РУССКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПРИ АЛЕКСАНДРѢ I-омъ.
[править]Благопріятныя условія, въ которыя поставлено было все русское общество со вступленіемъ на престолъ молодого государя, не замедлили отразиться и на журналистикѣ. На это поприще выступило много новыхъ дѣятелей, спѣшившихъ воспользоваться удобнымъ временемъ. Въ 1802 г. (до учрежденія цензурныхъ комитетовъ) Карамзинъ началъ издавать свой «Вѣстникъ Европы» и успѣлъ составить себѣ значительный кругъ читателей. Несмотря на многіе существенные недостатки — на приторную сентиментальность бельлетристики, на «золотую умѣренность» и оптимизмъ своихъ политическихъ воззрѣній, журналъ этотъ имѣлъ большое вліяніе на публику и открылъ собой, сказать безъ преувеличенія, новый періодъ въ развитіи русской журналистики[1]. Его главное значеніе состояло въ томъ, что это былъ первый журналъ въ европейскомъ смыслѣ этого слова, и политическія событія, какъ въ Россіи, такъ и за границей, оцѣнивались въ немъ съ одной общей точки зрѣнія, именно съ точки умѣреннаго либерализма, снисходительнаго къ заблужденіямъ старины, но и требующаго, вмѣстѣ съ тѣмъ, признанія правъ науки и гуманныхъ общественныхъ идей. Карамзинъ чуть ли по первый заговорилъ объ "общемъ мнѣніи, " о «новыхъ, лучшихъ идеяхъ», одинаково чуждыхъ и крайностей политической реакціи, и неумолимой послѣдовательности строго прогрессивныхъ ученій, и хотя онъ нерѣдко устанавливалъ свой штандпунктъ совершенно механически, желая согласить самыя непримиримыя противорѣчія (какъ напр. гуманность и крѣпостное право); но политическіе вопросы, затронутые имъ, вошли тѣмъ не менѣе въ общественный оборотъ, и могли быть переработаны въ прессѣ съ другихъ, болѣе радикальныхъ точекъ зрѣнія. Этимъ объясняется то всеобщее уваженіе, которое высказывалось тогдашней журналистикой къ Карамзину, какъ къ первому писателю, благоразумно заручившемуся счастливыми обстоятельствами. Примѣръ «Вѣстника Европы» подѣйствовалъ соблазнительно на всѣ наличныя литературныя силы того времени, и новые журналы появились заразъ, въ большомъ количествѣ, въ обѣихъ столицахъ, издавна служившихъ у насъ привиллегированными центрами умственнаго движенія. — Всѣ журналы наперерывъ, одинъ за другимъ, воздавали хвалу правительству -за льготы, оказываемыя имъ печатному слову, и не отставали въ этомъ случаѣ отъ изданій оффиціальныхъ. «Мы не имѣемъ нужды — говорится въ „Новостяхъ русской литературы“ за 1804 г. — читать похвалу нашего монарха во всѣхъ иностранныхъ журналахъ, чтобы чувствовать цѣну его благотворительности и своего счастія. Александръ даетъ умамъ свободу, необходимо нужную для просвѣщенія и моральнаго достоинства человѣка. Скоро откроется величіе русскихъ къ радости патріотовъ; скоро поле учености не будетъ горестною пустынею, мертвымъ уединеніемъ, но оживится соревнованіемъ блестящихъ талантовъ. Слава и хвала Распространителю просвѣщенія!.. Падемъ на колѣна съ сердечнымъ умиленіемъ, возблагодаримъ управляющаго судьбою царей и народовъ» и пр. пр. Въ томъ же журналѣ (изд. въ Москвѣ съ 1802 г. по іюль 1805 г.) неизвѣстный піитъ восклицаетъ:
Что взоръ мой восхищенный зритъ? —
Тамъ зрю изъ праха вознесенный
Градовъ и селъ несчетный рядъ,
Разцвѣтшій, вновь обогащенный
Наукъ священный вертоградъ..
Вездѣ мнѣ зрится совершенство,
Все веселитъ собою духъ;
Всякъ чувствуетъ свое блаженство —
Вельможа, воинъ и пастухъ.
Но передъ кѣмъ все оживаетъ?
Кто общей радости виной?
Чье имя всякъ благословляетъ?
Кто вѣкъ даритъ всѣмъ золотой? —
Се ты, о Александръ нашъ славный!
Се ты, краса земныхъ царей! и пр.
Почти тѣ же похвалы, но съ большимъ тактомъ и умѣренностью, высказывались въ «Періодическомъ изданіи объ успѣхахъ народнаго просвѣщенія», — журналѣ, издававшемся при главномъ правленіи училищъ съ 1803 по 1818 г., подъ редакціей Озерецковскаго и Фуса. «Ты сопрягаешь съ самодержавною властью — читаемъ мы здѣсь въ латинскомъ гимнѣ императору — скромный образъ добраго гражданина и съ царскимъ вѣнцомъ сближаешь гражданскія обязанности. Ктожъ паче возлюбитъ благомыслящихъ гражданъ? Кто болѣе можетъ защищать градскія права, промышленность и художества? Кто? кромѣ самого тебя, монархъ-патріотъ? Кто жъ, неправо судящій о простомъ народѣ, презритъ земледѣльца, кг, которому ты обращаешь кроткій взоръ, котораго ты, монархъ, одобряешь своимъ привѣтствіемъ? обременяемый жестокостью рока, истаивающій отъ глада въ болѣзни, въ нищетѣ — побуждаютъ тебя неусыпно бдѣть о содѣланіи ихъ благополучными» (1803 г., № 3.) Словомъ, надеждамъ и ликованіямъ не было конца…
Изъ новыхъ журналовъ, возникшихъ вслѣдъ за «Вѣстн. Европы» Карамзина, наибольшаго вниманія заслуживаютъ петербургскіе журналы, наименьшаго — московскіе, которые разработывали только одну сентиментально-патріотическую сторону своего первообраза. Политическая струйка перешла, впрочемъ, и сюда изъ «Вѣстника Европы.» Такъ напр., въ «Другѣ просвѣщенія» (1801—1806 г.) мы находимъ «Письмо Людовика XVI-го къ одному аббату и нѣсколько мыслей, писанныхъ имъ собственноручно.» Въ этомъ письмѣ французскій король говоритъ о воспитаніи дофина въ духѣ кротости, религіи и любви къ народу; онъ не желаетъ, чтобы воинская слава кружила ему голову, а ласкательство придворныхъ производило въ немъ своенравіе. «Первый долгъ государя, говоритъ король, есть тотъ, чтобы сдѣлать народъ счастливымъ. Законы суть столпы трона: если государь ихъ нарушитъ, то и народъ сочтетъ себя свободнымъ отъ ихъ обязательствъ.» Изъ мыслей Людовика, набросанныхъ имъ собственноручно, замѣчательны слѣдующія: «королю, царствующему правосудіемъ, вся земля служитъ храмомъ. Дѣлать добро и терпѣливо слушать злословіе о себѣ — вотъ добродѣтели царскія. Сочиненіе написанное безъ свободы должно быть посредственно и худо» и пр. Въ стихотвореніи П. Кутузова: «ода на правосудіе» высказывается надежда, что на престолѣ русскомъ, вмѣстѣ съ Александромъ, «возсядутъ милость и правый, нелицепріятный судъ.» Но рядомъ съ блѣднымъ отраженіемъ новыхъ взглядовъ, въ этомъ невыдержанномъ изданіи печатались вирши на старый ладъ, въ родѣ «Колесницы» Державина и стиховъ Л. С. Шишкова. Въ «Колесницѣ», написанной по поводу французской революціи, авторъ рекомендуетъ правительству ежовыя рукавицы въ политикѣ, чтобы «раздраженные буцефалы», воспользовавшись дремотою властей, не столкнули ихъ въ ровъ. Обращаясь къ Франціи, Державинъ говорить:
Отъ философовъ просвѣщенья,
Отъ лишней царской доброты
Ты пала въ хаосъ развращенья
И въ бездну вѣчной срамоты.
Къ счастію, эти поклонники ежовыхъ рукавицъ не могли остановить развитія новыхъ идей, покуда лица повыше ихъ, не смущаясь прямыми и косвенными намеками на излишнюю доброту, сами способствовали прогрессу своимъ сочувствіемъ и поддержкою. Гораздо замѣчательнѣе петербургскіе журналы, въ которыхъ либеральное направленіе нашло себѣ болѣе усердныхъ проводниковъ и защитниковъ. Сюда относится «Журналъ Россійской Словесности», издаваемый Н. Брусиловымъ (1805 г.) при участіи И. И. Пнина. Въ первой же книжкѣ своего изданія Брусиловъ напечаталъ оду Ишша: «Человѣкъ» — довольно смѣлый гимнъ свободы, въ отпоръ унижительнымъ взглядамъ на права мыслящей личности. Авторъ говоритъ, обращаясь къ человѣку:
Какой умъ слабый, униженный
Тебѣ дать имя червя смѣлъ?
То рабъ несчастный, заключенный,
Который чувства не имѣлъ;
Въ оковахъ тяжкихъ пресмыкаясь,
И съ червемъ подлинно равняясь,
Давимый сильною рукой,
Сначала въ горести признался,
Потомъ въ сихъ мысляхъ вѣкъ остался,
Что человѣкъ есть червь земной.
Прочь мысль презрѣнная! ты сродна
Душами преподлыхъ лишь рабовъ,
У коихъ вѣкъ мысль благородна
Не озарила мракъ умовъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ какомъ пространствѣ зрю ужасномъ
Раба отъ человѣка я:
Одинъ, какъ солнце въ небѣ ясномъ,
Другой такъ мраченъ, какъ земля.
Одинъ есть все, другой — ничтожность.
Когда бъ позналъ свою рабъ должность,
Спросилъ природу, разсмотрѣлъ:
Кто бѣдствій всѣхъ его виною?
Тогда бы тою же рукою
Сорвалъ онъ цѣпи, что надѣлъ.
Желая нѣсколько ограничить эту свободу, чтобы она не переходила въ анархію и открытое возстаніе, пугавшіе умы, издатель вслѣдъ затѣмъ (№ 2 и 4), напечаталъ оду: «на безначаліе» и басню: «Зябликъ», гдѣ представлено въ дурномъ свѣтѣ своевольство и крайнее вольнодумство. Это вольнодумство ведетъ къ тому, что народъ (французскій), низвергшій царя, создаетъ себѣ другого — «изъ праха», а зябликъ попадается въ когти къ коршуну. Вообще бельлетристическіи произведенія, — если исключить изъ нихъ сентиментальныя, служившія прямой связью журнала съ «Вѣстникомъ Европы», — выбирались Брусиловымъ не безъ цѣли, и каждое изъ нихъ служило дополненіемъ и разъясненіемъ къ другому. Въ баснѣ: «Истица во дворцѣ» (соч. А. Измайлова) разсказывается, какъ истина вошла во дворецъ и была приговорена къ ссылкѣ въ рудники; но потомъ, перерядившись въ вымыселъ, сказала шуткою все, что ей было нужно, и ее выслушали съ благосклонностью. Конецъ баcни таковъ:
Счастлива та страна, въ которой кроткій царь
Правдиво говорить себѣ не запрещаетъ!
Счастливѣй мы стократъ: нашъ ангелъ-государь
Не только истицу въ чертогъ къ себѣ впускаетъ,
Но даже ищетъ самъ ее.
Въ № 5-омъ помѣщена басня же, въ которой хозяинъ, за вѣрную службу дворняшки, даритъ ей ошейникъ, и ничего больше; въ № 7 другая — «Царь и придворный», гдѣ проводится мысль, что «блескъ царскаго величія» ничто безъ поддержки народа. Въ повѣстяхъ изъ восточной жизни (эти повѣсти часто попадаются въ тогдашнихъ журналахъ), какъ напр. «Истина» и «Перстень», доказывается, что правда, хотя она и не нравится придворнымъ щеголямъ, щеголихамъ, судьямъ и пр., но должна быть терпима въ государствѣ и поставлена выше «угожденія царю». Въ первой изъ этихъ повѣстей багдадскій кади «въ ярости разбиваетъ чубукомъ зеркало истины», и вотъ на всемъ пространствѣ багдадскихъ владѣній царедворцы льстятъ, кади грабятъ, слезы несчастныхъ льются рѣкою; во второй — мудрый персидскій шахъ рѣшаетъ, что истина всего нужнѣе ему, и Персія при немъ «была счастлива и наслаждалась тишиною». Далѣе напечатана ода Инина: «на правосудіе» (№ 10), гдѣ правосудіе одинаково караетъ «рабовъ и вельможъ».
Гдѣ ты — тамъ вопль не раздается
Несчастныхъ, брошенныхъ сиротъ:
Всѣмъ нужно помощь подается,
Не раболѣпствуетъ народъ.
Тамъ земледѣлецъ не страшится,
Чтобы насильствомъ могъ лишиться
Имъ въ потѣ собранныхъ плодовъ.
Любуется, смотря на ниву,
Въ ней видя жизнь свою счастливу,
Благословляетъ твой покровъ…
Гдѣ ты — тамъ геній просвѣщенья,
Лучами мудрости своей,
Открывъ зловредны заблужденья,
Ведетъ на путь прямой людей.
Науки храмы тамъ имѣютъ,
Художества, искусства зрѣютъ,
Торговля богатитъ народъ,
Тамъ духъ зиждительной свободы,
Проникнувъ таинства природы,
Сторичный собираетъ плодъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гдѣ нѣтъ тебя — тамъ всѣ несчастны
Отъ земледѣльца до царя.
Законы дремлютъ и безгласны,
Тамъ всякъ живетъ лишь для себя.
Нѣтъ ни родства, союза, вѣры,
Тамъ видны лишь злодѣйствъ примѣры;
Шипятъ пороки и язвятъ;
Тамъ выгодъ нѣтъ быть добрымъ, честнымъ,
Быть другомъ искреннимъ, нелестнымъ,
Тамъ чашу смерти пьетъ Сократъ и пр.
Между разными общественными явленіями, которыя мѣшаютъ строгому отправленію правосудія, Пнинъ указывалъ, но горькому опыту, и предварительную цензуру: въ этой сферѣ произволъ административнаго лица могъ лишить человѣка его собственности и его нравственныхъ правъ. Эту мысль Пнинъ выразилъ въ формѣ сцены между сочинителемъ и цензоромъ, сцены будто бы переведенной съ манчжурскаго языка. Здѣсь авторъ доказываетъ цензору, что онъ, своимъ неосновательнымъ запрещеніемъ книги, конфискуетъ у частнаго лица его собственность и чрезъ сіе нарушаетъ справедливость и порядокъ"; кромѣ того, онъ не позволяетъ автору воспользоваться правомъ совершеннолѣтія — т. е. принять на себя отвѣтственность за свои дѣла и за свой образъ мыслей. Снисходительная цензура сама подписала ему этотъ рѣзкій приговоръ. (Журн. Рос. Слов. 1805 г. № 12.) Отстаивая истину, право и свободу мысли отъ покушеній на нихъ со стороны судей, придворныхъ и цензоровъ, Брусиловъ осмѣивалъ очень ѣдко, хотя и въ аллегорической формѣ, враждебный ему лагерь, бравшій подъ свою защиту всѣ ненормальныя условія общественной жизни. Какъ образчикъ подобнаго осмѣянія, мы приведемъ отрывокъ изъ «путешествія на островъ подлецовъ», принадлежащаго перу самого издателя журнала. Авторъ разсказываетъ, что онъ, возвращаясь изъ Америки, попалъ совсѣмъ въ другую сторону по причинѣ бури, недалеко отъ острова подлецовъ. Любопытство видѣть эту неизвѣстную страну побудило его отпроситься у капитана на шлюпкѣ къ острову, съ условіемъ вернуться вечеромъ на корабль. "Островъ подлецовъ есть Наибогатѣйшій въ мірѣ. Онъ лежитъ подъ самымъ почти полюсомъ и окруженъ океаномъ коварства, весьма опаснымъ для мореплавателей. Земля неплодородна и производитъ только плоды хитрости и пронырства, весьма вкусные для жителей, но впрочемъ горькіе для всякаго честнаго человѣка. Я спѣшилъ скорѣе въ главный городъ сего острова. Онъ называется Лесть, весьма пріятенъ по своему мѣстоположенію и стоитъ на рѣкѣ низкихъ поклоновъ, которая течетъ иногда тихо, иногда быстро, смотря но обстоятельствамъ. Жителей на семъ островѣ много, и сказываютъ, что въ годъ родится въ десять разъ болѣе, нежели умираетъ. Жители всѣ блѣдны, худы, но въ богатыхъ кафтанахъ и живутъ хорошо, ибо много добываютъ чрезъ подлость. Они столь низки духомъ, что даже и въ дурную погоду ходятъ но улицамъ безъ шляпъ и кланяются всякому богачу, а особливо путешественникамъ, отъ которыхъ надѣются поживиться. Передъ тѣмъ же, кто мало значитъ въ свѣтѣ или бѣденъ, честенъ и добръ — передъ тѣми они горды, и вотъ одинъ только случай, когда они надѣваютъ шляпы… Я остановился въ лучшемъ трактирѣ. Трактирщикъ выбѣжалъ ко мнѣ и сказалъ, что онъ уже нѣсколько дней меня ожидалъ и очистилъ для меня лучшіе покои. «Мой другъ, сказалъ я съ удивленіемъ, — я пріѣхалъ сюда нечаянно и не думаю, чтобъ ты могъ знать прежде о моемъ пріѣздѣ». — «Милостивый государь, отвѣчалъ онъ, мы люди малые и единственнымъ счастіемъ нашимъ поставляемъ предупреждать намѣренія и волю людей вашихъ достоинствъ». Въ самое время нашего разговора подошелъ къ нему бѣднякъ и просилъ дать уголокъ въ его домѣ; но трактирщикъ оттолкнулъ его съ гордостью и, показавъ всю мѣру презрѣнія богатаго гордеца къ бѣдному, велѣлъ ему удалиться. Я удивился такой скорой перемѣнѣ. «Милостивый государь! сказалъ трактирщикъ, принявъ опять униженный видъ; чтожь было бы въ нашей жизни, еслибъ, ползая весь вѣкъ передъ богачами, не имѣли мы удовольствія гордиться предъ бѣдными. Тутъ узналъ я великую истину, что подлецъ есть самое горделивое твореніе въ мірѣ. Не успѣлъ я отдохнуть послѣ трудной дороги, какъ вдругъ явилась ко мнѣ толпа жителей сей страны. Всякій кланялся мнѣ въ поясъ; иной называлъ меня своимъ благодѣтелемъ, хотя я отъ роду въ первый разъ его видѣлъ; иной подносилъ мнѣ стихи на день моего рожденія; иной — эпиталаму на мой пріѣздъ. Въ сихъ стихахъ уподобляли меня Сенекѣ въ мудрости, Ѳемистоклу въ храбрости, Лукуллу въ благотворительности; иной просилъ позволенія списать мой портретъ и поставить его рядомъ съ Адонисомъ; иной говорилъ, что добродѣтель Аристида ничто передъ моею; иной, узнавъ, что я люблю словесность, увѣрялъ меня, что Платонъ, Виргилій, Демосѳенъ не могутъ равняться со мной въ краснорѣчіи; тотъ читалъ мнѣ съ восхищеніемъ наизусть оду, которой я отъ роду не писывалъ; иной, повались мнѣ въ ноги, лизалъ пыль съ моихъ сапоговъ; словомъ, всѣ прилагали стараніе выманить у меня по нѣскольку копѣекъ, обыкновенное желаніе подлыхъ душъ! Послѣ сихъ учтивостей пошелъ я обѣдать. за столомъ сидѣло человѣкъ пятьдесятъ. Всѣ они сидѣли смирно, говорили шепотомъ и, браня тѣхъ, предъ которыми за четверть часа предъ тѣмъ ползали и которыхъ, превознося до небесъ, называли своими благодѣтелями, поминутно оглядывались то на ту, то на другую сторону, боясь, чтобы ихъ не подслушали. Въ сей залѣ нашелъ я одного англичанина, который въ городѣ Лести живетъ уже нѣсколько недѣль. „Я пріѣхалъ сюда, сказалъ мнѣ прямодушный британецъ, нарочно затѣмъ, чтобы увидѣть разницу между человѣкомъ и подлецомъ“. Онъ мнѣ много разсказалъ о семъ чудномъ островѣ. „Здѣсь деньги есть всемогущій металлъ, говорилъ онъ, и человѣкъ безъ денегъ есть жалкая тварь. Здѣсь почти ежедневно бываютъ тому слишкомъ ясныя доказательства“.
Еще замѣчательнѣе былъ журналъ И. И. Мартынова, „Сѣверный Вѣстникъ“, выходившій два года (1804—1805) при пособіи отъ казны въ три тысячи рублей ежегодно. (См. статьи о Мартыновѣ въ Современникѣ 1856 г. № 3 и 4.) Новыя либеральныя понятія о наукѣ, общественномъ воспитаніи и государственномъ устройствѣ нашли себѣ ревностнаго защитника въ этомъ журналѣ. Днѣ главныя задачи выставлялись на видъ „Сѣвернымъ Вѣстникомъ“: 1) усовершенствованіе воспитанія и 2) начертаніе новаго уложенія законовъ. Но первому вопросу Мартыновъ сходился съ Пнинымъ, т. е. требовалъ, чтобы воспитаніе и обученіе сообразовались съ потребностями различныхъ классовъ народа. Крестьянину, по его мнѣнію, нужно было давать въ общественныхъ училищахъ только такія познанія, „которыя сопряжены съ его отношеніями и нуждами его состоянія: поправить соху, употребить простое механическое средство къ уменьшенію числа рукъ въ работѣ есть для него неоцѣненное пріобрѣтеніе“. „Но — продолжаетъ авторъ — поселянинъ долженъ пользоваться только практическимъ приведеніемъ въ дѣйствіе и выгодою изобрѣтенія: изученіе же ведущихъ къ тому математическихъ истинъ, сопряженное съ многочисленными предварительными свѣденіями, не должно лишать его времени, столь нужнаго для воздѣлыванія земли. Вообще, всякій человѣкъ, снискивающій себѣ пропитаніе тяжелой работой, выходитъ изъ своего состоянія, если возбуждается въ немъ наклонность къ умственнымъ упражненіямъ“. Сѣверный Вѣстникъ хвалилъ книгу Гельмана, въ которой границы народнаго образованія опредѣлялись слѣдующимъ образомъ: „Не всѣ состоянія народа должны получать, одинаковое просвѣщеніе. Науки, такъ называемыя свободныя художества и всѣ тѣ наставленія, которыя составляютъ воспитаніе человѣка государственнаго, совсѣмъ неприличны для черни и даже вредны въ отношеніи къ общественному благоденствію. Сохрани насъ Богъ, если весь народъ будетъ состоять изъ ученыхъ, діалектиковъ, замысловатыхъ головъ. Но крайне несправедливо было бы отказать народу въ пособіяхъ начальнаго образованія.“ Читатель спроситъ, можетъ быть, съ недоумѣніемъ: въ чемъ же заключается заслуга Мартынова, отстаивавшаго подобныя мысли о народномъ просвѣщеніи? Чтобы понять эту заслугу и относительный либерализмъ „Сѣвернаго Вѣстника“, нужно вспомнить, что говорила въ то время противная сторона; иначе, но сравненію съ современнымъ взглядомъ на тотъ же предметъ, идеи Мартынова покажутся чистѣйшимъ обскурантизмомъ. Самъ Гельманъ говоритъ, что не всѣ писатели согласны съ его мнѣніями, и что многіе изъ нихъ „смотрятъ на просвѣщеніе, какъ на опасное орудіе въ рукахъ народа.“ Эти злонамѣренные писатели (какъ напр. Жозефъ де Местръ и др.) — нападали на первый базисъ науки — на тотъ скептицизмъ и критическое отношеніе къ дѣйствительности, которые рождаютъ, по ихъ словамъ, гордость и самомнѣніе въ человѣкѣ и стремятся „вредить обществу“, т. е. сословнымъ привиллегіямъ, религіознымъ предразсудкамъ, политическому застою. Они предлагали держать, что называется, въ черномъ тѣлѣ не только рабочій, трудящійся классъ народа, но и все среднее сословіе — не давать имъ ни одной крупицы просвѣщенія, какъ бы ни была эта крупица мала и ничтожна сама по себѣ. Важно то, что разъ выступивъ на эту дорогу, дозволивъ народу отвѣдать „древа познанія“, правительство не будетъ уже въ силахъ остановиться, когда захочетъ, и естественное стремленіе освобожденныхъ умовъ повлечетъ ихъ дальше и дальше. Политическая реакція въ Европѣ составила заговоръ противъ успѣховъ человѣческаго ума и не отступала ни передъ какими гнусными и іезуитскими средствами къ достиженію своей цѣли. На революцію указывали, какъ на неизбѣжный результатъ умственнаго развитія народа; чтобы избѣжать ея, совѣтовали прежде всего видѣть въ народѣ естественнаго врага своихъ правительствъ. Для правительствъ, слѣдовательно, сочиняли такую дилемму: или будь обскурантомъ и наслаждайся мирно всѣми выгодами своего положенія, или заботься о просвѣщеніи, но сиди на вулканѣ. Подобные взгляды проникали къ намъ и, не встрѣчая никакого отпора со стороны самого общества, гнули и ломали его но произволу, приписывали ему такіе вредные, революціонные замыслы, о которыхъ оно и помыслить не смѣло. Вспомнимъ, какой переполохъ произвели весьма невинныя до мысли масонскія изданія Новикова; вспомнимъ, что Радищевъ уподоблялся, по своей вредности, Пугачеву… Александра І-го запугивали перспективой разврата, разливающагося изъ заведенныхъ имъ университетовъ и гимназій. Въ вышеприведенныхъ стихахъ Державинъ говоритъ, что просвѣщеніе и лишняя доброта царя повели къ взрыву буйныхъ страстей; Шишковъ, не заимствовавшій ретроградныхъ идей съ запада, но дошедшій до нихъ „своимъ собственнымъ умомъ“, напиралъ на упадокъ нравственности и религіознаго благочестія, какъ на слѣдствіе школьнаго обученія и вредныхъ книгъ. Рядомъ съ этими мнѣніями поставимъ другое, нашедшее себѣ пріютъ и защиту въ журналѣ Мартынова: „привыкли уже мы слышать нареканіе, что просвѣщеніе въ наши времена произвело на западѣ страшныя неустройства. Не оно, а невниманіе къ нему. Сто лѣтъ уже, какъ оно, развиваясь естественно въ народахъ, просило тамъ правителей пожалѣть о человѣчествѣ и примѣняться постепенно къ духу вѣка своего; оно просило, ему не внимали, его презирали, тѣснили, терзали; симъ самымъ оно укрѣпилось, сорвало личину съ предразсудковъ, злоупотребленій и лести и умоляло; но неправды и своенравіе въ закоренѣлости своей торжествовали надъ народомъ безпечно и безстыдно. Оно издали предвѣщало громовыя тучи и нимало уже не виновно въ томъ злѣ, которое учинено буйствомъ ожесточеннымъ. Но какъ можно любить науки? всякій захочетъ быть уменъ и съ достоинствами, и чѣмъ избранные только отличались, то будетъ не въ рѣдкости; онѣ не позволяютъ обманывать и обольщать людей: обманъ легко вскроется, не даютъ обидѣть сосѣда: сосѣдъ умѣетъ защитить свое право! мѣшаютъ жить на счетъ общаго добра: всѣ за него вступятся! Онѣ смѣлы и страшны, преслѣдуютъ злодѣя въ самую его душу — какъ можно не сердиться на нихъ? Онѣ обличаютъ тунеядца празднаго, который жнетъ, — гдѣ не сѣетъ, — и смѣются, если величается родомъ отъ знатныхъ предковъ и пустотою поведенія, и богатствомъ, которое скоро разсыплется. Жестокія, онѣ такъ язвительно смѣются и такъ самонадежны и довольны! Подлинно, въ самолюбіи человѣческомъ столь много есть причинъ, побуждающихъ чуждаться паукъ, не признавать добра, отъ нихъ получаемаго, и не желать ихъ распространенія. Однако, просвѣщенія никакою силою остановить невозможно, когда оно воспріяло ходъ свой; оно, какъ Протей, въ разныхъ видахъ повсюду возникаетъ, Остается заблаговременно усматривать необходимость и важность ученія по мѣрѣ надобностей вѣка: дабы правительство не оставалось позади успѣховъ народнаго смысла и всегда имѣло достаточное число людей всякаго званія для своихъ дѣйствій во благо народа.“ (См. Сѣв. Вѣстн. 1805 г. № XII; рѣчь при открытіи гимназіи въ землѣ Войска Донскаго).
Сблизивъ между собою два эти мнѣнія, мы поймемъ безъ труда заслугу Мартынова. Въ первыхъ же нумерахъ „Сѣвернаго Вѣстника“ за 1804 г. открылась горячая полемика между двумя противоположными взглядами на систему школьнаго обученія. Враги умственнаго развитія народа, примиряясь съ наукой, какъ съ необходимымъ зломъ, желали обезсилить ее учебною формалистикой, строгою регламентаціей, которая не допустила бы въ школу ни одной свободной мысли, не подходящей подъ рубрики установленной программы. Съ этою цѣлью въ редакцію „Сѣвернаго Вѣстника“ былъ присланъ цѣлый проэктъ школьнаго преподаванія, авторъ котораго, нѣкто Б. С., требовалъ установить единообразныя печатныя методы обученія», чтобы предупредить "опасныя заблужденія, « скрытыя въ „сочиненіяхъ многихъ древнихъ и новыхъ писателей.“ Надзираніе за учителями — гласитъ этотъ проэктъ — потребнѣе, нежели за учениками.» Но Мартыновъ вооружился противъ такого стѣсненія свободы преподаванія.
Взглядъ на политику и государственное устройство выражается въ «Сѣверномъ Вѣстникѣ» въ тенденціозныхъ переводахъ изъ Тацита, Гиббона, Монтескье, Гольбаха и др. писателей. Изъ Тацита брались обыкновенно рѣзкія филиппики противъ тирановъ; изъ Гольбаха переведена почти цѣликомъ его «La politique naturelle». Цѣль этой книги — поставить политическія науки на здравыя начала, откинувъ «отвлеченныя и метафизическія понятія». Источникомъ общественной жизни полагается чувство общежитія, свойственное каждому человѣку, укрѣпляемое привычкою и совершенствуемое разумомъ. Изъ чувства общежитія возникаетъ любовь къ обществу. «Для собственныхъ своихъ выгодъ люди вступаютъ въ общество, и общество обязано доставить человѣку благосостояніе или содержать такой порядокъ, чтобъ каждый членъ общества пользовался всѣми выгодами, какія совмѣстны съ намѣреніемъ общежитія». Человѣкъ даромъ, безъ замѣны, никогда не налагаетъ на себя ига зависимости. Когда же общество или управляющіе имъ вмѣсто того, чтобы доставить членамъ общества всѣ возможныя блага, угнетаютъ ихъ волю, принуждаютъ дѣлать «безполезныя и горестныя пожертвованія», стѣсняютъ ихъ трудолюбіе и промышленность, не доставляя даже простой безопасности — тогда человѣкъ не имѣетъ никакой нужды въ общежитіи: онъ бѣжитъ отъ него; привязанность его къ обществу умираетъ. Онъ отдѣляется отъ общества, дѣлается ему врагомъ и ищетъ своего благополучія средствами, вредными его сочленамъ. Въ обществѣ, худо управляемомъ, почти всѣ люди дѣлаются другъ другу врагами. Тогда человѣкъ для человѣка дѣлается звѣремъ, Власть основана единственно на способности дѣлать добро, покровительствовать, руководствовать и доставлять благополучіе. Неравенство природныхъ способностей не можетъ быть причиною зла; но оно, напротивъ, есть истинное основаніе благополучія. Каждый приноситъ, обществу свою долю пользы, смотря по силамъ, и то, чего недостаетъ ему, требуетъ и получаетъ отъ другихъ. Изъ этихъ коренныхъ понятій выводились всѣ дальнѣйшія политическія функціи. Такъ какъ потребности общества измѣняются, смотря по степени его развитія, то отсюда слѣдуетъ, что «законы гражданственные, примѣненные къ обстоятельствамъ и нуждамъ общества, долженствуютъ измѣняться. Общества человѣческія, подобно тѣламъ естественнымъ, подвержены перемѣнамъ: слѣдовательно одни и тѣ же законы не могутъ приличествовать имъ въ разныхъ обстоятельствахъ». Но законы гражданскіе не слѣдуетъ смѣшивать съ «законами естественными», т. е. съ естественнымъ правомъ человѣка на свободу и благополучіе, которое должно оставаться неизмѣннымъ. Тому же естественному регулятиву подчиняются и права человѣческихъ массъ, т. е. народовъ; ихъ взаимными отношеніями также руководятъ принципъ пользы, извлекаемой изъ мирнаго общежитія. Тѣмъ не менѣе цѣлому народу дозволяется, по ошибочному взгляду, грубое насиліе, потому что «одна сила рѣшаетъ всѣ ихъ распри, Самовольныя ихъ дѣянія смѣшали съ нравомъ и изъ того заключили, что существа, которымъ ничто не можетъ противиться, долженствуютъ имѣть особое произвольное уложеніе». О военныхъ распряхъ народовъ, рѣшаемыхъ силой, говорится въ разборѣ книги: «Разсужденіе о мирѣ и войнѣ», вышедшей въ Петербургѣ въ 1803 г. и составленной но сочиненію Б. Сенъ-Пьера, «Projet de paix perpétuelle». Рецензентъ «Сѣвернаго Вѣстника» начинаетъ сожалѣніемъ, что у насъ «очень рѣдко заглядываютъ въ такія книги. Предубѣжденіе или собственно недоразумѣніе причиною того, что всякій навѣрно полагаетъ, если книга философическая, то она скучна и къ тому же невнятно и тяжелымъ слогомъ писана». Рецензентъ дѣлаетъ изъ этой книги пространныя извлеченія и добавляетъ къ нимъ свои собственныя примѣчанія, по большей части въ хвалебномъ тонѣ. Авторъ «Разсужденія» говоритъ: «привычка дѣлаетъ насъ ко всему равнодушными. Ослѣплены оною, мы не чувствуемъ всей лютости войны… Время намъ оставить сіе заблужденіе и истребить зло, подкрѣпленное всего болѣе невѣжествомъ». «Если мы къ чему нибудь привыкли, замѣчаетъ рецензентъ, то отъ онаго можемъ современемъ отвыкнуть. Привыкли мы къ войнѣ отъ невѣжества, отвыкнуть отъ нея должны съ истиннымъ просвѣщеніемъ».
Затѣмъ авторъ книги опровергаетъ разные доводы за войну и исчисляетъ происходящія отъ нея бѣдствія. Его рѣзкія осужденія всѣ выписаны рецензентомъ. «Войны, говорится въ книгѣ, начались въ тѣ несчастныя времена, когда родъ человѣческій сталъ развращенъ, когда люди оставили природную ненависть, когда они пришли въ то несчастнѣйшее природы состояніе, въ коемъ, не довольствуясь малымъ, захотѣли имѣть всего болѣе и не знали другого права, кромѣ нрава гибельнѣйшаго, права, лишающаго человѣка всѣхъ правъ — права разбойниковъ и грабителей… Праздныя толпы монаховъ, которыхъ благоденствіе зависѣло отъ невѣжества народовъ, питали оное, и большая часть людей воздавали нелѣпое почтеніе тѣмъ роскошнѣйшимъ и богатѣйшимъ монахамъ (т. е. папамъ), которые сдѣлали бога мира богомъ войны и обратили священный его законъ въ орудіе своихъ страстей». Что касается бѣдствій войны, то авторъ обращаетъ особенное вниманіе на экономическую ихъ сторону: «Правленія думаютъ, что довольно для бѣдныхъ завести милостинныя учрежденія, но онѣ суть, слабыя вспомоществованія умножающейся бѣдности. Сіи учрежденія сдѣланы для нищихъ; но не одни тѣ нищіе, которые просятъ; цѣлыя провинціи и знатная часть жителей большихъ городовъ страждутъ отъ бѣдности… Если люди преданы пьянству, если они грабятъ и убиваютъ, то не поношенія, а сожалѣнія и слезъ они достойны; крайность ихъ побуждаетъ къ злодѣйству, бѣдность и нужда приводитъ ихъ въ отчаяніе и искореняютъ въ нихъ человѣколюбіе и стыдъ». Но отъ такого радикализма отказывается уже и самъ рецензентъ, которому почудилась, на этотъ разъ, чуть ли не пропаганда разбоя. Онъ осторожно замѣчаетъ: «однако же, не взирая на сожалѣніе и слезы состраждущихъ о такихъ людяхъ, они должны, для спокойствія общественнаго быть, наказываемы или удержаны въ своихъ распутствахъ попеченіемъ правительства. Вотъ что слѣдовало бы г. сочинителю тутъ прибавить». Впрочемъ, вообще, вся книга признана въ высшей степени полезною для русской публики, которая, на самомъ дѣлѣ, была очень склонна увлекаться подвигами «екатерининскихъ орловъ» и считать военный успѣхъ — верхомъ государственнаго величія.
Свобода печати была также предметомъ симпатіи «Сѣвернаго Вѣстника».
Въ № 8-мъ 1804 г. напечатано «Мнѣніе короля шведскаго Густава III-го» съ одобрительною замѣткою отъ редакціи. Здѣсь мы читаемъ: «чтобы не попасть опять въ прежнія, ужасныя времена, должно, чтобъ подкрѣпляемая и покровительствуемая свобода книгопечатанія употреблена была для показанія всему обществу истиннаго его блага и для открытія государю мнѣнія народа. Если бы таковая свобода позволена была въ предыидущихъ вѣкахъ, чтобъ дать познать государю истинныя его пользы, находящіяся въ благосостояніи его подданныхъ, то король Карлъ XI вѣроятно не издалъ бы повелѣній насчетъ всеобщаго благосостоянія. Сіи указы привели въ омерзѣніе королевскую власть и приготовили слѣды къ тому раздору, который похитилъ у королевства области въ царствованіе Карла XII-го. — въ раздору, коего горькими плодами были всѣ недавно прекращенные безпорядки. Если бы свобода книгопечатанія могла научить Карла XII, въ чемъ состояло его истинная слава, то сей великодушный государь предпочелъ бы управлять счастливымъ народомъ и не пожелалъ бы царствовать въ пространномъ, но безлюдномъ государствѣ. Въ Англіи свобода книгопечатанія запрещена была, когда Карлъ I былъ обезглавенъ, и когда укрывающійся Яковъ II оставилъ престолъ предковъ своему любочестивому зятю. Сей народъ законно пользовался такимъ правомъ при концѣ царствованія Вильгельма III или въ началѣ царствованія ганноверскаго дома, который владѣетъ теперь англійскимъ престоломъ съ большею славою и безопасностью, нежели всѣ предшествовавшіе ему. Хотя Вилькесъ и произвелъ нѣкоторыя мятежныя движенія, но ихъ должно приписать болѣе неблагоразумному вниманію, оказанному правительствомъ его твореніямъ, нежели происшедшему отъ нихъ минутному чувствованію, которое оставило впечатлѣніе непродолжительнѣе того, которое оставляютъ и другія сего рода сочиненія… Знаніе всего производства дѣлъ въ присутственныхъ мѣстахъ, всѣхъ приговоровъ и того, что относится вообще къ судьямъ, должно быть неотъемлемо позволено публикѣ».
Эту рѣчь шведскаго короля, произнесенную въ засѣданіи сената (18 апрѣля 1774 г.), переводчикъ называетъ «достопримѣчательной». Насчетъ печатанія судебныхъ рѣшеній переводчикъ говоритъ въ выноскѣ, что и у насъ положено тому начало указомъ 8 сентября 1802 г., повелѣвшимъ, чтобы въ вѣдомостяхъ кратко объявлялись рѣшенныя въ Сенатѣ дѣла. Но онъ находитъ это недостаточнымъ и предлагаетъ печатать всѣ судебные приговоры. Такъ какъ для этого не нашлось бы мѣста въ вѣдомостяхъ, то переводчикъ проэктируетъ особое изданіе подъ именемъ «Памятниковъ россійскаго правосудія».
Къ Великобританіи и ей государственному устройству «Сѣверный Вѣстникъ» относился съ большимъ сочувствіемъ, чѣмъ «Вѣстникъ Европы» Карамзина. По мнѣнію автора, патріотизмъ возвысилъ эту страну на высокую степень развитія, тотъ патріотизмъ, который проистекаетъ изъ любви къ свободнымъ учрежденіямъ, гарантирующимъ человѣку его естественныя права. Но если разумный патріотизмъ принесъ такую пользу Англіи, то онъ можетъ бытъ равно плодотворенъ въ Россіи. Для этого авторъ проэкта даетъ совѣтъ: «Чтобъ какое либо государство могло возвести себя на нѣкоторую степень сравненія съ Великобританіей, — правленію надлежитъ принимать не робкія, но дальновидныя и великодушныя мѣры, преимущественно дворянское отдѣленіе народа да содѣлается имущимъ и чрезъ то значащимъ и могущимъ заслуживать уваженіе всѣхъ прочихъ состояній. Для сего правленіе должно положишь преграды пагубному размноженію дворянства… Постановивъ дворянское достоинство наградою за самую отличную или весьма долговременную службу отечеству, положится нѣкоторая преграда размноженію дворянства; я сказалъ бы, что необходимо нужно и далѣе положить преграды размноженію дворянъ даже въ самыхъ семействахъ ихъ (подразумѣвается маіоратъ), ежели бы не видѣлъ чрезвычайныхъ для приведенія сего вдругъ въ дѣйство трудностей. Между симъ постановленіемъ и первымъ требуется нѣкоторое пространство времени. Чрезъ таковое учрежденіе государство увеличитъ свое среднее состояніе людей, усиленно клонящееся къ принятію какого нибудь постояннаго ремесла…. Дѣти всякаго чиновника, не имѣя права напыщатъся дворянскимъ сословіемъ, не нашли бы другого средства отличить себя отъ простолюдиновъ, какъ чрезъ науки, изящныя искуства и художества… Дворянство само, чрезъ большую исключительность нравъ своихъ, начало бы уважать свое состояніе и пещись рачительнѣе о собственности семействъ своихъ. Слѣдовательно невѣжливая (sic) роскошь уменьшилась бы; благородныя имущества остепенились бы», и пр. и пр. И такъ первая мѣра должна коснуться дворянства, постепенно вводя его въ рамки англійской аристократіи. Далѣе, авторъ проэкта требуетъ законовъ, равныхъ для всѣхъ сословій… Объ уничтоженіи крѣпостнаго права говорится намекомъ: рогатый скотъ, овцы, лошади и прочіе (курсивъ въ подлинникѣ), находясь въ чьемъ либо исключительномъ владѣніи, препятствуютъ свободному употребленію и развитію произведеній." Чтобы уничтожить эти препятствія къ развитію народнаго богатства, но вмѣстѣ и, тѣмъ не нарушить привилегій, «злоупотребленіемъ постановленныхъ, временемъ утвержденныхъ», авторъ предлагаетъ вознаградить за потерю ихъ казенными землями, которыя остаются необработанными и не приносятъ никому пользы. — Во всемъ этомъ проэктѣ ярко выразилось то самое либеральное направленіе съ англоманскимъ оттѣнкомъ, котораго держался Новосильцевъ и другіе приближенные молодого императора; можно думать даже, что проэктъ и былъ написанъ кѣмъ нибудь изъ вліятельныхъ лицъ. На это указываетъ, между прочимъ, поползновеніе къ аристократизму, желаніе учредить на Руси нѣчто въ родѣ англійскаго пэрства, которому приписывалась волшебная сила — создавать разомъ политическую свободу въ странѣ. Стоитъ только завести пэровъ — и «дворянскія имущества остепенятся», среднее сословіе устремится къ наукѣ, патріотизмъ разовьется въ Россіи; словомъ господняя, весь слетитъ на землю. Не смотря на свою явную несостоятельность и противорѣчіе основному духу русской исторіи, подобная попытка пересадить къ намъ типическую форму англійскаго быта гнѣздилась долго въ извѣстныхъ кружкахъ и до сихъ поръ составляетъ предметъ тайныхъ воздыханій нѣкоторыхъ крѣпостническихъ газетъ. Но въ оны дни это англоманство вязалось еще со многими хорошими стремленіями и но противорѣчило въ такой степени, какъ нынѣ, общественному развитію.
Впрочемъ не всѣ литературныя дѣятели раздѣляли эту мысль о совершенномъ изолированіи дворянства, о вознесеніи его надъ всѣми остальными классами народа.
- ↑ О журнальной дѣятельности Карамзина говорилось подробно въ первой статьѣ моей — въ Современникѣ 1866 г., здѣсь я упоминаю объ ней только вскользь, для связи съ общимъ ходомъ развитія журналистики.