Сахалин (Дорошевич)/Каторга и религия/ДО
| ← Пѣсни каторги | Сахалинъ (Каторга) — Каторга и религія | Сектанты о. Сахалина → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 365. |
На Сахалинѣ одиннадцать церквей, но религіозна ли каторга?
Мнѣ вспоминается такая картина.
Свѣтлый праздникъ. Ясная, холодная, чуть-чуть морозная ночь. Владивостокъ то тамъ, то здѣсь словно вспыхнулъ, — иллюминованы церкви. Налѣво отъ насъ огнями сіяетъ «Петербургъ». Нѣсколько подальше гигантъ «Екатеринославъ» кажется какимъ-то призрачнымъ кораблемъ, сотканнымъ изъ свѣта.
— «Христосъ Воскресе!» — несется надъ тихимъ рейдомъ. Небо такъ бездонно. Звѣзды такъ ярко горятъ.
На нашемъ «Ярославлѣ» радостное оживленіе. Изъ каютъ-кампаніи доносится стукъ посуды, — приготовляютъ разговляться. По палубѣ мигаютъ свѣчки конвойныхъ и команды. Нашъ батюшка сіяетъ.[1] Мы цѣлуемся другъ съ другомъ особенно сердечно. Словно дѣйствительно стали другъ къ другу ближе, роднѣе. Какъ-то особенно чувствуется въ эту ночь, вдали отъ дома, отъ близкихъ…
И только тамъ, въ трюмѣ, тихо какъ въ могилѣ. Среди радостнаго ропота «Воистину Воскресе», батюшка идетъ кропить святой водой палубу. Мы проходимъ мимо «особыхъ мѣстъ», выходящихъ на палубу. Я заглядываю въ иллюминаторъ. Тамъ нѣсколько человѣкъ. Хотя бы кто всталъ, пошевелился при пѣніи проходящихъ мимо пѣвчихъ, когда въ иллюминаторъ виденъ священникъ съ крестомъ.
Мнѣ особенно запомнилось лицо одного старосты отдѣленія, «обратника». Я словно сейчасъ вижу передъ собой это лицо. Онъ смотритъ на проходящую мимо процессію и — ничего, кромѣ спокойнаго равнодушія.
— Ишь, молъ, сколько ихъ.
Онъ даже не перекрестился, когда, проходя мимо, ему чуть не въ лицо запѣли «Христосъ Воскресе».
Такъ встрѣтить Пасху, — сердце невольно сжимается.
— Будетъ батюшка обходить арестантскія отдѣленія? — спрашиваю я у старшаго офицера.
Черезъ полчаса онъ подходитъ ко мнѣ. У него какой смущенный видъ:
— Знаете, я думалъ просить батюшку обойти отдѣленія… Пошелъ, а они всѣ спятъ.
Спать тихо и мирно въ такую ночь. И это послѣ тѣхъ душу переворачивающихъ сценъ, которыя я видѣлъ во время исповѣди еще мѣсяцъ тому назадъ. Но въ томъ-то и дѣло, что въ каторгѣ человѣкъ съ каждымъ днемъ сердцемъ крѣпчаетъ, — какъ объяснилъ мнѣ одинъ каторжанинъ-сектантъ.
Англійскій миссіонеръ, членъ библейскаго общества, посѣтивши сахалинскія тюрьмы, раздавалъ каторжанамъ молитвенники. Очередь дошла до стараго каторжанина Пазульскаго. Онъ въ высшей степени вѣжливо и почтительно поклонился миссіонеру и, отдавая назадъ книгу, холодно и вѣжливо сказалъ переводчику:
— Скажите господину, чтобъ онъ отдалъ книгу кому-нибудь другому: я не курю[2].
Большинство каторги — атеисты. И если кто-нибудь изъ каторжниковъ вздумаетъ молиться въ тюрьмѣ, — это вызываетъ общія насмѣшки. Каторга считаетъ это «слабостью», а слабость она презираетъ.
Какъ они доходятъ до отрицанія? Одни — своимъ умомъ.
— Вы вѣрите въ Бога? — спросилъ я Паклина, убійцу архимандрита въ Ростовѣ.
— Нѣтъ. Всякій за себя, — отвѣчалъ онъ мнѣ кратко и просто.
Полуляховъ, убійца Арцимовичей въ Луганскѣ, относился, по его словамъ, съ большой симпатіей къ людямъ религіознымъ, «любилъ ихъ».
— Ну, а сами вы?
— Я по Дарвину.
— Да вы читали Дарвина?
— Потомъ ужъ, послѣ убійства, случалось.
Изъ разговоровъ съ нимъ можно было видѣть, что онъ Дарвина, дѣйствительно, читалъ, хотя и понялъ его чрезвычайно своеобразно, «по-своему».
— Гдѣ же Дарвинъ отрицаетъ существованіе Бога?
— Такъ. Жизнь, по-моему, это борьба за существованіе.
«Борьба за существованіе», понятая грубо, совсѣмъ по-звѣриному, — вотъ ихъ религія.
Нѣкоторыя дошли до отрицанія, такъ сказать, путемъ опыта.
— Вздоръ все это, — съ улыбкой говорилъ мнѣ одинъ каторжанинъ, — я видалъ, какъ люди умираютъ…
А онъ имѣлъ право это сказать: онъ, дѣйствительно, «видалъ».
— Меня самого «это» интересовало. Я нарочно убивалъ и собакъ. Одинаково умираютъ. Никакой разницы. Смотришь, что ему въ это время нужно: чтобъ пришибить его только поскорѣе, чтобъ не мучился.
Какъ доходятъ въ каторгѣ не только до отрицанія, — до ненависти къ религіи, ненависти, высказывающейся въ невѣроятныхъ кощунствахъ[3].
— Въ этакомъ-то болотѣ не трудно потеряться, — говорилъ мнѣ въ Корсаковскомъ округѣ одесскій убійца Шапошниковъ въ одну изъ тѣхъ минутъ, когда ему приходила охота говорить здраво и не юродствовать.
Мнѣ вспоминается одинъ каторжанинъ. Онъ трактирщикъ изъ Вологодской губерніи. Въ его «заведеніи» случилась драка между двумя компаніями. Онъ принялъ сторону одной изъ нихъ и кричалъ:
— Бей хорошенько.
Въ результатѣ — одинъ убитый, и его обвинили въ подговорѣ къ убійству. Говоря о своемъ разрушенномъ благосостояніи, о своей покинутой семьѣ, о томъ, что ему пришлось и приходится терпѣть на каторгѣ, — онъ весь дрожалъ и началъ говорить такія вещи, что я его остановилъ:
— Что ты! Что ты! Что говоришь? Бога побойся! Вѣдь ты христіанинъ.
Несчастный схватился за голову:
— Баринъ, баринъ, ума я здѣсь рѣшаюсь.
Мнѣ вспоминается одна сцена, разыгравшаяся передъ поркой. «Наказанію подлежалъ» безсрочный каторжанинъ Ѳедотовъ, 58 лѣтъ. Онъ сосланъ на Сахалинъ за разбой. Бѣжалъ, разбойничалъ въ Корсаковскомъ округѣ въ шайкѣ бѣглыхъ, убилъ, защищаясь при поимкѣ, крестьянина. Затѣмъ, вмѣстѣ съ однимъ бывшимъ инженеръ-технологомъ былъ пойманъ въ поддѣлкѣ пятирублевыхъ ассигнацій и, наконецъ, укралъ изъ церкви ножичекъ.
— Богъ меня изъ огорода выгналъ, красть у него сталъ. Съ тѣхъ поръ безъ Бога и хожу, — съ грустной улыбкой объяснилъ мнѣ Ѳедотовъ.
За свои три преступленія Ѳедотовъ получилъ три раза по сту плетей и былъ три года прикованъ къ тачкѣ. Теперь у него развился сильнѣйшій порокъ сердца. Онъ еле ходитъ, еле дышитъ. Страдаетъ по временамъ сильными головокруженіями и психически ненормаленъ: его подозрительность граничитъ прямо съ бредомъ преслѣдованія. Во время припадковъ головокруженія онъ кидается съ ножомъ на докторовъ и на начальство. Въ обыкновенное же время это — очень тихій, кроткій, добрый человѣкъ, слабый и крайне болѣзненный.
Преступленіе, за которое онъ подлежалъ наказанію на этотъ разъ, заключалось въ слѣдующемъ. Боясь, что въ Рыковскомъ докторъ лѣчитъ его не «какъ слѣдуетъ», Ѳедотовъ безъ спроса ушелъ въ Александровское къ доктору Поддубскому, которому вся каторга вѣритъ безусловно. За побѣгъ онъ и былъ присужденъ къ 80 плетямъ. Еще не подозрѣвая, что мнѣ придется передъ вечеромъ встрѣтиться съ Ѳедотовымъ при такой страшной обстановкѣ, я бесѣдовалъ съ нимъ. Онъ подошелъ ко мнѣ съ письмомъ.
— Отъ кого письмо?
— Собственно отъ меня.
— Зачѣмъ же писать было?
— Не зналъ, будете ли съ такимъ, какъ я, говорить. Да и высказать мнѣ все трудно, — задыхаюсь. Видите, какъ говорю.
Въ письмѣ Ѳедотовъ «считалъ своимъ долгомъ» извѣстить меня, что каторга относится къ моей любознательности съ большимъ сочувствіемъ, просилъ меня «никому не вѣрить» и каторги не бояться: «кто къ намъ человѣкъ, къ тому и мы не звѣри». И въ заключеніе выражалъ надежду, что мое посѣщеніе принесетъ такую же пользу, какъ и посѣщеніе «господина доктора Чехова».
И вотъ въ тотъ же день мы встрѣтились съ Ѳедотовымъ при такихъ обстоятельствахъ.
Въ числѣ другихъ «подлежавшихъ наказанію» былъ приведенъ въ канцелярію и ничего не подозрѣвавшій Ѳедотовъ. Въ сторонкѣ скромно стоялъ палачъ Хрусцель со своими «инструментами», завернутыми въ чистую холстину, подъ мышкой. Около дверей съ испуганными, растерянными лицами толпились «подлежавшіе наказанію».
Я съ докторомъ и помощникомъ смотрителя сидѣлъ у присутственнаго стола.
— Ѳедотовъ!
Ѳедотовъ съ тѣмъ же недоумѣвающимъ видомъ подошелъ къ столу своей колеблющейся походкой слабаго человѣка.
— Зачѣмъ меня, ваше высокоблагородіе, изволили спрашивать?
— А вотъ сейчасъ узнаешь. Встаньте, пожалуйста: приговоръ, — обратился ко мнѣ помощникъ смотрителя и началъ скороговоркой «вычитывать» приговоръ:
— Принимая во вниманіе… признавая виновнымъ… 80 плетей…
Чѣмъ далѣе читалъ помощникъ смотрителя приговоръ, тѣмъ сильнѣе и сильнѣе дрожалъ всѣмъ тѣломъ Ѳедотовъ. Онъ стоялъ, держась рукою за сердце, блѣдный какъ полотно, и только растерянно бормоталъ:
— За отлучку-то… за то, что къ доктору сходилъ.
И когда кончили читать приговоръ, и мы всѣ сѣли, онъ, удивленно посмотрѣвъ на насъ всѣхъ съ величайшимъ недоумѣніемъ, сказалъ:
— Вотъ такъ Богъ. Значитъ, пусть отнимаютъ жизнь…
Сказалъ, шагнувъ впередъ, и вдругъ все лицо его исказилось. Его забило, затрясло. Вырвался страшный крикъ.
И посыпался цѣлый рядъ такихъ кощунствъ, такихъ страшныхъ богохульствъ, что, дѣйствительно, жутко было слушать. Ѳедотовъ рвалъ на себѣ волосы, одежду, шатаясь ходилъ по всей канцеляріи, ударялся головой объ стѣны, о косяки дверей, и вопилъ не своимъ голосомъ:
— Рѣжьте, душите, бейте меня. Хрусцель, пей мою кровь… Надзиратель, убей меня…
Онъ кидался на надзирателей, разрывая на себѣ рубашку и обнажая грудь:
— Убейте. Убейте.
И пересыпалъ все это такими богохульствами, какихъ я никогда не слыхивалъ и, конечно, никогда ужъ больше не услышу. Трудно себѣ представить, что человѣческій языкъ могъ повернуться сказать такія вещи, какія выкрикивалъ этотъ бившійся въ припадкѣ человѣкъ.
Становилось трудно дышать. Докторъ былъ весь блѣдный и трясся. Перепуганный помощникъ смотрителя кричалъ:
— Выведите его. Выведите его.
Ѳедотова схватили подъ руки. Онъ вырывался, но его вытащили, почти выволокли изъ канцеляріи. Теперь его вопли слышались со двора.
— Да развѣ его будутъ наказывать съ порокомъ сердца? — спросилъ я.
— Кто его станетъ наказывать. Развѣ его можно наказывать, — говорилъ дрожащій докторъ.
— Такъ зачѣмъ же вся эта исторія? Для чего? Что жъ прямо было не успокоить его, не сказать впередъ, что наказаніе приводиться въ исполненіе не будетъ, что это только формальность — чтеніе приговора? Вѣдь онъ больной.
— Нельзя-съ, порядокъ, — бормоталъ юноша, помощникъ смотрителя.
Вотъ, быть-можетъ, одна изъ тѣхъ минутъ, когда гаснетъ вѣра, — и злоба, одна злоба на все, просыпается въ душѣ.
— Какой я есть православный христіанинъ, — часто приходилось мнѣ слышать отъ каторжанъ, — когда я и у исповѣди, святого причастія не бываю.
Многіе просто отвыкаютъ отъ религіи.
— Просто силкомъ приходится гонять, — жалуются и священники и смотрители.
Обыкновенно же, это уклоненіе имѣетъ своимъ источникомъ глубоко-религіозное чувство.
— Нешто тутъ говѣніе, — говорятъ каторжане, — изъ церкви придешь, а кругомъ пьянство, игра, ругня. Лобъ перекрестишь, гогочутъ, сквернословятъ. Исповѣдуешься — придешь, — ругаться. До причастія-то такъ напоганишься, — ну, и нейдешь. Такъ годъ за годъ и отвыкаешь.
И сколько истинно глубоко-религіозныхъ людей «отвыкаетъ». Говоришь съ нимъ, слушаешь и диву даешься: «Да неужели все это люди изъ „простой“, вѣрящей, религіозной среды».
— Помилуйте, гдѣ жъ тутъ, какому тутъ уваженію къ религіи быть, — говорилъ мнѣ одинъ изъ священнослужителей въ селеніи Рыковскомъ, — еще недавно у насъ покойниковъ голыхъ хоронили.
— Какъ такъ?
— Такъ. Принесутъ въ гробу голаго, и отпѣваемъ. Соблазнъ.
— А гдѣ жъ одежда арестантская?
— Спросите… Не похороны, а смѣхъ.
Большой ударъ религіозному чувству каторги наносятъ и эти «незаконныя сожительства», отдачи каторжницъ поселенцамъ, практикуемыя «въ интересахъ колонизаціи». Одно изъ величайшихъ таинствъ, на которое въ нашемъ народѣ смотрятъ съ особымъ почтеніемъ, профанируется въ глазахъ каторги этими «отдачами».
— Чего ужъ тутъ молиться, — услышите вы очень часто, — чего тутъ въ церковь ходить. Въ этакомъ грѣхѣ живемъ. У нея вонъ въ Рассеѣ мужъ живъ, а ее чужому мужику даютъ: живи!
Или:
— Мужъ въ каторгѣ въ Корсаковскомъ, а жену въ Александровское: съ чужимъ живи.
Помню «ахи» и «охи», какіе возбудило въ Рыковскомъ прибытіе Горошко — мужа, добровольно послѣдовавшаго въ каторгу за женой:
— Ну, дѣла, — качали головой поселенцы, — за ней мужъ изъ Рассеи добровольно идетъ, а ее здѣсь тѣмъ временемъ тремъ мужикамъ по перемѣнкамъ отдавали.
Бракъ потерялъ въ глазахъ каторги значеніе таинства: изрѣдка, очень-очень изрѣдка услышишь очень робкій вздохъ сожительницы-каторжанки:
— Оно хорошо бы повѣнчаться. Вѣнчаннымъ-то на что лучше.
Но большинство, не всѣ — разсуждаютъ такъ:
— Не «крученымъ» не въ примѣръ лучше. Не ндравится, смѣнилъ. Ровно портянку.
— Развѣ здѣсь заботятся о поддержкѣ религіознаго чувства среди каторжныхъ, — жалуются священники.
Каторжникъ считается «человѣкомъ отпѣтымъ». И всякое человѣческое чувство считается ему чуждымъ.
— Это все нѣжности, сантиментальности и одна гуманность, — говорятъ гг. сахалинскіе служащіе.
Каторжные, только разряда исправляющихся, освобождаются отъ работъ въ послѣдніе три дня Страстной недѣли. Но частному предпринимателю Маеву, въ посту Дуэ[4] понадобилось, чтобъ каторжане работали и эти три дня. Равнодушная ко всему, каторга махнула рукой и пошла. Это незаконное распоряженіе остановилъ только священникъ въ Дуэ. Онъ вышелъ навстрѣчу къ рабочимъ, шедшимъ въ рудники, съ крестомъ въ рукахъ, — это было въ Страстную пятницу. Каторга «опамятовалась» и вернулась въ тюрьму.
Старики Дербинской каторжной богадѣльни, эти страшные старики-нищіе, которые все на свѣтѣ презираютъ, кромѣ денегъ, жаловались мнѣ, что они:
— Священника-то даже и въ глаза не видятъ. На Пасху и то не былъ.
А Дербинскій священникъ говорилъ мнѣ:
— Я ходилъ и велъ съ ними собесѣдованія, но пересталъ: они не умѣютъ себя вести. Тутъ читаешь, ведешь бесѣду, а въ другомъ углу во все горло ругаются между собою площадными словами. Смѣются. Я и прекратилъ свою дѣятельность.
— Мнѣ, наоборотъ, казалось бы, что тутъ-то и слѣдуетъ ее усилить.
Но батюшка только посмотрѣлъ на меня съ изумленіемъ.
Въ библіотекѣ Александровскаго лазарета я нашелъ предназначенныя для духовно-нравственнаго чтенія каторжанамъ слѣдующія книги:
16 экземпляровъ брошюры «О томъ, что ересеученія графа Л. Толстого разрушаютъ основы общественнаго и государственнаго порядка».
21 экземпляръ брошюры «О поминовеніи раба Божія Александра» (поэта Пушкина).
4 экземпляра «Поученія о вегетаріанствѣ».
14 экземпляровъ брошюры «О театральныхъ зрѣлищахъ Великимъ постомъ».
Конечно, это играетъ огромную роль: эти брошюры о Толстомъ, о существованіи котораго они и не подозрѣваютъ, о вегетаріанствѣ, о которомъ они никогда и не слыхивали, и особенно — «о театральныхъ зрѣлищахъ Великимъ постомъ».
И въ то же самое время въ этой библіотекѣ на Сахалинѣ, такъ хорошо вооруженной противъ театральныхъ зрѣлищъ, имѣется для раздачи каторжнымъ всего 5 экземпляровъ «Новаго завѣта» и только 2 экземпляра «Страстей Христовыхъ».
Вотъ и все.
Примѣчанія[править]
- ↑ Выделенный текстъ присутствуетъ въ изданіи 1903 года, но отсутствуетъ въ изданіи 1905 года.
- ↑ Т.-е. мнѣ не нужна бумага для «цыгарокъ».
- ↑ Выделенный текстъ отсутствуетъ въ изданіи 1903 года, но присутствуетъ въ изданіи 1905 года.
- ↑ Общество каменноугольныхъ копей «Сахалинъ». Г. Маеву даютъ по контракту за ничтожную плату каторжныхъ для работъ въ рудники, но въ сущности въ крѣпостное право; по желанію, онъ посылаетъ рабочаго или въ рудники, или беретъ къ себѣ въ дворню: поваромъ, кучеромъ.