Прежде всего — фактическая поправка: я — не подсудимый передъ вами, я вашъ плѣнникъ. Мы — двѣ воюющія стороны. Вы — представители императорскаго правительства, наемные слуги капитала и насилія. Я — одинъ изъ народныхъ мстителей, соціалистъ и революціонеръ. Насъ раздѣляютъ горы труповъ, сотни тысячъ разбитыхъ человѣческихъ существованій и цѣлое море крови и слезъ, разлившееся по всей странѣ потоками ужаса и возмущенія. Вы объявили войну народу, мы приняли вызовъ. Взявъ меня въ плѣнъ, вы теперь можете подвергнуть меня пыткѣ медленнаго угасанія, можете меня убить; но надъ моей личностью вамъ не дано суда. Какъ бы вы ни ухищрялись властвовать надо мною, здѣсь для васъ не можетъ быть оправданія, какъ не можетъ быть для меня осужденія. Между нами не можетъ быть почвы для примиренія, какъ нѣтъ ея между самодержавіемъ и народомъ. Мы все тѣ же враги и, если вы, лишивъ меня свободы и гласнаго обращенія къ народу, устроили надо мною столь торжественное судилище, то это еще нисколько не обязываетъ меня признавать въ васъ моихъ судей. Пусть судитъ насъ не законъ, облаченный въ сенаторскій мундиръ, пусть судитъ насъ не рабье свидѣтельство сословныхъ представителей по назначенію, не жандармская подлость. Пусть судитъ насъ свободно и нелицепріятно выраженная народная совѣсть. Пусть судитъ насъ эта великомученица исторіи — народная Россія.
Я убилъ великаго князя, члена императорской фамиліи, и я понимаю, если бы меня подвергли фамильному суду членовъ царствующаго дома, какъ открытаго врага династіи. Это было бы грубо и для 20-го вѣка дико, но это было бы, по крайней мѣрѣ, откровенно. Но гдѣ же тотъ Пилатъ, который, не омывъ еще рукъ своихъ отъ крови народной, послалъ васъ сюда строить висѣлицу. Или, можетъ быть, въ сознаніи предоставленной вамъ власти вы овладѣли его тщедушною совѣстью настолько, что сами присвоили себѣ право судить именемъ лицемѣрнаго закона въ его пользу? Такъ знайте же, я не признаю ни васъ, ни вашего закона. Я не признаю централизированныхъ государственныхъ учрежденій, въ которыхъ политическое лицемѣріе прикрываетъ нравственную трусость правителей, и жестокая расправа творится именемъ оскорбленной человѣческой совѣсти, ради торжества насилія.
Но гдѣ ваша совѣсть? Гдѣ кончается ваша продажная исполнительность и гдѣ начинается безсребренность вашего убѣжденія, хотя бы враждебнаго моему? Вѣдь вы не только судите мой поступокъ, вы посягаете на его нравственную цѣнность. Дело 4-го февраля вы не называете прямо убійствомъ, вы именуете его преступленіемъ, злодѣяніемъ. Вы дерзаете не только судить, но и осуждать. Что же вамъ даетъ это право? Не правда ли, благочестивые сановники, вы никого не убили и опираетесь не только на штыки и законъ, но и на аргументы нравственности. Подобно одному ученому профессору временъ Наполеона III, вы готовы признать, что существуютъ двѣ нравственности. Одна для обыкновенныхъ смертныхъ, которая гласитъ: «не убій», «не укради», а другая нравственность политическая для правителей, которая имъ все разрѣшаетъ. И вы дѣйствительно увѣрены, что вамъ все дозволено и что нѣтъ суда надъ вами...
Но оглянитесь: всюду кровь и стоны. Война внѣшняя и война внутренняя. И тутъ, и тамъ пришли въ яростное столкновеніе два міра, непримиримо враждебныхъ другъ другу: бьющая ключемъ жизнь и застой, цивилизація и варварство, насиліе и свобода, самодержавіе и народъ. И вотъ результатъ: позоръ неслыханнаго пораженія военной державы, финансовое и моральное банкротство государства, политическое разложеніе устоевъ монархіи внутри, наряду съ естественнымъ развитіемъ стремленія къ политической самостоятельности на такъ называемыхъ окраинахъ, и повсюду всеобщее недовольство, ростъ оппозиціонной партіи, открытыя возмущенія рабочаго народа, готовыя перейти въ затяжную революцію во имя соціализма и свободы и — на фонѣ всего этого — террористическіе акты... Что означаютъ эти явленія?
Это судъ исторіи надъ вами. Это — волненіе новой жизни, пробужденной долго накоплявшейся грозой, это — отходная самодержавію... И революціонеру нашихъ дней не нужно быть утопистомъ-политикомъ для того, чтобы идеалъ своихъ мечтаній сводить съ небесъ на землю. Онъ суммируетъ, приводитъ къ одному знаменателю и облекаетъ въ плоть лишь то, что есть готоваго въ настроеніяхъ жизни и, бросая въ отвѣтъ на вызовъ къ бою свою ненависть, можетъ смѣло крикнуть насилію: я обвиняю.
Но мнѣ ставится въ вину нѣчто большее. Меня обвиняютъ въ томъ, въ чемъ повинна вся Россія: меня обвиняютъ въ принадлежности къ тайному сообществу, поставившему себѣ цѣлью насильственное ниспроверженіе образа правленія въ Россіи, установленнаго основными законами. Другими словами — насильственное ниспроверженіе самодержавія дѣйствіями одного тайнаго сообщества. Не отрицая своей принадлежности къ Боевой Организаціи Партіи Соц.-Рев.‚ такое обвиненіе я считаю лишеннымъ всякаго здраваго смысла.
Прежде всего въ первой части вышеприведенной формулы обвиненія нѣтъ реальной правды. Тутъ обвинитель обнаружилъ полное отсутствіе пониманія дѣйствительности или намѣренно извратилъ образъ моей партіи. Точно вся Россія — это счастливѣйшая Аркадія, въ которой всѣ живутъ въ мирѣ и согласіи, условія общежитія идеальны: нѣтъ ни классовыхъ антагонизмовъ, ни правительственнаго гнета, всѣ довольны существующими порядками, установленными основными законами, и только — изволите видѣть — злокозненное сообщество, именуемое Партіей Соц-Рев. всѣми силами стремится къ ихъ низверженію. Ну, а коль скоро составилось такое «тайное» сообщество противъ самодержавія, значитъ этимъ оправдано и существованіе прокурора и всѣхъ другихъ экстренныхъ мѣръ въ защиту «основныхъ законовъ». Просто, коротко и ясно. Но не напоминаетъ ли вамъ эта до крайности упрощенная формула обвиненія того обольстительнаго взгляда политиковъ охраны, по которому вся смута — дѣло злонамѣренной группы революціонеровъ, и стоитъ имъ взять въ плѣнъ террориста и самодержавіе спасено. Такъ шатко его существованіе.... Мнѣ лично вспоминается очень оригинальное замѣчаніе отъ одного жандармскаго вахмистра, которое я охотно подарю прокурору. «Чего вы добиваетесь, спросилъ онъ меня во время одного ареста, — конституціи? Напрасно: нашего царскаго дома хватитъ». Но мой обвинитель — не жандармскій вахмистръ, мой обвинитель — представитель верховнаго короннаго суда, и потому отъ него можно было бы ожидать более солиднаго взгляда на природу и характеръ террористической борьбы.
Господа, вы знаете, въ чемъ ошибки прокурора. Борьба противъ самодержавія ведется десятки лѣтъ ширококрылымъ фронтомъ всей трудящейся и мыслящей Россіи, и не тайно, а совершенно явно. Какой же смыслъ приписывать монополію этой борьбы какому бы то ни было отдѣльному сообществу и вменять Партіи Соц.-Револ. въ особую вину цѣль всеобщаго освободительнаго движенія въ Россіи. Неужели только для того, чтобы убаюкать себя надеждой, оживить этимъ разлагающійся трупъ самодержавія? Признаюсь, я могъ бы гордиться высотой обвиненія, предъявленнаго моей партіи, но мое личное достоинство, какъ члена партіи, и моя увѣренность въ силахъ революціи выше прокурорскаго благожелательства.
Партія Соц.-Револ. не есть единственная организація для борьбы съ существующимъ въ Россіи политическимъ строемъ. Болѣе того, она не исключительно занята борьбой съ самодержавіемъ. Программа ея деятельности гораздо шире, чѣмъ это думается прокурору. Насколько я могу судить по обвинительному акту, прокуроръ и тутъ остался вѣренъ своей тенденціи къ упрощенію обвиненія.
Меня изумляетъ одинъ очень характерный пропускъ въ немъ. Въ обвинительныхъ актахъ противъ членовъ Партіи Соц.-Рев. и ея Боевой Организаціи до настоящаго процесса всегда выставлялся особый пунктъ обвиненія въ ниспроверженіи и существующаго общественнаго строя. И это имѣло свой определенный смыслъ, отъ котораго не слѣдовало прокурору отказываться и въ данномъ случаѣ при характеристикѣ стремленій партіи. Вѣдь мы, какъ партія, — прежде всего — соціалисты. Наша соціалистическая программа въ основныхъ своихъ положеніяхъ ничѣмъ не отличается отъ программъ аналогичныхъ партій другихъ наименованій. Въ этомъ смыслѣ наша партія въ России есть одинъ изъ авангардовъ всесвѣтнаго соціалистическаго движенія, выдвинувшійся въ нѣдрахъ патріархальной и царской Россіи. Вамъ должно быть не безъизвѣстно, что наша Партія принимала участіе въ международномъ соціалистическомъ конгрессѣ и такимъ образомъ получила оффиціальное признаніе и одобреніе своей дѣятельности со стороны верховнаго учрежденія соціализма. Такимъ образомъ, на Партію Соц.-Револ. нельзя смотреть, какъ на тайное сообщество, ставящее себѣ единственной и исключительной цѣлью — сверженіе самодержавія. Мы не отказываемся отъ этой цѣли, но нужно точно установить наше мѣсто въ ряду другихъ революціонныхъ и оппозиціонныхъ движеній въ Россіи для того, чтобы понять, какъ слѣдуетъ, природу и цѣли осуществляемаго нами террора.[1]
Терроръ — только одно изъ орудій, одна изъ формъ борьбы, принимаемыхъ партіей. Лишь въ неразрывной, органической связи со всѣми прочими видами и средствами борьбы, терроръ служитъ, въ послѣднемъ счетѣ, цѣли ниспроверженія существующаго режима. Стачки, какъ форма непосредственнаго энономическаго столкновенія эксплуатируемыхъ рабочихъ съ ихъ прямыми угнетателями, какъ исходная точка для логическаго развитія событій и столкновенія рабочихъ со всѣмъ существующимъ строемъ; демонстраціи, какъ открытое заявленіе своихъ политическихъ убѣжденій и требованій; аграрныя волненія, какъ попытки осуществленія правъ рабочаго земледѣльческаго населенія, попираемыхъ вѣками; вооруженное сопротивленіе насиліямъ и репрессіямъ правительства, стремящагося подавить, растоптать, запугать поднимающіяся противъ него силы; терроръ‚ какъ отпоръ и какъ нападеніе, дезорганизующее правительство и облегчающее задачу натиска на него всѣми другими средствами; наконецъ, вооруженное народное возстаніе, какъ увѣнчаніе всей этой системы борьбы — такова многосложная, разносторонняя, и идущая прямо къ цѣли боевая тактика Партіи Соціалистовъ-Революціонеровъ.
Я взялъ на себя свою часть дѣла въ этой многосложной и цѣлостной системѣ борьбы. Мое предпріятіе окончилось успѣхомъ. И такимъ же успѣхомъ увѣнчается, несмотря на всѣ препятствія, и дѣятельность всей Партіи, ставящей себѣ великія историческія задачи. Я твердо вѣрю въ это — я вижу грядущую свободу возрожденной къ новой жизни трудовой, народной Россіи. И я радъ, я гордъ возможностью умереть за нее съ сознаніемъ исполненнаго долга.
Примѣчанія.
- ↑ До сихъ поръ рѣчь Каляева печатается въ его собственномъ изложеніи. Къ сожалѣнію, изложеніе это не окончено. Дальнѣйшая заключительная часть его рѣчи печатается лишь въ краткомъ резюме.