Самолюбие (Потапенко)/ДО
| Самолюбіе |
| Источникъ: Потапенко И. Н. Записки стараго студента. — СПб.: «Издатель», 1899. — С. 111. |
Колтухину страшно не везло.
Поступилъ онъ въ университетъ чистенькимъ, хорошо одѣтымъ студентикомъ, всегда ходилъ съ деньгами и — добрый, отзывчивый — никогда не отказывался выручить товарища. Но вышла такая неудача, что, мѣсяцевъ черезъ шесть послѣ его поступленія въ университетъ, съ отцомъ его, который занималъ выгодное мѣсто въ городской управѣ гдѣ-то въ провинціи, случилась исторія. Никто не зналъ этой исторіи, но всѣ догадывались, что она была темная. Отецъ его лишился мѣста и даже, кажется, небольшого состоянія и попалъ подъ судъ. Съ тѣхъ поръ Колтухинъ сдѣлался бѣднякомъ, ему стало не везти.
Впрочемъ, можетъ быть, это происходило и оттого, что онъ былъ избалованъ, такъ какъ дѣтство провелъ въ прекрасныхъ условіяхъ. Не умѣлъ онъ и вывернуться изъ такихъ затрудненій, въ которыхъ очень легко разбирались другіе. Но и кромѣ того, отъ него просто-таки отвернулось счастье. Бываетъ, что на человѣка находитъ такая линія, когда все противъ него вооружается. Онъ и занимался не меньше другихъ, и былъ онъ человѣкъ толковый, способный и знающій, но стоило ему получить урокъ, какъ черезъ двѣ-три недѣли родители заявляли претензію, что онъ плохо занимается. Его несчастная линія какъ будто переходила и на учениковъ его: они начинали получать двойки и единицы.
И съ большимъ трудомъ боролся Колтухинъ со своей судьбой. Теперь онъ былъ на третьемъ курсѣ, но какъ измѣнился онъ въ сравненіи съ тѣмъ, какимъ поступилъ въ университетъ!
То былъ благообразный юноша, статный, съ мягкими, пріятными манерами, съ цвѣтущимъ лицомъ. А теперь онъ обносился, все на немъ было вытерто, все утратило форму. Самъ онъ потерялъ свою статность, сдѣлался неуклюжъ, нескладенъ. Въ лицѣ его появилось какое-то ожесточеніе, оно обросло, огрубѣло. Цвѣтъ лица былъ сѣрый, непріятный, борьба, которую онъ выдерживалъ, вся отражалась въ этомъ лицѣ.
Разумѣется, среди товарищей пропасть съ голоду нельзя. У того рубль возьметъ, у этого два. Нерѣдко ему приходилось ночевать на чужихъ квартирахъ. Это не всѣмъ нравилось, многихъ это стѣсняло, но къ этому привыкли и терпѣли.
Всякому приходится бывать въ затрудненіи и пользоваться услугами товарища. Но у Колтухина это сдѣлалось постояннымъ. Онъ вѣчно былъ въ затрудненіи, и вѣчно ему нужна была какая-нибудь помощь. Жалко было смотрѣть на него, и, конечно, не виноватъ онъ былъ въ своихъ несчастьяхъ. Всѣ это очень хорошо понимали, но не всѣ умѣли быть деликатными и тактичными, и у многихъ въ обращеніи съ нимъ проглядывало скрытое пренебреженіе. Иной, увидѣвъ печальное лицо Колтухина, прямо говорилъ:
— Ну, сколько тебѣ, Колтухинъ? — намекая этимъ на его постоянную склонность просить денегъ.
Колтухинъ, въ такихъ случаяхъ, окатывалъ товарища мрачнымъ взглядомъ и молча уходилъ. Но все же ему приходилось просить, безъ этого онъ не могъ обойтись. Самолюбіе у него было большое, но былъ и характеръ. Онъ понималъ, что ему поскорѣе и, во что бы то ни стало, надо кончить курсъ и получить дипломъ, что только это одно можетъ избавить его отъ унизительной бѣдности. И, рѣшивъ такъ, онъ уже сознательно терпѣлъ всѣ оскорбленія. О немъ составилось мнѣніе, какъ о человѣкѣ неспособномъ, неуживчивомъ, безтактномъ. Но это была неправда. Ему просто не везло, адски не везло.
И не только среди товарищей была плохая репутація у Колтухина, но и среди профессоровъ и начальства. Не проходило мѣсяца, чтобы Колтухинъ не подалъ ректору прошенія, въ которомъ по общепринятой формѣ писалъ: «находясь въ крайне стѣсненныхъ обстоятельствахъ, покорнѣйше прошу выдать мнѣ единовременное пособіе», и такъ дальше. Ему сперва выдавали маленькія суммы, десять-пятнадцать рублей, но когда просьбы сдѣлались постоянными и частыми, стали отказывать. А стипендій было мало, и онъ никакъ не могъ получить ее, такъ какъ и отмѣтки у него были плохи.
Колтухинъ былъ съ виду человѣкъ мирнаго нрава, съ товарищами не ссорился, но и не сходился съ ними близко. Пробовалъ онъ сойтись съ тѣмъ, другимъ, но едва только замѣчалъ пренебреженіе, какъ тотчасъ же отходилъ прочь и больше не дѣлалъ попытокъ. Только съ однимъ Смуровымъ онъ былъ болѣе или менѣе близокъ, и то лишь потому, что они были изъ одного города и вмѣстѣ учились въ гимназіи.
Смуровъ зналъ его исторію и жалѣлъ его, но помочь не могъ, потому что самъ еле сводилъ концы съ концами. Но даже и Смуровъ не зналъ, что дѣлалось въ душѣ у Колтухина. А между тѣмъ въ душѣ его зіяла страшная рана уязвленнаго самолюбія, рана эта съ каждымъ днемъ увеличивалась и, наконецъ, дошла до такихъ предѣловъ, что онъ не могъ справиться съ ней.
И вотъ замѣтили, что Колтухинъ уже нѣсколько дней подрядъ не появлялся въ кухмистерской, гдѣ иногда за него платили товарищи, и ни у кого не просилъ денегъ.
Это было странно. Въ университетѣ онъ появлялся, слушалъ лекціи и, вообще, ни въ чемъ не измѣнилъ своего поведенія.
— Ты, должно быть, нашелъ занятія, Колтухинъ? — спрашивали его.
— Да, нашелъ! — отрывисто отвѣчалъ онъ и больше не хотѣлъ давать никакихъ разъясненій.
— Урокъ?
— Да, урокъ.
— Хорошій?
— Ничего… жить можно…
Очевидно, онъ не желалъ быть откровеннымъ. Но, наконецъ, эту перемѣну замѣтилъ и Смуровъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, Колтухинъ, ты получилъ урокъ? — спросилъ онъ однажды у товарища.
— Развѣ это такъ невозможно? — промолвилъ Колтухинъ не совсѣмъ дружелюбно.
— Нѣтъ, отчего же? Я очень радъ, если ты, наконецъ, получилъ… Но… но тебѣ такъ долго это не удавалось.
— А теперь удалось. Вотъ и все.
— Гдѣ же? У кого?
— Не все-ли это равно?
— Странно, что это можетъ быть секретомъ. Извини…
— Не секретъ, а только что тутъ интереснаго? Всѣ уроки одинаковы… Такъ, въ одномъ семействѣ… У чиновника…
— Со столомъ?
— Да, и со столомъ…
— Ну, слава Богу… Я очень, очень радъ за тебя, Колтухинъ.
— Спасибо…
Смуровъ разсказалъ товарищамъ, что у Колтухина въ самомъ дѣлѣ есть урокъ за столъ и комнату, и всѣ порадовались этому. Очень скоро можно было замѣтить, что среди товарищей начало исчезать прежнее отношеніе къ нему. Это дѣлается какъ-то само собой, незамѣтно. Скверное свойство человѣческой натуры — невольно относиться съ уваженіемъ къ удачѣ, а сожалѣніе къ неудачамъ ближняго очень скоро переходитъ въ пренебреженіе къ нему. Впрочемъ, Колтухину помогло и то, что онъ больше никого не безпокоилъ просьбами, прекратились и его прошенія ректору о пособіяхъ. Словомъ, Колтухинъ, повидимому, сталъ на ноги, и всѣ уже начали забывать о томъ, какъ прежде онъ постоянно надоѣдалъ всѣмъ.
Прошло около мѣсяца. Однажды Смуровъ, встрѣтивъ его въ университетѣ, обратился къ нему:
— Послушай, Колтухинъ, ты какъ-то взялъ у меня нѣмецкій лексиконъ, онъ у тебя?
— Да, у меня…
— Онъ мнѣ необходимъ сегодня.
— Сегодня? Такъ я тебѣ принесу.
— Зачѣмъ же тебѣ безпокоиться? Я самъ зайду къ тебѣ. Только ты скажи мнѣ адресъ.
— Адресъ? Нѣтъ, зачѣмъ же? Мнѣ не трудно занести… Я занесу…
— Но и вообще, — продолжалъ Смуровъ, — хочется иногда побывать у тебя. Развѣ твой адресъ тайна?
— Ну, вотъ. Почему же тайна? Какимъ образомъ адресъ можетъ быть тайной? Но просто… просто неудобно… Видишь-ли, они, мои хозяева, тяжелые люди… А чтобъ попасть въ мою комнату, надо пройти черезъ… черезъ столовую… Ну, они этого не любятъ… Знаешь, странные люди, дикіе…
Смурову уже тогда показалось, что въ его тонѣ есть какая-то неправда. Но онъ не могъ догадаться, въ чемъ тутъ дѣло. Онъ не настаивалъ. Колтухинъ необыкновенно аккуратно исполнилъ свое обѣщаніе и принесъ лексиконъ къ четыремъ часамъ, какъ тотъ ему назначилъ.
Прошло еще двѣ недѣли. Колтухинъ попрежнему появлялся на лекціяхъ. Но въ его лицѣ замѣтны были признаки какъ бы усталости. Онъ похудѣлъ, щеки его ввалились, въ глазахъ появился блескъ.
— Ты боленъ, что-ли? — спрашивали его товарищи. — У тебя нехорошій видъ.
— Чѣмъ не хорошій? — отвѣчалъ Колтухинъ, нахмуривая брови. — Видъ обыкновенный… просто, не доспалъ вчера… Заболтался, вотъ и все.
Но Смуровъ заинтересовался. Вообще поведеніе Колтухина казалось ему страннымъ. Онъ какъ-то избѣгалъ оставаться съ нимъ наединѣ, какъ будто боялся разспросовъ. А когда тотъ спрашивалъ о чемъ-нибудь, относившемся до его урока, отвѣчалъ кратко и смотрѣлъ въ сторону. Теперь его лицо испугало Смурова.
— Послушай, Колтухинъ, это дурно, если ты боленъ и не принимаешь мѣръ… Что у тебя? Можетъ быть, что-нибудь серьезное, такъ лучше же во-время принять мѣры; можно помѣститься въ больницу, тебя примутъ безплатно…
— Глупости! Вовсе я не боленъ. Я совершенно здоровъ… — отрывисто отвѣтилъ Колтухинъ и, не прибавивъ больше ни слова, ушелъ.
Но лицо его становилось все хуже. На немъ появились какія-то пятна, а въ глазахъ — невыразимая усталость. Смуровъ замѣтилъ даже, что иногда на лекціи онъ закрывалъ глаза и какъ будто засыпалъ на минуту.
«Нѣтъ, — сказалъ онъ себѣ, — тутъ что-то не такъ. Колтухинъ что-то скрываетъ; надо этимъ заняться».
И вотъ въ одинъ зимній вечеръ, наступившій рано, Смуровъ рѣшилъ не упускать изъ виду товарища. Послѣдняя лекція кончилась поздно; Смуровъ сидѣлъ рядомъ съ Колтухиномъ и три раза пробудилъ его отъ забытья. Тотъ встряхивался, поднималъ голову и говорилъ:
— Я просто задумался, вотъ и все.
Но Смуровъ уже не вѣрилъ этой задумчивости.
«Онъ боленъ, онъ не спитъ ночей, въ его жизни совершается какая-то драма», — объяснилъ себѣ Смуровъ.
Какъ только кончилась лекція, Колтухинъ какъ-то нервно поднялся, протянулъ ему руку и сказалъ:
— Прощай!
Онъ поспѣшно вышелъ во дворъ.
Смуровъ простился, но вышелъ вслѣдъ за нимъ. Онъ отсталъ отъ него шаговъ на пятьдесятъ и старался идти по улицѣ, негромко ступая, чтобъ не обратить на себя его вниманія.
Вечеръ наступилъ вполнѣ. Горѣли фонари. Колтухинъ шелъ быстро, но какъ-то неровно, Иногда онъ вдругъ останавливался, стоялъ нѣсколько секундъ, брался за голову и потомъ еще быстрѣе шелъ дальше. Раза два Смурову показалось, что ноги его двигались нетвердо, какъ у человѣка не совсѣмъ трезваго. Все это тревожило Смурова, и онъ начиналъ думать, что Колтухинъ, можетъ быть, сходитъ съ ума.
Но съ чего? Если бы это случилось раньше, когда его обстоятельства были дѣйствительно ужасны, онъ еще не такъ дивился бы. Но почему же именно теперь, когда онъ устроился и дѣла его пошли лучше? Можетъ быть, онъ получилъ какое-нибудь извѣстіе изъ дому и узналъ, что тамъ свершилось новое несчастіе? Ужъ если человѣку не везетъ, такъ не везетъ во всемъ.
Но куда онъ идетъ? Уже прошло больше получаса съ тѣхъ поръ, какъ они вышли изъ университета, а онъ все идетъ и идетъ. Вотъ уже и Сухаревка, затѣмъ Красныя ворота, а тамъ пошли все узенькія улицы да переулки, маленькіе, грязные дома, длинные деревянные заборы. Куда онъ идетъ? Здѣсь не можетъ жить кто бы то ни было хотя бы и самый бѣдный чиновникъ.
А вотъ совсѣмъ пустая улица; фонари на ней рѣдки и тусклы, не видно ни души. Смуровъ сталъ бояться, что, благодаря безлюдію, Колтухинъ обратитъ вниманіе на его шаги, и еще больше отсталъ, держась все-таки отъ него настолько близко, чтобъ не потерять изъ вида.
Но вотъ пошли какія-то полуразрушенныя постройки, въ которыхъ, кажется, никто не жилъ, и около одной Колтухинъ остановился и потомъ, повернувъ направо, вдругъ исчезъ. Смуровъ съ тревожно бьющимся сердцемъ прибавилъ шагу. Онъ дошелъ до того мѣста, гдѣ скрылся Колтухинъ, и увидѣлъ передъ собой широкій входъ во дворъ.
Тамъ было темно. Онъ не замѣтилъ никакого движенія. Тихо ступая. онъ вошелъ во дворъ, дошелъ до средины и, сдѣлавъ сильное напряженіе, разглядѣлъ какой-то предметъ и чуть не натолкнулся на торчавшую кверху оглоблю водовозной бочки. Онъ ощупалъ самую бочку, она оказалась влажной.
«Значитъ, — подумалъ онъ, — кто-то сегодня возилъ въ ней воду, а слѣдовательно здѣсь живутъ».
Это соображеніе заставило его еще разъ хорошенько оглядѣться. Зрѣніе его уже свыклось съ темнотой. Онъ сталъ замѣчать кое-что такое, чего не замѣтилъ съ перваго взгляда.
У самыхъ воротъ стоялъ маленькій флигелекъ, старый, покосившійся на бокъ. Въ немъ была дверь и два небольшихъ оконца такого типа, какія бываютъ въ деревенскихъ избахъ. Окна были закрыты ставнями, и сквозь щель одного изъ нихъ вдругъ проскользнула тоненькая струйка свѣта.
«Да, здѣсь живутъ», — сказалъ себѣ Смуровъ.
Но тутъ у него явилось какое-то смутное ощущеніе страха. Богъ знаетъ, куда онъ попалъ. Можетъ быть, это какой-нибудь разбойничій притонъ. Москву онъ зналъ плохо. Ему были хорошо извѣстны мѣста, примыкавшія къ Моховой, но здѣсь онъ былъ въ первый разъ. Однако, вѣдь сюда вошелъ Колтухинъ. Было бы чудовищно допустить мысль, что у него есть что-нибудь общее съ разбойничьимъ притономъ.
А развѣ вообще все это не чудовищно? Это странное поведеніе товарища, то обстоятельство, что онъ забрелъ сюда, въ глухую улицу, а раньше говорилъ о какомъ-то урокѣ и чиновникѣ… Смуровъ не зналъ, на что ему рѣшиться. Вѣдь могло статься, что Колтухинъ и не вошелъ сюда; быть можетъ, ему это только показалось. Разстояніе могло обмануть его. Если же допустить, что онъ по какимъ-нибудь соображеніямъ не хотѣлъ, чтобы знали о его резиденціи, то что выйдетъ изъ того, если товарищъ вдругъ появится въ этомъ флигелѣ? Можетъ быть, это только оскорбитъ Колтухина, если его вдругъ найдутъ въ какой-нибудь унизительной обстановкѣ и, можетъ быть, такимъ образомъ грубо раскроютъ его тайну?
«Нѣтъ, — подумалъ Смуровъ, — такъ нельзя. Можетъ быть, въ концѣ концовъ, и необходимо разыскать его и спасти отъ какой-нибудь роковой трагедіи, но это надо сдѣлать осторожно».
И онъ рѣшилъ не стучаться въ дверь и не заходить во флигель.
Онъ тихо вышелъ изъ двора, — воротъ не было, а на ихъ мѣстѣ была зіяющая дыра, — и внимательно осмотрѣлъ домикъ и всѣ примѣты, чтобы днемъ не ошибиться. Идя по улицѣ обратно, онъ старался замѣтить цвѣта и формы домовъ и заборовъ. На перекресткѣ не было никакой надписи. Значитъ, это уже не былъ городъ. Онъ собиралъ всѣ отличительныя черты, чтобы получше замѣтить дорогу, и, наконецъ, выбрался на освѣщенную улицу.
На другой день онъ пошелъ въ университетъ пораньше, но Колтухина не было еще. Онъ не явился и до двѣнадцати часовъ. Смуровъ началъ безпокоиться. Можетъ быть, вчера ему не слѣдовало уходить. Что если именно вчера Колтухину нужна была его помощь?
Но въ половинѣ перваго Колтухинъ явился. Видъ у него былъ совсѣмъ плохой. Особенно глаза были какіе-то нервозные и на блѣдныхъ вискахъ сильно выдавались синія жилки, въ которыхъ, замѣтно для глазъ, медленно, но энергично бился пульсъ. Во взглядѣ было что-то лихорадочное.
Смуровъ поздоровался съ нимъ.
— Ты опять плохо спалъ? — спросилъ онъ.
— Да, — сурово отвѣтилъ Колтухинъ.
— У тебя безсонница?
— Да, безсонница! — сказалъ тотъ и сталъ смотрѣть внизъ, должно быть, чтобъ не встрѣтиться съ нимъ взглядомъ.
Смуровъ отошелъ отъ него, а потомъ, передъ самымъ приходомъ профессора, вышелъ изъ аудиторіи. У него уже созрѣлъ планъ.
Онъ вышелъ на улицу и, освидѣтельствовавъ свой кошелекъ, нашелъ въ немъ рубля два денегъ. Онъ подозвалъ извозчика и нанялъ его къ Краснымъ воротамъ, До самаго пункта онъ не могъ нанять, такъ какъ не зналъ названія мѣста. Но отъ Красныхъ воротъ онъ разсчитывалъ найти по вчерашнимъ примѣтамъ.
Такъ онъ и сдѣлалъ. Но ему пришлось долго блуждать, пока, наконецъ, онъ не попалъ куда слѣдуетъ. Вотъ и покосившійся на бокъ домикъ, и обширный дворъ безъ воротъ, но посрединѣ его нѣтъ бочки. Какая-то обтрепанная баба возится съ бѣльемъ въ лохани съ водой. Онъ подошелъ къ ней и поздоровался. Баба посмотрѣла на него съ удивленіемъ.
— Богъ въ помощь! — сказалъ Смуровъ.
— Спасибо, баринъ! — отвѣтила баба.
— Вѣдь тутъ, въ этомъ дворѣ, живетъ водовозъ, не такъ ли?
— Водовозъ, а что? Можетъ, работу дать хотите? Такъ онъ скоро домой будетъ. Ежели хотите, онъ можетъ доставлять вамъ воду…
— Нѣтъ, пока не надо, — сказалъ Смуровъ. — А вы его жена?
— Жена; а то какъ же? Не жена, что ли? Какъ же не жена?
— Ну, да, я и говорю, что вы его жена. А скажите, у васъ вѣдь есть жилецъ?
— Жилецъ?
Она съ новымъ удивленіемъ и даже нѣкоторымъ недовѣріемъ подняла голову. Можетъ быть ей показалось страннымъ, что онъ все знаетъ.
— Ну, да жилецъ, студентъ! — прибавилъ Смуровъ.
— Гм!.. Можетъ, онъ и студентъ, я почемъ знаю?
— Да я-то знаю, что онъ студентъ.
— А мы, баринъ, не можемъ этого знать, — промолвила баба почему-то особенно убѣдительнымъ тономъ.
Кажется, она со словомъ «студентъ» соединяла понятіе о чемъ-то дурномъ и недозволенномъ, и потому защищалась.
— Мы этого не можемъ знать! мы люди бѣдные! Сами своимъ тяжелымъ трудомъ перебиваемся.
— Я вижу, что вы бѣдные люди. Но онъ вамъ, должно быть, очень мало платитъ.
— Платитъ? Обѣщалъ по полтиннику въ мѣсяцъ, да что-то этого не видимъ. Да и гдѣ ему взять? По три дня сидитъ безъ хлѣба. Иной разъ сжалишься и дашь ему отъ себя…
«О, Господи! — съ содроганіемъ подумалъ Смуровъ. — Что же это такое?»
А баба продолжала:
— Такъ, впустили его… отчего не впустить, когда человѣкъ проситъ… Чуланъ-то у насъ не занятый стоитъ, ну, вотъ ему и отдали чуланъ, а только платы мы отъ него никакой еще не видали.
— А гдѣ же этотъ чуланъ?
— А вамъ развѣ надо?
— Да, я его пріятель и хочу посмотрѣть.
— Да мнѣ что жъ, смотрите, коли охота, только что жъ тамъ смотрѣть? Тамъ и смотрѣть-то нечего… Кровать ему мой мужъ сколотилъ, да чемоданишко его старый, да книжекъ два десятка, — вотъ и все его добро. Господинъ онъ бѣдный; такая у него бѣдность, какой и не встрѣтишь… Ужъ на что мы бѣднота, а онъ жалчѣе насъ… Посмотрите, коли охота.
Она оставила бѣлье въ лохани, вытерла руки фартукомъ и повела Смурова въ домъ.
Прямо изъ сѣней былъ ходъ въ кладовку, но тамъ было темно; пришлось зажечь спичку, чтобы разглядѣть внутренность.
Да, въ ней все было такъ, какъ описала жена водовоза. Сколоченная изъ досокъ кровать, чемоданъ Колтухина и книги. Смуровъ посмотрѣлъ, покачалъ головой и вышелъ. Онъ простился съ бабой, пообѣщавъ зайти позже, когда придетъ ея жилецъ, и, выйдя на улицу, поспѣшилъ сѣсть на первыя попавшіяся дрожки.
Онъ торопился обратно, боясь, чтобы Колтухинъ не ушелъ изъ университета. Онъ пріѣхалъ какъ разъ къ концу послѣдней лекціи и остался ждать у входа.
Студенты выходили; между ними былъ и Колтухинъ. Смуровъ пошелъ рядомъ съ нимъ, о чемъ-то заговорилъ и нарочно отсталъ, давая товарищамъ пройти впередъ.
— Слушай, Колтухинъ, у меня къ тебѣ просьба! — промолвилъ онъ.
— Что? — разсѣянно спросилъ Колтухинъ.
— Зайдемъ ко мнѣ на минутку.
— Зачѣмъ?
— Такъ… у меня есть дѣло… Видишь, — и Смуровъ старался тутъ же придумать какое-нибудь дѣло, — видишь ли, я перевелъ одну вещицу съ нѣмецкаго… и въ одномъ мѣстѣ встрѣтилъ затрудненіе. Ты вѣдь лучше моего знаешь нѣмецкій языкъ, вотъ я и хочу, чтобы ты мнѣ помогъ…
— Я усталъ! — неохотно отозвался Колтухинъ.
— Тѣмъ лучше, у меня отдохнешь.
— Но… но мнѣ надо заниматься…
— Чѣмъ?
— Надо заняться съ ученикомъ… Онъ меня ждетъ.
— Эка важность, если онъ напрасно прождетъ! Не бѣда… Ты такъ рѣдко манкируешь.
При этомъ Смуровъ взялъ его подъ руку и крѣпко держалъ, какъ бы боясь, чтобы онъ отъ него не улизнулъ.
Колтухинъ колебался. Почему-то ему было трудно согласиться на эту простую просьбу пріятеля. Но, разговаривая такимъ образомъ, они незамѣтно дошли до дома, гдѣ жилъ Смуровъ.
— Ну, вотъ видишь, мы уже дошли, — сказалъ Смуровъ, — зайдемъ на пять минутъ…
— Да вѣдь некогда, говорю же тебѣ… — попытался было еще разъ отдѣлаться Колтухинъ.
— Странно! Неужели ты для товарища не можешь пожертвовать десятью минутами.
— Ну, пожалуй…
Колтухину было неловко отказать. Смуровъ, въ самомъ дѣлѣ, всегда казался ему искреннимъ и хорошимъ пріятелемъ.
Они поднялись въ четвертый этажъ. У Смурова была маленькая комната съ кроватью, столомъ и диваномъ. Все здѣсь было чисто и опрятно. Онъ зарабатывалъ немного, но обладалъ способностью устраиваться. Онъ любилъ порядокъ и всегда самъ прибиралъ свою комнату.
— Садись, — сказалъ онъ, указывая на диванъ. — А я пока отыщу свой переводъ. Впрочемъ, — прибавилъ онъ, — я буду рыться минутъ десять, такъ вотъ тебѣ подушка, ты прилягъ.
И онъ, взявъ съ кровати подушку, переложилъ ее на диванъ.
— Ахъ, да, — продолжалъ Смуровъ, — у меня остался кусокъ колбасы, да вотъ и хлѣбъ… Давай-ка закусимъ… Ты, вѣрно, еще не обѣдалъ? Вѣдь это не мѣшаетъ; это даже развиваетъ аппетитъ.
Колтухинъ взглянулъ на диванъ съ подушкой, потомъ перевелъ свой взглядъ на колбасу, которую Смуровъ уже положилъ на столъ, и вдругъ лицо его перекосилось.
— Нѣтъ, знаешь, мнѣ некогда! — какъ-то рѣзко промолвилъ онъ. — Я уйду! — и онъ круто повернулся къ двери, готовый въ самомъ дѣлѣ уйти.
— Постой… одну минуту… Сядь, пожалуйста!
И Смуровъ взялъ его за рукавъ и удержалъ.
— Полно же! — глухо возразилъ Колтухинъ. — Говорю мнѣ некогда… Какой странный у тебя способъ принимать гостей.
Смуровъ почти насильно усадилъ его на диванъ и тутъ замѣтилъ, что его гость тяжело дышитъ.
— Послушай, Колтухинъ: ты извини меня, но вѣдь ты… ты страшно голоденъ… Ты истощенъ голодомъ… Поѣшь…
— Я? — съ сардонической усмѣшкой возразилъ Колтухинъ. — Съ чего это? вотъ не понимаю…
— Ну, да, да… ты голоденъ… Больше не къ чему скрывать. Прошу тебя, Колтухинъ, поскорѣе подкрѣпи свои силы. Вѣдь ты по три дня не ѣшь…
Колтухинъ съ изумленіемъ, почти съ ужасомъ смотрѣлъ на него своими блестящими, воспаленными глазами, а Смуровъ продолжалъ:
— Ты живешь въ трущобѣ, почти изъ милости… Ты питаешься кускомъ хлѣба, который тебѣ даетъ жена водовоза изъ жалости… Я все это знаю, Колтухинъ, я былъ тамъ… Я попалъ туда случайно, понимаешь, случайно…
— Какое же ты имѣлъ на это право? — спросилъ Колтухинъ, и брови его мрачно сдвинулись.
— Право? Развѣ тутъ нужно право? Достаточно быть товарищемъ… И я вѣдь тебя понимаю, Колтухинъ, у тебя страшное самолюбіе, оно было оскорблено, оно было оскорбляемо на каждомъ шагу…
— Да, да. да… На каждомъ шагу! — какъ эхо повторилъ Колтухинъ и прибавилъ съ сильнымъ выраженіемъ, — каждымъ взглядомъ, каждымъ движеніемъ! Я не могъ, понимаешь ли ты, я не могъ этого перенести…
И онъ опустилъ голову на столъ. Потомъ онъ продолжалъ:
— Вотъ для чего я выдумалъ этотъ урокъ… и я буду терпѣть, Смуровъ, я буду терпѣть… Ты не говори никому, ради Бога, Смуровъ, слышишь?.. Презрѣніе отъ водовоза мнѣ легче терпѣть…
— Постой, — мягко остановилъ его Смуровъ, — объ этомъ послѣ. А теперь подкрѣпись, это главное… Полно стѣсняться, мы — товарищи, мы знаемъ другъ друга съ дѣтства, предо мною нечего стыдиться. Вотъ я велю сейчасъ приготовить чай. Ну, давай вмѣстѣ поѣдимъ… А потомъ… Я тебѣ скажу, что у меня есть на примѣтѣ дѣйствительный урокъ; его предложили мнѣ, но я тебѣ передамъ, вѣдь мнѣ хватитъ… Ну!
Смуровъ показалъ хорошій примѣръ и первый началъ ѣсть. Колтухинъ съ какимъ-то болѣзненно-напряженнымъ видомъ, какъ будто это стоило ему большихъ усилій, рѣшился, наконецъ, протянуть руку къ хлѣбу. Потомъ они пили чай. Колтухинъ мало-по-малу оживился и началъ разсказывать о своей жизни въ квартирѣ водовоза.
Это было дѣйствительно нѣчто ужасное, это были такія лишенія, которыя терпѣть добровольно можетъ только человѣкъ съ сильной волей.
— И знаешь, — говорилъ онъ Смурову, — я рѣшился дотянуть такъ до окончанія курса. Трудно это, очень трудно! И иногда мнѣ казалось, что я вотъ-вотъ свалюсь. Но въ эти мгновенія являлось сознаніе, что я ни отъ кого ни завишу, никого ни о чемъ не прошу и никто не смѣетъ оскорбительно посмотрѣть мнѣ въ глаза. И это сознаніе возвращало мнѣ силы. И теперь, вотъ ты говоришь, что для меня есть урокъ; спасибо тебѣ, я возьму, я не вижу причины безцѣльно истязать себя, тѣмъ болѣе, что не сомнѣваюсь въ твоей искренности… Но если бы мнѣ опять не повезло, я ничего не боюсь теперь, никакой нужды, никакихъ лишеній. Я уже ни у кого не въ состояніи просить какого-нибудь одолженія… Пойду къ моему водовозу и поселюсь въ темномъ чуланѣ, и буду питаться чернымъ хлѣбомъ. Еще у него одолжиться и я смогу, но у товарищей никогда!
Скоро обстоятельства Колтухина поправились. Онъ, наконецъ, овладѣлъ урокомъ и до окончанія курса больше не впадалъ въ крайнюю нужду.
Смуровъ долго хранилъ въ тайнѣ этотъ эпизодъ. и только когда они оба кончили университетъ, скоро послѣ этого, однажды въ товарищескомъ кругу разсказалъ его.
И многіе вспомнили о томъ, какъ неосторожно, хотя и безсознательно, оскорбляли своими взглядами Колтухина, когда нужда заставляла его пользоваться услугами товарищей, — вспомнили и покраснѣли.