РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА[править]
Ю. Н. БОСТРЕМА.[править]
РАЗСКАЗЪ О ТОМЪ, КАКОЙ КОНФУЗЪ УЧИНИЛЪ МИТРІЙ КОНДУХТОРУ.[править]
Отправлялись мы, братцы, съ Митріемъ и Гаврюшкой на родину. По дорогѣ пришли въ городъ, откедова шелъ дилижанъ въ слѣдующій городишко.
— А што, братцы, говоритъ Митрій, отправимся на своихъ, аль на дилижапѣ?
— На улицѣ евтакія дѣла не порѣшишь — не стать, говоритъ Гаврюшка; а зайдемъ въ питейную, што насупротивъ дилижанскаго депо, аль конторы, ну, а тамъ уже смекнемъ, какъ лучше…
— Резонтъ. Коли ужо смекать, такъ смекать въ питейной: оно выходитъ благороднѣе, нежь на улицѣ, говоримъ мы.
Зашли въ питейную, сѣли — значитъ — сидимъ. Толконулъ я евтакъ Митрія подъ бокъ — Митрій меня: значитъ съ меня начинаніе. Потребовалъ я штофъ, поднесли, поставили — порѣшили; Митрій потребовалъ другой — порѣшили; Гаврюшка третій — тожъ порѣшили. Порѣшили мы, значитъ, братцы, евтакъ счетомъ три штофа.
— А што, братцы, запросилъ я, смекнули?… На своихъ, аль на дилижанѣ?
— Гдѣ ужо тамъ на своихъ, говоритъ Гаврюшка; уже такъ ножки попортили… Прокатимси, братцы, на дилижанѣ.
— Звѣсно, на дилижанѣ будетъ повальготнѣе, заговорилъ Митрій — и толконулъ меня подъ-бокъ, а я его.
— Нѣ, шабашъ пить; душа и рюмки лишней неприметъ, говоритъ Митрій.
— Такъ чаго-жъ толкалси?
— Да такъ, ну, а коли это выпью, табѣ конфузно будетъ.
— Резонтъ, говорю я. Што резонтъ, то резонтъ. Супротивъ резонта и сама полиція, какъ говорится, не моги ничего говорить: резонтъ все побьетъ.
Вотъ мы, братцы, и пошли въ депо, взяли билетики. Кондухторъ приставилъ къ дилижану лѣстницу. Полѣзъ, братцы вы мои, по евтой лѣстницѣ Гаврюшка — сѣлъ; полѣзъ Митрій — сѣлъ; полѣзъ и я — тожъ сѣлъ… Значитъ, всѣ трое сидимъ на дилижанѣ. Возыграли трижды въ трубу и дилижанъ тронулси. А тронулся же онъ съ мѣста въ десятомъ часу вечера, тошь — ношной поѣздъ. Народу было на дилижанѣ всякаго: двое жидковъ, одинъ отставной карасерскій унтеръ, матросикъ, да какая-то мамзель, въ шляпкѣ. А кромя мамзели и жидковъ — мы всѣ были маленечко подвѣшимши: звѣсно, кто выпилъ на дорогу, а иной прощамшись съ родными. Какъ выѣхали мы изъ города, Митрій и присталъ къ кондуктору.
— Стой — кричитъ — давай лѣстницу: слѣзу.
— Гдѣ-же я табѣ возьму лѣстницу, говоритъ кондухторъ; сиди.
— Лѣстницу давай.
— На што?
— А такъ: нужно… Одно слово — нужно.
Кондукторъ молчитъ.
— Давай лѣстницу — кричитъ Митрій, — али табѣ не ладно будетъ: конфузъ учиню.
— Ну, ладна! говоритъ кондукторъ; укладывайси спать.
Улеглись мы, братцы, спать. Дождь началъ накрапывать; лошадки пошли шагомъ. Проснулси — гляжу: Митрій ходитъ по дилижану.
— Какой тамъ чортъ по головамъ толчется, закричалъ унтеръ на Митрія; чуть мнѣ полъ черепа сапожищемъ не снесъ.
— Зонтикъ мой раздавилъ лаптемъ своимъ поганымъ, извергъ безчувственный, взвизгнула мамзель; скотъ лапчатый!
— А што — говоритъ Митрій — ходить нельзя, штоли? Ну, сяду. Хочу ходить — хожу; хочу сѣсть — сяду! Во што!… Значитъ, деньги заплатилъ.
Проговоримши евто, Митрій и повалилси возлѣ жидка, да прямо, братцы вы мои, на жидовскую посуду — хрустнуло, раздавилъ. Завопили жидки.
— Чаго-жъ горло-то дерете! Зонтикъ раздавилъ — заплачу! Посуду раскаталъ — заплачу! Полъ черепа снесъ — заплачу. Ну, а ругатьси никто не моги. Требуйте: за все заплачу.
— Да што ты расходилси, какъ чортъ передъ за утреней, закричалъ тагды копдухторъ; распужалъ весь народъ.
— Гаврюшку, значитъ, ищу:
— На што табѣ Гаврюшка?
— Какъ на што? нѣту-ти Гаврюшки: пропалъ. Ты мнѣ подавай Гаврюшку… Самъ за него за проѣздъ заплатилъ, кричитъ Митрій.
Хватились мы тогды, братцы, за Гаврюшку. Сюды — туды: пропалъ Гаврюшка. Значитъ, сонный съ дилижана кувырнулъ. Началъ тогды Митрій ругатьси съ кондухторомъ. Ругалси, ругалси, покедова на него не прикрикнулъ какой-то енералъ изъ дилижана. Митрій подсѣлъ къ матросику. Матросикъ былъ малый бывалый: 300 морей — говоритъ — изъѣздилъ, былъ и на смоленомъ, и на черномъ, красномъ и другихъ моряхъ, плавалъ два года на масленомъ морѣ, что у Аѳонской горы, разсказываетъ, что тамъ на мѣсто воды, зеленое постное маслище… ей-ей! Божился, какъ разсказывалъ. Хоша матросикъ былъ и изъ хохловъ, а говорилъ на всѣхъ языцѣхъ. Рѣзнулъ было онъ съ мамзелью по аглицкому — сдрефила, смолчала: хоша и мамзель, а сдрефила.
— Ну, хоша ты и на всѣхъ языцѣхъ мастера, говорить, говоритъ Митрій матросику, а все таки оно выходитъ, что ты, значитъ, глупѣе всякаго звѣря.
— Нѣтъ, не глупѣе.
— Не моги ты евтого говорить. Не уродилси сто такой человѣкъ, штобъ былъ разумнѣе звѣря… Ну, коли ты разумнѣе, такъ сдѣлай мнѣ паутину — тогды повѣрю табѣ.
— Нешто я табѣ — говоритъ матросикъ — паукъ, што-ли?
— То-то, што не паукъ, а человѣкъ — ну, а паутину не сдѣлаешь… Ну, сдѣлай паутину.
— Да отвяжись ты съ своей паутиной!
— Ну, коли ужъ не сдѣлаешь паутины, такъ сдѣлай медъ, аль воскъ.
— Воскъ, пожалуй, говоритъ матросикъ, я и сдѣлалъ бы, да грѣхъ: акромя пчелы никто не моги работать на Бога. Изъ человѣческаго воску не сдѣлали бы свѣчей.
— Брешь, не сдѣлаешь, приставалъ Митрій къ матросику; значитъ, ты глупѣе паука, а про пчелу ужъ нечего и говорить.
— Ты умнѣе, што-ли?… Ну, коли умнѣе, такъ полети какъ птица, говоритъ Митрію матросикъ.
— И полечу, говоритъ Митрій.
— Какъ птица?
— Орломъ полечу.
— Ну лети!
— И полечу!
Тутъ, братцы вы мои, растопырилъ Митрій руки, подобралъ подъ себя духъ, да со всего размаху съ дилижана…. Кондухторъ остановилъ дилижанъ.
— А што, полетѣлъ? спросилъ матросикъ.
— Самъ видѣлъ, што полетѣлъ.
— А ушибси?
— Што ушибся — енто иное дѣло; самъ видѣлъ, што летать умѣю, ну, а ужъ присѣдать къ землѣ какъ птица — не смогу.
— Зачѣмъ-же леталъ, коли какъ птица къ землѣ присѣдать не умѣешь? спросилъ кондухторъ.
— А штобы табѣ конфузъ учинить, говоритъ Митрій: зачѣмъ лѣстницы не давалъ. Во што!
Кондухторъ оконфузилси и сдрефилъ: значитъ, резонтъ взялъ свое. Звѣсно, што резонтъ, братцы вы мои, и саму полицію побьетъ.