12-го числа декабря12XII в пятницу, в Тихвинском монастыре отслушавши литургию и вместе с архимандритом за братскою трапезою отобедавши, по выезде из монастыря с час пробыли у тихвинского господина городничего Семёна Яковлевича Семенихина; по выезде ж от него, в городском соборе отслушали вечерню и храмам с акафистом и в путь шествующий молебен; потом прямо от церкви в седьмом часу пополудни на четырёх почтовых лошадях поехали при морозной с ветром погоде. Отъехавши от города Тихвина ровною большою дорогою двенадцать вёрст, для ужины остановились в экономической, бывшей большого Тихвинского монастыря деревни, называющейся по текущей в реку Тихвинку речке Мущимушке[1]; и в ней, в доме крестьянина Карпа Самсонова обогрелись и поужинали, за чем пробыли часа полтора, а из неё при той же морозной с ветром погоде, на тех же, что из города Тихвина лошадях, поехали в половине десятого часа пополудни. Проехавши от деревни Мущимушки осьмнадцать, а от города Тихвина тридцать вёрст, в погосте и почтовой станции господина Петра Ивановича Путятина Ильинской переменили лошадей и поехали безостановочно. Во оном погосте две церкви: каменная — Воздвижению Честного и Животворящего Креста Господня, деревянная — Илии Пророку. Жительствующие во оном погосте и в деревне Мущимушки крестьяне, по множеству удобной к хлебопашеству земли, хотя и неурожайное, но большое имеют хлебопашество. На продажу держат разный скот, который продают тихвинским, и к ним для закупки его приезжающим санкт-петербургским купцам; достаточные ж крестьяне и сами в Петербург каждый год большими стадами отгоняют. Главный же их денежный доход от содержания сей Ильинской почтовой дистанции и от извозу с купеческим товаром в разные города, и все вообще гонят на продажу дёготь.
Проехавши большою дорогою, по большей части ровными, боровыми местами от Ильинского яму двадцать две, а всего от города Тихвина пятьдесят две версты, остановились в погосте и яму господ Фёдора Ивановича Апрелева и Антона Васильевича Лупандина, Сясьском-Воскресенском. Сей погост Сясьским называется по текущей при нём в Ладожское озеро реки Сясь, Воскресенским же — по настоящему в их церкви храму. В нём две деревянных церкви: 1) для летней службы холодная — Воскресению Христову, с приделом Николаю Чудотворцу; 2) для зимней службы тёплая — Введению во храм Пресвятыя Богородицы. Обогревшись же в доме того погоста диакона Ивана Львова и оставивши в его доме экипаж, повозки и трёх человек людей, на двух почтовых лошадях, запряженных в двое крестьянские сани-ошивни, из онаго погоста в той же ночи поехали для посмотрения в Троицкий Зеленецкий мужеский монастырь.
От Сясьского-Воскресенского погоста отъехавши большою дорогою четыре, да болотами и мхами тесною просёлочною восемь, итого двенадцать вёрст, приехавши к Троицкому Зеленецкому монастырю, которого ворота были ещё заперты, остановились в имеющейся за монастырём для рабочих людей деревянной келье.
13-го числа в субботу, по утру ходили в монастырь, и как обедни в нём не было, то отслушавши обедницу, храмам молебен и побывши в церквах, по зву тамошнего казначея иеромонаха Сергия в его кельях обедали. Во оном монастыре одна каменная двуэтажная церковь; в верхнем этаже один храм во имя Живоначальной Троицы, в нижнем — апостолу евангелисту Иоанну Богослову; в ней под спудом препочивают мощи преподобного Мартирия, уроженца новгородского. Внутри монастыря кельи и кругом ограда ветхия каменные. В нём в мой проезд был настоятелем помянутый казначей Сергий; кроме его, иеромонах один, чтущихся к пострижению белых священников — 2, иеродиаконов — 2, штатных служителей — 4 человека. Они довольствуются казённным штатным жалованьем, которое разбирают по рукам; хлеб же не покупают, а на отмежёванной на продовольствие монастыря земле пашут свой и не мало пахотной и сенокосной земли отдают крестьянам из половины и из оброку, тако ж из своей лесной угоды продают строевой лес. Богомольцев в нём бывает очень мало, да и то только иногда заезжают проезжающие из Санкт-Петербурга чрез Старую Ладогу в Тихвин и оттуда обратно, ибо зимняя оная дорога лежит мимо сего монастыря. Хотя ж в нём и числится по штату архимандрит Иоасаф, но он живёт в Санкт-Петербурге в Александро-Невском монастыре наместником; в сей же монастырь приезжает в год по разу, да и то на самое малое время, а иной год и не бывает. В котором же году, кем именно и чьим иждивением и старанием сей монастырь построен, и не было ли в нём в древние времена чего достойного любопытства и примечания, о том за краткостию времени и по неимению сведений, узнать не могли; крестьян же во владении его было триста восемьдесят душ.
Из онаго монастыря в казначея отобедавши, на тех же, что из Сяського-Воскресенского погоста и яму лошадях, поехали в четвертом часу пополудни, и по приезде опять в Сяський-Воскресенский погост, в доме показанного диакона ночевали.
14-го числа, в воскресенье, слушали во оном Воскресенском погосте всенощную и после литургии во обеих церквах храмам молебен; потом с священником и диаконом тамошнями отобедавши, от онаго Воскресенского яму до города Новой Ладоги и чтоб заехать в Троицкую Саратскую пустынку, наняли с четырьмя лошадьми двух крестьян деревни Острова-Воскресенского господ Фёдора Ивановича Апрелева — Нефотия Иванова и Антона Васильевича Лупандина — Спиридона Фирсова, ценою за девять рублей, и пробыли здесь в весь день. В семь же часов вечера, взявши из онаго погоста для отслужения в Троицкой Саратской пустынке литургии священника и диакона, со всеми к тому потребностьми, при морозной погоде поехали просёлочною и лесистою, с частыми небольшими горками, дорогою.
В двенадцати от Сясьского-Воскресенского погоста верстах погост Кусицкий; в нём две деревянных церкви, одна — Преображению Господню, другая — Николаю Чудотворцу. При нём Тихвинский уезд кончился, а начался Новоладожский. Отъехавши от Воскресенского погоста двадцать вёрст, в двенадцать часов пополуночи для ужины остановились в деревни господина Ивана Дмитриевича Гулбицкого, Кусицкий-Остров. Жители сей деревни упражняются в хлебопашестве, ибо на унавоженной земле от посеянного четверика ржи у них родится от шести до восьми четвериков, овса от семи до десяти четвериков, жита до пяти четвериков; пшеницы ж, льняного и коноплянного семя по неурожаю пашут весьма мало; однако ж во весь год довольствуются своим, а не покупным хлебом; малая ж из них часть к своей запашке прикупают месяца на два, да и то уже по какому-нибудь неудачному в пахоте случаю, за неудобрением порядочно земли, за ураннением или за опозданием посева; но в какую б то ни было урожайную пору никто из них хлеба не продаёт, а довольствуются только сами между собою оборотно. Денежный же их доход состоит от изрядного скотоводства, от продажи тихвинским и ладожским купцам дёгтю, золы, строевого соснового и елового леса, в торговые дни тёсу, досок и дров; зимою ездят в извоз, летом же ни куда от домов своих не отлучаются, а упражняются в хлебопашестве и, по довольному скотоводству, в сенокосе.
Из оной деревни, в доме крестьянина Лариона Ипатова отужинавши, поехали в исходе второго часа пополуночи. От деревни Кусицкий-Остров отъехавши двенадцать вёрст, в пять часов пополуночи остановились в деревне господина Никиты Никитича Лизунова Босынги.
15-го числа в понедельник, в доме оной деревни крестьянина Романа Филиппова, за тесною и лесистою к Троицкой Саратской пустынке дорогою, оставив с экипажем при двух своих человеках кибитки, сами с помянутыми Сясьского-Воскресенского погоста священником и диаконом, в трёх запряженных по одной лошади крестьянских санях-ошивнях, поехали в ту пустынку (до которой от деревни Босынги почитают восемь вёрст) за час до рассвету, а в неё приехали в девять часов пополуночи. Во оной пустынке две старых деревянных церкви, одна — Живоначальной Троице, другая — преподобным Зосиму и Савватию Соловецким. Оная Троицкая Саратская пустынка Троицкою называется по настоящему в церкве храму и явленному образу, а Саратскою — по текущей при ней из болота того названия речке Саратке. Стоит на небольшом острову, в лесистом и в летнее время за топкостию непроходимом болоте, которое в окружности до сорока вёрст; оным болотом к той пустынке трудный, одним только пешим проход с двух сторон.
В ней по причине явленного Живоначальной Троицы маленького образа, был мужеский, также называвшийся, на своём содержании монастырёк, который при положении монастырей в классы и штаты испразднён; а для отправления в церквах божественной службы, с того времени, на своём же, без прихожан, содержании, определяемы были белые священники с дьячками и пономарями, и никого, кроме их, не живало. В мою же в ней бытность, по открывшемуся у жившего пред тем временем в ней одного без дьячка и пономаря священника с женою, пристанодержательству разбойнической шайки и беглых (к чему только оная пустынка и способна), ни кого, кроме от тихвинских духовного правления и нижнего земского суда для сбережения церквей, священниковых пожитков и корму скота, определённых из других погостов двух дьячков и трёх десятских, не было.
Мы пристали в том новом поповом доме к тем же дьячкам и десятским. Как же от церквей ключов у них не было, а имелись у священника Пашенского погоста, до коего от той пустынки почитают тридцать вёрст, то за ними послали одного из дьячков, а сами во ожидании его, пообедавши, отдыхали; в вечеру перед ужиной уже поздно ключи привезли, и мы отужинавши ночевали, будучи в не малой в таком пустом месте опасности.
16-го, во вторник, отслушали по утру в Троицкой церкве всенощную и во обыкновенное время водное освящение, литургию, молебен, и в другой церкви храму молебен. Потом, отобедавши, в два часа пополудни из сей Троицкой Саратской пустынки при тепловатой погоде поехали.
[Сия пустынка достопамятна тем, что доказывает, сколь небрежительно пекутся начальники об вверенных им частях; ибо в малом сём местечке бедный поп от того, что никогда туда никто не заезжал, доведён, может быть, бедностью до кнута. На сию мысль попал я вот как: глухая сия точка России, облегается со всех сторон на сорок вёрст дремучими лесами и непроходимыми болотами; редкие её, малочисленные и бедные соседствы отлежат не ближе как в десяти верстах со всех сторон. Итак, ясно видно, сколь глухое сие место способно для воровской пристани; и можно с вероятностью сказать, что пустынка сия с самого её начала держалась работами беглых и повинных строгости законов.
[Приехав мы туда, нашли беднейшие церкви, ясно сказующие, что в них по году и больше не бывает службы. Ветхое прежнее монастырское строение без окон, без дверей и почти без кровлей, имели вид опального селения; а удалённое строение попово, построенное окнами к болоту, а не к церкви, доказывало, как худо он был расположен к её пользе. Работный и рогатый скот шатался тощ и уныл по улицам и задворкам без корму, без поила и без присмотру. По упразднении монастырей по новому штату, остался сей забвенный край без жильцов и попечителей: он приписан стал к ближнему погосту. Безграмотный кутейник, из оных боясь попасться в солдаты, быв безместным и знав, что изрядная разведена тут пашня и сенокос, выходил себе указ дьячковский и поселился в ней. Но чтоб развестись хлебом и строением, надобны были работники, а на то деньги, а для денег богомольцы, а для богомольцев служба; но для службы не было попа, в богомольцах охоты, а в нём грамоты, то он решился без дальних хлопот принимать к себе беспашпортных прохожих, которым, чтоб не скучить, то позволил им для общей пользы запастись и по доброй молодице. Дело было и пошло своей чередой, да раздумье взяло, не спросили б ответа. И для того с общего приговору решился он пропустить слух, будто к нему приходили воры и его мучали, пытали и вениками жгли. После сего, кажется, ему бы должно было проситься прочь от сего места, но он, побыв только шесть лет дьячком, поехал в Петербург и удостоился сана священника и во оном пробыл четыре года. Славный злодей атаман Репка и Гуляев, его есаул, порядочно было зажили под его прикрытием, и частешенько в окрестностях пощупывали помещиков, богатых крестьян и проезжих посадских, отчего дороги с Ладоги на Свирь и к Тихвину стали, было, почти непроходимыми. Я, проезжая в Соловки, сам не без основания этих бродяг опасался. Но скоро тёплое их гнёздышко дошло до слуху обоих начальников губерний: исправникам наслались строгия повеления, команды воинские усились, сотским и жителям погрозили, и пагубная сия сволочь, перехватанная частью в самой пристани, отослалася ко суждению судов. Попа, у которого нашли воровские пожитки спрятанные даже под престолом, отослали куда следует. А в обратный уже мой проезд из Архангельска ожидали уже по погостам круг Тихвина его к наказанию.
[Несчастному сему скажите, начальники, что за причина его бедствия? Может быть, он и не один подобный ему в России. Духовные начальники! Когда б заведены были порядочные у вас школы, был ли бы этот человек принуждён искать убежища в сих страшных жилищах волков и медведей? Когда б вы, рассматривая прилежнее его невежество, не допустили эдак близко к Бескровной Жертве, то не стал бы Престол Всевышнего хранилищем окровавленные добычи; учитель нравов и истолкователь Евангелия не томился бы жалостно под тяжкими ударами публичной казни, в соблазн и поношение всех служителей церкви. Объясня вину верховных пастырей церкви, обращаюсь к вам, беззаконные самовольцы, врученной власти вам нашими монархами. Скажите мне, раскормленные питомцы роскошью и праздностью, как можете вы пышными знаками почестей украшаться монархов ваших, их обременять неумолкающими и усильными требованиями то чинов, то знаков, то денег, то вотчин, когда под игом вашего нерачения загнанная истина молчит, невинность стонет, все степени страждут, никто не находит своего права, а вы, величаясь, напрасно просыпаете ненадобный век в вредном вашем для всех изобилии. Понимаете ль вы, беспечные тунеядцы, на что вам сказано, что губернаторы не суть судьи, что для того, чтоб вы в одном губернском городе не принуждены были быть безотлучны, а оставив бы правосудия течение на судей, присматривая строго за ними по ведомостям, ездили бы беспрестанно по ведомствам своей губернии, исправляли бы пороки, стремление в злу отвращая, направляли бы склонности к общественной пользе и, находя сокровенные дары щедрые природы, приводя их в просвещение, изливали бы трудолюбие, изобилие и блаженство народам, вам вручённым. Вы же, вместо вспоможения удручённым, насылаете только указ за указом ко взысканию, не справясь, каковы обстоятельства, каковы годы и каков их жребий. Жестокие, когда у вас сгорают целые селения, и даже целые города, то кто видал вас, чтоб вы поспешно к бедственному сему приключению прискакали и в виде отца утешительного старались бы изведать самых разорённых, и если им не вовсе загладить их убыток, то по крайности облегчить их жребий ласковым приветствием? А вы тут то с кровожадным своим поверенным насылаете им разорительные ваши повеления: тут-то и взыскивают с них наистрожайше положенные подати, тут-то и родятся ваши пагубные ревизии, тут-то и усилятся предписания о строении по плану. Общее сие бедствие городу, и без того уже ярмонкою городничим.... а вы на это время нашлёте ещё других; тут всякий безграмотный подлец, сыскавши подлостьми покров ваш, набегает то землемером, то архитектором и обирает, ничего не сделав, остатки погорелых жителей. Я не порицаю, чтоб не было хорошо строить города по плану: оно вводит просвещение, расширяет торги, прославляет век и делает честь государю; но не должно ль вам на то разбирать время, приличность, достаток жителей, словом, обстоятельствы? Ежели есть когда случай, когда б я позволил сатрапам нашим обременять государя своими просьбами, то только в сих общественных напастях. Государь есть средоточие всеобщие казны, следовательно, во всеобщей сей гибели должен быть он и строитель, и помощник и утешитель. В настоящем правлении сии бедственные случаи многажды случались; спроси же у вас, многие ль из вас приступали с просьбами к царскому престолу о вспоможении сим несчастным, хотя вы и знаете верно, сколько благодетельная душа нами управляющая, от сих просьб никогда не отрекается. Тверь выгорела, — спросите, кто её построил? Казань от злодея разорилась, — чьею же рукою покрылися развалины её пышными зданиями? Место погорелых петербургских буянов украшает великолепное здание пеньковых анбаров. Но что я говорю? Откажет ли она страждущим, когда на частые и особенные ваши прихотливые прошения, изливяются её благодеяния?
Но я отстал от моей материи, возвратимся к попу; мне слышится: он стонет.
[Если б не было несчастных, верно б не было и злых. Доколе вы, викарные владыки народов, нерачением, незнанием и корыстолюбием своими ввергать станете род смертных в несчастье и напасти? Доколь священные законы благоустройства государственного прорицать станут единственно своевольство владычествующих, бедство подчинённых и казни страждущих под игом вашим? Почто не доискиваетесь вы до источника разнообразных пороков, бедствий и злодейств? Отрите мрак очей ваших, войдите подробно в хижины поселян всех степеней: вы найдёте их источник, болезнь, лекарство, блаженство их и ваше. Смотрите: повсюду бедность, праздность, скука; повсюду малая прибыль, а величайший труд. Сколько ж должен человек скорее наклониться к злу, нежели к добру? Самый и климат зовёт народ наш к праздности; а праздность, известно, мать пороков. В чужих краях даёт крестьянину щедрая природа девять месяцев на работы, а три — на отдыхновение; у нас же четыре месяца на работы, а восемь на обременительную праздность. Там же, по многолюдству поселян, пахарь должен пропитать пять душ, а у нас приходится верно больше осьми, то есть, жену, старого, малого, дворян, служащих, духовных, солдат, штатских, купцов, посадских, рукодельцев, — весь северный край по строгости климата не пашущий, — и отправляете хлеба в чужие края! Вот от чего наш крестьянин, видится, и есть изнурен! Он четыре месяца денно и нощно обливается потом неусыпно, а восемь печётся на печи. Чтоб отвесть от зимнего неделия, почто не заведёте вы фабрик по всем глухим краям? Экономия губернской казны и самопроизвольное подаяние откупщиков и подрядчиков довольную уже на то вам даст сумму. А ежели вы еще да пресечёте на время сребролюбивую вашу склонность и покажете искреннюю наклонность к общественному благу и выиграете доверенность, то вас засыплют деньгами дворяне, купцы и все степени. Как можно подумать, что губернии, которые снабжают всю Европу льном и пенькою, не имеют ещё общественных контор, которые б могли укрощать разорительную хищность сребролюбивых иноземцев! Как можно думать, говорю я, чтоб мы столько платили за свои материалы, а за их переработку, выдумку и руку мастера? Увы, надменные ушельцы в кабинеты ваши! Почто вы просыпаете в них жизнь, толикими способами снабдённую к славе отечества, к пользе государя и к блаженству народному, чтоб после быть или недостойно повышенному, или бесчестно в другое место переименованному, или опуститься в глубину вечности телом и душой, не оставив ни малейшего знака о имени вашем потомству! Почто не обработываете сокровищ, сокрытых в недрах земных; у нас их так много, а мы платим Агличанам за их миллионы, Нирыберцам[2] за иглы даже тысячи; что платим и Голландцам за сельдей, а сами имевши стерлядей, белую рыбицу, осетров, белугу, сёмгу и прочие сокровища вод. Астрахань и Крым не могут ли нас снабдить вином, шёлком и шерстью? Урал и обширные губернии любезного нашего отечества могут ли когда исчерпнуться в рудных своих жилах? Твердый, проницательный и созидательный разум Россиян требует только ободрения, чтоб затьмить в науках, художествах и в рукоделиях все народы европейские. О, если бы в помянутой сей пустыне были у вас заведены фабрики и заводы разных родов, например, мельницы пильные и хлебные, кожевенные, стеклянные и глиняные заводы, то были б, может быть, сии вородержатели и разбойники самые благочестивые, полезные и талантами удивительные люди! Ах, если моё суемудрие когда-нибудь дойдёт до слухов ваших, то не браните моея дерзости! Чувствительность моя не терпит сих упущений, и кровь сих несчастных преступников брызнула даже до моего сердца].
По приезде ж в деревню Босынгу, в доме же крестьянина Романа Филиппова напившись чаю, поехали в половине седьмого часа пополудни.
В четырёх верстах от деревни Босынги, в деревне Петра Ильича Вагина Короповой остановившись, поужинали и в половине девятого часа пополудни из неё поехали. От деревни Короповой отъехавши тридцать две версты, в деревне и погосте Сясьском-Успенском остановились в три часа пополудни. В проезд наш чрез оный погост в Соловки в нём мы не останавливались, а теперь в нём остановись, в доме государственного крестьянина Алексея Потафьева обогрелись и для любопытства были во обеих церквах и по надписям в церкви Алексея Человека Божия узнали, что она построена в 716 году царевичем Алексеем Петровичем во имя его патрона, и как оная Сясьская, так и прочие поблизости сего погоста деревни были в его владении; здесь же имелся его деревянный и дворец. В Успенской и Алексеевской церквах отслушавши храмам молебен, при морозной с холодным ветром погоде поехали.
17-го числа, в среду, от деревни Сясьской отъехавши десять, а от Тихвина сто двадцать шесть вёрст, в одиннадцать часов пополудни, по приезде в город Новую Ладогу, и остановились квартерою в доме ладожского мещанина Михаилы Егорова Адамова, где в соборе вечеру слушали всенощную.
18-го числа, в четверток, отслушавши в соборе всенощную и взявши у новоладогского городничего секунд-майора Никиты Савельевича Петунина заимообразно денег тридцать пять рублей [которые для доставления ему с получением от меня в тех деньгах данной ему расписки, отдал нарочно от него присланному штатной команды сержанту в Санкт-Петербурге 1792 года марта десятого дня]; потом отобедавши, на четырёх же почтовых лошадях из города Новой Ладоги поехали при небольшом морозе в половине четвёртого часа пополудни.
От города Новой Ладоги отъехавши тридцать шесть вёрст, для перемены лошадей остановились в яму и деревне Лямли, где в доме крестьянина Лариона Евстифеева отужинавши, в девять часов пополудни поехали. В двадцати пяти верстах от Лямлинского яму, в приписанной к Ладожскому каналу деревни Шормихи переменили лошадей. От оной деревни и яму до города Шлюшина ехали около Ладожского канала. Отъехавши же от Шорминского яму двадцать восемь, а от города Новой Ладоги девяносто девять вёрст, приехавши в город Шлюшенбург перед заутреней, пристали в том же трактире, в котором едучи из Санкт-Петербурга в Соловки водою, были приставши.
19-го числа, в пятницу, слушали в соборе литургию и вечеру всенощную.
20-го числа, в субботу, в крепости слушали литургию и храму молебен; потом были у тамошнего коменданта Дмитрия Александровича Колюбакина; а оттоль приехавши, в трактире обедали и в три часа пополудни на четырёх же почтовых лошадях, при морозной погоде, поехали в город Санкт-Петербург. Отъехавши от города Шлюшина девятнадцать вёрст, остановились в мызе Устье господина Якова Фёдоровича Дубенского, где напились чаю и отужинали, за чем и пробыли часа три. Одну ж кибитку с тремя человеками мимо сей господина Дубенского мызы отправили в казённую мызу или почтовую станцию Пеллы, в коей они нас и дожидались, а мы из мызы г. Дубенского до оной казённой станции и мызы, за уездом почтовых, ехали на его, Дубенского, лошадях восемь вёрст. В мызе ж Пелле, за разгоном лошадей пробыли с час. В девятнадцати верстах от Пеллы в мызе и почтовой станции князя Вяземского переменили лошадей и поехали безостановочно.
21-го числа декабря, в воскресенье, проехавши от Вяземского мызы и почтовой станции четырнадцать, от города Шлюшина шестьдесят, а всего от города Тотьмы сухим путём девятьсот девяносто пять, да водяною коммуникациею три тысячи семьдесят четыре, итого четыре тысячи шестьдесят девять вёрст, по приезде в Санкт-Петербург во время начала всенощной, для отслушания оной остановились в Невском монастыре, повозки ж отправили в дом придворного подкондитера Григорья Иванова, где при выезде имели квартеру, куда после всенощной и сами возвратились.