РАСКАТЫ СТЕНЬКИНА ГРОМА ВЪ ТАМБОВСКОЙ ЗЕМЛѢ
(Посвящается Н. Н. Свищову).
[править]Тамъ Стенька Разинъ Тамбовской земли не воевалъ. Не воевали ее также и ближніе и подручные атаманы его. главная грозовая туча прошла стороной, зацѣпивъ только однимъ краемъ своимъ Тамбовскую землю. Но и этого было достаточно, чтобы вызвать въ ней такой переполохъ, о которомъ и до сихъ поръ, черезъ двѣсти лѣтъ, еще вспоминаютъ, и живы преданія. Можно поэтому представить себѣ, что происходило тогда и особенно тамъ, гдѣ проходилъ самъ «батюшка Степанъ Тимоѳеевичъ съ дѣтками своими»… Тамбовскій переполохъ, т. е. радость однихъ при извѣстіи о приближеніи Стеньки и ужасъ другихъ, произошелъ совершенно по тѣмъ же причинамъ, какъ и вездѣ, куда подходилъ Стенька: радость и надежда у бѣднаго (подлаго) и крѣпостного люда избавиться отъ помѣщичьяго и чиновничьяго гнета и смятеніе и ужасъ помѣщиковъ и чиновниковъ (подъячихъ и воеводъ) передъ расплатой и неминучими страшными истязаніями за вымогательства и угнетенія.
Новооткрытые и новообъявленные документы — находки и труды архивныхъ комиссій, преимущественно Тамбовской и Рязанской — относящіеся къ этой эпохѣ, столь поучительной и назидательной, — новаго, въ смыслѣ установленія новаго взгляда на событіе, даютъ не особенно много; но за то они даютъ такую массу детальныхъ подробностей, такъ характеризующихъ ужасную, темную, безотрадную жизнь населенія, что, перечитывая ихъ, поразительно ясно представляешь себѣ, что тогда происходило и невольно останавливаешься, не зная чему болѣе удивляться: наглости и безстыжеству ставленниковъ тогдашней власти и ихъ помощниковъ и приспѣшниковъ, или одичалой тупости и терпѣнію въ конецъ почти запуганнаго, забитаго и загнаннаго населенія.
Перечитывая теперь повѣствованія о томъ, что тогда дѣлалось, не меньше удивляешься и невѣжеству и близорукой тупости стоявшихъ у власти въ Москвѣ. Нельзя предположить, чтобы въ Москвѣ обо всемъ этомъ не знали — еще меньше, чтобы не хотѣли знать, — точно такъ же какъ нельзя предположить, чтобы хаосъ этотъ былъ желательнымъ для Москвы: — свои соки и силы она брала оттуда же, изъ провинцій — и въ то же время мы видимъ, что она ровно ничего не дѣлала, чтобы завести для населенія правду и порядокъ: все ограничивалось одной канцелярской перепиской — бездушной, безсмысленной, безсодержательной — да присылкой новыхъ воровъ-воеводъ, голодныхъ, на мѣста старыхъ воровъ-воеводъ, уже сытыхъ.
Тутъ, въ эту пору. у Москвы уже- не было никакихъ политическихъ и династическихъ соображеній, чтобы держать провинціи въ черномъ тѣлѣ. «Тишайшій» Алексѣй Михайловичъ могъ сидѣть и сидѣлъ «на Москвѣ» въ этомъ отношеніи совершенно спокойно. Ему не угрожали никакіе самозванцы, никакіе конкуренты-претенденты; никто не думалъ отъ него отдѣляться, никакая провинція не думала о самостоятельности — напротивъ, въ это время, болѣе чѣмъ когда-нибудь прежде и послѣ, чувствовалось всѣми желаніе сплотиться въ одно цѣлое, и сплотиться именно вокругъ него. Царская власть и на дѣлѣ, и какъ идея, какъ принципъ, всѣми давно уже была признана за наилучшую, и противъ нея не только никто не спорилъ, не интриговалъ противъ нея, не подкапывался. но даже сами предводители потерявшаго терпѣніе и, наконецъ, возставшаго населенія, чтобы сплотитъ вокругъ себя и морализировать затѣянное дѣло обращались для этого все къ той же самой идеѣ царской власти. Плывя по Волгѣ, Стенька одну свою барку велѣлъ отдѣлать краснымъ сукномъ и «прелестники» его говорили народу, что на ней ѣдетъ царевичъ Алексѣй, сынъ царя, «который приказываетъ всѣхъ бояръ, думныхъ людей, и дворянъ, и всѣхъ владѣльцевъ помѣщиковъ, и вотчинниковъ, и воеводъ, и приказныхъ людей искоренять, потому что они измѣнники и народные мучители», т. е. заставлялъ разсказывать какъ разъ то, что было желательно слышать народу отъ самого царя. Это было значитъ не «колебаніе основъ», какъ принято выражаться на этотъ счетъ въ наше время, а только подлогъ, отъ имени царя, болѣе энергичнаго, сильнаго и свободолюбиваго человѣка, къ которому онъ прибѣгалъ, чтобы успокоить совѣсть и придать рѣшимость запуганной, забитой и загнанной чиновниками и помѣщиками, возставшей, наконецъ, народной массѣ. Устрой «тишайшій» Алексѣй Михайловичъ у себя въ царствѣ порядки и не давай народа въ обиду помѣщикамъ и чиновникамъ, не было бы и Стеньки, какъ никогда не было и не бывало огня, если не бывало матеріала для горѣнія.
А дровъ — всякой неправды и всякаго утѣсненія — тогда было много, — столько, что хоть отбавляй. И всѣ эти дрова наломала Москва, а сложили ихъ въ кучу и приготовили для Стеньки, для Булавина и потомъ для Пугачева, помѣщики и, главнѣйше, чиновники, разумѣя тутъ, подъ этимъ названіемъ, и мелкихъ подъячихъ и крупныхъ бояръ и князей-воеводъ. Всѣ они постарались и потрудились.
Существуетъ взглядъ, что движеніе при Разинѣ такъ разрослось потому, что не совсѣмъ еще исчезъ тогда изъ народнаго представленія и народной памяти удѣльно-вѣчевой порядокъ и складъ жизни, Едва ли это вѣрно. Что при удѣльно-вѣчевомъ порядкѣ народу жилось лучше, чѣмъ потомъ, особенно первое время, подъ властью Москвы, это не только можно предположить съ вѣроятностью, но это несомнѣнно такъ и было на самомъ дѣлѣ. Для маленькаго удѣльнаго князя удѣлъ его былъ, разумѣется, дороже, чѣмъ онъ былъ потомъ для воеводы, намѣстника-чиновника, который сегодня тутъ, а завтра тамъ, и который, по самому существу своему, какъ намѣстникъ, хотя бы и отъ государства, не могъ и дѣйствительно не относился къ своему намѣстничеству иначе, какъ къ источнику только доходовъ, и притомъ такому источнику, изъ котораго сегодня черпаетъ онъ, а завтра будетъ черпать другой. Слѣдовательно, чѣмъ больше онъ изъ него вычерпаетъ, тѣмъ лучше — завтра еще неизвѣстно придется ли ему изъ него черпать. Это самое мы видѣли потомъ, гораздо позже, на примѣрахъ совершенно тождественныхъ съ этимъ: помѣщичьи имѣнія, какъ ни плохи были помѣщики, все-таки не раззорялись ими такъ, какъ ихъ раззоряли потомъ чиновники, подъ разными наименованіями расплодившіеся съ невѣроятной быстротой въ удивительномъ количествѣ и доведшіе населеніе, тамъ гдѣ удавалось засѣсть имъ поплотнѣе, до того, что у половины крестьянъ не осталось лошадей — ни пахать, ни возить стало не на чемъ. Точно также должно было быть и при воеводахъ-намѣстникахъ, замѣнившихъ собою удѣльныхъ князей-собственниковъ.
Но при чемъ тутъ политическая тенденція — это совершенно непонятно. Ни при Алексѣѣ Михайловичѣ, ни при сынѣ его, ни раньше, при отцѣ его, даже передъ его отцомъ, въ междуцарствіе и раньше междуцарствія, при Шуйскомъ и Борисѣ Годуновѣ, не было ни одной, сколько-нибудь серьезной, попытки къ отдѣленію какого-либо бывшаго княжества: ни одно изъ нихъ не искало независимости, не старалось жить отдѣльной жизнію отъ всего общаго отечества съ головой въ Москвѣ. Не было точно также и никакихъ попытокъ къ отдѣленно и къ возвращенію своей утраченной политической независимости и со стороны бояръ и князей, потомковъ владѣтельныхъ нѣкогда родовъ. Все слилось и сплотилось на вѣки вѣчные и мѣнять политическаго порядка никому не приходило и въ голову.
Но не было порядка гражданскаго, не было его внутри, ли въ администраціи, ни въ судахъ, ни въ выборахъ, ни во взаимныхъ отношеніяхъ сословій другъ къ другу. «Сильный давилъ слабаго и силой, произволомъ своимъ, и къ тему же еще и закономъ. И законы были таковы, что и у нихъ, помимо несправедливости судей, нечего было искать защиты слабому противъ сильнаго. Дворянинъ, убившій крестьянина, особенно собственнаго, рѣдко отвѣчалъ. По „Уложенію“, холопъ, котораго господинъ не кормилъ, могъ являться въ „Холопій приказъ“ и требовать свободы, но получалъ ее тогда, когда жалоба его оказывалась справедливою, а она признавалась справедливою только въ такомъ случаѣ, если господинъ сознавался въ томъ, и, напротивъ, одного отрицательнаго слова его было достаточно, чтобы опровергнуть жалобу холопа. Въ случаѣ, если владѣлецъ убьетъ въ дракѣ крестьянина другого владѣльца, послѣдній бралъ изъ имѣнія убійцы лучшаго крестьянина съ женою и дѣтьми, вовсе безъ спроса о желаніи ихъ идти къ другому господину. Законъ разсматривалъ человѣка совсѣмъ какъ скотину — за убитаго чужого вола отдай своего вола, за убитаго чужого человѣка отдай своего человѣка. Дворянинъ, или сынъ боярскій, могъ, вмѣсто того, чтобы самому подвергаться правежу, посылать на истязаніе своихъ людей. Въ случаѣ, если дворянинъ, или сынъ боярскій, медлилъ явиться въ срокъ на службу, — брали его людей и крестьянъ и держали въ тюрьмѣ пока господинъ явится. Самъ господинъ могъ наказывать, какъ хотѣлъ, своего подвластнаго. Къ довершенію всего, иногда люди и крестьяне, по приказанію своего господина, нападали на людей и крестьянъ другого, бывшаго съ нимъ во враждѣ, и такимъ образомъ, изъ угожденія къ своимъ господамъ, люди и крестьяне били, грабили и убивали другъ друга».
Царскіе воеводы — довѣренные царскіе люди — смотрѣли на свою должность прямо какъ на доходъ и сами ни сколько не стѣсняясь, открыто и откровенно высказывали этотъ свой взглядъ въ своихъ челобитныхъ. Такъ, напримѣръ, при Михаилѣ Ѳедоровичѣ просился на Бѣлоозеро князь Звенигородскій. Хотя на Бѣлоозерѣ былъ тогда воевода на мѣстѣ, но князь представлялъ, что этотъ воевода живетъ на воеводской должности уже второй годъ и имѣлъ возможность составить себѣ состояніе, а онъ, князь, задолжалъ и умираетъ съ голоду, и людишки его пропадаютъ на правежѣ. «Воеводы — говоритъ современникъ — не пользуются ни любовью, ни уваженіемъ въ народѣ; каждый годъ прибываютъ они на воеводство вновь свѣжи и голодны, — грабятъ и обираютъ народъ, не обращая вниманія ни на правосудіе, ни на совѣсть; а какъ окончатъ свой срокъ, то ѣдутъ къ отчету и отдаютъ часть своей добычи тѣмъ, которые ихъ повѣряютъ въ четвертяхъ и приказахъ».
Сила выборнаго управленія въ XVII вѣкѣ упала. Оно подчинялось всецѣло вліянію воеводъ и дьяковъ. Выборы производились подъ ихъ рукою и при томъ только богатыми членами общины. Понятно, что это были невыборы, а наборъ людей или заранѣе согласившихся молчать обо всемъ, или прямыхъ пособниковъ администраціи, такихъ же воровъ, какъ воеводы, дьяки и подъячіе ихъ. И ничего нѣтъ удивительнаго, что эти выборные нерѣдко превосходили воровствомъ даже тѣхъ, кому обязаны были своими выборными должностями и утвержденіемъ въ нихъ. Это было не выборное земское начало, а какое-то посмѣшище, издѣвательство въ дѣйствіи, на самомъ дѣлѣ, надъ принципомъ и идеей земскаго управленія и вообще земскаго выборнаго начала. Сохранились разсказы о подвигахъ такихъ выборныхъ по истинѣ невѣроятные, но когда мы знаемъ подъ чьимъ давленіемъ производились выборы и, вообще, во что они были обращены, — дѣло становится совершено понятнымъ и другимъ оно и не могло и быть.
Отъ всѣхъ подобныхъ злоупотребленій жители разбѣгались; пустѣли цѣлые посады и большія села. «Удивительно, говоритъ современникъ, какъ люди могутъ выносить такой порядокъ и какъ правительство, будучи христіанскимъ, можетъ быть имъ довольно?..» Дѣйствительно, это на свѣжаго человѣка дѣйствовало должно быть ужасно. Онъ не могъ представить себѣ почему сильная и крѣпкая центральная московская власть не только мирилась съ подобнымъ порядкомъ, но, казалось, сама способствовала еще процвѣтанію его, точно полагала, что для ея существованія и силы необходимы всѣ эти издѣвательства надъ населеніемъ и всѣ эти старанія вывести его наконецъ изъ терпѣнія и заставить возстать, точно, казалось, въ Москвѣ дѣлали какой-то опытъ надъ терпѣніемъ народнымъ…
Вотъ въ чемъ была дѣйствительная причина успѣха Разинскаго возстанія и вотъ почему оно такъ жарко разгорѣлось и сразу почти охватило всю тогдашнюю Россію и если гдѣ и не разгорѣлось, то тѣмъ не менѣе и тамъ его ждало населеніе съ такою же жадностью и съ такимъ же нетерпѣніемъ. Достаточно было въ иныхъ мѣстахъ одного слуха, что «батюшка Степанъ Тимоѳеевичъ» идетъ, или непремѣнно скоро придетъ и сюда, чтобы возставали немедленно же цѣлые уѣзды — помѣщиковъ-истязателей жгли, воеводъ, дьяковъ и подъячихъ вѣшали. Но ни гдѣ и никогда при этомъ не заходило и рѣчи объ отдѣленіи отъ Москвы, о возвращеніи къ своей политической, независимой отъ Москвы самостоятельности — причины были вовсе не политическія, въ нихъ ничего политическаго даже и небыло — былъ вопросъ о внутренней неурядицѣ сдѣлавшейся наконецъ невѣроятною, непереносимою, и терпѣніе у народа лопнуло, такъ какъ и его терпѣнію бываетъ предѣлъ.
Тамбовскія и шацкія земли раньше были заселены мордвою. До сихъ поръ еще, говоритъ г. Дубасовъ, изслѣдователь тамбовскаго края, сохранилось множество селъ, деревень и урочищъ съ мордовскими названіями. Самое названіе губернскаго города Тамбова есть, по всей вѣроятности, мордовское. По-мордовски Тамбовъ значитъ омутъ. Не далеко отъ Тамбова есть рѣчка Нару-Тамбовъ. Справляясь съ мордовскимъ словаремъ, мы узнаемъ, что Нару-Тамбовъ означаетъ «травяные омуты», что какъ разъ подходитъ къ свойствамъ названной рѣчки. Въ 90 верстахъ отъ Тамбова есть село Пичаево. И это названіе несомнѣнно мордовское. Когда-то очень давно — говоритъ мордовская легенда — одинъ мордовскій князь кочевалъ на мѣстѣ этого села. Тутъ у него умерла любимая жена и въ память ея огорченный мужъ вырѣзалъ изъ дерева статую, Пичь-аву, т. е. сосновую бабу. Въ окрестностяхъ Тамбова и еще есть много мѣстностей, носящихъ мордовскія названія: Ляда, Итмай, Сишоляй, Пичеяръ и другія.
Вскорѣ на мордву — коренное населеніе — нахлынули съ одной стороны русскіе, съ другой татары. Русскіе били татаръ, татары били русскихъ и тѣ и другіе вмѣстѣ били мордву. Наконецъ, русскіе окончательно осилили татаръ и завладѣли и мордовской землей, гдѣ ужъ начало къ тому времени осѣдать татарское населеніе, бывшее и тутъ сперва, разумѣется, кочевымъ. Русскіе, т. е. Москва, обращались съ татарами, т. е. покоренными татарскими князьками, мурзами и проч., не только любезно и деликатно, но даже, можно сказать, почти какъ по родственному, какъ съ соплеменниками и дорогими, и любезными сердцу своему родственниками. Всѣ эти князья, князьки, мурзы и проч. не только были признаны тотчасъ же въ правахъ своихъ, но и награждены еще, особенно тѣ изъ нихъ, которые были такъ благоразумны, что приняли вскорѣ христіанство, что, надо полагать, для нихъ не было особенно затруднительно, такъ какъ они въ христіанство шли даже очень охотно, понимая, что это очень выгодно. Благоразумная развязность въ такомъ вопросѣ, какъ дѣло совѣсти — вѣра, незамедлила вскорѣ принести имъ и еще большіе плоды и еще больше сблизила ихъ съ Москвой: Москва начала буквально сыпать дворянскими и всякими жалованными граматами, помѣстьями, пашнями, сѣнными покосами, бортными угодьями, рыбными ловлями, крестьянами, бобылями, даже цѣлыми вотчинами. А мурзы, князья и князьки все это подбирали «поцъ себя». «Се язъ — писалъ въ грамотѣ Василій ІІІ-й, — князь великій всеа Руси пожаловалъ есьма Микитку Васильева Мордвою въ кормленіе и во всѣ люди тое мордвы чтите его и слушайте». До сихъ поръ, особенно въ сѣверныхъ уѣздахъ Тамбовской губерніи, почти всѣ уцѣлѣвшія дворянскія фамиліи татарскаго происхожденія. «Служилъ ты намъ подъ Тулою, — писалъ въ своей грамотѣ Шуйскій на имя мурзы Барашева — и взяли тебя въ полонъ и приветчи въ Тулу били кнутами и медвѣдемъ травили, и на башню взводили, и въ тюрьму сажали, и голодъ, и нужду всякую терпѣлъ, и съ Тулы пришелъ къ намъ съ вѣстьми. И мы, великій государь, царь и великій князь всеа Руси, велѣли есмы дати тебѣ жалованную грамоту на княженіе». «Мурзѣ князь Валаеву — писалъ въ своей грамотѣ Алексѣй Михайловичъ — ногаю Айкину да Артуганову — жалованье на дикое поле по 10 четьи въ полѣ, а въ дву потому жъ. А чтобы межъ ими впредь о той землѣ спору не было, первый рубежъ отъ рѣчки Воодрей на большую кудрявую березу, а отъ той березы, прямо на березу жъ, что подлѣ тальника, а отъ тое березы сквозь тальникъ на воловатую березу и до орлова гнѣзда».
Такимъ образомъ былъ образованъ и созданъ во вновь завладѣнномъ краѣ дворянскій элементъ. Но, надо полагать, прелестью и удобствами дворянскаго званія, благодаря царившему тогда въ краѣ хаосу, пользовалось гораздо еще большее число людей. Такъ, когда впослѣдствіи, на первомъ дворянскомъ собраніи, стали разсматривать доказательства на дворянское достоинство отъ дворянъ и мурзъ татарскаго происхожденія, то оказалось всего лишь 330 несомнѣнныхъ дворянскихъ фамилій, а претендендовавшихъ на таковыя было до трехъ тысячъ…
Но надо полагать, что многіе мурзы татарскіе, князья и князьки ранѣе еще принятія свѣта христіанскаго ученія приняли попеченія и заботы о своихъ крѣпостныхъ изъ русскихъ, которые были конечно всѣ христіане. Объ этомъ обстоятельствѣ сохранилась масса указаній. Князьки татары-магометане, а крѣпостные ихъ — русскіе христіане. И такой порядокъ, никого, повидимому, особенно не смущая (кромѣ разумѣется крѣпостныхъ, выносившихъ все это на себѣ), продолжался гораздо дольше и послѣ Стенькиной эпохи. Его кончилъ уже Петръ Великій: и «бусурманамъ крестьянами православной вѣры не владѣть. Владѣющіе же должны креститься конечно въ полгода», писалъ онъ въ своемъ указѣ. И татарское дворянство Тамбовской губерніи, владѣвшее все это время крѣпостными христіанами въ согласіи или по недосмотру Москвы, разумѣется, усиленно начало просвѣщаться свѣтомъ христіанскаго ученія, не.желая разстаться въ правомъ владѣть крѣпостными и пользоваться всѣми правами и удобствами, соединенными съ нимъ. Тутъ только крестились Енгалычевы, Ишеевы, Татаевы, Кашаевы и т. д., и т. д.
Помимо ужъ вообще неудобства такого порядка, были еще повидимому и другія, частныя, специфическія причины, дѣлавшія жизнь крѣпостныхъ у помѣщиковъ-магометанъ непереносимою. Русскіе мужики, бабы и дѣвки, пожалованные Москвою въ крѣпостные татарскимъ князькамъ, бѣгали отъ нихъ безъ числа, особенно дѣвки. Въ описи бумагамъ и дѣламъ, опубликованнымъ Рязанской архивной комиссіей, чуть не на каждой страницѣ встрѣчаются такія заглавія дѣлъ, которыя не оставляютъ никакого сомнѣнія относительно щекотливаго положенія бабъ и дѣвокъ у дворянъ татарскихъ князьковъ… Если жизнь крѣпостныхъ и у помѣщиковъ чисто русскаго происхожденія была не завидна и соблазнъ при первой же возможности выйти изъ такого положенія былъ великъ, то о положеніи крѣпостныхъ у помѣщиковъ-татаръ или татарскаго происхожденія и говорить нечего, во сколько разъ оно было болѣе тяжело: ко всѣмъ ужасамъ тутъ прибавлялись еще обычаи и привычки помѣщиковъ-магометанъ, освященные или по крайней мѣрѣ не воспрещенные ихъ закономъ и совершенно недозволенные и даже прямо запрещенные христіанскимъ ученіемъ, исповѣдывавшимся ихъ крѣпостными.
Но если пренебреженіе къ вопросамъ вѣры вмѣстѣ съ странными привычками и обычаями, вводимыми у себя въ имѣніяхъ помѣщиками-татарами, имѣло огромное значеніе въ глазахъ ихъ крѣпостныхъ изъ христіанъ, то сами помѣщики, этимъ нарушеніямъ и нововведеніямъ, повидимому, не придавали никакого особеннаго значенія и смотрѣли на это просто, какъ на развлеченіе и при томъ вполнѣ невинное.
Особенно выдѣлялся и отличался въ этомъ отношеніи дерзостью помѣщикъ князь Куланчакъ-Еникеевъ. На него даже жаловались царю Ѳедору Ивановичу, что отъ него житья нѣтъ: «Близь Пурдышевской пустыни Рождества Пресвятыя Богородицы и Василья Блаженнаго владѣетъ деревнею князь Куланчакъ-Еникеевъ, и люди его чинятъ намъ обиду и насильство великое и крестьянской вѣрѣ поругаются, на монастырь палками бросаютъ, — писали про него монахи, — а какъ ходимъ мы около монастыря со крестомъ по воскресеньямъ и по Владычнымъ празднякамъ и на ердань, и князь Куланчакова люди пріѣзжаютъ на коняхъ и крестьянской вѣрѣ поругаются, кричатъ и смѣются, и въ трубы трубятъ и по бубнамъ бьютъ, и въ смыки и въ даюры играютъ, и съ огнемъ подъ монастырь приходятъ и сжечь хотятъ, и пашню монастырскую косятъ и дубы и борты тешутъ насильствомъ и отъ его Куланчаковыхъ людей прожить намъ впредь не мочно».
Надо однако сказать, что монахи того времени, какъ и вообще тогдашнее духовенство, гораздо ближе принимало къ сердцу свое матеріальное благополучіе, чѣмъ всякія страданія и даже мученія и истязанія своей паствы. До этой «паствы» имъ повидимому было также мало дѣла, какъ и татарскимъ князьямъ и мурзамъ. И монахи, и бѣльцы, и мурзы, смотрѣли на эту «паству» съ одной и той же въ сущности точки зрѣнія — какъ на свое достояніе, приносящее имъ доходы и прибыль. Заботы у тогдашняго духовенства объ облегченіи участи крѣпостного населенія было очень мало. Оно не прилагало въ этомъ отношеніи никакихъ стараній и относилось совершенно къ нему индиферентно, заботясь только объ увеличеніи своего матеріальнаго благополучія, выманивая и выклянчивая у казны себѣ лишь новые и новые «гоны», «бортьи» и «угодья» съ лѣсами, полями и проч. Всѣ тогдашнія заботы монастырскихъ настоятелей съ братіею были направлены исключительно въ одну сторону и именно вотъ въ эту. Цѣлыя страницы заняты этимъ клянченьемъ и нѣтъ ни одного указанія ни на одинъ случай заступничества и защиты за несчастное измученное населеніе со стороны бѣлаго или чернаго духовенства. Все только клянченье и клянченье у казны и еще жалобы на это же изстрадавшееся населеніе, что оно «малодоходно», мало приноситъ «пользы»!.. Эти отношенія духовенства къ паствѣ своей переходили иногда прямо во враждебныя, когда оно не только не заступалось за угнетенныхъ, прибѣгавшихъ къ нему искать защиты и заступничества, но рѣшительно и открыто становилось на сторону угнетателей и развратниковъ помѣщиковъ-татаръ и русскихъ, дѣлившихся съ духовенствомъ, особенно когда оно взяло засилье, конечно, щедрѣе вымотанныхъ и раззореныхъ ихъ крѣпостныхъ. У духовенства былъ для этого подъ рукой всегда готовый и удобный предлогъ отдѣлатся отъ заступничества, прибѣгавшихъ къ нему: власть помѣщиковъ утверждена правительствомъ и она законная: она, эта власть, отеческая, а какъ же дѣтямъ возставать противъ своихъ отцовъ? И такой образъ дѣйствій духовенства, истекавшій изъ побужденій чисто и исключительно наживныхъ, стяжательныхъ, принесъ результаты — плоды тоже чисто только наживные и стяжательные. Монастыри дѣйствительно росли непомѣрно быстро, умножаясь и въ своемъ числѣ. За стачку съ воеводской или помѣщичьей властью, за поддержку этой власти, за освященіе ея божескимъ происхожденіемъ, духовенство получало въ видѣ благодарности, или какъ пай въ общей прибыли, богатые дары и вклады, нажитые этой властью отъ спокойнаго владѣнія крѣпостнымъ населеніемъ. А когда, въ минуты душевныхъ сомнѣній, тяжкой болѣзни или въ предчувствіи близкой кончины, у притѣснителей народа являлись пробужденія совѣсти и страхъ передъ загробной жизнью, въ виду неминуемаго отвѣта за всю неправду, содѣянную на землѣ — они жертвовали на монастыри, завѣщая имъ разныя «угодья», «гоны», «бортьи», лѣса, рыбные ловы и проч. Опять, значитъ, доходъ…
Но если такъ удачно и «находчиво» поступало духовенство въ практическихъ своихъ дѣлахъ, въ дѣлахъ собственно стяжательныхъ, оно много, такъ много, какъ нигдѣ, упустило и потеряло въ своихъ нравственныхъ интересахъ. «Бренное», стяжательное, собранное и «нажитое» такимъ образомъ не пошло въ прокъ. Пожили всласть монахи собственно перваго, начальнаго періода своей осѣдлости въ тамбовскихъ и шацкихъ земляхъ. Вскорѣ явился Петръ Великій и потребовалъ отъ нихъ, и очень сурово, обильной жертвы на алтарь отечества, нуждавшагося тогда въ томъ же самомъ, что такъ высоко цѣнили и они — въ матеріальныхъ благахъ.
Въ то же время, забвеніе своихъ нравственныхъ интересовъ, «невниманіе» къ своимъ духовнымъ обязанностямъ, даже совершенное, можно сказать, запущеніе ихъ и, даже больше, корыстное, съ заранѣе обдуманными умыслами, недостойное и постыдное извращеніе ихъ, принесло такіе плоды, съ которыми еще ранѣе матеріальнаго погрома духовенству черному и бѣлому пришлось познакомиться и отвѣдать всю ихъ горечь…
Измученное условіями крѣпостной обстановки и всякими неправдами, ненаходя нигдѣ и ни у кого себѣ защиты, населеніе могло отдыхать и находить себѣ утѣшеніе развѣ только въ духовной, созерцательной жизни, для которой не надо никакихъ монаховъ, бѣльцовъ. Изстрадавшееся населеніе искало въ этой полумистической духовной созерцательной жизни себѣ указаній и совѣтовъ для спасенія себя хотя бы въ загробной будущей жизни. Въ реальной, дѣйствительной жизни оно ужъ не надѣялось найти его; спасенью неоткуда было придти. Давили помѣщики свои же, русскіе, давили помѣщики и изъ татаръ, давили подъячіе и воеводы, давили помѣщики-архимандриты и настоятели монастырскіе. Даже терялась вѣра въ царя, такъ какъ всѣ эти неправды доходили до Москвы, покрывались тамъ, и не приходило оттуда никакого наказанія притѣснителямъ. Вѣра во всякую правду на землѣ пропала у населенія и оно обратилось, угнетенное, все къ созерцательной жизни. Спасеніе и услада будутъ тамъ, за гробомъ. Стоитъ думать только о томъ, что будетъ за гробомъ. Надо уготовить себѣ тамъ жизнь, а объ этой что ужъ думать…
«Секты развились унасъ, — говоритъ Ж. И. Дубасовъ, — главнымъ образомъ среди помѣщичьихъ крестьянъ. Тяжелая крѣпостная обстановка невольно влекла изстрадавшееся крестьянство къ религіозной мистикѣ и фанатизму. Духовенство же своими дѣйствіями полицейскаго характера не только не умиряло толпу, а еще болѣе волновало. Отсюда происходило взаимное раздраженіе, роль котораго въ исторіи развитія тамбовскаго сектанства, по нашему мнѣнію, далеко не послѣдняя. При такихъ-то условіяхъ развивался мѣстный религіозный критическій анализъ. Люди, незабытые только тѣми, кто нуждался въ ихъ скудныхъ достояніяхъ, тамбовскіе крѣпостные и имъ подобные обыватели естественно искали отраду для своей горемычной жизни въ религіи и находили ее по своему».
И примѣровъ, подтверждающихъ эти слова г. Дубасова, въ его сочиненіи можно найти массу. Оно переполнено ими, хотя почтенный изслѣдователь, по миролюбію ли своему, по другимъ ли какимъ причинамъ, находящимся въ связи съ его скромнымъ служебнымъ положеніемъ въ провинціальномъ городѣ, постоянно дѣлаетъ оговорки, что лучше-де не говорить объ этихъ грустныхъ фактахъ… . Эта вольная, или невольная, излишне деликатная застѣнчивость его дѣлаетъ однако то, что многіе, чрезвычайно характерные и важные факты представляются въ его изложеніи блѣдными и вялыми, отрывочными, тогда какъ чувствуется по общему ходу, что они были, напротивъ, яркими, рѣзкими и составляли звенья одной и той же безконечной цѣпи.
Тѣмъ не менѣе, г. Дубасовъ находитъ все же достаточно въ себѣ смѣлости, чтобы сказать о тамбовскихъ сектахъ, зародившихся у насъ и развившихся отъ вышеупомянутыхъ причинъ при вышеупомянутыхъ условіяхъ нижеслѣдующее: — «Съ половины XVII вѣка Тамбовскій край начинаетъ обращать на себя вниманіе разнообразіями и силою мѣстнаго раскола и сектъ. Съ теченіемъ времени это мистико-раціоналитическое и обрядовое своеволіе религіозной мысли все развивалось и усиливалось и Тамбовская губернія стала наконецъ такимъ краемъ, въ районѣ котораго по преимуществу выразилась рознь религіознаго сознанія…»
Удручающее, безвыходное положеніе загоняло мысль, искавшую объясненія окружающаго и спасенія отъ него, иногда въ ужасныя дебри. Явились секты варварскія, звѣрскія и совершенно безсмысленныя. Человѣкъ, живущій въ нормальныхъ условіяхъ экономическихъ, нравственныхъ и правовыхъ, не можетъ даже объяснить себѣ, какъ могли люди дойти до такого звѣрства и такого идіотическаго пониманія и представленія себѣ о путяхъ спасенія. Только отчаяніемъ, до котораго были доведены люди, и можно себѣ объяснить это. Въ частной обыденной жизни такіе случаи объясняются характерной пословицей: «утопающій хватается и за соломенку», какъ, быть можетъ, ни безсмысленно кажется это стоящему внѣ опасности, на берегу…
Движеніе это было такъ сильно, душевное угнетеніе было такъ обще, что даже люди, стоявшіе въ матеріальномъ и нравственномъ отношеніяхъ несравненно выше всего населенія, первые два тамбовскіе архіерея, Леонтій и Игнатій, не удержались и поплыли тоже за всѣми по теченію…
Современное тогдашнее духовенство — черное монастырское и бѣлое — городское и сельское — очень близоруко посмотрѣло на дѣло. Кромѣ, конечно, несомнѣннаго участія тутъ дьявола, котораго надо изгонять всякими мѣрами, оно объясняло силу движенія не разореніемъ, не безпомощностью, не отчаяніемъ, до которыхъ было доведено наконецъ населеніе, а вообще его «буйственностью» и «своеволіемъ», наилучшими мѣрами противъ которыхъ должно быть то же самое, что и противъ дьявола, т. е. строгости, т. е. для тушенія пожара, начали подливать масло въ огонь. Результатъ получился указанный нами въ словахъ г. Дубасова, — чѣмъ стала наконецъ вскорѣ Тамбовская губернія въ сектантскомъ отношеніи. Почтенный историкъ Тамбовскаго края прямо дѣлаетъ даже указанія на фактъ и называетъ дѣйствующихъ лицъ особенно отличившихся въ раздуваніи пожара, когда они думали, что они его гасятъ. Самое печальное при этомъ явленіи это то, что подобное грустное недоразумѣніе въ выборѣ средствъ для борьбы съ сектами и расколами продолжалось съ самаго начала и вплоть до самаго послѣдняго почти времени. Если еще получались для кого при этомъ результаты хотя сколько-нибудь положительные, то только для мѣстной полиціи и приходскаго духовенства, съумѣвшихъ изъ борьбы съ сектантами и раскольниками сдѣлать для себя неизся; каемый источникъ всяческихъ вымогательствъ и поборовъ. Но эти цѣли личныя и государство и церковь, конечно, не могли имѣть въ виду, т. е. желать ихъ, хотя они, конечно, должны были имѣть ихъ въ виду, т. е. понимать, что гоненія въ такихъ дѣлахъ, какъ дѣло вѣры, дѣло совѣсти, всегда приводятъ къ подобнымъ результатамъ и что гонители совѣсти въ подобныхъ случаяхъ и хитители — синонимы.
Дѣйствительно, въ то время мы видимъ только одинъ результатъ борьбы съ сектантами и раскольниками — это ихъ все болѣе и болѣе широкое распространеніе. Удивительнымъ здѣсь является не то, что полуграмотное, воспитанное въ невозможно жестокихъ условіяхъ (бурса, семинарія и проч.) и далеко не образцово безкорыстное мѣстное духовенство въ союзѣ съ земской полиціей, набранной изъ отбросовъ помѣстнаго дворянства, стояли за продолженіе борьбы въ этомъ направленіи, — удивительно то, что этотъ же повидимому взглядъ раздѣляли и центральное управленіе церкви и государство, необращавшія, кажется, никакого вниманія на провѣрку донесеній мѣстныхъ церковныхъ управленій, изъ году въ годъ показывавшихъ въ своихъ донесеніяхъ одну и ту же цифру сектантовъ, именно 9,000 для всей губерніи. Горькая правда въ концѣ концовъ открылась, разумѣется, но какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, слишкомъ уже поздно…
Какъ на образецъ удивительнаго хаоса, царившаго въ краѣ передъ наступленіемъ эпохи Стеньки Разина, собственно въ церковномъ тогдашнемъ управленіи, можно указать здѣсь на Черніевъ мужской монастырь, основанный старцемъ Матееемъ, въ XVI столѣтіи. «Это былъ, говорится въ очеркахъ Тамбовскаго края, въ сущности казачій монастырь. Сюда шла замаливать свои не малые грѣхи голутвенная казацкая вольница, буйная и непокорливая: сюда же несли свои достатки разбогатѣвшіе на разныхъ промыслахъ удальцы тихаго Дона. Ближайшею судебно-административною инстанціею для игумена и старцевъ Черніевой Матееевой пустыни былъ Черкасскій казачій кругъ съ атаманомъ во главѣ и уже черезъ нихъ нашъ древній монастырь входилъ въ сношеніе съ московскимъ правительствомъ».
Но это «вольное» происхожденіе монастыря была для него и причиною многихъ бѣдъ.
Исключительное положеніе Черніева монастыря вызывало противъ него усиленную вражду шацкихъ воеводъ и приказныхъ людей и это обстоятельство отзывалось на монастырской жизни краняе тяжело, что видно изъ слѣдующей казацкой отписки:
«Шацкіе служилые люди берутъ съ нашихъ монастырскихъ вотчинъ полоняночныя и ямскія деньги и стрѣлецкій хлѣбъ вдвое и втрое сверхъ царскаго указу и посылаютъ многихъ людей. а они емлютъ многія взятки и тѣмъ монастырскимъ людямъ чинятъ великое утѣсненіе и тюремное сидѣніе».
А съ другой стороны, случалось не рѣдко, что и самъ Донской покровитель мучилъ чернѣевскихъ монаховъ смертнымъ боемъ и ссылкою. Грабили воеводы съ приказными и подъячими съ одной стороны, грабили основатели и покровители — съ другой. Положеніе монаховъ очевидно было крайне затруднительное. Чернѣевскій игуменъ Моисей однажды жаловался даже въ Москву на казаковъ:
«И тѣ казаки, забывъ страхъ Божій, озорничали и неповинныхъ старцевъ били плетьми и ослопами безвинно и въ смиреніе сажали, а крестьянъ монастырскихъ съ женами и дѣтьми увозили на Хоперъ, на Донъ, и на Медвѣдицу, и про то вѣдаютъ старосты и выборные крестьяне. Да тѣжъ казаки въ кельяхъ изъ пищалей стрѣляли и въ гудки играли и въ ложки били и служилыхъ царскихъ людей плетьями били и монастырь запирали».
И такой порядокъ продолжался долго. Онъ кончился ужъ послѣ Разинскаго возстанія, въ которомъ чернѣевскіе монахи, не смотря на свое казацкое происхожденія и на свою зависимость отъ казаковъ, не только не принимали участія, но, напротивъ, держали прямо сторону московскаго правительства и помогали ему въ подавленіи возстанія своими средствами. Они израсходовали тогда на это дѣло около тысячи рублей.
Въ 1685 году Черніевъ монастырь былъ приписанъ къ Тамбову, отнятъ у казаковъ и отданъ «на пропитаніе преосвященному Питириму со всѣмъ его причтомъ вѣчно»…
Въ это время у чернѣевскихъ монаховъ образовалось довольно кругленькое состояньице: «638 крестьянскихъ дворовъ, земли 744 четы въ полѣ и сѣнныхъ покосовъ на 2,540 копенъ, да лѣсъ черный со всякими угодьями, и съ раменьи, и съ перелѣсьемъ, и съ орловыми гнѣздами, и съ бобровыми гонами и съ лосиными стойлами»…
Все это тогдашній тамбовскій епископъ Питиримъ своевременно и на законномъ основаніи, не смотря на московскую волокиту, укрѣпялъ за собою, но продолжительнаго благополучія для монаховъ оттого однакожъ не воспослѣдовало. Двѣнадцать лѣтъ позже, когда Петръ потребовалъ отъ монаховъ «усердныхъ и обильныхъ жертвоприношеній на пользу отечества» и когда тѣ ему въ этомъ отказали, онъ очень просто покончилъ съ ними: епархію Тамбовскую велѣлъ закрыть, а монахамъ чернѣевскаго монастыря, которыхъ въ это время было 28 человѣкъ начали выдавать «по 2 р. на человѣка, да имъ же хлѣба по 5 четвертей каждому, соли по 2 пуда, масла конопляннаго по ведру и дровъ по одной сажени»…
А сосѣдній Козловскій женскій монастырь въ это время впалъ «въ современное нищенство и только городъ Козловъ помогалъ ему изъ кабацкихъ сборовъ»…
Ко всѣмъ этимъ тягостямъ, административнымъ, судейскимъ и духовнымъ, которыя переносилъ несчастный край, слѣдуетъ еще, для безпристрастной и полной картины, прибавить безпрерывныя, одно за другомъ слѣдовавшія, нашествія непріятельскія, отъ которыхъ всѣ это обильныя, и даже излишне обильныя власти, поставленныя Москвою, не оберегали населенія ни мало, а можетъ быть и не были въ состояніи оберегать.
Изъ года въ годъ, даже по нѣскольку разъ въ одинъ и тотъ же годъ, слѣдовали на край — Тамбовскій и Шацкій — набѣги то татаръ, то калмыковъ, то просто воровскихъ людей съ Дона и даже неизвѣстно откуда. Всѣ эти набѣги характеризуются въ современныхъ сказаніяхъ болѣе или менѣе одинаково и только изъ болѣе пространнаго, или менѣе, описанія ихъ можно судить, что такое-то нашествіе было болѣе жестоко и губительно, а такое-то менѣе.
Набѣгали татары: крымскіе, ногайскіе, кубанскіе и азовскіе и калмыки. «Не разъ, говоритъ тамбовскій историкъ, внезапно и стремительно прорывали они наши валовыя крѣпости, избивая засѣчныхъ и иныхъ стражей и съ гикомъ и съ дикими возгласами появлялись скуластыя и узкоглазыя калмыцкія лица передъ самыми крѣпостными тамбовскими воротами, смущали наши малосильныя воинскія команды и ихъ воеводъ… Звонили у насъ тогда въ набатный колоколъ тревогу, становились пушкари, пищальники и стрѣльцы на стѣнахъ и башняхъ, близь главныхъ воротъ выравнивались на всякій случай конные и пѣшіе, а въ соборной Преображенской церкви служили молебны до тѣхъ поръ, пока азіатскіе кочевники не уходили обратно въ свои приволжскія кочевья»…
Калмыки очень скоро, какъ только откочевали изъ Китая, принялись за Тамбовскій край. Они откочевали изъ Китая въ 1630 году, а лѣтъ черезъ двадцать, и даже менѣе того, они уже вмѣстѣ грабили и Шацкую, и Тамбовскую провинціи, не встрѣчая, повидимому, никакого себѣ сопротивленія. Все что дѣлало московское правительство — это откупалось отъ нихъ: средство, какъ извѣстно, мало очень дѣйствительное, скорѣй даже подзадоривавшее ихъ на новые набѣги, развивавшее только въ нихъ аппетитъ, посѣявшее въ нихъ увѣренность въ безсиліи Москвы оберегать отъ нихъ свои окраины.
Калмыковъ откочевало изъ Китая 50,000 кибитокъ и всѣ они откочевали къ Волгѣ. Историкъ Тамбовскаго края говоритъ объ нихъ по поводу ихъ набѣговъ: «Такимъ образомъ отплатили они Русскому государству за гостепріимство. И мы не знаемъ чему въ данномъ случаѣ болѣе удивляться: необузданной ли наглости полудикихъ азіатовъ, или же чрезмѣрной терпѣливости и уступчивости московскаго правительства. Во всякомъ случаѣ, приведенный нами фактъ, (т. е. ихъ постоянные и дерзкіе набѣги), изъ исторіи нашихъ отношеній къ калмыкамъ долженъ быть объясненъ между прочимъ тѣмъ, что въ ХѴП столѣтіи правительственная энергія почти исключительно расходовалась внутри государства, а для окраинъ ея уже не хватало»…
Это, однако, не совсѣмъ такъ. Московское правительство въ своихъ отношеніяхъ къ калмыкамъ энергію проявляло, но только не совсѣмъ такъ, какъ слѣдовало, употребляло не тѣ пріемы, а потомъ, и это главнѣйшее, люди, которымъ оно поручало проявлять эту свою энергію, были по большей части такіе же точно воры и грабители, какъ и сами калмыки, и они скорѣе подражали имъ въ ихъ пріемахъ, чѣмъ уважали или боялись ихъ. Представители Московскаго государства поступали, напримѣръ, такъ: «Въ самый разгаръ Разинскаго бунта умеръ калмыцкій ханъ Пипцукъ, наслѣдовалъ ему Аюка. На слѣдующій же годъ онъ истребилъ подъ Астраханью цѣлый стрѣлецкій полкъ». Начались съ нимъ переговоры. «Тогда Аюкъ-тайша и всѣ приволжскіе калмыцкіе таноны и князьки дали Астраханскому воеводѣ боярину князю Якову Никитичу Одоевскому клятвенное обѣщаніе прямить и служить великому государю и съ пограничными воеводами быть въ любви и согласіи. За это царь Алексѣй Михайловичъ ихъ пожаловалъ, повелѣлъ выдавать калмыкамъ ежегодное денежное жалованье, но нѣкоторые астраханскіе и царицынскіе воеводы были такъ разсѣянны, что калмыцкое жалованье удерживали у себя. Бывало и хуже. Такъ, однажды, ѣхавъ изъ Астрахани въ Москву, бояринъ Иванъ Богдановичъ Милославскій съ ратными людьми и межъ Чернаго Яру и Царицына калмыцкій улусъ и калмыцкихъ людей погромили да въ полонъ взяли 15 человѣкъ, да онъ же взялъ 50 лошадей и коровъ, и барановъ, и то учинивъ умысля съ княземъ Одоевскимъ».
Вслѣдствіе этого, немедленно начались со стороны калмыковъ новые сильные набѣги.
Такой порядокъ доводилъ населеніе, и безъ того разоренное и удрученное всякими домашними тяготами, до совершеннаго ужъ отчаянія: «Многихъ людей, говоритъ лѣтописецъ, имали и побивали и арканомъ въ плѣнъ волочили, отговариваясь передъ царскими гонцами (калмыки) тѣмъ, что царскаго обѣщаннаго жалованья они не получали. И отъ тоя непрестанныя войны крестьяне оскудѣли въ конецъ и врознь брели».
И сколько московское правительство не расходовало своей «энергіи», сколько своихъ князей и бояръ съ деньгами и дарами къ калмыкамъ ни посылало, толку все не выходило, потому что все ограничивалось одними канцелярскими формальностями, написаніемъ и подписаніемъ договоровъ, потомъ пьянствомъ и, въ довершеніе всего, нарушеніемъ мирныхъ договоровъ, тутъ же, сейчасъ же вслѣдъ за подписаніемъ ихъ, самими посланными князьями и боярами.
Такъ тянулось все XVII столѣтіе. Воеводы, князья и бояре, посланные Москвы, только упражнялись въ это время въ канцелярскомъ краснорѣчіи, съ которымъ составляли договоры. Точно, чѣмъ витіеватѣе и напыщеннѣе будетъ составленъ договоръ, который они привезутъ съ собой, тѣмъ въ Москвѣ ему будутъ болѣе рады и оцѣнятъ ихъ заслуги и старанія. Такія же точно произносились при этомъ и рѣчи. Нѣкоторыя изъ нихъ не знаешь просто какъ и понимать — отъ ироніи онѣ такія, или отъ пьянства и безумія.
И Москва оставалась всѣмъ этимъ, повидимому, довольна. Такой порядокъ тянулся вплоть до Петра — ужъ онъ его кончилъ. Калмыки при немъ сдѣлали на Тамбовскій и Шацкій край набѣгъ, много селъ и деревень пожгли, жителей помучили и увели въ плѣнъ. Онъ послалъ разъ, два сказать, чтобы этого не было. На третій разъ онъ покончилъ ужъ по своему…
Говоря собственно о населеніи, о народѣ населявшемъ Тамбовскую и Шацкую провинціи, тамбовскій историкъ говоритъ:
«Большинство тамбовско-шацкаго населенія, по старой привычкѣ, выносило свою судьбу, но иные не мирились съ своимъ положеніемъ и бѣжали босые и нагіе, на вѣкъ покидая свои дома и семьи, или же забирали съ собою и самыя семьи, оставляя на родинѣ совершенную пустошь. Бѣжали старики и дѣти, забывая немощи своего возроста».
Наибольшій контингентъ бѣглыхъ доставляли все-таки барскія вотчины.
И. И. Дубасовъ, много потрудившійся для освѣщенія прошлаго Тамбовской губерніи, говоритъ, что однажды въ губернскихъ архивахъ, разбирая связки дѣлъ о бѣглыхъ, ему между ними попалась одна, въ которой было до двухсотъ прошеній явочныхъ и вотчинныхъ бѣглецовъ и всѣ одного и того же года. «Крѣпостные бѣжали, по словамъ нашихъ документовъ, говоритъ онъ, съ голоду и отъ несносныхъ побоевъ». Бѣжали дѣти и древніе, совсѣмъ дряхлые старики и старухи. Сохранилось извѣстіе объ одной бѣглой старухѣ помѣщика Перепечина, Анисьи Акимовой, которой въ годъ ея побѣга съ барской усадьбы было 80 лѣтъ. "Значитъ желанія свободы и условія этого желанія было слишкомъ сильно замѣчаетъ историкъ. Между прочими причинами частыхъ побѣговъ былъ и обычай помѣщиковъ продавать своихъ крѣпостныхъ «въ розницу» — родителей въ однѣ руки, дѣтей въ другія.
Не довольствуясь всякимъ безчинствомъ и грабежами у своихъ крестьянъ, многіе помѣщики образовывали тогда шайки и съ ними ходили грабить сосѣдей и окрестныя села и даже пригороды. Противъ нихъ надо было иногда посылать воеводамъ цѣлые отряды. Сохранилось извѣстіе объ одномъ помѣщикѣ Карѣевѣ. Его очень часто ходили смирять командами, но «онъ чинился тѣмъ командамъ весьма противенъ и за тою его противностью была въ поимкѣ воровъ крайняя остановка».
Одновременно съ нимъ по Окѣ занимался грабежемъ помѣщикъ Самсоновъ. Онъ грабилъ купеческія и казенныя суда.
Подъ Темниковымъ грабилъ помѣщикъ Кашаевъ.
Даже помѣщицы выходили на разбойничье поприще. Такъ особенно отличалась княгиня Марья Алексѣевна Енгалычева. Между прочимъ, она съ своей шайкой однажды напала на людей Савельева и ихъ ограбила и «била ихъ дубьемъ смертнымъ боемъ и сняла съ нихъ господскихъ денегъ шестнадцать рублей, да шубу новую, цѣна 2 рубля, кушакъ новый верблюжій, цѣна 30 коль, да шапку съ рукавицами, цѣна 50 коп.». — «И стали мы отъ тое лютости едва живы — разсказывали они потомъ — а наижесточае билъ насъ княгининъ дьячекъ Силантій Семеновъ».
Въ другой разъ княгиня Марья Алексѣевна ночью напала на соннаго помѣщика Веденянина, заѣхавшаго по дорогѣ переночевать къ своей знакомой помѣщицѣ Чурмонтѣевой. «И въ то число, — жаловался онъ потомъ на Марью Алексѣевну, — въ полночь къ оной вдовѣ Чурмонтѣевой пріѣхала воровски княгиня Енгалычева съ людьми своими и со крестьяны и съ попомъ своимъ Семеномъ Акимовымъ да съ дьячкомъ Силантіемъ Семеновымъ, и связавъ меня били смертно и топтали и деньги 70 рублевъ моихъ отняли, и лошадь мерина гнѣдого отнялижъ…»
Княгиня Енгалычева въ этомъ отношеніи была не единственная въ своемъ родѣ: одновременно съ нею упоминается между прочими помѣщицами-воительницами еще и какая-то помѣщица Моисеева. «Въ разные мѣсяца и числа деннымъ, и ночнымъ временемъ съ ружьями и со всякимъ дреколіемъ, — писали про нее, — та Моисеева, съ своими дворовыми умышленно, какъ разбойники, пріѣзжаетъ и безъ всякаго милосердія бьетъ и разоряетъ напрасно и то чинитъ со многими почастно…»
Не отставали отъ помѣщиковъ и помѣщицъ въ этомъ отношеніи и духовныя особы.
Кромѣ вышеупомянутыхъ атамановъ енгалычевской шайки, дьячка Силантія Семенова и попа Семена Акимова, дѣйствовавшихъ подъ княгининымъ началомъ, имѣется многое множество случаевъ грабежей и разбоевъ, произведенныхъ духовными особами за свой такъ сказать личный счетъ и совершенно самостоятельно.
Такъ, напримѣръ, въ шацкихъ лѣсахъ грабилъ и особенно отличался дьячекъ Ѳедоръ Поповъ съ братьями. Въ его же шайкѣ отличались: попъ Степанъ и дьяконъ Иванъ, оба съ своими дѣтьми церковниками. По ночамъ эти «духовныя особы» выходили изъ лѣсовъ «и всѣ тѣ люди съ рогатинами ходили по селамъ и чинили разбой и огнемъ людей жгли и было отъ нихъ огненное хоромное запаленіе».
А въ другомъ углу шацкихъ лѣсовъ въ это же время грабилъ попъ «села Сосновки съ своимъ братомъ и дѣтьми. Въ полночь уѣдутъ на грабежъ, а къ утру вернуться и все время потомъ и пьянствуютъ.
Въ Темниковѣ былъ такой случай. „Однажды въ деревню Кяргу пріѣхалъ съ солдатами протопопъ миссіонеръ Казанскій. Не долго думая и не тратя краснорѣчія, онъ приказалъ своимъ спутникамъ вязать кяргинскую мордву и приготовился насильно крестить ее. Такая проповѣдь язычникамъ не понравилась и они съ трудомъ отбились отъ протопопа и ускакали въ лѣсъ. Между тѣмъ имуществомъ ихъ вполнѣ воспользовался Казанскій“.
Даже цѣлые монастыри выходили на разбой и грабили крестьянъ. „Саровской пустыни строитель Ефремъ съ братіею, — жаловались сосѣдніе починковскіе крестьяне, — завладѣлъ нашею мельницею на рѣкѣ Сошѣ и травятъ тѣ саровскіе монахи собаками овецъ нашихъ. гусей и утокъ. отняли у насъ рыбную ловлю въ устьѣ Сатоса, завладѣли нашими сѣнными покосами, и еще владѣютъ нагластно дачами нашими на рѣкѣ Пущѣ и лубки и мочалы наши свезли“.
Историкъ тамбовскій по поводу всего этого замѣчаетъ: „Въ числѣ народныхъ обидчиковъ и нарушителей обществеынаго спокойствія въ это время не послѣднее мѣсто занимали и монастыри и приходское духовенство…“
И все это тогда — всѣ эти насилія, грабежи и разбои — помѣщикамъ, духовнымъ, подъячимъ и воеводамъ, сходило съ рукъ благополучно. какъ будто всему этому такъ и должно было быть и они на это имѣютъ право. Простыхъ же и бѣглыхъ людей, попадавшихся въ лѣсахъ, въ разбойномъ дѣлѣ, привозили въ Шацкъ къ допросу и тогда, какъ на торжество какое или на представленіе, всѣ собирались на городскую площадь „и смотрѣли какъ вырѣзывали людямъ ноздри и клеймили имъ лбы и какъ полосовали ихъ плетьми и батогами“.
Особенно прославился въ то время въ Шацкѣ заплечный мастеръ Молоствовъ. „Это былъ человѣкъ отличавшійся крайнею жестокостью и въ свое суровое время исполнявшій свои обязанности съ видимымъ удовольствіемъ. Онъ убилъ своего сына-младенца и питался молокомъ своей жены, грудь которой сосалъ до крови…“?
Вотъ какими воспитательными зрѣлищами „умиротворяли“ ограбленное, разоренное, измученное населеніе, надъ которымъ, вмѣсто удовлетворенія его нуждъ, еще издѣвались и глумились…
Сѣверная часть Тамбовской провинціи, въ тогдашнее время — теперешніе уѣзды Шацкій, Кадомскій и Темниковскій — представляла почти сплошное лѣсное пространство. Теперешніе уѣзды Тамбовскій, Моршанскій и Козловскій, были тоже покрыты лѣсами, но уже не такими сплошными и непроходимыми. Сосѣдніе уѣзды нынѣшнихъ Рязанской и Пензенской губерній были также лѣсные. На всемъ этомъ пространствѣ было житье всѣмъ тѣмъ, кто вольно или невольно хотѣлъ жить звѣриной жизнью и отказывался отъ общества и отъ общины.
И лѣса эти были заселены. Въ нихъ жили, укрываясь какъ звѣри, бѣглые крѣпостные, „воровскіе казаки“, всякій сбродъ, промышлявшій ночами подъ ближними селами и усадьбами. Наконецъ, жили въ нихъ бѣглые „духовные особы“ и скрывавшіеся отъ безпрестаннаго „сидѣнья въ осадахъ“ дворяне и дѣти боярскіе. Впослѣдствій ужъ, гораздо позже, въ нихъ же начали скрываться и проживать дѣти боярскіе, не желавшиіе учиться и служить.
Передъ Стенькинымъ возстаніемъ населеніе этихъ лѣсовъ было особенно сильно. Тамъ скопилось и жило десятки тысячъ всякаго народа, озлобленнаго, отчаяннаго, готоваго примкнуть къ какому угодно протесту противъ существующаго общественнаго и государственнаго строя, въ который они ужъ извѣрились и отъ котораго не ждали для себя ничего лучшаго и въ будущемъ.
Всѣ попытки выманить ихъ оттуда обѣщаніями и посулами не приводили ни къ чему, а выгнать силою у помѣщиковъ, приказныхъ и воеводъ, не хватало на это ни средствъ, ни силы.
Было нѣсколько попытокъ въ этомъ родѣ, но они всѣ ни къ чему не приводили, кромѣ какъ къ новому и еще большему раздраженію населенія и новымъ побѣгамъ въ лѣса.
Съ другой стороны, съ этимъ лѣснымъ населеніемъ, ожесточеннымъ, озлобленнымъ и одичавшимъ, было и не безопасно вступить въ открытыя враждебныя отношенія… Оно собиралось тогда въ шайки, въ цѣлыя банды и подъ предводительствомъ атамановъ дѣлало оттуда набѣги, жестоко мстя за свое безпокойство своимъ грабителямъ и утѣснителямъ, отъ которыхъ оно туда, въ эти лѣса, ушло.
Такъ, однажды, это лѣсное населеніе не побоялось напасть даже на самого шацкаго воеводу Карташева въ самомъ городѣ Шацкѣ, и онъ едва спасся изъ своего дома.
Понятно, что, рано или поздно, существовавшему тогда общественному и государственному строю предстояло неминуемо придти съ этимъ лѣснымъ и бродячимъ населеніемъ въ столкновеніе и свести жестокіе счеты.
Но представители власти и законнаго порядка, зная очень хорошо всю трудность подобной задачи, не торопились съ этимъ дѣломъ и только такъ, больше для проформы, чѣмъ для острастки, дѣлали по окраинамъ лѣсовъ нѣчто въ родѣ военныхъ прогулокъ и захваченныхъ одинокихъ бѣглыхъ и разбойныхъ людей, какъ сказано было выше, приводили на городскія площади и тамъ, болѣе въ назиданіе мирныхъ гражданъ, чѣмъ для дѣйствительной пользы, мучили и истязали.
На лѣсное населеніе все это нисколько не дѣйствовало или если и дѣйствовало, то совершенно обратно тому, какъ этого бы было желательно, и ни набѣги, ни разбой, оттого нисколько не прекращались.
Московская центральная власть, до которой все же доходили слухи о разбояхъ и грабежахъ, о бѣглыхъ и воровскихъ людяхъ, собиравшихся въ банды и цѣлыя скопища, дѣлала предписанія мѣстнымъ тамбовскимъ и шацкимъ воеводамъ ходить на нихъ и разбивать ихъ, и ловить ихъ, но ни средствъ на это не давала. ни указывала откуда ихъ взять. Воеводы объ этомъ отписывали и дѣлали вотъ такія невинныя военныя прогулки по опушкамъ.
Да если бы воеводы и проникали далеко, въ глубь лѣсовъ, и ловили бы, и разбивали бы скопища, собравшіяся тамъ, то, все равно, изъ этого ничего бы не выходило, такъ какъ общественный и государственный строй тогдашній безпрестанно и все больше и больше поставлялъ туда обиженныхъ и недовольныхъ, потому что и самихъ обидчиковъ становилось съ каждымъ годомъ все больше и больше: помѣщиковъ все прибавлялось, подъячихъ расплодилось видимо-не-видимо…
Додуматься до простого и разумнаго соображенія, что нечего считаться съ послѣдствіями, и это даже совершенно безполезно, пока не устранены причины, порождающія эти послѣдствія, въ Москвѣ не хотѣли, или не могли, тогда по причинамъ, имя которымъ легіонъ.
Такъ дѣло и стояло.
Въ лѣсахъ и на рѣкахъ образовалось и укрѣпилось совершенно особое населеніе, понятія о которомъ ни у кого не было при удѣльныхъ князьяхъ, спеціально и специфически обязанное своимъ происхожденіемъ Москвѣ и московскимъ порядкамъ, и жившее на соблазнъ и искушеніе всему остальному мирному и покорному населенію городовъ, полянъ, и всякихъ открытыхъ и неудобныхъ для „буйственнаго скопленія“ мѣстъ.
Соблазнъ этотъ и искушеніе для мирнаго и покорнаго населенія былъ великъ.
Оттуда, изъ лѣсовъ, во-первыхъ, приходили ихъ грабить „буйственные“ и „воровскіе“ люди, слѣдовательно, оно, это мирное и покорное населеніе, содержало ихъ, и, потомъ, они же эти „буйственные“ съ дерзостью и глумленіемъ, смѣялись надъ ними, говоря:
— Ну, что вы тутъ сидите, чего вы боитесь, холопы вы, подлые трусы, по дѣломъ вамъ, такъ вамъ и надо.
И ничего имъ не могло отвѣтить кроткое и терпѣливое, покорное, остававшееся вѣрнымъ, населеніе на ихъ зажигательныя рѣчи, потому что выходило, повидимому, такъ, что и въ самомъ дѣлѣ бояться было нечего.
— Вѣдь, вы видите, бояться нечего, мы грабимъ васъ, а не вы насъ. Вы содержите и помѣщиковъ вашихъ, и воеводъ, и подъячихъ, и приказныхъ, и не могутъ они васъ, кормильцевъ своихъ, защитить отъ насъ и даже самихъ себя не могутъ защитить.
Зажигательныя эти рѣчи дѣйствовали, во-первыхъ, потому, что у этого кроткаго и остававшагося вѣрнымъ населенія, при всей его покорности, все же на сердцѣ, на душѣ и на спинѣ наболѣло ужъ достаточно, а потомъ и въ самомъ дѣлѣ: кормятъ, поятъ, содержатъ они всѣхъ этихъ воеводъ, помѣщиковъ, подъячихъ и приказныхъ, а они защитить не могутъ даже и самихъ себя. Лучше, чѣмъ работать да содержать и кормить и тѣхъ и другихъ — и воеводъ, и помѣщиковъ съ одной стороны, и разбойныхъ и бѣглыхъ людей — съ другой, — пойти самимъ туда въ лѣса и то же самое дѣлать, зажить той же жизнью, какъ и бѣглые, и воровскіе люди…
Вопросъ этотъ, такимъ образомъ, становился вездѣ. повсемѣстно, давно уже, и становился ребромъ, потому-что „буйственные“ и „воровскіе люди“, предлагая его къ добровольному и свободному разрѣшенію, не всегда долго давали размышлять и ждали отвѣта, а прямо и просто уводили съ собою „на низы“ и въ лѣса колеблющихся и нерѣшающихся.
— Насъ били, мучили, огнемъ жгли, всячески истязали и въ неволѣ держали, — говорили въ свое оправданіе эти уведенные, когда они потомъ попадались, или ихъ изловятъ, или сами встосковавъ о семьяхъ своихъ, возвращались въ свои села и деревни, но это не всегда и не со всѣми такъ было; воеводы, подъячіе и помѣщики знали это очень хорошо и, конечно, не довѣряли имъ.
И это лѣсное и рѣчное, голодное, озлобленное населеніе увеличивалось изъ года въ годъ, становясь изъ года въ годъ сильнѣе и смѣлѣе поэтому. Обнищалые дворянчики, утекая отъ царскаго московскаго или мѣстнаго воеводскаго гнѣва, разстриги попы и просто виноватые въ дерзости или проворовавшіеся, а также и опытные въ, „воровскихъ“ дѣлахъ казаки съ низовьевъ Дона, бѣжавшіе почему-либо отъ своего мѣста и нашедшіе теперь пріютъ въ этомъ угрюмомъ и отчаянномъ населеніи, верховодили въ немъ, сплачивая его по временамъ въ банды и шайки для отдѣльныхъ, разрозненныхъ случаевъ грабежа, нападеній или отраженія нападеній на себя самихъ со стороны воеводъ и властей.
Матеріалъ для возстанія, для всякой дикой расправы съ притѣснителями и съ властями, которые этимъ притѣснителямъ покровительствовали, а въ большинствѣ случаевъ и сами были притѣснителями, — давно ужъ былъ готовъ. Отдѣльныхъ случаевъ организованнаго отпора царившему произволу и насилію сильныхъ ^и богатыхъ надъ бѣдными было множество и почти всѣ они были удачны. Дерзость, ушедшаго въ лѣса и въ степи населенія отъ этихъ удачъ, весьма понятно, росла. Сознаніе, что терять нечего, что хуже теперешняго ужъ положенія ничего и придумать нельзя, укрѣпляло рѣшимость на самыя отчаянныя попытки посчитаться и съ своими притѣснителями и съ властями, у которыхъ эти притѣснители были въ охранѣ.
Не доставало только одной общей, связующей всѣхъ, центральной силы, которая бы объявила свой планъ, програму, и подняла бы знамя для общаго и повсемѣстнаго со всѣхъ сторонъ нападенія на угнетателей и на ненавистную за попустительство и за участіе въ притѣсненіяхъ власть.
Такой, объединяющей всѣхъ недовольныхъ, угнетенныхъ и обиженныхъ, силой, объявился казацкій атаманъ Разинъ, котораго власти, помѣщики и подъячіе называли „Стенькой“, а казаки и народъ „батюшкой Степаномъ Тимоѳеевичемъ“. Онъ идетъ съ совершенно опредѣленной програмой: помѣщиковъ, поповъ и подъячихъ вѣшать и жечь, имѣнія ихъ и имущество грабить и брать себѣ, а народъ объявлять вездѣ вольнымъ и устроивать его на вольный казацкій манеръ. И идетъ онъ не самъ по себѣ, а сопровождаетъ царевича Алексѣя Алексѣевича, бѣжавшаго отъ жестокостей царя-отца своего, утѣснявшаго его всячески по навѣтамъ бояръ, которые совсѣмъ съ толку сбили царя и властвуютъ имъ, какъ хотятъ. Идетъ, плыветъ по Волгѣ вверхъ и патріархъ Никонъ, который тоже стоялъ за народъ и за старую вѣру, и которую тоже, какъ свою помѣху, бояре вмѣстѣ съ духовными свергли, но онъ спасенъ отъ нихъ и теперь идетъ, благословляя за свободу и за вѣру.
Эти слухи, распускаемые „прелестными“ людьми, встрѣчались жадно въ лѣсахъ и имъ внимали, какъ давно жданной и благословенной вѣсти о свободѣ и разгулѣ, которыми потѣшатся наконецъ надъ своими утѣснителями загнанные и обиженные. Обобранное, поруганное населеніе селъ и деревень, еще хранившее кое какъ, страха ради и отупѣнія. свою покорность, внимало имъ съ затаенной радостью въ сердцахъ, и вѣря и не вѣря въ скорое свое освобожденіе.
Начали получаться воеводами въ городахъ угнетеннаго края грамоты изъ Москвы, въ которыхъ говорилось, чтобы „Божіимъ и нашимъ государевымъ дѣломъ промышляли сопча и про вора и измѣнника про Стеньку Разина и про воровскихъ казаковъ провѣдывали всякими мѣрами и промыслы и поиски надъ ними чинили“.
Грамоты эти въ секретѣ оставаться не могли, слухи объ нихъ проникали изъ приказныхъ избъ въ населеніе осѣдлое и „убѣжавшее“ и только подтверждали слухи, распускаемые бѣглыми людьми и казаками, вызывая общую радость.
Скоро стали появляться люди, разсказывавшіе, что своими глазами видѣли плывшіе по Волгѣ струги — одинъ краснымъ бархатомъ покрытый и на немъ царевича Алексѣя Алексѣевича, а другой крытый чернымъ бархатомъ и на немъ великаго патріарха Никона. И провожаетъ ихъ „батюшка Степанъ Тимоѳеевичъ, а силы его и не счесть“…
Переполохъ, который начался по городамъ послѣ полученія этихъ грамотъ и со всѣхъ сторонъ доходившихъ вѣстей о могуществѣ и побѣдахъ надвигавшейся по Волгѣ силы, дѣйствовали на населенія и мирное, и бѣглое, тѣмъ рѣшительнѣе, что всѣ отлично знали то безпомощное и убогое состояніе, въ которомъ находились средства сопротивленія и защиты у этихъ городовъ, и начавшихъ собираться для отсиживанія въ нихъ бояръ и дворянъ съ своими семьями и челядью, очень сомнительной преданности.
Населеніе — есть прямое указаніе на это — знало отлично отписки воеводъ въ Москву въ отвѣтъ на эти грамоты. Эти отписки были жалкаго, убогаго характера: признавалась полная невозможность сопротивленія» выражалось уже не подозрѣніе остававшагося еще мирнымъ осѣдлаго населенія въ вѣрности, а прямо увѣренность въ непремѣнной его измѣнѣ, при первомъ Появленіи Стенькиныхъ передовыхъ бандъ.
Воеводы писали о своихъ силахъ просто повидимому невѣроятное даже. Въ одномъ городѣ оказывалось «сорокъ пищалей и семь пистолей», въ другомъ «пятнадцать мушкетовъ» и т. п. Въ такихъ же приблизительно размѣрахъ были и запасы свинца и «зелья», т. е. пороха. Жалоба на недостатокъ оружія и на полную ненадежность населенія и мѣстной воинской силы была общая у всѣхъ у нихъ и всѣ они только и молили, что о скорѣйшей присылкѣ и того и другого.
Но и понимая всю опасность пустить въ этотъ край Стеньку или его атамановъ, московское правительство все-таки было безсильно оказать воеводамъ немедленную и сколько-нибудь серьезную помощь. Оно все писало имъ, чтобы они собирали «безъ всякаго мотчанья дворянъ и дѣтей боярскихъ», вооружали ихъ и вели съ собою противъ «воровъ и воровскихъ казаковъ, забывшихъ Бога и его, государеву, милость, чинить промыселъ и розыскъ».
А дѣти боярскіе и дворяне шли отъ этого на утекъ и охотнѣе прятались въ лѣсныхъ трущобахъ, чѣмъ соглашались выступать въ бой съ казаками и воровскими людьми, ни малѣйше не сомнѣваясь въ своемъ пораженіи и будучи въ то же время убѣждены въ неминучей своей казни, какъ только попадутъ въ руки къ «вору Стенькѣ» на расправу.
Кое-что только Москва могла выслать и высылала. Такъ она выслала незначительный отрядъ иноземцевъ, бывшихъ и тогда уже у насъ на службѣ и потомъ прислала въ Тамбовъ офицеровъ-начальниковъ: «1 полковника, 1 маіора, 7 ротмистровъ, 1 капитана, 10 поручиковъ, 1 квартирмейстра, 10 прапорщиковъ, 1 адьютанта, всего 32». Всѣ они были отосланы изъ Иноземнаго приказа.
Были присланы также и тоже въ незначительномъ числѣ и московскіе стрѣльцы.
Организація всѣхъ остальныхъ силъ была предоставлена самимъ мѣстнымъ воеводамъ и изъ мѣстнаго же населенія.
Москва однако прислала знамена, шнурки, кисти, бахрому и проч. для войска. Такъ было прислано вмѣстѣ съ «квартирмейстрами», «поручиками» и пр." «10 знаменъ рейтнерскихъ съ древками, и въ томъ числѣ одно знамя камчатное бѣлое, въ серединѣ крестъ и звѣзда, камчатное черное да 9 знаменъ тафтятыхъ тоусинныхъ въ серединѣ крестъ и звѣзда, тафтянное жъ бѣлое, около знамени бахромы шолковыя разныхъ цвѣтовъ, да къ тѣмъ же знаменамъ 10 снуровъ шелковыхъ съ кистями и съ ворвоки; 10 трубъ мѣдныхъ съ завѣсы и съ шнуры, а завѣси у нихъ тафтяныя, бахрамы тонкія, трои литавры; 30 паръ пистолей съ олетры, 30 карабиновъ съ ременьи и съ крюки».
Становится, читая эти всѣ грамоты и отписки, ярко рисующія картину совершенной безпомощности власти, совершеннаго ея убожества, понятнымъ, чтобы такое неминуемо произошло въ краѣ, еслибъ эти всѣ передовые шайки и атаманы Разина появились ранѣе неудачи его подъ Симбирскомъ, когда онъ какъ лава текъ по всему пространству Волги, широко и на далеко захватывая и берега ея… Но тутъ ужъ онъ былъ поколебленъ, обяніе его падало, и доносился громъ его прежнихъ побѣдъ: передовые его атаманы шли, но ужъ ихъ никто не подкрѣплялъ, опереться имъ было не на кого. Были только сшибки передовыхъ безъ поддержки за ними слѣдовавшихъ главныхъ силъ: этихъ силъ уже-не существовало, — гудѣлъ, наводя ужасъ, старый громъ: громъ слышался, а ужъ туча разсѣялась; тамъ на Волгѣ ужъ прояснилось…
Едва ли не первое извѣстіе о томъ, что передовые изъ Стенькиной силы ужъ объявились и начали «чинить всякое худо» получилъ шацкій воевода Остафьевъ: отъ 12-го октября онъ доносилъ въ Москву «Государю царю и великому князю Алексѣю Михайловичу всеа Великія и Малыя и Бѣлыя Росіи самодержцу». Онъ писалъ: «Холопъ твой Андрюшка Остафьевъ челомъ бьетъ. Въ нынѣшнемъ, государь, октябрѣ, часу въ четвертомъ ночи прибѣжалъ въ Шатцкой (г. Шацкъ) вотчины боярина князя Никиты Ивановича Одоевскаго села Сотницына приказной человѣкъ Микифоръ Микулинъ; а въ распросѣ передо мною. холопомъ твоимъ, сказалъ: въ Шатцкомъ де уѣздѣ въ селѣ Кабяковѣ объявились воровскіе казаки, и боярина князя Одоевскаго приказнова человѣка Ѳедора Межина на проѣздѣ убили до смерти; до того жъ, государь, числа прибѣжалъ въ Шацкъ крестьянинъ Клокова Ивашка Ѳедоровъ, а въ распросѣ сказалъ: ѣздилъ де онъ за рѣку Цну съ помѣщицею своею и съ сыномъ еѣ, и въ селѣ Кошебѣевѣ объявились воровскія жъ казаки и сына де еѣ при немъ, Ивашкѣ, срубили, а ево де отпустили и приказали ему молить Бога за нечаю царевича Алексѣя Алексѣевича, да за патріарха микона, да за Стенку Разина. Да того жъ, государь, числа шацкихъ селъ воевода Василей Строевъ посылалъ въ твою государеву въ дворцовую Ивину слободу для провѣдованья тѣхъ же воровскихъ казаковъ поляка Лунку Алексѣева, и онъ де Лунка прибѣжалъ къ нему Василію и въ распросѣ сказалъ, что де въ той слободѣ объявились воровскіе казаки, да онъ же Лунка видѣлъ у нихъ два значка; а та слобода отъ Шатцка въ 20 верстахъ»…
Затѣмъ и пошло. Товарищъ тамбовскаго воеводы Якова Хитрово писалъ: «Холопъ твой Еремка Пашковъ челомъ бьетъ. Въ нынѣшнемъ, государь, октябрѣ пошолъ изъ Танбова думной дворянинъ и воевода Яковъ Тимоѳѣевичъ Хитрово въ походъ, а меня, государь, холопа твоего оставилъ въ Танбовѣ, взялъ съ собою твоихъ государевыхъ ратныхъ людей всякихъ чиновъ, разныхъ городовъ и танбовцовъ жалованныхъ людей розныхъ чиновъ, а со мною, государь, холопомъ твоимъ, въ Танбовѣ оставилъ только московскихъ стрѣльцовъ полуголову Григорья Салова да стрѣльцовъ московскихъ съ нимъ 208 человѣкъ, да на чертѣ въ красномъ городкѣ 83 человѣка; и на тѣхъ, государь, танбовцовъ въ нынѣшнее смутное время надѣетца не на ково, потому что у тѣхъ, государь, танбовцовъ на Дону братья и племянники и дѣти, а иные, государь, у вора, у Стенки Разина, а иныхъ, государь, городовъ твоихъ государевыхъ ратныхъ людей не оставилъ въ Танбовѣ со мною, холопомъ твоимъ, ни одного человѣка, и съ тѣми, государь, малыми людьми мнѣ, холопу твоему, въ Танбовѣ сидѣть не съ кѣмъ, а будетъ, государь, въ Танбовѣ иныхъ городовъ твоихъ великого государя ратныхъ людей не будетъ, и въ Танбовѣ, государь, въ приходъ воровскихъ казаковъ чаетъ всякого дурна; а по отписке, государь, изъ Шацкаго воеводы Андрѣя Остафьева, что воровскіе де казаки пришли въ Шацкой уѣздъ отъ города за двадцать верстъ, а Шатцкой, государь, отъ Танбова только во стѣ въ двадцати верстахъ, и что, государь, учинится въ Танбовѣ отъ малолюдства какое дурно, и за то, государь, мнѣ бъ, холопу твоему, отъ тебя, великого государя, въ опалѣ не быть; и о томъ, государь, мнѣ холопу своему, что то, великій государь, укажешь!»
Муромскій воевода «холопъ Оѳонька Шеховской», ударивъ челомъ, писалъ: «въ нынѣшнемъ октябрѣ пришедъ въ Муромъ въ приказную избу касимовской воевода Тимоѳей Карауловъ сказалъ: пріѣхалъ де онъ Тимоѳей изъ Касимова боясь отъ приходу воровскихъ людей, потому что въ Касимовѣ города и острогу нѣтъ, а уѣздные де всякихъ чиновъ люди въ Касимовъ не идутъ, а Kaдомъ и Кадомской и Шатцкой уѣзды воровскіе люди разорили и нынѣ во многихъ мѣстехъ разоряютъ же, и онъ де Тимоѳей, слыша тотъ ихъ воровскихъ людей проходъ изъ Касимова въ Муромъ и пріѣхалъ, а отъ Мурома, государь, Касимовъ только въ семидесяти верстахъ, и отъ тово приходу воровскихъ людей въ Муромѣ въ осадѣ безъ служилыхъ людей быть опасно; а снаряду, государь, въ Муромѣ только одна желѣзная пушечка небольшая да 29 мушкѣтовъ, и о томъ снарядѣ я, холопъ твой, къ тебѣ великому государю къ Москвѣ въ пушкарской приказъ въ нынѣшнемъ году въ октябрѣ мѣсяцѣ съ пушкаремъ Куземкою Стюферинымъ писалъ и ко мнѣ, холопу твоему, и no ее число твоего великого государя указу не бывало; и о томъ, что ты, великій государь, мнѣ холопу своему укажешь?»
Черезъ нѣсколько дней еще шацкій воевода тотъ же «холопъ Андрюшка Остафьевъ», ударивъ челомъ, въ Москву писалъ: «Октября въ 17-й день приходили къ Шацкому къ слободамъ воровскіе казаки многимъ собраніемъ съ пушками… а съ тѣми воровскими казаками приходили къ Шацкому, проѣзжихъ твоихъ государевыхъ дворцовыхъ селъ Конабѣева и конабѣевскаго присуду и всего Шацкаго уѣзду селъ и деревень крестьяне многіе и въ городѣ, государь, отъ того воровскаго заводу Шатцкаго уѣзду всякова дурна надъ городомъ Шацкимъ чаемъ, что въ Шатцкомъ твоихъ великого государя служилыхъ людей мало всякова чину 104 человѣка, а городъ и острогъ большіе, и безъ тво ихъ великого государя ратныхъ людей безъ полку города Шацка оберечь будетъ не кѣмъ и некому; а ят холопъ твой, заскорбѣлъ и одряхлѣлъ и обезпамятѣлъ, города строить въ осадное время и призрѣть не могу; и чтобъ, государь, въ моей болѣзни и въ дряхлости и въ безпамятствѣ городу Шацку какіе порухи не учинилось, и чтобъ мнѣ, холопу твоему, отъ тебя, великого государя, въ опалѣ не быть; а что, государь, въ Шацкомъ въ твоей, великого государя, казнѣ было зелья и свинцу и того зелья и свинцу роздано твоимъ великого государя ратнымъ людемъ, а нынѣ того зелья и свинцу въ твоей великого государя казнѣ въ остаткѣ не много»…
Отъ 21-го октября, товарищъ тамбовскаго воеводы Хитрово, бывшаго въ это время «въ походѣ», холопъ Еремка Пашковъ, ударивъ челомъ, гшсалъ: «Въ ночи прибѣжали ко мнѣ, холопу тво ему, въ Танбовъ Филька Клеметьевъ да Лунка Кулаковъ, а въ распросѣ, государь, передо мною, холопомъ твоимъ, сказали: были де они на сторожѣ въ Танбовскомъ уѣздѣ у проѣзжихъ Моршенскихъ воротъ, а начальнымъ де человѣкомъ у нихъ былъ мещеренинъ Петръ Ордабьевъ и пришла де имъ перемѣна, и они де съ той сторожи поѣхали въ Танбовъ и съ начальнымъ человѣкомъ, съ Петромъ Ордабьевымъ да съ иноземцемъ съ Андреемъ Лесковскимъ, и стали де они ночевать въ Танбовскомъ уѣздѣ въ деревнѣ Княжой, и въ той де, государь, деревнѣ Княжой въ полночь наѣхали на нихъ Танбовскаго жъ уѣзду твои всликого го сударя пашенные крестьяне изо многихъ деревень, измѣня тебѣ, великому государю, и того де Петра Ордабьева и иноземца и ихъ стрѣльцовъ бивъ покинули, а мещеренина де Петра Ордабьева убивъ мало не до смерти и коловъ рогатиною и съ иноземцомъ повели де ихъ связавъ къ Моршенскимъ воротамъ къ воровскимъ казакамъ; а сколько, государь, воровскихъ казаковъ пришли въ Танбовской уѣздъ, и про то де, государь, они стрѣльцы подлинно не вѣдаютъ, и для, государь, провѣдаванья про тѣхъ воровскихъ казаковъ въ Танбовской уѣздъ въ деревни послалъ я, холопъ твой, Танбовскихъ же служилыхъ людей, а иныхъ, государь, городовъ служилыхъ людей со мною, холопомъ твоимъ, въ Танбовѣ нѣтъ, опрочѣ московскихъ стрѣльцовъ полуголовы Григорья Салова съ стрѣльцами съ двѣмя стами человѣка; а въ приходъ, государь, воровскихъ казаковъ мнѣ, холопу твоему, въ Танбовѣ такими малыми людьми безъ присыльныхъ твоихъ государевыхъ иныхъ городовъ ратныхъ людей поиску учинить надъ воровскими людьми и осады укрѣпить не кѣмъ, и о томъ, великій государь, какъ укажешь мнѣ, холопу своему».
Шацкій воевода «холопъ Андрюшка Остафьевъ» писалъ еще: «Въ нынѣшнемъ, государь, году октября въ І-йдень прибѣжалъ въ Шацкой въ приказную избу Шацкого уѣзду села Почкова церковной дьячокъ Пронька Патрекѣевъ и въ распросѣ передо мною, холопомъ твоимъ. сказалъ: въ нынѣшнемъ де, государь, году, сентября въ 30-й день въ вечеру прибѣжалъ де Елисеевъ человѣкъ Лачинова Петрушка Коровинъ въ Елисеево въ Шацкое помѣстье Лачинова въ село Подболотье изъ Кадомскаго уѣзда изъ села Усть-парцы и сказывалъ ему, что донескіе казаки воры, въ томъ селѣ Устъ-парцы и въ иныхъ селехъ многое разореніе чинятъ, людей до смерти бьютъ и рубятъ и животы статки емлютъ; а Пензу городъ осадили; а онъ де Петрушка едва у нихъ ушолъ и выочную лошадь съ добромъ у него отбили; а Елисѣевы крестьяне Лачинова села Усть-парцы съ тѣми ворами съ донскими казаками сложились за единъ и хотѣли ево Петрушку убить до смерти; а села Жукова церковь Вожію сожгли и мордвина до смерти убили; а Кадомской воевода Дмитрей Аристовъ съ женою и съ подьячимъ изъ Еадома бѣжалъ и жилъ въ Шацкомъ уѣздѣ въ сслѣ Подболотьѣ дня съ три, а изъ села Подболотья куды съѣхалъ, и того онъ не вѣдаетъ; а на Инсарѣ тѣхъ воровскихъ людей стоитъ большая сила. и къ Шацкому чаетъ тѣхъ воровскихъ людей вскорѣ во вторникъ нынѣшней; а вслѣдъ де тотъ Елисеевъ человѣкъ Лачинова Петрушка въ Шацкомъ мнѣ, холопу твоему, и грацкимъ людемъ о томъ вѣсно ему учинить; о томъ мнѣ холопу своему, что ты, великій государь, укажешь?»
Черезъ три дня изъ самаго Тамбова писали: «Октября въ третій день привелъ въ Танбовъ въ приказную избу ряшенивъ Ѳедоръ Колюбакинъ съ товарыщи ломовца сына боярского Савелья Невѣжина съ сыномъ ево Самошкою, и сказалъ, съѣхался де онъ Ѳедоръ съ нимъ Савельемъ на дорогѣ, не доѣхавъ до Керенска верствъ за 10, и взялъ де ево Савелья въ Танбовъ съ собою для распросу вѣстей про воровскихъ казаковъ и тотъ ломовецъ распрашиванъ, а въ допросѣ сказалъ: въ нынѣшнемъ де году, сентября въ 27-й день, пришли въ Ломовкой уѣздъ отъ вора отъ Стенки Разина — товарыщи ево воровскіе казаки и помѣщиковы крестьяне, приставъ къ воровству ихъ многіе люди, и въ томъ де Ложшскомъ уѣздѣ въ деревнѣ ихъ Невѣжинѣ воровскіе казаки были и брата ево Савельева роднаго Трофима съ зятемъ его Ѳедоромъ взяли и отвели въ томъ же Ломовскомъ уѣздѣ въ село Никольское къ Григорью Андрееву сыну Мещеренину на дворъ ево и держали до ихъ у него Григорья подъ повилушею сутки и вывелъ де ихъ Трофима и зятя его Ѳедора и Григорьева сына Мещеринова Ульяна да Благовѣщонского собора протопопа Андрея Совиновича крестьянина ево Оску порубили до смерти и трехъ де человѣкъ брата ево Трофимова и зятя ево Ѳедора и Григорьева сына Ульяна, тутошніе люди схоронили въ одну могилу и ево де Савельевъ домъ и иныхъ многихъ людей, тѣ воровскіе казаки разграбили и жену его пытали, а онъ де Савелей съ сыномъ да съ племянникомъ своимъ, боясь отъ тѣхъ воровскихъ казаковъ смертнаго убивства, побѣжалъ было въ Шацкой. А пришли де тѣ воровскіе казаки въ Ломовской уѣздъ съ Норовчатовскаго городища, а того де Норовчатовскаго городища жильцы городъ тѣмъ воровскимъ казакамъ сдали, а приказнаго де человѣка съ сыномъ ево ограбя до нага и посадили въ тюрьму, и послѣ де его Савелья тѣ воровскіе казаки пошли къ нижнему городу Ломову. А изъ Ломовскаго де уѣзду прибѣжалъ онъ, Савелей, въ Керенскъ, и керенскіе де жильцы ихъ воровскихъ казаковъ ожидаютъ къ себѣ въ Керенскъ вскорѣ. Да они жъ де воровскіе казаки были въ Кадомскомъ уѣздѣ въ селѣ Жуковѣ, и Матвѣя де Жукова домъ разграбили и церковь Божію въ томъ селѣ Жуковѣ и ево Матвѣевъ дворъ сожгли. А ѣздя де они воровскіе казаки по уѣздамъ рубятъ помѣщиковъ и вотчиниковъ, за которыми крестьяне, а чорныхъ де людей крестьянъ и боярскихъ людей и казаковъ и иныхъ чиновъ служилыхъ людей и никово не рубятъ и не грабятъ. Да онъ же, Савелей, слышалъ въ Ломовскомъ уѣздѣ отъ мужиковъ, говорятъ де боярскіе мужики межъ собою, прислана де къ тѣмъ воровскимъ казакамъ отъ вора отъ Стенки Разина ево воровская грамота, чтобъ де черные люди крестъ цѣловали государю царевичу Алексѣю Алексѣевичу и батюшку нашему, а называютъ де они батюшкомъ бывшаго Никона патріарха. А про него вора про Стенку Разина съ товарыщи говорятъ, что де онъ Стенка на Волгѣ, а въ которомъ де мѣстѣ онъ, Стенка, на Волгѣ, про то де онъ Савелей не вѣдаетъ. Да тотъ жъ числа въ распросѣ сказалъ: Шацкаго уѣзду деревни Берестенокъ Ивановъ крестьянинъ Свищова Филька Шелудякъ, сидѣлъ де онъ Филька въ тюрьмѣ въ Керенскѣ годы съ 4-е въ лошадиной краже; и въ нынѣшнемъ де году, въ сентябрѣ мѣсяцѣ, а котораго числа того не вѣдаетъ, увѣдалъ де керенской воевода, что вора Стенки Разина воровскіе казаки пришли въ Ломовской уѣздъ и хотятъ приходить въ Керенскъ, и онъ де керенской воевода изъ тюрьмы тюремныхъ сидѣльцевъ всѣхъ распустилъ, и въ Керенскомъ-де уѣздѣ селѣ Жуковѣ помѣщика убили и церковь Божію и дворъ его сожгли. Да въ Керенсковомъ же де уѣздѣ въ деревнѣ Тимашовѣ они же, воровскіе казаки, побили помѣщиковъ трехъ человѣкъ и домы ихъ разграбили и пожгли и женъ ихъ и дѣтей побили до сморти. А тѣхъ де воровскихъ казаковъ было съ 500 человѣкъ, а съ ними черкасы и калмыки съ копьи, да съ ними жъ де знамена вязалъ лошединый хвостъ. Да онъ же де, Филька, видѣлся съ воровскими казаками въ Ломовскомъ уѣздѣ, въ деревнѣ Шелдоисѣ, и ему де, Филькѣ, они воровскіе казаки сказывали, что итти имъ въ Шацкой, и въ Танбовъ, и въ Козловъ и въ иные городы. Да какъ де онъ Филька шолъ изъ Керенска домой въ Шацкой уѣздъ и заходилъ де въ деревню Ракову къ новокрещену къ Василью князь Кудашеву и при немъ де, Филькѣ, прибѣжалъ изъ Нижнева города Лимова воевода Андрей Некинъ съ подьячимъ пѣніи въ однихъ рубашкахъ, и сказали, побѣжали де они изъ того мижнего города Ломова отъ воровскихъ казаковъ, боясь отъ нихъ смертного убійства».
Оттуда же, изъ Тамбова, нѣсколькими днями позже:
«Пріѣхалъ въ Танбовъ, танбовской станичной вожъ Ивашка Болта, котораго посылалъ изъ Танбова для провѣдыванья вѣстей, думной дворянинъ и воевода Яковъ Тимоѳѣевичъ Хитрово на Царицынъ къ воеводѣ къ Тимоѳею Тургеневу 20 человѣкъ; а въ распросѣ вожъ Ивашка Болта сказалъ: — отпущены де они съ Царицына за два дни до Покрова и пріѣхавъ де онъ, Ивашко Болта, съ товарыщи на рѣку Хопру къ пристанскому казачью городку и товарыщевъ де своихъ танбовскихъ станичниковъ восмнадцать человѣкъ отпустилъ въ Танбовъ, а самъ де онъ, Ивашко, остался съ товарыщемъ своимъ съ Гришкою Дементъевымъ у пристани въ казачьемъ городкѣ для провѣдыванья вѣстей и слышелъ де онъ, Ивашка, въ томъ пристанскомъ городкѣ у казака у Петрушки Гайдука, сказывалъ де онъ, Петрушка, въ томъ пристанскомъ казачьемъ городкѣ своей братьи казакамъ, звали де Фролку Разина казаки съ собраньемъ ево подъ Танбовъ нынѣ вскорѣ, и онъ де, Фролка, посылаетъ подъ Танбовъ войкою танбовца отоманомъ Ивашка Мартинова съ воровскими казаками».
Нѣсколькими днями еще позже шацкій воевода «холопъ Андрюшка Остафьевъ», ударивъ челомъ, доносилъ о положеніи, совсѣмъ ужъ отчаянномъ: половина воеводъ была ужъ побита или разбѣжались.
«Въ нынѣшнемъ, государь, году, октября въ 7-й день, писалъ въ Шацкой ко мнѣ, холопу твоему, твоихъ государевыхъ дворцовыхъ Шацкихъ селъ, села Конобѣева воевода Василей Строевъ, а въ отпискѣ его написано: посылалъ де онъ въ Керенскъ для провѣдыванія воровскихъ казаковъ конобѣевскихъ приставовъ Аѳонку Иванова съ товарыщи, и того жъ де числа писалъ изъ Керенска къ нему Автомонъ Везобразовъ совѣтною грамотку съ тѣми конобѣевскими приставы, а въ той де ево совѣтной грамоткѣ нанисано: — октября въ 4-й день вѣдомость отъ многихъ людей, что воровскіе казаки въ Инзары, убивъ воеводу, ходили на Пензу и на Пензѣ воеводу Елисѣя Лачинова убили, а въ Нижнемъ Ломовѣ грацкіе люди воеводу въ тюрьму посадили и къ воровскимъ казакамъ посылали, и воровскіе казаки изъ Норовчатаго, а иные съ Пензы пришли; и нынѣ въ Нижнемъ городѣ Ломовѣ; и воровскіе казаки съ Нижняго города присылали атаманы казаковъ въ Верхній городъ Ломовъ, и Верхняго города Ломова воеводу Игнатія Корсакова взяли въ Нижней Ломовъ; а что надъ Ондреемъ Пекинымъ учинилось и надъ Игнатьемъ Корсаковымъ, того не вѣдомо; а въ Керенскъ де хотятъ быть октября въ 5-й день, а грацкіе де люди ему сказали, что имъ битца съ казаками не въ мочь, всѣ приклонились къ ворамъ; а уѣздные люди давно предались, и нынѣ воровскіе люди объявились въ семи верстахъ отъ Керенска, и грацкіе люди его (воеводу) стерегутъ, чтобы не ушелъ и его до ворамъ отдадутъ, и чтобъ ему о томъ отписать къ великому государю къ Москвѣ, а ему послать некого; да конобѣевскіе жъ приставы передъ нимъ въ распросѣ сказали: какъ де они поѣхали отъ Керенска съ тою совѣтною грамоткою и къ Керенску пришли де воровскіе казаки и учали къ городу Керенску приступать, и они то изъ-за города Керенска видѣли; а въ Шацкомъ, государь, служилыхъ людей мало, стрѣльцовъ 80 человѣкъ, пушкарей и затинщиковъ, и разсыльщиковъ 24 человѣка, и на нихъ къ приходу не надежа, а уѣздные люди въ осаду не идутъ; и хотябъ они въ осаду пришли, на нихъ не надежа, что шатаніе въ нихъ большое; а подъ городомъ твоя государева дворцовая черная слобода, а въ ней съ 500 дворовъ, и они въ осаду ни единъ человѣкъ не идутъ, ожидаютъ всякого дурна».
Вотъ въ какомъ отчаянномъ состояніи находились не только воеводы, попы и подъячіе этого несчастмаго изстрадавшагося отъ всякаго безправія края, но и вообще все населеніе! Воеводы съ своей призрачной властью, взывая къ порядку и покорности ими же всякой неправдой озлобленнаго и разореннаго населенія, грозили страхами Божьяго и царскаго суда и бѣжали сами, утекали, куда попало, какъ-только показывались казаки и воры или вооруженнные дубинками мужики; а воровскіе казаки и свои же, приставшіе къ нимъ односельчане, разные «уѣздные люди» силой забирали къ себѣ въ свои банды тѣхъ, кто не хотѣлъ или боялся открыто и прямо становиться на ихъ сторону. Но воеводы пока-то еще приведутъ свою угрозу въ дѣйствіе, да еще и станутъ ли когда-либо это дѣлать — гдѣ ужъ имъ, сами бѣгутъ! — а казаки и своя братья, всякаго чина уѣздные люди, приставшіе къ нимъ, скоры на расправу. Да наконецъ, и что же терять? Въ лѣсахъ вонъ жили же люди, которые теперь повыходили оттуда и разсказываютъ, что имъ жилось хоть порой и холодно и голодно, но зато не въ примѣръ вольнѣй и лучше во всѣхъ отношеніяхъ, чѣмъ помѣщичьимъ и монастырскимъ крестьянамъ, безпрекословно исполнявшимъ волю господскую. Ну, избави Боже, воеводы одолѣютъ, побьютъ казаковъ — хотя какъ же это можетъ быть, когда эти воеводы безъ войска и сами бѣгутъ первые? — ну, тогда можно уйти въ лѣса, на рѣки, гдѣ вонъ сколько и ранѣе того жило народу и жили они — сами говорятъ — не въ примѣръ лучше смирныхъ и терпѣливыхъ, которые все какой-то милости ждали да награды за свое спокойствіе и терпѣніе и не дождались такъ-таки ни отъ кого ничего… Остававшееся еще смирнымъ населеніе видѣло съ одной стороны претензію на власть уже ускользнувшую изъ рукъ у воеводъ, самихъ воеводъ переструсившихъ, побросавшихъ все и въ однихъ рубашкахъ въ холодъ и въ морозъ, по снѣгу (осень стояла въ томъ году холодная и былъ въ октябрѣ, уже снѣгъ) бѣжавшихъ за десятки верстъ, ночью, отъ одного извѣстія, что казаки идутъ; а съ другой — эти же казаки — побѣдители, которыхъ воеводы и подъячіе зовутъ «ворами», на самомъ дѣлѣ частые и настоящіе ихъ спасители и благодѣтели, такъ какъ самихъ ихъ не трогаютъ, охотно помогаютъ имъ и бьютъ и грабятъ только ихъ общихъ притѣснителей и грабителей воеводъ, подъячихъ и помѣщиковъ, а какъ придетъ, что тамъ, позади ихъ, идетъ съ главными силами самъ «батюшка Степанъ Тимоѳеевичъ» и съ нимъ нечай царевичъ Алексѣй Алексѣевичъ и Никонъ патріархъ, то и совсѣмъ все новое устройство имъ дастъ, вольное, казацкое. Въ «прелестныхъ» грамотахъ Стеньки говорилось прямо, что онъ дѣйствуетъ по приказанію царевича и Никона и чтобы и присягали имъ. Онъ требовалъ «повидимому» совершенно законнаго, онъ ничего не требовалъ такого, чтобы не было освѣщено ихъ волей, ихъ приказами. Онъ и помѣщиковъ, и воеводъ, и подъячихъ грабилъ и вѣшалъ только потому, что они ему это дѣлать приказали и вообще все дѣло расправы съ непокорными и злоупотреблявшими властью поручили ему. Онъ исполнитель распоряженій царскаго сына и патріарха, онъ самъ по себѣ ничего, онъ творитъ волю пославшихъ его. Онъ и населеніе призываетъ къ этому же и если принуждаетъ нерѣшительныхъ и робкихъ идти съ собою, то это потому только, что спасаетъ ихъ отъ могущаго обрушиться на нихъ гнѣва царевича: зачѣмъ они не встрѣчали его и не помогали исполнить его волю, направленные имъ же на благо и на спасеніе…
Да, наконецъ, и безъ всякихъ размышленій о будущемъ я о законности возстанія, шли къ казакамъ и своимъ смѣлымъ людямъ просто отвести въ вольномъ житьѣ душу, погулять, попить на волькѣ, а тамъ пусть будетъ, что будетъ: хуже не будетъ того, что было. И такихъ безшабашныхъ людей безъ всякаго сомнѣнія было еще больше, потому что такихъ легкомысленныхъ всегда въ подобныхъ случаяхъ бываетъ больше, а потомъ это видно и изъ того, что такіе люди всегда первые бѣгутъ, какъ только настанетъ пора неудачъ, а ужъ такой паники и такого общаго поголовнаго бѣгства, какое было при концѣ Стенькинова возстанія и представить себѣ нельзя. Какъ легкомысленно бѣжали прежде воеводы, подъячіе, помѣщики и всякіе «государевы служилые люди», все время безшабашно кутившіе и чинившіе всякую неправду населенію, обращавшіеся въ бѣгство при одномъ слухѣ только, что идутъ воровскіе казаки и ужъ близко воеводы Стенькины, такъ точно потомъ, послѣ первыхъ же неудачъ, стали разбѣгаться и утекать Стенькины банды при одномъ извѣстіи, что идутъ и ужъ близко государевы люди съ воеводами, знаменами и пушками, отбитыми вначалѣ у нихъ казаками и теперь вновь попавшими къ нимъ въ руки.
Но это все случилось, какъ сказано выше, благодаря тому только, что Стенькѣ не посчастливилось подъ Симбирскимъ и онъ не достигъ лѣсистыхъ и неприступныхъ въ этомъ отношеніи мѣстъ Тамбовской земли. Окоротить его успѣли рано и этимъ только и спаслись.
Теперь же среди этой общей паники и поголовнаго почти возстанія всего края, изъ всѣхъ воеводъ, сидѣвшихъ въ городахъ съ «пушками» и «мушкетами» не потеряли головъ, повидимому, только двое — Тамбовскій воевода думный дворянинъ Яковъ Тимоѳеевичъ Хитрово да воевода Козловскій Степанъ Хрущовъ. Эти двое только и не сробѣли, по крайней мѣрѣ не растерялись, не жаловались, что они «одряхлѣли, уныли и стало имъ оттого тошно». Они оба сейчасъ же, какъ началось возстаніе, обнаружили и энергію въ принятіи необходимыхъ къ защитѣ и успокоенію своихъ городовъ мѣръ и стали готовится не бѣжать, а сразиться съ грознымъ врагомъ.
Оба они, распорядительные и энергичные, все время, даже въ самое худшее, при началѣ возстанія, когда Стенькины казаки только-что разлились по Тамбомской землѣ и начали поднимать населеніе, когда доходили слухи все объ однихъ только побѣдахъ Стенькиныхъ и его самаго ждали ужъ чуть не со дня на день, и то они оба держали высокій тонъ, недопускавшій сомнѣнія, что они не отступятъ передъ врагомъ, а скорѣе лягутъ мертвыми въ неравной съ нимъ битвѣ.
Отъ 10-го октября Хрущовъ писалъ царю на Москву: «Въ нынѣшнемъ, государь, октябрѣ въ 10-й день писалъ ко мнѣ, холопу твоему изъ Шацкого воевода Андрей Остафьевъ, а въ отписке ево, государь, написано: прибѣжали де въ Шацкой Шацкіе сторожевые казаки Екимка Ковылинъ съ товарыщемъ отъ Керенского лѣсу изъ Ининой слободы, а въ распросе де, государь, передъ нимъ сказали: были де они для вѣстей въ Ининой слободѣ, и того жъ де, государь, числа пришолъ въ тое слободу изъ Керенска крестьянинъ, а сказывалъ де, государь, имъ, что Керенскъ городъ воровскіе люди взяли и изъ Керенска идутъ въ НІацкой, а въ Ининой де свободѣ крестьяне черезъ рѣку Цну мостятъ мостъ, а въ тотъ же де день чаетъ ихъ. въ Инину свободу, а Инина де слобода отъ Шацкаго всего въ 20 верстахъ; и по тѣмъ, государь, вѣстямъ въ Козловской уѣздъ во вся села и въ деревни послалъ я, холопъ твой, козловскихъ разъѣщиковъ, а по наказнымъ, государь, паметямъ велѣлъ я, холопъ твой, козловцовъ дѣтей боярскихъ и всякихъ чиновъ людей съ женами ихъ и съ дѣтьми и съ запасы выбивать наскоро въ Козловъ въ осаду и для разбору либо мнѣ, холопу твоему, мучитца итти въ походъ противъ твоихъ государевыхъ непріятельскихъ людей отъ Козлова не въ дальнихъ мѣстехъ; а что, государь, вѣстовой въ Шацкой отписке написано, что ломовцы и керенцы твои государевы грацкіе люди и уѣздные тебѣ государю измѣнили, воеводъ въ тюрьму посадили и къ воровскимъ казакамъ приклонились, и я, холопъ твой, слыша такую ихъ шатость, велѣлъ въ Козловѣ посадцкихъ слободъ твоихъ государевыхъ служилыхъ людей козловцовъ дѣтей боярскихъ и сторожевыхъ и полковыхъ казаковъ и стрѣльцовъ и пушкарей и затинщиковъ и воротниковъ и посадцкихъ и грацкихъ всякихъ чиновъ людей пересмотрѣть по спискамъ и пересмотрѣвъ, государь, велѣлъ ихъ для подкрепленія твоей государевы службы привести къ вѣрѣ въ соборной Апостольской церкви по чиновной печатной книгѣ; а сверхъ, государь, чиновника велѣлъ я, холопъ твой, написать статью къ вѣрѣ жъ, чтобъ они, козловцы, въ нынѣшнее въ смутное время къ вору и къ измѣннику и крестопреступнику, къ Стенкѣ Разину и къ ево товарыщемъ къ воровскимъ казакамъ къ ихъ воровству и къ дьявольской ихъ душепагубной прелести не приставали ни въ чемъ и бунту и скопу и заговору и мятежу не заводили и надъ Козловомъ городомъ и надъ иными твоими государевыми городами и надъ твоею государевото казною и надъ воеводы, и надъ приказными и надо всякими мірскими людьми убивства и грабежу и никакіе хитрости лукавствомъ не чинили и изъ Козлова на Хоперъ и на Донъ и на Волгу къ вору и измѣннику къ Стенкѣ Разину и къ товарыщемъ ево не отъѣхали и не збѣжали и тебѣ великому государю царю и великому князю Алексѣю Михайловичу всеа Великія и Малыя и Бѣлыя Росіи самодержцу я твоимъ государскимъ дѣтемъ благовѣрному государю царевичу и великому князю Ѳедору Алексѣевичу и благовѣрному государю царевичу и великому князю Іоанну Алексѣевичу и благовѣрнымъ царевнамъ служили въ Козловѣ и не измѣняли; а козловцы, государь, на томъ крестъ цѣловали въ соборной Апостольской церкви; а какъ, государь, изъ уѣзду козловцы жъ всякихъ чиновъ люди въ Козловъ по высылкѣ будутъ и я, холопъ твой, въ томъ по тому жъ велю ихъ привести къ вѣрѣ для подкрѣпленія твоей государевы службы и осаду, государь, велю крѣпить и въ походъ не въ дальные мѣста противъ твоихъ государевыхъ непріятельскихъ людей стану готовитца тотчасъ; а въ Шацкой, государь, для подлинныхъ вѣстей послалъ я, холопъ твой, въ станицу козловца сына боярскаго Родіона Толкачева съ товарыщи 12 человѣкъ того жъ числа, и что, государь, какихъ вѣстей о воровскихъ казакахъ прибудетъ впредь и что у меня, холопа твоего, станетъ чинитца, и о томъ о всемъ къ тебѣ, великому государю, я, холопъ твой, учну писать въ Розрядъ того жъ числа».
Воевода тамбовскій, думной дворянинъ Яковъ Хитрово былъ еще энергичнѣе, Ему первому пришлось сразиться съ воровскими казаками и ходилъ онъ для этого изъ Тамбова «подъ Шацкой». Онъ ходилъ туда «на спѣхъ», собравши все, что было у него подъ рукой своего тамбовскаго войска и присланныхъ къ нему на подмогу рейтаръ; московскихъ же стрѣльцовъ онъ почему-то не смѣлъ съ собою брать въ походъ и о томъ, чтобы впослѣдствіи было ему дозволено употребить ихъ въ дѣло, онъ писалъ особо къ царю, просилъ его разрѣшенія. Хитрово поспѣшно прибылъ подъ Шацкъ и поспѣлъ во время, какъ разъ наканунѣ прихода туда же Мишки Харитонова съ тремя другими Стенькиными воеводами.
Этотъ походъ Хитрово «подъ Шацкой» былъ дѣломъ очень рискованнымъ, особенно съ такими силами, которыми онъ располагалъ. Хитрово выходилъ биться на встрѣчу къ передовому Стенькину атаману Харитонову, не имѣя за собой никакой помощи, и въ то же время зная, что за Харитоновымъ, напротивъ, стоитъ вся Стенькина сила и весь поднятой Стенькою край.
Этотъ походъ Хитрово былъ огромнымъ съ его стороны подвигомъ. Онъ віелъ на вѣрную погибель и неудайся разбить ему Харитонова, никто бы не спасся. Въ Шацкѣ сидѣть нельзя было, да и безцѣльно, такъ какъ не откуда было бы ждать помощи. Воеводы всѣхъ сосѣднихъ городовъ — одни разбѣжались, другіе были побиты или сидѣли у мятежниковъ въ тюрмахъ, въ ожиданіи своей участи. Воевода козловскій Хрущевъ хоть и энергичный былъ человѣкъ, но ему гдѣ же было идти къ Шацку и бросить на произволъ свой городъ, да у него и сила была самая пустая, ничтожная. Если Барятинскій, разбивъ Разина подъ Симбирскимъ, остановилъ вообще разливъ всего возстанія, то Хитрово своей побѣдой подъ Шацкимъ остановилъ дальнѣйшій разливъ передовыхъ бандъ Стеньки по Тамбовской землѣ и далѣе. Нельзя, конечно, равнять побѣду Хитрово подъ Шацкимъ съ побѣдой Барятинскаго подъ Симбирскимъ; но значеніе ея огромно для всего края, который разстилался на далекое пространство совсѣмъ беззащитнымъ, и на которомъ эти передовые Стенькины банды даже и послѣ разбитія его самого съ его главными силами подъ Симбирскимъ, сплотившись, могли образовати новую страшную силу, и, кто знаетъ, не явился какъ бы къ ней вновь въ качествѣ главнаго атамана и руководителя-организатора дальнѣйшаго развитія возстанія разбитый подъ Симбирскимъ самъ Стенька Разинъ. Изъ разсказовъ тамбовскаго лѣтописца и изъ грамотъ московскихъ и воеводскихъ отписокъ мы видѣли какой богатый матеріалъ скопился во всемъ краѣ для Стеньки и какой громадный контингентъ озлобленныхъ, отчаянныхъ, на все готовыхъ людей поставилъ бы онъ Разину въ его «войско».
Но этого не случалось только благодаря неудачи Харитонова «съ товарыщи» подъ Шацкимъ, котораго одолѣлъ Хитрово. Побѣдѣ этой какъ-то мало до сихъ поръ придавали значенія, а между тѣмъ она несомнѣнна и огромна. Будущій историкъ возстанія Разина, конечно цѣнитъ ее, особенно имѣя въ виду вновь найденныя и опубликованныя данныя о положеніи края, открытаго для разлива по немъ передовыхъ Стенькиныхъ бандъ…
Хитрово повидимому и самъ понималъ, отправляясь въ походъ, на какое отчаянное, рискованное, но и огромной важности дѣло онъ идетъ. Онъ понималъ также, что тутъ медлить и собираться съ силами, собирать ихъ по крошкамъ, и оттягивать походъ, невозможно. Если бы собиралъ онъ свои силы, притягивая къ себѣ потомъ изъ сосѣднихъ еще не охваченныхъ возстаніемъ городовъ, то въ гораздо большей степени, сравнительно съ нимъ, успѣлъ бы усилиться отъ присоединявшихся къ нему въ изобиліи и со всѣхъ сторонъ Харитоновъ «съ-товарыщи», къ которымъ потомъ стекались и изъ этихъ «вѣрныхъ» городовъ и изъ деревень, и изъ лѣсовъ, въ которыхъ кто же могъ знать сколько ихъ, этихъ «воровскихъ людей» тамъ?
Донесенія Хитрово, носящія на себѣ какой-то эпическій отпечатокъ, въ этомъ отношеніи чрезвычайно интересны:
«Въ нынѣшнемъ, государь, году по извѣту Танбовца земца посылалъ я, холопъ твой, изъ Танбова на рѣкѣ Хопру въ урочищи Березники, въ которыхъ мѣстехъ по рѣкѣ Хопру Земецкіе вотчины, что де будто въ тѣхъ урочищахъ стоятъ собрався воровскіе казаки съ три тысячи человѣкъ Тамбовцовъ и Козловцовъ служилыхъ людей, а тѣ, государь, посыльные люди, пріѣхавъ въ Танбовъ мнѣ, холопу твоему, сказали, что де въ тѣхъ урочищахъ воровскихъ казаковъ и иныхъ никакихъ людей не видали; а тѣ, государь, ево Земецкіе вѣсти про тѣхъ воровскихъ казаковъ солгались. И въ нынѣшнемъ же, государь, году октября въ 10-й день писалъ ко кнѣ, холопу твоему, въ Танбовъ изъ Шацкаго Ондрѣй Остафьевъ о вѣстяхъ про воровскихъ казаковъ и я, .холопъ твой, съ твоими велккого государя ратными людьми пошолъ изъ Танбова къ Шацкому на спѣхъ, октября въ одиннадцатый день, а въ Танбовѣ, государь, оставилъ я, холопъ твой, товарыща своево стольника и воеводу Еремѣя Пашкова съ твоими великого государя съ ратными людьми; а со мною, государь, холопомъ твоимъ, въ походѣ твоихъ великого государя ратныхъ людей конныхъ и пѣшихъ 2,670 человѣкъ, а сколько, государь, какихъ чиновъ ратныхъ людей порознь въ походѣ со мною, холопомъ твоимъ, и сколько, государь, ратныхъ же людей оставилъ я, холопъ твой, въ Танбовѣ съ стольникомъ и воеводою съ Еремѣемъ Пашковымъ, и тому, государь, роспись послалъ къ тебѣ, великому государю, я, холопъ твой, подъ сею отпискою; а московскихъ, государь, стрѣльцовъ полуголову Григорія Салова, а съ нимъ московскихъ стрѣльдовъ 210 человѣкъ оставилъ я, холопъ твой, въ Танбовѣ, а съ собою, государь, въ походъ тѣхъ московскихъ стрѣльцовъ, безъ твоего великого государя указу, я, холопъ твой, взять не смѣлъ, и о тѣхъ, государь, о московскихъ стрѣльцахъ ты, великій государь, какъ мнѣ, холопу своему, укажешь. Да октября жъ, государь, въ одиннадцатый день, писалъ ко мнѣ, холопу твоему, изъ Шацкаго воевода Андрей жъ Остафьевъ о вѣстяхъ про воровскихъ же казаковъ, и съ той, государь, его Ондреевой отписки послалъ къ тебѣ великому государю я, холопъ твой, списокъ подъ его отпискою. А съ твоими, государь, съ ратными людьми по тѣмъ вѣстямъ иду я, холопъ твой, къ Шацкому на спѣхъ. Да того жъ, государь, числа прислалъ ко мнѣ, холопу твоему, изъ Танбова товарыщъ мой стольникъ и воевода Еремей Пашковъ списокъ съ отписки, какову отписку писалъ къ нему въ Танбовъ изъ Козлова воевода Степанъ Хрущовъ о вѣстяхъ про воровскихъ казаковъ, и тотъ, государь, списокъ съ отписки послалъ къ тебѣ, великому государю, я, холопъ твой, подъ сею отпискою; а на передъ, государь, изъ походу послалъ я, холопъ твой, къ Шацкому твоихъ великого государя, ратныхъ людей Левонтья Букина съ мещеряны и съ рейтары съ полковыми казаками, всего съ нимъ 300 человѣкъ; а напередъ, государь, сево послано на заставу къ Кацмацкимъ воротамъ для береженія отъ воровскихъ же казаковъ и для промыслу твоихъ, великого государя, ратныхъ людей 300 жъ человѣкъ».
Хитрово, такимъ образомъ, «поспѣшая», пошелъ къ Шацкому на выручку 11-го октября, оставивъ въ Тамбовѣ, съ 2,118 человѣками стрѣльцовъ, рейтары и проч. своего товарища сотника Еремѣя Пашкова, которому пока не угрожала еще никакая опасность. Подробный списокъ оставшихся съ Пашковымъ вооруженныхъ силъ Хитрово послалъ на Москву къ государю. По этому списку въ Тамбовѣ съ Пашковымъ оставалось: «дѣтей боярскихъ 21 чел., бѣломѣсныхъ казаковъ 81 чел., сторожевыхъ казаковъ 40 чел., полковыхъ казаковъ разныхъ слободъ и селъ 1,017 чел., Московскихъ стрѣльцовъ 210 чел., Танбовскихъ стрѣльцовъ 243 чел., солдатъ 502 человѣка, пушкарей и затинщиковъ и воротниковъ 31 человѣкъ, станичныхъ вожей 3 чел. Всего въ Танбовѣ всякихъ чиновъ ратныхъ людей оставлено 2,118 человѣкъ».
Этихъ силъ Пашкову, которому никто и ни откуда не угрожалъ безъ сомнѣнія, было достаточно. Ужъ если Хитрово пошелъ съ такимъ же числомъ людей къ Шацкому на встрѣчу Харитонову и тремъ еще Стенькинымъ атаманамъ, число войскъ которыхъ онъ не могъ даже приблизительно знать, такъ какъ къ нимъ ежедневно подходила помощь и изъ деревень, лѣсовъ и нагоняли задніе и отставшіе атаманы, замедлившіеся на своемъ ходу разореніями и грабежами городовъ и помѣщичьихъ усадебъ; то Пашкову съ его силами можно бы покойно сидѣть, не робѣя преждевременно. Но такъ великъ былъ у всѣхъ, за исключеніемъ Хитрово и Хрущова, страхъ и такъ всѣ оказались растерявшимися и малодушными, что этотъ же самый Пашковъ, въ тотъ же самый день, оставленный Хитрово сидѣть въ Тамбовѣ съ такой относительно все-таки солидной силой, послалъ на Москву къ царю явную и завѣданную ложь, повидимому, забывъ совершенно о томъ, что она тотчасъ же раскроется: «Въ нынѣшній день пошелъ изъ Танбова думный дворянинъ и воевода Яковъ Тимоѳѣевичъ Хитрово въ походъ, а меня, государь, холопа твоего, оставилъ въ Танбовѣ; взялъ съ собою твоихъ государевыхъ ратныхъ людей всякихъ чиновъ разныхъ городовъ и танбовцовъ жалованныхъ людей розныхъ чиновъ, а со мною, государь, холопомъ твоимъ въ Танбовѣ оставилъ только московскихъ стрѣльцовъ, полуголову Григорья Салова да стрѣльцовъ московскихъ съ нимъ 208 человѣкъ, да на чертѣ въ красномъ городкѣ 83 человѣка; и на тѣхъ, государь, танбовцовъ въ нынѣшнеее смутное время надѣетца не на ково, потому что у тѣхъ, государь, танбовцовъ на Дону братья и племянники и дѣти, а иныхъ, государь, городовъ твоихъ государевыхъ ратныхъ людей не оставилъ въ Танбовѣ, со мною, холопомъ твоимъ, ни одного человѣка, и съ тѣми, государь, малыми людьми мнѣ, холопу твосму, въ Танбовѣ сидѣть не съ кѣмъ, а будетъ, государь, въ Танбовѣ иныхъ городовъ твоихъ великого государя ратныхъ людей не будетъ, и въ Танбовѣ, государь, въ приходъ воровскихъ казаковъ чаетъ всякого дурна; а по отписке, государь, изъ Шацкаго воеводы Андрѣя Остафьева, что воровскіе де казаки пришли въ Шацкой уѣздъ отъ города за 20 верстъ, а Шацкой, государь, отъ Танбова только во стѣ въ двадцати верстахъ, и что, государь, учинится въ Танбовѣ отъ малолюдства какое дурно, и за то, государь, мнѣ бъ, холопу твоему, отъ тебя, великого государя, въ опалѣ не быть; и о томъ, государь, мнѣ, холопу твоему, что ты, великій государь, укажешь!»
Что въ отвѣтъ на это донесеніе царю послѣдовало, — не извѣстно, но вскорѣ въ Тамбовъ былъ присланъ изъ Москвы стольникъ и воевода Иванъ Бутурлинъ. На одного Пашкова очевидно не надѣялись.
Въ числѣ вновь открытыхъ и обнародованныхъ Тамбовской
Архивной Комиссіей документовъ, къ сожалѣнію, нѣтъ подлиннаго донесенія Хитрово о битвѣ его подъ Шацкимъ съ Харитоновымъ.
Есть свѣдѣнія и нѣкоторыя подробности объ этомъ, но самаго донесенія нѣтъ. Во всякомъ случаѣ, несомнѣнно побѣда Хитрово была полная и ему дальше уже не приходилось сталкиваться съ такими силами. Имѣя Шацкой опорнымъ своимъ пунктомъ, Хитрово то и дѣло ходилъ по разнымъ направленіямъ разбивать отдѣльныя банды, какъ только узнавалъ, что онѣ гдѣ-нибудь собираются, но это все было ужъ не то. Главные атаманы: Харитоновъ, Чирокъ и Шиловъ были разбиты и убѣжали назадъ, побросавъ и пушки и знамена. А главное, побѣда эта, ободривъ упавшій совершенно въ царскомъ войскѣ духъ, имѣла несомнѣнно сильное вліяніе тотчасъ же на все окрестное населеніе.
Важность побѣды Хитрово въ стратегическихъ и другихъ отношеніяхъ выяснилась уже позже; но теперь она была важна въ этихъ двухъ отношеніяхъ: ободрила упавшій духъ въ царскомъ войскѣ, дала ему вѣру въ самого себя и потомъ охладила увѣренность населенія въ непобѣдимость Стеньки и его атамановъ.
Послѣ Харитонова «съ товарыщи» больше всѣхъ надѣлалъ хлопотъ воеводѣ Хитрово Тимошка Мещеряковъ. Съ нимъ воеводѣ пришлось много повозиться. Хитрово очень обстоятельно и характерно описываетъ въ своемъ донесеніи, какъ онъ бился съ Мещеряковымъ, побѣдилъ, какъ потомъ тотъ ему сдался, а онъ, имѣя въ виду разныя свои политическія соображенія, отпустилъ его на волю.
"Въ нынѣшнемъ, государь, октябрѣ, въ 21-йдень, вѣдомо мнѣ, холопу твоему, учинилось въ Шацкомъ, что въ Шацкомъ уѣздѣ, въ деревнѣ Печинищахъ, отъ Шацкаго въ 20 верстахъ, собрався розныхъ шацкихъ селъ и деревень воры и измѣнники крестьяне забунтовали и стояли для воровства многіе люди въ той деревнѣ Печинищахъ, да съ ними жъ де, государь, ворами и измѣнники въ той же деревни стояли танбовскіе казаки и солдаты розныхъ слободъ и селъ, которымъ, по твоему великого государя указу, велѣно быть на твоей, великого государя, службѣ въ Шацкомъ полку у меня, холопа твоего, и твое, великого государя, денежное жалованье для службы имъ казакомъ и солдатомъ дано въ Танбовѣ, и изъ твоей же, государь, деревни Печинищей тѣ воры и танбовскіе казаки и солдаты, боясь на себя твоихъ, великого государя, ратныхъ людей приходу, отошодъ въ Танбовскій уѣздъ на рыбную пустошь въ село Алгасово, ставъ обозомъ, и завели бунтъ, и призвали къ себѣ рыбной же пустоши розныхъ селъ крестьянъ многихъ и стали побивать всякихъ чиновъ людей и животъ ихъ, грабить и твою, великого государя, казну, котора была послана съ начальными людьми ко мнѣ, холопу твоему, въ рейтарской полкъ полковника Семена Семенова сына Скорнякова-Писарева, знамена, и трубы, и литавры, и пистоли, и карабины взяли; и октября, государь, въ 22-й день на тѣхъ воровъ и бунтовщиковъ и на танбовскихъ казаковъ и на солдатовъ въ Танбовскій уѣздъ въ село Алгасово съ твоими, великого государя, ратными людьми и съ полковники, и съ рейтары изъ Шацкаго я, холопъ твой, ходилъ и пришодъ въ село Алгасово тѣхъ воровъ и казаковъ и солдатовъ и мужиковъ бунтовщиковъ въ селѣ Алгасовѣ осадили и къ обозу ихъ приступили жестокими приступы и изъ пушекъ били и побивали въ обозѣ и у обозу ихъ многихъ, и то, государь, село Алгасово велѣлъ я, холопъ твой, въ то приступное время зажечь и разорить, потому что того села Алгасова крестьяне въ томъ же обозѣ съ тѣми ворами и съ казаками и съ .солдаты сидѣли и съ твоими, великого государя, ратными людьми бились за одно; и октября жъ, государь, въ 23-й день милостію Божіею и твоимъ, великого государя, царя и великого князя Алексѣя Михайловича всеа Росіи Самодержца и твоихъ государскихъ благородныхъ чадъ счастьомъ они воры и бунтовщики танбовцы казаки съ солдаты Тимошка Мещерековъ съ товарыщи, видя надъ собою твоихъ, великого государя, ратныхъ людей промыселъ и жестокій приступъ и отъ пушечной стрѣльбы великую тѣсноту, а на себя упадокъ и пожарное разореніе, тебѣ, великому государю, въ той своей воровской винѣ до били челомъ; и я, холопъ твой, велѣлъ ихъ привесть къ вѣрѣ на томъ, что имъ, казакомъ и солдатомъ впредь тебѣ; великому государю и твоимъ, великого государя, благороднымъ чадомъ служить по прежнему и ни къ какому воровству и къ воровскимъ прелестямъ не приставать и твоихъ, великого государя, бояръ и воеводъ и всякихъ приказныхъ людей не побивать и городовъ не сдавать и не измѣнить, а гдѣ воровскихъ людей провѣдаютъ, и ихъ имать и въ городы приводить, также гдѣ и про воровской заводъ увѣдаютъ и имъ извѣщать и воровскіе свои знамена мнѣ, холопу твоему, отдали и въ всемъ быть послушнымъ, а приветчи, государь, къ вѣрѣ тѣхъ танбовцовъ, казаковъ и солдатовъ, Тимошку Мещерекова съ товарыщи отпустилъ я, холопъ твой, изъ того села Алгасова въ Танбовъ, октября, въ 23-й день для того, чтобъ они, видя къ себѣ такую твою, великого государя, милость, въ Танбовскомъ уѣздѣ по селамъ и по деревнямъ сказывали, что имъ вмѣсто смерти данъ животъ и вина имъ отдана, и видя бъ такую твою государскую милость иные ихъ братья по селамъ и по деревнямъ ни на какую воровскую прелесть не прельщались; да вѣдомо, государь, мнѣ, холопу твоему, учинилось что въ Шацкомъ уѣздѣ села Сасова и села Кобякова крестьяно заворовали и завели бунтъ и собрався тѣхъ села Сасова и села Кобякова и иныхъ разныхъ селъ крестьяне многіе люди стоятъ въ томъ селѣ Сасовѣ и отъѣзжая въ иные села людей побиваютъ и пытаютъ и на тѣхъ, государь, воровъ и заводчиковъ съ твоими, великого государя, ратными людьми въ село Сасово иду я, холопъ твой, октября въ 25-й день; а что, государь, милостію Божіею и твоимъ, великого государя, счастьемъ надъ тѣми ворами отъ твоихъ, великого государя, ратныхъ людей какой промыслъ и поискъ учинитца и о томъ къ тебѣ, великому государю, къ Москвѣ учну писать я, холопъ твой, вскорѣ съ гонцык
И это село Сасово, гдѣ скопилось тоже много «воровскихъ казаковъ» Хитрово разгромилъ: «И октября, государь, въ 26 день, писалъ царю Хитрово, по твоему великого государя указу, въ Шацкой уѣздъ въ то село Сасово ходилъ я, холопъ твой, изъ Шацкаго съ твоими великого государя съ ратными людьми и съ полковниками и съ рейтары на воровскихъ казаковъ и того села Сасова на измѣнниковъ на мужиковъ; и воровскіе, государь, казаки и и села Сасова измѣнники мужики, увидѣвъ приходъ къ тому селу Сасову со мною, холопомъ твоемъ, твоихъ великого государя ратныхъ ліодей и надъ тѣмъ селомъ промыслъ, изъ того, государь, села Сасова тѣ воровскіе казаки и измѣнники мужики и съ двѣмя знаменами побѣжали за рѣку Цну въ лѣса, а достальныхъ, государь, воровскихъ людей и измѣнниковъ мужиковъ твои великого государя ратные люди, которыхъ застали въ селѣ Сасовѣ, побили, а иныхъ, государь, пущихъ измѣнниковъ мужиковъ велѣлъ я, холопъ твой, въ томъ же селѣ Сасовѣ и перевѣшать; и то, государь, село Сасово твои великого государя ратные люди за ихъ измѣну и за непокорство тѣхъ сасовскихъ мужиковъ выжгли, а достальныхъ, государь, села Сасова крестьянъ, которые были переиманы, велѣлъ я, холопъ твой, въ томъ же селѣ Сасовѣ привесть къ вѣрѣ, что имъ виредъ служить тебѣ великому государю по прежнему, и ни къ какому воровству и къ шатости не приставать». .
Въ слѣдующемъ своемъ донесеніи въ Москву Хитрово жалуется и кается въ свой ошибкѣ, что отпустилъ на волю и простилъ взятаго въ плѣнъ подъ Алгасовымъ вора и измѣнника атамана Тимошку Мещерякова. Хитрово разсчитывалъ, что онъ почувствуетъ и поцѣнитъ милость его и будетъ ему еще полезенъ, отговаривая другихъ отъ бунта, а вышло наоборотъ, Мещеряковъ не только не пересталъ самъ лично принимать участія въ возстаніи, но еще черезъ своего подручнаго станичнаго вожа Гаврилку Карнауха поднялъ на возстаніе остальную часть Тамбовскаго уѣзда и вызвалъ этимъ новый походъ туда Хитрово для усмиренія.
«Въ нынѣшнемъ, государь, октября въ 29 день, писалъ объ этомъ Хитрово въ Москву, объявились мнѣ, холопу твоему, въ Шацкомъ на съѣзжемъ дворѣ Танбовцы дѣти боярскіе Ѳедоръ Клоковъ съ товарыщи, а сказали посланы де, государь, они изъ Танбова отъ стольника и воеводы отъ Еремѣя Пашкова съ ротмистромъ съ Даниломъ Броунтомъ да съ подъячимъ съ Тимоѳеемъ Хлѣбниковымъ въ Шацкой ко мнѣ, холопу твоему, съ вѣстовою отпискою, что де, государь, Танбовскіе казаки и солдаты, которые октября въ 23 день въ приходъ къ селу Алгасову со мною, холопомъ твоимъ, твоихъ великого государя ратныхъ людей въ воровствѣ своемъ тебѣ великому государю вины свои принесли и крестъ цѣловали и въ Танбовъ отпущены Тимошка Мещеряковъ съ товарыщи, изъ того села Алгасова въ Танбовъ не пошли, и тебѣ великому государю измѣнили въ другой и завели въ Танбовскомъ уѣздѣ въ селахъ и въ деревняхъ воровской бунтъ большой и сбираются для воровства въ Танбовскомъ уѣздѣ въ деревнѣ Селквукинѣ и въ иныхъ селахъ; и октября въ 27 день въ Танбовскомъ уѣздѣ въ Вирятинскомъ лѣсу воровскіе люди ихъ Ѳедора Клокова съ товарыщи разбили и разграбили порознь и ротмистра Данила Броунта и подъячаго Тимоѳея Хлѣбникова съ товарыщи и съ отписками поиманы, а они де Ѳедоръ Клоковъ съ товарыщи отъ тѣхъ воровскихъ людей ушли пѣніи и прибѣжали въ Шацкой ко мнѣ, холопу твоему, съ вѣстою безъ отписокъ».
Но еще больше хлопотъ Мещеряковъ надѣлалъ Пашкову, который изъ Тамбова не выходилъ, ни съ кѣмъ не сражался, а все только пугался и просилъ о пощадѣ. Когда Хитрово извѣстилъ его, что отпустилъ на свободу взятаго имъ въ илѣнъ подъ Алгасовымъ Мещерякова, Пашковъ, подождавъ нѣсколько времени, послалъ провѣдать объ немъ казаковъ «лучшихъ людей» и съ нимъ какого-то Рождественскаго пока Тимоѳея. Но черезъ два дня прибѣжалъ одинъ только допъ Тимоѳей, едва спасшись отъ Мещерякова: «И октября, государь, въ 25 день, часу въ 1-мъ дни прибѣжалъ ко мнѣ, холопу твоему, въ Танбовъ тотъ Танбовскій Рождественскій попъ Тимоѳей, а въ распросѣ мнѣ, холопу твоему, сказалъ: какъ де онъ попъ съ тѣми казаками будутъ въ Танбовскомъ уѣздѣ въ селѣ Черленомъ отъ города въ 20 верстахъ, и въ томъ де селѣ Черленомъ казаковъ изо многихъ селъ, и изъ деревень скопилось человѣкъ съ 400 и болыми и тебѣ, великому государю, измѣнили да и многія твои великого государя танбовскіе служилые уѣздные люди многихъ слободъ и деревень, измѣнили жъ, и которыхъ думной дворянинъ и воевода Яковъ Тимоѳеевичъ Хитрово приветчи ко кресту отпустилъ въ Танбовъ атамана Тимошку Мещеряка съ товарыщи, тотъ Тимошка цѣловалъ крестъ тебѣ, великому государю, и прислалъ де отъ себя станичного вожаГаврилку Карнауха наговаривать на воровство и на измѣну всѣхъ твоихъ государевыхъ Танбовскихъ служилыхъ людей, и многія, государь, Танбовцы служилые и всякихъ чиновъ люди того прелестника Гаврилка Карнауха послушевъ, тебѣ великому государю, измѣнили и ево де попа Тимоѳея и товарыщей ево въ томъ селѣ Черленомъ тѣ измѣнники, бивъ на смерть и снявъ съ него попа платья и связавъ, кинули на ночь въ потполъ, а на утрее де хотѣли ево попа срубить; а товарыщи де ево поповы, которые съ нимъ посланы изъ Танбова, живы ль или нѣтъ, а онъ де попъ Тимоѳей про нихъ не вѣдаетъ, биты жъ де они, государь, на смерть; а онъ де покъ Тимоѳей ушелъ изъ потполья въ окно ночью и прибѣжалъ въ Танбовъ пѣшъ; да онъ же де попъ Тимоѳей, лежавъ въ потнольѣ, слышалъ отъ тѣхъ мятежниковъ, что де идутъ, государь, къ нимъ воровскіе казаки; а со мною, государь, холопомъ твоимъ, только въ осадѣ въ Танбовѣ московскихъ стрѣльцовъ полуголова Григорей Саловъ съ стрѣльцами съ двумя стами человѣкъ да Танбовцевъ, государь, стрѣльцовъ и двухъ слободъ полковой и покровской всѣхъ съ 500 человѣкъ, и говорятъ, государь, тѣ Танбовцы градскіе люди, что тебѣ великому государю измѣнить они не хотятъ; а у тѣхъ, государь, Танбовцовъ, которые хотятъ сидѣть въ осадѣ, въ измѣнѣ, братья ихъ и дѣти, и въ тѣхъ, государь, Танбовцахъ будетъ ли правда или нѣтъ, и того, государь, вѣдать не почему» и т. д., и т. д., обычная пѣсня Пашкова о сомнѣніяхъ и подозрѣніяхъ.
Но это, кажется, было послѣднее его донесеніе, потому что слѣдующая грамота отъ царя послана въ Тамбовъ ужъ на имя воеводы Ивана Бутурлина.
Возстаніе приходило къ концу. Хитрово продолжалъ хотя все еще переходить съ мѣста на мѣсто, преслѣдуя и разбивая шайки «воровскихъ казаковъ» и мужиковъ, но это все ужъ было не опасно. Возстаніе видимо улегалось. Приходили слухи и подробныя вѣсти о разгромѣ Разина Барятинскимъ подъ Симбирскимъ и о томъ, что все войско его разбѣжалось и самъ онъ не извѣстно куда скрылся. Начало собираться къ Тамбову и войско, бывшее въ дѣлахъ противъ Разина. Начинался періодъ суда и расправа надъ зачинщиками и участниками возстанія. Не рѣшительныя мѣры и мѣры кротости, которыя практиковались доселѣ, частью въ предположеніи подѣйствовать этимъ на бунтовщиковъ, вызвать въ нихъ раскаяніе, частью по слабости и по неимѣнію силъ поступить вездѣ энергично и рѣшительно, замѣнялись теперь мѣрами самой крутой строгости и даже просто жестокостью.
Изъ Москвы къ Бутурлину пришла грамота съ приказаніемъ какъ поступать съ бунтовщиками: …"Писалъ къ намъ, говорится въ грамотѣ, изъ Танбова стольникъ нашъ и воевода Еремей Пашковъ, что Танбовскаго уѣзда села Черленаго и иныхъ селъ и деревень казаки намъ великому государю измѣнили, да Танбовскаго жъ уѣзду, казачей атаманъ Тимошка Мещерякъ съ товарыщи, которые были въ измѣнѣ намъ великому государю въ винахъ своихъ добили челомъ, крестъ цѣловали изъ нолку думнаго нашего дворянина и воеводы Якова Тимоѳеевича Хитрово отпущены въ Танбовскій уѣздъ въ домы свой, и тотъ воръ и крестопреступникъ танбовскихъ казаковъ атаманъ Тимошка Мещерякъ съ товарыщи, забывъ Господа Бога и наше государево крестное цѣлованіе, намъ, великому государю, измѣнилъ въ другой рядъ и прислалъ отъ себя станичного вожа Гаврилка Карнауха и велѣлъ танбовскихъ служилыхъ и всякихъ людей наговаривать на воровство и на измѣну; и по ево де Гаврилкову наговору танбовцы служилые и всякихъ чиновъ люди многіе намъ, великому государга, измѣнили. И какъ къ вамъ ея наша великого государя грамота придетъ, и вы бъ по сему нашему великого государя указу съ нашими государевыми ратными людьми, которымъ по варяду съ Moсквы съ вами въ полку быть велѣно, и съ резанцы дворяны и дѣтьми боярскими шли днемъ и ночью на спѣхъ, тотчасъ, не мѣшкавъ нигдѣ ни малого времени ни для чего, а въ дорогѣ про воровскихъ людей развѣдывали… И вы бъ надъ казаки и надъ измѣнниками, надъ Тимодшою Мещерякомъ и надъ Гаврилкою Карнауховымъ: и будетъ гдѣ объявятца, прося у Господа Бога милости и у Пречистой Богородицы и у всѣхъ святыхъ помощи и застудленія, промышляли всякими обычаи, чтобъ съ Божіею помощію надъ нимъ поискъ и промыслъ учинитъ вскорѣ; а какъ дастъ Богъ надъ ними поискъ и промыслъ учинить и атамана Тимошку Мещеряка и товарыща его станичного вожа Гаврилко Карнауха возмете или они, видя вашъ надъ собою промыслъ, сдадутца, и вы бъ ихъ и товарыщевъ ихъ къ тому воровству пущихъ заводчиковъ велѣли распросить и пытать накрѣпко и огнемъ жечь, а послѣ распросу и пытки, сказавъ имъ воровскіе ихъ вины при многихъ людехъ велѣли имъ обсѣчь руки по локоть, а ноги по колѣни, казнить смертію повѣсить, чтобъ на то смотря инымъ не повадно было также воровать и къ такому воровству приставать: а сами бъ есте въ Танбовѣ жили съ великимъ береженіемъ и опасеньемъ и про сборъ и про приходъ воровскихъ казаковъ съ Хопра и съ Медвѣдицы и изъ иныхъ мѣстъ провѣдывать всякими обычаи и отъѣзжіе сторожи держали въ которыхъ мѣстахъ пригожъ, чтобъ воровскіе казаки къ танбовскимъ крѣпостямъ и къ Танбову и въ Танбовскій уѣздъ бездѣльно не пришли и надъ городомъ и въ уѣздѣ какова дурна и порухи не учинили; и гдѣ какіе воровскіе казаки объявятца, и на нихъ съ нашими государевыми ратными съ конными и съ пѣшими людьми и съ пушки и съ обозомъ ходили, и о томъ поискъ и промыслъ чинили, а Танбовцевъ служилыхъ и жилецкихъ всякихъ чиновъ людей нашею государскою милостію обнадежили и говорили имъ, чтобъ они намъ, великому государю, служили, а на воровскіе ни на какіе прелести не прельщались и ни къ какому воровству не приставали никакими обычаи, а за службу наша государева милость къ нимъ будетъ и служба ихъ у насъ, великого государя, никогда въ забвеніи не будетъ".
Подходилъ къ Темникову князь Юрій Долгорукій, прославившійся побѣдой надъ «воровскими казаками» подъ селомъ Паневымъ и потомъ своими казнями въ Арзамасѣ. Подходили другіе воеводы. Забунтовавшіе города и села сдавались одни за другими, прося помилованія и высылали на встрѣчу войскамъ поповъ съ иконами и крестами. Стольникъ воевода Степанъ Лихаревъ безъ труда освободилъ Казатинъ и приказалъ всѣмъ возмутителямъ въ городѣ рубить головы, а въ селахъ и деревняхъ вѣшать ихъ. 14-го декабря Хитрово взялъ Керенскъ; 17-го января князь Щербатовъ овладѣлъ Нижнимъ-Ломовомъ; потомъ сдался ему Верхній-Ломовъ, потомъ покорилась Пенза. Возстаніе доживало послѣдніе дни…
Между тѣмъ дворяне и дѣти боярскіе, воеводы, бѣжавшіе съ воеводствъ и неизвѣстно гдѣ оказавшіеся, подъячіе, приказные, собирались снова на свои мѣста. Чѣмъ большій страхъ и даже паника овладѣвали населеніемъ при слухахъ о побѣдахъ царскихъ воеводъ и о казняхъ, которыя слѣдовали за побѣдами, тѣмъ теперь выше поднимали эти бѣжавшіе и возвратившіеся начальники головы. Начались безчисленные «указанія» и доносы. Вездѣ чинился судъ и за нимъ сейчасъ же слѣдовало наказаніе.
Растерявшееся населеніе приносило всюду повинную. Уличаемые въ соучастіи съ мятежниками увѣряли, что они взяты были въ банды и удерживались тамъ силою. Зачинщиковъ населеніе выдавало. Ихъ допрашивали, потомъ вѣшали, нѣкоторымъ рубили руки по локоть, ноги — по колѣни и въ такомъ видѣ отпускали на свободу, чтобы было памятно имъ. Всѣхъ же вообще, сколько-нибудь причастныхъ воровству или только подозрѣваемыхъ въ немъ — а ихъ было безъ числа — пороли кнутомъ.
Стенькины грамоты и «прелетныя» письма сыскивали всюду, отбирали ихъ и отсылали въ Москву, а тѣхъ, у кого ихъ находили, вѣшали, чтобы не осталось ни одного человѣка, который видѣлъ эти письма его или грамоты.
Казни были ужасны и происходили въ ужасающихъ размѣрахъ. Жестокостью въ этомъ случаѣ больше всѣхъ прославился воевода князь Юрій Долгорукій, занимавшійся этимъ во все время своей стоянки въ Арзамасѣ: --"Страшно было смотрѣть на Арзамасъ, — говоритъ современникъ, — его предмѣстья казались совершеннѣйшимъ адомъ; повсюду стояли висѣлицы и на каждой висѣло по сорока и по пятидесяти труповъ; тамъ валялись разбросанныя головы и дымились свѣжею кровью; здѣсь торчали колья, на которыхъ мучились преступники и часто были живы по три дня, испытывая неописанныя страданія. Въ три мѣсяца Долгорукій казнилъ въ Арзамасѣ одиннадцать тысячъ человѣкъ: ихъ казнили не иначе, какъ соблюдая обряды правосудія и выслушавъ свидѣтелей и обвинителей. На вопросъ, какое было у нихъ намѣреніе, они всѣ въ одно говорили подъ пыткой:
— «Хотѣли мы Москву взять и васъ всѣхъ бояръ и дворянъ, и приказныхъ людей перебить на смерть».
Характерную черту обнаружили при этомъ побѣдители: они вздумали было взятыхъ въ плѣнъ мятежниковъ обращать въ рабство себѣ и многіе столько ихъ набрали, зачисливъ въ своихъ крѣпостныхъ, что правительство должно было наконецъ велѣть останавливать по дорогамъ воеводъ, бояръ и дворянъ, которые вели къ себѣ этихъ новыхъ своихъ крѣпостныхъ. Ихъ задерживали и возвращали назадъ за счетъ этихъ бояръ и дворянъ…
Такъ кончилось возстаніе и край затихъ впредь на цѣлыхъ сто лѣтъ, вплоть до возстанія Пугачева, вызвавшаго тѣ же ужасы при разгромѣ помѣщиковъ и чиновниковъ и потомъ при своемъ усмиреніи…
А еще черезъ сто лѣтъ великій актъ 19-го февраля 1861 года сдѣлалъ навсегда невозможнымъ дальнѣйшее ихъ повтореніе…