Псовая охота.
Провидѣнію угодно было создать человѣка такъ, что ему нужны внезапные потрясенія, восторгъ, порывъ и хоть мгновенное забвеніе отъ житейскихъ заботъ; иначе, въ уединеніи, грубѣетъ нравъ и вселяются разные пороки... (Реуттъ. Псовая Охота.)
I.
Сторожъ вкругъ дома господскаго ходитъ,
Злобно зѣваетъ и въ доску колотитъ.
Мракомъ задёрнуты небо и даль,
Вѣтеръ осенній наводитъ печаль;
По небу тучи угрюмые гонитъ,
По полю листья — и жалобно стонетъ…
Баринъ, проснувшись, съ постели вскочилъ,
Въ туфли обулся и въ рогъ затрубилъ…
Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки,
Вздрогнули всѣ — до грудного мальчишки.
Вотъ, при дрожащемъ огнѣ фонарей,
Движутся длинные тѣни псарей.
Крикъ, суматоха!.. ключи зазвенѣли,
Ржавые петли уныло запѣли;
Съ громомъ выводятъ, поятъ лошадей…
Время не терпитъ — сѣдлай поскорѣй!
Въ синих венгеркахъ на заячьихъ лапкахъ,
Въ остроконечныхъ, неслыханныхъ шапкахъ
Слуги толпой подъѣзжаютъ къ крыльцу.
Любо глядѣть — молодецъ къ молодцу!..
Хоть и худеньки у многихъ подошвы —
Да въ сюртукахъ за то жолтые прошвы,
Хоть съ толокна животы подвело —
Да въ позументахъ подъ каждымъ сѣдло;
Конь — заглядѣнье, собачекъ двѣ своры,
Поясъ черкесскій, арапникъ и шпоры…
Вотъ и помѣщикъ. Долой картузы!..
Молча онъ крутитъ сѣдые усы,
Грозенъ осанкой и пышенъ нарядомъ,
Молча поводитъ властительнымъ взглядомъ,
Слушаетъ важно обычный докладъ:
«Змѣйка[1] издохла, въ забойкѣ Набатъ[1],
Соколъ[1] сбѣсился, Хандра[1] захромала…»
Гладитъ, нагнувшись, любимца-Нахала[1],
И, сладострастно волнуясь, Нахалъ
На спину лёгъ и хвостомъ завилялъ…
II.
Въ строгомъ порядкѣ, ускореннымъ шагомъ
Ѣдутъ псари по холмамъ и оврагамъ.
Стало свѣтать; проѣзжаютъ селомъ —
Дымъ поднимается къ небу столбомъ,
Гонится стадо, съ мучительным стономъ
Очепъ[2] скрипитъ (запрещённый закономъ);
Бабы изъ оконъ пугливо глядятъ,
«Глянь-ко, собаки!» — ребята кричатъ…
Вотъ поднимаются медленно въ гору.
Чудная даль открывается взору:
Рѣчка внизу, подъ горою, бѣжитъ,
Инеемъ зелень долины блеститъ,
А за долиной, слегка бѣловатой,
Лесъ, освѣщённый зарёй полосатой…
Но равнодушно встречаютъ псари
Яркую ленту огнистой зари,
И пробуждённой природы картиной,
Не насладился изъ нихъ ни единый.
«Въ Банники[3]» — крикнулъ помѣщикъ: «набрось[4]!»
Борзовщики[4] разъѣзжаются врозь,
А предводитель команды собачьей,
Въ островѣ[4] скрылся крикунъ-доѣзжачій[4].
Горло завидное далъ ему Богъ:
То затрубитъ оглушительно въ рогъ,
То закричитъ: «добирайся, собачки!
Да не давай ему, вору, потачки!»
То заорёт: «го-го-го! — ту! — ту!! — ту!!!»
Вотъ и нашли — залились на слѣду…
Варомъ-варитъ[5] закипѣвшая стая,
Внемлетъ помѣщикъ, восторженно тая,
Въ мощной груди занимается духъ,
Дивной гармоніей нежится слухъ!..
Однопомётниковъ[6] лай музыкальный
Душу уносит въ тотъ міръ идеальный,
Гдѣ ни уплатъ въ Опекунскій Совѣтъ,
Ни безпокойныхъ исправниковъ нѣтъ!
Хоръ такъ пѣвучъ, мелодиченъ и ровенъ,
Что твой Россини! что твой Бетховенъ!..
III.
Ближе и лай, и порсканье, и крикъ —
Вылетѣлъ бойкій русакъ-материкъ!
Гикнулъ помѣщикъ и ринулся въ поле…
То-то раздолье помѣщичьей волѣ!..
Черезъ ручьи, буераки и рвы
Бѣшено мчится: не жаль головы!
Въ бурныхъ движеньяхъ — величіе власти,
Голосъ проникнутъ могуществомъ страсти,
Очи горятъ благороднымъ огнёмъ…
Чудное что-то свершилося в нёмъ.
Здѣсь онъ не струситъ, здѣсь не уступитъ,
Здѣсь его Крезъ за мильоны не купитъ!..
Буйная удаль не знаетъ преградъ —
Смерть иль побѣда — ни шагу назадъ!..
Смерть иль побѣда! (Но гдѣжь, какъ не в бурѣ,
И развернуться славянской натурѣ?..)
Звѣрь отсѣдаетъ[7] — и въ смертной тоскѣ
Плачетъ помѣщикъ, припавшій къ лукѣ, —
Звѣря поймали — онъ дико кричитъ,
Мигомъ отпазончилъ[8], самъ торочитъ[9],
Гордый удачей любимой потѣхи,
Въ заячій хвостъ отираетъ доспѣхи
И замираетъ, главу преклоня
Къ шеѣ покрытаго пѣной коня…
IV.
Много травили, много скакали,
Гончихъ изъ острова въ островъ бросали,
Вдругъ неудача: Свирѣпъ[1] и Терзай[1]
Кинулись въ стадо, за ними Ругай[1],
Слѣдомъ за ними Угаръ[1] и Замашка[1] —
И растерзали въ минуту барашка!
Баринъ велѣлъ возмутителей сѣчь,
Самъ же держалъ къ нимъ суровую рѣчь;
Прыгали псы, огрызались и выли
И разбѣжались, когда ихъ пустили…
Рёвма-ревётъ злополучный пастухъ,
За лѣсом кто-то ругается вслухъ.
Баринъ кричитъ: «Замолчи, животина!»
Не унимается бойкій дѣтина.
Баринъ озлился и скачетъ на крикъ, —
Струсилъ — и валится въ ноги мужикъ…
Баринъ отъѣхалъ — мужикъ встрепенулся,
Снова ругается; баринъ вернулся…
Баринъ арапникомъ злобно махнулъ —
Гаркнулъ буянъ: «караулъ, караулъ!»
Долго преслѣдовалъ парень побитой
Барина бранью своей ядовитой:
«Мы-ста тебя взбутетенимъ дубьёмъ,
Вмѣстѣ съ горластымъ твоимъ холуёмъ!»[10]
Но уже баринъ сердитый не слушалъ,
Къ стогу подсѣвши, онъ рябчика кушалъ,
Кости Нахалу кидалъ, а псарямъ
Передалъ фляжку, отвѣдавши самъ.
Пили псари — и угрюмо молчали,
Лошади сѣно изъ стога жевали,
И въ обагрённые кровью усы
Зайцовъ лизали голодные псы…
V.
Такъ отдохнувъ, продолжаютъ охоту,
Скачутъ, порскаютъ[4] и травятъ безъ счёту.
Время межъ тѣмъ незамѣтно идётъ,
Пёсъ измѣняетъ, и конь устаётъ…
Падаетъ сизый туманъ на долину,
Красное солнце зашло вполовину
И показался съ другой стороны
Очеркъ безжизненно-бѣлой луны.
Слѣзли съ коней; поджидаютъ у стога,
Гончихъ сбиваютъ, сзываютъ въ три рога,
И повторяются эхомъ лѣсовъ
Дикіе звуки нестройныхъ роговъ…
Скоро стемнѣетъ… Ускореннымъ шагомъ
Ѣдутъ домой по холмамъ и оврагамъ,
При переправѣ чрезъ мутный ручей,
Кинувъ поводья, поятъ лошадей —
Рады борзые, довольны тявкуши[11]:
Въ воду залѣзли по самыя уши!
Въ полѣ завидѣвъ табунъ лошадей,
Ржотъ жеребецъ подъ однимъ изъ псарей.
Вотъ, наконецъ, добрались до ночлега.
Въ сердцѣ помѣщика радость и нѣга —
Много загублено заячьихъ душъ…
Слава усердному гону тявкушъ!
Изъ лѣсу робкихъ звѣрей выбивая,
Честно служила ты, вѣрная стая!
Слава тебѣ, неизмѣнный Нахалъ —
Ты словно вѣтеръ пустынный леталъ!
Слава тебѣ, рѣзвоножка Побѣдка[1]!
Бойко скакала, ловила ты мѣтко!
Слава усерднымъ и буйнымъ конямъ!
Слава выжлятнику, слава псарямъ!..
VI.
Выпивъ изрядно, поужинавъ плотно,
Баринъ отходитъ ко сну беззаботно,
Завтра велитъ себя раньше будить…
Чудное дѣло — скакать и травить!
Чуть не полміра въ себѣ совмѣщая,
Русь широко протянулась, родная,
Много у насъ и лѣсовъ и полей,
Много въ отечествѣ нашемъ звѣрей.
Нѣтъ намъ запрета по чистому полю
Рыская, тѣшить широкую волю.
Благо тому, кто предастся во власть
Ратной забавѣ: онъ вѣдаетъ страсть,
И до сѣдинъ молодые порывы
Въ нёмъ сохранятся, прекрасны и живы,
Чорная дума къ нему не зайдётъ,
Въ праздномъ покоѣ душа не заснётъ.
Кто же охоты собачьей не любитъ,
Тотъ въ себѣ душу заспитъ и погубитъ…
1847
|
|
