдачи города я былъ перевёденъ въ Скутари съ отрядомъ раненыхъ и больныхъ. Днемъ и ночью больные и раненые были моими товарищами. Чтобы вѣрнѣе передать теперь то что тогда происходило со мной, я выпишу нѣсколько страницъ изъ моего дневника, выпуская ничтодныя подробности и останавливаясь только на событіяхъ имѣющихъ связь съ моимъ разказомъ.
Октября 21-го 1855. г. Четырнадцать умершихъ. Прибылъ Ориноко съ больными и ранеными, и новые госпитали наполнились. Сестры милосердія дѣятельны и, признаюсь, очень полезны, хотя я не желалъ бы чтобы Блоссомъ зналъ что я такъ думаю. Мнѣ показалось что одну изъ нихъ я видалъ прежде; постараюсь завтра разглядѣть ее хорошенько. Она отвернулась и опустила вуаль, когда я, войдя въ госпиталь, взглянулъ на нее, привлеченный ея восклицаніемъ.
Октября 22-го. Пути Провидѣнія изумительны. Кто повѣрилъ бы тому что случилось въ послѣднюю ночь, еслибы прочелъ это въ романѣ? Но это правда, все до послѣдняго слова. Когда я проходилъ по госпиталю съ моимъ начальникомъ, одна изъ сестеръ милосердія остановила меня за руку и сказала:
— Этотъ больной помѣщенъ сюда докторомъ Джонсономъ, сэръ, но я думаю что это ошибка. Случай, кажется, смертельный, сэръ.
Она была не совсѣмъ права, хотя, дѣйствительно, опасная гнойная рана, горячечное состояніе и бредъ составляли дурные симптомы. Я далъ ему возбудительнаго. Онъ открылъ глаза и вдругъ воскликнулъ:
— Миссъ Роза! О, миссъ Роза, дорогая моя! Такъ это вы?
Я обернулся; за мной стояла сестра милосердія, Роза Прендергастъ. Я вздрогнулъ, но она даже не шевельнула руками, сложенными на груди.
— Неужели вы меня не узнаете? воскликнулъ я. — Я другъ вашего брата, Теренсъ Бреди. Вы такъ недавно еще ухаживали за мной, когда я былъ боленъ.
— Да, я васъ, конечно, узнала, отвѣчала она. — Я видѣла васъ вчера, и мы, вѣроятно, будемъ встрѣчаться еще долго, потому что я поступила въ этотъ госпиталь. Взгляните, докторъ Бреди, съ больнымъ сдѣлался опять обморокъ. Узнаете вы его? Это Макарти изъ Лохъ-на-Каррѣ, вашей родины.
— Да благословитъ Господь Лохъ-на-Каррѣ, прошепталъ солдатъ. — Да хранитъ васъ Пресвятая Дѣва и всѣ святые неба, миссъ Роза. Такъ это былъ сонъ, сказалъ онъ, открывая глаза и оглядывая комнату.
Роза дѣйствительно исчезла.
— Это былъ сонъ и знаменіе для меня…. А вы кто? Мнѣ бы хотѣлось припомнить.
При этихъ словахъ смертельный страхъ изобразился на его лицѣ; глаза его расширились, полные ужаса. Онъ перекрестился дрожащею рукой.
— Святая Матерь Божія! воскликнулъ онъ: — сжанься надо мной! Вы пришли наказать меня за грѣхи мои.
— Успокойтесь, другъ мой, сказалъ я. — Я докторъ, мистеръ Бреди.
— Да, помню. Васъ зовутъ Теренсъ Бреди, изъ Лохъ-на-Каррѣ. Я васъ знаю, я васъ слишкомъ хорошо знаю. И вотъ то что вы теперь стоите у моей постели, это мнѣ знакъ что Господь не проститъ мнѣ, если даже вы меня прощаете.
— Что же могу я вамъ простить?
— Тише, насъ могутъ услышать. Вы развѣ не знаете? Скажите что вы меня прощаете, мистеръ Теренсъ. Вы все узнаете, и я буду надѣяться, сэръ, что вы меня простите, хотя я былъ очень дурнымъ человѣкомъ и сдѣлалъ вамъ много зла.
Въ тонѣ его дрожащаго голоса мнѣ слышалось что-то знакомое, но я бы не узналъ его загорѣлаго, взволнованнаго страхомъ лица.
— Она ушла, говорилъ онъ, озираясь, — она ушла, и я могу успокоиться. Еслибъ она знала, она никогда не простила бы мнѣ, но, Богъ свидѣтель, что это было не мое дѣло. Выслушайте меня, сэръ, я долженъ облегчить свою совѣсть прежде чѣмъ придетъ священникъ. Мнѣ легче отъ одной мысли что я могу признаться вамъ во всемъ. Какъ это странно однако что вы сидите теперь возлѣ моей постели, въ этомъ чужомъ краю, возлѣ меня который былъ вашимъ врагомъ, и ухаживаете за мной, лѣчите меня, и миссъ Роза тутъ же!
Онъ опять перекрестился и безпокойно шепталъ что-то съ закрытыми глазами. Я пощупалъ его пульсъ, онъ былъ слабъ и ускоренъ, но немедленной опасности для него я не видѣлъ. Я привыкъ къ бреду больныхъ и раненыхъ, и еслибы не то что онъ меня узналъ, и еслибы не волненіе съ которымъ онъ говорилъ со мной, я не обратилъ бы вниманія на его слова. Онъ былъ въ опасности, и за жизнь его нельзя было ручаться. Обѣщавъ ему что онъ скоро поправится, если постарается успокоиться и будетъ слушаться, и поручивъ дежурному внимательно ухаживать за нимъ, я пошелъ отыскивать Розу Прендергастъ. Ни одна изъ сестеръ, дѣятельно предававшихся своему дѣлу любви, никогда не слыхала подобнаго имени, но наконецъ я нашелъ ее въ корридорѣ. Она неохотно заговорила о нашихъ общихъ друзьяхъ.
— Внѣшній міръ отвлекаетъ насъ отъ нашего долга. Мой міръ теперь здѣсь; у меня больше ничего не осталось въ жизни.
— А вашъ братъ? Мнѣ бы очень хотѣлось знать гдѣ онъ, потому что у меня странная фантазія будто я видѣлъ его въ Крыму. Все войско знаетъ Англичанина съ рубцомъ на лицѣ котораго можно видѣть во всякой атакѣ противъ насъ. Онъ однажды ночью стоялъ такъ близко отъ меня, какъ вы теперь, и если я не ошибаюсь, это онъ поджегъ магазинъ.
— Увѣряю васъ, я не знаю живъ или умеръ теперь мой несчастный братъ, отвѣчала Роза. — Я давно уже ничего не слышу о немъ. Вы, можетъ-быть, правы, утверждая что онъ сумашедшій. Даже я пострадала отъ него, я, которую онъ такъ любитъ и покидаетъ, какъ вы видите.
— Вамъ лучше никогда болѣе не видѣться съ нимъ. Горько мнѣ такъ говорить о моемъ другѣ, но онъ, право, не достоинъ сожалѣнія.
Роза не сказала ни слова. Она стояла скрестивъ руки на груди; на лѣвой рукѣ она носила перчатку.
— Давно вы здѣсь? продолжалъ я распрашивать. — Почему вы не написали мнѣ?
— Я здѣсь уже недѣль шесть или семь, а предъ тѣмъ была въ Буюкдере.
— Въ Буюкдере? Видали вы тамъ Джеральда, — извините, — маіора Десмонда?
Губы и рѣсницы ея вздрогнули, и слабый румянецъ покрылъ щеки. Она отвѣчала, опустивъ глаза:
— Да, видѣла, я ходила за нимъ во время его болѣзни.
— Какое было счастіе для него, бѣднаго, имѣть подлѣ себя друга! Миссъ Бутлеръ ничего мнѣ объ этомъ не говорила, а она передаетъ мнѣ все что онъ ей пишетъ.
— Счастіе? Надѣюсь что такъ. Мнѣ кажется, докторъ Бреди, маіоръ Десмондъ долженъ пріѣхать сюда очень скоро, не правда ли?
— Я не думаю чтобъ онъ пріѣхалъ сюда прежде чѣмъ войско отправится на зимнія квартиры, если намъ суждено провести здѣсь еще зиму. Сэръ-Денисъ настаиваетъ чтобы свадьба состоялась до его отъѣзда въ Индію, и мнѣ кажется, онъ самъ пріѣдетъ сюда съ миссъ Бутлеръ. Маіоръ Десмондъ не можетъ надѣяться получить теперь отпускъ и не можетъ выйти въ отставку.
— А вы, сказала Роза, поднявъ на меня глаза, — какъ можете вы говорить хладнокровно объ этомъ бракѣ?
— Мнѣ пріятно все что приноситъ счастіе миссъ Бутлеръ.
— И вы дѣйствительно думаете что Мери любитъ своего кузена? пытливо спросила Роза. — Вы думаете, она бы очень огорчилась, еслибы Джеральдъ, — я, какъ и вы, должна поправиться, — еслибы маіоръ Десмондъ, убѣдившись что не любитъ ея, отказался отъ этого брака?
— Я никогда объ этомъ не думалъ. Сэръ-Денисъ увѣренъ что можетъ довѣрить счастіе своей племянницы ея кузену.
— Кто же можетъ сомнѣваться въ хорошихъ качествахъ Джеральда! съ жаромъ воскликнула Роза; потомъ, какъ бы спохватившись, она прибавила: — по крайней мѣрѣ на сколько я его знаю. А что Макарти? Я о немъ очень безпокоюсь. Это онъ тогда далъ мнѣ это письмо для передачи вамъ, чтобы предупредить васъ о заговорѣ тѣхъ отчаянныхъ людей. Онъ сынъ старика Дана, надъ которымъ вы съ Мери подшучивали въ дѣтствѣ.
— Онъ довольно опасенъ и требуетъ тщательнаго ухода, отвѣчалъ я.
Роза взялась ходить за нимъ, и съ этихъ поръ я видѣлъ ее постоянно у его постели. Бредъ и горячка прошли постепенно, и онъ началъ входить въ силы.
— Макарти желаетъ поговорить съ вами, сэръ, сказала мнѣ однажды Роза (она всегда называла меня такъ при другихъ). — У него есть что-то на душѣ, и онъ думаетъ что ему будетъ легче, когда вы его выслушаете.
Мы остались наединѣ, потому что почти всѣ кровати въ этой комнатѣ были пусты. Помолчавъ немного, онъ началъ свой разказъ. Онъ говорилъ медленно, но внятно, закрывъ глаза, и по временамъ отдыхая.
"Лѣтъ восемь, сэръ, прошло съ тѣхъ поръ какъ я ушелъ изъ Кильмойля и записался въ полкъ стоявшій въ Атлонѣ. Я былъ красивый малый, но я любилъ выпить, а когда насъ послали въ Индію, я сталъ тамъ пить все больше и больше, должно-быть отъ жаркаго климата, и жизнь моя проходила въ постоянныхъ арестахъ и ученіяхъ, и въ ожиданіи розогъ и исключенія изъ службы. Полкъ нашъ стоялъ въ Каунпорѣ. Это дьявольское мѣсто по своей пыли, которая еще больше разжигала мою жажду. Тамъ былъ славный трактиръ, на базарѣ, куда любили ходить всѣ горемычные пьяницы вашего полка. Хозяиномъ былъ Могунъ Лель; вотъ добрая-то душа, подумали бы вы о немъ: даетъ въ долгъ сколько угодно; но я бы посмотрѣлъ что бы вы сказали когда бы дѣло дошло до мѣсячнаго платежа. Вотъ однажды вечеромъ, когда мы собирались уходить, Могунъ говоритъ мнѣ (онъ говорилъ по-англійски): погоди немного, мнѣ надо съ тобой поговорить.
" — Да у меня, отвѣчаю я, теперь ничего нѣтъ съ собою. Клянусь тебѣ, не буду я Питъ Макарти, если я не заплачу тебѣ на будущей недѣлѣ.
" — Я теперь не о деньгахъ, говоритъ Могунъ, кивая мнѣ головой, и когда всѣ ушли, онъ спрашиваетъ меня: — ты разказывалъ о Кильмойлѣ; это тотъ самый что въ Ирландіи?
" — А у какого же чорта ему быть какъ не въ Ирландіи, спрашиваю я, а самъ удивляюсь что онъ это знаетъ, потому что туземцы самый необразованный народъ, сэръ. Но какъ же я вытаращилъ глаза, когда онъ вдругъ началъ меня спрашивать о сэръ-Ричардѣ изъ замка, о докторѣ Бреди изъ Лохъ-на-Каррѣ, о мистерѣ Теренсѣ; всѣхъ тамошнихъ онъ зналъ. «Да ты развѣ колдунъ, Могунъ?» спросилъ я его. «А можетъ-быть и колдунъ», сказалъ онъ. Потомъ онъ далъ мнѣ вина и началъ распрашивать о васъ, на кого вы похожи и тому подобное, потому что я ему сказалъ что я второй сынъ Дана Макарти, который живетъ на землѣ доктора Бреди и былъ прежде рыбакомъ въ Лохъ-на-Каррѣ. А когда я уходилъ, онъ мнѣ сказалъ: «ты приходи поскорѣе опять, мнѣ нужно съ тобой поговорить». Но будь проклятъ тотъ день когда я въ первый разъ увидалъ его черную морду. Когда я воротился въ казармы, началась опять старая исторія. Я опоздалъ и воротился пьяный, меня посадили подъ арестъ, и прошло нѣсколько дней прежде чѣмъ я могъ пойти въ трактиръ. Старый Могунъ обрадовался мнѣ и далъ мнѣ вина столько сколько я могъ выпить, и даже больше, и я какъ скотина напился, до того что не могъ шевельнуться. Когда я очнулся, я думалъ что голова моя треснетъ отъ боли. Я лежалъ на какомъ-то чердакѣ, прикрытый рогожей; тамъ было такъ жарко какъ въ огнѣ, и я видѣлъ предъ собой на стѣнѣ свѣтлыя пятна отъ лучей солнца.
" — Лежи тутъ, сказалъ мнѣ старый Могунъ, — а не то тебя схватятъ. Тебя ищутъ какъ дезертира.
"Я пролежалъ тамъ весь день и всю ночь, и часть слѣдующаго дня, безжизненный и безчувственный какъ камень. Слушайте дальше, сэръ, и вы увидите что изъ этого вышло. Когда наступила ночь, Могунъ говоритъ мнѣ: "если ты теперь опомнился, ты можешь сдѣлаться богатымъ человѣкомъ. «Пойдемъ со мной, и я спасу тебя отъ розогъ и прощу тебѣ все что ты мнѣ долженъ, и ты можешь составить себѣ состояніе, если сдѣлаешь что тебѣ прикажутъ». Мысль что мнѣ не избѣжать розогъ сводила меня съ ума, и я на все согласился. Старый мошенникъ одѣлъ меня въ туземное платье, я сѣлъ въ паланкинъ, а онъ въ другой, и мы торжественно поѣхали по городу, въ сопровожденіи толпы носильщиковъ съ фонарями, потому что Могунъ былъ богатый старикъ и, кромѣ вина, торговалъ всѣмъ чѣмъ угодно и имѣлъ большія лавки. Мы медленно подвигались впередъ и наконецъ въѣхали на большой дворъ, окруженный высокими стѣнами и снаружи казавшійся тюрьмой. Я хотѣлъ было схватиться за ружье, но его у меня, конечно, не оказалось. Ну, думаю, теперь пришелъ мой конецъ. «Иди за мной», сказалъ мнѣ Могунъ, и мы поднялись по лѣстницѣ на веранду. Внизу на дворѣ слышенъ былъ лай собакъ и вой шакаловъ, но когда мы поднялись на верхъ, туда откуда-то доносилась музыка, какую любятъ туземцы. Боже мой что это за музыка! Еслибы Фланниганъ, флейтщикъ изъ Лискадилли, услыхалъ такую музыку, онъ бросилъ бы свою флейту и тутъ же умеръ бы отъ отвращенія. «жди меня здѣсь, пока я тебя не позову», сказалъ мнѣ Могунъ. Онъ снялъ свои башмаки, какъ туземцы всегда дѣлаютъ когда входятъ къ важной особѣ, и вошелъ въ какую-то дверь. Теперь я приближаюсь къ самому дѣлу, сэръ, имѣйте терпѣніе меня дослушать. «Входи», позвалъ меня немного погодя Могунъ, «веди себя какъ слѣдуетъ, потому что ты будешь представляться высокой особѣ, а не то», и старый мошенникъ обхватилъ пальцами свою шею, на которую давно пора бы было надѣть веревку. Онъ поднялъ занавѣсъ и отворилъ дверь. Пресвятая Богородица! Я никогда не видывалъ ничего подобнаго. Я очутился въ такой прекрасной комнатѣ какой вы никогда не видывали. Она вся сіяла отъ свѣта лампъ висѣвшихъ на стѣнѣ и спускавшихся съ потолка; куда бы вы ни обернулись, вездѣ зеркала; полъ устланъ дорогими коврами; стулья и кресла серебряные, а посреди комнаты стоялъ большой столъ уставленный золотыми и серебряными кувшинами съ виномъ, блюдами съ фруктами и сластями, и маленькими кувшинчиками въ которыхъ курились ароматы. Я стоялъ окаменѣлый и безсловесный, и поворотился чтобъ уйти, но дверь оказалась запертою, и Могунъ исчезъ. Я былъ ослѣпленъ свѣтомъ комнаты послѣ ночной темноты, и можете вообразить какъ я вздрогнулъ, когда кто-то ангельскимъ голосомъ назвалъ меня по имени: «Макарти», сказала она, «взгляните на меня и дайте мнѣ посмотрѣть на ваше лицо».
"На диванѣ, покрытомъ дорогою матеріей, сидѣла какая-то леди. Изъ всего что я видѣлъ въ комнатѣ ничто не поразило меня такъ какъ ея волосы. Я никогда не видывалъ подобныхъ волосъ. Что ленъ, или шелкъ въ сравненіи съ ними! А еслибы вы видѣли ея глаза! О, мистеръ Теренсъ еслибы вы увидали ее, вы отдали бы ей въ ту же минуту вашу жизнь и вашу душу; вы исполнили бы все что бы она вамъ ни приказала. Что вы такъ содрагаетесь, сэръ? я, право, не лгу. Она курила маленькую трубочку и, должно-быть, попробовала котораго-нибудь изъ винъ стоявшихъ предъ нею на столѣ, потому что щеки ея горѣли. Когда разсѣялось облако дыма, которое она напустила своею трубкой, и я очутился предъ ней съ раскрытымъ ртомъ отъ удивленія, она улыбнулась самою милою улыбкой. Она сіяла какъ богиня, въ своихъ брилліантахъ и драгоцѣнностяхъ. Одѣта она была въ широкое платье и шаровары, какъ одѣваются туземныя женщины, но сама она была отнюдь не изъ туземокъ. Она мнѣ показалась довольно полною, потому что руки ея и шея были круглы и такой бѣлизны какой я не видывалъ.
" — Сколько вамъ лѣтъ, Макарти? спросила она.
" — Двадцать первый идетъ, ваше высочество, отвѣчалъ я.
" — Я не высочество, Макарти, сказала она, и опять улыбнулась. — Подойдите сюда ближе, мнѣ нужно съ вами поговорить.
" — Сейчасъ, ваше величество, и я съ трудомъ подвинулся шага на два, потому что колѣна мои дрожали.
" — Я не величество, сказала она. — У меня нѣтъ никакого титула, и вы не должны разказывать обо мнѣ, пока я сама вамъ этого не разрѣшу. Подойдите еще ближе и садитесь сюда.
"И она указала мнѣ на серебряный стулъ подлѣ дивана. Когда я садился, подъ диваномъ что-то зашевелилось, и два большіе глаза уставились на меня.
" — Не пугайтесь, сказала леди, — она васъ не тронетъ.
Она крикнула что-то, и изъ-подъ дивана выскочила пантера и закружилась по комнатѣ, виляя хвостомъ и цѣпляясь когтями о коверъ, и мяукая, какъ будто мяукало пятьдесятъ кошекъ сразу. Потомъ она прыгнула на диванъ, положила свою громадную голову къ ней на колѣна и все время не спускала съ меня глазъ.
" — Вы говорите по-индустански? спросила меня леди.
" — Нѣтъ, миледи, я умѣю только спросить поѣсть или выпить.
"Она захлопала въ ладоши, и въ комнату вошелъ молодой джентльменъ, въ чалмѣ, въ бѣлой одеждѣ, и съ осыпаннымъ брилліантами кинжаломъ на поясѣ.
" — Азимулла, позвала его леди и заговорила съ нимъ шепотомъ на ихъ нарѣчіи. Онъ, слушая ее, проницательно взглядывалъ на меня, и они смѣялись между собой, а я тѣмъ временемъ старался отгадать кто она такая, потому что я зналъ что религія туземцевъ запрещаетъ ихъ женщинамъ показываться съ открытымъ лицомъ. Я рѣшилъ наконецъ что она какая-нибудь знатная англійская леди, немного помѣшанная, и что ей, должно-бытъ, нравятся туземные обычаи и костюмъ, какъ это иногда бываетъ. Этотъ Азимулла былъ красивый туземецъ, мѣдно-краснаго цвѣта, тонкій, стройный, не очень высокій, но гибкій въ движеніяхъ и съ рѣзкимъ взглядомъ. Но при всей красотѣ своей одежды, онъ не былъ похожъ на настоящаго джентльмена, а такіе попадаются иногда между туземцами, несмотря на ихъ отвратительную привычку плевать вокругъ себя и другія отвратительныя замашки. Немного погодя вошелъ слуга и поднесъ мнѣ вина, и леди заставила меня выпить, хотя я далъ себѣ клятву, отправляясь туда, что впредь буду пить только воду. Она выслала Азимуллу и затѣмъ, мистеръ Теренсъ, она сѣла такъ близко ко мнѣ что я чувствовалъ ея дыханіе у себя на лицѣ, и заговорила о Лохъ-на-Каррѣ и о Десмондахъ изъ Кильмойля. Она разказала мнѣ что могла бы быть королевой въ Индіи и знатною леди въ Ирландіи, что Десмонды лишили ее всего этого и заставили скрываться, но что она отомститъ имъ и воздастъ каждому по его заслугамъ. Она говорила что ее притѣсняютъ, что она окружена врагами и нуждается въ смѣломъ, рѣшительномъ другѣ, который не задумался бы умереть по ея приказанію, еслибы такъ понадобилось, и потомъ, положивъ мнѣ руку на плечо и глядя мнѣ въ глаза своими глазами, сказала:
" — Хотите вы быть для меня такимъ другомъ?
"О, сэръ, я не знаю что я ей отвѣчалъ на это, но помню что она приложила къ моимъ губамъ распятіе, и что я повторилъ за ней слово въ слово клятву которою погубилъ свою душу. Когда я произнесъ эту клятву, жестокая улыбка показалась на ея прекрасномъ лицѣ, она протянула мнѣ руку и приказала поцѣловать ее. Потомъ она встала и пошла изъ комнаты, и пантера, прыгая, послѣдовала за ней. Занавѣсъ предъ ней приподнялся. Она остановилась, кивнула мнѣ, погрозила, пальцемъ и ушла, оставивъ меня несчастнымъ, погибшимъ человѣкомъ. Вошелъ Могунъ и сказалъ мнѣ что я останусь во дворцѣ (они такъ называли этотъ домъ), что меня будутъ хорошо кормитъ, одѣвать, и дадутъ хорошее жалованье, и что чрезъ нѣсколько времени я отправлюсь въ Ирландію и буду тамъ служить этой леди. Она была прежде (это онъ мнѣ сказалъ) гдѣ-то королевой, но онъ велѣлъ мнѣ молчать объ этомъ. Послѣ этого я довольно долго не видалъ королевы; мнѣ не позволяли выходить, да я и самъ не имѣлъ никакого желанія чтобы меня схватили какъ дезертира, и ждалъ дальнѣйшихъ приказаній. Наконецъ, однажды за мной пришелъ Азимулла и сказалъ что мнѣ выкрасятъ лицо, и что я отправлюсь на носилкахъ въ городъ, потому что леди Мемъ Саибъ желаетъ меня видѣть. Меня нарядили въ красивое платье, а Азимулла сдѣлалъ меня такимъ же чернымъ какимъ былъ самъ, и, окруженный слугами въ красныхъ ливреяхъ, съ обнаженными саблями, я отправился въ Каунпоръ, гордый какъ павлинъ. Я вообразилъ что королева влюбилась въ меня, и удивлялся почему же она такъ долго не присылала за мной. Меня ввели заднимъ ходомъ въ какой-то домъ и проводили на верхъ. Тамъ меня ждала королева (я всегда ее такъ звалъ про себя), и когда я вошелъ, она знакомъ подозвала меня къ окну. Это было туземное окно, съ рѣшеткой внутри, чрезъ которое вы можете изъ комнаты все видѣть, а васъ никто не видитъ. Оно выходило на площадь парадовъ, на которой по утрамъ производилось ученіе солдатъ. Тамъ стоялъ уже мой полкъ, и Британскій кавалерійскій полкъ, и полкъ туземной кавалеріи. Въ тотъ день былъ большой смотръ въ честь знатнаго гражданина, какъ мы ихъ называемъ въ Индіи, мистера Десмонда, брата сэръ-Ричарда изъ Кильмойля, который былъ проѣздомъ въ томъ городѣ. Толпа жителей собралась вокругъ войска.
" — Ну, Макарти, сказала леди, положивъ мнѣ руку на плечо, очень ласково, но вмѣстѣ съ тѣмъ величественно и повелительно, — можете вы отличить генерала между его штабомъ? Хорошо; они подъѣдутъ сюда ближе, когда окончатъ всѣ свои дурачества. Тутъ есть два человѣка которыхъ вы должны замѣтить хорошенько, такъ чтобы, гдѣ бы и когда бы вы ихъ ни встрѣтили, вы могли ихъ узнать какъ теперь узнаете меня.
"Они стали приближаться. Впереди ѣхалъ генералъ, красивый старикъ съ краснымъ лицомъ, какъ у большей части генераловъ въ Индіи; за нимъ слѣдовалъ его штабъ, а направо отъ генерала ѣхалъ высокій, красивый господинъ, въ синемъ фракѣ, въ бѣлыхъ брюкахъ и въ низкой шляпѣ, верхомъ на красивой лошади. У него былъ необыкновенно величественный видъ, и всѣ относились къ нему съ почтеніемъ, но онъ говорилъ только съ генераломъ. Я могъ хорошо видѣть его лицо, и королева тоже, и еслибъ она была дѣйствительно королевой, я не поручился бы за его жизнь, судя по взгляду которымъ она на него смотрѣла.
" — Ну, вотъ первый, сказала она, стискивая пальцами мое плечо и сама того не замѣчая. — Это мистеръ Десмондъ, губернаторъ Аврипора. Не забывайте его пока вы живы. Еслибъ я могла….
"И она такъ взглянула на него, что я подумалъ что она можетъ страшно отомстить, если ее довести до того.
"Начался маршъ. Впередъ прошли уланы, а за ними слѣдовалъ полкъ туземцевъ, въ синихъ съ серебромъ мундирахъ, очень красивый на видъ.
" — Смотрите хорошенько на человѣка который ѣдетъ впереди этого полка.
"Полковникъ былъ высокій, болѣзненный на видъ человѣкъ, съ большою черною бородой и усами. Поравнявшись съ генераломъ, онъ отдалъ честь шпагой, а мистеръ Десмондъ слегка кивнулъ ему головой, какъ бы желая сказать; «да, я узнаю васъ».
" — Видите вы его? Знаете вы какой это полкъ?
" — Нѣтъ, миледи, не знаю. Онъ, должно-быть, только что пришелъ сюда.
" — Это полковникъ Фрезеръ. Это второй человѣкъ котораго я приказываю вамъ замѣтить.
"Она замолчала, сѣла и смотрѣла до конца. Потомъ губернаторъ, генералъ со штабомъ и всѣ граждане и дамы проѣхали мимо насъ. Подъ нашими окнами сидѣлъ въ коляскѣ какой-то толстый, рябой индійскій принцъ. Всѣ туземцы подобострастно смотрѣли на него, и на немъ было столько брилліантовъ и изумрудовъ, что онъ могъ бы на нихъ выкупить короля, но самъ онъ былъ невзрачный человѣкъ. У дверцы его экипажа стоялъ Азимулла, и его окружала толпа слугъ въ красныхъ ливреяхъ и въ золотѣ.
"Когда генералъ и губернаторъ проѣзжали мимо насъ леди спросила меня;
" — Замѣтили вы ихъ? Укажите мнѣ полковника Фрезера.
" — Вонъ онъ, первый отъ мистера Десмонда.
" — Тише, сказала она, и начала слушать.
"Принцъ подошелъ къ мистеру Десмонду, и сложивъ руки, что-то говорилъ ему. Мистеръ Десмондъ сдерживалъ свою лошадь и слушалъ его съ гордымъ, презрительнымъ выраженіемъ, а потомъ отвѣтилъ ему что-то, и я видѣлъ что толстая рожа принца пожелтѣла. Мистеръ Десмондъ сказалъ немного, но что-то такое что заставило всѣхъ туземцевъ задрожать, а потомъ ускакалъ за генераломъ. Всѣ офицеры и леди ужасно смѣялись, только одинъ полковникъ Фрезеръ не смѣялся. Онъ переговорилъ о чемъ-то съ принцемъ и уѣхалъ за нимъ. Нужно было видѣть какіе взгляды бросили на наши окна черный принцъ и Азимулла.
« — Вы теперь можете идти, сказала мнѣ леди. — Берегитесь чтобъ васъ не увидали. Я скоро призову васъ опять, и тогда-то придетъ вамъ время послужить мнѣ, и вы получите награду.»
"И время это пришло скоро. Теперь, когда я разказалъ вамъ какъ я впутался въ это дѣло, я сокращу мой разказъ.
"Полковникъ Фрезеръ со своею дочерью отправлялся въ Ирландію, и мнѣ велѣно было слѣдовать за нимъ на томъ же самомъ кораблѣ на которомъ онъ отправлялся и не выпускать его изъ виду. Леди боялась что этотъ полковникъ надѣлаетъ зла ея сыну отъ перваго брака, мистеру Бреди, — а это никто иной какъ вы, сэръ, — а сдѣлаетъ онъ это какъ по своимъ особымъ цѣлямъ, такъ и для того чтобы повредить ей, потому что они были въ страшной враждѣ. «Еслибы не эта дѣвушка, онъ не уѣхалъ бы живой изъ Индіи», говорила она, и я ей вѣрю. Она меня много распрашивала о васъ, такъ какъ я васъ хорошо зналъ, и, казалось, принимала очень къ сердцу что вы никогда не хотѣли написать ей. Она велѣла мнѣ слѣдить за всѣмъ что будетъ происходить, и пуще всего когда полковникъ будетъ близко отъ васъ. «Помните вашу клятву», сказала она мнѣ, «и если пострадаетъ хоть одинъ волосъ на его головѣ, вы мнѣ отвѣтите своею жизнью». Мнѣ дали много денегъ, платья и всего необходимаго, и я уѣхалъ изъ Калькутты на одномъ кораблѣ съ полковникомъ и его дочерью. Съ нимъ былъ одинъ негодяй, Шортеръ, выгнанный изъ службы за дурное поведеніе, и цѣлая толпа слугъ туземцевъ, самаго низшаго сословія. Я старался, сколько могъ, держаться въ сторонѣ отъ него, но мнѣ удалось передать молодой барышнѣ пакетъ который дала мнѣ леди. Съ какою робостью она его раскрыла и потомъ спрятала на грудь. Она, повидимому, очень любила полковника, но онъ дѣлался ужаснымъ человѣкомъ, когда прикасался къ картамъ. На кораблѣ было множество господъ которые только и дѣлали что играли дни и ночи, а когда полковникъ проигрывалъ, что, кажется, случалось довольно часто, его характеръ выходилъ изъ всякихъ границъ. Онъ тащилъ за собой, какъ я вамъ сказалъ, толпу черныхъ негодяевъ, которые взбунтовались противъ него за то что онъ не отдавалъ имъ жалованья, которое обѣщалъ выдать имъ какъ только они сядутъ съ нимъ на корабль. Онъ часто билъ главнаго надсмотрщика надъ ними, который былъ такой уродъ, какихъ я не видывалъ, и такой силачъ, что могъ бы въ одну минуту переломать ребра полковнику. Онъ носилъ съ собой желѣзную палку съ шишкой на концѣ, на подобіе кочерги, которою онъ всякаго могъ бы свалить какъ барана. На кораблѣ Индіецъ не смѣлъ тронуть полковника, но стоило только взглянуть на него, когда онъ слѣдилъ за нимъ глазами, чтобы понять что онъ чувствуетъ. Я свелъ большую дружбу съ туземцами, потому что угощалъ ихъ лакомствами, но за мной слѣдилъ Шортеръ, какъ кошка слѣдитъ за мышью. Этого человѣка леди сильно подозрѣвала, но пока мы были на кораблѣ, онъ и полковникъ не сказали между собой ни слова. Я однако замѣтилъ что Шортеръ былъ всегда на сторожѣ, когда молодая барышня выходила на палубу, и не спускалъ съ нея глазъ. Долго мы ѣхали, но наконецъ пріѣхали въ Лондонъ. Я не зналъ Лондона, но обязанъ былъ слѣдить за полковникомъ какъ его тѣнь, и какъ я былъ радъ когда онъ переѣхалъ въ Дублинъ и остановился у Морисона. Недѣлю или болѣе, полковникъ сидѣлъ спокойно, но за то Шортеръ постоянно шатался по городу, и мнѣ стоило большаго труда не попадаться ему на глаза. Тамъ, вблизи отъ Морисона, въ сосѣднемъ переулкѣ, былъ трактиръ, куда я часто ходилъ, и такъ какъ я не жалѣлъ денегъ, я скоро сдѣлался тамъ общимъ любимцемъ, и наконецъ вошелъ туда съ «ножнами шпажниковъ», какъ тамъ выражались, то-есть вступилъ въ ихъ общество. Нѣкто Слаттери, аптекарскій ученикъ, служившій, какъ онъ говорилъ, въ американскомъ войскѣ, былъ однимъ изъ главныхъ между нами. Мы всѣ клялись стоять за республику и изгнать англійское правительство изъ Ирландіи. Тамъ часто говорили о васъ; одни предсказывали что мистеръ Прендергастъ завербуетъ васъ въ наше общество, а другіе спорили что этого никогда не будетъ. Все это время полковникъ не ходилъ къ вамъ, но Шортеръ все разузнавалъ о васъ чѣмъ вы занимаетесь и куда ходите. Однажды вечеромъ Шортеръ является въ вашъ трактиръ. Онъ меня сейчасъ же узналъ, потому что на мнѣ въ этотъ день не было бороды, которую я носилъ съ тѣхъ поръ какъ высадился на берегъ. Какимъ-то образомъ онъ и Слаттери оказались друзьями, а послѣ нѣсколькихъ вечеровъ онъ принялъ присягу нашего общества. Я съ нимъ сблизился. Я ему сказалъ что купилъ себѣ отставку, по что я знаю что онъ дезертиръ и что онъ въ моей власти. Полковнику въ то время жилось плохо. Онъ разчитывалъ получить деньги отъ какихъ-то родственниковъ, но не получилъ ни копѣйки, а чѣмъ азартнѣе онъ игралъ, тѣмъ больше проигрывалъ. Положеніе его становилось день это дня хуже. Какой-то индійскій подрядчикъ, пріѣзжавшій въ Англію по тяжебнымъ дѣламъ, узналъ что Фрезеръ въ Ирландіи и пріѣхалъ въ Дублинъ съ тѣмъ чтобы взыскать съ него двѣ тысячи фунтовъ которые полковникъ былъ ему долженъ, поклявшись, что если онъ не отдастъ ему долга, то онъ обвинитъ его предъ судомъ въ подлогѣ. Все это происходило предъ самымъ возстаніемъ, и я едва удерживался чтобы не хохотать имъ въ глаза когда они говорили о своихъ пикахъ и бутылкахъ съ купороснымъ масломъ. «Пика — царица оружія», говорили они, бѣдняки. Не знали они что одна хорошая батарея устоитъ противъ всѣхъ пикъ Ирландіи. Шортеръ удостоивалъ меня полной откровенности, и я обѣщалъ помогать ему и Индійцу Али, надсмотрщику Фрезера. Шортеръ былъ ужасный злодѣй, сэръ. Онъ открылъ мнѣ что полковникъ задумалъ погубить васъ, а онъ взялся исполнить это дѣло. «А потомъ», сказалъ онъ, "я потребую у него въ награду не денегъ, а его «хорошенькую дочку, и посмотримъ какъ онъ мнѣ откажетъ, когда я сослужу ему такую службу.» Мнѣ это-то и нужно было узнать отъ него; какъ ни уменъ былъ Шортеръ, а я его надулъ. Мы купили себѣ прочную, легкую, подержанную лодку, и держали ее въ старомъ сараѣ, а по ночамъ катались вдоль по рѣкѣ, или переплывали на противоположный берегъ, когда у мистера Прендергаста, или у кого-нибудь изъ нашихъ назначался митингъ. Однажды утромъ ко мнѣ приходитъ Шортеръ, и говоритъ: «пойдемъ со мной, намъ сегодня ночью будетъ работа». И мы идемъ съ нимъ въ коллегію, входимъ туда какъ посѣтители, и начинаемъ бродить по двору. Немного погодя приходитъ полковникъ и поднимается на какую-то лѣстницу. Мы продолжали ходить взадъ и впередъ, пока не вышелъ полковникъ, и тогда Шортеръ прошелъ со мной мимо двери, изъ которой онъ вышелъ, и сказалъ:
" — Видишь ты это имя: Теренсъ Бреди. Онъ сдѣлалъ визитъ, и я пойду узнаю какъ намъ теперь поступать, но ты долженъ увидать этого господина, чтобы намъ не ошибиться.
"Я ему не говорилъ что знаю васъ. Мы подождали пока вы вышли, и когда вы шли по двору, Шортеръ указалъ мнѣ на васъ. Въ этотъ вечеръ мы сошлись въ трактирѣ, и Шортеръ передалъ мнѣ что Рустумъ, — это индійскій подрядчикъ, — отправляется на митингъ къ мистеру Прендергасту. Тамъ считали его за индійскаго принца, и одинъ изъ друзей мистера Прендергаста думалъ что сдѣлаетъ отличное дѣло, завербовавъ его въ свое общество. «А мы должны его покончить, сказалъ Шортеръ: я велѣлъ Али ждать васъ у лодки.» Онъ объяснилъ мнѣ, что если намъ представится возможность, мы должны убить подрядчика ударомъ въ голову, потомъ стащить въ лодку, и привязавъ ему на шею камень, спустить его въ глубину. «И каждый шагъ будетъ стоить намъ сотню фунтовъ.» Была ужасная ночь, — громъ, молнія и дождь, — когда мы переправлялись на другую сторону рѣка. Для безопасности мы прикрѣпили лодку къ берегу, пошли къ дому мистера Мориса, и стали тамъ насторожѣ. Долго намъ пришлось ждать, и по временамъ мы принуждены были отходить въ сторону, потому что полисменъ приходилъ не разъ, а у дверей стояли экипажи гостей. Вотъ наконецъ выходитъ Рустумъ, и едва держится на ногахъ. Но ему суждено было спастись отъ насъ. У дверей его ждалъ крытый экипажъ, двое молодыхъ людей подсадили его, и онъ уѣхалъ, а мы остались, вытаращивъ глаза другъ на друга. Я думалъ что мы воротимся на лодку, но Шортеръ воскликнулъ съ проклятіемъ: «нѣтъ, если ужь мы взялись за дѣло, попытаемъ удачи до конца. Если этою дорогой пройдетъ кто-нибудь не изъ нашихъ, мы посмотримъ что онъ несетъ съ собой. Не отступать, товарищи!» Въ это время вы выходите и останавливаетесь въ дверяхъ. Я васъ хорошо видѣлъ, но Шортеръ былъ пьянъ и не узналъ васъ. Вы подошли къ намъ, и Шортеръ окликнулъ васъ. Я надѣялся что вы отвѣтите какъ слѣдуетъ, а въ противномъ случаѣ рѣшился убить того изъ нихъ кто первый бросится на васъ; я уже замахнулся и не спускалъ съ нихъ глазъ, но вы вдругъ какъ олень ускакали отъ насъ. «Да вѣдь это Бреди!» воскликнулъ Шортеръ. «Вотъ нечаянная-то удача. Онъ дастъ намъ пятьсотъ фунтовъ.» Мы всѣ трое побѣжали за вами. Я всегда отлично бѣгалъ, но въ этотъ разъ я отставалъ отъ Индійца, а онъ не могъ поспѣть за вами. О, какое счастье что у васъ въ этотъ вечеръ было столько силы въ ногахъ. Пьяный Шортеръ скоро отсталъ отъ насъ. Я видѣлъ что Индіецъ настигаетъ васъ, но вы собрались съ новыми силами, и побѣжали еще скорѣй. Я всѣми силами старался не отстать, чтобы спасти вамъ жизнь. Разъ или два я хотѣлъ наудачу выстрѣлить въ Али, но боялся промахнуться и попасть въ васъ. Я совсѣмъ выбился изъ силъ, и когда я добѣжалъ до моста, вы оба уже скрылись изъ виду, и я слышалъ только стукъ шаговъ, потомъ услышалъ стукъ колесъ, свистокъ полицейскаго, а затѣмъ все смолкло. Я остановился и слушалъ. Скоро послышались приближавшіеся шаги; я вздрогнулъ. Это былъ Али.
" — Въ лодку! вскричалъ онъ: — Тамъ лежатъ двое.
"Онъ указалъ пальцемъ назадъ, и два раза ударилъ по воздуху своею желѣзною палкой.
" — Мистеръ Бреди? Разбойникъ! Если ты только его тронулъ!
" — Нѣтъ, не его. Слышишь? Полиція. Они ихъ увидали. Скорѣй!
«Мы добѣжали до лодки, на дорогѣ захвативъ Шортера, пьянаго до безпамятства. Въ лодкѣ у насъ была бутыль съ водкой: мы съ Шортеромъ выпили, но Али даже не попробовалъ, и хорошо сдѣлалъ, потому что, еслибы не онъ, намъ никогда бы не добраться до сарая. На утро вы знаете какія новости мы узнали. Мы согласились что намъ слѣдуетъ тотчасъ же разойтись, и только возвратившись въ Индію я узналъ отъ Али какъ ему удалось совершить свою месть. „Я не могъ упустить такого удобнаго случая. Когда саибъ прыгнулъ въ экипажъ, этотъ полковникъ, который билъ меня какъ собаку, вдругъ очутился у меня подъ руками. Я его ударилъ. Полицейскій, который бѣжалъ за мной, видѣлъ это и хотѣлъ меня схватить, но я и его свалилъ. Моя рука была слаба, иначе имъ никогда бы не заговорить опять.“ Такъ разказывалъ объ этомъ Али.»
— Такъ неужели полковникъ Фрезеръ поручилъ Шортеру убить меня? Вы сказали, Макарти, что Шортеръ вамъ самъ это говорилъ? спросилъ я медленно. — Отвѣчайте мнѣ правду.
— Не знаю, сэръ. Шортеру поручено было слѣдить за вами, а въ тотъ вечеръ, — я сомнѣваюсь чтобъ онъ зналъ заранѣе что вы тамъ были, — онъ не помнилъ что дѣлалъ.
— Гдѣ теперь полковникъ Фрезеръ?
— Не знаю, сэръ, и, право, не лгу. Индіецъ отправился въ Ливерпуль, а оттуда моремъ переправился въ Индію. Я послѣ того встрѣтилъ его въ Каунпорѣ. Шортеръ, по рекомендаціи полковника, получилъ мѣсто въ Шотландіи, и ящикъ съ серебряною посудой въ томъ домѣ сдѣлался такъ легокъ что онъ могъ унести его съ собой. Леди очень сердилась на меня, когда узнала что я оставилъ полковника, и тотчасъ же перестала присылать мнѣ денегъ, и трудно мнѣ было тогда отыскивать средства къ существованію. Однако она сама вызвала меня въ Индію и прислала денегъ на проѣздъ. Въ этотъ разъ она находилась въ Лукно. Трудно мнѣ было тамъ скрываться, и я былъ ужасно радъ, когда чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ получилъ отъ леди приказаніе отправляться опять въ Ирландію. Она послала меня въ Кильмойль съ тѣмъ чтобъ я доносилъ ей обо всемъ что говорится въ замкѣ и слѣдилъ за миссъ Фрезеръ которую моя леди тоже очень любила. Сэръ-Денисъ взялъ ее къ себѣ по какимъ-то воспоминаніямъ о прошломъ, и моя леди была внѣ себя отъ радости что она удалена отъ отца. Полковникъ хотѣлъ ее опять потребовать къ себѣ, и моя леди могла удержать его только тѣмъ что поклялась открыть въ такомъ случаѣ полиціи мѣсто гдѣ онъ скрывался. Возвратившись на родину, я опять предался пьянству и сошелся со «шпажниками» Кильмойля, а ихъ было тамъ очень много, потому что Кильмойль самое жалкое мѣсто во всей Ирландіи, а сэръ-Денисъ своими нововведеніями нисколько не улучшилъ положенія дѣлъ. Мы затѣвали большую войну противъ Англичанъ. Мистеръ Морисъ, который предъ тѣмъ скитался по Америкѣ и по Востоку, возвратился, но этого тогда никто не зналъ, даже бѣдняжка сестра его. Можете вообразить какъ я былъ пораженъ однажды, когда, въ то время какъ мы сидѣли въ комнатѣ совѣта, то-есть въ задней комнатѣ хижины Дрисколя, туда вошли полковникъ и Шортеръ. Полковникъ завялъ предсѣдательское мѣсто, и они начали обсуждать способы напасть на замокъ. Все шло отлично пока не вошелъ мистеръ Морисъ. «Деньги главная сила войны, говоритъ полковникъ, — а этотъ тиранъ заперъ золото въ свои сундуки. У него есть и оружіе, и если мы дадимъ залпъ въ носъ только-что пришедшему войску, это произведетъ необыкновенное дѣйствіе и поддержитъ ваше дѣло.» Мистеръ Морисъ тотчасъ же возсталъ противъ этого плана. Онъ говорилъ что не честно нападать на частные дома. Мистеръ Морисъ, мнѣ кажется, очень заботился о женщинахъ замка, по крайней мѣрѣ навѣрное объ одной изъ нихъ. Я поддерживалъ, какъ умѣлъ, мистера Мориса, но полковникъ, который между ними былъ извѣстенъ подъ именемъ генерала Чарльза, повелъ весь митингъ противъ него, и совѣтъ рѣшилъ напасть на замокъ въ слѣдующую ночь. Когда мистеръ Морисъ узналъ что вы ту ночь будете ночевать въ замкѣ, онъ послалъ вамъ предостереженіе, рискуя самъ за то поплатиться, а я по долгу моей службы у леди обязанъ былъ оберегать васъ, но вы разстроили всѣ наши планы, отказавшись придти къ вамъ. Вы знаете остальное, сэръ, и чѣмъ все это кончилось.
— Гдѣ былъ генералъ Чарльзъ въ ту ночь?
— Съ нашими молодцами, и самъ предводительствовалъ ими. Онъ и Шортеръ имѣли въ этомъ дѣлѣ свои собственныя цѣли: ему хотѣлось увезти дочь и завладѣть деньгами сэръ-Девиса. У него были уже готовы лошади чтобъ увезти ее, и онъ разчитывалъ что она не окажетъ ему сопротивленія, потому что не захочетъ погубить его. Но я ручаюсь что, если онъ живъ, леди успокоила его окончательно.
— Леди? А гдѣ она была въ то время?
— Не дальше какъ въ Ирландіи и очень недалеко отъ замка. Вы поражены, сэръ, точно такъ же какъ и я былъ пораженъ тогда, во что вы скажете, когда я разкажу вамъ что она была въ Кильмойлѣ? Она по горячимъ слѣдамъ настигла генерала, а онъ и не подозрѣвалъ что она жила въ коттеджѣ старика, въ Кульбоунѣ. По ночамъ она, какъ привидѣніе, отправлялась гулять и заставляла меня провожать себя въ замокъ, и тамъ она смотрѣла въ окна на миссъ Фрезеръ, миссъ Бутлеръ и на сэръ-Дениса. Она смотрѣла на васъ, когда вашъ полкъ въѣзжалъ въ Кильмойль, и шептала: «Какъ онъ красивъ! Какъ онъ похожъ на отца!» Она видѣла сэръ-Дениса и барышенъ, когда они проѣхали въ коляскѣ и назвала миссъ Мери, прости ей Богъ, «кукольною красавицей». Какъ она сердилась когда съ ними заговорилъ капитанъ Джеральдъ, и миссъ Мебъ опустила головку. А въ какой ярости она была, когда узнала о нападеніи на замокъ, и что миссъ Мебъ исчезла, а вы получили рану въ голову. Когда она узнала что вы поправляетесь, она поспѣшно собралась и уѣхала, потому что получила дурныя вѣсти изъ Индіи. Она дала мнѣ не мало денегъ, Богъ свидѣтель, но я остался такимъ какимъ всегда былъ, и принялся за прежнее ремесло, и вотъ я теперь здѣсь, гдѣ, кажется, пробуду не долго. Вы должны были получить то письмо раньше, сэръ, право, раньше.
Мнѣ не надо разказывать какія чувства возбудилъ во мнѣ разказъ солдата Макарти. Онъ объяснилъ мнѣ многое что до сихъ поръ оставалось для меня загадкой. Но то что моя мать была въ Кильмойлѣ, что полковикъ Фрезеръ былъ ночнымъ разбойникомъ, бунтовщикомъ и убійцей, это превосходило всякую вѣроятность. Они были страшными врагами, но мнѣ не вѣрилось чтобъ онъ могъ имѣть намѣреніе убить меня безо всякой другой причины, какъ изъ одного желанія причинить ей горе, предположивъ что она меня любитъ и принимаетъ во мнѣ участіе. Если Макарти говоритъ правду, она подозрѣвала Фрезера въ такомъ умыслѣ противъ меня, который, еслибъ онъ его исполнилъ, по всей вѣроятности, принесъ бы ему позорный конецъ, и который казался мнѣ несогласнымъ съ цѣлями какія онъ могъ имѣть въ виду и съ возможностью посредствомъ меня причинять ей постоянное безпокойство. Макарти былъ увѣренъ что она ни разу не видала Фрезера въ Кильмойлѣ, и не знала что онъ былъ тамъ, до тѣхъ поръ пока не было произведено нападеніе, во время котораго исчезла Мабель. Изъ всего разказа я вывелъ заключеніе что несчастная женщина не лишена была чувства материнской любви. Возможно ли допустить подобное чувство въ сердцѣ до такой степени переполненномъ дурными страстями? Она ненавидѣла негодяя, бывшаго сообщникомъ ея грѣховъ. Она и сэръ-Дениса ненавидѣла адскою страстью, и въ этомъ она и Флезеръ сошлись. И несмотря на то, они сами поддаются этому человѣку. Они, правда, спаслись, но какимъ опасностямъ они себя подвергали, пріѣхавъ въ незнакомую страну, они, отмѣченные манерами и выговоромъ, незнакомые со всѣмъ окружающимъ, и довѣривъ свои тайны такимъ людямъ которые, по своему положенію, легко могли измѣнить имъ. Нельзя предположить что Морисъ Прендергастъ употребилъ свое вліяніе чтобы сохранить тайну, потому что онъ самъ предупредилъ меня, о заговорѣ убить и грабить обитателей замка. Заговоръ этотъ, по всей вѣроятности, былъ изобрѣтеніемъ Фрезера. Если же Морисъ принимаетъ участіе въ такихъ гнусныхъ преступленіяхъ, то онъ погибъ окончательно. Во всякомъ случаѣ онъ не сдѣлалъ ничего чтобы выдать преступниковъ правосудію и предупредить преступленіе, когда могъ бы это сдѣлать нѣсколькими строками анонимнаго письма. Какія причины побудили, мою несчастную мать посѣтить Кильмойль, было для меня непостижимо. Когда я раздумывалъ объ этомъ, у меня блеснулъ лучъ надежды что чувства женщины еще сохранились въ ея душѣ, и что голосъ и мольбы ея сына могутъ смягчить ея сердце и побудить окончить свои дни въ мірѣ и раскаяніи. Я не распрашивалъ Макарти въ чемъ онъ просилъ у меня прощенія. Онъ былъ ея несчастнымъ, невѣжественнымъ орудіемъ, и я боялся довести его до признанія въ какомъ-нибудь низкомъ замыслѣ, которой разрушилъ бы мои надежды и окончательно затушилъ бы слабую искру, оставшуюся отъ моей прежней пламенной любви къ этой женщинѣ.
Спустя нѣсколько недѣль послѣ моего прибытія въ Скутари, я былъ опять переведенъ въ Крымъ. Между письмами, ожидавшими меня тамъ, было письмо отъ Стендиша, оно было написано вскорѣ послѣ штурма города, и занятія Южнаго берега. Другое письмо, написанное позднѣе, сопровождалось запиской отъ доктора, моего галлипольскаго знакомаго, Гуга Каллагана, просившаго меня пріѣхать поскорѣй.
«Я упрашивалъ мистера Стендиша, какъ только показались извѣстные симптомы, отправиться домой, или перемѣнить климатъ, но онъ упрямо остался здѣсь, и я не могу скрыть моего опасенія, что если онъ и т. д.»
Я поспѣшилъ въ маленькую хижину, и когда сиплый голосъ отвѣчалъ: «взойдите», я вошелъ и былъ пораженъ перемѣной въ Стендишѣ; онъ былъ боленъ не на шутку. Онъ сидѣлъ у своего бюро и писалъ. Его исхудалыя руки, истощенное лицо, чахоточный румянецъ и блестящіе глаза сказали мнѣ все. Онъ былъ въ большой опасности, и зима убивала его.
Я умолялъ его воротиться на родину, или по крайней мѣрѣ удалиться изъ лагеря до болѣе теплаго времени.
Онъ остался спокоенъ и непоколебимъ.
— Это невозможно, дорогой другъ мой. Здѣсь мой постъ. Я солдатъ пера и стою здѣсь на часахъ. И я останусь здѣсь, а когда придетъ смерть, она найдетъ меня съ перомъ и записною книгой въ рукахъ. Никакія частныя дѣла не призываютъ меня домой, а женѣ и дѣтямъ я принесу больше пользы своею смертью чѣмъ могу принесть своею жизнью. Впрочемъ, ей я этого не скажу. Мнѣ бы, конечно, хотѣлось еще разъ повидаться съ ней, взглянуть на ихъ невинныя личики, но мое удовольствіе дорого окупилось бы ихъ горемъ. Мы оба стояли за кулисами, Теренсъ. Вы видѣли работу войны, а я узналъ какъ дѣлаются героями. И мы должны исполнить свой долгъ до конца, хотя ни почести, ни награды не ожидаютъ насъ, но
«Одинъ часъ самоодобренія стоитъ многихъ годовъ
Удивленія глупцовъ и ихъ громкихъ одобреній.»
И съ этою вѣрой, безъ разчетовъ на земную славу, онъ умеръ.
Между тѣмъ какъ дипломаты и конгрессы составляли протоколы и трактаты, мѣсяцы свинцовыми крыльями проносились надъ войскомъ, и люди упрямо умирали. Джеральдъ Десмондъ, который послѣ своего возвращенія съ Босфора былъ посланъ въ Керчь, получилъ вторую рану въ стычкѣ съ русскою кавалеріей. Рана была не опасна, но дѣлала его на время неспособнымъ къ службѣ. Онъ принужденъ былъ покинуть Керчь и лечь въ госпиталь. Я навѣщалъ его такъ часто, какъ позволяли мнѣ мои занятія, и, кажется, чаще чѣмъ онъ того желалъ. Рана его залѣчивалась медленно, но онъ не хотѣлъ переселиться въ Скутари. Когда я ему напомнилъ однажды объ его приближающейся свадьбѣ, онъ отвѣчалъ своимъ прежнимъ презрительнымъ тономъ, заставившимъ меня вспыхнуть отъ негодованія. Но мое ли это было дѣло?
Дипломаты и конгрессы столковались наконецъ, и пока они писали свои условія, мы забавлялись стрѣльбой въ русскіе доки; Французы упражнялись бросаньемъ бомбъ и ракетъ съ другой стороны гавани, а непріятель готовился къ тому, чему не суждено было быть….
— О, Боже мой, Боже мой, вздыхалъ мой вѣрный Мелони, — неужели то правда, что они говорятъ, будто надъ нами разразился миръ.
— Да, Мелони, теперь это рѣшено окончательно. Мы должны убираться отсюда какъ можно скорѣй.
— И неужели же отдать имъ это мѣсто, ваша честь, недовѣрчиво спрашивалъ онъ.
— Конечно. Мы опустошили Южный берегъ, и теперь должны возвратить его по принадлежности.
— Вотъ-те-на! Послѣ этого я ужь совсѣмъ не понимаю за какимъ чортомъ мы сюда приходили.
За миромъ должно было слѣдовать событіе, къ которому я много мѣсяцевъ закалялъ свое сердце. Миръ и надо мной «разразился». Мой полкъ готовился отплыть въ Мальту, но я не былъ избавленъ отъ жестокой вѣжливости, настоятельно требовавшей моего присутствія на жертвоприношеніи.
Это случилось на послѣдней недѣлѣ нашего пребыванія въ Балаклавѣ. Я всталъ рано и исполнилъ свои обязанности въ госпиталѣ. Море было покрыто бѣлопарусными кораблями, и небо омрачалось дымомъ пароходовъ, уносившихъ на западъ и востокъ, на сѣверъ и югъ остатки войска. Я ушелъ отъ шумящей на набережной толпы въ свою маленькую хижину, стоявшую между утесами, увѣнчанными старыми Генуэзскими фортами, хмурившимися на волны и сторожившими узкій входъ въ заливъ. По дорогѣ есть маленькое мѣстечко, уставленное деревянными крестами и каменными плитами и отгороженное дерновою насыпью отъ окружающихъ его виноградниковъ. Я вошелъ въ калитку. Женщина, въ глубокомъ траурѣ, стояла на колѣняхъ предъ мраморною плитой, выдѣлявшеюся между великолѣпно разросшимися вокругъ цвѣтами. Два ребенка стояли возлѣ нея и безмолвно и удивленно смотрѣли на слезы струившіяся по ея щекамъ.
— Не плачьте, мама. Мы вамъ нарвемъ цвѣточковъ. Вѣдь мы нарвемъ, Степли?
И маленькая дѣвочка, поднявъ глазки, увидала меня и воскликнула:
— О, мама, вотъ молодой докторъ. Онъ васъ сейчасъ вылѣчитъ и приведетъ намъ папа.
На плитѣ, надъ которою наклонилась женщина, было наг писано:
Этотъ смиренный памятникъ я счелъ своимъ долгомъ воздвигнуть моему бѣдному Стендишу.
Нижнія слова были его послѣдними словами.
Я увелъ вдову и дѣтей.
— Вашъ мужъ былъ моимъ лучшимъ другомъ, когда я наугадъ пускался въ жизнь. Если вы и ваши дѣти будете нуждаться въ моихъ услугахъ, располагайте мной до конца моей жизни. Я постараюсь устроить все къ вашему отъѣзду. Эти ужасныя недѣли много повредили вашему здоровью. Вспомните что у васъ на рукахъ его дѣти.
Оставшись одинъ, я молилъ Бога о твердости духа, въ которой я такъ нуждадся.
Я тщательно одѣлся въ свой старый мундиръ, попробовалъ принять безпечную улыбку предъ моимъ трехъ-угольнымъ осколкомъ зеркала, и опять отправился на набережную. Удивительная картина представилась мнѣ! Палубы на которыхъ толпились солдаты и моряки, телѣги запряженныя мулами и лошадьми на набережныхъ, длинные ряды верховыхъ и пѣшихъ пестрившіе холмы. Слухъ поражался гуломъ множества голосовъ, катившихся ядеръ, пустыхъ бочкъ и скрипучихъ тачекъ, трескомъ блоковъ, возгласами и пѣніемъ моряковъ. У входа въ гавань стоялъ Анаксандронъ, капитанъ Джонъ Виндо, эсквайръ. Бѣлоснѣжные занавѣсы закрывали переднюю палубу, и темная холстина защищала его команду отъ палящихъ лучей солнца, новый флагъ развѣвался въ высотѣ, всѣ канаты были натянуты прямо, „математически“, какъ выразился бы мой госпитальный сержантъ; однимъ словомъ
Акаксандронъ смотрѣлъ тѣмъ, чѣмъ ему слѣдовало быть, наряднымъ кораблемъ наряднаго капитана. Когда я спускался по тропинкѣ пролегавшей мегкду виноградниками, спугивая маленькихъ мирныхъ перепелокъ, выстрѣлъ потрясъ старую стѣну форта, и эхо раскатилось между утесами, пробуждая знакомые звуки, смолкшіе нѣсколько недѣль тому назадъ. Это былъ сигналъ небольшому французскому пароходу, стрѣмившемуся въ стѣсненную гавань, дававшій ему знать чтобъ онъ не входилъ не получивъ разрѣшенія начальствующаго морскаго офицера. Начались оживленные переговоры между остановившимся въ морѣ французскимъ пароходомъ, повидимому, правительственнымъ почтовымъ катеромъ, и сигнальнымъ на башнѣ, переговоры, которые меня нисколько не интересовали, и я былъ бы до крайности удивленъ, еслибы мнѣ сказали тогда что эти цвѣтные лоскутья имѣютъ важное значеніе въ моей судьбѣ.
Я вошелъ въ дожидавшуюся меня лодку. Когда мы проплывали подъ кормой Анаксандрона, на ней стоялъ Джонъ Виндовъ полной формѣ, въ эполетахъ, бѣломъ жилетѣ и широкой красной лентѣ, и махалъ мнѣ телескопомъ.
— Смотрите, не опоздайте, ужасный ирландскій докторъ! Мы всѣ ждемъ вашего маіора, и безъ него не будетъ никакого веселья. Это докторъ Бреди отправляется за своимъ паціентомъ, сэръ-Денисъ.
И сэръ-Денисъ наклонилъ голову и махалъ мнѣ рукой. Взмахъ чѣмъ-то бѣлымъ, точно носовымъ платкомъ, мелькнулъ въ окнѣ, и лодка, пробираясь между кораблями, помчалась къ противоположной пристани.
Джеральдъ Десмондъ, въ полной формѣ, ждалъ меня у госпиталя. Онъ сидѣлъ въ тѣни, на лавочкѣ и былъ такъ погруженъ въ свои думы, что замѣтилъ меня только тогда, когда моя тѣнь упала къ его ногамъ.
— Это вы, Теренсъ? Что это вы такъ спѣшите?
— Мы опоздаемъ, Десмондъ. Назначено въ одиннадцать часовъ, а теперь четверть одиннадцатаго, по часамъ Анаксандрона. Отправимтесь.
— Мнѣ очень не здоровится, вздохнулъ онъ. — Какъ бы они хорошо сдѣлали, еслибъ отложили. Но нѣтъ, чему быть, того не миновать. Дайте мнѣ вашу руку и пойдемте.
Нога его все еще болѣла, и онъ тяжело опирался на мою руку, когда мы шли къ набережной. Онъ опять вздохнулъ.
— У васъ болитъ что-нибудь?
— А? Нѣтъ. Впрочемъ, я дурно спалъ. Не кажется ли вамъ страннымъ…. онъ помолчалъ немного, — что сэръ-Денисъ такъ ужасно спѣшитъ? Это даже неделикатно. Почему онъ не можетъ подождать до тѣхъ поръ когда я возвращусь въ Англію. Клянусь, это неприлично, если не сказать болѣе.
— Вамъ бы слѣдовало быть счастливѣйшимъ человѣкомъ въ Божьемъ мірѣ, Десмондъ. Но за одно я вамъ ручаюсь: вамъ стоитъ сказать ей слово, и вы тотчасъ же получите освобожденіе.
— Кто говоритъ вамъ объ освобожденіи, сэръ? Клянусь, мистеръ Бреди, вамъ не мѣшаетъ обдумывать свои слова. Я полагалъ что могу говорить съ вами такъ что слова мои не будутъ перетолкованы. Вы говорите что мнѣ слѣдуетъ быть счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, и я вамъ чрезвычайно благодаренъ за ваше лестное мнѣніе о моей будущей женѣ, но держите его про себя, сэръ, прошу васъ.
Джеральдъ дрожалъ отъ злости, и лицо его было всего менѣе похоже на лицо счастливаго жениха. Я былъ пораженъ его внезапною вспышкой, но сдержалъ свои чувства (я выдержалъ тяжелую школу) и смолчалъ. Не облокачиваясь болѣе на мою руку, онъ съ помощію палки сталъ сходить къ набережной, гдѣ ждала насъ лодка съ Амаксандрона.
— Чортъ знаетъ какъ бы мнѣ хотѣлось отложить это на мѣсяцъ, на годъ, навсегда, если мнѣ захочется. Что я за собака что они меня гоняютъ куда хотятъ; берутъ чуть не изъ больницы и женятъ на дѣвушкѣ не стоящей двухъ соломинокъ.
— О, Джеральдъ! О, Бога ради, маіоръ Десмондъ, не говорите такъ, не теряйте самоуваженія. Подумайте…
— Я знаю что говорю. Этотъ старикашка понимаетъ что можетъ меня всего лишить и что я не смѣю отказаться. Моя кузина ангелъ, если вамъ угодно, но клянусь, Теренсъ, она слишкомъ ангелъ, по моему вкусу. Холодна какъ скала; ни одного слова любви ко мнѣ никогда не сорвалось съ ея языка. Еслибъ я….
— Маіоръ Десмондъ, осталось только двадцать минутъ до одиннадцати часовъ, сказалъ я. — Смотрите, намъ махаютъ съ лодки. Если вамъ угодно, я поѣду одинъ и скажу что вы больны. Сэръ-Денисъ и миссъ Бутлеръ сейчасъ же пріѣдутъ навѣстить васъ.
Онъ не отвѣчалъ и захромалъ сильнѣе, а я, довольный что это обратило его мысли на него самого, изъ сильномъ горѣ и безпокойствѣ за нее, шелъ рядомъ съ нимъ чтобы поддержать его если онъ споткнется. Что-то говорило мнѣ, что если я дорожу ея счастіемъ, я обязанъ сказать ей, если не сэръ-Денису, что я думаю объ этомъ бракѣ. Но я сомнѣвался въ причинахъ побуждавшихъ меня къ тому. И этотъ человѣкъ сейчасъ станетъ рядомъ съ Мери и дастъ предъ Богомъ обѣтъ любить ее!
— Прошу прощенія, сэръ, сказалъ урядникъ съ лодки, дотрогиваясь до шляпы, — но капитанъ говоритъ что вы должны тотчасъ же отправиться на корабль. Генералъ уже тамъ, и всѣ леди, и священникъ. Куда несетъ этого проклятаго Француза?
Наша лодка прошла мимо французскаго судна о которомъ я говорилъ и которое теперь стремилось къ пристани.
Насъ встрѣтили капитанъ Джакъ, сэръ-Денисъ, генералъ Крукенкръ, мистеръ Бетсъ, маіоръ Турнбулль и нѣсколько человѣкъ товарищей Джеральда, всѣ въ ожиданіи и съ поздравленіями. Мы прошли между складками двухъ шелковыхъ занавѣсовъ, повѣшенныхъ чтобы скрыть кормовую часть корабля. Леди Крукенкръ, леди Блоссомъ и жена адмирала давно приготовились къ слезамъ и сочувствію. Преподобный Эгонъ Эдинъ рисовался красивыми позами и стоялъ предъ алтаремъ готовый тотчасъ же начать церемонію.
— Какъ блѣденъ маіоръ Десмондъ. Что вы изъ него сдѣлали! шепнулъ мнѣ капитанъ Джакъ. — Впрочемъ, еслибъ онъ былъ при смерти, такая жена скоро вылѣчила бы его.
Сэръ-Больдеро Крукенкръ, увядшій воинъ, былъ пораженъ блѣдностью своего бывшаго адъютанта и съ упрекомъ взглянулъ на меня, какъ будто въ томъ была моя вина. Старикъ Турнбулль, у котораго брови и усы вдругъ сдѣлались совсѣмъ черными, а локоны блестящими какъ вороново крыло, ощупалъ ребра Джеральда и поклялся что такая тощая собака еще никогда не гонялась за дичью. Мой милый старикъ Бетсъ, опершись на мою руку, молча смотрѣлъ на невеселаго жениха, который подошелъ къ дамамъ столпившимся вокругъ преподобнаго Эдина, повидимому, желая спастись отъ веселыхъ остротъ товарищей, находившихся въ самомъ веселомъ расположеніи духа, какъ это требуется это всѣхъ присутствующихъ на подобныхъ церемоніяхъ.
Сэръ-Денисъ показался на палубѣ, ведя подъ руку Мери Бутлеръ. Она вышла изъ своей маленькой каюты въ простомъ бѣломъ платьѣ, съ бѣлою розой въ волосахъ, и въ этомъ простомъ нарядѣ была прелестнѣе (на мои глаза по крайней мѣрѣ) чѣмъ была бы въ богатомъ нарядѣ. Когда ея глаза встрѣтились съ моими, она протянула мнѣ руку и улыбнулась своею особенною улыбкой, но не такою веселою какую я видывалъ въ дни прошлаго. Я едва осмѣлился удержать эту руку одну минуту и затѣмъ выпустилъ ее, выпустилъ навѣки. Въ слѣдующую минуту раздались ужасныя слова, казавшіяся мнѣ погребальнымъ звономъ моимъ надеждамъ; мой смертный приговоръ начался.
Преподобный Эгонъ совершилъ службу такъ, какъ будто бы онъ самъ былъ вполнѣ довольнымъ женихомъ, дѣлалъ ударенія на словахъ и оглядывался чтобы видѣть какое впечатлѣніе его позы и краснорѣчіе производятъ на слушателей.
Но вдругъ онъ остановился. На палубѣ за занавѣсомъ послышались голоса.
— Вы не можете теперь войти, сэръ; вамъ нужно подождать, говорилъ морякъ.
— А я вамъ говорю что я долженъ войти. Мнѣ необходимо видѣть сэръ-Дениса Десмонда, отвѣчалъ съ иностраннымъ акцентомъ какой-то голосъ.
Всѣ обернулись; Джакъ Виндо сердито отправился на мѣсто спора; Джеральдъ Десмондъ, со взглядомъ предсмертной агоніи, облокотился на алтарь. Вдругъ человѣкъ, котораго часовой удерживалъ за-воротъ, показался изъ-за занавѣса и воскликнулъ:
— Мнѣ нужно видѣть маіора Десмонда! О, господа, благодарите Бога что еще не поздно предупредить страшное преступленіе.
Онъ былъ одѣтъ какъ католическій священникъ, а на груди его былъ крестъ Почетнаго Легіона. Онъ устремилъ взглядъ на Джеральда.
— А, monsieur Джеральдъ! Небо слишкомъ милостиво къ вамъ!
И стряхнувъ съ себя руку все еще сомнѣвавшагося моряка, онъ пошелъ къ алтарю. Джакъ Виндо выступилъ и преградилъ ему дорогу.
— Позвольте спросить, сэръ, по какому праву вы насилуете мою стражу и врываетесь на мой корабль. Надѣюсь, вы понимаете англійскій языкъ и имѣете также какое-нибудь понятіе о благопристойности. Если у васъ есть дѣло до меня или до кого-нибудь изъ присутствующихъ, то прошу васъ подождать болѣе благопріятнаго времени для объясненій.
Губы Джеральда побѣлѣли, и онъ закрылъ глаза, будто боясь увидать что-то очень страшное.
— Капитанъ, отвѣчалъ священникъ, — въ англійскомъ языкѣ я понимаю немного, но о благопристойности, надѣюсь, имѣю болѣе точное понятіе. Дѣло здѣсь у меня тоже есть, и не трудно объяснить какое. Я капелланъ бригады Жоливетъ, мое имя де-Ланси. Я слышалъ что маіоръ Джеральдъ Десмондъ хочетъ жениться на своей кузинѣ, mademoiselle Бутлеръ, племянницѣ сэръ-Дениса Десмонда. Я здѣсь чтобы воспрепятствовать этому браку и предупредить страшное преступленіе.
— Вы, сэръ? По какому праву и по какой причинѣ? спросилъ сэръ-Денисъ. — Какъ вы осмѣливаетесь?
— Сэръ, я осмѣливаюсь дѣлать все что справедливо. Подите сюда, дитя мое, и оправдайте меня.
Священникъ поднялъ занавѣсъ; за нимъ стояла блѣдная, грустная Роза Прендергастъ.
— О, Джеральдъ! Милый Джеральдъ! воскликнула она. — Какъ могли вы такъ обидѣть Мери и меня. Мери, милая моя Мери, прости, о, прости меня. Я жена Джеральда!
— Да, она жена маіора Десмонда. Хотя это сдѣлалось противъ моего желанья, но я исполнилъ обрядъ надъ ними. У меня есть здѣсь доказательства.
Сэръ-Денисъ взялъ Мери подъ руку; небольшое общество безмолвно стояло вокругъ алтаря; преподобный Эдипъ закрылъ свою книгу. Джакъ Виндо, повернувшись лицомъ къ священнику и широко разставивъ ноги и растопыривъ руки чтобъ удержать у входа моряковъ, неестественно расширенными глазами вопросительно смотрѣлъ то на одного, то на другаго изъ присутствующихъ.
— Правда ли то что говоритъ этотъ джентльменъ, Джеральдъ, спросилъ сэръ-Денисъ тихо, но съ ужаснымъ гнѣвомъ на лицѣ. — Вы женаты на этой дѣвушкѣ и хотѣли совершить такое страшное преступленіе? Сэръ, это невѣроятно. Поднимите глаза и отвѣчайте мнѣ. Что же вы молчите? Джентльмены, прошу васъ удалиться на одну минуту. Благодарю васъ, дорогой Бетсъ, благодарю васъ.
Роза Прендергастъ упала къ ногамъ Джеральда, но священникъ поднялъ ее, и повиснувъ на его рукѣ, она не сводила глазъ съ Джеральда.
— Дядюшка, задыхаясь заговорилъ онъ, — я очень дурно поступилъ, но я все-таки не такъ виновенъ какъ вы думаете. Я имѣлъ право жениться на кузинѣ Мери. Да, Роза, съ отчаяніемъ обратился онъ къ ней, — да, я сознаюсь. Нашъ бракъ, вы знаете, былъ незаконный. Вы католичка, и вы знали что я протестантъ, и несмотря на это…. О, Боже! Теренсъ! Теренсъ, взгляните, что съ ней! Моя Роза!.. Милая моя, возлюбленная! Вѣдь я шутилъ.
Когда онъ говорилъ, Роза, освободившись отъ дяди, подняла руки и, страшно захохотавъ, упала на полъ какъ прострѣленная въ сердце.
Сцена, которую я сейчасъ разказалъ, произошла въ теченіе немногихъ минутъ, но имѣла большое вліяніе на судьбу многихъ лицъ. Сэръ-Денисъ вооружился всею своею гордостью чтобы перенесть обиду нанесенную единственному существу къ которому онъ чувствовалъ глубокую привязанность. А Мери? Она не упала въ обморокъ, не залилась слезами, но спрятавъ лицо на груди дяди, какъ бы избѣгая смотрѣть на жалкое лицо Джеральда, стояла такъ, пока не услыхала отчаяннаго крика оскорбленной дѣвушки. Тогда она забыла и простила все, и обняла безчувственное тѣло. Но сэръ-Денисъ, твердою рукой, отдернулъ ее. Отчасти смягченный отчаяніемъ Розы, онъ остался неумолимъ къ Джералѣду.
На слѣдующую ночь Анаксандронъ отплылъ въ Мальту, но Мери, прежде чѣмъ уѣхать, подняла надломленный тростникъ и бросила лучъ надежды туда гдѣ царило мрачное отчаяніе. Она ходатайствовала предъ своимъ дядей, какъ это можетъ сдѣлать только подобная женщина, за человѣка который нанесъ ей величайшее оскорбленіе. Жалкій негодяй пытался сначала оправдать одну низость другою, отвергая законность своего брака, но тщетно. Мери заставила его раскаяться, и одержавъ побѣду надъ нимъ, она постаралась утѣшить оскорбленную жену. Какими доводами могла она опровергнуть всѣ жалобы смущенной женщины, успокоить ея ревность и справедливое негодованіе?
— Ангелы въ небесахъ порадовались за нее, сэръ, говорилъ мнѣ отецъ де-Ланси, постукивая пальцами по своей табатеркѣ, — право такъ. Какъ она была счастлива примиривъ мою племянницу съ этою негодною тварью и уговоривъ Розу простить его.
Я побывалъ еще разъ на кораблѣ чтобы проститься съ сэръ-Денисомъ. Я засталъ его въ его каютѣ, и когда я вошелъ, я замѣтилъ слѣды слезъ на этомъ желѣзномъ лицѣ. Мери сидѣла возлѣ него и умоляющимъ взглядомъ смотрѣла ему въ лицо, между тѣмъ какъ онъ писалъ что-то.
— А куда отправится вашъ полкъ изъ Капа?
— Кажется, въ Индію, сэръ-Денисъ. Но я надѣюсь до того времени еще разъ повидаться съ вами. Мнѣ ужасно хочется побывать въ Индіи.
— Это очень понятно. Въ такомъ случаѣ вы должны побывать у меня въ Аврипорѣ. И надѣюсь, вы будете писать аккуратно. Я или Мери будемъ отвѣчать вамъ.
— Да, пожалуста пишите, подтвердила Мери. Ея серіозное лицо прояснилось на минуту. — Вашъ полкъ пойдетъ въ Индію, и мы опять увидимся! Это, Теренсъ, будетъ мнѣ такое удовольствіе, котораго я буду ждать съ наслажденіемъ. Это нѣсколько смягчаетъ горе неизбѣжное при разлукѣ такихъ друзей какъ мы съ вами. Не правда ли, дядюшка?
— И къ тому же, какъ-то брюзгливо прибавилъ сэръ-Денисъ, — мы еще не разстаемся, потому что еще встрѣтимся въ Мальтѣ прежде чѣмъ я уѣду въ Индію.
Но судьба не допустила этого. Нашъ полкъ былъ задержанъ долѣе чѣмъ мы ожидали, транспорты были тяжелы, и когда мы достигли до Валетты, пакетботъ на которомъ помѣщались сэръ-Денисъ и Мери отплылъ въ Александрію за нѣсколько дней предъ тѣмъ.
Мистрисъ Десмондъ была моею спутницей. Она была не совсѣмъ здорова, и я лѣчилъ ее. Понемногу между вами установилась короткость, за которою послѣдовала дружба. Однажды я дерзнулъ заговорить съ ней о бракѣ который такъ во-время былъ предупрежденъ ея пріѣздомъ въ Балаклаву.
— Все это сдѣлалось съ Божіею помощію, сказала мистрисъ Десмондъ. — Мери не была бы счастлива, еслибы Джеральдъ женился на ней: она его не любила.
— Не любила его? Почему вы знаете?
— Да развѣ Мери сама мнѣ не говорила этого! Она сказала: „это былъ бы бракъ по приказанію съ обѣихъ сторонъ. Джеральдъ не осмѣлился отказаться и объявить о своемъ тайномъ бракѣ, когда дядя предложилъ ему жениться на мнѣ, потому что онъ вполнѣ отъ него зависитъ. Онъ надѣлалъ долговъ и боялся гнѣва такого непрощающаго человѣка какъ мой дядя. Что же касается до меня, Роза, такъ увѣряю васъ, я никогда не любила Джеральда, но дядя Денисъ пріучилъ меня смотрѣть на него какъ на моего будущаго мужа. И такъ-то мы оба готовились сдѣлаться мужемъ и женой, не любя другъ друга, и когда каждый изъ насъ любилъ кого-нибудь другаго.“
— Мери такъ сказала!
— Сказала, и нисколько не шутила.
— А вы, дорогая мистрисъ Десмондъ, вы спросили ее: кого?
Я не могъ договорить.
— Еще бы! Я спросила: въ кого же вы влюблены, милая Мери? Но Мери только улыбнулась и отвѣтила: „это такой же секретъ какъ вашъ бракъ въ маленькой капеллѣ. Это старая любовь, и онъ, по всей вѣроятности, никогда о ней и не узнаетъ.“
Я спросилъ Розу Десмондъ не догадывается ли она кто онъ.
— Да, отвѣчала она, — я почти увѣрена, мистеръ Бреди, что Мери Бутлеръ любитъ васъ.
Я убѣжалъ въ страшномъ волненіи. Роза смѣется надо мной. Но скоро я былъ опять возлѣ нея. Я истощилъ ея терпѣніе прося ее повторять мнѣ что сказала Мери, и какъ она смотрѣла когда это говорила. Я безсчетно разъ спрашивалъ ее почему она думаетъ что Мери любитъ меня. Роза не имѣла никакого основанія къ такому предположенію, но была въ томъ вполнѣ увѣрена. Она замѣчала какъ глаза Мери блистали когда получались хорошія вѣсти обо мнѣ. Когда я лежалъ больной въ Лохъ-на-Каррѣ, Мери была очень печальна и озабочена и нѣкоторое время почти не замѣчала исчезновенія миссъ Фрезеръ. Какъ я взвѣшивалъ тогда каждый взглядъ, каждое слово Мери! Я придавалъ имъ всевозможное значеніе, но результатомъ было то что я все-таки не смѣлъ вѣрить.
Роза не могла назваться счастливою. Десмондъ любилъ ее, гордился ея красотой, но она не могла забыть его слабости. Гибель всѣхъ его надеждъ сильно огорчала ее, а для гордой натуры Джеральда было невыносимо пасть такъ низко во мнѣніи всѣхъ своихъ друзей.
— Я была бы счастлива съ нимъ хоть въ лачугѣ, но что могу я дать ему кромѣ моей глубокой преданности? сказала однажды Роза. — Но что это для человѣка привыкшаго къ высшему обществу и пожертвовавшаго для меня всѣмъ! И не удивительно что онъ иногда сознаетъ какъ безумно онъ поступилъ. Только бы онъ мнѣ не показывалъ этого, потому что мнѣ такъ тяжело выносить это. Я очень рада что мы уѣзжаемъ въ такое мѣсто гдѣ я могу быть всегда съ нимъ. Я не имѣла права выходить за него, сдѣлать его нищимъ и подвергнуть опасности. Что бы ни случилось, я никогда не потеряю его изъ виду и по крайней мѣрѣ могу умереть за него. Любовь ко мнѣ заставила его пожертвовать для меня всѣмъ.
— Какой же опасности подвергли вы мистера Десмонда сдѣлавшись его женой?
— Я боюсь моего брата Мориса. Дядя де-Ланси писалъ ему какъ Джеральдъ хотѣлъ выставить нашъ бракъ незаконнымъ. Его гнѣвъ вышелъ изъ всякихъ границъ. Онъ писалъ мнѣ самыя жестокія, самыя обидныя письма. Несчастный Морисъ! Онъ говоритъ что, когда ему представляется случай сдѣлать вредъ Англіи, онъ никогда не задумывается.
Наконецъ пришло намъ время покинуть Мальту, и наступило другое разставаніе. Бетсъ и Турнбулль пріѣхали проститься со мной. Они были изумлены перемѣной въ моей наружности и характерѣ.
— Теперь, милый Теренсъ, прощайте на вѣки. Vale, vale, longumque vale.
Такъ говорилъ мой добрый опекунъ, старый, сухой законовѣдъ, и глаза его были полны слезъ. Мы сидѣли рука въ руку, на парапетѣ старой батареи. Маіоръ Турнбулль, въ костюмѣ безукоризненнаго джентльмена стараго времени, стоялъ немного поодаль.
— Милый мой, дорогой мой старикъ! Вы будете жить для того чтобы встрѣтить меня на родинѣ, если не для того чтобы видѣть счастливымъ. Лѣтъ черезъ пять я, Богъ дастъ, ворочусь, и мы опять свидимся.
— Ахъ мой мальчикъ! Черезъ пять лѣтъ я буду десятью годами старше того возраста какой назначилъ намъ для земной жизни Тотъ Кто сотворилъ насъ. Я не буду исключеніемъ, но Турнбулль будетъ имъ. Онъ будетъ моимъ наслѣдникомъ и получитъ право встрѣтить и привѣтствовать васъ, и исполнитъ это съ любовью, я знаю. Онъ съ каждымъ днемъ молодѣетъ, но я знаю навѣрное что ему теперь около восьмидесяти лѣтъ. И въ самомъ дѣлѣ, есть живительная сила въ парикахъ и притираньяхъ, потому что люди употребляющіе ихъ хотятъ жить долго и достигаютъ этого посредствомъ силы воли. Но мнѣ уже поздно начинать съ начала. Поговоримъ, Теренсъ, такъ, какъ должны говорить люди не надѣющіеся увидаться опять, въ особенности когда одинъ изъ нихъ фамильный адвокатъ, и посмотримъ каково положеніе вашихъ дѣлъ. У васъ двѣсти фунтовъ стерлинговъ чистаго ежегоднаго дохода съ Кильбидди и Кильбриджа, и это вѣрный доходъ, пока земля останется землей въ Ирландіи, хотя осталось ужь мало охотниковъ брать аренду. Лохъ-на-Каррѣ потерянъ, но отъ него у васъ остался капиталъ, который будетъ приносить вамъ, по три процента, 150 фунт. ст. Кульбаунъ прибавитъ 180 фунт. и 200 съ Моя, итого болѣе 700 фунтовъ стерлинговъ. Такой доходъ недуренъ для холостаго человѣка. Теперь предстоитъ важный вопросъ, — и только этого-то я и добивался, — почему бы вамъ теперь же не оставить военной службы? Вы пріобрѣли довѣріе и хорошую репутацію; если захотите, можете заниматься практикой. А то можете поселиться въ Кульбаунѣ, когда исправятъ старый домъ, и ничего не дѣлать, но я сомнѣваюсь чтобъ это пришлось вамъ по вкусу. Выходите въ отставку, совѣтую вамъ. И для чего вамъ ѣхать въ Индію? Вы суете голову въ пасть тигрицы, подвергаете себя интригамъ, холерѣ, горячкамъ, Фрезеру и всевозможнымъ опасностямъ.
— Дорогой мистеръ Бетсъ, не отговаривайте меня, я рѣшился. Вопреки всѣмъ опасностямъ, я отплыву съ полкомъ на слѣдующей недѣлѣ. Я увѣренъ, что въ ея сердцѣ осталось небольшое чувство ко мнѣ. Еслибы мнѣ только удалось увидѣть ее, я бы могъ спасти ее. Я увезъ бы ее изъ заразительной атмосферы. Вы качаете головой? Но я навѣрно знаю что она не забыла меня, и, глазъ-на-глазъ, мнѣ, можетъ-быть, удастся убѣдить ее. Она навсегда разошлась съ Фрезеромъ. Если онъ мнѣ встрѣтится, то бѣда ему; но даю вамъ слово что я не дамъ себѣ труда отыскивать его.
— Но Индія велика.
— Да, но сэръ-Денисъ поможетъ мнѣ. Я возьму отпускъ и не пропущу ни одного мѣста не поискавъ ея, пока хватитъ моихъ силъ. И было бы неблагодарностью съ моей стороны, еслибъ я скрылъ отъ васъ что есть еще причина которая тянетъ меня въ Индію. Жалкое утѣшеніе, но мнѣ будетъ пріятно находиться подъ однимъ небомъ съ Мери Бутлеръ.
— Повѣрьте мнѣ, Теренсъ, сэръ-Денисъ не захочетъ и слышать объ этомъ. Онъ любитъ васъ, это правда, но онъ ненавидитъ вашъ родъ и ваше имя и никогда не согласится чтобы вы женились на его племянницѣ, если даже допустить что Мери питаетъ къ вамъ чувство сильнѣе дружбы. А можете ли вы на это надѣяться послѣ всего что случилось?
— Сэръ-Денисъ любитъ свою племянницу, мистеръ Бетсъ, и я увѣренъ что онъ не пожертвуетъ ея счастіемъ ради своихъ предразсудковъ. Я не утверждаю положительно что она меня любитъ, но у меня есть надажда. Когда мы разставались, она выразила такую радость узнавъ что мы встрѣтимся въ Индіи.
— А какъ же иначе? Это простая любезность со старымъ другомъ и родственникомъ. Милый Теренсъ, не основывайте надеждъ на подобныхъ словахъ.
— Но, мистеръ Бетсъ, она совсѣмъ перемѣнилась со мной. Ея взглядъ, ея обращеніе! И, основываясь на этомъ и на словахъ мистрисъ Десмондъ, я почти убѣдился что Мери не совсѣмъ равнодушна ко мнѣ.
— Такъ съ ея стороны большая ошибка что она этого не скажетъ. Она не можетъ не знать какъ вы ее любите.
— Еслибъ она даже знала это, она не могла бы поощрить меня, зная какъ сэръ-Денисъ желалъ чтобъ она вышла за Джеральда. Къ тому же я самъ до сихъ поръ не осмѣлился ни однимъ словомъ намекнуть ей о своей любви. Въ моихъ письмахъ я вычеркивалъ всѣ слова которыя, казалось мнѣ, слишкомъ ясно выражали мои чувства. Я всегда ихъ строго одерживалъ, и ни однимъ словомъ не намекнулъ ей о своей любви когда видѣлъ ее въ послѣдній разъ.
— Вы, по моему мнѣнію, странная пара влюбленныхъ. Впрочемъ, тѣмъ лучше, потому что сэръ-Денисъ никогда на это не согласится. Я слышалъ какъ онъ говорилъ что надъ его фамиліей лежитъ проклятіе съ тѣхъ поръ какъ кто-то изъ вашихъ предковъ женился на одной изъ Десмондовъ. Онъ мечтаетъ о знатной партіи для Мери и только по нѣкоторымъ семейнымъ соображеніямъ желалъ ея брака съ Джеральдомъ. Вотъ было попался-то въ просакъ! Джеральдъ прожилъ до послѣдней копѣйки все что ему осталось отъ отца прежде чѣмъ вышелъ изъ гвардіи, и кромѣ того сэръ-Денису пришлось заплатить за него порядочный кушъ. Онъ не получитъ послѣ смерти старика ни гроша, кромѣ ежегодной ничтожной пенсіи.
На слѣдующій день французскій пароходъ отплылъ въ Марсель, и я напрягалъ зрѣніе стараясь не выпустить изъ виду удалявшихся Бетса и Турнбулля, которые махали платками въ направленіи къ старому парапету на которомъ я стоялъ. Джеральдъ Десмондъ и его жена уѣхали на томъ же пароходѣ.
Британское войско! Скитается оно подобно Улиссу и, вѣчно скитается изъ одного мѣста въ другое. Здѣсь Цирцея съ своими сиренами, тамъ Сцилла и Харибда, а между тѣмъ блѣдная Пенелопа Британія сидитъ себѣ дома, читаетъ газеты и сводитъ счеты. Вотъ страна гдѣ свирѣпствуетъ горячка. Вотъ полкъ принесенный въ жертву мукѣ, а вотъ другой гдѣ люди поддерживаютъ себя водкой, отъ которой и умираютъ. Вотъ шумная столица съ крупными счетами, гдѣ балы, пикники, театры вещи необходимыя, и гдѣ дѣло часто доходитъ до распродажи съ аукціона. Quae regio in terris nostris non plena doloris?
Мистеръ Вебстеръ восхищался однажды звукомъ англійскаго барабана, встрѣчающимъ восходящее солнце вокругъ всей земли. Но британскому солдату дѣйствительность даетъ себя знать слишкомъ сухо. Онъ стоитъ часовымъ на каждомъ берегу, направляя, надъ скучною морскою поверхностію, пристальный взглядъ на сторону родины. Въ индійскихъ пустыняхъ, береди американскихъ снѣговъ, среди африканскихъ песковъ, въ европейскихъ моряхъ, на окруженныхъ водой скалахъ, онъ ходитъ взадъ и впередъ, думая о газетѣ, о кредиторахъ, о миссъ Беллонѣ или мистрисъ Марсъ, и, съ самыми мирными отъ природы наклонностями, томится ожиданіемъ войны съ кѣмъ бы то ни было, будетъ ли она вопреки мирнымъ трактатамъ, или вслѣдствіе ихъ, или во имя старыхъ предразсудковъ, съ Французами, напримѣръ. И Провидѣніе необыкновенно милостиво къ нему. Если нѣтъ постоянно большой войны въ Европѣ, то всегда ведется какая-нибудь война съ варварами — съ Персіей, съ Китаемъ, афганистанская экспедиція, кафрская кампанія, новозеландское возстаніе, или приходится наказать какое-нибудь племя въ Индіи, и тогда такія мѣста какъ Ситана или Ботанъ на минуту всплываютъ на поверхность и, сыгравъ значительную роль въ газетахъ, погружаются въ забвеніе.
Бенгальскіе Тигры, полные энергіи, находятся теперь на пути въ Китай, гдѣ намъ предстоитъ оказывать покровительство торговлѣ, смотрѣть за строгимъ исполненіемъ трактатовъ и воздать христіанское возмездіе варварамъ непризнающимъ правъ иностранцевъ въ своей землѣ. Старые, опаленные порохомъ солдаты, не вынесшіе изъ Крыма ничего кромѣ жестокихъ щелчковъ, горятъ ожиданіемъ болѣе выгодныхъ побѣдъ; молодые же, мечтающіе о приключеніяхъ, чинахъ и медаляхъ, оживлены не меньшимъ энтузіазмомъ. Мнѣ ваше назначеніе принесло ужасное разочарованіе. Моею главною цѣлью было посѣтить страну гдѣ состредоточились всѣ мои надежды. Какое дѣло свѣту до того первый ли или второй полкъ отправится на Собачьи острова, но это имѣетъ громадное вліяніе на жизнь множества людей. Генералъ-квартирмейстеръ разбиваетъ болѣе сердецъ и устраиваетъ болѣе браковъ чѣмъ всѣ купидоны и свахи Великобританіи и Ирландіи вмѣстѣ взятые. Вотъ Джакъ Вильмотъ, нашъ первый маіоръ, грызетъ концы усовъ, вспоминая что съ слѣдующимъ пароходомъ прибудетъ въ Капъ неутѣшная леди которую онъ оставилъ въ Брайтонѣ послѣ краткаго двухъ-мѣсячнаго супружества. Маіоръ нашъ внѣ себѣ отъ восторга при мысли что онъ освободился отъ миссъ Вандердоучъ или, скорѣе, отъ ея ужасной мама и двухъ великорослыхъ голландскихъ мужиковъ, ея братьевъ, которые потребовали отъ него отчета за его явное вниманіе къ ихъ сестрѣ на балѣ у губернатора.
— А во всемъ виновато это проклятое капское шампанское. Вѣдъ я такъ и предсказывалъ старой дѣвѣ, но она нехотѣла слушать. Она готова была приковать меня къ этому ужаскому Капу за одну мысль что насъ могутъ послать въ Китай. Да здравствуетъ Гарсъ-Гардъ и смерть мандаринамъ и голландскимъ вдовамъ со взрослыми дочерьми и сыновьями!
Тритонъ легко справлялся съ большими волнами, результатомъ сильныхъ вѣтровъ раскачивавшихъ насъ уже нѣсколько дней.
Капитанѣ Теджеръ, коренастый, вебольшаго роста морякъ, раскрывъ ротъ, смотрѣлъ на солнце сквозь старый секстантъ. Мистеръ Брайтльсъ, старшій офицеръ, длинный джентльменъ съ небрежными манерами, съ блестящими черными волосами, въ патентованныхъ сапогахъ и въ бѣлоснѣжной жакеткѣ, былъ занятъ тѣми же наблюденіями, съ совершенно новенькимъ инструментомъ' изъ полированной мѣди и чернаго дерева.
— Кончили вы, мистеръ Брайтльсъ?
— Да, капитанъ Теджеръ.
— Что вы получили?
— 74° 10' 30».
— Почти то же что у меня. Все какъ слѣдуетъ, мистеръ Брайтльсъ.
Капитанъ Теджеръ и мистеръ Брайтльсъ, въ сопровожденіи мальчиковъ съ аспидными досками, уходятъ въ свои каюты работать надъ счисленіями, и молодые джентльмены наблюдавшіе за ихъ работой расходятся въ стороны.
— Никакъ не могу понять какъ это они дѣлаютъ, замѣтилъ лейтенантъ Гроби прапорщику Стабсу тономъ изъ котораго ясно было что все это дѣло считалъ онъ не болѣе какъ пустою забавой.
— Я тоже не вполнѣ понимаю. Знаю только что это дѣлается посредствомъ тригонометріи.
— Неужели посредствомъ тригонометріи? Въ такомъ случаѣ это можетъ быть дѣльно. Однако ужь пробило восемь. Пойдемте завтракать.
Когда вышелъ капитанъ Теджеръ, его осыпали вопросами.
— Сто восемьдесятъ три мили со вчерашняго дня. Вотъ что мы сдѣлали!
— А гдѣ же мы теперь, капитанъ?
— Мы восемнадцать миль на югъ отъ мыса Галле, близь острова Цейлона. Мы должны взять немного въ сторону, иначе мы натолкнемся на Басскія подводныя скалы. Непріятная встрѣча, могу вамъ сказать. Я тамъ совсѣмъ было погибъ во время моего перваго путешествія на Россшейрѣ.
— На Россшейрѣ? Вы тогда тамъ были, капитанъ? Не помните ли вы одну пассажирку, мистрисъ Бреди?
— Какъ же не помнить, докторъ! Я былъ тогда ученикомъ лѣтъ пятнадцати. Мистрисъ Бреди была безспорно красавица. Когда она выходила на палубу, въ своемъ вдовьемъ чепчикѣ, всѣ наперерывъ добивались взглянуть на нее. И какъ она гордилась этимъ! Что за глаза! А такихъ волосъ не покрывалъ никогда ни одинъ вдовій чепчикъ. Прошу прощенья, докторъ: не приходилась ли вамъ эта леди родственницей?
— Да, капитанъ Теджеръ.
— Въ самомъ дѣлѣ. Ну, въ такомъ случаѣ я вамъ разкажу довольно странную исторію. Въ ту ночь какъ мы разбились — и, скажу вамъ, старый Россшейръ былъ однимъ изъ немногихъ окончательно не погибшихъ въ этой борьбѣ: онъ, видите ли, былъ построенъ на старый манеръ, теперь такихъ не дѣлаютъ, — тогда всѣ женщины въ смятеніи выбѣжали на корму, какъ вдругъ набѣгаетъ волна и уноситъ ихъ: мистрисъ Бреди, нѣсколько солдатскихъ женъ, кормилицу съ европейскимъ ребенкомъ, и ужь, конечно, ни одна изъ нихъ не воротилась. На кораблѣ остался ея маленькій сынъ, и когда мы прибыли въ Цейлонъ, одинъ индійскій офицеръ, Фрезеръ, который сопровождалъ мистрисъ Бреди и былъ къ ней необыкновенно внимателенъ, отпустилъ всѣхъ ея индійскихъ слугъ, оставивъ только одного при ребенкѣ, и отправилъ малютку со слугой въ Ирландію. Годъ спустя, или немного болѣе, я встрѣтился съ однимъ человѣкомъ который въ ту ночь тоже былъ на Россшейрѣ. Мы съ нимъ выпили по стакану и разговорились. Онъ мнѣ разказалъ что мистрисъ Бреди совсѣмъ не была на кораблѣ когда онъ разбился. Ей зачѣмъ-то понадобилось схитрить, вотъ она и сунула одному-другому по два соверена, чтобъ они попридержали свои языки, и какъ бы вы думали, что она сдѣлала? Она ушла съ корабля, когда мы были въ Мадрасѣ, перерядившись агой, а жена одного бѣднаго сержанта заступила ея мѣсто въ каютѣ, притворилась больною и не вставала съ постели. Слѣдовательно это ее унесли волны, а совсѣмъ не мистрисъ Бреди. Я слыхалъ что капитанъ Фрезеръ женился на ней въ Индіи, но теперь она опять перемѣнила имя, потому что вотъ что однажды случилось со мной. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда мы были въ Бомбеѣ, къ намъ на корабль садится одна леди и называетъ себя мистрисъ Алайнъ. Она постоянно скрывалась, и слуги ея носили ей кушанье въ ея каюту. Но однажды она вышла на палубу подышать свѣжимъ воздухомъ, сѣла на стулъ и принялась перебирать четки какъ папистка или туземка. Я сейчасъ же вспомнилъ что я видалъ ее прежде, и чѣмъ долѣе я на нее глядѣлъ, тѣмъ болѣе въ томъ убѣждался, потому что не создалъ же Господь двухъ прекраснѣйшихъ въ мірѣ женщинъ похожими одна на другую какъ двѣ горошины. Подхожу я къ ней, вѣжливо ей кланяюсь, заговариваю о нашемъ путешествіи и, послѣ двухъ, трехъ словъ, говорю ей: «А много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ какъ я васъ видѣлъ, мистрисъ!» — «Въ самомъ дѣлѣ? спросила она. — Гдѣ же вы могли меня видѣть? Я родилась въ Индіи, и до сихъ поръ ни разу не выѣзжала оттуда.» — «Однако, если не ошибаюсь, вы были на старомъ Россшейрѣ, когда еще вы назывались мистрисъ Бреди?» — «Мистрисъ какой?» спросила она. — "Мистрисъ Бреди, " повторилъ я. — «Капитанъ Теджеръ, спросила она, сердито взглянувъ мнѣ въ лицо, — сколько вамъ лѣтъ?» Я сказалъ, сбавивъ годика два, какъ всѣ мы это дѣлаемъ когда намъ стукнетъ сорокъ. — «Ну, если такъ, сказала она, — я боюсь, капитанъ Теджеръ, что вы никогда не будете умны. Вы, можетъ-быть, потеряли свою память и добыли себѣ новую. Мнѣ, впрочемъ, до этого нѣтъ никакого дѣла, но помните, если вы хотите чтобы мы остались друзьями, прибавила она, протянувъ мнѣ руку и смотря мнѣ въ глаза, — мое имя Алайнъ, и вы никогда прежде не видали меня.» И она ушла въ свою каюту, оставивъ меня въ недоумѣніи не повернули ли меня вверхъ ногами.
— Куда вы тогда плыли, капитанъ Теджеръ, спросилъ я.
— Въ портъ Ливерпуль изъ Бомбея. И эта леди, кто бы она ни была, какъ только вышла изъ таможни, взяла билетъ на пароходъ въ Дублинъ. Я это знаю, потому что мой офицеръ перенесъ ея вещи на бортъ. Но пусть буду я Голландцемъ, если это была не мистрисъ Бреди, прибавилъ капитанъ Теджеръ.
— Капитанъ Теджеръ, сказалъ мистеръ Брайтльсъ, — вонъ тамъ, на сѣверо-западѣ, какой-то военный пароходъ дѣлаетъ намъ сигналъ. Онъ выкинулъ англійскіе цвѣта. На мой взглядъ, это канонирская шлюпка.
Капитанъ Теджеръ бросился на палубу, и я послѣдовалъ за нимъ. Офицеры обладавшіе зрительными трубами разсматривали незнакомца приближавшагося къ намъ на всѣхъ парахъ.
— Я могу разглядѣть, сэръ! 78.631 — это его нумеръ. Королевскій флотъ. Анна Кондеръ.
— Анаконда? Неужели? спросилъ мистеръ Брайтльсъ: — помощникъ Вальруса, корабля сэръ-Джона Виндо, командора ордена Бани, командующаго станціей? Какое у него можетъ быть дѣло до насъ!
Это мы скоро узнали, потому что Анаконда, приблизившись къ намъ, спустила лодку, и морской офицеръ съ большою поспѣшностію вошелъ къ намъ на палубу.
— У меня есть депеши къ начальнику войска помѣщающагося на этомъ кораблѣ. Я привезъ вамъ дурныя вѣсти, господа. Мы очень рады что нашли васъ.
Начальствующимъ офицеромъ былъ Вильмотъ. Онъ распечаталъ и прочелъ депешу, и лицо его приняло мрачное выраженіе.
— Это не можетъ быть тайной, сказалъ онъ торжественно. — Не видать намъ Китая на этотъ разъ, господа. Бенгальское войско возмутилось и перерѣзало своихъ офицеровъ. Народъ тоже возсталъ и перебилъ мущинъ, женщинъ и дѣтей на многихъ большихъ станціяхъ. Мнѣ предписывается немедленно отправляться въ Калькутту съ войскомъ которое находится подъ моею командой. Намъ предстоитъ болѣе благородное дѣло чѣмъ война съ Китайцами.
Офицеръ не привезъ ни газетъ, ни какихъ другихъ извѣстій, кромѣ неопредѣленныхъ слуховъ. Анаконда, съ другими легкими судами, отправлена была съ порученіемъ останавливать корабли на пути въ Китай, и адмиралъ зналъ не болѣе того что заключалось въ краткомъ содержаніи депешъ.
И Мери теперь окружена такимъ ужасомъ! У меня оставалось одно утѣшеніе, но утѣшеніе большое, что я скоро буду возлѣ нея. Страшныя происшествія измѣнили нашъ путь, но я обрадовался имъ, потому что былъ теперь на пути въ свою «землю обѣтованную».
Капитанъ Теджеръ, поворчавъ о непріятностяхъ которымъ онъ себя подвергаетъ, послѣ дружескихъ увѣщаній направилъ Тритонъ въ Индію.
— Видите тамъ вдали бурунъ? сказалъ онъ въ тотъ вечеръ. — Это тѣ подводныя скалы о которыхъ я вамъ говорилъ; то самое мѣсто гдѣ Россшейръ получилъ страшный толчокъ болѣе чѣмъ двадцать лѣтъ тому назадъ.
Какъ медленно подвигается Тритонъ! Дуйте попутные вѣтры! Поспѣшимъ туда. Всѣ думали о мщеніи, о спасеніи государства, я же могъ остановить свои мысли только на одномъ — она въ опасности, и, можетъ-быть, однимъ часомъ раньше — и я буду въ состояніи спасти ее. Другой крейсеръ повстрѣчался съ нами, и вѣсти которыя онъ привезъ заставили поблѣднѣть всякаго и переполнили сердца чувствами не выражавшимися въ словахъ. Богъ свидѣтель, въ томъ возстаніи было столько варварства что оно оправдывало мщеніе. Но все же много лишнихъ смертей лежитъ на совѣсти невѣжественныхъ и трусливыхъ писателей, которые тогда наполняли печать ужасными выдумками, доводившими нашихъ солдатъ до безумнаго бѣшенства. Не было ни малѣйшей надобности въ такихъ преувеличеніяхъ, потому что Каунпоръ, Футтенгуръ, Джансей и Дели являли достаточно ужасовъ. Болѣзненная страсть къ ужасному и жестокость овладѣли обществомъ, разстроили тонъ народнаго настроенія и лишили страну доброй славы, несмотря на мужество солдатъ оказанное ими въ столкновеніяхъ, которыя гораздо ужаснѣе правильнаго сраженія.
Бенгальскіе Тигры со зловѣщимъ блескомъ въ глазахъ встрѣтили туманный берегъ показавшійся налѣво отъ насъ. Каждый чувствовалъ что ему предстоитъ отмстить невѣроятную жестокость и наказать народъ провинившійся въ неслыханномъ варварствѣ. Мое сердце сильно билось. Я не смѣлъ вѣрить тому что читалъ и тщетно пробѣгалъ газеты, ища какихъ-нибудь извѣстій о сэръ-Денисѣ Десмондѣ. Когда онъ писалъ мнѣ въ послѣдній разъ, онъ былъ въ Аврипорѣ, но съ тѣхъ поръ прошло много, много недѣль. Въ письмѣ онъ выражалъ удовольствіе отъ успѣха своей политики. "Бенгаліей овладѣлъ смѣшной страхъ, " писалъ онъ,
«вслѣдствіе поступковъ немногихъ возмутившихся сипаевъ. Но бенгальское войско давно уже въ неудовлетворительномъ положеніи, и все благодаря трусости правительства, и я даже думаю что возмущеніе не останется такимъ ничтожнымъ какимъ было до сихъ поръ, если власти тотчасъ же не явятъ примѣровъ строгости надъ провинившимися. Зараза будетъ распространяться все дальше и дальше, но я не боюсь что она достигнетъ до Аврипора. Здѣсь все спокойно, народъ примирился съ нашими законами, и я надѣюсь что скоро возьму въ руки факировъ и другихъ распространителей зла которые наполняютъ базары и всегда враждебно относятся къ установившемуся рѣшительному правительству которое старается искоренить нищенство и вывести народъ изъ мрака невѣжества. Я всегда былъ противъ всякаго прозелитствующаго правительства, но я тѣмъ не менѣе не допущу господства мѣстныхъ фанатиковъ.»
Никакихъ извѣстій изъ восточнаго Каунпора. Отрывки писемъ безъ означенія числа, телеграммы свидѣтельствовавшія о страшномъ волненіи, неистовыя корреспонденціи, безумныя требованія немедленнаго исполненія закона надъ лицами недостижимыми, — и никакихъ извѣстій изъ Аврипора.
Какое въ насъ страстное ожиданіе дѣйствія! Какое горячечное стремленіе выйти за предѣлы водной тюрьмы нашей и быть на свободѣ! И какая радость когда, однажды, скользя по тихой поверхности Гугли, мы увидали вдали шпицы Калькутты и лѣсъ мачтъ въ Гарденъ-Ричѣ.
Вошелъ сержантъ и, дотронувшись до шляпы, сказалъ:
— Не знаю, извѣстно ли вамъ, сэръ, что на берегу находится небольшое число непріятелей. Мы отсюда могли бы перестрѣлять ихъ. Здѣсь не будетъ больше шестисотъ ярдовъ, увѣряю васъ, маіоръ.
Вильмотъ улыбнулся.
— А я думалъ, сержантъ, что вы сколько-нибудь знакомы съ Индіей; вы здѣсь бывали? Это бѣдные рыбаки на работѣ, а совсѣмъ не враги наши.
— Извините, маіоръ, сказалъ угрюмый сержантъ, — но я думалъ что мы будемъ стрѣлять въ первыхъ попавшихся Индійцевъ: я читалъ въ газетахъ что они всѣ наши враги, отъ перваго до послѣдняго.
И онъ недовольный ушелъ на военный совѣтъ сержантовъ которые предъ утреннимъ парадомъ обсуждали политическія новости, принимая ихъ такъ какъ онѣ передавались индійскою печатью.
И вотъ наконецъ Индія! Страна гдѣ я родился, гдѣ покоится прахъ моего отца, гдѣ теперь моя возлюбленная окружена опасностями! Съ какими чувствами встрѣчаю я тебя послѣ долгаго ожиданія и всѣхъ моихъ надеждъ!
И вмѣсто немедленной дѣятельности, продолжалось доводившее меня до сумашествія ожиданіе. Мы не могли тотчасъ же пуститься въ путь. Страна возстала, и столица требовала защиты, а войско которымъ она могла располагать было незначительно. Блѣдная Калькутта дрожала за себя. Жители по ночамъ укрывались на корабляхъ стоявшихъ на рѣкѣ, а днемъ злословили человѣка, спокойнаго мужества котораго они не понимали, а непреклонную справедливость почитали трусостью.
Я по-прежнему обязанъ былъ заниматься госпиталемъ, но мнѣ остается только надѣяться что больные мои не пострадали тогда отъ меня. Сознаюсь, что я тогда неспособенъ былъ понимать ихъ болѣзни. Мнѣ часто приходило въ голову убѣжать и попытаться одному пробраться по странѣ къ моей цѣли, но очевидная несбыточность такого плана останавливала меня. Я принялся за изученіе индустанскаго языка и этимъ трудомъ сокращалъ тяжелые дни и ночи въ фортѣ Вильямсъ.
Наконецъ мы получили извѣстія объ Аврипорѣ, «хорошія извѣстія», какъ всѣ говорили. Сэръ-Денисъ былъ осажденъ въ Аврипорѣ, но у него былъ хорошій гарнизонъ, а тангрійскій раджа набиралъ войско чтобы напасть на осаждавшихъ, которые вышли изъ какой-то ближней станціи, перерѣзавъ своихъ офицеровъ.
Я тотчасъ же отправился къ знакомому мнѣ адъютанту губернатора. Онъ подтвердилъ всѣ эти извѣстія.
— А женщины, спросилъ я. — Вѣдь въ Аврипорѣ были же женщины.
— Конечно, были, отвѣчалъ капитанъ Граперсонъ. — Съ полдюжины офицерскихъ женъ, да, вѣроятно, и еще были, не знаю сколько именно. Сэръ-Денисъ, въ депешѣ написанной нѣсколько недѣль тому назадъ, когда дѣла только что начинали принимать серіозный оборотъ, увѣдомлялъ его превосходительство что онъ намѣренъ отослать всѣхъ женщинъ съ небольшимъ конвоемъ въ Палька. Это было предъ самою осадой Аврипора. Онъ прибавлялъ что племянница его имѣетъ сильное желаніе остаться съ нимъ, но что онъ считаетъ это опаснымъ. Если онъ отослалъ ихъ именно въ то время какое назначалъ, его превосходительство опасается что они попались въ руки Горнпорскихъ мятежниковъ. Боже мой, что съ вами, докторъ? вы больны. Не принесть ли вамъ вина?
— Нѣтъ, это такъ, не безпокойтесь. Это отъ жару. Но еслибы вы доставили мнѣ возможность проѣхать по странѣ съ какимъ-нибудь отрядомъ который отправится въ Аврипоръ, вы сдѣлали бы мнѣ величайшее одолженіе.
— Хорошо, постараюсь сдѣлать все что будетъ возможно, въ память о старомъ времени. Я увѣдомлю васъ, если мы узнаемъ еще что-нибудь новое.
Съ чувствами преступника, котораго подъ самою висѣлицей отпускаютъ на всѣ четыре стороны, принялъ я однажды утромъ приказаніе отъ моего медицинскаго начальника отправиться на слѣдующій день, въ четыре часа пополудни, въ качествѣ медика, съ отрядомъ отправлявшимся въ Бутру и явиться тамъ къ генералъ-инспектору, Галуша Гроуль.
Дни стояли необычайно жаркіе, пыль невыносимая, но я думалъ только о томъ что каждый шагъ приближалъ меня къ ней. У меня ни на минуту не выходила изъ головы одна ужасная телеграмма: «Мы въ состояніи продержаться еще недѣль десять. Женщины и дѣти отправлены подъ конвоемъ въ Агру. Только одна осталась съ….» Тутъ депеша прерывалась, проволока была оборвана.
Какъ ужасенъ былъ нашъ походъ!… Сожженные лагери, разоренныя станціи, почернѣвшія стѣны и трубы, ни одного живаго человѣка, и только трупы болтающіеся на деревьяхъ и гніющіе на солнцѣ да стаи насыщенныхъ коршуновъ и другихъ птицъ питающихся падалью. По временамъ намъ встрѣчались партіи больныхъ, подъ конвоемъ офицеровъ отправленныхъ съ депешами.
— Какія извѣстія объ Аврипорѣ?
— Никакихъ, по крайней мѣрѣ ничего достовѣрнаго. Въ Каунпорѣ толкуютъ что гарнизонъ принужденъ былъ сдаться и былъ увичтоженъ. Но тѣ кто знаютъ губернатора Десмонда и полковника Тиклера не хотятъ этому вѣрить.
Мы достигли Бутры; но здѣсь войско было раздѣлено на-небольшіе отряды и послано истреблять по окрестностямъ шайки мятежниковъ, которые, день ото дня становились смѣлѣе и предпріимчивѣе.
Галуша Гроуль былъ добродушный, обязательный господинъ, нѣсколько сантиментальный и съ явными наклонностями къ ѣдѣ и напиткамъ.
— Сэръ, сказалъ онъ мнѣ, поднявъ голову отъ большой кружки коммиссаріатскаго пива и вытирая усы широкимъ, смуглымъ кулакомъ, — вы совершенно правы; вы здѣсь не нужны, и я не вижу причины почему бы вамъ не отправиться къ колоннѣ генерала Поттера, которая, можетъ-быть, пойдетъ въ Аврипоръ, когда боковая дорога будетъ очищена отъ бунтовщиковъ, что Колинъ не замедлитъ сдѣлать. Тамъ уже есть докторъ Мекъ Брайдъ, вашъ соотечественникъ, но тамъ дѣла хватитъ на многихъ. Вы можете отправиться туда при первомъ случаѣ. Я нисколько не удивляюсь что вамъ такъ хочется подать руку помощи смѣлымъ молодцамъ въ Аврипорѣ. Да хранитъ ихъ Богъ.
Я не могъ ни ѣсть, ни пить, ни спать, мой разсудокъ помутился. Мнѣ казалось что я былъ въ огненной печи, моя кровь кипѣла, и въ зеркалѣ я видѣлъ страшное лицо, съ налитыми кровью глазами и горящими щеками.
Но наконецъ пришелъ конецъ такому мученію. Докторъ Гроуль прислалъ сказать мнѣ что я могу ѣхать съ лейтенантомъ изъ Добсонъ-Горса, который привозилъ депеши и на другой день уѣзжаетъ обратно, съ горстью войска, чтобы соединиться съ колонной Поттера.
Мы ѣхали по открытой равнинѣ; кое-гдѣ встрѣчались клумбы деревьевъ и поля съ овощами, но обозрѣвая окрестность въ зрительную трубу, я не видалъ ни одного живаго существа.
— Да, это не то что ваша русская кампанія, докторъ Бреди, сказалъ мой молодой спутникъ. — Тамъ у васъ непріятель былъ цивилизованный, а здѣсь мы имѣемъ дѣло съ варварами, и они насъ не щадятъ.
— А вы ихъ щадите?
— Кого? Индійцевъ-то? О, конечно нѣтъ. Мы ихъ стрѣляемъ какъ собакъ, отъ которыхъ они мало чѣмъ отличаются.
— Ну, такъ что же! Это уравниваетъ счеты между туземцами и христіанами.
Весь день, по нестерпимой жарѣ, ѣхали мы къ мѣсту нашего rendez-vous. Душный вечеръ былъ ужаснѣе знойнаго полудня. Порывы горячаго вѣтра, повторяясь все чаще и съ большею силой, предвѣщали грозу, которая уже ворчала на востокѣ, омрачивъ горизонтъ тучами безпрестанно пересѣкавшимися молніей.
Солдаты изъ туземцевъ начали безпокоиться и внимательно оглядывались во всѣ стороны.
— Они замѣтили слѣды слоновъ которые, по всей вѣроятности, принадлежатъ непріятелямъ, объяснилъ мнѣ офицеръ. — Вы сами можете ихъ видѣть, а также и слѣды лошадиныхъ копытъ по тому направленію куда мы ѣдемъ. Они, должно-быть, отправились въ Гумварра, гдѣ, по всей вѣроятности, находится Добсонъ. Если такъ, то у нихъ будетъ схватка. Но я имъ не завидую. Мы должны остерегаться чтобы намъ не встрѣтиться съ бѣглецами. Эй, что тамъ такое? Что вы тамъ видите, Джемадаръ?
Сѣдобородый Сейкъ смотрѣлъ на западъ, осѣнивъ глаза одною рукой, а другою указывалъ вдаль.
— Это корпусъ кавалеріи, сэръ. Много пыли; онъ быстро приближается.
Всѣ всадники, привставъ на стременахъ, устремили безпокойные взгляды вдаль.
— Не видите ли вы слоновъ, сэръ, спросилъ Джемадаръ лейтенанта Эстаса, который слѣзъ съ лошади и укрѣпилъ трубу на копьѣ. — Они покажутся первые, потому что они черные, высокіе и широкіе.
— Слава Богу, Джемадаръ, сказалъ Эстасъ, весело прыгнувъ на сѣдло, — это наши товарищи. Это намъ сократитъ путь на многія мили. Теперь мы можемъ ѣхать спокойно и поберечь лошадей.
Облако пыли приблизилось къ клумбѣ деревьевъ и понемногу улеглось, и мы могли видѣть какъ люди смѣшались и привязывали лошадей. Когда мы подъѣзжали къ нимъ, два офицера выѣхали встрѣтить насъ.
Оба были молоды. Одинъ, полковникъ Добсонъ, былъ высокій, худощавый джентльменъ, съ серіознымъ взглядомъ изъ-подъ нависшихъ бровей, смуглыай, съ черною бородой и усами. Другой — голубоглазый, весело смотрѣвшій юноша. На головахъ ихъ надѣты были шлемы, оканчивавшіеся металлическими остроконечьями и обврнутые красными шалями. Туники пыльнаго цвѣта, украшенныя шерстяными шнурами у шеи и у рукавовъ, были снабжены стальными наплечниками и кольчугами, защищавшими отъ ударовъ мечей руки выше локтя и плечи. На ногахъ ихъ были желтые, кожаные сапоги, выше колѣнъ, какіе часто употребляются въ Индіи для верховой ѣзды, а на рукахъ перчатки изъ легкой металлической сѣтки, выше локтя. Шпаги въ тяжелыхъ ножнахъ, пистолеты за поясами, и вообще весь костюмъ напоминалъ какихъ-нибудь кондотьери, и они производили впечатлѣніе совершенно отличное отъ того понятія о британскомъ солдатѣ какое мы составили себѣ въ царствованіе королевы Викторіи.
— Что новаго, Эстасъ?
— Рѣшительно ничего, полковникъ. Можетъ-быть, найдемъ что-нибудь въ этихъ депешахъ. У васъ нѣтъ ли какихъ новостей?
— Ничего особеннаго. Теперь гонимся за толпой негодяевъ которымъ удалось скрыться отъ насъ. Они стояли станомъ на томъ самомъ мѣстѣ гдѣ мы теперь остановились, и надо предполагать что у нихъ была схватка съ кѣмъ-нибудь изъ нашихъ, потому что мы подняли раненаго. Ужасная работа. Мы никогда не нагонимъ ихъ.
Три палатки и холстинный навѣсъ составляли все убѣжище отряда.
— Надѣюсь что у Бичера найдется для насъ что-нибудь закусить, сказалъ Эстасъ. — Если пойдетъ сильный дождь, намъ можно будетъ двинуться только послѣ восхода солнца, потому что дорога будетъ слишкомъ тяжела для лошадей.
Онъ приподнялъ занавѣсъ палатки — тонкую цыновку изъ бамбуковыхъ листьевъ, пропускавшую свѣтъ.
— Здорово, Эстасъ, я къ вашимъ услугамъ. Счастливы вы что избѣжали купанья которое ожидаетъ тѣхъ кто будетъ въ полѣ сегодня ночью, откликнулся пріятный голосъ, обладатель котораго усердно занимался нарѣзываньемъ огурцовъ въ большое блюдо.
Внутренность палатки, освѣщенная лампой, была прибрана такъ тщательно что, казалось, обитатели ея готовились провесть въ ней недѣли, а не нѣсколько часовъ. Столъ, накрытый скатертью, былъ уставленъ посудой, и двое или трое слугъ безпрестанно входили въ дверь съ другой стороны палатки съ блюдами въ рукахъ. Складные походные стулья окружали столъ. На шестахъ палатки висѣли телескопы, пороховницы и пистолеты, а полъ былъ покрытъ индійскимъ ковромъ.
— Сегодня вамъ придется попостничать, джентльмены. Пиво теплое, нѣтъ времени остудить его. Но Магометъ увѣряетъ что супъ будетъ недуренъ. Послѣднее селеніе снабдило насъ дичью, будетъ хорошее жаркое и нѣсколько ломтей телятины. Вотъ и вся наша карта на этотъ день. Но согласитесь, если полковникъ Добсонъ намѣренъ вѣчно гоняться за неосязаемыми отвлеченностями, иначе сказать за шайками мятежниковъ, и будетъ все удаляться отъ нашихъ кладовыхъ, то вашъ экономъ тутъ ни въ чемъ не виноватъ. Неправда ли?
— Мы будемъ вполнѣ довольны, Бичеръ, если будетъ вдоволь пива. Признаюсь, я чувствую небольшую жажду послѣ такого необычайно теплаго дня и нашего пріятнаго моціона. Тридцать пять миль вѣдь не шутка. Я подозрѣваю что у людей найдется много больныхъ спинъ и больныхъ ногъ.
— Надѣюсь что, если гроза будетъ такъ ужасна какъ все предвѣщаетъ, то мы не выѣдемъ завтра утромъ, сказалъ Эстасъ, одаренный сильною наклонностію къ сибаритству. — Если суждено быть дождю, я желалъ бы чтобъ ужь онъ начинался поскорѣе, чтобы заранѣе знать свою участь.
— Вы правы, и я скажу вамъ что, если вѣрить признакамъ, ваши сомнѣнія скоро разрѣшатся, сказалъ какой-то господинъ, чье красное лицо показалось въ складкахъ занавѣса.
Это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, небольшаго роста, но широкоплечій. Мундиръ его нисколько не противорѣчилъ впечатлѣнію сытаго, спокойнаго буржуа, которое онъ производилъ своею круглою фигурой и широкимъ, честнымъ, бритымъ лицомъ, разрумяненнымъ до-красна тѣмъ что горячитъ сильнѣе солнца. На немъ былъ до крайности высокій шлемъ и черезчуръ густой тюрбанъ. Его перевязь, сапоги, шпоры, все было утрировано, большаго размѣра, но вмѣсто шпаги и пистолетовъ, докторъ Мекъ Брайдъ повѣсилъ на себя футляры съ инструментами, телескопъ и двѣ фляжки. Ни наплечниковъ, ни перчатокъ онъ не носилъ. Но при всей комичности его фигуры, не было большаго говоруна и ворчуна, лучшаго наѣздника, такого крѣпкаго собутыльника, такого постоянно добродушнаго и такого хладнокровнаго въ опасности человѣка какъ докторъ Добсонъ-Горса.
Ворчанье доктора было прервано представленіемъ ему моей скромной личности и письмомъ отъ нашего начальника которое я привезъ. Онъ его прочелъ, поднялъ глаза и воскликнулъ.
— Такимъ образомъ Грауль постоянно отсылаетъ агнцевъ на закланіе. Но васъ я привѣтствую, мистеръ Бреди, и мы сдѣлаемъ для васъ что будетъ возможно. Продолжайте вашъ обѣдъ. Повѣрьте что у васъ будетъ мало такихъ хорошихъ какъ этотъ, по качеству и по продолжительности времени которое вы будете въ состояніи употреблять на нихъ. Вотъ я вамъ примѣръ. Я скачу какъ угорѣлый рискуя сломать голову и члены и безо всякой надежды что вашъ другъ, авторъ этого письма, будетъ наконецъ имѣть честь засвидѣтельствовать что докторъ своимъ усердіемъ и т. д., и т. д., далъ доказательства и т. д., и т. д. Когда я раздѣлаюсь со своею работой, у меня всегда навернется какая-нибудь экстренная и — какъ будто у меня мало своихъ паціентовъ! — мнѣ еще, подъ конецъ моихъ дней, поднимаютъ Богъ знаетъ откуда свалившагося господина, и туземная леди прибавляетъ себя къ списку. Да, благодарю васъ, Бичеръ. Еще немного жаренаго.
— Ну, что ваши паціенты? спросилъ полковникъ. — Кто нашъ соотечественникъ? Солдатъ онъ, или гражданинъ, или еще что?
— Да, еслибы вы послушали чепуху которую онъ городитъ, вы бы повѣрили что онъ самъ генералъ-губернаторъ, или главнокомандующій. У него злая лихорадка, онъ слабъ отъ потери крови и отъ дурной пищи. (Позвольте крылышко.) У него сломана рука, и рана на головѣ; другая рана на тѣлѣ, а о безчисленныхъ царапинахъ я ужь и не говорю. Я его уложилъ поспокойнѣе въ молельнѣ и оставилъ съ нимъ моего цвѣтнаго помощника.
— Не догадываетесь ли вы кто онъ?
— Не догадываюсь ли я? Да я вамъ навѣрное скажу. Онъ, вопервыхъ, крымскій герой, потому что Дели и Дукно перепутались у него съ Реданомъ и Севастополемъ. А потомъ, — это останется между нами, — я открылъ еще нѣчто, что можетъ ему повредить: онъ Ирландецъ, чистокровный Ирландецъ, клянусь честью. А какъ онъ красивъ! продолжалъ докторъ. — Рука, которую я вправлялъ, просто картина; придется, можетъ-быть, ее отнять, все зависитъ отъ случая. Ему никакъ не поправиться безъ помощи первокласснаго военнаго доктора, подобнаго тому что скачетъ теперь по Индіи съ отрядомъ Добсона.
Дождь подвигался съ страшнымъ шумомъ, подобно приближенію большаго войска; вой вѣтра походилъ на крикъ множества голосовъ, а блескъ молніи и раскаты грома, подобно пушечнымъ выстрѣламъ, вырывались изъ мрачныхъ небесъ, свидѣтельствуя о страшной борьбѣ стихій.
— Славная перспектива, сказалъ Мекъ Брайдъ. — Вода скоро выгонитъ насъ отсюда, жаръ выжжетъ намъ глаза, а лошади наши разобьютъ насъ до смерти. Если же мы останемся живы, у насъ не будетъ ни завтрака, ни лоскута сухаго платья. Еслибы между всѣми этими бунтовщиками былъ человѣкъ стоящій старой пуговицы, онъ воспользовался бы такою ночью чтобы напасть на насъ, сказалъ докторъ послѣ страшнаго удара грома, отъ котораго содрогнулась палатка. — Это не столько относится къ Сейкамъ, какъ къ намъ, Британцамъ. Мы не терпимъ ночныхъ сраженій, — о васъ я не говорю, полковникъ: вы всегда, днемъ или ночью, готовы драться, — но о большинствѣ изъ васъ. Нашъ порохъ сырѣетъ, кинжалы же всегда остры. Наша выдержка ни къ чему намъ не служитъ, пока мы не соединимся всѣ воедино. Еслибъ они знали свои преимущества, какъ славно они могли бы накрыть насъ врасплохъ.
Едва договорилъ онъ эти слова, какъ среди рева бури ясно послышался выстрѣлъ.
— Ну вотъ! Мнѣ показалось что я его и прежде слышалъ. Чортъ возьми, онъ и въ самомъ дѣлѣ пришелъ, этотъ человѣкъ о которомъ я говорилъ.
Испуганные слуги вбѣжали крича: «о, саибъ, саибъ, непріятель, непріятель.»
Въ одну секунду мы были всѣ на ногахъ, вооружились шпагами и пистолетами и выскочили изъ палатки.
Едва успѣли мы сѣсть на лошадей, какъ, при блескѣ молніи, увидали дикую толпу всадниковъ, въ бѣломъ одѣяніи, которые неслись на насъ. Нельзя было и думать встрѣтить ихъ строемъ; рѣшимость и хладнокровіе, которыя въ нашемъ вождѣ и его офицерахъ были слѣдствіемъ постоянной опасности, были теперь безцѣнны. За рощей былъ небольшой земляной валъ. Во время не долѣе того какое я употребляю на писаніе этихъ строкъ, Сейки укрѣпились за нимъ: пѣшіе впереди, а всадники составили арріергардъ.
— Смирно, дѣти, пока они не подъѣдутъ къ валу, скомандовалъ Добсонъ. Офицеры повторили его слова. Возгласы непріятелей раздавались среди топота лошадей.
— Запаслись ли вы шпагой и пистолетами? они вамъ теперь нужнѣе вашего ланцета, шепнулъ мнѣ Эстасъ.
Молнія безпрестанно освѣщала бѣлую толпу, и мы могли видѣть темныя лица, кинжалы и вытянутыя шеи лошадей. Вдругъ, среди раската грома, блеснули выстрѣлы нашего авангарда и двухъ пушекъ во флангѣ; ядра и пули врѣзались въ ряды непріятелей. Но они были уже такъ близко возлѣ насъ что въ слѣдующую минуту вступили въ бой съ нашими солдатами. Ихъ бѣлая одежда и тюрбаны выдѣлялись между темными деревьями, тогда какъ наши люди невидимо скрывались за ними. Проворные Сейки рубили и стрѣляли ихъ, когда они проѣзжали мимо. Подъ громомъ выстрѣловъ и криками, подъ ревомъ бури и звономъ оружія возвышался голосъ Добсона, поощрявшаго офицеровъ, и не далѣе какъ чрезъ минуту непріятели ускакали изъ рощи и скрылись во мракѣ, разсѣявшись по равнинѣ, гдѣ молнія безпрестанно освѣщала ихъ. Добсонъ разгорячился.
— Прикажите Фордоту выходить тотчасъ же. Я посмотрю какъ мошенники посмѣютъ атаковать меня въ другой разъ. Пусть докторъ останется съ ранеными, и оставить ему людей чтобы подбирать нашихъ и прикалывать мошенниковъ которые здѣсь остались. А мы, братцы, поспѣшимъ окончить нашу ночную работу.
И не успѣлъ я опомниться какъ остался одинъ среди рощи, звучавшей стонами и жалобными криками, а мои помощники ушли бродить между ранеными. Возвращаясь по временамъ, они приносили раненаго товарища, клали его на столъ, и я осматривалъ его раны.
Такъ прошло болѣе часу. Гроза удалилась, громъ умолкъ, но молнія сверкала безпрестанно. Окончивъ свою работу, я сѣлъ, опустилъ голову на руки, задумался о тѣхъ кто находился теперь въ опасности, и воображалъ какой ужасъ подобныя сцены должны производить на робкихъ женщинъ, какъ вдругъ тревожвый крикъ поразилъ меня, и туземцы, воскликнувъ: «Саибъ, вотъ они опять!» скрылись между деревьями.
— Что тамъ такое? спросилъ я.
— Садитесь на лошадь и бѣгите, отвѣчалъ испуганный часовой.
Я прислушался и услыхалъ приближавшійся топотъ лошадей.
— Это наши возвращаются.
— Нѣтъ, это непріятели. Саибъ, бѣгите!
Но бѣгство было уже невозможно. Я вышелъ на опушку рощи. Не могло быть сомнѣнія кто они: роковая бѣлая одежда выдѣлялась во мракѣ. Между ранеными и мертвыми я былъ единственнымъ существомъ на которое они могли излить свою месть. Я подумалъ что не такъ страшна будетъ смерть, какъ то что я умру не за нее.
Я прилегъ въ траву. Толпа проскакала мимо меня, и когда они приближались къ палаткамъ, я слышалъ какъ кто-то сказалъ чистымъ, рѣзкимъ голосомъ по-индустански: «Помните что теперь намъ не до драки. Берите его скорѣй, мертваго или живаго, и скрывайтесь.»
Скоро раздался крикъ, какъ будто радостный, и толпа вышла изъ рощи, окружая телѣжку на которой стоялъ паланкинъ. Возлѣ телѣжки ѣхалъ всадникъ, который безпрестанно наклонялся и заглядывалъ за занавѣски паланкина. Проѣзжая мимо меня, онъ поднялъ голову, и я, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя, увидалъ лицо которое я такъ долго мечталъ увидать и которое теперь было для меня ужаснѣе всѣхъ другихъ лицъ. Кто могъ ошибиться въ этихъ глазахъ, которые теперь блистали жестокою радостью, когда она выглянула изъ паланкина. Мнѣ стоило привстать, и я могъ бы дотронуться до ея платья. И вотъ, наконецъ, я ее видѣлъ!
Сейки и лагерные слуги, возвращаясь, нашли меня полумертвымъ и осторожно перенесли въ палатку гдѣ лежали раненые, за которыми я только-что предъ тѣмъ ухаживалъ. Но кто можетъ вылѣчить мою рану? Добсонъ со своею разстроенною компаніей возвратились на зарѣ. Европеецъ, котораго они оставили въ молельнѣ, исчезъ. Я сдѣлался очень боленъ; мой разсудокъ помутился. Съ утра и до вечера, изъ-за желтыхъ занавѣсокъ носилокъ, все одна и та же картина открывалась предо мной. Много дней, казалось мнѣ, прошло, пока несли меня въ носилкахъ, гдѣ я лежалъ въ болѣзненной летаргіи. Густая пыль и надъ ней головы длиннобородыхъ солдатъ, однообразныя поля индійскаго хлѣба, все одни и тѣ же деревья, все одни и тѣ же звуки: топотъ лошадиныхъ копытъ и крики хищныхъ птицъ. Какъ я ждалъ остановокъ, а на остановкахъ какъ я ждалъ чтобы мы опять двинулись. Когда мы останавливались, я зналъ что сейчасъ придетъ докторъ, Добсонъ, Эстасъ и всѣ. И все одинъ и тотъ же вопросъ: «какъ вы себя теперь чувствуете?» Потомъ шепотъ въ отвѣтъ на вопросы: «какъ вы его сегодня находите?» изъ котораго я никогда не могъ уловить ни одного слова.
У меня же не было вопросовъ кромѣ одного: какія вѣсти объ Аврипорѣ? А отвѣтъ былъ постоянно одинъ и тотъ же: «никакихъ». Но однажды утромъ явилось бородатое лицо Добсона, и онъ тотчасъ же объявилъ мнѣ:
— Очень радъ что могу сообщить вамъ новость. Правительство рѣшилось освободить Аврипоръ. Мы составляемъ часть войска которое туда посылается.
Въ тотъ же вечеръ я сидѣлъ на сѣдлѣ, блѣдный и слабый тѣломъ, но сильный духомъ, потому что во мнѣ возродились надежда и любовь, источники жизни.
— Что говорятъ наши лазутчики, Мекъ Тевишъ? Въ какомъ положеніи мошенники?
— Тамъ Нурпутъ-Сингъ съ 2.000; 500 изъ нихъ сипаи, остальные жители Ауда; тамъ красивый Поль-Сингъ съ 200; аметійскій раджа съ 2.500 разнаго сброда; котскій талукдаръ съ 700 стрѣльцовъ; Мульвій изъ Сичабада съ 700 Соваровъ; весь Поильтонъ-Горсъ подъ командой какого-то неизвѣстнаго мошенника и, наконецъ, королева аврипорская съ 2.000 всадниковъ. Они счету не знаютъ своимъ слонамъ, и у нихъ 20 пушекъ. Вотъ что узнали мои лазутчики, сэръ, прибавилъ квартирмейстеръ, поднявъ глаза отъ бумаги и смотря на своего начальника сквозь пару громадныхъ очковъ. — И это гораздо болѣе чѣмъ я ожидалъ, сказалъ онъ, захвативъ большую щепоть табаку и подкрѣпляя ее крѣпкою сигарой.
Бригадиръ счелъ цифры.
— Всего 8.000 человѣкъ и 20 пушекъ. Намъ не достанется даже по три на человѣка. Боюсь что они не дождутся вашего прихода, но за нами во всякомъ случаѣ останется честь освобожденія города. Чрезвычайно пріятно слышать добавилъ бригадиръ, — что они тамъ такъ мужественно сопротивляются. Сэръ-Денисъ необыкновенный человѣкъ.
Это говорилось тогда, когда колонна находилась на разстояніи дня пути отъ Аврипора. Я могъ только съ мольбой поднять руки и глаза къ небу.
Но такъ какъ несчастіе не переставало преслѣдовать меня, я неожиданно получилъ приказаніе остаться съ больными, между тѣмъ какъ войско пошло дальше. Я не возразилъ ни однимъ словомъ. Но знать что Аврипоръ такъ близко и выносить страданія мученика было выше моихъ силъ, и я рѣшился….
Они ушли, и я остался съ моею скучною обязанностью. Я смотрѣлъ имъ вслѣдъ и замѣчалъ ихъ путь. Черезъ часъ они остановятся и будутъ ждать разсвѣта. Въ четыре часа они двинутся. Имъ останется пройти двѣнадцать миль, но инфантерія утомлена, они употребятъ не менѣе пяти часовъ чтобы дойти и остановиться въ виду непріятеля. Положимъ, это будетъ въ девять часовъ. Если я выѣду въ шесть часовъ утра, я догоню ихъ. Итакъ, рѣшено.
Я воротился въ палатку, осмотрѣлъ своихъ больныхъ и вышелъ изъ воротъ огороженнаго стѣнами мѣста, гдѣ помѣщался лагерь. Часовой замѣтилъ меня, и когда я далъ ему пароль, онъ сказалъ мнѣ.
— Вокругъ бродятъ мошенники, сэръ. Шакалы и собаки не перестаютъ лаять.
Но я, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на его слова, пошелъ дальше. Звѣзды ярко сверкали, я томился въ ожиданіи часа когда буду свободенъ, напрягалъ зрѣніе смотря на востокъ, куда ушло наше войско, и шелъ по его слѣдамъ, оставшимся на рыхлой почвѣ. Вдругъ я вздрогнулъ; мнѣ послышался какой-то шумъ въ травѣ, и показалось что не въ дальнемъ разстояніи отъ меня что-то двигается, но я подумалъ что это ящерица. Я пошелъ назадъ къ лагерю, ворча на свою судьбу. Опять трава зашуршала. Я остановился и положилъ руку на револьверъ. Вдругъ меня схватили сзади за локти, и не успѣлъ я вскрикнуть, какъ мнѣ заткнули ротъ. Меня повалили на землю, завязали мнѣ глаза, крѣпко скрутили руки и ноги веревками, потомъ подняли и бросили въ телѣгу, и мы быстро куда-то помчались. Я чувствовалъ какъ у меня взяли шпагу и револьверъ и слышалъ вокругъ себя множество голосовъ. Веревки, стягивавшія мои руки и ноги, были перевязаны еще туже. Вдали послышались выстрѣлы, телѣга остановилась, но скоро они смолкли въ отдаленіи. Я почувствовалъ что солнце взошло, и мы поѣхали еще скорѣй. Жаръ сдѣлался невыносимъ, пыль залѣпила мнѣ ноздри, въ груди сдѣлались спазмы. Наконецъ телѣга остановилась, меня вынули, и я почувствовалъ что стою въ тѣни. Мнѣ развязали ноги, и чьи-то сильныя руки провели меня нѣсколько шаговъ. Затѣмъ послышался звонъ ключей и отпираніе замковъ, и дверь отворилась. Пахнувшій изъ нея холодный, сырой воздухъ былъ бы пріятенъ, еслибъ онъ не былъ такъ зловоненъ. Меня спустили внизъ по ступенькамъ; одна, двѣ, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять: я ихъ счелъ. Мнѣ развязали локти, я рванулъ веревки, и въ это время дверь съ трескомъ затворилась. Я сорвалъ съ глазъ повязку, выдернулъ тряпку изъ окровавленныхъ губъ и, оглянувшись, издалъ отчаянный вопль, увидавъ въ какомъ безвыходномъ положеніи я находился.
Былъ ясный солнечный день, но стѣны тюрьмы, которую я разсматривалъ, освѣщались одною желѣзною лампой спускавшеюся съ низкаго потолка. Погребъ былъ круглый, со сводами и безъ оконъ, и единственный выходъ изъ него былъ надъ ступенями, по которымъ меня спустили сюда. У одной стѣны стояла туземная постель, возлѣ нея столъ, покрытый цыновкой, и на немъ глиняный кувшинъ съ водой, хлѣбъ и блюда съ варенымъ рисомъ. Я умиралъ отъ жажды и голода, и какъ иногда люди приговоренные къ казни завтракаютъ съ аппетитомъ, такъ и я, при всемъ моемъ горѣ, напился и наѣлся. Потомъ я бросился на постель, потому что лихорадка опять овладѣла мной. Закрывъ глаза, я старался собраться съ мыслями, какъ вдругъ шумъ на потолкѣ привлекъ мое вниманіе. И вотъ, сквозь отверстіе подъ которымъ висѣла лампа, спустилась на веревкѣ корзина. Въ ней лежала бутылка вина, пирожки и курица. Въ темнотѣ я сначала не разглядѣлъ лоскутка бумаги, но корзину потрясли сверху, и заглянувъ въ нее, я увидѣлъ маленькую записочку и съ трудомъ прочелъ:
«Не теряйте надежды. Друзья близко. Они не сильны, но могутъ помочь вамъ. Надѣйтесь и будьте тверды.»
Почеркъ былъ женскій, я поднялъ глаза къ верху и прошепталъ:
— Благослови васъ Богъ, мой неизвѣстный другъ. Скажите кто вы. Сжальтесь надо мной и скажите гдѣ я.
Вздохъ былъ единственнымъ отвѣтомъ. Корзина поднялась на верхъ. Близкій къ смерти отъ утомленія и болѣзни, я легъ на постель и заснулъ, но скоро былъ пробужденъ отъ тревожнаго сна стукомъ въ комнатѣ. Туземецъ, вооруженный съ головы до ногъ, снесъ при мнѣ хлѣба, рису и воды. У дверей стоялъ на стражѣ вооруженный сипай. Я спросилъ у него гдѣ я, но не получилъ никакого отвѣта.
— Я боленъ, я очень боленъ. Скажите моему тюремщику что я скоро выйду изъ его власти. Но по крайней мѣрѣ предъ смертью моею скажите мнѣ какія вѣсти объ Аврипорѣ?
Нѣтъ отвѣта. Дверь заперли, и я остался одинъ.
Я не слыхивалъ чтобы туземные вожди, въ эту жестокую войну, брали въ плѣнъ, за исключеніемъ только тѣхъ случаевъ когда плѣнниковъ готовили на жертвоприношеніе; жители же деревень часто укрывали бѣглецовъ и обращались съ ними ласково. Я не могъ принести имъ никакой выгоды своимъ плѣномъ, а между тѣмъ они же берегли меня какъ богатую добычу. За кого они меня принимаютъ? Кто мой таинственный другъ? Цѣлые годы страданія заключались въ каждомъ часѣ тѣхъ ужасныхъ дней. Я метался взадъ и впередъ по моей тюрьмѣ, бросался на постель и какъ сумашедшій вскидывалъ руки вверхъ. Только одинъ день свободы и здоровья, и я готовъ опять воротиться сюда и умереть, если на то есть Его святая воля. Но, боже мой, такое испытаніе выше моихъ силъ.
Такъ прошли два дня и двѣ ночи. Кровь моя то огнемъ пробѣгала по жиламъ, то застывала какъ ледъ, и зубы щелкали какъ въ лихорадочномъ пароксизмѣ. Мои тюремщики входили и выходили какъ и въ первый разъ. Я не зналъ часовъ и не могъ отличить дня отъ ночи, а они ни за что не хотѣли раскрыть своихъ проклятыхъ губъ. «О, сокровище мое, еслибъ я былъ свободенъ хоть завтра, я не могъ бы помочь тебѣ», воскликнулъ я съ отчаяніемъ, и ударилъ кулакомъ въ столъ.
— Не предавайтесь отчаянію, прошепталъ голосъ на верху. — Я дѣлаю для васъ все что возможно. Мужайтесь.
— О, мой добрый другъ, скажите мнѣ только какія вѣсти объ Аврипорѣ? Я буду твердъ какъ утесъ, если вы мнѣ скажете что тамъ все благополучно.
Никакого отвѣта, но клочокъ бумаги закружился во мракѣ, и я прочелъ: «Сегодня ночью, если будетъ возможно.»
Моя тюрьма была выложена твердымъ, бѣлымъ цементомъ и, должно-быть, служила подземною житницей, и я догадался что отверстіе на верху приходилось въ уровень съ землей. Я выдвинулъ кровать, поставилъ на нее столъ и влѣзъ на это возвышеніе. Руки мои доставали до лампы; я подпрыгнулъ, ухватился за цѣпь на которой она висѣла, и съ минутнымъ приливомъ отчаянной силы полѣзъ на верхъ. Но цѣпь порвалась, я упалъ на шаткіе подмостки, а оттуда на полъ, и очутился во мракѣ, потому что лампа потухла, и я лежалъ среди развалинъ.
Я всталъ, стряхнулъ съ лица и волосъ пыль и заплѣснѣвшія зерна. «Теперь шумъ навѣрное встревожилъ сторожей. Вотъ они! Сумашедшій, что я надѣлалъ! Не могъ я подождать!»
Отодвинулись засовы, зазвенѣли цѣпи, ударившись о массивную дверь, ключъ повернулся въ замкѣ, дверь со скрипомъ медленно отворилась. Я устремилъ глаза въ ту сторону, но ничего не видалъ.
— Гдѣ вы, спросилъ кто-то по-англійски. — Что сдѣлалось съ огнемъ?
— Я сейчасъ уронилъ лампу.
— Ну, не бѣда. Ждите сюда и возьмите мою руку. Сюда!
Я ощупью пошелъ на голосъ и коснулся руками лица моей избавительницы. Она ждала на ступеняхъ. Я поймалъ ея руку и призкалъ къ губамъ.
— Скажите, кому я обязанъ болѣе чѣмъ жизнью? Я знаю что голосъ вашъ мнѣ давно знакомъ.
— Теперь нельзя терять ни одной минуты. Слѣдуйте за мной. Держитесь за мое платье пока мы не выберемся на свѣтъ. Али, гдѣ же ты?
Кто-то отвѣтилъ во мракѣ. Моя путеводительница тщательно заперла дверь и повела меня по корридорамъ. Мы подошли къ двери выходившей на дворъ. Свѣжій ночной воздухъ пахнулъ на насъ. Мы остановились. Али, развязавъ узелокъ, надѣлъ на меня широкое бѣлое платье и на голову тюрбанъ, и вышелъ за дверь. На дворѣ былъ разложенъ костеръ, и звуки пѣсни доказывали что кто-то изъ стражи бодрствуетъ. Моя путеводительница была такъ укутана что я не могъ видѣть ея лица, но ея рука отвѣчала на мое безмолвное пожатіе, которымъ я хотѣлъ выразить ей мою благодарность.
Али прокрался назадъ.
— Все устроилось лучше чѣмъ мы могли ожидать, сказала она. — Пойдемте дальше, и идите рядомъ со мной. Если насъ окликнутъ, я буду отвѣчать.
Она пошла по двору, и я послѣдовалъ за ней. Сторожа вопросительно взглянули на насъ, но по знаку и какому-то слову моей спутницы, которыхъ я не понялъ, опять спокойно принялись за свои трубки. Мы перешли дворъ и подошли къ отворенной потайной двери. Поднявшись по нѣсколькимъ ступенямъ вверхъ, мы пошли по длинному корридору, потомъ опять спустились и вошли въ большую комнату освѣщенную лампой. Моя избавительница, тщательно осмотрѣвъ обои, отодвинула одну доску, и мы вошли въ узкій проходъ, полный пыли и паутины. Онъ окончился желѣзною, рѣшетчатою дверью, которая оказалась отпертою. Мы вышли въ оврагъ. Звѣзды сверкали такъ высоко надъ нами что, казалось, мы спустились въ глубину колодца.
— Это ровъ, тихо сказала она. Прямо противъ насъ есть ступени по которымъ вы поднимитесь на верхъ. Проползите тростникомъ; онъ полонъ ядовитыхъ гадовъ, но что можетъ-быть ужаснѣе того? (Она указала пальцемъ назадъ.) Вы говорите по-индустански? Хорошо. Идите все прямо, и вы придете къ каменному столбу; въ такую свѣтлую ночь вы его увидите издали. Тамъ ждетъ васъ проводникъ, который спрячетъ васъ въ безопасное мѣсто на день. Если все устроится какъ слѣдуетъ, я приду къ вамъ завтра ночью, и мы вмѣстѣ убѣжимъ къ нашимъ друзьямъ. Мое положеніе не лучше вашего. Я въ ужасномъ плѣну и должна, во что бы то ни стало, освободиться. Если я умру, пожалѣйте меня.
— Мабель Фрезеръ! Милая Мебъ! Теперь я васъ узналъ, моя избавительница. Скажите, Бога ради, какъ вы очутились здѣсь. Бѣгите со мной сейчасъ же.
Она обвила мою шею руками.
— Развѣ я не говорила вамъ, милый мой, какая судьба ожидаетъ насъ обоихъ? Я тогда и не думала что слова мои оправдаются такимъ образомъ. Но теперь я знаю все, и могу сдѣлать только одно: я могу умереть за васъ, братъ мой.
— Вашъ братъ, Мабель?! воскликнулъ я.
— Тише. Теперь не время, но завтра я вамъ все разкажу. Насъ опять побили у Аврипора. Простите мнѣ это слово «насъ». Еслибы вы знали какъ я не навижу этихъ негодяевъ! Здѣсь не осталось никого чтобъ охранять это мѣсто, но я ожидаю его назадъ сегодня ночью.
— Его! кого же его?
— О, ступайте, Теренсъ, ступайте. Возьмите вотъ это на всякій случай.
Она подала мнѣ кинжалъ и пистолетъ.
— Кинжалъ намазанъ ядомъ, и всякая царапина будетъ смертельна. А пистолетъ Али самъ зарядилъ. Другой я сохраню для себя, и, въ крайности, онъ будетъ моимъ избавителемъ. Теперь прощайте! Молю Небо чтобъ оно сжалилось и помогло намъ, милый братъ мой. Я готова отдать за васъ мою жизнь. Если мы больше не увидимся, не забывайте меня.
Она вырвалась изъ моихъ объятій и, рыдая, побѣжала по тропинкѣ. Рѣшетчатая дверь съ печальнымъ скрипомъ затворилась за ней. При этомъ звукѣ, въ оврагѣ завылъ волкъ. Кажется, лѣнивый часовой на высокой стѣнѣ бастіона замѣтилъ какъ кто-то взбирался на верхъ по ступенямъ, потому что онъ окликнулъ, но однако не выстрѣлилъ. Я скрылся среди высокаго тростника, и скоро увидалъ на равнинѣ столбъ. Когда я подходилъ къ нему, съ подножія всталъ человѣкъ. На его окликъ я отвѣчалъ словами которыя сказала мнѣ Мабель. Онъ поклонился, и свернувъ на тропинку, вошелъ въ кустарникъ и съ непоколебимою увѣренностью повелъ меня чрезъ него. Тигръ зарычалъ, когда мы проходили мимо того мѣста гдѣ онъ глодалъ кости оленя; леопардъ перебѣжалъ намъ дорогу; стадо слоновъ съ шумомъ пронеслось въ чащѣ; змѣи шелестили въ сухой травѣ. Все что въ другое время привело бы меня въ ужасъ теперь даже не привлекало моего вниманія. Я слѣдовалъ за безмолвнымъ Индійцемъ, который шелъ все впередъ, не останавливаясь, до тѣхъ поръ пока мы не достигли на зарѣ опушки кустарника, за которымъ начинались обработанныя поля окружавшія селеніе.
Здѣсь мой проводникъ сказалъ мнѣ подождать и пошелъ, подозрительно озираясь, къ небольшой хижинѣ, которая стояла близь большаго пруда. Онъ на нѣсколько минутъ вошелъ въ нее, потомъ воротился, остановился опять на опушкѣ, долгимъ и внимательнымъ взглядомъ окинулъ окрестность, и указавъ мнѣ на хижину, сказалъ:
— Ступайте туда, саибъ. Тамъ никого нѣтъ. Вы найдете тамъ пищу и убѣжище. Предъ закатомъ солнца придетъ дѣвушка. Если же еще кто придетъ, спрячьтесь подъ рогожу что лежитъ въ углу. Но будьте постоянно на-сторожѣ. Идите же; скоро поднимутся люди, потому что солнце восходитъ. Сегодня ночью вы будете свободны.
Я прошелъ мимо высокихъ деревьевъ, приподнялъ рогожу, служившую, вмѣсто двери, и очутился въ небольшой туземной хижинѣ. Окончательно выбившись изъ силъ, я повалился на кучу тростника, лежавшаго въ углу, положивъ руку на спускъ пистолета. Предъ тѣмъ какъ глаза мои закрылись, они упали на серебряную рукоятку, и я прочелъ: Чарльсъ Аланъ Фрезеръ.
Я заснулъ.
Когда я проснулся, былъ полдень — полдень самаго жаркаго мѣсяца въ индійскомъ году. Я напился воды изъ кувшина и поѣлъ жесткихъ лепешекъ которыя лежали около него. Потомъ я сталъ разсматривать окружавшую меня мѣстность сквозь щель въ стѣнѣ хижины.
Прямо предо мной, такъ далеко какъ могло достигать зрѣніе, простиралась равнина съ клумбами мангифера и деревьевъ, которыя мелкали въ туманномъ воздухѣ подобно облакамъ отражающимся въ морѣ въ вѣтряную погоду.
Въ тяжелой атмосферѣ двигались потоки горячаго воздуха, и ни одного облака не было видно, не слышно было никакихъ звуковъ кромѣ рѣзкаго крика хищныхъ птицъ и шуршанья сухихъ листьевъ цвѣтокъ кружившихся въ порывистыхъ облакахъ пыли. Солнечные лучи проникали сквозь атмосферу подобную серебряному покрывалу, раскаленную отъ жара, и колеблющіяся линіи горизонта и ландшафтъ расплывались въ яркомъ свѣтѣ. Ящерицы прятались въ травѣ, а птицы, открывъ носики и высунувъ язычки, сидѣли на нижнихъ вѣтвяхъ деревьевъ.
Индійскій храмъ, съ куполомъ и бѣлыми колоннами, возвышался на одной сторонѣ пруда; къ другой же примыкалъ лѣсъ и простирался до горизонта, расширяясь по мѣрѣ удаленія. На вѣтвяхъ дерева, немного въ сторону отъ дороги, сидѣла стая насытившихся коршуновъ, распустивъ крылья и повѣсивъ головы. Подъ деревомъ лежалъ остовъ лошади, на которомъ еще остались обрывки сбруи.
Молодая женщина, съ кувшиномъ на головѣ, приближалась по полю, и когда она подошла ближе, звуки ея тихой, монотонной пѣсни нарушили тишину, а металлическія украшенія на ея ногахъ, звеня при каждомъ шагѣ, акомпанировали ея голосу. Ея фигура была полна граціи и гибкости свойственныхъ молодымъ Индусамъ; ея бѣлое платье свободными складками спускалось съ плечъ. Браслеты изъ бусъ окружали ея тонко-выточенныя руки, одна изъ которыхъ была поднята вверхъ и поддерживала кувшинъ на ея головѣ. Ея чистый, смуглый цвѣтъ кожи ярче выдѣлялъ бѣлизну зубовъ и глазныхъ бѣлковъ; низкій, широкій лобъ окаймлялся массивною рамой черныхъ заплетенныхъ волосъ, съ синеватымъ отливомъ и блескомъ воронова крыла.
Колеблющеюся поступью спустилась она по ступенямъ къ водѣ и осторожно сорвала тыкву; потомъ, наполнивъ кувшинъ, поставила его на голову, взяла тыкву, и съ пѣсней, какъ прежде, пошла по узкой тропинкѣ. Когда она подошла къ тому мѣсту гдѣ скелетъ лошади заражалъ воздухъ, она движеніемъ руки спугнула коршуновъ, дремавшихъ послѣ своего ужаснаго банкета, и тѣмъ же движеніемъ бросила тыкву въ кусты. Проходя мимо хижины, она приложила палецъ къ губамъ и скоро скрылась въ зеленомъ морѣ кустовъ.
Я былъ увѣренъ что тыква предназначалась мнѣ, но ея движенія предупреждали объ опасности. Едва она прошла мимо моего убѣжища, какъ какой-то человѣкъ показался въ дверяхъ храма. Онъ подползъ къ берегу пруда, прилегъ, и приложивъ руку къ глазамъ, смотрѣлъ въ слѣдъ женщинѣ; потомъ всталъ и подошелъ къ моей хижинѣ.
Нитки четокъ показывали въ немъ брамина. Волосы, выбритые на макушкѣ, прядями спадали съ головы, жирно смазанные цвѣтною мазью; обезьяній лобъ опускался на мрачные, маленькіе, вдавленные глаза, оживленные жестокостью и хитростью. Его сухощавое тѣло, разрисованное желтою и бѣлою краской, было почти обнажено; ногти на пальцахъ напоминали когти дикаго звѣря.
Онъ съ наслажденіемъ нюхалъ воздухъ, и бормоча что-то, вѣроятно молитву, сталъ на колѣни, взялъ горсть горячей пыли и высыпалъ ее себѣ на шею и на плеча.
Онъ пошелъ по тропинкѣ къ селенію, какъ вдругъ облако пыли, подобное тѣмъ какія по временамъ проносились по равнинѣ, но только шире при основаніи и подвигавшееся медленнѣе, показалось вдали и привлекло его вниманіе. Факиръ, съ поспѣшностью изумительною въ такомъ дряхломъ старикѣ, взбѣжалъ на холмъ у пруда, внимательно взглянулъ вдаль, и въ одну минуту ретировался въ храмъ.
Облако пыли быстро катилось по широкой равнинѣ, росло и сгущалось, и наконецъ придвинулось такъ близко что въ немъ можно было различить всадниковъ. Какъ забилось мое сердце! Но увы, радостная тревога продолжалась недолго. Это опять непріятель, жестокій, безжалостный непріятель. Ни малѣйшей надежды. Бѣлая одежда всадниковъ, слоны и въ арріергардѣ толпа пѣшеходовъ. Она направлялась къ пруду, темные берега котораго возвышались на равнинѣ. Скоро смѣшанный гулъ отъ звуковъ туземнаго марша, отъ топота лошадей, звона оружія, рѣзкаго крика слоновъ и сердитаго рева верблюдовъ нарушилъ тишину. Съ дикимъ ревомъ, подобно потоку врывающемуся въ долину, всадники, пѣшіе, мулы бросились къ пруду. Слоны, глубоко погружая хоботы, вбирали въ себя прохладныя струи, верблюды дѣлали свой запасъ воды, лошади ржали отъ удовольствія, туземцы лили воду на свои бритыя головы, и по мѣрѣ приближенія, путники покрывали берега пруда густою толпой, и ихъ крики и движенія составляли рѣзкій контрастъ съ безжизненностью которая предъ тѣмъ царила въ этомъ мѣстѣ.
Группа всадниковъ подъѣхала къ деревьямъ которыя росли возлѣ моей хижины. Они слѣзли съ лошадей и сѣли въ тѣни, вдали это всѣхъ, на коврахъ.
Старшій былъ толстый, низенькій человѣкъ лѣтъ пятидесяти. Раскрашенные лобъ и носъ показывали въ немъ Индуса. На его бѣломъ тюрбанѣ блистала брошь изъ брилліантовъ и необдѣланныхъ изумрудовъ. Его маленькіе, впалые глаза безостановочно вертѣлись въ узкихъ орбитахъ; толстый, грубый носъ, съ большими ноздрями, сидѣлъ надъ жидкими усами, не скрывавшими его прямаго, чувственнаго рта; толстая шея на круглыхъ, широкихъ плечахъ прикрывала своими складками три нитки жемчуга съ изумрудами. Бѣлая кисейная туника, оставлявшая одну половину груди обнаженною, была подпоясана кашемировою шалью, за которою торчалъ маленькій кривой кинжалъ съ серебряною рукояткой; бѣлые полотняные панталоны довершали нарядъ. На большихъ пальцахъ его маленькихъ голыхъ могъ были надѣты серебряныя кольца. Предъ нимъ на коврѣ стояли его туфли и коробки съ индійскими лакомствами, а по краямъ ковра три прислужника со скрещенными руками. Красивый, сильный Индіецъ, носившій на спинѣ слѣды строгаго наказанія, стоялъ поодаль, а другой осторожно отмахивалъ мухъ.
Другому человѣку, сидѣвшему рядомъ съ Индусомъ, было, повидимому, лѣтъ тридцать или немного меньше. Его фигура, нѣсколько выше средняго роста, была полна граціи и силы, два качества которыя рѣдко соединяются въ индійскихъ магометанахъ. Голова его красиво возвышалась надъ широкою грудью, которая округленными линіями спускалась на мускулистыя бедра, и всѣ члены его гармонировали съ впечатлѣніемъ силы, которое производили его жилистыя руки. Онъ снялъ тюрбанъ, и на головѣ его осталась шапочка изъ серебряной ткани, изъ-подъ которой выпадали пряди волнистыхъ черныхъ волосъ. Широкій, гладкій лобъ съ дугообразными бровями, греческій носъ, красивый ротъ съ приподнятою верхнею губой, густые усы, сѣрые глаза, то холодные и жестокіе, то открытые и добродушные, — все въ его лицѣ свидѣтельствовало о характерѣ его азіятской натуры, въ которой преобладало чувство обожанія своей крови: онъ почиталъ ее кровью своего пророка, переданною ему рядомъ королей-воиновъ, единственное наслѣдство которое они ему оставили. Онъ не носилъ никакихъ украшеній кромѣ камня съ рѣзьбой, вдѣланнаго въ кольцо, и пояса съ дорогими камнями.
Третьимъ въ группѣ былъ худой, низенькій старикъ, сгорбленный годами, съ худымъ, угрюмымъ лицомъ, которому придавала солидность длинная, густая сѣдая борода. Глаза его были тусклы, и онъ отъ нечего дѣлать прилежно перебиралъ четками.
Факиръ скоро вышелъ изъ храма и, со сложенными руками, подошелъ къ ковру. Послѣ продолжительной паузы, во время которой вожди разсматривали новопришедшаго, старикъ спросилъ:
— А кто мой братъ?
— Мое имя Кануджи, отвѣчалъ браминъ. — Я радуюсь что вижу въ нашемъ угнетенномъ краю побѣдоносную армію, которая уже, безъ сомнѣнія, истребила всѣхъ невѣрныхъ въ Аудѣ.
Глухое ворчанье со стороны слушателей было ему единственнымъ отвѣтомъ.
— Здѣсь была большая битва двѣ ночи тому назадъ, продолжалъ факиръ. Толпа невѣрныхъ остановилась здѣсь напоить лошадей. Я прокрался въ селеніе и привелъ людей, и мы прогнали невѣрныхъ, несмотря на то что они бились какъ дьяволы и стрѣляли какъ будто ихъ былъ цѣлый полкъ, такъ что трудно было подступиться къ нимъ. Трое ранены, а одинъ убитъ въ битвѣ. (Факиръ указалъ на сухое дерево на которомъ сидѣла коршуны.) Кости его остались тамъ. Кому они нужны кромѣ собакъ, шакаловъ и коршуновъ. Другіе уѣхали на востокъ; но они съ трудомъ держались на лошадяхъ и, безъ сомнѣнія, всѣ умерли въ дорогѣ.
— Не осталось ли у васъ чего-нибудь по чему мы могли бы узнать кто были эти иностранцы, спросилъ мусульманинъ?
Факиръ пошелъ въ храмъ и воротился держа въ рукахъ холстинный мѣшокъ.
— Вотъ вещи которыя они потеряли. Я не понимаю ихъ языка.
Онъ высыпалъ все что заключалось въ мѣшкѣ: серебряную пороховницу, маленькую книжку переплетенную въ зеленый бархатъ съ золотыми краями, охотничій ножъ, перчатку да небольшой кожаный портфель.
Мусульманинъ взялъ книгу, пытался открыть ее, и разсматривалъ золотыя буквы на переплетѣ.
— Гдѣ саибъ? спросилъ онъ. — Еслибъ онъ былъ здѣсь, онъ объяснилъ бы намъ что это значитъ.
— Зачѣмъ опять безпокоить саиба, принцъ? сказалъ старикъ. — Развѣ онъ не утомился сегодня въ битвѣ и на сѣдлѣ?
— Вотъ онъ всегда такъ, нашъ добрый Мульвій, сказалъ принцъ съ нѣкоторою горечью. — Онъ думаетъ что новый блѣднолицый послѣдователь пророка стоитъ насъ всѣхъ. Онъ только и говоритъ объ его подвигахъ и воспѣваетъ ему хвалу. Когда онъ не спѣшитъ, время тянется медленно, когда же онъ спѣшитъ, время засыпаетъ.
— Сынъ мой, возразилъ старикъ, — я справедливъ. О, будьте и вы тоже справедливы, принцъ. Забудемъ зависть которая разъединяетъ насъ. Саибъ не невольникъ и не обязанъ бѣжать по вашему зову какъ вашъ слуга.
Одинъ изъ окружавшихъ, низко кланяясь, сказалъ:
— Милорды, саибъ Багадуръ идетъ сюда. Онъ указалъ рукой на человѣка который шелъ, рядомъ со своею лошадью, быстрыми и твердыми шагами, спѣша въ тѣнь.
Онъ былъ не Индусъ и не мусульманинъ, это было видно издали по его твердой походкѣ, по сильнымъ членамъ и по размахиванью руками.
Онъ подошелъ ближе, и я въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя узналъ Алана Фрезера. Цвѣтъ его лица былъ почти также теменъ какъ у туземцевъ, но волосы не были выбриты и сѣдыми прядями спускались на плеча. Тяжелый мечъ былъ повѣшенъ на перевязи черезъ плечо, а за поясомъ были заткнуты два двуствольные пистолета. Онъ вынулъ сигару и опустился на траву, въ тѣни. Всѣ молчали. Его слуга приложилъ уголь къ сигарѣ, и послѣ нѣсколькихъ сильныхъ затяжекъ онъ рѣзко прервалъ молчаніе.
— Я видѣлъ скелетъ лошади съ иностранными подковами вонъ тамъ подъ деревомъ. Въ деревнѣ говорятъ что здѣсь убили какихъ-то иностранцевъ.
— Сынъ мой, сказалъ Мульвій, — этотъ бѣдный народъ оказалъ, можетъ-быть, большую услугу нашему дѣлу. Взгляните и скажите намъ что здѣсь написано.
Фрезеръ лѣниво повернулся на травѣ чтобы взять портфель, разсѣянно посмотрѣлъ на него, открылъ и вдругъ, однимъ прыжкомъ, очутился на ногахъ. Глаза его блистали, жилы на лбу налились, и онъ воскликнулъ по-индустански:
— Клянусь, это онъ! Это онъ! Гдѣ это нашли? Кому это принадлежало? Да будете ли вы отвѣчать?
— Что это, сынъ мой, спросилъ старикъ.
— Что это, что это! проревѣлъ Фрезеръ. — Не задавайте мнѣ вопросовъ пока не отвѣтите на мои.
Факиръ робко заговорилъ:
— Саибъ, это я нашелъ на землѣ близь пруда, въ ту ночь когда мы бились съ невѣрными.
— Убили вы человѣка кому это принадлежало? Убили вы его, я васъ спрашиваю? кричалъ Фрезеръ.
— Увы, какъ могу я знать кому это принадлежало, саибъ! Всѣ эти вещи я нашелъ на землѣ.
Фрезеръ читалъ и перечитывалъ слова, стирая со лба капли пота и дергая концы усовъ,
— Свезите меня на то мѣсто гдѣ вы дрались съ иностранцами.
Факиръ пошелъ за нимъ, и когда они остановились у скелета лошади, Индусъ прервалъ молчаніе.
— Странные люди! Что можетъ онъ узнать отъ костей. Они не заговорятъ.
— Развѣ вы не знаете что эти саибы знаютъ такія вещи о которыхъ мы не имѣемъ никакого понятія, насмѣшливо сказалъ принцъ. — Посмотрите, онъ нашелъ что-то въ безмолвныхъ костяхъ.
Фрезеръ воротился, держа въ рукахъ бумагу.
— Знаете ли вы что это такое? Такъ слушайте же. Это копія съ бумаги которая предписываетъ вашимъ врагамъ окружить васъ со всѣхъ сторонъ. А все что предпринимается противъ насъ, все это дѣлается по совѣту одного человѣка, и человѣкъ этотъ мой страшнѣйшій врагъ, такъ же какъ и вашъ. Неужели вы думаете, принцъ, что я изъ любви къ вашему дѣлу отказался это всего что связываетъ меня съ моимъ народомъ; что я какъ отверженецъ бѣгаю съ трусливою сволочью отъ одной тѣни моихъ соотечественниковъ, и что я съ большимъ страхомъ въ сердцѣ чѣмъ самый трусливый изъ васъ смѣшался съ толпой измѣнниковъ въ Каунпорѣ, въ Дели и въ Лукно, все ради васъ? Нѣтъ. Но ненависть моя такъ же сильна какъ ваша. Достойные джентльмены подобные факиру имѣютъ обыкновеніе иногда уклоняться отъ истины, и потому когда онъ сказалъ мнѣ что они убили кого-то изъ нашихъ враговъ, я усомнился и пошелъ посмотрѣть. Никакихъ человѣческихъ костей здѣсь нѣтъ, но лошадь человѣка, которому принадлежали эта книга и этотъ портфель, убита. Онъ могъ быть раненъ и, во всякомъ случаѣ, не могъ уйти далеко отсюда. Мы должны овладѣть этимъ человѣкомъ, мертвымъ или живымъ. Начнемъ сейчасъ же и осмотримъ каждый домъ, каждый кустъ, каждый шагъ земли. Мы должны отыскать его.
— Саибъ, сказалъ принцъ, который все время недовѣрчиво, но внимательно смотрѣлъ въ лицо говорившему, — кто же этотъ человѣкъ?
— Развѣ не довольно вамъ этой бумаги? Развѣ онъ не довѣренный агентъ враговъ, и развѣ онъ не знаетъ васъ лучше чѣмъ вы сами себя знаете?
Пистолетъ съ надписью «Чарльсъ Аланъ Фрезеръ» былъ крѣпко сжатъ въ моей рукѣ.
— Да, да, онъ правъ, сказалъ Индусъ. — Пойдемте искать невѣрнаго. Ужь поздно, и нельзя терять времени. Нужно сейчасъ же сдѣлать распоряженія и отдать приказанія.
И Индусъ поспѣшно всталъ и собирался сѣсть на лошадь, какъ вдругъ сторожевой, поставленный въ арріергардѣ лагеря, прибѣжалъ, задыхаясь и крича:
— Непріятель! Непріятель идетъ.
Въ одну минуту костры гдѣ варилось кушанье были покинуты, недоваренный рисъ выброшенъ, слопы и верблюды переловлены, пестрыя палатки подняты. Женщины и дѣти съ крикомъ ловили своихъ муловъ, верховые взнуздывали своихъ лошадей; тѣ которые начали ѣсть бросали пригоршни пищи обратно въ блюда; всѣ надѣвали тюрбаны, заряжали ружья, осматривали порохъ. Въ началѣ тревоги Фрезеръ вскочилъ на лошадь, въѣхалъ на пригорокъ и опять воротился къ волновавшимся близь меня вождямъ.
— Что тамъ видно, нетерпѣливо спросилъ принцъ.
— Приближаются враги, это несомнѣнно. Три большіе отряда; тѣ же самые которые оставили вамъ по себѣ память сегодня утромъ. Они, вѣроятно, безпокоятся чтобы мы не перегрызли другъ друга.
— Есть у нихъ пушки? Есть у нихъ инфантерія?
— Пушекъ я не могъ разглядѣть; что же касается до пѣхоты, то, конечно, она не можетъ нагнать насъ послѣ ужасной скачки которую мы выдержали сегодня.
— Такъ почему бы намъ не сражаться? Три эскадрона — триста человѣкъ. А нашихъ болѣе семисотъ.
— Взгляните, принцъ, гдѣ наши.
Сквозь облака дыма, распространившагося въ воздухѣ отъ костровъ лагеря, мелькали исчезающія фигуры, и вся равнина была усѣяна толпой бѣглецовъ, изъ которыхъ передовые уже скрывались за горизонтомъ въ сопровожденіи страшной пыли.
Мульвій стоялъ во главѣ толпы состоявшей не болѣе какъ изъ сорока солдатъ. На носу его красовалась пара громадныхъ роговыхъ очковъ, и онъ пѣлъ густымъ горловымъ голосомъ пламенные стихи Корана, обѣщающіе вѣчную жизнь и вѣчное блаженство тому кто умретъ за вѣру.
— Трусы! да будутъ они прокляты! яростно воскликнулъ принцъ. — Останемся здѣсь и умремъ. Мнѣ надоѣла эта бѣготня.
— Принцъ, еслибы мы могли быть увѣрены что падемъ въ битвѣ, я не отклонилъ бы вашего предложенія, сказалъ Фрезеръ. — Но у меня рѣшительной отвращеніе отъ того чтобъ меня повѣсили какъ собаку, да и вамъ, я полагаю, не совсѣмъ пріятно будетъ отправиться на тотъ свѣтъ вымазаннымъ свинымъ жиромъ. А они насъ ужь давно замѣтили, прибавилъ онъ, бросивъ взглядъ на равнину.
— О, какъ ужасно, сказалъ принцъ, — что теперь, когда мы могли бы отправить невѣрныхъ въ адъ и смыть часть нашего позора….
— Это такъ, принцъ, Англичанъ тамъ немного, но бѣда въ томъ что сипаи и стрѣлки убѣгаютъ слишкомъ поспѣшно. Съ малымъ количествомъ оставшихся воиновъ мы не можемъ устоять; не лучше ли намъ тоже бѣжать? И чѣмъ скорѣе мы это сдѣлаемъ, прибавилъ онъ, взглянувъ въ трубу, — тѣмъ лучше, потому что враги наши, остановившись не надолго чтобы посмотрѣть на насъ, теперь несутся во всю прыть.
И сказавъ это, онъ поспѣшно сѣлъ на лошадь и ускакалъ.
— Великъ Богъ, пѣлъ Мульвій звучнымъ голосомъ. — Онъ сказалъ: уничтожь того кто не хочетъ признать что нѣтъ Бога кромѣ Бога и что Магометъ его пророкъ. Пощади того кто тебѣ покорится. Исполни долгъ свой какъ повелѣлъ Богъ, и онъ наградитъ тебя. Смерть за вѣру есть вѣчная жизнь. Смерть за вѣру отверзаетъ намъ небеса небесъ, гдѣ Богъ награждаетъ.
Воины, серіозные, пожилые люди, слушали съ блестящими глазами торжественныя слова старца. Принцъ, положивъ руку на его плечо, сказалъ съ горечью:
— Увы, не теперь, не теперь. Намъ предстоитъ еще нести горе въ этомъ мірѣ, потому что враги, которые приближаются, могутъ не оказать намъ чести убить насъ въ битвѣ. Нечистыя собаки придадутъ лишній ужасъ смерти и лишатъ насъ неба.
Мульвій сѣлъ на лошадь и, во главѣ своихъ воиновъ, послѣдовалъ за бѣглецами. Пробравшись между остатками лагеря, между кострами которые еще дымились, надъ обрывками одежды и старой обуви, они, по единодушному побужденію пришпоривъ лошадей, понеслись по опушкѣ лѣса.
Лишь только скрылся послѣдній человѣкъ, я выскочилъ изъ засады и взбѣжалъ на пригорокъ у пруда, дрожа отъ волненія и напряженнаго чувства опасности. Они приближаются, но, Боже мой, какъ медленно! Заслонивъ глаза рукой, я смотрѣлъ на нихъ, какъ вдругъ тревожный крикъ заставилъ меня обернуться. Я едва успѣлъ уклониться отъ ножа, который занесъ надо мною факиръ, выползшій изъ храма. Крикъ заставившій меня обернуться былъ крикъ индусской дѣвушки, которой онъ нанесъ ударъ своимъ ножомъ. Я выстрѣлилъ, но онъ нырнулъ въ прудъ. Одинъ разъ только онъ вынырнулъ на поверхность, потомъ опять скрылся, выползъ на противоположной сторонѣ пруда и исчезъ въ полѣ окружавшемъ селеніе. Дѣвушка, со страхомъ указавъ на приблизившихся всадниковъ, скрылась въ хижину.
Когда я, въ своемъ странномъ нарядѣ, стоялъ среди группы офицеровъ Добсонъ-Горса (опять тотъ же полкъ спасъ меня такимъ чудеснымъ образомъ), получая поздравленія и отвѣчая на сыпавшіеся на меня вопросы о моемъ плѣнѣ, объ освобожденіи, и о только что миновавшей опасности, унылый видъ офицеровъ приготовилъ меня къ дурнымъ новостямъ.
— А что дѣлается въ Аврипорѣ, полковникъ? рѣшился я наконецъ спросить. — Вы знаете какъ это меня безпокоитъ, и извините меня что я васъ перебиваю.
— Мы были въ Аврипорѣ.
— Неужели! Что сэръ-Денисъ и гарнизонъ?
— Сейчасъ все узнаете, не бойтесь. Но теперь….
— Только одно слово, прервалъ я. — Не въ опасности ли сэръ-Денисъ Десмондъ? Не можете ли вы сообщить мнѣ что-нибудь о той дѣвушкѣ… о миссъ Бутлеръ? Еслибы вы знали, господа, какъ я….
— Да дѣло въ томъ что мы не можемъ сказать ничего достовѣрнаго. Смѣшно сказать что мы освободили Аврипоръ. Мы были съ колонной Поттера, которая двинулась на востокъ, а старая баба Муддель долженъ былъ перѣзать дорогу бунтовщикамъ на западѣ и прогнать ихъ чрезъ Ротти въ Неполь и толкнуть на югъ, въ руки полковъ Муллита. Гарнизонъ дошелъ до отчаяннаго положенія и, вѣрьте мнѣ или не вѣрьте, но сэръ-Денисъ Десмондъ и старый Тиклеръ сдѣлали вылазку, пробились сквозь непріятельскій лагерь и ушли прежде чѣмъ мы подошли къ городу.
— Браво! Слава Богу!
— Подождите еще, докторъ. Они направились къ дивизіи Мудделя, во старый чучело былъ напугавъ ложными извѣстіями о приближеніи какого-то непріятеля у него съ тылу и сдѣлалъ два лишніе перехода. Тиклеръ, конечно, не запасся оружіемъ и лошадьми, и когда бунтовщики опомнились отъ своего изумленія, они въ страшной ярости пустились въ погоню за маленькимъ отрядомъ, который переживалъ тогда ужасные дни, сражаясь и убѣгая въ такую погоду, преслѣдуемый тысячами разбойниковъ. Тиклеръ съ главнымъ отрядомъ счастливо натолкнулся на кавалерію Муллита, но губернаторъ съ небольшимъ отрядомъ, положившись на свое знаніе страны, отдѣлился отъ него и благополучно добрался до лагеря главнокомандующаго.
— Еще разъ слава Богу!
— Да! Но потомъ сэръ-Денисъ выѣхалъ съ инструкціями къ дивизіи Муллита, намѣреваясь отправиться съ ней въ Биль, куда теперь и намъ дорога. Теперь, когда Аврипоръ свободенъ, надо освободить женщинъ которыя, какъ мы узнали только три дня тому назадъ, были отрѣзаны отъ Агры и заперты въ Билѣ бунтовщиками. Съ тѣхъ поръ его не видали, и до вчерашняго вечера онъ еще не являлся въ дивизію Муллита. Мы очень боимся, не натолкнулся ли онъ на какую-нибудь шайку бунтовщиковъ, которыхъ мы разбили, и которые теперь разсѣялись по всѣмъ направленіямъ. Да, ихъ игра почти проиграна. Сейчасъ вы видѣли нашихъ самыхъ страшныхъ враговъ, Ферозе и Мульвія. Много бы я далъ чтобъ увидать этого измѣнника, вѣроотступника и негодяя Фрезера болтающимся на этомъ деревѣ. Но ихъ очередь придетъ, каждаго изъ нихъ и всѣхъ. Завтра вечеромъ, мистеръ Бреди, продолжалъ онъ, — вы увидите Аврипоръ, который васъ такъ интересуетъ. Надѣюсь что до тѣхъ поръ мы получимъ извѣстіе о безопасности бѣдныхъ женщинъ въ Билѣ.
— А что, сэръ, можно сдѣлать для сэръ-Дениса Десмонда? спросилъ я.
— О, мы надѣемся что онъ воротится. Такая опытная старая птица, съ такою свѣтлою головой, не легко дастся въ руки.
Разказъ факира и тревога Фрезера мгновенно пришли мнѣ въ голову. Я тотчасъ же обратилъ на это вниманіе Добсона.
— Во всякомъ случаѣ поищемъ того человѣка. Это можетъ быть такъ какъ вы думаете. Какое счастіе, если это такъ!
Войскомъ сдѣланъ былъ дѣятельный обыскъ окружающей мѣстности, но тщетно: не нашли никакихъ слѣдовъ обладателя лошади. Но не было ни малѣйшаго сомнѣнія что она была подкована по-европейски. Вещи, найденныя факиромъ, исчезли. А тыква? Можетъ-быть, тамъ есть что-нибудь. Я отыскалъ ее. Она была раздавлена копытами лошадей, но я нашелъ въ ней свернутый лоскутокъ бумаги и прочелъ:
«Кто вы? Вашъ соотечественникъ въ недальнемъ разстояніи отъ васъ. Мы въ большой опасности. Берегитесь факира. Можете довѣриться посланной. Положите сюда вашъ отвѣтъ. Д. Д.»
Я вскрикнулъ отъ радости, и побѣжалъ къ Добсону со своею находкой.
— Сэръ-Денисъ Десмондъ гдѣ-то недалеко отъ насъ, полковникъ. Взгляните на эту записку, это его почеркъ, я его хорошо знаю.
Бичеръ, Эстасъ и я поскакали къ селенію и, не доѣзжая, увидали небольшую группу туземцевъ. Я узналъ стараго Индійца который служилъ мнѣ проводникомъ. Двѣ женщины и высокій мущина, одѣтые поселянами, слѣдовали за нимъ. Они шли намъ навстрѣчу. Можете вообразить мое счастіе, когда я услыхалъ хорошо знакомый голосъ сэръ-Дениса.
— Мабель, смѣлѣй! Мы спасены. Теперь все пойдетъ какъ слѣдуетъ. Возможно ли! Это вы, Теренсъ? Вы здѣсь?
Мабель только вскрикнула: «Теренсъ!» и упала въ обморокъ. Я соскочилъ съ лошади и взялъ въ свои объятія измученную дѣвушку. Она шла весь день по солнечному зною; ея нѣжныя маленькія ножки были окровавлены и полны занозъ. Жизнь едва держалась въ вѣрной оболочкѣ. Мы осторожно перенесли ее въ коттеджъ, принесли воды, и Мебъ, на минуту открывъ глаза, какъ бы для того чтобъ увѣриться въ своей безопасности, закрыла ихъ опять.
— Мой милый братъ, сказала она, прижавшись ко мнѣ. Слезы радости и благодарности текли по ея щекамъ, смывая краску и обнаруживая ихъ бѣлизну.
Когда сэръ-Девисъ, повидавшись съ Добсономъ, который былъ въ восторгѣ отъ его избавленія, пришелъ къ намъ, онъ нашелъ ее крѣпко заснувшею, съ руками обвитыми вокругъ моей шеи.
— А Мери… ваша племянница, сэръ… миссъ Бутлеръ?
— О, она въ совершенной безопасности въ Билѣ, и мы увидимъ ее чрезъ два дня. Я сначала не подозрѣвалъ что она такъ упряма, такъ непокорна — вотъ настоящее слово. Только послѣ строжайшаго моего приказанія она рѣшилась уѣхать изъ Аврипора. Одинъ Богъ знаетъ что сталъ бы я съ ней дѣлать, еслибы не настоялъ на своемъ. Она не была бы въ состояніи убѣжать съ нами и перенесть всѣ трудности какія мы вынесли.
— Что же вы вытерпѣли, сэръ?
— Что я вытерпѣлъ! Какъ это могло случиться что мы оба скрывались въ нѣсколькихъ стахъ ярдахъ другъ отъ друга! Какъ счастливо мы оба выпутались изъ бѣды! Какъ это все похоже на романъ!
Его лошадь была убита подъ нимъ; мракъ ночи помогъ ему уйти и спрятаться въ кустарникѣ. На утро ему удалось уговорить одного поселянина попробовать скрыть его и дать о немъ вѣсть какому-нибудь отряду войска, которое очищало отъ бунтовщиковъ сѣверную часть Ауда. Поселянинъ отправился въ Фортъ-Роабъ, гдѣ онъ жилъ и гдѣ находилась Мабель Фрезеръ на попеченіи набоба. Но она не могла ничего сдѣлать. Убѣдившись однако въ вѣрности этого человѣка, она рѣшилась освободить меня. Невозможно вообразить удивленіе сэръ-Дениса, когда Мабель, полумертвую, внесли въ хижину поселянинъ и его дочь. За симъ послѣдовала для нихъ смѣна ощущеній надежды и страха, отчаянія и радости. Я тоже разказалъ ему свои приключенія. Когда я шепотомъ сообщилъ ему что видѣлъ въ тотъ день Алана Фрезера среди бунтовщиковъ, по его лицу пробѣжали гнѣвъ и насмѣшка, но тотчасъ же смѣнились сожалѣніемъ, когда онъ взглянулъ на спящую дѣвушку.
— Не упоминайте о немъ при ней. Она единственное въ мірѣ существо которое любитъ его; она и теперь была бы возлѣ него, еслибъ онъ не вздумалъ принуждать ее отказаться отъ своей религіи и выйти за набоба Роабскаго. Теперь мы должны беречь ее, Бреди.
— Роабъ? Роабъ! Да это, кажется, имя того мѣста гдѣ я былъ запертъ.
— Я подозрѣваю что это все штуки Фрезера. А знаете, королева-то, ваша драгоцѣнная мутушка, также на полѣ битвы съ бунтовщиками.
— Къ сожалѣнію, я это знаю, сэръ. Я видѣлъ ее такъ же близко какъ Алана Фрезера.
— Вы видѣли вашу мать! Вы? Гдѣ же, скажите Бога ради? И какъ вы живы до сихъ поръ, послѣ этого?
— Я видѣлъ ее въ ту ночь когда на лагерь было сдѣлано нападеніе. Она предводительствовала мятежниками. Она находилась одну минуту въ разстояніи двухъ ярдовъ отъ меня. Я ее хорошо видѣлъ, она до сихъ поръ очень, очень красива.
— И что же они сдѣлали?
— Они похитили раненаго Европейца, — я его не видалъ, — котораго наша кавалерія подняла въ полѣ въ то утро. Они не убили его, но заботливо уложили въ носилки и увезли.
— Кто бы это могъ быть? Вы говорите, никто его не знаетъ? Да не оставитъ его Господь, кто бы онъ ни былъ, въ когтяхъ тигрицы. Намъ остается только надѣяться что это не кто-нибудь изъ тѣхъ кого мы любимъ.
Я пошелъ пѣшкомъ возлѣ носилокъ бѣдной Мабели. Она, это робкое маленькое созданіе, которое я оскорбилъ подозрѣніями, отдалась мнѣ всей душой и разказала всѣ свои несчастія. Но я, находясь еще въ неизвѣстности о судьбѣ Мери, едва слушалъ ея признанія, даже тогда когда она разказывала мнѣ что Морисъ Прендергастъ пріѣхалъ въ Аудъ изъ Персіи, куда онъ ѣздилъ послѣ Крымской кампаніи, и здѣсь, по наущенію ея отца, присоединился къ мятежникамъ, и былъ у нихъ однимъ изъ довѣренныхъ вождей.
На другой день послѣ полудня наше войско остановилось на равнинѣ, орошаемой многоводною рѣкой.
— Отсюда вы можете видѣть вершины Аврипорской резиденціи, сказалъ сэръ-Денисъ.
Былъ чудный вечеръ. Я осѣдлалъ своего пони и на закатѣ солнца поѣхалъ въ Аврипоръ. Городъ былъ пустъ, но у воротъ стоялъ нищій, и онъ проводилъ меня ко дворцу. Городъ былъ окруженъ высокими стѣнами, но гарнизонъ защищалъ только дворецъ раджи, резиденцію губернатора и нѣсколько большихъ домовъ, окруживъ ихъ валомъ.
Я отдалъ свою лошадь часовому, сказавъ ему что ворочусь въ лагерь пѣшкомъ, и пошелъ къ позолоченнымъ куполамъ, на которыхъ остались слѣды артиллеріи бунтовщиковъ. Не буду описывать всего что я видѣлъ въ разрушенномъ обиталищѣ раджи. Я вошелъ на дворъ. Вотъ открытая галлерея, описанная Гарнессомъ, лѣстница, корридоръ, вотъ то самое мѣсто гдѣ стоялъ тронъ и гдѣ сэръ-Денисъ обличилъ интриганку въ обманѣ. Я вошелъ въ парадныя комнаты — комнаты когда-то бывшія парадными, теперь же опустѣвшія и полинявшія; прошелъ по длиннымъ галлереямъ и комнатамъ засыпаннымъ мусоромъ и щебнемъ, слетѣвшимъ со стѣнъ и потолковъ отъ выстрѣловъ, и вошелъ въ гаремъ. Мнѣ хотѣлось взглянуть не осталось ли какихъ слѣдовъ пребыванія здѣсь послѣдней «королевы Аврипорской» чтобы понять какого рода жизнь проводило здѣсь это безпокойное, жаждавшее удовольствій существо. Но въ этихъ маленькихъ комнаткахъ не осталось ничего что могло бы напомнить изгнанныхъ обитателей. Онѣ были почти пусты, мебель развалилась. Въ одной только комнатѣ сохранился коверъ, нѣсколько дивановъ, столъ и письменныя принадлежности, но судя по конвертамъ, я подумалъ что здѣсь во время осады жилъ какой-нибудь офицеръ. Я сѣлъ и задумался о всѣхъ событіяхъ послѣдняго времени. Но думалъ я недолго. Я впалъ въ одинъ изъ моихъ сновъ на яву, фантазія моя гуляла по всему дворцу, полному для меня загадочнаго интереса, и скоро я совсѣмъ заснулъ. Я спалъ, кажется, долго, потому что, когда я проснулся, было уже совсѣмъ темно, и я вздрогнулъ, вспомнивъ что я одинъ. Я всталъ и ощупью пошелъ изъ комнаты. Вдругъ я остановился; я услыхалъ въ корридорѣ шаги приближавшіеся къ двери въ которую я вошелъ. Мои недавнія бѣдствія не сдѣлали меня осторожнымъ, какъ бы слѣдовало. Мнѣ пришло въ голову что меня подстерегаетъ какой-нибудь врагъ. Многіе изъ нашихъ офицеровъ лишились жизни, бродя по мѣстамъ, повидимому, пустымъ. Какой я сумашедшій! Я побѣжалъ къ противоположной двери; она оказалась запертою. Я хотѣлъ запереть и ту въ которую вошелъ въ комнату, по было уже поздно. Дверь отворилась, и мнѣ предстала королева Аврипорская. Моя мать опять предо мною! Она держала въ рукѣ лампу и, увидавъ Европейца, вскрикнула. Я, растерявшись, опустилъ руки, и она готова была выстрѣлить въ меня, какъ вдругъ чей-то голосъ воскликнулъ: «Королева, это вашъ сынъ!»
Она съ сомнѣніемъ взглянула на меня, приблизила свѣтъ къ моему лицу и спросила:
— Правду ли говоритъ Могунъ? Въ самомъ дѣлѣ вы Теренсъ Бреди, мой сынъ?
— Несчастная мать! Да проститъ вамъ Богъ! Моя жизнь въ вашихъ рукахъ, но я для васъ такой сынъ какого вы заслуживаете.
Я отвернулся; я не могъ смотрѣть на нее. Оригиналъ портрета, необыкновенно привлекательный до сихъ поръ, хотя время и страсти оставили слѣды на этомъ прекрасномъ лицѣ, стоялъ предо мной и смотрѣлъ на меня. Она была одѣта какъ одѣваются туземцы высшаго класса. Тюрбанъ, съ перомъ изъ изумрудовъ и брилліантовъ, покрывалъ ея голову, а изъ-подъ него спускались волнами ея необыкновенные волосы. Въ складкахъ платья, на шеѣ, на рукахъ, у пояса блистали драгоцѣнности, и даже шпоры были осыпаны дорогими камнями.
— Такъ-то мы встрѣчаемся, сынъ мой, послѣ столькихъ лѣтъ разлуки? спросила она кроткимъ, робкимъ голосомъ. — Взгляни на меня, Теренсъ. Ты не хочешь смотрѣть на свою мать? Какое зло я тебѣ сдѣлала? Неужели я должна лишиться единственнаго луча надежды который связывалъ меня съ жизнію, и лишиться при первой встрѣчѣ съ тобою?
— Я васъ уже видѣлъ, сударыня, сказалъ я. — Я видѣлъ васъ въ ту ночь, когда вы съ вашими грабителями ворвались въ нашъ лагерь и похитили раненаго. Я все знаю. Да, я до тошноты наслушался о вашихъ дѣяніяхъ. И теперь объявляю вамъ что считаю своимъ долгомъ не выпускать васъ…. я хотѣлъ сказать что долженъ бы былъ такъ поступить. Я офицеръ….
Мой голосъ порвался, я не могъ продолжатъ.
— Вы офицеръ, и хотите сказать что арестуете меня. А я думала что вы только докторъ. Знайте, что я здѣсь въ полной безопасности, но вы напротивъ. Тѣмъ не менѣе ни одинъ волосъ не падетъ съ вашей головы. Дѣлайте что хотите, только будьте разсудительны, сынъ мой. Пойдемте. Не отворачивайтесь отъ меня. Скажите мнѣ, по крайней мѣрѣ, что разъединяетъ насъ. По волѣ Кизмета совершилась наша встрѣча, и намъ нечего бояться помѣхи. Могунь, обратилась она къ нему по-индустански, — скажи Азимуллѣ что я еще долго не буду готова. Пусть онъ наблюдаетъ чтобы часовые исполняли свое дѣло и предупредили насъ если начнется волненіе въ лагерѣ.
Я все еще отворачивалъ отъ нея голову, но уже не сопротивлялся, когда она посадила меня на диванъ и ласкала мою руку въ своихъ рукахъ.
— Какой ты большой, сказала она. — Но не такой крѣпкій какимъ обѣщалъ быть. Ты смотришь несчастнымъ. Позволь мнѣ, какъ прежде, ущипнуть твою щеку. Что! не позволишь?
Она обняла меня одною рукой. Я почувствовалъ ея кольчугу, когда она склонила голову ко мнѣ на плечо. Я тихо отодвинулся отъ нея.
— Послѣ столькихъ лѣтъ разлуки ты отвергаешь несчастную мать. Пусть будетъ такъ! сказала она со вздохомъ самоотверженія. — Я этому помочь не могу. За что ты на меня сердишься? Что я тебѣ сдѣлала?
Я молчалъ.
— Можетъ-быть за то что я не пошла съ тобой на горе и нищенство, но предпочла на время покинуть тебя чтобы сдѣлать тебя богатымъ?
Никакого отвѣта. Она продолжала:
— Теренсъ, твой отецъ обманулъ меня. Онъ обѣщалъ что я буду богата, а я только и искала одного богатства. Знаешь ты, или хочешь ты звать почему? Будешь ты слушать если я разкажу тебѣ какова была моя жизнь? О, Теренсъ! Могла ли я не сдѣлать богатства моею единственною цѣлью? Когда я заброшеннымъ ребенкомъ бѣгала какъ дикая въ округѣ гдѣ жилъ мой отецъ, я такъ пресытилась бѣдностью и такъ погрязла въ ней что, мнѣ кажется, еслибы самый страшный негодяй пришелъ ко мнѣ, когда мнѣ даже не было еще шестнадцати лѣтъ, и сказалъ: «Мери Биллингъ, если ты пойдешь за меня, я дамъ тебѣ несчетно золота, но за то ты наложишь проклятіе на свою душу», я не задумалась бы ни на одну минуту. Ты опять отодвигаешься отъ меня? Но ты не знаешь что значитъ быть бѣдною бѣлой въ Индіи; быть женщиной, леди, и подвергаться постояннымъ насмѣшкамъ и презрѣнію. Я была красавица, и тѣмъ хуже для меня, точно я была въ томъ виновата. И чѣмъ больше обо мнѣ говорили и занимались мной, тѣмъ грустнѣе мнѣ было. Бѣдный мой отецъ! Какъ надъ нимъ издѣвались за его бѣдность! Его сдѣлали посмѣшищемъ всей Индіи. Какъ я проклинала ихъ, когда онъ, по ночамъ, началъ возвращаться самымъ ужаснымъ звѣремъ изъ всѣхъ дикихъ звѣрей — пьянымъ человѣкомъ! Меня, какъ игрушку, ваши леди брали съ собой на балы, и каждый разъ я слышала одинъ привѣтъ: это дочь бѣднаго Биллинга. У меня были наряды подаренные мнѣ изъ милости, и я жила чужою милостью, когда умеръ мой несчастный отецъ. У меня не было ни образованія, ни религіи, какъ это у васъ называется. Рама и Шива, Магометъ и Дѣва, Вишну и Троица, все это перепуталось въ моей головѣ. Кто меня училъ чему-нибудь? Образованіе свое я почерпнула въ базарныхъ толкахъ да въ сплетняхъ туземной прислуги. Моимъ учителемъ была нужда, и безсердечная милостыня спасала меня отъ голодной смерти, или отъ чего-нибудь еще хуже. Я еще ребенкомъ взглянула на окружавшій меня міръ моимъ собственнымъ взглядомъ, и я увидѣла что вы, дѣлая видъ что покланяетесь Богу, покланяетесь золоту. Для чего вы всѣ пріѣзжаете въ Индію? Вы пріѣзжаете за богатствомъ туземцевъ, разоряете ихъ храмы, трудъ ихъ гибнетъ предъ вашими глазами, а вы даже не подумаете что они должны при этомъ чувствовать. Да! Молодыя миссъ пріѣзжаютъ сюда чтобы выйти замужъ за золото, а мущины чтобы нажить золота. Развѣ вы заботитесь о прогрессѣ, какъ вы выражаетесь, изъ любви къ туземцамъ, а не къ золоту? Развѣ вы добиваетесь развитія торговли и возможности управлять страной, — управлять посредствомъ силы, такъ какъ вы не можете сдѣлать этого посредствомъ любви, — не для своей же выгоды? Вы толкуете о гаремахъ, а я говорю вамъ, Теренсъ, я ихъ знаю, и знаю также нравы нашихъ военныхъ поселеній. Я слыхала что такое христіанскіе принцы и аристократы, и клянусь вамъ, между ними та разница что ваши лицемѣры, а здѣшніе нѣтъ. Ну, такъ я рѣшила сдѣлаться богатою во что бы то ни стало. Твой отецъ, красивый, сумасбродный молодой человѣкъ, былъ не богатъ, я это знала, но онъ былъ наслѣдникомъ имѣнія Лохъ-на-Каррѣ и могъ сдѣлаться наслѣдникомъ Кильмойля. Онъ самъ мнѣ поклялся въ томъ. Я не знала счету моимъ поклонникамъ, но я смотрѣла на нихъ только съ одной точки зрѣнія: какое богатство они доставятъ мнѣ. Я открыто призналась что это моя единственная цѣль. Изъ всѣхъ мнѣ правился только одинъ, и теперь онъ сдѣлался существомъ которое я ненавижу больше всего на свѣтѣ. Ты его знаешь. Когда я вспомню что любила его, я сомнѣваюсь что я теперь то же самое существо.
— А сэръ-Денисъ? Вы о немъ ничего не сказали, сударыня.
Кольца кольчуги зазвенѣли, когда грудь ея при этомъ судорожно поднялась.
— Денисъ Десмондъ? Вы и объ этомъ слышали? Правда, я женщина, но чего бы я не отдала чтобъ еще разъ встрѣтиться съ тобой, Денисъ! И мы встрѣтимся, я знаю.
Тигрица проснулась въ ней. Я немного отодвинулся отъ нея.
— Нѣтъ, вы должны меня выслушать, Теренсъ Бреди. Денисъ Десмондъ обидѣлъ и оскорбилъ меня, и своею жестокостью приготовилъ мнѣ ту жизнь какую я веду теперь. Это онъ заставилъ правительство признать притязанія моего отца на Аудъ незаконными; онъ, со своею наглою гордостью, попралъ ногами старика, полковника Биллинга, джентльмена и солдата, какъ какого-нибудь парія. Въ припадкахъ отчаянія, старикъ призывалъ мщеніе на Десмонда, проклиналъ его и просилъ меня отплатить ему, и я, въ моемъ дѣтскомъ горѣ, обѣщалась помогать ему, потому что я любила этого пьянаго, но любящаго старика. Въ то время великій губернаторъ еще не видалъ меня; когда же это случилось, онъ сдѣлался моимъ рабомъ. Я никогда не забуду моего торжества. Но онъ не былъ покорнымъ рабомъ, этотъ дерзкій приказный, — вѣдь онъ былъ не болѣе какъ приказный. Онъ толковалъ о воздержности и предлагалъ чтобъ я провела два или три года у какихъ-то его друзей и тамъ окончила мое образованіе, съ жалованьемъ и карманными деньгами. Я ухватилась за эту нить для удовольствія порвать ее.
Она замолчала на минуту и поразила меня хохотомъ.
— Онъ отомстилъ мнѣ и въ этомъ самомъ мѣстѣ, сынъ мой. Десмондъ уменъ! Слышалъ ты что онъ сдѣлалъ?
— Я знаю это дѣло, сударыня, и удивляюсь какъ вы рѣшаетесь упоминать сбъ этомъ. Если я вамъ скажу что знаю все о вашемъ пребываніи здѣсь, вы, можетъ-бытъ, избавите меня и себя отъ постыдныхъ подробностей.
— Постыдныхъ? Что вы этимъ хотите сказать, Теренсъ Бреди? Мнѣ нечего стыдиться, рѣшительно нечего, воскликнула она вспыльчиво, — кромѣ того что я уступила моей безумной любви къ этому негодяю изъ негодяевъ, Алану Фрезеру. Если ты считаешь меня достойною порицанія за то что я бросила тебя, порицай его. Да, и проклинай его. У самого Вельзевула сердце не такъ черно какъ у него. Онъ вбилъ мнѣ въ голову отослать тебя домой. У меня остались кое-какія бездѣлушки и немного денегъ, а онъ поклялся что сдѣлаетъ меня богатою и будетъ считать тебя за своего сына. Я повѣрила, и погубила себя. Онъ говорилъ что бракъ нашъ долженъ быть тайнымъ; но не былъ тайнымъ другой бракъ, въ который онъ вступилъ вскорѣ послѣ того какъ мы пріѣхали въ Гейдерабадъ, съ дѣвушкой до того безобразною что только одинъ Чарли могъ выносить ее, несмотря на все ея богатство. И когда я, готовясь сдѣлаться матерью, хотѣла вступить въ свои права и потребовала чтобъ онъ призналъ меня своею женой, мошенникъ поразилъ меня громадностью своей подлости и неизбѣжностью моей гибели. Чѣмъ бы я ни была прежде, я послѣ того сдѣлалась тѣмъ что я теперь.
Она горько зарыдала. «Въ этомъ она искусна, подумалъ я, не поддамся обману.» Немного спустя она продолжала:
— Я была поражена. Я была неопытна, одинока, мнѣ некуда было идти. Я обратилась бы къ Денису Десмонду, но его послѣднее письмо задѣло меня за живое. Доказательства моего безумія и обмана Фрезера всѣ вышли наружу. Чарли славно сыгралъ свою игру. Онъ нанялъ одного дезертира, Шортера, который исполнилъ роль священника; онъ отнялъ у меня все немногое что у меня оставалось. Не стану разказывать тебѣ, сынъ мой, какія предложенія онъ мнѣ дѣлалъ, но что бы тебѣ ни разказывали, повѣрь моей клятвѣ что съ этихъ поръ я на вѣки разошлась съ Фрезеромъ, и у меня осталась къ нему такая ненависть какую не могли бы затушить сотни такихъ жизней какъ его.
— Онъ ужасный негодяй, но умоляю васъ, сударыня, говорите какъ женщина.
— Я говорю какъ женщина, какъ оскорбленная, поруганная женщина, которая служитъ позоромъ для своихъ дѣтей, по у которой сохранились еще чувства женщины и сердце матери. (Кольчуга опять зазвенѣла.) Я приняла его предложеніе представить меня аврипорскому раджѣ. Это избавляло меня отъ негодяя котораго я такъ ненавидѣла. Я умѣла пѣть, играть, знала много поэмъ, все что такъ любятъ туземные принцы. Нечего отодвигаться и вздрагивать; повторяю тебѣ, Теренсъ, тебѣ не нужно стыдиться меня или его. Этотъ бѣдный, ограбленный принцъ былъ джентльменъ и честный человѣкъ. Я бы желала чтобы мои христіанскіе друзья походили на него. Но онъ сдѣлался жалокъ отъ униженія которому они его подвергли. Онъ былъ храбръ и великодушенъ, любилъ охоту и желалъ дѣятельной жизни, достойной потомка королей-воиновъ. Ваши предложили ему должность въ туземномъ полку, гдѣ бы онъ могъ, еслибы повезло счастіе, сдѣлаться капитаномъ, и зависѣлъ бы отъ наглости послѣдняго бѣлолицаго молодца. Цивилизація, христіанство явились къ нему подъ видомъ пьянства, табаку и французскихъ романовъ, и человѣкъ, который могъ бы занять мѣсто въ исторіи своей страны, умеръ въ неизвѣстности и полуидіотомъ. Но, Теренсъ, онъ женился на мнѣ, по всѣмъ правиламъ священнымъ для него и для его народа, и сдѣлалъ меня королевой Аврипора. Я имѣла право усыновить ребенка, такъ же какъ и онъ имѣлъ право жениться на мнѣ, но Денисъ Десмондъ отнялъ у меня мое право. Гдѣ же были трактаты?… Гдѣ же….
— Я не приготовился разбирать этотъ вопросъ, прервалъ я. — Довольно знать что онъ былъ рѣшенъ много лѣтъ тому назадъ. А кто покушался на жизнь сэръ-Дениса Десмонда, кто готовъ былъ сдѣлаться убійцей? Отвѣтите ли вы мнѣ на это?
— Если ты думаешь что это я, гордо возразила она, — то ошибаешься. Но еслибы даже я это сдѣлала, развѣ я не имѣла на то права? Ты думаешь что нѣтъ. Если такъ, то грабитель и воръ никогда не получитъ заслуженнаго возмездія. Но повторяю тебѣ что я тутъ непричастна, хотя Фрезеръ, кажется, убѣдилъ сэръ-Дениса что это мое дѣло. Если ты спросишь кто задумалъ это дѣло, и кто, еслибъ оно удалось, готовился возстать во главѣ своего полка, ограбить городъ, завладѣть мной и другими, я тебѣ отвѣчу что это Аланъ Фрезеръ.
— Но вы цѣлые годы были союзницей этого человѣка и соучастницей его дѣяній.
— Да, я знала объ его преступленіяхъ, но что я могла сдѣлать? Я потеряла имя и была бѣдна, но во что бы то ни стало должна была сдѣлаться богатою, и я хотѣла употребить его какъ орудіе, между тѣмъ какъ онъ, съ своей стороны, думалъ сдѣлать то же самое изъ меня. Ты имѣешь полное право, Теренсъ, сомнѣваться въ этомъ, но я любила моихъ дѣтей, и когда я узнала что новорожденная дочь моя будетъ носить имя опозоренное въ глазахъ свѣта, я не могла вынести того чтобы дочь моя знала вину своей матери. Тогда я сдѣлала дѣло въ которомъ раскаиваюсь до сихъ поръ. Я обмѣнила дѣтей, въ то время когда женщина, называвшая себя мистрисъ Фрезеръ, лежала на смертномъ одрѣ. Мабель Фрезеръ вамъ сестра
— Я это знаю, сударыня. Ловкое дѣло, могу сказать. А что, позвольте спросить, сдѣлалось съ ребенкомъ котораго вы похитили?
— Онъ скоро умеръ. Мой отецъ говаривалъ что тотъ, кого любитъ Богъ, умираетъ въ молодости. Увѣряю тебя, я всѣми силами о немъ заботилась. Бѣдный малютка погибъ со своею кормилицей, между тѣмъ какъ ты спасся. Вѣришь ты мнѣ? Фрезеръ можетъ это подтвердить. Больше мѣсяца я почти не спала и не заботилась о жизни, пока не узнала что ты живъ. Какъ я тогда смѣялась въ душѣ, когда соболѣзновали о моей мнимой гибели! Но моя уловка связала меня съ виновникомъ моего несчастія. Онъ не хотѣлъ показывать мнѣ мою дочь безъ того чтобъ я не сдѣлалась сообщницей его замысловъ. Я сдѣлалась его куклой, его сообщницей, и подвергала себя напрасному и жестокому презрѣнію вездѣ гдѣ онъ жилъ. О, клянусь всѣмъ святымъ, и самъ онъ отъ этого не отречется: онъ хотѣлъ отнять у меня деньги которыя я получила отъ моего втораго мужа, аврипорскаго раджи; онъ обвинялъ меня въ покушеніи на жизнь губернатора, въ отравленіи своей жены, въ убійствѣ похищеннаго ребенка. Но я сдѣлалась достойною его соперницей. Я сдѣлала свое богатство недостижимымъ для него, я перевела его на тебя, сынъ мой, все до послѣдней копѣйки, за исключеніемъ немногихъ рупій для Мабели. Ее тоже научали не любить меня, но она получитъ богатство, получитъ по праву, отъ своей матери. Развѣ это не хорошо сдѣлано? Въ случаѣ твоей смерти все перейдетъ къ Мабели или, въ крайнемъ случаѣ, къ повѣреннымъ. Лондонскіе адвокаты сдѣлали мнѣ все это по закону. Я была его послѣднею надеждой и, о боги! какъ я радовалась моей мести. Неужели ты меня осудишь, сынъ мой? О, какъ же онъ разозлился, когда узналъ что онъ, въ свою очередь, одураченъ! Онъ разчитывалъ заплатить свои долги моими деньгами. Онъ обезчестилъ себя, былъ преданъ военному суду и погибъ, какъ онъ погубилъ многихъ получше себя. Въ это время сэръ-Денисъ взялъ бѣдную Мабель; Чарли Фрезеръ слишкомъ ненавидѣлъ меня чтобы доставить мнѣ такое счастіе, отдать мнѣ мою дочь. Я не смѣла требовать. Я не знала какъ она взглянетъ на мать которая не носитъ имени ея отца. Я скоро съ этимъ примирилась, сообразивъ что такая хорошенькая дѣвушка, — она немного похожа на меня, — можетъ сдѣлать хорошую партію; я даже подумывала что она можетъ выйти за племянника сэръ-Дениса и сдѣлаться обладательницей Кильмойля. И въ этомъ было бы маленькое мщеніе, еслибы сэръ-Денисъ узналъ кто жена Джеральда Десмонда. Я, по совѣту моихъ адвокатовъ, оставила намѣреніе доказать твои права на это помѣстье, но я купила тебѣ, Теренсъ, имѣніе недалеко оттуда. Чарли Фрезеръ меня не страшилъ, но я знала его черное сердце, и когда онъ въ первый разъ отправился въ Европу, я знала что тебѣ угрожаетъ опасность. Онъ разчитывалъ, что если случится что-нибудь съ тобой, то состояніе достанется Мабели, и тогда онъ будетъ пользоваться имъ. Въ то время ему со всѣхъ сторонъ грозила бѣда. Ты избѣжалъ близкой смерти. Во второй разъ я сама послѣдовала за Фрезеромъ въ Ирландію. Тогда онъ уже сдѣлался отчаяннымъ преступникомъ, а я, поручивъ другимъ охранять тебя, едва тебя не погубила. Онъ зналъ обычаи Европы, я же ничего не знала, и онъ едва не привелъ въ исполненіе всѣхъ своихъ злодѣйскихъ замысловъ, пока я собиралась предать его суду. О, Теренсъ, какое горе нанесъ онъ мнѣ своимъ бѣгствомъ. Онъ увезъ мою дочь, и теперь она въ его власти, и хотя я спасла человѣка котораго она любитъ, но боюсь что теперь она погибла, и онъ привелъ въ исполненіе свой самый ужасный умыселъ.
— Мабель Фрезеръ теперь въ безопасности, сударыня. Она въ лагерѣ у сэръ-Дениса Десмонда.
Королева взглянула на меня; глаза ея блеснули страхомъ и сомнѣніемъ, и она провела рукой по лбу.
— Да! Такъ вотъ какъ! Я бы того не сдѣлала, хотя онъ ужасный негодяй, еслибы знала что Мабель свободна. Теперь поздно. Скажи, какъ ты это узналъ.
— Нѣсколько дней тому назадъ я былъ увезенъ со связанными руками и ногами и запертъ въ тюрьмѣ форта Роабъ.
— Да, тамъ былъ Фрезеръ съ набобомъ. Онъ хотѣлъ чтобы Мабель принесла себя ему въ жертву, а я рѣшилась во что бы то ни стало освободить ее, а чтобы сдѣлать это, необходимо было уничтожить его. Онъ и на тебя накинулся? О, онъ ловко дѣйствовалъ! Когда двое моихъ дѣтей были въ его рукахъ, онъ могъ располагать мной. Жалкій измѣнникъ и негодяй! Всѣ его замыслы теперь ничто. Ферозе никогда не измѣняетъ своему слову.
Она сидѣла опустивъ глаза въ землю.
— Не странно ли, говорила она сама съ собой, — что Мабель воротила Теренса его народу; что она встрѣтила сэръ-Дениса Десмонда въ лѣсу, въ Индіи. Нѣсколько часовъ тому назадъ! И они теперь такъ близко отъ меня!
Она опустила голову на руку, приложила указательный палецъ къ губамъ и съ грустною задумчивостью устремила глаза на лампу.
— Это Кизметъ, вздохнула она. — Ты не вѣришь въ Кизмета? Все что случается, это все по волѣ Кизмета или Судьбы. Но никто не можетъ предсказать что должно случиться, и судьба не болѣе какъ судьба, когда исполнится. О, кто можетъ мнѣ сказать что судьба мнѣ готовитъ? Я чувствую что мой послѣдній часъ близокъ. (Ея губы задрожали, и глаза увлажнились.) Но теперь я готова его встрѣтить. Мои дѣти въ безопасности, и я больше не боюсь моихъ мучителей.
— Мать! воскликнулъ я съ ужаснымъ горемъ и страстною жалостью къ ней: — пойдемъ, пойдемъ со мной. Бѣги отъ этихъ негодяевъ, разбойниковъ, бунтовщиковъ и убійцъ. Пойдемъ со мной, умоляю тебя. Они простятъ тебя. Сэръ-Денисъ проститъ тебя. Пойдемъ, живи съ твоими дѣтьми! На колѣняхъ умоляю тебя, пойдемъ! Во имя всего святаго!
Бѣдная, одинокая грѣшница прижалась губами къ моему лбу, и откинувъ мои волосы, смотрѣла мнѣ въ лицо.
— Да, это большое утѣшеніе. (Голосъ ея звучалъ какъ послѣдніе, замирающіе звуки нѣжной пѣсни.) Я чувствую что умерла бы счастливѣе, еслибы была между вами. Но нѣтъ, это невозможно; я не могла бы жить съ вами, дѣти мои, еслибы даже захотѣла. Теренсъ, не проси, прибавила она твердо. — Мои обычаи не могутъ ужиться съ вашими. Я видѣла вашу страну, она не можетъ быть моею. Моя репутація послѣдуетъ за мной. Но что я говорю! Я не могу оставить моего народа, Теренсъ. Я королева, я дала клятву, и я не могу, не хочу оставить моего народа. Ты знаешь почему я здѣсь. Кизметъ устроилъ нашу встрѣчу, но я и сама хотѣла до твоего отъѣзда изъ Индіи увидать тебя, сынъ мой, и разказать тебѣ мою жизнь. Я теперь буду искать убѣжища въ Неполѣ. Прендергастъ, котораго ты знаешь, и въ котораго влюбилась Мебъ, когда онъ командовалъ войсками набоба Роабскаго, теперь въ безопасности. Я напала на вашъ лагерь именно для того чтобы спасти его. Да, я сдѣлала это, и сдѣлала, надѣюсь, хорошо. Я услыхала что онъ былъ раненъ и попалъ въ ваши руки. Вы его подозрѣвали въ измѣнѣ, и были правы. Но теперь онъ разочаровался въ нашемъ дѣлѣ, получилъ отвращеніе къ нашей жестокости, какъ говоритъ онъ, а поступки Фрезера заставили его смотрѣть на самого себя съ отвращеніемъ. Онъ не много думаетъ о бѣдной Мебъ, но она ходила за нимъ, когда онъ умиралъ, а благодарность также могущественна какъ любовь. Какъ только залѣчатся его раны, онъ отправится въ Соединенные Штаты. Ну, что же, Теренсъ, пожалѣешь ты меня теперь? Неужели ты меня ненавидишь досихъ поръ? О, сынъ мой! если это такъ, то я больше не буду заботиться о жизни.
Сердце мое было такъ полно что я не могъ говорить. Я былъ предупрежденъ противъ ея лживости и пороковъ, но я не могъ не повѣрить ея разказу. Мы сидѣли рядомъ и держались за руки, голова ея лежала на моемъ плечѣ, и я съ упоеніемъ слушалъ ея слова и уже не пытался ожесточить свои отвѣты словомъ сударыня, не давалъ строгихъ совѣтовъ и не вырывался изъ ея объятій.
Могунъ, теперь уже сѣдой, толстый старикъ, раза два заглянулъ въ дверь и наконецъ вошелъ со сложенными руками и сказалъ:
— Королева! Развѣ я не говорилъ вамъ что мистеръ Терри выросъ красивымъ джентльменомъ и любитъ свою мать? Но теперь намъ пора уѣзжать. Войско можетъ придти по слѣдамъ мистера Терри.
— Могунъ правъ, сказала она. — Какъ скоро пролетѣло время! Они будутъ безпокоиться о тебѣ. Посмотри, ужь разсвѣтаетъ. Ты придешь повидаться со мной, сынъ мой, гдѣ бы я ни была, прежде чѣмъ уѣдешь изъ Индіи. Если я останусь жива, мы потолкуемъ что намъ дѣлать. Если же судьба захочетъ чтобы мы больше не видались, будешь ли ты вспоминать обо мнѣ съ сожалѣніемъ? Неужели же нѣтъ, Теренсъ, сынъ мой? Могунъ, отдайте сыну моему мою лошадь. Ничего, Теренсъ, у меня здѣсь двѣ. Когда ты сядешь на «Текучую Воду», ты будешь на лошади достойной сына королевы Аврипорской. О, какъ ужасно что мы должны разстаться!
Обязанъ ли я былъ вырваться изъ ея горячихъ объятій и отвернуться отъ поцѣлуевъ и слезъ которыми она покрывала мое лицо и шею?
Дѣйствительно, разсвѣтало. Въ сопровожденіи Могуна, который омочилъ мою руку слезами и показалъ мнѣ дорогу въ лагерь, прошелъ я мимо чернобородаго туземца, стоявшаго на часахъ. «Текучая Вода» былъ красавецъ въ полномъ смыслѣ, но сѣдло и чапракъ на немъ былъ черезчуръ эксцентричны и великолѣпны, такъ что я смутился когда, пролетѣвъ одну милю, замѣтилъ что ко мнѣ приближается отрядъ кавалеріи. Они поѣхали въ мою сторону. Мнѣ пришло въ голову пришпорить коня и ускакать отъ нихъ, но я раздумалъ. Офицеръ командовавшій отрядомъ подъѣхалъ ко мнѣ.
— Не васъ ли зовутъ Бреди, сэръ? докторъ Бенгальскихъ Тигровъ?
— Это я.
— О васъ ужасно безпокоятся въ лагерѣ, потому что васъ, говорятъ, недавно похищали. По всѣмъ направленіямъ разосланы отряды отыскивать васъ. Губернаторъ въ ужасномъ безпокойствѣ, а также и обѣ молодыя леди.
— Двѣ молодыя леди! Какія леди?
— А вы еще не знаете? Всѣ женщины скрывавшіяся въ Билѣ прибыли прошлою ночью живы и невредимы. И съ ними миссъ Бутлеръ, чертовски красивая дѣвушка, племянница сэръ-Дениса Десмонда. Какая у васъ великолѣпная лошадь! Но сбруя что-то странна.
Мое сердце запрыгало отъ счастья.
— Я ѣду въ лагерь и успокою тѣхъ кто тревожится обо мнѣ. Я полагаю, вы тоже со мной возвратитесь?
— Нѣтъ, намъ сначала надо побывать въ Аврипорѣ. Мнѣ приказано ѣхать туда и поискать васъ.
— Да вѣдь вотъ я. Зачѣмъ же вамъ теперь туда ѣхать? Я только что оттуда.
— Вы можете быть правы, но….
Мое сердце упало, когда подъѣхалъ офицеръ и сказалъ:
— Мнѣ кажется, я вижу нѣсколько человѣкъ бунтовщиковъ, которые пробираются тамъ, возлѣ стѣны. Взгляните-ка, Форстеръ.
Офицеръ посмотрѣлъ въ трубу.
— Нѣтъ никакого сомнѣнія что это они, воскликнулъ онъ. — Франкъ, а вѣдь это, можетъ-быть, сама Аврипорская королева, которую такъ желаетъ захватить сэръ-Денисъ. Она скрывается гдѣ-то здѣсь въ окрестностяхъ. Онъ имѣетъ насчетъ ея особыя приказанія отъ правительства. Ну, гоните хорошенько лошадей. Не берите никого въ плѣнъ, если только не замѣтите женщины.
Карабинеры пустились въ погоню, а я остался пораженный и смотрѣлъ имъ въ слѣдъ. Я надѣялся на бдительность ея сторожей, и подумалъ что отъ дворца далеко до городскихъ стѣнъ. Карабинеры пустились подъ гору предъ городомъ. Раздался выстрѣлъ, другой, третій и четвертый. Я тронулъ «Текучую воду» концомъ стремени, и полетѣлъ по равнинѣ. Подъ горой лежалъ убитый карабинеръ и раненый соваръ. Я нагналъ нашихъ людей, преслѣдовавшихъ непріятеля и готовившихся ссадить ихъ со слона, который со всею своею скоростью бѣжалъ къ рѣкѣ.
Возлѣ слона, два туземца ѣхали очень близко одинъ отъ другаго. Даже на такомъ разстояніи я тотчасъ же узналъ королеву и старика Могуна. Я замѣтилъ что теперь у нея незавидная лошадь. Три карабинера, опередивъ другихъ, гнались за ними изо всѣхъ силъ. Они нагоняли ихъ. Я пришпорилъ свою лошадь, и она полетѣла какъ молнія. Ахъ! вотъ солдатъ приподнимается на стременахъ. Бѣдный старикъ Могунъ обернулся и обнажилъ оружіе въ защиту своей госпожи. Я увидалъ его на землѣ, съ окровавленными сѣдыми волосами. Я нагналъ всадниковъ, слона и двухъ карабинеровъ, но третій, усердно погоняя лошадь, поравнялся съ королевой и замахнулся на нее. Шпага переломилась въ его рукахъ, и прежде чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, онъ упалъ раненый, а неустрашимая женщина, обернувшись, выстрѣлила еще разъ въ другихъ всадниковъ, нагонявшихъ ее.
— Стой! крикнулъ я. — Не стрѣляйте, это женщина. Мать, остановись! Я здѣсь! Во имя Бога!
— Чортъ съ ней! Я застрѣлю ее, сержантъ Скельсъ!
Я подскочилъ чтобы вырвать у него ружье, но пуля уже вылетѣла.
Чтобъ я могъ когда-нибудь проливать слезы о ней! Чтобъ я нѣкоторое время моей жизни могъ жить безъ мысли о моей Мери, забыть ее и не молиться о ея безопасности! Это казалось самымъ страннымъ изъ всѣхъ моихъ сновъ, но это была правда.
— Теренсъ, голубчикъ, не плачь такъ! О, не огорчайся, сынъ мой! Это къ лучшему. Поздно желать, но я желала бы еще пожить и посмотрѣть на тебя и Мебъ. А вѣдь я едва не спаслась. Видишь, вонъ тамъ Неполь. Отъ меня онъ теперь на милліоны миль. Послушай, Теренсъ, всѣ драгоцѣнности принадлежатъ тебѣ. О, какъ больно!… Я счастлива, сказала она, — что послѣ всего ты сохранилъ слезу за меня. Но богатство! Не отдавай имъ богатства! Мабель! О, Небо, прости мнѣ мои прегрѣшенія!
— Э-эхъ, Микъ, не грѣшно ли было пристрѣлить бѣдную леди? Старый Скельсъ, какъ мы всѣ, съ ума сходитъ съ горя, хотя она оставила ему память по себѣ! Видывали ли вы когда такое лицо? Такъ вотъ она королева Аврипорская! Не повѣрю, пусть хоть всѣ газеты клянутся въ томъ, чтобъ она могла сдѣлать хоть одну жестокость во всю свою жизнь. Ахъ, Господи, Боже мой, какъ бѣдный докторъ-то убивается о ней!
Приводя къ концу мой странный, но правдивый разказъ, я думаю о безпокойныхъ годахъ которые пережилъ, припоминаю бури какія выдержалъ мой избитый корабль, теперь остановившійся въ тихой пристани, и едва вѣрю что все прошлое не одинъ изъ множества тѣхъ странныхъ сновъ которые снились мнѣ въ моей жизни. Вонъ Лохъ-на-Каррѣ въ отдаленіи, а вотъ обвитая плющомъ башня Кильмойля предо мной — мѣста гдѣ протекло мое дѣтство. Среброволосый старикъ, съ гордымъ лицомъ, сидитъ въ креслѣ предъ конторкой, у окна. Онъ пишетъ статью: Поземельный вопросъ въ Ирландіи, разсмотрѣнный сэръ-Денисомъ Десмондомъ, въ которой онъ «разсматриваетъ вопросъ» какъ рѣшенный предыдущимъ раздѣломъ Аврипора и его послѣдствіями.
— Не помните ли, Теренсъ, кричитъ онъ въ отворенное окно, — включилъ ли генералъ-губернаторъ Аврипоръ во второй раздѣлъ Ауда, когда Утрамъ совѣтовалъ Маунъ Сингу и восточнымъ талукдарамъ оградить свои права особыми постановленіями?
— Право, не припомню въ настоящую минуту, сэръ-Девисъ. Кажется, Аврипоръ вошелъ въ договоръ. Спросите Мери; она все помнитъ.
— И хорошо дѣлаю, Теренсъ, что помню, говоритъ молодая женщина возлѣ меня. — Теперь я помню одно, что пора посылать экипажъ за Джеральдомъ и Розой. Ты знаешь, я не люблю Индіи и воспоминаній о ней, несмотря на то что такъ много счастія началось съ того времени. Кстати, я подучила премилое письмо отъ Мабели. Она прислала мнѣ карточку своего маленькаго сына. Какой хорошенькій! У него глаза Терри, мнѣ кажется, а волосы его матери. Тутъ ея голосъ опускается до шепота, она взглядываетъ на сэръДениса и склоняется ко мнѣ.
— Что за глупости, Мери!
— Да что же ты не слушаешь, Теренсъ? Не прерывай меня! (Это сказано громко, дальше продолжается шепотомъ:) Мабель проситъ напомнить тебѣ твое обѣщаніе прислать ей копію съ портрета что былъ у тебя въ школѣ. Она еще не совсѣмъ оправилась послѣ печальнаго происшествія съ ея отцомъ. Она настаиваетъ что онъ не совершилъ самоубійства, но что Азимулла-ханъ и Ферозе убили его. Почему ты всегда такъ блѣднѣешь, когда говорятъ объ этомъ? А вотъ и мистеръ Бетсъ качаетъ головой. Бѣдная Мабель! Но въ остальномъ она счастливѣе чѣмъ я ожидала. Здоровье ея мужа и его характеръ значительно исправляются.
— Напиши, Мабель, что съ слѣдующимъ за этимъ пароходомъ я вышлю портретъ. Или лучше вотъ что мы сдѣлаемъ. Адмиралъ Джакъ приглашаетъ насъ пріѣхать на Сѣверо-Американскую станцію. А отъ Галифакса недалеко и до «Отрады», гдѣ наши изгнанники повѣсили свои арфы. Я думаю съѣздить туда въ слѣдующемъ мѣсяцѣ и повидаться съ ними, и самъ свезу портретъ. Стоитъ съѣздить уже затѣмъ чтобы посмотрѣть какъ измѣнился этотъ укрощенный дикарь анти-Саксонецъ Морисъ.
Глаза Мери заблистали, и она сказала:
— Мнѣ кажется, что я отчасти способствовала его обращенію къ здравому смыслу и къ христіанству. Бѣдный полковникъ Прендергастъ! Онъ былъ помѣшаннымъ патріотомъ. Что же касается до вашей поѣздки въ Отраду, Теренсъ, предупреждаю васъ, я буду противъ нея.
— Мери, ты деспотка. Почему не съѣздить въ Отраду?
— Нѣтъ. Если ты поѣдешь, я тоже поѣду. А тогда что же будутъ дѣлать сэръ-Денисъ и мистеръ Бетсъ? къ тому же нѣтъ никакой надобности: адмиралъ Джакъ скоро самъ пріѣдетъ навѣстить насъ. Если же Мабель и Морисъ пожелаютъ насъ видѣть, мы когда-нибудь доставимъ себѣ это удовольствіе, въ особенности если ты не будешь содержать такого множества подвластныхъ и пансіонеровъ. Вотъ Роза и Джеральдъ.
— Постой, Мери, воротись на минутку. Адмиралъ Джакъ говоритъ что теперь рыбная ловля….
— Нѣтъ, Теренсъ, довольно насладился ты рыбною ловлей. Да къ тому же въ такихъ бурныхъ водахъ. Мистеръ Бетсъ, развѣ вы не согласны со мной?
Старикъ улыбается.
— Согласенъ ли я съ вами? А развѣ я могу въ чемъ-нибудь не согласиться съ вами? Да, Теренсъ, я буду поддерживать Мери въ ея ne exeat regno. Она, и я съ ней, думаемъ что у васъ было столько приключеній что ихъ достаточно на вашу жизнь. То же самое думаетъ сэръ-Денисъ. Вы наконецъ стали на якорь.