Сельская община (Уида)/ОЗ 1881 (ДО)

Сельская община : Роман из итальянской жизни
авторъ Уида, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. A Village Commune, опубл.: 1881. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 1-6, 1881.

СЕЛЬСКАЯ ОБЩИНА.

РОМАНЪ ИЗЪ ИТАЛЬЯНСКОЙ ЖИЗНИ. Соч. Уида. (L’Etat c’est moi).

Посвящается итальянскому народу,
который много заслужилъ и мало получилъ.

I.

Санта-Розалія-въ-Лѣсу, небольшое селеніе гдѣ-то между Адріатикой и Тиренскимъ моремъ, Доломитами и Абруццо. Нѣтъ надобности яснѣе опредѣлять его географическаго положенія; достаточно сказать, что это маленькое итальянское борго, похожее на множество другихъ подобныхъ селеній, находится подъ нѣжнымъ голубымъ небомъ достолюбезной и прекрасной страны, родившей Ѳеокрита и Тасса. Оно бѣлѣется издали, какъ камень на морскомъ берегу, лежитъ на рѣкѣ зеленой, какъ Эчь; передъ нимъ простирается зеленое плоскогорье, покрытое виноградниками, каштановыми деревьями, оливковыми плантаціями и полями кукурузы, окаймленными низкимъ горнымъ кряжемъ; у воды тянутся высокія тополя, а далѣе возвышается церковь съ красной кирпичной колокольней, на которой гудитъ по временамъ колоколъ въ своей деревянной клѣткѣ. По ту сторону полей, у подножья горъ, лежатъ десятки другихъ селеній; узкія дороги соединяютъ ихъ между собою скрытой виноградными лозами сѣтью и нѣсколько сотенъ крышъ составляютъ то, что называется общиной Веццайи и Гиральды. Средоточіемъ этой общины, какъ самое большое селеніе, служитъ Санта-Розалія. Санта-Розалія-въ-Лѣсу, названная такъ въ тѣ дни, когда она исчезала въ окружающихъ ее лѣсахъ, какъ гнѣздо малиновки въ густой листвѣ; простой, честный, свѣжій сельскій уголокъ, гдѣ полуобнаженныя дѣти играютъ на дорогѣ, словно амуры, сошедшіе съ картинъ Корреджіо, гдѣ весною душистые нарцисы ростутъ повсюду на лугахъ и поляхъ, а осенью — телеги, запряженныя волами, медленно везутъ груды винограда по единственной въ селеніи улицѣ, не мощенной и безъ лавокъ, кромѣ мясной и мелочной, да почернѣвшаго ларя, въ которомъ старуха продаетъ пряники, игрушки и четки.

Лѣтомъ, Санта-Розалія такъ окружена блестящей зеленой листвой, что тонетъ въ виноградныхъ лозахъ и серебристыхъ листьяхъ маслинъ, надъ которыми возвышается только колокольня церкви св. Джіузеппо, съ блестящей статуей этого святого на крышѣ, указывающей пальцемъ на небо.

Спокойно и легко жилось въ Санта-Розаліи въ старину и даже въ наши дни. До революцій и тому подобнаго, ея жителямъ не было дѣла. Они никогда не говорили о политикѣ. Когда бутылка вина отъ десяти сантимовъ дошла до ста, то они съ удивленіемъ почесали въ головѣ; а узнавъ, что причиной дороговизны свобода, то приняли на вѣру этотъ фактъ, полагая, что свободой называлась особая болѣзнь винограда.

Они не обратили большого вниманія на то, что церковь была выбѣлена, тратторія превратилась въ кофейню Виктора Эмануила, на столбахъ моста появились объявленія о рекрутчинѣ и сборщики королевскихъ налоговъ помѣстились въ новой, старательно оштукатуренной конторѣ, подлѣ мясной лавки, съ вывѣской, на которой красовался бѣлый крестъ на красномъ полѣ. Правда, все вздорожало, но одни говорили, что всему виною газъ, появившійся въ сосѣднемъ городѣ, другіе взваливали всю отвѣтственность на желѣзную дорогу, третьи — на короля, четвертые — на жидкое удобреніе; но все-таки никто очень не тревожился и всѣ спокойно ходили въ церковь, и всѣми силами старались быть счастливыми до той минуты, какъ произошли событія, о которыхъ я намѣренъ разсказать.

Община Веццайи и Гиральды, средоточіемъ которой было селеніе Санта-Розалія, какъ всѣ итальянскія общины, повидимому, пользуется независимостью, т. е., практически говоря, полной законодательной автономіей. Пока община платитъ королевскіе налоги, королевское правительство, повидимому, ни во что не вмѣшивается и она считается свободной, какъ воздухъ. Это вамъ скажетъ всякій, кого вы ни спросите, и до того неприкосновенна эта свобода, что даже префектъ не смѣетъ ее нарушить или, по крайней мѣрѣ, такъ говоритъ, желая выйти изъ какого-нибудь затруднительнаго положенія.

Всякій, кто платитъ пять франковъ повинностей, имѣетъ голосъ въ общинномъ самоуправленіи и выбираетъ представительное собраніе изъ тридцати человѣкъ, которые, въ свою очередь, выбираютъ совѣтъ семи, а этотъ совѣтъ, наконецъ, избираетъ одного человѣка, называемаго синдикомъ, т. е. мэромъ. Этотъ перегонный или концентрирующій процессъ прекрасно звучитъ въ теоріи. Но читатель, у котораго хватитъ терпѣнія прочесть эту книгу, увидитъ, какъ означенная система примѣняется на дѣлѣ.

Въ сущности, въ общинѣ Веццайи и Гиральды тридцать представителей ничего не дѣлаютъ, кромѣ избранія семи совѣтниковъ, семь совѣтниковъ ничего не дѣлаютъ, кромѣ избранія одного, а этотъ одинъ ничего не дѣлаетъ, кромѣ назначенія своего секретаря. Секретарь же, съ своими двумя помощниками, носящими громкія названія совѣтника (canceliare) и мироваго (giudice canciliatore), дѣлаетъ все, что только можетъ придумать чиновничій умъ на муку общества. Обязанности секретаря должны бы состоять просто въ томъ, въ чемъ заключаются обязанности всякаго секретаря, но ловкій человѣкъ можетъ придать имъ характеръ самой широкой тираніи и самаго обширнаго грабительства; назначеніе совѣтника учинять обществу всякаго рода непріятности и посылать съ своимъ fidus Achatus, судебнымъ приставомъ, исполнительные листы и повѣстки на явку, какіе ему только вздумается; что же касается до мирового судьи, то его должность, какъ указываетъ его титулъ, повидимому, должна состоять въ примирительномъ разбирательствѣ всѣхъ мѣстныхъ ссоръ, дракъ и исковъ, но онъ обыкновенно отличается нетолько полнымъ невѣденіемъ законовъ и человѣческой натуры, но и всепоглощающимъ стремленіемъ сорвать деньги со всѣхъ и каждаго, почему онъ никогда не миритъ, а напротивъ, всѣхъ ссоритъ. Во всякой другой странѣ эти чиновники были бы мясниками, булочниками или свѣчниками, а потому легко понять, что они не приносятъ безоблачнаго счастья общинѣ, въ которой они царятъ; самые лучшіе изъ нихъ были прежде канцелярскими писцами или обанкрутившимися мелкими торговцами и вкрались въ милость къ префекту или синдику, а такъ какъ обыкновенно они всѣ трое миніатюрные Геслеры, по темпераменту и безконтрольности власти, то легко себѣ представить, какъ не легко переносить ихъ иго сосѣдямъ и вѣрноподданымъ. Власть сладка и мелкій чиновникъ такъ же любитъ ея сладость, какъ и король, а можетъ быть и еще болѣе.

Тиранія очень обыкновенная забава въ этой освобожденной странѣ. Итальянское законодательство основано на такъ называемымъ благодѣяніи человѣчеству, т. е. на кодексѣ Наполеона, который представляетъ собой самый искусный механизмъ, когда-либо придуманный человѣческимъ умомъ для пытки людей. Въ городахъ имъ не такъ легко воспользоваться для означенной цѣли, потому что гдѣ у толпы народа, тамъ вѣчно грозитъ опасность возстанія и, кромѣ того, существуютъ нетолько страшилища, называемыя газетами, но и зловредные, смѣлые граждане, готовые писать въ нихъ статьи. Но въ глуши провинцій, усовершенствованный и процеженный кодексъ Наполеона можетъ дѣйствовать, какъ паровой плугъ; тамъ нѣтъ никого, кто бы сталъ жаловаться, да и не кому жаловаться; поселяне смирны, ничего не понимаютъ и безпомощны, какъ овцы, которыхъ стригутъ; ихъ пугаютъ печатные бланки и сабля карабинеровъ; никто имъ не говоритъ, что у нихъ есть права и, къ тому же, права — очень дорогая роскошь, поддерживать которую стоитъ вездѣ дороже экипажа съ лошадью.

По временамъ, итальянскій народъ открываетъ свои права и зажигаетъ ими бочку съ петролеемъ, за что и подвергается осужденію; конечно, это глупо и страшно, но виноваты въ этомъ тѣ, но милости которыхъ они не знаютъ другого свѣта. Если же обыкновенно петролей употребляется только въ лампахъ, то это благодаря лишь терпѣнію и покорности народа, а не усовершенствованному и профильтрованному тексту кодекса Наполеона или дѣятельности его административныхъ примѣнителей.

Санта-Розалія состоитъ изъ разбросанныхъ, одинокихъ хижинъ по берегу бурливой, зеленой рѣки; конечно, въ ней есть піацца и она имѣетъ притязаніе на титулъ городка, но трава растетъ на площади и ея граждане совершенные поселяне. Никогда въ этомъ маленькомъ борю не было много жителей, и въ эпоху, о которой я говорю, они жили мирно между собою.

Тутъ были: Луиджи Кантарелли (болѣе извѣстный подъ названіемъ Гиги), торговавшій всякаго рода полезными предметами, отъ молотковъ до булавокъ и отъ лекарственныхъ зелій до турецкихъ бобовъ; Фердинандо Гамбакорта (Нандо), бывшій вмѣстѣ и колесникомъ, и плотникомъ, и кровельщикомъ. Леопольдо Франчески (Польдо), исполнявшій обязанности слесаря, кузнеца, лудильщика и коновала; Рафаелло Дандо (Фаелло) большой мясникъ, и Алессандро Мантауто (Сандро) — малый, Винченцо Торигіани (Ченчіо), портной общины, который цѣлый день сидѣлъ поджавъ ноги на порогѣ своей хижины за работой и болтая съ прохожими; Филиппо Разселукчіо (Липко), булочникъ, торговавшій зерномъ и сѣменами; Джіузеппе Ланте (Беппо), державшій винный погребъ и трактиръ, гдѣ вы могли получить жаренаго дрозда и блюдо артишоковъ, лучше приготовленные, чѣмъ на любой кухнѣ всего свѣта; Леонардо Маріани (Нардо), торговавшій въ своей лавкѣ масломъ, красками и кистями, а также завѣдывавшій почтовымъ отдѣленіемъ, хотя эту послѣднюю обязанность онъ исполнялъ очень своеобразно и держалъ всѣ получаемыя письма у себя на прилавкѣ, пока кто-нибудь не отправлялся въ ту мѣстность, гдѣ жило лицо, которому было адресовано то или другое письмо; докторъ Гварино Сквилаче, аптекарь, получавшій ежегодно отъ общины 20 фунтовъ стерлинговъ за попеченіе о физическомъ здоровьѣ гражданъ; Домъ Леліо, патеръ церкви Св. Джіузеппо, получавшій по 20 шиллинговъ въ недѣлю за попеченіе о спасеніи душъ въ общинѣ; Деметріо Пасторини, мельникъ, жившій на берегу рѣки и имѣвшій семь красивыхъ сыновей и дочерей; да кромѣ того, много другихъ очень бѣдныхъ людей неопредѣленнаго ремесла, добывавшихъ какъ попало свой насущный хлѣбъ. А вокругъ селенія жило много мелкихъ дворянъ, много contadini и fattori, которые часто проѣзжали мимо на кровныхъ лошадяхъ или въ дребезжащихъ душегубкахъ, bagheri, странной помѣси телеги и кабріолета.

Санта-Розалія была сдѣлана средоточіемъ новой общины нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ, но хотя цѣна на вино поднялась въ-десятеро противъ прежняго и налоги стали въ пятьдесятъ разъ тяжеле, она долго не чувствовала бремени новыхъ порядковъ, потому что ея синдикъ былъ очень хорошій и справедливый человѣкъ (какъ это иногда случается), маркизъ Пальмароло, простой, какъ Цинцинатъ, и добрый, какъ св. Францискъ. Но, по несчастію для Санта-Розаліи, Пальмароло умеръ отъ горячки въ одинъ жаркій лѣтній день и другой, совершенно иного рода человѣкъ, былъ выбранъ на его мѣсто — кавалеръ Анзельмо Дурелаццо. Маркизъ дѣлалъ все самъ, никогда не подписывалъ ни одной бумаги не прочитавъ ея и не разобравъ предварительно дѣла; благодаря ему, многія глупыя и жестокія узаконенія оставались мертвой буквой и онъ, вполнѣ сознавая лежавшую на немъ отвѣтственность, былъ одинаково справедливъ къ богатымъ и бѣднымъ, тогда какъ большинство людей справедливы только къ тѣмъ или къ другимъ.

Кавалеръ Дурелаццо не заботился о такихъ пустякахъ; онъ прежде былъ крупнымъ свѣчнымъ фабрикантомъ и хотя сдѣлалъ себѣ состояніе, благодаря помощи церкви, но, наживъ милліоны, смѣялся надъ нею. Онъ купилъ обширныя помѣстья въ общинѣ Веццайи и Гиральды, а потому совѣтъ полагалъ, что никто не могъ быть лучше его синдикомъ. Онъ самъ раздѣлялъ это мнѣніе. Это былъ толстый, сонный, легкомысленный человѣкъ; вступивъ въ должность синдика, онъ тотчасъ подписалъ сотни бланковъ, чтобы его не мучили служебными дѣлами, и его единственной заботой была игра въ домино. Онъ очень любилъ, чтобы поселяне снимали передъ нимъ шляпу, и такъ какъ всю свою жизнь онъ самъ кланялся другимъ, то въ этомъ не было ничего удивительнаго.

Дѣла въ общинѣ подъ управленіемъ кавалера Дурелаццо вскорѣ пришли въ безпорядокъ; стали жаловаться собранію тридцати, собраніе тридцати передало жалобы совѣту семи, а тотъ, въ свою очередь, синдику. Кавалеръ Дурелаццо сталъ раздумывать и, наконецъ, придумалъ средство, которое не подвергало его никакимъ затрудненіямъ. Онъ переманилъ къ себѣ мессера Гаспардо Неллемане, служившаго въ муниципалитетѣ сосѣдняго города и вскорѣ въ Санта-Розаліи появился новый секретарь, рослый, сановитый, вытянутый, какъ палка.

Мессеръ Гаспардо Неллемане былъ человѣкъ лѣтъ двадцати-семи, хорошо сложенный, съ смуглымъ и красивымъ лицомъ; во всей своей фигурѣ онъ ясно обнаруживалъ еврейское происхожденіе. Онъ сталъ тотчасъ же значительной особой въ Санта-Розаліи; одѣвался по городской модѣ, носилъ на пальцахъ много колецъ, хотя не всегда мылъ руки и вообще по манерѣ носить шляпу, курить сигару и удалять ногой съ дороги лаящую на него собаку, походилъ на важнаго барина.

Мессеръ Неллемане началъ жизнь въ маленькой, мрачной трущобѣ и сталъ учиться ходить среди горшковъ, чугуновъ и всякихъ желѣзныхъ и мѣдныхъ осколковъ бѣдной лавки, называемой у насъ chencaglierie. Замѣтивъ, что ребенокъ сметливый, отецъ отдалъ его въ школу, а, окончивъ воспитаніе, онъ служилъ писцемъ въ конторѣ нотаріуса. Потомъ онъ поступилъ чиновникомъ на службу итальянскаго королевскаго правительства и теперь сталъ важной особой въ Санта-Розаліи, получая офиціальное жалованье вдвое болѣе аптекаря и въ-четверо болѣе пастора, кромѣ квартиры и стола, уже не говоря о той маннѣ, которая могла упасть на него, благодаря справедливому управленію общиной.

Мессеръ Гаспардо Неллемане жилъ въ двухъ маленькихъ комнатахъ, очень плохо меблированныхъ; ему прислуживалъ сторожъ, убиравшій присутствіе въ общинномъ дворцѣ, и ѣлъ по буднямъ бѣлые бобы, жаренные въ маслѣ, и соленую рыбу, а по праздникамъ кусокъ ягненка, то есть тоже, что ѣли и самыя скромныя единицы въ общинѣ. Но хотя мессеръ Гаспардо курилъ сигары въ два сантима и пилъ жиденькое вино въ нѣсколько пенсовъ за бутылку, онъ былъ человѣкъ самолюбивый; онъ не видѣлъ причины, почему бы ему не сдѣлаться депутатомъ и даже министромъ; въ сущности, такой причины и не существовало. Онъ былъ мелкимъ чиновникомъ и получалъ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ, но его совѣсть не разбирала средствъ для достиженія предположенной цѣли, а сердце было безжалостно, какъ камень.

По своему оффиціальному положенію онъ былъ смиреннымъ секретаремъ, исполнявшимъ могущественную волю общиннаго совѣта, какъ молодой Бонапартъ казался полководцемъ, осуществлявшимъ предначертанія республиканскаго правительства. Но геній всегда выкажетъ свою силу и мессеръ Неллемане въ дѣйствительности приводилъ въ движеніе джіунту, словно ея члены были автоматы, а онъ пружиной. Этотъ совѣтъ засѣдалъ разъ въ недѣлю за большимъ столомъ и полагалъ, что дѣлаетъ дѣло, но члены его, въ сущности, только смотрѣли въ очки, которыя протиралъ имъ мессеръ Неллемане. Онъ избавлялъ ихъ отъ работы и они были ему за это благодарны.

Общинный палаццо стоялъ среди залитой солнцемъ Санта-Розаліи; это было уродливое четырехугольное зданіе, грязное, обнаженное, всегда покрытое пылью, съ обвалившейся штукатуркой и полинялой краской. Всѣхъ обитателей селенія увѣряли, что это некрасивое зданіе составляетъ ихъ храмъ свободы и равенства, свободы общественной и частной, а равенства безпристрастнаго, неподкупнаго, невзирающаго на лицъ. А внутри общиннаго палаццо, мессеръ Неллемане дѣлалъ что хотѣлъ и оттуда управлялъ общиной «мягко и умѣренно», какъ онъ выражался о своей администраціи, попивая ликеръ въ маленькой скромной кофейнѣ, гордившейся, что ее посѣщалъ такой великій человѣкъ. Въ этой кофейнѣ секретарь, совѣтникъ и мировой почти каждый день играли въ карты, пили крѣпкіе напитки и курили сигары, съ тѣмъ похвальнымъ согласіемъ, которое одинаково отличало ихъ общественную и частную жизнь. Они никогда не ссорились; одинъ держалъ овецъ, другой ихъ стригъ, а третій подбиралъ шерсть; еслибы они хоть разъ поссорились, овцы могли бы вырваться у нихъ изъ рукъ.

Мессеръ Гаспардо Неллемане иногда думалъ, что онъ могъ бы одинъ и держать овецъ, и стричь, и подбирать шерсть, такъ какъ онъ былъ очень уменъ, а его друзья, совѣтникъ и мировой не отличались блестящими способностями.

Мировой былъ толстый, лысый господинъ, исполнявшій прежде обязанности патера, повара, кабатчика и сыровара съ одинаковымъ неуспѣхомъ; онъ любилъ выпить и былъ всегда какой-то сонный; совѣтникъ былъ нѣкогда аптекарскимъ ученикомъ и попалъ въ бѣду, перепутавъ латинскія названія лекарствъ; малаго роста, худащавый и очень застѣнчивый, онъ имѣлъ одну страсть: любилъ безъ ума артишоки въ маслѣ.

Мессеръ Гаспардо Неллемане былъ совершенно иного пошиба, чѣмъ его товарищи, которыхъ онъ любезно называлъ милымъ Тонино и любезнымъ Мазо. Его умъ былъ созданъ для господства, и даже его начальникъ, благородный синьоръ синдикъ кавалеръ Дурелаццо, никогда не смѣлъ спорить съ нимъ или прекословить ему. Онъ пріѣзжалъ въ Санта-Розалію разъ въ недѣлю или разъ въ мѣсяцъ, кивалъ головой, подмигивалъ и бормоча: «Va bene, va benissimo», соглашался на все, одобрялъ всѣ дѣйствія и распоряженія, всѣ планы и низкопоклонныя объясненія своего секретаря. Такимъ образомъ, мессеръ Гаспардо Неллемане царилъ въ Санта-Розаліи, точно также, какъ много подобныхъ людей доселѣ царятъ на итальянской землѣ въ настоящемъ 1880 году.

Народъ создаетъ бюракратію и бюрократія поглощаетъ народъ; это старая сказка Сатурна и его дѣтей. Мессеръ Гаспардо былъ, конечно, очень незначительнымъ атомомъ европейской бюракратіи, но онъ былъ достаточно великъ, чтобъ проглотитъ общину Веццайи и Гиральды.

Вся община его ненавидѣла, и все-таки боялась. Община избрала собраніе тридцати, собраніе тридцати избрало совѣтъ семи, совѣтъ же выбралъ синдика, кавалера Дурелаццо, и кавалеръ Дурелаццо назначилъ секретаремъ мессера Гаспардо, а когда этотъ ловкій всадникъ осѣдлалъ терпѣливаго мула, то никто въ Веццайѣ и Гиральдѣ не нашелся достаточно умнымъ, чтобъ выбить его изъ сѣдла.

Правительство, по мнѣнію мессера Неллемане, и многихъ болѣе значительныхъ государственныхъ людей, не что иное, какъ сложная искусная машина для взысканія съ народа всего, что только возможно; народъ — это ягненокъ, съ котораго надо содрать шкуру, овца, которую надо остричь, виноградъ, который надо выжать. Народъ слѣдовало обойти, застращать, раздавить въ тискахъ и сдѣлать изъ него вино, для личнаго употребленія мессера Неллемане. Онъ не былъ еще министръ, но уже думалъ по министерски.

Конечно, онъ былъ еще только маленькій чиновникъ, на скудномъ жалованіи, и публично пекъ томаты въ задней комнаткѣ кофейни, но у него была душа государственнаго человѣка. Если оселъ брыкается — бей его, если онъ околѣетъ — сдери съ него шкуру и этимъ путемъ только онъ принесетъ тебѣ пользу, такъ думалъ онъ, и дѣйствительно, народъ былъ осломъ мессера Неллемане.

Мессеръ Неллемане управлялъ Санта-Розаліей уже три года съ половиною, когда случилось первое изъ событій, которыя я хочу разсказать. Эти событія измѣнили судьбу очень бѣдныхъ людей, о которыхъ публика удостоиваетъ читать, если объ нихъ пишетъ Жоржъ-Зандъ или Джорджъ Элліотъ, но внѣ страницъ романа это совершенно незначительныя и неинтересныя личности.

Однажды, въ прекрасной весенній день, мессеръ Неллемане пообѣдалъ въ три часа, и пошелъ прогуляться по лѣвому берегу рѣки Розы, по тому берегу, гдѣ не было домовъ.

Мессеръ Неллемане находился въ очень хорошемъ расположеніи духа; онъ только что осмотрѣлъ дороги съ своимъ другомъ Пьерино Цаффи, инженеромъ общины, который какъ инженеръ зналъ такъ мало, что не годился даже на службу въ желѣзнодорожныхъ компаніяхъ. По счастью для него, онъ былъ школьнымъ товарищемъ мессера Неллемане, и въ тѣ отдаленные дни ссудилъ послѣднему небольшую сумму денегъ, такъ что когда общинѣ потребовался послѣ смерти стараго инженера новый, то мессеръ Неллемане сказалъ: «Есть на свѣтѣ Пьерино Цаффи, человѣкъ, способный пробуравить Гран-Сассо и осушить Лаго-Маджіоре; хорошо было бы намъ взять его къ себѣ на службу». Синдикъ произнесъ: «Va bene, va benissimo» и Пьерино Цаффи сдѣлался чиновникомъ общины Веццайи и Гиральды.

Въ общинѣ существовала тяжелая дорожная повинность; всякій, платившій пятьдесятъ франковъ ренты, обязанъ былъ нести этотъ налогъ, и общая его цифра достигала значительной суммы.

Дороги въ Веццайѣ и Гиральдѣ были очень плохи, а обязанность Пьерино Цаффи состояла въ томъ, чтобъ ихъ улучшать на тѣ крупныя деньги, которыя собирались съ народа. Но еслибъ Пьерино Цаффи чинилъ дороги и деньги шли бы на этотъ предметъ, то дѣло обошлось бы слишкомъ просто съ высшей государственной точки зрѣнія; поэтому, друзья поступали совершенно иначе. Они предложили сдать починку дорогъ съ подряда тому, кто меньше всего за это запроситъ. Явился мельникъ и предложилъ чинить дороги за 400 франковъ въ годъ; съ нимъ не стали и разговаривать. Потомъ каменьщикъ сбавилъ цѣну до 350, но ему презрительно отказали. Какой-то подрядчикъ изъ сосѣдняго города заявилъ цифру 200, но и съ нимъ не сошлись, хотя ему объявили неудовлетворительный отвѣтъ очень любезно, такъ какъ онъ былъ горожанинъ. Наконецъ, послѣ долгихъ споровъ, криковъ, торговъ и переторжекъ, каменьщикъ согласился снять починку дорогъ за 140 фр. въ годъ, и тогда заключенъ былъ контрактъ.

Точка зрѣнія каменьщика на починку дорогъ была очень проста; онъ сваливалъ на различныя мѣста большихъ дорогъ весь мусоръ и щебенки со своего двора, гдѣ тесали камни, а когда у него не случалось этого матеріала, то ничего не дѣлалъ.

Проѣзжавшіе по этимъ дорогамъ проклинали ихъ; лошади и мулы падали въ пробоины; колеса ломались отъ ухабовъ. На всѣ жалобы каменьщикъ отвѣчалъ, что если онъ содержалъ дороги дурно, то дѣло инженера было объ этомъ заявить. Тогда призывали инженера и онъ производилъ осмотръ дорогъ, завтракалъ съ каменьщикомъ, пилъ «Vino Santo» и доносилъ, что дороги не могли быть въ лучшемъ состояніи. «Вотъ видите», говорилъ послѣ этого каменьщикъ, прикрывая себя донесеніемъ инженера, а мессеръ Неллемане докладывалъ это донесеніе джіунтѣ и синдику, который произносилъ: «Va bene, va benissimo». Что же касается до осмотра самыхъ дорогъ, то мессеръ Неллемане смотрѣлъ на колосившійся хлѣбъ въ полѣ, а мессеръ Пьерино на облака, пробѣгавшія по небу и оба объявляли, что очень довольны состояніемъ дорогъ, и даже мало того, совершенно удивлены, какъ онѣ такъ хороши. Мулы ломали себѣ на нихъ ноги по извѣстному упрямству этихъ животныхъ, и колеса соскакивали потому, что были гнилы; очевидно, во всемъ виноваты были мулы и колеса, а дороги были прекрасны.

Вотъ какъ содержались дороги въ общинѣ Веццайи и Гиральды. Но куда шли остальныя деньги отъ собираемой налогомъ суммы, послѣ вычета изъ нея въ пользу каменьщика 140 франковъ? Этого вопроса никто въ общинѣ и не думалъ задавать. Терпѣнье плательщиковъ повинностей во всѣмъ свѣтѣ удивительно. Эта ослиная черта вѣроятно и побуждаетъ вездѣ государственныхъ людей, и въ особенности министровъ финансовъ, такъ презрительно относиться къ публикѣ. Они обходятся съ ней, какъ Сганарель съ своей женой.

Мессеръ Неллемане только что вернулся съ подобного осмотра дорогъ, произведеннаго вмѣстѣ съ мессеромъ Пьерино. Вино было отличное, дрозды и заяцъ были исжарены прекрасно. Поэтому, онъ возвращался домой въ очень добродушномъ настроеніи, по берегу хорошенькой рѣки Розы, блестящей и зеленой, какъ спина ящерицы. Зимой, во время наводненій, она грозно рычитъ, катя свои бурныя волны, а лѣтомъ мелѣетъ, тихо протекая мимо широкихъ полосъ свѣтло-желтаго песку. Роза, рѣка историческая, хотя и очень узенькая. Всякій, кто желаетъ можетъ прочесть въ старыхъ лѣтописяхъ о святыхъ пилигримахъ, шествовавшихъ по ея берегамъ, и нечестивыхъ войнахъ, свирѣпствовавшихъ въ этой мирной мѣстности, о томъ, какъ Гвельфы и Гибелины переходили черезъ нее въ бродъ, какъ испанцы и нѣмцы погибали въ ея волнахъ.

Но мессеръ Неллемане не думалъ объ этихъ старыхъ сказкахъ; онъ питалъ безграничное презрѣніе къ прошедшему. Какіе дураки были средневѣковые бароны и рыцари, умѣвшіе только поджаривать евреевъ и ростовщиковъ. Гораздо лучше достигали той же цѣли налоги, суды, законы! Мессеръ Гаспардо Неллемане соглашался со многими современными философами, что никогда не было такого хорошаго времени, какъ въ наши дни.

Онъ медленно шелъ съ сигарой Кавуръ въ зубахъ. Солнце опускалось къ западу; макушки ломбардскихъ тополей, окаймлявшихъ берегъ, едва дрожали отъ легкаго вѣтерка; вездѣ было пыльно, непріятно, но на берегу рѣки было прохладно, тѣнисто, непыльно.

Вдругъ глаза мессера Неллемане замѣтили нарушеніе закона и заблестѣли, какъ глаза боевой лошади при звукахъ трубы! Что же онъ увидѣлъ? Старика, рѣзавшаго камыши на берегу обмелѣвшей рѣки! Близь него молодая дѣвушка полоскала бѣлье, а немного подалѣе — юноша собиралъ въ водѣ камешки.

Старикъ, Филиппо Маццетти, котораго всѣ звали Пиппо, былъ корзинщикъ; онъ чинилъ плетеные стулья и приготовлялъ плетеные чахлы для бутылокъ съ виномъ и масломъ. Онъ былъ очень бѣденъ съ точки зрѣнія свѣта, но совершенно счастливъ, какъ сверчокъ въ полѣ. У него была маленькая хижина, его собственная, по выраженію дѣтей, на самомъ берегу рѣки, и онъ всегда ухитрялся имѣть по воскресеньямъ фунта два мяса, такъ какъ матеріалъ для его работы, камышъ, онъ собиралъ даромъ въ водѣ.

Молодая дѣвушка была дочерью его покойнаго сына и составляла гордость его души, красу его жизни. Ее звали Віолой, такъ какъ имя прелестной, скромной, смѣлой героини Шекспира часто встрѣчается въ народѣ этой мѣстности, и походила она на Сибиллу Персину, какъ человѣческое лицо можетъ походить на безсмертный образъ поэта. Лицо ея было благородное, задумчивое и, отправляясь съ отцомъ рѣзать камыши и вѣтви ивовыхъ деревьевъ или принося домой на головѣ связку красныхъ кленовыхъ прутьевъ, она поражала граціей и врожденнымъ величіемъ, словно была дочерью кесаря.

Она не умѣла читать, почти всегда ходила босой и была занята тяжелой работой съ разсвѣта до заката солнца, но отличалась спокойной, античной, скульптурной красотой. Дѣдушка держалъ ее очень строго и она никогда не выходила изъ дому безъ него; этотъ поджарый, маленькій, загорѣлый старичекъ казался рядомъ съ нею засохшимъ сучкомъ подлѣ лиліи. Они любили другъ друга преданной любовью и ихъ мирная жизнь протекала тихо, невинно и благополучно до этого весенняго дня, когда, по несчастью, мессеръ Неллемане увидалъ на берегу, какъ она полоскала бѣлье, старый Пиппо рѣзалъ камыши, а старшій сынъ мельника, Кармело Пасторини, войдя по колѣно въ рѣку, собиралъ гальки.

Мессеръ Гаспардо Неллемане остановился. Онъ составилъ кодексъ мелкихъ мѣстныхъ правилъ, совершенно новыхъ и изобрѣтенныхъ имъ самимъ. Онъ полагалъ, что администрація значитъ постоянное преслѣдованіе чего-нибудь и кого-нибудь. Если ея рука не будетъ всегда тяготѣть надъ народомъ, то ее перестанутъ уважать. Онъ подвелъ подъ соотвѣтствующее наказаніе все, что только могъ придумать.

Каждая община имѣетъ право издавать для себя мѣстные законы или постановленія, и мессеръ Гаспардо составилъ кодексъ изъ трехсотъ-девяноста статей, которыя джіунта, полудремля и равнодушно утвердила. Почтенный синдикъ, кавалеръ Дурелаццо просмотрѣлъ эти правила и сказалъ: «Va bene, va benissimo». Такимъ образомъ, всѣ ухищренія секретаря стали закономъ для Санта-Розаліи. Недавно онъ прибавилъ къ этимъ постановленіямъ новый законъ, чтобы никто не смѣлъ рѣзать камыши или тростникъ въ рѣкѣ безъ дозволенія и соотвѣтствующей платы общинѣ. «L’Etat c’est moi» (государство это я) и карманъ общины — мой карманъ — было всегда основной идеей мессера Неллемане.

Онъ тихонько спустился къ самой водѣ и любезно сказалъ старому Пиппо, потому что молодая дѣвушка была прелестна:

— Любезный другъ, вы нарушаете законъ, если не испросили разрѣшенія. Покажите мнѣ свидѣтельство.

Старый Пиппо былъ немного глухъ и, кромѣ того, угрюмый брюзга. Онъ молча продолжалъ свою работу. Мессеръ Неллемане возвысилъ немного голосъ:

— Эй, дружище! По правиламъ муниципальной полиціи, воспрещено рѣзать камыши. За первое нарушеніе этого закона полагается пеня, а за второе — тяжелый штрафъ…

— Четыреста лѣтъ мои предки рѣзали камыши въ этой рѣкѣ, отвѣчалъ старикъ, поднимая, наконецъ, голову и пряча трубку въ карманъ панталонъ.

— Мы не принимаемъ во вниманіе глупыхъ прецедентовъ; они не могутъ служить оправданіемъ за нарушеніе законовъ, изданныхъ общиной, сказалъ мессеръ Гаспардо, который любилъ громкія слова, доказывавшія, что онъ былъ человѣкъ не простой, а образованный.

— Э! промолвилъ Пиппо, котораго легко было устрашить, хотя онъ и готовъ былъ смиренно постоять за свое право, считая его за наслѣдіе предковъ; но онъ боялся громкихъ словъ и подумалъ, что, вѣроятно, безсознательно совершилъ убійство или какой-нибудь великій грѣхъ: — «Scuti tanto, signore». Всѣ собираютъ камыши; мой отецъ и дѣдъ такъ дѣлали, и откуда же я иначе возьму матеріалъ для корзинокъ?

— Подайте просьбу о разрѣшеніи, и если вамъ позволятъ, заплатите деньги, рѣзко сказалъ мессеръ Неллемане: — если вы будете продолжать, то васъ вызовутъ въ судъ и подвергнутъ штрафу.

Пиппо въ смущеніи почесалъ въ затылкѣ. Молодой Кармело, стоявшій по колѣно въ водѣ, взглянулъ на Віолу и увидѣлъ, что она дрожала всѣмъ тѣломъ, съ испугомъ смотря на страшнаго секретаря общины.

— Это старое право народа, какъ и право собирать гальки, воскликнулъ онъ смѣло: — рѣка принадлежитъ намъ всѣмъ.

— У народа нѣтъ правъ, которыя законъ отмѣняетъ, отвѣчалъ мессеръ Неллемане съ достоинствомъ и эти слова, можетъ быть, были первой правдой, когда-либо произнесенной его устами.

Потомъ онъ вынулъ изъ кармана памятную книжку, которую постоянно имѣлъ при себѣ, и вписалъ въ нее:

«Кармело, сынъ Пасторини — безпокойный характеръ; имѣть въ виду».

Онъ хотѣлъ сказать еще что-то строже, но вдругъ увидалъ обращенное къ нему прелестное лицо Віолы. Несмотря на все величіе, мессеръ Гаспардо Неллемане былъ человѣкъ; онъ на минуту былъ ослѣпленъ ея красотой; ея испуганные, влажные, блестящіе глаза тотчасъ смягчили его гнѣвъ. Онъ зналъ, что она внучка стараго Пиппо, но никогда прежде не обращалъ на нее вниманія.

Онъ перемѣнилъ тонъ и снисходительно прибавилъ:

— Вы предупреждены, Маццетти, и предупреждены мною; вы не знали муниципальнаго постановленія и потому на этотъ разъ я не составлю протокола, но берегитесь нарушить въ другой разъ законъ. Прочтите 6-й пунктъ XIV статьи общиннаго кодекса Веццайи и Гиральды. «Buon’sera, buon’ripaso».

И сказавъ это, онъ пошелъ по берегу тихими шагами.

— Какъ ты думаешь, могу я снести ихъ домой? спросилъ старый Пиппо, смотря съ сомнѣніемъ и любовью на отрѣзанные камыши.

— Я наплевалъ бы на него и на его законы, отвѣчалъ юный Кармело: — онъ явился сюда вчера, а рѣка создана ранѣе насъ всѣхъ и собственно для нашей пользы.

— Все это хорошо, Кармело, сказала застѣнчиво Віола: — но этотъ господинъ здѣсь дѣлаетъ, что хочетъ и у него подъ руками три стража. Притомъ штрафами легко раззорить человѣка. Вспомните бѣднаго Нанни.

Джіовани, сапожникъ, работавшій у своего ларя на чистомъ воздухѣ по примѣру своего отца, былъ тяжело наказанъ по XX статьѣ новыхъ правилъ, которая запрещала сидѣть на мостовой и заграждать путь прохожимъ. Джіованни былъ упрямый, сварливый старикъ и, считая, что камни передъ его домомъ принадлежатъ ему, продолжалъ работать на улицѣ у своей двери. Онъ вызывался къ мировому нѣсколько разъ и вскорѣ сумма штрафовъ возрасла настолько, что Нанни, выручавшій по франку въ день, не могъ заплатить ихъ. Тогда явился судебный приставъ и продалъ всю его мебель, посуду, горшки. Глупаго старика это такъ оскорбило, что онъ убилъ себя съ помощью послѣднихъ, оставленныхъ ему кусковъ каменнаго угля. Его недвижимый и бездыханный трупъ нашли на обнаженномъ, полу, такъ какъ ему не оставили ни кровати, ни постели.

Нанни былъ веселый, добрый старикъ и его смерть была большимъ ударомъ для всего селенія, тѣмъ болѣе, что онъ въ продолженіи полстолѣтія чинилъ всѣмъ праздничные башмаки.

— Я помню бѣднаго Нанни, отвѣчалъ юноша, и мрачное облако отуманило его лицо: — новоиспеченные законы убили его;, что же касается до этого господина, то жаль, что никто его не побьетъ.

— Шш! произнесла Віола, бросая испуганный взглядъ на удалявшуюся по противоположному берегу фигуру мессера Гаспардо.

— Взять камыши или оставить? спросилъ еще разъ Пиппо, не зная, на что рѣшиться.

Сынъ мельника бросилъ собранные камешки въ воду, подошелъ къ грудѣ камышей, взвалилъ ее себѣ на плечи и понесъ въ хижину Пиппо, отстоявшую на нѣсколько шаговъ отъ берега. Мессеръ Гаспардо издали замѣтилъ это и записалъ въ свою памятную книжку.

Рѣка блестѣла золотистыми и зелеными отливами; на берегу, тутъ и тамъ виднѣлись красные тюльпаны; безмолвная, мирная тишина царила въ природѣ; солнце близилось къ западу. Мессеръ Гаспардо продолжалъ идти съ мрачнымъ, нахмуреннымъ лицомъ.

Віола смотрѣла ему вслѣдъ со страхомъ. Она очень его боялась и сожалѣла, что Кармело Пасторини при немъ взялъ связку камышей. Но юноша не обращалъ на это никакого вниманія; онъ былъ очень молодъ, ловокъ и смѣлъ; онъ вынулъ счастливый номеръ и долженъ былъ прослужить въ арміи только сорокъ дней. Поэтому, онъ остался дома у отца въ его маленькой мельницѣ на рѣкѣ Розѣ. Онъ ничего и никого не боялся. Но Пиппо и Віола очень страшились, чего именно — они сами не. знали. Честные бѣдняки всегда, среди своей трудовой, голодной жизни, боятся закона, постоянно преслѣдующаго ихъ, карающаго каждый ихъ шагъ и вынимающаго изъ ихъ гармана послѣдній сантимъ.

Бѣдный народъ легко понимаетъ и уважаетъ уголовные законы со всей ихъ строгостью, но для него непонятна мелочная тиранія административныхъ постановленій, которыя терзаютъ ихъ до смерти и приводятъ въ уныніе, или доводятъ до бѣшенства, дѣлая изъ нихъ соціалистовъ и возбуждая жажду мести.

Мы всѣ въ Италіи очень боимся соціализма, т. е. всѣ, которымъ есть что терять и, однако, мы дозволяемъ синдиками, съ ихъ секретарями, совѣтниками и мировыми, сѣять сѣмена соціализма мелочными несправедливостями и мелочными жестокостями, которыя, рано или поздно, вызываютъ вооруженныя возстанія, поджоги и т. д.

II.

Между тѣмъ, мессеръ Гаспардо вернулся домой въ свою квартиру въ Муниципіо и послалъ за Биндо.

Биндо Терри былъ одинъ изъ тѣхъ сельскихъ стражей, которые содержались общиной для должнаго исполненія трехсотъ девяносто шести новыхъ правилъ, настоящимъ отцомъ которыхъ былъ мессеръ Неллемане, хотя Джіунта ихъ усыновила. Биндо былъ большой негодяй и стремился всегда доказать мудрость, что вора надо ловить вору. Онъ ничего не дѣлалъ, шлялся по улицѣ и раззорялъ птичьи гнѣзда, когда мессеръ Неллемане увидалъ въ немъ зачатки, изъ которыхъ могъ развиться полезный слуга государства. Онъ такъ энергично рекомендовалъ его синдику, что тотъ сказалъ: «Va bene, va benissimo», и бродяга Биндо сдѣлался общиннымъ стражемъ въ сѣромъ мундирѣ, съ саблей и шляпой съ перомъ. Ревность его къ службѣ была доведена до точки кипѣнія обѣщаніемъ отдавать ему половину каждаго штрафа, который будетъ взысканъ съ остановленныхъ имъ нарушителей новаго общиннаго кодекса.

Мессеръ Гаспардо позвалъ теперь этого ревностнаго слугу государства и спросилъ его:

— Какой пользуется репутаціей старшій сынъ мельника Пасторини?

Биндо, который, до своего поступленія въ сторожа, не разъ получалъ побои отъ мельника за кражу муки, отвѣчалъ поспѣшно:

— Это дикарь, своевольный, неуважающій начальства.

— Значитъ, опасный человѣкъ. Я такъ и думалъ. Попадался онъ когда нибудь?

Биндо грустно покачалъ головой. Пасторини, отецъ и сыновья, были смирные, богобоязненные, работящіе, честные люди. Они, дѣйствительно, должны были выводить изъ себя стража, наблюдавшаго за нравственностью гражданъ, съ цѣлью положить себѣ въ карманъ половину штрафовъ, взимаемыхъ за проступки.

— А мельница приноситъ имъ доходъ?

— Altro, Signore! На протяженіи пяти миль внизъ по рѣкѣ нѣтъ другой мельницы.

— Она имъ принадлежитъ?

— Да, она находится въ рукахъ семьи Пасторини сотни лѣтъ.

— И прилегающій boschetto?

— Точно такъ.

— Вы можете идти, любезный Биндо, сказалъ секретарь: — но смотрите въ оба за Кармело Пасторини. Онъ, кажется, очень надутый, безпокойный и несимпатичный юноша, а въ наши дни всего можно ожидать.

Биндо почтительно поклонился и вышелъ изъ комнаты, оставивъ на столѣ у мессера Неллемане списокъ замѣченныхъ имъ въ этотъ день нарушеній общиннаго кодекса; въ немъ предусмотрѣны были всѣ дѣйствія, которыя только могли совершить на большой дорогѣ взрослые люди, дѣти, лошади, собаки, ослы, козы, коровы, утки или курицы, а такъ какъ онъ считалъ почти государственной измѣной всякій первобытный обычай, привычку или забаву, существовавшіе съ искони въ этомъ сельскомъ уголкѣ, то не удивительно, что такой ревностный чиновникъ, какъ Биндо, всегда смотрѣвшій въ оба глаза и слушавшій въ оба уха, могъ каждый вечеръ представлять своему господину списокъ проступковъ длиннѣе списка любовныхъ похожденій Дона Джіованни.

Биндо Терри предпочиталъ пути добродѣтели путямъ бродяжничества; вмѣсто того, чтобъ сидѣть самому въ тюрьмѣ, онъ сажалъ въ тюрьму другихъ, что соединяло въ себѣ прелесть новизны и пріятное сознаніе власти. Этотъ путь также былъ гораздо прибыльнѣе; кто не хотѣлъ, чтобъ врывались въ его частную жизнь, нарушали его старинные обычаи или отравляли его собакъ, просто совалъ въ руку Биндо нѣсколько франковъ; а тѣ мясники, булочники и торговцы скотомъ или зерномъ, которые не хотѣли платить государству ни налоговъ, ни штрафовъ, были для него постояннымъ источникомъ дохода, такъ какъ онъ отлично зналъ, гдѣ и когда слѣдовало закрыть свой дальновидный, зоркій глазъ.

Получая только 20 ф. ст. въ годъ оффиціальнаго жалованья, конечно, приходится другими путями пополнять свой пустой карманъ. Платили Биндо пятьдесятъ франковъ за его бездѣльныя услуги и уступали въ его пользу половину штрафовъ; джіунта безмолвно говорила ему: «грабь, притѣсняй, бери взятки, выжимай изъ народа деньги на насущный хлѣбъ». И она. дѣйствительно такъ поступалъ: выжималъ изъ народа деньги нетолько на хлѣбъ, по и на вино, сигары и любовницъ.

Естественно, что онъ ненавидѣлъ всѣхъ честныхъ людей, всякаго, кто исправно платилъ налоги и повиновался закону; они не приносили ему никакого дохода.

Какъ мессеръ Гаспардо Неллемане составилъ свой кодексъ не для благоденствія или нравственнаго развитія народа, но для пополненія муниципальной казны штрафами за нарушенія, такъ и его клевретъ, хитрый Биндо, ходилъ по улицамъ, широко открывъ глаза, не съ цѣлью наблюдать, чтобъ вездѣ исполняли законъ, по съ надеждою подсмотрѣть, что его гдѣ-нибудь нарушали. Богатый мясникъ на піаццѣ возилъ говядину въ сосѣдній городъ, не платя ни одного сантима установленной повинности, потому что онъ имѣлъ достаточно смекалки войти въ предварительное соглашеніе съ Биндо: напротивъ, бѣдный мясникъ на берегу не хотѣлъ идти ни на какія сдѣлки, глупо утверждая, что Биндо въ прежніе дни своей неоффиціальной дѣятельности сотни разъ воровалъ куски свинины съ его ларя, а потому, естественно, штрафы сыпались на него безъ конца и плата за каждую голову быковъ, свиней и ягнятъ тяжело ложилась на его коммерческомъ балансѣ.

Что дѣлать? Подкупы и взятки — естественное послѣдствіе бюрократіи на всемъ свѣтѣ, и Биндо не былъ исключеніемъ изъ общаго правила?

— Жить надо, говорилъ Биндо, прищелкивая языкомъ и нахлобучивая набекрень свою шляпу съ перомъ, когда кто-нибудь замѣчалъ ему, что его руки не были такъ чисты, какъ слѣдовало бы имѣть ихъ стражу общественной нравственности.

Биндо всегда ненавидѣлъ семью Пасторини; они жили мирно, честно въ своей маленькой мельницѣ на берегу рѣки, съ вѣчно шумящими черными колесами внизу и высокими зелеными тополями наверху. Они аккуратно платили налоги, никого не обманывали, сидѣли постоянно дома и пользовались общей любовью; сыновья энергично работали и рѣдко появлялись въ кабачкѣ. Однимъ словомъ, это была семья, вполнѣ ненавистная оффиціальному чиновнику, получавшему половину штрафовъ съ сварливыхъ, безпокойныхъ людей.

Поэтому сердце Биндо Терри дрогнуло отъ удовольствія при знаменательныхъ словахъ его начальника. Онъ былъ ловкій, способный юноша, искусный на выдумки, и уже мысленно видѣлъ передъ собою Кармело, столь же чистаго лицомъ, какъ и совѣстью, прямого, честнаго, спокойнаго, трезваго, однимъ словомъ, отвратительно-нравственнаго юношу — на скамьѣ подсудимыхъ и въ тюрьмѣ.

— Отчего же нѣтъ? сказалъ себѣ Биндо, радостно щелкая языкомъ.

Между тѣмъ, мессеръ Гаспардо сѣлъ за столъ и, закуривъ большую сигару, принялся съ спокойнымъ удовольствіемъ за чтеніе списка дневныхъ нарушеній закона въ Санта-Розаліи.

Этотъ списокъ радовалъ его сердце; тутъ были нарушенія правилъ, воспрещавшихъ оставлять нижнія вѣтви на деревьяхъ, играть дѣтямъ на священныхъ ступеняхъ муниципальнаго палаццо, выпускать на улицу собакъ, выставлять на окна горшки съ цвѣтами, выливать ведра съ помоями въ сточную трубу, сидѣть на стулѣ и бесѣдовать съ сосѣдями у двери своего дома и многое другое, что составляло преступленіе по просвѣщенному кодексу общины Веццайи и Гиральды.

— Какой развращенный народъ! думалъ мессеръ Неллемане, просматривая списокъ.

Онъ желалъ имѣть образцовую публику, которая снимала бы передъ нимъ шляпы, держала бы на цѣпи своихъ собакъ, никогда не смѣялась бы и не ссорилась, давала бы своимъ дѣтямъ такое воспитаніе, чтобъ изъ нихъ выходили полицейскіе сержанты, и уважала его кодексъ, какъ бы ниспосланную съ неба скрижаль. Однако, и подобная образцовая публика, еслибъ она была мыслима, не доставила бы ему полнаго утѣшенія, потому что некого было бы наказывать и не съ кого брать штрафы въ пользу муниципальной казны, которую пополнять было его обязанностью, а обкрадывать его ремесломъ. Подобно всѣмъ другимъ великимъ людямъ, онъ чувствовалъ себя всего счастливѣе, ловя рыбу въ мутной водѣ.

Прочитавъ списокъ людскихъ нечестіи, онъ свернулъ его, положилъ въ столъ и отправился въ кофейню «Новой Италіи», гдѣ дешево поужиналъ печенкой съ салатомъ, и сѣлъ играть въ домино съ мировымъ Мазо, который всегда преднамѣренно проигрывалъ. Всякому, кто желалъ снискать милость мессера Гаспардо, стоило только проиграть ему въ домино.

Санта-Розалія лежитъ на берегу рѣки Розы, и ея скромные домики въ центрѣ выходятъ на площадь, гдѣ возвышаются красивая древняя церковь съ высокой колокольней и уродливый новый муниципальный палаццо. Это обнаженное, пыльное пространство называли изъ любезности піаццой, но Пиппо и другіе старики, а также и не очень старые люди помнили то время, когда піацца была окружена чинарами и липами, а въ центрѣ возвышался старинный, каменный водоемъ, доставлявшій много удовольствія животнымъ, которыя пили изъ него, и дѣтямъ, игравшимъ вокругъ.

Но первая джіунта, рожденная муниципальной свободой, срубила деревья и продала ихъ; затѣмъ явился мессеръ Неллемане и, найдя, что водоемъ — общественное зло, такъ какъ вокругъ него всѣ собирались, приказалъ его сломать и отвести воду обратно въ рѣку. Народъ охалъ, жалѣлъ и даже вполголоса протестовалъ, но джіунта такъ хотѣла и синдикъ сказалъ: «Va bene, va benissimo».

Такимъ образомъ, водоемъ исчезъ съ площади, и издержки на его уничтоженіе въ довольно значительной цифрѣ были отнесены къ статьѣ общиннаго бюджета, озаглавленной: «Работа по оздоровленію и украшенію Санта-Розаліи». Взамѣнъ красиваго фонтана, народъ получилъ уродливую пустую площадку, усѣянную обломками, а древніе камни, говорятъ, были перенесены въ роскошную виллу богатаго русскаго вельможи, отстоявшую на пятьдесятъ миль отъ селенія. Садовникъ одного изъ окрестныхъ помѣстій говорилъ, что онъ видѣлъ въ этой виллѣ сложенный снова фонтанъ и слышалъ, что скульптурная на немъ работа принадлежала рѣзцу великаго древняго художника. И мессеръ Неллемане, зная отлично всю правду объ этомъ темномъ дѣлѣ, увѣрялъ, что камни изъ разобраннаго водоема пошли на починку дороги, такъ, какъ они ни на что другое не годились. Мало-по-малу, этотъ вопросъ канулъ въ вѣчность, какъ обыкновенно всѣ изслѣдованія общественныхъ золъ или растратъ общественныхъ суммъ, и хотя Санта-Розалія оплакивала свой потерянный фонтанъ, но это ни къ чему не вело, и джіунта единогласно считала, что площадь была гораздо лучше пустой, пыльной. Водоемъ и деревья распространяли сырость, да и почему же было не сдѣлать въ Санта-Розаліи того же, что дѣлали въ Римѣ? Какъ маленькія собачки всегда подражаютъ большимъ собакамъ, такъ и селенія любятъ слѣдовать примѣру большихъ городовъ.

Никто не смѣлъ напоминать мессеру Неллемане о камняхъ, которые, по его словамъ, были разбиты въ прахъ на большой дорогѣ ногами пѣшеходовъ и колесами телегъ, и никто не зналъ, что онъ купилъ на пять тысячъ франковъ иностранныхъ процентныхъ бумагъ вскорѣ послѣ исчезновенія камней фонтана. — Этотъ банкирскій оборотъ сдѣлалъ его двоюродный братъ, мѣняло въ городѣ Александріи, ловкій еврей, въ грязномъ длиннополомъ сюртукѣ, который, вѣроятно, кончитъ свою жизнь банкиромъ и барономъ. Однако, въ этотъ вечеръ мессеръ Гаспардо думалъ не о процентныхъ бумагахъ, не о своихъ муниципальныхъ распоряженіяхъ, но о Віолѣ Маццетти.

Маленькій каменный домикъ ея дѣда, прозванный «Casa della Madonna» по голубой фарфоровой статуэткѣ, виднѣвшейся надъ дверью, былъ выстроенъ въ XIII столѣтіи и доселѣ крѣпкій, надежный, хотя не обширный и низенькій, стоялъ на углу площади, бокомъ къ рѣкѣ, отъ которой его отдѣляла немощеная дорога, служившая единственной улицей въ борго. Дверь и окно изъ кухни выходили на піаццу, такъ что, сидя на противоположномъ ея концѣ, мессеръ Неллемане могъ отлично видѣть это скромное жилище.

Во все время, что онъ курилъ, игралъ въ домино и читалъ газеты, глаза его не выпускали изъ вида домика и протекавшей позади его рѣки. Поэтому, онъ замѣтилъ, какъ юный Кармело показался на противоположномъ берегу, подъ высокими тополями, перебѣжалъ въ бродъ черезъ рѣку и исчезъ въ отворенной двери жилища прелестной Віолы. Конечно, глаза мессера Гаспардо не могли видѣть сквозь каменную стѣну, несмотря на все его могущество, но онъ послѣдовалъ за Кармело мысленно и съ накипѣвшимъ ревностью сердцемъ, въ которомъ красота молодой дѣвушки возбудила неожиданную страсть.

Пока онъ гнѣвно мечталъ, играя въ домино съ своими возлюбленными друзьями Мазо и Тонино, стало смеркаться и Кармело Пасторини, пользуясь тѣмъ, что старый Пиппо задремалъ надъ своей трубкой, шепталъ Віолѣ слова пламенной любви. Кармело былъ красивый, ловкій юноша, очень похожій на римскаго Фавна и столь же прекрасно сложенный. Тамъ и сямъ въ итальянскомъ народѣ можно еще встрѣтить древнія классическія лица и фигуры; кромѣ того, люди никогда не сгибавшіеся надъ конторками и ходившіе въ дѣтствѣ босоногими, сохраняютъ древнюю симетричность формъ и благородную, прекрасную осанку.

— Какъ вы дурно маршируете, сказалъ, однажды, офицеръ тосканскому рекруту, но тотъ отвѣчалъ:

— Сеньоръ капитанъ, развѣ можно хорошо маршировать въ сапогахъ и съ ремнями отъ ранца на груди? Позвольте мнѣ снять сапоги, а ранецъ нести на головѣ и вы увидите, что никто лучше меня не будетъ маршировать.

И первымъ дѣломъ этого юноши, по истеченіи срока на военную службу, было скинуть сапоги.

Босой и въ полотняной синей, дома сотканной одеждѣ, Кармело стоялъ облокотясь на маленькое окно и тихо шепталъ Віолѣ, которая, опустивъ свое прелестное, смуглое лицо надъ соломенной плетенкой, нѣжно улыбалась, хотя и съ оттѣнкомъ серьёзной задумчивости.

Они любили другъ друга просто, тихо, невинно; ни у того, ни у другого не было ни сантима за душой, но это ихъ нисколько не тревожило. Кармело могъ вѣчно работать на мельницѣ отца, а Віола не боялась бѣдности.

Въ этой странѣ молодые люди женятся, не имѣя другого приданнаго, кромѣ своей бѣдности и, однако, большая часть очень счастлива, дѣти плодятся, какъ кролики, и все идетъ хорошо, т. е. до тѣхъ поръ, пока на ихъ лучезарныя жилища не падетъ тѣнь закона, мрачная, какъ смерть.

Кармело и Віола не должны были еще вскорѣ повѣнчаться и даже объ этомъ они рѣдко говорили; юноша ухаживалъ застѣнчиво и преклонялся передъ молодой дѣвушкой, какъ передъ святыней; дѣйствительно, ея лицо, манеры, мысли дышали святостью, а старикъ Пиппо не терпѣлъ противорѣчія въ своемъ домѣ и сказалъ: «Подождите», разумѣя подъ этимъ, что они оба молоды и нечего торопиться. Деметріо Пасторини, отецъ Кармело, говорилъ тоже, и потому ихъ жизнь проходила въ сладкой идилліи, приносившей имъ болѣе счастья, чѣмъ даже торжествующая, по всегда тревожная страсть.

Однако, въ этотъ вечеръ Кармело сдѣлался посмѣлѣе.

— Отчего же намъ не жениться, какъ всѣ другіе? произнесъ онъ шепотомъ и Віола молча улыбнулась.

Но тутъ Пиппо прервалъ его пламенную рѣчь. Открывъ глаза, онъ громко воскликнулъ:

— Что! не рѣзать камышей въ рѣкѣ? Двадцать вѣковъ всѣ это дѣлали. Откуда взялся этотъ дуракъ съ его правилами, штрафами и прочей дребеденью?

— Тише, дѣдушка, отвѣчала Віола смиренно, вспомнивъ о смерти стараго Нанни и видя передъ собой обнаженную піаццу безъ фонтана, а на противоположномъ ея концѣ мессера Гаспардо Неллемане, игравшаго въ домино съ вѣрнымъ Тонино, у двери маленькой кофейни.

Мессеръ Неллемане также увидалъ ее издали въ окно, когда въ восемь часовъ Кармело ушелъ и, поужинавъ, молодая дѣвушка зажгла лампу, при свѣтѣ которой, рельефно выдавалась ея чернокудрая головка. Это прелестное зрѣлище было для него еще упоительнѣе, чѣмъ чтеніе списка, составленнаго сельскимъ стражемъ Биндо о нарушеніяхъ мѣстнаго кодекса.

Безспорно, Віола была очаровательнѣйшая дѣвушка во всемъ селеніи. Ея черные глаза, густыя, мечтательныя брови, алыя губки и граціозная, изящная фигура сдѣлали бы ее красавицей всюду, и во дворцѣ, и въ мастерской художника, а ея физическія прелести, несмотря на невинный, дѣвственный видъ, должны были возбудить сладострастныя желанія въ человѣкѣ, который былъ бы развратникомъ, еслибъ это не стоило такъ дорого и еслибъ его мѣсто не было ему дороже всего, даже удовлетворенія своихъ животныхъ страстей. Но такъ какъ не было грѣха, въ томъ, что онъ ею любовался, то онъ не сводилъ съ неа глазъ, пока ея дѣдушка не кончилъ плетеніе стула, заказаннаго патеромъ къ слѣдующему утру, и она, погасивъ лампу, не закрыла ставень.

Тогда мессеръ Неллемане небрежно бросилъ кончикъ своей сигары, всталъ съ желѣзнаго стула и направился домой.

— Можно было бы выдать ее замужъ за Биндо, думалъ этотъ осторожный чиновникъ, медленно шагая по берегу рѣки, залитой серебристымъ свѣтомъ луны.

III.

На слѣдующій день было 30-ое апрѣля и въ отдаленныхъ селеніяхъ, какъ у подножія Аппенинъ, такъ и на горныхъ вершинахъ, сохраняется доселѣ старинный обычай Calen di Maggio, т. е. «Встрѣча мая», существовавшая въ Англіи, когда она. была веселой, а не деньги-кующей и парами-работающей Англіей, съ вырубленными зелеными изгородями и безмолвными, не поющими болѣе птицами.

Въ городахъ и мѣстечкахъ, этотъ обычай совершенно исчезъ и даже во многихъ селеніяхъ вовсе не празднуютъ брачную ночь апрѣля и мая. Но въ болѣе отдаленныхъ сельскихъ уголкахъ, «Ben venga Maggio» поется такъ, какъ цѣлъ ее Гвидо Кавальканти, и этотъ народный праздникъ сопровождается обычными забавами и пѣснями. Въ Санта-Розаліи ночь на 1-ое мая справляется какъ и прежде, и юноши селенія ходятъ гурьбой по берегу рѣки и по полямъ, заходя во всѣ жилища съ майскимъ деревомъ и распѣвая старинную пѣсню:

Or è di Maggio e fiorito è il limone,

Noi salutiamo di casa il padrone,

Or è di Maggio e gli è fiorito i rami,

Salutiam le ragazze co’suoi dami.

Or è di Maggio ehe fiorito è di fiori

Salutiam le ragazze co’suoi amori ¹.

¹ Вотъ май, всѣ лимонныя деревья въ цвѣту! мы привѣтствуемъ этотъ домъ и его хозяина. Вотъ май, на всѣхъ вѣтвяхъ цвѣты, мы привѣтствуемъ всѣхъ дѣвъ. Вотъ май съ цвѣтами и плодами, мы привѣтствуемъ всѣхъ дѣвъ, съ ихъ любовью и властью!

Въ этомъ году Кармело несъ май, срубленное маленькое зеленое деревцо, увѣшанное цвѣтами и лимонами, а его братъ Цезарелино (маленькій Цезарь) тащилъ корзину съ букетами, которые, по обычаю, надо бросать молодымъ дѣвушкамъ. Ихъ сопровождали другіе юноши съ красными и желтыми тюльпанами на шляпахъ, въ пестрыхъ рубашкахъ и съ мандолинами, висѣвшими на ремнѣ черезъ плечо. Они переходили изъ дома въ домъ съ привѣтствіями и пѣснями, получая въ замѣнъ вино, сладкіе пирожки, перевитые красными лентами, а иногда и деньги, которыя они брали, набожно крестясь и откладывая на поминовеніе усопшихъ.

Сидя у окна въ своемъ муниципальномъ палаццо, мессеръ Неллемане видѣлъ группу молодежи, переходившую въ бродъ черезъ рѣку и узналъ Кармело, который, остановясь у дома Мадонны, затянулъ съ товарищами громче прежняго свою пѣсню. Они бросили въ отворенное окно цвѣты, а Віола съ веселой улыбкой вынесла имъ сладкіе пирожки. Чиновникъ, издали наблюдавшій за этимъ невиннымъ препровожденіемъ времени, мрачно насупилъ брови.

— Какая идолопоклонническая глупость! промолвилъ онъ: — какое невѣжество и ребячество, въ нашъ вѣкъ разума!

Конечно, нельзя было дозволять подобнаго безумія. Его можно было подвести подъ уличный безпорядокъ, недозволенное публичное торжество или неразрѣшенное общественное собраніе.

Законъ уже стеръ съ лица земли всѣ подобныя невинныя забавы. Итальянскій карнавалъ теперь сохранился только по названію, а празднованіе Иванова дня замѣнено оффиціальнымъ праздникомъ конституціи съ фейверками и пьянствомъ.

Мессеръ Неллемане поспѣшно открылъ уставы и свой собственный кодексъ; тамъ нашлось, по крайней мѣрѣ, пятьдесятъ пять различныхъ правилъ и постановленій, въ силу которыхъ можно было сорвать зеленый вѣнецъ съ мая.

До десяти часовъ ночи, мессера Неллемане безпокоило пѣніе старинной серенады, звуки гитаръ, смѣхъ и непріятное сознаніе, что народъ веселился, не испросивъ на то оффиціальнаго разрѣшенія и не заплативъ за это ни одного сантима.

— До будущаго года, промолвилъ онъ съ угрозой, когда замерли послѣднія ноты веселаго пѣнія и Санта-Розалія погрузилась въ безмятежную тишину. Кармело заснулъ въ эту ночь усталый, счастливый, а майское деревцо было воткнуто въ землю противъ двери мельницы.

На слѣдующее утро происходило засѣданіе совѣта семи, въ которомъ предсѣдательствовалъ синдикъ, а такъ какъ мессеръ Неллемане былъ пружиной и рычагомъ, душой и мозгами этого совѣта, то онъ былъ слишкомъ занятъ, чтобъ подумать о маленькомъ домикѣ съ фарфоровой Мадонной.

Ему необходимо было выказывать въ этихъ собраніяхъ много такта. Онъ былъ только секретарь и всѣ его обязанности ограничивались чтеніемъ бумагъ и составленіемъ протокола. Но, принимая на себя самый смиренный и почтительный видъ, онъ умѣлъ проводить свои взгляды, подвинчивать синдика, если онъ присутствовалъ, и замѣнять его въ случаѣ отсутствія. Оффиціально знаменитыя правила о «Polizia Igiena е Edilita» Санта-Розаліи были плодомъ законодательной дѣятельности тридцати, профильтрованы совѣтомъ семи, представлены въ видѣ чистѣйшей эсенціи синдикомъ префекту провинціи и утверждены прежде префектомъ, а потомъ министромъ внутреннихъ дѣлъ. Но, въ сущности, источникомъ этого кодекса были мозги мессера Неллемане. Много рабочихъ дней и безсонныхъ ночей въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ стоило ему составленіе этихъ законовъ, ибо, когда поставишь себѣ задачею выжимать деньги изъ пустыхъ кармановъ, ибо приходится много думать и обсуждать желая все предусмотрѣть и не оставить ни одной прорѣхи безъ соотвѣтствующаго наказанія, мессеръ Неллемане долженъ былъ много поработать, при чемъ потребовалось знаніе и математики и физіологіи. Когда же трудъ его былъ оконченъ, то хотя ему пришлось выдать его за твореніе чужихъ рукъ, но онъ терпѣливо снесъ эту обиду, зная, что плоды труда все-таки будутъ его.

Въ этотъ день засѣданіе совѣта длилось долго.

Джіунта состояла изъ двухъ аристократовъ, двухъ мелкихъ дворянъ, одного адвоката, одного доктора и одного ростовщика. Послѣдняго, очень богатого человѣка, купившаго домъ на дорогѣ въ Помадаро, вблизи Санта-Розаліи, звали Симоне Цаули. Въ этотъ день онъ не явился, а по силѣ своего вліянія онъ перевѣшивалъ всѣхъ остальныхъ шесть членовъ, такъ какъ у него были закладныя или векселя каждаго изъ нихъ. За то аристократы, очень недовольные дурнымъ состояніемъ дорогъ, пріѣхали лично, что они дѣлали очень рѣдко, не болѣе раза въ годъ. По этимъ дорогамъ невозможно было ѣздить; они были внѣ себя отъ гнѣва и громко высказывали свое неудовольствіе. Мессеру Неллемане пришлось цѣлое утро ихъ уговаривать и умасливать, и подъ конецъ, ему удалось-таки снова убѣдить ихъ, что его другъ, Пьерино Цаффи, первый инженеръ въ свѣтѣ.

Когда эта цѣль была дистигнута безконечнымъ рядомъ лжи и кавалеръ Дурелаццо произнесъ съ точностью попугая свою обычную фразу: «Va bene, va benissimo», засѣданіе было закрыто. Но послѣ этого, мессеру Гаспардо слѣдовало много записать, и отмѣтить, а такъ же отправить не одну бумагу и письмо, такъ что ему все-таки не было времени думать о Віолѣ или Кармело.

Но, на слѣдующее утро, онъ былъ свободенъ и отказался отъ обычнаго появленія въ муниципальномъ палаццо въ полдень, подъ предлогомъ, что ему необходимо съѣздить въ сосѣдній городъ. Подъ этимъ же предлогомъ онъ побрился, напомадился и завился у цирюльника, надѣлъ лучшую одежду и, подсмотрѣвъ, когда Пиппо вышелъ изъ дома, направился къ нему.

Дверь была отворена и онъ вошелъ, говоря очень учтиво:

— Scusi, signorina mia.

Віола мыла салатъ и коренья.

Правда, она была бѣдная, неграматная дѣвушка и почти въ лохмотьяхъ, но у нея были прекрасныя руки, обнаженныя выше локтей, удивительный бюстъ, очертанія котораго ни мало не скрывалъ маленькій платокъ, плохо зашпиленный булавкой, и прелестное лицо, окаймленное густыми облаками черныхъ, какъ вороново крыло, волосъ. И въ эту минуту передъ нею бросился бы на колѣни любой художникъ, а быть можетъ и не одинъ король.

При видѣ мессера Гаспардо Неллемане, одѣтаго какъ маркизъ, завитого, напомаженнаго и въ перчаткахъ, она покраснѣла.

— Scusi tanto, signorina mia, сказалъ онъ снова и пожелалъ ей добраго утра въ очень цвѣтистыхъ выраженіяхъ.

Віола положила на столъ салатъ и, пододвинувъ ему стулъ, стояла передъ нимъ испуганная, застѣнчивая.

— Я зашелъ, чтобъ переговорить съ вашимъ отцомъ, началъ мессеръ Неллемане, отказавшись сѣсть, съ низкимъ поклономъ: — я хотѣлъ ему объяснить, что рѣзать камыши въ рѣкѣ…

— О! промолвила молодая дѣвушка и страшно поблѣднѣла.

— Хотя это и запрещено законами, поспѣшилъ ее успокоить любезный чиновникъ: — но мессеръ Филиппо такой старый обитатель селенія, и его предки, какъ онъ самъ говоритъ, всегда пользовались этой привилегіей, а потому, я полагаю, что можно сдѣлать для него исключеніе. Я самъ поговорю объ этомъ дѣлѣ съ синдикомъ и… гм… и я устрою такъ, что его не будутъ безпокоить. Пусть онъ придетъ ко мнѣ когда-нибудь около полудня и я ему выдамъ требуемое разрѣшеніе.

Віола пробормотала что-то, чего никакъ нельзя было разслышать: но ея глаза безмолвно благодарили милостиваго тирана, обѣщавшаго пожалѣть ея стараго дѣда и онъ вполнѣ былъ вознагражденъ. Конечно, она была застѣнчива до глупости, но это нравилось могущественному чиновнику: онъ полагалъ, что ее смущали его величіе и блескъ. Его смѣлые черные глаза, круглые, какъ у птицы, такъ пламенно впивались въ прелестное лицо молодой дѣвушки, что она чувствовала какой-то смутный страхъ и сожалѣла, что дѣдушки не было дома.

Мессеръ Неллемане, однако, не торопился уйти; облокотись на спинку стула, онъ сыпалъ безъ умолка такими кудреватыми фразами и слащавыми комплиментами, какихъ сельская красавица никогда и не слыхала.

Кармело никогда такъ не говорилъ съ нею и Віола съ удивленіемъ замѣтила, что ея гость, входя, затворилъ за собою дверь.

Впрочемъ, мессеръ Неллемане не признался въ своей любви, но отпустилъ ей нѣсколько такихъ любезностей, что ея дыханіе сперлось и щеки зардѣлись, какъ макъ; потомъ онъ взялъ ее за руку, крѣпко сжалъ ее и, нагнувшись къ ней такъ, что его усы прикоснулись къ кисти ея руки, произнесъ въ полголоса:

— Не бойтесь за своего дѣдушку, carina. Такая красавица, какъ вы, съумѣете выпросить ему прощеніе и за большій грѣхъ, чѣмъ рѣзаніе камышей въ рѣкѣ.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжала свинья, преслѣдуемая со

какой и спугнула курицу, которая, взмахнувъ крыльями, скрылась въ отворенномъ ларѣ съ мукой. Ухаживаніе мессера Неллемане было прервано и Віола, очень обрадованная этому счастливому случаю, поспѣшно загнала свинью въ чуланъ. Мессеръ Неллемане насупилъ брови. Свинья въ комнатѣ! Это было нарушеніе 3 пункта 350 статьи его кодекса. Авторъ его могъ почувствовать себя глубоко оскорбленнымъ, но онъ былъ влюбленъ. Онъ поспѣшно склонилъ свою голову передъ Віолой и ея свиньей и вышелъ изъ дома смущенный этимъ неожиданнымъ столкновеніемъ его оффиціальныхъ обязанностей съ личными влеченіями.

— О Господи… еслибъ только не она! Всѣ законы безнаказанно нарушаются, думалъ онъ, направляясь къ дилижансу, въ которомъ и отправился по узкимъ, тряскимъ дорогамъ въ сосѣдній городъ, башни и церковные куполы котораго купались въ золотистой мглѣ жаркаго утра.

По возвращеніи Пиппо, внучка разсказала ему о неожиданномъ гостѣ. Съ свойственной простымъ, добродушнымъ натурамъ подозрительностью, старикъ удивился, почесалъ въ затылкѣ и, качая головой, промолвилъ:

— Чего ему надо?

Віола отвернулась, чувствуя, что ея щеки горятъ; самая невинная молодая дѣвушка отгадываетъ близость грубой, животной страсти.

— Онъ мнѣ позволитъ рѣзать камыши? Онъ позволитъ? воскликнулъ старикъ презрительно: — Господи, да послѣ этого надо будетъ просить дозволенія легкимъ дышать, травѣ рости, глазамъ смотрѣть! Господи! Всѣ, кажется, съума сошли.

Віола подала ему чашку съ супомъ, т. е. горячую воду съ лукомъ, петрушкой и накрошеннымъ хлѣбомъ.

— Можетъ быть, намъ запретятъ ѣсть супъ! продолжалъ старикъ: — или обложатъ обѣдъ новымъ налогомъ. Не пускай къ намъ въ домъ этого шпіона. О, Господи, еслибъ такой злодѣй завелся здѣсь во дни моей молодости, да его зарѣзали бы, прежде чѣмъ онъ превратилъ наше селеніе въ логовище змѣй. Проси позволенія рѣзать камыши! Да послѣ этого придется просить позволенія носить волоса на головѣ!

Внѣ себя отъ гнѣва, онъ торопливо сталъ хлебать горячій супъ и обжегъ себѣ ротъ.

Віола вышла въ маленькую заднюю кухню и заплакала отъ смутнаго, но болѣзненнаго страха. Она не могла забыть смѣлаго взгляда черныхъ глазъ мессера Гаспардо и дрожала всѣмъ тѣломъ.

Она не сказала о своемъ страхѣ ни дѣду, ни Кармело; у нея была осторожная, тихая, сдержанная натура и она полагала, что ея слова не могли принести никакой пользы, а напротивъ, могли породить ссоры и опасность.

Между чѣмъ, Пиппо прохладилъ свой обожженный ротъ стаканомъ вина, кислаго какъ уксусъ, и разбавленнаго водой, потомъ уснулъ съ часокъ и, вынеся на улицу стулъ, принялся плести корзинки передъ своимъ домомъ, вопреки всѣмъ муниципальнымъ законамъ.

День былъ прелестный и тихо склонялся къ вечеру; ласточки возвращались въ свои гнѣзда; тѣнь ложилась длинными полосами, легкій вѣтерокъ разносилъ сладкое благоуханіе цвѣтовъ. Поселяне кончили работу и разговаривали между собою, кто стоя на порогѣ своего жилища, кто высунувшись изъ окна. Это была мирная идиллическая картина. Но вдругъ на улицѣ показалась мрачная фигура и въ одно мгновеніе веселье и спокойствіе исчезла съ лицъ и изъ сердецъ добрыхъ людей. Это была фигура сельскаго тирана, Биндо, сновавшаго всюду съ цѣлью сыскать виновныхъ въ нарушеніи закона; изъ предосторожности его сопровождалъ карабинеръ съ ружьемъ.

Для богатыхъ, быть можетъ, и ничего, что стража ходить взадъ и впередъ, и что эта система безпрерывной инквизиціи работаетъ и днемъ, и ночью. Богатые на это не обращаютъ вниманія; они живутъ въ домахъ съ запертыми воротами, и если ихъ когда-нибудь и штрафуютъ, то они посылаютъ въ судъ за себя адвокатовъ. Но для бѣдныхъ людей порогъ ихъ хижины — дѣтская и клубъ; дѣти и собаки валяются вмѣстѣ на улицѣ; ихъ съ трудомъ нажитые гроши сохраняются подъ поломъ или въ старомъ чулкѣ, а потому бѣднымъ людямъ, не знающимъ законовъ, терпѣливо сгибающимъ выю подъ игомъ тирапіи и безпрекословно переносящимъ всякое зло, изъ боязни, чтобъ сопротивленіе не накликало на нихъ еще худшую напасть — это вѣчное появленіе среди нихъ шпіона, наблюдающаго за каждымъ ихъ шагомъ, подсматривающаго за ихъ работою, за играми ихъ дѣтей, за прыжками ихъ собакъ, все съ цѣлью оштрафовать ихъ за нарушеніе закона — омрачаетъ солнечный свѣтъ въ нашей Италіи, заглушаетъ смѣхъ и наполняешь сердца въ свободныя отъ труда минуты тревожнымъ, мрачнымъ уныніемъ. Богатые пишутъ эти мелочные законы, паразиты-чиновники ихъ исполняютъ, а для бѣдныхъ это терніи, вонзенныя въ открытыя раны. Они терпѣливо все переносятъ, и никто на это не обращаетъ вниманія.

Конечно, слѣпы и безумны соціалисты, но еще болѣе слѣпы

и безумны тѣ правители, которые обходятся съ честными людьми, какъ съ преступниками, и преслѣдуютъ ихъ немилосердно за невинныя шутки ихъ дѣтей или безвредныя продѣлки домашнихъ животныхъ.

Законъ долженъ быть серьёзнымъ, торжественнымъ, справедливымъ, непогрѣшимымъ судьей и карателемъ преступниковъ, но однихъ преступниковъ. Когда же законъ становится мелочнымъ, корыстолюбивымъ, жестокимъ шпіономъ, вмѣшивающимся въ частную жизнь и подсматривающимъ въ щелку дверей, то бѣдняки, ни въ чемъ не виноватые, будутъ нравы, открыто называя такой законъ настоящимъ его именемъ.

Совершая свой обычный обходъ, Биндо Терри вдругъ замѣтилъ, что изъ подъ дома старика Пиппо вытекаетъ узенькій ручеекъ чистой свѣжей воды, веселившій глазъ. Это зрѣлище было не новое. Съ давнихъ временъ домикъ Мадонны отличался тѣмъ, что въ прилегающемъ къ нему фруктовомъ саду начинался ручеекъ, который потомъ проходилъ подъ домомъ, пересѣкалъ улицу и впадалъ въ рѣку. Всѣ считали особымъ благословеніемъ Божіимъ, что въ домѣ корзинщика, имѣющаго постоянную надобность въ мытьѣ камышей, имѣлась чистая, проточная вода, но никому не входило въ голову, что, вѣроятно, предки Пиппо, корзинщики изъ поколѣнія въ поколѣніе, нарочно и выстроили домъ надъ ручьемъ. Однако, Биндо теперь взглянулъ на этотъ ручей съ совершенно новой точки зрѣнія. Вода, вытекавшая изъ-подъ дома и пересѣкающая улицу! Биндо не былъ убѣжденъ, что это преступленіе предусмотрѣно кодексомъ, но, во всякомъ случаѣ, оно должно было попасть въ кодексъ. Онъ открылъ эту драгоцѣнную книгу, съ которой онъ никогда не разставался, и сталъ, какъ малограматный поселянинъ, водить пальцемъ по строчкамъ, громко выговаривая каждое слово. Наконецъ, онъ нашелъ, какъ и ожидалъ, что 258 статья его возлюбленнаго закона воспрещала выливать воду на улицу. Онъ, конечно, никогда не читалъ Шекспира, никогда даже не слышалъ о немъ и, однако, произнесъ про себя: — «подойдетъ»!

Пиппо сидѣлъ на порогѣ своего дома и плелъ корзину.

— Остановите воду, сказалъ ревностный стражъ закона.

— Что? спросилъ съ удивленіемъ старикъ.

— Вы должны остановить эту воду; по улицѣ не должна течь вода, произнесъ Биндо повелительнымъ тономъ.

— Богъ создалъ здѣсь ручей и, конечно, для васъ, нахаловъ, онъ его не высушитъ, отвѣчалъ Пиппо, широко раскрывъ глаза отъ изумленія.

— Вы должны его засыпать или отвести, воскликнулъ Биндо, входя въ оффиціальный азартъ: — противно закону, чтобъ на улицѣ протекала вода и, если вы не уничтожите ручья, то я составлю протоколъ.

— Мальчишка! произнесъ очень спокойно терпѣливый старикъ: — вода здѣсь течетъ съ сотворенія міра; мой дѣдъ благодарилъ Бога за эту воду и я благодарю. Ступай себѣ своей дорогой, Биндо Терри, и не учи другой разъ шестидесяти шестилѣтняго старика.

Сельскій стражъ — мальчишка! При этомъ оскорбленіи Биндо позеленѣлъ отъ злобы и пробормоталъ какія-то непонятныя слова, въ отвѣтъ на что старикъ Пиппо протяжно свиснулъ. Потомъ онъ продолжалъ свой путь по маленькой улицѣ, если только ее можно назвать улицей, такъ какъ она не была мощена, а имѣла только тропинку изъ булыжника и съ одной стороны ее окаймляла зеленовато-сѣрая рѣка.

— Матерь Божія и всѣ святые! воскликнулъ Пиппо, обращаясь къ своему сосѣду: — этотъ негодяй-мальчишка хочетъ, чтобъ вода не текла тамъ, гдѣ ей указано самимъ Богомъ! Послѣ этого намъ не прикажутъ носить на плечахъ и наши головы.

— У васъ есть бумажка на эту воду? спросилъ какимъ-то нервнымъ тономъ сосѣдъ, Франческо Загацци, или попросту Чекко, тихій, застѣнчивый человѣкъ, только-что заплатившій штрафъ за то, что его маленькая собаченка, едва видная отъ земли, сидѣла передъ домомъ, а не внутри.

— Ради самого Бога, Чеккино, воскликнулъ гнѣвно Пиппо: — да этотъ ручей здѣсь протекаетъ болѣе трехъ сотъ лѣтъ. Или ты думаешь, что Господь Богъ совѣтовался съ Биндо Терри, какъ создать міръ.

Чекко сплюнулъ.

— Господь создалъ собакъ съ четырьмя лапами и не приклеилъ ихъ задомъ къ землѣ, отвѣчалъ онъ: — но, по мнѣнію Биндо Терри…

— Околѣй онъ, проклятый, отъ удара, воскликнулъ Пиппо, поспѣшно связалъ свои камыши и, войдя въ домъ, крикнулъ Віолѣ: — слышишь, дитя мое! Мнѣ приказываютъ остановить ручей, созданный Богомъ! Это еще хуже, чѣмъ воспрещеніе рѣзать камыши.

Віола поблѣднѣла.

— Вѣроятно, Биндо смѣялся, дѣдушка.

— А Богъ его знаетъ, отвѣчалъ старикъ: — весь свѣтъ пошелъ вверхъ дномъ и подонки оказались наверху; иначе Биндо Терри не сталъ бы учить человѣка моихъ лѣтъ.

— Вы должны поговорить съ нимъ серьёзно, сказала съ безпокойствомъ Віола.

— Нѣтъ, мнѣ нельзя съ нимъ говорить, я ему, пожалуй, сверну шею, отвѣчалъ старикъ. — Остановить ручей! Остановить свѣтъ солнца, дождь, вѣтеръ! Да они съума сошли.

— Нѣтъ, они не сошли съ ума, произнесъ сосѣдъ, грустно вытряхая свою трубку: — но они ловкіе люди, слишкомъ ловкіе для насъ, простяковъ. Нѣтъ ли у васъ какой-нибудь бумажки на пользованіе этой водой?

— Бумажки! Бумажки! повторилъ яростно Пиппо: — мнѣ довольно того, что эта вода протекала тутъ для моего дѣда и отца. Какія тамъ бумажки? Это вода — моя.

— Они, можетъ быть, забудутъ объ этомъ, сказала Віола стараясь успокоить дѣда.

— Бумажку? продолжалъ Пиппо, не обращая вниманія на ея слова: — развѣ церковь не можетъ стоять на площади или звѣзды блестѣть на небѣ безъ бумажки? Вода протекаетъ черезъ мой домъ и она свободно, слышите, она свободна.

Сосѣдъ покачалъ головой.

— Если у васъ нѣтъ бумажки…

Для него весь міръ состоялъ изъ бумажекъ; онъ такъ часто подвергался штрафамъ, что пришелъ къ тому убѣжденію, что счастливые люди имѣли бумажки, предохранявшія ихъ отъ непріятностей, а у бѣдныхъ были бумажки, подвергавшія ихъ всякимъ непріятностямъ. Пиппо гнѣвно назвалъ его дуракомъ, его мать ослицей, а отца каторжникомъ. Чекко смиренно вынесъ это оскорбленіе и, уходя домой, еще разъ повторилъ:

— Васъ не оставятъ въ покоѣ, если у васъ нѣтъ бумажки на пользованіе этой водой.

Биндо Терри вышелъ на піаццу. Карабинеръ, не питавшій къ нему дружескихъ чувствъ, объявилъ довольно рѣзко, что ему надо пройти но окрестностямъ селенія, гдѣ воры часто похищали хлѣбъ въ житницахъ и куръ на скотныхъ дворахъ, а потому стражъ закона, не рѣшаясь одинъ продолжать обходъ, вошелъ въ маленькую кофейню Новой Италіи, потребовалъ вина и сѣлъ играть въ карты съ подобными ему людьми.

— Чортъ возьми! сказалъ Гиги Кантарелли, стоя на порогѣ своей лавки, гдѣ онъ торговалъ колоніальными товарами, красками и лекарственными снадобьями, а такъ же держалъ нѣчто въ родѣ тратторіи въ задней комнатѣ: — сколько разъ я колотилъ Биндо за кражу чернослива, патоки или веревокъ. А теперь онъ вымѣщаетъ на всѣхъ насъ свои прежнія обиды. Какъ вы думаете, что онъ сдѣлалъ со мною на прошлой недѣлѣ? продолжалъ Кантарелли, обращаясь къ молодому солдату, только-что ополчившему свой срокъ военной службы: — законъ велитъ выставлять по ночамъ надъ моей дверью фонарь и хотя Господь ихъ знаетъ, на что это, но я повинуюсь, полагая, что, вѣроятно, мудрые люди, писавшіе законъ, имѣли въ виду какую-нибудь уважительную причину. Но мѣсяцъ тому назадъ, у меня въ лавкѣ было много народа, и, услуживая имъ всѣмъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, прислушиваясь къ толкамъ объ убійствѣ золотыхъ дѣлъ мастера въ городѣ, я забылъ зажечь фонарь, въ первый разъ въ теченіи пятнадцати лѣтъ. Я хорошо помню, когда изданъ былъ законъ о фонаряхъ, потому что это было ровно годъ послѣ освобожденія страны. Ну, вотъ на слѣдующій день приходитъ этотъ выскочка Биндо Терри и важно меня спрашиваетъ: «Какъ васъ зовутъ?» Я отвѣчаю: «Кажется, сами знаете». «Какъ ваше имя»? повторилъ онъ повелительнымъ голосомъ и я, какъ старый дуракъ, отвѣчалъ: «Луиджи Кантарелли». Онъ записалъ въ свою памятную книжку и на другое утро меня потребовали къ мировому. Тамъ негодяй Биндо явился свидѣтелемъ, подъ присягой показалъ, что въ моей лавкѣ было темно, тогда какъ луна ярко свѣтила, и меня подвергли штрафу въ двадцать-семь франковъ. А еслибы я сталъ распространяться объ его прежнихъ кражахъ, то меня тотчасъ обвинили бы за оскорбленіе представителя закона. О, Господи, спаси и помилуй насъ грѣшныхъ.

Гиги презрительно сплюнулъ и закурилъ трубку, потухшую во время его рѣчи.

— Мы всѣ дураки, сказалъ мрачно только-что вернувшійся домой солдатъ: — чѣмъ мнѣ заплатили за службу? Давали чернаго хлѣба и то не въ доволь и заставляли мерзнуть въ Миланѣ въ коленкоровомъ кителѣ, потому что солдаты въ Сициліи такъ ходятъ, хотя въ Сициліи жарко, какъ въ аду, а Миланъ просто ледникъ. И во все это время во мнѣ очень нуждались дома и отецъ долженъ былъ нанимать работника на три лѣта, которыя я провелъ на военной службѣ.

Въ эту минуту кто-то его дернулъ за рукавъ. Мессеръ Неллемане въ цилиндрѣ и модномъ сюртукѣ, сшитомъ въ городѣ, проходилъ мимо.

— Вы, молодой человѣкъ, не патріотъ, строго сказалъ онъ, смотря ему прямо въ лицо: — я боюсь, что вы были плохимъ солдатомъ. Вспомните только, какимъ дикаремъ вы были. Правительство сдѣлало васъ человѣкомъ и будьте ему благодарны.

Юноша покраснѣлъ; онъ былъ оскорбленъ и ему стало стыдно. Онъ былъ юнымъ поселяниномъ, когда его взяли въ военную службу, какъ молодого быка на бойню; онъ хорошо не понималъ, зачѣмъ его оторвали отъ родного селенія и его душа всегда осталась вѣрной родительскому дому, іюлямъ, виноградникамъ, невѣстѣ; онъ ненавидѣлъ жизнь въ казармахъ, безцѣльные походы но пыльнымъ дорогамъ, маршировку, строгую дисциплину, тяжесть ранца и шумъ выстрѣловъ; онъ былъ юношей, прежде чѣмъ правительство сдѣлало его машиной; онъ не бѣжалъ изъ полка, по ненавидѣлъ военную службу и возвратился на родину еще болѣе мрачнымъ, грубымъ и дикимъ человѣкомъ, чѣмъ прежде. Сидя теперь у двери своей фермы и играя на гитарѣ, онъ не находилъ прежней прелести въ ея звукахъ, точно бой барабановъ сдѣлалъ его глухимъ. А мессеръ Неллемане еще велитъ ему быть благодарнымъ. Онъ опустилъ голову, засѣменилъ ногами, снялъ шляпу и замолчалъ.

Мессеръ Неллемане говорилъ спокойно, какъ человѣкъ, который никогда не служилъ въ арміи. Счастіе всегда улыбалось ему и, когда настало время поступить въ солдаты, его мать овдовѣла и онъ былъ освобожденъ отъ военной повинности.

— Не обращайте на него вниманія, вы гораздо лучше этого проклятаго еврея, промолвилъ старый Гиги, стараясь утѣшить молодого солдата, по онъ сердито оскалилъ зубы и мрачно пошелъ по берегу рѣки.

Еслибы непріятель явился въ его родинѣ, то онъ защищалъ бы свою хижину до послѣдней капли крови, по онъ не согласенъ былъ отправиться въ Миланъ, чтобы тамъ носить коленкоровый китель, какъ паяцъ, и ѣсть черный хлѣбъ, тогда какъ дома поля оставались на половину не обработанными. Старые его родители раззорились, а его невѣста вышла замужъ за другого. Нѣтъ, онъ рѣшительно не былъ патріотомъ. Однако, онъ бросилъ въ Мничіо одного француза за то, что тотъ назвалъ всѣхъ итальянцевъ трусами. Мессеръ Неллемапе этого бы не сдѣлалъ, развѣ только на берегу стоялъ бы министръ и подобный подвигъ могъ бы подвинуть его по службѣ.

На слѣдующее утро, Биндо Терри представилъ списокъ нарушеній закона и въ томъ числѣ выставилъ и обвиненіе стараго Филиппо относительно ручья. Но мессеръ Гаспардо вычеркнулъ это дѣло изъ списка.

— Подождите немного, сказалъ онъ своему ревностному слугѣ: — конечно, вода не должна протекать черезъ улицу. Вы совершенно правы; это общественное зло и строго воспрещено закономъ; по вы говорили объ этомъ съ Маццетти и мы ему дадимъ время. Онъ старый обитатель Санта-Гозаліи и надо съ нимъ обойтись мягко. Мы сначала будемъ дѣйствовать совѣтами, увѣщаніями, и обратимся къ силѣ только въ случаѣ его упорнаго сопротивленія. Не слѣдуетъ поступать слишкомъ рѣзко.

Биндо Терри широко раскрылъ глаза отъ изумленія и едва не нагрубилъ своему начальнику. Онъ могъ бы настоять на томъ, чтобъ со всѣми лицами, поименованными въ его спискѣ, было бы поступлено по всей строгости закона; но въ глубинѣ своего сердца онъ очень боялся мессера Гаспардо, который былъ всегда добръ къ нему. Поэтому, онъ промычалъ что-то сквозь зубы и утѣшился тѣмъ, что, идя домой изъ муниципальнаго дома, купилъ говяжьей печенки для приготовленія изъ нея шариковъ съ фосфоромъ, которые онъ потомъ бросалъ по дорогамъ съ цѣлью уничтоженія всѣхъ собакъ, которыя невинно слѣдовали за своими хозяевами или караулили ихъ поля и виноградники. Онъ не имѣлъ никакого нрава бросать эти шарики днемъ, и даже муниципальный кодексъ ему этого не дозволялъ, ко ничто его не удерживало отъ подобной работы и онъ особенно радовался, когда какая-нибудь овца, отставъ отъ стада, съѣдала по ошибкѣ шарикъ и падала въ припадкѣ, приводившемъ въ изумленіе пастуха.

Мессеръ Неллемане хотя и сдержалъ пламенное усердіе своего вѣрнаго клеврета, но тайно совершенно одобрилъ его поступокъ. Его ужасала одна мысль, что ручей могъ пересѣкать публичную дорогу и извиваться серебристой лентой среди пыли. Это именно была одна изъ тѣхъ беззаконныхъ мелочей, созданныхъ древними обычаями и безсмысленными привилегіями, для уничтоженія которыхъ онъ и написалъ свой кодексъ.

По правдѣ сказать, ручей, вытекавшій изъ-подъ дома стараго Пиппо, былъ до того незначителенъ, что мессеръ Неллемане никогда не обращалъ на него вниманіи. Онъ, конечно, его замѣчалъ, по принималъ за случайно вылитую воду. Теперь же онъ получилъ въ его глазахъ всю мрачную важность нарушенія закона. Инквизиторы давно умерли, но ихъ душа живетъ въ чиновникахъ, какъ административныхъ, такъ и муниципальныхъ.

Однако, въ настоящую минуту онъ сдержалъ свое негодованіе и оставилъ ручей на случай необходимости, какъ Торквемада сдѣлалъ бы съ новымъ видомъ пытки. Онъ продолжалъ свое ухаживанье за Віолой, прикрывая его тайной, чтобъ не узнало селеніе, по все-таки на столько смѣло, что прямо приступилъ къ аттакѣ, вполнѣ пренебрегая всякое приличіе, какъ и подобало великому человѣку, удостоивавшему своимъ вниманіемъ бѣдную молодую дѣвушку. Впрочемъ, къ величайшему удивленію, онъ не имѣлъ большого успѣха. Онъ никогда не могъ остаться съ нею наединѣ; старый Пиппо почти не отходилъ отъ нея и мессеръ Неллемапе не разъ чувствовалъ страстное желаніе побить его тѣми самыми камышами, изъ которыхъ онъ плелъ корзины: когда же старика и не было дома, то его мѣсто занимала сосѣдка, жена бочара, съ цѣлымъ стадомъ дѣтей, или одна изъ дочерей Пасторини или тетка Віолы, маленькая, сгорбленная старушка, съ сморщеннымъ, какъ печеное яблоко, лицомъ, которая всегда называла его ваше превосходительство и широко открывала свои маленькіе, черные глаза, при видѣ такою важнаго гостя въ скромномъ жилищѣ корзинщика.

Никто и никогда въ Санта-Розаліи не оставался одинъ; всѣ двери были вѣчно отворены, всякая работа производилась подъ аккомпаниментъ дружнаго хора сосѣдей, болтающихъ безъ умолка. Болтовня составляетъ главный элементъ жизни въ итальянскихъ общинахъ; недостатокъ хлѣба и водянистость вина легко забываются въ безконечной болтовнѣ. Обыкновенно, говорятъ о томъ, что корова Липпо отелилась, что ребенокъ Тины прорѣзалъ зубы, что дочь Дины выходитъ замужъ на пасхѣ; говорятъ о новомъ" облаченіи патера, о новомъ платьѣ одной изъ сосѣдокъ, о дороговизнѣ хлѣба и возможномъ удешевленіи масла, о всѣхъ мѣстныхъ сплетняхъ и толкахъ, которые для нихъ тоже, что для насъ скандалы Жокей-клуба, новыя моды Ворта, турецкая политика и рѣчи Бисмарка.

Віола не была одна ни на минуту во всю свою жизнь; ея дѣдъ полагалъ, что не слѣдуетъ вообще никогда оставаться женщинѣ наединѣ, но мессеръ Неллемане думалъ, что эти предосторожности брались только противъ него, и выходилъ изъ себя отъ гнѣва.

Онъ не хотѣлъ, чтобъ весь околодокъ толковалъ объ его ухаживаніи за внучкой бѣднаго старика. А ему было очень хорошо извѣстно, что если бросишь одинъ желудь за улицу, то на другой день найдутся люди, которые станутъ спорить, что у васъ цѣлая роща дубовъ.

У итальянцевъ языкъ вертится, какъ у сорокъ; еслибъ болтовня не составляла у нихъ спасительнаго клапана для выпусканія паровъ, то не такъ легко было бы ими управлять. Никогда еще болтунъ не сдѣлалъ ничего великаго на свѣтѣ.

Мессеръ Гаспардо Неллемане не былъ развратнымъ человѣкомъ; напротивъ, онъ былъ скорѣе холоднаго темперамента, и, отличаясь благоразуміемъ, понималъ, что часто самый мелкій скандальный анекдотъ можетъ погубить карьеру чиновника. Онъ питалъ священный ужасъ ко всему, что могло его скомпрометировать; онъ былъ честолюбивый человѣкъ, и все, что не касалось служебнаго повышенія — его не соблазняло. Однако же, онъ не былъ святой, и Віола ему правилась.

Жениться на ней? Нѣтъ, онъ не намѣренъ былъ жениться прежде, чѣмъ получитъ мѣсто получше секретарскаго и найдетъ себѣ богатую невѣсту, дочь какого-нибудь фабриканта восковыхъ свѣчей или торговца масломъ, на деньги которой онъ могъ бы. сдѣлаться депутатомъ, потому что онъ твердо рѣшился перейти изъ муниципальнаго палаццо во дворецъ народныхъ представителей. Нѣтъ, онъ ни мало не думалъ жениться на Віолѣ, но она была очень хорошенькая, даже совершенная красавица, и Биндо Терри былъ готовъ все принять изъ его рукъ, отъ поношеннаго сюртука до надоѣвшей любовницы. Биндо Терри, конечно, женился бы на ней — за приличное вознагражденіе.

Мессеръ Гаспардо, хотя и мелкій чиновникъ, имѣлъ чисто аристократическія идеи.

Въ этомъ году праздникъ Corpus Domini приходился очень поздно — въ маѣ мѣсяцѣ, и потому, конечно, каждая молодая дѣвушка, какъ бѣдна она ни была, приготовляла себѣ бѣлое или голубое платье, а быть можетъ и тюлевый вуаль, для слѣдованія за религіозной процесіей подъ тѣнью тутовыхъ деревьевъ, окаймлявшихъ пыльныя дороги.

Віола была очень бѣдна и ея одежда, хотя чистая, была всегда подержанная и заштопанная. Поэтому, мессеръ Гаспардо придумалъ хитрый планъ обольщенія. Онъ самъ отправился въ городъ, купилъ голубого ситца на платье, вѣнокъ изъ бѣлыхъ розъ и башмаки съ блестящими серебряными пряжками, какъ носятъ модныя дамы. Завернувъ это все въ бумагу, онъ снесъ въ домъ стараго Пиппо, когда тамъ никого не было и оставилъ на столѣ съ запиской:

— "Con ossequie teneri alla più bella del mondo: dal suo devote — G. N.

Онъ зналъ вѣрную дорогу къ женскому сердцу. Возвратясь домой, Віола увидала свертокъ одна, такъ какъ отецъ ея остановился на улицѣ съ сосѣдомъ. Она вспыхнула, а потомъ поблѣднѣла. Она по складамъ прочитала записку и, поспѣшно взбѣжавъ по крутой каменной лѣстницѣ въ свою маленькую, несчастную комнатку, спрятала свертокъ подъ простыней на кровати. Она только однимъ глазомъ увидѣла голубой ситецъ, бѣлый вѣнокъ и серебряныя пряжки и, однако, это зрѣлище заставило ее дрожать всѣмъ тѣломъ, словно передъ нею явился призракъ.

Несмотря на всю свою простоту, она была очень смѣтлива, и подъ ея добродушіемъ скрывалась тѣнь сомнѣнія. Еслибъ

Кармело увидалъ эти вещи, то онъ былъ бы въ состояніи бросить ихъ въ лицо мессеру Гаспардо и наговорить ему непріятностей, даже въ самомъ муниципальномъ палаццо.

И ея старый дѣдъ…

Сердце ея болѣзненно сжалось при мысли о камышахъ и ручейкѣ.

«Не поговорить ли мнѣ съ нимъ по душѣ?» подумала она съ невинной вѣрой сельскаго люда въ могущество искренняго слова, этого талисмана противъ всѣхъ опасностей и враговъ.

— Могу я пойти сегодня вечеромъ къ теткѣ Нунціатинѣ? спросила она у Пиппо.

Эта старуха жила на противоположномъ концѣ селенія и была нетолько бѣдна, но просто нищая; она жила въ одной комнатѣ съ тремя другими женщинами и открыто просила милостыню. Это прошеніе милостыни было очень честное; она ходила изъ дома въ домъ, съ большой корзиной, и ей бросали туда хлѣба, куски мяса, мелкія монеты и даже иногда бутылку вина. Всѣ ее знали и любили въ Санта-Розаліи, гдѣ она жила всю жизнь; никому не было тайной, что она не имѣла и сантима за душой; ея мужъ работалъ поденщикомъ, а когда онъ неосторожно отрубилъ себѣ руку и умеръ отъ горя, то старая Нунціата осталась безъ куска хлѣба.

Правительство, воспрещающее просить милостыню и сажающее нищихъ въ тюрьму, не заботится о судьбѣ бѣдныхъ, немощныхъ стариковъ, которые не могутъ работать. Поэтому, осьмидесятилѣтней Нунціатипѣ предстояло одно изъ двухъ: или просить милостыню, или умереть съ голода. Многіе предпочитаютъ послѣднее, но никому до этого нѣтъ дѣла.

Нужда кажется мрачнѣе въ этой свѣтлой, прекрасной странѣ, гдѣ такъ мало надо, чтобы сдѣлать человѣка счастливымъ и удовлетворить его ежедневнымъ потребностямъ, въ сравненіи съ холоднымъ, угрюмымъ сѣверомъ, гдѣ туманъ скрываетъ во мглѣ несчастную толпу неимущихъ и страждущихъ. Здѣсь дайте небольшой кусокъ хлѣба, немного масла, стаканъ вина и жизнь, замелькаетъ такъ же весело, какъ свѣтлякъ въ полѣ по ночамъ. Но, увы, тысячи, десятки тысячъ бѣдняковъ нуждаются даже въ этомъ немногомъ и погибаютъ.

Мессеръ Неллемане и ему подобные знаютъ причину ихъ погибели.

— Могу я пойти къ Нунціатипѣ? повторила Віола и дѣдушка кивнулъ головой въ знакъ согласія.

Она вернулась наверхъ, взяла свертокъ съ постели и вышла на улицу.

— Что это у тебя? спросилъ Пиппо.

— Сотканное мною полотно, отвѣчала молодая дѣвушка, полагая, что не грѣхъ солгать съ хорошей цѣлью. Впрочемъ, она очень покраснѣла, такъ правдива и искренна была ея натура.

Старикъ поплелся рядомъ съ нею, съ трудомъ таская свои старыя ноги, потому что онъ никогда не позволялъ внучкѣ ходить по селенію одной.

Дойдя до жилища Нунціаты, онъ впустилъ Віолу на лѣстницу, а самъ остался внизу поговорить съ плотникомъ, владѣльцемъ этого дома, который самъ жилъ въ нижнемъ этажѣ, а верхній отдавалъ жильцамъ.

Этотъ маленькій домикъ стоялъ на выдававшемся въ рѣку мыскѣ; вблизи возвышались статные тополя; на рѣдкой травѣ виднѣлись козлы и гуси.

— Джіунта срубитъ эти деревья къ празднику Ognissanti, сказалъ плотникъ, тяжело вздыхая.

— Чортъ возьми! воскликнулъ Пиппо.

— Они потомъ станутъ рубить у насъ пальцы, продолжалъ плотникъ.

— Конечно, еслибъ кто-нибудь далъ за паши пальцы хоть по сантиму, отвѣчалъ Пиппо и разсказалъ свое горе о камышахъ и ручейкѣ.

Между тѣмъ Віола передала о случившемся своей теткѣ, бѣдной старухѣ, въ соломенной шляпѣ, короткой, поношенной юпкѣ и мужскихъ кожанныхъ сапогахъ, но съ веселымъ, пріятнымъ, загорѣлымъ лицомъ.

— Пресвятая дѣва! Какое прекрасное платье! воскликнула Анунціата, почтительно прикасаясь кончиками пальцевъ къ голубому ситцу, словно къ какой-нибудь святынѣ: — о, о! Я не даромъ вытаращила глаза, увидавъ его надняхъ въ вашемъ домѣ. Я подумала: «этотъ господинъ ходитъ сюда не безъ цѣли:

— Но я не могу оставить у себя этихъ вещей, промолвила Віола, покраснѣвъ и придавая вопросительный тонъ своимъ словахъ.

— Нѣтъ, моя радость, было бы нехорошо оставить эти подарки, отвѣчала рѣшительно старуха.

Оба семейства, отъ которыхъ произошла Віола Маццети, отличались всегда честностью и цѣломудренностью женщинъ.

— Впрочемъ, онъ можетъ быть имѣетъ и благородныя намѣренія, прибавила Нунціатина, какъ бы разсуждая сама съ собою: — эта дѣвочка такая хорошенькая, и къ тому же, несмотря на все его теперешнее величіе, онъ, говорятъ, сынъ котельщика, да и теперь въ сущности, онъ только писарь.

Віола покачала головой и щеки ея еще болѣе зардѣлись. Бѣдныя молодыя дѣвушки рано научаются инстинктивно отличать честныя намѣренія отъ безчестныхъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, онъ дурной человѣкъ, сказала она, вздрагивая: — къ тому же еслибъ онъ и хотѣлъ на мнѣ жениться, я должна остаться вѣрной Кармело.

— А развѣ Кормело объяснился: въ любви?

— Да, мы обвѣнчаемся, когда старики позволятъ.

— Это дѣло другое; чего же ты, голубушка, хочешь отъ меня? Я вижу тебѣ что-то нужно.

— Я сама не могу пойти къ мессеру Гаспардо; это не годится. Притомъ, я никогда не хожу одна, и не хочу, чтобъ дѣдушка или Кармело знали объ этомъ дѣлѣ. Вотъ я и подумала, что вы бы могли снести эти вещи мессеру Гаспардо, и поблагодарить его, объяснивъ что я уже невѣста. Вѣдь неправда ля, это лучшій исходъ? Говорятъ, что вы можете заставить его всякій день въ муниципальномъ палаццо, но поговорите съ нимъ мягко, любезно, потому что онъ можетъ сдѣлать много зла, и уже сердится на дѣдушку.

Старуха засмѣялась. Она была очень веселая женщина, хотя осьмидееяти лѣтъ и безъ гроша за душой, такъ что послѣ смерти ее ожидала общая могила бѣдняковъ.

— Хорошая фигура для дворца! воскликнула она съ звонкимъ смѣхомъ: — по поговоримъ объ этомъ серьёзно, моя радость, авось святые насъ надоумятъ, какъ лучше поступить.

Онѣ стали разсуждать объ этомъ дѣлѣ, переворачивая его во всѣ стороны, какъ обыкновенно дѣлаютъ итальянцы во всякомъ важномъ вопросѣ. Молодую дѣвушку безпокоили и пугали подарки, а старухѣ вся эта исторія казалось очень забавной.

— Пожалуста, говорите съ нимъ любезно, сказала Віола, когда старый Пиппо позвалъ ее внизъ: — пожалуста, будьте смиренны и почтительны. Онъ можетъ сдѣлать дѣдушкѣ много вреда.

— Онъ насъ не съѣстъ, отвѣчала старуха, которая отличалась своего рода гордостію: — онъ не первый человѣкъ, у котораго отбили красавицу.

Віола не могла улыбнуться.

— Онъ можетъ сдѣлать всѣмъ намъ з.то, повторила она, тяжело издыхая: — пожалуста, будьте съ нимъ любезны.

— Не бойся, отвѣчала весело старуха: — онъ мнѣ не можетъ сдѣлать вреда, дитя мое. На нѣтъ и суда нѣтъ. Впрочемъ, зачѣмъ ты на него сердишься? Я увѣрена, что онъ не имѣетъ дурныхъ намѣреній.

— Віола, или скорѣе, полно тебѣ болтать, воскликнулъ Пиппо съ нетерпѣніемъ, и молодая дѣвушка спустилась по лѣстницѣ.

На сердцѣ у нея было очень тяжело, и она боялась за счастливый исходъ посольства ея тетки. Она не могла забыть черныхъ глазъ мессера Гаспардо, смѣло обращенныхъ на нее. Но, выходя изъ жилища Анунціаты, она увидала Кармело, возвращавшагося на мельницу въ пустой телегѣ, въ которой онъ возилъ муку на сосѣднюю ферму. Онъ посадилъ ее и стараго Пиппо въ телегу и довезъ ихъ до дома. Пламенный, честный взглядъ любимаго человѣка заставилъ молодую дѣвушку почти забыть страхъ, и сторицей вознаградилъ ее за потерю платья, вѣнка и башмаковъ съ блестящими пряжками.

Около полудня, Нупціатина положила свертокъ въ свою корзинку и пошла, опираясь на палку, къ муниципальному дому, гдѣ смѣло спросила мессера Неллемане. Это была мужественная старуха, одна изъ немногихъ представительницъ гордаго, самостоятельнаго поколѣнія, которое слишкомъ старо, чтобъ научиться ползать передъ новыми административными и муниципальными чиновниками.

Ей было ни почемъ величіе мессера Гаспардо, и она храбро выдержала смѣлую борьбу съ Танино, Мазо и Биндо, которые старались ее удержать, и запереть ей на носъ дверь. Наконецъ, она силой пробралась на лѣстницу, взбѣжала на верхъ, топая своими тяжелыми сапогами, и предстала передъ лицомъ важной особы.

Мессеръ Гаспардо принялъ ее очень любезно; онъ зналъ, что она тетка Віолы Маццетти. Онъ сидѣлъ, какъ всегда, отъ десяти часовъ до двѣнадцати за большимъ письменнымъ столомъ, покрытомъ бумагами. На окнахъ были спущены зеленыя сторы, а вокругъ него разбросаны карты и книги уголовнаго и гражданскаго кодекса. Онъ казался, такимъ важнымъ и величественнымъ, олицетвореніемъ закона, что его можно было легко принять за префекта.

— Я очень рада, что застала васъ однихъ, ваше превосходительство, сказала смѣтливая старуха, поставивъ корзинку на столъ (и думая про себя, чѣмъ я буду ему болѣе льстить, тѣмъ лучше; мнѣ велѣли быть любезной): — вся страна наполнена толками о томъ, чѣмъ она обязана вашему превосходительству (еще бы! прибавила она мысленно, всѣ съ утра до ночи проклинаютъ его), и я, старая нищая, никогда не рѣшилась бы утруждать такую важную особу, еслибъ дѣло не шло о моей племянницѣ…

— Объяснитесь, промолвилъ секретарь и глаза его тревожно забѣгали.

Онъ вовсе не желалъ, чтобъ семья Віолы обсуждала его отношенія къ молодой дѣвушкѣ. „Дѣвчонка уже похвасталась подарками“, подумалъ онъ съ сердцемъ и мысленно проклялъ суетность женщинъ.

— Мнѣ говорятъ, что вы ухаживаете за Віолой и это, вѣроятно, правда, потому что вы ей посылаете такіе прекрасные подарки, signore по, продолжала хитрая Нунціатина.

Мессеръ Гаспардо сердито прикусилъ свой усъ.

— Всѣ ухаживаютъ за хорошенькими дѣвушками, сказалъ онъ съ принужденнымъ смѣхомъ: — вы не должны придавать серьёзнаго значенія…

— О, нѣтъ, произнесла весело старуха, по ея зоркіе глаза впились въ него и прочитали въ душѣ его самыя сокровенныя тайны: — господа, подобные вамъ, бываютъ часто очень любезны съ женщинами, но женщины понимаютъ, что все это дѣлается только по добротѣ душевной. Моя племянница, Віола, слишкомъ умная дѣвушка, чтобъ придать какое-нибудь значеніе вашимъ словамъ или поступкамъ. Но она очень благодарна намъ за вашу доброту и любезность, хотя чувство собственнаго достоинства заставляетъ ее возвратить вамъ ваши прелестные подарки. Она сама не могла прійти, и потому прислала меня премного васъ благодарить.

Съ этими словами Нунціатина вынула изъ корзины подарки мессера Неллемане, которые, какъ онъ ожидалъ, разыграютъ роль шкатулки съ драгоцѣнностями Фауста, и почтительно положила ихъ на столъ.

Мессеръ Неллемане позеленѣлъ отъ гнѣва и приподнялся съ своего стула.

— Что? промолвилъ онъ: — вы съума сошли, вы смѣете оскорблять меня?

— Нисколько, отвѣчала хитрая Нунціатина: — вѣдь и вы не хотѣли оскорбить мою племянницу этими подарками; вы просто, по душевной добротѣ, захотѣли, чтобъ ребенокъ быль понарлднѣе въ праздникъ и…

— Такъ… такъ… зачѣмъ… пробормоталъ мессеръ Гаспардо внѣ себя отъ злобы и удивленія.

— Зачѣмъ? произнесла старуха, выпрямляясь, насколько позволяла ей старость: — потому что честнымъ дѣвушкамъ и сиротамъ не годится принимать подарки отъ лицъ, стоящихъ гораздо выше ихъ. Для мужчины, не думающаго жениться, это только забава, но для дѣвушки — это неминуемая гибель. Городскія дѣвушки падки на такую игру, но наши сельскія не таковы. Вотъ все, что я хотѣла сказать, и еще разъ благодарю васъ, синьоръ Гаспардо; я убѣждена, что вы не имѣли дурныхъ намѣреній. А теперь я не буду болѣе васъ утруждать споимъ присутствіемъ и позвольте мнѣ пожелать вамъ добраго дня.

Съ этими слонами маленькая старушка, въ соломенной шляпѣ и короткой юпкѣ, поклонилась ему съ той граціей, которою часто отличаются самые старые и бѣдные въ странѣ, гдѣ нѣкогда искуство царило неограниченно. Черезъ минуту она уже сходила по каменной лѣстницѣ, внутренно улыбаясь.

Она ни слова не сказала мессеру Гаспардо о помолвкѣ Віолы; богатые и бѣдные люди въ Италіи одинаково воздерживаются, изъ любезности и осторожности, отъ всякаго непріятнаго слова.

— Онъ и такъ узнаетъ, думала она: — а онъ дурной и опасный человѣкъ; дьяволъ обитаетъ подъ его бровями.

Однако, своей племянницѣ она только сказала очень веселымъ тономъ:

— Я ему все объяснила очень учтиво и поблагодарила его. Надѣюсь, что онъ теперь оставитъ тебя въ покоѣ.

Она полагала, что излишне передавать ребенку свои опасенія. Гораздо лучше купить на первыя деньги, которыя ей кто-нибудь подастъ, настоящую восковую свѣчу и поставить ее передъ Мадонной въ старомъ дубѣ, на берегу, за ея жилищемъ. Эта святыня находилась въ вѣковомъ деревѣ уже нѣсколько столѣтій и до сихъ поръ творила чудеса и излѣчивала больныхъ. Дѣйствительно, въ концѣ недѣли она собрала достаточно мѣдныхъ монетъ, чтобъ купить восковую свѣчу, которая тихо выгорѣла въ жаркій майскій день, пока, наконецъ, облѣпленная мошками, не потухла при блескѣ первыхъ звѣздъ.

Но нечестивая злоба въ сердцѣ мессера Неллемане горѣла большимъ пламенемъ, чѣмъ свѣча старой Нунціатины передъ Мадонной. Какъ только она удалилась, онъ тотчасъ понялъ, что нищая старуха его обошла и издѣвалась надъ нимъ, называя его „ваше превосходительство“. Въ сущности, его собственная бабушка, жившая еще на его родинѣ, была такая же бѣдная, оборванная старуха, какъ Нунціатина, по онъ всегда старался забыть свою бабушку, равно какъ и желѣзную лавченку своего отца, такъ какъ человѣку, мѣтившему въ министры, не подобало помнить о такихъ мелочахъ. Онъ посылалъ своей матери но временамъ байковый билетъ заказнымъ письмомъ, по подъ тѣмъ условіемъ, чтобы она никогда сама не напоминала ему о своемъ существованіи.

Хорошая память очень полезна, по способность забвенія приноситъ еще болѣе пользы.

Пламя злобы тѣмъ болѣе легло его, что онъ не зналъ еще, какъ отомстить врагамъ, такъ зло издѣвавшимся надъ нимъ.

Однако, спустя два часа, онъ сказалъ Биндо Терри:

— Старуха, которая сегодня подавала мнѣ прошеніе, нищая, просящая милостыню?

Биндо взглянулъ прямо въ глаза своему начальнику, но, не прочитавъ въ нихъ ничего, отвѣчалъ наугадъ:

— Нунціатина? Нѣтъ, синьоръ, я не могу назвать ее уличной пищей; ее всѣ знаютъ, и она вѣчно такъ жила. Она ходитъ съ корзинкой изъ дома въ домъ и по сосѣднимъ вилламъ…

Гнѣвный взглядъ черныхъ глазъ мессера Гаспардо показалъ вѣрному слугѣ, что онъ попалъ не въ тонъ, и онъ поспѣшилъ поправиться.

— Конечно, она нищая, она проситъ милостыню, уже двадцать лѣтъ. Съ тѣхъ поръ, кака я себя помню, она шатается по улицамъ. Недавно одна знатная дама хотѣла помѣстить ее въ богадѣльню, по глупая, безумная старуха отказалась, говоря, что не можетъ жить въ четырехъ стѣнахъ и что ей необходимо въ день пройти десять миль. Да, конечно, illustrissimo, она нищая.

— Бродяга!

Мессеръ Неллемане пожалъ плечами и съ тяжелымъ вздохомъ пожалѣлъ о развращенномъ обществѣ, въ которомъ все-таки находились люди, покровительствовавшіе и поддерживавшіе нищенство. Онъ впалъ въ глубокую думу. Въ 395 ст. муниципальнаго кодекса былъ громадный пробѣлъ; ничего не было сказано о прошеніи милостыни.

— Они находятъ средства содержать нищихъ, а увѣряютъ, что у нихъ нѣтъ денегъ для уплаты государственныхъ и мѣстныхъ повинностей, сказалъ онъ, наконецъ, громко, подразумѣвая подъ словомъ они, окрестныхъ землевладѣльцевъ, благородное происхожденіе, гордая осанка и приличныя манеры которыхъ возбуждали горькую зависть въ мессерѣ Неллемане, хотя ихъ бѣдность служила постояннымъ предметомъ его презрительныхъ насмѣшекъ.

Биндо Терри также вздохнулъ и поднялъ руки къ небу, выражая свой ужасъ и сожалѣніе. Онъ очень хорошо зналъ, что люди, подававшіе милостыню Нунціатинѣ, были люди бѣдные: поселяне, плотники, кузнецы, каменьщики и тому подобные, по онъ видѣлъ, что сказать это было не кстати.

— Тутъ ничего нѣтъ о нищихъ? произнесъ онъ вопросительно, перелистывая свою достолюбезную и досточтимую книгу мупиципальныхъ правилъ.

— Нѣтъ еще, отвѣчалъ мессеръ Неллемане: — добрый кавалеръ Дурелаццо слишкомъ снисходительно относится къ бродягамъ.

А въ эту самую минуту добрый кавалеръ Дурелаццо сидѣлъ, на берегу Средиземнаго моря, въ одномъ изъ модныхъ итальянскихъ центровъ, беззаботно покачиваясь на соломенномъ стулѣ и, куря сигару, думалъ столько же о своей общинѣ, сколько и во время пребыванія въ ней.

IV.

Вечеромъ въ этотъ самый день, мессеръ Неллемане, какъ на зло, пошелъ прогуляться по зеленымъ берегамъ рѣки Розы, съ цѣлью полюбоваться мрачнымъ дѣломъ, которое онъ совершилъ за годъ передъ тѣмъ. Старинный монастырь, нѣкогда принадлежавшій Оливетской конгрегаціи, возвышался на горѣ, у подножія которой протекала Роза; эта гора, покрытая густыми рощами, въ которыхъ виднѣлись высокіе, вѣковые тополя, величественные, толстые дубы, блестящіе серебристые тополя, каштановыя деревья и акаціи, представляла въ продолженіи многихъ столѣтій прекрасное зрѣлище.

Санта-Розалія находится въ живописной, буколической странѣ, въ воздухѣ которой, кажется, дрожатъ струны Ѳеокритовой лиры. Всюду виднѣется роскошная зеленая листва и вьющіяся растенія, отъ виноградной лозы до вьюнка, а вдали, за заднемъ планѣ, выступаютъ блестящія на солнцѣ бѣлыя вершины горъ, которыя придаютъ столько величественной красоты каждому пейзажу. Но со времени водворенія въ странѣ оффиціальной свободы, она много потеряла своей красоты: тамъ и сямъ виднѣются въ общей картинѣ обнаженныя пятна и уродливые пробѣлы; скупость землевладѣльцевъ срубила лѣса и сотни, тысячи голыхъ пней торчатъ тамъ, гдѣ нѣкогда возвышались пирамиды изумрудной зелени, а многіе холмы, еще недавно покрытые деревьями и кустами, представляютъ каменистую пустыню, на которой никогда болѣе не будутъ рости ни деревья, ни цвѣты, ни даже мохъ.

И это называется прогрессомъ,

Монастырь Фрапчески Римини былъ захваченъ во имя оффиціальной свободы, монахини разогнаны, а внесенные ими значительные вкупы поступили въ правительственный сундукъ для обогащенія подрядчиковъ, инженеровъ и министровъ.

Древнее жилище Оливетскихъ сестеръ было разграблено, словно оно лопало въ руки непріятельской арміи. Кресты и различная рѣзьба изъ слоновой кости и дерева были проданы правительствомъ торговцамъ рѣдкостями, а фрески работы Караччи сняты со стѣнъ и уступлены чужеземной націи. Все это было сдѣлано до прибытія въ Санта-Розалію мессера Неллемане, хотя людьми столь похожими на мессера Неллемане, что ихъ можно принять за его старшихъ братьевъ.

Когда онъ явился на сцену, то заброшенное, опустошенное зданіе возвышалось на вершинѣ горы, какъ руины разрушеннаго города, но все еще величественное, такъ какъ его стѣны, выложенныя мраморомъ и порфиромъ, рухнули бы только подъ дѣйствіемъ картечи, а его высокая колокольня, изящная, симметричная, все еще указывала на небо, хотя колокола давно уже сняты и послужили матеріаломъ для бронзовой статуи одного изъ старшихъ братьевъ Неллемане въ отдаленномъ городѣ, гдѣ она называется памятникомъ защитника свободы и на пьедесталѣ его сидятъ рядомъ богини славы и мира.

Годы шли, и такъ какъ правительство еще не собралось превратить это пустое зданіе въ институтъ, казарму, пороховой магазинъ или лабораторію, то сырость и непогода быстро придали ему видъ развалинъ. Однако, окружающая его прелестная лѣсная чаща оставалась въ совершенной неприкосновенности, когда, мессеръ Неллемане впервые прибылъ въ Санта-Розалію. Но, не долго просидѣвъ на своемъ секретарскомъ стулѣ, который онъ намѣревался сдѣлать подножкой для достиженія министерскаго портфеля, онъ обратилъ вниманіе на эти руины храма народнаго суевѣрія. Къ его изумленію, лѣсъ на горѣ былъ не тронутъ. Тотчасъ въ его сердцѣ заговорили тѣ инстинкты, которые всегда подсказывали ему, что онъ когда-нибудь сдѣлается министромъ финансовъ или внутреннихъ дѣлъ.

Какой ущербъ для общественной казны! А вмѣстѣ съ тѣмъ сколько перепадетъ въ карманъ тѣмъ, кто будетъ обогащать казну. Мессеръ Неллемане любилъ болѣе всего на свѣтѣ выгодное дѣльце. Оффиціальный умъ всегда питаетъ нѣжное чувство къ выгоднымъ операціямъ. Къ тому же, онъ ненавидѣлъ деревья такъ же, какъ собакъ. Послѣднихъ можно было терпѣть только на цѣпи, а первыхъ въ видѣ правильно распиленныхъ и правильно сложенныхъ досокъ.

Его оффиціально-либеральный умъ не могъ видѣть безъ отвращенія нѣкогда священнаго лѣса, окружавшаго монастырь, съ которымъ свободная мысль поступила какъ и слѣдовало съ подобными памятниками невѣжественнаго суевѣрія.

Мессеръ Неллемане смиренно доложилъ объ этомъ дѣлѣ кавалеру Дурелаццо, синдикъ представилъ вопросъ на обсужденіе джіунты, прежде пошептались съ префектомъ, а потомъ префектъ поѣхалъ въ Римъ и пошептался съ министромъ общественныхъ работъ, который былъ его пріятелемъ. Вдругъ оказалось, что въ докахъ страшная необходимость въ дубѣ, хотя всѣ суда строились исключительно желѣзныя, и вскорѣ было предписано срубить деревья, охранявшія суевѣріе прошедшаго, для пополненія казначейства настоящаго.

Министерство поручило эту продажу префекту, а префектъ передалъ ее синдику общины, причемъ префекту должна была очиститься извѣстная доля, о чемъ, конечно, не было сказано ни слова. Синдикъ, въ свою очередь, довѣрилъ всѣ распоряженія секретарю, также подъ безмолвнымъ условіемъ предоставить ему извѣстный комиссіонный процентъ. Естественно, что и члены Джіунты имѣли личный интересъ въ успѣшномъ окончаніи этого предпріятія.

Но естественно также, что по вычетѣ изъ вырученной отъ продажи лѣса суммы всѣхъ этихъ комиссіонныхъ денегъ: въ пользу могущественнаго министра въ Римѣ, крупнаго префекга сосѣдняго города и другихъ болѣе скромныхъ чиновниковъ, въ томъ числѣ и мессера Гаспардо Неллемане, окажется, что государство никогда не покупало такъ дорого лѣса для своихъ доковь. Однако, всѣ были очень довольны; кромѣ нѣсколькихъ художниковъ, попробовавшихъ поднять шумъ, какъ всегда дѣлаютъ эти безпокойные люди, и жителей общины, на которыхъ никто не обращалъ вниманія.

Что же касается до подробностей этой продажи, то онѣ остались въ тайнѣ, какъ и большинство административныхъ распоряженій, о которыхъ безмолвствуютъ всевозможные синія, желтыя и зеленыя парламентскія книги.

Деревья были срублены; вѣковые гиганты рухнули подъ ударами топоровъ или отъ дѣйствія огня; зайцы, птицы, милліоны прелестныхъ, невинныхъ, живыхъ существъ, обитающихъ лѣса, или бѣжали, или погибли: безчисленные возы отвезли бревна на общественныя работы, гдѣ они сожжены, или въ адмиралтейство, гдѣ они сгнили. А мессеръ Неллемане купилъ части имъ образомъ, черезъ своего двоюроднаго брата, билеты иностранныхъ банковъ. Впрочемъ, всѣ, приложившіе ручку къ этому дѣлу, купили что-нибудь.

Развалины монастыря теперь возвышались на обнаженной пустынной горѣ и мессеръ Неллемане, любуясь этимъ мрачнымъ зрѣлищемъ, чувствовалъ, что онъ совершилъ вполнѣ достойное себя и современнаго направленія дѣло.

Дѣйствительно, это было все равно, что уничтоженіе часовни Телля или дома Мильтона, или срытія городскихъ стѣнъ Аугсбурга, башенъ Нюренберга, древнихъ испанскихъ домовъ въ Брюселѣ, Шателэ въ Парижѣ и Табордъ-Инъ въ Лондонѣ. Этотъ подвигъ можетъ съ гордостью занять мѣсто среди великихъ разрушеній, произведенныхъ оффиціальнымъ прогрессомъ и оффиціальной экономіей въ этой благороднѣйшей и наиболѣе эстетической странѣ.

Въ старину европейскіе муниципалитеты думали, что они существуютъ для славы своихъ городовъ и всей страны; они воздвигали памятники во славу своей націи. Но теперь все измѣнилось; муниципалитетъ представляетъ собраніе людей, думающихъ только о своихъ интересахъ, лозунгъ каждаго изъ нихъ „моя политика — я“. При срытіи старыхъ стѣнъ или сооруженіи новыхъ, золото сыплется въ карманы муниципальныхъ властей, подрядчиковъ и комиссіонеровъ, которые очень удивляются, что всѣ не такъ довольны, какъ они. Во всѣхъ этихъ вопросахъ сломки и постройки ихъ интересуетъ только одинъ вопросъ; что это имъ принесетъ.

Рубятъ ли деревья въ Кенсингтонскихъ садахъ или на Cascine, ломаютъ ли старинныя церкви въ Римѣ или Парижѣ, уродуютъ ли новыми улицами Венецію или Вѣну — всегда кто нибудь набиваетъ себѣ карманъ и, вмѣсто Жака Кёра, Фуггера, Вильяма Викгама или Алана Вальсингама, мы имѣемъ чиновниковъ министерства общественныхъ работъ, корыстныхъ, какъ Гарпагонъ, глупыхъ, какъ Прюдомъ и варваровъ, какъ Атила.

Они всегда удивляются, что вы недовольны. Если вамъ желательна красивая постройка, то вы можете сдѣлать громадный стеклянный колпакъ для рынка или выставки и возвести бѣлый, какъ сахаръ, оштукатуренный каменный ящикъ, который можете назвать какъ угодно, военнымъ министерствомъ, церковью, университетомъ или дворцомъ. Бюрократическій и муниципальный умъ не можетъ сознавать другой радости, какъ ломать и строить, набивая себѣ карманы отъ обѣихъ операцій.

Нашъ пріятель, мессеръ Неллемане, родился съ сильно развитыми органами бюрократіи и муниципализма, и на ограниченной почвѣ его дѣятельности онъ старался прославить себя великими дѣлами. Поэтому онъ всегда съ удовольствіемъ смотрѣлъ на обнаженный песокъ, гдѣ нѣкогда возвышались вѣковые дубы. Но въ этотъ вечеръ, по несчастью, проходя, по своему обыкновенію, мимо разваливъ Санта-Франчески, онъ увидалъ въ сумеркахъ двѣ тѣни и тотчасъ всякое чувство удовольствія исчезло въ немъ. Эти тѣни виднѣлись далеко внизу и переплелись, какъ юныя акаціи. Онѣ тихо двигались подъ тѣнью серебристыхъ тополей противъ водяной мельницы.

Сердце его дрогнуло отъ злобы и красное лицо позеленѣло.

Онъ узналъ въ счастливой влюбленной парочкѣ Віолу и Кармело. Его ревность была возбуждена, а гордости нанесенъ страшный ударъ. — „Она меня забраковала“, подумалъ онъ, и никакой императоръ, которому сельская красавица предпочла бы грубаго поселянина, не почувствовалъ себя болѣе оскорбленнымъ, чѣмъ этотъ мелкій муниципальный чиновникъ.

Правда, лавчонка его отца не была многимъ выше мельницы, по теперь мессеръ Неллемане былъ слуга государства или, скорѣе, составное колесо государственной машины, и онъ считалъ себя важной особой.

Онъ тихо шелъ по обнаженной горѣ подъ развалинами монастыря и ясно видѣлъ, какъ влюбленная парочка гуляла въ рощѣ тополей, предшествуемая большой бѣлой собакой мельника — и его сердце разрывалось отъ злобы и ревности.

Онъ могъ разглядѣть бурое колесо, медленно вертѣвшееся въ водѣ, груды мѣшковъ съ мукою, наваленныхъ у забора, и сѣдую голову самого мельника, который, высунувшись изъ маленькаго окна, отдавалъ приказанія мальчику, остановившемуся съ телегой у воротъ. Все это было передъ нимъ, но глаза его упорно возвращались къ влюбленной парочкѣ, которая мечтала мирно прожить всю свою жизнь подъ кровомъ этой мельницы и послѣ смерти оставить ее своимъ дѣтямъ, которыхъ точно также кормило бы старое деревянное колесо, тихо вертѣвшееся въ зеленой водѣ.

Онъ смотрѣлъ на эту мирную сцену и изъ устъ его вырывались проклятія.

V.

Спустя два или три дня, наступилъ праздникъ Corpus Domine, который пришелся въ этомъ году 31-го мая.

Віола не была бы дочерью Евы, еслибъ она наканунѣ не вспомнила о голубомъ платьѣ мессера Неллемане и его бѣломъ вѣнкѣ. Что бы сказали ея подруги, еслибъ она явилась на праздникъ въ этомъ прелестномъ платьѣ и съ блестящими пряжками на башмакахъ! Она сожалѣла не о томъ, что отдала эти подарки, но о томъ, что ничего подобнаго не сдѣлалъ ей дѣдушка или Кармело.

Религіозная процессія въ этотъ день составляла самый важный праздникъ во всемъ году для Санта-Розаліи и всѣхъ окрестныхъ селеній. Мессеръ Неллемане, называвшій себя libero pensiero, жаждалъ уничтоженія этой процессіи, какъ нелѣпой и унизительной. Онъ, по примѣру другихъ оффиціальныхъ либераловъ, считалъ, что для народа не было никакой необходимости имѣть развлеченія или забавы. Онъ съ удовольствіемъ запретилъ бы всякія сборища, иллюминаціи, флаги, музыку, иначе какъ для празднованія оффиціальныхъ праздниковъ, но онъ не имѣлъ на это власти; итальянское правительство еще не совершенно рѣшило уничтожить всѣ освященные временемъ обычаи и мессеръ Гаспардо не могъ ничего сдѣлать безъ правительства, такъ какъ это былъ общегосударственный вопросъ.

Такимъ образомъ, весь день въ этотъ праздникъ Тѣла Господня церковные колокола гудѣли, поселяне въ праздничной одеждѣ сновали взадъ и впередъ, вездѣ виднѣлись флаги, слышалось пѣніе, несло ладаномъ. Все это возбуждало въ мессерѣ Гаспардо столько злобы и отвращенія, что его не могла даже утѣшить мысль о громадномъ числѣ нарушеній закона, которыя, конечно, долженъ былъ представить день, когда все населеніе слишкомъ веселилось, чтобъ запирать дѣтей или держать на привязи собакъ. Къ тому же, Биндо былъ также увлеченъ общимъ веселіемъ и не могъ съ обычной ревностью исполнять свои обязанности, отъ которыхъ его отрывали на всякомъ шагу молодыя дѣвушки въ бѣлыхъ и голубыхъ платьяхъ, радушное угощеніе почти въ каждомъ домѣ, а вечеромъ иллюминація и танцы на Пьяццѣ.

На этотъ разъ религіозная процессія болѣе, чѣмъ когда-либо, казалась мессеру Гаспардо глупой и ненавистной, потому что Віола Маццетти явилась не въ его голубомъ платьѣ съ вѣнкомъ на головѣ изъ бѣлыхъ розъ и блестящими серебряными пряжками на башмакахъ, но въ своемъ скромномъ сѣромъ корсажѣ и такой же юпкѣ, которые, однако, рельефно выставляли ея красоту, какъ темные листья цвѣтокъ магноліи.

Старикъ Пасторини былъ распорядителемъ всего праздника, а Кармело шелъ впереди мѣстнаго оркестра и билъ такъ усердно въ барабанъ, что заглушалъ всѣ остальные инструменты. Это, однако, не мѣшало всѣмъ цѣнить очень высоко его музыкальныя способности, тѣмъ болѣе, что онъ былъ очень красивъ и веселъ.

Чувствуя себя безсильнымъ передъ такой чудовищной нелѣпостью, мессеръ Неллемане рано утромъ отправился въ сосѣдній городъ, отстоявшій на двѣнадцать миль, и предоставилъ Санта-Розаліи безумствовать на свободѣ.

Санта-Розалія и потѣшилась въ волю, сначала мирно и набожно, а потомъ добродушно и весело, невинно мѣшая религію съ забавой, то торжественно распѣвая О salutaris, то прыгая и кружась подъ звуки вальса.

Впрочемъ, итальянское веселье потеряло теперь всю свою прелесть: инстинктъ колорита и гармоніи исчезъ въ нашемъ народѣ, отцы котораго служили образцами для Леонардо и Рафаэля, и въ которомъ еще и понынѣ можно найти художественныя формы Фавна и Discobolus’а. Веселье современныхъ итальянцевъ не отличается блескомъ и граціей французскихъ ярмарокъ или живописныхъ характеромъ и яркимъ колоритомъ нѣмецкихъ сельскихъ праздниковъ. Даже въ итальянскомъ карнавалѣ нашихъ дней, несмотря на его живость и веселость, мало граціи и колорита. Однако, народъ потѣшается совершенно невинно и на время забываетъ налоги, нищету и голодные желудки.

Санта-Розалія въ этотъ праздникъ Тѣла Господня веселилась отъ души, хотя площадь была покрыта пылью, музыка играла фальшиво, ѣда и питье были ниже всякой критики. Но это былъ день Corpus Domini и всякій чувствовалъ себя счастливымъ. Когда же замерли послѣдніе звуки гимновъ, начался на пьяццѣ trescone и всѣ дома иллюминовались.

Возвратясь въ Санта-Розалію, по необходимости, съ послѣднимъ дилижансомъ, мессеръ Неллемане очутился среди толпы, все еще наполнявшей пьяццу, хотя уже было десять часовъ. Муниципальный палаццо стоялъ черный, какъ бы въ траурѣ; но всѣ другіе дома вокругъ площади были освѣщены шкаликами, тѣми самыми желѣзными шкаликами съ пылавшимъ въ нихъ масломъ, которые употреблялись во дни праздниковъ и религіозныхъ процессій въ Cinque Cento.

Иллюминація ярко горѣла, музыка весело гремѣла; молодежь кружилась, болтая и смѣясь. Барабанъ Кармело стоялъ на землѣ подъ охраной честной собаки мельницы, а Кармело танцовалъ съ Віолой. Самъ же мельникъ и старый Пиппо сидѣли на соломенныхъ стульяхъ подлѣ барабана и собаки, съ улыбкой выбивая тактъ ногами. Надъ ними разстилалось свѣтлое безоблачное небо; рѣка искрилась подъ серебристымъ свѣтомъ луны, изъ окрестныхъ садовъ неслось нѣжное благоуханіе розъ, лилій и гвоздики. Въ Санта-Розаліи былъ праздникъ и оба старика, выливъ болѣе обыкновеннаго вина, сказали другъ другу.

— Отчего бы ихъ не женить сейчасъ? Они никогда не будутъ богаче, а молодость лучшая пора жизни.

Мессеръ Неллемане не слыхалъ этихъ словъ, но онъ видѣлъ танцующую парочку.

Онъ прошелъ мимо, угрюмо нахлобучивъ шляпу на глаза и грубо проталкиваясь въ толпѣ, словно забывъ свое обычное оффиціально учтивое обращеніе.

Онъ съ шумомъ хлопнулъ наружной дверью муниципальнаго дома и, прежде чѣмъ лечь спать, закрылъ ставни, чтобъ не видать блестящаго неба, веселой толпы, иллюминованныхъ домовъ. Но онъ не могъ отдѣлаться отъ долетавшихъ до него веселыхъ звуковъ смѣха, говора, музыки и злобно проклиналъ этотъ безсмысленный праздникъ.

Впервые онъ нашелъ, что неудобно быть свободнымъ мыслителемъ, такъ какъ въ его устахъ проклятіе и благословеніе было одинаковымъ дуновеніемъ вѣтра. Онъ пожалѣлъ теперь старую католическую религію, которая имѣла то преимущество, что давала вамъ адъ, куда можно было упрятать враговъ и соперниковъ.

На слѣдующей недѣлѣ, въ муниципальный палаццо Санта Розаліи явились старый Пиппо съ дочерью и мельникъ Пасторини съ сыномъ. Они всѣ были одѣты по праздничному; на Пиппо была новая темносиняя куртка, надѣтая только на одно плечо, и чистая рубашка, падавшая складками на шаровары; мельникъ былъ весь въ сѣромъ, какъ по воскресеньямъ; Кармело былъ очень красивъ въ розовой рубашкѣ, голубомъ галстухѣ и съ крыломъ ронжи на круглой шляпѣ съ широкими полями, а Віола сіяла въ блѣдно-сизомъ платьѣ, купленномъ нарочно для свадьбы въ Помодоро, и въ жемчужныхъ ниткахъ ея матери на шеѣ. Ея обычно блѣдныя щеки пылали, какъ розы, и ноги ея такъ дрожали, что безъ помощи дѣда она не взошла бы на лѣстницу.

Биндо Терри, стоявшій у входа, увидѣлъ издали эту праздничную группу и сплюнулъ отъ негодованія. Старикъ Пасторини, самый храбрый изъ всѣхъ четверыхъ, спросилъ, могутъ ли они видѣть его превосходительство господина синдика.

Биндо свиснулъ.

Совѣтникъ, находившійся на лѣстницѣ и ѣвшій смоквы, объявилъ, что его превосходительство уѣхалъ для здоровья на морской берегъ и его замѣняетъ, съ совершенно равной властью относительно всякаго рода дѣлъ, его благородіе, секретарь, мессеръ Гаспардо Неллемане.

Віола вдругъ поблѣднѣла; но мельникъ произнесъ рѣшительно:

— Хорошо, пойдемте къ его благородію господину секретарю. Наше дѣло не терпитъ отлагательства.

Съ этими словами Деметріо Пасторини засмѣялся, прищелкнулъ языкомъ и подмигнуль. Совѣтникъ пригласилъ ихъ подняться по лѣстницѣ и войти въ правую дверь. Самъ же онъ продолжалъ ѣсть смоквы. Они взошли наверхъ и старшій Пасторини постучалъ своей палкой въ дверь.

— Войдите! раздался голосъ важнаго государственнаго чиновника, и черезъ минуту они уже стояли передъ мессеромъ Гаспардо Неллемане.

Глаза его злобно блеснули; онъ понялъ, зачѣмъ они пришли. Но черезъ секунду, на лицѣ его показалась пріятная, снисходительная улыбка.

— Синьоръ Филиппо, здравствуйте, сказалъ онъ покровительственнымъ тономъ, но очень учтиво: — синьорина, вы сіяете красотою Авроры. Синьоръ Пасторини, чѣмъ могу вамъ служить? Но, я догадываюсь въ чемъ дѣло, и позвольте мнѣ, прежде исполненія моихъ оффиціальныхъ обязанностей, пожелать молодой парочкѣ всякаго счастья.

Мужчины были очарованы его любезностью и подумали, что въ сущности тиранъ ихъ общины былъ очень добрый малый; только молодая дѣвушка не поддалась обману. Она замѣтила злобный блескъ черныхъ глазъ этого сельскаго Фауста и онъ поразилъ ее въ самое сердце, какъ кинжалъ. Смѣнившая этотъ взглядъ улыбка нимало ее не успокоила и показалась ей шипѣніемъ змѣи.

Однако, какъ ни тяжело было у нея на сердцѣ, она присѣла и поблагодарила его.

Мессеръ Неллемане сказалъ еще нѣсколько любезностей и такъ краснорѣчиво увѣрялъ всѣхъ четверыхъ въ своей искренней дружбѣ, что старикъ Пиппо подумалъ: „Ну, послѣ этого онъ не станетъ преслѣдовать меня за камыши и воду“.

Наконецъ, секретарь синдика приступилъ къ оффиціальной записи предполагаемаго брака между Кармело Пасторини, двадцати двухъ лѣтъ, и Віолы Маццетти, семнадцати. Объявленіе объ этомъ, старательно написанное и въ опредѣленныхъ законами выраженіяхъ, было тотчасъ выставлено подъ грязнымъ стекломъ и въ грязной рамкѣ для свѣдѣнія всей общины.

Возвратясь домой послѣ этой церемоніи, Віола сняла свое платье свѣтло-сизаго цвѣта и стала мѣсить хлѣбъ, а Кармело, засучивъ рукава, началъ таскать мѣшки съ мукой. Оба они знали, что, прежде чѣмъ полная луна дойдетъ до послѣдней четверти, наступитъ счастливѣйшій день ихъ жизни.

VI.

Вскорѣ послѣ праздника Тѣла Господня, вода въ рѣкѣ Розы до того спала, что большое колесо въ мельницѣ Пасторини не могло уже болѣе работать. Это случалось часто въ Санта-Розаліи, съ тѣхъ поръ, какъ рубили лѣса на окаймлявшихъ рѣку горныхъ возвышенностяхъ, большею частью безъ всякой надобности, только чтобъ доставить наживу безконечной арміи подрядчиковъ, инженеровъ и всевозможныхъ чиновниковъ.

— Ничего не было подобнаго въ моей молодости, даже въ мѣсяцѣ Льва^[1] всегда было воды на четыре фута, сказалъ Деметріо Пасторини, почесывая въ затылкѣ и грустно смотря на обмелѣвшую рѣку, на днѣ которой виднѣлись камешки.

— Боже милостивый, отвѣчалъ Пиппо: — когда мы были молоды, то все шло какъ Богу угодно; а теперь во все вмѣшиваются, все передѣлываютъ по своему, точно они съумѣли бы лучше создать свѣтъ.

— Да, вся бѣда отъ этого, продолжалъ мельникъ печальнымъ тономъ: — въ мою молодость мы мололи зерно какъ только оно поспѣвало.

— То ли еще будетъ съ этой системой общаго вмѣшательства, произнесъ Пиппо: — за Помодоро, на землѣ Тальяфико, говорятъ, молотятъ овесъ съ помощью котла на колесахъ.

Старикъ Пасторини вздохнулъ; онъ былъ болѣе развитой человѣкъ, чѣмъ старый Пиппо, и зналъ, что въ ихъ мирныхъ, прелестныхъ, аркадскихъ уголкахъ уже появились могучія машины, источникъ выгодъ землевладѣльцевъ и гибели поселянъ во всей Европѣ.

— Я слыхалъ сказку, сказалъ онъ, тяжело вздыхая: — о человѣкѣ, который продалъ свое первородство за груду золота, которое въ его рукахъ превратилось въ засохшій мохъ. Свѣтъ очень походитъ на этого человѣка.

— Но какое намъ дѣло до свѣта, промолвилъ Пиппо, не понявъ словъ стараго мельника: — мы всегда обходились безъ него.

Мельникъ покачалъ головой и отвернулся отъ обмелѣвшей рѣки.

— Свѣтъ теперь нами завладѣлъ. Нѣтъ болѣе или скоро не будетъ болѣе сельскихъ уголковъ. Даже Роза уходитъ отъ насъ, какъ вы видите.

Пиппо вернулся домой и сказалъ своей внучкѣ:

— Наступаетъ конецъ міра. Роза пересыхаетъ. Если мельница перестанетъ работать, то тебѣ нельзя будетъ выйти замужъ. Конечно, ты могла бы жить въ этомъ домѣ, а Кармело могъ бы сдѣлаться поденщикомъ.

Слезы выступили на глазахъ Віолы. Она не боялась бѣдности, но чувствовала, что для Кармело будетъ страшнымъ униженіемъ вырабатывать кусокъ хлѣба въ качествѣ простого поденщика, такъ какъ никто добровольно не идетъ въ поденщики и нѣтъ работника ниже поденщика.

Віола никогда не противорѣчила дѣду; но она незамѣтно вышла изъ дома и отправилась въ церковь св. Джіузеппе, которая стояла на піаццѣ, и со слезами на глазахъ молилась св. Іоанну, покровителю рѣкъ, чтобъ вода въ Розѣ снова прибыла.

Возвращаясь домой, она встрѣтилась лицомъ къ лицу съ мессерамъ Неллемане, выходившемъ изъ кофейни. Онъ снялъ шляпу и спросилъ съ привѣтливой улыбкой:

— А когда giorno felice?

Она промолвила что-то совершенно невнятно, покраснѣла и побѣжала домой, предшествуемая ея маленькой желтой собаченкой Рагги, которая ходила съ нею въ церковь.

— Собака на свободѣ, сказалъ мессеръ Неллемане, обращаясь къ близь стоявшему Биндо.

— Она такая маленькая, пробормоталъ его клевретъ.

— Маленькая или большая, не все ли равно; къ чему писать правила, если ихъ не исполнять? произнесъ секретарь: — маленькая собака можетъ такъ же сбѣситься и перекусать людей, какъ и большая.

— Это правда, синьоръ. Къ тому же, за эту собаченку не платятъ налога.

Мессеръ Неллемане записалъ этотъ фактъ въ свою памятную книжку и на слѣдующій день сдѣлалъ выговоръ сборщику повинностей за его невнимательность и снисхожденіе.

Вечеромъ, сидя какъ всегда на зеленомъ желѣзномъ стулѣ» передъ кофейной Новая Италія, съ своими пріятелями Мазо и Тонино, онъ увидалъ, какъ юный Кармело съ своими двумя братьями остановился въ телегѣ передъ домомъ стараго Пиппо. Віола вышла на порогъ, чтобъ поболтать съ нимъ.

— Вонъ телега мельника, сказалъ мессеръ Неллемане своимъ товарищамъ: — да, кстати, говорятъ, что мельница уже не работаетъ цѣлый мѣсяцъ. Роза совсѣмъ обмелѣла у мельницы.

— Прежде она никогда не пересыхала и была всегда очень глубока, замѣтилъ совѣтникъ: — я, право, не понимаю, отчего это случилось; развѣ осушеніе Лаго-ди-Гигліо отвело воду и отсюда?

Мессеръ Неллемане бросилъ на него презрительный взглядъ; прекрасное озеро Гигліо было осушено, въ видахъ спекуляціи, очень богатымъ человѣкомъ и его поступокъ былъ названъ патріотическимъ и прогрессивнымъ, хотя этимъ путемъ былъ уничтоженъ живописный пейзажъ и раззорено триста семействъ бѣдныхъ рыбаковъ, ловившихъ рыбу въ озерѣ. Всѣ синдики и ихъ совѣты прославляли это великое дѣло.

— Чрезвычайно вредно для провинціи быть въ зависимости отъ капризовъ рѣки, сказалъ мессеръ Гаспардо: — было бы очень полезно устроить здѣсь паровую мельницу.

— О! промолвилъ маленькій Тонино, широко открывая глаза: — а что сталось бы со всей семьей Пасторини?

— Интересы меньшинства всегда должны уступать интересамъ большинства, отвѣчалъ мессеръ Неллемане съ его обычнымъ краснорѣчіемъ: — совершенно нелѣпо, чтобъ въ наше практическое время цѣлая община лишилась хлѣба отъ случайнаго пониженія воды въ рѣкѣ. Надо похлопотать объ этомъ дѣлѣ. Конечно, мельнику и его семьѣ пришлось бы очень тяжело, но кто-нибудь всегда терпитъ отъ каждаго великаго дѣла. Это не мѣшаетъ прогрессу быть святымъ и полезнымъ.

— Совершенно вѣрно, произнесли въ одинъ голосъ Мазо и Тонино, которыхъ всегда убѣждало, если и не просвѣщало краснорѣчіе ихъ начальника.

— Поговаривали объ устройствѣ паровой мельницы еще передъ отъѣздомъ синдика на морскія купанья, продолжалъ секретарь, хотя до этой минуты онъ никогда и не думалъ ни о чемъ подобномъ: — и, конечно, если рѣка будетъ такъ пересыхать, то придется что-нибудь сдѣлать. Я думаю, и теперь дѣла мельника идутъ не очень хорошо и онъ неблагоразумно женитъ своего сына на дѣвушкѣ безъ всякаго приданнаго.

— Да, они не жирно будутъ кушать, замѣтилъ Мазо.

— Конечно, прибавилъ тономъ сожалѣнія мессеръ Гаспардо: — подобные ранніе и нищенскіе браки только обѣдняютъ страну. Надо было бы запретить ихъ закономъ. Государство воспрещаетъ самоубійство, отчего бы не воспретить и неблагоразумный бракъ?

— А чтобы сказали женщины? промолвилъ съ грубымъ смѣхомъ Мазо.

— Онѣ не имѣютъ голоса въ политикѣ, отвѣчалъ рѣзко мессеръ Неллемане, не видѣвшій ни въ чемъ повода для смѣха.

Страна Паскино и Пульчинеллы перестала смѣяться съ того времени, какъ царятъ подобные глубокомысленные чиновники.

— Какой бы онъ былъ министръ! замѣтилъ съ восторгомъ Мазо, когда секретарь пошелъ домой читать только-что полученный номеръ «Diritto».

— Еще бы, отвѣчалъ Тонино, но не очень горячо, такъ какъ мессеръ Неллемане всегда обыгрывалъ его въ домино, что было непріятно его самолюбію и карману.

Въ этотъ самый вечеръ, старая Нунціатина возвращалась домой одна по тропинкѣ чрезъ поля съ одной изъ сосѣднихъ фермъ. Счастье ей повезло и въ корзинкѣ у нея было нѣсколько яицъ, которыя она собиралась продать, такъ какъ ей и въ голову не входило самой ѣсть яйца иначе, какъ на Пасхѣ.

На этой темной тропинкѣ, особливо въ сумерки, подъ нависшими вѣтвями старыхъ елей, старуха встрѣтила Помпео, кузнеца изъ Сестріано. Онъ былъ пьянъ и, бросившись на бѣдную Нунціатину, избилъ ее и отнялъ у нея корзинку съ яйцами. Старуха мужественно сопротивлялась, размахивая своей палкой, но не могла совладать съ такимъ сильнымъ противникомъ и вся въ слезахъ, избитая, ограбленная, продолжала свой путь.

При входѣ въ селеніе, она встрѣтила Кармело Пасторини и разсказала ему о случившемся съ нею. Кармело выслушалъ ея разсказъ съ блестящими отъ негодованія глазами и прежде, чѣмъ она успѣла опомниться, онъ уже бѣжалъ по тропинкѣ. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ нашелъ пьянаго кузнеца и отнялъ у него корзинку, хотя во время борьбы всѣ яйцы въ ней были перебиты.

Но Кармело рѣшился не говорить объ этомъ бѣдной старухѣ; у него было немного денегъ, отложенныхъ изъ скудной суммы, отпускаемой ему отцемъ на табакъ и одежду. Поэтому онъ прошелъ на ближайшую ферму и купилъ дюжину яицъ.

— Мнѣ придется только не курить двѣ недѣли — вотъ и все, подумалъ онъ, разсчитывая, что онъ расходовалъ каждый день по сантиму на табакъ.

Нунціата уже лежала въ постелѣ, когда онъ вернулся въ Санта-Розалію и бросилъ камнемъ въ ставень окна ея комнаты, чтобъ оповѣстить о своемъ приходѣ.

— Я досталъ ваши яйцы, Нунціата. крикнулъ онъ: — спустите веревку и я привяжу къ ней корзину.

Старуха засмѣялась и заплакала отъ радости, увидавъ свою корзину съ яйцами.

— Ты славный, добрый юноша, воскликнула она: — и счастлива Віола, что у нея такой женихъ.

Кармело весело захохоталъ.

— Не жалуйтесь на бѣдняка, крикнулъ онъ снова: — это съ пьяна…

— Съ чего ты взялъ, что я стану жаловаться, отвѣчала Нунціата: — я не посадила бы въ тюрьму лягушки, еслибъ она унесла у меня груду золота.

— Прощайте, сказалъ Кармело и ушелъ, напѣвая:

Nel mezzo del mio petto è una ghirlanda,

Ene l’ho scritto il nome di Viola,

Quattr’angioli del ciel suo nan la banda ¹.

¹ Вокругъ моего сердца обвита гирлянда, на ней написано имя Віолы и четыре Божьихъ ангела поютъ на небесахъ.

Но въ селеніяхъ мыши нельзя выйти изъ щели амбара, чтобъ всѣ не заговорили объ этомъ, и потому, на слѣдующій день, въ Санта-Розаліи только и было толка что о старой Нунціатѣ и Помпео изъ Сестріано.

Вслѣдствіе этого, карабинеры, по приказанію мессера Неллемане, посѣтили Помпео въ его кузницѣ, и Кармело въ мельницѣ. Вообще эта исторія надѣлала много шума и всѣхъ трехъ ея героевъ потребовали въ муниципальный палаццо.

Старуха дрожала какъ осенній листъ, потому что она, несмотря на свою старость, никогда не бывала въ полиціи, но относилась очень легко ко всему дѣлу, увѣряя, что, конечно, Пео только пошутилъ".

— Законъ не признаетъ шутокъ, произнесъ торжественно мессеръ Гаспардо, который лично допросилъ ее.

Помпео объявилъ, что онъ ничего не помнитъ и, вѣроятно, говорилъ правду, потому что, дѣйствительно, онъ былъ въ тотъ вечеръ очень пьянъ и, проснувшись на другое утро подъ деревомъ въ полѣ, никакъ не могъ дать себѣ отчета во всемъ случившемся.

Кармело на допросѣ громко смѣялся.

— Пео былъ пьянъ, сказалъ онъ: — я его ударилъ и отнялъ корзинку Нунціаты, но онъ повалился на землю, какъ снопъ, и захрапѣлъ. Я, какъ видите, не поломалъ ему ребръ и надѣялся, что никто объ этомъ не узнаетъ.

— Законъ все знаетъ, отвѣчалъ мессеръ Гаспардо, насупивъ брови: — за сокрытіе кражи законъ наказываетъ очень строго и въ интересахъ правосудія…

При видѣ блѣднаго, испуганнаго лица глупаго Помпео, Нунціата смѣло воскликнула изъ чувства состраданія:

— Пресвятая дѣва! Синьоръ, благородный синьоръ! обратите ваше вниманіе на то, что онъ мнѣ не нанесъ ни малѣйшаго вреда. Я убѣждена, что онъ взялъ у меня корзину безсознательно. Еслибъ онъ былъ трезвъ, то не дотронулся бы до меня пальцемъ. Я получила всѣ яйца обратно невредимыми. Я на него не жалуюсь и никогда не посадила бы никого въ тюрьму, даже еслибъ у меня сорвали мое платье.

— Женщина, не оскорбляй величія закона! произнесъ мессеръ Неллемане, теряя всякое терпѣніе при развитіи такой безумной теоріи: — отвлеченная справедливость должна руководить нашими поступками. У васъ есть долгъ въ отношеніи общества…

— У меня! воскликнула Нунціатина: — вотъ и правда, что вѣкъ живи, вѣкъ учись.

— И этотъ общественный долгъ выше всякихъ личныхъ соображеній. Посмотримъ, къ чему привела бы ваша ужасная непростительная теорія, отрицающая всѣ основные нравственные принципы. По вашему, если украденная вещь возвращена, то кража должна быть забыта, прощена. Вы не понимаете всей гнусности преступленія. Вы держитесь унизительнаго, позорнаго взгляда на преступленіе; вы видите въ кражѣ только матеріальный убытокъ. Возвращены ли вамъ или нѣтъ отнятыя у васъ вещи — это рѣшительно все равно. Кто васъ училъ нравственности, женщина?

Нунціатина смутно поняла, что сомнѣвались въ ея нравственности, и глаза ея сверкнули справедливымъ негодованіемъ.

— Я была всю свою жизнь нравственной женщиной, сказала она съ жаромъ. — Я была хорошей женой при жизни моего мужа, и послѣ его смерти, тридцать лѣтъ тому назадъ, я не сдѣлала ничего, за что могла бы покраснѣть передъ нимъ.

Мессеръ Неллемане не обратилъ никакого вниманія на ея слова и продолжалъ свою диссертацію. Кармело слушалъ его съ. веселой улыбкой, Помпео, открывъ отъ удивленія глаза, а совѣтникъ, мировой, Биндо Терри и его товарищи съ восторженнымъ благоговѣніемъ. Наконецъ, мессеръ Неллемане, чувствуя, что никакой судья не покараетъ преступленіе, недоказанное и отъ котораго отказывается потерпѣвшее лицо, но въ то же время не желая оставить безъ взысканія такое вопіющее нарушеніе закона, объявилъ, что кузнеца вызовутъ въ Помодоро для отвѣта по обвиненію въ пьянствѣ и покушеніи на кражу, а сына мельника подвергъ штрафу въ 20 франковъ за то, что онъ взялъ на себя роль закона, а не позвалъ полицію, какъ его обязывалъ муниципальный кодексъ.

Лицо Кармело вытянулось. Его отцу былъ теперь дорогъ каждый сантимъ.

— Ну, тетушка, дорогія же это оказались яйца! промолвилъ онъ шепотомъ Нунціатипѣ.

Добрая старуха всплеснула руками.

— Бѣднякъ пойдетъ изъ-за меня въ тюрьму! О, Господи, о Господи! И меня не хотятъ слушать!

— Вы будете свидѣтелями въ дѣлѣ Помпео, сказалъ Биндо, съ удовольствіемъ прищелкивая языкомъ, когда старуха и Кармело выходили изъ муниципальнаго дома.

— Я не скажу ни слова противъ него; чѣмъ онъ виноватъ, что вино въ немъ бурлило? воскликнула старуха.

— Я повторю то, что уже сказалъ, произнесъ Кармело: — а тебѣ, Биндо, не сдобровать бы, еслибъ сказали о тебѣ все, что многимъ извѣстно.

Биндо пробормоталъ сквозь зубы любимую брань итальянцевъ:

— Sia brucciato!

Кармело не обратилъ вниманія на это любезное желаніе, чтобъ его сожгли, и пошелъ по площади, громко напѣвая:

Іо benedico Іо flore d’amore

Rubato avete le perle al mare,

Agil alberi le fronde, а me il core ¹.

¹ Благословляю цвѣтокъ любви, онъ похитилъ жемчугъ съ морскаго дна, зеленую листву деревъ и мое сердце.

Какое ему было дѣло до злобы Биндо и наказанія, ожидавшаго пьянаго Помпео изъ Сестріапо? Онъ не былъ болѣе себялюбивъ, чѣмъ другіе люди, но, какъ юноша, и еще влюбленный, онъ думалъ только о приближавшейся свадьбѣ.

Время шло быстро и свадьба была уже назначена на 12 іюля, такъ что его отдѣляло отъ счастливаго дня только двое сутокъ. Онъ шелъ по селенію веселый, съ развѣвающейся розовой лентой на шляпѣ и розой за ухомъ. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ уже сидѣлъ въ маленькомъ домикѣ голубой Мадонны подлѣ Віолы у окна, тогда какъ старый Пиппо плелъ корзины и курилъ трубку на улицѣ передъ дверью своего дома.

— Ты былъ очень добръ къ Нунціатинѣ, сказала молодая дѣвушка, смотря на него со слезами радости.

— Пустяки! воскликнулъ со смѣхомъ Кармело: — она мнѣ такая же тетка, какъ и тебѣ, не правда ли? и пока я живъ, я не дамъ ея въ обиду.

VII.

Между тѣмъ, Биндо поплелся по площади, ощупывая свой револьверъ, недавно пожалованный ему Джіунтой для борьбы съ бѣшенными собаками. Вдругъ блестящая мысль осѣнила его.

Самымъ любимымъ препровожденіемъ времени для Биндо было отравлять собакъ; онѣ обыкновенно обнюхивали его, заставляя всѣхъ смѣяться, такъ какъ въ Италіи есть поговорка: «Собака нюхомъ знаетъ вора». Кромѣ того, тираны не всегда отличаются храбростью, и хотя Аттила былъ храбръ, но мессеръ Неллемане былъ трусъ. Онъ боялся собакъ и постановилъ въ 1-й статьѣ 1-мъ пунктѣ кодекса, чтобъ во всей общинѣ никогда не выпускали собакъ на свободу.

Но, несмотря на всѣ узаконенія, собаки бѣгали повсюду, лаяли, прыгали и выводили изъ себя мессера Неллемане. Тогда онъ придумалъ новое средство отдѣлаться отъ собакъ ядомъ. Фосфоръ продавался дешево и дѣйствовалъ смертельно; шарики изъ печенки съ фосфоромъ, сдѣланные самимъ Биндо и брошенные на большую дорогу, причинили смерть не одной вѣрной сторожевой собакѣ или веселому щенку.

За тѣхъ же собакъ, которыхъ Биндо не могъ отравить, онъ отравлялъ жизнь ихъ хозяевъ, подвергая безконечнымъ штрафамъ, такъ что, наконецъ, въ общинѣ Веццайи и Гиральдѣ составилось убѣжденіе, что лучше и дешевле убить человѣка, чѣмъ имѣть собаку.

Кармело, какъ большая часть поселянъ, очень любилъ свою собаку, славную бѣлую, курчавую Топну. Молодая и сильная, она была страшилищемъ воровъ и обыкновенно сторожила мельницу, сидя или лежа подъ тѣнью тополей, составлявшихъ маленькій boschetto, принадлежавшій съ незапамятныхъ временъ семьѣ Пасторини. Такимъ образомъ, Tonna рѣдко бѣгала по дорогамъ и, слѣдовательно, не нарушала 1 пунктъ 1-ой статьи кодекса. Никакой законъ на свѣтѣ не могъ запретить собакѣ находиться на землѣ его владѣльца.

Однако, дурной глазъ Биндо часто останавливался на Тоннѣ, потому что въ молодости Биндо она не разъ останавливала его воровскія поползновенія, и къ тому же, мессеръ Неллемане не разъ говорилъ: «Собака на мельницѣ очень опасна, она лаетъ на всѣхъ прохожихъ».

Побуждаемый, такимъ образомъ, ревностью къ службѣ, врожденной жестокостью къ животнымъ и желаніемъ отомстить Кармело, Биндо всталъ на слѣдующій день очень рано и отправился къ мельницѣ, когда еще утренній туманъ заволакивалъ рѣку и окаймляющія ее горы. Топпа лежала на травѣ подъ деревьями; она всю ночь не закрывала глазъ, какъ вѣрный стражъ, а теперь считала безопаснымъ уснуть, такъ какъ солнце взошло и уже не было опасности отъ воровъ.

Однакожъ, услыхавъ шаги Биндо, она вскочила и стала смотрѣть въ оба глаза; но ей строго было приказано не сходить съ мѣста и она не сдѣлала ни одного шага. По старой пословицѣ, кошка можетъ смотрѣть на короля, но собака не могла, повидимому, смотрѣть на сельскаго сторожа въ общинѣ Веццайи и Гиральдѣ.

Биндо не сказалъ ни слова, но бросилъ что-то на траву подъ тополя.

Топпу никогда не кормили очень жирно, а теперь она, какъ нарочно, ничего не ѣла съ самаго заката солнца. Она вскорѣ почуяла вкусный запахъ. Неподалеку отъ нея лежалъ кусочекъ печенки, очень соблазнительно свернутый шарикомъ. Tonna протянула морду и проглотила шарикъ. Но почти въ ту же минуту она затряслась и съ болѣзненнымъ воемъ упала на землю, катаясь въ страшныхъ судорогахъ.

Биндо подскочилъ къ ней, схватилъ ее за загривокъ и бросилъ на большую дорогу, гдѣ она продолжала метаться въ смертельной агоніи.

Предоставивъ ее судьбѣ, Биндо тихонько удалился. Tonna валялась въ пыли; ея бѣлое, курчавое тѣло судорожно подергивало, глаза у нея выкатились, языкъ высунулся, но она не была въ силахъ лаять или даже визжать. Ядъ жегъ, переворачивалъ, уничтожалъ ея внутренности.

Вскорѣ туманъ разсѣялся и при яркому освѣщеніи солнца можно было увидѣть бѣдную Топпу, неподвижно лежавшую на дорогѣ съ пѣной у морды.

Ея счастливая, безвредная, честная жизнь пресѣклась.

Спустя нѣсколько минутъ, Кармело, никогда не забывавшій своей собаки, вышелъ изъ дома и позвалъ ее, чтобъ дать ей кусокъ хлѣба. Но Tonna не откликнулась; зная, что она никогда далеко не убѣгала, онъ направился на большую дорогу, чтобъ свиснуть ее. Но его глазамъ представился бездыханный трупъ собаки. Онъ бросился на колѣни передъ нею. Одного взгляда было достаточно, чтобъ понять горькую правду; онъ горько зарыдалъ, словно лишился родного брата.

Потомъ онъ вскочилъ, громко поклялся отомстить за бѣдную Топпу и бросился бѣжать по дорогѣ, надѣясь нагнать злодѣя. Дѣйствительно, фигура Биндо Терри виднѣлась вдали; онъ не могъ отказать себѣ въ удовольствіи полюбоваться страданіями несчастнаго животнаго, но, при видѣ Кармело, счелъ благоразумнымъ искать спасенія въ бѣгствѣ.

Съ быстротою молніи Кармело догналъ Биндо, дрожавшаготеперь отъ страха, и бросился на него, какъ ищейка на волка.

— Ты убилъ мою собаку! закричалъ онъ, схвативъ за горло сельскаго сторожа.

— Нѣтъ… н…ѣтъ… н…ѣтъ!

— Ты ее убилъ! повторилъ Кармело, сжимая въ своихъ могучихъ рукамъ тщедушную фигуру Биндо.

— Я ея не убивалъ, промолвилъ онъ съ храбростью отчаянія: — юна, можетъ быть, съѣла отравленный шарикъ на дорогѣ. Законъ это дозволяетъ.

Кармело сжалъ ему горло и, не говоря болѣе ни слова, потащилъ его къ грудѣ срубленныхъ деревьевъ, лежавшихъ на краю дороги. Тамъ онъ схватилъ толстый дубовый обрубокъ и сталъ наносить имъ побои Биндо по головѣ, по плечамъ, по рукамъ. Поселяне, работавшіе въ сосѣднихъ виноградникахъ, увидя эту сцену, бросились на Кармело и оттащили его отъ еле дышавшаго Биндо. Они не имѣли ничего противъ вполнѣ заслуженной сельскимъ сторожемъ встрепки, но боялись отвѣчать передъ закономъ, если при нихъ произойдетъ убійство, а Кармело пришелъ въ такую ярость, что непремѣнно покончилъ бы съ отравителемъ его собаки, еслибъ ихъ во-время не розняли.

Освобожденный винодѣлами, Биндо Терри поплелся по дорогѣ, избитый, израненный, истекая кровью. Кармело боролся съ удерживавшими его пятью поселянами.

— Онъ убилъ Топпу! кричалъ онъ, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ злобы.

Глаза у него были налиты кровью и всѣ мускулы натянулись.

— Если такъ, то онъ самъ заслуживаетъ смерти, произнесъ старшій изъ поселянъ: — но законъ будетъ противъ тебя и жестоко отомститъ за побои, нанесенные этой проклятой змѣѣ.

— Моя собака, моя собака! промолвилъ Кармело и вся его злоба разсѣялась при мысли о бѣдной, любимой Тоннѣ.

Онъ вернулся къ тому мѣсту, гдѣ несчастное животное лежало въ пыли, и, опустившись на землю подлѣ него, горько зарыдалъ.

Поселяне окружили его; они сожалѣли о случившемся несчастій, но боялись послѣдствій вспышки его справедливаго гнѣва.

Биндо Терри былъ негодяй и отравитель, но законъ его охранялъ и онъ былъ чѣмъ-то священнымъ, въ родѣ змѣи и ящерицы въ языческой древности. По итальянскимъ законамъ, преступника нельзя арестовать безъ суда, если его не поймали на мѣстѣ преступленія, хотя бы его виновность была вполнѣ доказана. По есть такія страшныя преступленія, которыя ставятъ человѣка внѣ покровительства закона, и въ числѣ ихъ на первомъ мѣстѣ стоитъ оскорбленіе муниципальнаго стража.

Дотроньтесь пальцемъ до этого почтеннаго слуги оффиціальнаго закона, и тотчасъ поднимается тумъ, гораздо большій, чѣмъ когда стрѣляли въ короля. Еслибъ Пассананте покусился на жизнь сельскаго стража, а не короля, то онъ не такъ легко отдѣлался бы отъ висѣлицы.

Поэтому, когда Биндо Терри доплелся до жилища своего товарища Анджело, находившагося невдалекѣ отъ мельницы, и упалъ на землю съ отчаяннымъ крикомъ, что Кармело его убилъ, этотъ старшій изъ сельскихъ сторожей общины бросился, какъ съумасшедшій, за карабинерами. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ явился съ ними на мѣсто происшествія, чтобъ отомстить за убійство Биндо, умиравшаго, по его словамъ, въ ужасныхъ страданіяхъ, и арестовать гнуснаго убійцу.

Карабинеры, съ саблями на-голо, схватили Кармело, который грустно сидѣлъ подъ тѣнью тополей подлѣ своей убитой собаки и окруженный отцомъ, братьями и сосѣдями, вполнѣ сочувствовавшими его горю.

— Но завтра день его свадьбы, промолвилъ старикъ, обезумѣвъ отъ злобы и страха.

Карабинеры саркастически засмѣялись и грубо потащили свою жертву. Въ глубинѣ своего сердца они сочувствовали обоимъ Пасторини, отцу и сыну, но высказывать свои чувства не входило въ кругъ ихъ обязанностей.

— Я сдѣлалъ то, на что имѣлъ полное право, произнесъ юноша рѣшительнымъ тономъ: — онъ убилъ мою собаку, а я избилъ его, гнуснаго отравителя. Я имѣлъ право исколотить его до смерти.

— Нѣтъ, ты не имѣлъ права и жаловаться, воскликнулъ. Анджело, отталкивая стараго мельника и схвативъ за шиворотъ Кармело: — твоя собака нарушила законъ; она была на дорогѣ.

— Я пойду добровольно, сказалъ гордо юноша: — я не боюсь суда, я правъ.

Онъ пошелъ твердыми шагами и только разъ остановился, чтобъ сказать отцу, который слѣдовалъ за нимъ:

— Останьтесь дома и похороните Топпу. Похороните ее у самой двери. Мы будемъ ходить по ея могилѣ и она не будетъ одинокою. Скажите Віолѣ, чтобъ она не тревожилась. Судья тотчасъ выпуститъ меня на свободу, какъ только я ему разскажу о всемъ случившемся.

Карабинеры переглянулись съ саркастической улыбкой. Они хорошо знали, какъ законъ поступитъ съ этимъ благороднымъ юношей.

Они провели его черезъ все селеніе въ полицейскій постъ. Хотя было очень рано, но всѣ жители Санта-Розаліи были уже на ногахъ и знали, что молодой Пасторини избилъ до полусмерти Биндо. Нѣкоторые даже разсказывали, что Биндо былъ убитъ на мѣстѣ, и никто не сожалѣлъ о немъ. Но они не смѣли высказать открыто своего мнѣнія или протянуть руку юному арестанту.

Только старый Джиги Кантарелли смѣло вышелъ изъ своей лавки и громко крикнулъ:

— Помните, юноша, если вамъ понадобится добрый совѣтъ или немного денегъ, то я къ вашимъ услугамъ; пошлите за мною.

Всѣ остальные безмолвствовали.

Кармело былъ очень радъ, что дорога въ тюрьму вела черезъ середину площади, такъ что они миновали домъ стараго Пиппо. Онъ надѣялся, что Віола узнаетъ о случившемся только отъ его сестры, которая съумѣетъ, какъ умѣютъ только женщины, деликатно сообщить непріятную вѣсть. Но, по несчастью, имъ попался навстрѣчу Пиппо, который несъ на спинѣ три камышевыхъ стула. Онъ былъ такъ пораженъ этой странной процессіей, что уронилъ стулья.

— Боже милостивый, что ты сдѣлалъ, дитя мое? воскликнулъ онъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Дѣдушка, отвѣчалъ нѣжно юноша, впервые такъ называя старика: — не пугайтесь. Биндо Терри убилъ Топпу, а я отомстилъ ему — вотъ и все. Добрый судья признаетъ меня невиновнымъ.

— Господи, Господи! промолвилъ Пиппо въ припадкѣ страха и горя: — какое кому дѣло, что ты невиновенъ? Довольно дотронуться рукой до этихъ мерзавцевъ, чтобъ заплатить за это жизнью! А завтра твоя свадьба и моя внучка шьетъ свой вѣнчальный вуаль! О, Господи, Господи!

Карабинеры потащили Кармело далѣе.

— Какой злой языкъ у этого старика! произнесъ одинъ изъ нихъ.

Черезъ нѣсколько минутъ, бѣднаго юношу заперли въ тюрьмѣ, маленькой обнаженной клѣтушкѣ, съ сырымъ грязнымъ поломъ, желѣзной дверью и такою же рѣшеткой на маленькомъ окнѣ.

— Поведите меня сейчасъ къ судьѣ, воскликнулъ Кармело: — пусть меня кто-нибудь допроситъ.

— Все придетъ въ свое время, отвѣчали карабинеры и, захлопнувъ дверь тюрьмы, зеперли ее засовомъ.

Между тѣмъ, Віола, сидя дома, нашивала на вѣнчальный вуаль апельсинные цвѣты, собранные ею наканунѣ. Она тихо пѣла народную пѣсню:

Al piè d’un faggio in sull’erba fiorita

Aspetto, aspetto, ehe giù cada il sole;

Perche quando sara l’aria imbrunita

Appunto allor vedrô spuntar il sole,

Levarsi quel bel sol ehe m’ha ferita,

Che mi ha ferita e ehe guarir mi vuole.

Equesto sol, ch’io dico, è il mio bel damo,

Che sempre io gli riprico io t’amo, io t’amo,

E questo sole è il giovanettin hello

Chi а Ferragosto mi darà l’annello ".

¹ У подножія горы, среди цвѣтущей травы я жду, я жду заката солнца, когда все стемнѣетъ и нотъ замѣнитъ день, взойдетъ мое солнце, нанесшее мнѣ рану въ самое сердце, но и умѣющее ее излечить. Это чудное солнце моя любовь и я ною «Люблю тебя, люблю тебя». И это чудное солнце — прекрасный юноша, который перваго августа принесетъ мнѣ вѣнчальное кольцо.

VIII.

Въ этотъ день не было засѣданія суда въ Претурѣ, а Претура находилась на разстояніи семи миль въ другой общинѣ. Въ Веццайѣ и Гиральдѣ не было своей претуры и уголовныя дѣла, а такъ же крупные гражданскіе иски разбирались въ мѣстечкѣ Помодоро-Карчіофи, тогда какъ мелкія гражданскія взысканія входили въ кругъ дѣятельности мирового Санта-Розаліи.

Часы шли за часами, и Кармело все-таки оставался въ тюрьмѣ. Отецъ, братья и бѣдный Пиппо навѣстили его и Пасторини заплатилъ стражамъ, чтобъ его не сажали вмѣстѣ съ обыкновенными арестантами, а Джиги Кантарелли послалъ ему мяса и бутылку вина. Но Кармело не дотрогивался ни до того, ни до другого — и повторялъ только:

— Похоронили Топну? Віола не сердится на меня за то, что я отомстилъ Биндо?

Никакія другія мысли не входили ему въ голову; онъ вдругъ превратился изъ добраго, веселаго юноши въ мрачнаго, злобнаго человѣка.

— Конечно, я не могу сказать, чтобъ ты поступилъ дурно, говорилъ его отецъ со слезами: — всякій на твоемъ мѣстѣ заступился за бѣдную собаку. Но какое горе видѣть моего честнаго сына въ воровской ямѣ!

Дѣйствительно, ни одинъ изъ его семьи никогда не имѣлъ ни малѣйшаго пятна на своемъ добромъ имени.

Между тѣмъ мессеръ Неллемане посѣтилъ Биндо, котораго тотчасъ положили въ постель. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, стоналъ и клялся, что его ребра всѣ переломаны. Аптекарь изъ любезности къ нему завернулъ его въ вату, пропитанную миндальномъ масломъ, и прикинулся, что дѣйствительно ожидаетъ его скорой смерти. Мессеръ Гаспардо выказалъ къ нему нѣжное состраданіе и произнесъ тономъ живѣйшаго сожалѣнія:

— Мой бѣдный, бѣдный другъ! Вотъ награда за вашу ревностную службу. Вѣдь вы, конечно, и пальцемъ не тронули собаки.

Биндо широко открылъ глаза и едва не засмѣялся. Но потомъ, спохватившись, застоналъ.

— Вы правы, синьоръ, отвѣчалъ онъ едва слышнымъ, дрожащимъ голосомъ: — собака уже была холодная, когда я ее увидалъ.

— Да, да, мы такъ и запишемъ въ протоколъ, продолжалъ мессеръ Неллемане: — Пасторини уже давно имѣютъ зубокъ противъ васъ и воспользовались этимъ случаемъ для низкой мести. Грубое, гнусное насиліе. Ваше положеніе очень серьёзно.

Говоря это, онъ покачалъ головой, и податливый аптекарь сдѣлалъ тоже.

— Позвоночный столбъ пораженъ, промолвилъ онъ: — можетъ отозваться въ сердцѣ и легкихъ, тогда…

— Полноте, онъ молодъ и все перенесетъ, воскликнулъ мессеръ Неллемане и нѣжно погладилъ по головѣ своего вѣрнаго слугу, точно онъ былъ ребенкомъ или щенкомъ.

Но едва онъ ушелъ вмѣстѣ съ аптекаремъ, какъ больной присѣлъ на постель и крикнулъ своей старой служанкѣ:

— Принеси мнѣ трубку и бутылку вина. Приготовь мнѣ блюдо потроховъ съ артишоками, да подай мнѣ Книгу Судьбы.

Книга Судьбы очень занимательное чтеніе; въ ней объясняются всѣ сны и предсказываются счастливые номера въ публичной лоттереи. Такимъ образомъ, убійца бѣдной Тонны провелъ день очень весело, хотя всѣ полагали, что онъ умираетъ, и низкопоклонные льстецы (которыхъ, по счастью, было очень мало въ Санта-Розаліи) являлись къ дверямъ его жилища, чтобъ освѣдомиться о его здоровьѣ.

А въ это время Віола горько плакала и на колѣняхъ молилась передъ Мадонной.

Старая Нунціатина сидѣла подлѣ нея и бормотала сквозь зубы:

— Свѣчка не принесла счастья! И, однако, я купила ее на послѣднія мои деньги.

--

IX.

Прошелъ длинный, свѣтлый день, прошла короткая, лучезарная ночь и Кармело увидалъ утро дня своей свадьбы изъ-за желѣзныхъ перекладинъ тюремной кельи. Въ восемь часовъ два карабинера вывели его во дворъ, посадили на тележку и повезли въ Помодоро-Карчіофи. Сами они сѣли по обѣ стороны и представляли очень смѣшное зрѣлище, подскакивая при каждомъ ударѣ безрессорной тележки, съ своими обнаженными саблями и треуголками, такъ же угрюмо нахлобученными, какъ у Наполеона на Вандомской колоннѣ.

Помодоро-Карчіофи былъ двойной городъ, какъ Куда-Пештъ, но очень маленькій, очень пыльный, очень некрасивый. Въ немъ жило много красильщиковъ и запахъ красильни стоялъ въ воздухѣ. Онъ могъ похвалиться прекрасной колокольней, съ чудными фресками Луини, но никто не пріѣзжалъ, чтобъ ими полюбоваться, а также запрестольнымъ образомъ работы Мемми. Но въ одинъ прекрасный день кто-то его продалъ и муниципалитетъ, не преслѣдуя вора, замѣнилъ исчезнувшую рѣдкую картину большой олеографіей, которая правилась гражданамъ гораздо болѣе по яркости красокъ.

Зданіе суда находилось въ скучномъ, мрачномъ каменномъ домѣ, окна котораго смотрѣли на высокую каменную стѣну за церковью, гордившейся своей олеографіей. Уродливая, четыреугольная комната, недавно выбѣленная, представляла залу засѣданій, гдѣ всѣ уголовныя дѣла въ общинѣ Веццайи и Гиральды разсматривались и рѣшались молодымъ юристомъ, который изображалъ въ своей особѣ судъ для десяти тысячъ человѣкъ, съ самой обширной юрисдикціей, отъ долга въ пятьдесятъ франковъ до кражи, поджога и убійства, хотя онъ получалъ жалованье вдвое менѣе, чѣмъ порядочный кучеръ.

Вся страна дѣлится на округа и каждый округъ имѣетъ своего претора, который исполняетъ всѣ трудныя обязанности англійскихъ уголовныхъ судей, изъ которыхъ каждый получаетъ столько же сотенъ, сколько фунтовъ получаетъ здѣшній судья. Несмотря на это, въ числѣ преторовъ встрѣчаются иногда люди прекрасные и высокочестные, но это только дѣлаетъ честь судебному сословію Италіи и не можетъ быть поставлено въ заслугу администраціи.

Сельскій преторъ переноситъ всевозможныя непріятности отъ королевскаго прокурора и его приговоры могутъ быть обжалованы въ городскіе суды, но въ большинствѣ случаевъ его власть надъ бѣдными массами безгранична и безконтрольна. Въ подобномъ положеніи и при такомъ содержаніи самъ Аристидъ едва ли бы судилъ справедливо. Я зналъ, повторю еще разъ, прекрасныхъ, достойныхъ людей на этихъ мѣстахъ и глубоко уважалъ ихъ, но, естественно, это рѣдкія исключенія и большинство преторовъ поддаются окружающимъ ихъ соблазнамъ.

Въ этотъ день въ судебной залѣ кишѣла многолюдная толпа, такъ какъ слухъ объ убійствѣ сельскаго стража сыномъ мельника въ Санта-Розаліи быстро распространился повсюду. Тутъ были его отецъ, братья и Джиги Кантарелли, прибывшіе съ цѣлью помочь ему, если возможно; бѣдный, полусумасшедшій Пиппо, аптекарь, друзья Биндо, общественный обвинитель, т. е. несчастный адвокатишка, дѣйствовавшій отъ имени муниципалитета, а также совѣтники и мировые Санта-Розаліи и Помодоро-Карчіофи.

Мессеръ Неллемане остался дома; онъ никогда лично не преслѣдовалъ въ судѣ ни одного члена своей общины, какъ бы серьёзно или мелочно ни было дѣло. Онъ всегда говорилъ съ улыбкой, что недостойно было человѣку, служащему общинѣ въ его званіи, наклонять въ ту или другую сторону вѣсы правосудія.

Несмотря на это, онъ былъ большой пріятель съ преторомъ, молодымъ адвокатомъ, ловкимъ, суетливымъ, жаждавшимъ повышенія и смотрѣвшимъ на ненавистный Помодоро, съ его мрачнымъ судомъ, простоватымъ населеніемъ и скуднымъ жалованьемъ въ 40 фунтовъ въ годъ, только какъ на первую ступень его общественной карьеры. Онъ также мѣтилъ въ государственные люди.

Этотъ молодой человѣкъ, маленькаго роста, худощавый, съ быстро-бѣгавшими глазами и ни мало не внушительной наружностью, хотя въ черной мантіи и черной шапочкѣ, подобно Порціи, сразу возненавидѣлъ Кармело, когда бѣднякъ былъ подведенъ карабинерами къ судейскому столу.

Въ этотъ самый день Кармело долженъ былъ жениться на Віолѣ и сердце его болѣзненно сжималось, кровь кипѣла, щеки были блѣдны; несмотря на это, онъ вошелъ въ судъ твердыми шагами и гордо поднялъ голову среди карабинеровъ.

Кармело былъ истый итальянскій поселянинъ, сложенный какъ гладіаторъ, съ красивыми, правильными чертами, большими голубыми глазами и нѣжнымъ, хотя здоровымъ, загорѣлымъ цвѣтомъ лица. Этотъ мужественный юноша, стоявшій смѣло и даже гордо, очень не поправился судьѣ, который самъ былъ городскимъ, щедушнымъ, развратнымъ юношей. Онъ тотчасъ сообразилъ, что сынъ мельника долженъ быть опаснымъ, горячимъ человѣкомъ и слушалъ съ предвзятымъ сочувствіемъ всѣ клеветы, которыя взводилъ на него обвинитель, дѣйствовавшій отъ имени муниципалитета.

Пасторини не знали, что имъ надо было привести адвоката и старикъ Пиппо, дернувъ за сюртукъ Джиги Кантарелли, шепнулъ ему съ отчаяніемъ:

— Противъ него нотаріусъ… законникъ. О, Господи, Господи! Онъ погибъ, какъ овца, которую повѣсили на гвоздь головою внизъ.

— Э! промолвилъ со вздохомъ Джиги: — въ наше время молодые люди кончали свои ссоры въ рукопашную и никто не вмѣшивался. Кто похрабрѣе, тотъ и бралъ верхъ, но теперь, Боже милосердый, если даже двѣ кошки подерутся, то законъ уже тутъ какъ тутъ между ними.

— Тише! Молчаніе! произнесъ судебный приставъ и обвинитель продолжалъ свою рѣчь, рисуя такими черными красками подсудимаго, что у Пасторини и его сыновей зарябило въ глазахъ.

Они едва не сошли съ ума, а Кармело съ изумленіемъ спросилъ себя:

— Неужели я такой негодяй?

Дѣйствительно, общинный адвокатъ, напичканный заранѣе мессеромъ Неллемане, былъ радъ случаю порисоваться. Когда онъ кончилъ свое дѣло и сѣлъ, то некому было ему отвѣтить. Кармело и его друзья видѣли, какъ страшно ошиблись, не пригласивъ адвоката, но сожалѣть теперь было поздно.

Начался допросъ обвиняемаго.

Кармело отвѣчалъ на обычные вопросы объ имени, происхожденіи и возрастѣ, а потомъ прибавилъ твердымъ голосомъ:

— Биндо Терри отравилъ мою собаку и я его побилъ; еслибъ я даже его убилъ, то не сдѣлалъ бы ничего дурного; онъ скотина, чортъ… онъ терзаетъ людей и животныхъ…

— Довольно, сказалъ судья: — вы не имѣете права браниться. Вы можете только отвѣчать на мои вопросы.

— Но онъ говоритъ правду, онъ говоритъ правду! воскликнулъ старикъ Пиппо, проталкиваясь сквозь толпу къ рѣшоткѣ, отдѣлявшей публику отъ судьи: — онъ говоритъ правду, клянусь Господомъ Богомъ! Биндо Терри хотѣлъ остановить мой ручеекъ, хотѣлъ заставить меня платить за данную мнѣ Богомъ чистую, свѣтлую воду…

— Выведите этого дурака, произнесъ преторъ, и старика вынесли на рукахъ, несмотря на его крики и жалобы.

Затѣмъ продолжался допросъ Кармело и ему предлагали столько безконечныхъ мелочныхъ вопросовъ, что голова бѣднаго юноши пошла кругомъ. И болѣе умные и образованные люди смущались и теряли нетолько память, но всякій смыслъ подъ вліяніемъ подобнаго допрова.

Видѣлъ онъ, какъ Биндо Терри убилъ собаку? Нѣтъ, онъ этого не видалъ, но сельскій стражъ отравлялъ всѣхъ собакъ, которыхъ только могъ. Это всѣмъ было извѣстно и потому онъ навѣрное отравилъ Топпу. Кармело повторялъ это нѣсколько разъ съ тупымъ упорствомъ; слезы у него потекли по щекамъ при мысли о бѣдной собакѣ и несчастной Віолѣ, горько рыдавшей дома въ этотъ день, назначенный для свадьбы.

Преторъ и обвинитель долго мучили его перекрестнымъ огнемъ вопросовъ, а Кармело отвѣчалъ только:

— Онъ отравилъ собаку! Онъ отравилъ собаку!

Болѣе онъ не могъ ничего сказать. У него не было никакихъ доказательствъ.

Отецъ просилъ позволенія говорить за него, но ему объявили, что это не дозволяется. Джиги Кантарелли, со слезами на глазахъ, свидѣтельствовалъ объ его благородствѣ и честности. Патеръ Санта-Розаліи умолялъ выслушать его отзывъ объ этомъ достойномъ, прекрасномъ юношѣ, котораго онъ зналъ съ дѣтства. Но показаніе этого послѣдняго свидѣтеля только повредило ему въ глазахъ претора, который былъ "Libero pensiero и ненавидѣлъ, слѣдовательно, патеровъ.

Онъ объявилъ, что при предварительномъ разсмотрѣніи дѣла было неумѣстно выслушивать показанія amicus curiae и что на это будетъ время при послѣдующемъ судебномъ разбирательствѣ. Потомъ, посовѣтовавшись съ замѣтками въ дѣлѣ и съ своимъ совѣтникомъ, онъ, вполнѣ убѣжденный, что очень походитъ на Жюля Фавра, котораго видѣлъ въ Парижѣ во время двухнедѣльнаго тамъ пребыванія, резюмировалъ дѣло строгимъ, рѣзкимъ голосомъ. Онъ никогда не слыхивалъ столь грубаго, ничѣмъ не вызваннаго и ничѣмъ не оправдываемаго, гнуснаго насилія, а такъ какъ, по показанію почтеннаго аптекаря, жизнь Биндо Терри была въ опасности и онъ не могъ лично явиться въ судъ, то было несогласнымъ съ интересами правосудія и общественной безопасности отпустить на свободу подсудимаго, который самъ призналъ себя виновнымъ. Поэтому онъ постановилъ содержать Кармело Пасторини подъ арестомъ, пока его дѣло будетъ окончательно разобрано и приговоръ ему объявленъ.

Въ толпѣ послышался ропотъ неудовольствія.

Его отецъ задрожатъ всѣмъ тѣломъ. Его братья не могли удержаться отъ брани и проклятій.

Кармело стоялъ, какъ въ столбнякѣ; глаза его широко раскрылись; щеки побагровѣли, дыханье сперлось.

— Меня… въ тюрьму! произнесъ онъ, наконецъ, громко: — а зачѣмъ онъ на свободѣ, онъ, воръ, шпіонъ, отравитель?

— Выведите его! рѣзко сказалъ преторъ, и карабинеры, схвативъ за руки Кармело, вытащили его изъ залы суда.

Немного позднѣе, послѣ того, какъ судья разсмотрѣлъ нѣсколько другихъ дѣлъ, патеръ, почтенный сѣдой старикъ, попросилъ у претора частной аудіенціи и старался смягчить молодого человѣка. Но тотъ очень холодно отвѣчалъ:

— Невозможно. Насиліе было самое открытое, самое гнусное и жертвою былъ служитель закона. Необходимо, чтобъ всѣ уважали законъ.

Такимъ образомъ, друзья Кармело печально вернулись домой въ тряскомъ дилижансѣ. Старый Пиппо, покрытый пылью и охрипшій отъ рыданій, могъ только шопотомъ разсказать Віолѣ о всемъ случившемся. Несчастной дѣвушкѣ пришлось отложить въ сторону свое подвѣнечное платье съ бѣлыми цвѣтами, столь же быстро завядшими, какъ ея надежды.

Биндо Терри былъ такъ обрадованъ привезенной аптекаремъ вѣстью, что послѣдній едва удержалъ его въ постелѣ. Онъ хотѣлъ вскочить и выбѣжать на улицу.

— Но вы въ опасности, вы можете умереть, произнесъ эскулапъ, схвативъ его за руки, и Биндо глупо засмѣялся, оскаливъ свои бѣлые зубы.

— Выпьемъ на радостяхъ, отвѣчалъ онъ, и аптекарь чокнулся съ нимъ.

Между тѣмъ, мессеръ Неллемане сидѣлъ въ кофейнѣ «Новой Италіи» и курилъ съ серьёзнымъ, грустнымъ выраженіемъ лица.

— Это очень печальное событіе для честной семьи, сказалъ онъ: — но законъ долженъ быть уважаемъ и всякое насиліе слѣдуетъ строго карать.

Сержантъ, съ которымъ онъ говорилъ, выразилъ свое согласіе, но губами, а не сердцемъ. Онъ въ свое время былъ храбрымъ воиномъ и ему не нравилось, что его заставляли теперь мучить народъ, въ угоду какому-то муниципальному кодексу.

— Кармело былъ хорошій юноша, промолвилъ онъ нерѣшительнымъ голосомъ: — онъ никогда ни съ кѣмъ не ссорился, не пьянствовалъ, не посѣщалъ дурные дома. Онъ, бѣдный, поддался минутной вспышкѣ гнѣва.

— Законъ не признаетъ гнѣва, отвѣчалъ холодно мессеръ Неллемане, и сержантъ не смѣлъ настаивать на своемъ мнѣніи, боясь, чтобы Неллемане не донесъ по начальству объ его сочувствіи къ преступникамъ.

X.

Въ томъ самомъ мѣсяцѣ, когда Tonna была убита, а ея господинъ посаженъ въ тюрьму за то, что отомстилъ за смерть своей любимой собаки, во всей Италіи происходили парламентскіе выборы, т. е. большое число адвокатовъ, не меньшее число политическихъ искателей приключеній, нѣсколько евреевъ и немного порядочныхъ людей обратились къ итальянскому народу съ просьбой послать ихъ на Монтечиторіо.

Министерство было разбито по животрепещущему вопросу о налогѣ на коровъ, ихъ мужей и дѣтей. Министерство нашло необходимымъ, чтобъ вся рогатая семья платила поголовную подать по 20 франковъ съ каждаго быка, коровы и теленка, кромѣ того, чтобъ съ нихъ взыскивался налогъ при входѣ въ городъ для продажи и при появленіи на рынкѣ въ видѣ мяса. Такъ какъ эта мѣра могла только повредить интересамъ земледѣлія, о чемъ, конечно, министерство нимало не заботилось, то всѣ полагали, что новый законъ будетъ принятъ палатой.

Однако, въ палатѣ находился одинъ отставной нотаріусъ, который, конечно, нимало не заботился ни о быкахъ, коровахъ и телятахъ, ни о земледѣльческихъ интересахъ, но очень много думалъ о себѣ. Онъ былъ однажды министромъ внутреннихъ дѣлъ въ продолженіи шести недѣль и потерялъ свое мѣсто, благодаря скандальному шуму, поднятому газетами по поводу фортепіано, купленнаго имъ на общественныя деньги для дамы легкаго поведенія. Естественно, что онъ пылалъ желаніемъ сдѣлаться снова министромъ и снова вертѣть, какъ вздумается, нетолько различной мебелью, но и всей страной. Поэтому, онъ возсталъ противъ своихъ прежнихъ друзей, которые не поддержали его по вопросу о фортепіано и составилъ отдѣльную маленькую партію, которая была въ отношеніи всей палаты тѣмъ же, чѣмъ бываетъ слѣпень въ отношеніи лошади.

Съ этой маленькой партіей онъ энергично напалъ на предложенный коровій налогъ; по его словамъ, быки могли поддерживать государственное казначейство, но коровы — никогда. Онъ изобразилъ такъ трогательно всю безчеловѣчную жестокость обложенія податью млеко-дающихъ матерей рогатыхъ семействъ, которымъ обязано столько человѣческихъ дѣтей своей пищей и жизнью, что дамы на галлереѣ плакали и немногіе землевладѣльцы, засѣдавшіе въ палатѣ, ободрились. Ихъ поддержало значительное меньшинство, ненавидѣвшее министерство только потому, что хотѣло занять его мѣсто, и предложенный налогъ былъ отвергнутъ среди криковъ, шума и гама. Министерство выразило желаніе или, по крайней мѣрѣ, выказало готовность подать въ отставку.

Но королю до смерти надоѣли всѣ партіи съ ихъ интригами и онъ распустилъ парламентъ. Вслѣдствіе этого, всѣ адвокаты, искатели приключеній и евреи воспылали надеждой, а немногіе порядочные люди стали выражать безпокойство, грустно сознавая, что съ каждымъ годомъ ихъ вліяніе все болѣе и болѣе падаетъ.

Помодоро посылалъ въ палату одного депутата отъ того округа, въ которомъ находилась община Веццайи и Гиральды, а явилось два кандидата: маркизъ Рольдано и адвокатъ Лука Финти. Рольдано былъ достойный, добрый, простой человѣкъ, самый скромной, безупречной жизни и уже много лѣтъ былъ представителемъ Помодоро; Лука Финти былъ очень умный неаполитанскій негодяй, засѣдавшій уже въ парламентѣ въ качествѣ депутата нѣсколькихъ другихъ избирательныхъ округовъ; онъ могъ, по народной пословицѣ, заговорить дерево до того, что полетятъ щепки, и считался либеральнымъ, хотя и не министерскимъ кандидатомъ.

Кавалеру Дурелаццо, не очень мудрому человѣку, какъ мы уже видѣли, была задана префектомъ не легкая задача. Конечно, префектъ былъ сторонникамъ министерства; другихъ префектовъ не бываетъ и оттого ихъ такъ часто и мѣняютъ, словно сигналы на желѣзной дорогѣ. Въ отношеніи парламентскихъ выборовъ въ общинѣ Веццайи и Гиральды префектъ находился въ большомъ затрудненіи. Община, подобно провинціи, была реакціонная и всегда выбирала маркиза Рольдано, братъ котораго былъ кардиналомъ, а отецъ — первымъ министромъ великаго герцога. Противникомъ маркиза явился Лука Финти, одинъ изъ Dissident!, прежде чѣмъ министерство выставило своего кандидата. Еслибы Веццайя и Гиральда, а также другія двѣ общины, составлявшія вмѣстѣ избирательный округъ Помодоро, выставили своего либеральнаго кандидата, то раздѣленіе либеральныхъ голосовъ между двумя кандидатами доставило бы навѣрное побѣду реакціонному Рольдано.

Лука Финти началъ игру заранѣе и уже привлекъ на свою сторону strozzino Цоули, который имѣлъ въ своемъ сундукѣ закладныя и векселя девяти десятыхъ мѣстныхъ землевладѣльцевъ. Префектъ находилъ поэтому возможнымъ только изъ-подъ руки содѣйствовать избранію Финти, открыто опровергая его политическіе принципы. Такимъ образомъ, префектъ кокетничалъ съ диссидентомъ, а диссидентъ кокетничалъ съ нимъ. Мессеръ Лука Финти былъ мастеръ вести такую политическую игру. Что же касается до его политическихъ принциповъ, то ихъ было такъ мало, что онъ могъ сложить ихъ въ сак-вояжъ и, при случаѣ, забыть. Онъ зналъ очень хорошо, что путникъ, желающій путешествовать скоро и взбираться на горныя вершины, не долженъ брать съ собою много багажа.

Хотя теперь онъ находился въ цвѣтѣ и силѣ диссидентства, но, какъ умный человѣкъ, онъ далъ почувствовать министерству, что перестанетъ кричать противъ него, какъ только его личные интересы будутъ связаны съ его существованіемъ, а съ другой стороны, намекнулъ и консерваторамъ, что подъ извѣстными условіями, онъ не прочь присоединиться къ нимъ въ борьбѣ противъ его прежнихъ товарищей.

На этомъ основаніи кавалеру Дурелаццо и синдикамъ другихъ общинъ было предложено префектомъ хлопотать объ избраніи мессера Лука Финти, но не компрометируя министерства, такъ чтобъ, въ концѣ концовъ, префектъ могъ обнародовать манифестъ о его полнѣйшемъ безпристрастіи и предоставленіи каждому подавать свой голосъ, по своему убѣжденію, хотя бы онъ, префектъ, и не раздѣлялъ это убѣжденіе.

Кавалецъ Дурелаццо оффиціально принялъ на себя выполненіе этой трудной задачи, но въ сущности его секретарь повелъ всю тайную игру.

Мольтке, сидя передъ военной картой Франціи, никогда не предавался болѣе глубокимъ думамъ и не сочинялъ болѣе искусныхъ комбинацій, чѣмъ мессеръ Гаспардо Неллемане. Онъ никогда не былъ такъ счастливъ и не имѣлъ такого большого вліянія. Такъ какъ онъ былъ слугою правительства, то ему не слѣдовало бы ни подавать самому голоса, ни вмѣшиваться, какимъ бы то ни было образомъ, въ выборы; но Италія еще не познала всей справедливости этого принципа и всѣ ея префекты и синдики агитируютъ во время выборовъ, а всевозможные чиновники, стражи и служители подаютъ голоса. Въ результатѣ мы имѣемъ тотъ Монтечиторіо, который намъ такъ хорошо знакомъ.

Мессеръ Неллемане съ разу понялъ, что синьоръ Лука Финти былъ самымъ подходящимъ для него человѣкомъ, а синьоръ Лука Финти съ перваго взгляда оцѣнилъ таланты мессера Неллемане. Конечно, мессеръ Неллемане былъ только мелкимъ чиновникомъ маленькой общины, но Лука Финти также былъ нѣкогда простымъ писцомъ, а, по словамъ нѣкоторыхъ, чѣмъ-то и пониже.

Такимъ образомъ, они тотчасъ сошлись; впрочемъ, еслибъ между ними и не существовало сочувствія, то мессеръ Неллемане поддерживалъ бы кандидата, котораго ему приказали поддержать, спокойно, хитро, незамѣтно, здѣсь убѣжденіемъ или обѣщаніемъ, тамъ угрозой или притѣсненіемъ.

Община Веццайи и Гиральды была земледѣльческой страной, какъ почти вся Италія, а потому не желала имѣть своимъ представителемъ защитника ненавистнаго коровьяго налога, такъ что настоящіе выборы требовали много такта, ловкости и умѣнья отъ правительственныхъ сторонниковъ. Къ тому же маркиза Рольдано было трудно побѣдить; его всѣ уважали въ провинціи и онъ жилъ патріархально въ своей древней виллѣ на манеръ замка, среди оливковыхъ плантацій и каштановыхъ рощей.

Такимъ образомъ, мессеръ Неллемане работалъ втайнѣ днемъ и ночью на пользу синьора Финти и былъ до того занятъ, что вспоминалъ о Віолѣ, только проходя мимо ея дома, гдѣ у двери она сидѣла за прялкой, очень блѣдная, исхудалая, грустная. Въ эти минуты глаза его загорались, какъ уголья, и онъ чувствовалъ злобную радость, хотя и думалъ съ ужасомъ, что едва не погубилъ своей будущей блестящей карьеры, ради бѣдной дѣвушки, переходившей босыми ногами въ бродъ черезъ рѣчку Розу.

Въ жизни великихъ людей любовь можетъ занимать только второстепенное мѣсто.

Мессеръ Гаспардо и мессеръ Лука часто бесѣдовали между собою и нашли, что ихъ мнѣнія вполнѣ согласовались. Когда ваши убѣжденія и вся ваша политика сводится къ одному личному интересу, то ваши теоріи, если не практика, отличаются поразительной простотой.

Мессеръ Лука Финти былъ близкій человѣкъ отставному министру, попавшему въ просакъ съ фортепіано, и обѣщалъ, въ случаѣ избранія его въ Помодоро, сдѣлать чудеса для мессера Неллемане, который, въ свою очередь, зная, что люди обыкновенно любезничаютъ, пока въ васъ нуждаются, принялъ свои мѣры. Съ одной стороны, онъ выказывалъ удивительную энергію для поддержки министерскихъ кандидатовъ и изобрѣлъ быстрое передвиженіе карабинеровъ изъ одного города въ другой, такъ что они подавали голоса въ шести избирательныхъ коллегіяхъ, а съ другой собиралъ такіе факты избирательной агитаціи Финти, отъ обнародованія которыхъ не поздоровилось бы ловкому адвокату.

О коровьемъ налогѣ, составлявшемъ вопросъ, по которому собственно спрашивали мнѣніе страны, распространялись только консерваторы, а министерскіе сторонники безмолвствовали; у нихъ были гораздо болѣе благодарные предметы для краснорѣчія. Они произносили пламенныя, великолѣпныя рѣчи о положеніи Италіи среди европейскихъ державъ, о тѣхъ опасностяхъ, которыя грозили Италіи отъ зависти другихъ націй, о великомъ будущемъ Италіи, о благодѣяніяхъ народнаго образованія и свободы, о нечестивыхъ ковахъ оппозиціи, о верховной власти народа. Все это они говорили такъ увлекательно, такъ цвѣтисто, что народъ слушалъ, развѣсивъ уши, и неистово рукоплескалъ, совершенно забывая, что ему не говорили ни о коровьемъ налогѣ, ни о какихъ другихъ налогахъ. Всѣхъ приводила въ восторгъ мысль, что они имѣли своего представителя на европейскомъ конгрессѣ, рѣшающемъ судьбу Эпира, и не думали о томъ, что у нихъ дома дурной хлѣбъ, дорогое вино, недостатокъ мяса, громадная армія рекрутовъ и бюрократія, съѣдавшая ихъ, какъ черви сыръ.

Мессеръ Лука Финти, заботясь только о своемъ избраніи, охотно принялъ къ свѣдѣнію намекъ префекта о томъ, чтобъ не высказываться ни за, ни противъ коровьяго налога; отъ него требовали только строгаго нейтралитета. Хотя очень трудно было сохранить это нейтральное положеніе, въ виду изступленной злобы провинціальныхъ землевладѣльцевъ, но Финти съумѣлъ своимъ краснорѣчіемъ и ловкостью выбить изъ головы избирателей всякую мысль о коровьемъ налогѣ. Онъ разсказалъ имъ, что только благодаря мудрости и такту диссидентовъ, Италія была спасена отъ участія въ предстоящей войнѣ Россіи съ Китаемъ. Однако, когда эта война окончится, то, по его словамъ, Италія не дозволитъ заключенія мира, который компрометировалъ бы ея права, и потребуетъ себѣ часть Монголіи, какъ противовѣсъ излишняго вліянія Франціи въ Кохинхинѣ.

Громкія рукоплесканія покрывали каждое его слово. Слушатели не имѣли ни малѣйшаго понятія о Монголіи, но довольно было того, что Италія пріобрѣтала даромъ нѣчто, да еще публично нанося пощечину побѣдителямъ подъ Сольферино. Это имъ казалось очень умной и ловкой политикой.

— А будутъ монгольцы вывозить отсюда виноградъ? спросилъ одинъ пессимистъ: — французскіе купцы закупили въ прошломъ году весь виноградъ и это — позоръ.

Но этотъ голосъ мѣстнаго винодѣла былъ заглушенъ общимъ шиканьемъ, а мессеръ Лука Финти не отвѣчалъ ни слова по вопросу о виноградѣ, но сталъ распространяться о Гамбеттѣ.

— Это братъ короля? спросилъ одинъ красильщикъ другого.

— Нѣтъ, это нѣмецъ, взявшій Парижъ, отвѣчалъ его товарищъ.

И всѣ слушали съ пламеннымъ вниманіемъ звонкія фразы новаго кандидата.

Маркизъ Рольдано попробовалъ сказать патріархальнымъ языкомъ:

— Милые друзья мои, хлѣбъ дороже въ Италіи на пятнадцать сантимовъ килограмъ, чѣмъ въ Парижѣ. Я полагаю, что этотъ фактъ для васъ важнѣе, чѣмъ Гамбетта.

Голодные желудки ему рукоплескали, но голодные желудки не избиратели, а красильщики, лавочники и мелкіе землевладѣльцы, имѣвшіе право голоса, полагали, что хотя хлѣбъ и былъ очень дорогъ, но объ этомъ нельзя было краснорѣчиво говорить, и что если Италія получитъ часть Монголіи, то хлѣбъ, вѣроятно, тотчасъ понизится въ цѣнѣ.

Нигдѣ ораторамъ такъ не легко бросить пыли въ глаза своимъ слушателямъ, какъ въ этой странѣ.

Маркизъ позвалъ къ себѣ въ домъ нѣсколько избирателей и показалъ имъ карту.

— Онъ смѣется надъ вами, сказалъ онъ: — посмотрите, гдѣ Монголія, Россія и Китай.

Но карта ихъ ни мало не убѣдила.

— Если мы получимъ Монголію безъ выстрѣла и даромъ, то это будетъ славная штука, упорно твердили они, и въ Помодоро мало по малу составилось понятіе, что маркизъ отупѣлъ и недостоинъ быть ихъ представителемъ.

Какъ прежде ихъ водили на помочахъ патеры, такъ теперь они попали въ руки политическихъ интригантовъ. Изъ огня да въ полымя.

Синьоръ Лука Финти произносилъ свои краснорѣчивыя рѣчи въ той самой комнатѣ, гдѣ судили Кармело, такъ какъ она была наибольшая въ городѣ. Слушавшіе его простяки не понимали болѣе половины его словъ, но за то остальныя ихъ ослѣпляли, вселяя убѣжденіе, что ихъ страна — слава и удивленіе всей Европы. Маркизъ Рольдано никогда не говорилъ имъ такихъ лестныхъ вещей.

Вмѣстѣ съ тѣмъ агенты синьора Финти, сидя въ публикѣ, говорили шопотомъ своимъ сосѣдямъ, что въ интересахъ аристократіи было держать народъ въ невѣжествѣ и что у итальянскаго правительства есть такіе большіе корабли, какихъ нѣтъ у лицемѣрной и сварливой Англіи. Помодорцы не отличались очень широкимъ и развитымъ умомъ; они понимали все, что касалось вина, оливковаго масла и красильнаго ремесла, но не болѣе. Они считали, что Англія находилась гдѣ-то по дорогѣ въ Римъ, а Австрія гдѣ-то за горами. Они все еще вѣрили въ благословеніе жатвы патеромъ, въ ядовитое свойство лягушекъ, въ предсказанія календаря о погодѣ и пр. Они не имѣли понятія о томъ, что такое конгрессъ или Эпиръ, и Европа имъ представлялась безпокойной страной за моремъ, куда можно было отсылать лишнія картины и вина. Но такъ сильно чувство самолюбія, такъ могущественно краснорѣчіе, что Помодоро выбрало значительнымъ большинствомъ мессера Финти своимъ депутатомъ только потому, что онъ обѣщалъ сдѣлать ихъ страну великой державой, хотя ни мало не обязывался сдѣлать хлѣбъ дешевымъ, уничтожить рекрутчину и смягчить то иго, которое угнетаетъ несчастную страну.

Велика сила словъ вездѣ, но особливо въ Италіи.

XI.

Во все время, пока въ Помодаро свирѣпствовала политическая горячка, Кармело оставался въ своей тюрьмѣ. Всѣ его забыли, кромѣ отца, братьевъ и невѣсты. Старику Пасторини приходилось дорого платить за то, чтобъ сына держали въ особой кельѣ и давали получше пищу. Этотъ расходъ былъ очень чувствителенъ для мельника, который не былъ богатъ, имѣлъ большую семью, и въ послѣдніе годы менѣе зарабатывалъ, благодаря большой паровой мельницѣ, открытой въ Помодоро. Видя, какъ дурно отозвалось на бѣдномъ Кармело отсутствіе адвоката на судѣ, старикъ поѣхалъ въ городъ и поручилъ защиту сына адвокату, но тотъ, хотя и взялъ задатокъ, произнесъ торопливо.

— Послѣ выборовъ! Послѣ выборовъ!

— Послѣ выборовъ, повторялъ мельникъ своему сыну, посѣщая его иногда въ тюрьмѣ.

Кармело только качалъ головой. Онъ зналъ невинныхъ людей, которыхъ держали мѣсяцами въ тюрьмѣ безъ суда, и напротивъ того, зналъ воровъ и убійцъ, отпущенныхъ на свободу въ ожиданіи суда.

Онъ очень измѣнился; энергичный, живой, ловкій, веселый, загорѣлый юноша, съ блестящими глазами, привыкшій работать съ восхода до заката солнца, онъ былъ запертъ въ клѣтку, какъ молодой левъ, и потому не удивительно, что поблѣднѣлъ, исхудалъ, что глаза его померкли и стали выражать тупую злобу, а апатичное отчаяніе замѣнило веселую энергію.

Но никто о немъ не заботился. Даже адвокатъ, нанятый для его защиты, посѣтилъ его только разъ и, задавъ нѣсколько вопросовъ, произнесъ нетерпѣливо:

— Сто дѣлъ стоятъ въ спискѣ передъ вашимъ. Врядъ-ли произнесутъ надъ вами приговоръ ранѣе праздника Всѣхъ Святыхъ.

Хотя онъ и взялъ на себя защиту Кармело, соблазнившись деньгами мельника, не не очень горячо относился къ этому дѣлу, зная, что защита человѣка, обвиняемаго въ оскорбленіи муниципальнаго стража, компрометируетъ адвоката въ глазахъ властей.

Въ своей маленькой кельѣ, гдѣ онъ провелъ столько несчастныхъ часовъ и дней, безъ всякой пользы для себя или другихъ, Кармело слышалъ, какъ публика неистово рукоплескала краснорѣчивому кандидату въ претурѣ, которая находилась противъ самой тюрьмы, только въ нѣсколькихъ шагахъ разстоянія. Тюремщикъ разсказалъ ему, по какой причинѣ весь городъ въ волненіи, и онъ зналъ, что какой-то либералъ явился соперникомъ стараго маркиза.

— Если его выберутъ, то онъ, пожалуй, что-нибудь сдѣлаетъ для насъ, думалъ Кармело: — можетъ быть, онъ уничтожитъ всѣхъ этихъ чиновниковъ и стражей, и дозволитъ собакамъ пользоваться лапами, которыя имъ далъ Господь.

И въ сердцѣ бѣднаго юноши проснулась надежда, когда онъ узналъ, наконецъ, что Лука Финти былъ избранъ такимъ значительнымъ большинствомъ, что не представлялось надобности въ перебаллотировкѣ.

Вечеромъ въ этотъ радостный день музыка играла на площади, и былъ сожженъ фейерверкъ, отблескъ котораго освѣтилъ и мрачную келью Кармело.

Помодоро веселился, пилъ и шумѣлъ, полагая, что сдѣлалъ нѣчто очень хорошее, выбравъ неаполитанскаго адвоката.

— А что, намъ будетъ лучше? спросилъ Кармело у своего тюремщика, добродушнаго, боязливаго человѣка, который очень сожалѣлъ о немъ.

Тюремщикъ пожалъ плечами.

— Онъ обѣщаетъ газъ и конную желѣзную дорогу.

— Газъ! Пока не было газа въ нашихъ городахъ, мы не знали болѣзни винограда и розъ, замѣтилъ Кармело.

Тюремщикъ снова пожалъ плечами.

— Народъ хочетъ газа, и онъ обѣщалъ его достать.

— А еще что?

— Ну, почти ничего. Только мы будемъ самой большой націей въ Европѣ, даже болѣе Англіи.

— Что такое Англія? спросилъ Кармело.

— Эта страна, въ которой нѣтъ своего вина. Они дѣлаютъ пушки и сыры. Они иногда пріѣзжаютъ къ намъ, расхаживаютъ съ красными библіями въ рукахъ, и съ открытыми ртами, словно ловятъ мухъ. Вы, вѣроятно, ихъ видали.

— А зачѣмъ намъ имѣть съ ними дѣло?

— Они пріѣдутъ къ намъ на корабляхъ и сожгутъ наши города, если мы не будемъ могущественнѣе и сильнѣе ихъ. Намъ надо построить желѣзные пловучіе дома и выйдти въ море къ нимъ на встрѣчу.

— А что такое море? спросилъ Кармело, который никогда не отлучался изъ предѣловъ Санта-Розаліи.

Но тюремщикъ самъ не былъ силенъ въ географіи, а потому отвѣчалъ рѣзко:

— У меня нѣтъ времени съ вами болтать.

Убравъ оловянную тарелку, на которой принесъ ужинъ Кармело, онъ заперъ дверь тюремной кельи надежнымъ запоромъ и пошелъ любоваться фейерверкомъ на площадь, гдѣ можно было поговорить объ Англіи съ людьми, не задававшими пустыхъ вопросовъ.

Всѣ его собесѣдники были въ восторгѣ отъ газа, который будетъ въ городѣ, благодаря стараніямъ новаго депутата. Они въ сущности не знали, на что имъ газъ, такъ какъ послѣ сумерекъ никогда не работали, и у нихъ было для лампъ свое собственное чистое оливковое масло. Но они полагали, что газъ и конка служили признаками прогресса, а потому Помодоро въ нихъ непремѣно нуждался, тѣмъ болѣе, что другіе города, гораздо меньшіе, уже пользовались этимъ блаженствомъ.

Между тѣмъ, мессеръ Лука Финти ужиналъ съ синдикомъ Помодоро, членами джіунты и секретаремъ синдика Санта-Розаліи, который былъ приглашенъ по случаю отсутствія его начальника и по личному желанію новаго депутата.

На піаццѣ Санта-Розаліи, однако, извѣстіе о результатѣ выборовъ произвело очень дурное впечатлѣніе. Всѣ знали, что мессеръ Неллемане бился изъ всѣхъ силъ для доставленія побѣды финти и этого было достаточно, чтобъ расположить противъ него общину, находившуюся подъ управленіемъ этого почтеннаго чиновника.

Спустя два дня послѣ выборовъ, Віола сидѣла у двери своего дома, и подлѣ нея была ея любимая Рагги. Эта маленькая рыжая собаченка была найдена Віолой семь лѣтъ тому назадъ на дорогѣ, и, судя по красной попонѣ, надѣтой на ней, она, очевидно, убѣжала изъ труппы ученыхъ собачекъ. Съ тѣхъ поръ, никто не заявилъ на нее своихъ правъ и она составляла счастье нетолько Віолы, но всѣхъ дѣтей въ Санта-Розаліи. Несмотря на свои уже пожилые годы, эта веселая собаченка все еще вальсировала подъ звуки гитары, служила, и, вставъ на заднія лапы, била передними по воображаемому барабану. Однако, въ послѣднее время она всего болѣе любила спать лежа на подолѣ платья своей госпожи, какъ спала и въ настоящую минуту.

И такъ Віола плела солому, а Рагги спала. Вдругъ молодая дѣвушка подняла голову и увидѣла проходящаго мимо Анджело Сагари. Этотъ старикъ былъ сельскимъ сторожемъ, съ тѣхъ поръ, какъ Віола себя помнила, и никогда никого не обижалъ, выказывая такое же безобидное добродушіе, какъ старая сѣрая кошка, постоянно дремавшая на окнѣ въ лавкѣ Джиги. Но ему пригрозили отставкой за нерадѣніе по службѣ, и въ немъ возбудилась зависть къ Биндо, который клалъ себѣ въ карманъ половину штрафовъ, налагаемыхъ за обнаруженныя имъ нарушенія закона. Такимъ образомъ, онъ превратился изъ тихаго, добраго, снисходительнаго пріятеля всѣхъ сосѣдей въ подозрительнаго, злого, мстительнаго шпіона.

Идя по улицѣ съ своей старой саблей, бряцавшей по каменьямъ, и отыскивая случая отличиться, а затѣмъ набить себѣ карманъ по примѣру Биндо, старый Анджело замѣтилъ маленькую Рагги, спавшую подлѣ своей госпожи.

Собака была не на привязи и безъ ошейника; сѣдые волоса сельскаго стража встали дыбомъ на его головѣ отъ оффиціальнаго ужаса.

Онъ зналъ Рагги семь лѣтъ и сотни разъ любовался съ веселымъ смѣхомъ на ея танцы. Но теперь онъ видѣлъ въ ней только нарушителя закона. Всѣ люди въ глазахъ Наполеона были пищей пороха, а въ глазахъ чиновниковъ — пищей закона.

— Ваша собака на свободѣ, рѣзко сказалъ онъ, подходя къ Віолѣ.

Віола взглянула на него и разсмѣялась, несмотря на свою обычную грусть.

— Рагги! Да это Рагги! Развѣ мнѣ теперь прикажутъ привязать Рагги? Это было бы слишкомъ жестоко. Вѣдь Рагги общая любимица. Что будутъ дѣлать дѣти безъ нея, хотя бѣдняжка и очень постарѣла въ послѣднее время?

Анджело насупилъ брови и записалъ что-то въ свою памятную книжку.

— Я имѣлъ бы право арестовать вашу собаку, прибавилъ онъ грубо: — и вы своими дерзкими словами это вполнѣ заслужили. Ну, да хорошо, я вамъ ее оставлю, но вашего отца вызовутъ. Вы знаете, что собака на свободѣ нарушаетъ общинный кодексъ.

— Но, Анджело, воскликнула Віола внѣ себя отъ удивленія: — Рагги вѣдь все таже вотъ ужь семь лѣтъ? Что она могла сдѣлать? Чѣмъ провиниться? Вы сами ее всегда ласкали и смѣялись надъ ея танцами. Вы шутите?

— Вы увидите, что это не шутка, отвѣчалъ Анджело: — ваша собака не можетъ быть исключеніемъ. Вашъ отецъ заплатитъ штрафъ, и если я увижу ее еще на свободѣ, то заберу ее въ сторожку, гдѣ ее убьютъ, если вы не заплатите 20 франковъ. Помните это.

Затѣмъ, онъ удалился, въ полномъ убѣжденіи, что самъ Биндо не могъ бы поступить или сказать лучше.

— О, Рагги! воскликнула молодая дѣвушка, схвативъ на руки собаченку и со слезами цѣлуя ее: — что сталось со свѣтомъ? съ нами обращаются, какъ съ каторжниками, а съ вами, милыми собачками, какъ съ дикими звѣрями!

Мелочная тиранія можетъ довести до бѣшенства самое доброе созданіе, и Віола въ эту минуту готова была убить злыхъ людей, преслѣдовавшихъ бѣдняковъ.

— Dominiddio! воскликнулъ Пиппо, возвратясь домой и узнавъ о случившемся: — старый подлецъ! да онъ зналъ меня всю мою жизнь и присутствовалъ при твоемъ крещеніи! О, Господи! что намъ дѣлать? Кажется, и безъ этого наша жизнь не очень веселая! Развѣ Рагги — волкъ или медвѣдь? Развѣ можно собаку всегда держать на веревкѣ? Они сошли съ ума. Мы отъ нихъ терпимъ, а господа этого не знаютъ.

Господа, т. е. члены джіунты, очень хорошо это знали и, слушая на еженедѣльныхъ своихъ собраніяхъ доклады мессера Неллемане, одобряли энергію сельскихъ стражей. Ни одинъ изъ нихъ не жилъ въ самой Санта-Розаліи, а когда они проѣзжали мимо, то съ удовольствіемъ замѣчали, что собаки на нихъ не лаяли и дѣти, играя, не подкатывали обручей подъ колеса ихъ экипажей. Имъ было все равно, какими способами приводились въ исполненіе законы и какъ терпѣли отъ этого бѣдные люди. Нельзя ничего себѣ представить болѣе себялюбивѣе и равнодушнѣе къ благу своихъ ближнихъ, какъ апатія буржуазныхъ итальянцевъ новаго порядка вещей.

Анджело сдержалъ свое слово, и Пиппо пришелъ самъ въ муниципальный палаццо для отвѣта по нарушенію закона о собакахъ.

Бѣдный старикъ, по совѣту своего сосѣда Чекко, безмолвно внесъ наложенный на него штрафъ въ два франка, благодаря чему онъ долженъ былъ отказаться отъ вина впродолженіи цѣлой недѣли.

— Два франка за то, что Рагги спала на твоемъ платьѣ! говорилъ онъ разъ двадцать своей внучкѣ, считая эту мелочную тиранію такой чудовищной, какой свѣтъ никогда не видывалъ.

Боясь за безопасность Рагги, Віола навязала ей на шею красную ленту и пришила къ ней длинную тесемку, но никакіе чиновники не могутъ измѣнить натуру животныхъ, и трудно вѣчно держать при себѣ собаку. Рагги, попрежнему, бѣгала по ліаццѣ съ дѣтьми, таская за собою длинную тесемку. Затѣмъ, и штрафы сыпались одинъ за другимъ на бѣднаго Пиппо.

Впрочемъ, муниципальныя власти этимъ не довольствовались, и Пиппо получилъ требованіе отъ сборщика податей уплатить за Рагги налогъ за семь лѣтъ по шести франковъ въ годъ, что составляло, вмѣстѣ съ судебными издержками, около 7 0-ти франковъ. Вмѣстѣ съ этимъ получились и другіе документы, по которымъ Филиппо Маццети приговаривался, по заочнымъ приговорамъ, къ громаднымъ штрафамъ за камыши и ручеекъ. Общая сумма всѣхъ этихъ взысканій доходила до такой крупной суммы, что старикъ, когда внучка объявила ему, въ чемъ дѣло, упалъ на стулъ, блѣдный, съ дико выкатившимися глазами. Молодая дѣвушка въ испугѣ закричала, что съ дѣдушкой дурно, и созвала на помощь всѣхъ сосѣдей.

Пиппо не былъ въ обморокѣ, но мрачное отчаяніе овладѣло имъ. Онъ никогда прежде не жаловался на свою судьбу, хотя его жизнь не была очень счастливой. Но онъ не считалъ тяжелымъ работать изъ-за куска хлѣба круглый годъ, и спокойно, даже весело подчинялся своей скромной долѣ; теперь же его тихая, смиренная натура возмутилась, ибо онъ видѣлъ передъ собою вѣрное раззореніе, а раззореніе для бѣднаго человѣка — медленная, голодная смерть.

Ему былъ данъ десятидневный срокъ на уплату взысканій; шесть дней онъ сидѣлъ дома, безсмысленно смотря на документы, которые онъ не могъ прочесть, или ходилъ по сосѣдямъ, жалуясь на свое горе. Онъ рѣшительно не зналъ, что ему дѣлать! Занять деньги подъ залогъ своего маленькаго домика? Но тогда онъ перестанетъ ему принадлежать всецѣло, какъ до сей минуты. Всю свою жизнь Пиппо возставалъ противъ долговъ, которые вели бѣдняка къ вѣчной гибели. Но какъ было ему иначе достать денегъ? А если онъ не заплатитъ по всѣмъ этимъ взысканіямъ, то, во имя закона, продадутъ съ молотка всю его плохую мебель, скудную утварь, самый его домъ и постель, на которой онъ спалъ. Онъ никому не сдѣлалъ вреда и никому не былъ долженъ, однако, съ нимъ поступятъ, какъ съ воромъ и недобросовѣстнымъ банкротомъ.

— Еслибъ я еще что-нибудь сдѣлалъ? повторялъ онъ, не постигая, за что свалилась на его сѣдую голову такая напасть: — они, пожалуй, и бабочекъ будутъ штрафовать за то, что онѣ летаютъ безъ дозволенія!

— Не можетъ ли намъ помочь отецъ Кармело? спросила Віола, видя отчаяніе дѣда.

Но онъ молча покачалъ головой Ему было хорошо извѣстно, что старикъ Пасторини самъ задолжалъ, благодаря плохой работѣ на мельницѣ и судебнымъ расходамъ по дѣлу его сына. Въ послѣдніе годы мельница приносила скудный доходъ, а Пасторини были очень великодушные люди, и сосѣди всегда имѣли готовое мѣсто за ихъ столомъ. Подобное гостепріимство становилось невозможнымъ при новыхъ, тяжелыхъ налогахъ.

Нѣтъ, старикъ Пиппо не возьметъ денегъ въ долгъ у пріятеля, да еще у отца будущаго мужа его внучки. И онъ пересчитывалъ въ сотый разъ сумму всѣхъ взысканій. Онъ не умѣлъ читать, и всѣ полученныя имъ бумаги были непонятной для него тарабарщиной, но онъ зналъ цифры и могъ правильно считать, подобно многимъ поселянамъ, которые учатся ариѳметикѣ изъ чувства самосохраненія отъ обмановъ. Тутъ было всего, считая и за Рагги, и за ручей, и за камыши, со всѣми судебными издержками — 243 франка. Сумма эта производила въ немъ лихорадочную дрожь; въ глазахъ у него темнѣло и ему становилось тошно. Ему такъ же легко было достать эти деньги, какъ золотую колесницу, запряженную шестью бѣлыми конями.

— Что будетъ, если я не заплачу? постоянно спрашивалъ онъ у Чекко.

— У васъ все продадутъ, отвѣчалъ всегда Чекко, и старый Пиппо скрежеталъ зубами.

Господа! что бы вы чувствовали, еслибъ каждый мѣсяцъ или каждую недѣлю съ васъ требовала какая-нибудь государственная власть тысячу фунтовъ и могла бы продать съ молотка все ваше имущество, въ случаѣ неплатежа? Господа! вы не хотите понять, что пять франковъ для бѣднаго человѣка то же самое, что тысяча фунтовъ для васъ; нѣтъ, даже болѣе, ибо потеря для васъ этой суммы значила бы въ крайности отказъ отъ роскоши, прихоти или удовольствія, а бѣдняку потерять нѣсколько франковъ, значитъ, лишиться хлѣба, когда онъ здоровъ, лекарства во время болѣзни, мяса, необходимаго для поддержанія его силъ, одежды, чтобъ прикрыть наготу, однимъ словомъ, той тонкой перегородки, которая отдѣляетъ бѣдность отъ смерти. Подумайте объ этомъ, господа, созидающіе законы во всемъ свѣтѣ, разбивающіе сердца бѣднымъ людямъ и раззоряющіе ихъ жилища тѣми штрафами и пенями, которые англійскіе судьи, французскіе мэры и итальянскіе муниципалитеты такъ любятъ налагать на бѣднаго человѣка, являющагося ничего невѣдующимъ, безпомощнымъ и незнающимъ за собою никакой вины передъ этими лжеслужителями закона.

Постоянно думая о штрафахъ за Рагги, за камыши въ рѣкѣ и за воду въ ручейкѣ, старикъ Пиппо почти сошелъ съ ума. Онъ ходилъ по селенію и кричалъ, какъ бѣшенный:

— Мои отцы рѣзали камыши въ рѣкѣ сотни лѣтъ до меня и сотни лѣтъ текла вода изъ-подъ моего дома, какъ Богъ ее создалъ, а собаченка семь лѣтъ извѣстна всѣмъ и играетъ съ дѣтьми. За что мнѣ платить? За что мнѣ платить?

И сосѣдъ ему всегда отвѣчалъ:

— Тебѣ надо платить, если у тебя нѣтъ бумажки. Мы вскорѣ будемъ платить за то, что дышимъ и закуриваемъ трубки. Я всегда тебѣ говорилъ, что необходимо имѣть бумажку.

— Но я не могу заплатить! кричалъ Пиппо, и если слезы не выступали на его исхудалыхъ щекахъ, то лишь потому, что ихъ осушила злоба: — я не зарабатываю болѣе двѣнадцати soldi въ день. Конечно, моя внучка плететъ солому для шляпокъ, но вѣдь это ремесло совсѣмъ пало со времени появленія машинъ и она едва вырабатываетъ себѣ на платье. И вотъ всѣ, всѣ наши доходы, а теперь, благодаря налогу на помолъ, печь хлѣбъ почти такъ же дорого, какъ купить зерно; а вино, Господи! я помню, что, двадцать лѣтъ тому назадъ, его давали задаромъ, а теперь оно дороже франка за бутылку. Кто можетъ, при такой дороговизнѣ, еще платить штрафы и налоги?

— Если у тебя нѣтъ бумажки, то ты долженъ платить, отвѣчалъ сосѣдъ упорно: — ты всегда говорилъ, что домъ — твой. Его надо заложить.

— Господи помилуй! стоналъ Пиппо.

Конечно, домъ былъ его, хотя онъ и не зналъ собственно, на какомъ основаніи, но его родители въ немъ жили, онъ самъ тутъ родился и въ старинномъ желѣзномъ сундукѣ съ ржавымъ замкомъ находились какія-то старыя бумаги, которыя, говорятъ, подтверждали его права. Какъ было достать денегъ подъ домъ? Пиппо всегда слышалъ, что адвокаты и strozzini, т. е. ростовщики — законныя дѣти дьявола. Правда въ послѣднее время всѣ занимали деньги и почти всѣ большія и малыя недвижимости заложены, но, по старомоднымъ понятіямъ, для Пиппо такъ же позорно было закладывать свою землю, какъ нести въ кассу ссудъ домашнюю утварь. Онъ происходилъ отъ той расы простыхъ; честныхъ, независимыхъ поселянъ, которые еще доселѣ существуютъ въ Италіи, Франціи и Англіи, хотя новые буржуазные законы и учрежденія быстро ихъ уничтожаютъ. Въ глазахъ Пиппо занимать деньги было не лучше воровства. Къ тому же, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія, что стоилъ его домъ: двадцать пенсовъ или двадцать милліоновъ пенсовъ. Это было каменное зданіе, выстроенное въ старину, когда еще работали надежно и основательно, но оно никогда не имѣло ремонта, было очень маленькихъ размѣровъ и при немъ былъ только крошечный огородъ съ одной смоковницей, уже недававшей плодовъ отъ старости, нѣсколькими фруктовыми деревьями и грядами овощей. Пиппо не думалъ, чтобъ кто-нибудь заплатилъ бы ему за него большую сумму, а мысль о закладѣ была ему очень противна.

— Если нотаріусы и ростовщики только понюхаютъ персика, говорилъ онъ съ безпокойствомъ: — то, конечно, они его тотчасъ проглотятъ вмѣстѣ съ косточкой и не подавятся.

Онъ самъ никогда не имѣлъ дѣла съ подобными людьми, но видѣлъ, къ чему приводили сношенія съ ними сосѣдей. Не нажилъ ли себѣ состояніе, раззоряя людей, которымъ онъ давалъ деньги въ займы, Симоне Зоули, ростовщикъ, жившій въ новомъ, бѣломъ домѣ съ чугунными воротами и золоченной флюгаркой, по дорогѣ въ Помодоро?

Однако, старикъ Пиппо сказалъ себѣ:

— Нанни поддался молча грабителямъ, но я пойду и добьюсь справедливости. Люди добры въ глубинѣ души, да и къ чему господамъ желать моей погибели?

Онъ полагалъ, что все это происходило потому, что господа не знали о томъ, что дѣлается, и потому, надѣвъ праздничное платье, началъ цѣлый рядъ визитовъ. Конечно, онъ прежде всего отправился на виллу синдика, но тамъ ему сказали, что графъ Дурелаццо все еще на морскомъ берегу, а если у него было какое-нибудь дѣло, то онъ можетъ обратиться къ мессеру Неллемане.

— Нѣтъ, нѣтъ, ужь лучше пошлите меня прямо къ чорту, пробормоталъ Пиппо и поплелся внизъ по крутой горѣ, на которую только-что съ трудомъ поднялся по длинной, извилистой дорогѣ въ четыре мили.

Биндо Терри, который въ это время пилъ и любезничалъ съ хорошенькой massaja синдика, подслушалъ эти слова бѣднаго старика и донесъ кому слѣдовало.

Онъ уже исполнялъ, по прежнему, свои обязанности, и хотя очень искусно сдѣлалъ себѣ слѣды ушибовъ іодомъ и индиго, но не могъ уже долѣе прикидываться больнымъ, тѣмъ болѣе, что ему опротивѣла постель, несмотря на вкусныя блюда и вино, которыми онъ себя утѣшалъ во время своей воображаемой болѣзни.

XII.

Въ этотъ день было слишкомъ поздно идти еще къ кому-нибудь, но на слѣдующее утро Пиппо снова пустился въ путь. Онъ обошелъ всѣхъ семерыхъ членовъ джіунты, состоявшей, какъ мы уже говорили, изъ двухъ аристократовъ, двухъ мелкихъ дворянъ, одного доктора, одного адвоката и ростовщика Зоули. Пиппо началъ съ аристократовъ; одинъ былъ въ отъѣздѣ, а другой объяснилъ, что, къ сожалѣнію, не можетъ вмѣшаться въ это дѣло, не имѣя власти, чтобы отмѣнить законъ. Однако, онъ былъ очень любезенъ и приказалъ своему дворецкому накормить на кухнѣ бѣднаго старика. Отвѣтъ мелкихъ дворянъ былъ такой же, но въ болѣе рѣзкой формѣ. Адвокатъ гордо объявилъ, что они намѣрены настоять на соблюденіи закона и, когда Ниппа замѣтилъ, что народъ жилъ гораздо счастливѣе безъ этихъ новыхъ законовъ, то онъ разсердился и назвалъ тихаго, смирнаго Пиппо нахаломъ. Докторъ обошелся съ нимъ почти такъ же, а идти къ Зоули было совершенно безполезно; скорѣе можно собрать спѣлый персикъ съ подъѣденнаго червями дерева, чѣмъ дождаться великодушія отъ ростовщика.

Усталый, истощенный, горько разочарованный, Пиппо поплелся домой по пыльной дорогѣ, неся въ рукахъ сапоги. Изъ уваженія къ членамъ джіунты, онъ входилъ къ нимъ въ сапогахъ, но не видѣлъ надобности даромъ изнашивать ихъ, шагая но большой дорогѣ. Онъ вернулся, совершенно изнемогая отъ утомленія, потому что взадъ и впередъ исходилъ въ одинъ день около двадцати пяти миль. Онъ молча поужиналъ и легъ спать. Въ постелѣ его осѣнила новая надежда, очень слабая, по все-таки надежда.

Онъ не сказалъ ни слова объ этомъ своей внучкѣ, держась стариннаго правила, что женщинъ не надо вмѣшивать въ дѣла, и на слѣдующее утро отправился въ тряскомъ дилижансѣ въ Помодоро.

— Говорятъ, нашъ депутатъ либеральный человѣкъ и заботится о благѣ народа, думалъ Пиппо и пошелъ прямо на квартиру синьора Финти, который поселился въ Помодоро съ цѣлью, какъ всѣ говорили, жениться на дочери ростовщика Зоули, очень уродливой дѣвушкѣ, но съ большимъ приданымъ.

Лозунгомъ новаго депутата была добродушная любезность со всѣми, и потому стараго Пиппо тотчасъ провели въ столовую, гдѣ синьоръ Лука Финти завтракалъ. При видѣ бѣдняка, онъ подумалъ, что дѣло идетъ о милостынѣ, и тотчасъ застегнулъ свой сюртукъ на всѣ пуговки, но все-таки принялъ его съ такой сладкой улыбкой и съ такимъ радушіемъ, что Пиппо невольно подумалъ.

— Онъ сложитъ мой штрафъ.

Однако, когда онъ узналъ, въ чемъ дѣло, то сталъ немного похолоднѣе, потому что въ его глазахъ муниципальный законъ былъ святыней. Представители бюрократіи на всемъ свѣтѣ считаютъ визгливыя ноты оффиціальной грошевой дудки — трубнымъ гласомъ архангела, и потому въ ихъ глазахъ непростительное преступленіе, если не всякій падаетъ ницъ при первомъ звукѣ этой дудки.

Разсказъ Пиппо былъ очень длинный и спутанный, такъ какъ онъ повторялъ одно и тоже по нѣскольку разъ, мѣшалъ одни обстоятельства съ другими и, въ концѣ-концовъ, разразился проклятіями противъ правительства вообще и мессера Гаспардо Неллемане въ особенности.

Лука Финти терпѣливо его выслушалъ и потомъ, насупивъ брови, принялъ позу какъ на парламентской трибунѣ.

— Я боюсь, что вы — ослушникъ закона, произнесъ онъ торжественно!

— Ослушникъ закона, воскликнулъ Пиппо. — Такъ меня называютъ и въ этихъ бумагахъ. Это громкія слова, но мы, бѣдняки, ихъ не понимаемъ. Что я сдѣлалъ дурного? Ничего, рѣшительно ничего. Онъ сунулъ свой носъ куда не слѣдовало; не онъ создалъ камыши въ рѣкѣ и ручеекъ подъ моимъ домомъ, а Богъ. Что же касается до собаченки, то всѣ дѣти ее знаютъ и любятъ. Я не виноватъ ни въ чемъ и буду повторять это, хоть убейте меня. Я живу мирно и никому не дѣлаю вреда, а этотъ негодяй меня преслѣдуетъ, раззоряетъ и еще меня же называетъ ослушникомъ закона.

Депутатъ взялъ бумаги, полученныя старымъ Пиппо отъ муниципальныхъ властей и, прочитавъ ихъ, покачалъ головой.

— Онѣ въ порядкѣ, сказалъ онъ строгимъ тономъ: — можетъ быть, вамъ тяжело заплатить штрафъ, но, въ такомъ случаѣ, не надо было нарушать законъ?

— Я никогда не нарушалъ законовъ, никогда! воскликнулъ съ жаромъ старикъ. — Нельзя называть законами проклятую чепуху, которую изобрѣтаютъ эти мерзавцы, чтобы выжать у насъ деньги для своихъ кутежей.

— Тише… тише, промолвилъ депутатъ, вздрогнувъ: — вы и должны это говорить. Законъ нельзя оспаривать и его слугъ надо уважать. Эти бумаги совершенно правильны. Онѣ основаны на королевскомъ законѣ, а еслибъ и были примѣнены мѣстные законы, то каждый муниципалитетъ имѣетъ право издавать свои собственные законы. Правила, составленныя вашей общиной, прекрасны, мудры и полны самаго здраваго попеченія о пользѣ гражданъ. Вы должны съ гордостью и удовольствіемъ повиноваться такимъ законамъ…

Мессеръ Лука Финти могъ бы цѣлый часъ говорить въ этомъ духѣ, такъ какъ всякій итальянецъ рожденъ ораторомъ, но старый Пиппо, у котораго кровь закипѣла отъ этого послѣдняго разочарованія, прервалъ его:

— Выслушайте меня, ваше благородіе. Этотъ сельскій стражъ негодяй; онъ былъ воришкой съ самаго дѣтства; секретарь, составляющій законы, такъ же мерзавецъ, только умнѣе и лучше одѣтый. Я ничего не сдѣлалъ дурного; Богъ создалъ ручей подъ моимъ домомъ, а если я рѣжу камыши въ рѣкѣ, то кому отъ этого вредъ. Наконецъ, почему моей собаченкѣ не бѣгать съ дѣтьми и не сидѣть передъ моимъ домомъ? Подумайте только, какъ все это жестоко и какой стыдъ для такого старика, какъ я, ничего не сдѣлавшаго дурного…

— Любезный другъ, у васъ деревянная башка, произнесъ депутатъ: — вы не хотите понять, что вы нарушили законъ. Клеветы противъ слугъ закона могутъ только увеличить вашу виновность. Я ничего не могу сдѣлать для васъ, рѣшительно ничего.

— Къ чему же вы нашъ депутатъ, если вы не можете настоять, чтобы намъ оказывали справедливость? воскликнулъ Пиппо.

— Вамъ не оказали никакой несправедливости, отвѣчалъ Лука Финти съ презрительной учтивостью: — будьте увѣрены, что еслибы съ вами поступили несправедливо, то я заступился бы за васъ. Но дѣло именно въ томъ, что васъ никто не обидѣлъ. Вы нарушили вполнѣ справедливые законы и должны, по всей справедливости, заплатить штрафъ. Вамъ не на что жаловаться. Лучше бы вы покаялись, что виноваты. Къ тому же я не вижу, чтобы взысканія, на васъ наложенныя, были слишкомъ строги. Вы должны ихъ заплатить и впредь будете умнѣе.

Пиппо ничего не отвѣчалъ; жилы на его морщинистомъ лбу вспухли и большія злобныя слезы выступили на его глазахъ.

Ничто такъ не терзаетъ бѣднаго человѣка, какъ хладнокровный, презрительный совѣтъ. Каждое слово депутата вонзалось въ сердце старика какъ острый кинжалъ.

Онъ собралъ бумаги дрожащей рукой и, едва удерживаясь отъ рыданій, промолвилъ:

— Тутъ нѣтъ ни закона, ни справедливости. Да проститъ вамъ Богъ, господа, за раззореніе бѣднаго народа.

Онъ надѣлъ шляпу, обернулся спиной къ депутату и пошелъ къ дверямъ.

Лука Финти съ минуту колебался, но потомъ всталъ и, догнавъ его, ударилъ по плечу. Конечно, этого глупаго старика законъ справедливо покаралъ, но новый депутатъ хотѣлъ быть популярнымъ среди своихъ избирателей.

— Послушайте, сказалъ онъ поспѣшно: — вамъ надо собрать деньги для уплаты этихъ взысканій. Они ни мало не чрезмѣрны и вполнѣ, вполнѣ справедливы, но если вы такъ бѣдны, то вотъ возьмите для начала подписки. Только, пожалуйста, никому объ этомъ ни слова.

И онъ сунулъ въ руку старика пяти-франковую бумажку.

Пиппо очень спокойно возвратилъ ее.

— Благодарю васъ, сказалъ онъ еще спокойнѣе: — но я просилъ у васъ справедливости, а не милостыни. Я не нищій.

И онъ удалился.

Мессеръ Лука Финти впервые въ жизни почувствовалъ себя въ неловкомъ положеніи.

XIII.

Съ растерзаннымъ сердцемъ бѣдный Пиппо оставилъ мессера Финти, и, испросивъ разрѣшеніе, посѣтилъ Кармело въ его тюрьмѣ.

Горько было смотрѣть на красиваго, здороваго, сильнаго юношу, который, вмѣсто того, чтобы таскать своими могучими руками тяжелые мѣшки на мельницѣ, лежалъ на деревянной скамьѣ въ узкой кельѣ, ничего не дѣлая, безпомощный, надломленный, суровый въ своей дикой апатіи.

Пиппо сѣлъ подлѣ него и дрожащимъ голосомъ произнесъ:

— Дитя мое, эти черти требуютъ съ меня двѣсти-сорокъ-три

франка. Если я не заплачу, то у меня все продадутъ. Мнѣ приходится взять денегъ подъ свой домъ. Ты знаешь, что заложенное имущество все равно что потеряно. Я хотѣлъ дать этотъ домъ въ приданное Віолѣ. Что ты на это скажешь? Ты теперь получишь ломоть хлѣба, обгрызенный со всѣхъ сторонъ мышами.

Кармело кивнулъ головой. Ему теперь все было ни почемъ.

— Не можетъ ли намъ помочь новый депутатъ? промолвилъ онъ.

— Чортъ бы его побралъ! воскликнулъ старикъ: — это негодяй, взобравшійся по спинамъ дураковъ до высокаго поста; мерзавецъ, сладкій на слова и черствый сердцемъ. Не думай о немъ! Такъ тебѣ все равно, Кармело, если моя внучка никогда не получитъ стараго дома?

Кармело горько улыбнулся.

— Я арестантъ, отвѣчалъ онъ: — съ домомъ или безъ дома, Віола для меня теперь недостижима. Я опозоренъ навѣкъ.

— Не правда, произнесъ старикъ: — ты поступилъ хорошо; тюрьма не можетъ тебя опозорить, вся Санта-Розалія этого мнѣнія и Віола съ гордостью пойдетъ съ тобой въ церковь. Я считалъ своей обязанностью предупредить тебя о домѣ, такъ какъ онъ по праву принадлежитъ тебѣ.

— Не думайте обо мнѣ; но я очень сожалѣю, что вы понесете такую потерю. На насъ лежитъ какое-то проклятіе. Впрочемъ, скажите Віолѣ, чтобы она не тревожилась; черезъ три недѣли меня выпустятъ на свободу и тогда…

— Тогда вы обвѣнчаетесь, сказалъ Пиппо: — хотя, если дѣла будутъ идти такъ, какъ теперь, то вы только станете плодить бѣдняковъ и болѣе ничего.

— Что же дѣлать, попытаемъ счастья, если ей не будетъ стыдно имѣть такого мужа.

— Еслибы она устыдилась такого мужа, то я ее въ туже минуту выгналъ бы изъ дома. Но не бойся. Віола добрая и честная дѣвушка. Я очень радъ, что ты не очень дорожишь домомъ.

— Я ничѣмъ не дорожу, кромѣ вашей внучки, отвѣчалъ Кармело.

Пиппо простился съ нимъ и, уходя, спросилъ тюремщика:

— Не можете ли вы указать мнѣ кого-нибудь, кто даетъ взаймы деньги?

Тюремщикъ отвѣчалъ, что менѣе всѣхъ прижимаетъ берущихъ взаймы синьоръ Николо Покчіанти, который жилъ у западныхъ воротъ и по ремеслу былъ нотаріусъ.

Пиппо пошелъ къ нему, говоря себѣ:

— Если вѣшаться, то уже все равно на какой веревкѣ.

На слѣдующій день къ вечеру, у него въ карманѣ было триста франковъ, въ замѣнъ чего онъ поставилъ три креста при двухъ свидѣтеляхъ на длинной бумагѣ, въ которой онъ не понималъ ни одного слова, хотя ему громко ее прочитали.

Возвращаясь домой, онъ чувствовалъ, что все вертѣлось въ его глазахъ и что жизнь была для него кончена, словно крышка гроба была навинчена надъ нимъ. Онъ очень любилъ свой маленькій домикъ и гордился тѣмъ, что у него есть свое жилище, какъ у короля дворецъ, но теперь другое лицо имѣло право на этотъ домъ и онъ пересталъ быть его достояніемъ.

— Я занялъ денегъ подъ домъ, сказалъ онъ Віолѣ и упалъ на стулъ, блѣдный, дрожа всѣмъ тѣломъ.

Потомъ онъ протянулъ руку и гнѣвно, дико воскликнулъ:

— Проклятіе! Проклятіе!

XIV.

На слѣдующее утро, бочаръ Чекко пошелъ въ муниципальный палаццо и заплатилъ за Пиппо двѣсти сорокъ три франка.

Самъ Пиппо лежалъ въ постелѣ и бредилъ въ горячкѣ, а его внучка просила сосѣда снести деньги. Онъ взялъ на себя это порученіе, хотя и боялся, чтобъ такъ или иначе не попасть въ отвѣтъ. Но когда ему выдали квитанцію, то простякъ, внѣ себя отъ радости, побѣжалъ къ домику Мадонны и, влетѣвъ какъ бомба въ комнату старика, воскликнулъ:

— Вотъ бумажка. Теперь они васъ болѣе не тронутъ. Берегите эту бумажку и не потеряйте ея.

Старикъ лежалъ повернувшись къ стѣнѣ и не шевельнулся.

Віола, молодая, полная надеждъ, схватила за руку Чекко.

— Неужели эта правда? Неужели они болѣе никогда не будутъ насъ безпокоить?

— Конечно, они не могутъ васъ болѣе притѣснять, когда у васъ въ рукахъ бумажка, отвѣчалъ простодушный Чекко: — Имѣйте ее всегда при себѣ и показывайте при случаѣ. Неужто вы думаете, что, взявъ за эту бумажку почти триста франковъ, они не будутъ обращать на нее вниманія? Нѣтъ, хоть они и дурные люди, но не до такой степени.

— И Рагги можетъ бѣгать на свободѣ?

Чекко задумчиво почесалъ у себя въ затылкѣ.

— Я думаю, иначе зачѣмъ было платить налогъ и получить эту бумажку?

Односторонній, узкій умъ Чекко не могъ понять уплаты налоговъ и пеней безъ какой-нибудь выгоды.

— Бѣдный дѣдушка! произнесла со слезами на глазахъ Віола: — я надѣюсь, что Богъ не пошлетъ на него болѣе такого горя.

Въ эту минуту Пиппо неожиданно присѣлъ на кровать.

— Нѣтъ, нѣтъ, это дѣло не Божье! воскликнулъ онъ глухимъ голосомъ: — это навожденіе дьявола!

Молодая дѣвушка вздрогнула отъ ужаса, она никогда не видала лица старика, искаженнаго такой дикой злобой.

Прошло десять дней. Повѣстки изъ муниципальнаго палаццо болѣе не сыпались на Пиппо. Рагги бѣгала на свободѣ. Въ концѣ недѣли старикъ всталъ съ постели и принялся за работу.

— Нельзя рѣзать камыши! Нельзя рѣзать камыши! промолвилъ онъ, совершенно надломленный судебными преслѣдованіями и не осмѣливавшійся уже болѣе ослушаться закона, который превратилъ мужественнаго, рѣшительнаго человѣка въ бездушную машину.

Онъ взялъ лопату и сталъ копать землю для картофеля и томатовъ въ своемъ маленькомъ огородѣ. Видя его за работой, Віола сердечно порадовалась и стала надѣяться на свѣтлое будущее. Она не понимала, что закладъ дома ихъ окончательно раззорилъ, и была убѣждена, что Кармело вскорѣ освободятъ.

Она позвала Рагги и пошла съ нимъ въ лавку Джиги Контарелли, чтобъ купить немного макаронъ для дѣдушки. По дорогѣ она встрѣтила мессера Неллемане. Она покраснѣла, вспомнивъ его подарки для дня Тѣла Господня. Онъ съ улыбкой снялъ шляпу, и глаза его устремились на маленькую собаченку.

Въ тотъ же вечеръ онъ сказалъ Биндо:

— Несмотря на законъ, все-таки собаки бѣгаютъ на свободѣ.. Вы не исполняете своихъ обязанностей.

Биндо обѣщалъ выказать крайнее усердіе, хотя не въ его интересахъ было довести населеніе до строгаго исполненія закона, такъ какъ онъ тогда лишился бы своей половины штрафовъ и другихъ, болѣе тайныхъ доходовъ.

На слѣдующее утро Филиппо Маццети снова получилъ повѣстку. Віола взяла ее и, не показавъ дѣду, работавшему тогда въ саду, спрятала въ карманъ. При первомъ удобномъ случаѣ она побѣжала къ сосѣду Чекко и спросила что ей дѣлать.

— Это, очевидно — ошибка, сказалъ Чекко: — вѣдь у васъ бумажка. Дайте мнѣ ее, я пойду и выясню это дѣло — не доводя до непріятностей дѣда.

Чекко былъ худощавый человѣкъ высокаго роста, очень блѣдный и пугливый. Неудивительно, что, всходя по лѣстницѣ муниципальнаго палаццо, онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Но онъ былъ добрый сосѣдъ и очень любилъ Віолу; поэтому, сдерживая свое волненіе, онъ довольно твердымъ голосомъ спросилъ мессера Неллемане. Это былъ часъ пріема.

— Я осмѣлился безпокоить васъ, синьоръ, сказалъ почтительно Чекко, зная, что могущественный секретарь любилъ подобострастье: — потому, что Пиппо боленъ и не можетъ явиться по этой повѣсткѣ, которую ему прислали по ошибкѣ. Это, очевидно, ошибка, такъ какъ вы сами мнѣ выдали, недѣлю тому назадъ, бумажку, освобождающую его отъ всѣхъ подобныхъ непріятностей. Это ошибка…

— Мы никогда не дѣлаемъ ошибокъ, произнесъ сухо мессеръ Неллемане, смотря на повѣстку: — и это не можетъ быть ошибкой. Но такъ какъ вы, повидимому — человѣкъ добронамѣренный, то я пошлю за судебнымъ приставомъ.

И онъ позвонилъ.

Судебнаго пристава не было на лицо; а вмѣсто него явился толстый Мазо, который ѣлъ каштаны на подъѣздѣ.

— Скажите, пожалуйста, синьоръ Томазо, произнесъ торжественно и вмѣстѣ очень милостиво мессеръ Гаспардо: — по какому дѣлу послана эта повѣстка? Въ ней сказано, что Филиппо Маццети призывается къ отвѣту за нарушеніе закона 15-го числа, т. е. два дня тому назадъ, но въ чемъ заключалось это нарушеніе?

— Собака ходила на свободѣ, отвѣчалъ толстый Томазо, зная, что его начальникъ любилъ короткіе, опредѣленные отвѣты, предоставляя краснорѣчіе одному себѣ.

— А свидѣтель кто? спросилъ мессеръ Неллемане.

— Муниципальный стражъ Биндо Терри, отвѣчалъ поспѣшно Томазо.

— Все вѣрно, произнесъ мессеръ Гаспардо и, обращаясь къ Чекко, прибавилъ: — вы видите, другъ мой, что это не ошибка. У насъ не бываетъ ошибокъ. Я думалъ, что Маццети былъ достаточно проученъ. Однако, онъ выходитъ очень упорный и глубоко развращенный человѣкъ. Онъ опять выпустилъ свою собаку на улицу безъ ошейника и на свободѣ. Онъ долженъ заплатить пени два франка, а въ слѣдующій разъ, если будетъ продолжать свои проступки, то штрафъ увеличится.

Чекко открылъ ротъ отъ изумленія.

— Но позвольте, ваше благородіе, произнесъ онъ, наконецъ, дрожащимъ голосомъ: — вотъ бумажка. Я только на прошлой не дѣлѣ заплатилъ за него цѣлую груду денегъ, и вы мнѣ сами выдали эту бумажку. Если онъ не освобожденъ отъ платежа, то къ чему эта бумажка, къ чему были уплачены деньги? Вѣдь шестьдесятъ пять франковъ были зачтены именно за Рагги?

— Все вѣрно! сказалъ мессеръ Гаспардо, смотря съ презрительной улыбкой на взволнованнаго простяка: — вашъ упорный другъ заплатилъ на прошедшей недѣлѣ за старые грѣхи; тѣ деньги не имѣли ничего общаго съ новыми его проступками.

— Господи помилуй его грѣшнаго! промолвилъ Чекко.

— Если вы пришли для того, чтобъ заплатить пеню, то давайте деньги, сказалъ съ нетерпѣніемъ мессеръ Неллемане: — если же нѣтъ, то не задерживайте насъ; намъ время дорого.

— Господи помилуй его грѣшнаго, повторилъ Чекко, со страхомъ озираясь по сторонамъ: — еслибъ онъ былъ богатъ, какъ фабрикантъ восковыхъ свѣчей, то и тогда его раззорили бы въ одинъ мѣсяцъ.

— Вы заплатите штрафъ или нѣтъ? произнесъ мессеръ Неллемане, гнѣвно ударяя линейкой по столу, какъ Гамбетта, когда его выводитъ изъ терпѣнія Ноль-де-Касаньякъ.

— Господи! промолвилъ Чекко и прибавилъ едва слышно: — сколько, два франка?

— Три франка съ половиной, считая судебныя издержки, сказалъ Мазо.

Чекко, по счастью, имѣлъ въ карманѣ нѣсколько бумажекъ и мелочи, только-что полученныхъ имъ за боченки. Онъ сосчиталъ требуемую сумму, но отказался отъ квитанціи, говоря:

— Къ чему бумажка, если она недѣйствительна?

— Дуракъ! произнесъ гнѣвно мессеръ Неллемане: — каждый штрафъ справедливъ и оплачивается отдѣльно. Посмѣйте сказать еще слово, и я велю васъ арестовать.

Бѣдный Чекко грустно поплелся домой, но, проходя мимо дома Пиппо, весело крикнулъ Віолѣ, стоявшей у дверей.

— Это была ошибка! Все теперь въ порядкѣ. Только водите Рагги на веревкѣ… Это спокойнѣе.

И онъ поспѣшилъ домой, гдѣ сказалъ женѣ:

— Со мной случилось несчастье. Я потерялъ деньги, полученныя за боченки. Ну, не рви на себѣ волосы. Это еще не великое несчастье, мы останемся нѣсколько воскресеній безъ мяса — вотъ и все.

Но, оставшись наединѣ, онъ промолвилъ себѣ подъ носъ:

— Господи помилуй насъ! Мы всѣ пойдемъ по міру.

Между тѣмъ, толстый Мазо, на выработанный имъ франкъ съ половиной, потребовалъ въ задней комнатѣ лавки Джиги Кантарелли свиныхъ котлетъ съ артишоками.

— Чортъ возьми! подумалъ Джиги, услуживая своему гостю: — не грѣхъ было бы отравить васъ всѣхъ, проклятыхъ!

XV.

Пиппо не сказали ни слова объ этомъ новомъ штрафѣ, но маленькая Рагги съ тѣхъ поръ была вѣчно привязана къ двери и не могла забавлять по прежнему дѣтей своими танцами.

Бѣдная собаченка очень тужила по отнятой у нея свободѣ, хотя Віола старалась всячески ее утѣшать и ласками, и своей порціей супу и т. д. Маленькія дѣти горѣвали не менѣе Рагги, лишившись своей любимой забавы. Впрочемъ, и имъ, бѣдняжкамъ, не позволяли рѣзвиться на улицахъ, такъ какъ кодексъ мессера Неллемане считалъ и это преступленіемъ. Такимъ образомъ, несчастныя дѣти сидѣли въ своихъ грязныхъ норахъ и, при мамалѣйшемъ желаніи выбѣжать на улицу, подвергались жестокому наказанію со стороны родителей, которые отъ постоянныхъ преслѣдованій стали нервными, раздражительными.

Кромѣ общихъ причинъ недовольства и ареста Кармело, дѣйствовавшаго очень тяжело на всѣхъ, жители Санта-Розаліи имѣли еще особый поводъ повѣсить носы. Новое блестящее предпріятіе грозило опасностью многимъ стариннымъ порядкамъ и личнымъ интересамъ. Было предположеніе провести желѣзно-конную дорогу изъ большого города отстоявшаго на шестнадцать миль къ сѣверу отъ Санта-Розаліи въ Помодоро, находившагося отъ нея въ семи миляхъ къ югу, и она должна была проходить мимо Санта-Розаліи, которой приходилось за это благополучіе платить пять тысячъ франковъ въ годъ.

Это предпріятіе было затѣяно иностранными спекулаторами, которые для современной Италіи тоже, что гунны были для Италіи за тысячу лѣтъ передъ симъ. Наша страна походитъ теперь на юношу, получившаго хорошее наслѣдство, но котораго пожираютъ ростовщики, берущіе съ него по девяносто два процента. Нѣкоторые изъ этихъ ростовщиковъ туземцы, но большинство англичане, бельгійцы и американцы. По несчастію, ихъ принимаютъ съ распростертыми объятіями.

Торійское правительство въ Англіи всегда обвиняли въ пристрастіи къ выгоднымъ афферамъ. Въ этомъ отношеніи итальянскіе муниципалитеты истые торіи.

Дѣйствительно, конная желѣзная дорога между большимъ го родомъ и Помодоро было не чѣмъ инымъ, какъ выгодной афферой. Большому городу не для чего было ѣздить въ Помодоро и Помодоро рѣдко посѣщалъ большой городъ. Но кому было до этого дѣло? Конка обѣщала выгоды муниципалитетамъ, а итальянцевъ очень легко поймать въ ловушку, стоитъ только выставить ярлыкъ: англійское или американское изобрѣтеніе. Стыдно признаться, что родина Данта и Микель-Анджело такъ падка на подражаніе, но это горькая истина. Что же касается до самой конки, то, съ точки зрѣнія постоянныхъ несчастій, жертвами которыхъ дѣлаются особливо дѣти, а также въ виду изуродованія ею живописной природы, трудно себѣ вообразить болѣе чудовищнаго ухищренія такъ называемаго прогресса. Но муниципальный умъ безъ ума отъ нея и съ любовью прокладываетъ уродливыя желѣзныя полосы чрезъ родину Виргилія, могилу Феруччіо, поля битвъ Сципіона и Анибала.

Однако, въ собраніи тридцати, или, такъ называемомъ, провинціальномъ совѣтѣ явилась энергичная оппозиція противъ проведенія именно этой линіи. Впрочемъ, въ концѣ-концовъ, благодаря, главнымъ образомъ, мессеру Неллемане, который дѣйствовалъ именемъ кавалера Дурелаццо, дѣло уладилось и большинство выразило согласіе на конку. При этомъ, одни надѣялись продать по дорогой цѣнѣ свою землю подъ полотно рельсовъ, другіе разсчитывали получать большія деньги за поломку дома, третьи получали обѣщаніе выгоднаго подряда на работы и т. д.

— Нашъ народъ не понимаетъ своихъ выгодъ, говорилъ мессеръ Гаспардо, слыша сѣтованія хозяевъ дилижанса и телегъ, содержавшихъ доселѣ сообщеніе Санта-Розаліи съ остальнымъ міромъ.

Конечно, онъ и его пріятель инженеръ прекрасно понимали свои выгоды. Инженеръ получилъ выгодное мѣсто въ новой компаніи, а мессеръ Неллемане не позабылъ себя и не позволилъ компаніи забыть себя при составленіи условія о платежѣ общиной Санта-Розаліи по пяти тысячъ франковъ ежегодной субсидіи. Каждый членъ провинціальнаго совѣта также получилъ или надѣялся получить что-нибудь. Поэтому, всѣ они рѣшили, что конка благодѣяніе для всей страны; если же спекуляторы, въ концѣ-концовъ, раззорятся, а содержатели дилижансовъ и владѣльцы телегъ пойдутъ по-міру, то это до нихъ не касалось. Какое имъ было дѣло, что населеніе роптало и выходило изъ себя отъ новыхъ налоговъ? Муниципалитеты такъ же мало обращаютъ вниманія на гражданъ, какъ учитель на дѣтей. Грамматика и математика изучаются на благо дѣтей, слѣдовательно, нечего обращать вниманія на ихъ слезы; налоги существуютъ на благо общинѣ, значитъ нечего и слушать ея жалобы.

Естественно, что рельсы надо было проложить, по возможности, по прямой линіи и для этого, между прочимъ, приходилось срубить маленькую рощицу у мельницы. Правда, городскіе инженеры полагали это совершенно излишнимъ, и проэктированный ими уклонъ оставлялъ въ сторонѣ рощу, но Пьерино Цаффи настаивалъ на ея срубкѣ, и такъ какъ онъ былъ ловкій человѣкъ, то и провелъ свою идею. Роща у мельницы была захвачена на правѣ экспропріаціи на общественныя нужды, какъ сдѣлали съ садами Фарнезины, если можно сравнить мышь со львомъ.

Глупый старикъ Пасторини, воображавшій, что ни король, ни папа не могли отнять у него собственности, былъ пораженъ какъ громомъ, когда ему объявили, что его деревья были нужны муниципалитету, а потому ихъ срубятъ безъ всякой церемоніи. Онъ только разинулъ ротъ отъ удивленія, когда мессеръ Неллемане и Пьерино Цаффи привезли изъ большого города старшаго инженера и стали измѣрять его землю цѣпями и кольями. Но потомъ, онъ быстро приблизился къ нимъ и схватилъ за горло Пьерино Цаффи, который попался ему первымъ подъ руку.

— Это моя земля! воскликнулъ онъ: — это моя земля! Никто не смѣетъ ступить на нее безъ моего дозволенія, даже король, даже святой отецъ.

— А! собственникъ не согласенъ уступить свою землю? спросилъ старшій инженеръ.

— Конечно, отвѣчалъ мессеръ Неллемане: — этотъ народъ всегда не согласенъ, чтобъ набить цѣну. Нѣтъ хитрѣе поселянъ на такія продѣлки.

— Это правда, замѣтилъ инженеръ.

— Ступайте прочь! воскликнулъ Пасторини, тряся изо всей силы Пьерино Цаффи: — эта земля моя, какъ церковь — Божья, а дворецъ — королевскій. Вы не смѣете до нея прикоснуться. Убирайтесь вонъ!

— Потѣшимъ его, уйдемъ, сказалъ шепотомъ мессеръ Неллемане кавалеру Дурелаццо, также находившемуся тутъ, и дѣйствительно, они удалились, потому что ихъ дѣло было окончено.

— Я отъ нихъ отдѣлался, сказалъ Пасторини своей старшей дочери, возвратясь момой, и едва переводя дыханіе отъ гнѣва.

Спустя недѣлю онъ получилъ оффиціальную бумагу, въ которой ему объявлялось, что лѣсъ будетъ срубленъ въ ноябрѣ мѣсяцѣ pro bono publico, и что ему уплатятъ за него по оцѣнкѣ, считая десять франковъ за тополь, согласно рыночной цѣнѣ.

Пасторини надѣлъ очки и съ трудомъ прочиталъ эту бумагу. Потомъ, заскрежетавъ зубами отъ злобы, онъ разорвалъ и бросилъ ее въ огонь.

— Насъ нельзя такъ купить и продать, мы не бездушные камни! воскликнулъ онъ.

Но бѣднякъ ошибался. Подъ предлогомъ «общаго блага» и въ силу постановленія муниципальныхъ властей, можно произвести всякій насильственный захватъ собственности во имя народа.

Деметріо Пасторини прогналъ инженеровъ съ своей земли и сжегъ оффиціальную бумагу, полагая, что одержалъ побѣду, что его права будутъ уважены.

Когда возницы дилижановъ и поселяне, державшіе телеги приходили къ нему по вечерамъ на мельницу и жаловались на предстоявшее осуществленіе муниципальнаго плана, онъ спокойно говорилъ, покуривая трубку:

— Нѣтъ, нѣтъ; моихъ деревьевъ не тронутъ. То, что мое — мое, и самъ король или папа не смѣетъ къ нему прикоснуться.

— Но вашъ лѣсъ уже отмѣченъ и его срубятъ въ ноябрѣ, отвѣчали сосѣди, стараясь приготовить старика къ ожидавшему его несчастію.

Но онъ качалъ головой, повторяя:

— Они не тронутъ моихъ деревьевъ.

Если все это кажется вамъ, господа, очень глупымъ, то постарайтесь себѣ уяснить, что за люди живутъ въ сельскихъ уголкахъ зеленой сердцевины Италіи. Они по своему очень сметливы, но не понимаютъ новыхъ псевдо-либеральныхъ порядковъ.

— Они не тронутъ моихъ деревьевъ, твердо говорилъ мельникъ и цѣлыми часами сидѣлъ у входа въ мельницу, не спуская глазъ съ своихъ тополей, хотя прежде никогда такъ не любовался этими зелеными пирамидами.

Но за то онъ всегда гордился своей рощею и питалъ къ ней глубокую благодарность, вполнѣ сознавая, что она поддерживала должную глубину въ рѣкѣ и мѣшала солнцу, какъ онъ выражался, «выпить всю воду». Эти деревья въ его глазахъ имѣли такую важность, что онъ никогда не слѣдовалъ общему обычаю обрубать вѣтви на топливо, обычай, приносящій сантимы, а уносящій сотни франковъ. Такимъ образомъ онъ и всегда любилъ свой лѣсъ, но теперь имъ овладѣла какая-то дикая страсть и, жадно смотря на осеннюю листву, онъ говорилъ глухимъ голосомъ:

— Срубить мою рощу — все равно, что украсть мою дочь. Но они этого не сдѣлаютъ. Я даю голову, что они не дотронутся до моихъ деревьевъ.

Какъ тяжело ни откликнулся въ его сердцѣ арестъ Кармаіо, онъ еще болѣе горевалъ при мысли, что на его деревья подымется чужая рука.

Время шло и никто болѣе не говорилъ о рощѣ. Ему сдѣлано оффиціальное оповѣщеніе и потомъ муниципалитетъ замолчалъ. Конечно, до указаннаго срока муниципалитету нечего было и тревожиться. Но старикъ полагалъ, что дѣло бросили и забыли.

— Я вамъ говорилъ, что они не могутъ этого сдѣлать? говорилъ онъ своимъ дочерямъ и сыновьямъ. — Нѣтъ, они не воры, не грабители.

Мессеръ Неллемане часто по вечерамъ проходилъ мимо мельницы и злобно улыбался, видя, какъ Пасторини пристально смотрѣлъ на свои тополи.

— Упрямый, сумасшедшій старикъ, бормоталъ онъ сквозь зубы: — ну, для такихъ субъектовъ есть смирительныя куртки.

Мессеръ Неллемане былъ доволенъ; на его глазахъ лицо молодой дѣвушки, отвергнувшей его любовь, вытянулось и поблѣднѣло, и онъ зналъ, что домикъ Мадонны былъ заложенъ, Кармело сидѣлъ въ тюрьмѣ и лѣсъ мельника приговоренъ къ срубкѣ. Что могло быть утѣшительнѣе? У Борджіи былъ ядъ и Тибръ для мести врагамъ; мессеръ Неллемане прибѣгалъ къ болѣе утонченнымъ способамъ, но они были не менѣе жестокосердны.

Проходя однажды вечеромъ по берегу, онъ попалъ ногой въ маленькій ручеекъ, выбѣгавшій изъ-подъ дома Пиппо. Былъ октябрь мѣсяцъ и отъ дождей въ ручейкѣ было много воды. Мелкій чиновникъ, управлявшій неограниченно тремя тысячами людей, сердито затопалъ ногами и, замѣтивъ сидѣвшаго въ дверяхъ старика Пиппо, показалъ ему мокрый сапогъ.

— Синьоръ Мацетти, сказалъ онъ строгимъ тономъ: — нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ васъ уже оштрафовали за то, что вы позволяете водѣ течь изъ-подъ вашего дома на улицу. Долго вы намѣрены сопротивляться закону?

Пиппо, сидѣвшій рядомъ съ своей собаченкой безъ работы, такъ какъ ему не на что было купить камышей для плетенья корзинъ, всталъ и снялъ шляпу изъ уваженія къ власти. Этотъ обычай еще сохраняется въ Италіи. Но онъ не отвѣчалъ ни слова.

— Долго вы намѣрены не исполнять постановленій муниципалитета? спросилъ грозно мессеръ Гаспардо.

— Что? спросилъ Пиппо, мрачно насупивъ брови.

— Долго ли вы будете дозволять водѣ течь изъ-подъ вашего дома по улицѣ? воскликнулъ мессеръ Неллемане, теряя всякое терпѣніе.

— Это до меня не касается, отвѣчалъ старикъ, безпомощно пожимая плечами: — Господь создалъ ручей. Онъ можетъ его и уничтожить, если Ему вздумается.

— Вы богохульствуете!

— Нѣтъ, ни мало.

— Это просто дерзость! воскликнулъ, выходя изъ себя, мессеръ Неллемане. — Вы самый упорный преступникъ. Васъ прежде предупредили, потомъ подвергли самому мягкому наказанію; но вы упорствуете и богохульствуете. Намѣрены вы или нѣтъ принять мѣры для устраненія этого безпорядка?

Пиппо посмотрѣлъ на него мутными, стеклянными глазами, въ которыхъ виднѣлась апатія отчаянія.

— Я ничего не могу сдѣлать, отвѣчалъ онъ рѣзко и надѣлъ шляпу: — ваши проклятые законы отняли у меня все. Мой домъ уже болѣе не принадлежитъ мнѣ. Вы можете меня подвергнуть какой угодно пыткѣ; изъ полѣна нельзя выжать крови.

Онъ спокойно сѣлъ, закурилъ трубку и, отвязавъ Рагги, спустилъ ее на свободу.

— Вы сдѣлали невольниковъ изъ людей и собакъ, прибавилъ юнъ: — но я болѣе васъ не боюсь; изъ полѣна нельзя выжать крови.

— Васъ заставятъ повиноваться закону! воскликнулъ мессеръ Неллемане, блѣдный отъ злобы.

— Вы не можете выжать крови изъ полѣна, повторилъ еще разъ старикъ: — я заложилъ свой домъ для платежа штрафовъ и мнѣ неоткуда болѣе достать денегъ. Убирайтесь вонъ.

Говоря это, онъ бросилъ камешекъ по дорогѣ и крикнулъ собаченкѣ принести его. Рагги радостно побѣжала, махая хвостомъ.

— Я не стану болѣе привязывать собаки, прибавилъ Пиппо: — мы платимъ, а вы все-таки насъ преслѣдуете. Нѣтъ, я не могу и не хочу болѣе платить.

Мессеръ Неллемане ничего не отвѣчалъ, вынулъ изъ кармана вамятную книжку, записалъ въ ней что-то и потомъ молча удалился.

Рагги продолжала бѣгать на свободѣ и, увидавъ ее на улицѣ, дѣти бочара выскочили изъ дома. Поднялся смѣхъ, лай, шумъ. Ни нпо весело хлопалъ въ ладоши.

Такимъ образомъ старикъ, собаченка и пятеро маленькихъ дѣтей произвели страшный мятежъ противъ порядка и благочинія.

— Смѣйтесь, дѣти, пока вы можете смѣяться, кричалъ во все горло Пиппо: — вы скоро умрете съ голода, и тогда законъ будетъ смѣяться надъ вами.

Дѣти дѣйствительно смѣялись, бѣгали, играли, ничего не понимая.

Всѣ вы, превосходительныя особы и господа министры, вы думаете, что на мессера Неллемане не стоитъ смотрѣть, что онъ только мелкій чиновникъ, а мѣсто его подвиговъ бѣдная деревня, что народъ — невѣжественная чернь, не умѣющая отличить правую руку отъ лѣвой! Съ той высоты, на которой вы родились, или до которой съ трудомъ вскарабкались, вамъ кажется, что несчастная, грязная, пыльная деревня, гдѣ люди умираютъ какъ мухи, находится такъ низко подъ вашими ногами, что о ней не стоитъ и думать. Вы спокойно отворачиваетесь и гордо занимаете мѣсто на конгрессѣ великихъ націй, полагая, что важно только одно — высшая политика. Но вы ошибаетесь, зло ошибаетесь.

Людовикъ XIV именно такъ ошибался.

Но въ пользу короля-солнца много смягчающихъ обстоятельствъ.. Онъ родился въ порфирѣ, онъ воспитанъ былъ въ презрѣніи къ народу; онъ искренно вѣрилъ, что созданъ изъ бѣлой кости, а народъ изъ глины. Но вы, давно ли вы покинули свою хижину въ Сициліи или канцелярскій столъ въ Пьемонтѣ? Не сыны ли вы героевъ борьбы за независимость, не убаюкивали ли васъ въ колыбели крики: «Morer per Liberta?» Вы были бы ничто, еслибъ народъ не сдѣлалъ васъ всѣмъ; еслибъ онъ потомъ и кровью несплотилъ стѣны вашихъ дворцовъ; еслибъ своими тѣлами не создалъ лѣстницы, по которой вы достигли трона!

И, однако, овладѣвъ властью, вы забыли все. Схвативъ свои министерскіе портфели, вы не хотите ни о чемъ другомъ думать.

Пусть народъ работаетъ, стонетъ и умираетъ съ голода; пусть сборщики податей срываютъ послѣднее рубище съ исхудалаго, обнаженнаго тѣла бѣдняка и грабятъ его, лишая послѣдняго, трудомъ нажитого гроша; пусть облагаютъ тяжелымъ налогомъ, сухую корку чернаго хлѣба, которую грызетъ голодный ребенокъ! Кому до этого дѣла! Вѣдь это только народъ!

Но вы забыли, что нѣкогда и вы были этимъ народомъ. Теперь въ вашихъ рукахъ власть, вы произносите краснорѣчивы;: рѣчи въ вашей буржуазной палатѣ и занимаете мѣсто въ совѣтахъ Европы.

Да здравствуетъ высшая политика! Мы должны быть великой націей, хотя бы въ каждомъ домѣ лежалъ трупъ человѣка, умершаго съ голода, въ каждой рѣкѣ гнило тѣло несчастнаго, бросившагося въ воду съ отчаянія, изъ устъ всѣхъ бѣдняковъ вырывалось проклятіе и надъ всей страной стоялъ стонъ голодныхъ, униженныхъ, оскорбленныхъ.

Да здравствуетъ высшая политика!

XVI.

Если вы только убили отца, мать, сестру или сосѣда, то это пустяки; вы можете дожидаться суда годъ или два и если васъ не поймали на мѣстѣ преступленія, то вы можете оставаться все это время на свободѣ. Подобное убійство — частное дѣло, ни до кого не касающееся. Но если вы дерзнули дотронуться пальцемъ до священной особы сельскаго или какого бы то ни было стража, хотя бы онъ былъ, какъ часто случается, воромъ или мошенникомъ, то вы совершили государственное преступленіе и васъ надо какъ можно скорѣе судить и приговорить къ тяжкому наказанію, дабы удовлетворить оскорбленное правосудіе.

Буржуазное итальянское правительство походитъ теперь на Гамбетту; оба съ фригійскимъ колпакомъ на головѣ ставятъ передъ народомъ полицейскаго и кричатъ: «покланяйся ему».

Едва ли стоило повергнуть въ прахъ старыя вѣрованія и старыя династіи, чтобъ дойти до этого.

Преступленіе Кармело подходило подъ эту ужасную рубрику и законъ до того ускорилъ свой обычный черепашій ходъ, что въ началѣ октябрѣ мѣсяца его дѣло уже поступило на разсмотрѣніе суда. Роковое событіе совершилось въ іюнѣ, а потому Кармело пробылъ четыре мѣсяца въ тюрьмѣ по подозрѣнію, что въ виду совершающагося ежедневно въ Италіи — сущіе пустяки.

Преторъ надѣлъ свою черную мантію и сѣлъ на курульскія кресла съ предвзятымъ убѣжденіемъ въ виновности Кармело, прежде чѣмъ этотъ государственный преступникъ вошелъ въ судъ.

Какъ волки въ «Говорящихъ Звѣряхъ», судьи, адвокаты, синдики, секретари и сельскіе стражи составляютъ одну шайку, давшую клятву никогда не ссориться, а помогать другъ другу. Преторъ Джино Нови никогда въ жизни не видывалъ ни обвиняемаго, ни обвинителя, по онъ былъ съ самаго начала противъ Кармело. Всѣ эти чиновники — маленькіе Гамбетты, и законъ ихъ кумиръ; нарушьте законъ и нѣтъ вамъ пощады, вы самый гнусный изъ преступниковъ.

Съ замѣтнымъ нетерпѣніемъ продѣлалъ этотъ ловкій, но легкомысленный юноша, имѣвшій почти неограниченную власть надъ семью тысячами людей, всѣ судопроизводственныя проформы, которыя ему казались совершенно излишними, такъ какъ не могло быть сомнѣнія въ виновности подсудимаго. «Какая нелѣпость, думалъ почтенный судья: — что нельзя приговорить злодѣя на скорую руку». Но законъ повелѣвалъ его судить по всѣмъ правиламъ состязательнаго протеста, а этотъ мелкій Гамбетта уважалъ законъ, который до того растяжимъ, что можетъ удовлетворить всѣмъ требованіямъ, доставляя столько же непріятностей тѣмъ, къ которымъ онъ примѣняется, сколько удовольствія тѣмъ, которые его примѣняютъ.

Защитникъ Кармело относился къ дѣлу очень равнодушно и трусливо; онъ былъ увѣренъ въ полученіи своего гонорара, будетъ ли его кліентъ оправданъ или осужденъ, и боялся скомпрометировать себя этой защитой въ глазахъ правительства вообще и претора въ особенности. Гораздо щекотливѣе защищать честнаго гражданина, котораго обидѣлъ сельскій стражъ, чѣмъ разбойника, грабящаго и убивающаго путешественниковъ.

Что же касается до свидѣтелей защиты, то они оказались очень неблагоразумными; это были родственники, которые выходили изъ себя отъ негодованія и подвергались выговорамъ судьи, и сосѣди, какъ Джиги Кантарелли и Чекко, которые лѣзли изъ. кожи, чтобъ защитить обвиняемаго, а потому возбуждали сомнѣніе въ справедливости своихъ показаній. Джиги Кантарелли произвелъ очень дурное впечатлѣніе на судью; онъ клялся и божился, что Биндо Терри разбойникъ и негодяй, котораго, однако, натравливали на бѣдняковъ худшіе мерзавцы, тиранившіе всю общину. За грубую и голую правду его словъ бѣдный старикъ былъ удаленъ изъ залы суда и преторъ записалъ его имя, съ цѣлью припомнить его неприличное поведеніе при разборѣ его жалобъ, которыя онъ отъ времени до времени подавалъ въ судъ на возницъ, кравшихъ у него мѣшки съ рисомъ, или на чиновниковъ, взимавшихъ съ его сыровъ неправильную пошлину. Ясно было, что Джиги Кантарелли впредь не выиграетъ ни одного дѣла въ помодорскомъ судѣ.

Несправедливо увѣряютъ иностранцы, что итальянецъ никогда не говоритъ правды, но надо, по несчастью, сознаться, что когда онъ говоритъ правду, то ему приходится за это страдать.

Дѣло тянулось до вечера, задерживая въ судѣ людей, которые должны были работать въ виноградникахъ. Кармело все время стоялъ между двумя карабинерами, блѣдный, истощенный, надломленный долгимъ одиночнымъ заключеніемъ.

На всѣ вопросы онъ отвѣчалъ только:

— Я сдѣлалъ бы тоже сегодня; онъ отравилъ мою собаку.

Но, увы! Кармело не могъ этого доказать, да еслибъ и были доказательства, то они ни къ нему не привели бы. По мѣстнымъ законамъ Веццайи и Гиральды, стражъ общественной нравственности долженъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, быть и отравителемъ собакъ.

— Я сдѣлалъ бы тоже завтра, повторялъ Кармело, и глаза его ярко горѣли среди блѣднаго, испитого лица.

Джино Нови смотрѣлъ на него изъ-подлобья и насупивъ брови.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что такой человѣкъ можетъ сдѣлаться Вильгельмомъ Теллемъ, но объ этомъ почтенный судья к не подумалъ.

Защитникъ Кармело вызвалъ трехъ свидѣтелей, у которыхъ были отравлены собаки рукою Биндо, а такъ же аптекаря Сквилаче, продававшаго ядъ сельскому стражу. Но, явившись въ судъ, сосѣди до того перепугались, что не могли ничего толкомъ показать, мямля, заикаясь и почесывая въ затылкѣ, а синьоръ Сквилаче преспокойно лжесвидѣтельствовалъ, словно депутатъ, обвиняемый въ подкупахъ на парламентскихъ выборахъ.

Часы шли за часами. Защитникъ Кармело былъ не въ духѣ, смущенъ и, видя устремленный на него строгій взглядъ судьи, кончилъ тѣмъ, что пришелъ къ убѣжденію въ полезномъ дѣйствіи на его кліента нѣсколькихъ мѣсяцевъ тюремнаго заключенія. Онъ спрашивалъ свидѣтелей спустя рукава, помогъ судьѣ загнать Джиги Кантарели, слабо защищалъ подсудимаго, и не посмѣлъ выставить ни одной изъ низостей, ни одного изъ мошенничествъ Биндо Терри въ прежней или теперешней его дѣятельности.

Это было одно изъ обычныхъ въ Италіи дѣлъ, приговоръ извѣстенъ заранѣе. Никто, кромѣ сыновей Пасторини и стараго Пиппо, не удивлялись, когда Джино Нови, сверкая своими хитрыми глазами, произнесъ приговоръ, которымъ Кармело былъ подвергнутъ тюремному заключенію на семь мѣсяцевъ за насиліе противъ служителя закона. Ему было бы еще пріятнѣе приговорить этого злодѣя къ сеыи-лѣтнему заключенію, но онъ былъ благоразумный юноша, никогда не увлекался и твердо держался буквы закона и прецедентовъ.

Семь мѣсяцевъ! Всю холодную зиму и часть веселой весны приходилось Кармело высидѣть въ душной, узкой клѣткѣ. Услыхавъ приговоръ, онъ широко раскрылъ глаза отъ удивленія и ужаса. Губы его посинѣли, онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и упалъ въ обморокъ. Онъ ничего не ѣлъ цѣлый день и стоялъ нѣсколько часовъ на ногахъ.

Старикъ Пасторини, здоровенный, сильный человѣкъ, затрясся, сакъ женщина; жилы у него вспухли на лбу, въ глазахъ помутилось. Сосѣди вывели его на чистый воздухъ, боясь, чтобъ съ нимъ не сдѣлался ударъ.

Очутившись на улицѣ, онъ перевелъ дыханіе и громко воскликнулъ:

— Такъ вотъ мы для чего работаемъ и отдаемъ послѣдній грошъ и послѣдняго ребенка арміи. Господи, помилуй насъ! Мы глупыя и безсмысленныя овцы, которыя тихо поддаются стригущимъ ихъ. Вы, братья, всѣ знаете меня. Я всю жизнь былъ мирнымъ гражданиномъ, помогалъ ближнимъ, насколько могъ, уважалъ законъ и правительство, исправно платилъ долги и налоги. Я воспиталъ своихъ дѣтей въ честныхъ понятіяхъ. Я никому не сдѣлалъ вреда, ни мужчинамъ, ни женщинамъ, ни дѣтямъ, ни животнымъ. Развѣ я заслужилъ это? Братья! клянусь Богомъ, что я охотно прошелъ бы сегодня ночью съ обнаженнымъ мечемъ и зажженнымъ факеломъ по всей странѣ, безпощадно убивая мерзавцевъ, которые насъ раззоряютъ и, ползая передъ сильными міра сего, тиранятъ бѣдняковъ…

Голосъ его пресѣкся и, всплеснувъ руками, онъ грохнулся бы на землю, еслибъ окружающіе не поддержали его.

Между тѣмъ, въ судѣ Пиппо поднялся, съ обнаженной сѣдой головой, и произнесъ дрожащимъ голосомъ, обращаясь къ судьѣ:

— Милый человѣкъ, благородный синьоръ! вы шутите! У васъ не хватитъ сердца произнести серьёзно такой приговоръ. Этотъ юноша — червонное золото. Вы не можете заклеймить его какъ преступника и запереть его вмѣстѣ съ ворами. Почтенный судья! выслушайте меня. Онъ долженъ жениться на моей внучкѣ. Ихъ уже окликали и она плачетъ дома, вѣнчальное платье давно готово и апельсинные цвѣты уже завяли. Добрый, высокочтимый, высокопоставленный синьоръ! обратите на это вниманіе! Бѣдный юноша уже много выстрадалъ. Онъ содержался четыре мѣсяца въ городской тюрьмѣ. Вѣдь этого достаточно, и даже слишкомъ много. Онъ ничего не сдѣлалъ дурного. Еслибы вы только знали, какого негодяя, вора и обманщика сдѣлали сельскимъ стражемъ…

— Выведите изъ залы этого сумасшедшаго старика, произнесъ преторъ, и Пиппо силой вытащили въ корридоръ.

А судья поспѣшно сошелъ съ своего трона и направился въ сосѣдній судейскій кабинетъ, гдѣ его ждалъ ужинъ, состоявшій изъ ветчины, жареной дичи, потроховъ и фасоли. Чтобы не скучать одному, онъ пригласилъ мессера Гаспардо Неллемане и мессера Финти нетолько поужинать съ нимъ, но и поиграть потомъ въ шашки или кости.

— Въ этой общинѣ, кажется, все анархисты и революціонеры, не уважающіе властей, произнесъ онъ, поздоровавшись съ своими гостями, которые подтвердили его слова, забывъ, что, еслибы не революція, они никогда не достигли бы власти.

Эти почтенные господа представляли, дѣйствительно, странную смѣсь прусскаго деспотизма съ парижскимъ оппортунизмомъ. Они ненавидѣли всѣхъ, кто стоялъ выше ихъ, и презирали всѣхъ, стоящихъ ниже; въ ихъ глазахъ только одна ступень человѣческой лѣстницы стоила сохраненія — это та, на которой стояли они. Только когда Италія избавится отъ этихъ буржуазныхъ оппортунистовъ, отъ этихъ привилегированныхъ тирановъ народа и расхитителей общественной казны — только тогда она сброситъ съ себя гнетущее ее иго налоговъ, станетъ дышать свободно и будетъ дѣйствительно имѣть голосъ въ совѣтахъ Европы. Но когда наступитъ этотъ день? Когда весь итальянскій народъ будетъ образованнымъ и просвѣщеннымъ?

XVII.

Въ продолженіи четырехъ мѣсяцевъ Кармело поддерживали надежда, что его выпустятъ на свободу, какъ только выяснится на судѣ его дѣло. Но теперь всякая надежда исчезла. Приговоръ былъ произнесенъ, и онъ снова очутился въ тюрьмѣ на семь мѣсяцевъ.

О, судьи и прокуроры, запирающіе въ тюрьму юношей за купанье въ рѣкѣ въ жаркую погоду, за спасеніе собаки отъ палачей, за прошеніе милостыни для покупки куска хлѣба умираю щей съ голоду матери или женѣ, какъ бы я желалъ, чтобъ вы сами попробовали, что такое тюрьма! Бастилія была королевской тюрьмой для аристократіи и едва-ли заслуживала народной ненависти, по когда мелкія бастиліи, разбросанныя по всей странѣ, въ которыхъ нелѣпые законы запираютъ за самые безвредные поступки честныхъ, безпомощныхъ бѣдняковъ, черня ихъ доброе имя и искалѣчивая всю ихъ жизнь, когда эти проклятыя трущобы, соединяющія невинныхъ съ виновными, мирныхъ гражданъ съ убійцами и ворами, будутъ уничтожены и срыты съ лица земли по народному приговору? Конечно, этого не случится, пока господствуютъ мессеръ Неллемане и ему подобные, считающіе всякое смѣлое выраженіе великодушной жалости или крикъ доведенной до отчаянія нищеты государственнымъ преступленіемъ.

Очнувшись отъ обморока на жесткой постели въ своей узкой тюремной кельѣ, Кармело взглянулъ мутными глазами на потолокъ. Тюрьма нѣкогда была дворцомъ и. на потолкѣ, составлявшелъ часть великолѣпнаго свода банкетной залы, еще виднѣлась фреска съ ангельчиками, летающими среди звѣздъ, держа въ рукахъ пальмовыя вѣтви.

Эти ангелы показались Кармело злой насмѣшкой.

— Еслибы они дѣйствительно существовали на небѣ, то не дозволили бы твориться на землѣ такимъ несправедливостямъ, пробормоталъ онъ сквозь зубы, сознавая, что онъ будетъ арестантомъ въ продолженіи семи мѣсяцевъ, что съ нимъ будутъ поступать какъ съ преступникомъ только потому, что ему нанесенъ былъ вредъ негодяемъ, котораго онъ за то справедливо наказалъ.

Кармело всегда жилъ на чистомъ воздухѣ, подъ открытымъ небомъ, то развозя мѣшки по дорогомъ, то работая подъ деревьями, то закидывая неводъ въ рѣкѣ, то засыпая зерно въ отверстую пасть мельницы, то на праздникахъ гуляя по полямъ или играя у дверей своего дома на гитарѣ. Эта была жизнь свободная, счастливая, безвредная, простая и здоровая. Поэтому естественно, что всякая минута, проведенная въ этой трущобѣ, мрачной и душной, куда не проникалъ солнечный лучъ, приводила его въ отчаяніе. Для свободнаго поселянина, привыкшаго къ физическому движенію на чистомъ воздухѣ, тяжелѣе просидѣть въ тюрьмѣ день, чѣмъ городскому работнику цѣлый годъ. Послѣдній привыкъ къ дымной, зловонной атмосферѣ фабрикъ и мастерскихъ, а потому нельзя сравнивать страданія того и другого. Одна изъ многихъ несправедливостей, которыя совершаетъ законъ по всему свѣту, это именно непринятіе въ соображеніе прошедшей жизни подсудимаго. Для однихъ людей, тюрьма — адъ, для другихъ — это только улучшеніе въ ихъ ежедневномъ несчастномъ существованіи.

Кармело лежалъ и смотрѣлъ на ангеловъ до сумерекъ. Онъ боялся, что къ утру сойдетъ съ ума. Голова его трещала, сердце билось тревожно, но всему тѣлу пробѣгала лихорадочная дрожь.

Когда на слѣдующій день, вошелъ въ его келью тюремщикъ, бѣдный юноша метался въ бреду. Тотчасъ позвали доктора; онъ объявилъ, что у него воспаленіе въ мозгу и приказалъ перенести больного въ лазаретъ, мрачную, зловонную дыру, гдѣ докторъ дѣлалъ опыты надъ несчастными паціентами.

Когда-то напишутъ правду о томъ, что дѣлается въ лазаретахъ и больницахъ? Впрочемъ, если когда-нибудь будетъ напечатана правдивая ихъ картина, всѣ доктора присягнутъ, что это ложь и клевета.

Рѣдко кто выздоравливалъ въ томъ лазаретѣ, куда попалъ бѣдный Кармело. У него обрѣзали каштановыя кудри, выпустили значительную дозу крови, и этимъ удовольствовались. Онъ былъ арестантъ и не стоило о немъ много заботиться. Старикъ Пасторини вынулъ изъ сохранной казны послѣднія свои деньги, отложенныя на черный день, и щедро платилъ доктору за лучшій уходъ за больнымъ Кармело. Докторъ бралъ эти деньги тайкомъ, потому что, по правиламъ, онъ не имѣлъ на это право, но уходъ за больнымъ не становился отъ этого лучше.

— Бѣдный ребенокъ, онъ меня раззорилъ, думалъ старикъ, здоровье котораго было совершенно разстроено послѣ припадка въ день суда, и который долженъ былъ заплатить адвокату почти все, что имѣлъ: — и однако, онъ невиненъ, кашъ только-что родившійся ребенокъ.

Мельникъ былъ человѣкъ мужественный, съ твердыми нервами, и, однако, слезы ручьемъ текли по его щекамъ при выходѣ изъ лазарета, куда его долго не хотѣли допустить и гдѣ теперь ему не позволили остаться. Съ разбитымъ сердцемъ и мрачнымъ отчаяніемъ въ душѣ, старикъ сѣлъ въ тележку и поѣхалъ домой въ сумеркахъ ноябрьскаго вечера.

Онъ былъ такъ погруженъ въ свои тяжелыя думы, что даже не замѣтилъ, какъ проѣхалъ все разстояніе отъ Помодоро до Санта-Розаліи. Лошадь, привыкшая къ этой дорогѣ въ продолженіи пятнадцати лѣтъ, сохранно доставила его къ дверямъ мельницы. На встрѣчу къ нему выбѣжала его старшая дочь, громко рыдая.

— О, батюшка! воскликнула она, схвативъ его за руку: — о! о! О!

Старикъ вздрогнулъ.

— Какое еще новое случилось несчастье? произнесъ онъ съ испугомъ.

— Батюшка, не очень печальтесь… деревья…

— Что деревья?

Онъ слѣзъ съ тележки, отдалъ возжи меньшому сыну и, приказавъ отложить лошадь, пошелъ къ берегу. Дочь послѣдовала за нимъ.

— О! батюшка! батюшка! продолжала она голосить среди рыданій.

Уже совершенно стемнѣло, по при слабомъ мерцаніи луны едва выглядывавшей изъ-за облаковъ, старикъ Пасторини увидалъ, что случилось.

Три тополя были срублены.

— О! батюшка! воскликнула его дочь, снова схвативъ его за. обѣ руки: — мы всячески старались ихъ удержать, но они не хотѣли даже подождать вашего пріѣзда. Ихъ было шестеро съ топорами. Они сказали, что по закону были въ правѣ рубить деревья! О! Батюшка…

XVIII.

Къ концу недѣли всѣ деревья были срублены, и роща подлѣ мельницы существовала только въ памяти людей. Деметріо Пасторини былъ безпомощенъ. Онъ заблуждался насчетъ своихъ нравъ и могущества закона.

Когда на слѣдующее утро, явились дровосѣки, онъ вышелъ изъ себя отъ злобы и отчаянія. Онъ схватилъ со стѣны старое ружье и застрѣлилъ бы перваго человѣка, подошедшаго къ его рощѣ, еслибъ слезы и мольбы дѣтей не удержали его. Они вынули у него изъ рукъ ружье и умоляли, ради нихъ, быть терпѣливымъ.

— Быть терпѣливымъ! воскликнулъ онъ: — развѣ можно быть терпѣливымъ, когда сдираютъ шкуру съ живого? Быть терпѣливымъ! Вы трусы! Вы не мои дѣти! Пустите меня!

Но они окружили его, говоря, что лучше терпѣть зло, чѣмъ совершить преступленіе, и умоляя изъ любви къ нимъ и по долгу христіанина смиренно перенесть ниспосланное на него небомъ испытаніе. Наконецъ, старикъ, очень набожный и пламенно любившій своихъ дѣтей, внялъ ихъ просьбамъ и опустился въ свое деревянное кресло. Но при каждомъ ударѣ топора по любимымъ его деревьямъ, онъ судорожно вздрагивалъ всѣмъ тѣломъ и горькія слезы текли по его щекамъ.

— Неужели королю, владѣющему всей страной отъ моря до моря, со всѣми ея богатствами, было завидно, что у меня маленькая роща? бормоталъ онъ, когда деревья одно за другимъ падали съ громомъ на землю.

XIX.

Мессеръ Неллемане часто приходилъ любоваться на рубку лѣса у мельницы, а когда все было кончено — на отустошенный и обнаженный берегъ, гдѣ недавно еще радовали взоры зеленыя пирамиды тополей.

Административная душа любитъ опустошеніе и одинаково радуется уничтоженію великолѣпнаго памятника старины или прелестной тѣнистой рощи. Мессеръ Неллемане, обладая подобной административной душой, былъ теперь совершенно счастливъ, тѣмъ болѣе, что онъ еще испытывалъ сладость мести.

Но для всякаго другого зрѣлище срубленной рощи было самое печальное. Бѣлая стѣна мельницы виднѣлась издали въ своемъ уродливо обнаженномъ видѣ, тогда какъ прежде ее живописно украшали зеленые листья.

Сердце старика Пасторини болѣзненно сжималось каждый разъ, когда онъ выходилъ изъ дома. Онъ избѣгалъ смотрѣть на берегъ и никогда не говорилъ о рощѣ.

Однажды, его третій сынъ Данте спросилъ:

— Развѣ они имѣютъ право, батюшка, продавать лѣсъ? Вѣдь они еще вамъ ничего не заплатили.

— Еслибъ они продали твою сестру въ непотребный домъ, развѣ ты подѣлилъ бы съ ними вырученныя деньги? отвѣчалъ отецъ. — Нѣтъ, они никогда не заплатятъ мнѣ за то, что сдѣлали. Они грабители, а грабители никогда не платятъ за ограбленное.

Юноша перепугался и уже болѣе не заговаривалъ о лѣсѣ.

Срубленные деревья и сучья, сложенные въ кучи на дрова, были мало-по-малу увезены. Никто не зналъ куда и никто не спрашивалъ объ этомъ, такъ какъ самъ мельникъ упорно молчалъ.

Впрочемъ, еслибъ онъ выразилъ любопытство узнать, что сталось съ его лѣсомъ, то ему только сказали бы, что инженеры оцѣнили его землю и муниципалитетъ обязался заплатить ему. Болѣе онъ ничего не узналъ бы.

Порубка деревьевъ, подъ тѣнью которыхъ всѣ сосѣди лѣтомъ наслаждались прохладой въ праздничные дни, и страхъ ожидаемой конки опечалилъ жителей Санта-Розаліи въ дождливомъ, ненастномъ ноябрѣ, за которымъ слѣдовала необычайно суровая зима.

Жатва была хороша; хорошъ былъ сборъ винограда и маслинъ, а слѣдовательно, по словамъ иностранныхъ газетъ, благоденствіе страны было полное.

Но иностранныя газеты только останавливаются на статистикѣ хлѣба, вина и масла, не заглядывая глубже. Къ тому же онѣ заранѣе задались мыслью о благоденствіи Италіи и не хотятъ видѣть доказательствъ противнаго. Имъ неизвѣстно, что мѣстные налоги всегда возвышаются соразмѣрно жатвѣ и сбору винограда, такъ что ихъ обиліе не приноситъ прямой выгоды поселянамъ.

Чѣмъ болѣе вы имѣете, тѣмъ мы болѣе беремъ, говорятъ муниципалитеты общинамъ, и нельзя придумать лучшаго способа поддерживать народъ въ нищетѣ.

XX.

Въ Санта-Розаліи зима была нетолько холодна, но и очень продолжительна для этой страны. Снѣгъ падалъ часто, не снѣгъ сѣверныхъ странъ, чистый, блестящій, красивый, лежащій на землѣ бѣлой пеленой, а мокрый, непріятный снѣгъ, тающій въ тотъ же день и превращающій землю въ топкую грязь, снѣгъ, убивающій маслины, ломающій кустарники, уничтожающій цвѣти и лишающій живописный пейзажъ всей его прелести.

Зимой вообще страдаетъ всего болѣе бѣдный народъ, но нигдѣ не выноситъ онъ такихъ страданій, какъ въ Италіи.

Роза, мелѣвшая лѣтомъ, теперь выходила изъ береговъ, и, благодаря порубкѣ деревьевъ и изгородей, свободно разливалась по полямъ. Наводненную или замерзшую землю нельзя обработывать, другой работы не было, и поселяне сидѣли, сложа руки, голодные, холодные.

Жилища ихъ, построенныя для теплой погоды, съ открытыми портиками и дурно пригнанными оконными рамами, пронизывались насквозь сѣвернымъ вѣтромъ, словно полотнянныя палатки. Въ топливѣ былъ недостатокъ, такъ какъ прошли тѣ времена, когда можно было собирать хровостъ въ лѣсахъ, которые, вдобавокъ, почти всѣ были срублены. Вино было недоступно бѣднякамъ и хлѣбъ былъ страшно дорогъ. Народъ, однако, не жаловался и былъ только очень благодаренъ, когда кто-нибудь давалъ ему хоть мѣдную монету.

Почти каждую зиму народныя страданія велики, но въ этотъ годъ они были значительнѣе обыкновеннаго. Нѣкоторые поговаривали о работѣ въ Мареммахъ, гдѣ работа производится только зимой, но говорить о Мареммахъ было все равно, что говорить о лунѣ. Они не имѣли понятія какъ туда отправиться, и къ тому же у нихъ не было ни гроша на путешествіе. Наконецъ, девять десятыхъ были женщины и дѣти, въ которыхъ Мареммы вовсе не нуждались.

Конечно, жители Санта-Розаліи выказывали страшное неблагоразуміе и черную неблагодарность. Въ двѣнадцати миляхъ отъ ихъ селенія проходила желѣзная дорога, въ Помодоро, будетъ вскорѣ газъ, а среди ихъ находился мессеръ Неллемане. Все это были символы прогресса. Но глупый народъ охотно отдалъ бы за дешевый хлѣбъ, дешевое вино и полный желудокъ — желѣзную дорогу, газъ и мессера Неллемане.

Зима казалась безконечной. Колеса на мельницѣ, стоявшія безъ работы лѣтомъ отъ обмелѣнія рѣки, теперь не могли работать отъ льда, и мельникъ изъ толстаго, здороваго, веселаго человѣка, сталъ худощавымъ, безмолвнымъ подъ бременемъ горя и финансовыхъ затрудненій.

Въ маленькомъ домикѣ Пиппо такъ же не слышно было смѣха, да, кромѣ того, не видно тамъ было и огня.

Старикъ сталъ мрачнымъ, раздражительнымъ. Онъ по часамъ сидѣлъ въ углу молча, и только губы его быстро шевелились. Онъ считалъ и пересчитывалъ по сту разъ днемъ и ночью, на какую сумму его ограбили.

Средства къ жизни были у нихъ очень скудныя. Зимой соломеннная работа не продавалась, а по случаю воспрещенія рѣзать камыши въ рѣкѣ и эта работа шла плохо. Когда у нихъ на столѣ появлялось блюдо бобовъ въ оливковомъ маслѣ, то они были очень благодарны судьбѣ; въ остальное же время, они довольствовались супомъ изъ горячей воды, маленькихъ кусочковъ хлѣба и немного лука. По временамъ они пили полчашки кофе, но, конечно, безъ молока. Вмѣсто вина они имѣли mezzo-vino, т. е. разбавленныя водою виноградныя выжимки, напитокъ, въ сравненіи съ которымъ, уксусъ сладокъ.

Итальянскіе поселяне также мало знаютъ свинину, картофель и чай англійскаго рабочаго, какъ баранину и шампанское англійскаго машиниста. Лѣтомъ они еще могутъ кое-какъ существовать; солнце ихъ грѣетъ и работы вдоволь; но зимой они терпятъ ужасныя страданія, тѣмъ болѣе ужасныя, что они безмолвны. Народъ умираетъ — вотъ и все.

— Надо быть терпѣливымъ, говорятъ они до послѣдняго издыханія, но это терпѣніе имъ ничего не приноситъ.

Въ Санта-Розаліи нужда была велика, и помощь ни откуда не являлась; аристократы и богатые землевладѣльцы проводили карнавалъ въ столицѣ, а fattore никогда не думаютъ о бѣдныхъ людяхъ; они очень рады, когда народъ нуждается въ хлѣбѣ, ибо тогда трудъ дешевъ.

Въ общинѣ Веццайи и Гиральды было благотворительное общество Confraternità di san Francesco di Assisi, которое существовало съ XIII вѣка. Въ старину оно пользовалось большимъ вліяніемъ и владѣло многочисленными помѣстьями, изъ которыхъ нѣсколько еще оставались въ его рукахъ. Оно прежде дѣйствовало великодушно, человѣколюбиво, благородно, щедро, но въ наши дни характеръ общества совершенно измѣнился. Богатые люди все еще любятъ считаться его членами, но бѣдняки неохотно обращаются къ нему съ просьбами, такъ какъ оно разсматриваетъ каждую просьбу три мѣсяца и въ концѣ-концовъ выдаетъ нѣсколько фунтовъ хлѣба, чего слишкомъ мало для многочисленной голодной семьи.

Однако, братство св. Франциска имѣло, по старому, свой древній дворецъ въ Помодоро, свой историческій архивъ и свои религіозныя преданія. Въ комитетѣ его числилось много аристократовъ и богачей, а если они раздавали бѣднымъ хлѣбъ очень рѣдко и въ малыхъ размѣрахъ, то, по ихъ словамъ, не слѣдовало поощрять пауперизмъ. Если же въ капиталахъ общества давался не совсѣмъ точный отчетъ, то, очевидно, средневѣковыми учрежденіями нельзя управлять въ наше время, когда процвѣтаютъ мессеръ Неллемане и ему подобные чиновники, по средневѣковымъ правиламъ. Св. Францискъ кланялся въ поясъ Нищетѣ, а мы заставляемъ ее ждать на улицѣ и требуемъ отъ нея засвидѣтельствованнаго полиціей аттестата.

Старая Нунціатина занемогла бронхитомъ въ началѣ зимы, и хотя мало по малу выздоровѣла, но была очень слаба; къ тому же, ея маленькая комнатка на чердакѣ, въ которой, кромѣ нея, жили еще двѣ женщины, не способствовала быстрому возстановленію силъ. Видя ея несчастное положеніе, патеръ церкви Санта-Маріи вспомнилъ о братствѣ св. Франциска и далъ ей письмо, въ которомъ выставлялъ ея старость, честность и недавнюю болѣзнь, какъ основательныя причины для выдачи вспомоществованія.

Нунціатина поблагодарила со слезами Домъ-Леліо и, взявъ у него письмо, а также шестьдесять сантимовъ на дилижансъ, отправилась въ путь. Сердце ея было полно надеждъ; еслибъ ей назначили маленькій пенсіонъ, хоть по франку въ недѣлю, она благословляла бы свою судьбу. Ей уже было не посиламъ ходить съ корзинкой по сосѣднимъ фермамъ.

Предсѣдателемъ благотворительнаго общества былъ высокоблагородный графъ Саверіо, пользовавшійся славой филантропа и жившій на своей виллѣ близь Помодоро.

Графъ посвящалъ свой досугъ и способности на служеніе братству, повидимому, безъ всякой платы, краснорѣчиво увѣряя, что вся его жизнь посвящена Богу и бѣднымъ. Если же онъ игралъ на биржѣ и бралъ много terni въ лоттереи, то это было его частное дѣло и не касалось Св. Франциска. Къ тому же, онъ обдѣлывалъ свои финансовыя операціи черезъ тайныхъ агентовъ и его имя упоминалось открыто только въ дѣлахъ филантропіи.

Этотъ благородный и набожный аристократъ принялъ старую Анунціату въ канцеляріи древняго братства такъ любезно и учтиво, что старуха уже начала разсчитывать на десять франковъ въ мѣсяцъ.

Онъ очень долго разбиралъ бумаги и рекомендательное письмо патера, потомъ улыбнулся, позвонилъ секретаря, пошептался съ нимъ, написалъ что-то на бумажкѣ, спряталъ ее въ ящикъ"стола и, наконецъ, сказалъ очень привѣтливо:

— Мы никогда не даемъ денегъ; но пожалуйте сюда черезъ мѣсяцъ и мы посмотримъ, нельзя ли сдѣлать для васъ какого-нибудь исключенія. Я доложу ваше дѣло комитету. Мое почтеніе доброму патеру.

Старуха низко присѣла и удалилась глубоко разочарованная, но не протестовала. Итальянцы рѣдко протестуютъ.

Въ тотъ же день, графъ Саверіо встрѣтилъ мессера Неллемане на улицѣ въ Помодоро.

— Ахъ, да, кстати, сказалъ онъ: — у меня сегодня была какая-то старуха изъ вашего селенія. Ее прислалъ ко мнѣ Домъ Леліо, но онъ слишкомъ добрый человѣкъ и часто увлекается. Можетъ быть, вы въ состояніи сообщить мнѣ болѣе точныя свѣдѣнія объ этой женщинѣ. Патеръ хочетъ, чтобъ мы выдавали ей еженедѣльную пенсію. Эта старуха по имени Анунціата Таормина, вдова.

Мессеръ Неллемане покачалъ головой.

— Домъ-Леліо поступаетъ очень неблагоразумно, отвѣчалъ онъ недовольнымъ тономъ: — женщина, о которой вы говорите, одна изъ самыхъ худшихъ личностей всего borgo. Это нищая, просящая милостыню изъ праздности и развратной жизни. Она, говорятъ, имѣетъ средства, но предпочитаетъ, по безнравственной наклонности, жить милостынею.

— Господи, да это ужасно! воскликнулъ графъ: — мы не можемъ поощрять нищихъ, живущихъ милостынею. Домъ-Леліо не долженъ бы намъ рекомендовать такихъ людей.

Прошелъ мѣсяцъ; стояли большіе холода и Нунціатина не могла посѣщать отдаленныя фермы, гдѣ ей оказывали всего болѣе помощи. Она кое-какъ существовала, благодаря попеченіямъ племянницы и ее поддерживала надежда.

— Синьоръ обѣщалъ похлопотать обо мнѣ, говорила она: — и, конечно, устроитъ мнѣ пенсіонъ.

Поэтому въ назначенный день, она снова отправилась въ Номодоро, одѣтая очень прилично, въ красной кофтѣ Віолы, синей шерстяной юпкѣ, подаренной ей сосѣдней fattoressa, и въ своей старой черной шляпкѣ, покрытой желтымъ платкомъ. Дѣйствительно, она была совершенно приличная старуха, съ презрѣніемъ, смотрѣла на нищихъ, которые считаютъ грязь и лохмотья средствомъ выманивать милостыню, и въ сущности никогда не протягивала руки, никогда не просила Христа ради, а только брала то, что добрые люди давали ей добровольно.

Съ улыбкой надежды на лицѣ, она предстала передъ графомъ Саверіо. Но, увидавъ ее, онъ сердито нахмурилъ брови.

— Вы были такъ добры, что велѣли мнѣ прійти сегодня, сказала старуха, видя, что графъ молчитъ: — вы обѣщали назначить мнѣ пособіе, и я цѣлый мѣсяцъ жила вашимъ обѣщаніемъ.

— Cara mia, сказалъ графъ тономъ родительскаго увѣщеванія: — мнѣ очень жаль, что я долженъ васъ огорчить, но Домъ-Леліо въ этомъ всего болѣе виноватъ. Наше благородное и человѣколюбивое братство основано для поданія помощи, благоразумной помощи достойнымъ, честнымъ, работящимъ бѣднякамъ, а не нищимъ, просящимъ милостыню.

— Да, синьоръ, промолвила Нунціатина, не понимая къ чему онъ это говорилъ, такъ какъ она никогда не считала себя нищей, просящей милостыню.

— Мы не можемъ поощрять нищенство, продолжалъ почтенный предсѣдатель благотворительнаго общества: — нищенство — бичъ нашей страны. Большой грѣхъ покровительствовать нищенству. Мы всячески стараемся его уничтожить. Отъ насъ можетъ получить помощь только тотъ, кто никогда не просилъ милостыни, а вы живете милостынею. Вѣроятно, праздная, безнравственная жизнь въ молодости привела васъ къ такой недостаточной старости. Мы не можемъ имѣть съ вами никакого дѣла. Наше святое общество не имѣетъ права нетолько выдавать вамъ пенсію, но даже оказать вамъ единовременное пособіе — вы нищая.

Нунціатина посмотрѣла на графа съ изумленіемъ.

— Я не нищая, синьоръ, промолвила она дрожащимъ голосомъ: — я никогда не просила милостыни. Добрые люди мнѣ помогаютъ, и я имъ за это благодарна. Что же касается до моей прежней праздной и безнравственной жизни, то это не правда. Я осталась вдовой сорока двухъ лѣтъ, мой мужъ упалъ съ крыши и убился. Мнѣ пришлось кормить и воспитывать четырехъ дѣтей; они вышли хорошіе люди, но уже давно умерли. Я всегда была бѣдна, но въ моей молодости народъ былъ счастливъ, онъ не умиралъ съ голода и его не выжимали какъ лимонъ. Я всю жизнь работала, но теперь мнѣ семьдесятъ шесть лѣтъ, и я не могу работать, хотя иногда еще плету солому.

— Довольно, произнесъ строго филантропъ: — что бы вы ни толковали, но у васъ нѣтъ средствъ къ жизни и вы должны просить помощи у другихъ.

— Я для этого, синьоръ, и пришла сюда.

— Я вамъ сказалъ, что мы не можемъ помогать нищимъ, воскликнулъ нетерпѣливо графъ: — вы нищая. Домъ-Леліо поступилъ противозаконно, рекомендовавъ васъ. Мы ничего не можемъ сдѣлать для васъ, еслибъ и хотѣли. Намъ воспрещаютъ это правила нашего общества. Вамъ не слѣдовало и обращаться къ намъ. Вы можете идти.

— Извините меня, синьоръ, но умоляю васъ, не сердитесь на Домъ-Леліо: онъ сдѣлалъ это по добротѣ душевной.

И, низко присѣвъ, она удалилась; но, едва выйдя на улицу, она упала на колѣни передъ статуей Мадонны и горько зарыдала.

Въ Санта-Розаліи Віола ожидала свою тетку съ большимъ нетерпѣніемъ.

— Что, вамъ отказали! воскликнула она, увидавъ грустное лицо старухи, на которомъ ясно было написано отчаяніе.

— Да, отвѣчала Нунціатина дрожащимъ голосомъ: — они меня принимаютъ за нищую; но я никогда не просила милостыни. Мнѣ помогаютъ добрые люди, и я принимаю ихъ помощь.

— Но какъ же вамъ поступать иначе, когда у васъ нѣтъ ни гроша? воскликнула молодая дѣвушка со слезами.

XXI.

Между тѣмъ, въ больницѣ Кармело выздоровѣлъ, благодаря скорѣе своей молодости, чѣмъ кровопусканію, ромашкѣ, зловонію, плохой пищѣ и темной комнатѣ. Черезъ шесть недѣль онъ былъ уже въ состоянія вернуться въ тюрьму, хотя поблѣднѣлъ, исхудалъ и мутные глаза его теперь постоянно смотрѣли внизъ. Но кромѣ физическихъ перемѣнъ, въ немъ произошла и нравственная. Рядомъ съ нимъ въ лазаретѣ лежалъ нѣмецъ, странствующій машинистъ, умиравшій отъ чахотки. Онъ принадлежалъ къ радикальной партіи и цѣлыя ночи въ мертвой тишинѣ, нарушаемой только скрипомъ мышей, развивалъ на итальянскомъ языкѣ свои вѣрованія и надежды.

Кармело не понималъ и десятой части его пламенныхъ рѣчей, по его невѣжественный, дѣвственный умъ, возбужденный къ лихорадочной дѣятельности невыносимыми несправедливостями, жадно усвоилъ себѣ ненависть противъ общества. До той минуты, когда онъ сдѣлался жертвой муниципальной тираніи, онъ былъ мирный, всѣмъ довольный юноша, не думавшій ни о чемъ, кромѣ своихъ обязанностей и скромныхъ занятій, едва умѣющій читать, не знающій свѣта за предѣлами своей мельницы. Онъ взросъ въ самыхъ патріархальныхъ идеяхъ, уважалъ аристократію и духовенство, считалъ высшимъ счастіемъ одобреніе отца. Этимѣпримѣрнымъ, наивнымъ юношей оставался Кармело до той несчастной минуты, когда Тона была вѣроломно убита муниципальнымъ чиновникомъ.

Несправедливость и деспотизмъ измѣняютъ мирное теченіе молодой крови въ мрачный, бурный потокъ. Съ Кармело, въ сущности совершенно справедливо наказавшаго гнуснаго отравивителя, было поступлено, какъ съ преступникомъ, и его заперли въ тюрьму вмѣстѣ съ ворами и убійцами. Ненависть и презрѣніе къ авторитету закона составляетъ одно изъ самыхъ роковыхъ послѣдствій предоставленія государствомъ мелкой, деспотической власти мелкимъ тиранамъ.

— Гдѣ Богъ? Гдѣ святые? Они, значитъ, не видятъ, не слышатъ и не думаютъ о насъ, бѣднякахъ! А то они не дозволили бы меня посадить сюда и сдѣлать королемъ Биндо Терри, думалъ Кармело, лежа на кровати.

Кармело долго отворачивался съ ужасомъ отъ теорій нѣмца, но послѣдній искусно стушевывалъ атеистическіе принципы, пугавшіе наивнаго юношу, и преимущественно распространялся с" несправедливости и вредѣ существующихъ законовъ, о стремленіи къ золотому вѣку, когда на землѣ будутъ только свободныелюди въ свободной общинѣ. Кармело его слушалъ и его надломленная душа была увлечена этими теоріями. Онъ находился¹ въ открытой борьбѣ со всѣмъ свѣтомъ, со всѣми невидимыми., неизвѣстными силами, противъ которыхъ онъ оказался безпомощнымъ; его уши и сердце были готовы слушать пламенную рѣчь противъ тираніи общества, благодаря которой, милліоны страдали отъ нищеты и умирали отъ голода.

Германскій рабочій, изгнанный изъ родины за свои убѣжденія, отличался пытливымъ, безпокойнымъ умомъ и жаждой пропаганды самыхъ крайнихъ, разрушительныхъ ученій. Вполнѣ сознавая близость смерти, онъ видѣлъ въ этомъ молодомъ итальянцѣ своего послѣдняго прозелита и посвятилъ всѣ свои силы на снятіе бѣльма съ его слѣпыхъ глазъ, такъ какъ Кармело вѣрилъ, что небо создало однихъ людей для труда, а другихъ для праздности, что хорошая и дурная погода зависятъ отъ Провидѣнія и зерно не взойдетъ въ полѣ безъ окропленія его патеромъ святой водой.

Осеннія ночи были длинныя, холодныя и въ лазаретъ не отпускали ни угля, ни свѣчей; но пламенное краснорѣчіе утописта согрѣвало и освѣщало скромную больничную комнату. Каржеда для котораго было тайной все, что происходило внѣ Санта-Розаліи, слушалъ, какъ въ юности разсказы патера о подвигахъ святыхъ, повѣсть распространенія тайнаго движенія въ Италіи. Нѣмецъ говорилъ ему о возстаніяхъ въ Лупо, Галло и Каллатабіано, о «Circoli Barsanti» и объ «Figli di Lavoro», о знаменитыхъ словахъ Гарибальди въ 1873 г., что еслибъ было общество чертей для борьбы съ деспотизмомъ, то онъ присталъ бы къ нему, о декретѣ федераціи въ Римини, провозгласившемъ, что «земля принадлежитъ тому, кто ее воздѣлываетъ, машина тому, кто на ней работаетъ, домъ тому, кто его строитъ», о программѣ, выработанной въ Піаченцѣ, въ силу которой, всякій имѣетъ право на необходимое, никто не имѣетъ право на излишнее", о деклараціи братствъ въ Монтеверо, Антиньяпи, Арденцѣ и Сан-Джакопо, что авторитетъ ничего не создаетъ, а все губитъ, и всякая личная перемѣна тщетна, ибо если человѣкъ занозилъ ногу, то напрасно перемѣнять сапоги, а слѣдуетъ вырвать занозу. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ читалъ жгучіе отрывки изъ миланской газеты «Hebe», ферарской — «Petroleo», туринской — «Froletario» и римской — «Сатрапа».

Итальянцы по природѣ не революціонеры, но они идутъ далѣе другихъ, потому что, быть можетъ, страдаютъ болѣе всѣхъ отъ ужасающаго контраста между ихъ прошлыми надеждами и настоящими бѣдствіями. Никто, повидимому, не помнитъ, что итальянскіе соціалисты отвергли Маркса, признали Мадзини реакціонеромъ и въ то же время слѣпо приняли крайнюю теорію Бакунина. Стороники его съ каждымъ днемъ все увеличиваются въ Италіи, но со времени арестовъ 1874 года, они называютъ себя безобиднымъ именамъ «Circoli per і studi sociali», такъ что никто ихъ не боится.

Да, ихъ не боится и правительство, попрежнему поддерживая могучую причину ихъ существованія, опасную породу мессера Неллемане и Биндо Терри.

— Это вопросъ голода, сказалъ маркизъ Пеполи, по случаю возстаній въ Будріи и Молепеллѣ.

Онъ отчасти правъ, хотя и не совершенно. Но кто создаетъ голодъ? Кто заставляетъ бѣдняковъ страдать отъ голода и холода? Муниципальные чиновники. Вотъ заноза, которую надо вырвать изъ ноги Италіи, если не желаютъ, чтобъ во всемъ ея тѣлѣ развился аптоновъ огонь.

Однажды ночью, когда луна ярко свѣтила черезъ желѣзныя перекладины въ окнѣ, германскій рабочій умеръ.

Кармело былъ слишкомъ слабъ, чтобы встать; онъ только присѣлъ на кровати и съ ужасомъ видѣлъ, предсмертную агонію своего друга. Онъ хотѣлъ кричать, звать на помощь, но долго языкъ у него не шевелился, а когда голосъ къ нему вернулся, то на его крикъ никто не отвѣтилъ.

Въ эту ночь онъ состарился на нѣсколько лѣтъ. Мало по малу онъ собрался съ силами, сползъ съ постели и, обвивъ руками умирающаго, вступилъ въ безпомощную борьбу со смертью. Долго мучился несчастный, задыхаясь и харкая кровью. Наконецъ, онъ словно успокоился, глаза его блеснули сознаніемъ и, взглянувъ на Кармело, онъ промолвилъ сквозь стиснутые зубы:

— Народъ… народъ… страдаетъ!

Онъ громко вскрикнулъ и умеръ.

Всю ночь Кармело оставался одинъ подлѣ бездыханнаго трупа германскаго рабочаго.

XXII.

Послѣ ея безполезнаго путешествія въ Помодоро, Анунпіата. не могла вовсе выходить изъ дома по случаю снѣга и грязи, покрывавшихъ сельскія дороги.

У нея крови въ жилахъ было не болѣе, чѣмъ хлѣба въ шкафу, и она вмѣстѣ съ тремя другими старухами, жившими вмѣстѣ съ нею на чердакѣ, лежала постоянно въ постелѣ, надѣясь, что этимъ путемъ онѣ спасутъ себя отъ окоченѣнія, такъ какъ у нихъ не было ни дровъ, ни угля. Пауки и жуки свободно бѣгали по икъ несчастнымъ тюфякамъ, такъ какъ старухи были слишкомъ слабы, чтобъ ихъ прогнать.

Домъ-Леліо дѣлалъ все, что могъ, и Віола навѣщала свою тетку ежедневно, отказывая себѣ во всемъ, чтобъ спасти ее отъ голодной смерти. Но ни она, ни патеръ ничего существеннаго сдѣлать не могли; послѣдній получалъ только франкъ въ день, а въ домѣ Пиппо нужда была постояннымъ гостемъ.

— Теперь они не могутъ назвать ее нищей, съ горечью говорила Віола, стоя у изголовья бѣдной старухи, которая не могла тронуться отъ ревматизма въ ногахъ.

Сердце молодой дѣвушки изныло отъ жестокаго разочарованія и смутнаго страха еще новыхъ бѣдствій.

Былъ конецъ февраля и, какъ часто бываетъ въ этой мѣстности, погода стояла холоднѣе, чѣмъ въ то время, когда дни были короче. Селеніе представляло грустное зрѣлище, дороги представляли собой топкое болото, а рѣка сердито катила бурныя, грязныя воды.

— Право, кажется, Роза бѣсится отъ того, что срубили рощу, думала Дина, старшая дочь Пасторини, когда сѣверный вѣтеръ изо всей силы дулъ въ мельницу, теперь не защищенную деревьями.

Ея отецъ измѣнился не менѣе Пиппо.

Какъ добрый и справедливый человѣкъ, онъ не позволялъ себѣ вымѣщать свою злобу на дѣтяхъ. Но прежнее довольство своей судьбой и веселая словоохотливость совершенно исчезли въ немъ; онъ теперь никогда не улыбался и почти всегда молчалъ. Брови его были вѣчно насуплены, а глаза опущены въ землю. Лишившись отрадной тѣни деревъ, впродолженіи большей части года, онъ словно ослѣпъ.

Къ тому же, одна мысль никогда не покидала его.

— Какъ мы скажемъ объ этомъ Кармело? Какъ онъ перенесетъ потерю рощи, которую такъ любилъ?

Конечно, нѣкоторымъ утѣшеніемъ ему могло служить вознагражденіе за срубленныя деревья, такъ какъ онъ нуждался въ деньгахъ, но ему не дали ни сантима, хотя муниципалитетъ и предложилъ ему за рощу извѣстную сумму денегъ. Въ Римѣ, въ теченіи пяти лѣтъ, не платили за фарнезинскіе сады, уничтожая ихъ такъ сказать въ кредитъ, а въ Санта-Розаліи срокъ на уплату могъ быть и удвоенъ.

Для полученія денегъ ему оставалось только обратиться въ судъ, но Пасторини принадлежалъ къ такому классу людей, которые считаютъ подобное лекарство хуже недуга. Джіунта должна была заниматься подобными дѣлами, но она собиралась только для утвержденія того, что предлагалъ кавалеръ Дурелаццо, а онъ предлагалъ лишь то, что ему внушалъ его главный совѣтникъ и правая рука, мессеръ Неллемане. Но нельзя было ожидать, чтобъ они нашли денегъ для Деметріо Пасторини, когда имъ прежде было необходимо уплатить тѣмъ господамъ, которые сопротивлялись проведенію конно-желѣзной дороги. Такимъ образомъ, мельникъ не разбогатѣлъ ни на грошъ отъ экспропріаціи своей рощи и потерпѣлъ, во время мира и, по словамъ иностранныхъ газетъ, общаго благоденствія, такой же убытокъ, какъ еслибъ непріятельская армія ворвалась въ общину Вепцайи и Гиральды, и сожгла бы всѣ лѣса.

— О, дочь моя, сказалъ онъ однажды Віолѣ, которую очень полюбилъ за это время общихъ для нихъ несчастій: — я право предпочелъ бы, чтобъ нашъ дорогой юноша остался въ тюрьмѣ, чѣмъ вернулся и увидалъ ожидающее его зрѣлище.

Віола тяжело вздохнула, но не противорѣчила старику, хотя въ ея юномъ сердцѣ все еще сохранялся лучъ надежды.

— Когда Кармело вернется, все пойдетъ хорошо, думала она и считала недѣли, дни, часы, остававшіеся до его освобожденія.

Она съ трудомъ читала, но у нея былъ маленькій календарь, служащій оракуломъ для бѣдняковъ и она разбирала въ немъ мѣсяцы и дни. Каждую истекшую недѣлю она теперь старательно отчеркивала и знала очень хорошо, что ей приходилось ждать только два мѣсяца до счастливаго дня.

За то теперь дни были все мрачные. Въ началѣ года ея дѣдъ получилъ офиціальную бумагу, требовавшую, чтобъ онъ осушила" ручей, вытекавшій изъ-подъ его дома. Пиппо молча сжегъ ее. Спустя нѣсколько дней, явился въ домикъ мадонны Пьерино Цаффи, именемъ муниципалитета вошелъ въ него, прослѣдилъ начало ручья, измѣрилъ его и ушелъ, не сказавъ ни слова.

Черезъ недѣлю пришла новая бумага и такъ какъ дѣда не было дома, то Віола понесла ее къ Чекко. Оказалось, что муниципалитетъ предписывалъ Филиппо Маццетти отвести въ землю ручей и начать работу черезъ мѣсяцъ; за каждый просроченный день ему угрожали пеней и строжайше воспрещалось покрыть ручей, ибо это могло служить помѣхой для прохожихъ и проѣзжающихъ.

Волоса стали дыбомъ у Чекко, очки приподнялись у него на носу и онъ поблѣднѣлъ отъ ужаса.

— И это послѣ всѣхъ денегъ, которыя я взнесъ за Пиппо, промолвилъ онъ: — послѣ бумажки, освобождавшей его отъ всякихъ взысканій!

И старикъ, слѣпо уважавшій законъ, усумнился въ его справедливости, почти усумнился нетолько въ справедливости людей, но и Бога.

Віола горько плакала.

— Что это значитъ? продолжалъ съ отчаяніемъ Чекко: — что это значитъ? Развѣ вашъ дѣдъ можетъ платить каменьщикамъ и водопроводчикамъ въ продолженіи шести мѣсяцевъ, какъ какой-нибудь герцогъ?

— Это значитъ — конечная погибель, отвѣчала молодая дѣвушка: — у него нѣтъ ни сантима, да и какъ можетъ онъ загнать воду въ землю? А Кармело вернется только черезъ мѣсяцъ.

Однако, пришлось сказать Пиппо о новомъ несчастьи. Онъ протянулъ руку, взялъ бумагу, свернулъ ее нѣсколько разъ, плюнулъ на нее и зажегъ спичкой. Черезъ минуту отъ нея осталась только зола.

Віола и Чекко хотѣли что-то сказать, по онъ ихъ остановилъ.

— Ни слова, промолвилъ онъ. — Если мнѣ пришлютъ сто бумагъ я поступлю со всѣми точно такъ же. Нельзя изъ полѣна выжать кровь. Пусть ихъ дѣлаютъ что хотятъ.

— Но… началъ было Чекко.

— Ни слова, воскликнулъ Пиппо и снова плюнулъ на золу.

Потомъ онъ молча продолжалъ плести солому.

Прошло полчаса. Онъ вдругъ поднялъ голову и, сверкая глазами, промолвилъ:

— Віола, я вспомнилъ одну ночь давно, прежде чѣмъ ты родилась. Въ селеніи получено было извѣстье о большомъ сраженіи Сан-Мартино^[2]. Намъ приказали иллюминовать дома: мы такъ и сдѣлали. На твоемъ маленькомъ окошкѣ я выставилъ горшокъ съ пылающимъ масломъ. Намъ говорили, что мы свободны… и мы дураки повѣрили. Боже, прости намъ нашу глупость!

И онъ принялся снова за свою работу.

Слезы текли по щекамъ молодой дѣвушки.

XXIII.

Спустя немного времени, въ Санта-Розаліи былъ поднятъ. крикъ противъ бѣшенныхъ собакъ, что всегда приносило большую прибыль сельскимъ стражамъ, такъ какъ они продавали шкуры убитыхъ животныхъ.

Если какая-нибудь собака металась по улицѣ, преслѣдуемая мальчишками, или падала на мостовой отъ истощенія силъ, ее тотчасъ признавали бѣшенной и на стѣнахъ домовъ появлялось объявленіе, гласившее, что каждая собака, являющаяся на улицѣ безъ намордника, будетъ тотчасъ убиваема. Тогда для Биндо наступалъ праздникъ и онъ царилъ въ селеніи, распространяя повсюду ужасъ своими отравленными шариками и пистолетомъ.

Подобная паника объяла общину Веццайи и Гиральды въ февралѣ мѣсяцѣ, когда на Пиппо стали снова сыпаться оффиціальныя бумаги относительно Рагги.

Если вы пророете въ горѣ тунель и въ немъ задохнется десятка два людей, васъ признаютъ за общественнаго благодѣтеля; если вы держите фабрику, на которой рабочіе не живутъ долѣе тридцатилѣтняго возраста отъ вредныхъ испареній, то никто васъ не преслѣдуетъ за уничтоженіе столькихъ человѣческихъ жизней ради своего личнаго интереса, но если собака на кого-нибудь огрызнется, о тогда человѣческая жизнь является драгоцѣнной святыней!

Мессеръ Неллемане, по случаю отъѣзда кавалера Дурелаццо на его свѣчной заводъ, испугался не на шутку и объявилъ во всеобщее свѣденіе о походѣ на собакъ. Можно себѣ представить, какую бойню завели Биндо и Анджело, которымъ никто не «мѣлъ сопротивляться, помня судьбу Кармело.

Перепуганная Віола держала маленькую Рагги запертой въ своей каморкѣ и по ночамъ, вскочивъ въ ужасѣ, ощупывала лежитъ ли у ея ногъ любимая собаченка.

— Я сказалъ, чтобы собаку не привязывали изъ опасенія этихъ чертей, говорилъ съ сердцемъ Пиппо, но молодая дѣвушка отвѣчала, что держитъ дома Рагги изъ опасенія за его безопасность.

Старикъ не возражалъ; онъ становился апатичнымъ; но это была апатія отчаянія. Хотя онъ сжегъ приказъ джіунты объ отводѣ ручья, но не забылъ его и постоянно днемъ и ночью опасался послѣдствій. Онъ былъ къ тому же такъ бѣденъ; его не очень мучила невозможность выкурить трубку или выпить стаканъ вина, но ему была невыносима мысль, что Віола ходила почти въ рубищѣ и босая.

Она всегда считалась самой опрятной и аккуратной красавицей во всей провинціи. Опрятной она оставалась доселѣ, но аккуратной трудно быть, когда нѣтъ средства купить нитокъ, иголокъ и булавокъ. Этого рода бѣдность свѣтъ не понимаетъ и потому о ней не сожалѣетъ; онъ можетъ постичь голодъ, какъ въ Кашмирѣ или Бомбеѣ, но не бѣдность, которая только поддерживаетъ душу въ тѣлѣ и не жалуется, хотя всѣ первѣйшія потребности жизни остаются неудовлетворенными.

Конечно, для Віолы было большимъ горемъ, что она не могла пойти въ воскресенье въ церковь прилично одѣтой, какъ прежде, но ее болѣе огорчало то, что она была не въ состояніи положить кусокъ мяса въ похлебку дѣда и защитить Рагги.

На Рождествѣ она продала свою нитку бусъ болѣе богатой дѣвушкѣ, толстой дочери мясника, но вырученныя деньги она уже давно употребила на уголь, хлѣбъ и супъ для себя и старой Анунціаты.

Однажды утромъ, пока еще свирѣпствовалъ собачій терроръ въ общинѣ Веццайи и Гиральдѣ, Віола мыла бѣлье, если можно было такъ назвать лохмотья ея дѣда и Анунціаты въ ручьѣ, который образовалъ въ саду маленькій резервуаръ. Выйдя изъ дома, она захлопнула дверь и взяла съ собою Рагги, которая то бѣгала по саду, то лежала у стѣны. Старикъ Пиппо пошелъ искать заказовъ на корзинки или плетушки для бутылокъ. Віола часто посматривала за собаченкой, но, окончивъ стирку, она такъ занялась развѣшиваніемъ бѣлья на веревкѣ, перетянутой съ одного дерева къ другому, что не замѣтила, какъ вѣтромъ отворилась дверь и Рагги исчезла.

Обыкновенно собаченка не покидала Віолы, но у нея былъ, маленькій другъ, младшій сынъ Чекко, четырехлѣтній ребенокъ, калѣка, съ лицомъ херувима, но хромой и ходившій съ костылемъ. Маленькій Лило, очень любилъ ее и дѣлилъ съ нею хлѣбъ и молоко. Поэтому, услыхавъ стукъ костыля своего друга на ступеняхъ дома съ улицы, Рагги весело побѣжала къ нему. Лило поцѣловалъ ее и вмѣстѣ съ собаченкой заковылялъ домой, взялъ кусокъ хлѣба и пошелъ съ нею на берегъ, гдѣ они оба ѣли хлѣбъ, играли и веселились. Рагги радостно лаяла, а Лило громко смѣялся.

Но вдругъ на дорогѣ показалась мрачная тѣнь — тѣнь человѣка въ сѣромъ мундирѣ, шляпѣ съ перомъ и при саблѣ.

Глаза его сверкнули при видѣ ребенка и собаченки.

Онъ выхватилъ изъ кармана пистолетъ и застрѣлилъ собаку. Ребенокъ съ дикимъ крикомъ упалъ на землю въ страшныхъ, судорогахъ.

Сосѣди сбѣжались отовсюду, а Биндо Терри спокойно удалился съ достоинствомъ человѣка, исполнившаго свою обязанность и заслужившаго свое жалованіе.

Віола прибѣжала прежде всѣхъ и упала на колѣни передъ бѣдной Рагги, которая, несмотря на кровь, хлынувшую изъ ея горла, при видѣ молодой дѣвушки замахала хвостомъ. Потомъ глаза ея закрылись, она судорожно затряслась и вытянула лапы. Черезъ минуту, она лежала мертвой въ лужѣ крови.

Маленькій Лило серьёзно занемогъ и остался на всю жизнь идіотомъ. Но кому было до этого дѣло?

Старикъ Пиппо вырылъ маленькую яму подъ миндальнымъ деревомъ и, положивъ въ нее трупъ бѣдной Рагги, покрылъ его листьями и засыпалъ землею.

— Надъ нами поставлены воры и убійцы, и никому до этого нѣтъ дѣла, бормоталъ онъ сквозь зубы: — Господи, долго ли эта продлится? Долго ли это продлится?

XXIV.

Въ самый день убійства Рагги, судебный приставъ представилъ съ какой-то иронической злобой старому Пиппо повѣстку о взносѣ штрафа въ 57 франковъ за эту самую собаченку.

По обыкновенію, старикъ не являлся въ судъ на разбирательство дѣлъ о собакѣ, которыхъ заведено было нѣсколько, и противъ него было возбуждено въ высшемъ трибуналѣ въ Помодоро уже обвиненіе въ ослушаніи законной власти. Онъ и тутъ не явился. Тогда состоялся заочный приговоръ, очень строгій, но, какъ сказали обвинитель и судья въ Помодоро, законъ долженъ быть уважаемъ, хотя и жаль бѣднаго старика.

Этотъ документъ, какъ и всѣ другіе, былъ преданъ огню.

— Они могутъ меня убить такъ же, какъ маленькую собаченку, сказалъ Пиппо: — хоть бы разомъ покончили и безъ хлопотъ.

Віола рыдала, словно сердце ея разрывалось на части, а рядомъ, въ домѣ Чекко, бѣдная мать съ безпокойствомъ смотрѣла, какъ бѣлокурый ребенокъ метался на постелькѣ, съ вытаращенными отъ страха глазами и дрожа, словно въ лихорадкѣ.

Какъ мы уже сказали, маленькій Лило остался живъ, но умъ его былъ такъ же мертвъ, какъ маленькая собаченка, похороненная подъ миндальнымъ деревомъ.

— Кармело не долженъ объ этомъ знать, повторяла про себя Віола, горько плача всю ночь и часто по привычкѣ отыскивая рукой шелковистую головку ея любимицы, спавшей на ея постели около семи лѣтъ.

На слѣдующее утро, она пошла къ родителямъ Лило и пробила со слезами на глазахъ, чтобы они не говорили Кармело о томъ, что Биндо Терри убилъ Рагги и Лило потерялъ разсудокъ отъ испуга. Они обѣщали исполнить ея желаніе, но она не была увѣрена, что они сдержатъ свое слово и ее страшно пугала мысль, что слухъ объ этой исторіи дойдетъ до смѣлаго юноши. По временамъ, ей казалось, что и она теряетъ разсудокъ, какъ маленькій Лило.

Ея отецъ такъ же вѣчно повторялъ:

— Пусть они убьютъ меня, какъ и собачонку. Они меня сдѣлали пищимъ.

Холода, между тѣмъ, прошли. Сырая земля просохла, въ полѣ уже зеленѣла пшеница, фіалки уступали мѣсто нарцисамъ, а грушевыя и персиковыя деревья покрылись роскошнымъ цвѣтомъ.

Но весна не принесла радости домику Мадонны и мельницѣ, передъ которой теперь, вмѣсто зеленыхъ тѣнистыхъ деревьевъ, полныхъ гнѣздами соловьевъ и голубей, тянулась обнаженная земля, покрытая грязью, не приносившая никакой пользы ни людямъ, ни животнымъ, ни птицамъ.

Конка еще не была проведена; иностранные спекуляторы ссорились съ туземными муниципалитетами и пока этотъ споръ не кончится, къ работѣ не приступали. Спекуляторы обвиняли муниципалитеты въ обманѣ, а послѣдніе отвѣчали тѣмъ же. Населеніе ничего въ этомъ не понимало и только страдало, какъ лошадь, которой обрѣзываютъ хвостъ и подстригаютъ гриву. Она» не понимаетъ, что съ ней дѣлаютъ и, по мягкости своего нрава, не лягается, но страдаетъ отъ мухъ, налетающихъ на ея спину. Бѣдная Италія находится именно въ такомъ положеніи.

Наступила весна, и она до того здѣсь прекрасна, что счастье уже выйти въ поле, покрытое цвѣтами. Но бѣднымъ нѣтъ времени наслаждаться природой, и весна не принесла съ собой отрады для Санта-Розаліи.

Въ это время надъ головой Деметріо Пасторини разразилась новая и еще большая бѣда.

На противоположномъ концѣ селенія жилъ другой мельникъ, у котораго дѣла никогда не шли хорошо, такъ какъ рѣка въ томъ мѣстѣ была еще мельче, но онъ не очень горевалъ, потому что былъ человѣкъ богатый и имѣлъ складъ масла въ Помодоро. Его звали Ремиджіо Росси, и семья Пасторини никогда не смотрѣла на него, какъ на соперника, да и онъ не считалъ себя таковымъ.

Но въ одинъ прекрасный день, на берегу показались четыре вола. Они тащили какую-то громадную, чорную, странную массу. Спустя нѣсколько дней, Пиппо и Віола увидали изъ дверей своего дома на мельницѣ Росси, отстоявшей отъ нихъ на десять ярдовъ, высокую черную трубу, изъ которой клубился дымъ.

Пиппо выбѣжалъ на берегъ съ громкимъ крикомъ, что мельница горитъ, но сосѣди его успокоили.

— Чего кричишь, старый дуракъ! это мелетъ муку новая машина.

Деметріо Пасторини, никогда почти не выходившій изъ дома и потому узнававшій всѣ новости нѣсколькими днями позднѣе, чѣмъ другіе обитатели Санта-Розаліи, только увидавъ черную трубу, изрыгавшую облака дыма, узналъ, что мельникъ Росси привезъ изъ города паровую машину, съ помощью которой онъ могъ молоть во всякую погоду, не обращая никакого вниманія на обмелѣніе рѣки. Старикъ Пасторини отвернулся съ растерзаннымъ сердцемъ. У него не оставалось болѣе ни малѣйшей надежды. Онъ погибъ невозвратно.

Какъ могла бороться съ такой могучей машиной, омрачавшей веселую окружающую страну, его бѣдная мельница, колеса которой не могли работать въ продолженіи пяти мѣсяцевъ въ году, благодаря уничтоженію лѣсовъ по берегамъ рѣки.

— Такъ вы, Ремиджіо, завели огневыхъ и желѣзныхъ дьяволовъ, чтобъ раззорить сосѣда? сказалъ онъ съ упрекомъ своему сопернику, встрѣтивъ его у церкви въ воскресеніе.

Ремиджіо былъ добрый человѣкъ, но любилъ болѣе всего деньги.

— Я не хотѣлъ никому сдѣлать вреда, отвѣчалъ онъ съ замѣтнымъ смущеніемъ: — но въ паровой машинѣ очень нуждалось селеніе, такъ какъ рѣка стала капризничать; джіунта взяла на себя половину расходовъ, въ виду общей пользы, и…

— А! джіунта взяла на себя половину расходовъ? воскликнулъ" Пасторини, насупляя брови: — значитъ, она будетъ получать и половину барышей.

Ремиджіо ничего не отвѣчалъ и поспѣшно вошелъ въ церковь.

На слѣдующій день, Пасторини отправился къ кавалеру Дурелаццо. Это былъ пріемный день синдика. Какъ всегда, онъ находился въ отсутствіи, и его замѣнялъ секретарь, который, увидавъ мельника, улыбнулся очень любезно и, не вставая со стула, спросилъ:

— Чѣмъ я могу быть вамъ полезенъ, мой другъ?

Тогда Деметріо Пасторини, не отличавшійся краснорѣчіемъ, разсказалъ въ чемъ дѣло очень неумѣло, съ большими пропусками и безконечными повтореніями. Онъ распространился о томъ, что его предки были мельниками на рѣкѣ Розѣ болѣе трехсотъ лѣтъ, а, быть можетъ, и болѣе, и что потому онъ имѣлъ, такъ сказать, наслѣдственное, феодальное право на рѣку, а слѣдовательно, устройство паровой мельницы было незаконно и несправедливо.

Месссеръ Неллемане выслушалъ его терпѣливо и, когда онъ кончилъ, сказалъ добродушно:

— Вы, другъ мой, совершенно заблуждаетесь. Вѣдь Ремиджіо Росси владѣлъ мельницей по ту сторону піаццы впродолженіи многихъ лѣтъ. Не правда ли?

Пасторини съ этимъ согласился.

— И вы никогда, насколько мнѣ извѣстно, не протестовали противъ нахожденія тамъ водяной мельницы?

— Но она не работала, замѣтилъ мельникъ.

— Извините меня, это не имѣетъ никакого отношенія къ дѣлу. Еслибъ она и работала, то вы не могли бы просить ея уничтоженія.

— Я никогда и не сталъ бы этого просить. Живи самъ и давай жить другимъ — вотъ мое правило. Водяная мельница была дѣло честное. Она работала водой и стояла въ болѣе невыгодномъ мѣстѣ, чѣмъ моя мельница…

Мессеръ Неллемане выказалъ нѣкоторое удивленіе; глупость публики его всегда сердила; но улыбка попрежнему играла на его лицѣ.

— Все это не идетъ къ дѣлу. Вы оспариваете законное право Росси имѣть паровую мельницу. Но вѣдь подумайте только, и вы согласитесь, что весь вопросъ въ томъ, имѣетъ ли право имѣть Росси мельницу на этомъ мѣстѣ — а какая она, паровая или водяная, это рѣшительно все равно.

— Боже милостивый! воскликнулъ Пасторини, выходя изъ себя отъ спокойной логики мессера Неллемане: — въ этомъ-то и заключается все дѣло. Его мельница имѣетъ такія же права, какъ моя, не менѣе, но и не болѣе. Я молчалъ, пока Росси довольствовался силой рѣки и подчинялся ея капризамъ. Рѣка свободная.

— Однако, за минуту передъ этимъ, вы говорили, что она собственность вашей семьи, замѣтилъ мессеръ Неллемане; но Пасторини не обратилъ вниманія на его слова.

— Ни я, ни мои сыновья никогда не откажутся отъ честной борьбы, продолжалъ онъ, горячась все болѣе и болѣе: — рѣка свободна для всѣхъ, богатыхъ и бѣдныхъ; князь и нищій могутъ одинаково купаться въ ней.

— Очень жаль, снова замѣтилъ мессеръ Неллемане, котораго всегда скандализировали подобныя купанья.

— Рѣка свободна, но ею надо пользоваться честно. Нельзя ставить на берегу котелъ и молоть, когда Богу угодно, чтобъ въ рѣкѣ не было воды. Это все равно, что порохомъ взрывать рыбу, отбивая честную ловлю сѣтями и удочками.

— Динамитъ не дозволяется нашими правилами, поправилъ его мессеръ Неллемане.

— Такъ зачѣмъ же вы дозволяете паровую мельницу? Она для меня все равно, что порохъ для рыбаковъ. Одинъ человѣкъ наживетъ горы денегъ, а другіе станутъ умирать съ голода. Я никогда не говорилъ, что имѣю право собственности на Розу, но я утверждаю, что имѣю право молоть зерно для Санта-Розаліи и окружающихъ фермъ. Нечестно, несправедливо отбивать у меня хлѣбъ и пустить по міру моихъ дѣтей, потому что, конечно, всѣ бросятся туда, гдѣ работа производится скорѣе.

— Вы сами указали на причину, почему здѣсь была необходима паровая мельница, сказалъ мессеръ Неллемане, играя перомъ. — Въ наше время всякая работа, чтобы снискать вниманіе публики, должна быть производима скоро. Мнѣ очень жаль, что это нововведеніе для васъ непріятно, но мы должны думать объ общей пользѣ, а не объ интересахъ отдѣльныхъ личностей. Нелѣпо, въ наше время научныхъ открытій, цѣлой общинѣ оставаться съ немолотымъ зерномъ, потому только, что какая-то рѣченка обмелѣла. Мы получали столько жалобъ на это неудобство, что сочли необходимымъ принять мѣры для устраненія этого зла. Ремиджіо Росси — человѣкъ предпріимчивый и съ капиталомъ, а потому высокоблагородный кавалеръ Дурелаццо и джіунта рѣшили помочь ему въ осуществленіи этого общеполезнаго дѣла.

Слова эти поставили въ тупикъ Пасторини. Онъ пришелъ жаловаться муниципалитету на устройство паровой мельницы, а представитель муниципалитета хвалился тѣмъ, что они оказали содѣйствіе этому общеполезному дѣлу. Онъ чувствовалъ, что его умъ неспособенъ бороться съ геніемъ мессера Неллемане. Онъ только бормоталъ, комкая въ рукахъ свою соломенную шляпу:

— Но это нечестно… это несправедливо… онъ работаетъ съ помощью дьявола…

— Время мнѣ очень дорого и ждутъ другіе просители, сказалъ любезно мессеръ Неллемане.

— Такъ я не могу ничего сдѣлать противъ этой машины? спросилъ мельникъ, вытаращивъ глаза.

— Ничего, джіунта одобрила…

— Чортъ бы побралъ васъ и вашу джіунту! воскликнулъ Пасторини: — вы посадили моего бѣднаго сына, а теперь раззоряете всю мою семью.

Мессеръ Неллемане позвонилъ. Явился Биндо Терри и указалъ мельнику на дверь.

— У всей семьи тутъ не ладно, сказалъ съ сожалѣніемъ мессеръ Неллемане, прикасаясь пальцемъ къ своему лбу.

XXV.

Мельникъ отправился къ адвокату въ Помодоро и адвокатъ сказалъ, что ничего нельзя сдѣлать, развѣ только написать прошеніе префекту. Пасторини попросилъ его составить это прошеніе и заплатилъ ему сорокъ франковъ.

Секретарь префекта прочелъ прошеніе и передалъ его въ провинціальный совѣтъ, который, въ свою очередь, отдалъ его на разсмотрѣніе своему инженеру. Этотъ инженеръ былъ Пьерино Цаффи, состоявшій инженеромъ и при общинѣ. Онъ донесъ совѣту, что паровая мельница была необходима и очень полезна для общины, совѣтъ высказался въ томъ же духѣ, и префектъ отвѣчалъ мельнику, что не можетъ идти противъ совѣта.

Нечего было дѣлать. Пасторини зналъ, что ему грозило окончательное раззореніе. Паровая мельница должна была отбить у него всѣхъ кліентовъ, а вода, по случаю вырубки лѣса, естественно, съ каждымъ днемъ будетъ все болѣе и болѣе мелѣть. Къ тому же, отъ Пасторини, мало-по-малу, стали отворачиваться всѣ въ селеніи, и впервые на праздникѣ Тѣла Господня просили предводительствовать процессіей не мельника, а толстаго мясника. Обитатели Санта-Розаліи чувствовали, съ обычнымъ въ людяхъ эгоизмомъ, что опасно вести дружбу съ семьей, на которую сыпались удары судьбы и мессера Неллемане.

— Дымящійся котелъ молотитъ зерно и желѣзный горшокъ его мелетъ! О, Господи! какія пришли времена! сказалъ старикъ Пиппо, смотря на паровую мельницу, дымъ которой проникалъ къ нему въ окно.

Мессеръ Неллемане былъ въ очень хорошемъ настроеніи духа. Все ему удавалось. Новый депутатъ, не забывая помощи, оказанной ему на выборахъ его смиреннымъ союзникомъ, былъ болѣе, чѣмъ любезенъ съ нимъ и предсказывалъ самую блестящую будущность такому способному администратору.

— Въ нашей свободной странѣ, говорилъ синьоръ Лука Финти: — талантъ и энергія всегда пробьютъ себѣ дорогу. Когда негодяи, засѣдающіе теперь на министерской скамьѣ, уступятъ намъ свое мѣсто, то мы васъ не забудемъ, мой добрый другъ.

И мессеръ Неллемане былъ такъ ловокъ, что префектъ, назначенный негодяями, державшими власть въ своихъ рукахъ, очень хвалилъ его усердіе во время избирательной агитаціи, а под-префектъ говорилъ ему:

— Пока власть въ нашихъ рукахъ, я вамъ обѣщаю, что вы не будете забыты. Слуги государства, подобные вамъ, неоцѣнимы въ такое время, когда намъ грозятъ, съ одной стороны, клерикальные реакціонеры, а съ другой — комунисты.

Мессеръ Неллемане искренно заявлялъ, что питаетъ одинаковое отвращеніе къ клерикализму и комунизму.

Онъ считалъ, что государство нуждается въ умѣренныхъ и безпристрастныхъ людяхъ, а потому ему было все равно, въ чьихъ рукахъ власть, такъ какъ ненавидѣвшія другъ друга партіи у дѣлъ и не у дѣлъ никогда не сообщаютъ другъ другу свои тайныя свѣдѣнія объ его заслугахъ.

Утопія мессера Неллемане, какъ большинства буржуазныхъ псевдо-либераловъ нашего времени, былъ приличный, выбритый и надушенный деспотизмъ, который, называя себя демократіей, давалъ бы столько же власти народу, сколько и аристократіи. Этотъ буржуазный либерализмъ смотритъ однимъ глазомъ на

Гамбетту, а другимъ — на Бисмарка, и такъ занятъ подражаніемъ этимъ почтеннымъ образцамъ, что не видитъ, какъ сзади надвигается туча.

XXVI.

Наступилъ день выхода Кармело изъ тюрьмы.

Погода была прекрасная, майская. Ночью выпалъ обильный дождь; высокая, зеленая пшеница, орѣшникъ, вязи на берегу рѣки и роскошная мурава у подножія тополей блестѣли изумрудной свѣжестью; тамъ и сямъ акація, вся въ цвѣту, поднималась словно колонна изъ бѣлаго мрамора; съ запада дулъ легкій морской вѣтеръ.

Деметріо Пасторини сказалъ Віолѣ:

— Увы! что онъ скажетъ, увидавъ…

— Онъ увидитъ насъ всѣхъ здоровыми, отвѣчала молодая дѣвушка, съ искренней женской увѣренностью, что это важнѣе всего.

— Онъ ужасно измѣнился, прибавилъ отецъ съ тяжелымъ вздохомъ: — помни это, Віола. Несправедливость измѣняетъ медъ человѣческаго сердца въ желчь. Онъ уже не тотъ веселый, открытый, добрый и невинный юноша, котораго мы съ тобой любили. Тебѣ надо будетъ его утѣшать и сдерживать.

— Я сдѣлаю все, что могу; и постараюсь заставить его забыть все дурное и стать снова прежнимъ Кармело.

— Это не легко, отвѣчалъ Пасторини: — когда зерно покрылось плесенью, ему не воротишь свѣжести. И онъ вернется въ двѣ грустныя, несчастныя семьи. Впрочемъ, онъ молодъ, а ты добрая дѣвушка.

— Я его страшно люблю, отвѣчала Віола со слезами на глазахъ.

— Я это знаю, отвѣчалъ старикъ и, поцѣловавъ ее, пошелъ запрягать лошадь.

— Молодой Пасторини выходитъ сегодня изъ тюрьмы, сказалъ мессеръ Неллемане жандармскому сержанту: — смотрите въ оба, это опасный человѣкъ.

— Конечно, отвѣчалъ жандармъ.

Побывавъ однажды въ тюрьмѣ, вы записываетесь на вѣки въ полицейскую книгу, и васъ подвергаютъ допросу за каждое слово, за каждый поступокъ, которые покажутся подозрительными. Вы никогда не избѣгнете полицейскаго надзора. Вы походите за птицу, которую выпустили изъ клѣтки на снуркѣ. Человѣческое правосудіе есть нѣчто очень печальное и недостаточное.

Пиппо и Пасторини съ сыновьями поѣхали за Кармело. Віола осталась дома. Въ народѣ еще сохраняется старый обычай, считающій, что неприлично женщинамъ публично выставлять свое горе и вмѣшиваться въ общественныя дѣла.

Исполнивъ всѣ формальности, требующіяся при выходѣ изъ тюрьмы, Кармело крѣпко пожалъ руку отцу и Пиппо, но не сказалъ ни слова. Очутившись на свободѣ среди бѣлаго дня, онъ шатался, словно слѣпой; на лицѣ его было какое-то страшное, тупое выраженіе; губы, на которыхъ прежде играла постоянно улыбка, были угрюмо сжаты. Его молодость исчезла; онъ былъ блѣдный, худой, и одежда висѣла на немъ, словно на вѣшалкѣ. А только годъ тому назадъ, онъ молодцовато несъ майское древко, весело распѣвая пѣсни.

— Вы долго посидѣли, сказалъ тюремный привратникъ: — вы уже теперь никогда не дотронетесь до сельскаго стража, birric-chino mio.

Кармело опустилъ глаза, горѣвшіе дикимъ пламенемъ, но не произнесъ ни слова.

— Съ моимъ сыномъ поступили очень несправедливо, сказалъ старикъ Пасторини со слезами на глазахъ: — еслибъ въ нашей странѣ существовало правосудіе, то онъ не сидѣлъ бы ни одной минуты въ этой проклятой трущобѣ.

— Законъ не можетъ быть несправедливъ, замѣтилъ тюремный привратникъ.

— Да, хорошій, честный законъ, отвѣчалъ Пасторини: — но негодяи, составляющіе законы, для того, чтобъ обогатиться…

— Молчите, а то и васъ посадятъ въ тюрьму, шепнулъ Пиппо, сдѣлавшійся со времени заклада своего дома чрезвычайно робкимъ: — пойдемте; насъ ждетъ Віола.

При имени молодой дѣвушки, лицо и глаза Кармело просіяли, но только на одно мгновеніе, и снова мрачное облако отуманило его чело.

— Поѣдемте, повторилъ онъ и взглянулъ черезъ плечо на тюрьму съ лихорадочной дрожью.

За нимъ пріѣхали въ телегѣ на старой сѣрой лошади, которая, узнавъ юношу, весело заржала. Рыданія подступали къ горлу Кармело.

Съ печалью въ сердцѣ, а не радостью ѣхали они по пыльной дорогѣ, окаймленной виноградниками.

Отцу было больно, что сынъ его возвращался изъ тюрьмы, которая накладываетъ клеймо позора на человѣка, какъ бы несправедливо онъ ни былъ посаженъ.

Кармело молчалъ и сидѣлъ съ Пиппо спиной къ лошади, такъ, что онъ видѣлъ, какъ красныя крыши и мрачныя башни Помодоро медленно исчезали вдали.

— Проклятое мѣсто! Проклятое мѣсто! промолвилъ онъ и, поникнувъ головой, не сказалъ ни слова, пока телега, брянча, не переѣхала чрезъ мостъ на рѣкѣ Розы у начала селенія. Тогда онъ взялъ за руку брата, правившаго лошадью, и попросилъ его остановиться.

— Выпустите меня, сказалъ онъ: — позвольте увидѣться съ нею безъ свидѣтелей.

Его желаніе было исполнено.

Онъ соскочилъ съ телеги и на минуту остановился, устремивъ свой взглядъ на бѣлое, четыреугольное, обнаженное зданіе муниципальнаго палаццо.

— Я готовъ сдѣлать тоже, если представится случай, сказалъ онъ, торжественно поднявъ руку: — моя бѣдная собака! Неужели они думаютъ, что я тебя забылъ и имъ простилъ?

Онъ былъ очень блѣденъ, и глаза метали молніи.

Всѣ сидѣвшіе въ телегѣ перепугались.

— Онъ рехнулся, замѣтилъ со страхомъ Пиппо его отцу.

Старикъ Пасторини покачалъ головой.

— Пусть его идетъ къ Віолѣ. Она его утѣшитъ и вылечить. Мы только можемъ принести ему вредъ. Когда онъ немного успокоится, то приведите ихъ обоихъ къ намъ. Онъ ужасно измѣнился, бѣдный мальчикъ!

Кармело вошелъ въ домикъ Мадонны и упалъ къ ногамъ Віолы, которая ждала его и молилась о немъ.

Отецъ печально слѣдилъ за нимъ глазами.

— Что скажетъ онъ о деревьяхъ? воскликнулъ онъ съ отчаяніемъ: — онъ еще ничего не знаетъ. Что онъ скажетъ? что онъ скажетъ?

Пиппо не произнесъ ни слова. Онъ подумалъ, что срубленныя деревья были пустякомъ въ сравненіи съ его совершеннымъ раззореніемъ, но промолчалъ. Хотя умъ его совершенно отуманился, но сердце оставалось добрымъ.

Мельникъ медленно проѣхалъ чрезъ селеніе, а Пиппо отправился на берегъ и сѣлъ подъ тополями.

Было еще рано утромъ, и никто не видалъ возвращенія Кармело, но если даже кто-нибудь и замѣтилъ издали телегу мельника, то поспѣшилъ спрятаться, думая про себя:

— Не благоразумно быть знакомымъ съ арестантомъ.

Всему селенію было хорошо извѣстно, что за дружбу съ освобожденнымъ арестантомъ попадешь въ черную книгу. Они всѣмъ сердцемъ сочувствовали Кармело; онъ поступилъ правильно, но никто не смѣлъ это сказать открыто.

Въ наше трусливое время, когда могущественные министры не смѣютъ сказать своего мнѣнія, крупные администраторы и судьи исполняютъ ненавистные имъ декреты, трудно требовать гражданскаго мужества отъ плотниковъ, кровельщиковъ, бондарей и поденщиковъ, которые едва заработываютъ шиллингъ въ день. Дурная репутація среди сельскихъ стражей, рядъ штрафовъ и пеней, потеря работы на муниципалитетъ или богатыхъ господъ — служатъ гибелью бѣдному работнику. Поэтому, не будемъ слишкомъ строги къ мелкому люду Санта-Розаліи за то, что они не торопились выглянуть изъ окна или двери при проѣздѣ знакомой телеги мельника.

Одинъ только Джиги Кантарелли выбѣжалъ изъ своей лавки и, махая шляпой, воскликнулъ:

— Bravo! Benone!

Точно такъ же Чекко, увидавъ, что старикъ Пиппо сидитъ пригорюнившись на берегу, подбѣжалъ къ нему и весело промолвилъ:

— Онъ вернулся, другъ мой! Какая радость! Забудьте о тюрьмѣ: всѣ знаютъ, что онъ былъ правъ.

А когда Пиппо пошелъ въ домъ черезъ десять минутъ, находя, что долѣе нельзя оставилъ молодыхъ людей, Чекко пошелъ за нимъ и, крѣпко пожавъ руку Кармело, поцѣловалъ его на обѣ щеки.

— Ну, теперь, когда вы вернулись, все пойдетъ хорошо, произнесъ онъ.

Потомъ онъ поцѣловалъ Віолу, бросился на колѣни передъ Распятіемъ и, возблагодаривъ небо, снова вскочилъ и сталъ болтать, смѣяться, пѣть и плясать, вообще вести себя такъ глупо для степеннаго шестидесятилѣтняго бочара, что Пиппо не могъ удержаться отъ смѣха, а молодые люди были очень рады этой неожиданной ширмѣ, прикрывшей ихъ волненіе.

— Пойдемте, сказалъ, наконецъ, Пиппо: — вашъ отецъ, вѣроятно, уже удивляется…

Кармело, держа за руку Віолу, походилъ немного на себя: выраженіе его глазъ стало мягче, и на блѣдныхъ губахъ показалась тѣнь прежней улыбки. Онъ говорилъ, однако, очень мало; даже съ Віолой былъ молчаливъ.

Но, выйдя съ Пиппо и Віолой на піаццу, онъ снова измѣвился; лицо его лриняло тотъ же угрюмый, мрачный видъ и глаза дико блестѣли.

— Я способенъ убить ихъ всѣхъ! промолвилъ онъ и крѣпко стиснулъ руку Віолы.

На порогѣ домика Мадонны онъ остановился и спросилъ:

— Гдѣ маленькая Рагги? Она всегда ласкалась и прыгала около меня.

И онъ, какъ бывало, сталъ звать и свистать собаченку.

Віола горько заплакала и схватила его за руки.

— Не зови ея, Кармело, ради Бога, не зови. Рагги околѣла!

— Околѣла? Отчего? Бѣдная, веселая Рагги!

— Она околѣла отъ старости, отвѣчала Віола, заливаясь слезами: — пожалуйста, не говори о ней.

— Отъ старости? повторилъ Кармело, сомнительно качая головой. — Конечно, она не была щенкомъ, но такая здоровая, веселая, живая! Бѣдная Рагги! Увѣрена ли ты, что ея не отравили?

Брови его нахмурились, тѣмъ болѣе, что онъ замѣтилъ, какъ сосѣди прятались въ дома при его появленіи.

— Я точно принесъ чуму, сказалъ онъ угрюмо.

— Ничего, пойдемъ, сказалъ поспѣшно Чекко: — они боятся стражей, вотъ и все. Пройдетъ недѣля, и все будетъ но старому.

Въ это время уже вся Санта-Розалія была на ногахъ; окна и двери въ каждомъ домѣ отворились, дѣти бѣжали въ школу, матери шли за покупками. Но, увидавъ издали Кармело, женщины входили въ дома, а мужчины опускали головы надъ своей работой. Только Джиги Кантарелли снова выбѣжалъ изъ своей лавки и, привѣтствуя юношу, протянулъ ему руку.

— Муниципальные негодяи никогда болѣе не станутъ обѣдать или ужинать въ задней комнатѣ моей лавки, подумалъ онъ: — но пусть ихъ раззорятъ меня, если хотятъ. Я не могу не поздороваться съ хорошимъ человѣкомъ.

Но никто не слѣдовалъ его примѣру, хотя, смотря вслѣдъ за Кармело, сосѣди и сосѣдки говорили другъ другу:

— Бѣдный мальчикъ, онъ былъ правъ. Богу извѣстно, какой онъ славный малый, но опасно водить съ нимъ дружбу.

— Стыдъ и срамъ, думала Віола, стараясь удержаться отъ слезъ: — какіе трусы! не смѣютъ выразить ему сочувствія!

— Люди тѣ же бараны, думалъ Пиппо: — хлопните бичемъ и всѣ разбѣгутся. Ни одинъ изъ стада не остановится надъ упавшимъ товарищемъ.

— Нельзя было и ожидать, чтобъ они рисковали своей шкурой для Кармело, думалъ Чекко: — и, однако, кажется, можно бы было съ нимъ поздороваться.

На ступеняхъ муниципальнаго палаццо стоялъ Биндо въ своемъ мундирѣ, съ короткой шпагой на боку, съ треугольной шляпой на бекрень, памятной книжкой, торчавшей изъ кармана, и усами, закрученными кверху. Вообще онъ казался статистомъ, только что сошедшимъ со сцены, гдѣ игралъ оперетку.

Онъ увидалъ издали Кармело и сказалъ карабинеру, всегда сопровождавшему его:

— Пойдемъ, негодяя выпустили изъ тюрьмы.

И, сойдя съ лѣстницы, онъ всталъ посреди дороги, такъ что они не могли его миновать, а были принуждены пройти подлѣ него. Кармело побагровѣлъ, а потомъ позеленѣлъ при видѣ отравителя Топы.

— Вотъ тюремная птица, воскликнулъ громко Биндо, обращаясь къ карабинеру: — онъ теперь не станетъ бросаться, какъ бѣшеная собака, на сельскихъ стражей. Впрочемъ, онъ все-таки кончитъ на каторгѣ. Смотрите за нимъ въ оба; это — опасный человѣкъ.

Віола крѣпко схватила за руку Кармело, а старикъ Пиппо жалобно умолялъ его быть осторожнѣе, и только ради нихъ онъ сдержалъ злобу и не задалъ новой встрепки Биндо Терри. Они прошли молча, проглотивъ оскорбленіе, какъ всегда дѣлаетъ бѣдный народъ, угнетаемый мелкой тираніей.

— Не обращай на него вниманія, моя радость, сказала молодая дѣвушка: — будь сильнымъ и спокойнымъ — это лучшая месть.

Эти слова были сама мудрость, но нельзя въ жизни всегда руководствоваться мудростью.

Старая Анунціата вышла навстрѣчу къ Кармело. Съ наступленіемъ теплой погоды, она начала выходить изъ дома и, привѣтствуя юношу, воскликнула:

— О, мой миленькій мальчикъ, я всегда буду думать, что моя корзинка съ яйцами была началомъ всѣхъ твоихъ бѣдствій.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Кармело съ доброй улыбкой: — эти негодяи и безъ вашей корзинки съ яйцами погубили бы меня такъ или иначе.

— Но они тебя преслѣдовали за твою доброту ко мнѣ.

— Когда хочешь преслѣдовать, то всякій предлогъ хорошъ, произнесъ Чекко.

И они всѣ вмѣстѣ продолжали путь. Они молчали и думали, что онъ скажетъ, увидавъ, вмѣсто тѣнистыхъ деревьевъ, обнаженную землю.

Дѣйствительно, Кармело, полный горькихъ мыслей и нѣжныхъ воспоминаній, нетерпѣливо искалъ глазами родительскій домъ.

— Вотъ онъ! воскликнулъ юноша, когда передъ нимъ предсталъ бѣлый домъ съ красной крышей: — но что это, гдѣ же деревья?

Никто не произнесъ ни слова.

— Неужели отецъ срубилъ ихъ? прибавилъ онъ съ изумленіемъ.

Віола мужественно отвѣтила:

— Ихъ срубилъ муниципалитетъ; ему понадобилась земля для какого-то общественнаго…

Кармело произнесъ одно изъ тѣхъ страшныхъ итальянскихъ проклятій, которыя жгутъ, какъ огнемъ. Всѣ вздрогнули. Онъ не прибавилъ ни слова и, насупивъ брови, подошелъ къ дому, у калитки котораго ждали его отецъ, братья и сестры.

Они обняли его, плакали и радовались, но онъ не отвѣчалъ на ихъ привѣтствія ни словомъ, ни жестомъ. Даже меньшая его сестра, маленькая Изола, тщетно суетилась у его ногъ; онъ даже не поцѣловалъ ея. Онъ только посмотрѣлъ съ укоромъ на отца и потомъ на то мѣсто, гдѣ когда-то зеленѣла роща.

— И вы это позволили?

— Дитя мое, отвѣчалъ смиренно старикъ: — можешь ли ты бороться съ шипами? Я не могу.

Кармело опустился на деревянную скамью у двери, надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ была похоронена Тона, и закрылъ лицо руками. Это было грустное возвращеніе домой.

День былъ прекрасный; поля зеленѣли во всей весенней красотѣ, вода въ рѣкѣ такъ же зеленѣла отъ отраженія листвы; въ воздухѣ стояло благоуханіе отъ только что скошеннаго сѣна и цвѣтущихъ яблонь. Сестра Кармело приготовила вкусный обѣдъ; черные дрозды и зяблики весело чирикали въ кустахъ; все вокругъ сіяло, но лицо Кармело оставалось сумрачнымъ и ничто не могло его заставить улыбнуться.

Онъ былъ жертвой черной несправедливости, а подобное зло разъѣдаетъ общественный и человѣческій организмъ, какъ сильнѣйшій ядъ.

Кармело поникъ головой, и мысли его перенеслись къ тому несчастному дню, когда, вставъ рано утромъ, онъ пошелъ кормить свою собаку. Ему казалось, что съ тѣхъ поръ прошло двадцать лѣтъ и что сердце его было замѣнено раскаленнымъ до бѣла желѣзомъ.

Онъ любилъ Віолу; онъ чувствовалъ всю силу своей глубокой, искренней привязанности къ молодой дѣвушкѣ, но и эта пламенная любовь стушевывалась передъ овладѣвшимъ имъ сознаніемъ сдѣланнаго ему зла. Даже справедливое наказаніе очень рѣдко приноситъ пользу, но несправедливое превращаетъ кровь въ желчь.

Всѣ надежды на будущее счастье были порваны, весь міръ опостылѣлъ. Во время тюремнаго одиночества въ немъ проснулись дикія страсти, и онъ, будучи простымъ, невѣжественнымъ юношей, безсознательно ненавидѣлъ людей и сомнѣвался въ Богѣ.

Чекко, старикъ Пасторини и младшій его сынъ старались развлечь Кармело смѣхомъ и веселой болтовней, но тщетно вино лилось въ стаканы, тщетны были всѣ старанія оживить общество. Тяжелое бремя горя и страха навалилось на всѣхъ и каждаго. Лицо Віолы соперничало грустной бѣлизной съ нарцисами въ саду, а Кармело почти ничего не ѣлъ и не прикасался губами до стакана съ виномъ. Среди обѣда, его маленькая семилѣтняя сестра громко заплакала.

— Кармелино меня ни разу не поцѣловалъ, промолвила она всхлипывая.

Кармело взглянулъ на нее, и губы его задрожали. Онъ всталъ, схватилъ ребенка на руки и выбѣжалъ въ садъ. Тамъ на скамейкѣ, надъ могилой Топы, онъ припалъ разгорѣвшимися щеками къ золотистымъ кудрямъ ребенка и горько зарыдалъ.

Деметріо Пасторини злобно ударилъ кулакомъ по столу. Всю свою жизнь онъ былъ мирнымъ человѣкомъ, безвреднымъ, добрымъ, спокойнымъ, но теперь кровь въ немъ кипѣла.

— Мы дураки и скоты, произнесъ онъ, съ накипѣвшимъ въ сердцѣ гнѣвомъ: — мы глупѣе животныхъ; тѣ, по крайней мѣрѣ, околѣваютъ подъ ножемъ, а мы живемъ.

Всѣ молчали.

Это было грустное возвращеніе домой послѣ долгаго отсутствія.

XXVII.

Итальянцы — очень терпѣливый народъ. Они терпятъ столько же отъ голода, сколько ирландцы; въ этой странѣ не менѣе отсутствующихъ землевладѣльцевъ, и, однако, здѣсь не бываетъ ни аграрныхъ убійствъ, ни возстанія противъ хозяевъ, ни отказа отъ платежа ренты.

— Нашъ народъ не понимаетъ своихъ правъ, говорилъ мнѣ одинъ префектъ, и я подумала:

— Когда народъ пойметъ свои права, то не много останется префектовъ.

Это — фактъ: итальянскій народъ не понимаетъ своихъ правъ. Люди смиренно отдаютъ своихъ сыновей въ рекрута, свой послѣдній грошъ муниципальнымъ притѣснителямъ, свой послѣдній рабочій инструментъ сборщику податей, свою послѣднюю рубашку въ кассу ссудъ и потомъ молча умираютъ съ голода или бросаются въ рѣку. Они не ропщутъ, не жалуются, не завидуютъ счастливымъ людямъ, разъѣзжающимъ на прекрасныхъ лошадяхъ. Имъ неизвѣстна ненависть къ богатымъ, одушевляющая ирландскихъ и французскихъ бѣдняковъ; если итальянецъ можетъ сидѣть сложа руки на солнцѣ и у него есть ломоть дыни лѣтомъ и кусокъ колбасы зимой, онъ совершенно спокоенъ и готовъ шутить съ вами.

Иностранцы судятъ объ итальянцахъ по безпокойнымъ эмигрантамъ Менотти или по мистическимъ ученикамъ Мадзини, но и тѣ и другіе составляютъ очень малую долю народа; большинство чуждо революціоннаго духа, а напротивъ, отличается смиренной, добродушной покорностью.

Безъ сомнѣнія, для Кармело было бы гораздо лучше отправиться подалѣе изъ Санта-Розаліи и въ новой мѣстности искать средствъ къ существованію, но итальянцу никогда не приходитъ въ голову покинуть свою родину. То же чувство, которое привязывало Данта къ cerchio antico, заставляетъ итальянскаго рабочаго и поселянина оставаться въ своемъ родномъ селеніи. Отторгнутые отъ своей колыбели рекрутчиной, они постоянно жаждутъ увидать знакомую гору или любимую поляну. Эмиграція ихъ не прельщаетъ; даже переселеніе въ сосѣдній городъ или въ близь лежащую провинцію кажется имъ отреченіемъ отъ родины.

— Я хочу вернуться въ мою родную страну (paese nativo), сказалъ мнѣ одинъ изъ моихъ слугъ: — я уже давно тамъ не былъ.

Подъ родной страной онъ разумѣлъ горный скатъ, покрытый виноградниками и отстоявшій всего на двѣ мили. Онъ былъ дома на Пасхѣ, а говорилъ со мною въ день св. Джіованни.

Этой любви къ paese nativo итальянскихъ поселянъ правительство обязано ихъ терпѣніемъ, устраняющимъ всякую мысль о революціи. Оставьте ихъ только въ paese nativo и притѣсняйте сколько угодно.

Поэтому, ни Кармело, ни окружающимъ не входило въ голову, что ему было бы полезно покинуть Санта-Розалію. Къ тому же, онъ былъ старшій сынъ, и отецъ всегда обѣщалъ ему, что мельница будетъ его собственностью, согласно древнему обычаю, сохранившемуся въ народѣ, несмотря на отмѣну права первородства въ 1848 году. Старшій Пасторини всегда былъ хозяиномъ мельницы, а другіе члены семьи занимались другими ремеслами. Отецъ Кармело былъ строго-консервативенъ, какъ всѣ итальянскіе поселяне, ненавидящіе всякую перемѣну.

Такимъ образомъ, никто не думалъ объ удаленіи Кармело, и, несмотря на то, что дѣла шли очень дурно на мельницѣ, его бракъ считался необходимостью, не допускавшей отсрочки.

— Они довольно терпѣли, говорилъ старикъ Пасторини: — и ничто такъ скоро не сгонитъ съ него черной тучи, какъ возможность видѣть постоянно подлѣ себя лицо любимой женщины.

— Послушай, дитя мое, сказалъ онъ Кармело въ ночь его возвращенія: — ты вернулся домой въ тяжелое для насъ время. Деревья срублены, и я, конечно, никогда не получу за нихъ ни сольдо. Паровая мельница Росси отбиваетъ у насъ всю практику; одни несутъ туда свое зерно, потому что работа скорѣе производится паромъ, чѣмъ водой, а другіе изъ желанія угодить синдику и членамъ джіунты, основавшимъ эту мельницу. Я не убѣжденъ, что наша мельница останется надолго источникомъ дохода. Я не хочу скрыть отъ тебя, что у меня есть долги, но я не хочу быть помѣхой единственному счастью, которое тебѣ теперь доступно. Завтра будетъ твоя свадьба.

Дѣйствительно, на другой день послѣ выхода изъ тюрьмы, вся семья пошла тихо, спокойно въ церковь Сан-Джіузеппо и Кармело былъ обвѣнчанъ съ Віолой.

На всѣхъ глазахъ были слезы; Віола вспомнила о своей маленькой Рагги и положила себѣ за пазуху вѣточку миндальнаго дерева, подъ которымъ была похоронена собаченка. Оба старика, стоявшіе рядомъ съ нею, были очень печальны; горькое предчувствіе будущихъ бѣдствій терзало ихъ души.

Будетъ ли счастлива эта молодая чета, или ея жизнь составитъ безконечный рядъ страданій и заботъ? Пройдетъ ли ихъ жизнь въ спокойномъ трудѣ, или они будутъ знать только горе и лишенія? Конечно, если ихъ оставили бы въ покоѣ, то имъ хватило бы на кусокъ хлѣба, но штрафы, пени, притѣсненія не входили въ ихъ разсчеты.

Кармело говорилъ очень мало. Онъ едва сознавалъ счастье быть мужемъ Віолы.

— Имѣю ли я право плодить такихъ же несчастныхъ, какъ я? говорилъ онъ самъ себѣ, вспоминая все, что говорилъ ему въ тюрьмѣ германскій рабочій.

Вѣнчанье произошло очень рано утромъ, потому что они хотѣли обойтись безъ всякаго шума, и въ церкви присутствовало только немного старыхъ друзей. Единственнымъ символомъ радости былъ большой букетъ дикихъ нарцисовъ, который нарвала въ полѣ маленькая Изола. Невѣста была въ сѣромъ платьѣ, которое она отложила въ сторону еще въ прошедшее лѣто. Добрый патеръ Домъ Леліо благословилъ ихъ дрожащимъ голосомъ, и они пошли домой тихо, печально. Только слышно было, какъ старый Пиппо и Нунціатина выбивали тактъ палкой и костылемъ по каменной мостовой.

Потомъ всякій вернулся къ своей работѣ, и никто не думалъ пировать; мысль о весельѣ никому не входила въ голову.

Кармело и Віола зашли въ домикъ Мадонны, такъ какъ внучка хотѣла въ послѣдній разъ пообѣдать съ дѣдомъ прежде, чѣмъ разстаться съ нимъ навсегда. Молодые люди предлагали Пиппо прожить съ нимъ нѣсколько мѣсяцевъ до окончательнаго переселенія на мельницу, но онъ не согласился, несмотря на все свое желаніе не разлучаться съ внучкой. Онъ говорилъ самъ себѣ:

— У меня отнимутъ все, что я имѣю; лучше, чтобъ Віола этого не видѣла.

Они сѣли за столъ, но ни у кого не было аппетита, и эта трапеза скорѣе походила на похоронный обѣдъ, чѣмъ на свадебный пиръ.

Сердце Віолы разрывалось отъ мысли, что старикъ останется одинъ съ своими заботами и что некому будетъ приготовлять ему пищу и постель. Но Пиппо рѣзко объявилъ, что онъ предпочитаетъ жить одинъ, и Віола должна была подчиниться его волѣ.

Впрочемъ, мельница отстояла отъ домика Мадонны только на пол-мили, и Віола дала себѣ слово приходить къ дѣду разъ двѣнадцать въ день, такъ какъ Кармело очень любилъ старика, а три его сестры, конечно, не дадутъ ей много работать въ новомъ ея домѣ.

— Дитя мое, сказалъ торжественно Пиппо, поднявъ стаканъ съ виномъ: — будь такой же доброй женой, какъ ты была доброй дочерью, и ты будешь золотой рудой для новой твоей семьи. Ты здѣсь перенесла много горя. Дай Богъ, чтобъ ты никогда болѣе въ жизни не знала несчастья. Деметріо, чёкнись со мною, будь счастливъ и живи долго. Я пью за твое здоровье и за здоровье твоихъ дѣтей.

Въ сумерки молодая чета пошла на мельницу, подлѣ которой уже не было деревьевъ, гдѣ могли бы пѣть соловьи въ эту первую брачную ночь Кармело и Віолы.

Старикъ Пиппо остался одинъ въ своемъ маленькомъ, скучномъ домикѣ, гдѣ царила мертвая тишина, прерываемая только плескомъ воды о песчаный берегъ.

— Бѣдная собачка! думалъ онъ, смотря въ заднюю дверь на могилу маленькой Рагги: — я вскорѣ послѣдую за тобой. Пусть разбойники придутъ сюда и возьмутъ все, что угодно. Изъ полѣна нельзя выжать крови. Да притомъ же мнѣ ничего не дорого, потому что теперь здѣсь нѣтъ ни тебя, ни Віолы.

Онъ поникъ головой, закрылъ лицо руками и неподвижно сидѣлъ до полуночи.

XXVIII.

Съ наступленіемъ теплой погоды А нунціата отдѣлалась отъ своего ревматизма и начала снова ходить по окрестнымъ фермамъ, шагая по дорогамъ въ большихъ кожанныхъ сапогахъ, принадлежавшихъ нѣкогда торговцу скотомъ.

Добрая старуха была всегда убѣждена въ глубинѣ своего сердца, что ея корзинка съ яйцами была основной причиной всѣхъ несчастій, свалившихся на Кармело, и она не могла себѣ этого простить, тѣмъ болѣе, что когда его дѣло разсматривалось въ Помодоро, ее вызвали въ качествѣ обвинительницы и, несмотря на всѣ ея мольбы, Помпео изъ Сестріано приговорили къ шестинедѣльному аресту.

— А вы помните, что скрывать кражу — нарушеніе закона, наказуемое тяжелой пеней, грозно сказалъ молодой судья, обращаясь къ Анунціатѣ; но она, несмотря на свой страхъ и волненіе, отвѣчала, что никогда не пойметъ, какое дѣло другимъ, если она не жалуется на обворовавшихъ ее людей.

— Это только доказываетъ, что вы не понимаете коренныхъ основъ нравственности и общественнаго долга, произнесъ преторъ, который походилъ на мессера Неллемане, какъ зеленая кисть винограда походитъ на спѣлую. Онъ еще не усвоилъ себѣ терпѣливаго спокойствія и мягкаго обращенія съ глупыми людьми, которыя мессеръ Неллемане развилъ въ себѣ въ виду будущаго министерскаго портфеля.

Анунціата продолжала рыдать, а когда Сестріано вывели изъ суда съ карабинерами, воскликнула:

— Выйдя изъ тюрьмы, онъ убьетъ меня и не будетъ виноватъ, потому что никогда не прикоснулся бы къ моей корзинѣ съ яйцами, еслибъ не былъ пьянъ.

— Если онъ васъ убьетъ, то пойдетъ на каторгу, замѣтилъ одинъ изъ сторожей, провожая старуху изъ залы засѣданія.

— Какая же мнѣ отъ этого будетъ польза въ могилѣ? сказала Нунціатина: — онъ добрый человѣкъ, когда трезвъ. Я вамъ это всегда говорила.

Ея упорство и рѣзкіе отвѣты начальству возбудили во всѣхъ оффиціальныхъ умахъ убѣжденіе, что она — дерзкая и строптивая женщина.

— Еслибъ существовалъ законъ о бродягахъ, то я тотчасъ бы заперъ ее въ тюрьму, сказалъ преторъ мессеру Неллемане.

— Я думаю, что кавалеръ Дурелаццо сдѣлаетъ подобное предложеніе. Наше селеніе кишитъ нищими, просящими милостыню, но, конечно, для успѣшнаго примѣненія новой мѣры необходимо, чтобъ и въ городѣ сдѣлали тоже.

— Я поговорю объ этомъ съ синдикомъ, отвѣчалъ преторъ. Синдикъ Помодоро былъ старшій братъ добраго графа Саверіо, предсѣдателя богоугоднаго братства св. Франциска Ассизи.

— А много у насъ бѣдныхъ, просящихъ милостыню? спросилъ синдикъ у брата.

Графъ Саверіо всплеснулъ руками и замѣтилъ, что ихъ столько же, сколько песчинокъ на морскомъ днѣ.

— Они доставляютъ намъ множество заботъ, прибавилъ онъ: — и всегда обращаются къ намъ съ просьбами, а по нашимъ правиламъ, мы не имѣемъ права оказывать помощь нищимъ, просящимъ милостыню. Еслибъ только былъ законъ противъ нихъ!

— Это необходимо, отвѣчалъ синдикъ: — я поговорю съ Дурелаццо.

Такимъ образомъ, благодаря представленіямъ мессера Неллемане кавалеру Дурелаццо, а кавалера Дурелаццо джіунтѣ, желанія мессера Неллемане и претора исполнились, и законы, существующіе для городовъ противъ бродяжничества и прошенія милостыни, были распространены на общину Веццайи и Гиральды.

Въ джіунтѣ обнаружилась сильная оппозиція, потому что итальянцы, пока ихъ гуманность не стушевывается чиновничествомъ, не склонны къ строгости. Климатъ и обычаи дѣлаютъ ихъ милостивыми.

Но кавалеръ Дурелаццо прочелъ докладъ, приготовленный его секретаремъ и подписанный имъ. Изъ этого документа было ясно видно, сколько лицъ жило милостыней. Чиновники, типомъ которыхъ можно принять мессера Неллемане, питаютъ особое пристрастіе къ такимъ докладамъ, которые, основываясь на фактахъ положительной науки статистики, наносятъ смертельный ударъ непроизводительному и кочевому населенію, ненавистному бюрократіи.

Трудъ Неллемане оканчивался краткими нравственными разсужденіями о пользѣ предусмотрительности, экономіи и трудолюбія, а также о необходимости взглянуть на вопросъ съ высшей патріотической точки зрѣнія общей пользы, а не мелочного чувства сожалѣнія къ отдѣльнымъ личностямъ.

День былъ очень теплый въ концѣ марта; комната, гдѣ собирался совѣтъ, маленькая и душная. Члены совѣта или дремали, или ждали съ нетерпѣніемъ конца засѣданія. Кавалеръ Дурелаццо говорилъ громко, но долго и только нагонялъ еще болѣе сонъ на утомленную джіунту, которая согласилась на все, лишь бы ее поскорѣе отпустили по домамъ. Новый законъ, состоявшій изъ тридцати пяти статей, былъ отправленъ тотчасъ на разсмотрѣніе префекта.

Само собой разумѣется, что префектъ ничего не разсматривалъ, а только одобрилъ, потому что, во-первыхъ, не въ его интересѣ было ссориться съ общиной, а во-вторыхъ, онъ даже не прочелъ длиннаго документа, а только его подписалъ, торопясь на скачки.

Секретарь префекта переслалъ этотъ документъ министру внутреннихъ дѣлъ, но этотъ высшій администраторъ былъ слишкомъ занятъ борьбою въ Монтечиторіо и заботой о сохраненіи своего мѣста, чтобъ обратить вниманіе на отдаленную общину, скрытую въ виноградникахъ и маисовыхъ ноляхъ. Онъ также одобрилъ постановленіе общины, тѣмъ болѣе, что какъ префекты, такъ и министры всегда громко кричатъ объ автономіи сельскихъ общинъ. Если вы имъ скажете, что общины дурно управляются, то вамъ отвѣтятъ: это ихъ вина, зачѣмъ онѣ выбираютъ ословъ въ члены джіунты и въ синдики. Такимъ образомъ, законъ противъ бродяжничества и прошенія милостыни вошелъ въ составъ муниципальнаго кодекса Веццайи и Гиральды; объявленіе объ этомъ было вывѣшено на стѣнахъ домовъ, но безъ всякаго видимаго результата, такъ какъ девять десятыхъ жителей не знали граматы.

Дѣло въ томъ, что въ сельскихъ общинахъ бываетъ много стариковъ и старухъ, которые слишкомъ стары, чтобъ работать, но, живя въ своихъ семьяхъ, стараются помочь имъ по мѣрѣ своихъ силъ и ходятъ по окрестнымъ вилламъ, гдѣ имъ охотно даютъ мѣдную монету, кусокъ хлѣба, стаканъ вина, старое платье. Они очень удивятся, если вы назовете ихъ нищими, просящими милостыню. Ихъ всѣ знаютъ, и они всю жизнь, пока были въ состояніи, работали въ потѣ своего лица; къ тому же они никогда ничего не просятъ и только берутъ то, что имъ добровольно даютъ.

Этихъ-то несчастныхъ новый законъ губилъ безпощадно. А

они въ сущности не сдѣлали никакого вреда; государство не содержало для нихъ богадѣльни, они только пользовались помощью богатыхъ, которые отъ этого ни мало не бѣднѣли. Но въ наши просвѣщенные дни христіанская Европа признаетъ, что нетолько бѣднякъ, лежащій на большой дорогѣ, но и самаритянинъ, протягивающій ему руку помощи, грѣшатъ противъ политической экономіи. Уничтоженіе нищихъ — дѣло очень хорошее, но такъ какъ вы не можете уничтожить бѣдности, то замѣните чѣмъ-нибудь добраго самаритянина прежде, чѣмъ вы уберете его на полку. Я знаю одного очень добраго человѣка, который въ прошлую зиму раздавалъ билеты на даровое полученіе супа всякому, кто обращался къ нему, и никакъ не могъ понять, въ чемъ еще послѣ этого нуждались бѣдняки. Конечно, чашка супа — дѣло хорошее, но я никогда не видалъ человѣка, который жилъ бы на одномъ супѣ, и, напротивъ, зналъ многихъ бѣдняковъ, которые стыдились представить свой билетъ и получить публично порцію. Почему людямъ воспрещено быть гордыми, если даже они умираютъ съ голода? Я никогда не могъ понять, но такое запрещеніе фактически существуетъ.

Мессеръ Неллемане шелъ далѣе моего пріятеля: по его мнѣнію, кто не можетъ заплатить за супъ, тотъ недостоинъ его ѣсть. Новый законъ былъ именно основанъ на этомъ принципѣ, казавшемся ему правильнымъ и полезнымъ, и такъ какъ подобныя же правила были введены въ большей общинѣ ПомодороКарчіофи, то онъ надѣялся, что вся страна очистится отъ нищихъ.

Дѣйствительно, всѣ эти старики и старухи не знали новаго закона, хотя онъ и красовался большими буквами на стѣнахъ муниципальнаго дворца и потому попали въ разставленную имъ сѣть. Еслибъ полкъ слѣпыхъ, хромыхъ и дряхлыхъ могъ принести пользу военному министру, то облава, произведеная мессеромъ Неллемане, доставила бы много рекрутовъ. Но, увы! они не годились ни на что и большею частью такъ перепугались своему неожиданному аресту, что умерли въ тюрьмѣ, возбудивъ горькія о себѣ сожалѣнія въ скромныхъ сельскихъ жилищахъ, гдѣ привыкли слушать ихъ веселые разсказы о старинѣ.

Новый законъ вступилъ въ дѣйствіе 1-го іюня, ровно двадцать дней послѣ свадьбы Кармело съ Віолой, и около полудня Анунціата, возвращаясь домой съ окрестныхъ фермъ, была остановлена Биндо Терри. Онъ грубо ударилъ ее но плечу и взялъ подъ арестъ. Тщетно плакала она, рыдала и стонала, увѣряя, что она честная женщина. Она была нищая и подходила подъ новый законъ; у нея не было никакихъ средствъ къ жизни и она не работала, слѣдовательно, существовала милостынью.

Ее отвели въ караулку, гдѣ осмотрѣли ея корзинку, въ которой нашлись мѣдныя монеты и различные оскребки, ясно доказывавшіе ея виновность, а потому, безъ дальнѣйшихъ разговоровъ, ее отправили въ Помодоро, въ тюрьму.

— Таковъ новый законъ, сказалъ Биндо и не хотѣлъ болѣе прибавить ни слова.

Онъ былъ очень суровъ и нахаленъ; подобное расширеніе дѣятельности наполняло его сердце горделивой радостью.

— Не говорите Кармело! воскликнула добрая старуха: — ради Бога, не говорите, а то онъ подожжетъ городъ, чтобы меня освободить.

Мысль, что она навлечетъ горе и позоръ на любимыхъ лицъ, привела ее въ такую ярость, что черезъ полчаса пребыванія ея въ кельѣ, тюремщикъ призналъ ее за съумасшедшую и послалъ въ тотъ самый лазаретъ, гдѣ молодой Кармело провелъ столько безсонныхъ ночей зимой и весной.

Для оказанія помощи именно такимъ несчастнымъ было основано братство св. Франциска, но современныя понятія о нравственности мѣшали ему поощрять нищенство, а потому графъ Саверіо, услыхавъ объ арестѣ старой Анунціаты, не могъ, по принципу, ничего сдѣлать для нея.

Онъ въ эту самую минуту былъ занятъ финансовыми комбинаціями съ биржевымъ маклеромъ и сказалъ поспѣшно секретарю, который доложилъ ему объ этомъ случаѣ.

— Эта старуха живетъ милостынью. Мы не можемъ вступиться за нее; это былъ бы вредный примѣръ. Мы должны имѣть въ виду общую пользу и держаться строго-человѣколюбивой точки зрѣнія.

Между тѣмъ, Биндо поспѣшно вернулся домой и сказалъ своему молодому брату, походившему на него, какъ одна горошина на другую.

— Я сегодня арестовалъ старуху Анунціату. Пошли какого-нибудь мальчишку на мельницу сказать объ этомъ. Самъ лучш е не ходи.

Юноша кивнулъ головой и побѣжалъ. Спустя полчаса, все семейство сидѣло за обѣдомъ, вдругъ какой-то мальчишка пріотворилъ дверь и крикнулъ:

— Ваша старуха въ тюрьмѣ, новый законъ дѣйствуетъ сегодня, ее отправили въ Помодоро!

И быстро скрылся, боясь встрепки.

Всѣ вскочили. Віола дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Это неправда, это неправда! воскликнула она: — они не могутъ арестовать Нунціатину. Ее всѣ знаютъ.

— Я поѣду и посмотрю, сказалъ Кармело, насупивъ брови.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Деметріо Пасторини: — ты попадешь въ новую бѣду. Это, по всей вѣроятности, ложь. Дайте заложить тележку. Я отправлюсь самъ и все узнаю, а ты оставайся съ женою.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Кармело: — тетка Віолы находится въ опасности, и я долженъ ѣхать. Если хотите, поѣдемте вмѣстѣ, но ради Бога не удерживайте меня.

— Будь-по твоему, но помни, ты теперь не одинъ!

Кармело взглянулъ черезъ полуотворенную дверь на берегъ, гдѣ была нѣкогда роща, и промолвилъ съ горечью:

— Мы рабы, а рабы могутъ только любить свое иго.

Віола умоляла взять ее съ собой, и такъ какъ не прошло еще мѣсяца со времени ея свадьбы, ей не рѣшились отказать въ ея просьбѣ.

Дорога въ Помодоро вела вдоль берега, гдѣ должна была пройти конно-желѣзная дорога по окончаніи распри между спекулаторами и муниципалитетами. Подъѣзжая къ домику мадонны, Віола воскликнула:

— Дѣдъ переѣзжаетъ, не предупредивъ насъ.

Кармело остановилъ лошадь и соскочилъ. Щеки его поблѣднѣли, и онъ стиснулъ зубы. Онъ увидалъ, подлѣ груды матрацовъ, столовъ, стульевъ, кострюль и другой домашней утвари, знакомыя фигуры судебнаго пристава и его двухъ помощниковъ.

— Нашъ дѣдъ только провѣтриваетъ свои вещи, Віола, сказалъ онъ: — я лучше останусь здѣсь и помогу ему, а ты поѣзжай съ отцомъ въ Помодоро.

Но Віола также поняла, въ чемъ дѣло.

— Его вещи продаютъ! воскликнула она, и прежде чѣмъ кто-нибудь подумалъ остановить ее, соскочила съ тележки и побѣжала къ дому. Старикъ Пасторини бросилъ возжи на лошадь и послѣдовалъ за молодежью.

— О, дѣдушка, дѣдушка, что это значитъ? спросила Віола, вбѣгая въ комнату, гдѣ старикъ Пиппо сидѣлъ, какъ всегда, въ своемъ соломенномъ креслѣ.

Онъ поднялъ голову; лицо его было мрачное, суровое, но спокойное.

— Они продаютъ старыя вещи, сказалъ онъ: — я думалъ, что нельзя выпустить крови изъ полѣна, но, вѣроятно, можно.

Віола бросилась передъ нимъ на колѣна и спрятала свое лицо въ его рукахъ.

— О, дѣдушка, дѣдушка! бормотала она: — отчего вы не хотѣли, чтобъ я осталась у васъ? Еслибъ я только знала объ этомъ, то не покинула бы васъ.

— Конечно, я это зналъ, голубушка, отвѣчалъ старикъ дрожащимъ голосомъ: — но ты не сдѣлала бы мнѣ ни малѣйшей пользы и погубила бы свое счастіе.

Между тѣмъ, Кармело схватилъ одного изъ помощниковъ судебнаго пристава, выносившаго прежнюю кровать Віолы, и воскликнулъ:

— Оставь эти вещи, воръ, или я сверну тебѣ шею!

— Кармело, сынъ Деметріо! произнесъ громкимъ, повелительнымъ голосомъ Пиппо, вставая и ударяя палкой по полу: — ты мужъ моей внучки, но ты мнѣ не господинъ и въ моемъ домѣ не можешь распоряжаться. Дѣлай только то, что я попрошу, и ничего болѣе. Подойди сюда и успокойся; пусть ихъ дѣлаютъ, что хотятъ.

Уваженіе и повиновеніе къ старшимъ, эти первобытныя добродѣтели, еще живутъ въ сердцѣ итальянца. Кармело тотчасъ опустилъ руку, которою уже схватилъ за горло помощника судебнаго пристава, и вопросительно посмотрѣлъ на Пиппо.

— Вы не окажете сопротивленія? промолвилъ онъ.

— Какая польза въ сопротивленіи, если у тебя нѣтъ силы настоять на своемъ? Это одна глупость. Они сильнѣе насъ. Они берутъ мои вещи и пусть берутъ. Еслибъ твоей женѣ пришлось оплакивать тебя, то это было бы тяжелѣе, чѣмъ лишиться домашней утвари.

Кармело не сказалъ ни слова и стоялъ, какъ вкопанный.

Снаружи, у двери, Пасторини велъ переговоры съ судебнымъ приставомъ, предлагая отсрочки и прося его внести вещи обратно въ домъ.

— Хотя уже поздно, но я прекращу всякія дѣйствія, если вы заплатите должную сумму, отвѣчалъ приставъ.

Въ глазахъ у старика потемнѣло. На бумагѣ, поданной ему приставомъ, стояла чудовищная цифра двѣсти франковъ, а у Деметріо не было денегъ. Онъ самъ многимъ былъ долженъ, благодаря паровой мельницѣ, отбивавшей у него болѣе половины практики.

Онъ мысленно соображалъ, нельзя ли какъ-нибудь достать нужную сумму, а люди, помогавшіе судебному приставу въ исполненіи его обязанностей за скромную плату два франка въ день, продолжали выносить изъ дома вещи, которыя, повидимому, ни на что не годились.

— Своимъ упорствомъ они причиняютъ намъ столько хлопотъ, произнесъ приставъ: — отбираешь все ихъ имущество, а нечего продавать.

И онъ ткнулъ ногой въ груду, изъ которой покатились по мостовой двѣ кострюли.

Всѣ молчали. Віола плакала.

— О бѣдная Анунціата! Бѣдная Анунціата! бормотала она сквозь слезы.

— Что съ ней? спросилъ Пиппо.

— Ее арестовали. Она въ тюрьмѣ за нищенство.

Пиппо дико захохоталъ.

— Таковъ новый муниципальный законъ, сказалъ судебный приставъ, выдвигая ящики изъ стариннаго комода, въ которомъ Віола сохраняла до дня своей свадьбы подвѣнечное платье матери.

— Законъ! воскликнулъ Пиппо, злобно сверкая глазами: — вы скоро обложите налогомъ грудь матери, которую сосетъ младенецъ. Вы на это способны. Но матерямъ слѣдовало бы васъ обмануть и убить своихъ дѣтей прежде, чѣмъ они выростутъ…

Онъ съ яростью бросилъ свою трубку на полъ, и, грубо оттолкнувъ Віолу, прибавилъ:

— Ступайте всѣ къ Анунціатѣ, оставьте меня одного. У меня есть кровъ, и я не дѣвчонка, чтобы плакать о потерянномъ зеркальцѣ. Я могу спать на полу, а для корки хлѣба не надо тарелки. Ступайте.

Они были вынуждены ему повиноваться. Старикъ Пасторини видѣлъ по блѣднымъ, стиснутымъ губамъ и опущеннымъ глазамъ сына, онъ едва сдерживалъ себя, и былъ очень благодаренъ Пиппо, что онъ давалъ ему случай увезти Кармело.

Они снова сѣли въ тележку и продолжали путь въ Помодоро.

— Бѣдный дѣдушка, онъ всегда жилъ честно и никому небылъ долженъ ни гроша, бормотала сквозь слезы Віола: — за что продаютъ? Не за долгъ, конечно. И кто имѣетъ право…

Кармело крѣпко сжалъ ей руку, но не могъ произнести ни слова, и мысленно повторялъ, какъ нѣкогда Пиппо:

— Долго ли это будетъ, о Господи? Долго-ли?

А Віола думала, лихорадочно вздрагивая:

— Еслибы я согласилась на гнусныя предложенія мессера Гаспардо, то мои близкіе такъ не страдали бы.

Безъ всякаго сомнѣнія, что мессеръ Неллемане былъ источникомъ всѣхъ несчастій, обрушившихся на эту бѣдную семью.

XXIX.

Услыхавъ стукъ удалявшейся тележки, старый Пиппо сѣлъ въ свое кресло у печки и не смотрѣлъ болѣе на приставовъ, оканчивавшихъ свое дѣло. На него нашелъ точно столбнякъ, лицо его и глаза имѣли безсознательное выраженіе. Онъ бормоталъ въ полголоса:

Два и три — пять и четыре — девять и шесть — пятнадцать…

И такъ далѣе. Онъ подводилъ итогъ всѣмъ суммамъ муниципальныхъ взысканій, какъ оплаченныхъ имъ, такъ и тѣхъ, за которыя теперь у него отбирали вещи. Считать ему приходилось долго; цифръ было много, а онъ плохо зналъ ариѳметику.

Онъ такъ просидѣлъ до сумерекъ. У него все обобрали и ушли, оставивъ только голыя стѣны и крышу.

Когда совершенно стемнѣло и звѣзды показались на небѣ, тележка мельника снова остановилась у домика Мадонны, и Віола вошла въ комнату.

Она дрожала всѣмъ тѣломъ и плакала. Сначала Пиппо ея не замѣтилъ, такъ поглощенъ онъ былъ своимъ счетомъ. Ей пришлось взять его за плечи и хорошенько раскачать прежде, чѣмъ онъ очнулся; но и тогда выраженіе его лица было тупое, безсмысленное.

— Что вы узнали? спросилъ онъ, едва поворачивая языкомъ.

— Она въ тюрьмѣ, воскликнула всхлипивая Віола: — и мы не могли ничего для нея сдѣлать. Ее не хотятъ выпустить, она мечется какъ сумасшедшая, и я все время боялась, чтобъ Кармело не сдѣлалъ чего-нибудь неблагоразумнаго. Я и его отецъ едва могли его удержать…

— Ее посадили въ тюрьму?

— Да, и она все умоляетъ, чтобъ ее выпустили!

— Ее посадили въ тюрьму, а у меня обобрали всѣ вещи, промолвилъ Пиппо: — право, я не знаю, зачѣмъ людямъ быть честными. Мы просто дураки!

И, обернувшись къ печкѣ, онъ продолжалъ считать:

— Два и три, пять и четыре, девять и шесть, пятнадцать…

Віола вернулась къ тележкѣ.

— Позвольте мнѣ остаться съ нимъ эту ночь, сказала Віола: — я не могу оставить его однаго.

— Я останусь съ тобой, отвѣчалъ Кармело, соскочивъ съ тележки, и прося отца вернуться домой.

Пиппо не обратилъ на него вниманія и все считалъ безъ умолка.

Въ домѣ не было ни лампы, ни масла, ни стола — все было унесено слугами закона, и только луна уныло свѣтилась въ окно.

Віола отерла слезы и обыскала всѣ полки въ шкапахъ, устроенныхъ въ стѣнѣ, тщетно надѣясь найти сломанную тарелку или изогнутую ложку — все исчезло. Остались только: жестяная кружка и ломоть хлѣба. Кармело сгребъ въ кучку остатки угля въ каминѣ и развелъ огонь. Віола сходила за водой и поставила на огонь похлебку изъ воды, хлѣба и луковицы, которую она нашла въ\аду. Во всемъ домѣ не было ни капли вина, ни щепотки риса.

Все это время Пиппо занимался счетомъ, сидя въ соломенномъ креслѣ, а молодые люди помѣстились у его ногъ. Въ комнатѣ пахло дымомъ и копотью отъ сосѣдней паровой мельницы, а было время, когда въ воздухѣ стояло благоуханіе отъ сирени.

Вдругъ что-то шмыгнуло между ногъ Пиппо. Онъ очнулся, поднялъ голову, и увидалъ при свѣтѣ луны молодыхъ людей, сидѣвшихъ на полу. Онъ обвелъ комнату глазами и произнесъ съ страшнымъ, дикимъ смѣхомъ:

— Они выпустили кровь изъ полѣна. Они думаютъ, что я наложу на себя руки. Всего выходитъ четыреста шестьдесятъ-пять франковъ, и я долженъ еще отвести ручей, нанять каменьщиковъ и инженеровъ. И старуху посадили въ тюрьму, какъ воровку. Вотъ для чего мы дѣлали иллюминацію послѣ битвы при Сан-Мартино. Вотъ луна, но гдѣ сирень? Я не слышу ея запаха. Отчего въ моемъ домѣ такъ воняетъ дымомъ? Откуда дымъ? Вонъ отсюда, я пока еще здѣсь хозяинъ!

И онъ сталъ ударять руками по воздуху. Потомъ, узнавъ Віолу и Кармело, сказалъ глухимъ голосомъ:

— Чего вы тутъ ждете? Идите домой, мои голубчики. Вы еще любите другъ друга, ночь для васъ блаженство, идите домой. Я хочу быть одинъ. У меня есть кровъ, я еще не на улицѣ.

Онъ почти грубо выпроводилъ ихъ и заперъ дверь. Потомъ снова сѣлъ на кресло и принялся попрежнему считать:

— Два и три пять, и четыре девять, и шесть пятнадцать.

— Онъ съ ума сойдетъ, если будетъ все считать, сказала Віола, очутившись на улицѣ.

Кармело обнялъ ее, но не могъ произнести ни слова.

XXX.

Спустя нѣсколько дней послѣ отобранія у Пиппо судебнымъ приставомъ всего домашняго скарба, онъ снова получилъ повѣстку о явкѣ въ судъ, для взноса 60 франковъ пени за то, что онъ цѣлый мѣсяцъ не исполнилъ распоряженія объ отводѣ ручья. Онъ не умѣлъ читать, но зналъ по виду повѣстки суда и, съ злобнымъ смѣхомъ, закурилъ трубку этимъ оффиціальнымъ документомъ.

Онъ въ послѣдніе дни былъ очень молчаливъ и сумраченъ; сидя одинъ за работой, онъ постоянно считалъ, но упорно боролся съ злой судьбой. Онъ продолжалъ попрежнему плесть корзины и работать въ саду. Одинъ сосѣдъ принесъ ему старый стулъ, другой кострюлю, третій горшокъ, и т. д., а Домъ Леліо ссудилъ ему тюфякъ. Такимъ образомъ, Пиппо началъ жизнь съизнова.

Кармело и Віола получили позволеніе вторично видѣться съ Анунціатой, но это свиданіе только увеличило ея и ихъ горе. Она была какъ безумная; глаза ея почти ничего не видѣли отъ слезъ, и она охрипла отъ раздирающихъ воплей. Она ничего не знала и не понимала, кромѣ того, что ее обвиняли въ какомъ-то преступленіи.

— Выпустите меня! Выпустите меня! кричала она изо всей силы: — я хочу видѣть солнце. Я всегда въ этотъ день хожу въ Вараменту за хлѣбомъ. Маленькій иностранный ребенокъ всегда улыбается мнѣ, и я приготовила для него розу. Пустите меня домой. Я не хочу умереть здѣсь.

Несчастный уголокъ на чердакѣ, гдѣ она работала, стряпала, ѣла и спала въ продолженіи сорока лѣтъ, со времени смерти ея мужа, былъ дороже для нея, чѣмъ дворецъ для королевы.

— Голубчикъ мой, не попади въ бѣду ради меня, прибавила она, обращаясь къ Кармело: — они должны меня выпустить. Я не сдѣлала ничего дурного и теперь только хочу вернуться домой. Скажите имъ, чтобъ они меня отпустили; мнѣ не надо телеги, я дойду и пѣшкомъ.

Но никто и не думалъ ее выпускать. Грустно вернулись въ СантаРозалію Віола и Кармело, котораго только жена удерживала отъ какой-нибудь неосторожной выходки, за что его снова посадили бы въ тюрьму.

У Кармело была за душей одна драгоцѣнность — часы, которые ему оставилъ по завѣщанію дѣдъ, котораго онъ былъ любимцемъ. Они были старинные серебряные, шли очень хорошо и были величиной въ персикъ. Кармело любилъ ихъ и носилъ только по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ. Онъ заводилъ ихъ только въ эти дни, а во все остальное время они лежали въ комодѣ, завернутые въ шелковомъ платкѣ.

На слѣдующій день, послѣ второго свиданія съ Анунціатой, Кармело воспользовался минутой, когда Віола мыла бѣлье, а отца не было дома, и, взявъ изъ комода часы, сунулъ ихъ въ карманъ. Потомъ онъ пошелъ и заложилъ мула въ тележку.

— Я повезу муку въ Вараменту, сказалъ онъ, подходя къ окну въ кухнѣ.

Братья помогли ему нагрузить телегу кулями съ мукой, и онъ уѣхалъ. Никто не подозрѣвалъ, что онъ отправился съ какой-нибудь необыкновенной цѣлью.

Въ Вераментѣ онъ сдалъ муку, но, по несчастью, не засталъ дома семью, любившую Анунціату. Оттуда онъ отправился въ ненавистный Помодоро. Лицо его было багровое, и онъ гордо держалъ голову къ верху. Ему казалось, что всѣ указывали на него пальцами.

Въ городѣ былъ магазинъ ювелира и антикварія, соединявшихся въ одномъ лицѣ. Въ счастливую эпоху до тюрьмы, Кармело покупалъ у него для своей невѣсты Віолы серебряныя и кораловыя серьги.

— Сколько вы дадите? спросилъ онъ теперь, входя въ лавку и подавая часы.

Ювелиръ уже давно зналъ эти часы и желалъ ихъ пріобрѣсть.

— Двадцать франковъ, отвѣчалъ онъ небрежно: — вы знаете, что ихъ можно только продать въ ломъ. Никто не купитъ старые часы.

— Это ложь, отвѣчалъ Кармело: — вы сами мнѣ сказали года два тому назадъ, что на часахъ драгоцѣнная рѣзьба.

— Я сказалъ это только изъ любезности, замѣтилъ ювелиръ.

Послѣ долгихъ споровъ, тянувшихся около часа, Кармело воскликнулъ съ жаромъ:

— Дайте мнѣ пятьдесятъ франковъ и берите часы. Вы знаете, что я не разстался бы съ ними, еслибъ не крайность.

— У васъ всегда какая-нибудь бѣда, сказалъ ювелиръ, но отдалъ требуемую сумму и заперъ къ себѣ въ ящикъ часы, за которые его знакомый любитель древностей съ радостью заплатилъ бы двѣсти франковъ.

Кармело отправился прямо въ тюрьму. По закону, въ случаѣ взноса 50 франковъ, въ видѣ обезпеченія, что нищій не будетъ вторично просить милостыни, онъ могъ быть выпущенъ на свободу.

— Отецъ прислалъ деньги за Нунціатину, сказалъ онъ тюремщику: — я могу отвезти ее домой?

— Нѣтъ, у насъ дѣла творятся не такъ скоро.

Только на слѣдующій день, къ ночи, Анунціата, плача отъ радости, вернулась въ свою комнату на чердакѣ.

Віола замѣтила исчезновеніе часовъ.

— О, милый мой, какъ ты добръ! воскликнула она.

Кармело вспыхнулъ и покачалъ головой.

— Не хвали меня, моя радость. Твоя родня — моя.

Послѣ этого, его обычная угрюмость какъ будто разсѣялась, и онъ раза два улыбнулся какъ въ старину. Маленькая Изола это замѣтила и, обнявъ его, сказала:

— О, Carmelino mio! Забудь злыхъ людей и будемъ счастливы.

— Я готовъ ихъ забыть, если они мнѣ позволятъ, отвѣчалъ онъ.

И, дѣйствительно, онъ забылъ бы о причиненномъ ему злѣ и сталъ бы снова веселымъ, работящимъ, довольнымъ своей судьбой. Но условія, создающія мессеровъ Неллемане, не считаютъ нужнымъ имѣть въ городахъ и сельскихъ общинахъ людей, веселыхъ, работящихъ, довольныхъ своей судьбой…

XXXI.

Пасторини съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе задумывался; для него всегда было тяжелой задачей прокормить и одѣть столько сыновей и дочерей, но въ настоящее время многочисленное семейство становилось невыносимымъ бременемъ. Правда, Дина должна была выйти замужъ черезъ годъ, но ея женихъ былъ очень бѣденъ. Другія дочери были еще молоды и хотя очень трудолюбивы, но не могли ничего заработывать. Такимъ образомъ, бѣдный старикъ, кое-какъ прежде сводившій концы съ концами, теперь, когда паровая мельница отняла у него двѣ трети заказовъ, совсѣмъ потерялся, тѣмъ болѣе, что ожидалъ лѣтомъ еще большаго обмелѣнія рѣки, благодаря порубкѣ лѣса по ея берегамъ. Дѣйствительно, еще въ іюнѣ мѣсяцѣ, чего доселѣ никогда не случалось, убыль воды въ Розѣ дошла до того, что колеса мельницы перестали работать, тогда какъ немного далѣе, паровая мельница дымила день и ночь.

Она составляла отвратительное пятно въ живописномъ пейзажѣ, распространяя вокругъ себя грязь, пыль и вредныя испаре нія. Маленькія дѣти вокругъ нея стали блѣдными, больными, но мессеръ Неллемане (хотя онъ самъ задыхался отъ дыма не менѣе другихъ) говорилъ:

— Какъ пріятно видѣть этотъ столбъ прогресса!

И все селеніе понимало по его взгляду и улыбкѣ, что всякій, кто хотѣлъ понравиться муниципалитету, долженъ нести свое зерно къ Росси.

Въ послѣдній день марта мѣсяца миновалъ для стараго Пиппо первый полугодичный срокъ для платежа по закладной процентовъ, которые составляли, со всѣми издержками, до 150 франковъ въ годъ на полученную имъ сумму 300 франковъ. Онъ не имѣлъ никакого понятія объ ипотечномъ законѣ и о смыслѣ того обязательства, подъ которымъ онъ поставилъ три креста при свидѣтеляхъ. Срокъ прошелъ, и онъ не почувствовалъ особаго безпокойства, кромѣ постояннаго тяжелаго сознанія, что его гнететъ бремя долга. Когда судебный приставъ захватилъ все его имущество, онъ сказалъ себѣ:

— Мнѣ надо будетъ увѣдомить адвоката въ Помодоро, потому что я никогда не буду въ состояніи платить ему ежегодно проценты.

Но голова его была теперь до того пуста, что онъ все забывалъ и ни о чемъ не думалъ. Поэтому онъ не написалъ ни слова адвокату, а когда мысль объ этомъ, по временамъ, озаряла его отуманенный умъ, то онъ утѣшалъ себя словами:

— Ничего, онъ получитъ домъ послѣ моей смерти и не будетъ въ накладѣ.

Вотъ какъ онъ понималъ ипотечную систему.

Адвокатъ не присылалъ за нимъ и не писалъ ему, такъ что Пиппо естественно былъ убѣжденъ въ правильности своихъ соображеніи. Теперь былъ уже августъ мѣсяцъ, и въ своемъ опустѣломъ, обнаженномъ домѣ онъ мужественно боролся съ судьбой. Онъ заработывалъ не болѣе восьмидесяти сантимовъ въ день, но ему этого хватало для удовлетворенія его скромныхъ потребностей.

— Если только здоровье позволитъ, думалъ онъ, занимаясь плетеніемъ камышей, которые онъ теперь былъ обязанъ покупать: — я желалъ бы увидѣть на своихъ колѣняхъ сына Віолы.

Эта мечта поддерживала въ немъ слабѣющія силы. Хотя онъ зналъ, что этому ребенку было лучше не родиться, но все-таки желалъ его увидѣть на своихъ колѣняхъ.

Во все это время мессеръ Неллемане не могъ хладнокровно видѣть стараго Пиппо: онъ считалъ крайней мерзостью, что этотъ бѣдный, мелкій, безпомощный человѣкъ смѣлъ жить и гордо поднимать голову послѣ столькихъ, вполнѣ заслуженныхъ каръ. Ему было недостаточно, что старикъ совершенно раззорился и, сидя теперь за работой, едва переводилъ дыханіе отъ угольнаго дыма и копоти. Одинъ видъ Пиппо ему былъ ненавистенъ. Къ тому же, вода попрежнему выбѣгала изъ подъ его дома и, протекая по улицѣ, издѣвалась надъ муниципальной властью.

Что было ему дѣлать?

Онъ вѣчно обдумывалъ этотъ трудный вопросъ и даже унизился до того, что спросилъ однажды совѣта у депутата Помодоро, который находился въ окрестностяхъ, устраивая свою свадьбу съ дочерью ростовщика Цаула.

— Я исполнилъ бы самъ эту работу, если она дѣйствительно необходима для общей пользы, сказалъ серьёзно Лука Финти: — а потомъ взыскалъ бы уплаченную сумму подрядчику съ виновнаго собственника. Такъ всегда поступаютъ въ Римѣ.

Мессеръ Неллемане поблагодарилъ своего почтеннаго совѣтника и началъ съ того, что подсунулъ кавалеру Дурелаццо къ подписи нѣсколько бланковъ, которые развязывали ему руки.

Вся Санта-Розалія находилась въ ужасномъ хаосѣ, благодаря страсти муниципалитета къ общественнымъ работамъ; вокругъ паровой мельницы валялись груды мусора, конная желѣзная дорога изрыла землю и еще непроложенные рельсы валялись кучами; старый мостъ, крѣпкій, какъ скала, и достаточно широкій для муловъ и воловъ, которые только и проходили по немъ, передѣлывался и расширялся. Вообще хорошенькое зеленое селеніе имѣло теперь тотъ грязный, опустошенный видъ, которымъ отличаются только мѣстности въ Римѣ и Венеціи на радость муниципалитетамъ, находящимъ такую же сладость въ этомъ зрѣлищѣ, какъ иноземный побѣдитель въ опустошенной провинціи. Побѣдитель видитъ свою славу въ дымящихся городахъ и селахъ, а муниципалитеты видятъ выгодныя концессіи и комиссіонные проценты въ грудахъ мусора.

Однажды утромъ къ домику мадонны явились рабочіе, знакомые Пиппо, и хотѣли пройти чрезъ комнату въ находившійся позади садикъ, гдѣ подъ деревьями была похоронена Рагги. Но старикъ захлопнулъ имъ передъ носомъ дверь.

— Нѣтъ, сказалъ онъ: — у меня все взяли, но стѣны еще мои. Никто не войдетъ въ мой домъ безъ моего позволенія.

Рабочіе стали стучать кулаками въ дверь, объясняя, что они пришли для производства работы, по приказанію муниципалитета.

— Я васъ не звалъ и не пущу въ свой домъ, отвѣчалъ Пиппо. — Убирайтесь вонъ!

Большинство рабочихъ были старые пріятели Пиппо и хотѣли удалиться безъ шума, но два чужестранные каменьщика, присланные инженеромъ Пьерино Цаффи громко требовали, именемъ закона, чтобъ ихъ допустили до работы, а когда Пиппо ничего не отвѣчалъ, то пошли къ мессеру Неллемане и просили дозволенія открыть дверь силой.

— Нѣтъ, я не люблю насилія, это орудіе варваровъ, отвѣчалъ мессеръ Неллемане: — мы лучше подождемъ нѣсколько дней; быть можетъ, Маццетти образумится.

Онъ пріостановилъ работу и поѣхалъ въ Помодоро, гдѣ имѣлъ совѣщаніе съ адвокатомъ Николо Покчіанти, жившимъ подлѣ претуры.

Между тѣмъ, Чекко сказалъ однажды Віолѣ:

— Я очень боюсь за вашего дѣда, carina. Онъ всегда одинъ и все бормочетъ, считая проклятыя цифры. Я, право, за него боюсь.

— Я также, отвѣчала Віола со слезами на глазахъ: — но что намъ дѣлать? Мы съ Кармело охотно жили бы съ нимъ, но онъ не хочетъ. Онъ думаетъ, что намъ лучше на мельницѣ.

— Я боюсь за него, продолжалъ Чекко: — хотя онъ высѣченъ изъ крѣпкаго камня, но и любую скалу можно взорвать порохомъ.

— Что мнѣ дѣлать? воскликнула Віола съ отчаяніемъ.

Она готова была пойти въ огонь и воду, чтобъ помочь дѣду, но не знала, какъ взяться за дѣло. Она пошла бы охотно къ синдику, чтобъ вымолить его покровительство, но, конечно, ей пришлось бы видѣть только секретаря. Поставленная въ тупикъ, она, наконецъ, пошла пѣшкомъ на поклоненіе къ знаменитой Мадоннѣ, находившейся въ горахъ на разстояніи десяти миль отъ Санта-Розаліи, и тамъ, поставивъ свѣчу, смиренно молилась не за себя, а за бѣднаго дѣда.

— Мы съ Кармело молоды, разсуждала она: — любимъ другъ друга и живемъ вмѣстѣ. Этого достаточно: намъ грѣхъ желать --большаго.

Пока она стояла на колѣняхъ въ часовнѣ, ей вдругъ пришла въ голову мысль обратиться съ просьбой къ префекту провинціи. Она никогда не ѣздила далѣе Помодоро, и путешествіе въ главный городъ провинціи, золоченые купола котораго блестѣли на горизонтѣ, казалось ей столь же страшнымъ, какъ взобраться на вершину Чимборасо. Однако, спустившись съ горы и встрѣтивъ мужа, который дожидался ее въ долинѣ, она сказала съ твердой рѣшимостью:

— Пресвятая дѣва велѣла мнѣ идти въ большой городъ и переговорить съ префектомъ. Онъ окажетъ помощь дѣлу.

Кармело не хотѣлъ ей противорѣчить, но горькая улыбка показалась на его лицѣ.

— Ты можешь пойти пѣшкомъ хоть въ Римъ, но это ничего не поможетъ.

Однако, Віола поставила на своемъ, и, спустя два дня, старикъ Пасторини поѣхалъ съ нею въ городъ, а Кармело остался на мельницѣ. Віола надѣла свое сѣрое платье, въ которомъ она вѣнчалась, и желтый платокъ на голову. Она была очень блѣдна, но сіяла красотой и молодостью, несмотря на всѣ свои заботы и горе.

Они выѣхали очень рано утромъ, такъ какъ дорога предстояла длинная. Сердце Віолы тревожно забилось страхомъ и надеждой, когда она увидѣла громадный мраморный куполъ собора св. Маріи, возвышавшійся надъ зелеными рощами.

— И я скажу два слова, если мы добьемся аудіенціи, промолвилъ Пасторини, останавливаясь у массивныхъ городскихъ воротъ, гдѣ стояла толпа народа и множество телегъ, дожидавшихся, чтобъ свѣсили и взяли пошлину съ товара, привозимаго поселянами на рынокъ. этими поселянами, доставлявшими обитателямъ города пищу, вино и топливо, обходятся какъ съ контрабандистами, и заставляютъ ждать часами на солнечномъ припекѣ, подъ дождемъ, чтобъ съ нихъ взыскать пошлину или пеню. Въ настоящемъ 1880 году, административная машина еще такъ мало усовершенствована, что не можетъ придумать другого средства для поддержки себя, какъ древней, выжившей системы внутреннихъ заставъ. Современные муниципалитеты снесли страшныя башни и зданія, но сохраняютъ заставы.

Віола была поражена шумомъ и гамомъ, царившими въ толпѣ, но почти не обращала вниманія на величественные дворцы, прекрасные фонтаны, широкіе мосты, мраморныя статуи: такъ полна была ея душа одной мыслью о предстоящемъ свиданіи съ префектомъ.

Пасторини оставилъ свою лошадь съ тележкой въ гостинницѣ подлѣ рынка, и они отправились отыскивать префектуру. Это было мрачное зданіе посреди сквера, полу-крѣпость и полу-дворецъ тринадцатаго вѣка, съ блестящими нѣкогда фресками.

Они вошли въ обширный дворъ, оберегаемый каменными львами, изрыгавшими воду. Итальянскій поселянинъ не преклоняется подобострастно передъ величіемъ и его эмблемами; онъ одаренъ инстинктомъ свободы и художественнаго чутья, какъ бы ни былъ забитъ, а потому онъ развязно и граціозно встрѣчаетъ королей лицомъ къ лицу.

Они спросили, не могутъ ли видѣть префекта. Имъ отвѣчали, что его превосходительство уѣхалъ. Но что имъ было нужно? Они объяснили. Ихъ послали прежде къ одному слугѣ, потомъ къ другому, наконецъ, какой-то чиновникъ сказалъ имъ, чтобъ они подождали.

Они сѣли во дворѣ, но швейцаръ въ блестящей ливреѣ и съ золоченой булавой объявилъ имъ, что тутъ сидѣть нельзя.

Пасторини зналъ, что префектъ въ молодости былъ бойцомъ за свободу, что онъ былъ крайній либералъ, даже красный, что его грудь украшали всѣ кресты и медали войны за независимость, что онъ былъ надежный сторонникъ радикальнаго министерства, которое партія Луки Финти хотѣла низвергнуть. Поэтому, и онъ надѣялся на помощь этого воина, достигшаго власти. Его родной братъ былъ убитъ въ битвѣ подъ Сан-Мартино, и онъ думалъ, что это соединяло его неразрывными узами со всѣми либералами.

Они вышли со двора и сѣли на каменную ограду, окружавшую дворецъ. Прошелъ часъ, второй, третій; въ глазахъ у нихъ помутилось; они отправились въ сосѣдній переулокъ и подкрѣпили свои ослабѣвающія силы стаканомъ вина и кускомъ хлѣба, а затѣмъ снова вернулись къ префектурѣ. ихъ проходили солдаты, проѣзжали нарядные экипажи, телеги съ цвѣтами; странствующіе музыканты играли на разныхъ инструментахъ, соборные колокола гудѣли. Часы шли и они все ждали.

Наконецъ, даже итальянское терпѣніе лопнуло, и Пасторини такъ часто сталъ подходить къ швейцару съ вопросомъ, вернулся ли префектъ, что онъ гнѣвно крикнулъ:

— Дуракъ! его превосходительство не думалъ и выѣзжать. Но ему и его секретарямъ не время болтать съ такими людьми, какъ вы. Боже милостивый! еслибъ они стали принимать просителей, то нея провинція явилась бы сюда. У префекта гости, и онъ не выѣзжалъ. Но теперь онъ вскорѣ поѣдетъ кататься въ паркъ.

Пасторини вернулся къ Віолѣ.

— Намъ солгали, сказалъ онъ: — префектъ дома, но онъ вскорѣ выйдетъ; мы будемъ ждать и не пропустимъ его.

День уже клонился къ вечеру. Віола устала, ея голова кружилась отъ непривычнаго шума и спертаго городского воздуха, ея глаза покраснѣли, а цвѣтъ лица сталъ болѣзненно желтымъ.

Вскорѣ къ подъѣзду во дворѣ подали великолѣпный экипажъ, запряженный кровными лошадьми.

— Ну, теперь намъ не надо зѣвать, сказалъ мельникъ, и, вмѣстѣ съ невѣсткой, подошелъ къ экипажу.

Черезъ нѣсколько минутъ, изъ дверей вышли блестяще одѣтая дама, въ дорогихъ кружевахъ, и добродушный, улыбающійся господинъ, съ длинными усами и ленточкой въ петлицѣ.

Віола бросилась къ нему, несмотря на всѣ усилія швейцара удержать ее, и, простирая руки, воскликнула:

— Умоляю васъ, выслушайте меня, ваше превосходительство!

— Что это, Кукчіоли? произнесъ префектъ, останавливась на послѣдней ступени и смотря вопросительно на слѣдовавшаго за нимъ молодого секретаря.

Кукчіоли отвѣчалъ, что онъ не знаетъ, но справится, и гнѣвно взглянулъ на швейцара.

Между тѣмъ, Віола такъ плакала, что не могла произнести ни слова, и Пасторини, снявъ шляпу, сказалъ почтительно:

— Ваше превосходительство, мой братъ убитъ при Сан-Мартино. Мы пришли…

— А, вы просите пенсіона? промолвилъ префектъ, закуривая сигару: — за военныя заслуги. Вы должны, друзья мои, обратиться къ военному министру. Мы ничего не можемъ…

— Но я думалъ, что ваше превосходительство сами принимали участіе въ битвахъ за…

По несчастію, префектъ очень не любилъ, чтобъ ему напоминали эту эпоху его жизни, когда онъ былъ простымъ воиномъ за свободу. Онъ нетерпѣливо насупилъ брови и пошелъ къ экипажу, но Віола загородила ему дорогу.

— Ваше превосходительство! воскликнула она съ пламенной мольбой: — выслушайте насъ. Мой дѣдъ — самый честный человѣкъ, у него все продали, а онъ никому не долженъ и просто сходитъ съума…

— Cara mia, отвѣчалъ префектъ очень любезно, такъ какъ передъ нимъ была женщина и хорошенькая: — вѣрьте мнѣ, эти дѣла до меня не касаются. Еслибъ я выслушивалъ всѣхъ просителей, то у меня не хватило бы времени. Что вамъ надо? Если пенсіонъ…

— Нѣтъ, дѣло не въ пенсіонѣ! воскликнулъ Пасторини: — а въ жестокой несправедливости муниципалитета. Онъ насъ раззоряетъ, отнялъ у меня землю и денегъ не заплатилъ, а съ бѣднымъ старикомъ, дѣдомъ этой женщины, поступили…

— Довольно, произнесъ рѣшительнымъ тономъ префектъ: — общины имѣютъ полную автономію. Пока онѣ не нарушаютъ закона, префектъ не имѣетъ права вмѣшиваться въ ихъ дѣла. Ваша община управляется сама собою; если вы находите, что ваши власти поступаютъ неправильно, перемѣните джіунту, перемѣните синдика.

Это было все равно, что человѣку, жалующемуся на погоду сказать: «перемѣни солнце, перемѣни луну».

— Ваше превосходительство! начали мельникъ и его невѣстка въ одинъ голосъ, но префектъ перебилъ ихъ:

— Объясните имъ это, любезный Кукчіоли, сказалъ онъ и, привѣтливо улыбнувшись молодой женщинѣ, сѣлъ въ коляску, въ которой его ждала жена.

Лошади побѣжали крупной рысью, и въ одно мгновеніе экипажъ исчезъ изъ глазъ.

Его превосходительство перенесъ многое во время войны за независимость и теперь хотѣлъ только наслаждаться жизнью. Онъ былъ правъ, иначе какимъ же образомъ вознаграждать за общественныя заслуги?

— Это вовсе до насъ не относится, сказалъ юноша совершенно оффиціальнымъ тономъ, обращаясь къ Пасторини: — никто не можетъ вмѣшиваться во внутреннія дѣла общинъ. У васъ есть синдикъ. Вы должны на него положиться. Пожалуйста, запомните, что префектъ не можетъ разбирать жалобъ на муниципальныя власти.

— Кто же можетъ? спросилъ съ отчаяніемъ мельникъ.

— Никто. Общины пользуются самоуправленіемъ, и ничего не можетъ быть лучше этого. Каждая община управляется такъ, какъ обитатели ея желаютъ. Прощайте.

И онъ также отправился въ паркъ глазѣть въ стеклышко на дамъ.

— Поѣдемъ домой, Віола, сказалъ старикъ съ тяжелымъ вздохомъ.

Онъ не сдѣлалъ ей ни малѣйшаго упрека, но подумалъ, что напрасно Мадонна внѣшивалась въ ихъ дѣла, если не могла оказать имъ большей помощи.

Узнавъ о результатѣ этого путешествія, Кармело ничего не сказалъ. Онъ зналъ заранѣе, что оно ни къ чему не поведетъ.

Съ наступленіемъ ночи, Віола, несмотря на свою усталость, пошла къ дѣду и приготовила ему ужинъ.

— Они у меня всего взяли сто скуди, повторялъ въ сотый разъ Пиппо, который считалъ, какъ поселяне, по старому.

— Я знаю, я знаю, отвѣчала Віола, всхлипывая.

— Сто скуди! на эти деньги можно купить корову, продолжалъ старикъ: — я очень сожалѣю, голубушка, что ты, говорятъ, беременна. У твоего ребенка не будетъ ни куска хлѣба, ни тарелки супа. Онъ всю жизнь будетъ работать въ потѣ лица и голодать, а передъ смертью изъ подъ него вытащатъ кровать.

Віола горько плакала.

Въ этой прелестной странѣ, покрытой цвѣтами, какъ роскошнымъ ковромъ, гдѣ солнце своими золотыми лучами превращаетъ каждый уголокъ въ земной рай, гдѣ всякое дыханіе вѣтра распространяетъ нѣжное благоуханіе — бѣдность кажется печальнѣе, чѣмъ въ мрачномъ, сѣверномъ климатѣ, гдѣ бѣдность родное дѣтище, а не чуждый тиранъ, какъ здѣсь…

XXXII.

Мѣсяцы шли; снова наступила зима и весна. Въ Санта-Розаліи дѣла шли дурно. Селеніе было завалено грязью и мусоромъ отъ начатыхъ муниципалитетомъ работъ; никто изъ жителей не смѣлъ сказать, что душа принадлежитъ ему, такъ какъ сельскіе сторожа сновали цѣлый день по улицамъ или выглядывали изъ оконъ погребковъ; компанія конно-желѣзныхъ дорогъ оканчивала свой споръ съ муниципалитетомъ, деньги спокойно перешли изъ рукъ въ руки; нѣкоторые аферисты обогатились и рельсы были уже положены на двухъ третяхъ пути, такъ что открытіе конки ожидалось вскорѣ; содержатель дилижанса говорилъ прямо, что при отправленіи перваго вагона онъ перерѣжетъ себѣ горло, и никто не былъ доволенъ въ Санта-Розаліи, кромѣ мессера Гаспардо Неллемане, который находилъ новые законы прекрасными и всѣ нововведенія полезными, начиная отъ паровой мельницы, наполнявшей воздухъ клубами чернаго дыма, и кончая правилами о нищихъ, очистившими страну отъ десятковъ безполезныхъ стариковъ.

Мессеръ Неллемане, сидя за своей конторкой, чувствовалъ, что въ немъ скрывается душа государственнаго человѣка. Мысленно онъ уже видѣлъ себя въ Монтечиторіо, съ министерскимъ портфелемъ подъ мышкой и съ торжественнымъ предложеніемъ новаго налога на устахъ.

Онъ былъ только мелкій чиновникъ, но это ничего не мѣшало. Онъ основательно изучилъ современную науку успѣха и зналъ, что въ немъ, Неллемане, совмѣщались всѣ условія, необходимыя въ наше время для составленія карьеры. Уже префектъ и подпрефектъ сказали ему на ухо:

— Вы здѣсь пропадаете даромъ, мы васъ не забудемъ.

А Лука Финти обѣщалъ:

— Когда мы возьмемъ власть въ свои руки, то мы объ васъ вспомнимъ.

Къ тому же мессеръ Лука Финти съ своимъ тестемъ выработали проэктъ о проведеніи въ римскихъ катакомбахъ подземной желѣзной дороги и, предложивъ его на разсмотрѣніе синдиката еврейскихъ, американскихъ и шотландскихъ банкировъ, разсчитывалъ на вліяніе своей партіи, чтобъ вырвать у правительства концессію. Въ настоящее время, продажа концессій процвѣтаетъ въ Италіи такъ же, какъ нѣкогда продажа индульгенцій, и мессеръ Неллемане частнымъ образомъ былъ заинтересованъ въ этомъ дѣлѣ, обѣщавшемъ большіе барыши. Лука Финти зналъ, какъ угодить современнымъ вкусамъ и вѣрно разсчитывалъ, что столичная катакомбная желѣзная дорога должна была соблазнить всѣхъ, причемъ ея акціи могли разойтись въ количествѣ милліона. Онъ оказалъ честь и довѣріе мессеру Неллемане, познакомивъ его съ этимъ великимъ проэктомъ и даже воспользовался его цвѣтистымъ слогомъ для составленія пышнаго объявленія. Мессеръ Неллемане оказался на высотѣ этой задачи и ему были обѣщаны даровыя акціи. По всѣмъ этимъ причинамъ онъ считалъ себя уже на пути къ всевозможнымъ общественнымъ почестямъ и по ночамъ видѣлъ во снѣ нетолько министерскіе портфели, но звѣзды и ленты.

Что касается до его страсти къ Віолѣ Маццетти, то онъ поборолъ ее съ той замѣчательной силой воли, которая составляла главную черту его характера. Къ тому же, онъ былъ строго-нравственнымъ человѣкомъ и когда Віола вышла замужъ, то онъ сказалъ себѣ, что, придерживаясь нравственныхъ принциповъ, онъ не долженъ рисковать своей карьерой изъ-за грубой деревенской дѣвчонки, худощавой и съ слишкомъ большимъ ртомъ. Поэтому онъ хладнокровно смотрѣлъ теперь на красавицу, которой однажды предлагалъ свое сердце; но если онъ потушилъ въ себѣ пламя страсти, то чувство злобы пылало въ немъ съ прежней силой.

Домикъ мадонны былъ какъ бы бѣльмомъ въ его глазу. Правда, онъ уже многое сдѣлалъ противъ этого бѣднаго жилища; паровая мельница окружала его днемъ и ночью дымомъ и зловоніемъ; конно-желѣзная дорога должна была пройти мимо самой его двери и для этого уже срубили деревья, возвышавшіяся на берегу, наконецъ, внутри все было пусто и обнаженно.

Однако, мессеръ Неллемане не могъ видѣть хладнокровно, что старикъ Пиппо все-таки сидѣлъ у двери своего дома и плелъ корзинки изъ камыша. Всѣ несчастія, обрушившіяся на его голову, не могли стереть съ лица земли старика; онъ былъ нищій, умъ его находился подъ облакомъ, руки сдѣлались безпомощными и, однако, онъ жилъ на зло повелителю Веццайи и Гиральды, отличаясь какой-то дерзкой, упорной живучестью.

Сидя теперь у своей конторки, мессеръ Неллемане съ удовольствіемъ перечитывалъ какіе-то документы.

— Еще три мѣсяца, думалъ онъ: — и этотъ старый дуракъ узнаетъ, что нельзя смѣятся надъ правительствомъ и его агентами.

Въ продолженіи послѣднихъ мѣсяцевъ, мессеръ Неллемане не оставался бездѣятельнымъ; напротивъ, онъ постоянно слѣдилъ за дѣлами Пиппо въ судебныхъ мѣстахъ Помодоро. Законъ въ Италіи, какъ и вездѣ, отличается медленностью, но мессеръ Неллемане недаромъ служилъ въ конторѣ нотаріуса. Онъ зналъ всѣ лазейки закона, отчего и былъ такимъ полезнымъ слугою правительства, а потому и утѣшалъ себя мыслію, что черезъ три мѣсяца законъ восторжествуетъ надъ упорнымъ старикомъ. Судебныя повѣстки постоянно приходили къ Пиппо, и онъ, находясь теперь одинъ, сжигалъ эти бумаги съ безмолвной улыбкой.

— Нельзя содрать коры съ облупленной сосны, говорилъ онъ самъ себѣ: — пусть они посылаютъ, пусть зовутъ, пусть штрафуютъ; имъ нечего уже изъ меня выжать.

Онъ полагалъ, что имъ надоѣстъ возиться съ нимъ и что, наконецъ, не получая отвѣта, они оставятъ его въ покоѣ.

— Это все о водѣ, думалъ онъ, не зная содержанія повѣстокъ: — но что я могу сдѣлать съ водой? Да еслибы и могъ, то ничего не сдѣлалъ бы!

Однажды Чекко спросилъ его:

— Вы, Пиппо, кажется, не платили процентовъ по закладной?

— Нѣтъ, отвѣчалъ старикъ: — и не стану платить. Послѣ моей смерти домъ перейдетъ къ нему, значитъ незачѣмъ теперь и платить. У меня нѣтъ денегъ, и онъ это знаетъ.

Чекко задумчиво покачалъ головой; онъ не зналъ судебныхъ дѣлъ, но слыхалъ, что о Пиппо часто говорили въ Помодоро, и боялся за него. Пиппо, однако, не обращалъ вниманія на его предупрежденія и упорно повторялъ:

— Мой домъ — моя собственность. Они получатъ его послѣ моей смерти, но не ранѣе.

И вполнѣ убѣжденный въ справедливости своей теоріи, онъ продолжалъ сидѣть у двери своего дома и мирно плелъ корзинки.

Онъ пересталъ ходить въ церковь, а когда патеръ ему за это выговаривалъ, то онъ отвѣчалъ:

— Они обо мнѣ не заботятся. Зачѣмъ же мнѣ молиться?

Онъ, очевидно, говорилъ о святыхъ, которымъ покланялся съ дѣтства.

— Вѣроятно, васъ никто не обезпокоитъ: вѣдь вамъ стукнетъ семьдесятъ лѣтъ, говорилъ Чекко съ безпокойствомъ.

— Меня безпокоить? Что ты хочешь этимъ сказать, дуракъ? воскликнулъ злобно Пиппо: — домъ мой! Я никому не плачу за него аренды. Я думалъ, что послѣ моей смерти онъ перейдетъ къ внучкѣ, но теперь онъ пойдетъ къ нотаріусу — вотъ и все.

— Но если онъ возьметъ вашъ домъ при вашей жизни? замѣчалъ нерѣшительно Чекко.

— Возьметъ мой домъ? отвѣчалъ Пиппо внѣ себя. — Какъ онъ можетъ его взять, дуракъ? Домъ — мой и, когда я ухожу, ключъ отъ дома при мнѣ. Взять мой домъ! Вотъ чего захотѣлъ! точно домъ корзинка съ яйцами.

Чекко замолчалъ, такъ какъ онъ былъ очень застѣнчивый человѣкъ и къ тому же не зналъ, на что уполномочиваетъ законъ кредиторовъ. Пиппо насупилъ брови и не хотѣлъ болѣе говорить объ этомъ предметѣ. Онъ пошелъ въ садъ и сталъ копать землю подъ тѣнью миндальнаго дерева, гдѣ была похоронена маленькая Рагги.

Когда онъ работалъ лопатой, то въ головѣ у него шумѣло и въ ушахъ словно жужжалъ пчелиный рой, но онъ не жаловался и одинъ обработывалъ свой уголокъ земли.

— Во всякомъ случаѣ, эта земля моя, пока я живъ, говорилъ онъ злобно.

Между тѣмъ, и въ домѣ Пасторини дѣла шли не лучше, чѣмъ у Пиппо. Водяная мельница не могла соперничать съ паровой, и годъ принесъ мельнику только новые долги и новаго обитателя, въ видѣ сына Кармело и Віолы.

— Твои дѣти являются на свѣтъ въ грустное время, говорилъ онъ Кармело: — одному Богу извѣстно, найдутъ ли они дома корку хлѣба и каплю молока.

Добрый, сильный Деметріо Пасторини пришелъ въ отчаяніе и только любовь къ семьѣ мѣшала ему апатично сложить руки въ сознаніи совершенной безпомощности. Проклятые рельсы были проложены по землѣ, гдѣ когда-то возвышались его деревья, но онъ не получилъ ни гроша за экспропріацію своей земли. Муниципалитетъ очень хорошо зналъ, что мельникъ не могъ ихъ требовать, такъ какъ судиться было долго и дорого, а потому, прикрываясь маской «общественной пользы», безжалостно ограбилъ старика. Съ другой стороны, колесо мельницы работало не болѣе одного дня въ недѣлю; всѣмъ сосѣдямъ было удобнѣе и скорѣе обратиться къ паровику Ремиджіо Росси, который творилъ чудеса.

Цезареммо, второй сынъ Деметріо Пасторини вернулся изъ арміи, отслуживъ свой срокъ, и, какъ всѣ рекруты, научился въ военной службѣ только дурному. Въ Италіи, молодые поселяне уходятъ изъ деревень невинными, добрыми, работящими, скромными, а возвращаются изъ казармъ и лагерей лѣнивыми, ничѣмъ не довольными и ни на что не годными людьми.

— Все равно — послать юношу на каторгу или въ армію, говорятъ поселяне, и они вполнѣ правы.

Нельзя оторвать человѣка отъ исполненія его прямыхъ обязанностей, въ продолженіи трехъ лѣтъ, или даже восемнадцати мѣсяцевъ, самыхъ важныхъ и впечатлительныхъ въ его жизни, и ожидать, чтобъ онъ вернулся такимъ же нравственнымъ и работящимъ, какъ прежде. Онъ принесетъ съ собою дурныя привычки, станетъ браниться, клясться, пить, гулять и ничего не дѣлать. Если же, итальянская система рекрутчины не превращаетъ каждаго сельскаго юношу въ негодяя, то это только благодаря добрымъ качествамъ націи, а по существу своему, это — школа разврата.

Цезареммо видалъ Миланъ и Туринъ, а потому съ дерзкимъ презрѣніемъ относился къ старшимъ членамъ своей семьи, не покидавшимъ никогда Санта-Розалію, и это обстоятельство, вмѣстѣ съ его другими, еще худшими казарменными привычками, только усиливало мрачный характеръ жизни на мельницѣ. Къ тому же, съ возвращеніемъ второго брата, третій, Данте, долженъ былъ поступить на военную службу; онъ былъ скромный, добрый малый и очень горевалъ, что ему надо покинуть родительскій кровъ.

— Какое мы стадо невольниковъ! говорилъ съ горечью отецъ: — развѣ человѣкъ не воленъ отказывать въ своей плоти и крови творцамъ войнъ?

— Нѣтъ никакой войны, замѣчалъ Цезареммо съ презрительной улыбкой.

— Такъ зачѣмъ же отнимать у насъ сыновей? отвѣчалъ отецъ. — И какую пользу принесло намъ изгнаніе чужеземцевъ.

Но лбомъ стѣны не прошибешь. Жребій палъ на Данте; у отца не было денегъ, чтобъ купить замѣстителя, если ему объ этомъ и входило въ голову, а потому бѣдный юноша отправился въ путь, плача какъ ребенокъ.

— Еслибы у меня не было Віолы, сказалъ Кармело: — я пошелъ бы съ удовольствіемъ въ солдаты вмѣсто него.

— Но у тебя Віола, отвѣчалъ отецъ: — и вѣроятно, вскорѣ будетъ много дѣтей. Ты долженъ исполнять свой долгъ дома. Увы! онъ очень горекъ, но это не наша вина. Тебѣ приходится довольствоваться коркой хлѣба, но не надо терять мужества.

— Я не теряю мужества, сказалъ Кармело: — мнѣ не страшна бѣдность, но я не могу видѣть, что бѣднаго старика Пиппо такъ преслѣдуютъ, что вы несчастны, что мельница не работаетъ, а негодяй Биндо расхаживаетъ, поднимая носъ. Право, я боюсь, что не выдержу и убью его.

— Нѣтъ, ты сдержишь злобу изъ любви къ женѣ и ко мнѣ. Не думай все объ одномъ, сынъ мой. Мыслями не накормишь дѣтей.

— Но сдѣлаешь ихъ свободными людьми, промолвилъ Кармело.

Онъ не смѣлъ передать отцу всѣхъ своихъ мыслей, всѣхъ своихъ надеждъ. Онъ зналъ, что въ сосѣднемъ городѣ есть много людей, раздѣлявшихъ его убѣжденія, и недавно онъ получилъ приглашеніе поступить въ члены мѣстнаго общества, которое было отраслью Figli di Lavore.

По природѣ Кармело былъ склоненъ къ простой, сельской жизни съ ея невинными привязанностями и забавами; онъ любилъ свое родное селеніе, съ его древними, патріархальными обычаями. Повторяю, итальянецъ домовитъ и консервативенъ; еслибы Кармело оставили въ покоѣ, то онъ не желалъ бы ничего лучшаго, какъ только жить и умереть, подобно дѣду и прадѣду, на берегу Розы. Но политика мессера Неллемане не оставляетъ никого въ покоѣ, и прямымъ результатомъ этого бываетъ то, что люди самые мирные становятся недовольными, безпокойными.

Что бы сказалъ Мадзини, еслибъ онъ былъ живъ? Конечно, онъ проклялъ бы oppressores rusticorum такъ, какъ никогда не проклиналъ австрійцевъ, французовъ, тирановъ и патеровъ! Мы воздвигаемъ ему статуи, но объ этомъ забываемъ.

XXXIII.

Всѣ бумаги, которыя Пиппо жегъ, полагая, что этимъ ихъ уничтожалъ, составили мало по малу такую гору разнаго правосудія, которая грозила похоронить подъ собою несчастнаго старика. Дѣло въ томъ, что въ виду его упорной неявки, нотаріусъ, въ рукахъ котораго была закладная, и адвокатъ, дѣйствовавшій отъ имени муниципалитета, поставили на своемъ, что, впрочемъ, они, конечно, сдѣлали бы и при его явкѣ. Въ концѣ концовъ, послѣ многихъ законныхъ формальностей, о которыхъ онъ ничего не зналъ, ему былд объявлено, что его домъ съ землею будетъ проданъ для уплаты по закладной, а также штрафовъ, пеней и убытковъ, которые наросли въ продолженіи полутора года безмолвной борьбы его съ муниципалитетомъ. Но такъ какъ это объявленіе одинаково приняло форму бумаги полу-печатной и полу-писаной, то Пиппо, попрежнему, ее сжегъ и остался въ полномъ невѣденіи о томъ, чего стоило его противникамъ пустить въ ходъ всѣ колеса судебной машины, для раззоренія стараго бѣдняка.

— Они не могутъ содрать коры съ облупленной сосны, повторялъ онъ и попрежнему жилъ со дня на день.

Часто онъ существовалъ цѣлыя сутки однимъ кускомъ хлѣба, а однажды двадцать четыре часа не имѣлъ ничего во рту; но онъ скрывалъ свои страданія, не желая мучить своей милой дѣвочки. Віола все-таки оставалась для него дѣвочкой. Съ Кармело онъ иногда говорилъ такъ, какъ будто оба они были жертвами одной и той же тираніи.

— Боже мой, сказалъ онъ однажды: — я уже былъ въ зрѣломъ возрастѣ, когда наша земля еще процвѣтала и всѣхъ мирно кормила. Вино можно было получить даромъ или оно стоило одинъ сольдо за бутылку. Хлѣба было вдоволь и его хватало нетолько людямъ, но собакамъ и свиньямъ. Мы всѣ жили спокойно, счастливо. Господа не шлялись по заграничнымъ городамъ и обѣдали не ночью, какъ теперь, а въ три часа. За ихъ столомъ всегда было мѣсто сотнѣ гостей, если таковые являлись. Все лѣто они жили на виллахъ, а зимой въ своемъ городѣ, каковъ бы онъ ни былъ. Да, дитя мое, тогда въ городахъ было хорошо и весело. Всѣ честно проживали дома свои деньги, а не бросали ихъ за-границей. Всѣ старинные праздники и ярмарки свято сохранялись, всю зиму танцовали и веселились, а шумныя забавы карнавала заставляли бѣдняковъ забывать зимнюю стужу. Въ эти счастливыя времена, ни одинъ бѣдный человѣкъ не отказывалъ себѣ по праздникамъ въ цыпленкѣ. Это стоило только два сольди. Теперь съѣсть цыпленка все равно что достать луну. Всю живность отправляютъ за-границу, а здѣсь мы умираемъ съ голода. Можете ли вы мнѣ доказать справедливость этой перемѣны?

— Нѣтъ, по я могу вамъ указать на несправедливость всего, что совершается, отвѣчалъ Кармело, вспоминая пламенныя рѣчи германскаго рабочаго: — котелъ такъ долго кипѣлъ, что вся пѣна поднялась; негодяи осѣдлали насъ потому, что они кричатъ: «свобода, свобода», а сами колотятъ насъ безмилосердно по обнаженнымъ костямъ. Дворянамъ все равно, что мы умираемъ съ голода, благо бы имъ только веселиться въ Парижѣ, а управляющіе страной хладнокровно смотрятъ на нашу погибель, набивая себѣ карманы, строя корабли и играя въ карты.

— Я полагаю, что это такъ, произнесъ старикъ, въ сущности ничего не понимая.

— Двадцать лѣтъ тому назадъ, былъ поднятъ крикъ: «Италія для итальянцевъ», замѣтилъ Деметріо Пасторини: — а кому принадлежитъ теперь Италія? — евреямъ. Посмотрите: евреи здѣсь, евреи тамъ, евреи вездѣ. Бѣдняки гибнутъ и умираютъ, а проклятые евреи и ухомъ не ведутъ. Во всемъ виноваты дворяне; они проживаютъ на всякій вздоръ свои помѣстья, а евреи ихъ скупаютъ за полцѣны. Старый маркизъ Пальмарола, напримѣръ, жилъ и проживалъ свои деньги среди своего народа. А его сынъ? Противно смотрѣть на эту модную обезьяну; онъ почти никогда не является на свою родину, проживаетъ отцовское наслѣдіе въ Римѣ и Парижѣ съ игроками и распутными женщинами. Да, всему виной наши дворяне.

— Старикъ Пальмарола умеръ во-время, сказалъ Пиппо: — у него сердце разорвалось бы при видѣ сына, живущаго, какъ вы говорите, съ распутными женщинами въ иностранныхъ городахъ. И какой красавецъ былъ старый маркизъ, а какой поджарый moneclino его сынъ. Вообще, мнѣ кажется, что люди теперь измельчали…

— Конечно, перебилъ его мельникъ: — они курятъ въ четырнадцать лѣтъ, заводятъ любовницъ въ шестнадцать, играютъ въ карты всю ночь и пьютъ водку съ утра. Очень просто, что отъ такой жизни наши дворяне вырождаются. А тѣ, которые этого не дѣлаютъ, похожи на графа Саверіо, который живетъ въ Помодоро. Они думаютъ только о покупкѣ акцій и рады были бы продать Мадонну за двѣ акціи иностранныхъ желѣзныхъ дорогъ. Я, право, не знаю, чѣмъ кончится это подражаніе англичанамъ и американцамъ, съ ихъ безумными обычаями и полуночными обѣдами.

— Я слышалъ, что англичане покланяются лисицамъ, значитъ, они идолопоклонники, замѣтилъ Чекко: — впрочемъ, я объ нихъ очень мало знаю.

— А я слышалъ, сказалъ Кармело съ презрѣніемъ: — что они очень плохіе стрѣлки и когда хотятъ охотиться на птицу, то прежде ее поймаютъ, запрутъ въ ящикъ и потомъ, выпустивъ передъ самымъ своимъ носомъ, уже стрѣляютъ по ней. Но ни англичане, ни французы не могли бы сдѣлать вреда нашимъ синьорамъ, еслибъ они, какъ въ старину, оставались дома и имѣли бы человѣческое сердце въ груди, да чистыя руки. Но они теперь не думаютъ ни о чемъ, кромѣ наживы, и отдаютъ насъ на съѣденіе Impiegati, какъ пастухъ отдаетъ овецъ мяснику. Имъ все равно, живемъ ли мы или умираемъ. Они заботятся лишь о своихъ интересахъ и любятъ только деньги, заграничныя путешествія…

— Я помню, когда цыпленокъ стоилъ два сольди, произнесъ Пиппо, возвращаясь къ своей прежней мысли: — и цыпленокъ славный, жирный, а не надутый для продажи. А теперь всю живность отсылаютъ по желѣзной дорогѣ.

И онъ сталъ вспоминать о веселой, раздольной жизни въ СантаРозаліи во времена его молодости.

Кармело тяжело вздохнулъ и, вскочивъ на телегу, поѣхалъ своей дорогой. Онъ долженъ былъ отвезти нѣсколько мѣшковъ лигнита къ одному изъ немногихъ сосѣднихъ фермеровъ, которые, попрежнему, давали работу мельнику и его сыновьямъ. Этотъ уголь требовался для вновь заведенной паровой молотилки, одного изъ «столбовъ прогресса», которые, нарушая прелесть сельскихъ пейзажей, уменьшаютъ работу, увеличиваютъ голодъ и, служа обогащеніемъ для немногихъ, раззоряютъ многихъ.

Ферма находилась далеко на зеленой горѣ, покрытой снизу оливковыми деревьями, а сверху зонтичными соснами. Ея длинный бѣлый домъ, съ высокой старинной башней, виднѣлся снизу изъ равнины, гдѣ протекала Роза, а дорога къ ней была крутая, долгая, но отлично устроенная въ тѣ древнія времена, когда еще не были извѣстны современные инженеры, дѣлающіе все кое-какъ и набивающіе себѣ карманы изъ общественной казны.

Мулъ усталъ, потому что лигнитъ былъ тяжелъ, и Кармело его привезъ изъ Помодоро. Достигнувъ средины горы, добрый юноша, любившій животныхъ, остановился, вынулъ изъ телеги три мѣшка и свалилъ ихъ на краю дороги, въ намѣреніи дойти съ телегой до вершины, а потомъ, вернувшись, взнести мѣшки на плечахъ одинъ за другимъ. Эта дорога, извиваясь среди дико растущихъ миртъ и другихъ кустарниковъ, была совершенно пустынная, и никто по ней не проходилъ, кромѣ лѣсниковъ, охотниковъ, зайцевъ, лисицъ и стада козъ.

Поднимаясь въ гору и поощряя стараго мула добрыми словами, а также охабкой сочной, свѣжей травы, Кармело думалъ о томъ, какъ выйти изъ домашнихъ затрудненій и поддержать своимъ трудомъ нетолько свое семейство, но отца, братьевъ и сестеръ, такъ какъ онъ предвидѣлъ, что мельница не продержится болѣе полугода.

Занятый этими простыми, честными мыслями, онъ не замѣтилъ, какъ изъ-за миртъ высунулись фигуры Биндо Терри и стараго Анджело съ пистолетами въ рукахъ. Они не могли постоянно терзать людей, и потому въ промежутки утѣшали себя стрѣляніемъ дроздовъ.

— Стой! воскликнули въ одинъ голосъ сельскіе стражи.

Кармело оглянулся, покраснѣлъ, потомъ поблѣднѣлъ и, молча, продолжалъ идти подлѣ телеги.

— Стой! повторили слуги закона.

Кармело, вмѣсто всякаго отвѣта, сталъ помогать мулу.

Биндо Терри и старый Анджело бросились впередъ и остановили мула такъ неожиданно, что телега покатилась назадъ по крутой дорогѣ и Кармело едва спасъ животное и телегу отъ гибели, и большая часть угля разсыпалась. Однако, онъ не сказалъ ни слова и, стиснувъ зубы, удержался отъ всякаго насильственнаго дѣйствія.

— Вы нарушили законъ, произнесъ повелительнымъ тономъ Биндо Терри, поднимая пистолетъ: — ваши мѣшки лежатъ на большой дорогѣ. Анджело запишите, что онъ подлежитъ отвѣтственности по пункту XV статьи 103.

Анджело вынулъ изъ кармана памятную книжку и сталъ съ трудомъ что-то отмѣчать, такъ какъ онъ писалъ очень дурно.

Кармело, внѣ себя отъ злобы, сталъ молча собирать уголь на землѣ и набивать снова мѣшки. Онъ отдалъ бы съ удовольствіемъ двадцать лѣтъ своей жизни, чтобъ тутъ же на мѣстѣ вырвать у Биндо Терри его пистолетъ и убить негодяя. Но онъ помнилъ о Віолѣ, о своемъ отцѣ и, сдержавъ свое справедливое негодованіе, смиренно вытерпѣлъ всѣ оскорбленія своихъ мучителей. Видя, наконецъ, что его ничѣмъ нельзя побудить къ насилію, они оставили его въ покоѣ и удалились въ Санта-Розалію.

На слѣдующій день, судебный приставъ вручилъ Кармело повѣстку о явкѣ къ мировому по обвиненію въ загроможденіи мѣшками общественной дороги.

XXXIV.

Послѣ выхода изъ тюрьмы, Анунціата уже не была прежней женщиной. Она считала такимъ безчестьемъ для себя обвиненіе въ прошеніи милостыни, что никакъ не могла помириться съ этой мыслью.

— О, еслибъ только мой бѣдный покойный мужъ зналъ объ этомъ! говорила она со слезами: — къ тому же вѣдь я никогда не прошу милостыни, а только беру то, что мнѣ даютъ.

Всю зиму она провела очень тихо, конечно, поневолѣ, такъ какъ ея старый врагъ, ревматизмъ, пригвоздилъ ее къ тюфяку. Кармело, Віола и дѣти Пасторини ухаживали за нею, насколько могли, и старухи, жившія съ нею на одномъ чердакѣ, обращались съ ней очень дружелюбно, хотя сами страдали не менѣе ея. Она же сама была такъ рада быть дома въ знакомыхъ четырехъ стѣнахъ, что переносила безропотно всѣ лишенія и весело ѣла корку хлѣба. Это, конечно, было глупо и даже невѣроятно, но фактически вѣрно.

— Вы никогда не должны болѣе ходить по фермамъ и вилламъ, сказала ей Віола со слезами на глазахъ: — васъ опять захватятъ; вы знаете, что они считаютъ это прошеніемъ милостыни.

— Я никогда ничего не прошу, а беру, что мнѣ даютъ, отвѣчала Анунціата, искренно убѣжденная, что не дѣлала ничего дурного.

И такъ, всю зиму она сидѣла дома поневолѣ, благодаря ревматизму, по когда въ полѣ показались первые цвѣты, то инстинктъ и долголѣтняя привычка такъ побуждали ее приняться за прежнія прогулки по окрестностямъ, что только просьбы Віолы удерживали ее въ четырехъ стѣнахъ или на скамейкѣ у двери своего дома.

Она ни мало не боялась муниципалитета, но не хотѣла обидѣть дѣвочку, какъ она все еще называла Віолу, тѣмъ болѣе, что послѣдняя должна была вскорѣ родить.

Дѣйствительно, вмѣстѣ съ мартовскими тюльпанами явился на свѣтъ ребенокъ Віолы, съ большими голубыми глазами, какъ у отца. Онъ тотчасъ сдѣлался источникомъ постоянныхъ заботъ старой Анунціаты, и она проводила большую часть дня на мельницѣ, убаюкивая ребенка.

Однако, онъ послужилъ и косвенной причиной къ возобновленію Апунціатой прогулокъ по окрестностямъ. Она понимала, что съ появленіемъ ребенка, за которымъ могла слѣдовать дюжина другихъ, обстоятельства на мельницѣ становились еще стѣснительнѣе, и не хотѣла отнимать у Віолы кусокъ хлѣба, тѣмъ болѣе, что богатые люди на фермахъ были готовы подѣлиться съ нею своимъ достаткомъ. Кармело и Віола тщетно объясняли ей, что подобное принятіе добровольно дѣлаемыхъ ей подарковъ было въ глазахъ закона прошеніемъ милостыни. Она этого не понимала и только повторяла, что сорокъ лѣтъ такъ дѣлала и въ этомъ не было ничего дурного. Благодаря пламеннымъ убѣжденіямъ и бдительному надзору, имъ удалось удержать ее дома впродолженіи нѣсколькихъ дней, но они были слишкомъ заняты, чтобъ вѣчно наблюдать за старухой. Къ тому же, съ наступленіемъ лѣта, она не могла выносить духоты въ комнатѣ и начала по старому ходить по полямъ, хотя, по совѣту Віолы, не брала съ собой корзинки.

— Мнѣ нуженъ воздухъ, говорила она старухамъ, которыя жили съ нею на чердакѣ: — я привыкла жить на воздухѣ. У меня въ головѣ словно пчелы жужжатъ.

Дѣйствительно, у нея, какъ у Пиппо, постоянно звенѣло въ ушахъ, она не все понимала, что ей говорили и путала имена и числа. Но ея ноги были попрежнему очень дѣятельны, и она бодро шагала по дорогамъ, направляя свои шаги, по старой привычкѣ, къ знакомымъ фермамъ. Старые друзья принимали ее съ удовольствіемъ и охотно кормили и поили Анунціату, но она не хотѣла ничего брать домой.

— Нѣтъ, нѣтъ, говорила она: — мнѣ этого нельзя.

Однажды (ребенку Віолы было уже три мѣсяца и наступили жары) добрая старуха въ своемъ живописномъ костюмѣ, состоявшемъ изъ круглой черной шляпы и лоскутковъ невозможныхъ цвѣтовъ, посѣтила въ горахъ одну massaja^[3], которая ее очень любила. Чтобъ заслужить обѣдъ изъ супа, макаронъ и салада, она помогла прибрать птичій дворъ и потому на возвратномъ пути сѣла у дороги на срубленное дерево, чтобъ отдохнуть.

Спустя нѣсколько минутъ, показался кабріолетъ, въ которомъ сидѣла хорошенькая англійская дѣвочка съ голубыми глазами, жившая въ Верамистѣ. Увидавъ старуху, дѣвочка попросила сопровождавшую ее служанку остановить лошадь и, соскочивъ на землю, подбѣжала къ Анунціатѣ.

— О, милая Нунціатина, воскликнула она: — мы уѣзжали отсюда на годъ и только что вернулись. Мы слышали, что вы были въ тюрьмѣ. Вѣдь это неправда? Вы не могли быть въ тюрьмѣ.

— Нѣтъ, правда, carina, отвѣчала старуха: — меня посадили въ тотъ самый день, когда я пошла къ вамъ проститься, и понесла вамъ розу… о, какую чудную розу! Но зачѣмъ вы со мною говорите? вашей матери, можетъ быть, это будетъ непріятно.

— Пустяки, промолвила дѣвочка, вспыхнувъ отъ негодованія: — вы не могли сдѣлать ничего дурного.

— Конечно нѣтъ, carina. Я брала отъ добрыхъ людей то, что мнѣ добровольно давали, а они назвали это прошеніемъ милостыни. По правдѣ сказать, я не понимаю, чего они отъ меня хотятъ.

— О! какая низость! произнесла съ тяжелымъ вздохомъ дѣвочка: — я скажу объ этомъ мамѣ. Приходите къ намъ въ Верамисту, милая Анунціата, а теперь прощайте, уже становится поздно.

Съ этими словами маленькая англичанка сунула ей въ руку двухфранковую бумажку.

— Это ваша собственность и вы можете ею располагать? спросила старуха, колеблясь, брать ли ей или нѣтъ эти деньги.

— Да, конечно, я могу дѣлать съ этими деньгами все что хочу, отвѣчала дѣвочка: — вы знаете, что у меня всегда много денегъ. Пожалуйста, купите себѣ что-нибудь хорошее.

— Да благословятъ васъ всѣ святые, carina. Я вамъ скажу, что я куплю на ваши деньги. Одну или двѣ рубашенки ребенку Віолы.

— Да, да, и вы прійдете къ намъ завтра, милая Анунціата. А покуда я скажу мамѣ обо всемъ, что случилась съ вами и она васъ пожалѣетъ.

Дѣвочка уѣхала вверхъ въ гору, а старуха, веселая, счастливая, спустилась внизъ.

— Я куплю подарокъ ребенку Віолы, думала она, положивъ въ карманъ двухфранковый билетъ.

Въ этотъ день вечеромъ, Кармело, проѣзжая черезъ селеніе съ мѣшками муки, увидалъ Джиги Кантарелли въ дверяхъ его лавки. Послѣдній, повидимому, поджидалъ его и, тотчасъ подбѣжавъ, сказалъ взволнованнымъ голосомъ.

— Нунціатину опять арестовали. Говорятъ, что она просила милостыню на горѣ у входа въ селеніе. Ее уже отвезли въ Помодоро.

Кармело побагровѣлъ и черезъ секунду поблѣднѣлъ.

— Но я заплатилъ сорокъ франковъ за нее, воскликнулъ онъ: — я продалъ свои часы.

— Это ничего не значитъ. Они ее задержали вторично и теперь потребуютъ восемьдесятъ франковъ.

— Что я скажу Віолѣ? произнесъ Кармело, дрожа, какъ ребенокъ: — о Боже мой! Боже мой! к*гда мы добьемся справедливости!

— Дитя мое, у насъ большіе корабли, множество солдатъ и сотни чиновниковъ, выгоняющихъ насъ въ шею изъ канцелярій, когда мы обращаемся къ нимъ съ учтивой просьбой! Мы долго не добьемся ничего другого. Вашъ мулъ усталъ. Я заложу мою тележку и поѣду разузнать, что сдѣлали съ Нунціатиной, а вы отправляйтесь домой и успокойте жену.

Кармело поблагодарилъ добраго бакалейщика и вернулся на. мельницу, съ горечью въ сердцѣ.

Джиги Кантарелли, согласно своему обѣщанію, поѣхалъ въ Помодоро. Тамъ онъ узналъ, что Анунціату арестовалъ Биндо Терри за прошеніе милостыни на большой дорогѣ. Она была въ тюрьмѣ, но его не допустили къ ней. Съ этими извѣстіями онъ явился на мельницу, но старался придать имъ какъ можно менѣе грустный характеръ.

— Завтра мы ее освободимъ, сказалъ онъ весело Віолѣ: — не отчаивайтесь, моя красавица. Иностранцы, живущіе въ Верамистѣ, заступятся за нее, и къ тому же мы всѣ сложимся, чтобъ внести за нее штрафъ, если уже это будетъ необходимо.

Дѣло въ томъ, что чиновники нетолько въ Италіи, но и на всемъ свѣтѣ, считаютъ совершенно ненужнымъ говорить правду публикѣ, которая, по ихъ мнѣнію, не имѣетъ на это никакого права, а потому и Джиги Кантарелли не сказали въ Помодоро правды о бѣдной Анунціатѣ.

Ее отвезъ въ городскую тюрьму Биндо Терри, который рѣзко объявилъ ей, что ее болѣе никогда не выпустятъ на свободу, такъ какъ она попалась вторично. Она молчала, пораженная ужасомъ, и только когда у нея отняли двух-франковый билетъ, какъ вещественное доказательство, она воскликнула съ отчаяніемъ:

— Эти деньги мнѣ дала дѣвочка изъ Верамисты. Я ихъ отложу для ребенка Віолы.

Никто ея не слушалъ, и ее заперли въ тюрьму, объявивъ, что ея дѣло будетъ разбираться на другой день. Однако, графъ Саверіо случайно увидалъ ее и принялъ въ ней участіе. Онъ очень дорожилъ своей славой благотворителя и часто сожалѣлъ, что такъ холодно съ ней обошелся, когда бѣдная старуха обратилась къ нему за помощью.

Дѣйствительно, благотворительность составляла спеціальность графа Саверіо, и онъ обязанъ былъ ей своей каррьерой. Подобные профессора добродѣтели, покрывающей множество грѣховъ, встрѣчаются во всѣхъ странахъ, но особенно процвѣтаютъ въ Италіи, гдѣ столько братствъ и благотворительныхъ обществъ, къ которымъ они могутъ примазаться. Теперь, эта женщина, которой онъ отказалъ въ помощи, могла послужить ему полезной рекламой, и онъ, къ общему удивленію, принялъ такія дѣятельныя мѣры, что добился ея перевода изъ тюрьмы въ Монтелакро.

Это было одно изъ тѣхъ учрежденій, которыя, существуя съ давнихъ временъ, преобразованы современными нововведеніями. Въ старину, это была богадѣльня для стариковъ и старухъ, съ громадными капиталами, а теперь чиновники расхитили деньги; дорогія фрески на стѣнахъ исчезли, рѣзныя дубовыя скамьи въ часовнѣ, запрестольной образъ работы Садома и знаменитая золотая дарохранительница работы Бенвенуто Челини были, говорятъ, съѣдены крысами. Все это не мѣшало графу Саверіо увѣрять, что Моптесакро управлялась прекрасно (его двоюродный братъ былъ директоромъ) и нетолько онъ, но большая часть обитателей Помодоро съ гордостью указывали на это благотворительное учрежденіе, какъ на одну изъ главныхъ достопримѣчательностей этого красиваго и славнаго города. Оно раздѣлялось на двѣ части; въ одной содержалась молодежь, которая много работала, окупая расходы по управленію, а во второй старики и старухи, служившіе предлогомъ для сбора пожертвованій и устройства всевозможныхъ лоттерей, базаровъ, театральныхъ представленій и проч.

Графъ Саверіо распорядился, чтобъ Апунціату перевезли въ лазаретъ этого благотворительнаго учрежденія и положили на узенькую, жесткую кровать. Онъ ожидалъ, что она будетъ благословлять его за это благодѣяніе. Но эта старуха была очень упряма и не выразила никакой благодарности.

— Что я сдѣлала, что я сдѣлала? повторяла она ежеминутно: — отпустите меня домой, отпустите меня домой!

Эта глупая женщина упорно называла свой уголъ на чердакѣ, съ дырявымъ тюфякомъ, вмѣсто постели — casa mia.

Она теперь находилась въ длинномъ корридорѣ, съ чисто выбѣленными стѣнами, на которыхъ нѣкогда красовались дорогія фрески. Тутъ стояло въ рядъ семьдесятъ кроватей; большія окна были закрыты сѣрыми ставнями, сквозь которыя едва пробивался свѣтъ. Ей суждено было прожить въ этой темнотѣ до конца ея дней, на хлѣбѣ и супѣ, съ правомъ выйти изъ богадѣльни на три часа разъ въ двѣ недѣли.

Вмѣсто того, чтобъ быть благодарной, старая грѣшница кричала и рыдала до того, что черныя пятна показались на ея лицѣ.

— Casa mia! casa mia! Повезите меня домой! Я не хочу быть въ тюрьмѣ. Я ничего не сдѣлала дурного. Я хочу воздуха, хочу солнца. Casa mia! Casa mia!

Еслибъ мессеръ Неллемане видѣлъ ее въ это время, то, конечно, краснорѣчиво распространился бы о черной неблагодарности бѣдныхъ людей. Надзирательница женской половины этого благотворительнаго учрежденія была того же ноля ягода, какъ и мессеръ Неллемане, а потому, объявивъ, что тишина въ палатѣ не должна быть нарушаема, завязала ротъ Анунціатѣ, а когда она сорвала повязку, то велѣла ей привязать руки къ кровати. При этомъ она спокойно замѣтила, что старуха должна считать себя счастливой, попавъ въ такое прекрасное убѣжище, какъ Монтелакро, тогда какъ тысячи другихъ старухъ умирали съ голода.

Ночью у нея сдѣлался бредъ, а къ утру она впала въ совершенное идіотство. Но никто не повѣрилъ ея болѣзни, а приписали этотъ столбнякъ ея упрямству. Ее насильно подняли съ постели и положили въ ванну. Анунціата, какъ всѣ итальянцы, ненавидѣла воду, и съ нею сдѣлалась лихорадочная дрожь, но такъ какъ она болѣе не кричала, то никто не обратилъ вниманія на ея болѣзненное положеніе. Ее одѣли въ казенное платье и оставили среди другихъ старухъ, которыя молча работали: кто штопалъ, кто вязалъ, кто щипалъ корпію.

Анунціата сидѣла, дрожа всѣмъ тѣломъ и дико вытаращивъ глаза. Передъ нею были чисто выбѣленныя стѣны, громадная комната и закрытыя отъ свѣта Божьяго окна, но она видѣлъ только свою комнатку на чердакѣ, передъ окномъ которой стоялъ высокій тополь и солнцемъ залитыя дороги среди полей, по которымъ она такъ долго ходила.

Нельзя пріучить къ клѣткѣ старую птицу; она тотчасъ околѣваетъ отъ отсутствія воздуха, движенія, свободы, какъ бы вы ни усыпали клѣтку зерномъ.

Ночью ее заставили лечь въ постель, но она была холодна, какъ мраморъ. Никто съ ней не обращался сурово, потому что она во весь день была безмолвна и послушна.

— Casa mia, casa mia! шептала она едва слышно.

Ея ознобъ, несмотря на лѣтнюю жару, обезпокоилъ прислужницу, и она доложила объ этомъ смотрительницѣ; но доктора не было въ близи, а директоръ обѣдалъ въ этотъ день у префекта. Ей дали горячаго чая, но она его выплюнула; ея губы посинѣли, а глаза стали мутными.

— Пустите меня, пустите домой! пробормотала она, наконецъ, дрожащимъ голосомъ: — здѣсь нѣтъ воздуха; мнѣ нечѣмъ дышать!

Окружавшія ея женщины ни мало не испугались, такъ какъ онѣ привыкли къ сценамъ смерти, но все-таки изъ инстинктивной жалости приподняли ее и отворили окно.

Но Анунціата не почувствовала свѣжаго воздуха, внезапно ворвавшагося въ душную комнату, она, широко открывъ глаза и протягивая руки, дико вскрикнула:

— Господи! Дай мнѣ взглянуть еще разъ на солнце!

Это были ея послѣднія слова. Она упала мертвой на кровать.

Такъ кончило свою жизнь въ тюрьмѣ, называемой лицемѣрами благотворительнымъ убѣжищемъ, это невѣжественное, но безпредмое, доброе, честное, мужественное существо, безропотно выносившее все: голодъ, холодъ, страданія, пока его не лишили свободы.

XXXV.

Между тѣмъ, семья Пасторини достигла до нищеты, которая была для нея тѣмъ чувствительнѣе, что въ продолженіи многихъ столѣтій Пасторини жили въ довольствѣ. Всѣ деньги, отложенныя старикомъ на черный день, были издержаны во время нахожденія Кармело въ тюрьмѣ, а мельница не приносила никакого дохода. Люди, которые въ прежніе года сдѣлали бы старику кредитъ на десять лѣтъ, теперь не вѣрили ему и на мѣсяцъ. Общественное довѣріе и любовь такъ же быстро и безпричинно исчезаютъ, какъ и возбуждаются. Деметріо Пасторини продалъ свою хорошую сѣрую лошадь, такъ какъ нечѣмъ было ее кормить, и таже участь ждала вскорѣ и стараго мула. Судебный приставъ началъ взыскивать мелкіе долги, такъ какъ стоитъ только одному торговцу сдѣлаться бездушнымъ и всѣ послѣдуютъ его примѣру. А послѣ банкротства и бѣгства изъ Санта-Розаліи мелкаго мясника Сандро, крупный его соперникъ, пользовавшійся покровительствомъ муниципалитета, ничего не отпускалъ въ кредитъ.

Старикъ Деметріо такъ исхудалъ, что не походилъ на себя; одинъ только ребенокъ процвѣталъ среди общаго горя, и еще можно было ожидать вскорѣ второго. Будущее обѣщало мельнику и его сыну только голодъ и увеличеніе ртовъ, просившихъ пищи. Кармело не явился къ мировому по обвиненію въ загроможденіи общественной дороги мѣшками и дѣло было передано въ Помодоро, гдѣ преторъ, увидавъ снова имя Кармело Пасторини, постановилъ безъ дальнѣйшаго разбирательства обвинительный приговоръ. Такимъ образомъ, штрафъ съ судебными издержками достигъ тридцати восьми франковъ, которые можно было такъ же легко найти на мельницѣ, какъ брилліанты или рубины. Послѣ извѣстнаго промежутка времени, судебный приставъ явился и забралъ единственное достояніе Кармело, его старое ружье, коралловыя серьги, свадебный подарокъ женѣ, и кое-какую остававшуюся у него одежду. Онъ ничего не возражалъ, только смѣялся, но этотъ дикій смѣхъ напугалъ всѣхъ присутствующихъ.

— Онъ ничего не сдѣлалъ, только снялъ съ телеги три мѣшка съ углемъ и положилъ на минуту на дорогу, чтобъ облегчить мула, говорилъ съ отчаяніемъ отецъ, и убѣдилъ въ тайнѣ пристава взять его одежду вмѣсто сыновней.

Онъ отдалъ бы охотно мула, но это старое животное было уже продано, чтобъ прокормить многочисленную семью.

Віола, видя свою безпомощность, горько упрекала себя за то, что вышла замужъ за Кармело. Онъ могъ бы прожить одинъ или искать куска хлѣба на чужбинѣ. Ея сердце сжималось при мысли, что она сдѣлала только вредъ всѣмъ, кого любила.

— О, Кармело! воскликнула она, приходя въ отчаяніе при извѣстіи о новомъ арестѣ Анунціаты: — вѣдь они убили Рагги, хотя я тебѣ никогда объ этомъ не говорила.

— Я это давно отгадалъ, отвѣчалъ юноша съ горькой улыбкой: — эти разбойники, воры, палачи, которымъ мы отданы на съѣденіе, способны на все. И народъ это терпитъ!

— А что же ему дѣлать?

— И то правда. Что можемъ мы сдѣлать? И все-таки, смерть лучше подобной жизни, когда ежедневно вытягиваютъ изъ тебя жилы.

— Но чѣмъ все это кончится?

— Кто знаетъ? Я слыхалъ, что солдаты ропщутъ. Если это правда, то…

Онъ замолчалъ и не сказалъ болѣе ни слова, но Віола слышала достаточно, чтобъ понять какая опасность грозила ея мужу, и въ эту минуту мрачнаго отчаянія, въ головѣ ея вдругъ блеснула мысль, которая возбудила въ ней надежду. Конечно, еслибъ! она не была такимъ простымъ, наивнымъ и невѣжественнымъ существомъ, то и на минуту не утѣшила бы себя подобными иллюзіями.

Какъ бы то ни было, она повязала свою все еще хорошенькую головку платкомъ, взяла на руки ребенка и пошла, тайно отъ всей семьи, въ муниципальный палаццо, гдѣ спросила дрожащимъ голосомъ, не можетъ ли она видѣть мессера Неллемане.

Въ послѣднее время, мессеръ Неллемане сдѣлался очень хладнокровенъ къ Санта-Розаліи; онъ зналъ, что вскорѣ промѣняетъ свое скромное мѣсто на болѣе важный оффиціальный постъ и уже начиналъ смотрѣть свысока на своего прямого начальника, кавалера Дурелаццо. Поэтому, онъ очень рѣдко удостоивалъ принимать лично прошенія отъ мѣстныхъ жителей общины, а довѣрялъ исполненіе этой скучной обязанности своимъ помощникамъ или Биндо Терри. Тѣмъ не менѣе, узнавъ, что его желала видѣть жена Кармело и внучка Пиппо, онъ приказалъ ее провести въ свой кабинетъ. Не питая ни малѣйшей вѣры въ женскую добродѣтель, онъ вообразилъ, что Віола, наконецъ, пришла къ нему съ безчестными предложеніями. Конечно, ея планъ не удастся; онъ хорошо зналъ, какъ подобныя слабости портятъ карьеру, и твердо рѣшился быть чистымъ, какъ хрусталь, въ отношеніи женщинъ. Честолюбіе было его единственной Венерой. Но это свиданіе могло доставить ему минуту гордаго торжества и, ожидая прихода молодой женщины, когда-то отвергнувшей его любовь, онъ самодовольно улыбался.

Но когда Віола вошла въ комнату съ ребенкомъ на рукахъ, мессеръ Неллемане вспыхнулъ отъ гнѣва. Женщина не приходитъ съ намѣреніемъ отдаться мужчинѣ, держа на рукахъ своего ребенка.

— Синьора, сказалъ онъ, однако, съ милостивой улыбкой: — давно мы съ вами не видались. Я такъ страшно занятъ. Un bel bembo dovvero? Сколько ему мѣсяцевъ?

Віола не обратила никакого вниманія на его слова и дрожащимъ, глухимъ голосомъ произнесла:

— Я пришла просить, чтобъ вы смилостивились надъ нами. Мы, синьоръ, въ ужасномъ положеніи. Мой свекоръ раззоренъ. Мой мужъ хочетъ отправиться работать въ Маремы, какъ простой поденщикъ. Моя тетка снова арестована, а дѣдушка… мой бѣдный дѣдушка!..

Слезы не дали ей продолжать.

Черные глаза мессера Неллемане радостно блеснули, но онъ тотчасъ придалъ своему лицу грустное, сочувственное выраженіе.

— Меня все это очень огорчаетъ, сказалъ онъ: — я слышалъ…

— Спасите насъ, вы можете насъ спасти! воскликнула Віола, дрожа всѣмъ тѣломъ и крѣпко прижимая ребенка къ своей груди.

— Я? произнесъ мессеръ Неллемане въ изумленіи: — я, сага mia signora, не имѣю никакого дѣла до несчастій вашихъ родственниковъ! Увы! я не могу, однако, сказать, что это несчастія не заслуженныя, потому что нельзя такъ упорно нарушать всѣ законы и…

— Вы всему причина, воскликнула Віола, забывая всякую осторожность: — вы здѣсь дѣлаете все, что хотите. Нунціатину выпустили бы изъ тюрьмы, и мой мужъ могъ бы здѣсь остаться, еслибы вы перестали насъ преслѣдовать.

Мессеръ Неллемане торжественно вытянулся во весь ростъ.

— Я… васъ преслѣдую! сказалъ онъ съ чувствомъ оскорбленнаго достоинства: — вы, синьора, не понимаете, что говорите. Вопервыхъ, я здѣсь ничто… только орудіе воли совѣта, перо справедливаго и благодѣтельнаго муниципалитета. Во-вторыхъ, всѣ несчастія вашихъ родственниковъ происходятъ отъ того, что они не хотѣли послушаться многочисленныхъ предостереженій и совѣтовъ не нарушать закона, который долженъ же, наконецъ, заставить себя уважать.

— Нѣтъ, произнесла Віола, выходя изъ себя: — это все пустыя слова! Когда я была дѣвушкой, вы имѣли преступные на меня замыслы, и теперь вы мстите мнѣ и моему семейству. Еслибы я приняла ваши подарки и согласилась на ваши безчестныя предложенія, то вы не погубили бы моего дѣда, всю семью Пасторини и бѣдную старуху, которая виновата только въ томъ, что она моя родственница.

Оскорбленное величіе и благородное негодованіе выразилось на лицѣ мессера Неллемане.

— Вы съума сошли, сказалъ онъ строго: — какъ вы смѣете такъ со мною говорить! Я васъ видѣлъ только два раза въ жизни и считалъ васъ невѣстой Кармело. Я не -занимаюсь подобными глупостями. Мое сердце и мое время одинаково посвящены служенію націи.

Віола его не слушала и съ жаромъ продолжала:

— За то, что бѣдная Анунціата принесла вамъ обратно ваши подарки, вы ее возненавидѣли. Я знаю, что всѣ страдаютъ по моей милости и эта мысль не даетъ мнѣ покоя. Я и Кармело кое-какъ проживемъ; мы молоды и здоровы; насъ поддержитъ любовь, но у стариковъ нѣтъ поддержки, и чѣмъ же они виноваты, что вы ихъ ненавидите по моей милости.

— Это безуміе! промолвилъ мессеръ Неллемане, пожимая плечами: — хуже того — это клевета. Повторяю вамъ, что ваши родственники сами накликали на себя всѣ несчастья своимъ ослушаніемъ законамъ. Они понесли, какъ это ни жаль, вполнѣ справедливую кару.

— О! лицемѣръ! воскликнула Віола съ пылающими отъ гнѣва щеками. — Напрасно я пришла къ вамъ! У васъ каменное сердце и мѣдный лобъ!

— Вы разстроены, отвѣчалъ холодно мессеръ Неллемане: — я очень сожалѣю, что вы истолковали такъ превратно простую любезность пожилого человѣка къ бѣдной молодой дѣвушкѣ. Я думалъ, что деревенскимъ дѣвушкамъ недоступны грѣшныя мысли, приличныя только падшимъ женщинамъ. Посмотрите, вашъ ребенокъ плачетъ. Извините, но я васъ попрошу меня оставить.

Дѣйствительно, ребенокъ расплакался. Віола крѣпко прижала его къ груди и, отвернувшись, молча, вышла изъ комнаты.

Мессеръ Неллемане торжествовалъ до конца; онъ доказалъ, что она была неприличной, грѣшной женщиной, подозрѣвавшей преступную цѣль въ простой, невинной любезности.

Ея щеки пылали и горячія слезы катились по нимъ.

— О, bembo mio! бормотала она, горько рыдая: — это все законъ! Законъ будетъ насъ преслѣдовать и въ Маремахъ и отниметъ у насъ послѣднюю кроху хлѣба! О, bembo mio! еслибы ты не былъ такой милый, такой прекрасный, я право пожалѣла бы, что ты родился на свѣтъ!

— Какое счастіе, что я не поддался минутному капризу, думалъ мессеръ Неллемане, оставшись одинъ. — И какъ она стала некрасива, какъ исхудала! Еслибы у насъ были фабрики и заводы, то не уничтожился бы массъ такихъ безполезныхъ, голодныхъ, несчастныхъ женщинъ.

И, протянувъ руку, онъ досталъ изъ подъ груды бумагъ, лежавшихъ на столѣ, проэктъ устройства, на счетъ муниципалитета, въ развалинахъ монастыря св. Франциска, фабрики, которая нарушила бы прелесть всего пейзажа, заразила бы міазмами воздухъ и рѣку, но принесла бы муниципалитету 40 % чистой прибыли. Что могло быть благодѣтельнѣе для общины подобнаго учрежденія?

XXXVI.

Въ ту ночь, когда умерла Анунціата, Кармело и его отецъ сводили счеты при свѣтѣ лампы. Они очень плохо считали, а Кармело вовсе не умѣлъ писать. Но все-таки они ясно видѣли, что мельникъ былъ по уши въ долгахъ, и что, если обстоятельства не поправятся, то его ожидала судьба стараго Пиппо. А не было никакого вѣроятія, чтобъ обстоятельства поправились; напротивъ того, паровая мельница съ каждымъ мѣсяцемъ все болѣе и болѣе отбивала работу у бѣднаго Деметріо Пасторини. Санта-Розалія въ этомъ отношеніи слѣдовала примѣру большихъ общинъ, которыя постоянно придерживаются личнаго интереса и минутнаго увлеченія.

Отецъ и сынъ были горько этимъ оскорблены; они воображали, что все селеніе поступитъ совершенно напротивъ, и, ненавидя opressores rusticorum, мужественно докажетъ эту ненависть; ни одинъ изъ нихъ не зналъ глубоко человѣческой натуры, они были только искренинми, довѣрчивыми людьми.

— Кто бы подумалъ, что сосѣди такіе низкіе люди, сказалъ Пасторини.

— Ихъ учатъ быть низкими, отвѣчалъ Кармело: — ими управляютъ шпіонъ и полицейскій сержантъ. Чего же тутъ ожидать?

Пасторини тяжело вздохнулъ: онъ вспомнилъ геройскую смерть брата и ему стало горько. Онъ ничего не понималъ въ политикѣ, но чувствовалъ, что было нѣчто неладное.

Кармело, облокотясь на столъ, задумался. Желтоватый свѣтъ лампы тускло игралъ на его волосахъ. Было двѣнадцать часовъ: Віола сидѣла на верху; луна свѣтила сквозь окно кухни.

— Отецъ, сказалъ онъ, наконецъ: — мнѣ не къ чему здѣсь оставаться. Я не могу вамъ помочь, а только приношу вредъ. Выдавъ замужъ дочь, вы останетесь одни, и можетъ быть, хватитъ хлѣба вамъ, Цезареммо и дѣвочкамъ. Остальные, пройдя черезъ адскую рекрутчину, могутъ каждый снискивать пропитаніе для себя. Я никогда не думалъ, что дѣло дойдетъ до этого, но вижу, что это необходимо. Я отправлюсь искать работы вмѣстѣ съ женой, а можетъ быть, мы возьмемъ и старика Пиппо, я то онъ здѣсь сойдетъ съ ума.

— Ты покинешь мельницу! Ты? Старшій сынъ?

Деметріо Пасторини поблѣднѣлъ, какъ полотно, и съ трудомъ перевелъ дыханіе. Въ продолженіи многихъ вѣковъ, ни разу не случалось, чтобъ старшій сынъ въ семьѣ Пасторини покинулъ мельницу.

— Такъ будетъ лучше, сказалъ Кармело грустно: — для всѣхъ здѣсь мало хлѣба. Мы погибнемъ, прибавилъ онъ, ударивъ кулакомъ по счетамъ: — а одинъ вы, можетъ быть, кое-какъ пробьетесь. Обо мнѣ же не безпокойтесь; я здоровъ и силенъ; могу справиться съ какой угодно работой.

— Ты пойдешь въ поденьщики! промолвилъ съ горечью отецъ.

— Да, хоть въ поденьщики, отвѣчалъ Кармело: — въ будущемъ мѣсяцѣ я отправлюсь въ Маремы. Тамъ, говорятъ, много работы. Я, по правдѣ сказать, не знаю, гдѣ находятся эти Маремы, да языкъ всюду доведетъ. Я отправился бы за море, да у меня для этого нѣтъ денегъ. Какъ бы то ни было, у меня есть руки и я не дамъ умереть съ голода ни Віолѣ, ни ея дѣтямъ, ни старику, если онъ отправится съ нами. Отпустите меня, отецъ! Вѣдь, не правда ли, вы мнѣ не откажете въ этой просьбѣ?

Кармело не тронулся бы, еслибъ отецъ не далъ своего согласія; онъ, по старинному обычаю, слѣпо повиновался отцу, какъ ребенокъ.

Деметріо Пасторини молчалъ, губы его дрожали.

— Дѣлай, что подсказываетъ тебѣ совѣсть, сказалъ онъ, наконецъ, глухимъ голосомъ: — я тебѣ ни въ чемъ не помѣшаю. Къ тому же, что я тебѣ могу предложить дома? — кусокъ черстваго хлѣба! О! Боже мой, какое несчастье!

И, припавъ къ столу своей сѣдой головой, онъ зарыдалъ.

Онъ не хотѣлъ противиться желанію сына и понималъ, что молодому человѣку лучше дышать не однимъ воздухомъ съ Биндо-Терри, но ему тяжело было разставаться. Изъ поколѣнія въ поколѣніе мельникъ съ старшимъ сыномъ жилъ въ этомъ старомъ домѣ. Мысль, что его первенецъ будетъ вынужденъ бѣжать изъ родительскаго дома и работать на чужбинѣ простымъ поденьщикомъ, казалась ему столь страшною, что онъ предпочелъ бы въ эту минуту увидѣть Кармело мертвымъ. Однако, онъ не хотѣлъ сказать — нѣтъ.

— Иди, если хочешь, произнесъ онъ. — Когда срубили мои деревья, я зналъ, что счастье навѣки покинуло мой домъ. Впрочемъ, мнѣ уже недолго жить.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ нѣжно Кармело: — я приношу несчастье этому дому. У нашего честнаго домашняго очага не мѣсто тюремной птицѣ. Цезареммо будетъ лучшимъ хозяиномъ, чѣмъ я. Проживи я хоть пятьдесятъ лѣтъ, всегда останется на моемъ имени пятно, а въ моемъ сердцѣ жажда мести.

Онъ сжалъ кулаки и мысленно проклялъ тѣхъ, ради которыхъ была проклята вся его жизнь.

Онъ жаждалъ поскорѣе удалиться изъ Санта-Розаліи, хотя невыносимо горько ему было покидать родную сторону, милую, любимую рѣку, въ которой онъ плескался ребенкомъ. Но онъ боялся, чтобъ ненависть къ врагамъ не взяла когда-нибудь верхъ надъ благоразуміемъ и не предала бы его снова въ ихъ руки. Торжествующія улыбки сельскихъ стражей, трусость товарищей, которые отворачивались отъ него, обнаженная земля передъ домомъ отца, гдѣ прежде росли деревья, страданія стараго Пиппо и Нунціатины неустанно терзали его сердце, и онъ не могъ положиться на себя. Каждую минуту его терпѣніе могло лопнуть.

Онъ былъ очень молодъ и желалъ новаго поля дѣятельности, и свободной жизни въ такой мѣстности, гдѣ сосѣди не могли смотрѣть на него искоса, а враги съ злорадствомъ. Онъ былъ совершеннымъ невѣждой и не зналъ даже, что дѣлалось въ другихъ окрестныхъ общинахъ, по въ его глазахъ вездѣ было лучше, чѣмъ оставаться въ Санта-Розаліи и сдѣлаться причиной погибели отца. Онъ чувствовалъ въ себѣ достаточно силы, чтобъ проложить себѣ новый путь въ жизни и заработать кусокъ хлѣба для себя, жены и старика. Онъ полагалъ, что гдѣ-нибудь да можно было работнику найти пропитаніе своей семьѣ.

Такъ мало зналъ онъ, несмотря на свой горькій опытъ, что

страшная нищета точитъ десятки тысячъ людей, въ странѣ, опустошаемой чиновною саранчей.

Въ эту ночь Кармело долго сидѣлъ у отвореннаго окна и смотря на рѣку, говорилъ женѣ о своихъ планахъ и надеждахъ. Віола никогда не слыхала о Руѳи, но сердце Руѳи бьется въ груди каждой любящей женщины, и она говорила по своему: «Куда ты пойдешь, и я пойду». Ее не пугала мысль о странствіяхъ на чужбинѣ, хотя сосѣдняя провинція была для нея такой же невѣдомой страной, какъ для насъ солнце, но она спросила съ безпокойствомъ:

— А дѣдушка?

— Мы его возьмемъ съ собою, сказалъ рѣшительно Кармело. — Не бойся, голубушка, я не потребую отъ тебя такой жертвы, не разлучу тебя съ нимъ. Его здѣсь сведутъ съ ума. Мы его уговоримъ отправиться съ нами.

— Онъ никогда на это не согласится, отвѣчала со вздохомъ Віола: — его жизнь неразрывно связана со стѣнами его дома.

— Но вскорѣ его оторвутъ отъ этихъ стѣнъ, произнесъ Кармело съ горечью: — эти разбойники не оставятъ его въ покоѣ и къ тому же домъ заложенъ.

— Въ такомъ случаѣ, можетъ быть, онъ отправится съ нами; но онъ очень старъ и не поддастся ни на что новое. А Анунціата, что станется съ нею?

— Отецъ возьметъ ее къ себѣ въ домъ; она займетъ мѣсто за столомъ и будетъ спать на нашей постелѣ.

Віола съ любовью поцѣловала мужа.

— Пока отецъ живъ, онъ не откажетъ ей въ кускѣ хлѣба и не допуститъ ее до тюрьмы, прибавилъ Кармело. — Я пойду завтра въ Помодоро и объясню ей это. Быть можетъ, ее и выпустятъ, если она обяжется никогда болѣе не ходить по большой дорогѣ.

Віола снова поцѣловала его и, прижавшись другъ къ другу, они были почти счастливы.

— Еслибъ, промолвилъ Кармело: — мы могли только пробраться въ такое мѣсто, гдѣ я могъ бы заработать кусокъ хлѣба для насъ всѣхъ и гдѣ твои дѣти, Віола, никогда не узнали бы, что ихъ отецъ сидѣлъ въ тюрьмѣ. Но это не значитъ, что я сожалѣю о своемъ поступкѣ — нѣтъ, я и сейчасъ сдѣлалъ бы тоже! бѣдная Tonna!

Въ Санта-Розаліи, разъ въ три года, бываетъ въ августѣ мѣсяцѣ ярмарка лошадиная и скотская. Она продолжается два дня и на нее собираются жители всѣхъ селеній на двадцать миль въ окружности.

Въ прежніе времена ярмарка открывалась религіозной процессіей и не было конца простымъ, невиннымъ удовольствіямъ, но теперь часто бываютъ ссоры и преобладаетъ пьянство, такъ какъ въ настоящую эпоху, люди ищутъ забвенія въ винѣ, а торговцы платятъ такіе громадные налоги, что должны подмѣшивать всякую дрянь въ напитки.

Всѣ приготовленія къ ярмаркѣ были уже сдѣланы; на пыльномъ плацѣ возвышались балаганы, шалаши и пари, украшенные флагами, и видны были группы быковъ, ословъ, лошадей, овецъ. Въ воздухѣ стоялъ гулъ отъ громкихъ разговоровъ, смѣха, блѣянія скота и звона церковныхъ колоколовъ.

Кармело съ самаго утра вышелъ на плацъ, чтобъ поговорить съ погонщиками скота и пастухами. Онъ собралъ отъ нихъ свѣдѣнія о разныхъ мѣстностяхъ и встрѣтилъ одного лошадинаго барышника изъ Маремы, который увѣрилъ его, что въ тамошнихъ лѣсахъ всегда найдется работа зимой для здороваго, сильнаго молодца. Конечно, все это было очень неопредѣленно, но все-таки возбудило въ его сердцѣ надежду. Разсказы о широкихъ болотистыхъ равнинахъ, о голубомъ морѣ, о темныхъ сосновыхъ лѣсахъ рисовали передъ нимъ картину свободной жизни и онъ думалъ, что, конечно, тамъ не преслѣдовали людей мелочные люди, какъ мошки въ лѣтній зной. Онъ былъ такъ молодъ, что тотчасъ повеселѣлъ и отправился къ старому Пиппо, съ цѣлью уговорить его отправится съ нимъ и Віолой въ эти невѣдомыя, соблазнительныя страны.

Пробиваясь сквозь толпу, онъ былъ такъ занятъ своими мыслями, что не замѣтилъ на берегу рельсы, на которые всѣ смотрѣли съ большимъ любопытствомъ, чѣмъ на быковъ, лошадей или балаганы.

— Берегись! произнесъ какой-то грубый голосъ и его оттолкнули съ рельсовъ въ ту самую минуту, какъ прошелъ мимо первый вагонъ, открывавшейся въ этотъ день конно-желѣзной дороги.

— Проклятая копка! воскликнулъ Кармело.

Большая часть окружавшей его толпы смотрѣла грустно, насупивъ брови, на эту новинку, и только немногіе криками и маханіемъ шляпъ пытались возбудить всеобщій восторгъ.

Въ вагонѣ торжественно возсѣдали кавалеръ Дурелаццо, синьоръ Лука Финти, синьоръ Цаули, члены джіунты и прочія лица, нагрѣвшія себѣ руки этимъ послѣднимъ словомъ цивилизаціи. Мессеръ Неллемане, съ розой въ петлицѣ, сіялъ болѣе всѣхъ.

Уродливая махина скрылась изъ глазъ среди мертваго молчанія толпы.

— Я разоренъ, сказалъ очень спокойно содержатель дилижанса: — я покончу съ собой, какъ Нанни. Я теперь никому не нуженъ.

— Зачѣмъ вы позволяете все это дѣлать втихомолку, у васъ за спиной? произнесъ Кармело съ злобно сверкающими глазами: — вы, какъ овцы, идете безмолвно на бойню.

— Это правда, отвѣчало нѣсколько голосовъ: — но что же намъ дѣлать? Въ городѣ говорятъ…

— Говорятъ! Всякій дуракъ умѣетъ говорить, воскликнулъ съ жаромъ Кармело: — надо не говорить, а дѣйствовать. Каждый хозяинъ дома, каждый честный человѣкъ долженъ смѣло возвышать голосъ въ общественныхъ дѣлахъ своей общины. Не слѣдуетъ дозволять шайкѣ негодяевъ всѣмъ распоряжаться. Неужели вы этого не понимаете?

— Браво! браво! раздалось въ толпѣ, и Кармело, поощряемый общимъ одобреніемъ, продолжалъ, возвышая голосъ:

— Я много думалъ объ этомъ. Тюрьма суровый учитель, но она не учитъ лжи. Одинъ умирающій работникъ ясно доказалъ мнѣ тамъ, что мы всѣ рабы. Мы работаемъ въ потѣ лица съ утра и до ночи только для того, чтобъ чиновники отнимали у насъ послѣдній грошъ. Наши матери рыдаютъ и поля остаются наполовину необработанными, а молодежь наполняетъ ряды арміи и околѣваетъ, какъ собаки. Наши корабли гніютъ въ портахъ, не смѣя выйти въ море отъ тяжести налоговъ. Мелкіе торговцы закрываютъ лавки и умираютъ съ голода. Въ селеніяхъ никто не можетъ сказать, что его душа, принадлежитъ ему; если его собака выбѣжитъ на улицу или ребенокъ спуститъ волчекъ передъ дверью дома, на него набрасываются разбойники и онъ долженъ платить тяжелую пеню, или, въ противномъ случаѣ, продаютъ все его имущество. Вы скажете, что же дѣлаетъ король? Да онъ ничего не знаетъ; обманщики и лгуны окружаютъ его такой тѣсной стѣной, что онъ ничего не видитъ, ничего не слышитъ. Говорятъ, королева часто платитъ штрафы за бѣдныхъ рабочихъ, чтобъ спасти ихъ лопаты, топоры, молотки, которые немилосердно захватываютъ разбойники, если нѣтъ ничего другого. Если человѣкъ вырабатываетъ десять сантимовъ въ день, то онъ платитъ totja di famiglia. Вы всѣ это знаете. Мы свободны? Какъ бы не такъ! въ городахъ казармы полны солдатъ, а селенія кишатъ стражами, которые слѣдятъ за каждымъ нашимъ шагомъ. Наша жизнь принадлежитъ не намъ. Мы должны платить, платить, платить, пока трудовой потъ, наконецъ, обращается въ кровь. Въ проклятыхъ фабрикахъ женщины получаютъ сорокъ сантимовъ въ день, а дѣти — двадцать. Насъ увѣряютъ, что мы благоденствуемъ, что мы счастливы и трубятъ объ этомъ по всему свѣту, а народъ страдаетъ и умираетъ…

Слезы текли но его щекамъ, холодный потъ выступилъ на лбу и хотя онъ повторялъ слова умершаго германскаго работника, но говорилъ отъ души, отъ сердца.

Толпа слушала его словно очарованная, но его слушалъ также и Биндо Терри, стоявшій неподалеку.

— Ты говоришь правду, произнесъ содержатель дилижанса: — но что намъ дѣлать? Ты самъ говоришь, что города кишатъ солдатами, а селенія — полицейскими стражами.

— Такъ сознаемся прямо, что мы ничего не можемъ и смиренно преклонимъ головы, воскликнулъ Кармело, съ горечью указывая на флагъ, развѣвавшійся на кофейнѣ «Новая Италія»: — и скажемъ, что это знамя не свободы, а голода и тираніи. Мы умираемъ съ голода, а милліонъ піявокъ сосутъ нашу страну. Мы просто трусы и больше ничего.

— Уходи скорѣе, на тебя смотрятъ, сказалъ Джиги Кантарелли ему на ухо: — мы ничего не можемъ сдѣлать!

Въ эту минуту подошелъ Биндо Терри и рѣзко сказалъ:

— Вмѣсто того, чтобъ говорить при свидѣтеляхъ возмутительныя рѣчи, вы бы лучше заботились о родственникахъ вашей жены. Старая Анунціата умерла въ Мантесакро.

Съ этими словами онъ скрылся за спиной карабинера.

— Что? промолвилъ Кармело, съ недоумѣніемъ смотря на всѣхъ окружающихъ: — это вздоръ! Онъ хочетъ меня напугать. Скажите, вѣдь она жива! Она не могла умереть.

Джиги Кантарелли, стоявшій всего ближе къ нему, взялъ его за руку.

— Милый другъ, сказалъ онъ нѣжно: — я слышалъ объ этомъ отъ людей, пришедшихъ изъ города, но, вѣроятно, еслибъ это была правда, васъ увѣдомили бы прежде всѣхъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! произнесъ Кармело: — мы ничего не знаемъ. Неужели она умерла! Что же я скажу Віолѣ!

Биндо Терри изъ-за спины карабинера отвѣчалъ:

— Мы получили оффиціальное извѣстіе сегодня утромъ изъ Мантесакро. Вы получите письмо вечеромъ. Она умерла, это вѣрно и вамъ было бы лучше зарабатывать для семьи кусокъ хлѣба, чѣмъ проповѣдывать всякій вздоръ, за что вы снова попадете въ тюрьму.

Кармело бросился на издѣвавшагося надъ нимъ негодяя, но окружающіе его удержали.

— Вспомни о женѣ, воскликнулъ Кантарелли: — не попади снова въ бѣду. Этотъ негодяй будетъ только радоваться твоему несчастью.

— Старуха умерла! промолвилъ Кармело: — умерла одна, безъ насъ.

Голосъ у него задрожалъ, онъ нахлобучилъ себѣ шляпу на глаза и поспѣшно удалился.

— Если вы ее такъ любили, зачѣмъ же вы дозволяли ей просить милостыню на большой дорогѣ! крикнулъ ему вслѣдъ Биндо Терри, но Кармело уже не слыхалъ его словъ.

— Стыдитесь, Биндо, отвѣчалъ Кантарелли строго, и всѣ окружающіе подтвердили его справедливый упрекъ.

— Если вы будете поносить меня, то дорого за это заплатите, произнесъ дерзко Биндо Терри: — я представитель закона.

— Господа, промолвилъ Кантарелли: — сколько разъ я его билъ палкой за то, что онъ у меня воровалъ сахаръ!

Биндо такъ гордо поднялъ свою голову въ треуголкѣ съ перомъ, что, вѣроятно, не слышалъ этого замѣчанія.

Между тѣмъ, вагонъ конной желѣзной дороги катился къ Помодоро, гдѣ его встрѣтилъ графъ Саверіо, его братъ синдикъ и всѣ знатныя лица города, однимъ словомъ, всѣ, получившіе малую толику отъ этого великаго современнаго изобрѣтенія.

Кармело мрачно направился въ домику Пиппо. Извѣстіе о смерти Анунціаты поразило его, какъ громомъ. Она была только бѣдная старуха, но Віола ее любила и самъ Кармело привязался къ этому мужественному, доброму, честному созданію.

— Теперь старикъ не откажется послѣдовать за нами, думалъ юноша: — а то и онъ умретъ, какъ Анунціата.

Подойдя къ домику Мадонны, Кармело остановился. Сердце его сжалось. Дверь и окна были закрыты ставнями. Что случилось съ Пиппо?

— Онъ, вѣроятно, боленъ? подумалъ Кармело, но тотчасъ сказалъ себѣ, что, еслибы старикъ былъ боленъ, то не могъ бы закрыть снаружи ставни.

Онъ постучалъ въ дверь и толкнулъ ее ногой. Она была заперта.

— Что случилось съ Пиппо? спросилъ онъ у нѣсколькихъ сосѣдей, стоявшихъ поодаль.

— Не знаю, отвѣчалъ одинъ изъ нихъ съ какой-то странной улыбкой.

Кармело обѣжалъ вокругъ дома и перелѣзъ черезъ низенькую ограду садика. Но и съ той стороны дверь была заперта.

— Боже мой, что случилось? воскликнулъ онъ со страхомъ: — уже не убили ли его? Но кто же станетъ убивать нищаго!

Ремиджіо Росси увидалъ отчаяніе Кармелы съ противоположнаго берега и крикнулъ ему:

— Домъ вчера захваченъ за долги и вчера вечеромъ выгнали изъ него вашего дѣда. Онъ куда-то ушелъ, я думалъ, что къ вамъ. Развѣ васъ объ этомъ не увѣдомили? Зайдите ко мнѣ, выпейте стаканъ вина.

Кармело не могъ удержаться, чтобы не послать къ чорту врага своей семьи.

— Гдѣ Пиппо? прибавилъ онъ.

— Не знаю, отвѣчалъ собственникъ паровой мельницы: — мы думали, что онъ у васъ. Но, право, я не желаю вамъ ни малѣйшаго зла, и хотя набиваю себѣ карманы…

Кармело его далѣе не слушалъ, а, выйдя изъ маленькаго сада, пошелъ въ поле. Онъ увидалъ на сырой землѣ слѣдъ босой ноги и подумалъ, не прошелъ ли тутъ Пиппо.

— Я не могу показаться на глаза Віолѣ, если они оба умерли, произнесъ онъ про себя: — онъ, вѣроятно, наложилъ на себя руки, какъ Нанни.

За нимъ послышались шаги. Это былъ Джиги Кантарелли.

— Кармело, Кармело! кричалъ онъ: — я только что узналъ, что вчера вечеромъ выгнали изъ дома твоего дѣда. Они такъ тихо это сдѣлали, что никто не замѣтилъ. Оказывается, что Пиппо не заплатилъ по закладной натаріусу въ Помодоро и былъ долженъ муниципалитету, наложившему на него всевозможные штрафы и пени. Явился судебный ^приставъ, выгналъ старика и занеръ домъ. Онъ, говорятъ, проданъ съ молотка. Такъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ сказалъ этотъ негодяй Анджело. Я только не могу понять, какъ никто изъ насъ ничего не слыхалъ.

— Пиппо, вѣроятно, убилъ себя, промолвилъ Кармело, которому уже представлялось тѣло старика или на днѣ рѣки, или на деревѣ въ лѣсу.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Джиги Кантарелли: — я не думаю. Пиппо человѣкъ богобоязненный; онъ этого не сдѣлаетъ. Онъ знаетъ, что наша жизнь зависитъ отъ одного Бога.

Кармело его не слушалъ и дико озирался по сторонамъ.

— Если Пиппо не наложилъ на себя руки, воскликнулъ Кармело, рыдая, какъ ребенокъ: — то онъ спрятался, чтобы мы его не (нашли. Посмотрите, это его слѣды, они ведутъ въ поле.

— У него голова была не въ порядкѣ съ той минуты, какъ онъ подписалъ закладную на домъ. А я пришелъ еще къ нему съ предложеніемъ начать новую жизнь…

— Боже милосердый! промолвилъ Джиги, слѣдуя за юношей: — когда я былъ молодъ, никто не бросался въ рѣку и не вѣшался.

— Надо хорошенько поискать, произнесъ Кармело дрожащимъ голосомъ и вдругъ, дико вскрикнувъ, бросился къ сосѣднему дереву.

Подъ тѣнью этого дерева сидѣлъ старый Пиппо съ обнаженной головой.

— Дѣдушка! воскликнулъ Кармело, опускаясь на колѣни передъ нимъ: — развѣ вы меня не узнаете? Я Кармело! Взгляните на меня! Скажите хоть слово!

Волосы и одежда Пиппо были мокры отъ росы. Онъ всю ночь находился подъ открытымъ небомъ. Послѣ минутнаго молчанія, онъ поднялъ голову и, сжимая въ рукахъ большой ключъ, произнесъ шопотомъ съ дикой улыбкой:

— Они не войдутъ! Ключъ у меня! Домъ мой, и я хозяинъ. Ихъ было много, я и спряталъ ключъ. Это домъ мой, мой. Они увидятъ, что я хозяинъ. Они взяли у меня сто скуди и всѣ вещи: и постель, на которой родилась моя дѣвочка, и зеркальце, въ которое она смотрѣлась. Собачка умерла, камыши нужны королю, но въ домъ они не попадутъ. Ключъ у меня.

Онъ стиснулъ еще болѣе ключъ своими исхудалыми руками и безсмысленно захохоталъ.

Бѣдный Пиппо окончательно сошелъ съ ума.

Захватъ дома слугами закона былъ послѣднимъ смертельнымъ ударомъ для его слабой головы, въ которой уже давно путались мысли.

— У меня ключъ, повторялъ онъ: — они не попадутъ въ домъ. Это мой домъ. Когда я умру, то похороните меня подъ миндальнымъ деревомъ, гдѣ лежитъ собачка. А изъ дома сдѣлайте часовню.

Въ это самое время, на банкетѣ въ Помодоро, кавалеръ Дурелаццо читалъ среди общихъ рукоплесканій рѣчь, написанную для него мессеромъ Неллемане. Она была очень краснорѣчива. Онъ говорилъ о процвѣтаніи страны, о прекрасныхъ законахъ, объ удивительной экономіи, которою отличалась каждая вѣтвь общественнаго управленія, о необходимости для Италіи большей арміи, которая давала бы ей возможность возвышать голосъ въ совѣтахъ Европы.

Всѣ присутствующіе рукоплескали этой рѣчи и потомъ она появилась въ газетахъ всѣхъ партій, которыя отозвались о ней съ одинаковыми похвалами.

— Я вижу, что это ваша работа, сказалъ шопотомъ синьоръ Лука Финти мессеру Неллемане: — вы должны попасть въ депутаты на слѣдующихъ выборахъ и я увѣренъ, что мы вскорѣ будемъ оба министрами.

Мессеръ Неллемане скромно улыбнулся и, незамѣтно удалившись изъ комнаты, послалъ королю депешу отъ имени обоихъ синдиковъ, съ увѣдомленіемъ объ окончаніи великаго общественнаго предпріятія.

Въ глубинѣ своего сердца онъ совершенно соглашался съ мнѣніемъ своего друга, и не видѣлъ причины, почему бы ему не быть министромъ. Дѣйствительно, онъ обладалъ всѣми нужными для этого качествами.

XXXVII.

Въ настоящее время, Санта-Розалія платитъ по два франка въ день за содержаніе Пиппо(въ больницѣ для умалишенныхъ св. Бонифачію. Онъ неизлечимый сумасшедшій и иногда на него находятъ припадки бѣшенства, но организмъ его до того здоровъ, что онъ не умираетъ. По временамъ, онъ цѣлые дни плачетъ, отыскивая какой-то ключъ, и тогда его наказываютъ.

Віола была такъ взволнована несчастіемъ дѣда, что занемогла. Горячка быстро свела ее въ могилу, какъ юную испанскую королеву Мерседесъ; но Віолу не такъ скоро забыли и ея мѣсто осталось незанятымъ. Малютка, оставшаяся безъ матери, вскорѣ послѣдовала за нею. Кармело, обезумѣвъ отъ горя, присоединился къ маленькому кружку юныхъ умовъ, воспламененныхъ несчастіями и притѣсненіями. Они пытались поджечь муниципальный палаццо, гдѣ хранились документы, губившіе жизнь бѣдняковъ, и, арестованные, были преданы суду. Итальянская и англійская прессы отозвались объ нихъ, какъ о шайкѣ невѣжественныхъ и дикихъ анархистовъ. Они были приговорены, послѣ долгаго, утомительнаго процесса, къ пожизненной каторгѣ въ рудникахъ Сардиніи и всѣ объ нихъ теперь забыли.

Деметріо Пасторини умеръ отъ горя; его сыновья, не имѣя возможности соперничать съ паровой мельницей, продали отцовское наслѣдство муниципалитету и одни изъ нихъ работаютъ поденщиками, а другіе пошли въ рекрута.

Чекко умеръ и его сыновья также солдаты. Джиги Кантарелли, преслѣдуемый муниципалитетомъ, обанкрутился и теперь нищій. Въ развалинахъ древняго монастыря устроена фабрика, на которой женщины и дѣти теряютъ здоровье, выручая по нѣскольку сантимовъ въ день. Маленькій домикъ Мадонны купилъ Биндо Терри, который женился и открылъ винный погребъ на деньги, отложенныя имъ на черный день во время службы государству. Родной братъ, похожій на него, какъ двѣ капли воды, наслѣдовалъ ему въ качествѣ сельскаго стража.

Мессеръ Гаспардо Неллемане процвѣтаетъ на государственной службѣ и, по всей вѣроятности, достигнувъ своихъ честолюбивыхъ цѣлей, умретъ среди вполнѣ заслуженныхъ почестей.

Санта-Розалія вскорѣ оказалась слишкомъ мелкимъ театромъ для дѣятельности такого великаго человѣка. Теперь онъ переведенъ въ Римъ.

Съ переходомъ власти въ руки оппозиціи, онъ получитъ мѣсто министра. Если же правая сторона одержитъ верхъ, то онъ съумѣетъ извлечь пользу изъ того факта, что онъ всегда стоялъ за законъ и порядокъ.

Какая партія ни будетъ царить въ Монтечитеріо, онъ всегда получитъ свою награду.

ПОСЛѢСЛОВІЕ.

Маркъ Твэнъ говоритъ, что послѣсловіе придаетъ книгѣ большое достоинство. Несмотря на эту шутку, послѣсловіе не такъ противно читателямъ, какъ предисловіе. Во всякомъ случаѣ, я рискую прибавить къ моему разсказу эти немногія страницы съ цѣлью доказать, что въ немъ нѣтъ никакого преувеличенія.

По всей вѣроятности, читатели найдутъ, что, описывая тиранію муниципальныхъ чиновниковъ, я слишкомъ много наложила красокъ, но увѣряю ихъ, что я нисколько не преувеличила ни власть мелкихъ общинныхъ властей, ни тѣхъ роковыхъ страданій, которыя претерпѣваетъ по ихъ милости бѣдный народъ.

Путешественники и даже иностранные резиденты, обыкновенно, ничего не знаютъ объ этомъ несчастномъ положеніи страны. Надо отлично знать мѣстный языкъ и снискать довѣріе простолюдина, чтобъ понять его страданія. Оффиціально — это система полнаго народнаго самоуправленія, но на практикѣ выходитъ та печальная картина, которую я набросала. Подвергать аристократію тяжелымъ налогамъ нехорошо; стѣснять налогами промышленность и торговлю еще хуже, но всего жестокосерднѣе муниципальными налогами, пенями и штрафами высасывать послѣднюю каплю крови изъ сельскаго населенія. Конечно, есть общины, гдѣ главнымъ землевлевладѣльцемъ является добрый и умный человѣкъ: тамъ дѣла идутъ хорошо. Въ другихъ общинахъ, во главѣ муниципальнаго управленія стоитъ кузнецъ или плотникъ, и какъ бы дѣла тамъ ни шли дурно, народъ не можетъ жаловаться. Но тѣ и другія общины составляютъ рѣдкое исключеніе, а въ громадномъ большинствѣ случаевъ грошовый тиранъ, въ лицѣ мелкаго чиновника, по своему произволу распоряжается судьбою всей общины.

Совершенно излишне мѣнять министерства, пока существуетъ настоящая муниципальная система. Она привела въ упадокъ Венецію, Флоренцію и Неаполь, она же губитъ Римъ, и дѣйствуетъ въ томъ же разрушительномъ духѣ, какъ въ большихъ городахъ, такъ и въ мелкихъ селеніяхъ. Вездѣ одинаково многочисленная бюрократія обогащается на общественный счетъ, а народъ гибнетъ.

Я полагаю, что можно во многихъ случаяхъ бороться вполнѣ законно съ этой муниципальной тираніей, но народу подобная борьба не по силамъ. Я недавно выиграла процессъ противъ одного муниципалитета, и знакомый сапожникъ сказалъ мнѣ: «О! есть одинъ законъ для васъ, богатыхъ, а другой для насъ, бѣдняковъ».

И на практикѣ это такъ; бѣдный человѣкъ не можетъ нанять адвоката, и всѣ его жалобы на притѣсненія оставляются безъ всякаго разсмотрѣнія; всегда вѣрятъ чиновникамъ и сборщикамъ податей, а бѣдные люди умираютъ съ голоду. Наконецъ, на рѣшенія этихъ мелкихъ судовъ нѣтъ апелляціи.

Тутъ вопросъ не въ томъ, кто лучше — правая или лѣвая, а въ дурной системѣ такъ называемаго самоуправленія, которое раззоряетъ и губитъ страну одинаково, кто бы ни царилъ въ Монтечитеріо — Кайроли или Селла, Мингетти или Никотера.

Этого не понимаютъ иностранцы, объ этомъ никогда не пишутъ корреспонденты иностранныхъ газетъ. А здѣсь тщетно возстаетъ противъ этого Гарибальди: никто его не слушаетъ. Напрасно возвышаетъ онъ повременамъ свой могучій голосъ, доказывая, что всѣ бѣдствія Италіи происходятъ отъ стаи impiegati, которая, какъ саранча, поѣдаетъ страну и, живя на ея счетъ, высасываетъ всю ея кровь. Еслибъ я управляла Италіей, то вывезла бы девять-десятыхъ этихъ чиновниковъ въ Новую Гвинею; тогда можно было бы вести государственныя и общественныя дѣла, не вырывая послѣдняго гроша у работника и поселянина. Проклятое сѣмя impiegati тѣмъ опаснѣе, что оно никогда не вымираетъ. Пенсіонеры, которые также служатъ отягощеніемъ для народа, умираютъ, и вмѣстѣ съ ними исчезаютъ пенсіоны, но какъ только чиновникъ покидаетъ свой стулъ за канцелярскимъ столомъ, тотчасъ другой занимаетъ его мѣсто. Это крокодилъ, который самопроизвольно зарождается въ сыпучихъ пескахъ казенныхъ синекуръ и общественнаго растлѣнія. Всѣ политическія партіи одинаково распространяютъ это отродіе и всѣ наперерывъ дозволяютъ мѣстнымъ тиранамъ подвергать народъ всевозможнымъ страданіямъ.

Одинъ человѣкъ въ Монтечитеріо благородно высказалъ это въ прошлую сессію, но его нетолько не слушали, но даже не дали говорить. Депутаты заботятся только о Тунисѣ, Албаніи или о новомъ займѣ.

Обыкновенно говорятъ, что Италія нуждается въ Бисмаркѣ, но это неправда; ей необходимо совершенно иное, именно: министръ справедливый, умѣренный, не думающій о мишурныхъ эффектахъ, а твердо рѣшившійся уничтожить хищничество и искренно убѣжденный, что первый долгъ государства — обезпечить благоденствіе народа. Но увы! когда появляется на сцену хорошій человѣкъ, то нѣтъ никакой надежды на его успѣхъ; его партія распадается на враждебные кружки, и разочарованія въ погонѣ за мѣстами жалятъ его, какъ осы.

Чтобъ быть популярнымъ въ парламентѣ и прессѣ, онъ долженъ краснорѣчиво болтать объ арміяхъ, корабляхъ, совѣтахъ Европы и большею частію, хотя бы онъ былъ первымъ министромъ, его имя остается невѣдомымъ для большинства населенія. Утомленный, истощенный, безпомощный, онъ бросаетъ свои добрыя намѣренія въ такую бездну, которую Дантъ никогда не посѣщалъ, и съ отчаянія махнетъ на все рукою, зная, что надо быть полубогомъ для очищенія этихъ Авгіевъ конюшенъ.

Я знаю хорошо итальянскій народъ, т. е. бѣдные, работящіе классы; я ихъ сердечно люблю за ихъ добрыя качества, природный умъ и удивительное терпѣніе; это матеріалъ, изъ котораго можно сдѣлать многое. Ихъ не понимаютъ иностранцы, потому что они въ одно и тоже время хитры и просты, чрезвычайно добры и эгоистичны, очень покорны и щепетильны. Я не вижу въ нихъ болѣе жадности къ деньгамъ, чѣмъ въ бѣднякахъ остального свѣта; я полагаю, что еслибъ у насъ не было куска хлѣба для своихъ дѣтей, то и мы, вѣроятно, также были бы жадны. Нѣсколькимъ очень и очень бѣднымъ людямъ я плачу еженедѣльно маленькій пенсіонъ и никто изъ нихъ никогда не просилъ прибавки, никогда не докучалъ мнѣ просьбами о какой-либо другой помощи. Любезные читатели, многіе ли изъ васъ могутъ сказать тоже о своихъ соотечественникахъ?

Правда, итальянцы невѣжественны и, вѣроятно, долго останутся въ невѣжествѣ, потому что даровое народное образованіе — глупый фарсъ; общинныя школы, научивъ мальчика азбукѣ, требуютъ, чтобъ онъ училъ тому же другого мальчика, моложе его, и такъ далѣе, и такъ далѣе. Они невѣжественны, это не подлежитъ сомнѣнію, но въ интересѣ муниципалитета, какъ было прежде въ интересѣ католическаго духовенства, удерживать народъ въ невѣжествѣ. Въ теперешнемъ своемъ положеніи они переносятъ всѣ преслѣдованія, всѣ хищничества, которыя я старалась изобразить, переносятъ все смиренно, терпѣливо, не зная никакого средства помочь горю и неспособные на единеніе, составляющее всю силу народа. Отъ времени до времени подымается крикъ на дороговизну хлѣба, но это бываетъ очень рѣдко; карабинеры тотчасъ возстановляютъ тишину; а если кто шепчетъ протестъ, то его запираютъ въ тюрьму, гдѣ отъ діэты и болѣзней онъ, въ большинствѣ случаевъ, вскорѣ умираетъ.

Богатые и знатные люди — или безпечны или тираны. Поэтому, муниципалитеты распоряжаются совершенно произвольно, и всякаго рода общественныя работы, продажа, ломка, постройка производятся вопреки волѣ народа, безмолвнаго и безпомощнаго.

Лѣвая сторона въ парламентѣ хочетъ сдѣлать общину еще болѣе самоуправляющейся и еще менѣе зависимой отъ государства; если это будетъ сдѣлано, то результаты будутъ гибельны для народа; напротивъ, было бы гораздо лучше ограничить произволъ синдиковъ общими законами государства. Ихъ частыя перемѣны и капризы держатъ страну въ постоянной лихорадкѣ. Напримѣръ, въ Генуѣ одинъ синдикъ (извѣстный генералъ) запретилъ отдавать собакъ въ анатомическій театръ, а черезъ нѣсколько недѣль другой синдикъ приказалъ всѣхъ собакъ, которыя бѣгаютъ по улицамъ безъ хозяевъ, ловить и отдавать ученымъ для опытовъ. Это только одинъ примѣръ изъ тысячи.

Безграничная и произвольная власть минутныхъ владыкъ служитъ источникомъ неописуемаго ряда страданій, горя и раззоренія для бѣднаго народа. Вся эта система никуда не годится и только порождаетъ безконечныя злоупотребленія.

Большинство аристократіи такъ занято своими собственными сѣтованіями на платимый налогъ въ 45 %, что не слышитъ стоны народа и не сожалѣетъ его. Безграничная готовность французскаго общества помочь бѣднымъ — невѣдомая добродѣтель въ Италіи. Всякія благотворительныя подписки идутъ очень плохо и собранныя очень скудныя суммы обыкновенно настолько фильтруются, проходя черезъ многія руки, что бѣдняку ничего не достается, и если онъ умираетъ съ голоду, то ему лучше всего поскорѣе умереть. Главное зло въ Италіи — это апатія въ высшихъ классахъ и ихъ абсолютное равнодушіе къ положенію бѣднаго народа. Когда же они принимаютъ участіе въ общественныхъ дѣлахъ, то, по большей части, это дѣлается ради личныхъ интересовъ, непотизма или наживы. Итальянецъ, занимающій какой-нибудь общественный или государственный постъ, всегда выслушаетъ васъ очень любезно, но если вы вздумаете жаловаться на притѣсненія народа, то онъ сочтетъ васъ за дурака и скажетъ:

— Cara mia, зачѣмъ вы безпокоитесь? Они живутъ припѣваючи, и всѣ обманщики.

— Какъ можете вы писать книги объ этихъ birbonnaccie? говорилъ мнѣ одинъ итальянскій аристократъ: — они всю жизнь насъ обманываютъ. Не вѣрьте имъ ни слова.

Я не хочу сказать, чтобъ этого взгляда держались безъ исключенія высшіе классы Италіи, но увы! онъ выражаетъ мнѣніе большинства.

Число бродягъ и праздношатающихся въ большой мѣрѣ увеличивается нелѣпымъ закономъ, по которому отецъ обязанъ содержать сына, братъ брата, мужъ жену и т. д., какъ бы праздны, низки и безнравственны они ни были. Этотъ законъ въ сущности поощряетъ праздность и наказываетъ трудолюбіе, а его пагубныя послѣдствія уже ясно замѣчаются въ молодомъ поколѣніи. Люди работящіе и разсчетливые раззоряются ненасытными налогами; каждый видъ промышленности, каждое занятіе обложено пеней, словно работа — преступленіе; каждый труженикъ долженъ удѣлять часть своей трудовой копейки, или отъ него отбираются самыя орудія его труда.

Недавно, одинъ итальянскій авторъ, описывая страшное положеніе Романіи и Мархіи, правильно замѣчаетъ, что большинству народа не приносятъ никакой пользы громадныя массы денегъ, которыя расходуются на уничтоженіе старыхъ улицъ и украшенія большихъ городовъ. По его справедливому замѣчанію, старинный способъ передвиженія при постоянномъ наплывѣ путешественниковъ обогащалъ селенія и мелкіе города, а желѣзныя дороги, напротивъ, обѣдняютъ девять десятыхъ провинцій. Тунели сквозь Альпы имѣютъ прямымъ послѣдствіемъ вывозъ за границу пищи, въ которой нуждается сама страна. Нѣсколько крупныхъ подрядчиковъ обогащаются, но мѣстные рынки пустѣютъ и только худшіе изъ съѣстныхъ припасовъ остаются для употребленія народа. Каждую ночь на любой станціи желѣзной дороги вы можете видѣть какое громадное количество зелени, мяса и фруктовъ отправляется изъ Италіи во Францію и Германію. Что можетъ быть пагубнѣе для страны, гдѣ главный элементъ физической силы для народа составляетъ вино, какъ продажа винограда французскимъ и германскимъ купцамъ? Однако, въ нынѣшнемъ году всѣ землевладѣльцы занимались этимъ выгоднымъ для нихъ дѣломъ. Итальянца легко соблазнить минутнымъ барышемъ и онъ готовъ на всякую глупость, на всякую безумную спекуляцію.

Досадно видѣть, что иностранная печать, не знающая настоящаго положенія дѣлъ, разрѣшаетъ авторитетно итальянскіе вопросы. Англійскія газеты приписываютъ всѣ бѣдствія, приносимыя новой Италіи бюрократіей, вреднымъ остаткамъ старыхъ порядковъ. Я не жила во время старыхъ порядковъ и не могу судить объ нихъ, но знаю, что масса народа пламенно сожалѣетъ о спокойствіи и благоденствіи, которыми она тогда пользовалась. Такимъ образомъ, зло старыхъ порядковъ мнѣ невѣдомо, но зло новыхъ заключается въ хищничествѣ бюрократіи и въ равнодушномъ эгоизмѣ высшихъ классовъ, что составляетъ вообще самую дурную черту въ итальянцахъ.

— Какое вамъ дѣло, что дурно обращаются съ лошадью? она не ваша.

Вы услышите эту фразу на каждомъ шагу; интересоваться тѣмъ, что до васъ лично не касается, вещь непонятная итальянцамъ.

— Una vanita enorme, un’aspro cinicisme edi suo interessi, замѣтилъ одинъ итальянскій журналистъ о министрѣ, живущемъ еще доселѣ.

Замѣните горькій цинизмъ равнодушной учтивостью и вы получите вѣрную характеристику большей части итальянскихъ общественныхъ дѣятелей. Немногія же благонамѣренныя лица не имѣютъ силы, чтобъ бороться съ массой непотизма и хищничества, которые мѣшаютъ дѣлу истинной экономіи и истинной справедливости. Какъ бы ни перемѣнились во главѣ управленія партіи и имена, суть остается все таже. Plus èa change plus c’est la même chose.

Говорятъ, что унцій примѣровъ вѣситъ болѣе фунта теоретическихъ правилъ. Поэтому, я приведу нѣсколько случаевъ, происшедшихъ на моихъ глазахъ въ послѣдніе три мѣсяца:

1) Человѣкъ, жившій въ одной общинѣ, по на краю другой, заплатилъ налоги, требуемые первой, но естественно отказался платить что бы то ни было второй. За это ослушаніе вторая община потянула его въ судъ съ обычными послѣдствіями. У него не было ничего за душою, кромѣ ружья, и это ружье было отобрано. Одинъ иностранецъ принялъ участіе въ бѣднякѣ и добился признанія, что бѣдный человѣкъ былъ въ правѣ не платить вторично налоговъ и ему обѣщали возвратить ружье; но до сихъ поръ ружье не могутъ отыскать!

2) Какой-то contadino везъ въ гору тяжелые боченки съ виномъ. Жалѣя лошадь, онъ снялъ съ телеги два боченка и оставилъ ихъ на дорогѣ, намѣреваясь пріѣхать за ними. Сельскій стражъ замѣтилъ этотъ вполнѣ гуманный поступокъ и поселянина потребовали въ судъ; дѣло кончилось штрафомъ въ десять франковъ. По полицейскимъ правиламъ, возъ не можетъ остановиться на дорогѣ для отдыха лошадей; это называется загражденіемъ общественнаго пути.

3) жена землекопа, живущая въ одномъ изъ городовъ центральной Италіи, тогда какъ ея мужъ отправился на работу въ Сардинію, находится въ очень бѣдственномъ положеніи; она живетъ на чердакѣ и питается Богъ знаетъ чѣмъ. Ея ребенокъ занемогъ тифомъ и какой-то иностранецъ прислалъ ей кроватку для бѣднаго малютки. Слуги закона, увидавъ это, тотчасъ потребовали у несчастной женщины восемь франковъ налога, tassa de famiglia. У нея не было и восьми пенсовъ, а потому все равно было бы потребовать отъ нея восемь милліоновъ.

Что сказать о муниципальномъ управленіи, при которомъ возможны подобныя дѣла?

Между тѣмъ, въ различныхъ канцеляріяхъ десятки тысячъ лѣнивыхъ юношей ничего не дѣлаютъ, получая отъ тысячи до двухъ тысячъ франковъ въ годъ.

На дняхъ очень почтенный господинъ обратился въ какую-то канцелярію для взноса извѣстныхъ денегъ. Въ нижнемъ этажѣ болтались три молодыхъ чиновника. Они ему сказали: «Это не наше дѣло, пойдите во второй этажъ». Второй этажъ послалъ его въ третій, третій въ четвертый, а четвертый обратно въ первый. Когда онъ вернулся къ юношамъ, то они, зѣвая, объявили ему: «приходите завтра».

Въ таможняхъ присутствіе открывается не ранѣе девяти часовъ; въ три часа раздается звонъ большого колокола и всѣ чиновники расходятся. Мой садовникъ недавно ходилъ въ таможню за полученіемъ маленькой посылки въ фунтъ вѣса и оплаченной въ Германіи; его продержали три часа и отпустили ни съ чѣмъ, потому только, что колоколъ прозвонилъ. На слѣдующій день онъ опять продежурилъ тамъ отъ одиннадцати часовъ до двухъ и, наконецъ, послѣ того, какъ было исписана цѣлая кипа бумагъ, онъ получилъ свою посылку, въ которой оказалась книга. Бывало, Гарибальди проклиналъ «разбойничью шайку» патеровъ, но шайка чиновниковъ — гораздо болѣе праздная, жестокосердная и вредная. Это такое проклятіе для страны, что, повторяю, еслибы я имѣла власть, то отправила бы тотчасъ девять десятыхъ изъ нихъ на каторгу. Если бѣдный человѣкъ идетъ платить налогъ на собакъ, то онъ встрѣчаетъ всевозможныя помѣхи отъ чиновниковъ; ему говорятъ, что онъ пришелъ не во-время, что книги на ревизіи, что онъ можетъ придти черезъ мѣсяцъ. Но черезъ нѣсколько времени его штрафуютъ за пропускъ срока платежа. Онъ протестуетъ, доказывая, что это не его вина, но ему никто не вѣритъ. Впрочемъ, и уплата налога не освобождаетъ бѣдняка отъ преслѣдованій; одно и тоже взысканіе возобновляется по нѣскольку разъ въ той надеждѣ, что квитанція потеряна. Въ прошломъ мѣсяцѣ съ бѣднаго булочника потребовали за два года налогъ съ собакъ; по счастью, что я за него платила эти деньги и сохранила всѣ квитанціи, а то его ограбили бы безъ всякой жалости.

Эта громадная и ненасытная бюрократія похожа на паразита, который, скрываясь на спинѣ пчелы, проникаетъ въ улей, убиваетъ личинку, лежащую въ меду, поѣдаетъ медъ и улетаетъ, разжирѣвъ и достигнувъ своего полнаго развитія. Для бюрократіи публика тоже, что личинка для паразита, средство разжирѣть. Въ этомъ дѣлѣ ничего не помогутъ перемѣны министерствъ; необходимо уничтожить гангрену, заражающую весь политическій организмъ націи.

Въ Италіи издается маленькій альманахъ, который стоитъ одинъ сольдо; его покупаютъ десятки тысячъ бѣдныхъ людей. Въ одной изъ его статей, очень хорошо написаной и посвященной «Al signori ministri», говорится о неописанныхъ бѣдствіяхъ, которыя терпятъ честные, работящіе классы отъ страшнаго гнета налоговъ, благодаря которымъ положеніе итальянскаго поселянина не лучше судьбы египетскаго феллаха.

Упоминая о внесенномъ въ парламентъ.и постоянно откладываемомъ проэктѣ новаго закона Сезмета Дады, о снятіи этого бремени съ бѣдныхъ людей, альманахъ указываетъ постепенное очищеніе страны отъ мелкихъ владѣльцевъ. Тѣ изъ рабочихъ, обязанныхъ платить налогъ въ 6, 7, 8 и 10 лиръ, которые не могутъ внести денегъ, подвергаются продажѣ всего ихъ имущества, не исключая инструментовъ, которыми они добываютъ себѣ кусокъ хлѣба. Esattase объявилъ въ одномъ маленькомъ селеніи Pocca-Magua до четырнадцати продажъ домовъ и участковъ земли, принадлежавшихъ бѣднымъ людямъ. Эти маленькіе дома стоятъ отъ двухъ-сотъ до трехъ-сотъ лиръ, а одинъ участокъ земли пошелъ за сто десять франковъ. Все конфискуется, потому что къ суммѣ налога прибавляются судебныя издержки и расходы по продажѣ.

Читатели видятъ теперь, что бѣдный старый Пиппо не исключеніе. Тысячи, десятки тысячъ подобныхъ бѣдняковъ живутъ и страдаютъ теперь во всѣхъ углахъ Италіи.

Маленькій альманахъ прибавляетъ съ горечью, но вполнѣ справедливо: «Если всѣ рабочіе, нѣкогда довольные и трудолюбивые, а ныне лишенные крова и куска хлѣба, наполнятъ тюрьмы, то кто будетъ въ этомъ виноватъ? Кто превратитъ ихъ изъ мирныхъ, счастливыхъ поселянъ въ нищихъ? Въ послѣдніе нѣсколько лѣтъ, около двухъ милліоновъ мелкихъ владѣльцевъ раззорены и пущены по міру; а по закону за прошеніе милостыни садятъ въ тюрьму».

Это зло не остатокъ старыхъ порядковъ; при старыхъ порядкахъ налоги почти не существовали; они созданы жестокой, жадной бюрократіей, роковымъ стремленіемъ расхитить общественную казну, и особымъ взглядомъ на всякую общественную должность, какъ на источникъ частнаго обогащенія. Все это характеристическія черты современной политической и общественной жизни.

Кромѣ обременительныхъ налоговъ, бѣдныхъ людей еще раззоряютъ штрафами за нарушеніе различныхъ правилъ, составляемыхъ муниципалитетомъ по своему произволу. Половина этихъ денегъ идетъ въ пользу муниципальнаго стража, и въ газетныхъ объявленіяхъ, которыми общины вызываютъ охотниковъ на занятіе этой благородной должности, всегда указывается на ея выгодную сторону въ видѣ подобнаго дѣлежа. Легко себѣ представить, что должна выносить публика, находясь совершенно въ рукахъ этихъ закономъ назначенныхъ шпіоновъ, которые изъ личной своей выгоды, снуютъ по всѣмъ дорогамъ и суютъ носъ въ каждое жилище.

Люди смирные откупаются дорогой цѣной отъ этихъ негодяевъ; а болѣе мужественные терпятъ безчисленныя притѣсненія отъ ихъ шпіонства и ненависти. Благодаря полицейскимъ узаконеніямъ, каждый, даже самый невинный поступокъ поселянина, можетъ навлечь на него штрафъ. Свидѣтельство сельскаго стража принимается при этомъ за достаточное доказательство и бѣднякъ, ограбленный, приведенный въ отчаяніе и преслѣдуемый тѣми самими дицами, которыя должны бы ему покровительствовать, можетъ только подчиняться и нести свой послѣдній грошъ. Я ничего не преувеличу, сказавъ, что эта ежедневная, ежечасная тиранія клевретовъ муниципальныхъ властей сѣетъ по всей Италіи сѣмена пламенной ненависти къ закону.

Честный поселянинъ видитъ, что за каждымъ его шагомъ слѣдятъ шпіоны, что его постоянно мучатъ, таскаютъ въ судъ и подвергаютъ штрафамъ за всякія безвредныя мелочи; собака его залаетъ на улицѣ, ребенокъ спуститъ волчокъ на тротуарѣ или выкупается въ рѣкѣ, онъ самъ положитъ на минуту связку хвороста на лѣсной тропинкѣ или остановится съ возомъ на дорогѣ, чтобъ лошадь отдохнула — тотчасъ на него набрасывается шпіонъ и, въ концѣ концовъ, онъ обязанъ отдать все, что получаетъ въ день, а часто въ недѣлю, мелкимъ чиновникамъ и судьямъ, которые составляютъ одну шайку разбойниковъ, грабящихъ народъ.

Пока эта система не будетъ уничтожена и не замѣнится полной свободой для всѣхъ честныхъ людей, народъ не будетъ знать мира и спокойствія; еслибы правители страны не были слѣпы, то поспѣшили бы извлечь эту «занозу изъ ноги», прежде чѣмъ откроется антоновъ огонь во всемъ тѣлѣ.

Но, увы! никто, власть имѣющій, не заботися объ этомъ. На прошедшей недѣлѣ знаменитый итальянскій докторъ обратилъ вниманіе палаты депутатовъ на истребленіе лѣсовъ Лаціума и соучастія сельскихъ стражей въ этомъ пагубномъ нарушеніи закона. Его слушали, зѣвая, и министръ, до котораго это дѣло касалось, равнодушно заявилъ, что онъ нарядитъ слѣдствіе. Но всѣмъ присутствующимъ было ясно, что онъ не сдѣлаетъ ничего подобнаго.

Странно, что, имѣя передъ собою примѣръ современной Ирландіи, итальянскіе государственные люди такъ апатично смотрятъ на постоянное недовольство рабочаго и промышленнаго класса, благодаря постояннымъ преслѣдованіямъ мелкихъ тирановъ. Они думаютъ только о томъ, одобряетъ ли Бисмаркъ ихъ греческую политику, и дозволяетъ ли имъ Гамбетта распоряжаться по своему въ Тунисѣ, а страданія нѣсколькихъ милліоновъ итальянцевъ въ ихъ глазахъ — такая мелочь, что не стоитъ на нее обращать вниманія. Они полагаютъ, какъ доктора Мольера, что «человѣкъ умершій — только умершій человѣкъ», и не имѣетъ никакого другого значенія, неисполненная же формальность приноситъ вредъ всему сословію докторовъ.

Никто не можетъ заподозрить меня въ политическомъ пристрастіи. Мои книги обвиняли поперемѣнно то въ реакціонномъ консерватизмѣ, то въ опасномъ радикализмѣ, такъ что я могу безъ хвастовства сослаться на свое безпристрастіе. Я люблю консерватизмъ, когда онъ сохраняетъ нѣчто хорошее, и люблю реформы, когда онѣ уничтожаютъ нѣчто дурное. Но я презираю отъ всей души псевдолиберализмъ нашего времени, который, въ сущности, представляетъ только тиранію узкихъ буржуазныхъ умовъ подъ маской цвѣтистыхъ фразъ и поклоненіе полицейскому сержанту. Я желалъ бы, чтобъ монахи и коммунисты, мормоны и траписты имѣли право и возможность жить такъ, какъ они желаютъ. Но истинной свободы нѣтъ теперь нигдѣ, ни въ Европѣ, ни въ Америкѣ, а всюду царитъ псевдо-свобода, вмѣшивающаяся въ частную жизнь и ограничивающая извѣстными правилами каждый шагъ человѣка.

Всѣ благородные защитники теоретической свободы глубоко разочаровались въ ея практическомъ примѣненіи, начиная отъ жирондистовъ прошедшаго столѣтія и до тѣхъ, которые вторили, съ надеждой въ сердцѣ, Сильвіо Велико. Bianca croce di Lavora! Тысячи честныхъ и полезныхъ жизней погибло въ борьбѣ за водвореніе утопіи полной свободы и ненарушимаго мира, а въ концѣ концовъ, всѣ эти жертвы порождаютъ стаю саранчи, піявокъ и паразитовъ, сосущихъ кровь народа.

Джанбаттиста Никколини, проходя однажды по улицамъ Флоренціи съ Чентофанти, крикнулъ двумъ монахамъ:

— Пойдите и копайте землю, ни на что не годные лѣнтяи!

Тоже самое шепчетъ про себя теперь бѣдный, честный, работящій человѣкъ, видя толпы праздныхъ, ничего не дѣлающихъ impiegato, выходящихъ изъ министерскихъ и муниципальныхъ канцелярій.

Шла перемѣна правителей, но свобода отъ этого ни мало не выиграла. Это старинная сказка о ножикѣ Жано; лезвіе и ручку перемѣнили, но ножикъ остался тотъ же и рѣжетъ руку, чинившую его.

Наконецъ, крупное зло, которымъ наградило правительство страну — это казенныя лоттереи.

Трудно себѣ представить болѣе нелѣпую аномалію, болѣе страшное противорѣчіе, какъ строгое преслѣдованіе правительствомъ всякихъ частныхъ и публичныхъ игръ, тогда какъ оно поддерживаетъ самую растлѣвающую азартную игру, какую только можно изобрѣсти на погибель бѣднаго народа. Вмѣшательство властей въ игру между частными людьми доведено до крайностей инквизиціи, а въ то же время, изъ корыстныхъ видовъ, правительство вертитъ гигантскую рулетку, гораздо болѣе пагубную для страны, чѣмъ игорный домъ въ родѣ Монте-Карло. Въ подобныхъ притонахъ игры бываютъ жертвами только тѣ, которые добровольно поддаются соблазну и большею частью это такіе люди, которые, за отсутствіемъ публичныхъ игорныхъ домовъ, играютъ дома. Парижскій баккара въ десять разъ хуже рулетки въ Монте-Карло, но казенная лоттерея въ десять разъ хуже парижскаго баккара, потому что правительство соблазняетъ бѣднаго, работящаго человѣка, отнимаетъ у него послѣдній заработанный грошъ, развращаетъ его, опьяняетъ, раззоряетъ, губитъ.

— О! правительство себѣ на умѣ, говорилъ мнѣ на дняхъ одинъ работникъ: — оно продаетъ все евреямъ, но лоттерею держитъ въ своихъ рукахъ.

И это вполнѣ справедливо; все, до пошлинъ, собираемыхъ у городскихъ воротъ, сдано въ руки еврейскихъ синдикатовъ, а правительство удерживаетъ за собою только монополію лоттерей, и можно смѣло сказать, что доколѣ оно не уничтожитъ этого источника народныхъ бѣдствій, оно повинно въ гибели своего народа. Казенныя лоттерей нетолько поддерживаетъ вредное суевѣріе, благодаря которому изученіе «счастливыхъ нумеровъ» и истолкованіе сновъ составляютъ единственную заботу народа, но въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, гдѣ бѣднякъ выигрываетъ неожиданное обогащеніе, оно отравляетъ всю его жизнь и, безумно расточивъ свалившіяся съ неба деньги, онъ или умираетъ въ нищетѣ, или сходитъ съума. Лоттерея поглощаетъ всѣ заработки рабочихъ классовъ въ городахъ, служитъ центромъ, вокругъ котораго вертятся всѣ ихъ мысли и надежды, держитъ ихъ постоянно въ лихорадочномъ волненіи, что уже одно составляетъ нравственный недугъ и развиваетъ нетолько корысть, но и растлѣвающую праздность.

Никто, повидимому, не осмѣливается поднять голоса противъ этого вопіющаго зла, но доколѣ не явится министръ, который уничтожитъ казенную лоттерею, Италія не будетъ имѣть честныхъ общественныхъ дѣятелей.

Скорѣе открыть въ каждомъ итальянскомъ городѣ казино, какъ въ Монте-Карло, если уже это необходимо, чѣмъ терпѣть подобное публичное, освященное закономъ развращеніе и раззореніе народа; тогда какъ мальчишекъ, играющихъ на мѣдныя деньги въ morra, забираютъ въ полицію.

Система, о которой только-что было упомянуто, именно отдача на откупъ сбора налоговъ, пошлинъ и акцизовъ, также порождаетъ столько зла, что его невозможно описать безъ длинныхъ рядовъ статистическихъ цифръ. Жадный спекулаторъ или группа спекуляторовъ скупаетъ у провинціи или города право собирать налоги и уже выжимаетъ все, что только можно изъ своего откупа. Я прошу читателя только подумать о всѣхъ ужасныхъ послѣдствіяхъ подобной системы.

И, однако, кто говоритъ о всѣхъ этихъ пагубныхъ источникахъ народныхъ бѣдствій? Положительно никто. А я желала бы, чтобы всѣ знали тѣ грустные факты, которые я представила читателямъ, чтобъ хоть на минуту общественное мнѣніе отвернулось отъ итальянскихъ военныхъ кораблей, принимавшихъ участіе въ морской демонстраціи европейскихъ державъ и итальянской арміи, марширующей въ Мугелло^[4], и посмотрѣло бы на милліоны бѣдныхъ, темныхъ, обнаженныхъ жилищъ, гдѣ народъ голодаетъ и приходитъ въ отчаяніе, пока шайка такъ называемыхъ государственныхъ людей пускаетъ пыль въ глаза Европѣ.

Я, конечно, не могу ожидать, чтобъ вы питали такое же пламенное состраданіе къ этому бѣдному народу, какъ я, которая вижу воочію, что они смотрятъ на свѣтъ Божій сквозь дымку слезъ, что они орошаютъ слезами отчаянія и страха черствую корку хлѣба, что ихъ дѣти спасаются бѣгствомъ при видѣ вооруженныхъ слугъ безжалостнаго закона. Но я все-таки думаю, что вы хоть немного ихъ пожалѣете.

Италія, главнымъ образомъ, земледѣльческая страна, и тѣ, которые хотятъ превратить ее въ мануфактурную, берутся за святотатственное дѣло превращенія церковнаго престола работы Джіото въ свиной хлѣвъ. Итальянскій народъ живетъ своимъ чистымъ, одушевляющимъ воздухомъ, подъ открытымъ, безоблачнымъ небомъ; онъ любитъ смѣхъ, пѣсни, пляски и, одинаково, съ улыбкой Адониса и свирелью Коридала, привѣтствуетъ ночную уборку хлѣба и сборъ винограда на разсвѣтѣ. Въ горахъ и на зеленыхъ равнинахъ, вдали отъ городовъ, сохраняется еще старинная, простая, привольная сельская жизнь, которая, съ ея свободой, патріархальной чистотой семейныхъ привязанностей и древне-греческими пріемами воздѣлыванія земли, составляетъ въ моихъ глазахъ все, что еще остается лучшаго на свѣтѣ. Современные крикуны, приходящіе въ дѣтскій восторгъ отъ конной желѣзной дороги и паровой молотилки, не понимаютъ, сколько уничтожается красоты, мирнаго спокойствія и благоденствія съ единственной цѣлью обогатить шотландскаго подрядчика или еврейскаго ростовщика. Въ настоящее время въ Италіи до 40,000 евреевъ и въ ихъ руки переходятъ всѣ старинныя помѣстья, всѣ древніе дворцы, всѣ историческія сокровища; итальянскіе аристократы, не довольствуясь той жизнью, которую вели его предки, раззоряется въ Парижѣ на кокотокъ или баккарй въ золоченныхъ трущобахъ разврата; а итальянскій народъ, видя, какъ исчезаютъ ихъ прежнее благоденствіе и древнія права, съ безпомощной злобой смотрятъ, какъ все, что имъ принадлежало двѣ тысячи лѣтъ, дѣлается достояніемъ иностранныхъ спекулаторовъ. Это раззореніе страны называется прогрессомъ и вся страна стонетъ, весь народъ оглашаетъ воздухъ проклятіями.

Повторяю еще разъ, Италія исключительно земледѣльческая страна. Вся радость и все счастье страны въ ея улыбающихся поляхъ. Рекрутчина, отвлекающая молодежь отъ сохи и виноградниковъ только потому, что правители народа хотятъ занять мѣсто въ совѣтахъ Европы, причиняетъ столько же вреда странѣ, какъ иностранные спекулаторы, которые, въ погонѣ за наживою, покрываютъ ее недоконченными линіями рельсовъ и развалинами снесенныхъ ими старинныхъ зданій, соблазняя въ то же время бѣднаго пахаря на роковое переселеніе изъ деревни въ городъ, съ его развращающей средой. Справедливо говоритъ одинъ итальянскій авторъ, профессоръ Тигри: «По мѣрѣ того, какъ наши прекрасные лѣса падаютъ подъ ударами жадной корысти, уступая мѣсто машинамъ, отравляющимъ воздухъ дымомъ, и копотью, какъ горные откосы, цвѣтущіе луга и веселыя, хорошо воздѣланныя поля исчезаютъ съ лица земли, погоня за наживой овладѣваетъ жителями селеній и городовъ, растлѣвая ихъ сердце, обычаи и самый языкъ». По несчастью, въ настоящее время о сельской жизни говорятъ во всемъ свѣтѣ съ презрѣніемъ, хотя, несомнѣнно, сельская жизнь самая здоровая, самая полезная и самая пріятная, особенно здѣсь, гдѣ одинъ климатъ дѣлаетъ жизнь на чистомъ воздухѣ поэмой.

Италія для итальянцевъ; уничтоженіе муниципальной тираніи и изгнаніе еврейскихъ, англійскихъ и американскихъ спекулаторовъ, оскверняющихъ страну — вотъ что должно быть боевымъ крикомъ современной Италіи, которая пригрѣла на своей груди худшихъ враговъ, чѣмъ австрійцы и Бурбоны, отъ которыхъ она освободилась. Вотъ чего я желала бы для прекрасной страны, сдѣлавшейся моей страной, для глубоко любимаго мною народа, ставшаго моимъ народомъ.

Конецъ.

"Отечественныя Записки", №№ 1—6, 1881

---

1. Въ Италіи августъ всегда называютъ мѣсяцемъ Льва. Прим. автора.
2. Такъ итальянцы называютъ Сольферино. Примѣч. автора.
3. Massaja — женщина (обыкновенно жена fattore, т. е. управляющаго), завѣдывающая всей женской работой въ помѣстьѣ. Пр. автора.
4. Одни матары въ Мугелло стоятъ странѣ два милліона лиръ, хотя солдаты получаютъ одну порцію въ двадцать четыре часа, и однажды цѣлыя сутки не видѣли ни куска хлѣба, ни капли вина. Эти потѣшныя побоища стоять столько же франковъ, сколько раззорено налогами мелкихъ вемлевладѣльцевъ.