Сход собрали в училище, как всегда делали для земского начальника. Народ плотной массой наполнил классную комнату. Впереди были приготовлены стол и несколько стульев. Вокруг стола теснились почётные старики. Зелёный свет столовой лампы скользил по их бородатым лицам, делая их похожими на лица заговорщиков. Сзади, на сдвинутых партах, громоздилась молодёжь. Беспорядочный гул от сдержанного говора, смеха и кашля толпы наполнял комнату. Народ всё прибывал и, несмотря на открытые окна, лампы начинали тухнуть.
— Это нечистый к нам, дуракам, войско набирать пришёл. Слушайте! — шутил Егорка.
Взрыв хохота покрыл шутку.
— Тише вы, угорелые — кричали старики на молодёжь.
Толпа молодёжи от Бондарихи, толкаясь с хохотом и шутками, сбилась в кучу около самых дверей учительской квартиры. Егорка Мёртвый ломался, надувал щёки и удачно представлял «земского».
Земский, небольшого роста человечек, в офицерской тужурке, с длинными и одутлыми щеками, с трудом пробрался вперёд. Его сопровождал графский управляющий, высокий старик с лысиной во всю голову. Широкая серая поддёвка по-барски сидела на тучном корпусе.
Земский дал знак, староста предупредительно схватил счёты. Взмахнув ими высоко над головой, он усиленно стал греметь костяшками, призывая к порядку. В передних рядах замахали руками, зашипели, зацыкали.
— Старички, — крикнул земский звонким командующим голосом, — я собрал вас любезные... э-э-э... — Он с особым достоинством тянул «э», считая его признаком дворянского тона. — Я собрал вас для того... Вы знаете... то есть вам должно быть известно... великое бедствие терпит наше отечество... война на Дальнем Востоке... войска наши творят, так сказать, чудеса храбрости за веру, Царя и отечество. Между тем к прискорбию вашему... так сказать, воровство... даже посягнули на его сиятельство! Вы меня знаете, братцы: когда неурожай, я не задерживаю ссуду... я выдаю из общественного магазина...
— Благодарим... Много довольны... рокотом пронеслось в передних рядах. Земский воодушевился:
— Пожар был недавно в вашем селе — я разрешил вам хворост рубить из вашего леса!.. Ho я не потерплю беспорядков!.. Если среди вас явятся агитаторы — немедленно вязать и представлять ко мне! Я с ними расправлюсь... Мне неоднократно жаловались на крестьян вашего села... Э-э-э... как их? — земский нагнулся к столу, чтобы прочитать, как зовут Беленьких.
— Прикажете привести, ваше-скородие? — вытянувшись, предложил урядник.
— Да, да, да! пожалуйста.
Урядник юркнул в толпу и вскоре два сотника привели под руки Беленьких.
— Вот что, любезные, Э-э-э... — обратился к ним земский. — Я должен, так сказать, предупредить вас, что... э-э-э... вас ожидает Сибирь... Э...
— Мы, ваше выскородье, непричинны, — перебил его младший Беленький, добродушный широколицый парень, бывший сильно навеселе.
— Пра-ашу не перебивать! Если э-э-э... будут повторяться случаи воровства, то э-э-э...
Тимошка, худощавый, жилистый парень с наружностью мастерового, стоял потупившись, в волнении сжимая и разжимая кулаки. Ноздри его тонкого носа широко раздувались. На бледных, чуть покрытых первым пушком щеках играли красные пятна. При последних словах земского, волнение Тимошки, казалось, перешло границы терпения, и он заговорил тихим, сдавленным от раздражения голосом:
— Позвольте, господин! В чём вы обвиняете меня? В воровстве, что ли? Аль в поджигательствах? На каком таком основании?!
— Пра-ашу слушать! — прервал его наставительно земский.
Но Тимошку, видимо, нелегко было остановить. Слова неудержимо полились из клокочущей груди.
— Что я — в окружном суде? Кто это? Присяжные, что ли, заседатели?! Кто вам дал право судить меня? Издеваться надо мной?! Кто?!
Голос Тимошки окреп. Он решительным, вызывающим взглядом искрящихся чёрных глаз окинул сход.
— Кто говорит, что я вор? Уж не вы ли, старые собаки?.. Кто поймал меня?
Стоявшие навытяжку позади земского старшина и староста, оба при знаках, кинулись к Тимошке унимать.
— А ты того... не очень уж... — нерешительно заговорил староста, боязливо перебегая глазами с земского на Тимошку и обратно. — В эту минуту староста не знал, кого из обоих он больше боится.
«Спалит», мелькала у него мысль при взгляде на Тимошку. «В каталажке сгноит», — отзывалось с другой стороны, при виде земского.
Старшина же молча тряс Тимошку за плечо, сам не зная зачем. Земский совсем растерялся, покраснел, затрясся и беспомощно опустился на стул. Несколько оправившись, он схватил карандаш и стал торопливо что-то писать.
— Взять его... связать!.. — кричал хриплым басом управляющий.
От этого вмешательства возбуждение Тимошки только возросло. Он плавным жестом отстранил от себя властей и продолжал:
— Кто смеет называть меня вором? He Бунтов ли? Первый мироед?
Илья Иванович, стоявший в первых рядах, жалко смутился.
— Ты хвалишься, что весь мир за собой ведёшь!.. А скажи-ка тебе только: „Илья Иванович! Вот тебе бутылка, продай половину села вот этому самому ироду... по этих вот пор“.
Тимошка ткнул пальцем в управляющего и сделал жест руками, показывая по каких пор надо продать село.
— Ты скажешь: „возьми“!
В задних рядах послышался смех. Смех этот ободрил Тимошку, и он продолжал с прежним жаром:
— Може ты, Пеганкин, меня в воры производишь? А?!
Благообразный Пеганкин, с блестящей лысиной во всю голову, сразу вспотел и, нагнувшись, стал утирать полою синей суконной поддёвки свою лысину.
— Кто хлопотал на училище казённого лесу, да себе тысячный дом построил?
— Кто в церковных старостах ходил, да Божий храм обобрал? He ты ли, Шумов?
— Кого посылали миром землю в банке покупать, а он её себе подцепил? He тебя ли, Бочкин, — честный мужик?
Тимошка выпрямился, вытянул шею, осматривая сход.
По собранию пронёсся гул. Сотни голосов заговорили сразу. Задние ряды сильно напирали. Мужики побогаче, которым невыгодно было попадаться на глаза Тимошке, втирались в толпу.
— А, старые черти, душепродавцы!.. Попрятались! — кричал Тимошка, почувствовав себя героем минуты.
Земский тревожно озирался. Чувствовалось нечто необычное. В спёртом воздухе висела гроза. Наконец, урядник несмело продвинулся вперёд и схватил Беленького за руки.
— Давай кушак! — крикнул он старосте.
— Прочь! Ты, продажная шкура!.. — ревел Тимошка.
Один из стражников поспешно стащил со старосты кушак, и Тимошку связали; но связанный он казался ещё страшнее.
— Вы — воры, старые черти! А не я! Нет из вас ни одного, кто бы хоть один день в старостах ходил, да без начёта вышел! Вы детей своих гложете, кровопийцы! Проиграет парень в орлянку пятак, вы норовите его за это живьём съесть, а сами тыщи пропиваете! Глоты окаянные!.. А то «воры!» Да я в тыщу раз честнее вас всех!!!
Тимошка от сильного напряжения закашлялся и весь затрясся.
Земский встал с места.
— Ведите его, — приказал он стражникам. Стражник повернул Тимошку за плечо.
— Расступись! — крикнул управляющий.
Передние попытались раздвинуться, но сзади сомкнулись ещё плотней и навалили. Толпа колыхнулась и заставила попятиться властей. Шум усиливался. Возбуждение росло.
— Пропустите, вам говорят!.. Эй вы!.. — кричали впереди.
Толпа шумела, как весенний ледоход.
— Да распорядитесь же вы, наконец!.. Полиция!.. — завопил управляющий и сам начал работать локтями. Толпа спегка расступилась и зловеще затихла. Вслед за управляющим двинулся урядник, подталкивая сзади потного, ослабевшего Тимошку. Сильное нервное возбуждение сменилось у него упадком. Он покорно, толчками подвигался вперёд, тычась носом в богатырскую спину управляющего.
В образовавшийся проход поспешно ринулись староста, старшина и земский. Ещё минута, и они все вышли бы на улицу. Но случилось нечто неожиданное. Где-то сбоку заголосила баба:
— Соколик мой, Тимо-ошенька!.. На кого ты меня...
Рёв толпы покрыл одинокий женский плач.
— Ребята! He выдавай! — пронёсся чей-то призыв, и толпа снова сомкнулась. Десятки рук потянулись к Тимошке. Его быстро развязали... Кто-то ударил в лицо управляющего. Произошла свалка. Молодёжь лезла с кулаками на стражников, на земского. Одинокие крики слились в дикий кровожадный гул.
Но тут произошло опять что-то неожиданное и отрезвляющее: сверху полились крупные капли холодной воды.
Семён Петрович стоял на столе с кружкой. Из ведра, которое держал Михайла, он черпал воду и плескал на народ. Это так всех озадачило, что шум как-то сразу утих. Послышался смех. Стали отряхаться.
— Ребя! — крикнул учитель, воспользовавшись моментом. — Что вы делаете? Разве можно так поступать? Как это дико, грубо!..
— Слушайте, слушайте!.. — пронеслось в толпе. — Семён Петрович говорит, учитель...
Семён Петрович долго и горячо доказывал молодым мужикам нелепость их выходки.
— Я надеюсь, — закончил он, — что господин земский начальник не поднимет никакого дела... Но ведь многие из вас могли пострадать...
Семён Петрович слез со стола и под руку провёл земского в учительскую квартиру. За ними печально шёл управляющий, приложив носовой платок к опухшей щеке.
Народ стал расходиться. Полиция не пыталась больше задерживать Беленьких.
— Вот так Антошка Бунтов! — делился своими впечатлениями Егорка Мёртвый. — Ка-ак звезданёт управителя графского!... — Ажно слезу вышиб... даром что такой богатырь управитель-ат!...
Земский, собираясь уезжать, пожимал руку Семёну Петровичу.
— Надеюсь, всё это э-э-э... недоразумение не будет оглашено в печати? Да?... Пожалуйста... Я вас прошу.
Тройка породистых серых крупной рысью уносила щегольской экипаж земского из села. Село уже спало.