Ради прекрасных глаз (Потапенко)/ДО
| Ради прекрасныхъ глазъ |
| Источникъ: Потапенко И. Н. Записки стараго студента. — СПб.: «Издатель», 1899. — С. 131. |
Три года подрядъ мы съ Буйновымъ жили въ одной комнатѣ. Первая наша встрѣча была случайная; до поступленія въ университетъ мы вовсе не были знакомы. Пріѣхали съ разныхъ концовъ Россіи и никогда не слыхали другъ о другѣ.
Мы встрѣтились съ нимъ на лѣстницѣ большого дома, когда оба подымались въ четвертый этажъ. Онъ впереди, я позади. Впрочемъ, вѣроятно, и раньше еще мы замѣтили другъ друга, когда стояли у воротъ и внимательно читали то, что было написано женскимъ крупнымъ почеркомъ на прилѣпленной къ стѣнѣ бумажкѣ: «Одна комната отдается въ наемъ для холостого съ мебелью, по желанію и со столомъ».
Оба мы заинтересовались этой надписью, но Буйновъ, можетъ быть, прозрѣвъ во мнѣ конкурента, прочиталъ ее наскоро и тотчасъ же побѣжалъ во дворъ и сталъ разыскивать соотвѣтствующій подъѣздъ. Я же вообще никогда не торопился и въ этомъ случаѣ тоже пошелъ медленно, и, въ то время, какъ я поднялъ ногу, чтобы взойти на первую ступеньку грязной лѣстницы, Буйновъ былъ уже на площадкѣ второго этажа, а когда ему отпирали дверь въ двадцать седьмомъ нумерѣ, въ четвертомъ этажѣ, я еще только подступалъ къ третьему.
Но дѣло въ томъ, что разъ у насъ была одна цѣль, мы неминуемо должны были встрѣтиться въ двадцать седьмомъ нумерѣ. Такъ это и случилось. Меня впустили вслѣдъ за Буйновымъ и точно такъ же, какъ его, ввели въ довольно большую комнату, съ двумя окнами, выходившими во дворъ, съ диваномъ, кроватью, столомъ, шкапомъ, этажеркой и зеркаломъ, висѣвшимъ надъ диваномъ и обладавшимъ какой-то странной способностью отражать предметы въ превратномъ видѣ.
— Сколько же она стоитъ, эта комната? — спросилъ Буйновъ хозяйку, съ виду очень почтенную даму, въ чепцѣ, съ темной шалью, наброшенной на плечи, высокую, довольно плотную, съ лицомъ привѣтливымъ, съ мягкимъ голосомъ.
— Тринадцать рублей! — былъ отвѣтъ.
— Съ самоваромъ? — спросилъ Буйновъ.
— Да, съ самоваромъ. А если угодно столъ, такъ онъ стоитъ отдѣльно шесть съ полтиной.
— Гм!.. Такъ вы говорите — тринадцать? — переспросилъ Буйновъ, очевидно, не желавшій пользоваться столомъ. — Почему же такая цифра? Тринадцать, вѣдь это не хорошее число!
— Но, знаете, — съ усмѣшкой произнесла хозяйка, — когда рѣчь идетъ о деньгахъ, то тринадцать — число лучшее, чѣмъ двѣнадцать.
— Пожалуй, это такъ. Только, знаете, мнѣ это дорого!
— Ну, пожалуй, за двѣнадцать можно.
— Нѣтъ, и это дорого.
Въ это время хозяйку зачѣмъ-то на минуту вызвали, и мы остались вдвоемъ съ моимъ конкурентомъ. Онъ обернулся ко мнѣ и сказалъ:
— Можетъ быть, вамъ это сходно, такъ вы займите, я вамъ не мѣшаю.
— Нѣтъ, — сказалъ я, — мнѣ это не по средствамъ. Я ищу себѣ маленькую комнатку рублей въ семь.
— Да? Представьте, я тоже только семь рублей могу… Такъ именно и искалъ.
— Трудно найти такую! — замѣтилъ я. — Я вотъ ужъ третій день шляюсь. Совсѣмъ нѣтъ маленькихъ комнатъ.
— Третій день? А я ужъ недѣлю взлетаю въ пятые этажи… Послушайте, вотъ идея! А впрочемъ, извините, вы… вы студентъ?
— Да, я студентъ.
— Какого курса?
— Я только что поступилъ.
— А на какомъ вы факультетѣ?
— Я поступилъ на естественный. Но потомъ перемѣню. Можетъ быть, медикомъ буду…
— Гм!.. представьте. я тоже. Такъ что, выходитъ, мы товарищи.
— Очень пріятно.
Мы подали другъ другу руки и сказали свои фамиліи.
— Какая же у васъ идея? — спросилъ я.
— Да вотъ какая. Вы ассигновали семь рублей, и я тоже семь. А эта комната стоитъ двѣнадцать, значитъ, если мы поселимся въ ней вмѣстѣ, то сдѣлаемъ экономію по рублю на брата. А вѣдь это хватитъ на табакъ!
— Правда, — согласился я. — Ваша идея мнѣ нравится. Если только мы уживемся…
— Ну, вотъ пустое! Почему же намъ не ужиться?
И когда хозяйка вернулась, мы ее познакомили съ нашимъ планомъ. Дѣло очень скоро уладилось; было затрудненіе въ томъ, что у нея не оказалось другой кровати, но я изъявилъ готовность спать на диванѣ.
И вотъ стали мы съ Буйновымъ жить въ одной комнатѣ. Каждое лѣто мы разъѣзжались по своимъ краямъ, но по возвращеніи тотчасъ же отыскивали другъ друга и опять селились вмѣстѣ. Нѣсколько разъ мы мѣняли квартиру, но теперь, перейдя на четвертый курсъ, мы случайно опять попали къ той самой хозяйкѣ, у которой тогда встрѣтились; только уже въ другой квартирѣ.
Мы были чрезвычайно удобны другъ для друга. Прежде всего, отъ такого сожительства получалась явная экономія. У насъ меньше выходило на свѣчи, на чай. И даже мы выигрывали во времени; такъ какъ намъ приходилось читать однѣ и тѣ же книжки, мы читали ихъ вслухъ, легче усвоивали и вообще жили мирно и хорошо. Характеры наши тоже подходили. Мы не любили много разговаривать, не надоѣдали другъ другу. Оба отличались деликатностью, уступчивостью, и никогда намъ не приходило въ голову, что мы можемъ изъ-за чего-нибудь разойтись.
Можетъ быть, мы недостаточно внимательно присматривались другъ къ другу, потому что въ этомъ не было надобности, но фактъ тотъ, что мы не находили другъ въ другѣ рѣшительно никакихъ недостатковъ.
Наша хозяйка оказалась вдовою чиновника; судя по нѣкоторымъ остаткамъ прежней обстановки ея квартиры, можно было заключить, что онѣ когда-то жили очень недурно. Теперь же не бѣдствовали, но съ трудомъ сводили концы съ концами. Уже одно то, что онѣ должны были отдавать комнату, показывало, что у нихъ въ средствахъ былъ недохватъ. Жила эта почтенная дама вдвоемъ съ дочерью, которой на видъ было лѣтъ восемнадцать. Прежде мы ее не замѣчали; она была подросткомъ и, должно быть, исправно ходила въ гимназію. Мы столомъ не пользовались и потому почти не встрѣчались съ хозяевами. Теперь же мы вздумали по вечерамъ пить чай вмѣстѣ съ хозяйками и, разумѣется, познакомились и съ дочкой. Ее звали Анной Григорьевной, и Буйновъ въ первый же вечеръ опредѣлилъ ее такъ:
— Ужасно красива, но, кажется, не умна.
Я промолчалъ, но подумалъ то же самое. Она дѣйствительно была красива. Невысокая, но очень стройная, тоненькая, съ ясными голубыми глазками, вздернутымъ носикомъ, розовыми губками, — она всегда много смѣялась и тогда казалась еще красивѣй, потому что у нея были превосходные зубы.
Мы проводили вмѣстѣ почти всѣ вечера. Правда, мы съ Буйновымъ не отличались разговорчивостью, но Анна Григорьевна была такая болтушка, что въ этомъ не было и надобности, — она за всѣхъ говорила.
Частенько къ нимъ приходилъ офицеръ, по фамиліи Обневскій. У него былъ капитанскій чинъ и длинные усы. Въ сущности, ничего мы про него не знали; на насъ онъ мало обращалъ вниманія, и намъ казалось, что и Анна Григорьевна также не интересовала его. Лѣтъ ему было за сорокъ, и, въ то время, какъ мы весело болтали за круглымъ столомъ, онъ сидѣлъ обыкновенно съ матерью Анны Григорьевны — она на диванѣ, онъ въ креслѣ, — непрерывно курилъ толстую папироску въ толстомъ янтарномъ мундштукѣ и, цѣдя слова сквозь зубы, велъ разговоръ о хозяйствѣ, о дороговизнѣ на съѣстные припасы, иногда же разсказывалъ какіе-нибудь городскіе слухи.
Намъ было весело; присутствіе молодой дѣвушки — болтливой, любившей смѣяться, — оживляло насъ и иногда даже дѣлало разговорчивыми. Вернувшись послѣ чаю къ себѣ въ комнату, мы еще находились подъ вліяніемъ этого оживленія и нерѣдко продолжали съ Буйновымъ начатую тамъ бесѣду. Иногда за такой бесѣдой мы засиживались далеко за полночь.
— Да, — говорилъ Буйновъ, — это все оттого, что она красива. Вѣдь она не умна и, тѣмъ не менѣе, вліяетъ на нашъ умъ, возбуждаетъ его къ дѣятельности! Красота воодушевляетъ!..
Это случилось однажды, въ одинъ и тотъ же вечеръ, можетъ быть, въ одинъ и тотъ же часъ. Богъ знаетъ, быть можетъ, случайно мы оба были такъ настроены, или Анна Григорьевна сдѣлала каждому изъ насъ по очереди особенно выразительные глазки, но, когда мы вернулись къ себѣ, у насъ не вышло продолженія разговора, какъ это бывало обыкновенно. Мы начали ходить по комнатѣ изъ угла въ уголъ, другъ другу навстрѣчу. Раза три мы столкнулись. Скоро мы поняли, что такъ ходить неудобно. Буйновъ легъ на диванѣ, а я на кровати; мы вытянулись на спинахъ и смотрѣли въ потолокъ.
Не знаю, что именно чувствовалъ въ это время Буйновъ, но я былъ раненъ въ сердце глубоко. Я ни на минуту не переставалъ думать о ней, о нашей красавицѣ. Я удивлялся, что только теперь это со мной случилось. Вѣдь она и прежде была такъ красива, — почему же эта красота на меня не дѣйствовала? А теперь она все время стояла передо мной, какъ живая, и я былъ влюбленъ въ нее по уши.
Мы лежали такимъ образомъ часа два, а затѣмъ вдругъ мнѣ неудержимо захотѣлось поговорить о ней.
— Анна Григорьевна сегодня какъ-то особенно хороша! — сказалъ я просто въ потолокъ, не обращаясь къ своему сожителю.
— Да, хороша! — какъ-то неохотно подтвердилъ Буйновъ.
— Ты тоже это находишь? — промолвилъ я, и, можетъ быть, въ моемъ тонѣ онъ разслышалъ что-нибудь новое.
— А почему же бы мнѣ этого не находить? — съ явнымъ раздраженіемъ отвѣтилъ Буйновъ. — Вотъ странно! кто-жъ мнѣ запретитъ находить, что она красива?
— Кто же тебѣ это запрещаетъ? Находи.
Мы замолчали, и дальнѣйшаго разговора у насъ не вышло. Въ воздухѣ чувствовалась какая-то натянутость. Это было, кажется, въ первый разъ за три года нашего совмѣстнаго житья.
Съ слѣдующаго же дня съ нашей стороны начались маленькія услуги по отношенію къ хозяйской дочкѣ. Въ этотъ день меня поразило, что у хозяевъ на столѣ, когда мы пришли пить чай, оказалась коробка конфетъ. Никогда онѣ не позволяли себѣ такой роскоши. Анна Григорьевна тотчасъ же стала угощать меня этими конфетами, потомъ она подала коробку Буйнову, который началъ какъ-то неловко отказываться.
— Ну, полноте, — говорила Анна Григорьевна, — вѣдь это вашъ вкусъ, какъ же вы отказываетесь?
Я вздрогнулъ и мрачно посмотрѣлъ на товарища. Это былъ мой первый открыто недружелюбный взглядъ по его адресу. Меня охватила страшная досада. Онъ принесъ ей конфеты. Съ какой стати онъ принесъ ей конфеты? Во-первыхъ, прежде это никогда ему не приходило въ голову, а во-вторыхъ — откуда онъ взялъ денегъ? Я очень хорошо зналъ, что у Буйнова, какъ и у меня, денегъ всегда было въ обрѣзъ, и вотъ онъ подноситъ конфеты и притомъ, какъ увидѣлъ я по коробкѣ, изъ лучшей кондитерской.
Утромъ на другой день Буйновъ, проснувшись, и, можетъ быть, въ первую минуту забывъ о нашихъ новыхъ враждебныхъ отношеніяхъ, спросилъ меня:
— Посмотри, пожалуйста, который теперь часъ!
Я поднялъ голову.
— Какъ, а твои часы?
— Они… э… ну, да… однимъ словомъ, они остановились… Я отдалъ ихъ въ починку…
Я ясно видѣлъ, что онъ говоритъ неправду, и понялъ, что Буйновъ заложилъ свои часы, заложилъ ихъ для того, чтобы купить конфетъ для Анны Григорьевны, и въ ту же минуту почувствовалъ, что долженъ, во что бы то ни стало, поднести ей цвѣты.
Когда Буйновъ ушелъ (мы теперь уже не выходили вмѣстѣ), я оглядѣлся кругомъ, разыскивая глазами предметъ, который могъ бы быть превращенъ въ цвѣты, и остановился на своемъ плэдѣ, а затѣмъ, положивъ его на лѣвую руку, вышелъ и отнесъ куда слѣдуетъ. Вечеромъ Буйновъ пошелъ къ чаю раньше меня, — должно быть, хотѣлъ выиграть время и въ моемъ отсутствіи сказать нѣсколько любезностей Аннѣ Григорьевнѣ; онъ встрѣтилъ меня какимъ-то совершенно разбойничьимъ взглядомъ. Мои цвѣты стояли на трюмо и отражались въ немъ, такъ что выходило, какъ будто я поднесъ не одинъ, а два букета. Анна Григорьевна восхищалась ими, поминутно подходила къ нимъ, нюхала и была въ восторгѣ.
— Ахъ, какіе славные цвѣты! — восклицала она и посматривала на меня ласковымъ, благодарнымъ взглядомъ.
Она не была избалована такими любезностями.
Былъ тутъ и капитанъ съ длинными усами; онъ тоже хвалилъ мои цвѣты. Я торжествовалъ, сильно подозрѣвая, что, при помощи цвѣтовъ, одержалъ надъ Буйновымъ побѣду, но этимъ, разумѣется, дѣло не кончилось. Мы продолжали соперничать въ услугахъ. Буйновъ старался провожать ее въ библіотеку, куда она ходила за книгами, я раза три покупалъ билеты въ театръ и приглашалъ ее. Мнѣ приходилось раза два въ недѣлю заходить въ кассу ссудъ, и это обстоятельство постепенно облегчало мой гардеробъ. Дошло до того, что я долженъ былъ заложить мой великолѣпный энциклопедическій словарь, который былъ извѣстенъ всему университету. Я замѣтилъ, что приглашенія въ театръ особенно нравились Аннѣ Григорьевнѣ; въ такіе вечера она была чрезвычайно любезна со мной, и я тогда ощущалъ торжество, но зато Буйновъ, у котораго гардеробъ не былъ такъ богатъ и который не могъ тратиться на билеты въ театръ, — когда я возвращался домой, окидывалъ меня взглядомъ, полнымъ ненависти.
Тысячи маленькихъ услугъ то съ моей, то съ его стороны слѣдовали одна за другой. Мы съ Буйновымъ ни разу не говорили объ этомъ, но въ нашихъ отношеніяхъ произошла видимая перемѣна. Утромъ мы съ нимъ не вставали никогда одновременно. Если онъ схватывался раньше, то я нарочно закутывался въ одѣяло съ головой и дѣлалъ видъ, что еще сплю. Если раньше случалось проснуться мнѣ, то онъ принималъ ту же мѣру. Намъ просто не хотѣлось встрѣчаться взглядами и поневолѣ заводить разговоръ. Мы старались не сталкиваться. Даже въ университетѣ мы какъ-то сторонились другъ друга. Это было до такой степени явно, что и товарищи замѣтили.
— Вы поссорились? — спрашивали насъ. — Вы разошлись?
Мы, разумѣется, отвѣчали, что нѣтъ, но въ тонѣ нашего голоса проглядывало нѣчто такое, что намъ никто не вѣрилъ.
Мы теперь уже не читали книгъ вмѣстѣ. Дней десять въ нашей комнатѣ не было слышно ни одного слова. Жизнь вмѣстѣ становилась тяжелой и почти невыносимой.
Но однажды произошелъ короткій разговоръ. Его началъ Буйновъ.
— Знаешь, — промолвилъ онъ, какъ-то заминаясь и глядя въ сторону, — я думаю, не переѣхать-ли намъ въ разныя комнаты?!.
Я вопросительно взглянулъ на него, хотя предложеніе это сразу нашло откликъ въ моемъ сердцѣ. Буйновъ отвѣтилъ на мой взглядъ.
— Да, видишь-ли, я нахожу, что вдвоемъ какъ-то стѣснительно…
— Да, пожалуй! — отозвался я.
И ни одному изъ насъ не пришло въ голову удивляться тому обстоятельству, что въ теченіе трехъ лѣтъ мы ни разу не находили наше сожительство стѣснительнымъ.
И вотъ мы начали дѣятельно искать себѣ комнаты. Но какъ-то все не находили. Признаюсь, въ душѣ у меня была тайная надежда, что Буйновъ найдетъ раньше меня и переѣдетъ, а я въ такомъ случаѣ останусь на старой квартирѣ. Какимъ образомъ я найду средства, чтобы платить двѣнадцать рублей, объ этомъ я совсѣмъ и не думалъ. Но зато я увѣренъ, что Буйновъ питалъ такія же точно надежды. Поэтому-то, должно быть, намъ такъ долго и не удавалось отыскать подходящія комнаты. Но переѣздъ былъ рѣшенъ безповоротно. Мы уже были врагами, и совмѣстная жизнь наша была теперь немыслима.
Все же, однако, мы продолжали по вечерамъ сходиться у хозяйки, за чайнымъ столомъ. Это были уже далеко не такіе веселые вечера. Анна Григорьевна не замѣчала нашихъ новыхъ отношеній, но мы оба смотрѣли какъ-то исподлобья, между собой не разговаривали, а обращались только къ ней.
Однажды мы застали ее и мать въ какомъ-то странномъ настроеніи. Не было никакихъ опредѣленныхъ признаковъ какого-нибудь событія, но чувствовалось какое-то волненіе, слегка приподнятый тонъ. Анна Григорьевна была одѣта въ свѣтлое платье, на груди у нея красовалась приколотая роза. Капитанъ былъ здѣсь, попрежнему покуривалъ папиросу, но сидѣлъ не съ матерью, а съ дѣвушкой.
— А вы знаете, — обратилась къ намъ мать Анны Григорьевны, — у насъ сегодня новость!
— Новость? Какая? — спросили мы оба.
— А вотъ, капитанъ сдѣлалъ Анненькѣ предложеніе.
— Да?
— Да, и черезъ двѣ недѣли наша свадьба! — очень весело отвѣтила сама Анна Григорьевна.
Оба мы не сразу откликнулись на это извѣстіе Потомъ, однако, Буйновъ, овладѣвъ собою, первый поднялся и поздравилъ обѣихъ хозяекъ. Я сдѣлалъ тоже самое.
Мы просидѣли у нихъ не долго и, сверхъ обыкновенія, вернулись въ свою комнату часовъ въ десять. Я сѣлъ въ креслѣ у стола, Буйновъ помѣстился на диванѣ, и мы помолчали минутъ двадцать. Потомъ онъ какъ-то нервно схватился и сталъ ходить по комнатѣ. Затѣмъ вдругъ остановился, взялъ стулъ и сѣлъ тоже около стола, рядомъ со мной.
— Послушай, — сказалъ онъ, — у тебя есть что-нибудь?
— То-есть, это ты насчетъ денегъ?
— Ну, да, какіе-нибудь пустяки…
— Ты что же, хочешь купить яду? — промолвилъ я, нисколько не скрывая ироническую усмѣшку.
— А ты, можетъ быть, самъ на это разсчитываешь?
Мы помолчали съ минуту, но потомъ вдругъ какъ-то неожиданно для обоихъ вдругъ разсмѣялись другъ другу въ глаза.
— И послѣ этого развѣ мы не идіоты? — сказалъ Буйновъ.
— Почти! — отозвался я.
— Такъ есть у тебя?
— Найдется. Я вчера еще заложилъ цѣпочку отъ часовъ… Видѣлъ фунтъ конфетъ? Еще тебя: Анна Григорьевна угощала… Такъ у меня осталось около полтинника.
— Такъ знаешь, пойдемъ выпьемъ по кружкѣ пива…
Мы одѣлись и вышли. Неподалеку отъ насъ былъ маленькій ресторанчикъ, куда въ прежнее время мы заходили нерѣдко, пиво здѣсь было дешево, и всегда можно было встрѣтить кого-нибудь изъ товарищей. И теперь нашлось здѣсь человѣкъ пять. Всѣмъ уже было извѣстно, что мы рѣшились разъѣхаться, и наше появленіе вдвоемъ и то обстоятельство, что мы сидѣли за однимъ столомъ и чокались нашими кружками, конечно, обратило на себя общее вниманіе.
— Что же это?.. Вы уже не переѣзжаете? — спросили насъ.
— Нѣтъ, переѣзжаемъ, — отвѣтилъ Буйновъ.
Я посмотрѣлъ на него съ изумленіемъ.
— Ну, да, переѣзжаемъ… Завтра будемъ искать комнату.
— Общую? — спросили его.
— Ну, да, разумѣется…
На другой день хозяйка явилась къ намъ съ извиненіями. Дѣло въ томъ, что капитанъ долженъ былъ скоро переселиться въ нашу комнату, и мы должны были ее освободить.
Прошла еще недѣля; мы съ Буйновымъ нашли себѣ новую комнату, совсѣмъ маленькую, на пятомъ этажѣ, съ ходомъ черезъ кухню, невзрачную, тѣсную, неуютную. Мы платили за нее вдвоемъ девять рублей.
— Да, братъ, теперь придется мѣсяцевъ пять ютиться въ этой пещерѣ, пока не выкупимъ все, что мы съ тобой заложили ради прекрасныхъ глазъ Анны Григорьевны! — говорилъ Буйновъ.
Больше мы съ нимъ не ссорились и остались хорошими пріятелями навсегда.