Сахалин (Дорошевич)/Язык каторги
| ← Законы каторги | Сахалин (Каторга) — Язык каторги | Песни каторги → |
| Опубл.: 1903. Источник: Новодворский В., Дорошевич В. Коронка в пиках до валета. Каторга. — СПб.: Санта, 1994. — 20 000 экз. — ISBN 5-87243-010-8. |
У каторги есть много вещей, которых посторонним лицам знать не следует. Это и заставило её, для домашнего обихода, создать свой особый язык. Наречие интересное, оригинальное, создавшееся целыми поколениями каторжан, в нём часто отражается и миросозерцание и история каторги. От этого оригинального наречия веет то метким добродушным русским юмором, то цинизмом, отдаёт то слезами, то кровью.
Убить — на языке каторги называется пришить.
— Я его ударил, — он и лёг к земле, как пришитый.
Вот не лишённое висельного юмора происхождение слова «пришить».
«Пришить» просто — означает убить, но пришить бороду — означает только обмануть.
— Пришил ему бороду, и бери, что знаешь! — говорят каторжане.
Происхождение этого выражения кроется, быть может, в легенде о похождениях одного славившегося сибирского бродяги, предания о котором и до сих пор живут в памяти каторги. Он грабил специально богатых одиноких стариков-«столоверов» (староверов), спасающихся в сибирской тайге. И ходил, по словам легенды, на грабёж с одной нагайкой. Он никогда не связывал своей жертвы, а, хорошенько напугав, припечатывал старику бороду сургучом к столу. И затем хозяйничал в избе, как хотел. Если же старик не указывал денег, бродяга бил его нагайкой. От сильных ударов старик поневоле рвался и тогда испытывал двойные страдания: и от нагайки и нестерпимую боль от припечатанной бороды. Взяв всё, что нужно, бродяга так и оставлял несчастного припечатанным: «Сиди, мол, повестки не подашь» (Знать не дашь). Судя по тому, что мне приходилось слышать вместо «пришить бороду» также выражение «припечатать бороду» — этому объяснению оригинального выражения можно поверить.
У каторги есть два специальных термина для обозначения того, как «пришивают» людей. Разбить человеку голову на каторге называется расколоть арбуз (!), а ударить человека ножом в грудь, называют ударить в душу. Грудь на каторжном языке называется душой, и корсаковский палач Медведев, рассказывая мне, как он вешал, говорил:
— Как закрутились они на верёвке, подступило мне что-то в душу.
И указал при этом куда-то на селезёнку…
«Умереть» разно называется на Сахалине. В посту Корсаковском кладбище помещается около маяка, а потому там умереть — это значит отправиться к маяку.
— А где больной такой-то?
— К маяку пошёл, ваше высокоблагородие! — отвечают вам в лазарете.
— К маяку бы поскорей! — стонут больные.
В Александровском посту кладбище помещается на пригорке, который занял когда-то ссыльнопоселенец Рачков для выпаса скота. А потому умереть в Александровском посту — это значит отправиться на Рачкову заимку.
Так как Александровский пост — это главный пункт острова, и всякий каторжанин обязательно пройдёт через него, то и «Рачкова заимка» получила всеобщую известность, и выражение «отправиться на Рачкову заимку» повсеместно значит «умереть».
И угроза «отправить на Рачкову» равносильна угрозе «пришить».
Из преступлений, кроме убийства, на Сахалине очень распространено делание фальшивой монеты. Особенно теперь в ходу подделка серебряных рублей. Японский пароход «Ясяма-Мару», пришедший за углём для Владивостока, простоял около сахалинского Владимирского рудника около недели. Японцы, по обыкновению, привёзшие для каторжан «саке» (японская водка) и разные припасы, чтобы мошеннически продать их втридорога, уехали с Сахалина с карманами, полными… фальшивых рублей. Каторга перемошенничала! Эти фальшивые монеты на Сахалине фабрикуются повсеместно и затем сбываются в Уссурийский край, где и спускаются неопытным инородцам. Это часто на Сахалине. Спрашиваю про «Золотую ручку», только что при мне вернувшуюся с материка[1]:
— Да зачем ей понадобилось ездить на материк?
— Зачем! Деньги фальшивые, небось, возила. У неё дело известное.
«Деньги» на языке каторги называются сарга. Но сарга бывает настоящая[2] и липовая. «Липовым» каторга называет всё фальшивое: деньги, паспорта, имя. Делать «липовую саргу», заниматься деланием фальшивой монеты, каторга не без юмора называет также печь блины. И мне передавали, — может быть, анекдот, но клялись и божились, что факт, — курьёзный случай. Одно из начальствующих лиц заинтересовалось, — а чем занимается теперь лично известный ему почему-то поселенец такой-то?
— Блины печёт! — отвечали каторжане, любящие поглумиться над начальством.
Начальство поняло, что он печёт блины для продажи, «как делается в городах», и заметило:
— А-а, отлично, отлично! Я очень рад за него, пусть старается! Это мне очень приятно.
Третьим распространённым на Сахалине преступлением является, конечно, кража. Украсть на каторжном языке называется стырить. Подучить украсть, сказать, как легче это сделать, указать, где лежат деньги, называется натырить. Передать краденое в другие руки, чтобы скрыть концы в воду, называется перетырить. И при дележе обмануть сообщника, утаить в свою пользу часть похищенного — именуется оттырить. Ни одна мало-мальски крупная кража ни на Сахалине ни у нас, в городах, не обходится без «натырщиков» и «перетырщиков», при чём сам «стырщик» получает обыкновенно сущие пустяки, потому что львиную долю «оттыривают» «натырщики» и «перетырщики» — подводчики и сбытчики заведомо краденого. Вор на Сахалине, как и везде[3], это — только батрак, всю жизнь работающий на других.
Нищенство, как профессия, мало даёт на голодном Сахалине. Просить милостыню на языке каторги называется стрелять. И это громкое слово, имеющее такое мирное значение, приведшее в первый раз и меня в смущение, сыграло большую роль в жизни каторжанина Мариана Пищатовского. Геркулес, добродушнейшее в мире существо, страшный только во время эпилептических припадков, — он подошёл к начальнику, посетившему тюрьму, с самой добродушной фразой:
— А я вас подстрелить хочу…
— Убрать! В кандалы! — крикнул натурально отшатнувшийся в сторону начальник.
И Пищатовский несколько месяцев отсидел в кандалах, решительно не понимая, — за что. Полжизни прожившему в каторге, ему и невдомёк, что ведь не весь же мир говорит на каторжном языке! С тех пор каждый раз, как перепуганный начальник посещал тюрьму, Пищатовского уводили и заковывали. Жалуясь мне на свои злоключения, добряк особенно жаловался на это:
— В жизнь свою мухи не убил (он из дисциплинарных), а что терплю. Как самый отъявленный. И за что? — За то, что на чаёк, на сахарок подстрелить хотел. Обрадовался: вот думаю, доброе начальство, — гривенничек даст. Вот те и обрадовался!
Для слова «просить», «идти по миру», у каторги есть и другое выражение, историческое, пришедшее из Сибири, — стрелять саватейки. «Саватейками» в Сибири называются очень вкусные сдобные лепёшки, которые пекутся на сметане. Зажиточный сибирский крестьянин считает долгом совести, делом хорошим «для души», подать бродяге — варнаку — «саватейку». Отсюда «стрелять саватейки» значит на каторжном языке также и идти бродяжить. Но — увы! — в сахалинской каторге это выражение стало уже совсем историческим. На голодном Сахалине не то, что «саватеек», хлеба-то нет. Сахалинский поселенец не сибирский крестьянин: у голодного не поешь. В Сибири крестьянин кормит бродягу, и за то бродяга ни за что ничего у крестьянина не тронет. А голодный сахалинский бродяга режет у поселенца на корм и корову и последнюю лошадь. За то и поселенцы охотятся за бродягами, ловят, а то и убивают.
— Здесь Сахалин, батюшка, всякому до себя! — говорят на этом острове, где человек человеку поневоле волк.
Перейдём теперь к выражениям, означающим наказание. Во всех в них звучит ирония. Эта ирония напоминает мне ту улыбку, кривую, довольно «плохую», похожую скорее на гримасу, с которой человек идёт ложиться на «кобылу».
— Стало быть, так порядок того требует.
Каторга не любит слова «вешать». Она называет это заслужить верёвку. Эта какая-то инстинктивная боязнь страшного слова доходит до того, что даже палач, рассказывая вам, как он повесил 13 человек, ухитряется как-то избежать неприятного слова, а если и произносит его, то словно давится и как будто конфузится. Точно так же каторга не любит слова «розги» и предпочитает ироническое название лозы. Если же дерут, держа тонкий конец в руке и ударяя толстым, — что гораздо больнее, — тогда розги называют комлями.[4] Плети каторга зовёт мантами — слово, которое произносится всегда иронически. А вообще получить плети называется — получить наградные. Причём получить их в высшем, определённом законом, размере называется заслужить полняк. Для слова «карцер» у каторги есть два выражения — пчельник или сушилка, при чём употребительнее последнее: оно ироничнее.
— А где такой-то? Что я его третий день не вижу?
— Сушится!
Значит, сидит в тёмном карцере.
Чтобы увернуться от всех этих прелестей, начиная с мантов, продолжая лозами и кончая сушилкой, каторжанину нужно быть или уж особенно фартовым, или уметь фельдить.
Этот совершил 20 преступлений и попался только на 21-м, а тот и на первом «вляпался», да так, что пришёл на 20 лет. За тем числится десятка полтора человеческих жизней, а он пришёл, как бродяга, на полтора года «за скрытие родословия»: отбудет и опять уйдёт, а другой, — каторга это знает, — ни за что сидит, и будет сидеть весь долгий срок. Тот на глазах у всех ушёл и пробрался в Россию, а другой и версты от тюрьмы не отошёл: поймали, дали «наградные» и посадили «с продолжением срока». Всё заставляет каторгу верить в слепой случай. Только случай, — и ничего больше. Даже суд, по её характерному взгляду, «это — карты». Вера в случай — вот истинная религия каторги, в судьбу, в фортуну. От слова «фортуна» и происходит слово фарт. Собственно, оно означает «счастье», но, Боже, что подчас на Сахалине называется «счастьем»! Соответственно этому и слова «фарт», «фартовый» имеют много значений.
— Он человек фартовый! — говорят про человека, когда хотят сказать, что это человек добрый, широкая натура, — человек, готовый помочь ближнему безо всякой даже выгоды для себя.
— Он фартовец! Он человек фартовый! — говорят с завистью и про человека, которому сходят с рук всякие гадости.
А когда поселенец говорит про сожительницу, или каторжанин про жену, добровольно за ним последовавшую: «она пошла на фарт», — мне не нужно объяснять вам значения этого выражения.
Слово фельдить означает «обманывать». Но в то время, как каторжанину «пришивают бороду», — начальство только берут на фельду. Фельда означает обман, хитрость, лукавство именно перед начальством. Говорят, что слово «фельда» специально сахалинское и появилось на свет в то время, когда смотрителем Воеводской тюрьмы был некто Фельдман, о котором я уже упоминал. Тогда только хитрость, только лукавство могло спасти каторжанина от мант и лоз: Фельдман не признавал непоротых арестантов. Арестанты и фельдили перед Фельдманом, как Фельдман, кормивший тюрьму сырым хлебом и экономивший на «припёке», фельдил перед начальством. Историческое объяснение, не лишённое интереса.
Низкопоклонство и наушничество — два самых испытанных приёма «фельды». Для них у каторги есть два выражения: бить хвостом и ударить плесом. В сущности, «он бьёт хвостом» или «он ударяет плёсом» значит, что арестант ловко уклоняется от наиболее трудных работ. Но так как для этого есть на каторге только два средства: подольщаться и наушничать, то каторга и говорит про людей, лебезящих перед начальством:
— Ишь, словно рыба на песке: так и бьёт плёсом, — не трожь, мол.
Выражение «бить хвостом» показывает вам, как каторга смотрит на доносчика. Она зовёт его лягашем или сучкой. Он перед начальством «бьёт хвостом». Она и обращается с ним, как с собакой. Накляузничать на каторжном языке называется лягнуть или свезти тачку. А обвинить перед начальством человека так, чтоб он уж и не выкарабкался, называется — его совсем уж засыпать.
За это каторга знает одно наказание, которое она с каторжным юмором называет: налить как богатому, то есть сильно избить, бить «пока влезет», и, чтоб человек не видел, кто его бьёт, накрыть тёмную, то есть закутать ему голову халатом.
— Двойная польза! — объясняют каторжане, — и головы во зле не прошибут, — жив останется, и уж «нальют как богатому»: орать не будет.
Как и все измученные, исстрадавшиеся, озлобленные, с издёрганными нервами люди, каторжане любят злить и мучить других. Беда, если каторга, умеющая тонко подмечать у людей слабости, заметит, что человек скипидарный, то есть его можно легко рассердить. Тогда заскипидарить такого человека, из него огня добыть — первое удовольствие для каторги. Есть изумительные мастера по этой части. И я только диву давался, как они тонко знают своё начальство. Если бы начальство хоть в сотую часть так знало их! Скажет слово, кажется, самое невинное, а глядишь, господин смотритель уже «заскипидарился».
— Я только, чтобы по закону…
Господин смотритель краснеет:
— А вот я тебе покажу закон! Лишённый всех прав, а туда же рассуждать лезет и учит. Законник он! Ты бы, мерзавец, лучше об законе думал, когда грабить шёл.
— Да мне что ж! Я только, чтобы, как по инструкциям…
Смотритель даже подпрыгивает на месте. Если бы тут не было «писателя».
— Я тебе выпишу инструкции! Ты учить, учить меня?!
— Зачем учить! Мне только, чтобы, что по табели полагается, выдавали.
— По табели?! По табели?!
Смотритель весь побагровел.
— Да вы успокойтесь, — говорю я ему, — ну, чего вам волноваться! Стоит ли?
— Нет, какова каналья! Как сыплет: по закону, по инструкции, по табели!..
А каторга, глядя на эту сцену, — вижу, — давится со смеху. Смотрителя в пузырёк загнали, — на языке каторги так называется довести человека до неистовства, когда он уже «землю роет».
— Ну, зачем ты? — спрашиваю потом каторжанина.
— А он этих самых слов очинно не любит. Ему что хошь говори, — ничего. А вот «табели» он особенно не уважает!
— Да ведь выпороть за это может.
— И очень просто!
— Ну, зачем же ты, чудак-человек?
— Эх, ваше высокоблагородие, не понять вам нас. Посидели бы как мы, не стали бы спрашивать «зачем?». Зло возьмёт. Сорвать хочется.
«Заскипидарить», «огня добыть», «в пузырёк загнать», — всё это выражения применительно к начальству. Это каторга уважает. Задеть, оскорбить ни за что ни про что своего брата, это каторга презирает и называет укусить. Она смотрит на человека, делающего это, как на шальную собаку, которая кусает людей ни за что ни про что. Она презирает это и вечно этим занимается.
— Особачишься тут! — говорят каторжане.
Когда, повторяю, у человека издёрганы нервы, ему доставляет удовольствие дёрнуть за нервы другого. Я мучаюсь, — и другой пусть чувствует. Страдание — плохой отец сострадания.
От скуки, безделья и оттого, что там большинство ведь испорченных людей, на каторге страшно развита ложь. Каторга зовёт таких людей заливалами, звонарями и хлопушами. Но так как этот недостаток общий, то относится к этому добродушно. И для определения лжеца у неё есть два названия, в которых больше юмора, чем злости.
— Прямой, как дуга, — говорит она про такого человека, или определяет его рассказы так:
— Ишь, расписывает. Семь вёрст до небес, и всё лесом!
Я уж говорил, что каторга презрительно относится к тем из своих собратий, которые вылезли в «начальство»: в старосты и т. п. Такого человека она зовёт шишкой. А для надзирателей, действительно умеющих, если они захотят, появиться совершенно незаметно и накрыть арестантов за игрой или другим недозволенным занятием, у каторги есть остроумное название — дух.
Я не привожу целой массы менее типичных каторжных терминов. Но у каторги на всё есть свои имена. Каторга скрытна и не любит, чтобы посторонние понимали даже её обычные разговоры.
Она как будто требует, чтобы человек, невольно вступая в её среду, отрёкся от всего прежнего, — даже от языка, которым он говорил «там», на воле.
Похлёбка, по-каторжному — «баланда».
Казённый хлеб — чурек.
Ложка — конь.
Водка — сумасшедшая вода.
Шуба — баран.
Нож — жулик.
И т. д.
Очень метко каторга зовёт паспорт — глаза.
— Без «глаз» человек слепой, куда пойдёт!
Чтоб покончить с языком каторги, мне остаётся только сказать о ругательствах каторги.
«Каторжный», «арестант», —[4] все ругательные слова русского слова на каторге только обычная приправа к разговору. Но есть одно слово, за которое режут.
Это грубое, простонародное слово, в переводе на более благовоспитанный язык означающее «кокотку».
Это объясняется особыми условиями каторги. Но указать на то, что человек занимается этой профессией, назвать его этим именем, — за это хватаются за ножи.
В Михайловской «подследственной» тюрьме один арестант, красивый молодой кавказец, зарезал своего товарища.
— За что?
— Он мне одно слово говорил!
И не надо спрашивать, какое «слово» тот ему говорил.