ВЛ. ЖАБОТИНСКІЙ[править]
ФЕЛЬЕТОНЫ[править]
РѢЧЬ ВЪ ОБЩЕСТВѢ РАСПРОСТРАНЕНІЯ ПРОСВѢЩЕНІЯ МЕЖДУ ЕВРЕЯМИ, ВЪ ОДЕССѢ[править]
Какъ относиться къ идеѣ ассимиляціи еврейства? Все зависитъ отъ обстоятельствъ, отъ эпохи и потребностей, выдвигаемыхъ эпохой. Есть моменты, когда ассимиляція представляется безусловно желательной, когда она есть необходимый этапъ прогресса. Это можно видѣть, даже на примѣрѣ отдѣльнаго человѣка. Представьте себѣ ребенка съ задатками живописца. Въ будущемъ, конечно, желательно, чтобы живописецъ былъ вполнѣ индивидуаленъ, вполнѣ самобытенъ въ своемъ творчествѣ. Но начинать съ самобытнаго творчества нельзя: воспитаніе художника по необходимости начинается съ усвоенія чужого опыта, съ подражанія чужимъ образцамъ — словомъ, съ «ассимиляціи». Только по завершеніи этого этапа возможно здоровое развитіе своеобразныхъ началъ, заложенныхъ въ натурѣ художника. — Это самое примѣнимо и къ цѣлому народу въ тотъ моментъ, когда онъ впервые (или послѣ большого перерыва) выступаетъ на поприще гражданской самодѣятельности. Какъ ни сильны, даже какъ ни цѣнны были бы его специфическія, индивидуальныя, «національныя» отличія, какъ бы пышно ни предстояло имъ развиться въ будущемъ, — начать онъ долженъ все-таки съ подражанія готовымъ образцамъ, съ копированія, съ «ассимиляціи». Эту стадію прошелъ и такой огромный, самостоятельный народъ, какъ русскіе: было время, когда даже дворянскія барышни, вродѣ пушкинской Татьяны, умѣли писать только по-французски.
Съ евреями въ Россіи повторилось то же самое. Когда измѣнившіяся условія жизни вызвали распадъ патріархальнаго гетто, и дѣтямъ его пришлось вмѣшаться, волей неволей, въ окружающую сутолоку, имъ прежде всего необходимо было овладѣть тѣмъ орудіемъ борьбы за существованіе, которое называется современной культурой. Это естественнымъ образомъ заставило нарождавшуюся еврейскую интеллигенцію съ жадностью наброситься на языки окружающей среды. При этомъ ею руководило далеко не стремленіе порвать съ еврействомъ, а напротивъ — въ основѣ тогдашняго «ассимиляціоннаго» теченія лежали ясныя и опредѣленныя побужденія національнаго интереса. Яркій памятникъ того настроенія нарисованъ Левандой въ романѣ «Горячее время». Герой этого романа — «просвѣтитель», дѣйствующій въ Вильнѣ, въ эпоху непосредственно передъ 1863 годомъ, когда на Литвѣ начиналась борьба двухъ культуръ — русской и польской. Свой выборъ онъ останавливаетъ на первой, не изъ внутреннихъ симпатій (обѣ ему чужды), а изъ холоднаго расчета: этотъ шагъ, по его мнѣнію, болѣе соотвѣтствуетъ интересамъ еврейства, какъ третьей націи, очутившейся между двухъ становъ. Правильно ли рѣшилъ герой Леванды этотъ вопросъ или нѣтъ — дѣло не въ томъ; но важно установить, что ассимиляція въ ту эпоху была и объективно, и въ глазахъ ея дѣятелей не отреченіемъ отъ еврейскаго народа, а напротивъ — первымъ шагомъ еврейской національной самодѣятельности, первой ступенью къ обновленію и возрожденію націи.
Въ эту эпоху возникло о-во распространенія просвѣщенія. Заслуги его предъ еврействомъ огромны — именно потому, что создатели его поняли основную нужду эпохи и пришли ей на помощь. Основною нуждой эпохи было — открыть еврею доступъ къ европейской культурѣ, внушить ему любовь и интересъ къ этой культурѣ. Это и стало задачей общества. Никакой другой задачи у него^ тогда и быть не могло. Смѣшно было бы въ то время (общество учреждено было въ 60-тыхъ годахъ) потребовать, чтобы оно «насаждало» еврейскую культуру: еврейская культура тогда и безъ того насаждалась, хотя нераціонально, хотя наперекоръ всѣмъ правиламъ педагогіи и даже гигіены, но въ такомъ обильномъ количествѣ, что не нуждалась ни въ какихъ поощреніяхъ извнѣ. Наоборотъ, къ европейской культурѣ и ея ближайшему проводнику — русскому языку — су ществовало еще пренебрежительное и враждебное отношеніе, и приходилось съ великимъ трудомъ добиваться, чтобы рядомъ съ національными элементами воспитанія удѣлялось хоть какое-нибудь мѣсто общеобразовательнымъ предметамъ. Такова была эпоха, такова была ея нужда и такова должна была быть ея основная идея, воплотившаяся въ «обществѣ просвѣщенія».
Но съ тѣхъ поръ прошло полвѣка, и многое, слишкомъ многое рѣзко измѣнилось какъ внѣ, такъ и внутри еврейства. Главнымъ образомъ внутри. Если взять верхній и даже среднеій слой теперешняго россійскаго еврейства и сравнить его съ поколѣніемъ шестидесятыхъ годовъ, намъ представится картина совершенно обратная. Смѣшно теперь «насаждать» жажду къ просвѣщенію: она у евреевъ такъ сильна, напоръ въ гимназію, въ университетъ, въ институты такъ ретивъ, что въ этомъ отношеніи никакія «общества» ничего прибавить не могутъ. Русскій языкъ распространенъ такъ основательно, что черта осѣдлости считается однимъ изъ лучшихъ районовъ русскаго книжнаго сбыта. Публичныя библіотеки, лекціи, театры посѣщаются евреями съ безпримѣрнымъ рвеніемъ. При этихъ условіяхъ дѣлать и дальше изъ идеи «просвѣщенія» боевой лозунгъ значило бы ломиться въ открытую дверь. Если что теперь нуждается въ заботливомъ «насажденіи», to это, въ силу діалектической игры судебъ, еврейская культура, еврейскія начала въ воспитаніи подрастающихъ поколѣній. Ибо отъ этихъ началъ остались одни лохмотья.
Доказывать, что это правда, что національный элементъ воспитанія у высшихъ и среднихъ классовъ еврейства давно уже въ загонѣ, — значило бы тоже ломиться въ открытую дверь. Кто не знаетъ, кто не видитъ? И не со вчерашняго дня это началось. Поэтъ Гордонъ, одинъ изъ лучшихъ дѣятелей просвѣтительной эпохи, еще въ 1862 г. воспѣвавшій — на языкѣ библіи — преимущества русскаго языка, уже въ началѣ 70-хъ гг. съ горестнымъ разочарованіемъ замѣтилъ, что его послѣдователи и ученики въ своемъ усердіи забѣжали слишкомъ далеко. «Братья мои, просвѣтители, стали пренебрегать старой матерью», написалъ онъ тогда въ стихотвореніи «Для кого я тружусь?», — «они провозглашаютъ: покиньте этотъ дряхлый языкъ, и пусть каждый сольется съ нарѣчіемъ своей страны… А сыновья наши? Они съ дѣтства становятся намъ чужды. Вотъ они подвигаются впередъ, съ каждымъ годомъ, и кто знаетъ предѣлъ? и кто знаетъ доколѣ? Быть можетъ, до черты, откуда нѣтъ возврата»… Такъ на глазахъ еще у первыхъ поколѣній «просвѣтителей» совершилась метаморфоза: первоначальная идея — усвоить чужое, чтобы затѣмъ съ новой силою развивать свое — выродилась въ стремленіе ликвидировать свое и безслѣдно раствориться въ чужомъ; ассимиляція изъ фактора національнаго прогресса стала факторомъ національнаго распада. А вѣдь со дня, когда вождь того поколѣнія «просвѣтителей» написалъ эти горькія слова разочарованія, прошло 40 лѣтъ, и процессъ распада проникъ еще гораздо глубже. И должно же, наконецъ, еврейство дать себѣ отчетъ; желаетъ или не желаетъ оно продолжать линію распада?
«Сыновья наши съ каждымъ днемъ уходятъ — быть можетъ, къ той чертѣ, откуда нѣтъ возврата»… Горькое пророчество давно стало правдой. На еврейской нивѣ почти не осталось интеллигентныхъ работниковъ: наша интеллигенція въ громадномъ большинствѣ ушла. Можно различнымъ образомъ понимать нужду еврейскаго народа, различнымъ образомъ представлять себѣ идеалъ его будущности, начиная съ сіонизма и кончая полной денаціонализаціей; но и для первой, и для послѣдней цѣли надо, прежде всего, работать съ народомъ и для народа. Прежде такъ (понимали свою задачу и ассимиляторы: они жили съ народомъ, волновались его заботами, трудились для него и, проповѣдуя свой идеалъ, все же стояли обѣими ногами на реальной почвѣ еврейства. А теперешніе — просто уходятъ въ сторону, просто бросаютъ на произволъ судьбы: пропадайте, молъ, сами, какъ знаете. И масса, покинутая въ своемъ тупикѣ, въ лабиринтѣ своего бѣдствія, бьется, мечется и не видитъ исхода; ей нужны просвѣщенные вожди, такъ нужны, такъ необходимы, какъ никакому другому народу на свѣтѣ, — а между тѣмъ ея просвѣщенныя дѣти служатъ всѣмъ народамъ на свѣтѣ, только не ей. Нѣтъ работниковъ ни для какого еврейскаго дѣла, отъ большого до самаго малаго, старые устаютъ и сходятъ со сцены, а новыхъ не видно. И мы знаемъ стариковъ, посѣдѣвшихъ на службѣ ассимиляціи, которые со скорбнымъ недоумѣніемъ смотрятъ на эту надвигающуюся пустоту и горько спрашиваютъ себя: — Для этого мы работали? Для того, чтобы изъ ассимиляціи родился индифферентизмъ?!
Думаю, что на этотъ горькій вопросъ правда жизни откликается горькимъ отвѣтомъ: да, вы для. этого работали. Ибо для того, чтобы изъ подростающихъ поколѣній выходили работники для еврейства, надо преданность еврейству положить въ центръ и основу ихъ воспитанія. Окружающій міръ слишкомъ прекрасенъ, приволенъ и богатъ по сравненію съ неприглядностью и бѣдностью еврейскаго существованія; и для того, чтобы эта красота не сманила человѣка, не соблазнила его отвернуться отъ родной лачуги, нужне развить въ его душѣ прочныя, нерасторжимыя идеалъ ныя связи. Этихъ связей не создать одними словесами. Чтобы сковать такія связи, надо распахнуть предъ подрастающимъ поколѣніемъ все то великое и красивое, что есть въ еврейской сокровищницѣ, ввести въ нее, провести по всѣмъ ея угламъ, растолковать цѣнность каждой жемчужины, нау чить дорожить и гордиться. Красотѣ, манящей извнѣ, надо противопоставить собственную красоту, чтобы не выпускать на житейскую улицу санкюлотовъ, убѣжденныхъ въ нищетѣ и никчемности своего народа и спасающихся, куда глаза глядятъ. Углубленіе въ національныя цѣнности еврейства должно стать главнымъ, основнымъ, преобладающимъ элементомъ еврейскаго воспитанія. Это необходимо не для того, чтобы потѣшить націоналистовъ. Это необходимо для того, чтобы удержать на еврейской нивѣ ея разбѣгающихся пахарей, чтобы еврейская масса не осталась безъ руководителей, еврейское дѣло безъ работниковъ, «народъ книги» — страшная иронія судьбы — безъ интеллигенціи!
«Уходятъ за черту, откуда нѣтъ возврата»… Почему уходятъ? Почему уходятъ, особенно въ послѣднее время, такими густыми массами, съ такой циничной легкостью, безъ намека на колебанія, на сожалѣнія, выбрасывая балластъ еврейства, словно ненужный песокъ, по первому требованію невзгоды? Почему? Кто виноватъ? Кто довелъ до этой черты?.. Мнѣ пришлось недавно писать объ этомъ новомъ «бытовомъ явленіи» еврейской современности, и послѣ того я получилъ нѣсколько писемъ отъ молодыхъ людей, перешагнувшихъ туда, «откуда нѣтъ возврата». Письма были разныя, были и грубыя, и циничныя, и грустныя, но во всѣхъ, безъ исключенія, на первомъ планѣ стоялъ одинъ и тотъ же доводъ: что намъ еврейство? Мы о немъ ничего не знаемъ, насъ никто не училъ понимать и любить его; ничего удивительнаго, если мы ушли. — И они совершенно правы. Ничего удивительнаго. Что мы посѣяли, то и пожали…
1910.