РУССКІЕ ЖУРНАЛЫ 1769—1771 ГОДОВЪ.[править]
Блистательное царствованіе императрицы Екатерины II, столько замѣчательное во всѣхъ отношеніяхъ, извѣстно и своимъ благотворнымъ вліяніемъ на развитіе отечественной литературы и журналистики. Успѣхи общественной жизни отразились и на серьёзномъ содержаніи многихъ литературныхъ произведеній, и на благородномъ ихъ направленіи. Защита просвѣщенія, борьба съ невѣжествомъ и предразсудками, открытая и меткая насмѣшка надъ нравственными общественными недугами и глубокое чувство истиннаго патріотизма — вотъ тѣ существенныя стремленія, которымъ служило перо лучшихъ сочинителей того времени.
Ограничиваясь періодическими изданіями 1769—1774 годовъ, замѣтимъ, что главнымъ характеристическимъ выраженіемъ журналовъ избраннаго нами времени была сатира; этимъ они болѣе или менѣе отличаются отъ журналовъ предъидущаго и послѣдующаго времени. Конечно, еще въ «Трудолюбивой Пчелѣ» Сумарокова (1759 г.) замѣчается стихія сатирическая; по здѣсь она далеко не получила той многосторонности, какую встрѣчаемъ въ послѣдующихъ журналахъ, обзоръ которыхъ рѣшаемся представить въ этомъ сочиненіи. Справедливѣе сказать, что Сумароковъ вообще своими сочиненіями, а не одною «Трудолюбивою Пчелою», положилъ основаніе той остроумной и бойкой сатирѣ, которою такъ удачно и мастерски воспользовались послѣ періодическія изданія. Время съ 1769 по 1775-ый годъ въ исторіи нашей литературы — время сатиры попреимуществу, сатиры, строго-обличающей пороки и затрогивающей темныя стороны вседневной жизни. Сатира эта состоитъ въ тѣсной связи съ тѣми преобразованіями, какія задумывала и совершала Великая Екатерина: она бросала на воспріимчивую почву русской народности живительное сѣмя и вмѣстѣ съ тѣмъ сохранила для насъ много богатыхъ и любопытныхъ свидѣтельствъ о внутренней жизни нашего общества, о разнообразныхъ условіяхъ его быта, о духѣ современныхъ той эпохѣ убѣжденій и взглядовъ. Вотъ почему сатирическіе журналы даннаго времени отличаются такою же яркою изобразительностью и такимъ же живымъ интересомъ, какими была проникнута самая общественная жизнь семидесятыхъ годовъ; въ нихъ заключены превосходные матеріалы для комическаго и драматическаго воспроизведенія нравовъ прошлаго столѣтія. Рядомъ съ этими обличительными статьями появлялись и листы, наполненные различными разсужденіями, стихами и разсказами, писанными, какъ выражались тогда, для одного увеселеніи, то-есть для простаго удовлетворенія эстетическихъ потребностей современнаго общества. Періодическія изданія Рубана даже вовсе ограничивались такою скромною цѣлью; только къ статьямъ, писаннымъ для увеселенія, они присоединяли историческіе матеріалы; а въ журналѣ: «Полезное съ Пріятнымъ» печатались, сверхъ сатирическихъ писемъ, теоретическія разсужденія о воспитаніи и житейскомъ обхожденіи[1].
Такое значеніе періодическихъ изданій 1769—1774 годовъ было главною причиною, почему мы рѣшились обратить на нихъ вниманіе читателей, тѣмъ болѣе, что изданія эти въ настоящее время весьма-рѣдки, а нѣкоторыя и вовсе недоступны; такъ, несмотря на розъпски наши, мы не могли достать ни въ Москвѣ, мы въ Петербургѣ журнала «Мѣшанины» (1773 г.), и потому не могли имъ воспользоваться при составленіи статьи нашей. Къ этому не мѣшаетъ прибавить, что вообще мы очень-мало знакомы съ старинными журналами, хотя безъ этого знакомства исторія литературы рѣшительно-невозможна.
1769-ый годъ былъ особенно-счастливъ на журналы, которыхъ выходило тогда восемь. Съ начала года Козицкій вздумалъ издавать еженедѣльникъ, подъ названіемъ «Всякой Всячины», а Чулковъ — еженедѣльникъ «II то и сё»; вслѣдъ затѣмъ появились: съ 21-го Февраля «Ни то ни сё» Рубана, продолжавшееся только но 12-е іюля; съ 1-го марта по 5-е апрѣля выходила «Поденьшина» Тузова; съ 1-го апрѣля стала выходить «Смѣсь», съ мая — «Трутень» Новикова, а съ іюля — «Адская Почта» Эмина. Кромѣ-того, полгода выдаваемо было «Полезное съ Пріятнымъ». Всѣ эти изданія, согласно тогдашнему обыкновенію, окончились вмѣстѣ съ концомъ года; нѣкоторыя еще раньше. Въ новый 1770 годъ перешли только «Всякая Всячина» и «Трутень», которые нѣсколько времени продолжали выдавать статьи, оставшіяся отъ прошлогодняго запаса; первая, подъ названіемъ: «Барышокъ Всякія Всячины», а второй подъ старымъ именемъ. Названные нами журналы выходили въ Петербургѣ; въ Москвѣ не было тогда періодическихъ изданій. "Извѣстно, говоритъ насмѣшливый «Трутень», что почтенная «наша старушка-Москва и со своими жителями во нравахъ весьма» непонятна: ей всегда правилися новыя моды, и она всегда перенимала "ихъ у Петербургскихъ жителей…. Въ нынѣшнемъ 1769 году лишь "показалася въ свѣтъ «Всякая Всячина» со своимъ племенемъ, то «жители нашего города заключили, что и это — новая мода, и какъ Москва писателями сихъ мелкихъ сочиненій весьма изобильна, то надѣялись, что тамъ сіи листки выходить будутъ не десятками, а сотнями… но всѣ обманулись: въ Москвѣ и но сіе время ни одного такого изъ типографіи не вышло листочка, да и печатанные въ Петербургѣ журналы читаютъ немногіе» и проч.[2].
Объ издателяхъ періодическихъ листовъ 1769-го года извѣстно намъ весьма-мало. Это были люди, по своему времени, болѣе или менѣе образованные и талантливые.'Издатель «Всячины», Григорій Васильевичъ Козицкій, воспитывался въ Кіевской Академіи, путешествовалъ по Европѣ, а по возвращеніи изъ-за границы (въ 1758 г.) опредѣленъ лекторомъ словесности при Санктпетербургской Академіи Наукъ; впослѣдствіи былъ статс-секретаремъ при императрицѣ Екатеринѣ II. Въ обществѣ его знали за человѣка умнаго, знатока тогдашняго тона и свѣта. Новиковъ отзывается о немъ съ большою похвалою: "Сеи искусный и ученый мужъ пріобрѣлъ бы не послѣднее мѣсто между славными Россійскими писателями ежели бы имѣлъ достаточное время для упражненія въ словесныхъ наукахъ. Совершенное его искусство «во славянскомъ, греческомъ, латинскомъ, французскомъ и нѣмецкомъ языкахъ, и великое его просвѣщеніе со здравымъ разсудкомъ въ томъ удостовѣряютъ. Слогъ его чистъ, важенъ, плодовитъ и пріятенъ». Сумароковъ, скупой на похвалы писателямъ, отзывался о Козицкомъ какъ о талантливомъ сочинителѣ, и въ спорахъ о чистотѣ языка часто ссылался на его авторитетъ. Козицкій участвовалъ въ «Трудолюбивой Пчелѣ», на листахъ которой напечатано его разсужденіе «О пользѣ миѳологіи»; онъ много переводилъ и, между-прочимъ, перевелъ на латинскій языкъ «Наказъ Коммиссіи».
Приступая къ изданію «Всячины», Козицкій сдѣлалъ такое обращеніе къ публикѣ: «Любезный читатель, предпріялъ я сообщить вамъ все то, что мнѣ заблагоразсудится безъ всякаго порядка; иногда дамъ вамъ полезныя наставленія, иногда будете смѣяться». При окончаніи года издатель еще яснѣе указалъ на задачу своего журнала: «Я хотѣлъ (говоритъ онъ) показать — первое, что люди иногда могутъ быть приведены къ тому, чтобы смѣяться самимъ себѣ; второе — открыть дорогу тѣмъ, кои умнѣе меня, давать людямъ наставленія, забавляя ихъ, и третіе говорить Русскимъ о Русскихъ, а не представлять имъ умоначертаній, кои они не знаютъ». Образцомъ для «Всячины» послужилъ знаменитый англійскій журналъ, издававшійся въ 1711—2 годахъ Аддисономъ, подъ названіемъ «Зрителя» (The Spectator) и послѣ долгое время пользовавшійся большимъ успѣхомъ. «Въ англинскомъ „Смотрителѣ“, замѣчаетъ одинъ изъ сотрудниковъ Козицкаго, немало соли, а „Всякая Всячина“ на него походитъ;» въ другомъ мѣстѣ находимъ сближеніе «Всячины» съ французскими и англійскими періодическими изданіями: «Зрителемъ», «Новымъ Менторомъ», «Мизантропомъ» и «Пустомелею». Это вліяніе иностранныхъ сатирическихъ изданій на наши журналы мы допускаемъ только въ той мѣрѣ, по скольку оно касается формы и тона статей; а содержаніе наши сатирическіе журналы брали изъ своей собственной жизни. Картины, ими представленныя, и самый языкъ отличаются неподдѣльными чертами народности. Несмотря на желаніе, высказанное Козицкимъ въ спорѣ съ издателемъ «Трутня», чтобъ сатира имѣла поболѣе мягкости, онъ не щадилъ ничего, что заслуживало насмѣшки, и справедливо замѣтилъ, что потомство произнесетъ надъ нимъ такой судъ: "его разсужденія, несмотря на состарѣвшійся языкъ и темныя «выраженія вѣка, мы довольно разумѣемъ, чтобы видѣть, какія были „забавы и нравы у россійскаго народа“. Для наполненія „Всячины“ сатирическими описаніями, издатель, по собственному его свидѣтельству, старался имѣть наблюдательные глаза и уши на всѣхъ гульбищахъ, празднествахъ и собраніяхъ въ обѣихъ столицахъ[3].
„Мнѣ (говоритъ Козицкій въ объявленіи о своемъ журналѣ) сказали мама и няня, какъ я былъ шести лѣтъ, что я уменъ; у меня есть ласкатели, кои то же нынѣ подтверждаютъ. Сверхъ ума моего, я заподлинно изъ опытовъ увѣренъ, что у меня сердце доброе. И такъ надѣйтеся, господинъ читатель, что, купя мой трудъ, вы не вовсе потеряете свои деньги. Не вздумайте же впрямь, что мнѣ нужда въ вашихъ деньгахъ: я, право, дважды въ день сытъ, и еще остается столько, что и васъ накормить можно и проч.“ Обрисовавъ свое положеніе, издатель такимъ же насмѣшливымъ тономъ представляетъ портреты четырехъ своихъ сотрудниковъ и обѣщаетъ современемъ открыть публикѣ ихъ имена. Онъ приглашаетъ и постороннихъ участвовать въ своемъ журналѣ, но прибавляетъ при этомъ: „мы обѣщаемъ вносити въ наши листы все то, что насъ не введетъ въ тяжбу съ благочиніемъ.“[4] Впрочемъ, имена сотрудниковъ „Всячины“ скрыты подъ загадочными и затѣйливыми псевдонимами, каковы: Аpuшлай Шуши, Ибрагимъ Курмаметъ, Остроперовъ, Топтоногова, Торабаровъ, Самъ себѣ лѣкарь, Сами отгадайте кто? Имя мое съ аза, а прозвищемъ проказа, и другіе. Статьи, помѣщенныя во „Всячинѣ“ озаглавлены краткими нравственными сентенціями въ родѣ слѣдующихъ: „Дѣлайте по моимъ словамъ, а не но моимъ дѣламъ“; „Неблагодарность вреднѣйшій есть порокъ“; „Упрямство есть порокъ слабаго ума“, „Привычка есть второе естество“, и такъ далѣе. Подъ этими заглавіями находимъ нѣсколько интересныхъ сценъ, ярко-рисующихъ нравы частнаго домашняго быта того времени. Успѣхъ „Всячины“ былъ полный; съ самаго появленія своего она встрѣчена съ такимъ участіемъ, что перваго и втораго листовъ не достало на всѣхъ желающихъ.[5]
Издатель журнала „И то и сё“, Михайло Дмитріевичъ Чулковъ, извѣстенъ какъ авторъ комедіи: „Какъ хочешь назови“ и какъ составитель многихъ весьма-полезныхъ книгъ.[6] Онъ слушалъ въ Московскомъ Университетѣ лекціи русской словесности, и первый обратилъ вниманіе на уцѣлѣвшіе въ народѣ памятники старинныхъ суевѣрій. Цѣль, и направленіе своего журнала онъ опредѣлилъ слѣдующими словами: „Я самъ себя больше знаю, нежели кто другой, и обѣщаюсь, ежели не солгу, въ семъ сочиненіи описать большую половину моей жизни. Только опять сказываю и это, что не все то будетъ правда, что я буду говорить о самомъ себѣ; иногда именемъ моимъ буду я кликать другаго, который хотя и не отзовется. По той причинѣ, можетъ, онъ на меня и подосадуетъ, однако въ необходимой путь ступить мнѣ должно какъ нибудь; впрочемъ, зеркало не виновато, коли рожа крива“[7]. Журналу своему Чулковъ старался придать легкій тонъ народности; всѣ нумера его изданія пересыпаны пословицами и поговорками; въ статьяхъ своихъ онъ касается народныхъ повѣрій и гульбищъ и упоминаетъ о лубочныхъ сказкахъ. Заканчивая свое изданіе эпитафіею и Тому и Сему», Чулковъ прибавляетъ, что при изданіи его трудился онъ одинъ, безъ всякой помощи, исключая весьма малаго, которое и по слогу читатель узнаетъ, что оно не мое, а принесено ко мнѣ рокомъ"[8] Въ этомъ маломъ встрѣчаемъ статьи Сумарокова: «Противурѣчіе г. Примѣчаеву», «О всегдашней равности въ продажѣ товаровъ», его же эпиграммы,[9] и стихотворенія Михайлы Попова, воспитанника Кадетскаго Корпуса и актёра[10].
При журналѣ «И то и сё» продавалась сочиненная Чулковымъ сатирическая поэма: «Плачевное паденіе стихотворцевъ» (въ трехъ пѣсняхъ), потомъ вновь-изданная въ 1775 году съ прибавленіемъ къ ней стиховъ на гулянье подъ качелями и на семикъ, которыя первоначально были напечатаны въ текстѣ журнала «И то и сё». Поэма эта, вмѣстѣ съ прибавочными къ ней стихами, была впослѣдствіи по ошибкѣ перепечатана между сочиненіями Василія Майкова[11], несмотря на то, что въ стихахъ на качели и въ самой поэмѣ заключается много насмѣшекъ надъ Майковымъ и его литературными трудами. Майковъ извѣстенъ какъ авторъ сатирической поэмы: «Елисей или раздраженный Вакхъ», наполненной нѣсколько пошлыми картинами, но написанной забавно-торжественнымъ тономъ и не безъ остроумія[12], какъ сочинитель другой сатирической поэмы: «Игрокъ Ломбера» и эклогъ, и какъ перелагатель въ стихи прозаическаго перевода «Овидіевыхъ Превращеній». Надо всѣми этими произведеніями музы Майкова Чулковъ равно посмѣялся. Пародируя поэму «Елисей», въ которой авторъ вмѣтѣ съ своимъ героемъ-ямщикомъ завелъ въ питейный домъ и Бахуса и Силена, Аполлона заставилъ рубить дрова, Цереру работать на гумнѣ[13], Чулковъ говоритъ:
Потомъ я затащилъ въ харчевню весь Парнасъ;
Минервинъ на гумнѣ послышался мнѣ гласъ,
Церера на грядахъ крапиву во щи полетъ,
Юпитеръ на дворѣ дрова изъ платы колетъ…
Въ ямщичьей шапкѣ Марсъ на одноколкѣ рыщетъ,
Буянитъ онъ, кричитъ и по бурлацки свищетъ;
Торгуетъ выжигой на площади Плутонъ,
Въ волынку на мосту играетъ Аполлонъ,
и такъ далѣе. Намекая на стихотворное переложеніе Овидія, Чулковъ продолжаетъ:
Овидія себѣ наставникомъ избралъ,
Который никогда такъ, думаю, не вралъ;
Писалъ онъ хорошо, остро, замысловато,
А я переводилъ гораздо плоховато,
И такъ нехорошо, что сей великій мужъ
Толико сдѣлался по русски неуклюжъ,
Колико въ собственномъ нарѣчіи прелестенъ.
Латинскій мнѣ языкъ и русской неизвѣстенъ,
Другихъ не знаю я, а прочихъ не училъ;
однако лишь перо омочилъ въ чернила, то вздумалъ о себѣ не вѣсть-что, надулся хомякомъ и вздумалъ уйдти не дорогою, а цѣликомъ:
Учиться не хотѣлъ, какъ выступить мнѣ въ люди,
И бубны принималъ не вѣдая за жлуди (*).
(*) Намёкъ на «Игрока Ломбера». Въ этой поэмѣ Леандръ ошибкою принялъ во время игры бубны за черви.
Въ поясненіе выписанныхъ нами стиховъ приведемъ отзывъ Новикова о Майковѣ: онъ «почитается въ числѣ лучшихъ нашихъ стихотворцевъ и тѣмъ паче достоинъ похвалы, что ничего не заимствовалъ, ибо онъ никакихъ чужестранныхъ языковъ не знаетъ».[14] Другіе намёки, которыми такъ богато «Плачевное паденіе стихотворцевъ», разгадать весьма-трудно.
Издателемъ журнала «Ни то ни сё» былъ Василіи Григорьевичъ Рубанъ, получившій воспитаніе въ Кіевской Академіи и Московскомъ Университетѣ; онъ служилъ въ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ, считатался въ свое время однимъ изъ лучшихъ переводчиковъ и лирическихъ стихотворцевъ; онъ написалъ множество надписей къ портретамъ разныхъ лицъ, на дни рожденія, тезоименитства, пожалованія наградами и проч.; надписями этими наполнилъ и свой журналъ. Особенно же извѣстенъ Рубанъ въ нашей литературѣ надписью къ монументу Петра-Великаго:
Рубанъ оставилъ нѣсколько полезныхъ книгъ по русской исторіи и географіи. Журналъ свой началъ онъ издавать, увлеченный примѣромъ Козицкаго и Чулкова; однако «Ни то ни сё», какъ и другія періодическія изданія Рубана, чужды того сатирическаго духа, какой замѣчаемъ во «Всячинѣ» и въ журналѣ «И то и сё»: здѣсь печатались стихотворенія и переводныя прозаическія статьи для «увеселенія». Причиной изданія перваго своего журнала Рубанъ прежде всего полагаетъ свойственное людямъ самолюбіе: "Эта страсть (говоритъ онъ) будучи сопровождаема еще охотою показаться грамотными и желаніемъ услужить публикѣ, сдѣлала изданіе сихъ листковъ необходимымъ. И такъ три только обстоятельства остались, о которыхъ намъ нѣсколько позаботиться надобно, а именно: сочиненіе наше покажется читателямъ или полезно, или безполезно, или ни го, ни другое. Что до перваго принадлежитъ, то мы обѣщаемся понести великодушно, если кто наше Ни то ни се захочетъ превратить въ Нѣчто. Чтожъ касается до втораго, то мы не обязуемся отвѣтствовать за тѣхъ читателей, которые изъ сего нашего затору произведутъ непріятную чувствамъ кислоту; а если случится третіе, то, мы уже будемъ не первые отягощать свѣтъ безполезными сочиненіями: между множествомъ ословъ и мы вислоухими быть не покраснѣемъ. Вить мы не вдвое противъ другихъ человѣки… Насъ въ семъ случаѣ будетъ веселить лишь то, что мы чрезъ сіе окажемся честными и справедливыми людьми, сдержавъ свое слово предъ публикою, то есть, «что выйдетъ изъ сего настоящее и безпримѣсное Ни то ни се»[15]. Таково остроуміе Рубана. Слогъ его вялый, по мѣстамъ обезображенный тяжелыми и неправильными оборотами. Разсуждая о томъ, что нужно для періодическаго изданія, онъ говоритъ, что «надежнѣе всего мѣшать поученія съ увеселеніями и угрюмость строгихъ правилъ умягчать какими-нибудь пріятностьми или закрывать прелестными цвѣтами, но съ соблюденіемъ надлежащей мѣры единообразія, чтобъ слишкомъ не перепестрить»[16]. По вопреки своему намѣренію онъ напечаталъ въ своемъ журналѣ въ плохомъ переводѣ разсужденіе Сенеки о смерти. Одинъ острякъ прислалъ по этому поводу въ редакцію стихи:
Безпорно, что весьма полезно
О смерти въ жизни разсуждать;
Но въ свѣтѣ не для всѣхъ любезно
Толь страшную мораль читать…
Ввязались не въ свое вы дѣло;
Ни то ни сё, а загремѣло
Сенекой, какъ Перунъ у насъ, и проч.
На это издатель отвѣчалъ стихами о разнородности человѣческихъ вкусовъ: что если одни склонны къ забавному, за-то другіе охотники до морали. Вскорѣ послѣ того было въ журналѣ Рубана напечатано письмо Старожилова, который защищаетъ переводъ Сенеки[17]. Между сотрудниками Рубана должно упомянуть Василія Петрова, который помѣстилъ на листахъ его журнала переведенную имъ оду: «Должности общежитія».
«Ни то ни сё» не удовлетворяло вкусу и желаніямъ публики и потому не имѣло успѣха; оно существовало около пяти мѣсяцевъ. Недовольный публикою и замѣчаніями другихъ журналистовъ, Рубанъ, при окончаніи своего изданія, разразился такимъ обращеніемъ къ читателямъ:
"Господа читатели! Съ нынѣшняго года извѣстно стало, что марать бумагу прозою, есть столь же прилипчивая болѣзнь, какъ и плести стихи; а мы по собственному опыту нашли на нее и лекарство. Оно называется многодѣліемъ, котораго если дать добрый пріемъ больному, то сколь бы въ немъ болѣзнь сія ни застарѣлась, только онъ, если не навсегда, то по крайней мѣрѣ на нѣсколько времени изцѣлится… Примѣчено еще то, что въ сей болѣзни поди бываютъ неодинаковы: иные веселы, пріятны и въ полномъ умѣ, а иные совсѣмъ шалѣютъ, взъѣдаются, не будучи ни кѣмъ дразнимы, и много безтолковаго бредятъ. Что касается до насъ, то мы, хотя и не надѣемся, чтобы насъ здоровые читатели включили въ число первыхъ, такъ по крайней мѣрѣ по боимся быть поставлены между послѣдними; а если такъ, то по всѣмъ выкладкамъ причтется нашей болѣзни назваться чистымъ Ни тѣмъ ни сѣмъ. Правду сказать: «мы не угодили ни петиметрамъ, ни степеннымъ людямъ: первымъ, потому, что не грезили ни объ нарядахъ, ни объ модахъ, но о томъ жалѣть нечего; вить они и сами больны головою, однако не ломомъ, но пустотою въ головѣ. А вторымъ, потому, что мы писали на лоскуткахъ, которыхъ они и въ руки не берутъ; они охотники до увѣсистыхъ книгъ, но по несчастію прекратившаяся скоропостижно наша болѣзнь не дала намъ времени сгромоздить ничего такого, что бъ имъ руки обломить могло… Итакъ, осталось намъ ожидать себѣ похвалъ отъ однихъ здоровыхъ людей, но по несчастію ихъ очень мало… Прощайте, господа читатели, мы съ вами разговаривать не будемъ: здоровымъ изъ васъ желаемъ быть здоровыми и впредь, а больнымъ скораго выздоровленія… Впрочемъ, вы чрезъ наше излеченіе не лишитеся удовольствія забавляться разными нелѣпостями отъ больныхъ содѣваемыми»[18]. Этими послѣдними строками Рубанъ мѣтилъ на другія періодическія изданія, продолжавшія выходить въ свѣтъ въ то время.
Если Чулковъ, оканчивая свое изданіе, самъ пропѣлъ ему эпитафію, то журналу: «Ни то ни сё» потрудилась пропѣть эпитафію «Смѣсь». Вотъ это стихотвореніе:
Немного времени «Ни то ни сё» трудилось,
Въ исходѣ февраля родившися на свѣтъ:
Вся жизнь его была единый только бредъ,
И въ блоху (*) наконецъ въ іюлѣ преродилось,
А сею тварею презрѣнно бывъ вездѣ,
Исчезло во своемъ убогонькомъ гнѣздѣ.
(*) Намёкъ на стихотвореніе «Блоха» (изъ Овидіевыхъ фрагментовъ), помѣщенное въ послѣднемъ листѣ журнала: «Ни то ни сё».
Приведемъ здѣсь и другую эпиграмму, напечатанную въ «Смѣси» на Рубана:
Не будетъ тотъ столяръ, кто рубитъ лишь дрова,
Не будетъ тотъ піитъ, кто русскія слова
Разрубитъ на стихи и риѳмами окончитъ…
Такъ для чего жь у насъ за вольность всѣмъ дана,
Что можетъ и Рубанъ піитомъ называться?
За имя же, сіе Рубанъ готова, хоть драться,
И нарубивъ стиховъ, онъ мнитъ, что славенъ ввѣкъ.
Такъ славенъ посему и всякой дровосѣкъ! (*)
(*) Стр. 96, 136.
Однимъ изъ самыхъ замѣчательныхъ дѣятелей царствованія Екатерины II, безъ-сомнѣнія, былъ Новиковъ, издатель многихъ любопытныхъ журналовъ.
Николай Ивановичъ Новиковъ родился въ 1744 году 26-го апрѣля[19] въ селѣ Тихвенскомъ, Авдотьиномъ то жь, близь Москвы. Отецъ его принадлежалъ къ числу дворянъ Бронницкаго Уѣзда, и хотя былъ человѣкъ достаточный, но жилъ большею-частью въ деревнѣ. Молодой Новиковъ воспитаніе получилъ въ родительскомъ домѣ — прочное въ нравственномъ отношеніи, но далеко-неблистательное. Въ одномъ письмѣ, напечатанномъ въ «живописцѣ», находимъ такое обращеніе къ издателю этого журнала, Новикову: "Всего удивительнѣе то, что вы, не "зная ни пофранцузски, ни понѣмецки, слѣдовательно по одному природному разуму и остротѣ, не заимствуя отъ чужестранныхъ писателей, пишете такіе листочки, которые многимъ «вкусъ знающимъ людямъ нравятся»[20]. На восьмнадцатомъ году былъ онъ отправленъ въ Петербургъ на службу и поступилъ въ гвардейскій Измайловскій Полкъ. Это было въ началѣ 1762 года, когда въ литературѣ нашей славились имена Ломоносова и Сумарокова, а Миллеръ продолжалъ издавать свои «Ежемѣсячныя Сочиненія». Знакомство съ тогдашними литераторами и чтеніе способствовали Новикову развить природныя дарованія. Новиковъ рѣшился приняться за изданіе сатирическаго журнала, чтобъ орудіемъ насмѣшки поколебать одностороннія и часто невѣжественныя мнѣнія, какія слышались въ современномъ ему обществѣ. Уже съ 1767 года Новиковъ сталъ извѣстенъ по своей склонности къ русской словесности; черезъ два года, увлеченный примѣромъ Козицкаго, онъ выступилъ на литературное поприще съ еженедѣльникомъ «Трутнемъ». Желая свободнѣе отдаться литературнымъ занятіямъ, онъ вышелъ въ отставку съ чиномъ поручика[21].
Направленіе „Трутня“ (названіе, данное Новиковымъ въ pendant къ „Трудолюбивой Пчелѣ“ Сумарокова) было исключительно-сатирическое. Въ предисловіи Новиковъ такъ объясняетъ причины и назначеніе этого изданія. Упрекая себя въ лѣности, онъ говоритъ: „отъ лѣности никакой еще и службы по сіе время не избралъ“. Но безъ пользы въ свѣтѣ жить — тягчить лишь только землю, сказалъ славной Россійской стихотворецъ. Сіе взявъ въ разсужденіе, долго помышлялъ, чѣмъ бы могъ я оказать хотя малѣйшную услугу моему отечеству. Думалъ иногда услужить какимъ нибудь полезнымъ сочиненіемъ, но воспитаніе мое и душевныя дарованія положили къ тому непреоборимыя препоны. Наконецъ вспало на умъ, чтобы хотя изданіемъ чужихъ трудовъ принесть пользу своимъ согражданамъ. Итакъ, вознамѣрился издавать въ семъ году еженедѣльное сочиненіе подъ заглавіемъ Трутня, что согласно съ моимъ порокомъ и намѣреніемъ; ибо самъ я, кромѣ сего предисловія, писать буду очень-мало, а буду издавать всѣ присылаемыя ко мнѣ письма, сочиненія и переводы, въ прозѣ и стихахъ, а особливо сатирическія, критическія и прочія, ко исправленію нравовъ служащія; ибо таковыя сочиненія исправленіемъ нравовъ приносятъ великую пользу, а сіе-то и есть мое намѣреніе»[22]. Въ другомъ мѣстѣ «Трутня» высказано, что сатира на порочныхъ — зеркало всего достойнаго осмѣянія, и потому чтеніе сатирическихъ сочиненій приноситъ удовольствіе добродѣтельнымъ гражданамъ, которые, видя, какъ литература осмѣиваетъ порочныхъ людей, возвышаются надъ ними мысленно благородными поступками[23]. На виньеткѣ, приложенной къ заглавному листу втораго изданія «Трутня», изображенъ оселъ, придавленный сатиромъ. «Трутень» окончился 53 мъ листомъ, въ которомъ издатель прощается съ публикою легкой и умно-составленной статьею, подъ заглавіемъ: «Разставаніе или послѣднее прощаніе съ читателями»[24]. Сотрудники этого журнала скрыли свои имена подъ псевдонимами: Чистосердова, Праздолюбова, Правомыслова и т. п. Намъ извѣстны только Василій Майковъ и Михаилъ Поповъ, помѣщавшіе въ «Трутнѣ» свои стихотворенія, и Аблесимовъ, напечатавшій здѣсь нѣсколько своихъ «Былей» и два или три письма. Макаровъ догадывается, что и подъ псевдонимомъ Азазель Азизезовъ скрывается имя Александра Аблесимова, и указываетъ на княгиню Е. Р. Дашкову и графа М. Л. Воронцова, какъ на сотрудниковъ «Трутня»[25]. Въ журналѣ Новикова напечатана надпись къ памятнику Ломоносова, воздвигнутому графомъ Воронцовымъ; кромѣ-того, имя графа не упоминается въ «Трутнѣ» и прямыхъ указаніи на участіе его и княгини Дашковой въ означенномъ изданіи мы не находимъ.
О другихъ сатирическихъ журналахъ Новикова скажемъ въ своемъ мѣстѣ. Ему приписываютъ и періодическое изданіе 1769 года: «Смѣсь»; но сомнительно, чтобъ онъ могъ въ одно и то же время предпринять и вести два отдѣльные журнала. Если станемъ пристальнѣе вглядываться въ текстъ «Смѣси» и «Трутня», то, несмотря на все сходство ихъ цѣлей и направленій, нельзя не замѣтить различія въ обоихъ журналахъ относительно тона сатиры и слога; прибавимъ еще, что ни одна статья «Смѣси» не была перепечатана Новиковымъ въ послѣдующемъ изданіи «живописца», куда «Трутень» принесъ обильную дань. Названіе: «Смѣсь» было избрано издателемъ этого журнала потому, что на листахъ его онъ желалъ представить «смѣсь полезнаго съ пріятнымъ»[26], то-есть соединить статьи сатирическія съ сочиненіями, писанными «для увеселенія». Первыя, однакожь, составляютъ главное, существенное содержаніе «Смѣси». Въ разговорѣ между Меркуріемъ и издателемъ «Смѣси» высказано намѣреніе исправлять пороки и заблужденія жосткимъ орудіемъ сатиры, на что Меркурій дѣлаетъ такое замѣчаніе: "Худо же ты знаешь людей! Они давно изгнали правду и "всего скорѣе можно имъ понравиться, писавъ ложь и бездѣлки… а «по всѣмъ твоимъ словамъ вижу, что скоро твоихъ листовъ не станутъ читать; не вылѣчить людей, зараженныхъ предразсужденіемъ!»[27] Преслѣдуя невѣжество и грубость, «Смѣсь» выставляетъ въ то же время высокія нравственныя идеи, во имя которыхъ и произноситъ свой судъ.
Превосходными сатирическими и несатирическими изданіями Новиковъ поощрялъ у насъ любовь къ наукамъ и охоту къ чтенію. Онъ умѣлъ угадать потребности публики и явился въ то же время твердымъ защитникомъ русской народности отъ одностороннихъ чужеземныхъ вліяній; съ требованіями образованія онъ постоянно связывалъ уваженіе къ національному чувству. Переселясь изъ Петербурга въ 1776 или 1777 году въ Москву, Новиковъ продолжалъ трудиться съ необыкновеннымъ усиліемъ и настойчивостью. Карамзинъ съ особенно-теплымъ чувствомъ вспоминаетъ о его заслугахъ въ статьѣ: «О книжной торговлѣ и любви къ чтенію въ Россіи». "Новиковъ (говорить онъ) былъ въ Москвѣ "главнымъ распространителемъ книжной торговли. Взявъ на откупъ "университетскую типографію (на десять лѣтъ съ 1-го мая 1779 года), "онъ умножилъ механическіе способы книгопечатанія[28], отдавалъ переводить книги, завелъ лавки въ другихъ городахъ[29], всячески "старался пріохотить публику къ чтенію, угадывалъ общій вкусъ и не забывалъ частнаго. Онъ торговалъ книгами, какъ богатый голландскій или англійскій купецъ торгуетъ произведеніями всѣхъ земель, то-есть, «съ умомъ, съ догадкою, съ дальновиднымъ соображеніемъ. Прежде расходилось московскихъ газетъ не болѣе 600 экземпляровъ. Новиковъ сдѣлалъ ихъ гораздо богатѣе содержаніемъ, прибавилъ къ политическимъ разныя другія статьи (извѣстія о новыхъ книгахъ, открытія въ наукахъ и искусствахъ и др.), и наконецъ выдавалъ при вѣдомостяхъ безденежное Дѣтское чтеніе[30] которое новостію своего предмета и разнообразіемъ матеріи, не смотря на ученическій переводъ многихъ піесъ, нравилось публикѣ. Число пренумерантовъ ежегодно умножалось, и лѣтъ черезъ девять дошло до 4,000»[31]. Новиковъ составилъ изъ университетскихъ воспитанниковъ общество для повременнаго изданія ихъ сочиненій и переводовъ, и съ 1779 но 1785 годъ включительно были выданы имъ журналы: «Утренній Свѣтъ», «Московское изданіе», «Вечерняя Заря» и «Покоющійся Трудолюбецъ», въ которыхъ находимъ оригинальныя и переводныя статьи по вопросамъ исторіи, политики, нравственной философіи и богословія. Кромѣ этихъ періодическихъ изданій, Новиковымъ въ разное время было выпущено много весьма-замѣчательныхъ книгъ: «Опытъ историческаго словаря о россійскихъ писателяхъ», «Городская и деревенская библіотека», многотомная «Древняя Россійская Вивліоѳика» и друг. Университетская лавка (въ Москвѣ) наполнилась книгами, изданными Новиковымъ, между которыми книги по отечественной исторіи навсегда останутся памятникомъ его искренней любви и уваженія къ русской народности. Въ росписи книгъ 1785 года, отпечатанныхъ въ университетской типографіи, показано 365 заглавій, да вновь приготовлялось къ выпуску въ свѣтъ 55 изданій[32]. Новиковъ первый открылъ вольную (публичную) библіотеку для безденежнаго пользованія книгами — въ Москвѣ, и ежегодно посылалъ въ даръ по духовнымъ училищамъ, въ Академію Наукъ и Университетъ собственныя изданія. Вмѣстѣ съ другими лицами онъ содѣйствовалъ учрежденію въ С. Петербургѣ двухъ училищъ (Екатерининскаго и Александровскаго), въ пользу которыхъ была издаваема «Вечерняя Заря».
Устроивъ университетскую типографію, Новиковъ (по словамъ митрополита Евгенія) завелъ еще три (?) особыя типографіи, подъ разными названіями. Изъ нихъ наиболѣе замѣчательна та, которая была основана «типографскою компаніею» или «дружескимъ типографскимъ обществомъ». Компанія эта была устроена Новиковымъ съ цѣлью не только содѣйствовать изданію полезныхъ книгъ, но и выпускать ихъ въ продажу по самымъ дешевымъ цѣнамъ — мысль, которая постоянно его занимала[33].
Въ «живописцѣ» (ч. 2, изд. 3) находимъ письмо Любомудрова изъ Ярославля, отъ Февраля 1773 года о «недавно-учрежденномъ обществѣ, старающемся о напечатаніи книгъ» — знакъ, что уже тогда Новиковъ думалъ о расширеніи книгопечатанія и книжной торговли. Письмо это говоритъ, что и народное просвѣщеніе, и торговля равно выиграютъ отъ вновь-основаннаго общества; ибо, вопервыхъ — печатаніе соблюдаетъ наилучшимъ образомъ всѣ истины, доставляетъ большему количеству народа объ оныхъ свѣдѣніе и чрезъ то очищаетъ «общество отъ заблужденій и предразсудковъ вредныхъ»; во вторыхъ — "общество это послужитъ нашему купечеству примѣромъ, какъ вести «правильную торговлю». Къ письму Любомудрова Новиковъ присоединилъ свои весьма-любопытныя замѣчанія, которыя положительно опредѣляютъ взглядъ его на подобныя предпріятія. "Торговля книгами (говоритъ онъ), по существу своему, весьма достойна того, чтобъ о ней лучшее имѣли понятіе, и большее бы прилагалось стараніе о распространеніи оныя въ нашемъ отечествѣ, нежели какъ было донынѣ. По «моему мнѣнію, недовольно сего, чтобы только печатать книги, а надобно имѣть попеченіе о продажѣ напечатанныхъ книгъ. Петербургъ и Москва имѣютъ способы покупать книги, заводить книгохранительницы и употреблять ихъ въ свою пользу, лишь только была бы у покупающихъ охота. Но петербургскіе и московскіе жители много имѣютъ увеселеніи; есть у нихъ различныя зрѣлища, забавы и собранія; слѣдовательно весьма не у великаго числа людей остается время для чтенія книгъ; а сверхъ-того и просвѣщеніе наше, или, такъ сказать, слѣпое пристрастіе къ французскимъ книгамъ не позволяетъ покупать россійскихъ. Въ россійской типографіи напечатанное рѣдко молодыми нашими господчиками пріемлется за посредственное, а за хорошее почти никогда. Напротивъ того, живущіе въ отдаленныхъ провинціяхъ дворяне и купцы лишены способовъ покупать книги и употреблять ихъ въ свою пользу. Напечатанная въ Петербургѣ книга чрезъ трои или четверо руки дойдетъ, напримѣръ, въ Малую Россію; всякій накладываетъ неумѣренный барышъ для того, что производитъ сію торговлю весьма малымъ числомъ денегъ; итакъ продающаяся въ Петербургѣ книга по рублю приходитъ туда почти всегда въ три рубля, а иногда и больше. Чрезъ сіе охотники покупать книги уменьшаются; книгъ расходится меньше, а печатающіе оныя, вмѣсто награжденія за свои труды, часто терпятъ убытокъ… Сколь большей пользы ожидать надлежитъ отъ сихъ книгъ тогда, когда посредствомъ торговли доставляться будутъ онѣ въ отдаленныхъ нашихъ провинціяхъ живущимъ дворянамъ и мѣщанамъ! О распространеніи сей торговли частнымъ людямъ помышлять должно»[34]. Мысль эту Новиковъ старался привести въ исполненіе, что видно изъ публикацій, которыя прилагались имъ при каталогахъ книгъ.
Къ кружку Новикова принадлежало много талантливыхъ молодыхъ людей, въ томъ числѣ и Карамзинъ. Авторское воспитаніе Карамзина началось подъ вліяніемъ Новикова, который, съ самаго начала ихъ знакомства, совѣтовалъ ему обратиться къ литературнымъ занятіямъ и предложилъ переводить различныя иностранныя сочиненія педагогическаго содержанія для «Дѣтскаго чтенія». Подобныя работы поручалъ Новиковъ и другимъ молодымъ людямъ, между которыми были И. П. Тургеневъ, В. С. Подшиваловъ, А. А. Петровъ, другъ Карамзина, и извѣстный впослѣдствіи И. И. Дмитріевъ[35]. Новикову, по преданію, Карамзинъ былъ обязанъ и своимъ путешествіемъ по Европѣ[36].
Новиковъ умеръ 31-го іюля 1818 года на семьдеслтъ-пятомъ году отъ рожденія.
Въ одно время съ Козицкимъ, Чулковымъ, Губаномъ и Новиковымъ явились на журнальномъ поприщѣ Василій Тузовъ, оберофицеръ полевыхъ полковъ, авторъ «шуточныхъ» стиховъ и пѣсенъ, непопавшихъ въ печать, и Ѳедоръ Александровичъ Эминъ, кабинетный переводчикъ. Первый выступилъ съ «Поденьщиною», заключающею въ себѣ нѣсколько разсужденій объ искусствахъ и писемъ, въ которыхъ, несмотря на желаніе автора, элементъ сатирическій почти незамѣтенъ. «Поденьшина» явилась только изъ желанія ея издателя подражать другимъ періодическимъ листамъ, и не имѣла успѣха. Эминъ выступилъ съ «Адскою Почтою», въ которой помѣщались адскія вѣдомости и переписка хромоногаго бѣса съ кривымъ. На эту мысль онъ наведенъ былъ извѣстнымъ романомъ Лесажа. Обращаясь къ читателю, Эминъ разсказываетъ, какъ оба бѣса, и хромоногій, и кривой, долгое время служившіе адской республикѣ, были наконецъ отправлены въ здѣшній свѣтъ; они должны были жить въ различныхъ мѣстностяхъ и вели между собой переписку. Изданіе этой переписки онъ, по порученію бѣсовъ, принялъ на себя[37]. Содержаніе «Адской Почты» составляютъ остроумные, но нѣсколько-грубые и двусмысленные нападки на частные случаи безнравственности, на волокитъ, женщинъ легкаго поведенія, іезуитовъ и отчасти на судей. Сатира Эмина отзывается общими мѣстами; слогъ отличается многословіемъ и отсутствіемъ той энергіи, какою дышетъ языкъ новиковскихъ изданій. Въ «Почтѣ» замѣтны слѣды явнаго подражанія иностраннымъ изданіямъ, и вообще она лишена одного изъ главныхъ достоинствъ хорошаго журнала — духа народности. О сатирическомъ направленіи своего журнала Эминъ говоритъ самъ на разныхъ страницахъ «Адской Почты». Такъ на страницахъ 22—23 онъ прямо высказалъ желаніе описывать погрѣшности, требующія исправленія, по примѣру «Всячины», «Трутня» и «Смѣси», однако не затрагивая никого въ лицо. «Многіе говорятъ (замѣчалъ впослѣдствіи Эминъ), что бѣсы мои цѣлятъ на многихъ… но сколько мнѣ понятно, они описываютъ вообще пороки и разныя злоупотребленія; если же кто себя въ оныхъ сыщетъ, то виноватъ порочный, а не бѣсы; и ежели онъ на нихъ негодуетъ, то самъ себя выводитъ наружу, а не издатель». Въ другомъ мѣстѣ «Почты» читаемъ: "Главное наше намѣреніе было имѣть дѣло съ пороками; оные мы часто въ разныхъ особахъ анатомили, чтобы показать другимъ, съ которой стороны и въ какомъ составѣ можетъ нечаянно явиться «такой припадокъ, который цѣлое тѣло повредить можетъ…» Сатирическимъ сочиненіямъ, по замѣчанію Эмина, остается та надежда, что ежели они и но удостоятся безсмертія, за-то по-крайней-мѣрѣ не будутъ «подвержены обыкновенной мертвыхъ тѣлъ порчѣ.: множество находящейся въ нихъ соли отъ такого несчастія ихъ сохранить можетъ»[38].
Біографическія свѣдѣнія объ Эминѣ, жизнь котораго представляетъ много романическихъ приключеній, запутаны и исполнены противорѣчій. Гдѣ онъ родился — положительно нельзя сказать: по одному извѣстію, родился онъ въ 1735 году въ Польшѣ, или въ одномъ изъ пограничныхъ съ Польшею русскихъ городовъ, отъ небогатыхъ родителей; по другому извѣстію, родился онъ въ небольшомъ венгерскомъ городкѣ, на турецкой границѣ; отецъ его былъ венгръ, а мать Полька; а по третьему извѣстію, дѣдъ его, родомъ полякъ, находясь въ цесарской службѣ, перебѣжалъ въ Турцію, гдѣ родился и Ѳедоръ Эминъ. Онъ воспитывался у іезуитовъ (а но другому указанію, въ Кіевской Академіи), и съ однимъ изъ нихъ путешествовалъ по разнымъ землямъ европейскимъ и азіатскимъ. Въ Турціи было съ нимъ какое-то непріятное приключеніе, вслѣдствіе котораго онъ былъ взятъ подъ стражу. Чтобъ избѣжать неволи, онъ принялъ магометанство и вступилъ въ янычары. Отсюда Эминъ тайно уѣхалъ на англійскомъ кораблѣ въ Лондонъ, явился (въ 1758 г.) къ россійскому министру при тамошнемъ дворѣ князю Голицыну и, но собственному желанію, окрещенъ въ греко-россійскую вѣру, которую нашелъ онъ справедливѣе прочихъ исповѣданій. Въ 1761 году Эминъ пріѣхалъ въ Санктпетербургъ и опредѣлился учителемъ въ Сухопутный Шляхетный Корпусъ, а послѣ былъ переводчикомъ въ Коллегіи Иностранныхъ Дѣлъ и въ Кабинетѣ. По отзыву Новикова, "онъ былъ человѣкъ остраго и проницательнаго раз"ума; чтеніемъ наилучшихъ древнихъ и новыхъ авторовъ на разныхъ «языкахъ пріобрѣлъ великое просвѣщеніе; имѣлъ отъ природы критическій духъ и веселый нравъ»; во время путешествій своихъ, онъ изучилъ много языковъ европейскихъ и восточныхъ: французскій, англійскій, итальянскій, испанскій, португальскій, польскій, литовскій, турецкій и татарскій. Сверхъ-того, онъ зналъ древніе языки: греческій и латинскій, а по пріѣздѣ въ Россію выучился и русскому. Онъ издалъ болѣе двадцати-пяти книгъ на русскомъ языкѣ; между ними: «Путь ко спасенію», романъ: «Непостоянная фортуна или похожденія Мирамонда» и «Россійскую Исторію» въ трехъ томахъ, которая, впрочемъ, исполнена самыхъ странныхъ, ошибочныхъ мнѣній и непростительныхъ промаховъ. «Адскую Почту» Эминъ наполнялъ статьями, имъ самимъ составленными, почему въ «Смѣси» было замѣчено, что «бѣсы сами собою хотятъ наполнить свое изданіе до конца года, безъ участія постороннихъ»[39]; исключеніе, можетъ-быть, составляетъ одно письмо Праздолюбова (псевдонимъ).
Наконецъ въ 1769 году при Сухопутномъ Кадетскомъ Корпусѣ, издавалось «Полезное съ пріятнымъ, полумѣсячное упражненіе». Въ объявленіи объ этомъ журналѣ было сказано: "Видя, съ какою жадностью пріемлетъ общество издаваемыя еженедѣльныя сочиненія, для увеселенія и наставленія онаго, не можно не возчувствовать истинной радости. Съ какимъ бы намѣреніемъ кто не желалъ имѣть оныя; однако то неоспоримо, что тамъ найдетъ и такое, которое напослѣдокъ порочное сердце устыдить и къ нѣкоторому и исправленію побудить можетъ: а сіе самое и есть предметомъ трудящихся въ таковыхъ изданіяхъ. Что касается до предлягаемаго при семъ полумѣсячнаго упражненія («Полезнаго съ Пріятнымъ»), то главныя матеріи въ оное взяты изъ книги, называемой «Юношеская Библіотека, сочиненной однимъ славнымъ аглинскимъ писателемъ… въ дополненіе (же) найдетъ благосклонный читатель разныя сочиненія или переводы, согласные съ описуемою матеріею». Въ самомъ текстѣ журнала находятся частыя ссылки на англійскаго «Спектатора»[40], одна статья заимствована изъ «Французскаго Зрителя»; двѣ переведены изъ книги «Le philosophe ignorant» (MDCCLXVI стр. 105), а нѣкоторыя взяты изъ книги, называемой «Улей»[41]; но для насъ болѣе важны статьи оригинальныя, хотя ихъ и немного. «Полезное съ Пріятнымъ» былъ единственный журналъ того времени съ теоретическимъ направленіемъ; онъ преимущественно содержитъ въ себѣ разсужденія о разныхъ житейскихъ добродѣтеляхъ, порокахъ и требованіяхъ истиннаго образованія, напримѣръ, въ немъ находимъ статьи: о зависти, злословіи, скупости, роскоши, праздности и притворствѣ, о познаніи свѣта, выборѣ друзей и другія; кромѣ-того, есть нѣсколько стихотвореній и любопытныхъ сатирическихъ писемъ.
Въ третьемъ выпускѣ своего журнала редакція «Полезнаго съ Пріятнымъ» дѣлаетъ такое признаніе:
"Полезное съ пріятнымъ, вышедъ въ свѣтъ, опытомъ познало, что оно не всѣмъ нравится, и многіе не нашли въ немъ по мнѣнію своему ни полезнаго, ни пріятнаго. Обыкновенно причиняетъ намъ болѣе удовольствія, что съ мыслями нашими согласно: можетъ ли наше полумѣсячное упражненіе показаться полезнымъ и пріятнымъ для такихъ людей, которые и сами ни полезны, ни пріятны? Иные изъ нихъ, не разумѣя въ немъ написаннаго, хулятъ, что азъ напечатанъ криво, «а глаголь косо, и потому почитаютъ оное безполезнымъ. Люди же здраваго разсужденія и всему знающіе цѣну не только такъ не толкуютъ, но, ободряя насъ во упражненіи нашемъ, благоволеніемъ своимъ оное удостаиваютъ; а можетъ быть только то имъ неугодно, что оно, будучи довольно пространно, занимаетъ у нихъ не мало времени. Почему, раздѣляя полумѣсячное упражненіе еще пополамъ, станемъ выдавать каждую недѣлю по одному листу. Совсѣмъ тѣмъ „Полезное съ Пріятнымъ“ отъ слова полумѣсяцъ не отречется… Общество проститъ, конечно, что сіе наше еженедѣльное изданіе будетъ называться полумѣсячнымъ: вить много и людей такихъ, которые совсѣмъ другую должность отправляютъ, нежели какой чинъ на себѣ носятъ»[42].
Итакъ большинство журналовъ 1769 года, и притомъ лучшихъ, имѣло сатирическое направленіе; статьи, въ нихъ напечатанныя, сравнивались съ сочиненіями Буало и Рабенера[43]. Это общее направленіе, однако, различалось по нѣкоторымъ оттѣнкамъ во взглядахъ того или другаго журнала на значеніе и условія сатиры. Различіе во взглядахъ на сатиру довольно-рѣзко высказалось въ тѣхъ полемическихъ спорахъ, которыми такъ обильны журналы означеннаго года. Впрочемъ, надо замѣтить и то, что полемика журнальная не всегда вызывалась однимъ различіемъ въ убѣжденіяхъ, по примѣшивалось сюда и чувство затронутаго самолюбія.
Послѣдуя благому примѣру «Всячины», стали выходить, какъ мы видѣли, и другія періодическія изданія, нарождаясь почти съ каждымъ новымъ мѣсяцемъ: по выраженію «Всячины», едва она явилась въ свѣтъ, какъ уже «продираетъ глаза То и сё; одно только Кое-что спитъ безъ просыпа»[44]. «Всякая Всячина» поспѣшила объявить себя родоначальницею этой семьи журналовъ. Вотъ что писалъ издатель этого журнала по выходѣ первыхъ листовъ еженедѣльника «Ни то ни сё»: многіе родители не столько любятъ и милуютъ дѣтей родныхъ, какъ своихъ внучатъ. Изъ опыта теперь знаю, каковы милы внучата. Лишь «Ни то ни сё» узрѣло свѣтъ, я взялъ оное во свои не объятія, но руки и радовался надъ нимъ, приговаривая по обыкновенію барскихъ барынь: дитя умное, дитя милое, разумное дитя и проч. Господинъ читатель, радость не знаетъ мѣры… Обращаюся къ любезному своему внучку: «Ни то ни сё». Больше онъ мнѣ, можетъ статься, потому былъ милъ, что перворожденный сынъ (журналъ «И то и сё») такъ мало благодаренъ родительницѣ своей, что онъ её называетъ безо всякаго почтенія большею сестрицею[45], не упоминая о прочихъ многихъ его поступкахъ противъ матери. Но о сей семейной ссорѣ нечего здѣсь упоминать. Однимъ словомъ кончить тѣмъ, что съ молода онъ не обѣщалъ много соотвѣтствовать надеждѣ объ «немъ родительской. Внучекъ же, напротивъ того, со дня рожденія показался почтителенъ и ласковъ, и тѣмъ утвердилъ искреннюю къ нему любовь прародительницы, коя взираетъ на него, какъ на подпору рода ея и утѣшеніе въ старости. Бабушкѣ вить жить одинъ годъ… Но какъ бы то ни было, обыкновенно послѣ радости бываетъ печаль. Слѣдующія два письма поразили печалію чувствительное „сердце бабушкино“. Въ этихъ письмахъ сотрудники „Всячины“ подъ псевдонимами Ибрагима Курмамета и Ѳалалея жалуются ей на внучка въ такихъ выраженіяхъ: читая помѣщенные въ „Ни то ни сё“ стихи, отъ частаго произношенія однихъ рѣчей зачала у меня побаливать голова. Надобно бы мнѣ перестать, но я поупрямился… А какъ дочиталъ, то отъ частыхъ, да еще и на другихъ языкахъ: ни то ни с05; ни то ни сё… съ русскимъ что, что, что, — сдѣлался обморокъ, который такъ силенъ былъ, что и теперь не могу въ натуральный прійдти порядокъ»… Совсѣмъ было выздоровѣлъ, какъ вдругъ опять занемогъ отъ нововышедшаго сочиненія. Господа сочинители «Ни того ни сего», какъ видно, не будучи достаточны въ хорошихъ матеріяхъ, и наполняя враньемъ свой листокъ, находилися въ затрудненіи, какъ бы окончить оный, но не нашедъ болѣе ничего, вранье свое окончили повтореніемъ на разныхъ языкахъ названій своего вздора" {Стр. 73—79. Намёки на слѣдующіе стихи, напечатанные въ журналѣ «Ни то ни сё»:
Скажите, отъ чего родилось «То и сё»?
Что «Всяку Всячину» произвело и все,
Что есть на свѣтѣ семъ предъ нашими глазами
И смертными понять возможно что умами?
Какъ «Всякой Всячины», такъ и «Того-сего»
Начало сдѣлалось обѣхъ изъ ничего…
Имѣвъ отъ должности свободное мы время,
И сѣемъ и садомъ нулей въ сихъ нивахъ сѣмя…
Но для «Ни то ни сё» назначимъ день субботу;
Пусть по субботнимъ днямъ всѣ чтутъ нулей работу,
И въ прозѣ оная пусть будетъ и въ стихахъ,
И весь сей трудъ основанъ на нуляхъ;
Нули хоть суть ничто, науку жь числъ кто знаетъ —
Тотъ пользу и нулей довольно понимаетъ.
0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0 0
Ни то ни сё на другихъ языкахъ:
У Грековъ что Шаблон:Lang\Шаблон:Lang\, у Римлянъ nihil что,
У Галловъ то rien, у насъ Ни сё ни то (стр. 6—8).}.
Въ отвѣтъ на эти нападенія Рубанъ напечаталъ въ своемъ журналѣ письмо Неспускалова, въ которомъ читаемъ: "по моему мнѣнію и бабушка ваша не очень нрава, а виноватѣе всѣхъ вы сами (сочинители «Ни того ни сего»). Скажите, для чего бы и вамъ не имѣть осторожности: въ издаваніи получаемыхъ будто вами писемъ, плесть себѣ такія же похвалы, какими бабушка ваша всѣмъ уши прожужжала? не имѣетъ ли она права быть вами недовольною, что вы отъ нее ума не набираетесь и ея примѣру не слѣдуете?[46] "Развѣ вы не знаете, сколь зорки тогда бываютъ читатели, когда имъ пущено будетъ въ глаза нѣсколько горстей такой пыли? Имъ тогда и на грязи цвѣты покажутся… Чтожъ до бабушки принадлежитъ, то она извинительна, потому-что выжила уже изъ лѣтъ и много забывается: сіе вы можете видѣть изъ того, что она, пишучи къ вамъ поученіе въ лицѣ бабушки, сказала взялъ, а не взяла себѣ "на руки внучка. А когда она и роду и полу своего не помнитъ, то «можноль пенять, что она не умѣла отличить въ своихъ корреспондентахъ критики отъ ругательства?» Сказавъ нѣсколько словъ о ненадежности корреспондентовъ «Всячины», Неспускаловъ обращается къ Ѳалалею съ такимъ возваніемъ: "ахъ, Боже мой, какъ вы хитры!.. Обширности вашего разума, съ какою вы изъ двухъ слонъ провидѣли вздорность всего сочиненія, котораго, можетъ быть, еще ни сотая часть на свѣтъ не вышла, я скудоумный и мѣры положить не могу; однако смѣло поручусь, что когда вамъ, по такой своей проницательности въ прошедшемъ, можно прослыть неошибочнымъ и въ прорицаніи будущаго; то вѣроятно, что и кроты сдѣлаются когда-нибудь славными въ свѣтѣ астрономами. Вотъ еще какіе между людьми водятся удальцы! Однако, гг. сочинители («Ни того ни сего»), я не совѣтую вамъ трусить… Пусть наводятъ читателямъ скуку своею несмачною критикою; вить всякъ знаетъ, что язвительность произходить поможетъ отъ добраго сердца. Продолжайте, какъ начали; «не бранитесь съ бабушкою, которая, миловавши васъ, хотя и укусила, но по старости зубовъ не больно; да онажъ и рану зализала». Затѣмъ слѣдовала эпиграмма къ Курмамету, въ которой высказано сожалѣніе, что, упавъ въ обморокъ, онъ не скончался вовсе; при этомъ издатель отъ себя прибавляетъ: «мы, бабушка, тебѣ хотя и внучки, однако уже на возрастѣ!»[47].
По поводу разсказаннаго нами спора во «Всякой Всячинѣ» было напечатано письмо Аристарха Примирителева, который совѣтуетъ прекратить безполезную журнальную войну, отвращающую читателей отъ періодическихъ изданій, и установить между журналами ненарушимое согласіе; подобные совѣты высказывались и на страницахъ другихъ журналовъ. «Всячина», повидимому убѣжденная письмомъ Примирителева, объявила своимъ корреспондентамъ, что она не дастъ болѣе мѣста ни одной статьѣ, отъ которой могутъ родиться брань и ссоры[48]. Но идеальнаго состоянія дружбы и согласія тогдашніе журналы такъ же не достигли, какъ не достигаютъ и теперешніе.
На слѣдующемъ же листѣ «Всячины» появилась такая замѣтка; "мимоходомъ дадимъ примѣтить, что со времени размноженія у насъ "земляныхъ яблокъ еще не было ничего такъ плодовитаго, какъ потомство «Всякія Всячины»[49]. По поводу этой замѣтки, издатель «Смѣси», отказываясь за свой журналъ отъ родства со «Всячиною», прибавилъ: "справедливѣе назвать «Смѣсь» дочерью тѣхъ сочиненій, "которыхъ видны въ ней переводы, нежели включить въ племя такого «изданія, которое ее старѣе нѣсколько недѣль и коему, вѣрно, не можно такъ въ Россіи размножить журналы, какъ развелись и земляныя яблоки»[50].
Отрекаясь отъ всего, что можетъ затронуть чужое самолюбіе, «Всячина» слишкомъ-далеко простерла свою ревность; съ той же смиренной точки зрѣнія стала она смотрѣть и на смѣлую, обличительную сатиру, въ которой почудились ей какіе-то злые намёки на лица. Она съ гордостью объявила, что приняла за правило: «не цѣлить на особь, но единственно на пороки»[51]. Правило, совершенно-законное и необходимое. По дѣло въ томъ, что едва-ли возможно нападать на порочныя страсти и суевѣрныя убѣжденія и не подѣйствовать въ то же время непріятно (хотя и безъ всякаго умысла) на лица, подверженныя этимъ страстямъ и убѣжденіямъ. Съ другой стороны, если станешь, во что бъ ни было, избѣгать всего, что способно пробудить духъ мелочной раздражительности въ людяхъ, чувствующихъ на своемъ рыльцѣ пушокъ, то сатира обратится въ пустословіе объ отвлеченныхъ идеяхъ добра и зла, безъ малѣйшаго примѣненія къ дѣйствительной жизни. На страницахъ 139—140 «Всячина», объявляя, почему она не напечатала письма господина А., говоритъ: мы совѣтуемъ ему беречь свое письмо до той поры, когда будетъ составляться лексиконъ всѣхъ человѣческихъ слабостей и недостатковъ: «тогда это письмо можетъ послужить реэстромъ ко вспоможенію памяти сочинителю; а до тѣхъ поръ просимъ г. А., сколько возможно, упражняться въ чтеніи книгъ такихъ, посредствомъ которыхъ, могъ бы онъ человѣколюбіе и кротость присовокупить къ прочимъ своимъ знаніямъ; потому что намъ кажется, что любовь его къ ближнему болѣе простирается на исправленіе, нежели на снисхожденіе и человѣколюбіе; а кто только видитъ пороки, не имѣвъ любви, тотъ не способенъ подавать наставленія другому… Большая часть матерій, въ его длинномъ письмѣ включенныхъ, не есть нашего департамента; сверхъ того, мы не любимъ меланхоличныхъ писемъ». Затѣмъ «Всячина» рисуетъ портретъ человѣка, который, думая о себѣ болѣе прочихъ, возмечталъ, что свѣтъ стоитъ не такъ; онъ увидѣлъ тамъ пороки, гдѣ другіе на-силу могли разглядѣть весьма обыкновенныя человѣчеству слабости; ибо смертные никогда безъ слабостей не были и не будутъ. Не раздѣляя подобной строгости, «Всячина» приняла слѣдующія основанія: a) не называть слабостей пороками, b) хранить во всякомъ случаѣ человѣколюбіе, и c) не думать, чтобъ кто могъ быть совершеннымъ[52]. Статья эта мѣтила на другіе сатирическіе журналы, хотя ихъ нисколько нельзя было упрекать въ отсутствіи любви къ ближнему — и вотъ въ защиту послышался голосъ умнаго и прямаго «Трутня». Въ этомъ изданіи появилось письмо Праздолюбова такого содержанія:
"Я того мнѣнія, что слабости человѣческія сожалѣнія достойны, "однакожъ не похвалъ, и никогда того не подумаю, чтобъ на сей разъ не покривила своею мыслею и душею госпожа ваша прабабка («Всячина»), давъ знать, что похвальнѣе снисходить порокамъ, нежели исправлять оные. Многіе слабой совѣсти люди никогда не упоминаютъ имя порока, не прибавивъ къ оному человѣколюбія. Они говорятъ, что слабости человѣкамъ обыкновенны и что должно оныя прикрывать человѣколюбіемъ, слѣдовательно они порокамъ сшили изъ человѣколюбія кафтанъ; то такихъ людей человѣколюбіе приличнѣе назвать пороколюбіемъ. Но моему мнѣнію, больше человѣколюбивъ тотъ, кто исправляетъ пороки, нежели тотъ, который онымъ снисходитъ или (сказать по русски) потакаетъ… Еще не понравилось мнѣ первое "правило упомянутой госпожи, то-есть, чтобъ отнюдь не называть слабости порокомъ, будто Іоаннъ и Иванъ не все одно. О слабости тѣла человѣческаго мы разсуждать не станемъ, ибо я не лѣкарь, а она не повивальная бабушка; но душа слабая и гибкая въ каждую сторону покривиться можетъ. Да я и не знаю, что по мнѣнію сей госпожи значитъ слабость. Нынѣ обыкновенно слабостію называется въ кого-нибудь по уши влюбиться, т. е. въ чужую жену или дочь, а изъ сей мнимой слабости выходитъ: обезчестить домъ, въ который мы ходимъ, и поссорить мужа съ женою или отца съ дѣтьми; и это «будто не порокъ?.. Любить деньги есть также слабость, почему слабому человѣку простительно брать взятки и набогащаться грабежами. Пьянствовать также слабость, или еще привычка; однако пьяному можно жену и дѣтей прибить до полусмерти и подраться съ вѣрнымъ другомъ… Не хочу васъ (издателя „Трутня“) побуждать къ продолженію труда, ниже васъ хвалить: звѣрокъ по кохтямъ видѣнъ»[53]. «Всякая Всячина» не оставила эти возраженія безъ отвѣта, по, въ пылу спора, она придала словамъ «Трутня» тотъ жосткій смыслъ, котораго они не имѣли. ругательства (?), напечатанныя въ «Трутнѣ», говоритъ она: мы отвѣтствовать не хотимъ; а только наскоро дадимъ примѣтить, что г. Праздолюбовъ насъ называетъ криводушниками и потайниками пороковъ для того, что мы сказали, что имѣемъ человѣколюбіе и снисхожденіе къ человѣческимъ слабостамъ и что есть разница между пороками и слабостями. Г. Правдолюбовъ не догадался, что, исключая снисхожденіе, онъ истребляетъ милосердіе… Думать надобно, что ему бы хотѣлось за все да про все кнутомъ сѣчь (?). Какъ бы то ни было, отдавая его публикѣ на судъ, мы совѣтуемъ ему лечиться, дабы черные пары и желчь не оказывалися даже и на бумагѣ, до коей онъ дотрогивается"[54]. Несовсѣмъ-покойнымъ тономъ возражаетъ на это Праздолюбовъ:
"Госпожа «Всякая Всячина» на насъ прогнѣвалась, и наши правоучительныя разсужденія называетъ ругательствами, но теперь вижу, что она меньше виновата, нежели я думалъ. Вся ея вина состоитъ въ томъ, что на русскомъ языкѣ изъясняться не умѣетъ и русскихъ писаніи обстоятельно разумѣть не можетъ… Ежели я написалъ, что больше человѣколюбивъ тотъ, кто исправляетъ пороки, нежели тотъ, кто онымъ потакаетъ; то не знаю, какъ такимъ изъясненіемъ я могъ тронуть милосердіе? Видно, что госпожа «Всякая Всячина» такъ похвалами избалована, что теперь и то почитаетъ "за преступленіе, если кто ее не похвалить. Не знаю, почему она мое письмо называетъ ругательствомъ? Ругательство есть брань, гнусными словами выраженная; по въ моемъ прежнемъ письмѣ, которое заскребло по сердцу сей пожилой дамы, нѣтъ ни кнутовъ, ни висѣлицъ, ни прочихъ слуху противныхъ рѣчей, которыя въ изданіи ея находятся… Совѣтъ ея, чтобы мнѣ лечиться — не знаю: мнѣ ли «больше приличенъ, или сей госпожѣ. Она, сказавъ, что не хочетъ отвѣчать „Трутню“, отвѣчала (ему) всѣмъ своимъ сердцемъ и умомъ, и вся ея желчь въ ономъ письмѣ сдѣлалась видна. Когда жъ она забывается и такъ мокротлива, что часто не туда плюетъ, куда надлежитъ; то кажется, для очищенія ея мыслей и внутренности, не безполезно ей и полониться»[55].
«Всячина» и послѣ продолжала отстаивать себя и свои мысли; она помѣстила на своихъ листахъ письмо Добросовѣтова, въ которомъ сказано, что добросердечный сочинитель изрѣдка касается пороковъ, чтобы не оскорбить чрезъ то человѣчества, но любитъ приводить въ примѣръ людей, украшенныхъ различными совершенствами: твердаго блюстителя вѣры и законовъ, миролюбиваго гражданина, искренняго друга; злонравный же изо всего составляетъ поношеніе и услаждается, уязвляя другихъ. Въ томъ же журналѣ было напечатано письмо къ издателю такого содержанія: «Напишите что-нибудь въ наставленіе тѣмъ матерямъ и бабкамъ, кои дѣтей и внучатъ, начинающихъ только говорить, учатъ, чтобъ отцовъ и другихъ людей бранили… Изъ листовъ вашихъ я не примѣтилъ, чтобъ вы нисходящему своему роду такое преподали гдѣ-либо ученіе; однако нѣкоторые изъ пишущихъ и издающихъ недѣльныя сочиненія показываютъ въ семъ ремеслѣ удивительные успѣхи и насъ оными забавляти стараются, не вѣдая того, что благоразумный человѣкъ… негодовать долженъ на сочинителей, въ храмъ вѣчности и славы продирающихся, видя вмѣсто полезныхъ поученій разсѣваемые ими и примѣромъ ихъ одобряемые такіе плевелы»[56].
Въ эту журнальную войну вмѣшались и другія періодическія изданія. «Смѣсь» и «Адская Почта» стали за «Трутня», а журналъ «И то и сё» за «Всячину». «Смѣсь» выступила противъ «Всякой Всячины» съ нѣсколькими довольно-мѣткими статьями: "Объявите мнѣ (читаемъ въ этомъ журналѣ), отчего произходитъ желаніе причитаться въ родню? затѣмъ, что я вижу въ городѣ такую бабушку, которая всѣхъ «писателей журналовъ включаетъ въ свое племя и всегда на нихъ ворчитъ сквозь зубы: изъ чего заключаю, что они не отъ нее произходятъ, а она сама на нихъ клеплетъ. Но почто же называться роднею? Или она уже выжила изъ ума? Сомнѣніе мое часъ отъ часу умножается: я разсматривалъ ея труды и послѣ сличалъ съ ея потомствомъ, однако ни находилъ не малыхъ слѣдовъ, чтобъ она была способна къ такому дѣторожденію; ибо послѣдніе ея внучата поразумнѣе бабушки; въ нихъ я по вижу такихъ противорѣчій, въ какихъ она запуталась. Бабушка въ добрый часъ намѣряется исправлять пороки, а въ блажной даетъ имъ послабленіе. Она говоритъ, что подъячихъ искушаютъ и для того они берутъ взятки. Сія же старушка совѣтуетъ: чтобы не таскаться по приказнымъ крючкамъ, то должно мириться и раздѣлываться добровольно; всякой сіе знаетъ, и конечно по пустому тягаться не сыщется охотниковъ. Вѣрно, еслибъ всѣ были совѣстны и наблюдали законы, то не надобно бы было и судовъ и приказовъ, и подъячимъ бы не шло государево жалованье. Но когда сіе необходимо, то для чего ей защищать подъячихъ? Знать, что они — то истинное ея поколѣніе». Въ-заключеніе «Смѣсь» отказывается отъ бабушки, которая будто и печатаетъ только то, что ей изъ милости пришлютъ (замѣчаніе не-совсѣмъ-правдивое), и осмѣиваетъ мнѣніе, въ силу котораго меткая сатира и критика называются бранью, а Горацій, Ювеналъ, Буало — ругателями и забіяками: "имъ бы надлежало быть скромными въ разсужденіи «людскихъ пороковъ!»[57]. Отрекаясь отъ родства со «Всячиною», «Смѣсь» дѣлаетъ такое обращеніе къ другимъ современнымъ журналамъ:
"Пора вамъ, господа внучата и племянники извѣстной здѣсь старушки, попросить вашу бабушку, чтобъ она въ листкахъ своихъ пока лучше наблюдала постоянство, старости ея лѣтъ приличное; а то она нынѣ, какъ молодое пиво, бродитъ и на одномъ основаніи мыслей Постановить не можетъ. Прежде божилась она, что только будетъ исправлять пороки, и никакого автора не тронетъ; но послѣ, будучи въ томъ крѣпко увѣрена, что мертвые на критики не отвѣчаютъ, такъ было привязалась къ Телемахидѣ, что едва сію ворчливую старушку отъ Телемахиды отогналъ кто-то такой, ей письмомъ своимъ доказавшій, что авторъ сей книги древнюю и всю огромную Римскую исторію и много иныхъ обществу полезныхъ книгъ перевелъ, и листками «Всякой Всячины» поврежденъ быть не можетъ. Послѣ завела она ссоры между своими внучатами… Знаете ли почему она увp3;нчена толикими похвалами, въ листкахъ ея видными? Я вамъ скажу. Во первыхъ скажу, потому что многія похвалы сама себѣ сплетаетъ; потомъ по причинѣ той, что разгласила, будто въ ея собраніи многіе знатные господа находятся; итакъ нѣкоторые, можетъ статься, думая хваленіемъ ихъ сочиненій войти въ ихъ милость, засыпали похвалами «Всякую Всячину»[58].
Эти обвиненія, сдѣланныя «Смѣсью», требуютъ нѣкоторыхъ поясненій. Одно обвиненіе заключалось въ томъ, что «Всячина», давая слишкомъ-тѣсныя границы сатирѣ, противорѣчитъ сама себѣ; прежде она обѣщала исправить дурные нравы (вотъ ея подлинныя слова: "мы не сомнѣваемся о скоромъ исправленіи нравовъ и ожидаемъ немедленно искорененія всѣхъ пороковъ, ибо уже начали твердить наизусть «Всякую Всячину»)[59]; а потомъ появилась на ея листахъ статья въ защиту подъячихъ и неправдивыхъ судей, которыхъ мѣтко и остроумно преслѣдовала современная сатира. «Нѣкоторые дурные шмели, говоритъ „Всячина“, нажужжали мнѣ въ уши о мнимомъ неправосудіи; но нигдѣ нѣтъ больше несправедливости, какъ въ насъ самихъ; перестанемъ быть злыми, перестанемъ тягаться — и не будетъ причинъ жаловаться на судей»[60]. Статья эта, впрочемъ, составляетъ исключеніе; ибо «Всячина» весьма-обильна рѣзкими и злыми нападками на взяточничество и ябеду; вообще надо замѣтить, это былъ одинъ изъ лучшихъ сатирическихъ журналовъ своего времени, несмотря на несовсѣмъ-выгодную для него полемику съ другими изданіями. По поводу спора о неправосудіи, «Адская Почта» напечатала такую статью: «На сихъ дняхъ былъ я въ домѣ Г…. гдѣ случились два спорщика. Одинъ изъ нихъ говорилъ, что многіе страждутъ отъ неправосудія; а другой утверждалъ; что судьи виноваты быть не могутъ, поелику во всемъ свѣтѣ много такихъ, какъ здѣсь судей, и что больше виноваты истцы, нежели судьи… Весьма маловажная будетъ такимъ судьямъ защита, ежели кто скажетъ, что во всемъ свѣтѣ несправедливые есть судьи, слѣдовательно и наши извиненія достойны. Поэтому ежели вездѣ есть воры, то и здѣсь ихъ ловить и наказывать не должно? Я на то согласенъ, что въ нынѣшнее счастливое время больше есть справедливыхъ судей, нежели несправедливыхъ; но не могу подумать, чтобъ отъ злаго состава часто добрый не заражался. Слѣдовательно должно отрѣзывать отъ тѣла злой составъ, чтобъ сохранить добрый. Не могу также винить и истца обиженнаго, разореннаго и въ горести погибающаго, если онъ ищетъ справедливости и, не сыскавъ, на оную жалуется. Разсуждая по человѣчеству, думаю, что нельзя не застонать и за то мѣсто не хватиться рукою, гдѣ крѣпко болитъ… Прекрасно нѣкто написалъ, что будьте незлобивы, судьи не будутъ виноваты. Рѣчь его весьма хороша, и видно, что произошла отъ добраго сердца; но дѣло невозможное: никто, думаю, не захочетъ быть обиженнымъ и разореннымъ единственно для того, чтобъ идти въ судъ. Весьма бы было хорошо, если бы весь свѣтъ всегда пребывалъ въ предѣлахъ добродѣтели; но когда родилось въ свѣтѣ зло, и много въ немъ есть обидчиковъ, то что осталось дѣлать обиженнымъ, когда нѣкоторые нравоучители имъ не велятъ жалобами своими безпокоить судей и искать справедливости?»[61].
Другое обвиненіе состояло въ томъ, что «Всячина» напрасно позволила себѣ нападки на Тредьяковскаго, совѣтуя одной дамѣ, страдающей безсонницею, прочитывать на ночь но шести страницъ «Телемахиды» и по нѣскольку стиховъ изъ переведенной Тредьяковскимъ «Арсениды». Въ защиту памяти трудолюбиваго Тредьяковскаго написалъ кто-то письмо, которое тогда же было напечатано во «Всякой Всячинѣ»[62]. Объ этихъ насмѣшкахъ надъ авторомъ Телемахиды, «Трутень» говоритъ, что весь городъ хохоталъ цѣлую недѣлю насчетъ насмѣшника[63].
Третье обвиненіе, что «Всячина» сама себѣ печатаетъ похвалы[64]; обвиненіе это было высказано и въ журналѣ Рубана. Печатать такія дѣйствительныя или мнимыя похвалы, выражаемыя въ письмахъ отъ неизвѣстныхъ лицъ къ редактору журнала, было весьма-обыкновеннымъ явленіемъ въ тогдашнихъ періодическихъ изданіяхъ. «Слѣдуя такому (нецеремонному) правилу, вздумалось и мнѣ, говоритъ насмѣшливо „И то и сё“, похвалить себя подъ именемъ присланнаго ко мнѣ письма; а оное письмо сдѣлаю я, и буду писать самъ къ себѣ, какъ многіе то дѣлаютъ подъ разными видами: Господинъ сочинитель И того и сего! Сочиненіе ваше похваляется во всякомъ углу столичнаго города С. Петербурга; слава его носится по многимъ домамъ и по рынку. Всѣ незнающіе другихъ языковъ люди благодарятъ васъ отъ искренняго сердца, выключая нѣкоторыхъ полуученыхъ господъ, стиховъ и прозы писателей… Сердце мое наполняется сладостію, когда прекрасная Аврора показываетъ свой носъ на нашемъ горизонтѣ и крылатое время, шествуя передъ нею, пишетъ надъ нами: вторникъ[65]. Я открываю мои глаза и устремляю мои мысли единственно только къ вашему сочиненію, называемому „И тѣмъ и сѣмъ“. Въ началѣ любуюся цвѣтками, поставленными въ заглавіи; во вторыхъ „И то и сё“ проговариваю въ великомъ восхищеніи и повторяю оное разъ съ полдесятка; потомъ увеселяюся линѣйкой, которая подъ назвавшемъ недѣльнымъ протянута весьма прямо; наконецъ теряю мое поднятіе и удивляюся остротѣ вашего разума въ томъ, что въ вашемъ сочиненіи всѣ строки поставлены такъ прямо, что одна другой ни мало препятствія не учинятъ. Ужасъ меня тогда объемлетъ, когда увижу я двѣ или три типографскія погрѣшности, безъ которыхъ ни одинъ листокъ вашъ не бываетъ. Далѣе собравшися со всѣмъ моимъ духомъ… начинаю читать сочиненіе ваше по порядку; но и тутъ по окончаніи каждой строчки отдыхаю. Великость вашего духа, важные замыслы, красота въ велерѣчіи, искусство въ изъясненіяхъ, стройное и порядочное расположеніе — накопятся въ моихъ устахъ, заслоняютъ дорогу дыханію… О великій человѣкъ и сочинитель „И того и сего“! ежели бы мы не имѣли счастія видѣть твой еженедѣльникъ, то бы и донынѣ сидѣли въ безднѣ заблужденія, были бы грубыми невѣждами и не умѣли бы отличить худое отъ хорошаго»… и проч.[66]. Въ 1770 году «Парнасскій Щепетильникъ», объявляя о своемъ изданіи, обѣщалъ не хвалить себя «подъ видомъ присылаемыхъ къ редактору писемъ»[67].
Возражая «Всякой Всячинѣ» и нападая на ея слабыя стороны, «Смѣсь» напечатала на своихъ страницахъ письмо, подписанное буквами Д. К., въ которомъ сказано, что въ сатирахъ «Трутня» нѣтъ ни злонравія, ни невѣжества, какъ думаютъ нѣкоторые злонравные невѣжи, а есть ѣдкая соль; что въ сатирахъ этихъ выводятся пороки безъ околичностей и осмѣиваются испорченные нравы. "Пускай, говоритъ Д. К., злоязычники проповѣдуютъ, что вы (издатель «Трутня») объявили себя непріятелемъ всего человѣческаго рода, что злость вашего сердца видна въ вашихъ сочиненіяхъ, что вы пишете только наглую брань: это не умаляетъ достойную вамъ похвалу, но умножаетъ)[68]. «Адская Почта» выразила свое сочувствіе направленію «Трутня» слѣдующею статьею, въ которой подъ вымышленнымъ именемъ Эрнеста, вѣроятно, разумѣлась фамилія Новикова: «Вчера за ужиномъ разсуждали о Эрнестѣ; нѣкоторые его сочиненія хвалили, а другіе утверждали, что пишетъ весьма колко и что такія ругательства, какими наполнены его сочиненія, должны быть наказаны; напротивъ того, она ничего ругательству подобнаго не печаталъ, а только что пишетъ правду и никому ласкательствовать не хочетъ. Теперь же всѣ почти привыкли къ нѣжнымъ словамъ. Лучше каждый снесетъ, если ему скажешь: изволишь быть дуракъ, нежели ты мало смыслишь… Ругательства нигдѣ не годятся; но прямо описывать пороки и называть вора воромъ, разбойника — разбойникомъ, кажется, дѣло справедливое[69]». Кромѣ того, «Почта» возражала и на вышеупомянутое письмо Добросовѣтова, помѣщенное во «Всячинѣ». Возраженіе это высказано рѣзко и прямо. Сатира, по мнѣнію «Почты», всѣмъ просвѣщеннымъ свѣтомъ уполномочена на осмѣяніе пороковъ и порочныхъ; вымыслы, далекіе отъ дѣйствительности, и отвлеченная мораль ни къ чему не поведутъ; ибо кому какое дѣло до подобныхъ граненыхъ нравоученій? Разсуждающіе по модѣ увѣряютъ, что сатира рождается отъ злобы писателей и достойна презрѣнія; но пусть они посовѣтуются прежде съ древними классическими писателями. Еслибъ они когда-нибудь потрудились прочитать ихъ, то скоро бы предали мысль свою должному забвенію. Развѣ имъ не извѣстно, что нравоучительная философія не разъ объявляла себя гонительницею пороковъ и порочныхъ? Лукіанъ и Сенека многократно упрекали любимцевъ Нерона, однако сочиненія ихъ признаны за достойныя вѣчнаго уваженія. Пожалуй ты, г. Добросовѣтовъ, отважишься сказать, что Ювеналъ былъ злонравенъ, а Горацій злобенъ, потому-что писали сатиры; а Цицерона, укоряющаго въ глаза Катилину, назовешь безпокойнымъ человѣкомъ. Сожалѣя о твоей слабости, я скажу, что ты разсуждаешь криво, когда всѣ славнѣйшіе и великіе люди дозволяютъ говорить истину нашимъ согражданамъ. Вижу, Добросовѣтовъ, что ты такимъ своимъ нравоученіемъ всѣмъ нравиться хочешь; но повѣрь мнѣ, что придетъ время, въ которое будешь подобенъ безобразному, бѣлилами и румянами не кстати разкрашенному. Знай, что отъ всеснѣдающаго времени ничто укрыться не можетъ. Оно когда-нибудь пожретъ и твою слабую политику. Когда твои политическія бѣлила и румяна сойдутъ, тогда настоящее бытіе твоихъ мыслей виднымъ сдѣлается[70]». Противъ того мнѣнія «Всячины», что сатира мѣшаетъ человѣколюбію, «Почта», возражала: "Знаю я, что многіе нынѣшняго вѣка люди все то почитаютъ либо за ложь, или за "брань, что не въ ихъ похвалу сказано; вѣдаю и то, что родилось въ свѣтѣ такое человѣколюбіе, которое не только о паденіи пороковъ "обильныя проливаетъ слезы, но и еще и о участникахъ оныхъ черезчуръ соболѣзнуетъ. Славный у многихъ авторъ, написавшій: должно "ненавидѣть пороки, а сожалѣть о порочныхъ — есть толь великій упомянутаго человѣколюбія подкрѣпитель, что множество людей и довольно просвѣщенныхъ на свою обратилъ сторону. Но я сказать отважусь, что сіе странное человѣколюбіе произвело на свѣтъ привычки видѣть часто людей порочныхъ, о нихъ не рѣдко слышать, а иногда въ ними и обращаться; а воспитало оную нѣжное (не хочу сказать: слабое) сложеніе человѣческихъ сердецъ, которыя и самой справедливости ужасаются… Если правосудіе, ненавидя убійство, строго наказываегъ убійцу, то не знаю, какъ можно любителямъ правосудія, ненавидя пороки, любить порочнаго, оными преисполненнаго. Вся нашего сердца нѣжность и человѣколюбіе могутъ ли на то согласиться, чтобъ порочному въ противныхъ человѣчеству дѣлахъ чинить потачку, "или еще и одобреніе? Не должно ли намъ стараться, чтобъ какимъ «либо образомъ совратитьего съ такого пути, которымъ онъ къ собственной своей спѣшитъ погибели? Если слѣпаго, ко рву приближающагося, отъ онаго человѣколюбіе отвести повелѣваетъ; но такъ можетъ тожъ самое человѣколюбіе запрещать: порочнаго отвращати отъ пороковъ?»[71].
Въ этихъ спорахъ противники нерѣдко слишкомъ увлекались и забывали о свѣтскихъ приличіяхъ; критика ихъ была исполнена страсти и личныхъ намековъ. Эминъ жалуется, что одинъ изъ современныхъ ему стихотворцевъ назвалъ его янычаромъ; другой критикъ увѣряетъ, что Эминъ, спознавшись съ бѣсами, груды свои больше употребляетъ на услуги аду, нежели обществу[72].
Въ спорѣ за значеніе сатиры, журналъ «И то и сё» раздѣлялъ мнѣнія «Всячины», хотя и съ этою послѣднею не жилъ въ согласіи. «И то и сё» держало себя враждебно относительно почти всѣхъ современныхъ ему журналовъ, не оставивъ въ покоѣ даже «Поденьщину». На листахъ, выпущенныхъ въ 24-ю и 25-ю недѣли, издатель журнала «И то и сё» жалуется, зачѣмъ появилось столько еженедѣльныхъ изданій, въ которыхъ будто бы повторяется одно и то же; по его мнѣнію, «Трудолюбивая Пчела» Сумарокова и изданія академическія были ведены несравненно-лучше. «Невозможно (прибавляетъ) онъ, чтобъ публика имѣла одинаковое вниманіе ко всѣмъ журналамъ; ибо и родители, страстно привязанные къ единственному ребенку, охладѣваютъ къ дѣтямъ; когда ихъ родится нѣсколько, излишество во всемъ худо!» Эта странная жалоба заслужила насмѣшку, съ которой выступилъ «Трутень»: "Въ нѣкоторомъ журналѣ кто-то сердится, что много журналовъ "печатается. Видно, что соки ума его уже высохли… Гнѣваться онъ имѣетъ немалую причину: (другіе) журналы сдѣлали то, что его «листочковъ теперь почти никто не покупаетъ, а ему на новый разу-живъ деньги надобны. Въ упомянутомъ журналѣ еще при досугѣ нѣкто бредитъ слѣдующее: отецъ многихъ имѣетъ дѣтей, однако не всѣхъ равно любитъ, и что подобнымъ образомъ и журналы публикою равно любимы быть не могутъ. Онъ отчасти сказалъ правду, узнавъ оную изъ опытовъ на свой счетъ; однако изъ того заключить не надлежитъ, что когда его и матери его („Всячины“) журналы явились въ свѣтъ, то другимъ оныхъ издавать не надлежало. Я увѣренъ, что онъ самъ своему нравоученію не послѣдуетъ, и если будетъ имѣть отъ жены своей одного или двухъ любезныхъ сынковъ, то вѣрно тѣмъ не будетъ доволенъ, но станетъ стараться и о сочиненіи другихъ[73]». Задѣтое за-живо «И то и сё» выступило разомъ противъ трехъ журналовъ. Здѣсь въ формѣ письма отъ Д. П. къ издателю напечатано было такое разсужденіе: «Нѣсколько дней разсуждалъ я, у котораго бы изъ сочинителей испросить позволеніе къ перепискѣ? Древность почитать всѣмъ намъ свойственно, почему „Всякая Всячина“, какъ праматерь, овладѣла было моимъ желаніемъ: но забылъ, что старость имѣетъ свои слабости, и что съ уменьшеніемъ тѣлесныхъ силъ ослабѣваютъ вмѣстѣ и душевныя дарованія. Приведя сіе на мысль, разсудилъ я прежде прочесть послѣдній листокъ ея сочиненій. Но какъ я удивился, увидя ее начинающею учиться лягушачья языка». Это намекъ на одну сатирическую статью «Всячины», въ которой сочинитель передастъ будто бы подслушанный имъ разговоръ лягушекъ[74]. Далѣе читаемъ: «Съ крайнимъ сожалѣніемъ сердца познавъ сіе ея состояніе, Боже мой! сказалъ я тогда съ внутреннимъ соболѣзнованіемъ: „вотъ каковъ человѣкъ на свѣтѣ!“ Чрезъ нѣсколько лѣтъ и я „Всякой Всячинѣ“ подобенъ буду, потерявши то, что украшаетъ человѣчество… Потомъ попалось мнѣ въ руки сочиненіе „Трутня“. Сей человѣкъ показался мнѣ, что онъ объявилъ себя непріятелемъ всего рода человѣческаго. Тутъ, кромѣ язвительныхъ браней и ругательства, я не нашелъ ничего добраго… тутъ грубость и злонравіе въ наивысочайшемъ блистали совершенствѣ; его вѣдомости соплетены были изъ ругательства и поношенія ближнимъ, и еслибъ ему вѣрить, то бы надлежало „воя!, имѣть совершенное о то всѣхъ людей отвращеніе; но я подумалъ, что и онъ человѣкъ же, и что, можетъ быть, пороки, которыми язвитъ другихъ, ему еще болѣе всѣхъ свойственны“ и т. д… „Адская Почта“, хотя наименованіемъ своимъ меня и не устрашаетъ; но какъ она весьма нова и имѣетъ еще нѣкоторыя невразумительный намѣренія, почему о ней и никакова заключенія сдѣлать невозможно; притомъ же я съ самаго младенчества къ духамъ адскимъ толикое получилъ омерзеніе, что не токмо переписки съ ними, но и полученіе писемъ чрезъ курьера сего рода мнѣ не нравится. Наконецъ, читая изданіе ваше („И то и се“), удовольствовалъ мое желаніе. Оно показалось мнѣ невиннымъ упражненіемъ, приносящимъ иногда пользу, иногда увеселеніе; а не примѣтилъ въ немъ ни грубости, ни невѣжества, ни также язвительной критики»[75]. Такимъ-образомъ Чулковъ, который такъ ловко осмѣивалъ журнальное самохвальство, спокойно допускалъ его въ своемъ собственномъ изданіи и притомъ рядомъ съ довольно-грубыми и несправедливыми обвиненіями другихъ журналистовъ. Вслѣдъ за приведеннымъ вами письмомъ «И то и сё» напечатано стихотвореніе, направленное на Новикова и Эмина, какъ сочинителя «Россійской Исторіи» и нѣсколькихъ романсовъ:
Кто праотцовъ своихъ сатирами поноситъ
И похвалы себѣ отъ всѣхъ за это проситъ —
Дуракъ.
Кто взялся написать исторію безъ смысла
И ставить тутъ Неву, гдѣ протекаетъ Висла —
Дуракъ.
Кто въ запуски писать примается съ Волтеромъ
И думаетъ тому въ письмѣ онъ быть примѣромъ —
Дуракъ.
Кто думаетъ себя хвалой превознести
За то, что онъ умѣлъ романа съ три сплести —
Дуракъ.
Кто всѣхъ безъ выбору сограждановъ ругаетъ
И только одного себя лишь почитаетъ —
Дуракъ…
и такъ далѣе. Надъ исторіею, сочиненною Эминымъ, «И то и сё» посмѣялось еще слѣдующею выходкою: «На нѣсколько томовъ нѣкоторой исторіи (объявлено здѣсь) потребно толку пудовъ до пяти и болѣе — для того, что исторія сія невразумительна и непонятна. Желающіе поставить оный толкъ водою или сухимъ путемъ, только на своихъ подводахъ и своимъ коштомъ, могутъ явиться во всякомъ мѣстѣ, а за поставленной товаръ получатъ со многихъ по низкому поклону[76]».
Въ сатирической поэмѣ: «Плачевное паденіе стихотворцевъ», сочиненной Чулковымъ, слѣдующіе стихи, кажется, задѣваютъ Эмина, намекая на его путешествія и происшествіе, случившееся съ нимъ въ Турціи:
Еще и прозою прелестною сказалъ,
Что въ Римѣ часто былъ и папу тамъ видалъ,
Въ Ерусалимѣ жилъ, Египетъ точно знаетъ,
О космъ завсегда въ простыхъ людяхъ болтаетъ;
Пекинъ ему знакомъ, извѣстенъ Испагань,
Видалъ онъ городъ Крымъ, видалъ и Астрахань;
Въ Царьградѣ продавалъ подовые на рынкѣ,
Которы нашивалъ въ лукошкѣ онъ и въ кринкѣ,
Турецкимъ языкомъ «горячіе» кричалъ,
И каждой онъ пирогъ по левку продавалъ.
Паши и визири подовые ѣдали
И тутъ-то всѣ его придворные узнали;
Имамамъ но утрамъ горячіе носилъ,
У нихъ и алкоранъ на память заучилъ.
Константинополь весь въ то время ужаснулся,
Какъ онъ, съ лукошкомъ шедъ, на камень спотыкнулся,
Разсыпалъ пороги, разбилъ тогда горшокъ,
Понеже въ спину онъ почувствовалъ толчокъ,
А какъ озрѣлся въ задъ, совмѣстника увидѣлъ,
Котораго предъ симъ недавно онъ обидѣлъ;
Супружницу его въ любовь къ себѣ склонилъ
И пару пироговъ за то ей подарилъ.
Онъ въ судъ его водилъ, а тамо присудили
Чтобъ ноги по землѣ его ужь не ходили,
Хотѣли сжечь огнемъ, но дервиши ягня
Пришедши вырвали изъ самаго огня
И заперли въ чуланъ, въ которомъ онъ спасался
И тако живъ и цѣлъ на свѣтѣ семъ остался…
Въ стихахъ Чулкова «На Качели» находимъ намёкъ на переведенный Эминымъ романъ, подъ заглавіемъ: «Любовный Вертоградъ или непреоборимое постоянство Камбера и Арисены». Спб. 1763 г. Авторъ на ряду съ Бовою Королевичемъ, Усынею-богатыремъ и другими подобными произведеніями ставитъ и сплетенные виршами любовны вертограды,
Которы строены безъ вѣдома Паллады.
«Трутень» не оставилъ безъ отвѣта ни прозы, ни стиховъ Чулкова. Эминъ, скрывшій свое имя подъ буквами Б. К. (бѣсъ кривой?), помѣстилъ въ этомъ журналѣ такое письмо къ издателю:
«Пламя войны и между сочинителями возгорѣлось Вооружились колкими своими перьями гг. писатели; вашему „Трутеню“ немалое было бомбардированіе; „Всякая Всячина“ добрый вытерпѣла залпъ; „Адскую почту“ атаковала какая-то неизвѣстная партія. Что касается до моихъ бѣсовъ, то я на оныхъ наступающаго увѣрить могу, что ему ихъ бояться никакой причины нѣтъ, когда онъ человѣкъ честный, ибо добродѣтельнаго человѣка мои бѣсы добродѣтели лишить не могутъ. Я бы сему ихъ непріятелю совѣтывалъ истребить то предубѣжденіе, которое, какъ онъ самъ пишетъ, при немъ обитаетъ, и когда онъ о дѣлахъ, по свойству ихъ, а не но названію разсуждать захочетъ, то можетъ статься имя моихъ бѣсовъ не столько будетъ ему противно[77]. — Что касается до пасквиля, который былъ присланъ нѣкоторымъ писателемъ для напечатанія, который ему назадъ отосланъ и который носится по многимъ рукамъ; то я оный, если когда-нибудь явится въ свѣтъ, съ прочими сего рода сочиненіями, предаю на судъ публики, которую я считаю за судью справедливаго… Я не только имена сихъ извѣстныхъ мнѣ моихъ клеветниковъ здѣсь умалчиваю, но и ниже какими-либо околичностями публикѣ ихъ лица означивать буду: ибо я намѣренъ только доказать мою справедливость, а не бранить публично другихъ». Къ этимъ замѣчаніямъ Эмина Новиковъ присоединилъ свои: "Бомбардированіе, сдѣланное моему «Трутню», мнѣ «не страшно, да уповаю, что и „Всякой Всячинѣ“ сдѣланный залпъ никакого вреда не причинитъ; ибо въ сію противъ насъ войну ополчилося невѣжество. Въ письмѣ господина Д. П. написано, что „Всякая Всячина“ выжила изъ ума. Хотя бы это было и подлинно, то я бы и тогда сказалъ, что гораздо славнѣе дожившему съ пользою и съ разсудкомъ до глубокой старости лишиться ума, нежели родиться безъ ума. Но сей глубокой древности во „Всякой Всячинѣ“ никто не примѣтилъ. Что жь касается до моего „Трутня“, въ которомъ (но мнѣнію господина Д. П.) ничего нѣтъ, кромѣ язвительныхъ браней, что въ ономъ въ наивысочайшей степени блистаетъ невѣжество; на то скажу: пусть „И то и сё“ похваляется господиномъ Д. П. и подобными ему; меня это не прельщаетъ, потому-что желаніе мое стремится заслужить вниманіе безпристрастныхъ и разумныхъ читателей!»[78]. Кромѣ-того, въ отвѣтъ на бранчивые стихи, напечатанные Чулковымъ, Новиковъ помѣстилъ въ «Трутнѣ» стихотвореніе Задача:
Читатели! прошу рѣшить сію задачу:
Кто дара не имѣвъ, а пишетъ на удачу —
Уменъ или дуракъ?
Кто, отъ роду не бывъ со музами знакомъ,
Дерзаетъ воспѣвать качели съ семикомъ (1) —
Уменъ или дуракъ?
Кто въ прозѣ и въ стихахъ наставилъ столько словъ,
Которыхъ не свезутъ и тысяча ословъ —
Уменъ или дуракъ?
Кто хвалитъ самъ себя, а прочихъ всѣхъ ругаетъ
И въ семъ одномъ свое искусство полагаетъ —
Уменъ или дуракъ?.. и проч. (2).
(1) Намёкъ на стихотворенія Чулкова «О гуляньѣ подъ качелями и во время семика», напечатанныя въ журналѣ: «И то и сё».
(2) 1769 г. стр. 111—112.
Такова была полемика въ 1769 году. Никакъ нельзя сказать, чтобъ она отличалась мягкостью и соблюденіемъ приличій.
Если взглядъ «Всячины», а еще болѣе взглядъ журнала «И то и сё», далеко не былъ безукоризненъ, то и Праздолюбовъ, ратовавшій въ «Трутнѣ» за сатиру, перешелъ въ крайность; въ одномъ изъ писемъ своихъ онъ слишкомъ расширяетъ значеніе сатиры и вмѣсто изображенія общихъ типическихъ недостатковъ разныхъ классовъ общества требовалъ, чтобъ въ сатирическихъ изображеніяхъ были допускаемы и намёки на отдѣльныя личности. Онъ утверждалъ, что должно «критиковать» порочнаго на лицо, а не вообще порокъ; надобно только, чтобъ сатира не совсѣмъ была открыта, потому-что въ такомъ случаѣ она, вмѣсто раскаянія, произведетъ въ порочномъ злобу. Но «критика на лицо — безъ имени, удаленная сколько возможно и потребно, производитъ въ порочномъ раскаяніе»[79]. Такой взглядъ, конечно, ошибоченъ; литература не должна допускать личностей и браней.
Толки ли, указанные нами, или недостатокъ матеріаловъ были тому причиною, но «Трутень» 1770 года былъ менѣе откровененъ и менѣе занимателенъ, нежели «Трутень» предъидущаго года. То же случилось и со «Всячиною»: «Барышекъ» ея гораздо-слабѣе прежде изданныхъ листовъ. Публика не могла не замѣтить этой перемѣны; издатель «Трутня» получилъ по этому случаю нѣсколько писемъ, которыя и напечатаны имъ въ собственномъ же изданіи. Изъ этихъ писемъ любопытны слѣдующія два:
«Господинъ „Трутень“! что тебѣ сдѣлалося? ты совсѣмъ сталъ не тотъ; развѣ тебѣ наскучило, что мы тебя хвалили и захотѣлося послушать, какъ станемъ бранить?.. Пожалуй, скажи, для какой причины перемѣнилъ ты прошлогодній свой планъ, чтобы издавать свои сатирическія сочиненія? Ежели для того, какъ ты самъ жаловался, что тебя бранили; такъ знай, что ты превеликую сдѣлалъ ошибку. Послушай, нынѣ тебя не бранятъ, но говорятъ, что нынѣшній „Трутень“ прошлогоднему негодится и въ слуги, и что ты нынѣ также бредишь, какъ и другіе. Подобно знать, что хулы есть разныя: одни произходятъ отъ зависти, а другія отъ истины; итакъ я совѣтую лучше терпѣть первыя, нежели послѣднія… Послушай, г. новый „Трутень“, преобразись въ стараго… ты увидишь, что и тебѣ отъ того больше будетъ пользы; а то вѣть, я чаю, ты бѣдненькой останешься въ накладѣ. Мнѣ сказывалъ твой книгопродавецъ, что нынѣшняго года листовъ не покупаютъ и въ десятую долю противъ прежняго». Другое письмо начинается такъ: «Мнѣ кажется, что тебя избаловали похвалами, почему ты и вздумалъ, что всякой вздоръ, да лишь бы напечатанъ былъ подъ заглавіемъ „Трутня“, то примется читателями, равно какъ и хорошія сочиненія, въ немъ напечатанныя. Ежели ты такъ думаешь, такъ повѣрь, что ты много ошибаешься»…[80] Новиковъ жаловался, что изданіемъ его недовольны, хотя онъ и старается избѣгать того, въ чемъ прошлаго года видѣли брань, и предполагалъ, что «Трутень» 1769 года имѣлъ успѣхъ болѣе по своей новости. По несправедливость такого заключенія засвидѣтельствована успѣхомъ послѣдующихъ сатирическихъ изданій.
Въ журналѣ «И то и сё» встрѣчаемъ еще полемику, направленную противъ «Поденьшины», которая въ первомъ своемъ выпускѣ имѣла неосторожность затронуть это изданіе. Разъ, говоритъ издатель «Поденьшины», я встрѣтился съ мальчикомъ, который, кривляясь и махая руками, поднесъ ко мнѣ печатные листы: «дядюшка! не хочешь ли купить листочки?» Я посмотрѣлъ и увидѣлъ въ началѣ крупными буквами написано: «И то и сё». «Почемъ они продаются?» — «По алтыну». — «Мнѣ надо на полушку, отрѣжь мнѣ». — Это не гороховой кисель, этого на полушку не рѣжутъ"; — «послѣ за одни латинскія строчки давалъ я ему денежку — не взялъ. Случилось мнѣ спросить нѣкогда у ученаго человѣка, для чего бы ставились въ русскихъ книгахъ латинскіе рѣчи въ заглавіяхъ[81]… Причина тому та, отвѣчалъ онъ мнѣ, что если иного сочинителя вся книга ничего не будетъ значить, то, по-крайней-мѣрѣ, хотя бы тѣ стишки, которые обыкновенно берутся изъ хорошихъ авторовъ, со смысломъ остаться могли»[82]. Надо, однако, замѣтить, что полемическія статьи журнала «И то и сё» лишены остроумія и касаются только наружнаго вида «Поденьшины», которая сначала выходила на листкахъ нѣсколько большаго формата, чѣмъ послѣ. Приведемъ выписку, какъ образчикъ тогдашней критики. «Нѣкто изъ моихъ пріятелей (говоритъ „И то и сё“) принесъ мнѣ нѣсколько бумажекъ, на которыхъ напечатана „Поденьшина“… Сочинялъ ее маляръ[83], такъ я разсудилъ за благо переплести ее въ разноцвѣтную мраморную кожу. Пріятель мой и переплетчикъ принуждены были цѣлыя сутки ни ѣсть, ни спать; я приказалъ заперетъ вороты и не пускать никого, чтобъ не помѣшали намъ приладить страницу къ страницѣ, потому-что первые номера „Поденьшины“ были напечатаны на осьмушкахъ, а остальные на „лоскуточкахъ“; сіи то лоскуточки помѣшали нашъ разумъ… Переплетчикъ прикладывалъ тѣ лоскуточки къ первымъ осьмушкамъ и къ верху, и къ низу, и въ головы, и въ ноги, и сзади, и спереди, и по бокамъ, и наконецъ къ каждому углу; однако ни куда не приставали. Отчего помѣшался мозгъ во всей его столицѣ, ошибъ его обморокъ, и былъ я принужденъ пустить ему два раза кровь». Признаваясь въ желаніи нѣсколько разсердить издателя «Поденьщины», «И то и сё» не задумалось прибавить, что только «критика со вкусомъ» приноситъ пользу.
«Поденьщина» не оставалась безотвѣтною противъ хуленій Чулкова: "Не прискорбно бъ мнѣ было (говоритъ она) еслибъ хуленія эти были написаны въ другомъ изданіи; но господинъ «И то и сё» — нѣтъ господиномъ нельзя назвать; госпожа — и госпожею нельзя, хотя нѣсколько и ближе. «И то и сё» рода средняго, а къ вещамъ средняго рода господства въ русскомъ языкѣ не придаютъ; ибо не можно сказать: ни господинъ дерево, ни госпожа безуміе. Итакъ скажу я просто: «И то и сё», какъ нѣчто сумасшедшее, не стоило бы и «отвѣта, да не отвѣчать нельзя: назовутъ трусомъ». Отвѣтъ свой «Поденьщина» скрѣпляетъ словами, что ея противнику законъ не писанъ[84]. Чулковъ съ своей стороны просилъ «Поденьщину» уняться и не отягощать читателей несносною вздорливостію, а дать ему время продолжать начатое предпріятіе[85].
Кромѣ «Барышка Всячины» и «Трутня» въ 1770 году появились два новые журнала: «Парнасской Щепетильникъ» (съ мая) и «Пустомеля» (съ іюня). «Щепетильникъ» заступилъ мѣсто періодическаго изданія: «И то и сё». Чулковъ объявилъ, что въ новомъ своемъ журналѣ онъ постарается избѣгать всего, что можетъ быть непріятно для нѣжнаго слуха и способно показаться кому-либо подозрительнымъ; что перо его будетъ справедливо, ибо оно ни льстить, ни потворствовать не умѣетъ[86]. Онъ напечаталъ здѣсь нѣсколько статей, касающихся отечественной исторіи; но главная цѣль, при изданіи въ свѣтъ «Парнасскаго Щепетильника», была осмѣять непризванныхъ и бездарныхъ стихотворцевъ, которыхъ расплодилось тогда слишкомъ-много: всѣ, умѣющіе писать, бросились за сочиненіе одъ торжественныхъ и громкихъ. На плохихъ стихотворцевъ нападали Сумароковъ, Нахимовъ, Петровъ; журналы 1769 года также не пощадили ихъ. «Всячина» смѣется, что люди, познакомившіеся съ реторикою и піитикою, дѣлаются заносчивыми; они во всякое время готовы браниться и читать всякому что-то такое, отъ чего непремѣнно зазѣваешься[87]. «Адская Почта» увѣряла, что Парнасъ осѣлъ глубоко въ землю и сдѣлался доступенъ всякому; что Мильціадъ и Аннибалъ не были столько смѣлы, какъ наши стихотворцы, которые льютъ чернила потоками на бѣлое поле бумаги и называютъ сами себя питомицами Минервы; такова-то ихъ licentia poёtica[88]. «Трутень» утверждалъ, что кто «можетъ на риѳмахъ сказать: байка, лайка, фуфайка; тотъ ужь печатаетъ оды, „трагедіи, елегіи и проч., которыя… полезно читать развѣ тому, кто принималъ рвотное и оно не подѣйствовало“. По словамъ этого журнала, стихомаратели въ тогдашнее время расплодились, какъ крапива въ пустомъ саду, почему не однихъ подъячихъ, но и стихомарателей надо бы называть крапивнымъ сѣменемъ. Такое размноженіе стихотворцевъ заставило наконецъ Пегаса подать Аполлону челобитную объ отставкѣ[89]. Тоже свидѣтельствуетъ и журналъ „И то и сё“. Болѣзнь стихоманіи, по его мнѣнію, весьма-прилипчива и до того распространилась въ Петербургѣ, что всякій, кто только умѣетъ держать въ рукахъ перо, уже спѣшитъ отдавать свое маранье въ печать. Оттого на Парнасѣ сдѣлалась великая тѣснота, и скоро дойдетъ до того, что риѳмачи начнутъ спихивать другъ друга съ этой крутой горы: тогда-то будетъ плачъ неутѣшный и драка неописанная[90]!
Еще сильнѣе нападалъ на плохихъ стихотворцевъ Чулковъ въ „Парнасскомъ Щепетильникѣ“. Вотъ что онъ говоритъ о цѣли этого изданія: „Нѣкоторымъ сочинителямъ не знаніе и науки, но одно слѣпое счастіе доставило титло людей разумныхъ и ученыхъ. Всякое ихъ сочиненіе и выдумка похвалены бывали всѣмъ городомъ публично, а мы, убогая братія, со страхомъ и трепетомъ взирали на дѣла сихъ преузорочныхъ и высокосмысленныхъ особъ, и не токмо, что всенародно не осмѣливалися находить въ нихъ погрѣшности, но ужасалися и наединѣ имѣть о нихъ толь злое помышленіе. Отъ сей робости и раболѣпствія нашего набилось ихъ столько на Парнасъ, что по послѣдней ревизіи оказалося болѣе 100,000 человѣкъ. Толикое множество жадныхъ писателей Ипокренскій и Кастальскій источники и рѣка Пермессъ не могли удовольствовать врачебными своими водами, и начали ужь изсыхать: чего ради покровитель и богъ наукъ великій Аполлонъ, предупреждая толикое зло, по общему съ музами согласію, опредѣлилъ нѣкоторыхъ изъ нихъ послать въ дальные города въ рангахъ переводчиковъ и сочинителей рацеи и другихъ кантовъ, к которые весьма часто припѣваются въ подъяческихъ бесѣдахъ; нѣкоторыхъ для сочиненія элегіи и любовныхъ пѣсенъ; другихъ по селамъ и деревнямъ старостами и выборными и такъ далѣе; а оставшееся число на Парнасѣ, сдѣлавъ (меня) аукціонистомъ и нарекши щепетильникомъ[91], а негодныхъ стихотворцевъ наименовавъ парнасскою ветошью, приказалъ распродать здѣсь съ молотка, и со“ бранную за нихъ сумму велѣно мнѣ употребить на пропитаніе такихъ людей, которые, весьма многому учася, ничего не разумѣютъ». Приступая къ аукціонной продажѣ, «Щепетильникъ» объявилъ, что стихотворцы эти, кромѣ производства стиховъ, ни къ чему другому неспособны[92], и потомъ сталъ выкрикивать:
«ПРОДАЕТСЯ СТИХОТВОРЕЦЪ ДРАМАТИЧЕСКІЙ: сей человѣкъ живетъ въ такомъ домѣ, который наполненъ безграмотными людьми и тунеядцами, а изъ принужденія носитъ и онъ на себѣ всѣ сіи достоинства… Сочиняетъ стихи изъ однихъ односложныхъ словъ, а многосложныя ненавидитъ, и отъ того-то стихи его ни остры, ни замысловаты, и таковы точно, какъ итальянскія ноты, проигрываемыя на россійскомъ гудкѣ. Впрочемъ не соглашается онъ вѣрить, что труды его негодны; удобнѣе принудить его проплясать на площади, нежели, что нибудь въ стихахъ его поправить, и кто ему о томъ выговоритъ, того почитаетъ онъ такимъ злодѣемъ, съ которымъ не должно и на дорогѣ встрѣчаться. Сколько онъ малосмысленъ, столько, или еще больше, желаетъ казаться людямъ ученымъ… Часто шатается по улицамъ единственно только для того, что поправляетъ грамматическія погрѣшности въ мужицкихъ разговорахъ… За всѣ его книги и за него самого возьму я рубль восемь гривенъ».
«ПРОДАЕТСЯ СТИХОТВОРЕЦЪ ЛИРИЧЕСКІЙ: онъ, какъ древній законникъ, ожидаетъ отъ народа въ честь себѣ статуи, не изъ дикаго камня, но изъ найденнаго здѣсь на озерахъ мрамора, и желаетъ, чтобъ сохраняли стихи его въ нарочно сдѣланныхъ къ тому золотыхъ сосудахъ. Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ узналъ онъ премудрость и могъ очинить перо, страдаетъ парнасскою горячкою, и будучи въ великомъ жару, такъ высоко бредилъ, что нерѣдко карабкается на облака… Судьба одѣваетъ его теперь въ новую одежду, а купеческая рука насыпаетъ полные карманы денегъ. Многимъ покажется удивительно, что стихотворецъ имѣетъ участіе въ богатствѣ, но надобно каждому разумѣть, что не стихи его питаютъ… Сего стихотворца, господа, извольте оцѣнить сами, или возьмите его безъ денегъ; я васъ охотно онымъ подарю»[93].
Затѣмъ выставлены были «Щепетильникомъ» и другіе продажные стихотворцы; изъ нихъ вотъ:
Сочинитель нѣжныхъ, любовныхъ стиховъ: "онъ влюбленъ въ одну дѣвушку. Въ началѣ его страсти приступалъ онъ къ сердцу ея — стихами и сочинялъ посредственно-хорошія пѣсни, клалъ ихъ на ноты и пропѣвалъ передъ нею; но, по несчастію его, былъ хуже музыкантъ, нежели стихотворецъ, и такъ пѣніемъ своимъ отнималъ у нихъ и послѣднюю красоту; слѣдовательно симъ родомъ стихотворства не могъ онъ понравиться такой красавицѣ, которая ни одной минуты не хочетъ потратить на безполезные вздохи; да и на что оно, «когда и безъ вздоховъ вершится нынѣ любовное дѣло». Любовные же стихи годятся развѣ на подвивку волосъ или на подстилку подъ пироги[94]. Очень-вѣроятно, что въ этихъ портретахъ были намеки на современныхъ писателей, но разгадать ихъ едва-ли возможно въ настоящее время.
Всѣ эти бездарные стихотворцы, по словамъ «Щепетильника», народъ ужасно-гордый и самолюбивый; разсуждая печатно о томъ, въ чемъ не смыслятъ ни уха, ни рыла, они требуютъ, чтобъ публика была ко всему безчувственна, кромѣ ихъ риѳмосплетеній. Тотъ же самый стихотворецъ, который терпѣливо снесетъ названіе неряхи и не совсѣмъ честнаго человѣка, взбѣсится, если (чего Боже сохрани!) кто-нибудь назоветъ его безмозглымъ риѳмачемъ[95]. Точно также опасно при одномъ стихотворцѣ похвалить другаго: тутъ подымется буря злословія, достанется и роду и племени, и произнесется строгій судъ, если окажется хоть одна ошибка въ падежѣ или строчномъ препинаніи[96]. Не терпя чужихъ сочиненій, парнасскіе витязи любили восхищаться своими собственными, и готовы были во всякое время и всякому читать ихъ «со всѣми украшеніями и возвышеніями голоса»[97].
Сатира на расплодившихся непризнанныхъ «піитовъ», не безполезная по своему вліянію на литературу и вкусъ публики, нашла сочувствіе въ господинѣ И. Л., который писалъ къ Чулкову: «Хвалю васъ, господинъ сочинитель! что предпріяли вы исправлять происходящія отъ самолюбія пороки стихоплетущихъ риѳмачей… Я напередъ предъузналъ, что это сочиненіе („Щепетильникъ“) обсѣчетъ крылья многимъ и у насъ (близъ Днѣпра) проявившимся недавно стихобродамъ, которые скажу по просту съ вами, не смысля ни уха, ни рыла и намаравши нѣсколько стиховъ, стремятся вскарабкаться на Парнасъ и самовластно обладать онымъ, называя всѣ правила совершеннаго стихотворства ученымъ вздоромъ, пустотою и враками, причиняющими излишнее лишь и совсѣмъ ненадобное затрудненіе… Твердо надѣюсь я, что если не престанете вы продолженіемъ вашего „Щепетильника“ обличать ихъ; по-крайней-мѣрѣ, хотя наши стихомаратели, какъ твари, не совсѣмъ еще въ разсужденіи вашихъ упившіеся безуміемъ, современемъ перестанутъ проявлять скаредные плоды онаго. И больше скажу, я съ восхищеніемъ вижу въ нѣкоторыхъ головахъ цѣлительное дѣйствіе, ибо многіе, донынѣ присматриваясь пристально къ описаннымъ весьма худыми красками лицамъ и находя въ нихъ не знаю какое-то съ собою подобіе, совершенно бросили юродствовать и принялись за разумъ». При этомъ письмѣ И. Л. прислалъ «Похвальные стихи полустихотворцамъ», которые и были напечатаны въ «Щепетильникѣ». Содержаніе стиховъ таково: скажите, спрашиваетъ авторъ, отчего хлѣбъ родится плохо? и небо не посылаетъ дождя? — Небеса прогнѣваны; потому-что къ ихъ высотамъ отовсюду возносятся несносные и нестерпимыя враки въ безчисленныхъ поэмахъ, одахъ, стансахъ, сонетахъ и пѣсняхъ. Плохіе піиты размножились; для нихъ Ипокрена впадаетъ въ Неглинную, а Спартанская Елена живетъ въ Валдаѣ, словомъ, сонную мечту они принимаютъ за восторгъ[98].
И послѣ «Щепетильника» долго слышались въ нашей литературѣ жалобы на плохихъ стихотворцевъ, такъ зло осмѣянныхъ впослѣдствіи въ «Чужомъ толкѣ» Дмитріева. Въ «Вечерахъ» было напечатано стихотвореніе, подъ заглавіемъ Мысли:
Воззри, усмотришь ты здѣсь многіе примѣры:
Здѣсь школьники уже считаются Гомеры;
Кто нѣсколько стиховъ негодныхъ издалъ въ свѣтъ,
Уже межъ многими Виргиліемъ слыветъ;
Кто портитъ только слогъ пѣвцевъ преславныхъ Россовъ,
Уже считается второй здѣсь Ломоносовъ…
А если хочешь ты плѣнить умы людскіе,
Старайся только въ стихъ сбирать слова такія,
Которыхъ бы никто совсѣмъ не разумѣлъ.
Чтобъ стихъ твой у тебя безъ разума гремѣлъ.
Такіе-то у насъ писцы въ великой модѣ,
Которые совсѣмъ впреки идутъ природѣ!..
Пиши поэмы ты и оды пухлымъ слогомъ,
То будешь возглашенъ межъ всѣхъ парнаскимъ богомъ.
Чѣмъ будетъ болѣе затмѣнныхъ мыслей въ ней,
Тѣмъ болѣе хвалы услышишь отъ людей.
Лишь только подражать Хераскову блюдися,
А Майкову во слѣдъ совсѣмъ идти стыдися:
Не въ модѣ между всѣхъ невѣждъ писатель сей —
Какой превздорный имъ въ свѣтя, изданъ Елисей. (*)
(*) Ч. 1, стр. 19, ч. 2, стр. 27—41.
Судьба стихотворцевъ въ эпоху 1770-хъ годовъ была несовсѣмъ блистательная. «Вечера», говоря о піитахъ, которые пишутъ стихи по подряду и свой бездѣльный трудъ продаютъ, будто лапти, приводятъ разсказъ о томъ, какъ одинъ богатый человѣкъ нанялъ стихотворца сочинить оду на его свадебное торжество:
Уже вспѣвака мой тащится на Парнасъ,
Варитъ для жениха стихи онъ, какъ ушное,
Кладетъ въ уху сію чеснокъ и ананасъ,
И подлинно сварилъ онъ кушанье смѣшное…
Помчался мой пѣвецъ въ селенія небесны,
Венеру съ облаковъ на свадьбу притащилъ;
Не думавъ жениху содѣлать тѣмъ обиды,
Не пожалѣлъ стащить оттолѣ и купиды… (*)
(*) Ч. 1, стр. 77—78.
Въ журналѣ «И то и сё» есть разсказъ о барынѣ, которая приглашала стихотворца воспѣть въ плачевной элегіи смерть ея постельной собачки[99].
«Парнасскій Щепетильникъ», однако, не имѣлъ большаго успѣха. Еще въ октябрскомъ выпускѣ издатель жаловался, что общество потеряло охоту къ повременнымъ изданіямъ[100], а въ декабрскомъ онъ объявилъ: "Сочиненіе сіе («Щепетильникъ») продолжалось до конца сего года по обѣщанію издателеву, хотя и съ великимъ ему убыткомъ; «онъ хотѣлъ лучше устоять въ своемъ словѣ, нежели солгать передъ всею публикою… Не хотѣлъ онъ послѣдовать тѣмъ премудрымъ авторамъ, кои, напечатавъ первый листъ, роздали билеты и обобрали съ желающихъ деньги, а на второмъ листѣ прервали свое сочиненіе». Въ «Щепетильникѣ» участвовалъ знакомый намъ Рубанъ.
«Пустомеля» издавалась помѣсячно и продолжалась недолго: іюнь и іюль. Имя издателя ея неизвѣстно. Обращаясь къ читателю, онъ самъ говоритъ: "Можетъ-быть, захочешь ты прежде всего узнать мое имя, однакожь не жди, чтобы я тебя объ ономъ увѣдомилъ. Сколько хочешь думай, отгадывай, развѣдывай и трудись, мнѣ до того нужды нѣтъ… Вы часто о сочиненіяхъ судите по сочинителямъ, а нѣкоторые изъ васъ и не читавши, по по одному только слуху дѣлаютъ неправильныя заключенія. Итакъ польза моя требуетъ, чтобы я имя свое утаилъ. Не знавши онаго, какъ скоро прочтешь ты десять строкъ «моего сочиненія, то навѣрно заключишь, что я писатель не третьей статьи; слѣдовательно критиковать не осмѣлишься»[101]. Названіе «Пустомели», вѣроятно, дано въ подражаніе англійскому періодическому изданію «The Tattler» (Болтунъ), которое съ 1709 до 1711 года выходило подъ редакціею Стиля. Въ «Пустомелѣ» напечатано, между-прочимъ, Фонвизиново «Посланіе къ слугамъ моимъ: Шумилову, Ванькѣ и Петрушкѣ», и, судя по тону замѣтки, сдѣланной при этомъ отъ редакціи, напечатано здѣсь впервые[102]. Кромѣ этого посланія, въ «Пустомелѣ» нѣтъ статей сатирическаго содержанія, но за-то въ ней есть интересныя свидѣтельства о современной литературѣ и театрѣ, на которыя укажемъ въ своемъ мѣстѣ. «Я боюсь обѣщать море, чтобъ не вылилась намъ лужа», говоритъ въ предисловіи осторожный издатель, и потому, умалчивая о направленіи и цѣли своего журнала, онъ высказываетъ только свой взглядъ на литературныя требованія и по этому поводу дѣлаетъ нѣсколько критическихъ замѣчаній о современныхъ писателяхъ; между этими замѣчаніями нельзя не замѣтить нападенія на «Парнасскій Щепетильникъ» Чулкова.
"Пустаго (говоритъ издатель «Пустомели») писать не хочется, а хорошее скоро ли придумаешь? Мнѣ и самому несносны тѣ авторы, которые сочиненія свои начинаютъ вздоромъ, вздоромъ наполняютъ и оканчиваютъ вздоромъ; пишутъ все, что ни попадется, спорятъ, критикуютъ, рѣшатъ, а запутавшись въ мысляхъ изъясняются весьма не ясно: тутъ слѣдуютъ у нихъ сухія шутки, будто оставляютъ темныя мѣста на догадку читателя; но ежели сочинитель по чистой совѣсти захочетъ признаться, то скажетъ, «что и самъ онъ того не понимаетъ… Многіе нынѣ принимаются писать, думая, что хорошо сочинять также легко, какъ продавать шнурки, серьги, запонки, наперстки, иголки и прочіе мелочные товары, коими щепетильники торгуютъ въ деревняхъ и мѣняютъ оныя, на лапти и яицы; но они обманываются. Чтобы хорошо писать, надо образованіе, острота, здравый умъ, хорошій вкусъ, знаніе языка и понятіе о вещахъ; иначе будешь не писателемъ, а бумагомарателемъ. По несчастію у насъ много такихъ сочинителей, которые пишутъ все, что съ ними ни повстрѣчается, хватаются за все, начинаютъ и никогда не оканчиваютъ»[103]. Вѣроятно, Чулковъ не оставилъ этотъ вызовъ безъ отвѣта; по трудно отгадать, какая изъ его сатирическихъ выходокъ направлена противъ «Пустомели».
Затѣмъ издатель «Пустомели», обращаясь къ самому себѣ, продолжаетъ: «Пускай бѣдные писатели со слезами просятъ, чтобы ихъ изъ милосердія не критиковали и пусть испрашиваютъ они у читателей благосклоннаго принятія трудовъ своихъ; тебя не такая ожидаетъ участь, и для того поступай съ читателями отмѣнно. Прими на себя важный видъ, подобно тѣмъ авторамъ, которые, не больше десяти строкъ написавъ, отнимаютъ первенство у всѣхъ, прежде ихъ прославившихся творцовъ». Съ первыхъ строкъ изуми своихъ читателей и, не давая имъ опомниться, заставь гоняться за летучими мыслями твоего парящаго разума. Если жь ты самъ устанешь, то осѣдлай Пегаса, мучь его сколько угодно: онъ будетъ тебѣ покоренъ. «Но если паче чаянія онъ попротивится и тебя не пуститъ сѣсть, то… по этому быть не можно. Когда всѣ несмысленные риѳмотворцы сего бѣдняка мучатъ, то какъ онъ осмѣлится противиться тебѣ?… Забудь, что не умѣешь ты ни одного соплесть стишка; что нужды, что не знаешь ты правилъ стихотворства? Пиши прозу и научись только прибирать риѳмы, ты и тѣмъ себя прославить можешь. Многіе въ стихотворствѣ не больше твоего знанія имѣютъ, но совсѣмъ тѣмъ пишутъ трагедіи, оды, элегіи, поэмы и все, что имъ вздумается»[104]. Короче сказать, поймай Пегаса за гриву, оборви ему крылья, сядь насильно и поѣзжай прямо на Парнасъ; Аполлона за худое правленіе накажи, сдѣлай его парнасскимъ коммиссаромъ для пріема новыхъ стихотвореній, а самъ садись на его мѣсто и греми на лирѣ, складно или нѣтъ — все равно, только погромче — и тебѣ станутъ удивляться. Музамъ издатель «Пустомели» назначаетъ столь же характеристичныя должности, какъ и Аполлону[105], но объ этимъ будетъ сказало ниже.
Кромѣ статей чисто-литературныхъ, въ «Пустомелѣ» печатались еще статьи политическаго содержанія, проникнутыя легкой ироніей и для насъ любопытныя, какъ отголосокъ тогдашняго общественнаго мнѣнія. Подобныя статьи встрѣчались и въ «Адской Почтѣ»; но въ «Пустомелѣ» онѣ отличаются большей живостью. Здѣсь находимъ насмѣшливые отзывы о туркахъ и французахъ, по поводу современной войны Россіи съ Портою. Отзывы эти печатались подъ особеннымъ заглавіемъ: «Вѣдомостей изъ Константинополя». Интересны — «Тайныя серальскія извѣстія»: «На мѣсто стараго выбранъ новый муфти, который меньше прежняго къ войнѣ имѣетъ склонности. Онъ, собравши всѣхъ толкователей Алкорана, предложилъ имъ для рѣшенія самую трудную задачу, а именно: отчего Русскіе солдаты несравненно превосходятъ храбростію Турокъ? Толкователи пришли отъ сего вопроса въ недоумѣніе; они очень долго потѣли, пріискивая приличное сему въ „Алкоранѣ; наконецъ заключили, что храбрость сія и неустрашимость происходятъ отъ завиванія и пудренія волосовъ. Муфти предложилъ сіе султану, и давалъ свое разрѣшеніе, чтобы всѣмъ янычарамъ обрить бороды и завивать волосы. Султанъ приказалъ немедленно требовать у министра нѣкоторой доброжелательной намъ державы (Франціи), чтобы онъ для Турецкой арміи выписалъ парикмахеровъ, пудры и помады… сіе почитаютъ вдохновеніемъ Магомета, почему и великую на сіе полагаютъ надежду“. Къ этой статьѣ присоединено извѣстіе изъ нѣкотораго европейскаго города» (Парижа): «Дружелюбіе нашего двора съ Оттоманскою Портою всему свѣту извѣстно… по требованію Порты набираются у насъ по всѣмъ мѣстамъ парикмахеры и заготовляется безчисленное множество пудры и помады, что въ скоромъ времени къ блистательной Портѣ и отправится. Вспоможеніе сіе немалой важности; ибо всѣ жители нашего города не безпричинно опасаются, чтобы не ходить имъ съ незавитыми и непудренными волосами до того времени, пока заведутся новые парикмахеры… Поговариваютъ, что министерство наше вознамѣрилось къ Портѣ отправить нѣсколько тысячъ книгъ о парикмахерскомъ искусствѣ»[106]. Въ новомъ выпускѣ «Пустомели» въ извѣстіяхъ изъ Константинополя объявлено: "Почти никакого не водимъ мы средства къ нашему избавленію; ужь и парикмахеры намъ не помогаютъ!… Повседневно приходящія къ намъ извѣстія о успѣхахъ непріятельскаго противъ насъ оружія умножаютъ народное смятеніе. До какого несчастій Порта дошла! Ужь и Греки подъ предводительствомъ Россіянъ насъ побѣждаютъ… повсюду въ Турецкихъ областяхъ Россійскій летаетъ орелъ, неся съ собою ужасъ и «смерть… Нѣкто на сихъ дняхъ подалъ Султану выдумку о наборѣ войскъ въ сераляхъ, которая, какъ сказываютъ и утверждена»[107].
БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ.[править]
1) «Всякая Всячина», съ такимъ объявленіемъ на первомъ листкѣ: «Симъ листомъ бью челомъ, а слѣдующія впредь изволь покупать», еженедѣльное изданіе, выходило листами по пятницамъ (за листъ 1½ коп.), Спб., 1769 г., въ 8-ю долю листа. Въ объявленіи объ изданіи «Барышка Всякія Всячины» на 1770 годъ сказано было, что изданіе это будетъ продолжаться, пока станетъ матеріаловъ прошлогодняго запасу (стр. 4-08). Краткія свѣдѣнія объ этомъ журналѣ были сообщены М. Макаровымъ въ «Отеч. Запискахъ» 1839 года, № 4, Смѣсь, стр. 22—30. Во «Всячинѣ» помѣщались прозаическія статьи и оригинальныя и переводныя; издатель самъ замѣчаетъ, что переводы въ его журналѣ слабѣе оригинальныхъ сочиненій (стр. 295). Кромѣ статей сатирическихъ, здѣсь напечатаны: Слово Монтескьё, говоренное имъ въ 1728 году, при избраніи его въ члены Французской Академіи; переводы изъ Анакреона, Овидіевыхъ превращеній, Тита Ливія, Еліана и Валерія Максима, письмо Плинія-младшаго къ Тациту о смерти дяди его, естествоиспытателя Плинія-старшаго, и нѣсколько стихотвореніи; между ними: «Надпись къ статуѣ Государя Петра-Великаго» соч. А. Сумарокова (стр. 138). Имена двухъ сотрудниковъ «Всячины» на стр. 380 и 381 напечатаны навыворотъ — это: Григорій Кушалевъ и Михайло Жуковъ; г. Буличъ догадывается еще о двухъ сотрудникахъ этого журнала: И. Елагинѣ и А. Лобысѣвичѣ (См. Сумароковъ и соврем. ему критика стр. 215—6.) Объ издателѣ «Всячины», Г В. Козицкомъ смотри: Essai sur la littérature russe стр. 9; Опытъ историческаго Словаря росс. писат. Новикова стр, 101—2, Словарь русс. свѣтск. писателей, митрополита Евгенія, т. I, стр. 295—7 и Москов. городск. листокъ стр. 112 (анекдотъ).
2) «И то и сё», съ объявленіемъ на первомъ листѣ: «строками служу, бумагой бью челомъ, а обое вообще извольте покупать; купивъ же считайте за подарокъ для того, что не большаго оное стоитъ», еженедѣльное изданіе, выходило полулистами по вторникамъ; всѣхъ полулистовъ 52, Спб. 1769 г., 8 д. л., стоило 1 р. 4 коп. Статьи, вошедшія въ этотъ журналъ, преимущественно сатирическія; кромѣ-того, здѣсь напечатаны стихотворенія (элегіи, эпиграммы, мадригалы, загадки, эпитафіи), переводы изъ нѣмецкаго стихотворца Даніила Каспера Логенстейна и Геллерта, краткое исчисленіе именъ боговъ, богинь, полубоговъ и героевъ (въ томъ числѣ указаны и божества славянскія) и списокъ иностранныхъ словъ, употребляемыхъ русскими. «Трутень» (1769 г. на стр. 95—96) указываетъ на заимствованія журнала «И то и сё» изъ итальянской венероніевой грамматики. Издателемъ этого журнала въ Московск. Телеграфѣ (1827 г. XVIII стр. 82. Журналистика) и въ росписи книгъ Смирдина ошибочно показанъ Семенъ Башиловъ; въ Опытѣ историческаго Словаря Новикова (стр. 17—18) и въ Словарѣ рус. свѣтск. писател. митрополита Евгенія (т. 1. стр. 31 — 32) сказано только, что Башиловъ написалъ нѣсколько сатирическихъ писемъ, напечатанныхъ въ журналѣ: «Ни то ни сё». Настоящимъ издателемъ журнала: «И то и сё» былъ М. Д. Чулковъ (надв. совѣтв., скончался 1793 г.), о которомъ смотри: «Опытъ истор. Слов.» стр. 243—4, Словарь митроп. Евгенія т. 2. стр. 242—5 и Булича «Сумароковъ» стр. 253, примѣчаніе. Мнѣніе это мы основываемъ на положительномъ показаніи Новикова и на собственныхъ словахъ издателя журнала «И то и сё», который самъ о себѣ говоритъ, что онъ приготовляетъ поэму: «Плачевное паденіе стихотворцевъ» (недѣля 41). Сверхъ-того, въ этомъ періодическомъ изданіи встрѣчаемъ описанія простонародныхъ обрядовъ и повѣрій, а Чулковъ извѣстенъ, какъ первый собиратель этнографическихъ матеріаловъ. Въ журналѣ Чулкова участвовалъ Михайло Поповъ, помѣстившій здѣсь (недѣли 7, 12, 18—20, 21, 31) разныя стихотворенія; сличи съ первою частью «Досуговъ или Собр. сочин. и переводъ М. Попова Спб. 1772.» О Поповѣ см. «Опытъ истор. Слов.» стр. 170 — Іи Слов. митрополита Евгенія т. 2. стр. 133—4.
3) «Ни то ни сё», въ прозѣ и стихахъ, ежесубботное изданіе на 1769 г. съ эпиграфомъ: «maxima de nihilo nascitur historia. Propertius. Пространнѣйшая изъ ничего родится повѣсть. Проперцій». Выходило полулистами съ 21 февраля по 11 іюля включительно, Спб., въ 8-ю д. л., всѣхъ полулистовъ было 20. Здѣсь напечатаны: 1) въ переводахъ: LXXXII-e письмо Сенеки о суетахъ сего міра и смерти, и его же разсужденіе: «О Провидѣніи», перевелъ С. Б. (Семенъ Башиловъ?), изъ Овидіевыхъ превращеніи и элегіи (одна подписана буквою Р. — Рубанъ?), разговоръ дикаго съ баккалавромъ изъ Вольтера, «Должности общежитія», ода Томаса, переведена В. П. (Василіемъ Петровымъ; смотр. въ "Сочиненіяхъ В. Петрова. Спб. 1811, ч. I, изд. 2-го стр. 194; послѣдняя строфа здѣсь передѣлана); 2) Ода: «Деньги», переводъ изъ Горація (въ стихахъ) о серебрѣ и золотѣ, и соглашеніе этихъ двухъ стихотвореній; 3) стихотворенія: «Рокъ», изъ «Амстердамскаго гонца» (курьера) надписи, эпиграммы и другія; нѣкоторыя изъ нихъ подписаны буквами В. Р. (Рубанъ); иныя принадлежатъ М. Попову. Одна эпиграмма заимствована изъ «Голландской Пчелы». 4) разсказы: «Покрывало, скинутое вѣтромъ съ лица одной женщины, было причиною смерти одного султанскаго сына», «Зависть одной женщины противъ своей сестры, открываетъ путь къ консульству», и проч. (съ француз. Ил. Дебольцовъ), «Омаръ, восточная повѣсть» (перев. Ѳ. Лозинскій), «Великодушіе дикаго человѣка» (пер. съ нѣмецкаго, изъ «Берлинскаго магазина» Ѳ. Л. Лазинскій?); два письма (о вспыльчивости), съ нѣмецкаго студентъ Яковъ Хорошкевичъ, и сатирическія вѣдомости, съ нѣмецк. И. Пырскій. Въ 1771 году вышло въ Сп-бургѣ второе изданіе журнала «Ни то ни сё», въ 8 д. л.; на заглавномъ листѣ сказано: «съ исправленіемъ противъ прежняго»; но всѣ исправленія состоятъ въ томъ, что на первомъ листѣ втораго изданія выкинугы названія журнала на другихъ языкахъ и слѣдующее стихотворное объявленіе. Болѣе исправленій нѣтъ; напротивъ, второе изданіе перепечатано съ перваго строка въ строку. Объ издателѣ В. Г. Рубанъ (кол. сов.) смотри Опытъ Истор. Слов. Новикова, стр. 191 — 2 и Словарь митрополита Евгенія, т. 2 стр. 151—3; о Петровѣ — въ Опытѣ Новикова, стр. 162—3, у м. Евгенія, т. 2, стр. 117—9. По свидѣтельству Новикова (Опытъ, стр. 17—18) и митрополита Евгенія (т. I, стр. 31—32) въ журналѣ «Ни то ни сё» помѣстилъ нѣсколько сатирическихъ (развѣ полемическихъ? потому-что собственно сатирическихъ статей здѣсь не встрѣчаемъ) Семенъ Башиловъ.
4) «Смѣсь, новое еженедѣльное изданіе», началось 1-го апрѣля 1769 года, Санктпетербургъ, въ 8-ю д. л., всѣхъ листовъ 4-0, цѣна I рубль. Второе изданіе подъ заглавіемъ: «Смѣсь или собраніе разныхъ философическихъ и критическихъ сочиненій и переводовъ, въ стихахъ и въ прозѣ, еженедѣльное изданіе на 1769 годъ» напечатано было въ 1771 году, въ 8 д. л., въ Спб. На заглавномъ листѣ сказано, что это изданіе «со многими прибавленіями»; въ самомъ же дѣлѣ ко второму изданію прибавленъ только одинъ листъ, заключающій въ себѣ переводъ «Письма Каина къ Мегалѣ, его супругѣ, соч. Костарда» и стихи: «Несчастный»; другихъ прибавленіи нѣтъ. Напротивъ, второе изданіе перепечатано съ перваго страница въ страницу, съ опущеніемъ только «Предувѣдомленія», въ которомъ читаемъ: «Я, набравшись чужихъ мыслей и видя нынѣ много періодическихъ изданій, вздумалъ писать Смѣсь, о которой вольно всячески судить» и проч. Между переводами встрѣчаемъ здѣсь статьи изъ сочиненія «Portraits et caractиres». Въ числѣ стихотвореній, помѣщенныхъ въ «Смѣси» отмѣтимъ здѣсь: «Оду на побѣду, одержанную Россійскимъ воинствомъ надъ Турками подъ Хотиномъ 19 апрѣля» (листъ 7, стр. 49). Изданіе «Смѣси» приписываютъ Новикову, но едва-ли справедливо.
5) «Трутень», еженедѣльное изданіе на 1769—1770 года, Спб., въ 8-ю д. л. «Трутень» на 1769 годъ былъ посвященъ шталмейстеру Льву Александровичу Нарышкину и заключаетъ въ себѣ 36 листовъ (цѣна 1 р. 25 к.), а «Трутень» на 1770 годъ, посвященный оберпрокурору Сената Всеволоду Александровичу Всеволодскому, состоитъ изъ 17 листовъ, потому-что журналъ продолжался только по май мѣсяцъ; стоилъ 75 коп. «Трутень» имѣлъ большой успѣхъ и покупался болѣе другихъ періодическихъ листовъ, почему вслѣдъ за первымъ вышло второе его изданіе; сверхъ-того, многія статьи были впослѣдствіи перепечатаны отсюда въ «живописецъ». Между прочими сатирическими сочиненіями въ «Трутнѣ» 1769 года находимъ: «Надпись къ рощѣ Его Превосходительства Льва Александровича Нарышкина» (листъ XIV стр. 105), «Надгробную Ломоносову» (л. XX, стр. 160), «Стихи Александру Андреевичу Беклешову на смерть брата его подполковника Арсенія, убитаго при одержанной Россійскимъ войскомъ надъ Турками побѣдѣ у Хотина Августа 29-го дня» (л. XXII, стр. 169), соч. Василія Майковаего же стихи: «Примѣръ (Примьеръ)-маіору Юрью Богдановичу г. Бибикову» (л. XXIII, стр. 171); а въ «Трутнѣ» 1770 года: «Стихи на смерть Ѳедора Александровича Эмина, Россійской Исторіи писателя, послѣдовавшую въ Санктпетербургѣ 18 Апрѣля 1770 года, писанные къ его другу» (л. XVI, стр. 126) и извѣстіе о мраморномъ памятникѣ, воздвигнутомъ въ честь Ломоносова канцлеромъ графомъ М. Л. Воронцовымъ. Объ издателѣ «Трутня» II. И. Новиковѣ, смотри въ Словарѣ митр. Евгенія т. 2, стр. 103—6, въ «Словарѣ достопамят. людей русск. земли», Д. Бантыша-Каменскаго (1836 г. М. ч. IV, стр. 26—29), въ сочиненіи Вейдемейера: «Дворъ и замѣчат. люди во второй половинѣ XVIII столѣт.» (ч. 2 стр. 115—9) и въ «Московскомъ городск. листкѣ (1847, №№ 43—46) статью подъ заглавіемъ: „Николай Ивановичъ Новиковъ“, составленную Н. Билевичемъ. Свѣдѣнія, сообщаемыя этими статьями, кратки и недостаточны. И Бантышъ-Каменскій, и Вейдемейеръ годъ перваго изданія „живописца“ указываютъ ошибочно; о другихъ же изданіяхъ Новикова вовсе умалчиваютъ. Г. Билевичъ ограничился указаніемъ на то вліяніе, какое имѣлъ Новиковъ въ литературно-общественномъ отношеніи на современное ему общество; по выполнилъ эту задачу неудовлетворительно. Въ его статьѣ слишкомъ-много ошибокъ; такъ журналъ „И то и сё“ приписанъ Башилову; „Поденыпина“ переименована въ „Поденщика“; „Ежемѣсячныя сочиненія“, окончившіяся 1764годомъ, показаны изданіемъ одновременнымъ „Трутню“; „Всякая Всячина“ названа жалкимъ изданіемъ, тогда-какъ это былъ одинъ изъ лучшихъ журналовъ своего времени; о „Трутнѣ“ также несправедливо сказано, что онъ издавался отъ нечего дѣлать. „Парнасскій Щепетильникъ“, издававшійся Чулковымъ, приписанъ Новикову; объ „Адской Почтѣ“ сдѣлано замѣчаніе, что въ полемическихъ состязаніяхъ журналовъ она нападала на „Трутня“, тогда-какъ напротивъ, она защищаетъ его положенія; статья о городѣ Солунѣ, напечатанная въ „Щепетильникѣ“, отнесена къ „Трутню“, и проч. Въ „Трутнѣ“ участвовали В. Майковъ, Аблесимовъ (см. „Сумароковъ“ Булича стр. 235) и Мих. Поповъ, эпиграмму котораго находимъ въ „Трутнѣ“ 1769 года на стр. 27—29 (сличи: „Досуги“ ч. I. стр. 27). О Майковѣ смотри: Essai sur la littérature russe стр. 8, „Словарь митрополита Евгенія“ т. 2, стр. 41—2 и Опытъ историческаго словаря» стр. 133—5; объ Аблесимовѣ — въ тѣхъ же изданіяхъ. О «Трутнѣ» были сообщены краткія свѣдѣнія М. Макаровымъ въ «Отечественныхъ Запискахъ» 1839 года (№ 8 смѣсь стр. 26—32).
6) «Адская Почта или переписка хромоногаго бѣса съ кривымъ, ежемѣсячное изданіе 1769 года. Издалъ въ свѣтъ я, напечатано здѣсь». Спб. въ 8-ю д. л. Журналъ этотъ начался съ іюля и продолжался до окончанія года; всѣхъ выпусковъ шесть; у Сопикова и Смирдина ошибочно показано: семь. Каждый мѣсяцъ «Почты» продавался по 20 коп. и заключалъ въ себѣ нѣсколько писемъ бѣсовъ, а въ концѣ адскія вѣдомости, въ которыхъ, между-прочимъ, встрѣчаемъ любопытныя статьи касательно тогдашней политики (о Турціи, Франціи и Польшѣ). Вѣроятно, въ томъ же 1769 году «Адская Почта» или по-крайней-мѣрѣ первый ея выпускъ имѣлъ второе изданіе, въ чемъ убѣждаетъ насъ слѣдующая видѣнная нами на одномъ экземплярѣ «Почты» за іюль мѣсяцъ прибавка: напечатано здѣсь вторымъ тисненіемъ. Кромѣ-того, было еще одно изданіе этого журнала, безъ раздѣленія на мѣсяцы, подъ новымъ заглавіемъ: «Курьеръ изъ ада съ письмами, сочиненіе Ѳедора Эмина» — вышло въ Спб. 1788 года, въ 12-ю д. л. Но въ это послѣднее изданіе многихъ писемъ не вошло; другія сокращены (именно письма подъ №№ 39, 43, 51, 69, 83, 90, 91, 94, 100 и 103); самый слогъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ нѣсколько измѣненъ, а статьямъ адскихъ вѣдомостей придана форма писемъ. Изъ статей «Адской Почты» въ «Курьеръ» не вошли: обращенія издателя ко «Всякой Всячинѣ» и читателямъ, всѣ полемическія статьи противъ другихъ журналовъ, цѣлый выпускъ за мѣсяцъ августъ, да и другихъ выпусковъ письма подъ №№ 1, 5, 40, 41, 52, 53, 55, 81, 88, 89, 95, 96, 100, 112; извѣстія «изъ за рѣки Косита» (въ іюльской и сентябрской книжкахъ) и замѣтки объ адскихъ вѣдомостяхъ въ октябрьской и декабрьской книжкахъ. Объ издателѣ этого журнала, Эминѣ, смотри Опытъ истор. слов. стр. 253—8 и Словарь митрополита Евгенія т. 2. стр. 214—225. По примѣру «Адской Почты» Крыловъ выдавалъ въ 1789 г. «Почту Духовъ»; въ 1792 г. была издана въ Москвѣ: «Переписка двухъ адскихъ вельможь Алгабека и Алгамека, находящихся по разнымъ должностямъ въ старомъ и новомъ свѣтѣ, содержащая въ себѣ сатирическія, критическія и забавныя произшествія, повѣсти и проч., переведенныя съ арапоеврейскаго’языка грекояпонскимъ переводчикомъ въ 1791000 году». Г. Буличъ въ своемъ сочиненіи: «Сумароковъ и современная ему критика» говоритъ о вліяніи на «Почту» Эмина сочиненія: «Lettres persanes» и о сходствѣ ея съ «Lettres Juives» (стр. 101 и 247).
7) «Поденьшина, или ежедневныя изданія», съ эпиграфомъ: «Labor omnia vincit. Improbus et duris urgens in rebus egestas». Virg. (Трудами все преодолѣвается. Непріятенъ и къ труднымъ вещамъ понуждаетъ недостатокъ Вирг.) Спб. 1769 года, въ 12-ю д. л., всѣхъ страницъ 134. Первыя 22 страницы были выпущены 1-го марта, потомъ, черезъ недѣлю, съ 8-го марта «Поденьшина» выходила ежедневно по 4 апрѣля включительно, выдавая каждый разъ по два листка. Въ предисловіи къ этому журналу читаемъ: «Пользуясь блаженствомъ настоявшаго времени, предпріялъ я издавать гражданству сіи ежедневные листочки… Въ нихъ описываны будутъ мои собственныя и заемныя мысли» (стр. 3—4). Здѣсь помѣщены: разсужденія о магіи, живописи, архитектурѣ и музыкѣ, переводъ изъ мнѣніи графа Оксенштерна «О смѣхѣ», переводъ двухъ басень («Волкъ и Барашекъ» и «Двѣ Лисицы») и «Искусство украшать лицо изъ дѣлъ (твореніи) Овидіевыхъ»; листокъ «Поденьшины», выпущенный 1-го апрѣля, наполненъ рѣченіями изъ разныхъ восточныхъ языковъ, которыя на слѣдующихъ листкахъ были сравнены съ русскими словами, по въ сближеніяхъ этихъ много произвольнаго, напримѣръ счастіе, авторъ производитъ отъ щи ястъ, а нищета отъ выраженія: нечего считать. Въ Словарѣ митрополита Евгенія этотъ журналъ неправильно названъ: «Поденьщикъ». Объ издателѣ В. Тузовѣ смотри Опытъ истор. словаря стр. 228 и Словарь митроп. Евгенія т. 2. стр. 227.
8) «Полезное съ Пріятнымъ, полумѣсячное упражненіе» 1769 года, издавалось при Императорскомъ Сухопутномъ Шляхетскомъ Кадетскомъ Корпусѣ, Спб. въ 8-ю д. л. Всѣхъ полумѣсяцевъ или, книжекъ, 12. У Сопикова этотъ журналъ обозначенъ неправильно.
Продажа журнальныхъ листовъ 1769—1775 годовъ производилась у переплетчика Веге.
9) «Парнасской Щепетильникъ», ежемѣсячное изданіе 1770 г. Спб. въ 12-ю д. л., всѣхъ выпусковъ восемь. Журналъ этотъ издавался съ мая по декабрь включительно, по 25 коп. за выпускъ. У Сопикова, Плавильщикова, Смирдина и въ «Московск. Телеграфѣ» (1827 г. ч. XVIII. стр. 83 и 1828 г. ч. XXIV стр. 227), издателемъ «Щепетильника» несправедливо названъ Новиковъ. Митрополитъ Евгеній издателемъ этого журнала называетъ Чулкова (Словарь свѣтск. писат. т. 2 стр. 243., сличи съ «Опытомъ словаря русс. писат.» Новикова стр. 243).; справедливость этого показанія засвидѣтельствована въ самомъ «Щепетильникѣ». Здѣсь напечатано письмо, адресованное къ издателю, въ которомъ неизвѣстный авторъ говоритъ: "земляки мои прошлаго года получали ваше еженедѣльное «И то и сё» (стр. 271 — 3). Итакъ «Щепетильникъ» имѣлъ одного редактора съ журналомъ: «И то и сё». Вмѣстѣ съ сатирическими статьями на стихотворцевъ въ «Щепетильникѣ» находимъ: переводы изъ Овидіевыхъ превращеній и элегій; переводъ о децемвирахъ въ Римѣ (изъ книги: «Essai sur les grands événemens par les petites auses»); разсужденія Агриппы Фон-Нетсгейма о стихотворствѣ (изъ книги «о Суетѣ Наукъ») и о картежной игрѣ; статьи объ упражненіяхъ древняго римскаго гражданства, о разности между любовью и дружбою; Мемнонъ или премудрость человѣческая (изъ Вольтера); экономическія примѣчанія о пользѣ огородныхъ кореньевъ, и мелкія стихотворенія. Кромѣ того, здѣсь находимъ слѣдующія статьи: 1) Древнія русскія простонародныя загадки (стр. 46—8): всѣхъ 15, безъ отгадокъ; 2) Описаніе города Солуня, называемаго именемъ Салоники (по лат. Thessalonika), учиненное тамо бывшимъ Россійскимъ путешественникомъ Василіемъ Григоровичемъ, гражданиномъ кіевскимъ во время странствованія его по свѣту чрезъ 25 лѣтъ, которое имъ описано и у многихъ въ манускриптѣ хранится (стр. 119—130). Путешествіе это относится къ 1725—6 годамъ. Здѣсь описаны: мѣстоположеніе, зданія, пристань, произведенія и проч. Къ «Описанію» присоединены имена архипелажскихъ острововъ, на которыхъ живутъ христіане, и указаніе на разстоянія нѣкоторыхъ мѣстъ. О Григоровичѣ смотри «Опытъ истор. словаря» стр. 53. Любопытенъ фактъ, передаваемый Григоровичемъ, что греки питали надежду съ помощью Петра В. избавиться отъ турецкаго ига. 3) Надгробная надпись Россійской исторіи писателю Никитѣ Иванову, умершему генваря 26 дня 1770 года въ Москвѣ (стр. 143—4). 4) Открытіе соли въ Азіи случилось при ханѣ Татарскомъ, который уронилъ кусокъ мяса на землю (стр. 152—3). 5) Описаніе рощи, находящейся при приморской Его Превосходительства. Льва Александровича Нарышкина мызѣ, именуемой Девендаль, въ одиннадцати верстахъ отъ Санктпетербурга по Петергофской дорогѣ, въ стихахъ, соч. В. Р. (Василія Рубана) (стр. 183—5). 6) Побѣдительная пѣснь на торжественное двукратное пораженіе и разогнаніе многочисленныхъ оттоманскихъ силъ, собравшихся на сей сторонѣ Дуная, Россійскими Императорскими войсками, подъ предводительствомъ главнокомандующаго генерал-фельдмаршала и разныхъ орденовъ кавалера графа Петра Александровича Румянцева іюля 7 и 21 дней 1110 года, соч. Василія Рубана (стр. 186—196). 7) Эпитафія обер-егермейстера и кавалера Семена Кириловгіча Нарышкина сыну, конной гвардіи вахмистру Петру Семеновичу Нарышкину, соч. студентъ Иванъ Носниковъ (стр. 288). 8) Историческія извѣстія польскихъ писателей о провинціяхъ и городахъ Россійскихъ, бывшихъ нѣкогда во владѣніи Польскомъ, и потомъ опятъ Россіянами взятыхъ, принадлежащія къ Россійской Исторіи (о Финляндіи, Княжествахъ Сѣверскомъ и Кіевскомъ, Смоленскѣ и Запорожскихъ Казакахъ), переводъ съ польскаго (стр. 290—319). 9) а) О изображеніи монеты Россійской временъ царя Ивана Васильевгіча (московской, новгородской, тверской и псковской) (стр. 319—321); б) государственные чины тогожъ времени (стр. 321—2); с) О думномъ боярскомъ совѣтѣ, бывшемъ при дворѣ царя Ивана Васильевича (стр. 322), переведено съ латинскаго.
10) «Пустомеля», ежемѣсячное сочиненіе на 1770 годъ Санктпетербургъ, въ 16-ю д. л., весьма-рѣдко. Журналъ этотъ продолжался два мѣсяца: іюнь и іюль; первый выпускъ посвященъ Николаю Алексѣевичу Ладыженскому, а второй — Никитѣ Акинфовичу Демидову, о которомъ въ посвященіи сказано: «Есть люди богатствомъ васъ превышающіе, но они душевными свойствами передъ вами толико бѣдны, колико богаты стяжаніемъ… Не я это говорю, а вопіютъ тѣ юноши, которые по причинѣ ихъ бѣдности лишены были толико нужнаго человѣчеству и полезнаго обществу воспитанія, но по счастію содержатся и воспитываются вашимъ иждивеніемъ» (стр. 62—64). Имя издателя неизвѣстно. Г. Буличъ говоритъ: «есть извѣстіе, что издателемъ „Пустомели“ былъ Аблесимовъ» («Сумароковъ» стр. 272), но откуда это извѣстіе — не сказано. Всѣхъ страницъ въ обоихъ выпускахъ 112; цѣна за экземпляръ была 25 коп. Между-прочимъ, въ этомъ журналѣ помѣщены слѣдующія статьи: 1) Историческое приключеніе, неоконченная повѣсть, въ которой встрѣчаются Доброправъ, Добросердъ, Миловида, Осторожна; Въ ней есть нѣкоторые намёки на тогдашніе модные нравы (стр. 25, 30, 31—2, 35); 2) Загадки (сатирическаго содержанія); 3) Завѣщаніе Юнджена китайскаго хана къ его сыну (1735 г); 4) Епиграмма г. Кондратовича къ г. издателю «Трутня», по поводу напечатаннаго въ «Трутнѣ» 1769 года (стр. 48) объявленія о воеводѣ, продающемъ свою совѣсть. Эпиграмма написана тяжелыми стихами; на кого она была направлена — мы не знаемъ.
- ↑ Сатирическое направленіе продолжалось и послѣ въ нѣкоторыхъ журналахъ: «Собесѣдникѣ любителей Россійскаго слова» (1783—4 г.), «Разскащикѣ забавныхъ басень» (1781 г.), «Почтѣ духовъ» (1789 г.), «Зрителѣ» (1792 г.) и др.
- ↑ Стр. 44—45.
- ↑ Стр. 53, 103, 249, 399, 551—552.
- ↑ Стр. 1—2, 9, 16, 23, 116, 119.
- ↑ Стр. 170.
- ↑ „Русскія сказки“; „Юридическій словарь“, „Историческое описаніе Россійской торговли“, „Словарь учрежденныхъ въ Россіи ярмарокъ“ и др.
- ↑ Недѣля III.
- ↑ Недѣля LII.
- ↑ Недѣля VI. «Опытъ истор. словаря» Новикова стр. 234.
- ↑ Карабановъ: «Основаніе русск. театра» стр. 23 и 34.
- ↑ Смотри «Сочиненія Василія Майкова, или собраніе остроумныхъ сатирическихъ забавныхъ поэмъ, нравственныхъ басенъ и сказокъ, театральныхъ о другихъ его лирическихъ твореній.» Спб. 1809 г. Означенная поэма принадлежитъ Чулкову по прямому указанію изданія 1775 г. и свидѣтельству Новикова (см. Опытъ историч. Словаря, стр. 243).
- ↑ Годъ перваго изданія намъ неизвѣстенъ; въ каталогахъ показанія ошибочны. Поэма въ свое время имѣла значительный успѣхъ.
- ↑ Стр. 4, 9, 15—16, 18.
- ↑ «Опыт. Истор. Словаря» стр. 133.
- ↑ Стр. 3—5.
- ↑ Стр. 75—76.
- ↑ Стр. 30—32, 77—79.
- ↑ Стр. 157—160.
- ↑ У Бантыша-Каменскаго означено 27-ое число. Въ концѣ 1785 года Новиковъ показалъ, что ему было тогда 42 года («Москвит.» 1842 г. № 3, стр. 130).
- ↑ Ч. 2-ая стр. 97 (издай. 3-ье).
- ↑ «Москв. 1842 г. № 3, стр. 130. Митрополитъ Евгеній, а за нимъ и всѣ другіе писатели ошибочно даютъ Новикову чинъ прапорщика.
- ↑ 1769 г. стр. 5—8.
- ↑ Тамъ же, стр. 225.
- ↑ "Всякая всячина, говоритъ одинъ изъ сотрудниковъ Новикова, «простилась; И то и сё превратилось въ ничто; Адская Почта остановилась, а Трутню также пора летѣть на огонекъ въ кухню» («Трутень» 1770 г. стр. 127).
- ↑ «Отечеств. Зап.» 1839 г. № 8, стр. 31. Смѣсь.
- ↑ Стр. 31.
- ↑ Стр. 167.
- ↑ Умножилъ типографскіе станки, выписалъ изъ-за границы различные шрифты и увеличилъ выпускъ книгъ. Новиковъ ежегодно платилъ Университету по 4,500 рубл., сверхъ жалованья типографскимъ служителямъ («Москвит.» 1842. № 3, стр. 130).
- ↑ Въ 1753 г. въ самой Москвѣ еще не было книжныхъ лавокъ (смотри «Записки Болотова», въ «Отеч. Зап.» 1850 г. № 5).
- ↑ „Дѣтское чтеніе“ выходило съ 1786 по 1788 г. („Московск. Городск. Листокъ“ стр. 112. № 28: „Историч. обзоръ московск. Журналистики“ И. С.).
- ↑ «Вѣстн. Евр.» 1802 ч. 3, стр. 57. «Сочин. Карамз.», изданіе Смирдина т. III, стр. 545—546.
- ↑ «Москвит.» 1842. № 3, стр. 132—146.
- ↑ О перепечатаніи Новиковымъ изданій Коммисіи Народныхъ Училищъ, для дешевой продажи, смотри «Москвит.» 1842 г. № 2, стр. 521—524.
- ↑ Стр. 64— 75.
- ↑ «Отечеств. Записки» 1840 г. № 1, стр. 1. Смѣсь. «Москвит.» 1844 г. № 1, стр. 256 («Записки И. И. Дмитріева»).
- ↑ «Московск. Городск. Листокъ» стр. 186.
- ↑ Стр. 5—6.
- ↑ Стр. 78, 335, 381—384.
- ↑ Стр. 129. Смотри также «Адскую Почту» стр. 383.
- ↑ № 4, стр. 18, 30 № 5, стр 14. № IX, стр. 19.
- ↑ № 7, стр. 8, 13. № 8, стр. 9. № 9, стр. 13. № 12, стр. 1, 4.
- ↑ Стр. 3—4.
- ↑ «Живописецъ» изд. 3, ч. 2, стр. 47.
- ↑ Стр. 153.
- ↑ На третьемъ листѣ «И то и сё» сказано: "Государыня моя госпожа Всякая Всячина! Не погнѣвайся на меня, что я наименую тебя «родною моею сестрою и сестрою еще большею и старшею, для того, что прежде ты вышла на свѣтъ изъ природныя утробы, и прошу въ томъ извиненія, что я причитаюся къ тебѣ родною. Ты родилась на Парнасѣ, да и я не подалеку оттуда; тебя производила муза, да имени я думаю тоже».
- ↑ На стран. 73—74. «Ни то ни сё» исправилось и напечатало себѣ похвалу, слѣдуя обычаю тогдашнихъ журналовъ.
- ↑ Стр. 33—37.
- ↑ Стр. 96—98. «Трутень» 1769 г. стр. 175.
- ↑ Стр. 105.
- ↑ Стр. 32.
- ↑ Стр. 100—101, 200.
- ↑ Стр. 141—142.
- ↑ Стр. 33—35 (1769 года).
- ↑ Стр. 174—175.
- ↑ «Трутень» 1769 г. стр. 57—59.
- ↑ Стр. 213—214, 224.
- ↑ Стр. 85—87, 114—115.
- ↑ Стр. 81—82, 94—95.
- ↑ Стр. 123.
- ↑ Стр. 276—280.
- ↑ Стр. 278—281, въ «Курьерѣ» стр. 238—242.
- ↑ Стр. 15, 31, 109—110.
- ↑ Стр. 156 (1769 года).
- ↑ См. «Всячины» стр. 86 и другія.
- ↑ „И то и сё“ выходило по вторникамъ.
- ↑ Недѣля 46.
- ↑ Стр. 11.
- ↑ Стр. 154.
- ↑ Стр. 288; въ „Курьерѣ“ стр. 251—252.
- ↑ Стр. 73—78; также стр. 375 и далѣе: «Что жь нѣкоторые „писцы (писатели), точнаго понятія о вещахъ не имѣющіе, сатиру производятъ отъ злобы сердца авторовой, происходить отъ ихъ невѣжества. Горацій, Ювеналъ, Персей и Буало у людей просвѣщенныхъ всегда въ вѣчномъ пребудутъ почтеніи, а въ посмѣяніи тѣ, кои ихъ, не разумѣя, критикуютъ“.
- ↑ Стр. 329—336.
- ↑ Стр. 324—325, 334, 371.
- ↑ 1769 года, стр. 95—96.
- ↑ Стр. 203—207.
- ↑ Недѣля 28. «И то и сё» нападаетъ на «Трутень» еще на листкѣ 52-й недѣли.
- ↑ Недѣля 29.
- ↑ Еще въ началѣ своего изданія Эминъ писалъ: „Нынѣ обыкновенно женщины, ежели кого хитраго или передъ ними вертящагося захотятъ понѣжить, говорятъ: Какой ты бѣсъ! и такъ имя сіе но будетъ имъ ни ужасомъ, ни рѣдкостію“ („Адск. Почта“, стр. 3).
- ↑ 1769 года стр. 110—111.
- ↑ Тамъ же, стр. 193—196.
- ↑ 1770 г. стр. 102, 113 115, 118.
- ↑ „И то и сё“ имѣло эпиграфъ: „Concordia res parvae crescunt, discordia niagnae dilabuntur“. (Отъ согласія малыя вещи возрастаютъ, а отъ несогласія и великія разрушаются.)
- ↑ Стр. 17—18.
- ↑ Издатель „Поденьшины“ выдаетъ себя на первыхъ листахъ своего журнала за живописца.
- ↑ Стр. 71—73.
- ↑ Недѣли 9, 10 и 11-ая.
- ↑ Стр. 10—11.
- ↑ Стр. 177—178.
- ↑ Стр. 174, 346—347.
- ↑ 1769 года стр. 95, 137, 139, 151. 1770 года стр. 91.
- ↑ Недѣли 18, 29, 41, 49. Насмѣхаясь надъ стихотворцами, „И то и сё“ говоритъ, что они такъ опредѣляютъ любовь: „любовь есть пчела, которая за маленькую крошку взятаго у нее меду весьма больно жалить; любовь есть тайно жгучій огонь, пріятная язва, сладостный ядъ и весьма вкусная горесть; любовь есть милая болѣзнь, забавная мука и веселая смерть“.
- ↑ Щепетильникъ — продавецъ мелкихъ товаровъ
- ↑ Стр. 8.
- ↑ 12—17.
- ↑ Стр. 26—27, 106.
- ↑ Стр. 99, 107.
- ↑ «Вечера» ч. I. стр. 99—100.
- ↑ «Щепетильникъ» стр. 28—29.
- ↑ Стр. 275—277, 280—286.
- ↑ Недѣля 42.
- ↑ Стр. 264.
- ↑ Стр. 11—12.
- ↑ Показаніе митрополита Евгенія, что «Посланіе къ слугамъ» явилось въ первый разъ въ Москвѣ, во время публичнаго маскарада въ 1763 году, едва-ли вѣрно (Слов. Св. Пис. т. 1, стр. 80, или въ «Другѣ Просвѣщен.» ч. 3, стр. 252), тѣмъ болѣе, что всѣ старанія удостовѣриться въ существованіи тѣхъ литературныхъ сатурналіи, о которыхъ говоритъ митрополитъ Евгеній, оставались доселѣ безъуспѣшными («Фонвизинъ», соч. Вяземскаго стр. 47.
- ↑ Стр. 5—8.
- ↑ На стран. 84 «Пустомели» читаемъ: «ежели посмотрѣть на молодыхъ нынѣшнихъ писцовъ (писателей), то можно подумать, что труднѣе быть посредственнымъ сапожникомъ, нежели авторомъ».
- ↑ Стр. 9—22.
- ↑ Стр. 43—49.
- ↑ Стр. 106—108. Въ «Вечерахъ» (ч. 1, стр. 41—47) было помѣщено письмо изъ Сатурна, въ которомъ аллегорически говорится о современныхъ отношеніяхъ Россіи, Турціи и Франціи.