СЕЛЬСКІЙ ДВОРЯНИНЪ.[править]
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.[править]
I.
Шатожиронъ-ле-Буръ и Шатожиронъ-ле-Вьель.[править]
Собирательные интересы во Франціи часто противятся духу единства, къ которому стремится правительство. Возьмите на удачу общину, большую или малую, и вы навѣрное найдете въ ней разнородные элементы, готовые отдѣлиться одинъ отъ другаго при малѣйшемъ ослабленіи правительственной силы, ихъ связывающей. Если, напримѣръ, городъ выстроенъ отчасти на высотѣ, отчасти въ долинѣ (обыкновенное положеніе старинныхъ городовъ), то по этому самому онъ раздѣляется уже на двѣ рѣзко-противоположныя части: на верхній и нижній городъ. Даже тотъ, кто не жилъ въ Генуѣ, пойметъ, что въ этихъ двухъ названіяхъ заключается понятіе о сношеніяхъ не совсѣмъ-пріязненныхъ. Окруженъ ли городъ предмѣстіями — новая причина раздоровъ! Предмѣстія — прирожденные враги города; первыя жалуются на эгоизмъ своей администраціи; городъ же завидуетъ льготамъ предмѣстій; единственная разница въ этомъ случаѣ та, что междоусобная война идетъ не снизу вверхъ или наоборотъ, а движется отъ окружности къ центру и обратно. Если случайно река пересѣкаетъ городъ, то сколько ни стройте мостовъ, а все-таки не соедините кварталовъ, лежащихъ по берегамъ рѣки; быть-можетъ, вамъ удастся засыпать реку, но ужь никакъ не засыплете рва, вырытаго съ незапамятныхъ временъ взаимными притязаніями и соперничествомъ. И въ-самомъ-дѣлъ, какимъ-образомъ достигнуть того, чтобъ лѣвый берегъ не завидовалъ правому и чтобъ послѣдній не пользовался, въ ущербъ своему собрату, болѣе-выгоднымъ положеніемъ, дарованнымъ ему случаемъ?
Изъ послѣднихъ словъ можно бы заключить, что мы имѣемъ намѣреніе представить въ подтвержденіе примѣръ, который у насъ передъ глазами, въ самомъ Парижъ. Спѣшимъ отклонить упрёкъ, который подобное предположеніе могло бы, по справедливости, навлечь на насъ. Интересы Парижа такъ хорошо поддерживаются комитетомъ, на который возложена забота о нихъ, что романъ не имѣетъ права браться защищать ихъ. Сверхъ-того, примѣшивая къ легкому произведенію воображенія мысли о важныхъ общественныхъ вопросахъ, писатель подвергается опасности раздавить тяжестію украшеній главное шаткое основаніе своего зданія. Пройдемъ же почтительно мимо святилища парижскаго эдильства и поведемъ читателя на сцену менѣе-обширную, слѣдовательно, болѣе-соотвѣтствующую скромнымъ притязаніямъ нашего сочиненія.
Шатожиронъ-ле-Буръ, одна изъ населеннѣйшихъ деревень департамента Саоны-и-Луары, лежитъ на берегу маленькой рѣчки, вытекающей изъ западнаго склона Кот-д’Орскихъ-Горъ и впадающей въ Арру, въ нѣсколькихъ льё отъ сліянія ея съ Бурбенсой. Дорога изъ Отёна въ Шаролль пересѣкаетъ селеніе отъ сѣвера къ югу и перерѣзана дорогой изъ Мулена въ Шалонъ. По которой бы изъ этихъ дорогъ ни ѣхалъ или ни проходилъ путешественникъ, вездѣ ему представляется масса домовъ, которые, будучи иначе и лучше расположены, могли бы образовать цѣлый городокъ. Подобно шахматамъ въ безпорядкѣ, эти разбросанныя жилища покрываютъ довольно-значительное пространство по обѣимъ сторонамъ рѣки, черезъ которую въ серединѣ проходитъ мостъ, лежащій на трехъ аркахъ. Такъ-какъ въ немъ замѣчательны только огромные размеры камней, изъ которыхъ онъ построенъ, то мы не останавливаясь пройдемъ мимо моста.
На двѣсти футовъ выше, вода рѣки, остановленная шлюзами, выстроенными изъ столь же плотнаго матеріала, наполняетъ каналъ кузницы, которая хотя и не можетъ вступить въ соперничество съ прекрасными крёзотовскими железными заводами, находящимися нѣсколько-далѣе, но все-таки имѣетъ свою важность и содѣйствуетъ благосостоянію того края, доставляя ежедневно занятія, а слѣдовательно и хлѣбъ, большому числу работниковъ.
Другое зданіе, не столь полезное, но болѣе-величественное, высится близь моста, на единственной площади селенія; это замокъ, не слишкомъ еще древній, ибо стиль архитектуры его можно отнести не далѣе, какъ къ концу шестнадцатаго столѣтія, но все-таки замокъ, настоящій замокъ, какихъ ужь нѣтъ нынѣ.
Ровъ, остатокъ среднихъ вѣковъ и воспоминаніе о войнахъ Лиги, во время которыхъ онъ былъ вырытъ, окружалъ некогда зданіе со всѣхъ сторонъ и отдѣлялъ его отъ садовъ. Въ более-мирное время, этотъ ровъ былъ отчасти засыпанъ; но онъ уцѣлѣлъ со всею своею феодальною важностію передъ замкомъ, отдѣляя послѣдній отъ площади, и воображенію не трудно превратить въ подъемный мостъ насыпь, шириною около двадцати футовъ, находящуюся передъ решетчатыми воротами, ведущими на парадный дворъ.
По угламъ, четыре круглыя башенки, поддерживаемыя выпусками замысловатой работы, возвышаются надъ главной крышей своими остроконечными кровлями; но тщетно ищетъ взоръ на сквозныхъ флюгерахъ ихъ какіе-либо слѣды гербовъ, которые никогда украшали ихъ. То, что кисть маляра стерла съ флюгеровъ, молотъ каменьщика грубо уничтожилъ въ орнаментахъ, окружавшихъ главную дверь. Безобразныя выпуклости, какъ пятна отдѣляющіяся отъ мрачнаго цвета фасада, — вотъ все, что осталось отъ герба, изваяннаго однимъ изъ лучшихъ учениковъ Жана Гужона. Въ 1793 году, ярость грубой черни безжалостно истребила произведеніе, которое за два столѣтія съ любовію ласкалъ рѣзецъ искуснаго художника. Счастливъ еще замокъ, что отделался такъ дешево и спасся отъ пожара, разведеннаго въ немъ, вѣроятно, для большаго прославленія республики, чернью дикою и безсмысленною въ своей ярости.
Далее, слѣдя за происшествіями нашего разсказа, мы дополнимъ очеркъ Шатожиронскаго-Замка; теперь же бросимъ общій взглядъ на главнѣйшія зданія, окружавшія неправильный паралеллограмъ, по-просту называемый площадью замка, въ то время, къ которому относится начало нашего повѣствованія, то-есть, лѣтъ десять тому назадъ.
Направо стояла приходская церковь, обставленная двумя рядами вѣковыхъ липъ и обращенная портикомъ къ площади. Это было простое зданіе съ колокольней, острый, безконечный шпиль которой какъ-бы хотѣлъ соперничествовать съ воздушнымъ шпилемъ церкви сен-бениньской, въ Дижоне; скажемъ мимоходомъ, что почти все колокольни въ Бургундіи имѣютъ подобное притязаніе.
Напротивъ церкви, посреди полудюжины домовъ, расположенныхъ более-симметрически, нежели прочіе домы селенія, видно было старое, почти развалившееся зданіе, которое ничѣмъ не обратило бы на себя вниманія прохожаго, еслибъ трехцвѣтный флагъ, прикрепленный къ среднему окну, не бросался насильно въ глаза. Между желѣзнымъ прутомъ, къ которому было прикреплено древко важной эмблемы, и лопаткою двери, къ которой вело крыльцо съ пятью ступенями, горизонтально простиралась беловатая вывеска, съ слѣдующею крупною надписью:
Эта оффиціальная надпись свидетельствовала о томъ, что, кроме важнаго названія «общины», Шатожиронъ-ле-Буръ имѣлъ еще болѣе-почетную привилегію, именно: онъ былъ главнымъ мѣстечкомъ кантона или округа.
На восточной оконечности площади, то-есть, противъ замка и параллельно его фасаду, пролегала отёнская дорога, ведшая къ мосту, о которомъ мы уже упоминали, и потомъ продолжавшаяся на югъ черезъ шаролёскія долины. Но каждой сторонѣ этой дороги, кромѣ пространства, образуемаго съ праваго бока ея площадью, тянулась извилинами главная улица селенія. Мы упомянемъ здѣсь объ одномъ только домѣ изъ всѣхъ, тѣснившихся по сторонамъ улицъ, — именно о постояломъ дворѣ довольно жалкой наружности, но находившемся на хорошемъ мѣстѣ, противъ самой рѣшетки замка. Рискуя оскорбить муниципальное тщеславіе, мы должны, однакожь, сказать, что вывѣска этого гостепріимнаго жилища была гораздо-красивѣе вывѣски надъ домомъ мэра. Вмѣсто простыхъ буквъ, довольно-дурно нарисованныхъ и показывавшихъ прохожимъ обиталище административныхъ лицъ, надъ входомъ гостинницы взоръ прохожаго невольно останавливала картина, не совсѣмъ-художественно исполненная, но весьма оригинальная.
На лазоревомъ полѣ, нимало неуступавшемъ яркостію ультрамарину, столь-любимому древними живописцами, былъ изображенъ въ бѣснующемся положеніи ретивый конь, совершенно-бѣлый, лѣвое ухо котораго вполовину исчезало подъ огромной трехцвѣтной кокардой.
было странное названіе, написанное подъ ретивымъ животнымъ и замѣнившее прежнее пошлое названіе: Гостинница Бѣлаго-Коня, находившееся на вывѣскѣ до іюльской революціи 1830 года. Такъ-какъ въ то время бѣлый цвѣтѣ былъ анти-патріотическій, то нѣкоторые мнительные обитатели Шатожирона-ле-Буръ просили хозяина гостинницы перемѣнить масть лошади, если онъ самъ не хочетъ попасть въ число «подозрительныхъ». Но эта масть составляла красу вывѣски. Угрожаемый опасностью лишиться своихъ лучшихъ посѣтителей въ такое время, когда дѣла его шли прекрасно, — ибо ничто такъ не возбуждаетъ жажды, какъ политическія страсти, — и будучи притомъ самъ горячимъ патріотомъ, мэтръ Туссенъ-Жиль подчинился справедливому требованію и обѣщалъ исполнить желаніе ревностныхъ патріотовъ и частыхъ посѣтителей его въ самоскорѣйшемъ времени. Но, желая согласовать требованіе политическихъ своихъ друзей, единогласно взывавшихъ о перемѣнѣ масти, съ экономіею, совѣтовавшею ему уменьшить по возможности расходы, онъ придумалъ украсить ухо коня трехцвѣтной кокардой. Къ-сожалѣнію, эта выдумка не вполнѣ заслужила одобреніе круга, присвоившаго себѣ въ Шатожиронѣ-ле-Буръ право управлять общественнымъ мнѣніемъ.
— Что такое кокарда! кричалъ недовольнымъ голосомъ одинъ изъ самыхъ восторженныхъ членовъ этого круга: — все-таки лошадь бѣлая! И никто не разувѣрить меня въ томъ, что это пахнетъ карлизмомъ.
— Ну-ка ты, ораторъ, отвѣчалъ хозяинъ гостинницы не смутившись: — знаешь ли ты какой масти была знаменитая лошадь Лафайетга?
— Белой, разумѣется; кто жь этого не знаетъ! сказали вмѣстѣ нѣсколько человѣкъ изъ присутствовавшихъ, которыхъ, по-видимому, поразило неожиданное возраженіе хозяина.
— Такъ о чемъ же вы шумите? возразилъ Туссенъ-Жиль съ торжествующимъ видомъ: — впередъ лошадь на моей вывѣскѣ будетъ называться конемъ Лафайетта; надѣюсь, что этотъ патронъ стоитъ другаго.
Въ этотъ разъ, идея хозяина заслужила общее одобреніе, и на другой жъ день на вывѣскѣ появилась слѣдующая надпись: Гостинница Коня Героя Новаго и Стараго Свѣта.
Къ-несчастію, какъ сказалъ одинъ поэтъ, судьба перемѣнчива. Нь прошло двухъ летъ, какъ «герой новаго и стараго свѣта», кромѣ другихъ болѣе-важныхъ непріятностей, подвергся суду шатожиронскихъ патріотовъ, тщетно ожидавшихъ соединенія монархіи съ республиканскими постановленіями, предсказаннаго знаменитымъ гражданиномъ. Шатожиронске патріоты разлюбили своего героя и лишили его своей довѣренности.
Туссенъ-Жиль снова получилъ приказаніе согласовать свою вывѣску съ ходомъ общественныхъ мнѣній.
Хозяинъ гостинницы дорожилъ своими посѣтителями болѣе, нежели всѣми знаменитыми людьми пяти частей свѣта, и сталъ кричать громче другихъ, что онъ первый лишилъ генерала Лафайетта своей довѣренности; въ то же время, онъ далъ торжественное обѣщаніе въ тотъ жь день уничтожить унизительно-льстивую надпись, возбуждавшую негодованіе его пріятелей. Чтобъ замѣнить ее приличнымъ образомъ, то-есть, чтобъ она не потеряла политической приманки, онъ задумалъ-было сперва прибѣгнуть къ имени какого-нибудь другаго великаго гражданина, пользовавшагося народностью. За этимъ не стало бы дѣло; но, кромѣ того, что великіе гражданъ большею частью дурные наѣздники и что, слѣдовательно, не легко было найдти какое-либо отношеніе между однимъ изъ нихъ и бѣлымъ конемъ, Туссенъ-Жиль разсудилъ, что популярность вещь вьсьма-непрочная, и что написать какое-либо собственное имя на вывѣскѣ значитъ подвергнуться, рано или поздно, новымъ расходамъ по требованію неугомонныхъ шатожиронскихъ политиковъ.
— Не хочу, чтобъ они заставляли меня два раза въ годъ прибѣгать къ маляру, сказалъ предусмотрительный трактирщикъ: — вѣдь не они платятъ, а я!
И, вдохновенный внезапною мыслію, онъ самовольно произвелъ четвероногое на своей вывѣскѣ въ достоинство разумнаго животнаго, даровавъ ему патріотическій дипломъ, который, по всѣмъ вѣроятіямъ, не могъ быть осужденъ непостояннымъ общественнымъ мнѣніемъ. Послѣдствія доказали справедливость этого разсвѣта. Шатожиронскій кругъ политиковъ вполнѣ, безусловно одобрилъ новое политическое значеніе вывѣски, и между самыми суровыми членами его не нашлось ни одного, который когда-либо обвинилъ бы въ ослабленіи патріотизма Бѣлаго-Коня, принявшаго окончательно названіе «коня-патріота», которымъ пользуется понынѣ и будетъ, вѣроятно, еще долго пользоваться.
Художникъ, останавливающійся у порога этого гостепріимнаго жилища, невольно восхищается живописнымъ расположеніемъ и замѣчательными подробностями замка, находящагося противъ гостинницы; но архитекторовъ (это слово не всегда синонимъ художника), более и прежде всего поражаетъ необыкновенная масса матеріаловъ, вошедшихъ въ построеніе этого замѣчательнаго зданія. Въ церкви видна эта же особенность, о которой мы уже упоминали, говоря о мостѣ и шлюзахъ. Откуда взяты эти камни, ломка и кладка которыхъ требуетъ, по-видимому, силы, какой едва ли достигла новейшая механика, не смотря на ея усовершенствованія? Не трудъ ли это Пелазговъ, основателей циклопическихъ зданій въ Микенахъ и Тиринѳѣ, или великановъ, которымъ народное суевѣріе приписываетъ чудесное расположеніе базальтовыхъ призмъ Ангримскаго-Графства?
Между-тѣмъ, не трудно разгадать эту тайну: стоитъ только выйдти изъ селенія и пройдти около пяти минутъ по направленно къ востоку. На этомъ разстояніи долина начинаетъ постепенно возвышаться и образуетъ нѣсколько этажей, изъ которыхъ послѣдній выходитъ узкимъ мысомъ между шалонской дорогой, идущей по лѣвой сторонѣ его, и рѣкою, вьющеюся у его подножія съ другой стороны. На крайней оконечности этого мыса, или, лучше сказать, этой скалы, съ мрачною гордостью высятся развалины древняго Шатожиронскаго-Замка, настоящего замка среднихъ вѣковъ, разрушеніе котораго далеко опередило кладку перваго основанія замка, его замѣнившаго. Растрескавшаяся башня, грозящая паденіемъ при первомъ сильномъ порывѣ вѣтра, — вотъ все, что осталось отъ величественнаго феодальнаго обиталища; кругомъ башни видны только обрушившіяся стѣны, безобразные камни, разбросанные тамъ-и-сямъ, и поросшіе мохомъ или терніемъ. Это развалины, но развалины плодовитыя, ибо изъ нихъ постепенно образовались замокъ, современный Лигѣ, церковь, построенная немногими годами позже, мостъ и шлюзы, не говоря уже о многихъ другихъ домахъ селенія.
Подъ этими гордыми остатками, на половинѣ ската, лежатъ на равнинѣ, покрытой частію лѣсомъ, около шестидесяти домовъ, большею частью весьма-старыхъ и бѣдныхъ. Это селеніе, или, лучше сказать, эта деревушка называется Шатожиронъ-ле-Вьель (Старый-Шатожиронъ), и по одному названію его можно судить о постепенномъ его паденіи. Во Франціи, и вещамъ и людямъ приходится плохо, когда они стареются; Фортуна тамъ скоро покидаетъ испытанныхъ атлетовъ, чтобъ увѣнчать молодыхъ ихъ соперниковъ.
Въ борьбѣ, продолжавшейся нѣсколько столѣтій между двумя селеніями, отдѣленными другъ отъ друга десятью минутами ходьбы и носящими одно названіе, побѣда осталась, наконецъ, на сторонъ младшаго: оно постоянно расширялось по-мѣрѣ-того, какъ соперникъ его старелся. Вопросъ о превосходствѣ, нерѣшенный еще первыми обвалами феодальнаго замка, былъ, наконецъ, совершенно рѣшенъ въ 1582 году сооруженіемъ новаго замка. Когда самъ владѣтель Шатожирона, устрашенный скоплявшимися вокругъ него развалинами, оставилъ коршунамъ гнѣздо, въ которомъ дотоле обитали его предки, и осторожно сошелъ въ долину, гдѣ на берегу рѣки выбралъ себе мѣсто будущаго жилища, тогда никто уже не дерзалъ защищать старое селеніе. Тогда, въ маленькомъ уголку Шароле, совершилось общее перемѣщеніе, повторившееся въ-послѣдствіи, въ гораздо-большихъ размѣрахъ, когда, по голосу Лудовика XIV, придворные покинули Сен-Жермень для Версаля — этого недостойнаго любимца, въ свою очередь покинутаго въ-послѣдствіи.
Всѣ несколько-значительные люди, владѣльцы бѣлыхъ помѣстій, хозяева ленныхъ имѣній, богатые купцы — одни за другими послѣдовали примѣру, поданному имъ фамиліею, первенство которой они признавали и обычаямъ которой подражали. Приставъ, кастелланъ, окружной прокуроръ первые последовали за владѣльцемъ, отъ котораго сами зависѣли, и вскорѣ передъ домомъ, превратившимся, черезъ два столѣтія съ половиною, въ домъ конституціоннаго мэра, были поставлены столбы съ гербами, символы феодальнаго судопроизводства. Самъ священникъ не устоялъ противъ общаго влеченія. Но желая, изъ уваженія къ знатной фамиліи, чтобъ члены приходили по воскресеньямъ къ обѣднѣ пѣшкомъ по весьма-дурной дорогѣ, или, быть-можетъ, опасаясь, чтобъ какой-нибудь хитрый капелланъ не втерся въ замокъ и не вступилъ съ нимъ въ опасное соперничество, предусмотрительный священникъ не замедлилъ объявить, что зданіе, въ которомъ прежде умещались всѣ его прихожане и которое вполнѣ удовлетворяло всѣмъ требованіямъ, было неудобно, ветхо, слишкомъ-мало, — словомъ, совершенно неприлично для отправленія церковной службы. Это нанесло послѣдній ударъ Шатожирону-ле-Вьель.
Благочестивый владѣлецъ благосклонно выслушалъ прошеніе священника, и вскорѣ изъ неистощимаго же матеріала древняго замка была сооружена новая церковь.
До-тѣхъ-поръ, обитатели Шатожирона-ле-Вьель показывали примѣрную покорность: ихъ властитель удалился, а они не пали къ ногамъ его и не умоляли не покидать ихъ; они спокойно слѣдили за удалявшимися представителями правосудія, и даже перемѣщеніе висѣлицъ, этого почетнаго украшенія прежнихъ селеній, не произвело на нихъ особаго впечатлѣнія; но споры о предметахъ религіозныхъ произвели волненіе въ народѣ, какъ говорили въ то время, и самые рѣшительные люди объявили, что они сбросятъ въ Шатожиронъ-ле-Буръ остатки древняго замка, хотя бы имъ самимъ пришлось тутъ погибнуть. Такъ-какъ исполненіе этой угрозы казалось весьма-возможно по причинъ покатости горы, на которой высились развалины, то жители домовъ сочли нужнымъ вступить въ переговоры, хоть они и боялись подвергнуться участи аррьергарда войска Карла-Великого при Ронсевалѣ.
Церковь селенія Шатожиронъ-ле-Вьель лишилась названія приходской и, снизойдя на степень простой часовни, должна была удовольствоваться служеніемъ одного изъ тихъ скромныхъ священниковъ, которые получаютъ разрѣшеніе на второе отправленіе службы въ одинъ и тотъ же день въ провинціяхъ, гдѣ слишкомъ-мало духовенства.
Чтобъ насъ не обвинили въ анахронизмъ, напомнимъ, что разсказанное нами происходило вскорѣ послѣ варѳоломеевской ночи, въ провинціи, наиболѣе-разгоряченной духомъ лиги.
По одному изъ мнимыхъ противорѣчій, столь-часто встрѣчаемыхъ встарину, Шатожиpoнъ-ле-Вьель, насильно присоединенный къ своему счастливому сопернику въ-отношеніи судопроизводства и духовной дисциплины, остался отдѣльнымъ по общинной администраціи. Хотя приходъ былъ въ то время, такъ-сказать, сукномъ, изъ котораго кроилась община, и хотя существованіе одного казалось необходимымъ для основанія другой, однакоже никто не оспоривалъ у покинутой деревни скромныхъ привилегій, которыми она доселѣ пользовалась. Жители ея по-прежнему продолжали собираться по колокольному звону, чтобъ поговорить объ общественныхъ дѣлахъ; они продолжали избирать мэра и эшевеновъ, назначать собирателей подаяній и податей, сторожей для храненія посѣвовъ и виноградниковъ; словомъ, продолжали пользоваться правами, оставленными при нихъ если и не прямымъ согласіемъ владельца, то молчаніемъ его.
Долго оставались дѣла въ такомъ положеніи; между двумя общинами не было никакихъ серьёзныхъ ссоръ. Нижніе Шатожиронцы, увѣрявшіе, что они получили въ четырнадцатомъ столѣтіи какую-то хартію освобожденія отъ льготъ (надо сказать, что никто не зналъ, где находилась эта хартія), считали себя гораздо-важнѣе верхнихъ Шатожиронцевъ, которыхъ называли мужиками, между-тѣмъ, какъ себѣ пожаловали лестное наименованіе гражданъ: шатожиронскіе граждане! Они произносили эти два слова съ такою же важностью, съ какою никогда жители семихолмнаго града произносили титулъ римскаго гражданина. Жители же Шатожирона-ле-Вьель, отчасти виноградари, отчасти браконьеры, силою мышцъ своихъ заслуживали личное уваженіе у сосѣдей, презиравшихъ ихъ вообще. Итакъ все шло какъ-нельзя-лучше. Миръ и согласіе, казалось, навсегда воцарились въ Шаролёской-Долинѣ, какъ вдругъ революція 1789 года внезапно разстроила такой удовлетворительный порядокъ дѣлъ.
Декретъ Конституціоннаго-Собранія, превратившій провинціи въ департаменты и предписавшій новую поземельную ревизію, соединилъ двѣ шатожиронскія общины въ одну. Весьма-понятно, что послѣ запутанности стараго правленія надобно было стараться все упростить и стремиться къ единству; но, желая дѣйствовать хорошо и скоро, нельзя было не впасть въ излишество или неумеренность, и, слѣдовательно, въ несправедливость: это случилось и въ краю, о которомъ мы говоримъ.
Принужденное сочетаніе Шатожирона-ле-Буръ съ Шатожирономъ-ле-Вьель имѣло несчастныя послѣдствія съ перваго дня; да и могло ли быть иначе? Доли были почти равныя; но такъ-какъ первое селеніе было вчетверо населеннѣе втораго, то обитатели послѣдняго естественнымъ образомъ теряли, потому-что за одну пятую долю, пріобрѣтаемую ими въ имѣніяхъ сосѣдей, они отдавали четыре пятыхъ долей изъ имѣнія, которымъ сами исключительно до-тѣхъ-поръ пользовались. Скотъ нижней долины имѣлъ законное право прогуливаться по пастбищамъ верхней и щипать траву подъ носомъ у стада ея. Вопросъ о лѣсѣ былъ еще важнѣе: права верхнихъ обитателей на порубку лѣса были значительно ограничены, между-темъ, какъ обитатели Шатожирона-ле-Буръ были богаты дровами; наконецъ, что станется съ выручкой продажи ихъ запасной четверти, которую они намѣревались употребить на постройку колодезя и починку церкви?
Къ этимъ существеннымъ, матеріальнымъ невыгодамъ присовокуплялись еще другія, хотя и некасавшіяся частныхъ интересовъ, но сильно дѣйствовавшая на самолюбіе противниковъ, — самолюбіе темѣ раздражительнѣйшее, что оно разъигрывалось на крошечной сценѣ маленькаго театра. Когда былъ обнародованъ законъ объ устройствѣ муниципальнаго управленія, въ которомъ избирательное начало играло главную роль, шатожиронскіе граждане, отъявленные приверженцы революціи, почли обязанностью отклонить отъ всѣхъ гражданскихъ должностей мужиковъ, гораздо-менее довольныхъ порядкомъ вещей, ни мало неулучшавшимъ ихъ положенія. Къ старому недоброжелательству присоединилась теперь политическая ненависть. Клубъ въ Шатожиронѣ-ле-Бузъ, — образчикъ дѣйствій и изменичивости мнѣній котораго мы имѣли случай представить, говоря о гостинницѣ Билаго-Коня, — произнесъ анаѳему надъ жителями Шатожирона-ле-Вьель, называя ихъ загрубелыми невѣждами, приверженцами предразсудковъ и суевѣрія, подлыми рабами аристократіи!!! Приговоръ отрѣшенія ихъ отъ должностей былъ свято исполняемъ. Мэръ, помощникъ его, муниципальные совѣтники, офицеры и унтер-офицеры національной милиціи, лѣсничій, — словомъ, всѣ начальственныя должности были возложены на «гражданъ». Что могли сдѣлать крестьяне, которые на выборахъ были одинъ противъ четырехъ? Въ то время неизвѣстна еще была парламентская вѣжливость, уговаривающая большинство уступить меньшему числу какія-нибудь незначительныя должности, какъ, на-примѣръ, секретаря; впрочемъ, еслибъ эта вѣжливость и была придумана, такъ врядъ-ли бы грозный сельскій клубъ принялъ ее.
Исключеніе жителей стараго селенія изъ всѣхъ общественныхъ должностей сдѣлалось шатожиронскимъ закономъ, ослабѣвшимъ во времена имперіи и реставраціи, вмѣстѣ съ системой муниципальныхъ избирательствъ, но получившимъ новую силу послѣ революціи 1830 года, когда общинамъ были возвращены права избирать себѣ начальниковъ.
Съ этой революціи, жителямъ Шатожирона-ле-Вьель пришлось такъ плохо, что они сожалѣли о прошедшемъ, которое въ свое время казалось имъ нестерпимымъ. Они подвергались разнымъ непріятностямъ и несправедливостямъ со стороны сосѣдей. Не смотря на мелочность и ничтожность этихъ подробностей, мы должны объяснить нѣкоторыя изъ нихъ, имѣющія связь съ нашимъ разсказомъ.
Муниципальный совѣтъ, исключительно составленный, какъ мы уже сказали, изъ обитателей новаго селенія, основывалъ всѣ свои разсужденія на слѣдующей аксіомѣ: Шатожиронъ-ле-Буръ вся община! Такъ-точно Лудовикъ XIV сказалъ: «я самъ — государство!»
Что жь касается до несчастнаго присоединеннаго селенія, земля котораго доставляла лучшій доходъ общинѣ, то совѣтъ такъ же мало занимался имъ, какъ мало молодой и прекрасный собою мужъ обращаетъ вниманія на старую и дурную жену, взятую имъ ради богатаго приданаго.
Въ-слѣдствіе вышеупомянутой аксіомы, дороги Шатожирона-ле-Буръ были въ хорошемъ состояніи, между-тѣмъ, какъ дороги Шатожирона-ле-Вьель были вовсе запущены, хотя по гористому положенію своему требовали частыхъ починокъ.
— Къ-чему тратить понапрасну деньги на эту трущобу? презрительно говорили муниципальные совѣтники.
И дождю, обращавшему иногда эти дороги въ водопады, былъ предоставленъ трудъ наполненія рытвинъ наносною землею и каменьями.
Въ землѣ обитателей Шатожирона-ле-Вьель были ключи, вода которыхъ, не будучи употреблена въ дѣло, пропадала даромъ; несчастные убѣдительно стали просить, чтобъ у нихъ построили колодезь-фонтанъ, который могъ бы служить въ одно время для полосканья бѣлья и пойла скоту. Матеріала для этой постройки было еще довольно въ развалинахъ стараго замка, а работа стоила весьма-недорого.
— Они могутъ дѣлать такъ какъ мы дѣлаемъ, отвѣчали члены совѣта: — пусть полоскаютъ бѣлье и поятъ скотъ въ рѣкѣ.
Хозяинъ гостинницы, Туссенъ-Жиль, одинъ изъ членовъ этого важнаго собранія, обыкновенно прибавлялъ:
— Вода течетъ для всехъ!
Эта шутка всегда была сопровождаема одобрительнымъ смѣхомъ, потому-что река, пересѣкавшая нижнее селеніе, находилась отъ верхняго на разстояніи одного льё.
Полевой стражъ, Шамбаръ, настоящій гражданинъ, довольно-ревностно берегъ имущества, принадлежавшія нижнему селенію; но ему не было никакого дѣла до посѣвовъ и виноградниковъ обитателей Шатожирона-ле-Вьель.
— Шатожиронскій гражданинъ, говорилъ онъ съ гордостію: — не можетъ быть сторожевой собакой для этихъ мужиковъ!
Одна вещь особенно огорчала жителей Шатожирона-ле-Вьель, людей набожныхъ, однимъ только глазомъ смотрѣвшихъ на просвѣщеніе вѣка.
Во время терроризма, обѣ церкви были закрыты. По возстановленіи религіозныхъ обрядовъ, недостатокъ въ деньгахъ и священникахъ не позволялъ совершенно изгладить слѣды двойнаго святотатства. Только одна церковь была открыта — разумѣется, новая. Но должно сказать, что въ этомъ случаѣ нижніе Шатожиронцы поступили неблагородно и невѣжливо: она отвели верхнимъ одну маленькую часовню.
Будучи безпрестанно обижаемы въ-отношеніи выгодъ, самолюбія и вѣрованій своихъ, жители Шатожирона-ле-Вьель, казалось, отступали со-дня-на-день на степень своихъ предковъ. Много лѣтъ прошло и положеніе ихъ ни мало не улучшилось; наконецъ, Провиденіе въ Шатожиронъ-ле-Вьель послало человѣка, съ которымъ мы сейчасъ познакомимъ читателей.
II.
Праздничный день.[править]
На склонъ, по которому простирается Шатожиронъ-ле-Вьель, находится большой домъ, неимѣющій барской наружности, но значительно-отличающійся отъ прочихъ жилищъ селенія. Свѣтлосѣрый фасадъ, украшенный зелеными ставнями, красиво отдѣляется отъ окружающей его зелени. Главный входъ обращенъ къ востоку и находится противъ развалинъ древняго замка, что не совсѣмъ пріятно, ибо, не говоря уже о томъ, что эти развалины закрываютъ дальность, безпрестанно кажется, что онъ обрушатся на домъ. Съ другой стороны, онъ является въ полной красотѣ. Оттуда изъ него обширный видъ на западъ.
Съ узкой террасы, окаймляющей фасадъ и закрытой по концамъ густыми липами, зрѣнію представляется прежде всего большой садъ, расположенный въ старинномъ французскомъ вкусѣ и ступенями спускающійся до первыхъ домовъ Шатожирона-ле-Буръ. Далѣе, взоръ обнимаетъ все нижнее селеніе и долину, по которой можно слѣдить за извилинами рѣчки; потомъ видны неровности Арруской-Долины, послѣдніе планы которой почти незамѣтно сливаются съ горизонтомъ, по направленію къ Луарѣ.
Въ началѣ осени 1836 года, въ ясное, прохладное утро, песокъ этой террасы скрипѣлъ подъ скорыми и, можно сказать, нетерпѣливыми шагами человѣка, который ниспосланъ былъ Провидѣніемъ въ Шатожиронъ-ле-Вьель и о которомъ мы уже упоминали въ концѣ предъидущей главы. То былъ мужчина лѣтъ пятидесяти-пяти, хотя съ виду ему, казалось, не минуло и пятидесяти. Онъ былъ очень-высокъ ростомъ, толстъ; но лѣта испортили уже вѣрныя пропорціи стана, бывшаго некогда чрезвычайно-стройнымъ. Если онъ лишился нѣкоторой стройности и гибкости, за то ширина плечъ, твердость мускуловъ и могущественная энергія, проявлявшаяся въ малѣйшихъ его движеніяхъ, сѣидѣтельствоѣали объ атлетической силѣ, не только не уменьшенной, но, по-видимому, еще болѣе развитой лѣтами.
Хотя довольно-пронзительный вѣтеръ охлаждалъ воздухъ, однакожь голова этого человѣка была не покрыта и волосы, весьма-коротко обстриженные, казалось, достаточно защищали ее отъ холода. Густая борода, съ равнымъ количествомъ бѣлыхъ и черныхъ волосъ, покрывала нижнюю часть правильнаго лица, обыкновенная строгость котораго смѣнялась по-временамъ добродушной насмѣшкой. Свѣтлосѣрые глаза его смотрѣли всегда прямо, и передъ ними невольно опускались глаза людей, имѣющихъ причину бояться проницательнаго взгляда.
Въ одеждѣ его проявлялась та неизъисканная простота, которою отличается костюмъ большей части провинціальныхъ дворянъ. Галстухъ изъ бумажной матеріи, небрежно повязанный, круглая куртка синяго сукна, замѣнявшая фракъ и жилетъ и оставлявшая наружу рубаху изъ грубаго холста, тиковые панталоны, почти побѣлѣвшіе отъ частаго мытья, охотничьи сапоги, сверхъ которыхъ надѣты деревянные лапти, сохранившіе слѣды утренней прогулки по лугамъ, — таковъ былъ костюмъ, приличествовавшій болѣе крестьянину, нежели человѣку высшего сословія. Между-темъ, невозможно было ошибиться: подъ простой, грубой одеждой съ перваго взгляда можно было не только узнать хозяина дома, но человѣка свѣтскаго, образованнаго, — джентльмена, какъ говорятъ Англичане.
И точно, человѣкъ, портретъ котораго мы очертили, былъ не кто иной, какъ Генрихъ де-Шатожоронъ, старшій членъ, но не глава фамиліи, некогда феодально-господствовавшей надъ этимъ уголкомъ земли: его болѣе знали подъ именемъ барона де-Bодpе, по обычаю, сохраненными младшими отраслями нѣкотаpыхъ дворянскихъ фамилій замѣнять фамилію свою именемъ какого-либо имъ принадлежащаго имѣнія. Прослуживъ въ одномъ изъ полковъ королевскихъ гвардейскихъ кирасировъ до чина эскадроннаго командира, баронъ де-Bодpе вышелъ, въ 1830 году, въ отставку, и послѣ двухъ или трехлѣтняго путешествія по Европѣ поселился въ Шатожиронѣ-ле-Вьель, въ простомъ, но удобномъ домѣ, переходившемъ изъ рода въ родъ къ младшимъ сыновьямъ шатожиронской фамиліи, и при которомъ было довольно-доходное имѣніе, состоявшее большею частію изъ обширныхъ лѣсовъ. Въ этомъ убѣжищѣ, которое онъ шутя называлъ хижиной солдата-землепашца, баронъ находился между развалинами замка своихъ предковъ и новымъ зданіемъ, принадлежавшимъ его племяннику, маркизу Ираклію де-Шатожирону, главѣ фамиліи и герба этого древняго дворянскаго дома.
Баронъ, или, если угодно, полковникъ, — потому-что сосѣди называли его и тѣмъ и другимъ именемъ, смотря по степени уваженія ихъ къ феодальному титулу или военному чину, — прогуливался уже нѣсколько минутъ большими шагами по террасѣ своего дома. Въ рукахъ, сложенныхъ за спиной, онъ держалъ зрительную трубу, наводя ее каждый разъ, когда взоръ его останавливался на Шатожиронѣ-ле-Буръ, ближайшіе дома котораго были, какъ мы уже сказали, почти смежны съ оградой нижней части сада.
Прогулка барона была весьма-ограничена, потому-что и безъ того уже не длинная терраса уменьшалась еще съ каждой стороны украшеніемъ, не совсѣмъ-обыкновеннымъ въ подобномъ мѣстѣ и по воинственному виду своему представлявшимъ разительный контрастъ съ мирной физіономіей дома и спокойствіемъ окружавшаго его мѣстоположенія. То были двѣ пушки средняго калибра, такъ-называемые фальконеты или фоконветы, вышедшіе изъ употребленія; она были старинной формы, съ вычурными украшеніями, и оканчивалось птичьими головами съ круглымъ, острымъ соколинымъ клевомъ: отъ послѣдняго украшенія онъ и заимствовали свое названіе. Не смотря на слой яри, которою покрылась мѣдь отъ времени и дождя, можно было разобрать на пушкахъ надписи; во-первыхъ, на обѣихъ былъ выставленъ 1537 годъ; сверхъ того имена, на одной: Жанъ-Фракассъ[1], а на другой, не менѣе грозной, но удовольствовавшейся болѣе-безобиднымъ именемъ: Ревель-Матенъ[2].
Баронъ де-Водре, съ насупившимися бровями, нетерпѣливо прохаживаясь взадъ и впередъ по террассѣ, отъ одного фальконета къ другому, походилъ въ это время на Жана-Барта или Сюффрена, прохаживающагося по палубѣ своего корабля между двумя рядами коронадъ и ожидающаго грозы или битвы; зрительная труба, которую онъ держалъ въ рукахъ и безпрестанно приставлялъ къ глазу, довершала сходство.
Въ заключеніе этого очерка, мы должны сказать, что огромная сторожевая собака, съ ошейникомъ, снабженнымъ иглами, ходила по пятамъ своего господина, не отступая отъ него ни на шагъ; а большой бѣлый котъ, расположившись на мѣдномъ Жанъ-Фракассѣ, грѣлся на солнцѣ, лучи котораго начинали освѣщать одинъ изъ концовъ террасы, между-тѣмъ, какъ вся прочая часть ея была еще въ тѣни.
Съ высоты избранной себѣ постели и не зная, что онъ подражалъ въ это время Тюренну, котъ съ презрѣніемъ смотрѣлъ на собаку всякій разъ, когда она проходила мимо его. Вѣроятно, онъ внутренно порицалъ духъ, привязывавшій пса къ стопамъ общаго ихъ хозяина. Онъ походилъ на Женевскаго философа, съ состраданіемъ или, лучше сказать, съ презрѣніемъ смотрѣвшаго на низкопоклонничество придворнаго…
Эта нѣмая сцена была прервана появленіемъ двухъ новыхъ лицъ.
Первое, по порядку появленія, было — красивая лягавая собака, внезапно выскочившая изъ-за угла и взбѣжавшая на террассу. При видѣ ея, бѣлый котъ, узнавъ непріятеля, спрыгнулъ съ пушки и, не смотря на свою тучность, взобрался на ближайшую липу. Сторожевая же собака залаяла, скорѣе по привычкѣ, нежели по недружелюбному расположенію, и потомъ съ важною снисходительностью стала принимать рѣзвыя ласки новоприбывшей. Пока собаки здоровались такимъ образомъ, изъ-за угла появилось второе лицо.
То былъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати, почти одного роста съ барономъ, но стройнѣе его. По простой, но весьма-опрятной одеждѣ въ немъ можно было узнать охотника. За плечомъ висѣли у него ягдташъ и двуствольное ружье; въ одной руки онъ держалъ фуражку, а другою утиралъ потъ съ лица, какъ-бы желая этимъ движеніемъ отклонить отъ себя обвиненіе въ неисправности и доказать, что онъ пришелъ поздно не потому, чтобъ не торопился.
Увидѣвъ его, баронъ насупилъ брови, остановился и посмотрѣлъ на часы.
— Четверть девятаго, Рабюссонъ! сказалъ онъ строгимъ голосомъ: — сегодня ты опять опоздалъ; это уже третій разъ въ двѣ недѣли.
— Полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ печально: — я знаю, что виноватъ; но…
— Но… что?
— Но, возвращаясь изъ лѣса Ла-Трамблё, я прошелъ городомъ и былъ задержанъ.
Произнося слово городъ съ ироническою напыщенностью, охотникъ обратилъ глаза къ Шатожирону-ле-Буръ.
— То-есть, возразилъ г. де-Водре: — чтобъ прійти изъ Ла-Трамблё сюда, ты описалъ параболу вмѣсто того, чтобъ держаться прямой дороги. Разумѣется, такъ не трудно опоздать. Впрочемъ, тебѣ не зачѣмъ было признаваться въ томъ, что ты проходилъ городомъ: я видѣлъ тебя въ немъ.
— Въ эту проклятую зрительную трубу, сказалъ Рабюссонъ, покосившись на измѣнническій инструментъ.
— Да, въ эту проклятую зрительную трубу, отвѣчалъ баронъ, невольно улыбнувшись: — я замѣчаю, что съ нѣкотораго времени ты частенько ходишь въ городъ; да, кстати! тамъ затѣваютъ что-то новое?
Каждый разъ г. де-Водре произносилъ слово городъ съ такою же ироническою напыщенностью, съ какою въ первый разъ упомянулъ о немъ охотникъ. Эта унизительная ипербола съ незапамятныхъ временъ употреблялась жителями Шатожирона-ле-Буръ; тутъ скрывалось одно изъ тысячи невинныхъ мщеній, къ которымъ прибѣгали бѣдные притѣсненные верхніе ленники.
Замѣтивъ улыбку барона, Рабюссонъ ободрился.
— Новое? Еще бы, г. полковникъ, сказалъ онъ, продолжая утирать потъ, струившійся по загорѣлымъ щекамъ его: — у нихъ все поставлено вверхъ дномъ, точно послѣ вавилонскаго землетрясенія.
— Лиссабонскаго, замѣтилъ г. де-Водре, снова улыбнувшись, потому-что въ сущности строгость выражалась болѣе въ чертахъ, нежели въ характере его; онъ былъ особенно снисходителенъ къ маленькимъ шалостямъ охотника, служившаго некогда квартирмистромъ въ одномъ изъ его эскадроновъ и бывшаго его повѣреннымъ, то-есть любимцемъ.
— Лиссабонскаго, точно такъ, г. полковникъ, сказалъ Рабюссбнъ.
— По какому же случаю поставлено у нихъ все вверхъ дномъ?
— Кажется, сегодня непременно ожидаютъ г. маркиза.
— Такъ что же? Къ-чему же тутъ землетрясеніе?
— Я только такъ выразился, г. полковникъ; это значитъ, что шатожиронскіе граждане готовятъ г. маркизу отличный пріемъ. Кажется, они хотятъ, чтобъ онъ вступилъ къ нимъ съ такимъ же торжествомъ, съ какимъ Александръ вошелъ въ…
— Въ Вавилонъ, дополнилъ г. де-Водре, замѣтивъ, что ученость бывшаго квартирмистра опять стала въ-тупикъ.
— Въ Вавилонъ; точно такъ, г. полковникъ, сказалъ Рабюссонъ уступчиво.
— Чортъ возьми! продолжалъ баронъ: — кажется, господа шатожиронскіе граждане, наши начальники и судьи, порядочно переменились въ свою пользу. Въ 1789 году, они хотѣли сжечь отца, гоняли сына вокругъ замка съ вилой на шеи, а теперь съ крестомъ и хоругвями идутъ на встречу внуку!
— Не говоря уже о томъ, что эти негодяи сдѣлали вамъ, г. полковникъ!
— О! я на нихъ пожаловаться не могу. Какъ младшая отрасль, я не могъ сделаться наслѣдникомъ замка, а потому не стоило обращать на меня особаго вниманія. Они удовольствовались тѣмъ, что связали меня и опустили въ колодезь по шею въ воду, где я и просидѣлъ четыре битыхъ часа.
— Разбойники! вскричалъ Рабюссонъ: — шестилѣтняго ребенка!
— Во-первыхъ, мне было восемь лѣтъ, а во-вторыхъ, они шутили. Позабавимся! говорилъ мэтръ Туссенъ-Жиль, державшій конецъ веревки.
— Какъ угодно, г. полковникъ! сказалъ честный охотникъ, лицо котораго выражало негодованіе и составляло рѣзкій контрастъ съ сардоническимъ спокойствіемъ г. де-Водре: — хоть вѣрьте, хоть не вѣрьте, а теперешніе шатожиронскіе граждане не лучше прежнихъ, и трактирщикъ Туссенъ-Жиль, между прочимъ, такой же негодяй, если еще не больше, какъ и отецъ его. Не смотря на теперешнее лицемѣріе ихъ, они рады бы возобновить революціонныя продѣлки. Только не думаю, чтобъ теперь кто-нибудь изъ нихъ рѣшился опустить васъ въ колодезь на веревкѣ.
— Во-первыхъ, веревка порвется, сказалъ полковникъ, съ улыбкой посмотрѣвъ на свой колоссальный ростъ: — а во-вторыхъ, прежде, чѣмъ имъ удастся меня опустить въ воду, я самъ окуну нѣсколькихъ…
— Не считая тѣхъ, которыхъ берется утопить Грегуаръ Рабюссонъ.
Отставной полковникъ и бывшій квартирмистръ, оба сложенные, какъ Геркулесы, помѣнялись улыбками и самоувѣренными взглядами людей, убѣжденныхъ въ своей силѣ и знающихъ, что въ случаѣ опасности они могутъ положиться другъ на друга.
— Итакъ, продолжалъ баронъ: — мой племянникъ пріѣдетъ сегодня, а господа шатожиронскіе граждане готовятся сдѣлать ему торжественный пріемъ? Это-то и причина суматохи, которую я замѣчаю на площади замка?
Г. де-Водре приставилъ зрительную трубу къ глазу и навелъ ее на указанное мѣсто.
— Что это за зеленые столбы, спросилъ онъ, помолчавъ: — которые ставятъ передъ рѣшеткой?
— Это тріумфальныя ворота, отвѣчалъ Рабюссонъ.
— Тріумфальныя ворота! а какую побѣду одержалъ господинъ маркизъ? За что ставятъ ему тріумфальныя ворота? Эти глупости такъ же жалки, какъ были отвратительны революціонныя сатурналіи. Я увѣренъ, что это выдумка Бобилье?
— Угадали, господинъ полковникъ; мирный судья все это устроиваетъ.
— Аристократъ Бобилье съ правой стороны, трибунъ Туссенъ-Жиль съ лѣвой, а въ центрѣ мелочной, малодушный мэръ Амудрю, незнающій куда погнуться и столько же смущенный, какъ оселъ Бюридана между двумя гарнцами овса! Бѣдная община! Впрочемъ, везде такъ!
— Именно, г-нъ полковникъ, сказалъ охотникъ смѣясь: — вы какъ-будто сами тамъ были; они всѣ трое на площади; г-нъ Бобилье то-и-дѣло торопитъ работниковъ, Туссенъ-Жиль ухмыляется, а потомъ вопитъ; мэръ же, по обыкновенно своему, бережетъ и овцу и капусту. Я очень удивлюсь; если къ вечеру они не вцѣпятся другъ другу въ волосы.
— Вѣроятно, они не удовольствуются одними тріумфальными воротами; что еще будетъ?
— Говорятъ, что пожарная команда будетъ подъ ружьемъ.
— Конечно, пожарные должны поблагодарить моего племянничка за новыя каски, которыя онъ подарилъ имъ; а что говорить ихъ капитанъ, Туссенъ-Жиль?
— Онъ, кажется, ничего не знаетъ.
— Какъ! команда соберется, а капитанъ ничего не знаетъ про это? Кто же будетъ командовать?
— Лейтенантъ Амудрю, сынъ мэра, честолюбивый мальчишка.
— Стало-быть, это заговоръ противъ почтеннаго Туссена-Жиля?
— Кажется… Ахъ, кстати, г-нъ полковникъ, у меня есть до васъ просьба.
— Говори. — Если будутъ бить сборъ, идти ли нашимъ пожарнымъ? Они ждутъ вашихъ приказанія.
— Чтобъ ни одинъ не трогался! съ живостію сказалъ баронъ: — Шатожиронъ-ле-Вьель не долженъ подражать глупостямъ Шатожирона-ле-Буръ; притомъ же, наши пожарные ничѣмъ не обязаны моему племяннику: они не получили ни одной изъ шестидесяти присланныхъ имъ касокъ; господа граждане отдѣлили себѣ, какъ водится, львиную часть: все имъ, ничего намъ. Повторяю: чтобъ ни одинъ изъ нашихъ пожарныхъ не трогался; слышишь?
— Слышу, г-нъ полковникъ, ни одинъ не тронется: каждое ваше слово здѣсь законъ.
— Итакъ, городская пожарная команда будетъ подъ ружьемъ. Что же еще?
— Молодые люди поднесутъ барана…
— Кому? племяннику?
— Э, нѣтъ; госпожѣ маркизѣ, въ первый разъ посещающей замокъ.
— Правда, произнесъ вполголоса и съ задумчивымъ видомъ баронъ: — Ираклій пріѣдетъ съ женою.
— Говорятъ, что супруга г-на маркиза красавица.
— Увидимъ.
— Какъ! вскричалъ охотникъ съ изумленіемъ: — вы не знаете еще г-жи маркизы, супруги вашего племянника, женатаго уже болѣе полутора года? Вѣдь вы, г-нъ полковникъ, недавно еще были въ Парижѣ.
— Мнѣ кажется, Рабюссонъ, сказалъ г-нъ де-Водре строгимъ голосомъ: — что мы помѣнялись ролями, и что ты теперь разспрашиваешь меня; продолжай отвечать и вернись къ своимъ баранамъ.
— Къ одному барану, г-нъ полковникъ.
— Къ одному или многомъ, все равно! Этотъ подарокъ, кажется, придумавъ лучше экзерциція пожарной команды; онъ, покрайней-мѣрѣ, гораздо-существeннѣе.
— Точно, г-нъ полковникъ, барана можно зажарить и съѣсть.
— Больше ничего не будетъ?
— Молодыя дѣвушки, вой которыхъ слышенъ отсюда…
— Въ-самомъ-дѣлѣ, я нисколько разъ уже слышалъ какое-то необъяснимое мяуканье.
— Точно, г-въ полковникъ, это будетъ настоящій кошачій концертъ.
— Гдѣ онъ?
— Въ церкви.
— И ихъ слышно отсюда? Какія хорошія горла!
— Окна въ церкви открыты, а вѣтеръ съ той стороны; впрочемъ, надо отдать имъ справедливость: умѣютъ покричать! Я увѣренъ, что онѣ перекричали бы нашихъ полковыхъ трубачей.
— Такъ онъ хотятъ спѣть что-нибудь моей племянницъ?
— Куплеты, сочиненные господиномъ Бобилье и прилаженные пасторомъ на голосъ одной изъ церковныхъ кантатъ; но это еще не все.
— Что же еще?
— Когда дѣвушки узнали, что молодые люди хотятъ поднести барана, они вздумали поднести двухъ бѣлыхъ голубковъ. Къ-сожалѣнію, теперь въ цѣломъ городи нѣтъ ни одного бѣлаго голубя, такъ-что прійдется удовольствоваться сизымъ.
— Прекрасно, сказалъ баронъ, снова засмѣявшись: — конечно, какъ эмблема, бѣлые голуби приличнѣе, но какъ жаркое, сизые не хуже ихъ.
— Однако, видно, г-нъ Бобилье, завѣдующій всѣмъ, не любить этого жаркаго, потому-что не хочетъ и слышать о сизыхъ голубяхъ. Онъ рѣшилъ, что, за неимѣніемъ бѣлыхъ голубей, маркизъ поднесутъ корзинку цвѣтовъ.
— Этотъ Бобилье настоящій селадонъ, настоящій аркадскій пастушокъ, не смотря на свои семьдесятъ-два года и желтый парикъ! — Но кто сообщилъ тебѣ всѣ эти подробности?
— Извольте видѣть, г-нъ полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ нѣсколько смутившись: — проходя случайно мимо кузницы, я встрѣтилъ горничную госпожи Гранперренъ, мамзель Виржини…
— Такъ же, вероятно, случайно? спросилъ баронъ съ лукавой усмѣшкой.
— Она разсказала мнѣ обо всемъ, поспѣшно прибавилъ охотникъ: — и кроме того отдала письмо къ вамъ отъ ея госпожи.
Онъ вынулъ изъ кармана записку съ гербовой печатью и напитанную южными духами. Чтобъ повѣрить, что такая миленькая записочка могла выйдти изъ мрачной закопченной кузницы, надобно вспомнить, что Венера была женою Вулкана.
Насмѣшка внезапно исчезла съ лица барона. Онъ поспѣшно схватилъ записку и вскричалъ съ неудовольствіемъ:
— Цѣлый часъ ты толкуешь мнѣ всякій вздоръ, между-тѣемъ, какъ прежде всего долженъ бы вручить мнѣ это письмо.
Не ожидая ответа, г-нъ де-Водре отвернулся и, прохаживаясь взадъ и впередъ по террасѣ, распечаталъ и началъ читать письмо.
Письмо г-жи Гранперренъ заключало въ себѣ только слѣдующія немногія слова:
«Мы полагаемся на ваше обѣщаніе и ждемъ васъ къ обѣду; только приходите пораньше. Мнѣ необходимо видѣться съ вами до прихода прочихъ лицъ и переговорить безъ свидѣтелей о чрезвычайно-важномъ для меня дѣлѣ, — дѣлѣ, о которомъ могу говорить только съ вами и котораго вы угадать не можете, не смотря на все то, что уже знаете; словомъ, объ услугѣ, которую вы одни можете оказать мнѣ. Вы знаете — я горда, а потому не призналась бы, что имѣю нужду въ васъ, еслибъ не была увѣрена, что вы исполните мою просьбу. Жду васъ въ полдень, въ каштановой аллеѣ».
— Вотъ маленькія выгоды стариковъ, сказалъ баронъ про себя, спрятавъ письмо въ карманъ. — Хорошенькія женщины сами назначаютъ свиданія. Признаться, я бы охотнѣе желалъ быть въ тѣхъ лѣтахъ, когда самъ назначалъ свиданія и получалъ отказы; но не въ томъ дѣло. Эта бедная женщина положилась на меня, и я докажу, что достоинъ ея довѣренности.
Г-нъ де-Водре обернулся и, приблизившись къ охотнику, спросилъ:
— Больше ничего нѣтъ новаго?
— Есть, полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ, оставивъ сторожевую собаку, которую ласкалъ, и вытянувшись во весь ростъ: — я долженъ еще доложить вамъ, что, проходя трамблёскимъ лѣсомъ, слышалъ я два выстрѣла, немедленно послѣдовавшіе одинъ за другимъ; вероятно, изъ двуствольнаго ружья.
— Опять! вскричалъ баронъ съ гнѣвомъ, ибо онъ въ высшей степени раздѣлялъ ненависть къ браконьерамъ, общую всѣмъ владѣльцамъ лѣсовъ: — и ты поймалъ негодяя?
— Къ-несчастію, нѣтъ; я пустился-было за нимъ, но онъ быль проворнѣе меня — ушелъ. Я выходилъ изъ себя, какъ вдругъ, минутъ пять спустя, вышедъ на дорогу Бѣлаго-Креста, я увидалъ — кого бы вы думали? адвоката Фруадво!
— Это онъ! сказалъ г-нъ де-Водре съ увѣренностію.
— Разумѣется, г-нъ полковникъ; онъ самый отчаянный браконьеръ въ здѣшнемъ краю. Ну, да ужь я подкараулю его, и онъ не унесетъ всѣхъ куропатокъ, которыхъ перестрѣлялъ у насъ. Этотъ негодяй былъ пойманъ только одинъ разъ, и то не мною!
— Можно повѣситься съ горя, сказалъ баронъ улыбнувшись, не смотря на свою досаду. — Что же ты сказалъ почтенному Фруадво?
— Что мнѣ было говорить ему? Онъ шелъ по общинной дорогѣ; ружье у него было подъ мышкой, собака шла смирно; проклятый Пирамъ его шелъ по его пятамъ, какъ ни въ чемъ не бывалъ; лицемѣръ! Что же мнѣ было говорить ему?
— Ты могъ сказать… Или нѣтъ, я лучше самъ переговорю съ нимъ черезъ нѣсколько минутъ, потому-что сегодня наше дело будетъ представлено въ мирный судъ. Все ли теперь?
— Все, г-нъ полковникъ.
— Вотъ сегодняшній приказъ: я сойду въ городъ…
— На встрѣчу г-ну маркизу? спросилъ Рабюссонъ съ фамильярностью, которую часто позволяютъ себѣ любимцы.
— Нѣтъ, сухо отвѣчалъ г-нъ де-Водре: — если г-ну маркизу угодно видеться со мною, онъ можетъ пожаловать ко мнѣ.
— Разумѣется, г-нъ полковникъ; какъ племянникъ, онъ обязанъ почитать васъ.
— Въ мое отсутствіе ты останешься здесь. Когда прійдетъ почтальйонъ, посмотри, не будетъ ли писемъ съ журналами.
— Слушаю, г-нъ полковникъ.
— Если будутъ, такъ разсмотри, не будетъ ли на одномъ изъ нихъ печати маконскаго почтамта!
— Слушаю, г-нъ полковникъ.
— Если найдется, такъ принеси ко мнѣ. Я, вѣроятно, останусь въ мирномъ судѣ до полудня; послѣ того ты найдешь меня въ кузницѣ.
— Слушаю, г. полковникъ.
— Особенно, если будутъ бить сборъ, чтобъ никто не трогался, — Теперь можешь идти завтракать.
Рабюссонъ откланялся по-военному и удалился съ своею собакой въ ту же сторону, откуда пришелъ, между-темъ, какъ г. де-Водре вошелъ въ домъ по крылечку, выходившему на террасу.
III.
Сельское начальство.[править]
Рабюссонъ сказалъ правду: все было поставлено вверхъ дномъ въ Шатожироне-ле-Буръ. Но самыя оживленныя сцены происходили на площади, передъ замкомъ: тамъ готовилась встреча маркизу, и отъ самой зари тамъ уже занимались приготовленіями къ празднеству.
Передъ решеткой, на насыпи, разделявшей ровъ на две равныя части, работники ставили тріумфальныя ворота изъ зелени, навлекшія на себя неодобреніе барона де-Водре. Четыре столба, футовъ двадцати вышиною, связанные вверху четырьмя кружалами и покрытые буковою корою, образовали главную часть воротъ. Аксессуары же состояли изъ красныхъ голубыхъ и желтыхъ миткалевыхъ лентъ, спиралью обвитыхъ вокругъ столбовъ и придававшихъ имъ видъ греческихъ крученыхъ колоннъ, — и большой рамы, покрытой холстомъ, которую два человѣка, стоя на лѣстницахъ, старались прикрепить къ верхней аркѣ тріумфальныхъ воротъ.
Между любопытными и зѣваками, окружавшими работниковъ, былъ въ первомъ ряду высокій мужчина, худощавый, лысый, съ добродушною и вмѣстѣ лукавою физіономіею; онъ, повидимому, всѣмъ распоряжался. Почтеніе, ему оказываемое и, особенно, кончикъ трехцвѣтнаго шарфа, выглядывавшею изъ кармана сюртука грубаго синяго сукна съ такими же пуговицами, изобличали въ немъ первую начальственную особу Шатожирона, боязливаго мэра Амудрю, о которомъ мы уже упоминали.
Съ каждой стороны арки, вдоль рва, были утверждены въ землѣ фейерверочные снаряды, столько же какъ и самыя ворота возбуждавшіе восторгъ ребятишекъ; эта баттарея, обѣщавшая имъ такую пріятную трескотню, находилась подъ надзоромъ полеваго стража, Шамбара, произведеннаго по этому важному случаю въ достоинство обер-фейерверкера и начальника артиллеріи. Надѣвъ самое нарядное платье и украсившись перевязью, этотъ высокій чиновникъ съ важностію прохаживался передъ своей баттареей, умѣряя, по-временамъ, нескромное любопытство приступавшихъ къ нему детей ударами палочки, уже вооруженной фитилемъ.
У одного окна дома, въ которомъ братски уживались контора мэра и мирный судъ. Не говоря ужо о торжественныхъ снарядахъ, также въ немъ помѣщавшихся, безпрестанно показывалось старое лицо съ совинымъ носомъ, острымъ, загнутымъ вверхъ подбородкомъ, въ растрепанномъ парикѣ, надвинутомъ на глаза и бывшемъ никогда, судя по желтому цвѣту его, бѣлокурымъ. Это почтенное лицо принадлежало г. Бобилье, окружному мирному-судьи; будучи вынужденъ, по обязанностямъ службы, поручить надзоръ за приготовленіями къ празднеству мэру Амудрю, онъ не могъ, однакожь, вытерпѣть и безпрестанно подбѣгалъ къ окну, чтобъ посмотрѣть на работниковъ, которыхъ до того тормошилъ онъ въ-теченіи цѣлаго утра, что они разъ двадцать шопотомъ посылали его ко всѣмъ чертямъ.
Достойный судья, гораздо-болѣе занимавшійся церемоніею, которой онъ быль распорядителемъ, нежели дѣлами, представленными ему на разсмотрѣніе, понималъ всю важность лежавшей на немъ отвѣтственности. Первое впечатлѣніе маркизы де-Шатожиронъ, о красотѣ которой такъ много говорили, — первое впечатлѣніе, произведенное на нее замкомъ, владѣтель котораго былъ ея мужемъ, зависѣло отъ Бобилье, точно такъ, какъ некогда весь успѣхъ поѣздки Лудовика XIV въ Шантили зависѣлъ отъ Вателя; женщина, особенно хорошенькая, во всякомъ случаѣ заслуживаетъ почестей, и потому мы не ручаемся, что, въ случаѣ неудачи, услужливый судья не повторилъ бы катастрофы, прославившей на вѣки-вѣчные память героическаго мэтр-д’отэля.
Туалетъ г. Бобилье представлялъ, въ настоящую минуту, живописный переходъ партикулярнаго платья къ судейскому костюму. Маленькое, тощее туловище его было плотно замкнуто въ черномъ миткалевомъ полукафтаньи, надѣваемомъ обыкновенно судьями подъ черную, судейскую тогу. У шеи висѣли двѣ туго-накрахмаленныя пасторки, къ которымъ, казалось, спускался крючковатый носъ его, чтобъ поймать табакъ, на нихъ упавшій. Не опасаясь уронить свой санъ при появленіи въ такомъ неполномъ видъ передъ своими подсудимыми и держа въ рукахъ тогу, судья высовывался изъ окна, сердито ворча сквозь зубы:
— Олухи! неучи! скоты! копаются цѣлый часъ и все не могутъ кончить. Они, чего добраго, прорвутъ еще мою картину, собаки! А Амудрю стоитъ какъ чурбанъ и глядитъ на нихъ разинувъ ротъ!
Передъ дверью гостинницы Коня-Патріота, окруженной группою крестьянъ изъ сосѣднихъ селеній, ожидавшихъ открытія засѣданія, другой человѣкъ слѣдилъ за работами около тріумфальной арки съ такимъ же вниманіемъ, какъ и мирный судья; только мы должны прибавить, что вниманіе ихъ было совершенно-противоположнаго свойства: сколько въ первомъ было безпокойства и заботливости, столько же во второмъ было враждебнаго, насмѣшливаго презрѣнія.
Мэтръ Туссенъ-Жиль (читатель, вѣроятно, узналъ его) быль человѣкъ высокій, плотный, съ широкимъ лицомъ, украшеннымъ красными пятнами, черными, курчавыми волосами и огромными усами, въ видѣ подковы спускавшимися по обѣимъ сторонамъ рта до подбородка и поддерживавшими свирѣпую наружность, которою одарила его природа, и которою онъ, по-видимому, очень дорожилъ. Хозяинъ гостинницы носилъ набекрень красную греческую шапочку съ кисточкой; на шеѣ шерстяной галстухъ того же цвѣта и, вмѣсто сюртука, длинную коричневую куртку-карманьйолку; это былъ костюмъ якобинцевъ 1793 года, кромѣ ермолки, не вполнѣ соотвѣтствовавшей фригійской шапочкѣ.
Группы, разбросанныя на площади, о чемъ-то живо разсуждали; но всѣ разговоры, происходившіе весьма-громко, были покрыты рѣзкой мелодіей, весьма негармоническимъ потокомъ изливавшейся изъ одного окна церкви. Тамъ, точно, какъ сказалъ охотникъ, около тридцати молодыхъ шатожиронскихъ дѣвушекъ, обладавшихъ самыми пріятными голосами, заучивали куплеты, воспѣвавшіе добродители болѣе-предполагаемыя, нежели извѣстныя, новой владѣтельницы замка; и даже знаменитые мѣдные инструменты самого Сакса едва-ли могли бы сравниться съ рѣзкими, пронзительными голосами этого хора.
— У васъ, кажись, что-то затѣвается, мэтръ Туссенъ-Жиль? сказалъ хозяину Кони-Патріота старый крестьянинъ, получившій приказаніе явиться въ тотъ день въ мирный судъ, и только-что прибывшій.
— Кажется видно! грубо отвѣчалъ свирѣпый республиканецъ, не выпуская изо рта огромной деревянной трубки, изъ которой онъ уже нѣсколько минуть молча тянулъ густые клубы дыма.
— Видно тому, у кого хорошіе глаза, возразилъ крестьянинъ: — но вы знаете, что мои никуда ужь не годятся. Что же они тамъ дѣлаютъ? Алтарь для крестнаго хода?
— Алтарь; угадали, дядя-Кокаръ, насмѣшливо отвѣчалъ трактирщикъ, вынувъ наконецъ трубку свою изо рта, потому-что его начинала разбирать охота поораторствовать. — Сегодня праздникъ аристократіи, которой поклоняются всѣ, тамъ трудящіеся!
— Аристократіи! повторили присутствующіе съ изумленіемъ: — да мы никогда и не слыхивали объ этой святой.
— Повѣрю, продолжалъ трактирщикъ презрительно: — вы, мужики, какъ наработаетесь, такъ вамъ бы только поѣсть, да попить, да поспать.
— Мэтръ Туссенъ-Жиль, сказалъ дядя Кокаръ съ кисло-сладкой улыбкой: — мнѣ кажется, что вы, какъ трактирщикъ, не должны бы такъ неуважительно говорить о тихъ, которые любятъ поѣсть и попить.
— Развѣ я говорю о нихъ презрительно? дядя-Кокаръ, возразилъ республиканецъ, нѣсколько смягчившись. — Напротивъ, я уважаю ихъ и въ доказательство предлагаю кому угодно, по окончаніи засѣданія, отличный обидъ за самую умѣренную цѣну. Я хотѣлъ только выразить свое негодованіе на-счетъ невѣжества, въ которомъ вижу сельскихъ жителей. Вотъ что бѣситъ меня, дядя-Кокаръ.
— Такъ, стало-быть, это точно алтарь для крестнаго хода?
— Нѣтъ, робко сказалъ молодой крестьянинъ: — они говорятъ, что это какія-то тріумфальныя ворота.
— А я, повелительнымъ голосомъ возразилъ Туссенъ-Жиль: — одного мнѣнія съ дядей-Кокаромъ: я утверждаю, что это настоящій алтарь, съ тою только разницею, что онъ строится для г. Шатожирона.
— Для вашего маркиза де-Шатожирона? спросилъ крестьянинъ: — правду ли говорятъ, что онъ пріѣдетъ сегодня?
— Нашего маркиза! вскричалъ трактирщикъ съ негодованіемъ: — нѣтъ, не нашего!
Весьма-довольный своей тирадой, Туссенъ-Жиль взялъ опять трубку въ зубы и всунулъ руки въ глубокіе карманы своей карманьнолки.
Крестьяне, разинувъ ротъ и вытаращивъ глаза, хранили молчаніе, которое ораторъ могъ истолковать въ свою пользу, и которое было прервано слѣдующимъ восклицаніемъ, послышавшимся изъ гостинницы:
— Эй, хозяинъ! трактирщикъ, какъ тебя!..
Туссенъ-Жиль скоро обернулся; всѣ взоры обратились къ окну перваго этажа, откуда послышалось восклицаніе и гдѣ стоялъ вывѣсившись впередъ молодой человѣкъ, бѣлокурый, съ довольно-милой физіономіей, одѣтый съ изъисканною щеголеватостью и державшій въ одной руки салфетку, а въ другой пустой стаканъ.
— Что вамъ угодно, господинъ виконтъ? съ живостію спросилъ трактирщикъ, приподнявъ свою шапочку.
— Что угодно? вина, разумѣется! Я цѣлый часъ кличу, кличу и никого не докличусь; не-уже-ли въ вашемъ почтенномъ заведеніи нѣтъ ни прислужниковъ, ни звонковъ?
— Сейчасъ подадутъ, господинъ виконтъ; сію минуту подадутъ.
Трактирщикъ бросился въ домъ, призывая голосомъ разъяреннаго быка единственнаго слугу, помогавшею ему прислуживать посѣтителямъ.
— Вотъ какъ! сказалъ насмѣшливо дядя-Кокаръ: — видно одни герцоги да маркизы вычеркнуты изъ календаря метра Туссена-Жиля; виконты уцѣлѣли.
Въ эту минуту, рамка, которую работники тщетно старались прикрѣпить надъ аркой, вырвалась у одного изъ рукъ и полетала на земь прежде, нежели другой успѣлъ поддержать ее.
— А, разбойники! закричалъ изъ окна господинъ Бобилье, забывшій надѣть свою тогу въ хлопотахъ: — а, негодяи! двѣ недѣли трудился я надъ этой картиной!
Не заботясь о странности своего костюма, пылкій старикъ выбѣжалъ изъ судилища, спрыгнулъ съ крыльца и со всѣхъ ногъ побѣжалъ съ живостію, удивительною въ его лѣта, къ работникамъ, проклинавшимъ трудную, возложенную на нихъ работу.
— Ничего, господинъ Бобилье, сказалъ мэръ, увидѣвъ подбѣжавшаго и раскраснѣвшеюся отъ гнѣва старика: — картину не прорвали.
Мирный судья удостовѣрился сперва съ отеческою заботливостью въ справедливости этихъ словъ, потомъ вскричалъ, обратившись къ работникамъ:
— Ослы вы длинноухіе, индюки вы красноносые! нѣчто вы не видите, что лѣстницы слишкомъ-коротки?
— Какъ не видѣть! сердито проворчалъ одинъ изъ работниковъ.
— Такъ зачѣмъ же вы не принесете другихъ?
— А гдѣ ихъ взять?
— Какъ-будто въ цѣломъ Шатожирони нельзя найдти лѣстницы. Ступайте, гдѣ поближе!
— Да только пожарныя лѣстницы и будутъ впору.
— Такъ что же вы, лентяи, стоите какъ чучелы и смотрите на меня какъ на заморскаго звѣря! Ступайте, принесите пожарныя лѣстницы!
Почтенный мирный-судья въ миткалевомъ полукафтанчикѣ, съ пасторками косо-повязанными, въ желтомъ, завитомъ парикѣ, въ-самомъ-дѣлъ быль такъ оригиналенъ, что на него можно было засмотрѣться.
— Чтобъ принести лѣстницы, надо сперва достать ключъ отъ сарая, въ которомъ онъ лежать.
— Ключъ! Амудрю, ключъ! вскричалъ нетерпѣливый судья: — онъ долженъ быть у васъ.
— Нѣтъ его у меня, отвичалъ мэръ, нѣсколько смутившись.
— У васъ нѣтъ его! Такъ гдѣ же онъ?
— У капитана пожарной команды.
— А другаго у васъ нѣтъ?
— Нѣтъ.
— Какъ! у васъ, шатожиронскаго мэра, у васъ, начальника общины, нѣтъ другаго ключа отъ пожарнаго сарая! вскричалъ господинъ Бобилье, радуясь случаю выместить на комъ-нибудь гнѣвъ, возбужденный въ немъ медлительностью работниковъ: — слѣдовательно, еслибъ негодяй Туссенъ-Жиль ушелъ куда-нибудь или напился пьянъ, что весьма-часто съ нимъ случается, и еслибъ случился въ это время пожаръ, такъ надо бы ломать двери, чтобъ добраться до пожарныхъ трубъ! Такъ-то вы исполняете свои обязанности; поздравляю!
— Спросить ключъ у мэтра Туссена-Жиля? спросилъ одинъ изъ работниковъ, между-тѣмъ, какъ мэръ не пикнулъ, привыкнувъ и покорившись, вѣроятно, выговорамъ мирнаго судьи.
— Разумѣется, спросить; да скорѣе!
— Дастъ ли онъ его? проговорилъ Амудрю тихимъ голосомъ.
— Дастъ ли онъ ключъ! проговорилъ судья съ сердцемъ: — посмотрѣлъ бы я, какъ бы онъ не далъ!
— И, вѣроятно, увидите, продолжалъ мэръ вполголоса: — Туссенъ-Жиль человѣкъ очень-почтенный, но горячій, упрямый; вамъ извѣстны его мнѣнія, а потому не лучше ли…
— Жюстенъ, прервалъ Бобилье слова осторожнаго мэра: — ступай къ трактирщику Туссену-Жилю и спроси у него отъ моего имени ключъ отъ сарая, въ которомъ стоятъ пожарныя трубы.
— Скажи ему, прибавилъ мэръ: — что мы просимъ…
— Скажи ему, перебилъ его съ неудовольствіемъ мирный-судья: — что мнѣ нуженъ ключъ; больше ничего не говори.
Молодой работникъ побѣжалъ черезъ площадь отъискивать капитана пожарной команды, котораго не было уже на порогѣ гостинницы.
— Амудрю, говорилъ между-тѣмъ мирный судья мэру, отведя его въ сторону: — съ вашей системой терпимости, примиренія и нерѣшительности вы никогда не сдѣлаете ничего путнаго и, стараясь быть въ ладу со всѣми, вооружите противъ себя всѣхъ. Какъ можете вы, имѣя такую надобность въ добромъ расположеніи маркиза, заботиться о какомъ-нибудь Туссенъ-Жиле, съ утра до вечера поносящаго нашего начальника? Я говорю съ вами откровенно, Амудрю, потому-что искренно желаю вамъ успѣха. Если жь маркизъ узнаетъ, что вы находитесь въ близкихъ сношеніяхъ съ однимъ изъ отъявленнѣйшихъ враговъ его, такъ проститесь съ арендой на его земли.
— Положеніе мое весьма-затруднительно, r-въ Бобилье, то-есть, чрезвычайно-затруднительно, отвѣчалъ мэръ, медленно покачавъ головой.
— Васъ все затрудняетъ, вы всего боитесь!
— Еслибъ вы были на моемъ мѣстѣ…
— На вашемъ мѣстѣ я дѣлалъ бы то же, что дѣлаю на своемъ: я имѣлъ бы свое мнѣніе, свою волю и, принявъ какое-либо намѣреніе, ни за что не перемѣнилъ бы его. Но вы изо всего дѣлаете себя какихъ-то чудовищъ. Напримѣръ, не употреблялъ ли я всевозможныя просьбы, убѣжденія, чтобъ уговорить васъ срубить это гадкое помело, которое они называютъ древомъ свободы и которое значительно вредитъ общему эффекту моихъ тріумфальныхъ воротъ? Уговорилъ ли я васъ?
Помело, о которомъ такъ непочтительно отзывался мирный судья, былъ тополь, посаженный въ 1830 году шатожиронскими патріотами, подъ предводительствомъ Туссена-Жиля, посреди насыпи, передъ рѣшеткой замка. Будучи пересаженъ безъ знанія дѣла и какъ ни попало, тополь не принялся и сталъ сохнуть; въ настоящее время, онъ совершенно погибъ и возвышался за тріумфальной аркой, какъ мачта. Къ вершинѣ его была прикриплена длинная палка съ развивавшимся лоскутомъ синяго флагтуха; вотъ все, что осталось отъ трехцвѣтнаго флага 1830 года; вѣтеръ, какъ обыкновенно случается въ подобныхъ случаяхъ, разорвалъ и унесъ большую часть флага.
— Срубить древо свободы! сказалъ мэръ, еще болѣе понизивъ голосъ: — что вы говорите, г-нъ Бобилье!
— Говорю то, о чемъ давно уже думаю.
— Срубить древо свободы! А если республиканцы восторжествуютъ, что весьма-возможно, такъ они сожгутъ мой домъ, да и меня съ нимъ!
— Ба! у васъ въ головъ одни убійства, да пожары.
— Мало ли у насъ въ Шатожиронѣ негодяевъ, продолжалъ Амудрю, осмотрѣвшись съ безпокойнымъ видомъ, какъ-бы опасаясь, чтобъ кто другой не подслушалъ его. — Повѣрьте, г-нъ Бобилье, хоть я и моложе васъ, но знаю здѣшній край лучше, нежели вы. Народъ безпокойный…
— Знаю, Амудрю, знаю. Наши шатожиронскіе граждане, какъ они себя называютъ, хвастуны и крикуны, которыхъ надобно бы проучить; но именно потому-то вы и должны быть построже въ отправленіи своихъ обязанностей.
— Вамъ хорошо говорить; а я не совсѣмъ-спокоенъ…
— Отъ-чего?
— Во-первыхъ, меня безпокоятъ всѣ пронырства по случаю выборовъ. Не далѣе, какъ вчера, г-нъ Буажоли далъ мнѣ понять, что я могу быть отставленъ, если не подамъ голоса въ пользу кандидата правительства.
— Амудрю, вы знаете, что «двумъ господамъ служить нельзя». Слѣдовательно, выбирайте между г-мъ маркизомъ де-Шатожирономъ, или кузнечнымъ заводчикомъ Гранперреномъ.
— Легко сказать — выбирайте; но это-то…
— И ставитъ васъ въ тупикъ? Мнѣ кажется, однакожь, что у г-на Гранперрена нѣтъ такого чудеснаго имѣнія, какъ у г-на маркиза…
— Правда, г-нъ судья; я понимаю всю важность этого преимущества, но еще одно обстоятельство тревожитъ меня.
— Какое?
— Приказъ, который вы заставили меня вчера подписать.
— Приказъ пожарной командѣ быть подъ ружьемъ?
— Именно. Когда Туссенъ-Жиль услышитъ, что бьютъ сборъ, такъ онъ прыгнетъ до потолка.
— Пускай прыгаетъ, пусть разобьетъ себе черепъ этотъ якобинецъ!
— Но, г-нъ Бобилье, уверены ли вы, что я въ праве такъ поступить?
— Уверенъ ли! отвечалъ живой старикъ съ видомъ обиженнаго: — уверенъ ли я, окружной мирный судья, въ томъ, что говорю, когда дѣло касается административнаго вопроса!
— Я это не въ обиду вамъ говорю; но есть люди, которые утверждаютъ…
— Везде есть дураки, мешающіеся не въ свои дѣла. Вотъ вамъ все дело въ двухъ словахъ; кажется, мнѣ не следовало бы вамъ повторять его, прибавилъ мирный судья съ важностью: — вы мэръ общины, и въ этомъ качестве непремѣнный глава національной гвардіи; пожарная команда принадлежитъ къ національной гвардіи, или, лучше сказать, въ Шатожиронѣ она-то и составляетъ всю національную гвардію; слѣдовательно, вы имеете полное право приказать пожарнымъ быть подъ ружьемъ. Ясно ли?
— Положимъ такъ, отвѣчалъ мэръ, по-видимому мало убежденный: — но такъ-какъ Туссенъ-Жиль начальникъ команды, то я долженъ бы послать приказъ къ нему?
— Въ простыхъ, обыкновенныхъ случаяхъ, такъ; вы такъ и поступили две недели тому, когда разнесся ложный слухъ о приближеніи маркиза. А что сдѣлалъ Туссенъ-Жиль?
— Что онъ сдѣлалъ?.. сказалъ Амудрю, закусивъ губы.
— Онъ послалъ васъ къ чорту… а вы промолчали, иронически прибавилъ мирный судья.
— Извольте видѣть, г-нъ Бобилье, я человѣкъ не злой, не хочется ссориться съ старымъ знакомымъ такъ, за одно слово…
— Какъ вамъ угодно. Распоряжайтесь, какъ знаете, если усища Туссена-Жиля пугаютъ васъ.
— Пугаютъ! повторилъ мэръ, обыкновенную кротость котораго это слово, по-видимому, расшевелило: — знайте, что меня никто и ничто не можетъ испугать; но къ-чему ссориться безъ причины!
— Не въ томъ дело. Такъ-какъ капитанъ пожарной команды решительно отказался повиноваться вамъ, то какъ должны вы были поступить? Немедленно послать приказаніе лейтенанту; ведь вы, Амудрю, начальство, слышите ли?
— Да, знаю, знаю, сказало, почесывая ухо, смущенное начальство: — притомъ же Филиппъ мой такъ радешенекъ, что надѣнетъ свою золочёную каску и будетъ командовать, что я по-неволѣ долженъ былъ согласиться. Но все-таки это даромъ не пройдетъ: Туссенъ-Жиль надѣлаетъ шума.
— Заткните уши.
— Вы вступитесь за меня, г. Бобилье, если онъ нападетъ на меня?
— Будьте покойны, отвѣчалъ мирный судья съ сострадательной улыбкой: — если онъ забуянитъ, такъ я съ нимъ раздѣлаюсь. Что жь вы? шутите со мною? прибавилъ онъ внезапно, обратившисъ къ работникамъ: — вы опять стоите сложа руки! Гдѣ же лѣстницы?
— Ждемъ ключа, отвѣчалъ одинъ изъ работниковъ.
— Какъ! негодный Жюстенъ еще не воротился?
— Вотъ онъ, сказалъ мэръ.
Въ-самомъ-дѣлъ, молодой работникъ возвращался, но гораздо-медлѣннѣе, нежели пошелъ.
— Ну, что же? Ключъ! нетерпѣливо закричалъ старый судья, увидавъ, что Жюстенъ возвращался съ пустыми руками.
— Г. Туссенъ-Жиль не даетъ, отвѣчалъ молодой работникъ робко.
— Что я говорилъ? проворчалъ сквозь зубы Амудрю; и туча, покрывавшая чело достойнаго администратора, еще болѣе сгустилась.
Мирный судья не сказалъ ни слова, но такъ насупилъ сѣдѣющія брови, что нижніе волосы парика опустились на самые глаза; въ то же мгновеніе, по быстрому, сильному движенію беззубыхъ челюстей, носъ и подбородокъ его чуть не сошлись.
— Не горячитесь, г. Бобилье, тихо шепнулъ ему мэръ, замѣтивъ признаки грозы, готовой разразиться: — обойдемся и безъ пожарныхъ лѣстницъ; терпѣніе все превозмогаетъ.
Говорить разсерженному о терпѣніи значитъ только раздражать его. Не удостоивъ миролюбиваго администратора отвѣтомъ, мирный судья бросилъ на него презрительный взглядъ, гордо выпрямилъ свое худенькое туловище, и шагами то ускоряемыми гнѣвомъ, то умиряемыми сознаніемъ своего достоинства, пошелъ къ гостинницѣ Коня-Патріота, на порогѣ которой опять явился Туссенъ-Жиль.
Вмѣсто того, чтобъ идти въ-слѣдъ за разгнѣваннымъ судьею и принять участіе въ бурномъ спорѣ, который не замедлилъ бы завязаться между имъ и заносчивымъ трактирщикомъ, мэръ Амудрю, вышедъ изъ обычной своей нерѣшительности, съ живостію обратился къ работникамъ, которые, съ любопытствомъ ожидая конца этой сцены, пересмѣивaлись и готовились идти за г. Бобилье.
— Эй, ребята, дружнѣе! Я помогу вамъ. Мы посмѣемся надъ задорнымъ Туссеномъ-Жилемъ, если намъ удастся кончить дѣло и безъ его пожарныхъ лѣстницъ. Я повыше васъ, авось мнѣ удастся; когда рамка будетъ поставлена, васъ поподчуютъ водкой, да еще какой! Ну, живѣй, за работу!
И не медля ни минуту, мэръ схватилъ рамку за одинъ конецъ, одинъ изъ работниковъ за другой, и полѣзъ на лѣстницу, ни мало не опасаясь уронить своего муниципaльнагo значенія.
Увидѣвъ приближающегося мирнаго судью, съ лицомъ, пылающимъ отъ гнѣва, Туссенъ-Жиль скрестилъ руки на груди, выпрямился и, принявшись шибко курить, окружилъ себя облакомъ дыма: новая непочтительность, новая грубость, ибо всѣ знали, что достойный судья, страстный нюхальщикъ, не терпѣлъ табачнаго дыма.
Ни одинъ изъ героевъ, воспѣтыхъ Гомеромъ, не ожидалъ своего противника съ такимъ твердымъ мужествомъ, неустрашимымъ взоромъ и воинственной осанкой.
IV.
Буря въ стаканѣ воды.[править]
Группа крестьянъ, остановившихся передъ гостинницей Коня-Патріота, увеличилась вновь-прибывшими; съ другой стороны, граждане, встрѣчавшіе своего мирнаго судью, воспламененнаго гнѣвомъ и въ странномъ, описанномъ нами костюмѣ, послѣдовали за нимъ въ ожиданіи какого-нибудь драматическаго приключенія. Образовался многочисленный кругъ около судьи и трактирщика, когда они стали другъ передъ другомъ.
Привлеченный шумомъ этого сборища, бѣлокурый молодой человѣкъ, котораго хозяинъ гостинницы назвалъ виконтомъ, сѣлъ у окна, поставивъ передъ собою тарелку и продолжая доѣдать цыпленка.
Въ то же время нѣсколько раскрылся занавѣсъ окна сосѣдней комнаты, и за нимъ показалось продолговатое, блѣдное лицо человѣка среднихъ лѣтъ, съ любопытствомъ слѣдовавшаго за происходившимъ на площади, стараясь притомъ быть незамѣченнымъ.
— Что это значитъ, Туссенъ-Жиль? началъ мирный судья дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ: — мнѣ сказали, что вы не даете ключа отъ сарая, въ которомъ стоятъ пожарныя трубы.
— Развѣ гдѣ-нибудь пожаръ? сказалъ капитанъ насмѣшливо-изумленнымъ тономъ: — кажется, тревоги не звонили. Впрочемъ, за крикомъ вашихъ пѣвицъ не услышишь и грома.
— Дѣло идетъ не о пожарѣ и не о глупыхъ вашихъ шуткахъ, продолжалъ старикъ, маленькіе сѣрые глазки котораго сверкали, какъ у кошки: — я спрашиваю, дадите ли вы мнѣ ключъ, или нѣтъ?
— Нѣтъ! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, пустивъ за этимъ рѣшительнымъ словомъ клубъ дыма.
Это былъ дымъ, вылетающій изъ пушки послѣ ядра.
— А позвольте узнать причину вашего отказа? спросилъ г. Бобилье, стараясь умѣрить свой гнѣвъ.
Капитанъ окинулъ толпу взоромъ, какъ-бы выражавшимъ:
«Послушайте; то, что я отвѣчу, достойно вниманія.»
— Не даю ключа отъ пожарнаго сарая, сказалъ онъ потомъ вслухъ: — по многимъ причинамъ: во-первыхъ, вы мне не указчикъ.
— Это мы сейчасъ увидимъ.
— Увидимъ. Вы мирный судья, я капитанъ пожарной команды; вы разбираете тяжбы, я гашу пожары; у каждаго изъ насъ есть свои отдѣльныя обязанности, неимѣющія ничего общаго между собою. Слѣдовательно, я имѣю полное право говорить, что вы мнѣ не указчикъ, и что ваша тога не имѣетъ никакой власти падь моей шпагой.
— Вы въ заблужденіи, достойный харчевникъ, въ большомъ заблужденіи! закричалъ изъ окна бѣлокурый молодой человѣкъ, развеселенный завтракомъ, съ придачей порядочнаго количества вина, и съ особеннымъ удовольствіемъ смотрѣвшій на сцену, которую, по выгодному, нѣсколько-возвышенному своему положенію, могъ обозрѣвать лучше всѣхъ другихъ зрителей: — вы въ заблужденіи! Цицеронъ, знаменитый въ свое время капитанъ пожарной команды, сказалъ: «Cedant arma togae»; это значитъ, что достойный судья, украшенный такимъ великолѣпнымъ парикомъ, обязанъ вамъ повиноваться.
— Игрушка что ли я достался пьяницамъ? вскричалъ господинъ Бобилье, бросивъ гнѣвный взглядъ на молодаго человѣка: — мы сейчасъ разберемъ первую причину вашего отказа. Извольте изложить другія.
— Вторая и послѣдняя причина, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, повысивъ голосъ, чтобъ всѣ могли его слышать: — моя главная причина та, что пока я, Туссенъ-Жиль, буду капитаномъ пожарной команды шатожиронской общины, не потерплю, чтобъ орудія, ввѣренныя моему надзору и служащія для сохраненія нашихъ домовъ и насъ-самихъ отъ пожирающаго пламени, — не потерплю, повторяю, чтобъ эти орудія, составляющія общественное благо, были обезчещены, запятнаны…
— Кончили ли вы? спросилъ мирный судья тономъ человѣка, готовящегося однимъ ударомъ сразить своего противника.
— Кончилъ. Вы мирный судья округа, такъ и разбирайте сколько хотите тяжбы жителей округа: наши же шатожиронскія дѣла до васъ не касаются. Моя пожарная команда принадлежитъ всей общинѣ; отъ общины я только и принимаю приказанія, и у общины одинъ начальникъ — мэръ.
— Вотъ тутъ-то я васъ и понималъ! вскричалъ судья, съ торжествующимъ видомъ вытянувъ впередъ руку: — Амудрю! прибавилъ онъ, осматриваясь во всѣ стороны: — сюда, Амудрю!.. Куда къ чорту онъ дѣвался?
— Я здѣсь, отвѣчалъ мэръ, явившись внезапно возлѣ стараго судьи, какъ привидѣніе, послушное голосу вызывающего его волшебника: — я здѣсь, господинъ Бобилье; что вамъ угодно?
Амудрю утиралъ клѣтчатымъ бумажнымъ носовымъ платкомъ лобъ, на которомъ выступали крупныя капли пота; впрочемъ, лицо его сіяло.
— Амудрю, скажите господину Туссену-Жилю…
— Все, что вамъ угодно, господинъ Бобилье, только потрудитесь сперва оглянуться.
Мэръ взялъ мирнаго судью за руку и повернулъ его. Машинально повернулись и присутствующіе, — и глаза всѣхъ обратились къ сторонъ, въ которую указывалъ Амудрю съ торжествующимъ видомъ.
Надъ тріумфальной аркой гордо возвышалась рамка, съ которой былъ наконецъ снятъ холстъ, скрывавшій ее дотолѣ отъ любопытныхъ взоровъ, и солнце, сіяніе котораго какъ-бы усилилось въ эту торжественную минуту, освѣтило гербъ рода Шатожироновъ.
Постараемся описать этотъ гербъ. Нижняя часть состояла изъ восьми красныхъ и желтыхъ треугольниковъ, расположенныхъ наподобіе ступеней круглой, спиральной лѣстницы и сходившихся острыми концами въ центръ этой части герба; въ верху, на лазоревомъ полѣ, рисовался замокъ совершенно-бѣлый, исключая нѣкоторыхъ мелкихъ подробностей.
Маркизская корона возвышалась надъ гербомъ, поддерживаемымъ двумя львами, взъерошенныя гривы, окровавленныя пасти и страшные когти которыхъ, вероятно, не разъ пугали самого живописца.
Въ одномъ углу было скромно подписано такими, однакожь, буквами, что ихъ можно было разобрать въ десяти шагахъ:
При видѣ въ-самомъ-дѣлѣ удивительной картины, за которою онъ проработалъ цѣлыя двѣ недѣли, и поставленной, наконецъ, благополучно на приличномъ мѣстѣ, на вершинѣ арки, мирный судья ощутилъ художническую гордость, самодовольствіе, внезапно смирившія гнѣвъ его и внушившія ему глубокое презрѣніе къ дерзостямъ капитана пожарной команды. Не удостоивъ его даже взгляда, онъ поспѣшилъ къ довершенной, наконецъ, работѣ, чтобъ поближе разсмотрѣть свое произвѣденіе.
— Удивительный театральный эффектъ! сказалъ бѣлокурый виконтъ, запивъ полнымъ стаканомъ вина съѣденнаго цыпленка и приставивъ къ левому глазу маленькій черепаховый лорнетъ. Желалъ бы я знать художника, создавшаго эту картину. Эй, г-нъ капитанъ, теперь я знаю, какъ величать васъ; г-нъ капитанъ пожарной команды!
Туссенъ-Жиль поднялъ голову; на лицѣ его можно было прочесть желаніе зажать ротъ, какою-нибудь грубостію, шутнику, смѣявшемуся надъ нимъ и опасеніе лишиться постояльца, прибывшаго только съ утра, но весьма-выгоднаго, судя по завтраку, имъ заказанному и уже истребленному. Послѣднее чувство одержало верхъ; ибо хотя капитанъ пожарной команды былъ республиканецъ, но прежде всего онъ былъ трактирщикъ.
— Что вамъ угодно, г-нъ виконтъ? спросилъ онъ вѣжливо, стараясь скрыть свою досаду.
— Я бы желалъ знать имя художника, написавшаго эту картину.
— Ее написалъ мирный судья, съ которымъ я сейчасъ говорилъ и котораго я, смѣю доложить, озадачилъ порядкомъ!
— Правда, прибавилъ одинъ изъ присутствующихъ, почти такой же демократъ, какъ самъ Туссенъ-Жиль: — вы дали ему порядочную загвоздку.
— Чортъ возьми! вскричалъ виконтъ: — такъ вотъ какіе мастера мирные судьи департамента Саоны-и-Луары! Счастливый же вы народъ! А скажите, такъ ли хорошо судитъ этотъ почтенный чиновникъ, какъ пишетъ?
— Это вы сами можете узнать: сейчасъ начнется засѣданіе.
— Не премину полюбопытствовать; но пока, г-нъ начальникъ… то-есть, г-нъ начальникъ пожарной команды, не благоугодно ли вамъ будетъ подать мнѣ дессертъ, кофе и графинчикъ рома, если у васъ есть сносный?
— Есть отличный, г-нъ виконтъ; настоящій ямайскій старый; сейчасъ подадутъ.
— Ахъ!.. постойте, я забылъ главное: пришлите мнѣ почтовой бумаги, лучшей, и письменный приборъ.
— Сію минуту.
Туссенъ-Жиль вошелъ въ гостинницу, чтобъ передать своему слугѣ приказанія, полученныя имъ-самимъ отъ бѣлокураго молодаго человѣка. Минуту спустя, онъ опять вышелъ на порогъ.
— Г-нъ Туссенъ-Жиль, вы человѣкъ ученый, сказалъ ему дядя Кокаръ, присѣвшій на каменную скамью у двери: — объясните-ка намъ значеніе вывѣски, которую они прибили къ своему алтарю; вашу вывѣску можно, по-крайней-мѣрѣ, понять: кто не видалъ бѣлой лошади? Но вотъ они говорятъ, — я самъ-то не вижу, — что тамъ такая чепуха намалёвана, что и самъ чортъ не разберетъ.
Нѣсколько крестьянъ приблизились, чтобъ выслушать объясненіе трактирщика, котораго они, по-видимому, считали отличнымъ латинистомъ.
— Это! сказалъ Туссенъ-Жиль, презрительнымъ движеніемъ указавъ на картину мирнаго судьи: — да это не стоитъ названія вывѣски, дядя-Кокеръ; вывѣска, хорошо намалёванная, имѣетъ свой вѣсъ; а это маранье годно только для того, чтобъ пугать воробьевъ!
— Скажите-ка, мэтръ Туссенъ-Жиль, спросилъ другой крестьянинъ: — что это за черти стоятъ на заднихъ лапахъ, разинувъ пасти, точно затопленныя печи? обезьяны, что ли? Я такихъ большихъ не видывалъ.
— Обезьяны! повторилъ трактирщикъ насмѣхаясь: — правда, они больше похожи на обезьянъ, нежели на львовъ.
— Такъ это львы?
— Нѣтъ, это штука, аллегорія.
— А что это за домъ между львами? спросилъ крестьянинъ.
— Это портретъ стараго замка, не колеблясь отвѣчалъ трактирщикъ: — но онъ уцѣлѣлъ только на бумагѣ.
— А скажите-ка, мэтръ Туссенъ-Жиль, — вѣдь вамъ все вѣдомо, — скажите-ка, былъ ли львиный ровъ при старомъ замкѣ?
— Вѣроятно былъ, только навѣрное не знаю; утвердительно можно говорить только о томъ, что знаешь. Вѣрно одно, что когда брали каменья для починки шлюзъ и когда очищали развалины башни, обращенной къ шалонской дорогѣ, тогда открыли подземелье, служившее, вѣроятно, темницей…
— Но говорятъ, что это подземелье было простой погребъ, замѣтилъ дядя-Кокаръ, менѣе другихъ слушателей пораженный всевѣдѣніемъ трактирщика.
— Полно, погребъ! возразилъ Туссенъ-Жиль, презрительно пожавъ плечами.
— Признайтесь, однакожь, что владѣльцы замка любили попить вино, какъ и мы съ вами, и побольше, потому-что имѣли на то средства.
— Я не говорю, дядя-Кокаръ, чтобъ они пили одну воду и не имѣли погребовъ; по повторяю и утверждаю, что подземелье, о которомъ я говорю, было темницей, ибо въ немъ нашли еще орудія пытки!
— Орудія пытки! повторили некоторые изъ слушателей, вытаращивъ глаза.
— Да; желѣзные обручи, въ которые заключали заточенныхъ, вѣроятно, для того, чтобъ поджарить ихъ на огнѣ. Послѣ этой операціи, несчастнаго оставляли въ мрачномъ подземельѣ, и онъ умиралъ въ немъ съ голода; да! вотъ что дѣлалось въ старину!
Новый ропотъ негодованія пробѣжалъ по рядамъ слушателей.
— Стало-быть, сказалъ скептикъ дядя-Кокаръ: — въ старину люди были вчетверо толще нынѣшнихъ; потому-что я видѣлъ обручи, о которыхъ вы говорите, у г. Бобилье: они какъ двѣ капли воды походятъ на простые обручи отъ бочекъ.
— Обручи отъ бочекъ! съ негодованіемъ вскричалъ Туссенъ-Жиль: — этотъ слухъ распустилъ старый шуанъ Бобилье… я никакъ не воображалъ, чтобъ вы, дядя-Кокаръ, принадлежали къ его шайкѣ.
Старый крестьянинъ разсчелъ, что благоразумнѣе замолчать, ибо во всѣхъ взорахъ читалъ совершенное неодобреніе его критическихъ замѣчаніи.
— А что значить эта другая живопись, подъ портретомъ замка, мэтръ Туссенъ-Жиль? спросилъ другой крестьянинъ.
Всевѣдущій трактирщикъ взглянулъ на треугольники герба; но въ этотъ разь ученость его стала въ-тупикъ, и, несмотря на свое желаніе отвѣчать на все не колеблясь, онъ не могъ сразу придумать приличнаго объясненія.
— Это похоже на спицы въ колесѣ, замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ, въ которомъ по костюму можно было узнать мясника.
— Или на восемь лезвій алебардъ, сложенныхъ вмѣстѣ, сказалъ другой.
— Разве желѣзо бываетъ красное и желтое? спросилъ мясникъ, воображавшій этимъ возраженіемъ уничтожить въ прахъ своего сосѣда.
— Конечно, желѣзо не красное и не желтое, но можетъ сдѣлаться и краснымъ, и желтымъ, сказалъ Туссенъ-Жиль прежнимъ докторальнымъ тономъ: — слѣдовательно, Пикарде частію правъ; я не говорю, чтобъ эти треугольники были алебарды; это скорѣе кинжалы или сабли…
— Спорить не хочу, мэтръ Туссенъ-Жиль, возразилъ опять мясникъ: — но повторяю, что ни желѣзо, ни сталь не могутъ быть ни краснаго, ни желтаго цвѣта. Это мое мнѣніе.
— Готеро, ты хоть и бьешь скотовъ, а самъ глупѣе всякаго скота!
Общій смѣхъ послѣдовалъ за этой шуткой, которую, впрочемъ, Туссенъ-Жиль употреблялъ уже не въ первый разъ; но Туссенъ-Жиль былъ изъ числа людей, пользующихся народною благосклонностію, и напередъ зналъ, что малѣйшія остроты его будутъ одобрены.
Въ то самое время, когда трактирщикъ ломалъ голову, чтобъ придумать, какой бы мистическій смыслъ могъ быть въ красномъ и желтомъ цвѣтѣ треугольниковъ, превращенныхъ имъ въ кинжалы, — въ чемъ этотъ странный геральдикъ вѣроятно и успѣлъ бы, — въ то время раздался въ отдаленіи звукъ барабана, бившаго сборъ.
При первыхъ звукахъ, поразившихъ слухъ его, Туссенъ-Жиль вздрогнулъ, какъ-бы ужаленный змѣею; трубка его чуть не выпала изо-рта, и, казалось, красная шапочка приподнялась на волосахъ, ставшихъ дыбомъ.
— Вишь какой скрытный! сказалъ дядя-Кокаръ: — его команда собирается, а онъ намъ ни слова.
Нашъ пожарный командиръ не отвѣчалъ; съ раскраснѣвшимся лицомъ, глазами на-выкатѣ и обращенными въ ту сторону, откуда слышался барабанный бой, онъ походилъ на хищнаго звѣря, чуящаго добычу.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ ожиданія, изъ-за одного угла площади показалась причина необычайнаго волненія Туссена-Жиля. То былъ худенькій юноша, въ мундирѣ пожарной команды и въ совершенно-новой каскѣ, мѣдь которой блестѣла на солнцъ, какъ блестилъ нѣкогда на головѣ безрукаго цирюльника шлемъ, завоеванный донъ-Кихотомъ. Спокойный и гордый, шелъ по главной улицѣ селенія шатожиронскій барабанщикъ, искусно колотившій по барабану. Невинная овца и не подозрѣвала присутствія волка, поджидавшаго ее. Онъ шелъ мирнымъ шагомъ, полузакрывъ глаза, какъ-бы для того, чтобъ лучше насладиться мелодіею своего инструмента… Сладостна была мечта, но ужасно пробужденіе!
Въ ту самую минуту, когда барабанщикъ проходилъ мимо своего начальника, выдѣлывая въ честь его крупнѣйшія рулады и мельчайшую дробь, Туссенъ-Жиль двумя скачками очутился посреди улицы, схватилъ его за горло и пригвоздилъ къ мѣсту.
— Туано, кто тебѣ велѣлъ бить сборъ? спросилъ онъ громовымъ голосомъ.
— Лейтенантъ, г. капитанъ! отвѣчалъ наконецъ барабанщикъ. Нѣсколько оправившись отъ перваго испуга и стараясь высвободиться, чтобъ поднять палочки, которыя онъ выронилъ со страха.
— Лейтенантъ, Филиппъ Амудрю, приказалъ тебѣ бить сборъ?
— Да, капитанъ; отпустите же меня, вы испортите мой мундиръ.
— А! лейтенантъ приказалъ тебѣ бить сборъ? продолжалъ Туссенъ-Жиль, не выпуская изъ рукъ своей добычи и свирѣпо смѣясь: — а я приказываю тебѣ, Туано, сейчасъ же перестать.
— Однакожь, капитанъ, если лейтенантъ…
— Приказываю тебѣ молчать, не барабанить и сейчасъ же снять мундиръ; если ты скажешь еще одно слово, если еще разъ ударишь по барабану, такъ я прорву его на твоей головѣ и до колѣнъ всажу тебя въ него; кулакомъ брошу тебя на-земь, а каблуками докачу тебя съ барабаномъ до рѣки, и тебя и съ каской твоей швырну въ воду.
Не имѣя ни малѣйшаго желанія испытать эту систему перемѣны мѣста и будучи вполнѣ увѣренъ, что свирѣпый капитанъ исполнитъ все, какъ обѣщалъ, въ случаѣ неповиновенія, Туано, блѣдный какъ кожа, натянутая на его барабанѣ., спряталъ палочки и отцѣпилъ барабанъ; но въ то самое время, когда онъ готовился уже закинуть его на спину по обычаю барабанщиковъ, кончившихъ свою обязанность, толпа любопытныхъ была внезапно раздвинута новымъ лицомъ, — именно лейтенантомъ Амудрю въ полномъ мундирѣ офицера пожарной команды.
Сынь шатожиронскаго мэра былъ одного роста съ отцомъ; но хотя онъ и походилъ на него, однакожь на лицѣ и въ осанкѣ его выражалась рѣшимость, изобличавшая характеръ, неподверженный безпрестаннымъ опасеніямъ.
Не смотря на Туссена-Жиля, сдѣлавшаго движеніе гнѣва при видѣ его, Филиппъ Амудрю строгимъ голосомъ обратился къ барабанщику:
— Что ты тутъ дѣлаешь, и зачѣмъ не исполняешь своей обязанности?
— Г. лейтенантъ, проговорилъ Туано: — капитанъ…
— Со мной надобно объ этомъ потолковать, лейтенантъ, сказалъ Туссенъ-Жиль, принявъ самую величественную, по его мнѣнію, осанку.
Начальники пожарной команды какъ сердитые пѣтухи посмотрѣли другъ другу молча.
— Я бы желалъ знать, продолжалъ трактирщикъ: — кто изъ насъ двухъ начальникъ команды?
— Вы, капитанъ, холодно отвѣчалъ Филиппъ Амудрю: — въ этомъ нѣтъ спора.
— По какому же праву отдаете вы приказанія мимо меня, своего начальника?
— По праву повиновенія мэру, нашему общему начальнику.
— Мнѣ ужь говорили объ этомъ… но я не хотѣлъ вѣрить… продолжалъ капитанъ, прерывающимся голосомъ: — а! понимаю… выборы приближаются!… меня хотятъ смѣнить…
— Вовсе нѣтъ… никто не думаетъ смѣнять васъ, отвичалъ Филиппъ Амудрю; онъ лгалъ, потому-что охотникъ Рабюссонъ не понапрасну обвинялъ его въ челобитіи, и лейтенантъ не переставалъ мечтать о томъ, какъ-бы отбить мѣсто у своего капитана.
— А я вамъ говорю, что это тактъ, и зачинщиками вы съ вашимъ отцомъ!
— Въ опроверженіе вашего обвиненія, я вамъ скажу, что надѣньте мундиръ, и я первый буду вамъ повиноваться.
— Никогда! заревѣлъ Туссенъ-Жиль съ негодованіемъ.
— Въ такомъ случаѣ, возразилъ Филипнъ Амудрю рѣшительнымъ тономъ: — если вы, капитанъ, отказываетесь отъ начальства надъ командою, мнѣ, лейтенанту, остается и даже слѣдуетъ принять начальство на себя. Эй, Туано! прибавилъ онъ повелительно, обратившись къ барабанщику: — прицѣпи опять барабанъ, вынь палочки и маршъ впередъ!
— Но, г. лейтенантъ, сказалъ Туано: — капитанъ…
— Если ты пошевельнешься, я убью тебя, заревѣлъ Туссенъ-Жиль.
— Но, г. капитанъ, лейтенантъ…
— Если ты не послушаешься сейчасъ же, такъ я изломаю тесакъ на твоей спинѣ, сказалъ Филиппъ Амудрю.
— Но, г. лейтенантъ… но капитанъ…
Въ то время, какъ несчастный Туано, попавшійся между молотомъ и наковальней, боязливо обращался то къ одному, то къ другому изъ своихъ начальниковъ, кругъ зрителей опять раздвинулся, чтобъ пропустить стараго мирнаго судью, почти бѣжавшаго и не безъ труда тащившаго за собою мэра Амудрю, поблѣднѣвшаго не менѣе барабанщика.
— Что тамъ еще? Опять грубіянитъ этотъ буянъ? вскричалъ г. Бобилье, вопреки своему званію мирнаго судьи всегда горячившійся и шумевшій.
— Господинъ мирный судья, вскричалъ Туссенъ-Жиль, ярость котораго возрасла при видѣ вновь-прибывшаго подкрѣпленія его противнику: — я уже говорилъ вамъ, что дѣла нашей общины до васъ не касаются, а это дѣло общины!
— Такъ вотъ я и привелъ мэра общины, отвѣчалъ судья, пихая впередъ Амудрю, старавшагося остаться на второмъ планѣ: — увидимъ, дерзнете ли вы возмутиться противъ своего начальства. Говорите же, Амудрю, и заставьте уважать вами же данный приказъ.
— Полно, Туссенъ-Жиль! сказалъ мэръ, наконецъ рѣшившійся заговорить: — полно, Туссенъ-Жиль… вздорное дѣло… видъ мы старые пріятели… Полно, Туссенъ-Жиль…
Вотъ вся угрозительная рѣчь, которую муниципальный языкъ главнаго начальника Шатожирона могъ произнести.
— Знаете, сказалъ трактирщикъ, подставивъ свои грозные усы подъ самый носъ мэра, подвинувшагося назадъ, какъ мышь при видѣ кошки: — знаете, Амудрю, что я вамъ сказалъ двѣ недели назадъ? Что плевать я хочу на васъ! Слышите?
— Явное ослушаніе, признаніе и вторичная погрѣшность! вскричалъ мирный судья съ злобнымъ удовольствіемъ: — Амудрю, надѣвайте шарфъ… пора кончить… надѣвайте шарфъ!..
Такъ-какъ мэръ слишкомъ-медленно вынималъ изъ кармана свой шарфъ, то живой старичокъ выхватилъ этотъ шарфъ, обвилъ его вокругъ тальи мэра и сталъ завязывать съ ловкостью и проворствомъ горничной, шнурующей свою госпожу.
— Лейтенантъ Амудрю, говорилъ онъ въ то же время: — теперь у пожарныхъ другаго начальника, кромѣ васъ, нѣтъ; многіе изъ вашихъ подчиненныхъ собрались уже на площади: созовите ихъ; они будутъ намъ нужны, если ослушаніе отъ словъ перейдетъ къ дѣйствіямъ. Вы, дядя-Кокаръ, прибавилъ онъ, обращаясь къ старому крестьянину, стоявшему въ первомъ ряду зрителей: — сбѣгайте, пожалуйста, въ судъ и прикажите моему писарю явиться сюда; чтобъ онъ принесъ съ собой бумаги, перо и чернила; мнѣ кажется, что сейчасъ намъ прійдется составить маленькое письменное донесеньице.
Радуясь случаю угодить и подслужиться судьѣ, который долженъ былъ въ тотъ же день разбирать его дѣло, дядя-Кокаръ, у котораго ноги были лучше глазъ, отправился бѣгомъ.
— Сзывайте вашихъ писарей, ревѣлъ трактирщикъ въ бѣшенствѣ: — сзывайте всѣхъ чертей, я на нихъ такъ же плюну. Я прозываюсь Туссенъ-Жиль и никого небоюсь… Никто мнѣ здѣсь не указчикъ, слышите ли?… Гостинница Коня-Патріота всѣмъ извѣстна… имя мое Туссёшь-жиль…
Пока капитанъ-республиканецъ., обращаясь ко всей толпѣ, произносилъ рѣчь, отличавшуюся дикостью изложенія, а не послѣдовательностью идей, г. Бобилье, обладавшій быстрымъ взглядомъ орла и быстротою соображенія опытнаго генерала, подошелъ къ барабанщику.
— Тебя, кажется, зовутъ Туано? спросилъ онъ его вполголоса.
— Точно такъ, г. мирный судья, отвѣчалъ барабанщикъ, нѣсколько успокоившійся.
— Ты садовникъ?
— Къ вашимъ услугамъ, г. мирный судья.
— Съ этого дня ты садовникъ при замкѣ и будешь доволенъ жалованьемъ. Хочешь?
— Хочу ли, г. мирный судья! вскричалъ Туано, не вѣря своему счастію.
— Съ однимъ уговоромъ: продолжи бить сборъ и обойди все селеніе.
Туано колебался съ секунду: онъ не забылъ еще страшныхъ угрозъ своего капитана; но голосъ интереса заглушилъ голосъ страха; тихонько выбрался онъ изъ толпы, прошелъ шаговъ пятьдесятъ не касаясь натянутой кожи, потомъ ободрился и вдругъ забарабанилъ.
При этихъ звукахъ, Туссенъ-Жиль вздрогнулъ и хотѣлъ уже броситься за непослушнымъ барабанщикомъ, чтобъ наградить его обѣщаннымъ разнообразнымъ и живописнымъ наказаніемъ, но Филиппъ Амудрю предупредилъ его, сильною рукою схвативъ трактирщика за воротникъ; многіе изъ присутствующихъ, находясь подъ тройнымъ вліяніемъ лейтенанта, мэра и мирнаго судьи, поспѣшили на помощь молодому офицеру. Послѣ непродолжительной, но довольно-жаркой борьбы, — ибо трактирщикъ былъ силенъ, — начальство одержало верхъ надъ неповиновеніемъ.
— Знаете ли, что изъ этого выйдетъ? вскричалъ побѣжденный Туссенъ-Жиль, внезапно переставъ сопротивляться.
— Ничего не выйдетъ, мэтръ Туссенъ-Жиль, насмѣшливо отвѣчалъ мирный судья: — потому-что я не хочу даже подавать на васъ оффиціальной жалобы.
— Изъ этого выйдетъ варѳоломеевская ночь! закричалъ капитанъ-республиканецъ громовымъ голосомъ. Потомъ, не прибавляя болѣе ни слова, какъ-бы опасаясь ослабить эффектъ этой страшной угрозы, онъ неожиданнымъ движеніемъ высвободился изъ рукъ удерживавшихъ его и убѣжалъ въ гостинницу, съ шумомъ захлопнувъ за собою дверь, какъ раненный левъ укрывается въ свое логовище.
V.
Сельскій адвокатъ.[править]
Г. Бобилье и оба Амудрю, оставшись побѣдителями, вскорѣ оставили поле битвы и вмѣстѣ пошли къ общему ихъ дому. Мэръ, поспѣшившій спрятать шарфъ въ карманъ, шелъ опустивъ голову и весьма-недовольный одержанной побѣдой; сынъ же его, напротивъ, шелъ гордо, воинственно, какъ офицеръ, оказавшій услугу своей отчизнѣ и ожидающій повышенія въ чинѣ; но какъ ни была горда его осанка, она не могла сравниться съ гордымъ самодовольствіемъ, выражавшимся на лицѣ мирнаго судьи. Помышляя о побѣдѣ, одержанной надъ якобинцемъ Туссёномъ-жилемъ, котораго онъ давно уже терпѣть не могъ, Бобилье самъ себе казался такъ же великъ, какимъ показался, однажды, Клеберу предводитель египетской арміи.
На площадь начинали стекаться со всехъ сторонъ пожарные, сзываемые Туаномъ продолжавшимъ барабанить изо всехъ силъ. Въ этомъ отношеніи, могущественному вліянію хозяина Коня-Патріота былъ нанесенъ сильный ударъ. Между подчиненными его, весьма-немногіе могли преодолѣть искушеніе представиться своимъ согражданамъ въ новыхъ, блестящихъ каскахъ, и, прибавимъ изъ уваженія къ исторической точности, ихъ не мало приманивалъ обѣдъ, главный эпизодъ празднества, приготовленный въ замкѣ и о которомъ хитрый мирный судья не преминулъ извѣстить всѣхъ.
Во всѣхъ группахъ съ жаромъ спорили о происшедшемъ, и ожидаемый пріѣздъ маркиза послужилъ поводомъ ко многимъ частнымъ раздорамъ. Смотря по своимъ политическимъ мнѣніямъ — кто во Франціи не имѣетъ своего политическаго мнѣнія! — каждый вступался или за капитана пожарной команды, или за начальствующія власти. По словамъ однихъ, Туссенъ-Жиль былъ жертвой муниципальной и судейской власти; по словамъ другихъ, онъ былъ забіяка, дерзкій нарушитель общественнаго спокойствія.
— Зачѣмъ онъ буянитъ? говорили послѣдніе: — что ему сдѣлалъ г. маркизъ де-Шатожиронъ? по какому праву хочетъ онъ воспрепятствовать намъ принять достойнымъ образомъ почтеннаго молодаго человѣка, приславшаго такія славныя каски нашимъ пожарнымъ и обѣщавшегося украсить нашу церковь картинами?
— На мѣстѣ капитана, вскричалъ одинъ изъ самыхъ разгоряченныхъ: — я не уступилъ бы! Я думалъ, что у него болѣе твердости.
— Постойте, отвѣчалъ сосѣдъ его: — этимъ дѣло не кончилось. Я знаю Туссена-Жиля: онъ, пожалуй, подожжетъ все селеніе съ четырехъ концовъ, а ужь отмститъ причиненное ему оскорбленіе.
— Подожжетъ селеніе съ четырехъ концовъ! Самому же пріидется тушить!
— Видѣли ли вы, говорилъ другой: — какъ Филиппъ Амудрю взялъ его за воротникъ? Молодецъ, лейтенантъ!
— Онъ не похожъ на своего отца въ этомъ отношеніи; видѣли ли вы, какъ мэръ-то былъ блѣденъ?
— Бѣдняжка! прибавила женщина: — у него отъ подобныхъ приключеній кровъ застываетъ въ жилахъ, хотъ онъ и долженъ бы уже привыкнутъ къ шуму; жена его кричитъ съ утра до вечера.
— За то нашъ мирный судья не боится шума; горячъ старичишка!
— Его съ толку не собьешъ!
— У него не вывернешься!
— Только ему слѣдовало бы надѣть свою тогу, сказалъ одинъ изъ ученыхъ селенія.
— Да вѣдь пасторки были на немъ…
— Этого недостаточно; если бъ ему вздумалось составить письменное доношеніе, такъ оно было бы недѣйствительно.
Между партизанами Туссена-Жиля особенно-часто повторялась фраза, выражавшая, по-видимому, одну изъ тѣхъ неопровержимыхъ истинъ, съ которыми всѣ безъ изъятія согласны:
— Еслибъ адвокатъ Фруадво былъ здѣсь, дѣла пошли бы иначе!
По прошествіи нѣсколькихъ минутъ, общее желаніе, заключавшееся въ этихъ словахъ, исполнилось, и по всей площади отъ группы до группы пронеслись восклицанія:
— Вотъ адвокатъ; вотъ г. Фруадво; что скажетъ г. адвокатъ Фруадво?
Нѣсколько-напыщенное выраженіе, съ которымъ шатожиронскіе произносили два слова: адвокатъ Фруадво, не должно изумлять читателя. Въ селеніяхъ, послѣ священника, къ которому питаютъ глубокое уваженіе, важнѣйшая особа — адвокатъ; даже докторъ ниже его, ибо забота о своихъ выгодахъ для крестьянъ важнѣе заботы о здоровьи.
Въ глазахъ людей, привыкшихъ къ однообразной, строгой одеждѣ, къ важной, иногда нѣсколько тугой поступи членовъ парижского сословія стряпчихъ, адвокатъ-Фруадво показался бы существомъ необыкновеннымъ и аномальнымъ. Натуралистъ не сразу рѣшлся бы поставить въ разрядъ черепокожихъ жесткокрылыхъ насѣкомыхъ, стаями водящихся тамъ, гдѣ крошатся тяжбы, неправильнаго землянаго жука, описаніе котораго слѣдуетъ ниже:
Лѣта — около тридцати; ростъ — средній; сложеніе — крѣпкое, хорошо развитое; физіономія — не совcѣмъ-благородная, но за то выразительная, перемѣнчивая; лицо — свѣжее отъ природы и загорѣлое; волосы рыжіе, курчавыe, соединенные отъ одного уха къ другому бакенбардами въ видѣ цвѣта нѣсколько-посвѣтлѣе, то-есть почти-краснаго; блуза и панталоны изъ сѣраго тика; штиблеты и охотничьи полусапожки; на головъ старая синяя суконная фуражка; на спинѣ ягдташъ; подъ мышкой ружье; позади охотничья собака, — таковъ былъ адвокатъ Фруадво, изъ описанія портрета котораго мы не сочли за нужное исключить собаку, ибо, вопреки обвиненію Рабюссона въ лицемѣрствѣ, вѣрный Пирамъ былъ искренно привязанъ къ своему господину, платившему ему тѣмъ же, такъ-что они никогда, даже во время засѣданія въ судѣ, не разставались.
Адвокатъ Фруадво прямо направилъ шаги къ гостинницѣ Коня-Патріота, посреди двухъ рядовъ шатожиронскихъ гражданъ и крестьянъ сосѣднихъ деревень, почтительно разступавшихся и снимавшихъ предъ нимъ шапки. Нѣкоторые изъ тѣхъ, которые пришли въ Шатожиронъ-ле-Буръ по какому-нибудь спорному дѣлу, старались подойдти къ нему и просили заняться ихъ дѣлами, или подать добрый совѣтъ; но на всѣ эти просьбы, изъ которыхъ нѣкоторыя были произнесены умоляющимъ голосомъ, адвокатъ отвѣчалъ отрывисто, какъ-будто бы уваженіе кліентовъ болѣе надоедало, нежели льстило ему:
«Послѣ… теперь мнѣ некогда… Сегодня я занятъ своимъ дѣломъ… Совѣта просишь?.. Послѣ засѣданія я буду въ гостинницѣ Коня-Патріота…»
Въ то самое время, когда сельскій адвокатъ подходилъ къ гостинницъ, дверь которой оставалась запертою послѣ бѣшенаго отступленія трактирщика, въ нижнемъ окнѣ съ шумомъ отворилось окно, и въ немъ показалось пылающее, какъ раскаленное желѣзо, свирѣпое лицо капитана Туссена-Жиля.
— Пожалуйте сюда, г. Фруадво! пожалуйте! кричалъ онъ съ поспѣшностью полководца, претерпѣвшаго уронъ и надѣющагося поправить свои дѣла при видѣ приближающегося подкрѣпленія.
— Здравствуйте, капитанъ! отвѣчалъ адвокатъ: — что это вы такъ раскраснѣлись?
— Это подлость… униженіе возложеннаго на меня званія… низкій заговоръ… Я сейчасъ все разскажу вамъ.
— Вамъ, какъ и другимъ, холодно прервалъ Фруадво, я долженъ отвѣтить, что теперь не имѣю времени выслушивать. — Я сейчасъ долженъ идти въ мирный судъ, потому-что г. Бобилье хотѣлъ переговорить со мною до засѣданія.
— Объ этомъ злодѣе и о двухъ разбойникахъ Амудрю я и хочу говорить съ вами. Представьте себѣ…
— Послѣ, послѣ. Теперь вы еще слишкомъ разгорячены, но черезъ нисколько часовъ успокоитесь; тогда вы мнѣ разскажете свое дѣло, не называя злодѣями и разбойниками г. Бобилье и господъ Амудрю, людей честныхъ и…
— Честныхѣ!.. Три разбойника подъ одной шапкой!
— Имъ бы можно еще простить, еслибъ эта шапка была красная, не такъ ли? сказалъ Фруадво улыбаясь: — но оставимъ это. Я спѣшу и иду къ вамъ только для того, чтобъ снять свой охотничій приборъ; возьмите ружье и ягдташъ и положите ихъ въ надежное мѣсто, потому-что ружье заряжено, а ягдташъ полонъ. Скачи, Пирамъ, прибавилъ онъ, отдавъ весь свой охотничій снарядъ трактирщику.
Собака поняла, чего отъ нея требовалъ господинъ ея, и готовилась прыгнуть въ окно; но такъ-какъ окно было довольно-высоко, то адвокатъ долженъ былъ поднять ее.
— Накормите Пирама, прибавилъ Фруадво, какъ настоящій охотникъ заботившійся сперва о своей собакѣ, а потомъ о себѣ. — Бѣднякъ заслужилъ себѣ завтракъ; только не выпускайте его, а то онъ прибѣжитъ за мною въ мирный судъ; писарь, которому онъ запачкалъ въ послѣднее засѣданіе платье, можетъ съиграть съ нимъ дурную штуку, пока я буду говорить съ г. Бобилье.
Не слушая трактирщика, старавшагося удержать его, адвокатъ ушелъ. — Минуту спустя, онъ вошелъ въ мирный судъ, куда не впускали еще народа.
Судейская, въ которой г. Бобилье судилъ и рядилъ, состояла изъ длинной залы, находившейся въ нижнемъ этажѣ и освѣщенной двумя окнами, выходившими на площадь. Одна треть этой залы была отдѣлена поперечной перегородкой, на которую можно было облокотиться и въ серединѣ которой находилась рѣшетчатая дверь. Въ большей половинѣ помѣщались тяжущіеся и любопытные; она была обставлена деревянными скамьями; меньшая половина, отведенная для самого судьи, была немного-лучше меблирована. Бюро, покрытое старымъ ковромъ и стоявшее на эстрадѣ въ футъ вышиною; противъ публики кресло мирнаго судьи; съ боку соломенный стулъ писаря; на стѣнѣ, противъ окна, старые сгинные часы, — вотъ и вся скромная меблировка судилища.
Наконецъ, г. Бобилье ришился надѣть свою тогу; онъ прогуливался взадъ и впередъ, сложивъ руки на спинѣ и съ лихорадочнымъ движеніемъ повертывая красивую золотую табакерку, изъ которой безпрестано бралъ табакъ. При видѣ адвоката онъ внезапно остановился; но вмѣсто того, чтобъ заговорить съ нимъ, Бобилье съ видомъ непріятнаго изумленія началъ осматривать его съ головы до ногъ.
— Здравствуйте, г. Бобилье, сказалъ ему Фруадво довольно-фамильярно: — мнѣ сказали, что вы хотите поговорить со мною.
— Фруадво, сухо возразилъ судья: — зачѣмъ вы пришли сюда?
— Какъ зачѣмъ? Вѣдь сегодня будетъ разбираться мое дѣло съ г. де-Водре. Я пришелъ тягаться и буду тягаться сегодня съ большимъ краснорѣчіемъ, нежели когда-либо, потому-что я самъ свой кліентъ! Надѣюсь, рѣчь моя будетъ славною дружкой къ рѣчи Цицерона pro domo sua.
— И вы намѣрены тягаться въ этомъ костюмъ? продолжалъ судья, физіономія котораго сохраняла выраженіе строгости, составлявшей странный контрастъ съ шутливымъ тономъ молодаго адвоката.
— Чѣмъ же не хорошъ мой костюмъ? отвѣчалъ Фруадво, осмотрѣвъ себя съ ногъ до головы и по-видимому съ трудомъ удерживавшій улыбку.
— Какъ, чѣмъ онъ нехорошъ? Блуза!
— Ну, блуза; такъ что же?
— Въ блузѣ вы хотите судиться предо мною? въ блузѣ?
— Позвольте вамъ замѣтить, г. мирный судья, сказалъ Фруадво съ притворно-серьёзнымъ видомъ: — что блуза такая же тога, только покороче; а тога — установленное одѣяніе тяжущихся адвокатовъ во всѣхъ судилищахъ королевства.
— Я не шучу съ вами.
— Да и я не шучу! Я говорю, что блуза — тога нѣсколько короткая, но все-таки тога. Говорю и готовъ доказать истину словъ своихъ всему судебному сословію!
— Фруадво, сказалъ старый чиновникъ, начинавшій уже горячиться: — я многое спускалъ вамъ до-сихъ-поръ; но вѣдь это неуваженіе изъ-рукъ-вонъ! Не сравниваю своего судилища съ какимъ-нибудь кассаціоннымъ судомъ, но требую, чтобъ оно было уважаемо и чтобъ соблюдены были всѣ приличія. Съ нѣкоторыхъ поръ, вы стали ходить сюда въ охотничьей курткѣ, — я молчалъ и поступилъ дурно, потому-что снисходительность моя до того васъ избаловала, что, наконецъ, сегодня вы дерзаете явиться сюда въ такомъ неприличномъ виде. Въ блузѣ! Да вы бы ужь лучше просто въ рубашкѣ пришли! Прежде, когда вы только начинали свое поприще, вы была одѣты гораздо-благоприличнѣе — въ тогѣ, даже въ черной, что еще почтительнѣе; а теперь…
— Позвольте мнѣ сказать два слова въ свое оправданіе, г. мирный судья, прервалъ его Фруадво, съ трудомъ удерживаясь отъ смѣха: — почтенная черная тога, на которую вы нерѣдко бросали одобрительные взгляды, не является более въ судъ по весьма-уважительной причинѣ: послѣ шестилѣтней доброй и вѣрной службы, она превратилась…
Адвокатъ колебался.
— Превратилась во что? нетерпѣливо спросилъ г. Бобилье.
— Въ халатъ, отвѣчалъ Фруадво съ комическою напыщенностью: — сомнѣваюсь, чтобъ господа парижскіе судьи были принуждены обращать свои старыя тоги, — если у нихъ есть старыя тоги, — въ шлафроки; но бѣдный сельскій адвокатъ по-неволѣ долженъ быть экономенъ. А такъ-какъ у меня, кромѣ этой черной тоги, не было другаго платья, то я и являлся всегда въ ней; слѣдовательно, вы видите…
— Я вижу, что вы гордецъ! прервалъ его г. Бобилье смягченнымъ голосомъ, ибо бѣдность, въ которой признавался молодой адвокатъ, внушала ему состраданіе, еще яснѣе проявившееся окончаніемъ его фразы: — да, гордецъ! Иначе вы пришли бы ко мнѣ, и мы вмѣсти придумали бы средство замѣнить старое платье новымъ. Много ли тутъ нужно? Вѣдь это не желѣзную дорогу построить! Я знаю, что ваши кліенты столько же скупы, какъ бѣдны, а на жалованье не заведешь экипажа. Хоть я и самъ не богатъ, но у меня въ шкатулкѣ есть маленькій запасецъ; онъ весь къ вашимъ услугамъ. Знаю, что, не смотря на республиканскія бредни, бродящія у васъ въ головѣ, вы добрый молодой человѣкъ, котораго я умѣю цѣнить по достоинству. Итакъ, рѣшено: завтра приходите ко мнѣ, потому-что сегодня я цѣлый день занятъ; а на будущей недѣлѣ я буду имѣть удовольствіе видѣть васъ въ судѣ въ приличномъ костюмѣ… Безъ возраженій, Фруадво, безъ возраженій, или мы поссоримся!
Молодой адвокатъ схватилъ руку стараго мирнаго судьи и энергически пожалъ ее.
— Благодарю, г. Бобилье, сказалъ онъ съ чувствомъ: — вы благородный человѣкъ, я это давно знаю; я вамъ столько же благодаренъ за ваше предложеніе, какъ-будто-бы принялъ его.
— Да и должны принять, если хотите, чтобъ мы остались друзьями. Знайте, что нѣтъ никакого стыда принять такую малую услугу отъ человѣка, могущаго быть вамъ дѣдомъ.
— Знаю, г. Бобилье, знаю, и даю честное слово, что если когда-нибудь буду имѣть нужду въ услугѣ подобнаго рода, то не обращусь ни къ кому другому, какъ къ вамъ; но теперь я не нуждаюсь; благодаря своей бережливости, я успѣлъ пополнить свой гардеробъ и недавно замѣнилъ свою черную тогу…
— Но, несчастный! вскричалъ мирный судья съ гнѣвомъ, снова возбужденнымъ этими словами: — если у васъ есть теперь приличный костюмъ, какъ же дерзаете вы являться сюда въ этомъ отвратительномъ костюмѣ, одинъ видъ котораго раздражаетъ всю мою нервную систему?
— Успокойтесь, отвѣчалъ смѣясь молодой адвокатъ: — я слишкомъ уважаю достоинство вашего судилища и никогда не рѣшусь оскорбить васъ. Эта блуза, возбуждающая ваше негодованіе, одна оболочка, признаться, весьма-некрасивая, изъ которой я, въ настоящую минуту скромная хризалида, чрезъ пять минутъ выйду блистательной бабочкой.
— Какимъ образомъ?
— Увидите; скажу вамъ только, что сегодня вы не только не будете стыдиться вашего адвоката, но еще гордиться имъ.
— Въ-самомъ-дѣлѣ? мнительно спросилъ мирный судья.
— Честное слово; но если вы не вѣрите моимъ словамъ, такъ я долженъ сказать вамъ, что обѣдаю сегодня на желѣзномъ заводѣ.
— О! въ такомъ случаѣ я спокоенъ, вскричалъ г. Бобилье съ внезапно-прояснившимся лицомъ: — коли вы обѣдаете съ предметомъ вашей страсти, то увѣренъ, что туалетъ вашъ будетъ отличаться изъисканностью, которой весьма-часто не достаетъ въ немъ.
— Съ предметомъ моей страсти! повторилъ Фруадво, покраснѣвъ, вопреки общему мнѣнію, что адвокаты, доктора, и вообще люди, по званію своему находящіеся въ постоянномъ сношеніи съ интересами, страданіями или страстями, никогда не краснѣютъ.
— Незачѣмъ краснѣть, Фруадво; когда же и влюбляться, какъ не въ ваши лѣта? Впрочемъ, предметъ вашей страсти заслуживаетъ ее.
— Не-уже-ли думаютъ, что я влюбленъ… въ мадамъ Гранперренъ? сказалъ молодой человѣкъ и послѣднія слова произнесъ съ видимымъ смущеніемъ.
Мирный судья засмѣялся.
— Вы теперь похожи на стараго оленя, разгоняющаго молодыхъ, чтобъ сбить съ пути свору; но я старый песъ; меня не обманете; кто вамъ толкуетъ о г-жъ Гранперренъ?
— Такъ… о комъ же… вы говорите? пробормоталъ Фруадво, болѣе и болѣе смущавшійся.
— О ея падчерице, ventre biche! о молоденькой, хорошенькой Викторинѣ.
Старикъ захохоталъ…
— Это нелѣпая выдумка, сказалъ молодой адвокатъ, стараясь скрыть свое смущеніе. — Кажется, я не лишенъ здраваго смысла: можно ли предположить, чтобъ я былъ такъ глупъ и забылъ разстояніе, существующее между мною и дочерью г. Гранперрена?
— Какое разстояніе? съ живостію вскричалъ мирный судья: — я самъ врагъ неровныхъ браковъ; но гдѣ же здѣсь неравенство? Кажется, Жоржъ Фруадво стоитъ Викторины Гранперренъ?
— Нѣтъ, г. Бобилье, нѣтъ, печально возразилъ молодой человѣкъ.
— Почему жь нѣтъ?
— Потому-что мамзель Гранперренъ богата, а Жоржъ Фруадво бѣденъ.
— Конечно, это резонъ; но сколько адвокатовъ, неимѣвшихъ вашихъ способностей, разбогатели! А у васъ большія способности, я говорю это всѣмъ и каждому!
— Разбогатеть въ Шатожиронѣ! сказалъ Фруадво съ улыбкой, въ которой проглядывала тайная горечь.
— Кто знаетъ? возразилъ старикъ таинственно: — но груша еще не созрѣла; когда созрѣетъ, тогда потолкуемъ. А пока не унывайте, держитесь крепко и не уступайте своему сопернику.
— Моему сопернику! вскричалъ адвокатъ, щеки котораго снова покрылись яркой краской. — Кого называете вы моимъ соперникомъ?
— Ужь не проговорился ли я?
— Нѣтъ; но отвечайте: кого вы называете моимъ соперникомъ?
— Барона де-Водре, ventre biche! Разве вы не знали?
— Барона де-Водре!
— По-крайней-мѣръ, всѣ говорятъ…
— Всѣ говорятъ?
— Разумеется; я это слышалъ человѣкъ отъ десяти.
— Что же вамъ говорили? спросилъ молодой адвокатъ нетвердымъ голосомъ.
— Всякій разсказываетъ по своему: одни говорятъ, что баронъ влюбленъ какъ безумный, не смотря на то, что ему пятьдесятъ-пять лѣтъ… да, ему близко къ пятидесяти-пяти, я это знаю, — потому-что онъ при мне выросъ, прибавилъ старый судья.
— А другіе что говорятъ?
— Другіе говорятъ, что мадамъ Гранперренъ ищетъ этого брака, чтобъ избавиться отъ падчерицы, молодость и красота которой колятъ ей глаза.
— Вотъ эти правду говорятъ! съ негодованіемъ вскричалъ Фруадво.
— Если вы это знаете лучше меня, такъ зачемъ же спрашиваете? сказалъ мирный судья насмѣшливымъ голосомъ.
— Чтобъ вы заставили меня выпить чашу горечи до дна; чтобъ вы сказали мне, что я безумецъ; чтобъ вы заставили меня краснеть отъ моей глупости; потому-что я люблю ее, г. Бобилье, и если она выйдетъ за другаго… Но оставимте это… Довольно того, что я лишился изъ-за нея сна, что я схожу съ ума… Поговоримте о чемъ-нибудь другомъ. Вы спрашивали меня: что вамъ угодно?
Хотя довольно-обыкновенныя, грубыя черты адвоката Фруадво и более веселая, нежели серьёзная физіономія его были вовсе чужды романической меланхоліи, единственной достойной представительницы сильныхъ страстей, однакожь въ выраженіи голоса его было столько глубокой, истинной скорби, что старикъ растрогался.
— Да, поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ, отвѣчалъ онъ съ выраженіемъ участія: — послѣ мы возвратимся къ этому разговору и, вѣроятно, тогда… Но я не хочу подавать вамъ надеждъ, которыя, быть-можетъ, не сбудутся. Такъ поговоримъ о другомъ. Окажете ли вы мнѣ услугу?
— Вы не можете сомнѣваться въ этомъ.
— Я нахожусь въ ужасномъ затрудненіи, продолжалъ г. Бобилье, забывъ въ эту минуту заботы молодаго человека и думая только о своихъ собственныхъ: — представьте себе мое положеніе. У меня всего два засѣданія въ неделю, и маркизъ именно выбралъ день засѣданія для пріѣзда сюда. Вмѣсто того, чтобъ положительно определить часъ пріѣзда, онъ только пишетъ, что будетъ въ Шатожиронѣ утромъ; скажите, Фруадво, какъ бы вы, на-примѣръ, поняли это слово: «утромъ»?
— Разумеется, какъ и всѣ, отвѣчалъ адвокатъ улыбнувшись, не смотря на свою горесть: — утро значитъ все дообѣденное время.
— Я и самъ такъ думаю; но въ Шатожиронѣ обѣдаютъ въ полдень, между-тѣмъ, какъ въ Парижѣ обѣдаютъ въ то время, когда мы ужинаемъ. Слѣдовательно, если маркизъ понимаетъ утро по парижскому обычаю и пріѣдетъ часовъ въ семь или восемь, что тогда станется съ моими приготовленіями? Все готово: молодые люди съ бараномъ собрались на дворѣ замка; дѣвушки цѣлый часъ ужь заучиваютъ мои куплеты, и съ такимъ усердіемъ, что къ рѣшительному часу, пожалуй, надорвутъ себя грудь или охрипнутъ; наконецъ, отсюда вы можете замѣтить собравшихся пожарныхъ; вы видите, Фруадво, все готово, а маркиза все нѣтъ, да нѣтъ!
Распорядитель празднества произнесъ послѣднія слова такимъ горестнымъ голосомъ, что адвокатъ въ свою очередь почувствовалъ состраданіе къ мелочному, но не менѣе того искреннему безпокойству его.
— Успокойтесь, г. Бобилье! сказалъ онъ: — я увѣренъ, что г-нъ де-Шатожиронъ будетъ здѣсь часовъ въ двѣнадцать, не позже.
— Опять бѣда! Скоро девять часовъ, и я долженъ открыть заѣданіе. Представьте же себя, что маркизъ пріѣдетъ, когда я буду занятъ дѣлами, а это весьма-возможно… Какое несчастіе, Фруадво, какая досада! А я бился изъ всѣхъ силъ, чтобъ все было въ порядкѣ, какъ слидуетъ!
— Надо отдать вамъ справедливость, вы не жалѣли трудовъ.
— Трудовъ! Да еще какихъ! Невообразимыхъ! Богъ-знаетъ, чего я не передѣлалъ въ послиднія двѣ недѣли. Я былъ и живописцемъ, и поэтомъ, и декораторомъ, и архитекторомъ, и обойщикомъ, даже мэтр-д’отелемъ, — потому-что народъ, присланный сюда маркизомъ, невѣжа на невѣжѣ! Кромѣ того, надобно было устранить священника: онъ такъ и глядѣлъ, какъ бы отбить у меня распоряженіе празднествомъ; надобно было дать понять всю важность предстоящаго событія мэру Амудрю, настоящей куклѣ, всегда готовой ускользнуть у меня изъ рукъ; надобно было связать руки отчаянному Якобинцу Туссену-Жилю… ну, да это кончено, и великолѣпнѣйшимъ образомъ… Но мнѣ некогда входить во всѣ эти подробности. Вотъ какую жизнь веду я цѣлыя дни недѣли, Фруадво; и поѣли этого, я долженъ претерпѣть кораблекрушеніе у самой пристани!
— Вы, право, напрасно безпокоитесь, сказалъ молодой адвокатъ, употреблявшій всѣ усилія, чтобъ не засмѣяться.
— Можете ли вы представить себя мое положеніе? продолжалъ мирный судья болѣе и болѣе разгорячаясь: — представьте себя на моемъ мѣстѣ, пригвожденнаго къ креслу и только глазами слѣдящаго за всеми подробностями празднества, мною придуманнаго, мною созданнаго?
— Въ-самомъ-дѣлѣ, непріятно.
— Непріятно, говорите вы. Жестоко, ужасно, убійственно, а не непріятно! Съ другой стороны, представьте себя Амудрю, предлагающему руку маркизѣ, выходящей изъ кареты! Эта честь, по праву, принадлежитъ мнѣ! Амудрю добрый человѣкъ, я съ этимъ согласенъ; но вѣдь характера-то у него нѣтъ! Онъ настоящій мужикъ, неучъ. Знаетъ ли онъ хоть что такое перчатки?
— Не знаю, знаетъ ли, сказалъ Фруадво серьёзно: — но онъ ведетъ себя такъ, какъ-будто-бы не знаетъ.
— И что онъ за ораторъ! Безъ меня не скажетъ слова путнаго!.. Священникъ тоже не изъ краснорѣчивейшихъ, хотя и воображаетъ себя великимъ проповѣдникомъ; между-тѣмъ, какъ я, хоть и самъ не Демосѳенъ какой-нибудь, а приготовилъ-таки маленькую рѣчь, которая понравилась бы непремѣнно.
— Я и не сомнѣваюсь въ томъ, г. Бобилье; все знаютъ, что вы мастеръ говорить рѣчи и вамъ не достаетъ только болѣе-обширной сцены, чтобъ быть оцѣнѣннымъ по достоинству.
— Я не требую у васъ комплиментовъ, сказалъ старый судья, и не думая, однакожь, сомнѣваться въ искренности молодаго человѣка: — я знаю, что я не Беррьё какой-нибудь, и все-таки не лишенъ нѣкотораго краснорѣчія, которымъ всегда отличался родъ Бобилье. Предки мои были сперва судьи-кастелланы, потомъ старосты шатожиронскаго имѣнія въ-продолженіе десяти поколѣній, и всегда умели поддержать свое высокое званіе. Въ-теченіе двухъ-сотъ летъ, одни Бобилье привѣтствовали пріѣзжавшихъ владѣтельницъ замка; въ нашей фамиліи всѣ умели говорить съ маркизами, Фруадво… да, мы умѣемъ говорить съ маркизами, а это не маловажное качество: ныньче оно становится весьма рѣдкимъ.
— Признаюсь, положеніе ваше въ-самомъ-дѣлѣ затруднительно, сказалъ молодой адвокатъ, которому предисловіе судьи начинало уже надоѣдать: — но, наконецъ, чемъ же я могу служить вамъ?
— Вотъ въ чемъ дело. Еслибъ мнѣ приходилосъ сегодня судить однихъ крестьянъ, я не сталъ бы и безпокоиться. При первомъ звукѣ трубы почтальйона, я кончилъ бы засѣданіе и никто не смелъ бы прекословить. Но если баронъ де-Водре прійдетъ самъ судиться, въ чемъ я не сомнѣваюсь, потому-что у него открытая страсть къ тяжбамъ и онъ родился адвокатомъ, — то проговоритъ целый часъ.
— Да я столько же буду защищаться.
— Столько же? Нѣтъ, ужь коли вами овладѣетъ бѣсъ ораторства, такъ вы проговорите и два часа!
— Я постараюсь не распространяться, г. Бобилье.
— Вы постараетесь, это очень-хорошо; но за то баронъ церемониться не станетъ. А какъ его остановить, если онъ расходится? Скорѣе можно остановить дождь или громъ!
— Такъ какъ же быть?
— Какъ быть! сказалъ судья съ жаромъ: — вы можете спасти меня, вы можете оказать мнѣ услугу, за которую я буду вамъ вѣчно благодаренъ; словомъ, вы можете…
— Что же, г. Бобилье?
— Не являться.
— Не являться!
— И позволить мнѣ рѣшить дело въ пользу барона по случаю вашей неявки; такимъ-образомъ, мы зажмемъ ему ротъ, и я буду спасенъ.
— Это невозможно! отвѣчалъ Фруадво, лицо котораго приняло непритворно-серьёзное выраженіе: — въ моемъ положеніи относительно г-на де-Водре не явиться въ судъ, значитъ все равно, что не явиться на назначенный поединокъ.
— Да подумайте, поймите же, продолжалъ мирный судья почти умоляющимъ голосомъ: — что дѣло-то ваше вздорное. Изломанный заборъ не маралъ еще ничьей чести… словомъ, все это дѣло ни мало не касается чести. Относительно же финансоваго вопроса, прибавилъ старикъ, нисколько колеблясь: — то протори и убытки едва-ли дойдутъ до пятидесяти франковъ… А такъ-какъ возобновленіе вашего гардроба, вѣроятно, произвело нѣкоторую пустоту въ вашемъ кошелькѣ… то вы не откажете… старому вашему другу…
— Г. Бобилье! прервалъ его молодой адвокатъ, ни мало не обидѣвшись послѣдними словами, но тономъ непоколебимой рѣшимости: — требуйте отъ меня какой хотите услуги, я ни въ чемъ не откажу вамъ; но въ этомъ случаѣ, какъ ни тяжко мнѣ будетъ отказать, я никогда и ни въ какомъ отношеніи, — вы понимаете, что я хочу этимъ сказать, — не отступлю ни на шагъ передъ г. де-Водре.
— Да вѣдь ваше дѣло неправое! вскричалъ старый судья, снова разгорячившись.
— Недѣлю тому, вы говорили другое.
— Недѣлю тому, вы сбили меня своими софизмами; вы обошли меня, однимъ словомъ.
— Обошелъ?
— Ослѣпили, оглушили, если это вамъ понятнѣе; но послѣ я внимательно обсудилъ дѣло и теперь долженъ откровенно сказать вамъ, что вы неправы, рѣшительно неправы.
— Позвольте вамъ замѣтить, г. Бобилье, хладнокровно сказалъ адвокатъ: — что, до произнесенія приговора, судья долженъ выслушать обѣ стороны. Когда вы услышите жалобу г. де-Водре и мою защиту, тогда вамъ легче будетъ вывести заключеніе и рѣшить по справедливости, кто изъ насъ правъ, кто виноватъ.
— Но это-то проклятое обвиненіе и упрямая защита приводятъ меня въ отчаяніе; пока вы будете тутъ драться съ барономъ, какъ два пѣтуха, маркизъ и маркиза пріѣдутъ и все пойдетъ безъ толку, если меня тамъ не будетъ.
— Такъ что же мнѣ дѣлать?
— Согласиться на мою просьбу.
— Ваша настойчивость приводить меня въ отчаяніе, г. Бобилье; но повторяю вамъ: рѣшительно не могу сдѣлать того, чего вы отъ меня требуете.
— Итакъ, вы отказываете?
— Къ крайнему своему сожалѣнію; но иначе не могу.
— Такъ убирайтесь же ко всѣмъ чертямъ! вскричалъ мирный судья, съ бѣшенствомъ захлопнувъ табакерку, изъ которой въ послѣднюю минуту бралъ понюшку за понюшкой, половину просыпая на пасторки, — такъ сильно дрожала рука его отъ гнѣва.
Фруадво улыбаясь поклонился.
— Позвольте мнѣ не прямо идти туда, куда вы меня посылаете, сказалъ онъ: — мнѣ надобно сперва одѣться, чтобъ въ приличномъ видѣ явиться на засѣданіе. Не пройдетъ десяти минутъ, какъ я буду опять здѣсь и надѣюсь, въ пользу моего дѣла, что спокойное безпристрастіе судьи заступитъ тогда волненіе, впрочемъ весьма-естественное, распорядителя празднества.
Молодой адвокатъ еще разъ поклонился, но взбѣшенный мирный судья и не думалъ отвѣчать на поклонъ его.
VII.
Комната съ двумя кроватями.[править]
Воротившись въ гостинницу Коня-Патріота, Жоржъ Фруадво снова подвергся преслѣдованіямъ капитана пожарной команды, упрямо требовавшего, чтобъ адвокатъ выслушалъ исторію его пораженія, называемаго имъ злодѣйскимъ заговоромъ; но Фруадво съ первыхъ словъ прервалъ несвоевременный разсказъ.
— Повторяю вамъ, сказалъ онъ: — въ эту минуту я не имѣю никакой возможности васъ выслушать; прежде всего я долженъ одѣться, чтобъ идти въ засѣданіе; но спать я буду у васъ, а потому вечеромъ вы можете разсказать мнѣ ваше дѣло.
Нѣсколько-успокоенный этимъ обѣщаніемъ, Туссенъ-Жиль решился, наконецъ, оставить въ покоѣ и отпустить молодаго адвоката, который, взявъ ружье и ягдташъ, направилъ шаги, вмѣстѣ съ своимъ вѣрнымъ Пирамомъ, къ лѣстницѣ, ведшей во второй этажъ.
— Гдѣ вы меня помѣстите? спросилъ онъ, подошедъ къ лѣстницѣ.
— У меня всѣ комнаты заняты, отвѣчалъ трактирщикъ: — но хоть бы мнѣ пришлось уступить вамъ собственную свою кровать, я уступлю ее, и никто не осмѣлится сказать, что г. адвокату Фруадво не оказали должнаго гостепріимства въ гостинницѣ Коня-Патріота. Позвольте: въ 1-мъ нумерь у меня г. де-Буажоли, совѣтникъ префектуры въ Маконѣ…
— Г. де-Буажоли! онъ за какимъ чортомъ пріѣхалъ въ Шатожиронъ?
— Вероятно стряпаетъ какую-нибудь чертовщину по случаю выборовъ, имѣющихъ быть на этихъ дняхъ.
— А вы, суровый республиканецъ, оказываете гостепріимство посланнику маконской префектуры?
— Что дѣлать, г. Фруадво! у меня свои мнѣнія, но видъ я трактирщикъ!
— Резонъ. И такъ, нумеръ 1-й занятъ; а нумеръ 2-й?
— Также занять господиномъ, вышедшимъ съ утра.
— А нумеръ 3-й?
— Желтая комната съ двумя кроватями? Въ ней пять проѣзжихъ.
— Пятеро на двухъ кроватяхъ?
— Это Овернцы; не бѣда!
— Спасибо; я не хочу дополнить собою полудюжины. Но, наконецъ, послѣдній нумеръ 4-й?
— Другая комната съ двумя кроватями? Ахъ, въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ и чудесно! Въ ней всего одинъ проѣзжій: виконтъ де-Ланжеракъ: такъ, по-крайней-мѣрѣ, написано на его чемоданѣ. Вы не знаете этой фамиліи?
— Ни мало. Что за человѣкъ этотъ виконтъ?
— Бѣлокурый молокососъ съ едва-замѣтными усиками и какъ-будто вѣчно смѣющійся въ лицо всякому, кто съ нимъ говоритъ; словомъ, человѣкъ дерзкій; впрочемъ, кромѣ этого, я на него не могу пожаловаться. За завтракомъ онъ выпилъ бутылку бѣлаго, бутылку краснаго вина, а теперь велѣлъ еще подать шампанскаго.
— Вотъ поведеніе, за которое можно многое простить ему, сказалъ Фруадво смѣясь: — право, лучшего товарища я себѣ и желать не могу. И такъ, рѣшено: до завтра я буду жить въ одной комнатѣ съ г. виконтомъ де-Ланжеракомъ.
— Ступайте ужь сами, сказалъ трактирщикъ адвокату, который, и не дожидаясь его разрѣшенія, пошелъ уже вверхъ.
— Да, да, я знаю дорогу; возвратитесь къ дѣламъ своимъ.
Комната, къ которой шелъ молодой человѣкъ въ сопровожденіи своей собаки, выходила окнами, какъ читатели уже знаютъ, на площадь; двѣ кровати, отдѣленныя дверью, стояли каждая противъ окна и напротивъ ихъ въ простѣнкахъ два дубовые коммода, два столика въ амбразурѣ каждаго окна, четыре разрозненные соломенные стула составляли всю меблировку комнаты.
Г. де-Ланжеракъ сидѣлъ за однимъ столомъ, на которомъ, между остатками сытнаго завтрака, стояли три почти-опорожненныя бутылки и нетронутый графинъ съ водою. Хотя тарелки и бутылки покрывали почти всю скатерть, однакожь виконтъ, поставивъ одни на другія и стѣснивъ послѣднія, очистилъ себѣ мѣстечко, на которомъ положилъ кипу бумаги и чернилицу. Судя по насупленнымъ бровямъ и глубокомысленному виду молодаго человѣка, подперевшаго голову рукою, можно было угадать, что этотъ эпилогъ его завтрака требовалъ энергическаго усилія его умственныхъ силъ, точно такъ, какъ самый завтракъ требовалъ усилія всѣхъ его пищеварительныхъ способностей.
При скрипѣ отворившейся двери, бѣлокурый молодой человѣкъ поднялъ голову съ нетерпѣливымъ движеніемъ и обратилъ весьма-неблагосклонный взоръ къ дерзкому, позволившему себѣ обезпокоить его.
Адвокатъ вѣжливо поклонился своему будущему товарищу, впустилъ собаку и затворилъ за собою дверь,
— Что вамъ надо? грубо спросилъ виконтъ.
— Мнѣ? Ничего не надо, отвѣчалъ Фруадво и, не обращая болѣе вниманія на невѣжливаго товарища, обратился къ нему спиною и сталъ смотрѣть на кровати.
На одной, возлѣ которой находился небольшой кожаный чемоданъ, лежала шляпа и тросточка съ золотымъ набалдашникомъ. Уваживъ эти признаки вступленія во владѣніе, Фруадво подошелъ къ другой кровати, бросилъ на нее свою фуражку и ягдташъ и поставилъ ружье къ изголовью, между-тѣмъ, какъ вѣрный Пирамъ его, измученный утреннею охотою, располагался на полу, какъ-бы понимая, что здѣсь онъ у себя.
— Эй вы! мсьё… какъ васъ? Что это значитъ? вскричалъ вдругъ Ланжеракъ, съ изумленіемъ слѣдившій за всѣми движеніями незнакомца.
— Что это значитъ, мсьё… какъ васъ? повторилъ адвокатъ, съ точностію подражая выраженію и ударенію голоса виконта.
— Да куда вы зашли?
— Въ гостинницу, отвѣчалъ Фруадво, снимая блузу.
— Послушайте, однакожь, что вы дѣлаете?
— Какъ видите, снимаю блузу.
Снявъ блузу, адвокатъ бросилъ ее на кровать возлѣ ягдташа, и принялся разстегивать пуговицы своихъ тиковыхъ панталонъ.
— Чортъ возьми! это ужь слишкомъ! вскричалъ виконтъ, привставъ.
— Успокойтесь, я не имѣю намѣренія оскорблять вашей дѣвственной скромности.
Въ одно мгновеніе, прежде, нежели бѣлокурый молодой человѣкъ, нѣсколько-отягченный виномъ, успѣлъ встать, Фруадво снялъ тиковые панталоны и явился въ совершенно-новыхъ, черныхъ казимировыхъ брюкахъ.
— Довольно! повелительно вскричалъ виконтъ, досада котораго не была уменьшена быстрымъ улучшеніемъ костюма адвоката: — я взялъ эту комнату не для того, чтобъ она вамъ служила туалетной; убирайтесь же вонъ со всѣмъ своимъ багажемъ и неопрятной собакой!
При этихъ словахъ, Пирамъ, съ самаго входа своего неспускавшій глазъ съ виконта, началъ глухо ворчать, какъ-бы угрозой отвѣчая на оскорбленіе.
Ни мало не раздѣляя, по-видимому, негодованія, проявлявшееся въ положеніи собаки, Фруадво сѣлъ на стулъ и сталъ разстегивать штиблеты.
— Прилагательное, которымъ вы наградили мою собаку, весьма-непристойно, сказалъ онъ очень-хладнокровно. — Неопрятность есть привычка, между-тѣмъ, какъ грязь только случайность; слѣдовательно, я признаюсь, что собака моя грязна, но не неопрятна.
— Грязна ли она или неопрятна, а я выкину ее въ окно и васъ за нею, если вы сейчасъ же не оставите меня въ покоѣ! вскричалъ виконтъ, раздраженный неколебимою флегмою адвоката.
Пирамъ опять заворчалъ, но громче прежняго.
— Мсьё, сказалъ Фруадво вставъ и вынимая изъ ягдташа пару новыхъ сапоговъ: — я молчу изъ уваженія къ тремъ бутылкамъ вина, изъ которыхъ одна шампанскаго; ваши восклицанія могутъ оскорбить мою собаку, но я объявляю вамъ, что меня они не тронутъ ни мало; еслибъ вы были натощакъ, я поговорилъ бы съ вами иначе.
Говоря это, адвокатъ спокойно снялъ свои запачканные охотничьи полусапожки и сталъ надѣвать лакированные сапоги.
— Вы говорите мнѣ дерзости! вскричалъ Ланжеракъ съ бѣшенствомъ.
— И не думаю; я просто дѣлаю сближеніе. Съ одной стороны, считаю бутылки на этомъ столъ; съ другой, слѣдую за румянцемъ на нашихъ щекахъ, за блескомъ вашихъ глазъ и нетвердостью голоса; осмотрѣвъ, сблизивъ и сообразивъ эти два факта, вывожу изъ нихъ заключеніе…
— Какое заключеніе, чортъ возьми?
— То заключеніе, чортъ возьми! что вы пьяны!
Съ этими словами, Фруадво вынулъ изъ ягдташа бѣлый кисейный платокъ тщательно сложенный и намѣревался заменить имъ шелковый фуляръ, наподобіе веревки обвитый вокругъ его шеи.
Виконтъ бросился къ своей кровати, схватилъ съ нея тросточку и съ грознымъ видомъ пошелъ къ адвокату; но на полдороги сильный, дюжій Пирамъ предупредилъ его: быстро перешедъ отъ глухой угрозы къ открытой войнѣ, онъ безъ церемоніи бросился на него.
— Кликните свою собаку, или я убью ее! вскричалъ Ланжеракъ, ибо не смотря на то, что онъ колотилъ своей тросточкой собаку, ему угрожало пораженіе, и уже жилетъ его былъ разорванъ въ двухъ мѣстахъ.
— Смирно, Пирамъ! сказалъ Фруадво, одной рукой отдернувъ собаку, а другою обезоруживъ виконта.
Послѣ нѣсколькихъ безпощадныхъ ударовъ, полученныхъ отъ своего господина тросточкой виконта, собака съ жалобнымъ визгомъ спряталась подъ одну изъ кроватей.
— Милостивый государь, сказалъ тогда адвокатъ, между-тѣмъ, какъ молодой человѣкъ, еще болѣе пораженный нечаяннымъ нападеніемъ собаки, машинально опускался на стулъ: — милостивый государь, не понимаю, за что вы хотите выкинуть меня и мою собаку изъ окна, хотя, сказать правду, вы, вѣроятно, вылетѣли бы прежде насъ, еслибъ дѣло дошло до этого. И такъ, вместо того, чтобъ сердиться и браниться, не лучше ли объясниться спокойно, если только тому не воспрепятствуетъ Бахусъ?
— Лучше спросить вашего проклятаго Пирама, а не Бахуса, отвѣчалъ виконтъ, съ гнѣвомъ смотря на испорченный жилетъ.
— Онъ изорвалъ вамъ жилетъ? жаль; я но собственному опыту знаю, что однимъ жилетомъ менѣе…
— У меня болѣе двадцати жилетовъ! съ сердцемъ прервалъ его Ланжеракъ: — следственно, не въ томъ дѣло. Объясните ли вы мнѣ, наконецъ, по какому праву, употребляя во зло свирѣпость своей собаки и, быть-можетъ, превосходство своихъ мускуловъ, вы овладѣваете комнатой, взятой мною?
— Позвольте: я овладѣваю не комнатою, а половиною комнаты; это совсѣмъ-другое дѣло!
— Всею или половиною, все равно; эта комната моя, потому-что я занялъ ее съ утра и не намѣренъ ни съ кѣмъ раздѣлять ея?
— Право перваго владѣтеля весьма-уважительно, хотя, но закону, оно не всегда удовлетворительно.
— Ужь вы не адвокатъ ли? иронически спросилъ виконтъ.
— Имѣю честь быть адвокатомъ, отвѣчалъ Фруадво, надѣвая черный шелковый жилетъ, также вынутый имъ изъ ягдташа.
— Я самъ почелъ бы за честь пользоваться обществомъ человѣка образованнаго, но раздѣлъ, насильно вами предлагаемый, мнѣ не нравится; я привыкъ жить одинъ; повторяю вамъ: эта комната моя, потому-что я плачу за нее, слѣдовательно, требую, чтобъ вы ушли отсюда.
— Требованіе ваше неосновательно, и я сейчасъ буду имѣть честь доказать вамъ это, возразилъ молодой адвокатъ, застегивая жилетъ и любуясь новыми панталонами и сапогами: — вы изъ Парижа?
— Почему вы это угадали? презрительно спросилъ Ланжеракъ.
— Потому-что у васъ болѣе двадцати жилетовъ: въ провинціи въ такую роскошь не вдаются. Слѣдовательно, какъ Парижанинъ, вы вездѣ думаете встрѣтить идеи и обычаи Парижа; вотъ источникъ вашего заблужденія. Каждая страна имѣетъ свои нравы, каждая мѣстность свои обычаи…
— А въ шатожиронскихъ гостинницахъ, вѣроятно, такой обычаи, что гдѣ есть мѣсто одному, тамъ могутъ помѣщаться и двое?
— Въ шатожиронскихъ гостинницахъ тотъ обычаи, что гдѣ кровать, тамъ и комната. Здѣсь двѣ кровати: слѣдовательно, и двѣ комнаты.
— Да я попался къ дикимъ! вскричалъ виконтъ, вскочивъ съ негодованіемъ.
— Между парижскимъ отелемъ и провинціальной гостинницей нѣсколько ступеней; вы находитесь теперь на серединѣ лѣстницы.
— Не-уже-ли въ вашей милой родинѣ только одна гостинница и есть?
— Есть и другія; но эта самая лучшая.
— Хороши же должны быть другія!
Фруадво, ни на минуту непрерывавшій своего туалета во время этого разговора, вынулъ изъ ягдташа фракъ тщательно-сложенный и сталъ надѣвать его съ почтительною осторожностью къ впервые-надѣваемому платью.
— Помилуйте! сказалъ виконтъ, невольно засмѣявшись: — да вашъ ягдташъ настоящій рогъ изобилія! Не вынете ли вы изъ него еще чего-нибудь?
Адвокатъ опять опустилъ руку въ ягдташъ и вынулъ изъ него картонку, выкрашенную красной краской, круглую какъ тарелка и почти также плоскую.
— Я увѣренъ, что у васъ изъ этой табакерки выйдетъ коляска и четверня лошадей, продолжалъ Ланжеракъ, смѣясь уже отъ души, ибо приключеніе это начинало казаться ему весьма-забавнымъ.
Фруадво открылъ коробку, вынулъ изъ нея что-то черное, плоское; послѣ удара кулакомъ, нанесеннаго этому предмету, онъ вдругъ надулся, точно воздушный шаръ, наполняющійся газомъ.
— Шапо-клякъ! Настоящая жибюсовская шляпа! сказалъ адвокатъ, надѣвая на голову складную, эластическую шляпу.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, вы совершенно-измѣнились, сказалъ Ланжеракъ, осматривая адвоката съ ногъ до головы съ насмѣшливымъ изумленіемъ. — Зачѣмъ вы сейчасъ не явились въ этомъ величественномъ видѣ? Я бы узналъ въ васъ джентльмена, съ которымъ, безъ обиды себѣ, можно раздѣлить комнату; я бы узналъ цвѣтъ фешёнеблей, — словомъ, льва славнаго Шатожирона! Вѣдь вы, вѣроятно, шатожиронскій левъ?
— Я столько же шатожиронскій левъ, какъ вы, г-нъ виконтъ де-Ланжеракъ, парижскій.
— А! вы знаете, какъ меня зовутъ? сказалъ белокурый молодой человѣкъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ: — я не думалъ, чтобъ слава занесла мое имя въ сіи отдаленныя страны!
— Совсѣмъ не слава, а чемоданъ.
— А! понимаю; по-видимому, здѣшній прислужникъ глухъ, когда его зовутъ, но не слѣпъ.
— Слуги везде любопытны, а въ гостиннице Коня-Патріота не всякій день останавливаются виконты.
— Я думаю, сказалъ Ланжеракъ небрежно: — но если случай открылъ вамъ; г-нъ адвокатъ, мое имя, такъ не благоугодно ли вамъ будетъ сказать мне свое? Можетъ-быть, намъ прійдется помѣняться пулями; ибо, предположивъ даже законность вашего права на половину моей комнаты, въ силу какого-то варварскаго обычая вашей столицы; предположивъ даже, говорю, что я долженъ принять васъ въ комнатные товарищи, мы найдемъ другое дело, по которому я могу требовать удовлетворенія.
— Какое дѣло? спросилъ Фруадво, вынимая изъ кармана пару черныхъ перчатокъ, которые онъ не безъ труда сталъ напяливать на свои широкія и загорѣлыя отъ солнца руки.
— Мнѣ кажется, г-нъ адвокатъ, вы сейчасъ довольно-невѣжливо вырвали у меня мой стикъ.
— Вашъ стикъ? Что это за штука?
— Мою трость, отвѣчалъ виконтъ, презрительно улыбнувшись невѣжеству провинціала: — вы вырвали у меня мою трость, а собака ваша изорвала мнѣ жилетъ.
— Я вырвалъ у васъ стикъ потому, что вы, по-видимому, намѣревались ударить имъ меня, за что, мимоходомъ сказать, вы поплатились бы дорого. Что же касается до вашего жилета, то я уже выразилъ вамъ свое сожалѣніе на-счетъ причиненнаго ему поврежденія; но вы сами виноваты: вы бы должны знать, что кто грозитъ господину, тотъ подвергается опасности быть заѣденнымъ его собакой.
— Хорошо, хорошо, мы разсмотримъ это дѣло. Вы знаете, а, можетъ-быть, и нѣтъ, что въ подобныхъ случаяхъ рѣшеніе предоставляется безпристрастію пріятеля. Когда Шагожиронъ пріѣдетъ, я сообщу ему это дѣло и онъ рѣшитъ, долженъ ли я требовать удовлетворенія.
— Вы другъ г. маркиза де-Шатожирона? спросилъ Фруадво.
— Его короткій другъ, г. адвокатъ; но позвольте вамъ еще разъ замѣтить, что вы знаете мое имя и имя одного изъ друзей моихъ, между-тѣмъ, какъ вы все еще не удостоили меня отвѣта; какъ васъ зовутъ?
— Жоржъ Фруадво, сказалъ молодой адвокатъ, застегивая перчатки.
— Жоржъ Фруадво! повторилъ виконтъ, пораженный этимъ именемъ. — Постойте… Жоржъ Фруадво… адвокатъ?..
— Восьмой годъ въ этомъ званіи.
— Такъ и есть! сказалъ Ланжеракъ, какъ-бы про-себя, вынувъ изъ боковаго кармана маленькую записную книжечку и внимательно перебирая листы ея.
— Вамъ извѣстна моя фамилія? спросилъ изумленный адвокатъ.
— Очень-хорошо; фамилія Жоржа Фруадво не изъ тѣхъ, слава о которыхъ разносится только съ помощію чемодановъ.
— Ваша шутка, г. виконтъ, можетъ-быть, очень-весела, но теперь мнѣ невозможно отвѣчать на нее, потому-что у меня нѣтъ времени продолжать нашъ пріятный разговоръ. Засѣданіе мирнаго судьи сейчасъ начнется, а вы знаете, что аккуратность — первый долгъ адвоката.
— Совершенно справедливо, г. Фруадво; ступайте, куда зоветъ васъ долгъ; но еще одно слово: гдѣ мнѣ можно будетъ увидѣться съ вами?
— Здѣсь же, г. дѣ-Ланжеракъ; я намѣренъ провести здѣсь ночь.
— Здѣсь мы не увидимся, потому-что, не смотря на всю прелесть вашего общества, я не чувствую ни малѣйшаго расположенія къ комнатамъ съ двумя кроватями; но сегодня вечеромъ или завтра утромъ я дамъ вамъ знать о себе.
— Когда вамъ будетъ угодно, г. виконтъ: но теперь я долженъ спѣшить, прибавилъ Фруадво, подошедъ къ окну: — вотъ мой противникъ идетъ уже черезъ площадь.
— Вашъ противникъ? посмотримъ, онъ долженъ быть оригиналенъ.
Виконтъ подошелъ къ окну.
— Этотъ высокій толстякъ съ бородой? спросилъ онъ, смотря на г. де-Водре, на котораго указывалъ ему молодой адвокатъ.
— Именно; баронъ де-Водре.
— Баронъ де-Водре! повторилъ Ланжеракъ, быстро поднося лорнетъ къ глазу: — а! такъ это баронъ де-Водре?
— И онъ записанъ у васъ въ книжечкѣ?
— Кого тамъ нѣтъ! Такъ это-то г. баронъ де-Водре?
— Онъ самъ.
— Онъ похожъ на быка, котораго довольно-опасно схватить за рога.
— Однако, рано ли, поздно ли, но мнѣ прійдется это сдѣлать; сказалъ Фруадво, у котораго слова эти вырвались какъ-бы невольно.
— Не-уже-ли? вскричалъ виконтъ съ любопытствомъ.
Но адвокатъ, не желая терять времени, или, быть-можетъ, раскаяваясь въ послѣднихъ словахъ, позвалъ собаку, которая немедленно вышла изъ своего убѣжища; потомъ, слегка поклонившись виконту, вышелъ изъ комнаты и, въ сопровожденіи своего вѣрнаго Пирама, сталъ спускаться съ лѣстницы.
Послѣ ухода молодаго адвоката, Ланжеракъ прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, какъ-бы желая воротить вдохновеніе, разсѣянное неожиданнымъ приключеніемъ; потомъ подошелъ къ столу, налилъ себе стаканъ шампанскаго, и разомъ опорожнилъ его, хотя уже напился кофе.
— Надобно, однакожь, кончить это проклятое письмо! сказалъ онъ тогда садясь.
Подперевъ голову рукою и подумавъ нѣсколько минутъ, виконтъ схватилъ наконецъ перо и принялся писать. Первыя слова, произнесенныя имъ послѣ проклятаго письма, содержаніе котораго мы послѣ узнаемъ, были:
«Обожаемый ангелъ!»
VII.
Тога и шпага.[править]
За пять минутъ до десяти часовъ, г. де-Водре, съ военною аккуратностью, явился на площади замка. Простая куртка, которую онъ обыкновенно носилъ по утрамъ, была теперь замѣнена синимъ фракомъ съ золочёными пуговицами, застегнутымъ сверху до низу и украшеннымъ въ одной петличкъ бантомъ ордена почетнаго легіона. Бѣлые панталоны, черный галстухъ, шляпа, надѣтая нѣсколько на-бекерень, сапоги со шпорами безъ колёсецъ, дополняли костюмъ, отличавшійся тщательною опрятностью и нѣсколько-натянутою аккуратностью, слѣдствіемъ привычки носить мундиръ.
Группы людей, собиравшихся на площади, разступались передъ барономъ, и каждый снималъ передъ нимъ шляпу съ такимъ же почтеніемъ, какъ передъ адвокатомъ Фруадво. По поклонамъ можно было, однакожь, ясно отличить шатожиронскихъ гражданъ отъ крестьянъ окрестныхъ деревень. На лицахъ послѣднихъ, когда они снимали шляпы, выражалось почтительное, искреннее радушіе, между-тѣмъ, какъ первые кланялись хотя и ниже, но, казалось, не по побужденію чувства привязанности, а какъ-бы отдавая невольное почтеніе опасному противнику.
Когда пожарные, выстроившіеся передъ домомъ мэра, увидѣли г. де-Водре, по рядамъ ихъ пробѣжало восклицаніе:
— Полковникъ идетъ; смирно, полковникъ идетъ!
Эти слова имѣли электрическое дѣйствіе. Пожарные немедленно выстроились въ рядъ; каждый изъ нихъ поднялъ голову, выставилъ грудь впередъ, опустилъ руки по швамъ, — словомъ, сталъ въ красивѣйшую позитуру; самъ лейтенантъ Амудрю чуть не скомандовалъ тесаки на голо, а барабанщику такъ и хотѣлось разразиться дробью.
Ни мало не удивляясь волненію, произведенному его появленіемъ, баронъ пошелъ тише, какъ генералъ, приступающій къ смотру, и прошелъ мимо всего фронта, осматривая каждаго пожарнаго своимъ твердымъ и проницательнымъ взоромъ; нѣсколькимъ пожарнымъ, знакомымъ ему лично, онъ ласково кивнулъ головою, отъ-чего они какъ-бы выросли на два дюйма, гордясь этимъ предпочтеніемъ; наконецъ, подошедъ къ Филиппу Амудрю, стоявшему на правомъ флангѣ, онъ остановился и сказалъ ему вслухъ:
— Ваши пожарные молодцы, лейтенантъ! едва-ли парижскіе лучше ихъ.
Не смотря на свою антипатію къ шатожиронскимъ гражданамъ, отставной полковникъ не могъ не вспомнить о своихъ кирасирахъ, при видѣ человѣкъ шестидесяти въ каскахъ, затронувшихъ воинственную струну въ груди его.
— Что сказалъ полковникъ? спросили въ одно время человѣкъ тридцать пожарныхъ, вышедшихъ изъ рядовъ и окружившихъ лейтенанта, лишь-только г. де-Водре исчезъ за дверью въ мирный судъ.
— Онъ сказалъ мнѣ, что мы молодцы, отвѣчалъ Амудрю съ понятною гордостью: — и что мы лучше парижскихъ пожарныхъ.
— Туссенъ-Жиль говори-себѣ что хочетъ, вскричалъ одинъ изъ рядовыхъ: — а я люблю полковника; вотъ служака, такъ служака!
— Какъ бы онъ былъ хорошъ, командуя батальйономъ, еслибъ у насъ опять завелась національная гвардія!
— Я первый подалъ бы голосъ въ его пользу.
— И я, и я! вскричали вмѣстѣ нѣсколько человѣкъ.
— Но Туссенъ-Жиль говоритъ, что онъ аристократъ.
— Туссенъ-Жиль завистникъ, больше ничего!
— Правда, правда; чуть кто повыше, да получше его, такъ и аристократъ.
— А такъ-какъ полковникъ выше его по-крайней-мѣрѣ на четыре дюйма, такъ и не удивительно, что онъ дурно говорить о немъ.
— Да онъ не столько завидуетъ росту, какъ роду и богатству полковника.
— Правда, правда! повторяли со всѣхъ сторонъ: — аристократъ ли полковникъ, или нѣтъ, это намъ все равно; главное то, что онъ славный солдатъ наполеоновскихъ временъ; а Туссенъ-Жиль, не откусившій ни одного патрона, хоть и носитъ огромные усища, все-таки не достоинъ снять сапоги съ полковника.
Народная благосклонность скоро покидаетъ побѣжденныхъ; поэтому, не удивительно, что пораженіе, претерпенное капитаномъ пожарной команды, нѣсколько поколебало и его народность. Сверхъ того, большая часть команды, занятая предстоящимъ обѣдомъ, приготовленнымъ въ замке, безсознательно была одного мнѣнія съ Созіемъ: амфитріонъ, угощавшій ихъ, и всѣ родственники его до десятаго колѣна, вполнѣ заслуживали общее уваженіе; а полковникъ де-Водре, сверхъ своихъ личныхъ достоинствъ, которыхъ у него никто не оспаривалъ, былъ еще дядей маркизу де-Шатожирону.
Хотя народъ не былъ еще впускаемъ въ святилище мирнаго суда, однакожъ передъ барономъ дверь отворилась точно такъ, какъ, за нѣсколько минутъ до того, отворилась она предъ адвокатомъ Фруадво, и онъ вскорѣ увидѣлъ стараго судью, съ прежнимъ волненіемъ, прохаживавшагося взадъ и впередъ. При видѣ полковника, на лицѣ мирнаго судьи выразилась озабоченная вѣжливость, съ которою несостоятельный должникъ встрѣчаетъ заимодавца.
— Се день великій насталъ для васъ, о судія! сказалъ г. де-Водре съ комическою напыщенностію.
— Вашъ покорнѣйшій слуга, г. баронъ, отвѣчалъ старикъ, стараясь преодолѣть свое волненіе: — точно, сегодня прекрасный день не только для меня, по для всего нашего края, ибо потомокъ славнаго, высокоуважаемаго рода вступаетъ ныньче во владѣнія своихъ предковъ.
— Это, вѣроятно, вступленіе къ рѣчи, которою вы намѣрены встрѣтить моего племянника. Скажу безъ лести, вступленіе прекрасно и, вообще, соотвѣтствуетъ другимъ приготовленіямъ къ празднеству.
Весьма-рѣдко случается, чтобъ авторъ отличилъ насмѣшку отъ комплимента; поэтому, хотя г. Бобилье и не имѣлъ причины сомнѣваться въ искренности отставнаго военнаго, однакожъ былъ обманутъ серьёзными видомъ, съ которымъ произнесъ онъ послѣднія слова.
— Не-уже-ли, г. баронъ, сказалъ мирный судья съ покорной улыбкой, какъ-бы напрашивавшейся на новыя похвалы: — не-ужели я такъ счастливъ, что усилія мои заслуживаютъ ваше одобреніе?
— Въ могу не отдать вамъ должной справедливости. Всѣ здѣсь носить на себѣ оживленный, праздничный видъ; ваши пожарные молодцы; ваши пѣвицы извлекаютъ изъ гортани такія ноты, о которыхъ не слыхала ни одна оперная примадонна; что же касается до тріумфальной арки, то смѣло могу сказать, что въ одномъ отношеніи она гораздо-выше парижскихъ тріумфальныхъ Заставы-Звѣзды.
— О, г-нъ баронъ! ужь это иронія! сказалъ судья, которому сравненіе показалось-таки несколько-преувеличеннымъ.
— Ни мало, г-нъ Бобилье; замѣтьте, я въ говорю, что ваша тріумфальная арка во всѣхъ отношеніяхъ выше Заставы-Звѣзды; я сказалъ только въ одномъ отношеніи…
— Какое же это отношеніе?.. спросилъ распорядитель праздника съ видимымъ участіемъ.
— А гербъ-то? Застава-Звѣзды ждетъ еще герба, между-тѣмъ, какъ ваша тріумфальная арка производитъ самый блистательный эффектъ своимъ украшеніемъ.
— Красотѣ самаго предмета, а не моей слабой кисти обязана арка этимъ эффектомъ. Вы, вѣроятно, узнали свой фамильный гербъ?
— Съ перваго взгляда; однакожь, я долженъ вамъ замѣтить, что въ немъ есть маленькія погрѣшности.
— Маленькія погрѣшности? повторилъ встревоженный судья-артистъ.
— Бездѣлицы!
— О! въ такомъ важномъ случаѣ не можетъ быть бездѣлицъ, сказаль г-нъ Бобилье, еще болѣе встревоженный: — ради Бога, г-нъ баронъ, скажите, въ чемъ погрѣшилъ я?
— Во-первыхъ, — львы, исполненные, впрочемъ, прекрасно, — должны быть золотые, а не въ натуральномъ видъ.
— Ошибаетесь, г-нъ баронъ, вскричалъ старикъ, лицо котораго внезапно прояснилось: — я знаю, что Ла-Шенё-Дебуа, а за нимъ и Витонъ-де-Сент-Алё впали въ такую же, непостижимую съ ихъ стороны, погрѣшность. Но я утверждаю, что гербъ вашъ поддерживается двумя львами въ натуральномъ видъ, а не золотыми. Такъ сказано во всѣхъ старинныхъ книгахъ. Если вы мнѣ не верите, г-нъ баронъ, прочтите Исторію Бургундіи, дона-Планшё и Дона-Мерля; прочтите Книгу Дворянскихъ Родовъ, прочтите Славнаго Орбандаля или Исторію города Шалона-на-Саотѣ, сочиненіе Берто и Кюссе; прочтите…
— Не хочу ничего читать, прервалъ его смеясь г-нъ де-Водре: — а лучше поверю вамъ на-слово и соглашусь, что львы изображены верно; но какъ объясните вы ересь, въ которой можно обвинить васъ за неверное изображеніе замка?
— Ересь! вскричалъ г-нъ Бобилье, снова встревоженный.
— Не имѣя вашихъ познаній въ геральдикѣ, я, однакожь, не совсѣмъ невежда въ ней; мне кажется, что замокъ долженъ быть сквозной, каменный и съ золотыми флюгерами; съ флюгерами, слышите ли, г-нъ Бобилье?
Сильнымъ ударомъ ладонью старый мирный судья сплюснулъ пышные локоны своего желтаго парика.
— Я забылъ флюгера! вскричалъ онъ съ отчаяніемъ.
— Именно, вы забыли флюгера.
— Какая непростительная ветренность!
— Позволите сказать мне свое мнѣніе? спросилъ г-нъ де-Водре, съ трудомъ сохранявшій серьёзный видъ.
— Говорите, г-нъ баронъ; уничтожьте меня, я это заслужилъ!.. Какъ забыть флюгера!
— Мне кажется, что въ вашей ошибкѣ нѣтъ ни забывчивости, ни ветренности.
— Какъ, не-уже-ли вы думаете, что я пропустилъ нарочно?..
— Да, думаю, г-нъ Бобилье, и увѣряю васъ, что съ своей стороны я вамъ даже благодаренъ за это.
— Не понимаю, г-нъ баронъ.
— Сейчасъ объяснюсь. Исключеніе предмета, всегда служившего эмблемой политическаго непостоянства, обличаетъ весьма-остроумное намѣреніе дать урокъ моему племяннику, и повторяю, я вамъ очень благодаренъ за это.
— Дать урокъ г-ну маркизу! И вы думаете, что я могу позволить себѣ..?
— Если вы не позволяете, такъ я позволю себе это и уверяю васъ, что урокъ послужите ему въ пользу, сказалъ баронъ, переставъ шутить. — Говорятъ, будто-бы мой племянникъ, совратившись съ черты, которой слѣдовалъ до-сихъ-поръ, хочетъ попасть въ генеральный совѣтъ Саоны-и-Луары, чтобъ проложить себѣ такимъ-образомъ дорогу къ депутатству. Если это правда, — вы это, вѣроятно, знаете лучше меня, но я не спрашиваю васъ, — если это правда, то между старшей и младшей отраслью Шатожироновъ произойдетъ рѣшительный разрывъ; притомъ же, окончательный разрывъ будетъ гораздо-благороднѣе непріязненности, существующей уже два года между мною и моимъ племянникомъ.
— Слова ваши чрезвычайно огорчаютъ меня, г-нх баронъ, отвѣчалъ мирный судья, котораго серьёзный тонъ полковника заставилъ позабыть о флюгерахъ: — а я надеялся, что этотъ прекрасный, торжественный день подастъ случай къ сближенію между вами и г-мъ маркизомъ; я даже льстилъ себя надеждою, что вы сошли сегодня въ Шатожиронъ для того, чтобъ присутствовать при встрѣчѣ г-на маркиза.
— Вы значительно ошиблись, почтеннѣйшій господинъ мирный судья! отвѣчалъ г-нъ де-Водре прежнимъ насмѣшливымъ тономъ: — я не видалъ примѣра, чтобъ дяди, особенно такіе, у которыхъ сильно пробивается сѣдина, должны были безпокоиться выходить на встрѣчу племянникамъ съ поклонами. Знаю, что въ старину, я, какъ владѣлецъ, зависящій отъ главнаго помѣщика, долженъ бы присягнуть въ верности Ираклію; но въ настоящее время не я ему, а онъ мнѣ обязанъ.
— Если не для г-на маркиза, такъ побезпокойтесь хоть для г-жи маркизы, въ первый разъ пріезжающей въ свой замокъ! возразилъ мирный судья вкрадчивымъ голосомъ: — она, говорятъ, такъ прекрасна, такъ любезна, такъ благородна!
— Вы дотрагиваетесь до моей слабой струны, г-нъ Бобилье, и очень-искусно, — однакожь я не переменю своего намѣренія. Г-жа маркиза мнѣ племянница, и я охотно готовъ видѣться съ нею; но хоть бы она была въ тысячу разъ прелестнѣе и любезнее, все-таки она сама обязана сделать мне первый визитъ. Итакъ, я пришелъ сюда совсѣмъ не для того, чтобъ поклониться маркизѣ, когда она выйдетъ изъ кареты; я оставилъ свою берлогу по дѣлу совершенно-другаго рода, о которомъ вы какъ-будто-бы нѣсколько позабыли.
— По дѣлу съ адвокатомъ Фруадво? сказалъ мирный судья, лицо котораго внезапно омрачилось.
— Именно. Но время проходитъ, а мы толкуемъ о пустякахъ; ужь десятый часъ въ начали. Скоро ли вы откроете засѣданіе?
— Сейчасъ, г-нъ баронъ, сейчасъ… мне кажется, что Фруадво еще не пришелъ… Не-уже-ли вы непременно хотите, чтобъ его, бедняжку, приговорили къ штрафу? прибавилъ судья послѣ минутной нерешимости.
— Непремѣнно хочу, г-нъ мирный судья, непременно! Этотъ бедняжка, какъ вы его называете, самый отчаянный браконьеръ; онъ объявилъ моимъ куропаткамъ войну, и въ-продолженіе трехъ летъ бѣситъ меня до нельзя!.. Чортъ возьми куропатокъ; мне ихъ не жаль, но меня бѣситъ упрямство вашего бедняжки! Еслибъ г-нъ Фруадво попросилъ у меня позволенія охотиться въ моихъ лѣсахъ, я бы, вероятно, не отказалъ ему; но ему пріятнѣе дѣлать мнѣ на зло; такъ ужь я не выпущу его изъ рукъ, если онъ, по счастію, попался мнѣ не за охотничье, а за лѣсное преступленіе! Употреблю всѣ усилія, чтобъ вы осудили его, и, не смотря на недѣльную отсрочку, которую вы ему дали въ прошедшій четверткъ, вопреки моему сопротивленію, вы таки-должны приговорить его къ штрафу, г-нъ мирный судья, ибо дѣло наше ясно, какъ день, продолжалъ баронъ, потирая руки съ видомъ человѣка увѣреннаго въ своемъ дѣлѣ: — ясно, какъ день, хотя въ прошедшее засѣданіе вы и не соглашались съ этимъ.
— Я никогда не говорилъ, чтобъ вы были неправы, г. баронъ, никогда! Въ прошедшій четверткъ я не былъ еще вполнѣ убѣжденъ, и только.
— Надѣюсь, сегодня вы вполнѣ убѣдитесь, потому-что, для дополненія моихъ аргументовъ, къ которымъ вы питаете, какъ кажется, весьма-мало уваженія…
— Ахъ, г. баронъ!
— Для дополненія, говорю, аргументовъ, я запасся двумя консультаціями…
— Двумя консультаціями! вскричалъ старый судья, увидавъ, что бѣда, угрожавшая ему, была еще страшнѣе, нежели онъ полагалъ.
— Именно такъ, г. мирный судья; чтобъ достойнѣе предстать предъ вашимъ почтеннымъ трибуналомъ, я не пожалѣлъ расходовъ.
— Да такимъ образомъ мы и въ часъ не кончимъ!
— Мы кончимъ въ часъ, если г. Фруадво будетъ молчать; что же касается до меня, я изложу все дѣло въ величайшей подробности.
— Помилуйте, да это невозможно! вскричалъ мирный судья съ отчаяніемъ: — цѣлый часъ!
— Положимъ два.
— Два часа! для дѣла, которое можно разсказать въ двухъ словахъ и рѣшить въ пять минутъ! Дѣло ясное, какъ день, сами же вы сейчасъ говорили!
— Помнится, въ прошедшій четверткъ вы вовсе не находили его яснымъ.
— Я былъ неправъ, г. баронъ, совершенно-неправъ; вы видите, я сознаюсь въ этомъ. Я успѣлъ разсмотрить дѣло внимательно. Ваши права неоспоримы, донесеніе лѣсничаго въ порядкѣ, и приговоръ произнесенъ заранѣе. Зачѣмъ же безконечныя пренія? Зачѣмъ чтеніе консультацій, которыя не поведутъ ни къ чему, потому-что я во всемъ убѣжденъ твердо? Зачѣмъ терять въ безполезныхъ словопреніяхъ драгоценное время? Зачѣмъ заставлять ждать обѣдомъ людей, пришедшихъ издалека, г. баронъ?…
— И зачѣмъ, иронически прервалъ его баронъ: — подвергать г. Бобилье непріятности пропустить пріѣздъ г-жи маркизы де-Шатожиронъ?
— Г. баронъ, стоицизмъ былъ бы теперь некстати. Да, вы коснулись моей слабой стороны. Если мнѣ не удастся привѣтствовать г-жу маркизу приличною рѣчью, какъ то дѣлывали въ подобныхъ торжественныхъ случаяхъ мои предки, судьи и старосты, я буду въ отчаяніи, г. баронъ. я буду въ совершенномъ отчаяніи. Это, быть-можете, слабость, но умоляю васъ быть снисходительну къ ней. Вмѣсто безконечной тяжбы, которою вы мнѣ угрожаете… не то, чтобъ мнѣ было непріятно слушать васъ, но вы понимаете, въ такой торжественный день… Итакъ, вмѣсто тяжбы, вмѣсто преній, изложите одни выводы; я уговорю Фруадво отвѣчать двумя словами; не пройдетъ пяти минутъ, дѣло будете рѣшено, и — я свободенъ!
— А драгоцѣнное время?.. А бѣдные люди, пришедшіе издалека?
— Объ этихъ я не безпокоюсь. Сдѣлайте одолженіе, г. баронъ, не откажите мнѣ въ моей просьбъ. При слѣдующей тяжбѣ, которая не замедлите у васъ завязаться, я займусь вами одними цѣлое засѣданіе, если угодно.
— Какъ ни искуситѣльно это обѣщаніе, однакожь, оно въ воспрепятствуетъ мнѣ исполнить сегодня то, что я считаю своею обязанностью.
— Обязанностью?
— Да, обязанностью касательно полеваго сторожа Шамбора, впервые, быть можетъ, исполнившего свою обязанность въ-отношеніи къ жителю Шатожирона-ле-Вьель и донесеніе котораго г. Фруадво въ прошедшій четвѣрткъ назвалъ незаконнымъ. Шамборъ, по моему приказанію, стерегъ мои лѣса; если его обвиняютъ за это, мнѣ слѣдуетъ защищать его, что я и исполню.
— Г. баронъ, умоляю васъ! сказалъ мирный судья взволнованнымъ голосомъ: — вамъ извѣстно, что всѣ Бобилье изъ рода въ родъ были преданнѣйшими слугами Шатожироновъ.
— Знаю, любезный Бибилье, знаю; просите меня о чемъ-нибудь другомъ, и я сейчасъ жъ исполню вашу просьбу; но не требуйте, чтобъ я отказался отъ тяжбы. Вы, вопреки моему требованію, отложили мсъ дѣло на недѣлю, что придало ему нѣкоторый видъ несправедливости, и я знаю, что по этому случаю господа шатожиронскіе гражданѣ ужъ посмѣивались на мой счетъ: мнѣ нужно моральное удовлетвореніе. И могу ли я щадить г. фруадво, когда сегодня жъ утромъ онъ опять стрѣлялъ моихъ куропатокъ въ Трамблёскомъ-Лѣсу?
— Этого въ можетъ быть; васъ обманули, г. баронъ.
— Рабюссонъ сказалъ мнѣ, что онъ чуть-чуть въ поймалъ его на дѣлѣ; а Рабюссонъ никогда не лжетъ.
— За нѣсколько минутъ до явки въ судъ! О, это была бы непростительная дерзость!
— Я то же думаю. Итакъ, вы должны понять, что, отложивъ всѣ прочія причины, я не могу щадить этого неисправимаго браконьера ужь и потому только, что не хочу сдѣлаться посмѣшищемъ для всего края. Быть можетъ, вы уговорили бы меня отказаться отъ тяжбы, но последній поступокъ его перешелъ за границы пустаго дѣла: это уже просто оскорбленіе! Мнѣ очень-прискорбно отказать вамъ, почтеннѣйшій г. мирный судья, но вы сами видите, что г. Фруадво еще сегодня утромъ бросилъ мнѣ перчатку, а я, какъ старый солдатъ, не могу не поднять ея!
— Такъ этотъ проклятый Фруадво одинъ виновникъ бѣды, угрожающей мнѣ въ эту минуту! произнесъ старый судья глухимъ голосомъ, съ негодованіемъ.
Секретарь, занимавшій въ то же время должность экзекутора, какъ обыкновенно бываетъ въ большей части мирныхъ судовъ, появился у двери.
— Г. Бобилье, сказалъ онъ: — девять часовъ давно уже пробило, и народъ начинаетъ ворчать. Прикажете отворить дверь?
Мирный судья бросилъ умоляющій взглядъ на г. де-Водре; но послѣдній, какъ-бы не понявъ этого взгляда, остался холоденъ, непоколебимъ.
— Открыть засѣданіе, сказалъ тогда старый судья, покорившись своей участи, но не успѣвъ удержать вздоха.
Въ ту самую минуту, когда секретарь ушелъ отпирать дверь на улицу, на мѣстъ его появился у входа въ залу Фруадво. Возвратившись въ судъ, молодой адвокатъ узналъ, что мирный судья имѣлъ частный разговоръ съ барономъ де-Водре и остался въ корридорѣ, отдѣлявшемъ мирный судъ отъ конторы мэра; но, услышавъ послѣднія слова стараго судьи, вошелъ въ залу.
Фруадво поклонился съ гордою вѣжливостью г. де-Водре, который, отвѣтивъ ему болѣе-холоднымъ поклономъ, повернулся къ нему спиною и сталъ заводить часы, показавъ этимъ движеніемъ, что въ желаетъ вступать ни въ какіе разговоры.
Увидѣвъ молодаго адвоката, г. Бобилье скоро пошелъ къ нему на встрѣчу и оттолкнулъ его до самой двери, чтобъ удалить его какъ-можно-болѣе отъ барона.
— Фруадво, сказалъ онъ ему тогда измѣнившимся отъ гнѣва голосомъ: — если то, что я узналъ, справедливо, я душевно сожалѣю, что вмѣсто ничтожнаго штрафа въ могу осудить васъ на пять или шесть мѣсяцевъ тюремнаго заключенія.
— Очень вамъ обязанъ, г. мирный судья, отвѣчалъ молодой адвокатъ, ни мало въ смутившись отъ грозной выходки стараго чиновника: — а я еще надѣялся, что вы похвалите меня за мой костюмъ! Что же я сдѣлалъ?
— Охотились ли вы сегодня въ Трамблескомъ-Лъсу?
— Охотился; но вѣдь за это же нельзя посадить на пять или шесть мѣсяцевъ въ тюрьму.
— Нѣтъ, въ вѣрю, хоть вы и признаетесь съ такимъ дерзкимъ безстыдствомъ. За минуту до появленія въ судѣ! Нѣтъ, въ можетъ быть, чтобъ вы до такой степени забыли всѣ законы приличія! Нѣтъ, не вѣрю и не повѣрю, если не увижу доказательствъ!
— Вы ихъ увидите! очень-спокойно отвѣчалъ Фруадво: — они у васъ.
— У меня! вскричалъ мирный судья остолбенѣвъ.
— Вотъ въ чемъ дѣло: возвращаясь изъ Трамблескаго-Лъса, я прошелъ мимо вашего дома. Ваша ключница Туанѣтта стояла у порога и, поздоровавшись со мною, спросила, счастлива ли была моя охота; вмѣсто отвѣта, я подамъ ей двухъ убитыхъ мною куропатокъ: я вѣдь знаю, г. Бобилье, что вы охотникъ до дичи.
Около минуты на лицѣ стараго судьи выражалась нерѣшительность человѣка, незнающаго, растрогаться ли ему, или взбѣситься.
— Фруадво, это мнѣ не нравится, сказалъ онъ наконецъ, избравъ среднее между, снисходительностью и гнѣвомъ: — это случается съ вами слишкомъ-часто, и я повторяю вамъ, что это мнѣ не нравится. Во-первыхъ, мнѣ не нужно вашихъ куропатокъ, хоть я и долженъ признаться, что онѣ всегда отличны, потому-что вы отдаете мнѣ лучшія; сверхъ-того, подобные подарки, получаемые судьею отъ адвоката и слишкомъ-часто повторяемые, могутъ подать поводъ къ непріятнымъ толкамъ; кажется, не говоря уже о другихъ причинахъ, этой одной достаточно для прекращенія злоупотребленія. Въ священномъ писаніи сказано: Xenia et munera exccecant oculos judicum. Вы знаете по-латинѣ лучше меня, слѣдовательно считаю излишнимъ переводить вамъ это изрѣченіе.
— Вы можете быть совершенно спокойны въ этомъ отношеніи, г. Бобилье: мои куропатки не имѣютъ ни намѣренія, ни власти ослѣпить ваше правосудіе.
— Но все-таки это подарки, взятки, который вездѣ и во всѣхъ странахъ не позволено принимать судьямъ; въ римскихъ законахъ подобное преступленіе называлось repetundarum, то-есть, лихоимствомъ.
— Лихоимство по случаю двухъ куропатокъ, даже неначиненныхъ труфелями!
— А по нашимъ стариннымъ законамъ, эти подарки назывались обольстительными или подкупными дарами. Всѣ указы нашихъ королей, Филиппа-Красиваго, изданный въ тысяча-триста-второмъ, Орлеанскій въ тысяча-пятьсотъ-шестидесятомъ, и многіе другіе строжайшимъ образомъ воспрещаютъ принимать подкуппые дары; впрочемъ, правда и то, что яства, питія и, преимущественно, дичина, — словомъ все то, что называлось esculentum и poculentum, никогда не были включаемы упомянутыми указами въ число подкупныхъ даровъ.
— Стало-быть, вы можете ѣсть моихъ куропатокъ безъ малѣйшаго зазрѣнія совѣсти, г. Бобилье, сказамъ молодой адвокатъ, который хотя и зналъ, что муменскіе и блоаскіе указы, вышедшіе послѣ упомянутыхъ, включили и esculentum и poculentum въ анаѳему, до нихъ произнесенную надъ подкупными дарами, но не счелъ за нужное напоминать о нихъ мирному судьѣ.
Толпа, ворвавшаяся въ эту минуту въ залу, прекратила разговоръ судьи съ адвокатомъ. Фруадво, дѣло котораго, какъ отсроченное съ прошедшаго засѣданія, первое подлежало разсмотрѣнію, приблизился къ перегородкѣ, гдѣ стоялъ уже баронъ де-Водре. Мирный судья опустился въ кресло съ видомъ бѣдняка, ведомаго на казнь. Взглянувъ въ окно, нарочно-оставленное имъ открытымъ, на площадь, прислушавшись, не раздается ли хлопанье бича, долго и съ разстановками понюхавъ табака, утеревъ потъ со лба, достойный чиновникъ, весьма-неохотно покорявшійся жестокой необходимости, рѣшился наконецъ произнести рѣшительную фразу:
«Секретарь, вызывайте тяжущихся!»
VIII.
Засѣданіе мирнаго-суда.[править]
Никогда не было такого многочисленнаго стеченія народа въ той зале, гдѣ судилъ и рядилъ г. Бобилье. Слухъ о томъ, что Жоржъ Фруадво, великій адвокатъ, и баронъ де-Водре, значительная особа, будутъ лично тягаться, разнесся по площади, и въ нѣсколько мгновеній зала наполнилась массой зрителей, съ жаднымъ любопытствомъ желавшихъ быть свидетелями ораторскаго поединка. Точно такъ народъ толпился у дверей палаты депутатовъ, когда разнесся слухъ, что г. Тьеръ произнесетъ одну изъ своихъ министерскихъ рѣчей, и что г. Гизо будетъ отвечать ему.
Между любопытными, ворвавшимися въ залу, видны были и пожарные; такъ-какъ г. маркизъ де-Шатожиронъ долго заставлялъ ждать себя, то они позволили себе выйдти изъ рядовъ, но не уходили далеко, чтобъ при первомъ барабанномъ боѣ явиться на свое место.
Когда секретарь, вызвавъ г. Анри де-Шатожирона, барона де-Водре, отставнаго кавалерійскаго полковника, и г. Жоржа Фруадво, адвоката, прочиталъ донесеніе полеваго стража Шамбора на адвоката, судья, по обычаю, попросилъ просителя изложить свои требованія.
— Г. мирный судья, сказалъ баронъ: — позвольте васъ сперва попросить приказать затворить это окно; шумъ съ площади мѣшалъ мнѣ слышать донесеніе, а я желаю, чтобъ всѣ могли меня слышать.
— Вермо, затвори окно, сказалъ г. Бобилье голосомъ несчастнаго, подверженнаго невыносимой пыткѣ съ самаго утра.
Вермо, толстый, краснощекій парень, крайне-боявшійся сквознаго вѣтра и уже втайнѣ проклинавшій окно, открытое за его спиной, поспѣшно исполнилъ приказаніе своего начальника.
— Г. мирный судья, сказалъ тогда г. де-Водре такимъ голосомъ, для услышанія котораго не нужно было только-что принятой предосторожности: — дѣло мое весьма-просто и можетъ быть высказано въ двухъ словахъ.
Г. Бобилье вздохнулъ свободнее, и маленькіе сѣрые глаза его остановились на баронѣ съ выраженіемъ признательности. Хотя онъ весьма-часто испытывалъ, что обѣщаніямъ тяжущихся не совсѣмъ можно вѣрить, однакожь, почтенный судья повѣрилъ утѣшительному вступленію просителя. Мы охотно вѣримъ тому, чего желаемъ.
— Вы слышали донесеніе, справедливость котораго не была оспориваема, продолжалъ баронъ: — позвольте же дополнить вкратцѣ прочитанное.
Новый облегчительный вздохъ вырвался изъ груди мирнаго судьи.
— Три недѣли тому, имѣя надобность ѣхать въ Маконъ и взять съ собою Грегуара Рабюссона, стража моего имѣнія, я приказалъ Жерому Шамбору, полевому стражу шатожиронской общины, присмотреть, во время нашего отсутствія, за моими лѣсами, объявивъ притомъ, что онъ будетъ лично отвѣчать за убытки и поврежденія, причиненные по его недосмотрительности или нехотѣнію.
Жеромъ Шамборъ, на минуту разставшійся со своей артиллеріей, чтобъ послушать чтеніе донесенія, утвердительно кивнулъ лысой головою, возвышавшеюся надъ всѣми прочими головами зрителей и немногимъ уступавшею головѣ самого барона де-Водре.
— Я не безъ намѣренія и не безъ причины сказалъ по нехотѣнію; до-сихъ-поръ Жеромъ Шамборъ, напитанный нѣкоторыми аристократическими идеями, разделяемыми и многими другими гражданами этой общины, смотрѣлъ на крестьянъ Шатожирона ле-Вьель, къ которымъ и я имею честь причислить себя, какъ на людей, стоящихъ гораздо-ниже его, и, следовательно, считалъ унизительнымъ для себя стеречь ихъ имущества.
Хотя слушатели состояли большею частію изъ гражданъ, на которыхъ рикошетомъ упала насмѣшка оратора, однакожь общій смѣхъ послѣдовалъ за этими словами, и все взоры обратились на аристократа-полеваго-стража; онъ же, увидѣвъ себя предметомъ общей веселости, присѣлъ, сравнялся ростомъ со всѣми прочими слушателями и такимъ образомъ скрылся отъ насмѣшливыхъ взглядовъ.
Одинъ мирный судья не принималъ участія въ общей веселости; лицо его, на минуту прояснившееся, видимо омрачалось.
— Впрочемъ, продолжалъ баронъ: — доведя презрѣніе къ бѣднымъ жителямъ Шатожирона-ле-Вьель до забвенія своихъ обязанностей, полевой стражъ Жеромъ Шамборъ слѣдовалъ только примѣру людей, которымъ ввѣрена забота объ этой общинѣ.
Съ помощію этого оборота, г. де-Водре, никогда не пропускавшій случая высказать въ лицо «гражданамъ» — своимъ антипатичнымъ сосѣдямъ, самыя колкія и жесткія правды, началъ вычислять многочисленныя обиды, нанесенныя первенствующимъ селеніемъ бѣдной, притѣсненной деревнѣ. Во время этого отступленія, связывавшагося весьма-натянутою нитью съ сущностью дѣла, любопытно было слѣдить за положеніемъ и физіономіей г. Бобилье. Нагнувшись впередъ на свое бюро, какъ-бы намѣреваясь прервать многорѣчивость барона, бросившись на него со взоромъ, блуждавшимъ отъ часовъ, стрѣлка которыхъ, по его мнѣнію, подвигалась съ неслыханною медленностью, къ окну, въ которое онъ могъ обозрѣть часть площади, не слушая рѣчи барона, но за то прислушиваясь къ малѣйшему наружному шуму, безпрестанно утирая крупныя капли пота, выступавшего на лбу его, болѣе-и-болѣе пачкая носъ табакомъ, котораго уже почти въ оставалось въ красивой золотой табакеркѣ, мирный судья, — да простятъ намъ сближеніе, — походилъ на Улисса, сравненнаго Гомеромъ съ колбасой на сковородѣ, если вѣрить переводу Перро.
— Но, г. баронъ, вскричалъ вдругъ несчастный судья, терпѣніе котораго уже черезъ-чуръ зажарилось на сковородѣ: — позвольте вамъ замѣтить, что всѣ эти подробности ни мало не касаются дѣла.
— Адвокатъ, дѣло идетъ о каплунѣ… насмѣшливо и въ-полголоса произнесъ Фруадво извѣстный стихъ.
— А не объ Аристотель и его политикѣ… договорилъ баронъ, также насмѣшливо взглянувъ на своего противника. — Вы, можетъ-быть, правы, г. Фруадво; а если и г. мирный судья одного мнѣнія съ вами, то я оставлю подробности и пріимусь за сущность дѣла.
— Наконецъ-то! проворчалъ господинъ Бобилье, опустившись въ кресло.
— Никто не обвиняетъ прочитанное донесеніе полеваго стража въ лживости; слѣдовательно, оно справедливо и факты, въ немъ изложенные, говорятъ въ мою пользу. Доказано, что третьяго числа прошедшаго сентября полевой стражъ Жеромъ Шамборъ видѣлъ, какъ г. Фруадво, выходя изъ сосноваго Лагардійскаго-Лѣса, мнѣ принадлежащаго, перелѣзалъ черезъ изгородь, окружающую помянутый лѣсокъ и сломалъ ее. Что дѣлалъ въ моемъ лѣсу господинъ Фруадво? На этотъ вопросъ могутъ, кажется, отвѣчать всѣ, знающіе, что съ качествомъ отличнаго адвоката господинъ Фруадво соединяетъ въ себе сильную страсть къ охотѣ, особенно на чужой землѣ, и репутацію искуснѣйшаго стрѣлка во всемъ округѣ.
Смѣхъ, вполовину заглушаемый уваженіемъ, которымъ пользовался адвокатъ Фруадво, послышался въ залѣ.
— Въ донесеніи не упоминается объ охотничьемъ преступленіи, сказалъ мирный судья, замѣтившій со страхомъ, что проситель готовъ былъ снова отступить отъ своего предмета: — мы должны судить только лѣсное преступленіе.
— Такъ пусть куропатки и бекасы, побитые г-мъ Фруадво въ моемъ лесу, останутся на его совѣсти! Не будемъ отступать отъ обвиненія, изложеннаго въ донесеніи. Поврежденіе изгороди — доказанный фактъ, такъ же, какъ и незаконное вторженіе въ мой лѣсокъ, который, по молодости растеній и изгороди, его окружающей, непремѣнно должно отнести къ категоріи подготовленныхъ земель, о которыхъ гласитъ 13 примѣчаніе 471 статьи уголовнаго кодекса. Справедливы ли эти факты? не желаетъ ли г. Фруадво оспоривать ихъ?
— Считаю излишнимъ отвѣчать на этотъ вопросъ, отвичалъ молодой адвокатъ: — не въ фактахъ дѣло. Столько же излишнимъ считаю оспоривать справедливость донесенія, незаконность котораго сейчасъ докажу.
— Позвольте мнѣ предупредить васъ, возразилъ г. де-Водре, съ самаго начала пренія показывавшій спокойствіе, хладнокровіе и самоувѣренность опытнѣйшаго правовѣда: — я приступаю къ дѣлу прямо и представляю факты на разсмотрѣніе г. мирному суды:, который, вѣроятно, успѣлъ уже изучить это дѣло какъ слѣдуетъ.
— Факты справедливы, поспѣшно сказалъ г. Бобилье съ блестящими отъ нетерпѣнія глазами, старавшійся привесть дѣло къ окончанію: — все затрудненіе заключается въ правильномъ истолкованіи 16 статьи уголовнаго кодекса.
— Благодарю г. мирнаго судью за указаніе мнѣ пути, продолжалъ баронъ съ вѣжливостью, смѣшанною съ ироніей: — но я самъ только-что готовился приступить къ истолкованью этой статьи. Что же сказано въ 16 статьи?
Дворянинъ-сутяга вынулъ изъ кармана книгу, раскрылъ се и прочиталъ первое примѣчаніе упомянутой статьи.
— Вы видите, г. мирный судья, сказалъ онъ потомъ: — что по 16 статьѣ уголовнаго кодекса полевые стражи и лѣсничіе обязаны слѣдить за поврежденіями и убытками, нанесенными сельскимъ и лѣснымъ имуществамъ. Кажется, ясно? Ни исключеній, ни несовмѣстности въ обязанностяхъ этихъ двухъ почтенныхъ чиновниковъ судебной полиціи быть не можетъ. Но до чего доходитъ дерзость софизмовъ! Вамъ говорили и, вѣроятно, еще разъ скажутъ, что изъ расположенія словъ статьи 16 слѣдуетъ…
— Позвольте, прервалъ его Фруадво: — вы напрасно берете на себя трудъ излагать мои причины: я самъ буду защищать себя.
— Адвокатъ! не прерывайте! вскричалъ мирный судья, нетерпеливо ожидавшій рѣшенія спора; вслѣдъ за этими словами, онъ бросилъ на обвиненнаго яростный взглядъ.
— Изъ расположенія словъ статьи 16, скажутъ вамъ, слѣдуетъ, что полевые стражи должны слѣдить за одними полевыми преступленіями, а лѣсничіе за лѣсными, и что ни тотъ, ни другой не имѣютъ права мешаться въ чужія дѣла?
— Да, я это говорю, сказалъ Фруадво: — и докажу.
— Еще разъ повторяю вамъ, адвокатъ, не прерывайте! снова вскричалъ г. Бобилье, на парикѣ котораго волосы, казалось, стали дыбомъ.
— Имѣя возможность опровергнуть ваши доказательства, сказалъ баронъ: — я сперва удовольствуюсь тѣмъ, Что покажу слабость ихъ весьма-простымъ о понятнымъ для всѣхъ разсужденіемъ. Большая часть общинъ, въ числѣ которыхъ находится и шатожиронская, содержатъ совокупными силами только полевыхъ стражей; положимъ же, что у кого-либо изъ владѣльцевъ все имѣніе состоитъ изъ однихъ лѣсовъ, что бываетъ весьма-часто: не-уже-ли онъ долженъ вносить свою долю на содержаніе полеваго стража, не имѣя права требовать отъ него присмотра за его собственностью? Не-уже-ли онъ долженъ быть исключенъ изъ взаимности, одного изъ величайшихъ соціальныхъ законовъ? Онъ будетъ только давать и ничего не получать! Одно это предположеніе достаточно для показанія несправедливости, которую еще положительнѣе подтвердитъ слѣдующій актъ; прошу прислушать.
Увидѣвъ, что баронъ вынулъ изъ кармана и развернулъ листъ бумаги большего формата, всѣ четыре страницы котораго были мелко исписаны, несчастный мирный судья скорчился на своемъ кресли, какъ-бы ощутивъ внезапный припадокъ подагры.
— Но, г. баронъ, сказалъ онъ задыхающимся голосомъ: — мнѣ кажется, что вамъ не за чѣмъ читать этого акта. Вы вполнѣ доказали свои права, нетребуюшія теперь никакихъ поясненій.
— Позвольте, г. мирный судья, возразилъ г. де-Водре, непремѣнно желая, чтобъ то, что онъ называлъ своимъ моральнымъ удовлетвореніемъ, было совершенно и очевидно: — прерывать мои показанія вы можете только въ такомъ случаѣ, когда намѣрены рѣшить процессъ въ мою пользу; а я не думаю, чтобъ мой противникъ сдался безъ боя.
Г. Бобилье съ гримасой отчаянія опустился на спинку кресла.
— Что это нашъ мирный судья сегодня корчится и вертитъ глазами? говорили нѣкоторые изъ присутствующихъ.
Баронъ нарочно старался продлить пытку почтеннаго чиновника; медленно и съ разстановками прочиталъ онъ актъ, не пропустивъ ни одного слова, начиная отъ обычнаго вступленія: Нижеподписавшійся адвокатъ, разсмотрѣвъ все дѣло, до имени перваго маконскаго адвоката, подписаннаго въ концѣ акта.
Во время этого чтенія, нервическія судороги г-на Бобилье мало-по-малу унимались, и онъ впалъ наконецъ въ совершенное разслабленіе органовъ. Когда баронъ кончилъ, онъ всталъ, какъ человѣкъ, освободившійся наконецъ отъ тягостнаго бремени; но въ ту самую минуту, какъ онъ открылъ ротъ, баронъ вынулъ изъ кармана другую бумагу, столь же добросовѣстно исписанную, какъ и первая.
— Послѣ мнѣнія г-на Мишале, заслужившаго европейскую извѣстность, сказалъ неумолимый сутяга: — г. мирный судья, вѣроятно, позволитъ мнѣ прочитать другую консультацію, составленную г-мъ Менестріе, однимъ изъ знаменитейшихъ профессоровъ правъ Дижонской Коллегіи.
— Вермо, сказалъ старый чиновникъ, снова и со стономъ опустившись въ кресла при видъ второй неиспитой еще чаши горечи: — Вермо, пожалуйста, отворите окно… здѣсь душно… Мнѣ дурно.
Секретарь Вермо повиновался, ворча сквозь зубы.
Г-нъ де-Водре прочиталъ консультацію ученаго профессора, ударяя на каждомъ словѣ и съ такими же разстановками, какъ и актъ адвоката, заслужившаго европейскую извѣстность; но такъ-какъ и длиннѣйшая рѣчь должна же имѣть конецъ, то и баронъ, объяснивъ, истолковавъ, разсмотрѣвъ со всехъ сторонъ свой предметъ, нашелъ, вѣроятно, что получилъ достаточное моральное удовлетвореніе, въ нѣсколькихъ словахъ изложилъ заключенія и, поклонившись мирному судьѣ, замолчалъ.
— Теперь защищающійся можетъ говорить, поспѣшно вскричалъ г-нъ Бобилье, вздохнувъ такъ глубоко и продолжительно, какъ-будто-бы только-что вышелъ изъ-подъ колпака пневматической машины.
Адвокатъ никогда не упуститъ случая поспорить, какъ бы неправо ни было его дѣло; а потому Жоржъ Фруадво не оставилъ ни одного изъ аргументовъ своего противника безъ возраженія; но, по озабоченности ли, или по небрежности, или, наконецъ, изъ состраданія къ постоянно-возраставшимъ мученіямъ стараго судьи, говорилъ недолго. Эта неожиданная умѣренность въ словахъ повредила любимому адвокату во мнѣніи его слушателей и въ то же время увеличила изумительное дѣйствіе, произведенное на нихъ безконечною многорѣчивостью г-на де-Водре.
Защищающійся быль умѣренъ въ словахъ, а мирный судья ужь просто скупъ. Не входя въ краснорѣчивыя разсужденія, которыми онъ обыкновенно тѣшилъ болѣе себя, нежели слушателей, онъ рѣзкимъ голосомъ и въ необходимѣйшихъ выраженіяхъ произнесъ приговоръ, по которому осудилъ Жоржа Фруадво на пять франковъ штрафа, maximum пени за совершенное имъ преступленіе; на уплату двадцати франковъ за поврежденіе изгороди и, наконецъ, на уплату проторей-убытковъ по случаю процесса.
— Слѣдующихъ! сказалъ онъ секретарю, когда тотъ написалъ этотъ скорый приговоръ.
Сказавь эти слова, г-нъ Бобилье величественно опустился въ свое кресло и окинулъ все собраніе взоромъ кошки, едва спасшейся изъ лапъ грознаго бульдога и уже показывающей въ свою очередь зубы попавшимся ей мышамъ, готовясь выместить на нихъ испытанный ею страхъ.
— Г-нъ Фруадво, сказалъ баронъ своему побѣжденному противнику: — принимаете ли вы участіе въ слѣдующемъ дѣлъ?
— Нѣтъ, г-нъ баронъ, холодно отвѣчалъ адвокатъ.
— Мнѣ нужно бы переговорить съ вами.
— Я къ вашимъ услугамъ.
— Такъ пожалуйте за мною, потому-что въ этой толпѣ невозможно говорить спокойно.
Баронъ пошелъ къ дверямъ и, не смотря на страшную давку, прочистилъ себе широкою грудью дорогу, по которой послѣдовалъ за нимъ и Фруадво.
— Смотрите, пожалуйста! полковникъ и адвокатъ выходятъ вмѣстѣ! говорили въ толпѣ: — ужь не хотятъ ли они драться?
— Не совѣтовалъ бы я г-ну Фруадво тягаться съ полковникомъ, сказалъ одинъ изъ пожарныхъ, въ качествѣ военнаго отдававшій преимущество г-ну де-Водре, — преимущество, доведенное послѣднею сценою до энтузіазма: — полковникъ однимъ ударомъ кулака побѣдитъ его такъ же, какъ побѣдилъ теперь словами.
Сошедъ съ крыльца, баронъ остановился; за нимъ остановился и молодой адвокатъ.
— Послушайте, Фруадво, сказалъ первый съ фамильярностью, рѣзко противоречившею враждебной вѣжливости, съ которою онъ доселѣ обращался къ нему. — Что это вамъ такъ полюбились мои куропатки?
— Мнѣ кажется, г-нъ баронъ, что теперь я имѣю право любить ихъ, отвѣчалъ молодой адвокатъ, сжавъ губы съ самой иронической улыбкой, ибо думалъ, что противникъ его хотѣлъ употребить во зло свою побѣду, насмѣхаясь надъ нимъ.
— Какъ! вы имѣете теперь право любить, то-есть, бить моихъ куропатокъ?
— Разумѣется, если я плачу за нихъ.
— Правда, возразилъ баронъ смѣясь: — двадцать франковъ за маленькое поврежденіе изгороди дорогонько; и мнѣ кажется, что этимъ штрафомъ нашъ почтенный мирный судья хотѣлъ вознаградить меня за дичь, которую вы стрѣляете у меня каждый день.
— Въ такомъ случаѣ, онъ назначилъ мало, сказалъ Фруадво съ сардонической усмѣшкой: — потому-что тутъ не прійдется и одного су за куропатку.
— Послушайте, Фруадво, возразилъ г-нъ де-Водре, принявъ опять серьёзный видъ: — я понимаю шутку, но не люблю чванства.
— Я не шучу, не чванюсь и не хочу обращать вниманія на то, чего вы не любите или что любите, г-нъ баронъ.
— Нашъ разговоръ принимаетъ дурной оборотъ, сказалъ баронъ съ отеческою строгостью: — я хочу говорить съ вами серьёзно, и потому прошу выслушать меня внимательно.
Не смотря на твердую рѣшимость не отступать ни на шагъ отъ человѣка, котораго онъ считалъ своимъ соперникомъ, и отвѣчать вызовомъ на насмѣшки, Фруадво невольно пересталъ иронически улыбаться и, взглянувъ на величественную наружность отставнаго военнаго, самъ принялъ серьёзный, почтительный видъ.
— Я очень-коротко зналъ и любилъ вашего отца, Фруадво; онъ былъ храбрый, достойный офицеръ; весь нашъ полкъ плакалъ, когда онъ умеръ. Мы вмѣстѣ вступили въ службу и не одинъ разъ имѣли случай подавать другъ другу доказательства самоотверженія, связывающего узы военнаго братства. Вы знаете, что онъ сдѣлалъ для меня при Лейпцигѣ?
— Знаю, г-нъ баронъ, что отцу моему посчастливилось оказать вамъ при Лейпцигѣ незначительную услугу.
— Незначительную услугу! Я былъ раненъ въ правую руку, лѣвая нога моя была придавлена убитымъ конемъ, и около полудюжины австрійскихъ гусаровъ напали на меня и осыпали сабельными ударами; они изрубили бы меня, еслибъ я не былъ защищенъ каской и кирасой. Вотъ въ какомъ пріятномъ положеніи находился я, когда вашъ отецъ подоспѣлъ ко мнѣ на помощь… одинъ — одинъ противъ шести, то-есть, онъ былъ вдвое храбрѣе Горація; и заметьте, что хитростью Римлянина въ этомъ случаѣ нельзя было воспользоваться. Еще нисколько минутъ, и меня изрубили бы въ куски; слѣдовательно, не о раздѣленіи непріятелей надобно было думать, а о пораженіи ихъ: это-то и сдѣлалъ вашъ отецъ, Фруадво. Пока я проклиналъ бѣднаго коня, прижавшаго меня къ земли, вашъ отецъ въ одно мгновеніе убилъ двухъ гусаровъ, а остальныхъ обратилъ въ бѣгство. Минуту спустя, онъ высвободилъ меня и посадилъ на коня одного изъ убитыхъ Австрійцевъ. Это, по-вашему, незначительная услуга?.. А я говорю, что вашъ отецъ спасъ мнѣ жизнь, и пока онъ былъ живъ, онъ могъ располагать всѣмъ, мнѣ принадлежащимъ, не выключая и моей жизни!
Вопреки своей ревности, Фруадво не могъ слышать равнодушно похвалъ, отдаваемыхъ памяти его отца такимъ опытнымъ судьею въ военномъ дѣлѣ.
— И такъ, я былъ другомъ вашего отца, продолжалъ баронъ: — и не имею никакой серьёзной причины быть врагомъ его сына. Я тягался съ вами сегодня только потому, что не могъ же не поддержать жалобы, поданной полевымъ стражемъ; впрочемъ, я имѣю привычку не уступать никому въ свѣтѣ оспориваемыхъ у меня законныхъ правь. Но такъ-какъ теперь дело кончено, то выслушайте меня: раздайте бѣднымъ двадцать франковъ штрафа и стрѣляйте у меня въ лѣсу, сколько вамъ заблагоразсудится. Чортъ возьми! хоть вы и отчаянный истребитель дичи, но все-таки, изъ состраданія ко мнѣ, оставите и на мою долю несколько куропатокъ!
Это неожиданное предложеніе и, въ-особенности, веселый и добродушный тонъ, увеличивавшій его цену, превратили въ видимое смущеніе волненіе, произведенное въ душѣ молодаго адвоката разсказомъ о геройскомъ подвигѣ отца его.
— Г. баронъ, сказалъ онъ, заикаясь на каждомъ словѣ: — я вполнѣ умѣю цѣнить все великодушіе вашего предложенія… Но послѣ того, что произошло сегодня между нами… я менѣе всякаго другаго имѣю права на подобную милость… о которой я, впрочемъ, не просилъ; а потому позвольте мнѣ… не принимать вашего предложенія.
— Какъ! вы отвергаете мое предложеніе? вскричалъ г. де-Водре съ изумленіемъ.
— Да, г. баронъ.
— Вы, страстный охотникъ, отказываетесь отъ позволенія охотиться въ моихъ лѣсахъ, самыхъ изобильныхъ дичью во всемъ округѣ!
— Отказываюсь, г. баронъ.
— Вотъ новость! сказалъ смѣясь помѣщикъ: — мы некогда называли вашего отца чудакомъ, оригиналомъ; но теперь вижу, что вы не уступили бы ему. Вы до-сихъ-поръ не хотѣли просить у меня позволенія изъ гордости — это я понимаю; но ужь воля ваша, не понимаю, съ какой стати вы отказываетесь отъ позволенія, когда я самъ предлагаю вамъ его, а вамъ, вѣроятно, извѣстно, что я не слишкомъ-щедръ въ этомъ отношеніи. Это ужь не оригинальность, а странность!
— Положимъ такъ; я человѣкѣ странный… сказалъ Фруадво, принужденно улыбаясь.
— Не-уже-ли мои куропатки будутъ хуже отъ-того, что вы можете стрѣлять ихъ съ моего разрѣшенія?
— Можетъ-быть.
— Слѣдовательно, охота нравится вамъ только какъ запрещенный плодъ?
— Именно, г. баронъ, отвѣчалъ молодой адвокатъ съ непринужденною веселостью: — меня притягиваетъ только прелесть запрещеннаго плода; съ вашимъ позволеніемъ въ карманѣ, я далеко не буду имѣть того удовольствія, какое испытывалъ прежде.
— Въ этомъ отношеніи вы похожи на иныхъ женщинъ, которыхъ я знавалъ никогда: въ любовникѣ своемъ онъ менѣе любили его-самого, нежели мысль объ опасности, которую нужно было преодолѣвать, чтобъ видѣться съ нимъ.
— Этимъ самымъ объясняется и моя преступная страсть къ вашимъ куропаткамъ, — страсть, впрочемъ, навсегда угасшая послѣ вашего благосклоннаго предложенія. Съ этого дня г. баронъ даю вамъ честное слово: ваши лѣса будутъ для меня священны.
Г. де-Водре устремилъ на молодаго адвоката испытующій взоръ.
— Итакъ, вы серьёзно отказываете мнѣ?
— Очень-серьёзно.
— Я никогда не краснѣлъ отъ того, что былъ обязанъ жизнію вашему отцу: не-уже-ли вы стыдитесь принять отъ меня бездѣлицу?
— Ни мало, г. баронъ; но вы напрасно отъискиваете новыя причины моему отказу; остановимся на вашемъ первомъ предположеніи. Я человѣкъ странный, и этого достаточно для объясненія моего поведенія.
Баронъ снова посмотрѣлъ на молодаго человѣка съ проницательнымъ вниманіемъ; но ни одинъ мускулъ на лицѣ адвоката не измѣнилъ его тайной мысли.
— Довольно, г. Фруадво, сказалъ минуту спустя отставной полковникъ, на лицѣ котораго выразилась съ трудомъ удерживаемая иронія.
Они вѣжливо раскланялись, и г. де-Водре, перешедъ площадь, направился къ мосту; это была дорога къ кузнечному заводу, гдѣ ожидала его госпожа Гранперренъ.
Нѣсколько минутъ спустя, въ группахъ, покрывавшихъ площадь, произошло внезапное волненіе, причиною котораго былъ курьеръ, показавшійся изъ-за угла, близь гостинницы Коня-Патріота. Этотъ предшественникъ маркиза де-Шатожирона былъ красивый парень съ черными бакенбардами, въ голубой курткѣ, украшенной золотымъ шитьемь и стянутой въ талье кушакомъ, къ которому былъ прицѣпленъ охотничій ножъ. Мелкой рысью проскакалъ онъ по площади черезь толпу любопытныхъ, которые, рискуя быть раздавленными, стремились впередъ, чтобъ только поближе посмотрѣть на вѣстника, остановившееся наконецъ у тріумфальной арки.
— Скоро ли будетъ г. маркизъ? спросилъ его скоро-подоспѣвшій лейтенантъ Филиипъ Амудрю.
— Я перегналъ г. маркиза пятью минутами, не болѣе, отвѣчалъ курьеръ: — онъ сейчасъ будетъ.
— Пожарные, по мѣстамъ! закричалъ лейтенантъ громкимъ голосомъ.
Барабанщикъ Туано такъ отчаянно сталъ колотить по своему бaрaбaну, что всѣ пожарные въ суматохѣ высыпали изъ залы засѣданія и однимъ скачкомъ спрыгнули съ крыльца.
Услышавъ барабанный бой, г. Бобилье вскочилъ съ кресла.
— До будущаго четвертка! закричалъ онъ еще болѣе громкимъ и рѣзкимъ голосомъ, нежели лейтенантъ пожарной команды.
— Но, г. мирный-судья… сказалъ дядя-Кокаръ, оправдывавшій въ это время своихъ барановъ отъ обвиненія въ незаконной пастьбѣ по чужимъ лугамъ.
— Засѣданіе кончено, старый болтунъ! прервалъ его мирный судья, поспѣшно сходя съ ступеней возвышенія.
— Но, г. мирный-судья, я живу въ трехъ льё отсюда; три льё сюда, да три назадъ, вѣдь это шесть льё! Подумайте: не-уже-ли мнѣ опять терять понапрасну цѣлый день за клочокъ травы, съѣденной моими баранами; вѣдь это…
Старый, близорукій крестьянинъ могъ проговорить до другаго дня, не опасаясь быть прерваннымъ. Съ первыхъ словъ его, г. Бобилье, забывъ, вѣроятно, о томъ, что онъ сказалъ за нѣсколько минутъ предъ тѣмъ о драгоцѣнномъ для его подсудимыхъ времени, исчезъ въ маленькую дверь, находившуюся за его кресломъ и ведшую изъ залы засѣданія въ гардеробную.
IX.
Пріѣздъ въ замокъ.[править]
На площади былъ шумъ, суматоха, волненіе; но вскорѣ во всемъ возстановился порядокъ.
Пожарные, поспѣшно выстроившись въ два ряда, образовали линію передъ тріумфальной аркой; такимъ-образомъ, любопытные были удалены, и вокругъ арки образовалась открытая площадка.
Въ то же время, около двадцати молодыхъ людей, ожидавшихъ до-тѣхъ-поръ на парадномъ дворѣ, вышли передъ рѣшетку подъ предводительствомъ одного изъ своихъ, ведшаго за тесемку толстаго барана, обвѣшаннаго лентами.
Съ другой стороны, отворилась дверь въ церковь, и изъ нея вышла толпа молодыхъ дѣвушекъ одинаково-одѣтыхъ, въ бѣлыхъ платьицахъ и украшенныхъ голубыми, красными, желтыми лентами, наподобіе барана и столбовъ арки. Излишнимъ считаемъ прибавлять, что это были цвѣта Шатожироновъ. Благодаря близости города Шалона-на-Саонѣ, распорядитель праздника могъ раздать ленты, съ которыми было связаны рыцарскія воспоминанія, въ такомъ же изобиліи, въ какомъ это дѣлаютъ въ Англіи кандидаты на выборы.
Нз представляя поэтическаго зрѣлища аѳинскихъ теорій, этотъ отрядъ Бургиньйонокъ, съ живыми глазками, съ персиковымъ цвѣтомъ и веселымъ выраженіемъ лица, еще болѣе оживленнаго маленькими круглыми чепчиками, имѣлъ свою прелесть. Двѣ изъ нихъ, не самыя хорошенькія, но самыя почетныя, несли большую корзину, наполненную цвѣтами. Одна изъ этихъ избранныхъ была дочь мэра, другая — сестра сборщика податей, и какъ на досадовали прочія на это предпочтеніе, однакожь ни одна изъ нихъ не осмѣлилась оспоривать у такихъ грозныхъ дѣвицъ высокой чести представить новой владѣтельницѣ замка корзину съ цвѣтами.
Сельскія пѣвицы въ порядкѣ прошли черезъ площадь и собрались подъ самой аркой, почетнымъ постомъ, назначеннымъ для нихъ семидесятилѣтнимъ дамскимъ угодникомъ, г. Бобилье.
За этой милой паствой шелъ священникѣ Доммартенъ, блѣдный и желчный молодой человѣкъ, въ чертахъ котораго Лафатеръ навѣрное открылъ бы характеристическіе признаки честолюбія.
Размѣстивъ своихъ хористокъ, священникъ подошелъ къ мэру Амудрю, въ первый разъ въ жизнь свою подвязавшему трехцвѣтный шарфъ по собственному побужденію.
Между-тѣмъ, и прочія лица, о которыхъ мы уже упоминали, не оставались безъ дѣла посреди общаго волненія.
Съ помощію кремня и огнива, которыми запасся полевой сторожъ, онъ зажегъ фитиль и, готовясь палить по первому знаку, стоялъ вытянувшись передъ своимъ снарядомъ.
Адвокатъ Фруадво занялъ мѣсто на крыльцѣ мирнаго суда, подобно любопытнымъ высшаго круга, непрезирающимъ народныхъ праздниковъ, но непринимающимъ въ нихъ участія и любующимся ими издали.
И виконтъ де-Ланжеракъ, окончивъ, вероятно, свое трудное посланіе, сошелъ на площадь съ огромнымъ букетомъ въ рукахъ. Поплатившись несколькими толчками, — ибо шатожиронскіе граждане были не совсѣмъ вѣжливы и уступчивы, — онъ наконецъ пробился черезъ толпу и добрался до тріумфальной арки.
Наконецъ, на порогѣ гостинницы Коня-Патріота появился Туссенъ-Жиль, опустившій обе руки въ карманы своей карманьйолки и нахлобучившій красную шапку на глаза. И безъ того уже неласковая физіономія капитана-демократа выражала въ эту минуту сильную досаду, которую онъ старался скрыть подъ видомъ презрительнаго состраданія; но неумеренные клубы дыма, извлекаемые имъ изъ трубки, изобличали его тайное бешенство, точно такъ, какъ усиливающійся дымъ кратера изобличаетъ внутреннюю ярость вулкана.
Священникъ Доммартенъ и мэръ Амудрю стояли одни передъ тріумфальной аркой; это было место, отведенное распорядителемъ праздника начальству селенія.
— Господинъ пасторъ, сказалъ Амудрю, нисколько минутъ уже осматривавшійся съ безпокойствомъ: — не-уже-ли г-нъ Бобилье не явится въ эту критическую минуту?
— Если не явится, такъ мы обойдемся и безъ него, отвѣчалъ отрывисто молодой священникъ, по-видимому, радовавшійся отсутствію судьи, потому-что въ Шатожироне господствовала тайная вражда между судебною и духовною властями.
— А какъ же намъ быть, возразилъ Амудрю: — если онъ не прійдетъ во-время, чтобъ произнести рѣчь?
— Тогда достаточно будетъ и моей, также лаконически возразилъ пасторъ.
Въ это время, вдали послышалось громкое щелканье бича.
Священникъ обратился къ церкви и поднялъ руку. По этому знаку, два юные обитателя Шатожирона, шалуны въ будни, звонари по Воскресеньямъ, ловко уцѣпились за двѣ толстыя веревки, пропущенныя сквозь потолокъ портика и недостигавшія до земли футовъ на шесть; колокола зашевелились, и вскорѣ весело раздался звонъ ихъ.
Господинъ Бобилье скоро переодѣлся въ маленькомъ кабинетѣ, служившемъ ему гардеробной; но какъ ни спѣшилъ почтенный мирный судья, онъ не могъ, однакожь, воспротивиться желанію посмотрѣть въ зеркало, въ порядкѣ ли были локоны парика его. При первомъ звукъ колоколовъ, зеркало выпало у него изъ рукъ, и онъ пустился бѣжать изъ гардеробной съ живостію, изумительной въ его лѣта. Въ нѣсколько секундъ пробѣжалъ онъ залу засѣданія, корридоръ, соскочилъ съ лѣстницы и добѣжалъ до тріумфальной арки. Тамъ онъ нѣсколько успокоился и, осмотрѣвшись внимательно, нашелъ, что всѣ было въ порядкѣ и всѣ по своимъ мѣстамъ. Строгая точность, съ которою были исполнены его приказанія и чудный эффектъ его распоряженій вызвали на лицо его выраженіе гордаго самодовольствія; раскрывъ табакерку, онъ подошелъ съ улыбающимся видомъ къ сановникамъ, тріумвиратъ которыхъ дополнилъ своей особой.
— Ну, что, господа? сказалъ онъ, подчуя ихъ табакомъ: — какъ вы думаете? Мнѣ кажется, что пойдетъ?
— Карета подъѣзжаетъ; станемте же по своимъ мѣстамъ, господа! возразилъ священникъ, сдѣлавъ знакъ мэру стать съ лѣвой стороны его, а мирному-судвъ съ правой.
Тогда возобновилась сцена, бывшая въ тюльерійскомъ дворцѣ при утвержденіи консульства. Съ такою же ловкостью и быстротою, съ какою Бонапарте разстроилъ намѣреніе аббата де-Сіёйя, г-нъ Бобилье взялъ мэра за руку, быстро оттолкнулъ его въ сторону, и самъ, выступивъ шагомъ впередъ, очутился между своими товарищами.
— Г-нъ мирный судья, сказалъ священникъ, на блѣдномъ лицъ котораго выступила легкая краска: — вы занимаете мое мѣсто?
— Ни мало, г-нъ пасторъ, это мое мѣсто, сухо отвѣчалъ старый чиновникъ.
— Однакожь, духовенству всегда принадлежало первое мѣсто въ народныхъ празднествахъ.
— Принадлежало, можетъ-быть.
— И принадлежитъ понынѣ. Удивляюсь, что человѣкъ вашихъ лѣтъ, человѣкъ, которому приписываютъ религіозныя чувства, можетъ оспоривать…
— Г-нъ пасторъ, оставьте въ покоѣ мои лѣта и мои религіозныя чувства, и повѣрьте, что въ эту минуту каждый изъ насъ на своемъ мѣстѣ.
Священникъ Доммартенъ укусилъ себѣ губу до крови.
— Повѣрьте и вы, продолжалъ онъ съ притворнымъ спокойствіемъ: — что не по чувству личнаго тщеславія требую я перваго мѣста: Господу извѣстно, что еслибъ это зависѣло отъ меня, я запалъ бы послѣднее мѣсто; но я долженъ поддержать честь своего званія.
— И у меня есть свое званіе, г-нъ пасторъ, и постарше вашего.
— Г-нъ мирный судья! продолжалъ священникъ, лицо котораго, покраснѣвъ на секунду, покрылось синеватою блѣдностью:
— Берегитесь, г-нъ мирный судья!
— Чего, г-нъ пасторъ?
— Объявляю вамъ, что если вы будете еще спорить, я почту вашъ поступокъ оскорбительной выходкой противъ моихъ правъ.
— Вашихъ правъ, г-нъ пасторъ?
— Да, моихъ правъ.
— Знаете ли вы, г-нъ пасторъ, императорскій декретъ отъ 24 мессидора, XII года? иронически спросилъ старый чиновникъ.
— Какое мнѣ дѣло до этого декрета?
— Весьма-важное, ибо онъ рѣшаетъ нашъ споръ. Совѣтую вамъ, г-нъ пасторъ, прочесть его; вы узнаете, что первые президенты судовъ имѣютъ первенство надъ архіепископами; въ Шатожиронѣ вы архіепископъ, а я первый президентъ. Слѣдовательно, имѣю первенство надъ вами и — не уступлю его!
Съ этими словами, г-нъ Бобилье топнулъ ногою, какъ-бы желая вкорениться въ земли.
— Ложное примѣненіе! вскричалъ молодой священникъ, невольно разгорячаясь: — между священникомъ и архіепископомъ есть только одна степень, а между мирнымъ судьею и первымъ президентомъ десять!
— Прочтите декретъ 24 мессидора, возразилъ чиновникъ съ насмѣшливой улыбкой: — правда, въ немъ и не упоминается о простыхъ священникахъ, но за то въ немъ опредѣляются мѣста мирныхъ-судей въ народныхъ торжествахъ; повторяю вамъ, г-нъ пасторъ, прочитайте декретъ 24 мессидора.
— Г-нъ Бобилье, я не хочу заводить здѣсь шума, сказалъ молодой священникъ, даже губы котораго поблѣднѣли отъ гнѣва: — но предувѣдомляю васъ, буду жаловаться.
— Кому?
— Нашему епископу.
— А я доложу объ этомъ дѣлѣ дижонскому генеральному прокурору; и такъ-какъ нѣтъ никакого сомнѣнія, что его преосвященство читалъ декретъ 24 мессидора, который и вамъ не худо бы прочесть, г-нъ пасторъ, то жалоба ваша будетъ недѣйствительна.
Во время этого разговора, происходившаго очень-быстро, мэръ Амудрю, настоящій Рожѣ Дюко шатожиронскаго консульства, не произнесъ ни одного слова, ибо робкій администраторъ, которому и третье мѣсто было уже въ тягость, не думалъ ни у кого оспаривать страшнаго перваго мѣста.
Въ то самое время, когда священникъ, блѣднѣвшій болѣе и болѣе, хотѣлъ возражать, страшная пальба и трескотня, заставивъ его замолчать, прекратили споръ.
Полевой стражъ, о высокомъ ростѣ котораго мы уже упоминали, поднявшись на ципочки, могъ видѣть все, что происходило на другомъ концѣ плошади. Не спуская глазъ съ угла, изъ-за котораго выѣхалъ курьеръ, онъ первый замѣтилъ экипажъ. Немедля ни минуты, приложилъ онъ фитиль къ первой пушке и, воинственно пройдя весь фронтъ своей баттареи, продолжалъ салютовать съ точностію, которою могъ бы похвастать искуснейшій артиллеристъ.
Дикимъ крикомъ приветствовали ребятишки канонаду, ожидаемую съ такимъ нетерпѣніемъ; колокола загудѣли съ удвоенною силою; наконецъ, посреди этого шума, барабанщикъ Туано, поддаваясь внезапному влеченію, принялся бить походъ точно для короля, между-тѣмъ, какъ начальникъ приказалъ ему бить сборъ; почесть, отдаваемая обыкновенно принцамъ крови, казалась достаточною для маркиза.
Въ нѣсколько мгновеній, все селеніе огласилось великолѣпнымъ шумомъ, отъ котораго даже глухой могъ бы прослышать. Мѣдь гудѣла, порохъ палилъ и трещалъ, тысячи неясныхъ криковъ дополняли гармонію, и солнце, вполнѣ освѣщавшее тріумфальную арку и фасадъ замка, какъ-бы снисходительно спустилось ниже, чтобъ вблизи слышать концертъ.
Экипажъ, при появленіи котораго разразился этотъ общій взрывъ шума, была дорожная коляска съ гербами и опущенной крышкой, вѣроятно для того, чтобъ особы, сидѣвшія въ ней, могли видѣть, не будучи сами видимы; почтальйоны, въ праздничныхъ платьяхъ, изо всей мочи размахивали и хлопали кнутами. На козлахъ сидѣли два лакея въ парадной шатожиронской ливреѣ, состоявшей изъ синяго фрака, обшитаго галунами, съ желтыми и красными шерстяными треугольничками. Двѣ горничныя сидѣли сзади; подобно всемъ особамъ этого званія, онѣ нарядились въ большія соломенныя шляпки, чтобъ защитить лицо отъ загара, и въ плащи съ длинными воротниками, чтобъ защититься отъ холода; сверхъ того, онъ запаслись зонтиками большими и малыми, теплыми ботинками, туалетными принадлежностями, съестными припасами, — словомъ, всѣми вещами, которыми обыкновенно запасаются въ дорогу горничныя знатныхъ господъ.
Внутренность коляски требуетъ подробнѣйшаго описанія.
Въ коляскѣ, направо, небрежно лежала на подушкахъ женщина летъ пятидесяти; лицо и вообще вся осанка ея находились, повидимому, въ безпрестанной борьбѣ съ непоколебимою дѣйствительностью ея лѣтъ. Слишкомъ-черныя брови, розовыя щечки, отставшія по-крайней-мѣрѣ двадцатью годами отъ остальной части лица; густые волосы на вискахъ и весьма-рѣдкіе сзади, скрытые, однакожь, искусно-придуманными чепцами, — все въ этой женщинѣ было искусство, притязаніе на молодость и кокетство. Костюмъ ея состоялъ изъ розовой шляпки, украшенной кружевами и цвѣтами, изъ кашмирской шали, бѣлое поле которой исчезало подь самыми уродливыми рисунками самыхъ рѣзкихъ цвѣтовъ, и изъ зеленаго атласнаго платья, прикрѣпленнаго спереди огромной брильянтовой брошкой. Этотъ простенькій сельскій нарядъ былъ дополненъ серьгами, браслетами, часами, флакончиками, лорнетами, — словомъ, цѣлой лавкой галантерейныхъ вещей.
Г-жа Бонвало, или, какъ стояло на ея визитныхъ карточкахъ, вдовствующая г-жа де-Бонвало, была тёща г-на маркиза де-Шатожирона; мы будемъ еще имѣть случай говорить объ этой зрѣлой и жеманной красотѣ.
По лѣвую ея сторону сидѣла молодая женщина, лѣтъ двадцати-трехъ, лицо, манеры и нарядъ которой составляли рѣзкій контрастъ съ устарѣлымъ кокетствомъ и яркимъ туалетомъ -я матери. Простенькая соломенная шляпка, подвязанная свѣжими ленточками зеленаго цвѣта, сѣренькая мантилья, а подъ нею шелковое двуличневое платье, составляли весь туалетъ ея; но самое утончнное кокетство не придумало бы ничего изящнѣе: — съ такою граціозною гармоніею этотъ скромный нарядъ шелъ къ кроткому и веселому личику, къ шелковистымъ русымъ волосамъ и гибкой, благородной, стройной таліи героини празднества.
Спереди, противъ г-жи Бонвало, сидѣлъ маркизъ Ираклій де-Шатожиронъ. Онъ былъ красивый молодой человѣкъ, съ аристократическою и даже нѣсколько-высокомѣрною физіономіею. Исключая цвѣтъ волосъ, почти столь же русыхъ, какъ и у жены его, онъ походилъ на своего дядю, хотя былъ нъсколько-ниже его ростомъ; подобно дядѣ своему, онъ не брилъ бороды, съ тою только разницею, что съ его стороны это было подчиненіе модѣ, между-тѣмъ, какъ помѣщикъ небрилъ бороды только во избѣжаніе лишней траты времени.
Возлѣ маркиза находилась молодая, свѣженькая и полная крестьянка въ высокомъ чепцѣ, наподобіе нормандскихъ. На рукахъ у нея былъ ребенокъ, закутанный въ длинную бѣлую кашмировую шубу и преважно сосавшій игрушку съ золотыми побрякушками, украшенную кораллами, цветъ которыхъ сливался съ цвѣтомъ нѣжныхъ губокъ малютки.
Подъѣзжая къ площади, почтальйоны, скакавшіе до-сихъ-поръ въ галопъ, не думали удерживать ретивыхъ коней, не смотря на толпившійся народъ; но маркизъ, опасаясь несчастія или считая подобный въѣздъ неприличнымъ для такого торжественнаго случая, приказалъ имъ ѣхать шагомъ.
— Да это премило! вскричала г-жа Бонвало, когда, при поворотѣ на площадь, взору ея представился замокъ, тріумфальная арка съ живописнымъ гербомъ, блестящія каски пожарныхъ, стоявшихъ подъ ружьемъ, тысячи головъ любопытныхъ зрителей, — словомъ, вся площадь, облитая солнцемъ, усыпанная движущимся народомъ и оглашаемая радостными восклицаніями.
Салютованіе изъ пушекъ или, лучше сказать, пороховыхъ ящиковъ, раздававшееся въ эту минуту, а черезъ-чуръ почетный бой барабанщика Туано превратили удовольствіе, доставленное жеманной вдове колокольнымъ звономъ, въ восторгъ.
— Да это прелестно! Это очаровательно! повторяла она, осматриваясь во вся стороны. — Колокола! барабаны! пушки! Это королевскій пріемъ! Маркизъ, поздравляю васъ! Все, что я вижу и слышу, — прелестно, очаровательно!.. Посмотри, посмотри, Матильда, какъ всѣ эти крестьяне почтительны! Все сняли шляпы, всѣ до одного!
Въ это мгновеніе, г-жа де-Бонвало, граціозно раскланиваясь во всѣ стороны, замѣтила Туссена-Жиля, продолжавшего курить, посмѣиваться и бѣситься на порогѣ своей гостинницы. Вмѣсто того, чтобъ отвесть взоръ отъ этой непріятной физіономіи, тёща маркиза сжала губы и съ пленительной улыбкой кивнула капитану пожарной команды, вероятно для того, чтобъ заставить его снять красную шааку, разстроивавшую гармонію массы обнаженныхъ головъ. Съ искреннимъ прискорбіемъ мы должны сказать, что на это не совсѣмъ-безкорыстное приветствіе трактирщикъ-республиканецъ презрительно выпустилъ изо рта густой клубъ дыма.
— Фи! неучъ! вскричала старая кокетка, невыразимо оскорбленная дерзостью трактирнаго я.
— Сударыня, сказалъ маркизъ, презрительно улыбаясь: — не удивляйтесь дерзости человѣка въ красной шапке: онъ удостоиваетъ меня своею непріязнію.
Маркиза де-Шатожиронъ, казалось, мало обращала вниманія на оживленную сцену, зрѣлище которой представлялось глазамъ ея. Все вниманіе ея сосредоточивалось на ребенкѣ; развеселенный оглушительнымъ шумомъ, онъ бился въ рукахъ кормилицы и съ изумленіемъ смотрѣлъ на толпу своими большими, свѣтлыми глазами.
Когда коляска подъехала къ пожарнымъ, маркизъ Ираклій, подносившій до-сихъ-поръ нѣсколько разъ руку къ шляпе, совершенно снялъ ее и началъ раскланиваться въ обѣ стороны; тёща подражала ему съ пріятною улыбкою и махая платкомъ.
— Добрые люди! добрые люди! повторяла она съ выраженіемъ благосклоннаго покровительства: — исключая этого гадкаго человѣка въ красной шапке, все это очень-добрые люди; не правда ли, маркиза?
— Конечно, маменька; но посмотрите, какъ весело Полинѣ.
Съ этими словами, глаза молодой женщины опять обратились съ любовію на милое личико ея маленькой дочки, которая веселилась больше прежняго, смотря на блестящія каски пожарныхъ,
Коляска, описавъ четверть круга, остановилась правымъ бокомъ противъ тріумфальной арки, передъ которою, какъ мы уже сказали, стояли рядомъ три главные сановника селенія.
Г-нъ Бобилье, еще более обрадованный побѣдою, одержанною надъ священникомъ, ступилъ три шага впередъ прежде, нежели лакеи успѣхи открыть дверцы. Сначала онть поклонился съ важнымъ и вмѣстѣ почтительнымъ видомъ г-жѣ Бонвало, пестрота которой невольно привлекла взоръ его; потомъ съ признательностію пожалъ протянутую къ нему руку маркиза и заговорилъ торжественнымъ голосомъ:
— Г-нъ маркизъ, г-жа маркиза! какой прекрасный день…
— Постойте, любезный г-нъ Бобилье, прервалъ его маркизъ, удерживаясь отъ улыбки: — уваженіе къ вамъ не позволяетъ мнѣ выслушать вашей рѣчи сидя; позвольте намъ выйдти изъ коляски.
Лакеи, настоящіе Парижане, успѣли уже помѣняться насмѣшливыми замѣчаніями касательно забавной фигуры мирнаго судьи и другихъ, не менѣе потѣшныхъ Шатожиронцевъ.
Маркизъ первый выскочилъ изъ коляски и намѣревался высадить свою тещу; но старый чиновникъ рѣшительно тому воспротивился.
— Г-нъ маркизъ, сказалъ онъ съ почтительною живостію и снимая съ правой руки перчатку, какъ человѣкъ, знающій всѣ правила этикета: — позвольте мнѣ требовать привилегіи, которою пользовались всѣ мои предки. Въ такой прекрасный день, когда г-жа маркиза де-Шaтижиронъ впервые ступаетъ на шатожиронскую землю, мнѣ принадлежитъ честь помочь ей выйдти изъ экипажа.
— Любезный Бобилье, я нимало не намѣренъ оспоривать вашихъ привилегій, отвѣчалъ маркизъ улыбаясь: — но позвольте мнѣ сперва высадить г-жу Бонвало.
Слова эти были сопровождаемы значительнымъ взглядомъ, и старый чиновникъ покраснѣлъ до ушей, узнавъ свою ошибку, которая, впрочемъ, ни мало не повредила ему во мнѣніи любезной вдовы.
— Этотъ старичокъ очень-безобразенъ, сказала она вполголоса, опираясь на руку маркиза: — но очень-любезенъ.
За тѣмъ г-нъ Бобилье могъ воспользоваться тѣмъ, что называлъ привилегіею своихъ предковъ: сообразуясь съ старинными законами церемоніала, онъ подалъ не руку, а обшлагъ своего рукава г-жѣ де-Шатожиронъ. Поблагодаривъ его граціозной улыбкой, маркиза коснулась руки его и легко соскочила на земь.
За нею вышла изъ коляски кормилица, съ которой не сходилъ бдительный взоръ молодой матери.
— Теперь, г. мирный судья, и вы, господа, прибавилъ маркизъ, поклонившись мэру и пастору: — можете совершенно располагать нами.
X.
Торжественный пріемъ.[править]
— Г. маркизъ, г-жа маркиза! началъ декламировать г. Бобилье, еще разъ поклонившись: — какъ прекрасенъ этотъ день для всего, нашего края вообще и для меня въ-особенности! Какъ прекрасенъ день возвращенія въ жилище своихъ предковъ потомка славнаго и знаменитаго рода; день, давно-желанный и нетерпеливо-ожиданный; день, заря котораго преисполнила наши сердца радостно; день, воспоминаніе о которомъ сохранится въ нашей памяти долго… что я говорю? не долго, а вечно сохранится онъ въ сердцахъ нашихъ…
Тутъ старый чиновникъ остановился, отъ-того ли, что сильное волненіе прервало слова его, или отъ-того, что онъ чуть не задохся, безъ остановки и не переводя дыханіе проговоривъ вступленіе къ своей речи.
— Много ли еще будетъ этихъ дней? сардонически спросилъ сяященникъ мэра
Но робкій администраторъ до того былъ занятъ двумя или тремя словами, которыя ему самому надобно было произнесть и которыхъ онъ не переставалъ повторять про себя, что даже улыбкой не отвѣтилъ на насмѣшливый вопросъ.
— …День, наконецъ, замѣчательнѣйшій и драгоцѣннѣйшій изъ всѣхъ дней, ибо приносить намъ счастіе во образѣ ангела; да, хотя мы сегодня въ первый разъ имѣемъ счастіе зреть очаровательныя черты вашего лица, г-жа маркиза, за то ваши добродѣтели давно уже намъ известны; теперь же, когда намъ даровано счастіе соединить восторгъ зрѣнія съ признательностію сердца, блаженство наше совершенно, и намъ остается только благодарить небо за этотъ вдвойне-счастливый день.
— Еще день, проговорилъ пасторъ насмешливо: — конецъ стоить начала.
— Прекрасно, прекрасно! произнесла вслухъ г-жа де-Бонвало, ибо, надеясь, что ораторъ скажетъ и ей привѣтствіе, она сочла за нужное поощрить его.
Но, вместо того, чтобъ приблизиться къ вдовѣ, принимавшей уже величественно-граціозную позу, г. Бобилье подошелъ къ кормилице и своими сухими, костлявыми пальцами взялъ руку маленькой Полины, съ изумленіемъ глядѣвшей на старую, странную фигуру мирнаго судьи.
— Графъ, сказалъ онъ, улыбаясь съ нежностью: — я сказалъ вдвойне-счастливый день, между-темъ, какъ следовало сказать втройнѣ-счастливый; но я не надѣялся привѣтствовать и ваше сіятельство въ странѣ, ознаменованной столькими славными подвигами вашихъ предковъ.
— О какомъ графѣ толкуетъ этотъ странный старикъ? сказала своей дочери вдова, видимо-обиженная темъ, что не была включена въ оффиціальное привѣтствіе.
— Ахъ, Боже мой! онъ принимаетъ Полину за мальчика, отвѣчала г-жа де-Шатожиронъ, съ трудомъ удерживаясь отъ смѣха.
— Любезнѣйшій Бобилье, сказалъ маркизъ, находившійся въ такомъ же положеніи, какъ и жена его: — графъ де-Шатожиронъ, которому вы сказали такое милое привѣтствіе, былъ бы графиней въ Германіи; но во Франціи — это бѣдная дѣвочка, незаслуживающая вашихъ краснорѣчивыхъ комплиментовъ.
— Отъ-чего же незаслуживающая? съ живостію вскричала маркиза, съ упрекомъ взглянувъ на мужа: — мнѣ кажется, дочь моя стоитъ всѣхъ мальчиковъ въ мірѣ. Полина не можетъ еще отвѣчать вамъ, г. мирный судья; но я благодарю васъ за нее, ибо надѣюсь, что хотя она и бѣдная дѣвочка, какъ сейчасъ сказалъ мужъ мой, вы однакожь не откажетесь пожелать и ей счастія.
Пока г-жа де-Шатожиронъ говорила, старый чиновникъ поправился отъ замѣшательства, въ которое ввергла его вторая ошибка.
— Г-жа маркиза, отвѣчалъ онъ съ выраженіемъ любезника прошедшаго вѣка: — не удивительно, что счастіе видѣть васъ сбило съ толку старика; нѣсколько мѣсяцевъ тому, г. маркизъ писалъ мнѣ, что вы подарили ему прелестную дочку; память измѣнила мнѣ; но я надѣюсь, что вы будете снисходительны къ моей ошибкѣ; притомъ же, ошибка не такъ велика: я привѣтствовалъ будущее въ настоящемъ.
— Такъ точно, какъ сейчасъ вы привѣтствовали прошедшее въ настоящемъ, сказалъ маркизъ улыбаясь и наклонившись къ уху старика.
Г. Бобилье искоса посмотрѣлъ на г-жу де-Бонвало и не могъ понять, какой оптическій обманъ заставилъ его принять эту осень за весну.
— Считаю излишнимъ повторять вамъ, почтеннѣйшій г. мирный судья, произнесъ вслухъ де-Шатожиронъ: — какъ мы вамъ благодарны за ваше милое привѣтствіе; жена моя знаетъ уже, что вы самый старый и лучшій другъ нашей фамиліи; слѣдовательно, можете полагаться на ея привязанность точно такъ же, какъ и на мою.
— Съ удовольствіемъ подтверждаю слова моего мужа, прибавила маркиза, благосклонно улыбнувшись семидесяти-лѣтнему любезнику.
Честный представитель древней феодальной преданности былъ вполнѣ вознагражденъ этими немногими словами за всѣ мученія, которымъ подвергался въ послѣднія двѣ недѣли, и молча, со слезами на глазахъ, поклонился.
Священникъ Доммартенъ, еще взволнованный тѣмъ, что старый мирный-судья отнялъ у него первое мѣсто, подошелъ и въ свою очередь произнесъ рѣчь, которой мы не станемъ повторять, потому-что привѣтствія такого рода всѣ похожи одни на другія.
Кто честолюбивъ, тотъ умѣетъ льстить: молодой священникъ не забылъ обратиться съ привѣтствіями и къ г-жи де-Бонвало, и этимъ пріобрѣлъ особенную благосклонность старой вдовы.
Наконецъ, дошла очередь до мэра Амудрю; опустивъ глаза, онъ съ видомъ школьника, плохо знающаго свой урокъ, проговорилъ двѣ коротенькія фразы, сочиненныя для него распорядителемъ праздника.
По окончаніи оффиціальныхъ привѣтствій, пѣвицы въ бѣлыхъ платьицахъ гурьбой выступили изъ-подъ тріумфальной арки, точно такъ, какъ въ старинныхъ трагедіяхъ выходитъ хоръ, когда главныя дѣйствующія лица произнесутъ свои тирады.
Двѣ избранницы, которымъ поручено было представить корзину съ цвѣтами, приблизились мѣрными шагами къ г-жи де-Шагожиронъ, и знатнѣйшая изъ нихъ, дочь мэра Амудрю, смутившись не менѣе отца, произнесла неявственнымъ голосомъ привѣтствіе; маркиза выслушала ее съ обыкновенною своею граціею.
Потомъ, по знаку священника, бившаго тактъ съ увѣренностью капельмейстера, всѣ прочія дѣвушки взвизгнули такъ отчаянно, что всѣ окрестности огласились ихъ крикомъ.
До-тѣхъ-поръ, маленькая Полина съ рѣдкимъ терпѣніемъ смотрѣла на почести, отдаваемыя ея родителямъ; она не испугалась ни колокольнаго звона, ни пальбы, ни барабаннаго боя, ни даже физіономіи и всклоченнаго парика г. Бобилье; но при этомъ отчаянномъ крики, твердость покинула ее, и она присоединила къ рѣзкой мелопеѣ хористокъ не менѣе рѣзкій крикъ, превратившій въ дуэтъ партію, написанную для одного хора.
— Ахъ, Боже мой! какая какофонія! сказала г-жа Бонвало своей дочери и хотѣла уже заткнуть уши; по счастію, молодая женщина успѣла остановить руку матери и предупредить такимъ образомъ оскорбительный жестъ.
— Вспомните, что мы здѣсь не въ итальянской оперѣ, сказала она въ то же время съ снисходительной улыбкой.
— Ахъ, зачѣмъ ты напоминаешь мнѣ объ итальянской оперѣ посреди этой страшной разноголосицы! отвѣчала вдова томнымъ голосомъ: — это значитъ говорить о розовой постели несчастному, горящему на угольяхъ. Ахъ! мой безцѣнный Рубини, гдѣ ты?.. У меня такой нѣжный слухъ, такіе чувствительные нервы, такая воспріимчивая организація!.. Не могу сказать тебѣ, до какой степени это дикое пѣніе раздражаетъ, мучитъ, терзаетъ меня… Право, еслибъ можно было, я принялась бы кричать.
— О, нѣтъ, ради Бога, пощадите насъ! сказала г-жа де-Шатожиронъ смѣясь: — довольно и того, что Полина аккомпанируетъ этому пѣнію!
Маркиза подошла къ дочери, чтобъ успокоить ее; но Бургиньйонка предупредила ее, закрывъ ребенку ротъ средствомъ, самою природою даннымъ кормилицамъ.
Между слушателями былъ одинъ, взволнованный не менѣе г-жи де-Бонвало и испуганный болѣе маленькой Полины, но другимъ образомъ и по другой причинѣ: этотъ слушатель былъ г. Бобилье.
Съ первыхъ тактовъ куплета, на лицъ мирнаго судьи выразилось глубокое изумленіе, уступившее мѣсто досадѣ, за которою послѣдовало, наконецъ, сильное негодованіе.
— О! коварный іезуитъ! проговорилъ онъ сквозь зубы, бросивъ бѣшеный взглядъ на пастора Доммартена, преспокойно продолжавшего бить тактъ: — о! чудовище!.. Онъ замѣнилъ мои стихи плоскостями своего издѣлія!
По обычаю старинныхъ судей, Бобилье слѣдовалъ галиканскому ученію вѣры, и слѣдовательно находился въ открытомъ несогласіи съ молодымъ священникомъ, вѣрнымъ приверженцомъ правилъ римскаго двора; но споры ихъ по этому предмету были до-сихъ-поръ незначительныя стычки въ сравненіи съ борьбой, готовившейся завязаться между ними; ибо молодой священникъ не могъ снести униженія, претерпѣннаго назначеніемъ ему втораго мѣста, а старый чиновникъ былъ пораженъ въ самый чувствительный пунктъ человѣческаго тщеславія отмѣненіемъ его стиховъ.
Въ первую минуту, г. Бобилье хотѣлъ броситься на молодыхъ дѣвушекъ и заставить ихъ замолчать, хотѣлъ сорвать маску съ коварнаго пастора и требовать у него передъ всѣми удовлетворенія въ непозволительномъ поступки; но не обидѣлъ ли бы онъ маркизы де-Шатожиронъ, давъ волю своему справедливому негодованію? Могъ ли онъ самъ нарушить порядокъ праздника, имъ устроеннаго?.. Мирный судья рѣшился скрыть свое негодованіе, въ чемъ и успѣлъ, ежеминутно прибѣгая къ помощи своей табакерки; но сѣренькіе глаза его, устремленные на молодаго священника съ выраженіемъ непримиримой вражды, сверкали какъ раскаленный уголь, готовый вспыхнуть и разгорѣться яркимъ пламенемъ.
— Коварный молинистъ! ворчалъ онъ, съ яростію набивая себѣ носъ табакомъ: — ученикъ Санхеца! Новый Эскобаръ! Я отомщу тебѣ, Тартюфъ! Рано ли, поздно ли, не миновать тебѣ моихъ рукъ!
Когда молодыя хористки пропили три обычные куплета, маркизъ и маркиза де-Шатожиронъ поблагодарили ихъ, выхваляя голоса и прекрасное исполненіе.
— Кажется, сказалъ наконецъ маркизъ съ свѣтскою любезностію: — у моей жены есть нѣкоторыя бездѣлушки, отъ которыхъ вы не откажетесь; кромѣ того, прошу васъ на балъ на террасу замка и надѣюсь, что вы будете лучшимъ украшеніемъ этого маленькаго праздника.
При словѣ «балъ», молодыя дѣвушки почувствовали, какъ нервическое раздраженіе ихъ голосовъ внезапно спустилось въ йоги; но эта минута совершеннаго счастія была очень-коротка, а взоры всѣхъ обратились на пастора съ выраженіемъ безпокойства, смѣшаннаго съ мольбой.
Пасторы вообще, и молодые въ особенности, не берутъ примѣра съ добраго пастора Беранже: они не любятъ, чтобъ ихъ прихожанки плясали подъ старымъ дубомъ; а потому, вмѣсто разрѣшенія, котораго просили у Доммартена съ нѣмымъ краснорѣчіемъ взоры всѣхъ дѣвушекъ, священникъ опустилъ голову съ недовольнымъ видомъ, сжавъ губы. Онъ попался между двухъ огней: съ одной стороны, оскорблялъ владѣльца замка, противясь его желанію; съ другой — ослаблялъ свою духовную власть первой уступкой, которая могла повлечь за собой и другія.
— Г. пасторъ, сказалъ маркизъ, замѣтивъ его смущеніе: — сжальтесь надъ просьбами, съ которыми не смѣютъ обратиться къ вамъ, но которыя понятны и безъ словъ!
— Г. маркизъ… отвѣчалъ священникъ, поклонившись съ замѣшательствомъ.
— Если это грѣхъ, такъ отвѣтственность падетъ ни на васъ, ни на этихъ дѣвицъ: я беру ее на себя или, лучше сказать, на совѣсть моего дяди.
— Отёнскаго епископа?.. съ изумленіемъ спросилъ пасторъ.
— Именно, г. пасторъ. Проѣзжая сегодня утромъ черезъ Отёнъ, я сказалъ дядѣ, что намѣренъ дать здѣсь небольшой балъ, чтобъ отпраздновать первый пріѣздъ жены моей въ Шатожиронъ и — даю вамъ честное слово, — онъ отвѣтилъ, что не находить въ этомъ ничего дурнаго.
— Когда епископъ приказываетъ, пасторъ долженъ молчать, сказалъ Доммартенъ, обрадовавшись случаю свалить всю отвѣтственность на своего начальника.
— Стало-быть, вы позволяете намъ танцевать, г. пасторъ? вскричали вмѣстѣ молодыя дѣвушки, опустивъ глаза и раскраснѣвшись отъ удовольствія.
— Я ничего не позволяю, отвѣчалъ молодой священникъ сухо, ибо страсть къ запрещенному плоду, такъ наивно высказанная бѣлыми овечками его стада, причиняла суровому пастырю болѣе досады, нежели изумленія.
Радость, сверкнувшая въ глазахъ молодыхъ дѣвушекъ, внезапно угасла и уныніе выразилось на всѣхъ лицахъ.
— Я ничего не позволяю, повторилъ священникъ, смягчивъ выраженіе голоса: — начальникъ мой позволилъ; слѣдовательно, я могу только повиноваться его волѣ.
— Итакъ, мы будемъ танцовать? вскричала молоденькая Бургиньйонка, пухленькія щеки которой уже плясали.
— Не знаю, и не хочу знать; только объявляю вамъ, что я не выйду на террасу замка.
При этомъ косвенномъ позволеніи, хоръ молодыхъ дѣвушекъ запрыгалъ отъ радости.
— Экая іезуитская увертливость! проворчалъ мирный судья.
— Вы еще должны поблагодарить нашего стараго друга, сказалъ маркизъ женъ: — онъ не только все придумалъ, устроилъ, всѣмъ распоряжался, но малѣйшія подробности исполнены имъ. Вотъ, напримѣръ, онъ самъ написалъ эту картину, изображающую нашъ гербъ.
— Какая гадость! сказала въ-полголоса г-жа де-Бонвало, не простившая мирному судьѣ его невнимательности: — я уверена, что эти отвратительные львы не дадутъ мне уснуть.
— Какъ, г. Бобилье, сказала молодая маркиза съ лестнымъ выраженіемъ: — вы судья и художникъ!
— И поэтъ! прибавилъ де-Шатожиронъ, смотря на жену такими глазами, что ей труднѣе прежняго было сохранить серьёзный видъ.
— Не-уже-ли! И поэтъ?
— Какъ же; мы сейчасъ слышали образчикъ его поэзіи; куплеты, спѣтые этими девицами, сочинены имъ.
— Поздравляю, отвѣчала г-жа де-Шатожиронъ: — они прелестны!
Слова эти вызвали выраженіе удовольствія на блѣдное лицо священника; въ то же время, они подобно кинжалу поразили сердце чиновника.
— Сударыня, отвѣчалъ онъ, принужденно улыбнувшись: — пріятно заслужить похвалу изъ такихъ прелестныхъ устъ; но справедливость заставляетъ меня сказать, что я не имѣю никакого права на эту похвалу.
Пасторъ Доммартенъ сталъ въ скромную позицію автора, имя котораго сейчасъ будетъ объявлено публике.
— Я точно сочинилъ слабые стихи, продолжалъ г. Бобилье, бросивъ на своего врага грозный взглядъ: — надеялся, что они будутъ пропѣты сегодня передъ вами, сударыня, гбмъ болѣе, что они были уже заучены; но г. пасторъ, считая ихъ, вероятно, недостойными такой высокой награды, разсудилъ… самовластно… не уведомивъ даже меня… заменить мои куплеты другими — гораздо-лучшими, не спорю… но мне кажется, что изъ вежливости… изъ приличія… онъ долженъ бы увѣдомить меня объ этой перемене…
Физіономія обиженнаго поэта выражала такой забавно-патетическій гнѣвъ, прерывавшійся голосъ его принималъ такія странныя выраженія, и самый парикъ, то подымаясь, то опускаясь, такъ краснорѣчиво разделялъ его негодованіе, что маркиза поспѣшила отвернуться и поднести платокъ ко рту; Шатожиронъ кусалъ усы, чтобъ не захохотать; что же касается до г-жи Бонвало, такъ она не только не сжалилась надъ оскорбленіемъ, нанесеннымъ старому чиновнику, но обратилась къ молодому священнику и ласково улыбнулась ему.
— А! сказала она: — такъ это ваши стихи, г. пасторъ? Позвольте и мне похвалить ихъ; они прелестны; вы можете положиться на мое сужденіе, потому-что я знаю толкъ въ стихахъ; да, повторяю, они прелестны.
Священникъ поклонился съ выраженіемъ признательности и возразила съ достоинствомъ, обратившись къ Шатожирону:
— Г. маркизъ, я долженъ объясниться насчетъ жалобы г. мирнаго судьи; сознаюсь, я долженъ былъ замѣнить его стихи другими, и если г. мирному судьѣ угодно, такъ я сейчасъ объясню причины, заставившія меня принять эту, быть-можетъ, странную, но необходимую мѣру.
— Да, милостивый государь, мнѣ угодно! вскричалъ господинъ Бобилье съ необыкновеннымъ жаромъ: — угодно, потому-что въ послѣднихъ вашихъ словахъ заключается недоброжелательный намёкъ.
— Если господину мирному судьѣ угодно, сказалъ священникъ, продолжая обращаться къ маркизу: — то я долженъ сказать, что стихи, отмѣненные мною къ крайнему моему сожалѣнію, показались мнѣ не совсѣмъ приличными, скажу даже — неблагопристойными…
— Неблагопристойными! вскричалъ пылкій старикъ.
— Да, неблагопристойными, повторилъ молодой священникъ строгимъ голосомъ: — можно ли заставлять молодыхъ христіанскихъ дѣвицъ пѣть молодой дамѣ, христіанкѣ же, стихи, очень-хорошо написанные въ поэтическомъ отношеніи, но предосудительные, вредные въ нравственномъ отношеніи, ибо они напитаны духомъ язычества…
— Духомъ язычества! вскричалъ болѣе и болѣе раздражавшійся мирный судья: — узнайте, господинъ пасторъ, что я такой же язычникъ, какъ и вы, слышите ли? И еслибъ здѣсь не было госпожи маркизы…
— Ради Бога, любезнѣйшій господинъ Бобилье, прервалъ старика Ираклій: — дайте господину пастору объясниться; онъ; можетъ-быть, безъ намѣренія выразился не такъ, какъ хотѣлъ.
— Господинъ маркизъ, серьёзно возразилъ молодой священникъ: — я знаю важность выраженій, употребляемыхъ мною; я говорю «духъ язычества», потому-что не нахожу болѣе-вѣрнаго и умѣреннаго выраженія относительно стиховъ, въ которыхъ, по случаю пріѣзда госпожи маркизы, упоминается о Венерѣ и Гебѣ, которая, если не ошибаюсь…
— Въ нихъ упоминается и о Минервѣ, вспыльчиво закричалъ старый поэтъ: — объ этомъ вы умалчиваете!
— Извольте, и о Минервѣ; все-таки странно прибѣгать къ этимъ ложнымъ божествамъ паганизма по случаю празднества, характеръ котораго долженъ быть прежде всего религіозный и христіанскій; и я, пасторъ этого прихода, имѣю полное право…
— А я вамъ говорю, вскричалъ Бобилье, болѣе и болѣе горячившійся: — что славнѣйшія особы вашего званія, особы, которымъ вы поклонились бы въ ноги, господинъ пасторъ, какъ, напримѣръ, кардиналъ де-Берни, аббатъ де-Шольё и многіе другіе, о которыхъ считаю излишнимъ упоминать, включали въ свои стихотворенія въ тысячу разъ болѣе паганизма и ложныхъ божествъ, нежели…
— Господа, сказалъ Шатожиронъ примирительнымъ тономъ: — позвольте мнѣ разрѣшить вашъ споръ; вы, господинъ пасторъ, можетъ-быть, справедливы по своему взгляду на вещи; вы, почтеннѣйшій господинъ Бобилье, также правы. Все дѣло состоитъ въ недоразумѣніи, которое, впрочемъ, удвоиваетъ наше удовольствіе; ибо, выслушавъ стихи господина Доммартена, мы, надѣюсь, будемъ имѣть удовольствіе выслушать и ваши, господинъ мирный судья. Итакъ рѣшено: вы продекламируете намъ ваши стихи за обѣдомъ, а господинъ пасторъ, оказавшій намъ уже милость разрѣшеніемъ танцевъ, снисходительно выслушаетъ свои маленькія поэтическія вольности, не смотря на преобладающіе въ нихъ духъ язычества.
— Если госпожа маркиза позволитъ, сказалъ мирный судья, утѣшенный этимъ милостивымъ рѣшеніемѣ спора: — я не продекламирую, а пропою свои стихи за обѣдомъ.
— Такъ вы и поете, господинъ Бобилье? спросила г-жа де-Шатожиронъ засмеявшись.
— Еще бы! вскричалъ маркизъ: — я говорилъ, что онъ на все мастеръ.
— Если онъ такъ же хорошо поетъ, какъ рисуетъ, сказала вдова своей дочери: — я убѣгу изъ-за стола.
По счастливомъ окончаніи спора, молодые люди предстали съ своимъ приношеніемъ; они исполнили свое дѣло со всею неловкостью молодыхъ деревенщинъ отъ пятнадцати до двадцати лѣтѣ; но такъ-какъ баранъ, обвѣшенный лентами, опять вызвалъ веселую улыбку на лицо Полины, то мать ея обрадовалась и искренно благодарила за подарокъ.
Маркизъ же выразилъ свое удовольствіе выразительно и лаконически, вручивъ начальнику и оратору этого отряда кошелекъ, въ которомъ заключалась не только плата за барана, но еще столько золотыхъ монетъ, сколько было подносителей.
— Виватъ господину маркизу! виватъ госпожѣ маркизѣ! вскричали молодые люди хоромъ при видѣ этого барскаго вознагражденія.
— Виватъ господину маркизу! виватъ госпожѣ маркизѣ! повторилъ какъ эхо звучный голосъ, какъ-бы выходившій изъ одного изъ столбовъ тріумфальной арки.
Въ то же время, виконтъ де-Ланжеракъ, держа шляпу въ одной, а букетъ въ другой рукъ, вышелъ изъ-за столба, за которымъ былъ спрятанъ.
— Какъ ты туда попалъ, и что ты тамъ дѣлалъ? спросилъ его владѣлецъ замка, не слишкомъ удивившись, однакожь, его появленію.
— Какъ видишь, сказалъ виконтъ, развязно выходя впередъ: — я пою хвалы тебе и маркизъ.
Бѣлокурый молодой человѣкъ поклонился г-жѣ де-Шатожиронъ, на лицѣ которой, при видѣ его, выразилось непріятное изумленіе; она холодно приняла его. Виконтъ поклонился потомъ г-жъ де-Бонвало и получилъ въ отвѣтъ самую ласковую улыбку; еслибъ румяна не покрывали щекъ вдовы, то можно бы замѣтить, что она покраснѣла.
— Любезнейшій господинъ Бобилье, сказалъ маркизъ, пожавъ руку вновь-прибывшему: — кажется, мы теперь можемъ войдти въ замокъ?
— Не угодно ли вамъ будетъ прежде сказать нисколько привѣтливыхъ словъ пожарнымъ? отвѣчалъ мирный судья: — они только того и ждутъ… и будутъ чрезвычайно-довольны…
— Староста правъ, сказалъ Ланжеракъ насмешливо: — ты, братецъ, забылъ важнѣйшее! Ну-ка, маленькіи спичъ пожарнымъ, — это необходимо.
Узнавъ молодаго человѣка, который поступилъ съ нимъ уже довольно-грубо смотря изъ окна гостинницы Коня-Патріота, старикъ насупилъ брови.
— Ошибаетесь, государь мой, сказалъ онъ сухо: — я не имѣю чести быть старостой; я не что иное, какъ бѣдный мирный судья.
— Если вы, почтеннѣйшій, не староста, такъ по-крайней-мѣре заслуживаете быть имъ.
— Я думаю, отвѣчалъ господинъ Бобилье, гордо поднявъ голову: — но, къ-сожалѣнію, это званіе вмѣстѣ со многими другими уничтожено революціонными смутами; а я бы умелъ исполнить обязанности, связанный съ этимъ званіемъ, съ такимъ же достоинствомъ, съ какимъ исполняли ихъ мои предки!
— Не даромъ же я назвалъ васъ старостой! Я съ разу узналъ васъ по одному парику.
Глаза старика заблистали; онъ уже придумывалъ резкій, язвительный отвѣть, когда маркизъ, поблагодаривъ пожарныхъ и пригласивъ ихъ къ обѣду въ замокъ, воротился къ нему и сказалъ улыбаясь:
— Любезнейшій мирный судья, предоставляю вамъ ваши привилегіи; благоволите подать руку моей жене и указать намъ дорогу.
Какая непріятность, какая досада могла устоять противъ такого лестнаго приглашенія! Г. Бобилье подошелъ къ маркизѣ со всеми ужимками стариннаго этикета и вскоре удостоился неоцененной милости, какъ онъ самъ въ-послѣдствіи говаривалъ, ощутить на своей старой рукѣ пожатіе свѣжей, полненькой ручки молодой женщины.
— Г. мэръ, потрудитесь проводить г-жу де-Бонвало, продолжалъ маркизъ, невольно смѣясь торжествующему виду мирнаго судьи.
Пока Амудрю, пораженный неожиданною честью, доставшеюся на его долю, смотрѣлъ то на вдову, то на кормилицу, виконтъ де-Ланжеракъ скоро подскочилъ къ г-жѣ де-Бонвало, которая также поспѣшно схватила его руку.
— Какое безразсудство! сказала она тихимъ голосомъ и жеманно: — развѣ я позволила вамъ пріѣхать сюда?
— Не позволили, отвѣчалъ бѣлокурый молодой человѣкъ съ смѣлою фамильярностью, столько нравящеюся женщинамъ извѣстныхъ лѣтъ: — вы мнѣ рѣшительно ничего не позволяете, и я по-неволѣ долженъ обойдтись безъ позволенія.
— Что скажете маркизъ?
— Вы видѣли, какъ онъ принялъ меня; впрочемъ, я ему нуженъ.
— Но что подумаетъ Матильда?
— То же, что подумала.
— А что она подумала? спросила вдова съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.
— Что я пріѣхалъ для нея.
— А если это правда?
— Вы ревнивы? сказалъ виконтъ съ нѣжной улыбкой.
— Ревнива! Я этого не говорила, отвѣчала вдова съ жеманной ужимкой молодой дѣвушки.
— Ахъ! какъ бы я быілъ счастливъ, еслибъ вы ревновали! вскричалъ Ланжеракъ съ жаромъ: — тогда бы я могъ думать…
— Перемѣнимъ разговоръ; вы знаете, что я запретила вамъ увлекаться съ такою пылкостью… Да, перемѣнимъ разговоръ. Вы назначаете эти цвѣты Матильдѣ?
— Вы знаете очень-хорошо, что я нарвалъ ихъ для васъ.
Виконтъ подалъ свой букетъ г-жѣ де-Бонвало, которая охотно приняла его и стала нюхать съ задумчивымъ, мечтательнымъ видомъ.
— Только не отдавайте его своей горничной, продолжалъ Ланжеракъ съ значительной улыбкой.
— Отъ-чего? спросила вдова, придавъ своему лицу самое наивное выраженіе.
— Отъ-того, что служанки вообще любопытнѣе своихъ госпожъ.
— Любопытство большой недостатокъ!
— Не всегда.
— Не-уже-ли вы бы желали, чтобъ я была любопытна?
— Это мое пламеннѣйшее желаніе въ настоящую минуту.
Мадамъ де-Бонвало снова поднесла букетъ къ носу и если не замѣтила маленькой записки, плохо скрытой между цвѣтами, то, вѣроятно, потому, что была очень-близорука.
Разговоръ кончился; вдова и виконтъ вошли въ залу нижняго этажа вслѣдъ за г-жею де-Шатожиронъ и мирнымъ судьею; за ними вошли маркизъ, пасторъ и мэръ, сопровождаемые другими чиновными лицами общины.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ разговора, г. де-Шатожиронъ повелъ свою жену и тёщу въ покои, для нихъ приготовленные, и простился съ своими гостями до обѣда.
— Теперь, сказалъ онъ, удержавъ г-на Бобилье, готовившагося удалиться съ прочими: — поговоримте о нашихъ дѣлахъ.
Маркизъ и мирный судья, сопровождаемые виконтомъ де-Ланжеракомъ, пошли къ библіотекѣ, служившей вмѣстѣ и кабинетомъ, и находившейся въ одной изъ угольныхъ комнатъ замка.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ[править]
I.
Совѣщаніе.[править]
Мы уже сказали, что вскорѣ послѣ пріѣзда своего въ замокъ, маркизъ де-Шатожиронъ, въ сопровожденіи г. Бобилье и виконта де-Ланжерака, пошелъ къ своей библіотекѣ. Когда они трое вошли туда, хозяинъ подалъ кресла мирному судьѣ и самъ сѣлъ противъ него, между-тѣмъ, какъ виконтъ небрежно разлегся на маленькомъ кожаномъ диванѣ, стоявшемъ между двумя окнами.
— Любезный господинъ Бобилье! сказалъ маркизъ: — пока дамы одѣваются, пожарные садятся за столъ, а шатожиронскія нимфы рѣзвятся по саду въ ожиданіи бала, поговоримъ серьёзно. Какъ наши дѣла?
Значительно мигнувъ глазомъ, старикъ указалъ на бѣлокураго молодаго человѣка, закуривавшаго въ это время сигару.
— Вы смѣло можете говорить при Ланжеракѣ, сказалъ Ираклій: — онъ мнѣ другъ, и я не имею отъ него никакихъ тайнъ; онъ давно уже знаетъ наше дело.
Мирный судья покачалъ головой, какъ-бы недовольный выборомъ такого повѣреuнаго.
— Извольте говорить, господинъ-староста, мы слушаемъ, сказалъ виконтъ, подложивъ подушку подъ голову и безъ церемоніи растянувшись на диванъ.
— Я уже замѣтилъ вамъ, милостивый государь, сухо возразилъ старый чиновникъ: — что я не староста, а мирный судья.
— Не обращайте вниманія на слова Ланжерака, прервалъ его маркизъ: — онъ шутникъ…
— И шутнику вы повѣряете свои дѣла? сказалъ Бобилье, слегка пожавъ плечами, не смотря на глубокое уваженіе его ко всему роду Шатожироновъ.
— Потому-что иногда совѣты его весьма-благоразумны; вы сами это увидите.
— Если господинъ мирный судья обижается титуломъ старосты, весьма-приличнымъ его наружности, то спѣшу извиниться въ этомъ обидномъ выраженіи, сказалъ Ланжеракъ, окружившись облакомъ дыма.
— Знайте, милостивый государь, что титулъ старосты не заключаетъ въ себѣ ничего обиднаго, отвѣтилъ Бобилье, гнѣвъ котораго не смягчился извиненіемъ виконта. — Конечно, я гордился бы званіемъ, которое носили мои предки въ-продолженіе десяти поколѣній; но ныньче нѣтъ болѣе старостъ, точно такъ же, какъ нѣтъ и молодыхъ дворянчиковъ, надъ которыми такъ остроумно насмѣхался Мольеръ; пусть господинъ де-Ланжеракъ подражаетъ послѣднимъ, если это ему нравится, но пусть же онъ позволить и мнѣ не принимать непринадлежащаго мнѣ титула.
— Замолчи, Ланжеракъ! сказалъ маркизъ виконту, вынимавшему сигару изо рта, чтобъ отвѣчать: — господинъ Бобилье правъ и тебѣ его не переспорить. Впрочемъ, намъ теперь не до шутокъ и не до колкостей, болѣе или менѣе остроумныхъ; у насъ есть дѣло поважнѣе.
— Правда, сказалъ виконтъ, продолжая курить: — молчу!
— Господинъ маркизъ, началъ старый чиновникъ съ торжественностью, къ которой онъ обыкновенно прилгалъ въ важныхъ случаяхъ: — Когда, мѣсяцъ тому назадъ, вы изволили известить меня о своемъ намѣреніи стать въ ряды претендентовъ на вакантное мѣсто въ главномъ совѣтъ Департамента Саоны-и-Лоары, тогда, не скрываю, я ощутилъ непріятное ощущеніе.
— Отъ-чего же? съ изумленіемъ спросилъ Ираклій.
— Ахъ, господинъ маркизъ! не-уже-ли вы не понимаете, какъ грустно слугѣ или, какъ вы изволите говорить, старому другу вашей фамилій видѣть васъ, маркиза де-Шатожирона, главу имени и герба этого древняго рода, испрашивающаго покровительства у людей, которые были бы покорными вассалами и подданными вашихъ предковъ?
— Что дѣлать, любезный господинъ Бобилье! Такъ все на свѣтѣ ведется. Три столѣтія тому, рушился древній замокъ; новый также старѣется и, можетъ-быть, черезъ сто лѣтъ, мои потомки, если они у меня будутъ, выстроятъ новый замокъ. Все въ міръ подвержено паденію, преобразованію, возобновленію; повинуясь этому общему закону и совѣтамъ друзей, я рѣшился предупредить совершенное затмѣніе, грозящее уже нѣсколько лѣтъ звѣздѣ Шатожироновъ. Итакъ, вместо того, чтобъ, до примеру нѣкоторыхъ, плакать и жаловаться на развалинахъ прошедшаго, которое не можетъ вернуться, я решился энергически воспользоваться средствами, представляющимися мнѣ въ настоящемъ. Іюльская революція лишила отца моего званія пэра; мнѣ надлежитъ снова пріобрѣсти это званіе. Вотъ моя цѣль; я не скрываю ея отъ васъ.
— Что значитъ потерянное пэрство потомку Шатожироновъ?.. спросилъ старикъ, поднявъ голову.
— Наслѣдственность пэрства будетъ возстановлена, рано ли, поздно ли, продолжалъ маркизъ: — и тогда аристократія будетъ только въ верхней палатѣ. Повѣрьте, любезнѣйшій господинъ Бобилье, я хорошо обдумалъ свой поступокъ. Честолюбіе похоже на антипаросскій гротъ, въ который надобно входить ползкомъ, но внутренность котораго подобна великолѣпному дворцу. Я готовъ кланяться теперь избирателямъ вашего округа; но успокойтесь, пріидетъ время, и я подыму голову.
— Выключая сравненія съ антипаросскимъ гротомъ, твоя рѣчь очень-хороша, вскричалъ Ланжеракъ: — при нѣкоторомъ навыкѣ ты скоро постигнешь тонкости конституціоннаго спича.
— Не могу и не хочу спорить съ вами, господинъ маркизъ, сказалъ мирный судья съ покорностью: — вы лучше меня знаете, что вамъ должно дѣлать, и такъ-какъ вы твердо рѣшились, то мнѣ остается только отдать вамъ отчетъ въ томъ, какимъ образомъ я исполнилъ ваши порученія.
— Очень-хорошо. Но скажите прежде всего: есть ли у меня противники?
— Двое, господинъ маркизъ.
— Кто же это?
— Докторъ Буассла, кандидатъ лѣвой стороны, и господинъ Гранперренъ, кузнечный заводчикъ, поддерживаемый правительствомъ.
— Этого не можетъ быть! съ живостію возразилъ маркизъ. — Господинъ Гранперренъ не можетъ быть поддерживаемъ правительствомъ, потому-что въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ мнѣ формально обѣщали поддержать меня.
— Господинъ маркизъ, я увѣренъ въ томъ, что говорю.
— Не можетъ быть… послѣ формальнаго обѣщанія…
— А ты еще вѣришь въ обѣщанія? сказалъ Ланжеракъ: — молодёнекъ же ты!
— Увѣряю васъ, почтеннѣйшій г. Бобилье, продолжалъ маркизъ: — вы ошибаетесь!
— Въ доказательство того, что я не ошибаюсь, отвѣчалъ мирный судья: — скажу вамъ, что въ послѣднія двѣ недѣли всѣ лица, опасающіяся гнѣва правительства или нуждающіяся въ правительствѣ, были всячески убѣждаемы дѣйствовать въ пользу кандидатетва господина Гранперрена.
— Какъ! и васъ убѣждали?
— Меня? нѣтъ; мои правила и преданность вашей фамиліи такъ извѣстны, что никто не рѣшился ко мнѣ обратиться; но убѣждали мэра, его помощника, сборщика податей, словомъ, всѣхъ лицъ, болѣе или менѣе зависящихъ отъ правительства; и я долженъ доложить вамъ, господинъ маркизъ, что кромѣ Амудрю, котораго я уговорилъ по извѣстнымъ вамъ причинамъ, всѣ прочіе подадутъ голосъ въ пользу господина Гранперрена.
— Вы въ томъ увѣрены? спросилъ Шатожиронъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.
— Совершенно увѣренъ; доказательствомъ тому, что дѣло серьёзно завязалось, служитъ пріѣздъ г. Буажоли, совѣтника маконской префектуры, главнаго распорядителя выборовъ въ нашемъ департаментѣ; онъ пріѣхалъ вчера вечеромъ въ Шатожиронъ, и сегодня обѣдаетъ у г. Гранперрена, куда соберутся многіе избиратели и куда, къ крайнему моему изумленію, приглашенъ и адвокатъ Фруадво. Тутъ кроется какая-нибудь тайна.
— Что за человѣкъ этотъ Гранперренъ? спросилъ Ланжеракъ, быстро вскочивъ съ дивана.
— Честный человѣкъ, отвѣчалъ мирный судья.
— Я не о томъ спрашиваю. Честолюбивъ онъ?
— Не столько честолюбивъ, сколько корыстолюбивъ, хотя у него прекрасное состояніе.
— Тщеславенъ?
— Чрезвычайно.
— Есть у него крестъ?
— Нѣтъ; но, кажется, онъ очень его домогается.
— Такъ получитъ, будьте въ томъ увѣрены. Я вижу, вашъ Гранперренъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые всегда готовы служить правительству, линь бы оно чѣмъ-нибудь польстило ихъ самолюбію. Шатожиронъ! г. Бобилье правъ: тебя обманули.
— Они не осмѣлятся! вскричалъ маркизъ, покраснѣвъ съ досады.
— Ужь осмѣлились! Помнишь ли ты обѣдъ, который ты задалъ намъ въ прошломъ мѣсяцѣ, когда маркиза де-Шатожиронъ ѣздила въ Руанъ къ тётушкѣ?
— Что же?
— У тебя отличныя вина и, какъ хозяинъ, знающій свои обязанности, ты подавалъ намъ примѣръ, часто опорожнивая свой стаканъ; въ-слѣдствіе этого ты проговорился.
— Что же я говорилъ?
— Вотъ твои слова: «черезъ мѣсяцъ я буду членомъ главнаго совѣта Департамента Саоны-и-Луары; черезъ три мѣсяца буду депутатомъ Шарольскаго-Округа, ибо теперешній депутатъ такъ боленъ, что не доживетъ до того времени; наконецъ, исполнивъ обязанности, предписанныя закономъ 1831 года, я получу пэрство, потерянное моимъ отцомъ, и тогда разсчитаюсь съ правительствомъ.»
— Не-уже-ли я это сказалъ?
— Слово-въ-слово. Ты видишь, правительство предупредило тебя и само съ тобою разсчитывается.
— Положимъ, что я это и говорилъ; но кто могъ пересказать мои слова?
— Ты, право, забавенъ; а Блассиньи, невыходящій изъ министерства внутреннихъ дѣлъ?
— Правда; онъ былъ приглашенъ.
— Онъ-то все и пересказалъ. Очень-натурально, что наши министерскіе господа, узнавъ твои намѣренія, покинули тебя и пристали къ Гранперрену. Съ одной стороны, пэрство и непріятные разсчеты, а съ другой нѣсколько сантиметровъ красной ленточки: въ такомъ выборъ затруднится только глупецъ, а эти господа далеко не глупы.
Маркизъ закусилъ губы и промолчалъ нѣсколько минутъ.
— Хорошо, сказалъ онъ наконецъ съ принужденнымъ равнодушіемъ: — вы, можетъ-быть, оба правы, и я охотно вступаю въ новое положеніе, приготовленное для меня правительствомъ, которому послѣ найду случай доказать свою признательность.
— Слѣдовательно, продолжалъ онъ: — насъ трое кандидатовъ: г. Буассла, г. Гранперренъ и я. Перваго я не знаю.
— Онъ врачъ, какъ я имѣлъ уже честь говорить вамъ, продолжалъ г. Бобилье: — человѣкъ совершенно-пустой и ничтожный; словомъ, настоящая кукла, пружины которой въ рукахъ у адвоката Фруадво.
— Адвоката я знаю, отвѣчалъ маркизъ.
— И я, сказалъ Ланжеракъ.
— Мы съ нимъ вмѣстѣ учились правамъ въ Дижонѣ; но такъ-какъ разстояніе между нами слишкомъ-велико, то мы не были коротко знакомы. Я, кажется, говорилъ тебѣ о немъ, когда г. Бобилье писалъ мнѣ, что онъ имѣетъ большое вліяніе въ этомъ кантонъ, и что его расположеніемъ пренебрегать не должно.
— Точно, ты говорилъ мнѣ о немъ, и я записалъ его имя; но сегодня я имѣлъ случай лично съ нимъ познакомиться.
— Гдѣ?
— Въ гостинницѣ, выходящей окнами на площадь, противъ твоего замка.
— У Туссена-Жиля, сказалъ мирный судья: — Фруадво всегда тамъ останавливается, когда приходитъ въ Шатожиронъ.
— Туссенъ-Жиль! повторилъ маркизъ: — вы, кажется, говорили мнѣ, что у него собираются члены лѣвой стороны?
— Именно, г. маркизъ.
— Разстроимъ планы Буассла, сказалъ виконтъ, имѣвшій, не смотря на свою безпечность, главный голосъ въ этомъ совѣщаніи.
— Г. Буассла точно не что иное, какъ представитель, котораго Фруадво хочетъ возвести въ главный совѣтъ, въ ожиданіи того, чтобъ, по уплатѣ 200 положенныхъ франковъ, самому вступить туда.
— Такъ оставимъ представителя и будемъ говорить о самомъ Фруадво.
— Онъ даровитый малый, сказалъ Бобилье.
— Да, я замѣтилъ, что онъ за словомъ въ карманъ не полѣзетъ.
— Онъ не только искусный адвокатъ, но и человѣкъ благородный, съ характеромъ; словомъ, онъ опасный соперникъ.
— Слѣдовательно, вы думаете, что ему удастся заставить избрать своего представителя? спросилъ Шатожиронъ, смѣясь.
— Думаю, точно какъ и вы, г. маркизъ, и г. Гранперренъ думаете то же.
— Чортъ возьми! сказалъ Ланжеракъ: — стало-быть, битва будетъ отчаянная.
— Кажется, отвѣчалъ мирный судья: — въ послѣднія двѣ недѣли идетъ такая суматоха, что Боже упаси!.. Должно полагать, что на выборахъ будутъ жаркія пренія.
— Тѣмъ лучше! вскричалъ виконтъ: — пренія, борьба, вотъ моя стихія; въ побѣдѣ безъ побѣжденныхъ опасностей и препятствій нѣтъ славы!
— Я твоего же мнѣнія, сказалъ маркизъ съ нѣсколько-принужденною улыбкою: — какъ ни страшны такіе соперники, какъ г. железнозаводчикъ Гранперренъ, г. врачъ Буассла и даже г. адвокатъ Фруадво, я готовъ вступить съ ними въ борьбу.
— Г. Бобилье, сказалъ Ланжеракъ, проученный старымъ судьею и потерявшій охоту избирать его мишенью своихъ шутокъ, называя его старостой: — г. Бобилье, будьте такъ добры, назовите мнѣ особъ, имвющихъ теперь большее вліяніе на избирателей нашего кантона; предъ вступленіемъ въ борьбу не худо знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло.
— Особы, имѣющія теперь вліяніе въ кантонѣ, отвѣчалъ мирный судья, обращаясь къ маркизу: — суть: во-первыхъ, г. баронъ де-Водре, вашъ дядюшка…
— Я надѣялся имѣть сегодня удовольствіе видѣться съ нимъ, прервалъ слова старика маркизъ.
— Пасторъ Доммартенъ, продолжалъ мирный судья, какъ-бы не разслышавъ словъ маркиза.
— Онъ, должно быть, изъ нашихъ? небрежно сказалъ Ланжеракъ.
— Господинъ-пасторъ, продолжалъ старикъ насмѣшливо: — такъ уменъ и хитеръ, что не рѣшится въ чемъ бы то ни было поперечить племяннику отенскаго епископа.
— Я самъ то же думаю.
— Прежде, онъ весьма-часто бывалъ у г. Гранперрена; но с-тѣхъ-поръ, какъ узналъ, что и г. маркизъ сталъ въ ряды избираемыхъ, онъ вдругъ пересталъ ходить къ нему.
— Хорошо, онъ нашъ; а другіе?
— Фруадво, г. Гранперренъ, якобинецъ Туссенъ-Жиль и, наконецъ, я самъ.
— Мы начинаемъ разбирать дело, сказалъ Ланжеракъ съ увѣренностью: — очень-натурально, — что г. Гранперренъ подастъ голосъ въ пользу, себя, не говоря уже о голосахъ, которые доставитъ ему правительство; адвокатъ Фруадво подастъ голосъ въ пользу своего доктора; въ пользу послѣдняго будетъ дѣйствовать и трактирщикъ Туссенъ-Жиль. Но, кстати, какимъ случаемъ адвокатъ Фруадво обѣдаетъ сегодня у г-на Гранперрена, одного изъ противниковъ покровительствуемаго имъ претендента?
— Не знаю, и повторяю, что въ этомъ кроется какая-нибудь тайна…
— Которую я берусь открыть, ибо сегодня же вечеромъ или завтра утромъ увижусь съ г. Фруадво и ужь съумею заставить его проговориться. Итакъ, вотъ голоса нашихъ противниковъ; что же касается до нашихъ, то мы можемъ полагаться на священника, г. де-Водре и на васъ, г. Бобилье. Не такъ ли?
— Г. маркизъ, сказалъ мирный судья, поклонившись Шатожирону: — вы знаете, что съ самаго дня вашего рожденія я столько же преданъ вамъ, какъ былъ преданъ вашему батюшкѣ и деду.
— Прекрасно; следовательно, мы можемъ полагаться, продолжалъ виконтъ, говоря во множественномъ числѣ, какъ-будто избраніе касалось вмѣстѣ и до него и до маркиза: — на васъ, пастора и г-на де-Водре?
— На меня — несомненно, отвѣчалъ старый чиновникъ: — на пастора — болѣе чѣмъ вѣроятно; что же касается до г. барона, прибавилъ онъ, покачавъ головой: — такъ это сомнительно…
— Какъ! не-уже-ли вы думаете, что онъ покинетъ своего племянника въ такихъ обстоятельствахъ?
— Не сказалъ ли вамъ мой дядя, прибавилъ Шатожиронъ съ безпокойствомъ: — чего-нибудь, что могло бы подать вамъ поводъ думать, что онъ не захочетъ поддержать меня?
Г. Бобилье повертывалъ между пальцами табакерку, совершенно-пустую въ-слѣдствіе различныхъ волненій того утра, заставлявшихъ его прибѣгать къ ней, и послѣ минутной нерешительности отвѣчалъ:
— Г. маркизъ, можетъ-быть, я огорчу васъ, но не могу скрыть истины: г. баронъ не одобряетъ вашихъ намереній и еще сегодня высказалъ мне свое мнѣніе. Вы не можете полагаться на его помощь.
— Да это нелепо! вскричалъ Ланжеракъ, пожавъ плечами: — дядя забываетъ свои обязанности! Не хочетъ помогать племяннику! Въ какой это комедіи видано?
— Г. баронъ де-Водре не похожъ на дядей, представляемыхъ въ комедіяхъ, отвѣчалъ старый чиновникъ, обидевшись.
— Г. Бобилье правъ, сказалъ маркизъ серьёзнымъ тономъ, подъ которымъ скрывалась тайная боязнь: — дѣло весьма-важно, и шутки теперь некстати. Такъ вы видили сегодня утромъ моего дядю, г. Бобилье?
— Онъ тягался сегодня цѣлые полтора часа въ моемъ судѣ.
— Славно говорить! вскричалъ неисправимый виконтъ: — я слышалъ конецъ его рѣчи. Что за голосъ! что за краснорѣчіе! И какъ онъ уничтожилъ почтеннаго г-на Фруадво, не смотря на то, что тотъ самъ адвокатъ!
— Стало-быть, дядя мой былъ цѣлое утро въ Шатожиронѣ, сказалъ маркизъ съ горькой усмѣшкой: — и не дождался насъ, хотя и не знакомъ еще съ моею женою!
— Я самъ имѣлъ честь сдѣлать ему это замѣчаніе.
— Что же онъ отвѣчалъ?
— Г. баронъ отвѣчалъ, что ему весьма-пріятно познакомиться съ госпожей маркизой… только онъ будетъ ждать ее къ себѣ.
— Что же ты толковалъ мнѣ о рыцарскихъ привычкахъ твоего дяди? Да онъ настоящій дунайскій мужикъ!
— Прошу тебя, Ланжеракъ, говори почтительнѣе о моемъ дядѣ; онъ человѣкъ, къ которому я питаю глубочайшее уваженіе, хотя мы и живемъ съ нѣкоторыхъ поръ въ разладѣ; я не люблю, чтобъ надъ, нимъ подшучивали.
— Г. баронъ де-Водре имѣетъ свои недостатки, сказалъ старый чиновникъ: — на-примѣръ, если онъ заговоритъ, такъ его не скоро остановишь, и ужь если заберетъ что въ голову, такъ самъ чортъ не собьетъ его! Впрочемъ, у него сердце предоброе и преблагородное, умъ справедливый, вѣрный, характеръ прямой, твердый; словомъ, онъ дворянинъ старыхъ временъ, настоящій Шатожиронъ.
— Вы не преувеличиваете, г. Бобилье; дядя мой самый благородный человѣкъ, и мнѣ будетъ чрезвычайно-прискорбно, если не удастся стать съ нимъ на прежнюю ногу.
— Я полагаю, вамъ легко будетъ помириться съ нимъ, отвѣчалъ мирный-судья съ замѣшательствомъ: — важныхъ причинъ ссоры между г. барономъ и вами быть не можетъ.
Ираклій де-Шатожиронъ задумчиво опустилъ глаза.
— Знаете ли вы, куда пошелъ мой дядя отъ васъ? спросилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.
Г. Бобилье машинально и по привычки запустилъ пальцы въ пустую табакерку.
— Лучше разомъ выпить чашу горечи до дна! вскричалъ онъ съ видомъ человѣка, принимающаго рѣшительную, но необходимую мѣру: — г. баронъ обѣдаетъ на желѣзномъ заводѣ.
— У г. Гранперрена? вскричалъ маркизъ.
— Въ непріятельскомъ лагерь? прибавилъ Ланжеракъ.
— Да, г. маркизъ; и ужь если я началъ, такъ надобно все высказать.
— Конечно, конечно; продолжайте, почтеннѣйшій г. Бобилье.
— Мы слушаемъ васъ съ сердечнымъ трепетомъ и участіемъ.
— Г. баронъ, продолжалъ мирный судья: — не только обѣдаетъ сегодня на заводѣ съ г. де-Буажоли и главнѣйшими избирателями, зависящими отъ министерства, но я имѣю причины думать, что на предстоящихъ выборахъ онъ хотя и не подастъ своего голоса, однакожь будетъ имѣть сильное вліяніе на всѣхъ избирателей…
— Въ пользу Гранперрена? съ живостію спросилъ маркизъ.
— Да, въ пользу г. Гранперрена.
— Пусть дядя не поддерживаетъ меня, если это несогласно съ его мнѣніями, — это еще понятно; но за что же ему дѣйствовать противъ меня и въ пользу моего противника?
Старый чиновникъ, смущеніе котораго возрастало съ каждымъ вопросомъ маркиза, сталъ перекидывать табакерку изъ одной руки въ другую, на подобіе индійскихъ жонглёровъ.
— Шатожиронъ правъ, сказалъ виконтъ, замѣтивъ смущеніе старика: — чѣмъ г. Гранперренъ заслужилъ покровительство, въ которомъ г. де-Водре отказываетъ своему племяннику?
— Чѣмъ?
— Да, чѣмъ?
— Именемъ будущаго тестя… Вотъ въ чемъ все дѣло!
— Будущаго тестя! повторили молодые люди съ изумленіемъ.
Г. Бобилье, у котораго занялось дыханіе отъ послѣднихъ словъ, нѣсколько разъ утвердительно покачалъ головой.
— Какъ? спросилъ Ираклій съ видимымъ волненіемъ: — вы полагаете, что дядя мой женится на дочери Гранперрена?
— Развѣ у Гранперрена есть дочь? вскричалъ Ланжеракъ.
— Молоденькая, умненькая и хорошенькая, отвѣчалъ Бобилье.
— Въ такомъ случаѣ, мы погибли; если человѣкъ такихъ лѣтъ, какъ г. де-Водре, влюбится, такъ онъ способенъ будетъ на величайшія глупости. А! у г. Гранперрена есть дочь… молоденькая, умненькая и хорошенькая!… Вотъ нашъ опаснѣйшій противникъ!
Послѣ минутнаго молчанія, Ираклій, погрузившійся-было въ глубокія размышленія, поднялъ голову и устремилъ на старика вопросительный взглядъ.
— Бракъ этотъ устроенъ г-жею Гранперренъ, не такъ ли? спросилъ онъ съ притворнымъ равнодушіемъ, дурно скрывавшимъ сильное волненіе.
— Всѣ такъ думаютъ, отвѣчалъ чиновникъ.
— Хорошо; я теперь знаю все, что мнѣ нужно было знать.
Маркизъ всталъ.
— Однакожь, сказалъ Ланжеракъ: — надобно же на что-нибудь рѣшиться.
— Я рѣшился.
— Позвольте узнать?…
— Завтра я пойду къ дядѣ.
— Я пойду съ тобою, поспѣшно сказалъ виконтъ. — Чтобъ напасть на такого дикаго кабана, двухъ охотниковъ немного.
— Какъ хочешь. Пока я не переговорю рѣшительно съ дядей, всѣ наши совѣщанія не поведутъ ни къ чему. Итакъ, засѣданіе кончено.
Мирный судья и виконтъ встали.
— Не угодно ли вамъ, г. маркизъ, сказалъ старикъ: — почтить своимъ присутствіемъ обѣдъ пожарныхъ. Они будутъ въ восторгѣ.
— Вы знаете, любезный Бобилье, сказалъ Шатожиронъ, принужденно улыбаясь, что до сегодняшняго вечера я весь въ полномъ вашемъ распоряженіи.
Старикъ и молодые вышли изъ библіотеки и направили шаги къ палаткѣ, раскинутой въ саду гдѣ обѣдали пожарные, угощаемые хозяиномъ замка.
Въ это же время, другія сцены, тѣсно связанныя съ нашимъ разсказомъ, происходили на заводѣ г. Гранперрена, куда отправился баронъ де-Водре изъ суда и куда мы поведемъ теперь читателей.
II.
Секретъ.[править]
Разставшись съ адвокатомъ Фруадво, баронъ де-Водре пошелъ къ мосту. Пройдя черезъ мостъ, онъ повернулъ влѣво, по узкой улицъ, въ родѣ набережной, гдѣ, вмѣсто перилъ, на берегу былъ посаженъ рядъ деревьевъ; вскорѣ баронъ подошелъ къ большимъ воротамъ близь шлюза; эти ворота вели на дворъ, окруженный со всѣхъ сторонъ строеніями желѣзнаго завода г. Гранперрена.
Баронъ пробрался между кучами каменнаго угля, опилокъ, желѣза; покрывавшими одну часть обширнаго двора, прошелъ подъ низкимъ, мрачнымъ сводомъ и очутился въ большомъ саду, расположенномъ на англійскій манеръ и въ концѣ котораго находился павильйонъ новѣйшей постройки, служившій жилищемъ хозяину завода.
Вмѣсто того, чтобъ перейдти лужокъ, находившійся прямо передъ домомъ, г. де-Водре поворотилъ на извилистую тропинку, по которой дошелъ до длинной аллеи изъ дикихъ каштановъ, огражденной съ одной стороны густымъ кустарникомъ, а съ другой лѣвымъ берегомъ рѣки. Быстрымъ взглядомъ окинулъ баронъ аллею, одинъ видъ которой располагалъ къ мечтательности и замѣтилъ на противоположномъ концѣ женщину, назначившее ему здѣсь свиданіе.
Г-жа Гранперренъ была въ тѣхъ интересныхъ лѣтахъ, которыя казались совершенною зрѣлостью стариннымъ писателямъ романовъ, влюбленнымъ въ пансіонскихъ героинь, но которымъ въ новѣйшее время писатели менѣе-исключительные или болѣе-безпристрастные отдали заслуженую справедливость, — то-есть, ей было съ небольшимъ тридцать лѣтъ. Она была высока ростомъ и хорошо сложена; походка граціозная, ловкая, гордое и вмѣстѣ привлекательное благородство проявлялось во всѣхъ ея движеніяхъ. Черные какъ смоль волосы, съ синеватымъ отливомъ, блѣдный, нѣсколько смуглый цвѣтъ лица, большіе глаза, блиставшіе какъ два черные алмаза, — все, все въ ней изобличало организацію пламенную, страстную… огненный поясъ, которымъ природа иногда окружаетъ добродетель женщинъ, какъ-бы для того, чтобъ возвысить ея цѣну.
На г-жѣ Гранперренъ было черное шелковое платье строжайшаго покроя, вполнѣ согласовавшееся съ мрачнымъ, грознымъ выраженіемъ лица ея. Въ одной рукѣ она держала платокъ, омоченный слезами а въ другой стклянку со спиртомъ, который: безпрестанно нюхала, какъ-будто ежеминутно готовилась лишиться чувствъ. — Наконецъ-то вы пришли! сказала она, судорожно сжавъ руку г. де-Водре.
— Не упадайте духомъ, дитя мое! отвѣчалъ баронъ съ выраженіемъ нѣжнаго участія: — не унывайте! вчера еще вы обѣщали мнѣ быть твердою.
— Развѣ я не сдержала слова? спросила молодая женщина съ горькой усмѣшкой.
— По глазамъ вашимъ я вижу, что вы опять плакали.
— Такъ что же?
— Какъ!
— Да; много вы обращаете внимашя на женскіе слезы, отъискивая слѣды ихъ. Что такое слеза? что такое женщина?… Я призвала васъ не для того, чтобъ вы были свидѣтелемъ одного изъ припадковъ безумной горести, заставляющихъ меня краснѣть даже тогда, когда я одна! Я хочу просить васъ…
Молодая женщина замолчала.
— То, о чемъ вы хотите просить меня, будетъ исполнено, сказалъ г. де-Водре съ отеческимъ добродушіемъ: — какая бы перемѣна ни произошла въ вашей жизни, я не забылъ прошлаго. Г-жа Гранперренъ въ моихъ глазахъ прежняя Кларисса де-ла-Жантьеръ, дочь моего лучшаго друга… слишкомъ-рано похищеннаго смертію… увы! особенно для васъ, дитя мое.
— О, да! особенно для меня, энергически повторила г-жа Гранперренъ: — еслибъ отецъ мой былъ живъ, я не была бы поручена надзору родственницы на двадцатомъ году жизни… Я не обвиняю своей родственницы, но ея слабость, ея жалкая снисходительность, однимъ словомъ, ея ослѣпленіе сдѣлали мнѣ много зла… Богъ ее проститъ!
— Зачѣмѣ вспоминать грустное прошедшее? О чемъ же вы хотѣли просить меня?
Молодая женщина опустила голову и молча устремила внизъ въ землю.
— Онъ сегодня пріѣдетъ, сказала она наконецъ, поднявъ на барона мрачный взоръ.
— Сегодня; но раньше ли, позже ли, пріѣздъ его неизбѣженъ.
— Конечно; и имѣю ли я право жаловаться? Въ два года разлуки я имѣла время приготовиться къ свиданію съ нимъ.
— Кто же вамъ велитъ съ нимъ видѣться?
— О! научите меня, какъ избѣгнуть этого свиданія и — хоть бы мнѣ пришлось навѣки отказаться отъ свѣта, живой заключиться въ могилу… я на все согласна, на все!
— Къ-чему эти преувеличенія? Пусть дѣла идутъ своимъ порядкомъ, и свиданіе, котораго вы страшитесь, само-собою устранится. Мужъ вашъ никогда не былъ въ короткихъ сношеніяхъ съ моимъ племянникомъ; въ последнее время, между ними возникло даже соперничество… Можно ли предположить послѣ этого, чтобъ кто-нибудь изъ нихъ сталъ искать или желать сближенія.
— Онъ не будетъ; по-крайней-мѣрѣ я такъ думаю; если онъ не столько жестокъ, какъ неблагодаренъ, то станетъ ли искать случая видѣться со мною, чтобъ имѣть жестокое удовольствіе насладиться моими страданіями?.. Но вы не знаете, до какихъ безумныхъ, смѣшныхъ, низкихъ поступковъ можетъ довести г. Гранперрена его неизлечимое тщеславіе?… Ради чести быть принятымъ по-пріятельски въ замкѣ г. маркиза де-Шатожирона, онъ готовъ пожертвовать своими выгодами; а вѣдь выгоды ему дороже всего въ мірѣ!
— Но теперь между имъ и Иракліемъ не пустая тяжба, а политическое соперничество. — Не-уже-ли обстоятельства, ссорящія даже лучшихъ друзей, не отдалятъ г. Гранперрена отъ моего племянника?
— Вы не знаете г. Гранперрена: пусть ему окажутъ малѣйшую вѣжливость, пусть ему пришлютъ только самое обыкновенное приглашеніе въ замокъ, — эта драгоцѣнная для него почесть заставить его отказаться отъ всего, отъ кандидатства и отъ всѣхъ выгодъ!
— Знаю, дворянскій титулъ можетъ ослѣпить вашего мужа, хоть это ужь и не въ модѣ; знаю, что къ этому примѣшивается еще частица зависти…
— Вы очертили его двумя словами: ослѣпленный завистникъ.
Поощряемый презрительною ироніею, съ которою г-жа Гранперренъ говорила о своемъ мужъ, баронъ продолжалъ улыбаясь:
— Его еще вѣрнѣе можно очертить однимъ словомъ.
— Выскочка! отвѣчала не колеблясь и съ гордымъ презрѣніемъ молодая женщина, вышедшая за плебея, но незабывшая, что она сама аристократка.
— Впрочемъ, онъ прекрасный человѣкъ, сказалъ г. де-Водре какъ-бы для того, чтобъ смягчить прежде-сказанное; прямъ, честенъ и уважаемъ по заслугамъ.
— Знаете ли вы, что онъ мнѣ сказалъ сегодня утромъ? спросила г-жа Гранперренъ, ни малѣйшимъ знакомъ неподтвердивъ послѣднихъ словъ барона.
— Не знаю.
— Г. Гранперренъ объявилъ мнѣ, что за-городомъ и въ провинціи необходимо жить мирно съ сосѣдями, и что, слѣдовательно, хотя онъ и имѣетъ причины быть недовольну г. де-Шатожирономъ, однакожь готовъ съ нимъ видѣться. — «Мнѣ кажется» прибавилъ онъ: «что пріѣздъ маркизы представляетъ намъ прекрасный случай къ сближенію.» — На мои возраженія онъ отвѣчалъ: — «Не должно смѣшивать политическихъ сношеній съ свѣтскими; вѣжливость первое дѣло, и я нахожу приличнымъ идти въ замокъ, если г-жа де-Шатожиронъ сама не предупредитъ насъ.» Вотъ что сказалъ мнѣ сегодня же утромъ г. Гранперренъ.
— О ослѣпленіе! не-уже-ли ты одно изъ основныхъ началъ темперамента мужей?.. сказалъ г. де-Водре про себя, поднявъ глаза къ вершинамъ каштановыхъ деревьевъ.
— Вотъ въ какомъ положеніи нахожусь я, продолжала г-жа Гранперренъ съ сосредоточеннымъ волненіемъ: — человѣкъ, обязанный защищать меня, самъ подвергаетъ — не говорю мое сердце, оно умерло, — но мое спокойствіе, мою репутацію, мою честь опасности, противъ которой я беззащитна!
— Беззащитны! повторилъ баронъ, пристально смотря на молодую женщину: — беззащитны! а вы еще говорите, что сердце ваше умерло!
— Умерло, повторяю вамъ, сказала Кларисса глухимъ голосомъ: — и потому говорю не о недостойномъ сердцѣ… я теперь увѣрена въ его безчувственности и холодности, какъ въ безчувственности и холодности трупа! Нѣтъ, не будущность пугаетъ меня, а прошлое.
— Прошлое? Но ни мужъ вашъ, никто, кромѣ меня, не знаетъ, что Ираклій любилъ васъ, что вы сами…
— Ради Бога, ни слова болѣе; не напоминайте мнѣ моего стыда.
— Чего же вы боитесь?
— Чего боюсь? Въ-продолженіе двухъ лѣтъ, невыразимый страхъ не покидаетъ меня. Чего боюсь?.. Того, чтобъ этотъ человѣкъ не кончилъ начатаго; чтобъ изъ жестокаго онъ не сдѣлался подлымъ; чтобъ, не довольствуясь убіеніемъ души, онъ не вздумалъ убить и честь… Онъ можетъ это сдѣлать.
— Можетъ?
— У него мой портретъ, письма… все, что можетъ дать безразсудная женщина!
Долго колебалась г-жа Гранперренъ, но наконецъ произнесла эти слова скоро, рѣшительно; потомъ, гордо поднявъ голову, устремила на барона пламенный взоръ, какъ-бы желая прочесть, что происходило въ глубинѣ души его.
Увидѣвъ, что страданія, которымъ онъ до-сихъ-поръ искренно сочувствовалъ, разрѣшались такимъ пустымъ, ежедневнымъ опасеніемъ, г. де-Водре ощутилъ непріятное чувство. Блескъ поэтическаго сіянія несчастной страсти, до-сихъ-поръ озарявшій голову г-жи де-Гранперренъ, значительно угасъ въ глазахъ барона. Въ-продолженіе нѣсколькихъ мгновеній, ему представлялась не горюющая Аріадна, не отчаянная Дидона, а одна изъ тѣхъ предусмотрительныхъ героинь, которыя, слѣдуя въ любви правилу, предписанному для дружбы однимъ жестокимъ моралистомъ, думаютъ объ измѣни, могущей случиться посреди обольщеній настоящаго, менѣе страшатся преступленія, нежели открытія его, и скупѣе на записочки, нежели на поцалуи, потому-что первыя остаются, вторые же не оставляютъ слѣдовъ.
— Она раскаявается, думалъ онъ, не въ своемъ проступкѣ, а въ неосторожности. Она горюетъ не о томъ, что болѣе не любима, а о томъ, что связь ея можетъ быть узнана.
Вѣроятно, это невольное впечатлѣніе выразилось на лицѣ барона, ибо молодая женщина, видя, что онъ не отвѣчаетъ, продолжала съ сардоническою насмѣшкою:
— Вы смущены, не правда ли? Я сознаюсь въ своемъ преступленіи, страшусь одной мысли, что репутація моя, то-есть, честь мужа, имя котораго ношу, находится въ рукахъ человѣка, лишившаго меня спокойствія, счастія… Не правда ли, это низко?
Г. де-Водре опять воротился къ болѣе-снисходительнымъ чувствованіямъ, развиваемымъ опытностію жизни въ сердцахъ истинно-великодушныхъ.
— За что порицать ее? думалъ онъ: — она такъ много думала о немъ, что имѣетъ право подумать и о себѣ. И по какому праву мужчина, это эгоистическое животное, смѣетъ требовать отъ женщины высокаго самоотверженія, котораго самъ не зцаетъ?
— Вы молчите, продолжала г-жа Гранперрбнъ съ выраженіемъ сарказма, смѣшаннаго съ безпокойствомъ: — вы возмущены и гнѣвъ оковалъ вашъ языкъ?..
— Дитя мое, сказалъ баронъ съ легкой улыбкой: — солдата возмутить трудно и, къ-несчастію, я вышелъ изъ тѣхъ лѣтъ, когда мужчина имѣетъ право гнѣваться на женщину.
— Зачѣмъ же вы не отвѣчаете?
— Я обдумывалъ то, что вы мнѣ разсказали.
— Не правда ли, это ужасно?
— Не ужасно, а непріятно; но и этого довольно, чтобъ заставить меня помочь вамъ… Я полагаю, что въ этомъ-то разсказѣ и заключается ваша просьба?.. Вы желаете, чтобъ я переговорилъ съ Иракліемъ?
— Согласитесь ли вы на это? съ живостію спросила госпожа Гранперренъ.
— Завтра же исполню. Я было-хотѣлъ ждать, чтобъ племянникъ самъ явился ко мнѣ, по теперь поступлю иначе. Я самъ пойду къ нему.
— Какъ я хорошо сдѣлала, что не усомнилась въ вашей дружбѣ!
— Усомниться въ моей дружбѣ значило бы оскорбить меня.
— О, еслибъ вамъ удалось!
— Одно изъ двухъ: либо онъ сжегъ ваши письма, — въ такомъ случаѣ опасность, которой вы страшитесь, уже не существуетъ; либо онъ сохранилъ ихъ, — въ такомъ случаѣ, онъ отдастъ ихъ мнѣ, я за это ручаюсь.
— Онъ не сжигалъ ихъ! вскричала съ жаромъ молодая женщина.
— Я понимаю, что подобная жертва не легка, сказалъ г. де-Водре съ любезностью: — но мы всѣ почти, наканунѣ свадьбы, производимъ такіе ауто-да-фё.
— Говорю вамъ, онъ не сжегъ ни одного письма; не вѣрьте, если онъ станетъ увѣрять васъ въ этомъ!
— Я никогда не защищалъ Ираклія; слѣдовательно, вы можете мнѣ повѣрить: онъ честенъ.
— Честенъ!
— По-крайней-мѣрѣ съ мужчинами. Если онъ поклянется, что истребилъ всѣ залоги вашей любви, я ему повѣрю; надѣюсь, что, при моемъ ручательствѣ, и вы повѣрите.
Кларисса не отвѣчала, но по озабоченному лицу ея можно было видѣть, какой неизлечимый ударъ опытность любви нанесла ея природному расположенію къ довѣрчивости.
Въ эту минуту раздался звонъ колоколовъ.
— Это онъ! вскричала обманутая женщина съ нервическою дрожью.
Баронъ взялъ обѣ руки ея и нѣсколько минутъ продержалъ ихъ въ своихъ рукахъ.
— Минута испытанія наступила, сказалъ онъ съ искреннимъ сочувствіемъ: — не старайтесь преодолѣвать своей горести; дайте ей волю, пока мы одни. Черезъ нѣсколько минутъ вы будете окружены посторонними лицами: вы должны тогда наблюдать за каждымъ своимъ движеніемъ и закрыть лицо непроницаемою маскою. Теперь вы еще свободны и можете страдать. Плачьте же, дитя мое, не скрывайте отъ меня своихъ слезъ: правда, я давно раззнакомился съ горестями сердца, но все-таки зналъ и не разучился уважать ихъ.
Пока г. де-Водре говорилъ съ задумчивостью, внушаемою самымъ твердымъ характерамъ приближеніемъ старости и подобною блѣдному солнечному лучу на осеннемъ ландшафтѣ, лицо г-жи Гранперренъ постепенно переходило отъ самаго мрачнаго унынія къ выраженію гордости.
— Плакать! вскричала она съ сердцемъ: — еще и вѣчно плакать! И вы мнѣ это совѣтуете!.. О, я знаю, въ глазахъ женщины много слезъ; но вѣдь наступаетъ же минута, когда онѣ высыхаютъ и мнѣ кажется, что — благодаря Бога, — эта минута для меня наступила. Много дорогъ ведутъ къ горести; отъ нея же идетъ только одна… все равно — была бы и эта дорога!.. Она есть, я въ томъ убѣждена, ибо уже вижу ее передъ собою: эта дорога — презрѣніе…
— Презрѣніе?
— Или, лучше сказать, отвращеніе. Кромѣ васъ, мой старый другъ, сердце котораго столько же благородно, сколько великодушно, все окружающее меня такъ мелочно, такъ низко, такъ презрѣнно, что, вмѣсто безразсуднаго негодованія или безумнаго отчаянія, сердце мое исполнится холоднымъ презрѣніемъ ко въѣмъ низостямъ…
— Но какая причина…
— Слышите ли вы звонъ?
— Слышу.
— Доммартенъ!.. Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ здѣсь, онъ принять у насъ въ домѣ за-свой; съ хитростью и коварствомъ Тартюфа вкрался онъ къ намъ, сблизился съ нами, почти поселился у насъ; а теперь присоединился къ моимъ врагамъ.
— Пасторъ Доммартенъ?
— Вотъ уже три недѣли, какъ я не видала его, между-тѣмъ, какъ въ-теченіе цѣлаго года онъ бывалъ у насъ ежедневно. Правда, тогда замокъ былъ необитаемъ; теперь же, когда пріѣхали его владѣтели, г. Доммартенъ, надѣясь, вѣроятно, найдти въ замкѣ болѣе-могущественныхъ покровителей, нежели на заводѣ, удаляется отъ насъ безъ причины, съ грубостью, не стараясь даже придумать предлога…
— Что дѣлать, милая Кларисса! Доммартенъ не что иное, какъ простой крестьянинъ. Блуза его превратилась въ рясу, перемѣнивъ синій цвѣтъ на черный; вотъ весь результатъ его семинарскаго воспитанія. Можно ли послѣ этого требовать отъ него поведенія человека образованнаго, или, по-крайней-мѣрѣ, поступковъ, которыми люди порядочные приступаютъ къ ссорѣ и разрыву?
— Сколько услугъ оказывалъ ему г. Гранперренъ!
— Онъ честолюбивъ; а честолюбцы вообще неблагодарны.
— Неблагодарность не должна бы удивлять меня, а между-тѣмъ, я все еще не могу къ ней привыкнуть. Не болѣе какъ мѣсяцъ назадъ, Доммартенъ употреблялъ всѣ средства, чтобъ вкрасться въ мою доверенность.
— Надѣюсь, что ему не удалось?
— По счастію, нѣтъ; хотя въ то время и я не могла предвидеть его измѣны… Вы, можетъ-быть, обвините меня въ малодушной слабости… но этотъ звонъ непріятно дѣйствуетъ на мои нервы.
— Доммартенъ приказалъ трезвонить въ честь прибытія моего племянника, въ надеждѣ, что эхо звона дойдетъ до слуха моего двоюроднаго брата, отёнскаго епископа, отъ котораго онъ зависитъ. Почтенному пастору очень хочется сдѣлаться викаріемъ; вотъ въ двухъ словахъ исторія и объясненье того, что вы называете его измѣной.
Въ это время колокольный звонъ былъ заглушенъ трескомъ пороховыхъ ящиковъ.
— Да это формальное торжество! вскричала г-жа Гранперренъ съ судорожнымъ смѣхомъ: — право, я не знаю, зачѣмъ мы остаемся въ этой мрачной аллеи, мѣняясь печальными словами, а не присоединяемся къ общему веселію. Посмотрите, прибавила она, указавъ рукою на часть селенія по ту сторону реки: — тамъ свѣтитъ солнце и шумитъ радость; почему же намъ не идти туда?
— Успокойтесь! сказалъ г. де-Водре съ выразительнымъ взглядомъ: — мы не одни.
Г-жа Гранперренъ обратила взоръ въ ту сторону, куда указывалъ баронъ глазами.
— Викторина! сказала она съ неудовольствіемъ: — что ей здесь надо?
Падчерица г-жи Гранперренъ показалась на одной изъ тропинокъ, ведшихъ къ каштановой аллее.
III.
Подъ каштанами.[править]
Викторине Гранперренъ недавно минуло двадцать лѣтъ; она была хороша собою, блондинка, невысока ростомъ и одарена привлекательнымъ развитіемъ формъ, редко-встричаемымъ у дѣвушекъ въ эти лета. Хотя время было осеннее, половина сентября, однакожь нарядъ ея столько же напоминалъ весну, какъ и ея наружность; онъ состоялъ изъ белаго кисейнаго платья, стянутаго въ тальѣ розовой шелковой лентой. Зеленыя атласныя ботинки граціозно обтягивали узкія, высокія ея ножки. На голове у нея ничего не было; но находя, вероятно, что какъ бы ни были изобильны волосы, они все-таки недостаточно защищаютъ отъ солнечныхъ лучей, она закрылась зонтикомъ, который немедленно закрыла, вступивъ подъ тень, бросаемую густыми массами каштановой аллеи.
Увидевъ мачиху и барона де-Водре, Викторина, шедшая до-сихъ-поръ скорымъ и твердымъ шагомъ, невольно умерила шаги и легкое замешательство появилось на лицѣ ея. Подобно г-же де-Монтескье, которая, какъ увернете мужъ ея, всегда хромала, когда кто-нибудь смотрѣлъ на нее, молодая девушка ощущала обыкновенно некоторую робость, проявлявшуюся въ поступи и во всѣхъ ея движеніяхъ, когда на нее устремлялись чьи-нибудь взоры, хотя въ нихъ всегда выражалась благосклонность. Обыкновенная, природная живость ея превращалась тогда въ некоторую неловкость, имѣвшую свою прелесть, потому-что даже то, что въпослѣдствіи становится недостаткомъ, въ двадцать лѣтъ кажется прелестію. Но въ эту минуту смущеніе дочери Гранперрена имѣло другую причину, независящую отъ пансіонской робости, которую она, не смотря на живой, веселый характеръ, не могла преодолѣть въ подобныхъ случаяхъ. Она не думала встрѣтить кого-нибудь въ каштановой аллеѣ, и причина, привлекавшая ее въ это уединенное мѣсто, была — читатель, вѣроятно, уже угадалъ, — одна изъ тѣхъ нѣжныхъ тайнъ, открытія которыхъ всегда страшится юное сердце.
Послѣ минутной нерѣшительности, Викторина отважилась и, принужденно улыбаясь, пошла къ разговаривавшимъ, которые, увидѣвъ ее, перестали говорить.
— Завтра желаніе ваше будетъ исполнено, сказалъ г-нъ де-Водре г-жѣ Гранперренъ, пока молодая дѣвушка не подошла еще къ нимъ: — итакъ, будьте спокойны, разсудительны… старайтесь особенно, чтобъ это дитя ничего не замѣтило.
Совѣтъ барона былъ благоразуменъ, но излишенъ. Жертва любви придала уже своему лицу спокойное выраженіе, и даже самый проницательный взоръ не открылъ бы на немъ слѣдовъ сильныхъ, горестныхъ ощущеній, волновавшихъ ее за минуту.
— Я просила тебя остаться въ гостиной, сказала молодой дѣвушкѣ г-жа Гранперренъ съ холодностью, которою большею частію отличаются мачихи.
— Я теперь оттуда, лаконически возразила Викторина, привыкнувшая, по-видимому, къ подобной встрѣчѣ и ни мало не обидѣвшись.
— Совѣтую вернуться, продолжала тѣмъ же сухимъ, рѣзкимъ тономъ Кларисса: — гости скоро станутъ собираться и будетъ невѣжливо, если никто не встрѣтитъ ихъ.
— Папенька у себя въ кабинетѣ, сказала молодая дѣвушка, дружески кивнувъ головою барону, поклонившемуся ей съ улыбкой.
— Кабинетъ твоего папеньки не гостиная, и ты очень-хорошо знаешь, что онъ не принимаетъ гостей въ кабинетѣ.
— Извините; папенька сейчасъ же ввелъ къ себѣ въ кабинетѣ г-на де-Буажоли.
— Г-нъ де-Буажоли уже пріѣхалъ? спросила мачиха Викторины, внезапно перемѣнивъ тонъ.
— Пріѣхалъ.
— Любезнѣйшій г-нъ де-Водре, продолжала г-жа Гранперренъ съ неожиданною живостью: — мы старые друзья, и потому я не церемонюсь съ вами. Вы позволите мнѣ идти принять г-на де-Буажоли? Онъ обѣдаете у насъ въ первый разъ и, говорятъ, онъ очень щекотливъ и формалистъ.
— Признаюсь, сударыня, отвѣчалъ баронъ улыбаясь: — мнѣ грустно, что вы жертвуете мною для г-на де-Буажоли; но это несчастіе, неизбѣжное въ мои лѣта, и — я покоряюсь.
— Несчастіѣ это не такъ велико, потому-что моя падчерица займетъ мое мѣсто, возразила г-жа Гранперренѣ, улыбнувшись съ усиліемъ.
— Я только-что хотѣлъ просить о томъ мадмуазель Викторину.
— Мадмуазель Викторина сама предлагаетъ вамъ свое общество, отвѣчала молодая девушка съ улыбкой болѣе-искренней, нежели улыбка ея мачихи.
— Но позвольте вамъ замѣтить, сударыня, сказалъ г-нъ де-Водре, продолжая шутить: — что вы допускаете настоящее свиданіе наединѣ. Не думаю, чтобъ оно могло быть опаснымъ для мадмуазель Викторины; но не-уже-ли вы не опасаетесь за меня?
Г-жа Гранперренъ устремила на барона проницательный взоръ, какъ-бы отъискивая въ этой мнимой шуткѣ серьёзное значеніе.
— Напротивъ, отвѣчала она съ значительнымъ удареніемъ на этомъ словѣ: — я не только не опасаюсь, но желала бы, чтобъ это свиданіе на васъ подѣйствовало.
Викторина насупила брови и покраснѣла, между-тѣмъ, какъ одной ножкой нетерпѣливо постукивала по песку.
Что же касается до барона, то, не смотря на его лѣта и свѣтскость, слова г-жи Грапперрёнъ произвела на него такое впечатленіе, что видимое смущеніе появилось на обыкновенно-спокойномъ лицѣ его.
Замѣтивъ различное дѣйствіе словѣ своихъ, жена желѣзнозаводчика не сочла нужнымъ продолжать въ эту минуту разговора и, подобно парѳянскимъ стрѣлкамъ, пускавшимъ отравленныя стрѣлы и обращавшимся въ бѣгство, быстро удалилась.
Пока мачиха не скрылась, Викторина молчала и стояла неподвижно, опустивъ глаза; но лишь-только г-жа Гранперренъ повернула на одну изъ тропинокъ, ведшихъ изъ каштановой аллеи къ дому, молодая дѣвушка подняла голову и устремила на барона живой, твердый взглядъ, въ которомъ блистала, какъ солнечный лучъ въ чистой водѣ, та наивная смѣлость, какою отличается иногда невинность въ двадцать лѣтъ.
— Г-нъ де-Водре, сказала она твердымъ, хотя и тихимъ голосомъ: — благодарю случай, доставившій мнѣ свиданіе съ вами; съ нѣкоторыхъ поръ я сама ищу повода поговорить съ вами безъ свидѣтелей, потому-что хочу ввѣрить вамъ секретъ.
— И того два! сказалъ про себя сельскій дворянинъ съ меланхолическою ироніею. — Видно я старѣе и почтеннѣе, нежели полагалъ, и видно пришлось мнѣ покориться роли повѣреннаго. Грустно!
— Поняли ли вы, что сказала моя мачиха?
— Кажется… впрочемъ, я могъ и ошибиться.
— Но какъ поняли вы ея слова?
— Вѣроятно, такъ же, какъ и вы.
— Это не отвѣтъ, нетерпѣливо сказала Викторина.
— Извольте, я буду говорить яснѣе, коли вамъ это угодно, продолжалъ баронъ, пристально смотря на нее: — г-жа Гранперренъ пожелала мнѣ, сама того не подозрѣвая, величайшее несчастіе, какое только можетъ случиться съ человѣкомъ моихъ лѣтъ.
— Несчастіе, говорите вы?
— Тѣмъ горестнѣйшее, что оно принадлежитъ къ роду такихъ несчастій, о которыхъ никто не сожалѣетъ: несчастіе влюбиться въ прелестную дѣвушку, которой я могу быть дѣдомъ.
— Не правда ли, это безразсудно? съ живостію сказала Викторина.
— Правда, отвѣчалъ г. де-Водре, принужденно улыбаясь: — но положимъ, что это можетъ случиться…
Лицо молодой дѣвушки, на минуту прояснившееся, опять приняло озабоченное выраженіе.
— Сидые волосы не всегда защищаютъ отъ безразсудства, продолжалъ баронъ слегка-взволнованнымъ голосомъ: — предположите же, что я могу забыть свои седины, и что желаніе вашей мачихи исполнится; скажите, не буду ли я несчастливъ?
— А я-то! вскричала Викторина съ невольною откровенностью, въ которой она тотчасъ же раскаялась, ибо съ замѣшательствомъ опустила глаза.,
Еслибъ г-нъ де-Водре сохранилъ нѣкоторыя изъ обольщеній самолюбія, которыми иногда бываютъ ослѣплены люди его лѣтъ, то жестокая наивность молодой дѣвушки нанесла бы ему сильный ударъ; но баронъ обладалъ прямымъ, вѣрнымъ умомъ; опытность послужила ему въ пользу, и онъ зналъ, что при постепенныхъ испытаніяхъ жизни мудрость состоитъ въ умѣніи приноравливать чувствованія къ лѣтамъ. Съ-тѣхъ-поръ, какъ волосы и борода его опушились снѣгомъ, онъ понялъ, что долженъ былъ отказаться отъ благоухающихъ весеннихъ розъ. Чувство собственнаго достоинства, здравый смыслъ, совѣтовали ему отказаться отъ любви прежде, нежели она отъ него откажется; послушный этому благоразумному голосу, онъ уже въ зрѣлыхъ лѣтахъ старался отвыкнуть отъ опасныхъ напитковъ, которыми безъ стыда можетъ упиваться молодость, почерпающая изъ нихъ грацію, мужество, все благородные порывы, иногда даже геній, но отъ которыхъ должны отказаться старики, чтобъ на старости лѣтъ не впасть въ жалкое, унизительное упоеніе.
Философическая умѣренность сельскаго дворянина относительно самой обворожительной страсти не доходила, однакожь, до стоицизма, ибо въ воздержности его было гораздо-болѣе благоразумія, нежели нечувствительности. Онъ покорился, не безъ сожалѣнія, однакожь, и самая покорность его часто подвергалась тягостнымъ испытаніямъ. Такимъ-образомъ, баронъ не могъ видѣть каждый день въ-продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ наивныхъ прелестей молодой Викторины, не ощутивъ волненія въ сердцѣ, живомъ еще подъ холодной оболочкой, которою онъ счелъ нужнымъ прикрыть его. Но разсудокъ его восторжествовалъ надъ невольнымъ возвращеніемъ къ ощущеніямъ молодости, и живое участіе, внушенное ему сначала молодою дѣвушкой, мало-по-малу превратилось въ болѣе-спокойную, хотя все еще нѣжную привязанность, которой нельзя было назвать отеческою.
— Вы правы, сказалъ г-нъ де-Водре, стараясь скрыть довольнонепріятное ваечатлѣніе, произведенное на него необдуманнымъ восклицаніемъ дочери г-на Гранперрена: — мы были бы оба несчастливы, а я, въ добавокъ, сдѣлался бъ жалокъ, смѣшонъ.
— Итакъ, съ живостію продолжала Викторина: — вы обѣщаете…
Молодая дѣвушка замолчала, не зная какъ кончить начатую фразу.
— Я обѣщаю… не влюбляться въ васъ? Это ли вы хотѣли сказать? спросилъ баронъ, вооружившись всею своею философіею.
— То-есть, я не запрещаю вамъ любить меня… Я даже желаю этого, потому-что сама искренно расположена къ вамъ.
— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ г-нъ де-Водре.
— Я никогда не лгу, отвѣчала Викторина, положивъ бѣлые, пухленькіе пальчики свои въ мощную протянутую къ ней руку стараго дворянина: — я питаю къ вамъ глубокое уваженіе, потому-что вы благородны, мужественны и великодушны; люблю васъ, потому-что вы добры, простодушны, умны; словомъ, чувствую къ вамъ живую, почтительную, дочернюю привязанность; но…
— Я ожидалъ этого «но», сказалъ баронъ съ задумчивой улыбкой: — и не имѣю никакого права имъ обижаться. То, что сказано предъ этимъ «но», извиняетъ всю его жестокость.
— Но, если намѣреніе моей мачихи, къ которому въ послѣдніе дни, кажется, присоединился и папенька, осуществится, то я буду несчастлива, я въ томъ увѣрена; и вотъ что внушаетъ мнѣ теперь смѣлость говорить съ откровенностью, быть-можетъ, не совсѣмъ приличною…
— Нѣтъ, дитя мое. Откровенность никогда не можетъ быть неприлична, и чтобъ доказать вамъ, что я нимало не обидѣлся, послѣдую вашему примѣру. Точно, и отъ меня не ускользнуло намѣреніе вашей мачихи.
— Такъ и есть! вскричала Викторина, покраснѣвъ съ досады. — Какое униженіе! Вы замѣтили, что меня вамъ навязываютъ?
— Я замѣтилъ также, отвѣчалъ баронъ съ кроткой шутливостью: — что васъ трудно вести подъ вѣнецъ насильно, и я буду крайне удивленъ, если кому-нибудь удастся довести васъ до состоянія покорной жертвы.
— Этого-то и добивается моя мачиха.
— Вы напрасно на нее сердитесь; намѣреніе ея прекрасно въ сущности.
— О! я не сомнѣваюсь въ томъ, сказала молодая дѣвушка иронически: — вѣдь она такъ нѣжно любитъ меня!
— Вы дурно судите объ ней, сказалъ г. де-Водре серьёзно.
— Очень-естественно, что вы ее защищаете, съ живостію возразила Викторина: — вы другъ ея!
— Я и вашъ другъ, и потому желаю, чтобъ вы жили въ мирѣ и согласіи.
— Какъ! да мы согласуемся какъ-нельзя-более: я покорнѣйшая изъ падчерицъ, она нѣжнѣйшая изъ мачихъ; вы сейчасъ видѣли образчикъ нашего обоюднаго согласія! Мы очень-дружны, повторяю вамъ, и только клеветникъ можетъ сказать, что въ нашемъ семействѣ не существуетъ самое трогательное согласіе и единодушіе!
Насмѣшливое, исполненное горечи выраженіе голоса дочери г. Гранперрена рѣшительно опровергало буквальный смыслъ словъ ея.
— Сказать ли вамъ главную причину вашего нерасположенія къ г-же Гранперренъ? сказалъ баронъ принужденно-шутливымъ тономъ, намѣреваясь придать другое направленіе непріятнымъ мыслямъ, выражавшимся на лицѣ молодой дѣвушки.
— Она вышла за моего отца, вотъ главная причина! отвѣчала Викторина съ энергіей — она занимаетъ въ нашемъ домѣ мѣсто моей матери… моей бѣдной матери, прибавила молодая дѣвушка со слезами на глазахъ, умершей такъ рано, и такъ скоро заманенной другою женщиной!
— Милое дитя мое, возразилъ г. де-Водре съ участіемъ: — я понимаю вашу горесть, но она не должна дѣлать васъ несправедливою. Батюшка вашъ, по своему положенію, какъ начальникъ огромнаго, значительнаго заведенія, долженъ былъ вступить во вторичный бракъ!
— Я была не ребенокъ и сама могла управлять его хозяйствомъ.
— Въ подобныхъ случаяхъ молодая дѣвушка рѣдко пріобрѣтаетъ власть, которую не смѣютъ оспоривать у замужней женщины.
— Такъ что же мѣшало отцу моему отдать меня замужъ?
— Справедливо, сказалъ баронъ улыбаясь: — но признаюсь, отвращеніе къ замужству, сейчасъ вами высказанное, не позволило мнѣ смотрѣть на предметъ нашего разговора съ этой точки зрѣнія.
— Но скажите сами, г. де-Водре, поспѣшно сказала молодая дѣвушка, нѣсколько смутившись: — могу ли я любить женщину, занявшую мѣсто моей матери?
— Я понимаю вашъ предубѣжденіе и извиняю его; но увѣренъ, что если вы захотите немножко подумать, то предубѣжденіе это скоро разсѣется. Зачѣмъ гнѣваетесь вы на неизбѣжное, если батюшка вашъ женился по собственной волѣ? Впрочемъ, повѣрьте моей опытности, онъ могъ бы выбрать гораздо-хуже.
— Хуже г-жи де-ла-Жантьеръ? сказала Викторина, съ нескрываемымъ презрѣніемъ.
Лицо г. де-Водре приняло серьёзное, почти-строгое выраженіе.
— Вы сами говорили сейчасъ, отвѣчалъ онъ: — что я другъ, искренній другъ вашей мачихи, точно такъ же, какъ и вашъ; позвольте жь вамъ замѣтить, что я не люблю, когда при мнѣ дурно говорятъ о людяхъ, которыхъ я считаю своими друзьями.
— Я молчу, г. баронъ, возразила молодая дивушка, съ замѣшательствомъ опустивъ глаза: — я слишкомъ-легкомысленна и пряма; простите мнѣ, если слова мои обидѣли васъ.
— Я самъ долженъ просить у васъ извиненія въ своей грубости, сказалъ сельскій дворянинъ, обезоруженный наивною покорностью Викторины: — но вы знаете: что у солдата на сердцѣ, то и на языкѣ. Во всемъ этомъ я вижу одно изъ недоразумѣній, разстроивающихъ иногда гармонію самыхъ согласныхъ семействъ и исчезающихъ при первомъ откровенномъ объясненіи. Повторяю: у васъ только одна серьёзная причина нерасположенія къ г-жи Гранперренъ.
— Какая? спросила Викторина разсѣянно.
— Намѣреніе ея выдать васъ за меня, отвѣчалъ г. де-Водре, стараясь говорить о касавшемся до него такъ спокойно, какъ-будто-бы дѣло шло о чемъ-нибудь другомъ.
Вмѣсто отвѣта, молодая дѣвушка бросала безпокойные взгляды къ рѣкѣ; но молчаніе и самое смущеніе ея могли послужить утвердительнымъ отвѣтомъ.
— Вы понимаете, продолжалъ баронъ, шутливость котораго въ эту минуту казалась нѣсколько-вынужденною: — что я не могу раздѣлять вашего нерасположенія къ г-жѣ Гранперренъ за намѣреніе, исполненіе котораго могло бы меня осчастливить, еслибъ благоразуміе позволяло мнѣ желать этого исполненія; впрочемъ, вы сами менѣе бы сердились на это намѣреніе, еслибъ предлагаемому вамъ жениху было не пятьдесятъ лѣтъ, а тридцать, и еслибъ онъ назывался не барономъ де-Водре, а…
— А какъ? спросила Викторина раскраснѣвшись и съ сильнымъ біеніемъ сердца.
— Какъ зовутъ этого господина въ черномъ фракѣ, старающагося спрятаться за дерево, по ту сторону рѣки, насупротивъ насъ.
Съ этими словами, произнесенными съ притворнымъ спокойствіемъ, въ которомъ проявлялось, однакожь, чувство ревнивой горечи, часто ощущаемой людьми зрѣлыхъ лѣтъ при видѣ юношей, безжалостно занимающихъ мѣста ихъ въ удовольствіяхъ и радостяхъ жизни, — г. де-Водре указалъ Викторинѣ, замѣтившей, вѣроятно, прежде его, адвоката Жоржа Фруадво, спрятавшагося за ивой, въ тѣни которой онъ, съ блаженною увѣренностью, свойственною влюбленнымъ, воображалъ себя совершенно-защищеннымъ отъ нескромныхъ взоровъ.
IV.
Сельскія сплетни.[править]
Противъ жилища г. Гранперрена, по другую сторону рѣки, узкая дорога, обсаженная ивами, отдѣляла сады нѣкоторыхъ сельскихъ домовъ отъ берега. Эта тропинка, съ которой видна была вся опушка заводскаго парка, сделалась съ нѣкоторыхъ поръ любимою прогулкой Жоржа Фруадво. Каждый день сосѣдніе жители видѣли, какъ онъ въ задумчивости прогуливается тихими шагами, или сидитъ подъ деревомъ, съ удочкой въ рукахъ. Подобное поведеніе неутомимаго истребителя дичи не могло не показаться страннымъ, ибо мужественная страсть къ охотѣ такъ же мало согласуется съ расположеніемъ къ мечтательности, какъ и съ спокойнымъ. препровожденіемъ времени на рыбной ловли.
Некоторые наблюдатели, или, лучше сказать, нѣкоторыя наблюдательницы усомнились въ искренности внезапной страсти сельскаго адвоката къ форелямъ и карпамъ; но г. Бобилье, хотя и раздѣлялъ внутренно общее сомнѣніе, не замедлилъ защитить своего молодаго пріятеля: столько сочувствія сохранилось въ сердцѣ живаго еще старика ко всему, что ему напоминало ощущенія его юности.
Это требуетъ объясненія, и потому мы должны сдѣлать небольшой отступъ.
Въ Шатожирони, около полудюжины женщинъ, между которыми первое мѣсто занимали г-жа Эстевени, конторщица почтамта, и дѣвица Урсула Шавле, сестра сборщика податей, были приняты у желѣзнозаводчика и по этой причинѣ, хотя, впрочемъ, хозяйка дома держала ихъ въ почтительномъ отъ себя разстояніи, они съ презрѣніемъ смотрѣли на остальную часть шатожиронскаго прелестнаго пола. Эти женщины составляли аристократію селенія; это было маленькое Шоссё-д’Антэнъ, ибо чисто-мѣщанскіе элементы ея не дозволяли ей представить даже въ миньятюрѣ благородное Сенжерменское-Предмѣстье.
Завидуя до нельзя богатству и красотѣ г-жи Гранперренъ и ея падчерице, шатожиронское общество (такъ называлъ себя съ гордостью и предпочтительно передъ всѣми другими этотъ маленькій женскій кругъ) всячески старалось и, большею частію неудачно, брать съ нихъ примѣръ во всемъ; но, исключая этой невольной подчиненности, оно было силою, которой всѣ должны были отдавать почетъ. Оно задавало тонъ, вводило моды, решало все споры и, въ-особенности, съ усердіемъ занималось воздѣлываніемъ злословія, этого живучаго молочайника, о которомъ тотъ, кто изучалъ его только въ Парижѣ, не можетъ имѣть вѣрнаго понятія, ибо только въ провинціи совершенно развивается роскошь его цвѣта я ѣдкость его яда.
Долгое время г. Бобилье и Жоржъ Фруадво составляли наслажденіе этого клуба въ юбкахъ. Не имвя соперниковъ во всей общинѣ по образованію, вѣжливому обхожденію и свѣтскимъ талантамъ, — ибо баронъ де-Водре небывалъ ни въ какомъ низкомъ обществъ, кромѣ дома заводчика, а послѣдній сосредоточивалъ всѣ свои способности на промышленыхъ спекуляціяхъ, — за мирнымъ судьею и адвокатомъ одинаково ухаживали, ихъ вездѣ ласково принимали, всюду приглашали. Трудно рѣшить, кто изъ нихъ пользовался большею милостію этихъ дамъ и дѣвицъ, потому-что если молодой человѣкъ былъ разговорчивъ, веселъ и иногда остроуменъ, если онъ порядочно зналъ музыку и могъ аккомпанировать своимъ звучнымъ басомъ рѣзкій сопрано г-жи Шавле, обладавшей разстроенными клавикордами, пожалованными ею въ рояль Эрара, — то старикъ былъ поощряемъ рукоплесканіями дамъ, когда, порхая по гостиной г-жи Эстевени, онъ сыпалъ нѣжнѣйшіе цвѣты своей аристократической свѣтскости, разсказывалъ славные подвиги кастелановъ и старостъ, своихъ предковъ, или съ эмфазомъ поэта декламировалъ какое-нибудь стихотвореніе, которому, — прибавлялъ онъ всегда, — пятьдесятъ лѣтъ тому, Французскій Меркурій не отказалъ въ гостепріимствѣ…
Когда достоинства двухъ соперниковъ такъ равны, что нельзя отдать преимущество одному, не обидѣвъ другаго, тогда обыкновенно дѣлятъ вѣнецъ пополамъ. Въ такомъ затрудненіи находилось шатожиронское общество, когда надобно было окончательно рѣшить, кто любезнѣе и милѣе — старый ли мирный судья или молодой адвокатъ, и оно прибѣгнуло къ примирительному способу, о которомъ мы сейчасъ упоминали.
— Г. Фруадво Алкивіадъ, но г. Бобилье Анакреонъ, сказала, жеманно съузивъ ротикъ, г-жа Эстевени, заслуженый синій-чулокъ, которому дружба, вѣроятно безкорыстная, почтеннаго члена института доставила мѣсто управляющей шатожиронскою почтовою конторою. Извѣстно, что писательницы въ юпкахъ очень любятъ подобныя мѣста, вѣроятно потому-что воображаютъ, будто разбирать письма все-таки значитъ заниматься письменами.
Но хотя большая часть дамъ шатожиронскаго Шоссё-д’Антенъ, по примѣру г-жи Эстевени, не отдавала никоторому изъ двухъ соперниковъ преимущества, между ними была одна, которая, отдавая полную справедливость любезности Анакреона, съ трудомъ скрывала свою склонность къ Алкивіаду. То была мамзель Урсула Шавле, дѣвица совершеннолѣтняя съ давнихъ поръ, и угрожаемая почестью старшинства въ звучномъ хорѣ пѣвицъ, которыхъ мы слышали въ первой части. Вообще, старшинство по лѣтамъ мало нравится прелестному полу. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что сестра сборщика податей охотно отказалась бы отъ почестей, готовившихся ея зрѣлому дѣвичеству, еслибъ представилась какая-нибудь выгодная партія, особенно же Жоржъ Фруадво, и случай сдѣлаться изъ старой дѣвы молодой женщиной: превращеніе, совершающееся каждый день на нашихъ глазахъ, о которомъ эта интересная дѣвица, не смотря на свою скромность, вздыхала болѣе, нежели сама признавалась въ томъ.
Нужно ли прибавлять, что Урсула Шавле первая замѣтила уменьшеніе любезности молодаго адвоката въ Шатожиронскомъ обществѣ и частыя, уединенныя прогулки его по берегу рѣки? Такъ-какъ домъ, въ которомъ она жила у своего брата, сборщика податей, находился на берегу рѣки, противъ желѣзнаго завода, то совершеннолѣтняя дѣва наивно вообразила, что удочка, постоянно находившаяся въ рукахъ молодаго человѣка, имѣла цѣлію изловленіе ея сердца; но при первой попыткѣ это пріятное заблужденіе было жестоко уничтожено.
Однажды Урусла сѣла въ бесѣдку, бывшую въ концѣ сада, принадлежавшаго къ дому ея брата, и въ нѣсколькихъ шагахъ отъ ивы, подъ которою съ нѣкоторыхъ поръ садился каждое утро Жоржъ Фруадво подъ тѣмъ предлогомъ, что будто-бы ловилъ тутъ рыбу; тамъ она замѣтила, къ величайшей досадѣ своей, что любезный рыболовъ ни разу, не обращалъ къ ней взора, постоянно устремленнаго въ противоположную сторону на паркъ. Бѣлое платьице и бѣлокурая головка, нѣсколько разъ проглядывавшія изъ-за зелени каштановой аллеи, о которой мы упоминали, совершенно сняли покровъ, ослѣплявшій нѣсколько дней глаза слишкомъ-сантиментальной дѣвы; пламя этого ужаснаго открытія внезапно зажгло въ ея сердцѣ мстительную ненависть къ Жоржу Фруадво, — ненависть, равную силѣ нѣжнаго чувства, невольно владѣвшаго до-сихъ-поръ ея сердцемъ.
Въ тотъ же вечеръ, въ аристократическомъ кругу прекрасного шатожиронскаго пола, разнеслось странное, непостижимое, скандалёзное извѣстіе: г. Фруадво влюбленъ въ Викторину Гранперренъ и каждое утро въ одиннадцать часовъ они сходятся на свиданіе.
Правда, Урсула Шавле должна была признаться, что при этихъ свиданіяхъ рѣка отдѣляла влюбленную чету, и это служило довольно-яснымъ доказательствомъ безопасности такихъ бесѣдъ въ-отношеніи нравственности. Но г-жа Эстевени, мнъніе которой всегда служило закономъ въ этомъ миломъ кругу, рѣшила, что въ интригѣ подобнаго рода рѣка ничего не значитъ, и что, слѣдовательно, это обстоятельство не можетъ быть принято въ соображеніе.
— Развѣ вы не знаете исторіи Геро и Леандра? сказала она съ жеманной улыбкой, которою обыкновенно приправляла свои классическіе цитаты.
Поселившись въ Шатожиронѣ, любимица почтеннаго академика съ большею противъ прежняго страстно занялась литературой и науками.
— Нѣтъ никакого сомнѣнія, замѣтила другая дама, славившаяся суровостью своихъ нравовъ: — что рѣка шестидесяти футовъ въ ширину не можетъ служить препятствіемъ такому предпріимчивому человѣку, какъ г. Фруадво. Еслибъ онъ имѣлъ виды на меня, такъ хоть бы между нами текла самая Луара, а не ничтожный ручеекъ, я все-таки не спала бы покойно.
— Однакожь, мадамъ Перронъ, Луара очень широка! замѣтила кузина г. Бобилье, самая снисходительная изъ дамъ этого круга.
— Не такъ широка, какъ Геллеспонтъ, сказала г-жа Эстевени, съ напыщенностію произнеся послѣднее слово.
— Я этой рѣки не знаю, возразила простодушно родственница стараго мирнаго судьи.
— Геллеспонтъ не рѣка, мадамъ Жиро, отвѣчала снисходительно ученая конторщица: — это проливъ, рукавъ моря, черезъ который каждую ночь переплывалъ Леандръ, молодой Грекъ, на свиданіе со своей возлюбленной, прелестной Геро.
— Господи Іисусе! вскричала старая мамзель Бержре, поднявъ глаза къ небу: — и христіане пускаются на такія мерзости!.. Не ужь-то есть женщины, рѣшающіяся на подобныя вещи?
— Позвольте вамъ замѣтить, мамзель Бержре, что Леандръ былъ не христіанинъ, а язычникъ, сказала г-жа Эстевени съ насмѣшливой улыбкой.
— Тѣмъ хуже для него, если у вашего Леандра не было никакой вѣры! возразила, разгорячаясь, мамзель Бержре.
— Я не говорила, что у Леандра не было вѣры; я сказала, что онъ былъ язычникъ.
— Будто это не все равно!
— Не совсѣмъ, мамзель Бержре; у язычниковъ была своя вѣра, какъ и у насъ.
— Хороша вѣра! Всякія мерзости! возразила старая дѣва, болѣе и болѣе раздражаясь. — Впрочемъ, не въ томъ дѣло; господинъ Фруадво христіанинъ, или, по-крайней-мѣрмѣ, долженъ бы быть христіаниномъ; и если онъ въ-самомъ-дѣлѣ переплываетъ, каждую ночь черезъ рѣку, чтобъ видѣться съ легкомысленной дѣвчонкой…
— Да никто не говорилъ этого, прервала г-жа Жиро.
— Правда, сказала Урсула Шавле съ горькой усмѣшкой: — но никто не говорилъ и противнаго.
— Стало-быть, это возможное дѣло, прибавила суровая нравственность.
— Даже весьма-вѣроятное, вскричала Бержре, преувеличивая, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ: — и вы не находите этого возмутительнымъ? вы не видите, что пора прекратить такую гадость! И никто не считаетъ нужнымъ увѣдомить бѣднаго пастора, чтобъ въ воскресной проповѣди онъ уничтожилъ распутника и развратницу?
— Мамзель Бержре, вы слишкомъ горячитесь! вскричала конторщица съ нѣкоторымъ безпокойствомъ, ибо, мало полагаясь на скромность своихъ подругъ, она начинала опасаться, чтобъ подробности этого доброжелательнаго разговора не дошли до слуха владѣтелей завода.
— Какъ! я горячусь? вскричала мамзель Бержре съ гнѣвомъ: — я горячусь потому-что высказала свое негодованіе противъ распутства?
— Да, вы слишкомъ горячитесь. Я согласна, что поведеніе господина Фруадво двусмысленно, но не вижу причинъ сомнѣваться въ добродѣтели дочери господина Гранперрена; эта молодая дѣвица столько же добродѣтельна, какъ и благовоспитана.
— Прямая кокетка, проворчала Бержре: — нечестивица, безпрестанно оглядывающаяся въ церкви, вмѣсто того, чтобъ сидѣть скромно, опустивъ глаза въ молитвенникъ.
— Но, мамзель Бержре, сказала съ нѣкоторою колкостью кузина господина Бобилье: — если вы это видите, стало-быть, сами оглядываетесь, потому-что вы сидите передъ Викториной.
— Мадамъ Жиро, сухо отвѣчала Бержре: — знайте, что если я оглядываюсь иногда въ храмѣ божіемъ, такъ съ благочестивою и похвальною цѣлію, а не такъ, какъ ваша мамзель Викторина, за которую вы такъ горячо вступаетесь; она оглядывается съ нечестивымъ любопытствомъ!
— То-есть, она ищетъ господина Фруадво, сказала Урсула Шавле съ усмѣшкой ненависти. — Съ никоторыхъ поръ онъ не пропускаетъ ни одной обѣдни, между-тѣмъ, какъ прежде нога его не бывала въ церкви.
— И въ храмѣ Господнемъ происходятъ такія предосудительныя дѣла! вскричала Бержре, всплеснувъ руками.
— Все-таки я остаюсь одного мнѣнія съ госпожею Эстевени, сказала г-жа Жиро. — Господинъ Фруадво влюбленъ въ Викторину, это очень-возможно: она такъ мила, что ее полюбить не трудно. Но…
— Скажите, лучше, что она богата, прервала Урсула съ презрительной усмѣшкой, дурно скрывавшей тайную зависть, пожиравшую ея сердце: — ныньче мужчины не заботятся ни о красотѣ, ни о безобразіи: они женятся единственно для денегъ!
— Но, продолжала мадамъ Жиро: — до-сихъ-поръ ничто не доказываетъ, поощряетъ ли Викторина любовь господина Фруадво и знаетъ ли она объ ней; а что онъ переплываетъ каждую ночь рѣку, чтобъ видѣться съ нею — это нелѣпое предположеніе.
— Отъ-чего же нелѣпое? И что тутъ невозможнаго? коварно возразила г-жа Перронъ: — господинъ Фруадво плаваетъ какъ выдра.,
— Развѣ вы видѣли его плавающаго? спросила кузина мирнаго судьи безъ злаго умысла.
— Боже сохрани! вскричала суровая нравственность, опустивъ глаза: — но вѣдь прошлаго года онъ спасъ двухъ утопавшихъ дѣтей.
— Правда, онъ искусенъ во всѣхъ тѣлесныхъ упражненіяхъ, сказала г-жа Эстевени: — впрочемъ, нужно ли умѣть плавать подобно лорду Байрону, чтобъ переплыть рѣчку, въ которой часто нѣтъ почти воды?
— Теперь на шлюзахъ нѣтъ двухъ дюймовъ глубины, сказала совершеннолѣтняя дѣва.
— А для человѣка ловкаго они могутъ замѣнить хорошій мостъ, прибавила г-жа Перронъ.
— Нѣтъ никакого сомнѣніи, вскричала какъ-бы въ заключеніе старая Бержерё: — негодный проходитъ по шлюзамъ на гнусныя свиданія.
— Но наконецъ, сказала кузина мирнаго судьи: — чтобъ обвинять бѣднаго господина Фруадво въ весьма-важномъ преступленіи, именно въ вторженіи ночью въ домъ господина Гранперрена, надобно имѣть какія-нибудь доказательства. Есть ли они у васъ?
— Главное доказательство, сударыня, съ достоинствомъ отвѣчала мамзель Бержре: — заключается въ моемъ убѣжденіи.
Отвѣтъ былъ рѣшительный; снисходительная г-жа Жиро хотѣла возражать, но тщетно старалась доказывать, что утреннія прогулки молодаго адвоката на берегу рѣки не только не служили обвиненіемъ, но, напротивъ, доказывали самымъ очевиднымъ образомъ невинность Викторины Гранперренъ, ибо счастливый любовникъ не сталь бы поступать такъ неосторожно. На всѣ эти разсужденія, основанныя на справедливости и здравомъ смыслѣ, упрямая старая дѣва Бержре отвѣчала покачивая головою:
— Все это прекрасно, мадамъ Жиро; вижу только, что вы искренно привязаны къ мамзель Викторинъ; но никто не разувѣрить меня въ томъ, въ чемъ я убѣждена твердо.
Кромѣ г-жи Эстевени, опасавшейся нескромности своихъ подругъ, и потому невысказавшей открыто своего мнѣнія, все прочія дамы шатожиронскаго общества присоединились къ мамзель Бержре и объявили, по ея примѣру, что онѣ твердо убѣждены. Потомъ, наперерывъ одна передъ другою, стали онѣ объяснять по-своему невѣроятности романа, героемъ котораго невольно сдѣлался молодой адвокатъ, — и, благодаря самымъ замысловатымъ комментаріямъ, все стало вскорѣ явно, очевидно, неоспоримо.
Господинъ Фруадво пересталъ быть любезнымъ, потому-что былъ влюбленъ; онъ былъ разсѣянъ, задумчивъ, даже печаленъ, потому-что былъ влюбленъ; онъ избѣгалъ общества, которое такъ долго украшалъ и увеселялъ своимъ присутствіемъ, потому-что, опять-таки, былъ влюбленъ. Все это было очень-логически; но проницательность полудюжины любопытныхъ, праздныхъ и злыхъ провинціалокъ не могла удовольствоваться такими прямыми, благоразумными выводами: едва узнали онъ о любовной интригѣ, какъ съ исключительнымъ жаднымъ любопытствомъ стали заниматься ея развязкой; а такъ-какъ въ сущности эта развязка была совершенно-неизвѣстна, то онѣ сами придумали ее, благодаря плодовитости воображенія, которою отличаются почти все женщины въ подобныхъ случаяхъ.
И вотъ послѣдняя глава романа Жоржа Фруадво и Викторины Гранперренъ, составленная совокупными трудами г-жъ Шавле, Перронъ и Берькрё, не смотря на повторяемыя возраженія г-жи Жиро и на осторожную нейтральность, которой г-жа Эстевени сочла нужнымъ придержаться:
Всякую ночь молодой адвокатъ, прозванный Алкивіадомъ ученой конторщицей, оправдывалъ это знаменитое въ лѣтописяхъ волокитства имя, пробираясь въ жилище предмета своей страсти. Домъ г. Грапперрена былъ окруженъ оградой со всѣхъ сторонъ, исключая рѣки: оттуда пробирался адвокатъ или переплывая рѣку, въ подражаніе прекрасному Леандру, или болѣе прозаически, пробираясь по шлюзамъ, или же, что всего вѣроятнѣе, въ одной изъ лодокъ, привязанныхъ у праваго берега. Такимъ-образомъ, дерзкій соблазнитель не оставлялъ по себѣ никакого слѣда и, сверхъ-того, избѣгалъ встрѣчи съ сторожевыми собаками, отъ бдительности которыхъ не могъ бы скрыться, еслибъ вздумалъ войдти въ жилище г. Грапперрена другимъ путемъ. Иначе быть не могло: таково было единодушное мнѣніе проницательныхъ сотрудницъ.
Придумавъ, прикрасивъ и дополнивъ эту маленькую развязку, каждая изъ трехъ добрыхъ сотрудницъ, дѣйствовавшихъ общими усиліями, выразила свое добродѣтельное негодованіе пантомимой, согласной съ ея характеромъ и привычками: старая Бержре подняла глаза къ небу съ горестнымъ соболѣзнованіемъ; суровая нравственность стыдливо опустила глаза; Урсула Шавле испустила вздохъ, исполненный ненависти къ мужескому полу: такъ весьма-часто вздыхаютъ слишкомъ совершеннолѣтнія дѣвы!
Въ такомъ положеніи были дѣла, когда явился г. Бобилье, имѣвшій доступъ на большія и малыя собранія въ гостиной г-жи Эстевени, гдѣ происходила описанная нами сцена.
Узнавъ предметъ общаго разговора, мирный судья, любившій Фруадво, тотчасъ понялъ, какихъ непріятностей можетъ ему надѣлать злонамѣренная болтовня, несправедливость которой была, впрочемъ, очевидна. Изъ участія къ своему молодому другу, онъ старался пресѣчь въ самомъ началѣ злословіе или, лучше сказать, клевету, родившуюся въ небольшомъ кругу, но могущую, если не будутъ приняты мѣры, распространиться повсюду.
— Сударыни, сказалъ старикъ съ выраженіемъ любезности и врожденною ему насмѣшливостью: — не могу довольно надивиться чудной плодовитости воображенія, съ помощію которой вы превращаете въ драму самое ничтожное обстоятельство. Изъ одного камня вы умѣете выстроить цѣлый домъ: если дать вамъ маленькое деревцо, я увѣренъ, въ пять минутъ вы съумѣете составить изъ него цѣлый лѣсъ. Какъ? изъ того, что съ нѣкотораго времени Фруадво изъ охотника сталъ рыболовомъ, вы заключаете, что онъ Ловласъ и соблазнилъ г-жу Гранперренъ?
— Рыбная ловля одинъ предлогъ, сказала съ сардоническимъ смѣхомъ Урсула Шавле: — я увѣрена, что въ цѣлую недѣлю онъ не поймалъ ни одного пискаря.
— Извините, сударыня, возразилъ чиновникъ: — я имѣю полное право сказать, что вы ошибаетесь. Фруадво, по любезности своей снабжавшій меня весьма-часто дичью, сталъ доставлять мнѣ рыбу съ-тѣхъ-поръ, какъ занялся ея ловлей, и не далѣе, какъ вчера принесъ мнѣ славную форель.
— Которую ваша ключница купила у рыбака Лавернье, сказала съ злобной усмѣшкой мамзель Бержре: — я была при томъ и замѣтила это темъ съ большимъ удовольствіемъ, что злые люди увѣряли меня, будто вы скоромничаете по субботамъ.
Увидѣвъ неудачу своей услужливой лжи, г. Бобилье ни мало не смутился отъ ироническаго смѣха, послѣдовавшего за объясненіемъ старой дѣвы.
— Нечего дѣлать! сказалъ онъ, притворно смѣясь: — если нельзя обмануть вашей проницательности, я скажу вамъ всю правду.
— А! говорите, говорите! вскричали въ одно время три или четыре голоса съ выраженіемъ живаго любопытства.
— Вы угадали, продолжалъ старикъ таинственно: — рыбы смело могутъ играть вокругъ удочки Фруадво, потому-что рыбная ловля не что иное, какъ предлогъ для оправданія долгихъ пребываніи его близь шлюза… Вы, вѣроятно, замѣтили, что онъ всегда садится возлѣ шлюза.
— Потому-что оттуда, съ живостію замѣтила сестра сборщика податей: — лучше всего видна аллея, по которой теперь, каждое утро ровно въ одиннадцать часовъ, прогуливается мамзель Гранперренъ.
— Сударыня, возразилъ мирный судья съ насмѣшливой улыбкой: — въ этомъ отношеніи ваша проницательность ошибается. Поведеніе Фруадво имѣетъ причину важнѣе и серьёзнѣе романической интриги, слишкомъ-скоро и необдуманно родившейся въ вашемъ пылкомъ воображеніи.
Всѣ взоры съ любопытствомъ обратились на лицо хитраго старика.
— Сказать ли вамъ, что онъ дѣлаетъ каждое утро у шлюза? лукаво спросилъ онъ, замѣтивъ, что возбудилъ общее любопытство.
— Не повторяйте только исторіи съ форелью, отвѣчала старая мамзель Бержре, угрюмое лицо которой ясно доказывало, что она напередъ рѣшилась не вѣрить тому, что скажетъ услужливый защитникъ молодаго адвоката.
— Если вы сомнѣваетесь въ моей правдивости, небрежно возразилъ г. Бобилье: — такъ г-жа Эстевени сама объяснитъ такъ дурно-понятую вами причину поведенія нашего пріятеля Фруадво.
— Я? сказала конторщица съ изумленіемъ.
— Именно вы, сударыня: изучивъ въ совершенствѣ древнюю исторію, вы не можете не знать Демосѳена.
— Конечно, я знаю его, отвѣчала г-жа Ботевено, весьма-довольная комплиментомъ мирнаго судьи: — но не понимаю, что можетъ быть общаго…
— Вы, вѣроятно, помните, какъ поступалъ этотъ знаменитый ораторъ въ молодости, чтобъ избавиться отъ недостатка въ произношеніи, вредившаго его ораторскимъ успѣхамъ.
Послѣ минутнаго размышленія, ученая конторщица отвѣчала съ радостною поспѣшностью:
— Демосѳенъ клалъ камешки въ ротъ!
— Что я говорилъ, сударыни! вскричалъ мирный судья, почтительно поклонившись торжествующей конторщицъ: — я былъ увѣренъ, что найду помощницу въ г-же Эстевени и въ ея учености.
— Да что вы? смѣетесь надъ нами что-ли? вскричала Бержье, у которой, кромѣ многихъ другихъ добродѣтелей, не доставало и терпѣнія: — если вашъ Демосѳенъ клалъ камешки въ ротъ, такъ это доказываетъ только, что онъ былъ какой-нибудь фокусникъ, въ родѣ того Леандра, о которомъ сейчасъ говорили. Скажите жь мнѣ, что можетъ бытъ общаго между этими языческими сказками и мерзостями г. Фруадво?
— Я совершенно-согласна съ вами, жеманно сказала г-жа Перронъ: — хоть бы г. Бобилье и доказалъ, что г. Фруадво глотаетъ камешки за завтракомъ, я все-таки не пойму, какимъ образомъ это новое безчинство можетъ оправдать постыдное преступленіе, ему приписываемое?
— Позвольте, сударыни, сказалъ г. Бобилье съ движеніемъ, приглашавшимъ всѣхъ къ молчанію и вниманію: — позвольте мнѣ прибавить одно слово къ тому, что такъ кстати сказала г-жа Эстевени, и вы увидите, что я ни мало не уклонился отъ своего предмета!
Остроумный мирный судья очень-хорошо зналъ, какое могущественное вліяніе имѣла ученая конторщица на милую женскую аристократію, и потому, какъ замѣтили читатели, онъ всячески старался пріобрѣсть ея благорасположеніе, возстановивъ между собою и ею, съ самаго начала этого спора, нѣкотораго рода взаимность.
— Независимо отъ камешковъ, которые греческій ораторъ бралъ въ ротъ, продолжалъ Бобилье спокойнымъ тономъ: — онъ прибѣгалъ еще къ другому упражненію, чтобъ избавиться отъ заиканія, которому былъ подверженъ: онъ прогуливался по морскому берегу и обработывалъ свой органъ, стараясь перекричать, декламируя, шумъ разъяренныхъ морскихъ волнъ.
— Что это за галиматья? спросила старая дева.
— Эта галиматья значитъ, сударыня, что съ нѣкоторыхъ поръ Фруадво дѣлаетъ на берегу нашей рѣчки то же, что Демосѳенъ дѣлалъ на берегу морскомъ. Убѣдившись въ важности обязанностей, возложенныхъ на него его званіемъ, и побуждаемый желаніемъ сдѣлаться отличнымъ ораторомъ, онъ обработываетъ свой органъ близь шумнаго шлюза… Сказать ли вамъ всѣ? прибавилъ старикъ таинственно: — я самъ подалъ ему этотъ совѣтъ.
— Какой вздоръ! сказала мамзель Бержре, пожавъ плечами съ видомъ совершенной недовѣрчивости.
— Я не замѣтила, прибавила г-жа Перронъ: — чтобъ г. Фруадво заикался; напротивъ, у него очень-чистое, явственное произношеніе.
— Упражненіе, о которомъ я говорю, отвѣчалъ, не теряя присутствія духа, г. Бобилье: — превосходно не только отъ заиканія, но оно удивительно усиливаетъ звучность голоса.
— Какъ-будто-бы г-ну Фруадво нужно усиливать звучность его голоса, сказала Урсула Шавле съ кисло-сладкой усмѣшкой: — всемъ извѣстно, что у него чудесный басъ.
— Прибавьте, что это извѣстно вамъ лучше, нежели кому-либо, возразилъ старикъ съ насмѣшливой улыбкой: — но какъ бы то ни было, хотя Фруадво не заика и не страдаетъ одышкой, однакожь онъ понялъ, что собственная польза его требуетъ постоянными упражненіемъ стараться усовершенствовать дары, которыми снабдила его природа. Слѣдовательно, хотя мнѣ и прискорбно разстроить романъ, созданный вашимъ пылкимъ воображеніемъ, однакожь я долженъ повторить, что ежеднѣвныя прогулки нашего молодаго пріятеля близь шлюзъ имѣютъ только одну цѣль, о которой я вамъ сейчасъ говорилъ. Сверхъ того, я долженъ прибавить, что онъ дѣлаетъ значительные успѣхи, которые всякій могъ замѣтить въ два послѣднія засѣданія суда.
Болѣе или менѣе правдоподобное объясненіе добраго мирнаго судьи было безпрекословно принято тремя: г-жею Жиро, которая, по врожденной снисходительности, рада была случаю оправдать обвиненнаго; г-жею Эстевени, снисходительность которой мирный судья снискалъ, польстивъ ея литературному самолюбію, и, наконецъ, г-жею Перронъ, всегда и во всемъ согласовавшейся съ мнѣніемъ ученой конторщицы.
Что жь касается до двухъ почтенныхъ дѣвъ этого женскаго общества, то онъ упорствовали въ томъ, что называли своимъ убѣжденіемъ: Урсула Шавле не уступала потому-что ревность не видитъ и не слышитъ ничего, несогласующегося съ ея призраками, а мамзель Бержре потому-что злословіе неохотно вынимаетъ когти изъ добычи, въ которую вцѣпилось.
Не подозрѣвая, что прогулки его были цѣлію самыхъ безжалостныхъ разсужденій, какихъ только можетъ страшиться поведеніе молодаго человѣка, — разсужденій и догадокъ пяти зрѣлыхъ провинціалокъ, Жоржъ Фруадво продолжалъ прогуливаться каждое утро по берегу рѣчки, но вскорѣ замѣтилъ, что за нимъ присматриваютъ.
Бѣсѣдка въ концѣ сада сборщика податей сдѣлалась наблюдательнымъ постомъ, сторожевой башней, съ которой совершеннолѣтняя дѣва, Урсула Шавле, и перезрѣлая дѣва, г-жа Бержре, какъ-бы созданныя одна для другой, не сходили, лишь только на горизонтѣ показывалась безобидная удочка — предлогъ прогулокъ чувствительнаго провинціала.
Изъ глубины души Фруадво вырвалось искреннее желаніе, чтобъ коварная парочка, неусыпно за нимъ присматривавшая, провалилась въ преисподнюю, но не отказался, однакожь, отъ своихъ уединенныхъ прогулокъ.
Молодой адвокатъ безъ имени и состоянія былъ такъ холодно принятъ въ домѣ мѣщански-гордаго г. Гранперрена и его аристократически-надменной жены, свиданія его съ Викториной были такъ рѣдки, онъ былъ такъ связанъ въ ея присутствіи, что видѣть ее издали, за рѣкою, казалось ему неоцѣненнымъ счастіемъ. Надобно знать провинцію, чтобъ понять, съ какимъ упрямствомъ или, лучше, съ какимъ ожесточеніемъ страсть, подверженная самому неутомимому шпіонству, ежедневнымъ непріятностямъ, преслѣдуемая множествомъ препятствій, неизвѣстныхъ на болѣе-обширной сценѣ, цѣпляется за малѣйшія милости, ей оказываемыя: взглядъ въ церкви, улыбка на гуляньѣ, ленточка какого нибудь символическаго цвѣта, надѣтая и снятая перчатка, — все это составляетъ нѣжный, таинственный языкъ, съ помощію котораго влюбленные стараются обмануть неумолимую бдительность, избирающую ихъ своими жертвами.
Итакъ, каждое утро Фруадво, вооруженный приборомъ рыболова, занималъ самую выгодную для него позицію на берегу рѣки; и даже въ этотъ день, послѣ пріѣзда маркиза де-Шатожиронъ, онъ, хотя и приглашенный на заводъ къ обѣду, не могъ воспротивиться желанію пройдтись по драгоцѣнной для него тропинки, съ которой онъ такъ часто видѣлъ молодую и прелестную Викторину, прогуливавшуюся, быть-можетъ, не совсѣмъ безъ цѣли, по каштановой аллеѣ.
V.
Скользкій путь.[править]
Замѣчаніе и жестъ барона де-Водре превратили нѣжное замѣшательство Викторины въ довольно-тяжелое смущеніе.
До-сихъ-поръ, Викторина находила совершенно-сантиментальную, почти-поэтическую физіономію въ Жоржѣ Фруадво, уединенно сидѣвшемъ подъ ивой, подобно виргиліеву пастушку; но въ эту минуту она не могла не сознаться, что онъ весьма-дурно выбралъ минуту романическаго созерцанія и, по обычаю всѣхъ дочерей Евы, она втайнѣ упрекала его въ этой несмышлености такъ же строго, какъ бы упрекала, еслибъ онъ не явился на это невинное свиданіе.
— Какое безразсудство! подумала она съ досадой: — онъ обѣдаетъ сегодня у насъ и могъ бы имѣть такой удобный случай поговорить со мною передъ обѣдомъ.
— Г. Фруадво напрасно играетъ въ прятки, продолжалъ баронъ саркастически: — другіе, кромѣ насъ, могутъ увидѣть его и растолковать въ дурную сторону причину, заставляющую его скрываться за деревомъ… Да вотъ, посмотрите, прибавилъ онъ, указавъ пальцемъ на маленькій садикъ, отдѣленный отъ тропинки изгородью изъ жимолости: — видите ли двухъ сострадательныхъ женщинъ, которыя, я въ томъ увѣренъ, стараются теперь растолковать себе таинственное поведеніе нашего любезнаго земляка.
Сквозь желтѣющую зелень бесѣдки, украшавшей уголъ сада сборщика податей, выглядывали угрюмыя, недоброжелательный лица Урсулы Шавле и г-жи Бержре. Старая Бержре, по обыкновенію, была въ темпомъ платье; но младшая ея подруга по дѣвичеству, ханжеству и злословію нарядилась въ бѣлое платье, неумѣренно-накрахмаленное и украшенное разноцвѣтными лентами, розданными распорядителемъ празднества, согласно этикету этого торжественнаго дня; читатели, вѣроятно, помнятъ, что на сестру сборщика податей вмѣстѣ съ дочерью мэра была возложена честь представленія маркизѣ де-Шатожиронъ корзины съ цвѣтами.
При видѣ двухъ почтенныхъ жертвъ равнодушія мужескаго пола, Викторина принужденно улыбнулась.
— Не правда ли, что мамзель Урсула Шавле въ своемъ бѣломъ платьѣ и съ трехцвѣтными ленточками очень-похожа на вывѣску Коня-Патріота! сказала она, употребивъ одинъ изъ искусныхъ оборотовъ, къ которымъ обыкновенно прибѣгаютъ женщины въ замѣшательствѣ.
— Мамзель Урсула Шавле сегодня смѣшнѣе обыкновенного, отвѣчалъ баронъ: — но поговоримте лучше о г. Фруадво. Право, положеніе его достойно сожалѣнія.
— Почему? спросила Викторина съ принуждѣннымъ равнодушіемъ.
— Какъ? вы не замѣчаете, какой катастрофѣ онъ подвергается? Никогда соловей не былъ въ такой опасности близь змѣи… а тутъ цѣлая пара!
— Чего? Соловьевъ, или змѣй?
— Пара старыхъ дѣвъ.
— То-есть?..
— То-есть, пара змѣй, хоть мнѣ совсѣмъ-справедливо причислять ихъ къ позвоночнымъ хладнокровнымъ животнымъ.
— Какъ вы строги къ намъ, бѣднымъ дѣвушкамъ! сказала Викторина Гранперренъ, надувъ губки и стараясь удалить разговоръ отъ предмета, котораго она страшилась.
— Не смотря на ваше отвращеніе отъ замужства, продолжалъ баронъ насмѣшливо: — я не думаю, чтобъ вы когда-нибудь пріобрѣли право принять сказанное мною за личность; но возвратимся къ нашему соловью… кажется, я могу такъ назвать г. Фруадво, ибо, говорятъ, у него прекрасный голосъ?
— Я то же слышала, отвѣчала нѣсколько-лицемѣрно Викторина.
— Итакъ, возвратимся къ нашему любезному виртуозу; если онъ оглянется, такъ погибнетъ, и я вижу, какъ онъ уже подчиняется непреодолимому влеченію и добровольно предается жаламъ этой ядовитой четы.
— Ахъ, Боже мой! вы меня пугаете.
— Вы должны не пугаться, а сострадать.
— Сострадать?
— Разве вамъ это трудно?
— Совсѣмъ нѣтъ.
— Прекрасно, потому-что состраданіе есть добродетель, которая находитъ награду въ самой-себе.
— Въ самой-себѣ! машинально повторила молодая девушка, не понимая еще, къ чему клонились слова барона.
— Конечно; не находите ли вы, напримѣръ, что теперь вамъ было бы очень-пріятно изъ состраданія спасти нашего шатожиронскаго Цицерона изъ опаснаго положенія, въ которое онъ такъ неосторожно попался?
Не понимая еще, продолжаетъ ли баронъ де-Водре шутить, или говоритъ серьёзно, Викторина подняла на него взоръ, выраженіе котораго колебалось между признательностью и неудовольствіемъ.
— Я говорю серьёзно, отвѣчалъ на этотъ выразительный взоръ сельскій дворянинъ, разсудившій, что въ-отношеніи къ молодому человѣку, котораго общее мнѣніе называло его соперникомъ, онъ долженъ былъ выказать добродушіе, безкорыстное по наружности, покорное въ сущности. Единственное утѣшеніе его въ этомъ случаѣ была нисколько насмешливая форма, въ которую онъ позволялъ себе облекать это невольное добродушіе.
Не совсѣмъ-разсѣявшаяся недоверчивость заставила молодую девушку продолжить молчаніе.
— Видъ г-нъ Фруадво обѣдаетъ у васъ сегодня? спросилъ онъ равнодушно.
— Кажется, отвѣчала Викторина вполголоса.
— Стало-быть, онъ имѣетъ право явиться сюда?
— Разумеется.
— Можетъ-быть, вамъ неугодно, чтобъ онъ воспользовался этимъ правомъ?
— Отъ-чего же?.. ведь онъ приглашенъ.
— Прекрасно; такъ мы окажемъ ему услугу, вырвавъ его изъ острыхъ зубовъ этихъ двухъ ядовитыхъ змей!
— Какимъ образомъ? спросила Викторина, взоръ которой обратился теперь на барона съ выраженіемъ признательности, безъ примеси другаго чувства.
— Забросимъ ему удочку: онъ скорѣе клюнетъ, нежели рыбы, къ которымъ онъ съ нѣкотораго времени питаетъ такую отчаянную и несчастную страсть.
Викторина опустила глаза еще скорѣе, нежели подняла ихъ.
— Дайте мнѣ вашу руку, продолжалъ г-нъ де-Водре, подставивъ свой геркулесовскій локоть маленькой ручки молодой дѣвушкѣ.
— Къ-чему это? сказала она, сдѣлавъ тщетное усиліе воспротивиться приглашенію барона.
— Теперь не смотрите на ту сторону рѣки.
— Боже мой! Какъ вы сегодня злы; а я считала васъ такимъ добрымъ! Съ чего вы взяли, что я смотрю на ту сторону рѣки?
— Положимъ, что вы смотрѣли; не смотрите болѣе впредь до разрѣшенія.
— О, будьте покойны! сказала молодая дѣвушка, потерявшая охоту подвергаться далѣе сатирическимъ замѣчаніямъ такого проницательнаго наблюдателя.
— Прекрасно! продолжалъ баронъ: — но вы не такъ поняли мое запрещеніе. Съ опущенными глазами и суровымъ выраженіемъ лица вы похожи на монастырку, между-тѣмъ, какъ для успѣшнаго исполненія моего намѣренія вы должны минутъ пять, по-крайней-мѣрѣ, играть роль кокетки.
— Роль кокетки! Съумѣю ли я? наивно сказала Викторина.
— Начало сдѣлано, возразилъ улыбаясь г-нъ де-Водре: — выраженіе, съ которымъ вы произнесли эти три слова: «съумѣюли я?» и взглядъ, ихъ сопровождавшій, сдѣлали бы честь г-жѣ Марсъ въ самую блистательную ея эпоху.
— Вы сегодня нестерпимо-злы, и если не перестанете, я возненавижу васъ.
— Теперь же прошу представить чувство совершенно-противоположное ненависти.
— Какое чувство? съ сердцемъ вскричала молодая дивушка.
— О! успокойтесь! я многаго требовать не стану; прошу васъ только притвориться внимающею любезностямъ, которыя я будто-бы расточаю вамъ здѣсь, наединѣ, въ тѣни этихъ ромaничecкихъ каштановъ.
— Я даже позволяю вамъ дѣйствительно говорить мнѣ любезности; это будетъ гораздо-пріятнѣе вашихъ насмѣшекъ.
Во время этого разговора, Викторина и г. де-Водре опять стали прогyливаться, и баронъ нарочно старался быть замѣченнымъ влюбленнымъ Фруадво.
— Знаете ли, спросилъ баронъ по прошествіи нѣсколькихъ секундъ; — что мы теперь дѣлаемъ?
— Мнѣ кажется, прогyливаемся, отвѣчала Виктоpииa голосомъ, въ которомъ проявлялась досада, съ трудомъ скрываемая подъ видомъ притворной веселости.
— Совсѣмъ нѣтъ: мы не прогуливаемся, — мы закидываемъ удочку.
— Закидываемъ удочку?
— И знаете ли, какъ называется этотъ родъ ловли?
— Вы опять насмѣхаетесь надо мною?
— Онъ называется ловлею ревнивцевъ, сказалъ г. де-Водре съ непоколебимою важностью: — и, кажется, ловля будетъ успѣшна, потому-что, если я не ошибаюсь, рыбка уже клюнула.
Невольнымъ движеніемъ Викторина, вопреки запрещенію барона, бросила быстрый взглядъ въ ту сторону, гдѣ за минуту находился Фруадво; но онъ уже вышелъ изъ неудачной засады и молодая дѣвушка увидѣла его идущаго большими шагами и въ сильномъ волненіи.
Продолжая метафору сельскаго дворянина, мы скажемъ, что молодой адвокатъ успѣлъ уже проглотить отравленный крючокъ ревности.
Не смотря на распространившійся слухъ касательно скораго бракосочетанія барона де-Водре съ дочерью г-на Гранперреня, не смотря на то, что слова, сказанныя г. Бобилье въ то же утро, придавали этому слуху серьёзное значеніе, Фруадво, имѣвшій, вѣроятно, нѣкоторыя причины надѣяться, что былъ втайнѣ предпочтенъ молодою дѣвушкой, не впадалъ въ совершенное уныніе; надежда — такой цвѣтокъ, который надобно нѣсколько разъ вырывать изъ сердца влюбленныхъ, чтобъ вырвать его съ корнемъ. Но, увидѣвъ молодую дѣвушку наединѣ съ мужчиной, мнимымъ своимъ соперникомъ, замѣтивъ въ-особенности согласіе, по-видимому, господствовавшее въ этой уединенной прогулкѣ, устроенной, вѣроятно, стараніями г-жи Гранпеаренъ, — Жоржъ почувствовалъ, какъ въ жилахъ его закипѣла кровь, подогрѣтая уже страстію и пылкимъ характеромъ; самая грозная, необузданная пантомима выразила вскорѣ жестокое волненіе, имъ овладѣвшее.
Хотя баронъ былъ столько же добръ, сколько великодушенъ, однакожь онъ не могъ защититься отъ маленькой слабости, свойственной людямъ зрѣлыхъ лѣтъ и состоящей въ страсти поперечить на каждомъ шагу молодымъ соперникамъ, надъ которыми они не имѣютъ надежды восторжествовать дѣйствительно. Неровная походка слишкомъ-чувствительнаго адвоката, глухое бѣшенство, выражавшееся во всѣхъ его движеніяхъ, пробудили въ старомъ дворянинѣ чувство, гораздо-болѣе походившее на удовлетворенную досаду, нежели на снисходительное состраданіе.
— Рыбка клюнула, сказалъ онъ, лукаво улыбаясь: — теперь, кажется, можно выдернуть удочку.
Съ этими словами, баронъ, крѣпче сжавъ руку молодой дѣвушкѣ, какъ-бы опасаясь, чтобъ она не ушла отъ него, удалился отъ берега рѣки и пошелъ наискось чрезъ каштановую аллею, по направленію къ центру сада.
Баронъ не ошибся: послѣднее обстоятельство довело раздраженіе молодаго адвоката до крайности.
— Они видѣли меня оба, сказалъ онъ про себя, внезапно остановившись и задыхаясь отъ бѣшенства: — и такъ-какъ я мѣшаю имъ, то они удалились въ надеждѣ отъискать другое мѣсто, гдѣ бы они были защищены отъ моихъ докучливыхъ взглядовъ. О, женщины! Тщеславіе и коварство — вотъ ихъ девизъ… А я еще считалъ ее такою наивною, такою искреннею! Всѣ ея поступки были обманъ и измѣна!
Во время этого монолога, значительно сокращеннаго нами, — ибо жалобы влюбленныхъ вообще не отличаются лаконизмомъ, — изъ бесѣдки, зелень которой только вполовину скрывала Урсулу Шавле и достойную ея подругу, послышался сардоническій шопотъ и оскорбительный смѣхъ; но Фруадво былъ такъ разстроенъ и взволнованъ, что не обратилъ вниманія на добродѣтельныхъ ехиднъ, шипѣвшихъ въ травѣ въ ожиданіи удобнаго случая ужалить.
— Какъ я былъ смѣшонъ, жалокъ! продолжалъ Фруадво: — я такъ неловокъ въ этомъ проклятомъ новомъ фракѣ, какъ-будто сжатъ въ тискахъ; только въ своихъ старыхъ охотничьихъ курткахъ я свободенъ, ловокъ! Они смѣялись, — вѣроятно, надо мной. Надо мной! О! еслибъ я былъ въ этомъ увѣренъ, — этотъ Голіаѳъ, баронъ де-Водре, поплатился бы своею кровью!
Въ эту самую минуту, г. де-Водре и Викторина скрылись за деревьями парка.
— Нѣтъ, не принимаю роли глупца, которую они сговорились заставить меня играть! сказалъ Фруадво, топнувъ ногою съ удвоенною яростью. — Вѣдь и я приглашенъ къ обѣду такъ же, какъ и этотъ дерзкій, бородатый баронъ; зачѣмъ же мнѣ бѣситься здѣсь, какъ дураку, если я имѣю право явиться къ г-ну Гранперрену и предстать какъ живое, мстительное угрызеніе совѣсти предъ глазами коварной?
Въ тридцать лѣтъ, исполненіе обыкновенно немедленно слѣдуетъ за намѣреніемъ, особенно, когда любовь вмѣшается въ дѣло. Въ нѣсколько секундъ Фруадво рѣшился; оставалось только исполнить. Дорога къ заводу шла черезъ мостъ, но до моста далеко! Двѣсти шаговъ, по-крайней-мѣрѣ, до него, и столько же по другому берегу; притомъ же, надобно было проходить по многолюднѣйшей части селенія и еще въ праздничный день. Какъ это долго! скучно! тѣмъ болѣе, что въ нѣсколькихъ шагахъ представлялось легкое, короткое средство сообщенія!
Засуха, продолжавшаяся нѣсколько недѣль, до того убавила воду въ маленькой рѣчкѣ, что она просачивалась только маленькими, незначительными струйками черезъ шлюзы и едва-едва наполняла каналъ завода. Плотина, въ обыкновенное время направлявшая теченіе діагональнымъ откосомъ, была теперь совершенно-открыта, и зеленоватые, широкіе камни ея, покрытые местами слоемъ водянаго моха, какъ ковромъ, образованнымъ природою и временемъ приглашали прогуляться по нимъ, хотя наклонность ихъ поверхности и стоячая вода, подмывавшая ихъ основаніе, показывали, что подобная прогулка была не безъ опасности. Со стороны завода, плотина примыкала къ двери, служившей для закрытія канала въ случаѣ надобности; черезъ нее очень-удобно было перелезть съ помощію двухъ поперечныхъ выступовъ, образованныхъ брусками, изъ которыхъ она была сколочена.
Часто уже Фруадво, посреди своихъ сантиментальныхъ созерцаній, поглядывалъ на этотъ путь, по которому менее чемъ въ минуту могъ онъ достигнуть до той, сношенія съ которой долженъ былъ пока ограничивать однимъ созерцаніемъ; но, не смотря на всѣ клеветы шатожиронскаго высшаго круга, никогда ему не приходила мысль воспользоваться этой дорогой, днемъ или ночью; и только тысячи жалъ цѣлаго роя осъ, называемаго ревностью, могли заставить пылкаго, но робкаго обожателя воспользоваться этимъ искусительнымъ проходомъ.
Въ две секунды Фруадво очутился у шлюзовъ и соскочилъ съ возвышенія, на которое выходила въ этомъ мѣстъ тропинка, ибо правый берегъ былъ несколько-выше и обрывистѣе.
Этотъ неожиданно-дерзкій поступокъ заставилъ лицемѣрныхъ сплетницъ громко вскрикнуть, и въ то же мгновеніе лица ихъ съ выраженіемъ свирепаго любопытства высунулись изъ зелени беседки точно такъ, какъ при приближеніи добычи высовываются мордочки ласточекъ изъ-подъ соломы, въ которую онѣ засели.
— Не говорила ли я, что онъ пробирается каждую ночь къ безстыдницѣ этимъ путемъ? вскричала торжествующимъ голосомъ мамзель Бержре.
— Днемъ! Какой срамъ! вскричала Урсула Шавле, стараясь скрыть свое бешенство подъ видомъ дѣвственнаго негодованія.
— Не-уже-ли и теперь мне не повѣрятъ? Не-уже-ли и теперь старый развратникъ Бобилье осмѣлится увѣрять, что достойный подражатель его ходитъ къ шлюзамъ жевать камешки? Теперь мы сами видели, сами, своими глазами. Мы поймали его на дѣлѣ.
— Какой срамъ! Боже мой, какой срамъ! повторяла Урсула, такъ судорожно всплеснувъ руками, что сама себя оцарапала.
— По всему видно, что эта дорога ему знакома! прибавила мамзель Бержре, столько же радовавшаяся открыто, какъ подруга ея бѣсилась втайнѣ: — ему что день, что ночь, все равно; смотрите, какъ онъ бѣжитъ… гнусный развратникъ! онъ прыгаетъ не хуже любой гончей собаки.
Точно, въ эту минуту Фруадво, достигнувъ середины шлюзовъ, перепрыгнулъ черезъ довольно-широкую лужу, образовавшуюся отъ просачивавшейся воды. Счастливо преодолѣвъ это препятствіе, онъ остановился при видъ еще большей опасности, ибо мохъ, покрывавшій откосъ, былъ смоченъ тоненькими струйками воды, пробиравшейся въ нѣсколькихъ мѣстахъ между каменьями. Къ почти-неизбежной непріятности замочить тщательно-вычищенные сапоги, присоединялась еще для молодаго влюбленнаго человека опасность упасть, если онъ потеряетъ равновѣсіе, ибо путь, какъ сказано въ заглавіи, былъ чрезвычайно-скользкій. Паденіе же могло имѣть весьма-важныя послѣдствія, ибо откосъ былъ довольно-крутъ, и подъ нимъ струилась синеватая вода рѣки, готовой поглотить неосторожнаго.
Громкій, ироническій смѣхъ, раздавшійся въ паркѣ завода, внезапно увеличилъ опасность этого положенія.
Господинъ де-Водре, неопускавшій бѣлой, атласистой ручки Викторины Гранперренъ, отошелъ лишь на нисколько шаговъ и тотчасъ же воротился въ каштановую аллею, чтобъ удостовѣриться, произвела ли хитрость его желаемое дѣйствіе. Увидѣвъ Фруадво, стоявшаго посреди шлюзовъ съ одною поднятою ногою и тщетно-искавшаго сухое мѣсто, куда бы поставить ее, баронъ захохоталъ отъ души, потому-что въ эту минуту адвокатъ, къ которому онъ ощущалъ невольную ревность, показался ему чрезвычайно-смѣшнымъ, а человѣкъ, приближающимся къ старости, всегда радъ случаю посмѣяться надъ молодымъ соперникомъ.
Не смотря на тайное расположеніе къ Жоржу Фруадво, молодая дѣвушка, отъ природы веселая и нисколько-насмѣшливая, не могла не захохотать вмѣстѣ съ барономъ.
— Право, сказалъ баронъ: — надобно признаться, что нынѣшніе молодые люди изумительно-осторожны и бережливы. Въ наше время, мы не были такъ степенны; даже и теперь я, на мѣстъ г-на Фруадво, ощупывающаго мѣстность, подобно кошкѣ, опасающейся замочить лапку, смѣло рискнулъ бы своими сапогами.
Вѣроятно, г. де-Водре не сказалъ бы этой насмѣшки, еслибъ зналъ, какая грустно-существенная причина заставляла бѣднаго сельскаго адвоката беречь обувь, которую, въ случаѣ бѣды, ему нечѣмъ было замѣнить.
Ироническій смѣхъ, въ которомъ, къ крайнему своему огорченію, онъ явственно слышалъ свѣжій, звонкій голосокъ Викторины, превратилъ довольно-комическую нерѣшительность Фруадво въ отчаянную рѣшимость.
— Здѣсь я долженъ победить или умереть, сказалъ онъ про себя съ серьёзнымъ убѣжденіемъ, рѣдко покидающимъ влюбленныхъ даже въ наименѣе-трагическихъ обстоятельствахъ: — о, я увѣренъ, что свистъ пуль не производитъ такого впечатлѣнія на тѣхъ, которые слышатъ его въ первый разъ, какое производитъ на меня смѣхъ этой дѣвчонки! Да, я бы желалъ, чтобъ эти шлюзы было аркольскимъ мостомъ: въ одну минуту я водрузилъ бы знамя на противоположномъ концѣ его, или палъ бы славною смертью! Но гораздо-труднѣе идти на встрѣчу картечи, метаемой глазами этой коварной кокетки!.. Право, ноги у меня подгибаются, сердце замираетъ. Полно, Жоржъ, не будь трусомъ: она смотритъ на тебя!
Въ то самое время, когда адвокатъ отчаянно пустился впередъ, за нимъ, на правомъ берегу рѣки, послышался другой, рѣзкій и непріятный смѣхъ.
Двѣ старыя дѣвы вышли изъ бесѣдки, чтобъ лучше удовлетворить свое ненавистное любопытство и, выглядывая изъ-за ограды сада, преслѣдовали безжалостными насмѣшками несчастнаго юношу, ставшаго такимъ образомъ между двухъ огней въ то самое мгновеніе, когда старался вооружиться всемъ своимъ мужествомъ. Извѣстно, что въ подобныхъ несчастныхъ случаяхъ храбрѣйшіе солдаты теряются: то же случилось и съ бѣднымъ адвокатомъ. Невольнымъ и столь же неудачнымъ движеніемъ онъ, какъ Орфей, оглянулся; любопытство это имѣло самыя злополучныя послѣдствія, ибо въ то самое время, когда онъ, поразилъ грознымъ взглядомъ злокачественную пару старыхъ дѣвъ, нога его поскользнулась на мокромъ мхѣ, и онъ упалъ въ самую середину лужи, черезъ которую перескочилъ такъ счастливо. Фруадво бился еще минуту на откосѣ, почти столь же скользкомъ, какъ поверхность зеркала; но усилія его только увеличили опасность положенія. Тщетно цѣпляясь за камни, онъ покатился головою внизъ по коварному гласису и исчезъ въ водѣ… гдѣ мы его и оставимъ.
VI.
Посредникъ.[править]
Сцена другаго рода происходила въ то же время въ кабинетѣ г. Гранперрена.
Кабинетъ его состоялъ изъ довольно-обширной комнаты, освѣщенной двумя окнами, выходившими въ садъ; бѣлыя, лакированныя деревянныя стѣны тя были почти-совершенно закрыты шкафами краснаго дерева. На полкахъ, вмѣсто книгъ, которыхъ нигдѣ не было видно, лежали въ методическомъ порядкѣ красивые образчики разныхъ минераловъ. Кромѣ этой коллекціи, весьма-приличной въ кабинетѣ желѣзнозаводчика, украшеніе комнаты состояло изъ часовъ, довольно-дурнаго вкуса, поставленныхъ на каминѣ, между двумя подсвѣчниками такого же вкуса и двухъ старыхъ портретовъ, поврежденныхъ временемъ и висѣвшихъ по сторонамъ главной двери.
Одна изъ этихъ фамильныхъ картинъ представляла бородатаго воина въ латахъ съ наручниками, какіе носили еще въ концѣ шестнадцатаго столѣтія; другая изображала не столь воинственно-вооруженнаго и не столь бородатаго воина, искупавшего, однакожь, эти два недостатка блистательнымъ мундиромъ мушкетеровъ временъ Лудовика XIV и однимъ изъ тѣхъ необъятныхъ париковъ, кудри которыхъ, въ царствованіе великаго короля, разсыпались подобно львиной гривѣ по плечамъ всѣхъ порядочныхъ людей.
Эти два портрета, съ полудюжиною другихъ, имъ подобныхъ, составляли наличность приданаго Клариссы де-ла-Жантьёръ. Г-нъ Гранперренъ, питавшій необыкновенную склонность къ дворянству, не смотря на свое плебейское происхожденіе, а, быть-можетъ, и по причинѣ такого происхожденія, размѣстилъ эти почтенные портреты по главнымъ покоямъ своего жилища такимъ образомъ, чтобъ который-нибудь изъ нихъ былъ у него непремѣнно передъ глазами, работалъ ли онъ въ своемъ кабинетѣ, сидѣлъ ли въ гостиной, обѣдалъ ли въ столовой, — словомъ, всегда.
Къ-сожалѣнію, это не были предки желѣзнозаводчикв, который, не смотря на свою страсть къ деньгамъ, купилъ бы ихъ частію своего состоянія, еслибъ это былъ товаръ продажный. Почтенный промышленикъ изъ всѣхъ своихъ предковъ зналъ только отца, въ-продолженіе тридцати лѣтъ управлявшего заводомъ, который послѣ самъ купилъ, и дѣда, о которомъ онъ умалчивалъ, и не безъ причины, какъ говорили добрые люди мелкаго общества, потому-что упомянутый дѣдъ вышелъ изъ Сен-Флура, своей родины, съ мѣшкомъ на спинѣ, въ которомъ хранились элементы будущаго богатства — необходимыя орудія нѣсколько-шумнаго ремесла, которымъ, съ незапамятныхъ временъ, славится часть жителей этого пріятнаго города. За этимъ дѣдомъ, происхожденіе котораго, какъ читатели видѣли, было очень-недвусмысленно, родъ Граннерреновъ терялся во мракъ неизвѣстности.
Не имѣя права говорить: «мои предки», кузнечный заводчикъ утѣшалъ себя тѣмъ, что говорилъ: «предки моей жены»… Онъ такъ часто повторялъ эти слова, что можно было предположить въ немъ желаніе отразить на себѣ часть аристократическаго блеска, которымъ сіяли эти почтенные предки. Можетъ-быть, г. Гранперренъ воображалъ, что, по примѣру привилегіи, которого пользовался, по словамъ Мольера, домъ де-ла-Прюдотри, гдѣ большій или меньшій объемъ живота облагороживалъ, что бракъ его съ послѣдней отраслью древней фамиліи де-ла-Жантьеръ уничтожилъ недостатокъ плебейства, которому онъ былъ подверженъ, и не замедлитъ превратить его въ настоящаго дворянина.
Въ ту минуту, съ которой начинается эта сцена, два человѣка, сидившіе по сторонамъ бюро, перпендикулярно поставленнаго въ простѣнкѣ между окнами, разговаривали съ возраставшимъ жаромъ собесѣдниковъ, несовсѣмъ-согласующихся въ спорѣ чрезвычѣйно-занимѣтельномъ.
Одинъ изъ нихъ былъ самъ г. Гранперренъ, человѣкъ лѣтъ пятидесяти, одаренный довольно-величественною дородностью и наружностію, которую можно бы назвать почтенною, еслибъ выраженіе неуместной гордости не портило патріархальнаго характера, придаваемаго лицу его красивыми кудрями сѣдыхъ волосъ.
Другой, годами десятью моложе, былъ г. де-Буажоли, тотъ самый, который, не показываясь, съ любопытствомъ слѣдилъ изъ окна гостинницы Коня-Патріота за шумными сценами, происходившими утромъ того дня на площади.
Совѣтникъ маконской префектуры былъ человѣкъ тощій, худощавый, черноволосый, съ узкимъ лбомъ, желчнымъ цвѣтомъ лица, живыми глазами и съ физіономіей, походившей вмѣстѣ на сороку и лисицу; онъ былъ церемоніально одѣтъ въ черномъ, какъ и хозяинъ завода, но кромѣ того у него было украшеніе, недостававшее еще послѣднему, именно въ петличкѣ фрака его красовалась ленточка почетнаго-легіона.
— Любезнѣйшій кандидатъ, говорилъ г. Буажоли, машинально чертя карандашомъ безобразныя арабески на бумажкѣ, которую положилъ на бюро, внимательно осмотрѣвъ ее сперва: — чтобъ разсѣять заблужденіе, могущее обратиться намъ во вредъ, я долженъ повторить вамъ: вы рѣшительно ошибаетесь на-счетъ силы вашей партіи.
— А я, любезнѣйшій совѣтникъ, отвѣчалъ хозяинѣ завода съ убѣжденіемъ человѣка, понимающаго свой вѣсъ и свое значеніе: — повторяю вамъ, что нимало не ошибаюсь и увѣренъ въ томъ, что говорю. Вы сами ошиблись въ разсчетѣ.
— Я два раза пересчиталъ, и результатъ выходитъ одинъ и тотъ же.
— Просмотримъ вмѣстѣ этотъ результатъ, сказалъ господинъ Гранперренъ, вставъ съ кресла, чтобъ изъ-за плеча господина де-Буажоли слѣдить за знаками избирательной задачи, которую послѣдній чертилъ на лежавшей передъ нимъ бумажкѣ.
— Общее число департаментскихъ избирателей шатожиронскаго кантона, сказалъ совѣтникъ префектуры: — достигаетъ только минимума числа, предписаннаго закономъ, и даже для дополненія этого числа, надобно было прибавить къ тридцати-тремъ именамъ двѣсти-франковыхъ избирателей, внесеннымъ въ списокъ, семнадцать именъ самыхъ значительныхъ лицъ кантона. Слѣдовательно, всего пятьдесятъ голосовъ; крайнее большинство двадцать-шесть голосовъ. Такъ ли вы считаете?
— До-сихъ-поръ мы согласны, отвѣчалъ хозяинъ кузницы: — крайнее большинство двадцать-шесть голосовъ, а у меня ихъ двадцать-восемь.
— Сейчасъ я вамъ докажу вашу ошибку.
— А я повторяю вамъ, что убѣжденъ въ томъ, что говорю.
— Сейчасъ увидимъ; позвольте мнѣ сперва кончить свой разсчетъ. Изъ пятидесяти человѣкъ, имѣющихъ голосъ, двое больны, одинъ въ Парижѣ, другой въ Швейцаріи; исключитъ еще людей, нелюбящихъ безпокоиться, и увидите, что окончательное число сократится до сорока, быть-можетъ, до тридцати-пяти голосовъ; но положимъ сорокъ; слѣдовательно, крайнее большинство — двадцать-одинъ голосъ.
— Да я же вамъ говорю, что у меня ихъ двадцать-восемь, повторилъ упрямый г. Гранперренъ.
— Двадцать-восемь, извольте, очень-радъ, продолжалъ избирательный посредникъ съ иронической улыбкой: — но сдѣлайте одолженіе, скажите, гдѣ вы возьмете эти двадцать-восемь голосовъ.
— Разсчетъ легкій и вѣрный.
— Извольте говорить; я слушаю.
— Одиннадцать голосовъ даетъ мне правительство; вы сами ручались въ томъ.
— И теперь еще ручаюсь; никто изъ моихъ не измѣнитъ вамъ.
— И такъ, за одиннадцать голосовъ вы ручаетесь?…
— Ручаюсь за вѣрнѣйшую и сильнѣйшую часть вашихъ голосовъ.
— Въ семи голосахъ я самъ увѣренъ, потому-что это голоса людей, съ которыми я нахожусь въ ежедневныхъ сношеніяхъ и на которыхъ имѣю прямое вліяніе; одиннадцать и семь — восьмнадцать.
— Извольте, принимаю и эти семь голосовъ, хоть и имѣю право опасаться, что одинъ изъ нихъ вамъ измѣнитъ; но не буду прекословить. И такъ восьмнадцать голосовъ; найдите мне еще четыре или пять голосовъ, и я ручаюсь, что вы будете избраны.
— Какъ! Четыре или пять? А семь голосовъ, которыми располагаетъ совершенно-преданный мнѣ пасторъ Доммартенъ? а три голоса Амудрю, отца, сына и дяди, кому вы ихъ назначаете?
— Кому я ихъ назначаю?
— Да.
— Не вамъ.
— Вотъ еще!
— Или, лучше-сказать, вашимъ противникамъ.
— Вы шутите!
— Въ подобныхъ дѣлахъ я никогда не шучу, точно такъ же, какъ весьма-рѣдко ошибаюсь. Повѣрьте моей избирательной опытности; пасторъ Доммартенъ, то-есть, семь голосовъ, которыхъ онъ представитель, и тріумвиратъ Амудрю перешелъ на сторону непріятеля.
— Они честные люди, любезнѣйшій совѣтникъ, и вы ихъ обижаете.
— Между нами будь сказано, возразилъ г. де-Буажоли съ сардоническою улыбкой, къ которой привыкли его узкія, блѣдныя губы: — они не перестанутъ быть честными людьми, если и подадутъ голосъ въ пользу маркиза де-Шатожирона.
— Разумѣется; но если они обѣщались, дали слово…
— Вы еще вѣрите обѣщаніямъ? прервалъ его совѣтникъ префектуры, слегка пожавъ плечами: — по всему видно, любезнѣйшій кандидатъ, что вы только-что выступаете на поприще. Знайте, что никакія обѣщанія тутъ ничего не значатъ. Одинъ фактъ рѣшаетъ весь вопросъ, именно: чрезвычайно-многозначительный пріемъ, сдѣланный вашему противнику добродѣтельнымъ пасторомъ Доммартеномъ и добрымъ Амудрю, столько преданными вамъ, по вашему мнѣнію.
— Вы придаете слишкомъ-много вѣса простой вѣжливости.
— А! вы называете это простою вѣжливостью?
— Почтеніемъ, если хотите. Какъ бы то ни было, но г. де-Шатожиронъ принадлежитъ къ одной изъ первыхъ фамилій этого края, къ фамиліи, находившейся нѣкогда въ родствѣ съ предками моей жены; у него огромныя имѣнія, и съ нѣкоторыхъ поръ онъ оказалъ большія услуги общинѣ, слѣдовательно, весьма-естественно, что его принимаютъ съ почетомъ. Не смотря на то, что между нами существуетъ небольшое несогласіе касательно лѣса, проданнаго имъ мнѣ для срубки, я самъ, можетъ-быть, пойду отдать ему визитъ.
— Я бы на вашемъ мѣстѣ, сказалъ г. де-Буажоли съ прежней сардонической усмѣшкой: — поступилъ еще вѣжливѣе и вышелъ бы на площадь, чтобъ принять его прямо изъ кареты, какъ сдѣлали ваши мнимые приверженцы. Это было бы великодушно и невидано со стороны соперника.
— Любезнѣйшій совѣтникъ, отвѣчалъ хозяинъ злвода, нѣсколько обидѣвшись: — какъ такой холодно-положительный человѣкъ, какъ вы, можетъ выходить изъ себя за пустой колокольный звонъ и трескотню вздорныхъ пороховыхъ ящиковъ?
— Любезнѣйшій кандидатъ, если я выхожу изъ себя, какъ вы говорите, такъ не безъ причины. Тамъ, гдѣ вы видите пустую, ничтожную церемонно, я вижу обстоятельство высшей важности. Я опытнѣе васъ въ подобныхъ дѣлахъ; слѣдовательно, вы можете мнѣ повѣрить. Въ настоящемъ нашемъ положеніи, ничто не можетъ быть ничтожнымъ, и старый хитрецъ Бобилье нанесъ намъ сильный ударъ.
— Полноте! презрительно возразилъ г. Гранперренъ: — теперь вы трусите парика стараго Бобилье!
— Презирать своихъ враговъ не значитъ еще побеждать ихъ. Мирный судья хитеръ, и онъ одинъ отнялъ у насъ голоса трехъ Амудрю, обѣщавъ мэру аренду въ имѣніи маркиза. Я имѣю объ этомъ достовѣрныя свѣдѣнія.
— Положимъ, что все это правда, отвѣчалъ г. Гранперренъ, подумавъ съ минуту (и, признаться сказать, что послѣ обѣщанія, даннаго мнѣ тремя Амудрю, поведеніе ихъ не совсѣмъ-чисто): — такъ все же я теряю только три голоса, и голосовъ одного пастора достаточно…
— На голоса пастора вы такъ же мало можете надѣяться, какъ и на голоса мэра.
— А! ужь это слишкомъ.
— Слишкомъ, можетъ-быть; но все-таки справедливо; и этимъ новымъ ударомъ вы обязаны старому хитрецу Бобилье, которымъ вы столько пренебрегаете!
— Какъ! вы хотите увѣрить меня, что Бобилье имѣетъ прямое вліяніе на пастора Доммартена, съ которымъ онъ уже цѣлый годъ въ открытой ссорѣ?
— Не прямое, а косвенное вліяніе, а это все равно.
— Объяснитесь.
— Вотъ въ чемъ дѣло: вы увидите, что семидесяти-двухлѣтній патріархъ въ парикѣ не такъ дурно распорядился, какъ вамъ кажется. Бобилье, фактотумъ маркиза де-Шатожиронъ, знающій весь кантонъ, какъ свои пять пальцевъ, разсчиталъ, что, для удержанія большинства за своимъ кандидатомъ, необходимо привлечь на его сторону семь голосовъ пастора. Что жь онъ сдѣлалъ? Онъ написалъ маркизу; маркизъ, настроенный какъ слѣдуете, написалъ къ своему дяде, отёнскому епископу, особеннымъ расположеніемъ котораго пользуется; отёнскій же епископъ написалъ къ пастору, который, разумѣется, не можетъ отказать своему начальнику. Вотъ какіе рикошеты описало ядро, грозящее разбить ноги и руки вашему избранію. Понимаете ли теперь политическое значеніе колоколовъ, такъ громко звонившихъ за минуту предъ этимъ и казавшихся вамъ такими безобидными?
— Да, если это правда, такъ это низко! вскричалъ хозяинъ завода, впервые нѣсколько-обезпокоенный: — можетъ ли священникъ входить въ подобныя интриги!
— Какъ-будто-бы у священника нѣтъ своихъ маленькихъ интересовъ! Вы еще довольно простоваты, любезнѣйшій кандидатъ!
— Священникъ, принятый въ моемъ домѣ и въ-продолженіе цѣлаго года почти каждый день обѣдавшій за моимъ столомъ!
— Все это ничего не значитъ; но главная бѣда, что мы не имѣемъ никакихъ средствъ отклонить этотъ ударъ или наказать измѣнника. Пасторъ неприкосновенная особа! пасторъ! повторилъ г. де-Буажоли саркастическимъ тономъ, въ которомъ проявлялась злобная зависть, ощущаемая нѣкоторыми опытными и дѣловыми людьми при одной мысли о томъ, что другіе могутъ быть такъ же искусны, какъ и они. — Троньте только его, такъ всѣ духовенство возстанетъ противъ насъ, и мы же будемъ неправы.
— Но увѣрены ли вы въ справедливости того, что говорите? Напримѣръ, какимъ образомъ узнали вы, что отёнскій епископъ писалъ къ Доммартену?
— Въ нашемъ положеніи, мы должны все знать, отвѣчалъ совѣтникъ префектуры, не распространяясь болѣе.
— Вижу, что положеніе наше въ самомъ-дѣлѣ затруднительнѣе, нежели я думалъ, сказалъ хозяинъ завода, покачавъ головой съ озабочемымъ видомъ.
— Такъ затруднительно, что только чудо можетъ спасти насъ; и вы сами въ томъ виноваты.
— Я виноватъ?
— Да, вы. Вы, господа кандидаты, всѣ таковы; убѣдившись въ пособіи правительства, вы засыпаете въ совершенной безпечности, не дождавшись даже, чтобъ постель была постлана, хоть и очень-хорошо знаете, что сами должны заботиться.
— Мнѣ кажется, я совсѣмъ не засыпалъ, отвѣчалъ г. Гранперренъ, нѣсколько обидѣвшись этимъ маленькимъ урокомъ: — всѣ могутъ сказать вамъ, что я сдѣлалъ все, что могъ.
— Что могли? Важное дѣло! возразилъ посредникъ съ нѣкоторою грубостью, которую часто позволяютъ себѣ люди, знающіе, что въ нихъ нуждаются: — вы посѣтили своихъ избирателей, пожали имъ руки, повѣрили ихъ обѣщаніямъ; все это вздоръ! Посмотрите лучше, какъ поступаетъ одинъ изъ вашихъ соперниковъ и опаснѣйшій, именно маркизъ де-Шатожиронъ. Онъ понялъ, или, лучше сказать, старая лисица Бобилье, отставшая только въ правилахъ, а не умомъ, поняла духъ вѣка. Что жь сдѣлалъ вашъ соперникъ? Онъ нашелъ слабую струну шатожиронскихъ жителей: подарилъ каски пожарнымъ, обѣщалъ образа въ церковь, завелъ аптеку для бѣдныхъ, открылъ общинѣ дорогу, въ которой отецъ его всегда ей отказывалъ. Вотъ какъ долженъ дѣйствовать искусный кандидатъ. А вы что сделали?
— Я не такъ богатъ, какъ г. де-Шатожиронъ, отвѣчалъ корыстолюбивый промышленикъ, которому очень не правилась распорядительная теорія советника префектуры.
— Большее или меньшее богатство тутъ ничего не значитъ; Впрочемъ, еслибъ у васъ не было порядочнаго состоянія, вы и не попали бы въ кандидаты; правительство хочетъ поддерживать только людей, имѣющихъ важныя причины уважать правительственныя мѣры… Вотъ, прибавилъ совѣтникъ префектуры, вынувъ изъ кармана бумагу: — вотъ записка, которую я сейчасъ составилъ въ гостинницѣ, когда убедился, что надобно прибегнуть къ рѣшительнымъ мѣрамъ.
Г. де-Буажоли развернулъ записку и сталъ читать ее, не обращая вниманія на безпокойство, внезапно выразившееся на лицѣ его слушателя.
— Примѣчаніе: «Противодѣйствовать всемъ щедростямъ Х (иксъ)…
— Иксъ? повторилъ хозяинъ завода, изумленный этой алгебраической формулой.
— Говоря слогомъ дипломатическихъ записокъ, возразилъ совѣтникъ улыбаясь, Иксъ значитъ маркизъ де-Шатожиронъ.
— А! понимаю.
— „Противодѣйствовать всемъ щедростямъ X такимъ образомъ, чтобы въ самомъ основаніи поколебать ихъ дѣйствіе.“ Это, какъ вы видите, одно общее указаніе: слѣдуютъ подробности.
— Посмотримъ подробности, сказалъ г. Грапперренъ съ нѣкоторою боязнію.
— „1-е. Для перевеса касокъ пожарныхъ…“ Я начинаю съ касокъ, сказалъ г. де-Буажоли, потому-что замѣтилъ, какое чудесное дѣйствіе онѣ произвели на вашихъ согражданъ. Народъ вездѣ одинъ и тотъ же: ему надо пускать пыль въ глаза, и римская пословица: Panem et circenses, всегда будетъ кстати.
— Прибавьте еще, что г. маркизъ де-Шатожиронъ ревностный приверженецъ этого правила, возразилъ заводчикъ насмешливо; сперва онъ позаботился о circenses, а сегодня о panem; мнѣ сказали, что вся пожарная команда обѣдаетъ въ замкѣ.
— Это доказываетъ, что Бобилье не забываетъ ничего, и что мы имѣемъ въ немъ въ-самомъ-дѣлѣ опаснаго противника. Возвратимся кг нашей запискѣ. „1-е. Для перевѣса пожарныхъ касокъ, Y (игрекъ) долженъ…“
— Игрекъ, это вѣроятно я?
— Точно. — „Y долженъ предложить общинѣ, имѣющей только одну пожарную трубу, другую со всемъ приборомъ…“
— Да вѣдь при заводѣ есть труба, съ живостію прервалъ г. Гранперренъ: — само-собою разумѣется, что, въ случай несчастія, пожарные могутъ пользоваться ею.
— Не смотря на то, община съ искреннею, живою признательностію пріиметъ трубу, которую вы ей подарите. Повѣрьте мнѣ, я знаю мелкихъ провинціаловъ: они чрезвычайно гордятся своей пожарной трубой.
— Но если въ Шатожиронѣ есть уже одна…
— Такъ другая составитъ пару, и вы можете извлечь большую пользу изъ признательности Шатожиронцевъ.
— Пусть будетъ по вашему, сказалъ г. Гранперренъ со вздохомъ.
— Со всемъ приборомъ: баграми, бочками, лѣстницами и пр.?
— Со всѣмъ приборомъ…
— Вы увидите, какую пользу извлечемъ мы изъ этой трубы. — „Своими касками, весьма-красивыми на парадѣ“, будутъ твердить наши союзники, „маркизъ де-Шатожиронъ хотѣлъ только ослѣпить насъ, между-темъ, какъ г. Гранперренъ оказалъ существенную пользу общине, подаривъ ей трубу. Различіе этихъ двухъ подарковъ достаточно характеризуетъ кандидатовъ. Можемъ ли мы колебаться въ выборѣ между тѣмъ, кто бросаетъ намъ пыль въ глаза, и тѣмъ, кто, не употребляя никакого шарлатанства, хочетъ не подкупить насъ, а оказываетъ намъ истинную услугу? Такого-то человѣка, какъ г. Гранперренъ, намъ и нужно!“ — Итакъ, первый пунктъ рѣшенъ; перейдемъ ко второму: — „Чтобъ уменьшить невыгодное для насъ дѣйствіе картинъ, обѣщанныхъ X церкви, Y можетъ предупредить его, пожертвовавъ въ церковь что-нибудь другое.“
— Чтобъ измѣнникъ Доммартенъ пользовался имъ! съ гнѣвомъ вскричалъ хозяинъ завода: — ни за что! Я лучше откажусь отъ кандидатства.
— Если вы приняли это дѣло такъ близко къ сердцу, то я не буду настаивать. Предлагая вамъ сдѣлать подарокъ церкви, я имѣю въ виду не склоненіе пастора на вашу сторону, что было бы безполезно, но желаніе угодить богомоламъ, голосами которыхъ онъ располагаетъ; но мы можемъ привлечь ихъ на свою сторону другимъ средствомъ; слѣдовательно, оставимъ это.
— Прекрасно!
— „Въ-третьихъ…“
— Еще!
— Что дѣлать? Надо отразить каждый ударъ. „Въ третьихъ: чтобъ отвлечь N (мэра Амудрю) отъ X, Y долженъ предложить ему какую-нибудь существенную выгоду, ибо N любитъ положительное; надобно, на-примѣръ, поручить ему надзоръ за частію его заводской промышлености и даже обезпечить его небольшими процентами…“
— Процентами отъ моихъ доходовъ! Лицемѣру Амудрю! съ сердцемъ прервалъ г. Гранперренъ: — что вы? смеетесь надо мной? Если я долженъ разориться, чтобъ сдѣлаться членомъ главнаго совета Департамента Саоны-и-Луары, такъ отказываюсь отъ кандидатства; да, отказываюсь, продолжалъ почтенный промышленикъ, более и болѣе разгорячаясь: — все эти происки, интриги надоѣдаютъ мне наконецъ! До-сихъ-поръ я обходился безъ почетнаго званія, обойдусь и теперь. Решено! пусть жена моя говоритъ что хочетъ, я отступаюсь; это дѣло рѣшеное, конченное.
Въ то самое время, когда хозяинъ завода, выведенный изъ терпѣнія политикой слагалъ съ себя званіе избирательнаго кандидата, дверь въ кабинетъ его тихо отворилась.
На порогъ явилась г-жа Гранперренъ, спокойная, граціозная и улыбающаяся, вопреки слезами пролитымъ ею за нѣсколько минутъ.
VII.
Женщина съ характеромъ.[править]
При видѣ хозяйки дома, остановившейся у двери кабинета и съ нѣсколько-изумленныміъ, но чрезвычайно-проницательнымъ взоромъ смотрѣвшей на оживленныя физіономіи двухъ собесѣдниковъ, г. де-Буажоли поспѣшно всталъ, между-тѣмъ, какъ хозяинъ кузницы старался воротить спокойствіе, потерянное имъ на минуту.
— Что съ вами, господа? спросила г-жа Гранперренъ, граціозно кивнувъ головою въ отвѣть на поклоны совѣтника префектуры: — изъ столовой и гостиной слышно какъ вы разговариваете, или, лучше сказать, спорите; мне кажется, люди, занимающіеся политическими делами, должны бы быть поосторожнѣе.
— Браните насъ, сударыня, отвѣчалъ г. де-Буажоли съ несколько-тугою любезностью: — что касается до меня, я вполнѣ покоряюсь выговорамъ произносимымъ такими прелестными устами.
— Мы говоримъ о своемъ дѣлѣ, сказалъ г. Гранперренъ съ почтительностью, достаточно доказывавшею, что богатый промышленикъ признавалъ надъ собою неоспоримое превосходство жены.
— Не слѣдуете говорить такъ громко, что слуги могутъ все слышать, отвѣчала Kларисса, обращаясь къ мужу: — я узнаю вашу обыкновенную неосмотрительность, но удивляюсь, что такой осторожный человѣкъ, какъ г. де-Буажоли…
— Сударыня, возразилъ совѣтникъ сладкимъ голоскомъ: — не столько я, какъ г. Гранперрбнъ, виноватъ въ томъ, что мы разгорячились. Въ ту самую минуту, какъ вы вошли, я хотѣлъ пожурить его за неблагоразуміе.
— Журите! сказала г-жа Гранперренъ съ тонкой улыбкой: — не хочу, чтобъ мое присутствіе помѣшало вамъ побранить моего мужа, если онъ провинился; въ случаѣ надобности, я сама готова помочь вамъ.
— Она говоритъ, точно будто привыкла журить меня! сказалъ хозяинъ завода съ добродушнымъ самодовольствіемъ, которымъ обыкновенно отличаются мужья, подчиненные воли жены.
— Будемъ продолжать разговоръ, продолжала г-жа Гранперренъ садясь въ кресло и знакомъ приглашая г. де-Буажоли занять свое прежнее мѣсто: — надѣюсь, что въ моемъ присутствіи господинъ кандидатъ умѣритъ порывы своего голоса.
— Развѣ я очень-громко говорилъ? съ покорнымъ видомъ спросилъ г. Гранперренъ.
— Такъ громко, что я слышала васъ изъ передней.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ совѣтникѣ префектуры, принужденно улыбаясь: — г. Гранперренъ уничтожилъ меня, слабогрудаго, своимъ грознымъ голосомъ, точно будто бы онъ ораторствовалъ уже противъ оппозиціи въ палатѣ.
Кларисса улыбнулась изъ вѣжливости, а хозяинъ завода, какъ искусно-дрессированный мужъ, послѣдовалъ ея примѣру.
— Господа, сказала г-жа Гранперренъ: — если вы позволите мнѣ, бѣдной, несвѣдущей женщинѣ, вмѣшаться въ серьёзный разговоръ; и такъ мы можемъ продолжать его съ той точки, на которой вы остановились.
— Какъ же, сударыня! съ любезностью вскричалъ г. де-Буажоли: — вы будете наша Эгерія; мы ни въ какомъ случаѣ не можемъ желать болѣе-умной и прелестной Эгеріи.
Совѣтникъ префектуры очень-хорошо зналъ, что въ домѣ хозяина завода г-жа Гранперренъ играла почти такую же важную роль, какую мудрый государь назначилъ нимфѣ, родившейся въ его воображеніи.
— Пусть я буду Эгерія, весело возразила молодая женщина: — хотя, правду сказать, я не вижу еще между вами Нумы.
Всѣ засмѣялись; потомъ г. де-Буажоли, обратившись къ серьёзной сторонѣ вопроса, снова началъ объяснять свои разсчеты и доказывать женѣ обезкураженнаго кандидата недочетъ, произведенный въ избирательной суммѣ внезапною измѣной пастора Доммартена и Амудрю.
— Я все это знаю, сказала г-жа Гранперенъ, прервавъ совѣтника съ первыхъ словъ: — мэръ и пасторъ, то-есть, десять голосовъ потеряны для васъ безвозвратно.
— Господинъ де-Буажоли увѣряетъ, что я виноватъ въ этомъ; правда ли? вскричалъ желѣзнозаводчикъ тономъ человѣка, поспѣшно пользующагося случаемъ протестовать противъ несправедливаго обвиненія.
— Вы ли, я ли, или кто другой, это все равно, отвѣчала Кларисса холодно: — зло сдѣлано и неисправимо; десять голосовъ потеряны безвозвратно, слѣдовательно, заботиться должно не о томъ, чтобъ воротить, но чтобъ замѣнить ихъ.
— Да, а какъ ихъ замѣнить? сказалъ г. де-Буажоли: — съ этимъ-то вопросомъ я и хотѣлъ обратиться къ господину Гранперрену, когда вы, сударыня, изволили войдти.
— Въ-самомъ-дѣлѣ, какъ замѣнить эти несчастные голоса? спросилъ въ свою очередь хозяинъ завода, смотря то на жену, то на совѣтника префектуры.
— Мнѣ кажется, если вы позволяете мнѣ сказать свое мнѣніе, продолжала г-жа Гранперренъ съ болѣе или менѣе искреннею скромностью: — что въ подобномъ случаѣ должно дѣйствовать очень-просто.
— Просвѣтите насъ своимъ умомъ, сударыня, сказалъ г. де-Буажоли съ прежнею любезностью: — мы готовы повиноваться нашей прелестной Эгеріи.
— Умъ мой весьма-слабъ; но, говорятъ, у женщинъ есть нѣкотораго рода тактъ, указывающій имъ иногда путь, на которомъ вы, мужчины, съ своимъ величественнымъ превосходствомъ, видите только препятствія и опасности.
— Укажите намъ этотъ путь, сударыня; мы готовы слѣдовать за вами хоть на край свѣта.
— Я не поведу васъ такъ далеко, сказала молодая женщина, которой начинали надоѣдать пошлыя любезности совѣтника префектуры: — мы и кажется, что, не выходя изъ Шатожирона, мы можемъ достигнуть своей цѣли.
— А! посмотримъ, сказалъ желѣзнозаводчикъ, по-видимому совершенно забывшій, что онъ отступился отъ своего кандидатства
— Нашъ противникъ отнялъ у насъ десять голосовъ, продолжала г-жа Гранперренъ спокойно: — если жь мы, въ свою очередь, отнимемъ у него дюжину голосовъ, такъ зло будетъ, кажется, исправлено.
— Разумѣется, съ живостію возразилъ кандидатъ: — двѣнадцать и восьмнадцать голосовъ, въ которыхъ я увѣренъ, составятъ тридцать; а мнѣ ни въ какомъ случаѣ столько не нужно; но мнѣ кажется невозможнымъ…
— Нѣтъ ничего невозможнаго, сухо отвѣчала Кларисса.
— Я вполнѣ постигаю планъ вашъ, сударыня: это въ маленькомъ видѣ планъ похода Сципіона противъ Аннибала, сказалъ г. де-Буажоли, любившій выказать свои историческія познанія: — Карѳагенянинъ отнялъ у насъ часть Италіи, возьмемъ у него Африку. Это весьма, даже весьма-умно придумано; но, къ-сожалѣнію, я долженъ отвѣтить нашей очаровательной Эгеріи, что въ этомъ случаѣ завоевать Африку очень-трудно.
— Я полагала, что при вашемъ умѣ трудности должны еще болѣе поощрять, а не ввергать васъ въ уныніе, отвѣчала г-жа Гранперренъ съ едва-замѣтной ироніей.
— Я нимало не унываю, сударыня, особенно съ-тѣхъ-поръ, какъ вы приняли надъ нами начальство, и если вамъ будетъ угодно объяснить мнѣ планъ свой, вы увидите…
— Планъ мой весьма-простъ, прервала его молодая женщина: — у господина Гранперрена два соперника: господинъ де-Шатожиронъ и господинъ Буассла. Часть голосовъ, на которые полагается первый, находится въ распоряженіи барона де-Водре, дяди его; всѣ голоса, принадлежащіе второму, находятся подъ прямымъ вліяніемъ адвоката Фруадво. Если жь мы склонимъ на свою сторону господина де-Водре и господина Фруадво, то успѣхъ будетъ вѣрный.
— Все это неоспоримо; я самъ понялъ уже, что ключъ къ позиціи, которою мы должны завладеть, находится въ рукахъ господъ де-Водре и Фруадво…
— Да они не выпустятъ этого ключа, сказалъ господинъ Гранперренъ.
— Я съ самаго утра ломаю себя голову, продолжалъ г. де-Буажоли: — чтобъ найдти какое-нибудь средство привлечь на свою сторону того или другаго.
— Что жь вы нашли? спросила Кларисса.
— Ничего, сударыня, ничего! Признаюсь къ стыду своему.
— Съ вашимъ умомъ, съ вашею опытностью!..
— Первый шагъ затрудняетъ меня. Хотя господинъ де-Водре слыветъ за дикаго кабана, къ берлогѣ котораго опасно подойдти, и хотя, съ другой стороны, господинъ Фруадво пользуется славой человѣка безкорыстнаго и безпристрастнаго, славою весьма-похвальною въ бѣдномъ сельскомъ адвокатѣ, я, однакожь, надѣюсь склонить ихъ, еслибъ представилась возможность войдти съ ними въ сношенія такимъ образомъ, чтобъ это не было неловко подготовлено, ибо неловкость въ подобныхъ случаяхъ убійственна…
— Вы желаете имѣть непосредственное свиданіе съ господиномъ де-Водре и господиномъ Фруадво? прервала его съ живостію г-жа Гранперренъ.
— Точно такъ, сударыня; какъ бы запутанъ ни былъ мотокъ, его можно размотать, отъискавъ конецъ нитки, и я размоталъ уже не одну пряжу, казавшуюся запутанною до нельзя. Но это свиданіе…
— Устроено, лаконически отвѣчала молодая женщина.
— Не-уже-ли? вскричалъ г. де-Буажоли съ изумленіемъ: — но какимъ образомъ?
— Самымъ простымъ, естественнымъ и, следовательно, приличнымъ образомъ.
— Только поскорѣе, потому-что завтра я долженъ ѣхать далее.
— Свиданіе будетъ сегодня:
— Сегодня?
— Сейчасъ.
— Сейчасъ?
— Конечно, сказала г-жа Грапперренъ улыбаясь: — господинъ де-Водре и господинъ Фруадво ныньче у насъ обѣдаютъ.
Г. де-Буажоли невольно вскочилъ.
— Какъ, сударыня? вскричалъ онъ съ живостію: — господинъ де-Водре и господинъ Фруадвб обѣдаютъ сегодня у васъ?
— Стало-быть, ты пригласила ихъ безъ моего вѣдома? спросилъ хозяинъ завода столько же изумленный, какъ и совѣтникъ.
— Да, я осмѣлилась это сдѣлать, отвѣчала Кларисса съ довольно-презрительной улыбкой: — развѣ я поступила дурно?
— Сударыня, сказалъ г. де-Буажоли, почтительно поклонившись: — никто болѣе васъ не заслуживаетъ названія великой женщины. Какъ! двое изъ нашихъ противниковъ, самые сильные, сядутъ за вашъ столъ, будутъ ѣсть вашу хлѣбъ-соль! Это изумительно!
— И замѣтьте, прибавилъ г. Гранперренъ, стараясь придать еще болѣе цѣны поступку жены: — что въ настоящихъ обстоятельствахъ и по другимъ гостямъ, обѣдъ нашъ будетъ имѣть совершенно-политическое значеніе; слѣдовательно, эти господа, однимъ своимъ присутствіемъ на моемъ обѣдѣ, лишаютъ себя права дѣйствовать противъ меня. Вотъ что поняла моя жена съ перваго взгляда и отъ-чего поступокъ ея кажется мнѣ весьма-умнымъ.
— Изумительнымъ! Да, повторяю, это черта женщины великой и смиренно признаю превосходство вашего ума, сударыня.
Г-жа Гранперренъ выслушивала всѣ эти похвалы съ насмѣшливой улыбкой и гордымъ взглядомъ, доказывавшими, что она и безъ этихъ овацій была внутренно убѣждена въ своемъ превосходствѣ.
— Посмотрите, любезнѣйшій совѣтникъ, вскричалъ внезапно хозяинъ завода съ одушевленіемъ: — какое изумительное сходство въ эту минуту между моею женою и этимъ фамильнымъ портретомъ по правую сторону двери?
При этомъ неожиданномъ вопросѣ, г-нъ де-Буажоли обратилъ глаза къ картинѣ, на которую указывалъ г-нъ Гранперренъ.
— Какъ! на этого стараго бородача? вскричалъ онъ съ изумленіемъ, смѣшаннымъ съ негодованіемъ: — подобныя идеи приходятъ только мужьямъ! Можете ли этотъ старый бородачъ походить на вашу супругу?..
— А я вамъ говорю, что если отнять бороду и сообразить разность лѣтъ, пола и костюма, такъ окажется поразительное сходство между этимъ портретомъ и лицомъ мосй жены, когда она такъ гордо-величественно улыбается, какъ въ эту минуту.
— Отъ-чего вамъ кажется, что я улыбаюсь гордо-величественно? спросила Кларисса, не смягчивъ, однакожь, иронической гордости своего лица.
— Вы имѣете на то полное право, возразилъ желѣзнозаводчикъ, поклонившись съ любезностію: — такъ точно, какъ вы, не смотря на возгласы г-на де-Буажоли, имѣете право походить на своихъ предковъ.
— Такъ это портретъ одного изъ предковъ вашей супруги? спросилъ совѣтникъ префектуры, внимательнѣе всматриваясь въ изображеніе бородатаго воина.
— Филиберта де-ла-Жантьера, капитана королевской придворной команды, кавалера ордена св. Михаила, храбрѣйшаго изъ храбрыхъ, убитаго при осадѣ Амьена, въ царствованіе Генриха IV.
Г-нъ Гранперренъ проговорилъ эту сокращенную біографію съ такою же напыщенностью, съ какою хозяинъ звѣринца объясняетъ зрителямъ рѣдкія и любопытныя качества своихъ животныхъ.
Совѣтникъ префектуры, которому тщеславный промышленикъ успѣлъ уже представить оффиціально предковъ, красовавшихся въ гостиной, поклонился изображенію кавалера ордена св. Михаила съ притворною почтительностью и съ трудомъ скрывая насмѣшливую улыбку.
— А этотъ, продолжалъ хозяинъ завода, указавъ на другой портретъ: — изображаетъ Кристофа-Гонтрана де-ла-Жантьера, начальника сѣрыхъ мушкетеровъ…
— Ради Бога, прервала его г-жа Гранперренъ съ выраженіемъ неудовольствія: — оставьте моихъ предковъ въ покоѣ и займемтесь лучше своими дѣлами. Пригласивъ сегодня къ обѣду г-на де-Водре и г-на Фруадво, я хотѣла доставить г-ну де-Буажоли, умъ котораго такъ безконечно-изобрѣтателенъ, средство изучить мѣстность и, если она выгодна, приступить къ маленькой аттакѣ.
— Я приступлю къ аттакѣ, какова бы ни была мѣстность, отвѣчалъ г-нъ де-Буажоли: — въ подобныхъ обстоятельствахъ никакъ не должно упускать случая; и какъ пришелся кстати этотъ случаи! Представьте себѣ, сударыня, на удачу и никакъ не предвидя какую могущественную помощницу я найду въ васъ, я запасся, уѣзжая изъ Макона, маленькой запиской, которая заставитъ г-на де-Водре, этого свирѣпаго кабана, благосклонно выслушать мои предложенія. Что же касается до г-на Фруадво, то, можетъ-быть, ему прійдетъ охота поступить на службу: тогда…
— Говорятъ, что г-нъ Фруадво очень-безкорыстенъ, замѣтила хозяйка дома.
— Сударыня, можно быть безкорыстнымъ и вмѣстѣ честолюбивымъ…
— Честолюбивымъ для полученія мѣста судьи или помощника его въ маленькомъ сельскомъ судѣ? довольно-презрительно возразила молодая женщина.
— Да для адвоката, обязаннаго разбирать дѣла въ мирномъ судѣ, мѣсто судьи или помощника перваго разряда — великолѣпно!
— Можетъ-быть; но если вамъ не удастся, сказала Кларисса съ легкой ріыбкой: — тогда я сама приступлю къ аттакѣ.
— Вы подстрекаете моѣ самолюбіе, сударыня, весело возразилъ г. де-Буажоли: — вамъ принадлежитъ заслуга изобрѣтенія, позвольте же мнѣ пріобрѣсти заслугу исполненія.
Слуга вошелъ въ кабинетъ и доложилъ хозяйкѣ, что многіе гости уже собрались въ залѣ.
— Итакъ, господа, сказала Кларисса, вставъ и взявъ руку, которую съ поспѣшной любезностью предлагалъ ей совѣтникъ префектуры: — мы можемъ остановиться на этомъ пунктѣ. Мы приготовились, и теперь намъ остается только съ твердостію ожидать барона де-Водре и г. Фруадво.
Г-жа Гранперренъ, мужъ ея и совѣтникъ префектуры не подозрѣвали, въ какомъ критическомъ положеніи находился теперь Жоржъ Фруадво, — тѣмъ болѣе непріятномъ, что онъ подвергался вмѣстѣ насмѣшкамъ и опасности, почему и считаемъ нужнымъ вывести его изъ этого положенія.
VIII.
Важная новость.[править]
Когда молодой адвокатъ упалъ со шлюзъ въ воду, на обоихъ берегахъ раздались восклицанія, весьма-различныя по своему выраженію.
— Это наказаніе Божіе! злобно вскричала старая Бержре.
— Да, Богъ наказываетъ его, и по-дѣломъ, сказала Урсула, которой казалось, что грѣшникъ, отвергавшій руку и сердце ея, заслуживалъ жесточайшую смерть.
На другомъ берегу раздался одинъ только крикъ, исполненный непритворной боязни и невыразимаго ужаса: Викторина вскрикнула, поблѣднѣла и оперлась на руку г. де-Водре, который, замѣтивъ, что она готовилась упасть, почти донесъ ее до ближайшей скамьи.
— Не уходите отсюда до моего возвращенія, сказалъ онъ ей: — и успокойтесь; нѣтъ ни надвйшей опасности; я ручаюсь за него.
Съ этими словами, сельскій дворянинъ побѣжалъ со всѣхъ ногъ, (чего не случалось съ нимъ уже лѣтъ двадцать, по причинѣ его дородности) къ лодкѣ, находившейся по близости. Такъ-какъ цѣпь была замкнута, то онъ вырвалъ изъ земли сваю, къ которой было прибито кольцо, потомъ вскочилъ въ лодку, которая погрузилась въ воду почти до самыхъ краевъ, за неимѣніемъ веселъ схватилъ багоръ, случайно въ ней оставленный, и, рискуя попасть подъ колеса канала, но ловко и поспѣшно правя лодкой, направился къ тому мѣсту, гдѣ исчезъ Фруадво.
Въ то самое мгновеніе, когда лодка подъѣхала къ шлюзамъ, голова молодаго адвоката показалась изъ воды.
— Не бойтесь, Фруадво, я здѣсь! закричалъ ему громкимъ голосомъ г. де-Водре.
И въ то же время, баронъ, наѣхавъ на вершину шлюза, сталъ такимъ образомъ на-мель и осмотрклся быстрымъ взглядомъ; при видѣ скользкаго откоса, отдѣлявшаго его отъ человѣка, котораго онъ хотѣлъ спасти, баронъ колебался съ минуту, несмотря на свое мужество.
— Если я поставлю ногу на это зеркало, подумалъ онъ: — то неминуемо слечу въ воду, точно такъ же, какъ сейчасъ слетѣлъ Фруадво. Тогда мы оба будемъ тонуть, а кто спасетъ насъ?.. Ба! продолжалъ оставной военный: — еслибъ отецъ его разсуждалъ такъ глупо при Лейпцигѣ, я не былъ бы теперь живъ.
Не думая долѣе и самъ рискуя скорѣе упасть въ воду, нежели спасти сына своего бывшаго сослуживца, г. да-Водре выскочилъ изъ лодки на шлюзы.
Фруадво упалъ случайно на самомъ глубокомъ мѣстѣ, единственномъ, быть-можетъ, на сто шаговъ въ окружности, на которомъ можно было утонуть. Сперва онъ пошелъ ко дну, но, опомнившись, употребилъ энергическое усиліе, и такъ-какъ г-жа Перронъ не преувеличила его искусства въ плаваніи, то вскорѣ онъ, несмотря на тяжесть платья, промоченнаго водою, всплылъ на поверхность. Минуту спустя, онъ уцѣпился за одну изъ свай, поддерживавшихъ основаніе шлюзъ.
— Славно! закричалъ баронъ, протягивая къ нему багоръ: — ухватитесь за этотъ крючокъ, и я вытащу васъ какъ рыбку.
Адвокатъ перевелъ дыханіе и, ухватившись одною рукою за сваю, другою протиралъ глаза, ослѣплепные водою, струившеюся съ волосъ его.
— Не сердитесь на меня за то, что я остаюсь въ почтительномъ разстояніи, продолжалъ баронъ: — эти проклятые шлюзы чертовски-скользки, и если я упаду въ воду, такъ мнѣ будетъ труднѣе всплыть, нежели вамъ; впрочемъ, багоръ довольно-длиненъ, и вы можете за него ухватиться.
Вмѣсто того, чтобъ послушаться г. де-Водре, Фруадво опустилъ сваю и поплылъ за шляпой, качавшейся на водѣ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него; не смотря на ничтожность этого обстоятельства, оно какъ-нельзя-болѣе характеризируетъ человѣка: въ какой степени надо испытать нужду, чтобъ въ подобную минуту думать о своей шляпѣ?
Поймавъ на коварныхъ струяхъ необходимое дополненіе своего туалета, столь блистательнаго, увы! за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, а теперь ни на что на похожаго, бѣдный адвокатъ обѣими руками ухватился за край плотины и мощнымъ усиліемъ взобрался на нее; минуту спустя, онъ уже стоялъ на скользкомъ откосѣ, бывшемъ для него столь пагубнымъ.
— Ступайте сюда, вскричалъ ему дворянинъ: — лодка выдержитъ насъ обоихъ, хотя и теперешній грузъ, по-видимому, для нея тяжеленекъ.
Фруадво не отвѣчалъ; онъ, вѣроятно, даже не слышалъ словъ барона. Когда онъ упалъ въ воду, инстинктъ самосохраненія, весьма-понятный въ подобныхъ случаяхъ, заставилъ это бороться съ смертію; слѣдовательно, онъ машинально силился всплыть, не будучи побуждаемъ къ тому размышленіемъ. Но теперь, когда онъ былъ спасенъ, смѣшная сторона этого приключенія произвела на него самое непріятное, самое тягостное впечатлѣніе.
Въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ, несчастный любовникъ съ трудомъ противился искушенію вторично и уже произвольно броситься въ воду; это удержала только мысль, что онъ слишкомъ-хорошо плавалъ и что подлый инстинктъ самосохраненія преодолѣетъ даже волю это и снова спасетъ это отъ смерти.
— Хоть бы у меня былъ подъ рукою камень фунтовъ пятидесяти, который бы я мотъ привязать себѣ на шею, чтобъ пойдти ко дну; иначе, я опять всплыву; не говоря уже о томъ, что этотъ извергъ можетъ вытащить меня своимъ крючкомъ…
— Ступайте же! вскричалъ баронъ, непонимавшій причины неподвижности адвоката: — сегодня не слишкомъ-жарко, и вы можете простудиться въ мокромъ платьѣ. На заводѣ вы переодѣнетесь.
Впечатлѣніе, произведенное на Фруадво одною мыслію о томъ, что онъ долженъ былъ явиться передъ Викториной и родными ея въ этомъ жалкомъ видѣ, внезапно вывело это изъ мрачной неподвижности. Не отвѣчая ни слова г-ну де-Водре, не бросивъ даже взгляда въ ту сторону, гдѣ онъ могъ увидѣть молодую дѣвушку, онъ съ отчаяніемъ ударилъ себя въ лобъ и побѣжалъ по шлюзамъ назадъ, въ ту сторону, съ которой пришелъ.
— Съ ума вы сошли? вскричалъ т. де-Водре, поѣхавшій водою вслѣдъ за бѣглецомъ съ самымъ доброжелательнымъ намѣреніемъ; но это обстоятельство заставило адвоката, подгоняемаго уже желаніемъ скрыть свое униженіе отъ всѣхъ взоровъ, ускорить шаги, и лодка не успѣла еще догнать его, какъ онъ добѣжалъ до конца шлюзъ и поспѣшно выскочилъ на беретъ.
Тамъ ожидало это новое испытаніе.
Въ саду сборщика подателей, г-жа Бержре и Урсула Шавле, злобныя лица которыхъ выглядывали изъ-за кустовъ жимолости, клохтали, какъ двѣ озлобленныя индѣйки. Когда несчастный адвокатъ проходилъ мимо этого сада, гармоническое дуо усилилось и оживилось.
— Господинъ Фруадво! вскричала Урсула съ торжествующею ироніею: — что это вы идете мимо, и не поклонитесь?.. Ахъ, Боже мой! да что это съ вами? Вы промокли съ толовы до ногъ! Ужь не изъ воды ли вы? Что за идея купаться въ такой холодъ и еще въ платьѣ!.. въ совершенно-новомъ платьѣ! Вы страннымъ образомъ спрыснули новинку!
Мамзель Бержре пришла, при видѣ грешника, наказаннаго, по словамъ ея, перстомъ Божіимъ, въ восторгъ…
Преслѣдуемый дикими криками, Фруадво побѣжалъ по тропинкѣ, самъ не зная куда идетъ, и вскорѣ исчезъ.
Господинъ де-Водре, преслѣдовавшій его, доплылъ въ лодкѣ до самаго противоположнаго берега. Видя безполезность преслѣдованія, онъ причалилъ къ берегу и обратился къ двумъ старымъ дѣвамъ, продолжавшимъ воспѣвать побѣдную пѣснь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него.
— Мамзель Бержре и мамзель Шавле! закричалъ онъ имъ громонымъ голосомъ: — если вы не перестанете сейчасъ же визжать, такъ я зацѣплю васъ обѣихъ багромъ и потащу за собою въ воду.
При этомъ грозномъ восклицаніи и, особенно, при видъ остраго крючка на концѣ длинной палки, которымъ угрожалъ имъ баронъ, обѣ ханжи, пораженныя паническимъ страхомъ, невольно присѣли за кустами, какъ-бы для того, чтобъ уклониться отъ перваго удара; потомъ, не отвѣчая ни слова, — такъ испугалъ ихъ колоссальный дворянинъ, готовый закинуть на нихъ крючокъ, — онѣ пустились бежать со всѣхъ ногъ и вскоре исчезли за кустами, какъ исчезаютъ въ туманъ вѣдьмы Макбета.
Г-нъ де-Водре съ легкой улыбкой посмотрѣлъ вслѣдъ злокачественной парочкѣ и потомъ поспѣшно сталъ пробираться на другую сторону. Однимъ ударомъ вколотилъ онъ опять сваю, вырванную изъ земли и, соскочивъ на берегъ, скоро пошелъ къ скамьѣ, на которой оставилъ Викторину; но ея тамъ уже не было. Тщетно осматривался баронъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ во всѣ стороны — никого не было видно. Молодая дѣвушка исчезла.
— Нечего дѣлать, сказалъ онъ про-себя, увѣрившись, что причиной удаленія молодой дѣвушки не могло быть несчастіе: — теперь я убѣжденъ, что она дѣйствительно любитъ его. Она, вѣроятно, опасалась, чтобъ я не сталъ опять подшучивать надъ бѣднымъ Фруадво и, чтобъ не слышать моихъ насмѣшекъ, убѣжала. Удаленіе ея весьма-многозначительно. Притомъ же, отъ чего жь ей и не любить его? продолжалъ баронъ, стараясь преодолѣтъ невольную досаду, причиняемую ему этою мыслію. — Если я не хочу играть роль какого-нибудь Кассандра, то долженъ отказаться отъ желанія нравиться, а потому пусть она лучше любитъ Фруадво, нежели кого-нибудь другаго; онъ малый умный и честный.
Г-нъ де-Водре впалъ въ невольную задумчивость, прошелъ по каштановой аллеи и поворотилъ на одну изъ дорожекъ, ведшихъ къ дому заводчика; подходя къ нему, онъ замѣтилъ на лужку, въ тѣни густаго явора, лѣсничаго Рабюссона, разговаривавшаго съ хорошенькой горничной г-жи Гранперренъ.
— Не безпокойтесь, дети, я вамъ не помѣшаю, сказалъ добродушно баронъ, невольно улыбнувшись и замѣтивъ движеніе испуга въ молодой дѣвушкѣ при его приближеніи.
— Полковникъ, скоро сказалъ Рабюссонъ, менѣе робкій, нежели горничная: — почтальйонъ пріѣхалъ и привезъ письмо изъ Макона, которое я принесъ сюда по вашему приказанію. Я искалъ васъ…
— Ты смѣешь говорить, что искалъ меня? возразилъ баронъ, взявъ письмо, подаваемое ему охотникомъ.
— Увѣряю васъ, полковникъ, я искалъ васъ.
— Стоя на одномъ мѣстѣ, не такъ ли? Мамзель Виржини, продолжалъ баронъ, съ насмѣшливымъ видомъ обратившись къ горничной: — вы видите, съ какою смѣлостію этотъ негодяй лжетъ; пусть это послужитъ вамъ урокомъ: совѣтую вамъ не вѣрить его клятвамъ.
— Увѣряю васъ, господинъ баронъ, я не вѣрю никакимъ клятвамъ, съ живостію отвѣчала хорошенькая субретка.
— Это ваше дѣло, дитя мое; я только предупредилъ васъ. Ахъ, кстати, не видали ли вы Викторины?
— Она сейчасъ вошла въ домъ, отвѣчала Виржини, на щечкахъ которой разъигрался яркій румянецъ.
Г-нъ де-Водре кивнулъ головою и распечаталъ письмо, врученное ему охотникомъ. Съ первыхъ словъ, на лицъ его выразилось живое удовольствіе, и онъ продолжалъ читать съ возраставшимъ участіемъ.
Мамзель Виржини воспользовалась этой минутой и тихонько ускользнула, помѣнявшись, однакожь, сперва, вопреки запрещенію барона, нѣжнымъ взглядомъ съ отставнымъ кирасирскимъ унтер-офицеромъ.
— Рабюссонъ! сказалъ г. де-Водре, дочитавъ письмо и спрятавъ его въ карманъ: — ступай ко мнѣ домой и сбрей усы.
— Сбрить усы! вскричалъ охотникъ съ изумленіемъ.
— Кажется, я ясно говорю, продолжалъ отставной полковникъ тономъ человѣка, съ-давнихъ-поръ привыкшаго къ тому, чтобъ его приказанія исполнялись немедленно и безпрекословно: — ты сбрѣешь усы.
— Конечно, я сбрѣю ихъ, если прикажете, полковникъ, отвѣчалъ Рабюссонъ съ покорностью: — только это странно…
— Странно! что странно?
— Что одна и та же мысль пришла въ одно и то же время вамъ, полковникъ, и мамзель Виржини.
— Такъ она тоже хочетъ, чтобъ ты сбрилъ усы?
— Сейчасъ она просила меня…
— Негодяй, сказалъ баронъ смѣясь: — какое ей дѣло до твоихъ усовъ? Ужь не дерзнулъ ли ты поцаловать ее?
— Гм, полковникъ! только за нею дѣло стало, а я готовъ, уклончиво возразилъ Рабюссонъ со всею скромностью, какую только можно требовать отъ благороднаго любовника.
— Я думаю, чортъ возьми! Мамзель Виржини славная дивушка! Но возвратимся къ нашему дѣлу: сбрѣй усы и скинь съ себя эту перевязь лѣсничаго.
— Скипуть перевязь, полковникъ! А позвольте узнать, зачѣмъ?
— За тѣмъ, что съ этой минуты ты уже не лѣсничій у меня; слѣдовательно, тебе не приходится носить перевязь съ моимъ гербомъ.
— Вы меня прогоняете! вскричалъ честный Рабюссонъ, изумленіе котораго внезапно уступило мѣсто горестному ощущенію, энергически выразившемуся на воинственномъ лицѣ его.
— Тебя прогнать! сказалъ г. де-Водре, дружески потрепавъ его по плечу: — разве такого молодца можно прогнать? Я бы съ ума сошелъ! Напротивъ; я не только не намерепъ разстаться съ тобою, но хочу повысить тебя чиномъ: изъ простаго охотничьяго стража я возвожу тебя въ достоинство смотрителя за лесами.
— То-есть, радостно отвѣчалъ Рабюссонъ: — изъ простаго квартирмистра вы жалуете меня въ главные квартирмистры? Соглашаюсь, полковникъ.
— Я произвожу тебя въ офицеры, чортъ возьми! прошу замѣтить. Между смотрителемъ за лесами и охотничьимъ стражемъ такая же разница, какъ между эполетомъ и галуномъ.
— Еще охотнѣе соглашаюсь, полковникъ*
— И это только первый шагъ къ почестямъ, тебя ожидающимъ, прибавилъ смѣясь г. де-Водре.
— Я и этимъ доволенъ, сказалъ Рабюссонъ, съ радостнымъ видомъ потирая руки: — и еслибъ вамъ только угодно было объяснить мнѣ, зачѣмъ я долженъ сбрить усы…
— За темъ же, зачѣмъ долженъ снять перевязь.
— Все-таки не понимаю.
— Ни усовъ, ни перевязи не носятъ въ томъ полку, куда ты вступилъ.
— Въ полку! Разве мы опять на службу? И то ладно.
— Нѣтъ, Рабюссонъ, мы выслужили свои лета.
— Такъ я рѣшительно ничего не понимаю.
— Черезъ два мѣсяца ты, Грегуаръ Рабюссонъ, сказалъ полковникъ съ напыщенностью: — будешь имѣть честь, принадлежать къ муниципальной администраціи Франціи: — ты будешь мэромъ.
— Мэромъ! повторилъ новый смотритель за лесами, вытаращивъ глаза.
— Мэромъ знаменитой общины Шатожиронъ-ле-Вьель, прибавилъ г. де-Водре съ большею торжественностью.
— Стало-быть, у насъ своя община? вскричалъ Рабюссонъ, готовый плясать отъ радости.
— Да, у насъ своя община, мой добрый Грегуаръ, сказалъ баронъ, удовольствіе котораго равнялось радости отставнаго охотничьяго-стража; теперь дело рѣшено; мы отдѣлили свою бѣдную и старую общину. Послѣ долгихъ хлопотъ и тщетныхъ усилій, я одержалъ, наконецъ, побѣду, на зло всѣмъ кознямъ почтенныхъ гражданъ, нашихъ сосѣдей. Я восторжествовалъ на зло муниципальному совѣту, на зло подпрефекту, на зло префекту и даже, кажется, на зло министру! Хе, хе, хе! продолжалъ сельскій дворянинъ, потирая руки: — лучинка еще не погасла! Хоть я и принадлежу къ числу побѣжденныхъ въ 1830 году, однакожъ въ Парижѣ есть еще люди, помнящіе услуги, оказанныя имъ Генрихомъ де-Водре при другомъ правленіи. Я вижу, что человѣческій родъ совсѣмъ не такъ неблагодаренъ и черенъ, какъ говорятъ о немъ.
— Не-уже-ли письмо, только-что прочитанное вами, заключаетъ въ себѣ эту важную новость?
— Вотъ ужь десять дней, какъ я жду этого письма; наконецъ, оно пришло и дѣло наше решено. Повелѣніе короля прибыло уже въ Маконъ, и, вероятно, мэръ Амудрю получилъ уже отъ префектуры приказаніе составить избирательные списки новой общины.
— Это не будетъ стоить ему большего труда, полковникъ, потому-что вы сами составили уже эти списки и даже напечатали ихъ въ Маконъ. Остается только прибить объявленія.
— Завтра мы это и сдѣлаемъ.
— Какъ у васъ все идетъ живо, полковникъ! Это напоминаетъ мнѣ былое время, въ полку; какъ, бывало, мы живо маневрировали, не смотря на тяжелыя каски и кирассы!
— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ баронъ улыбаясь.
— Да; ужь коли вы что задумаете, такъ живо будетъ сдѣлано.
— Ну, въ этомъ случаѣ большой живости не было; но все же лучше поздно, нежели никогда.
— А теперь все пойдетъ само-собой, потому-что вы заранѣе приготовились и приняли всѣ нужные мѣры.. Объявленія и списки напечатаны, остается только обнародовать ихъ! Вы, полковникъ, удивительно-предусмотрительны.
— Да, меня трудно застать въ-расплохъ, отвѣчалъ г. де-Водре, остававшійся не совсѣмъ-равнодушнымъ къ похваламъ, расточаемымъ ему его повѣреннымъ.
— А ужь господа граждане наши никакъ не ожидаютъ того, что предстоитъ имъ; вотъ взбѣсятся!
— Думаю и, между нами будь сказано, желаю.
— А я-то, полковникъ! Торжество наше потеряетъ половицу своей цѣны, если они не будутъ озлоблены.
— Будутъ, будутъ.
— И по-дѣломъ имъ; мало они, разбойники, причиняли непріятностей нашей бѣдной деревни?.. Полковникъ, у меня есть до васъ просьба.
— Какая?
— Позвольте мнѣ объявить важную новость во всемъ селеніи. Пусть только кто-нибудь изъ гражданъ сдѣлаетъ гримасу или скажетъ мнѣ непріятное слово — перевязью такъ и хлесну по лицу, тѣмъ болѣе, что мнѣ нечего беречь ее.
— Запрещаю, отвѣчалъ баронъ: — говорить кому бы то ни было о томъ, что я сообщилъ тебѣ. Сегодня всѣ заняты пріѣздомъ моего племянника, и наша новость не произведетъ желаемаго дѣйствія; но завтра мы предложимъ нашимъ любезнымъ сосѣдямъ маленькій завтракъ пушечной пальбой, отъ котораго имъ достанетъ веселья на цѣлый день. Много ли у насъ пороха?
— Фунта два, не болѣе.
— Этого мало; купи еще нисколько фунтовъ. Я хочу, чтобъ Жанъ Фракассъ и Ревель-Матенъ перещеголяли трескотню глупыхъ пороховыхъ ящиковъ. Община, свергнувшая съ себя долговременное иго, стоитъ пріѣзда какого-нибудь маркиза въ замокъ, и я не вижу лучшаго средства употребить въ дѣло мои пушки.
— Я по дорогѣ зайду купить пороху; но позвольте спросить, полковникъ, вы не шутя говорили мнѣ сейчасъ о мѣстѣ мэра?
— Какъ? очень-серьёзно! Я самъ не могу быть мэромъ, потому-что мнѣ неприлично занимать какую-нибудь должность при настоящемъ правительствѣ; но мнѣ необходимо нужно, чтобъ на этомъ мѣстѣ былъ человѣкъ, на котораго я могъ бы вполнѣ положиться, словомъ, другой я; и этотъ другой „я“ найденъ: это ты, Рабюссонъ.
— Это для меня чертовски-лестно, полковникъ, сказалъ будущій администраторъ, покраснѣвъ отъ удовольствія и гордости: — и хотя весь я не могу сравниться съ вашимъ мизницемъ, за то преданъ вамъ тѣломъ и душою, и если этого достаточно, чтобъ я могъ быть порядочнымъ мэромъ…
— Больше, нежели достаточно! это главное; прочее же бездѣлица, и менѣе, чѣмъ въ полгода, я научу тебя дѣйствовать какъ-нельзя-лучше; вѣдь ты знаешь, что я порядочно понимаю администрацію?
— Порядочно! вскричалъ Рабюссонъ восторженно: — чортъ возьми! про то, какъ вы понимаете администрацію, знаютъ муниципальный совѣтъ нашихъ господъ гражданъ, шарольскій подпрефектъ и самъ маконскій префектъ. Вы не упускали ни одного случая побѣсить ихъ! Да вамъ, полковникъ, стоитъ только захотѣть, такъ вы продѣнете всѣхъ, сколько ихъ тамъ есть, въ игольное ушко.
— Не думаю, возразилъ г. де-Водре смѣясь; — но я-таки знаю муниципальный кодексъ и Бюллетень-Законовъ, и берусь сдѣлать изъ тебя весьма-порядочнаго мэра; впрочемъ, ты уже самъ нѣсколько приготовленъ къ тому.
— Конечно, возразилъ бывшій охотничій стражъ, усвоившись уже съ своимъ будущимъ саномъ: — когда я былъ квартирмистромъ, такъ самъ велъ всѣ книги и писалъ рапорты.
— Санчо-Панса, продолжалъ баронъ, снова засмѣявшись: — не зналъ и половины того, что ты знаешь, вступивъ на административное поприще; не смотря на то, островъ Баратарія и понынѣ сохранилъ воспоминаніе о его правленіи. Итакъ, я имѣю еще болѣе причинъ думать, что ты будешь славнымъ мэромъ. — Но уже второй часъ, продолжалъ сельскій дворянинъ, посмотрѣвъ на часы: — меня, можетъ-быть, ждутъ. Исполни же все, что я тебѣ приказалъ, и — никому ни слова!
— Будьте спокойны, полковникъ; сегодня — молчокъ, а завтра пальба на-смерть.
— Завтра ты можешь вознаградить себя за сегодняшнее молчаніе, заставивъ Жана Фракасса и Ревиль-Матена ревѣть сколько тебѣ заблагоразсудится.
Почти столько же радуясь пріятному случаю побѣсить шатожиронскихъ гражданъ, сколько блистательной перспективѣ открывавшейся предъ нимъ карьеры, будущій мэръ почтительно поклонился своему будущему подсудимому и пошелъ къ выходу изъ сада, между-тѣмъ, какъ г. де-Водре, нисколько опоздавшій къ назначенному часу, скорыми шагами направился къ дому желѣзнозаводчика.
IX.
Обѣдъ избирателей.[править]
Когда г. де-Водре вошелъ въ гостиную заводчика, въ ней собрались уже ней, приглашенные къ обѣду, исключая Жоржа Фруадво.
Поклонившись хозяйкѣ дома, какъ-будто бы не видался еще съ нею, баронъ подошелъ къ Викторинѣ, блѣдной, видимо озабоченной и сидѣвшей въ сторонѣ,.
— Маленькое приключеніе нашего молодаго пріятеля не будетъ имѣть пагубныхъ послѣдствій, сказалъ онъ ей шопотомъ: — все ограничится тѣмъ, что онъ долженъ будетъ переодѣться; итакъ не наказывайте насъ своимъ печальнымъ и сердитымъ видомъ; будьте любезны какъ всегда.
— Съ чего вы взяли, что я печальна? отвѣчала молодая дѣвушка съ нервическою нетерпимостью: — у меня голова болитъ.
— Мы знаемъ, что значитъ въ подобномъ случаѣ головная боль. — Вы сердитесь, повторяю вамъ, и, по несчастію, я виноватъ въ этомъ.
— Вы! Не хотите ли вы этимъ сказать, что подали мнѣ причину сердиться?
— Можетъ-быть; но позвольте предложить вамъ уговоръ.
— Какой?
— Перестаньте сердиться, — я перестану шутить.
— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросила Викторина, поднявъ на барона хорошенькіе глаза, отуманенные тайною грустью.
— Честное слово дворянина! отвѣчалъ г. де-Водре съ такимъ же достоинствомъ, съ какимъ произносилъ эти слова Францискъ I.
— Въ такомъ случаѣ, я вамъ вѣрю, сказала молодая дѣвушка и лицо ея внезапно прояснилось.
— Мы теперь друзья?
— Да; потому-что хотя вы бьыи сперва нестерпимо-злы, за то потомъ поправили свою ошибку, рискуя жизнію.
— Хорошо, хорошо, оставимте это, сказалъ сельскій дворянинъ, которому не очень нравилась благодарность Викторины за пособіе, оказанное имъ влюбленному адвокату.
— Г-нъ адвокатъ Фруадво заставляетъ нѣсколько ждать себя, сказалъ г. Гранперренъ громко и тономъ, показывавшимъ, что онъ высоко цѣнилъ уваженіе къ своей особѣ.
— Мнѣ кажется, его нечего ждать, сказалъ г-нъ де-Водре, отвѣчая на несколько-колкое замечаніе хозяина дома: — сейчасъ съ нимъ приключилось небольшое несчастіе… по моей винѣ.
— Несчастіе? спросила г-жа Гранперренъ, между-тѣмъ, какъ Викторина, воображая, что старый дворянинъ готовится уже измѣнить заключенному между ними условно, бросила на него гнѣвный взглядъ.
— Да, сударыня, несчастіе, отвѣчалъ баронъ очень-спокойно: — я сейчасъ прогуливался въ вашемъ паркѣ по каштановой аллее и увидѣлъ по ту сторону рѣки г. Фруадво; имея надобность переговорить съ нимъ, я позвалъ его; но вмѣсто того, чтобъ обойдти черезъ мостъ, мой ветренникъ, — это не преступленіе въ его лѣта, — вздумалъ избрать кратчайшій путь и пройдти по шлюзамъ, которыя, какъ вамъ известно, не покрыты теперь водой; но несчастію, онъ поскользнулся на полдорогѣ и упалъ въ рѣку.
— Ахъ, Боже мой! вскричала г-жа Гранперренъ, бросивъ въ то же время испытующій взглядъ на свою падчерицу; но послѣдняя въ смущеніи опустила глаза, и потому не заметила этого взгляда.
— Успокойтесь, продолжалъ г-нъ дс-Водре. — Нашъ остроумный адвокатъ, искусный пловецъ, вышелъ изъ воды почти такъ же скоро, какъ упалъ въ нее, и все несчастіе его ограничилось тѣмъ, что онъ замочилъ платье. Но такъ-какъ онъ живетъ далеко отсюда, то ему нужно по-крайней-мире часъ времени, чтобъ дойдти домой, переодѣться и вернуться сюда. Я полагаю, что онъ не будетъ и что мы напрасно ждемъ… а не помню какой-то поэтъ сказалъ: „подогрѣтый ободъ никуда не годится!“
Г-жа Гранперренъ подошла къ камину и дернула за шнурокъ колокольчика.
Явился слуга.
— Подавать, сказала хозяйка.
— Какой непріятный случай! сказалъ ей вполголоса г. де-Буажоли: — я лишаюсь возможности переговорить съ г. Фруадво.
— Займитесь только барономъ де-Водре, это главное, отвечала Кларисса тѣмъ же голосомъ. — Что же касается до г. Фруадво, такъ, можетъ-быть, я одна съ нимъ слажу. Аттакуйте только барона.
— Положитесь на меня, сударыня, возразилъ политическій макдеръ съ хитрой усмѣшкой: — я поджидаю кабана и, хоть бы онъ былъ еще вдесятеро-свирѣпѣе, надѣюсь, не уйдетъ отъ меня.
Нѣсколько минутъ спустя, гости, между которыми, кромѣ знакомыхъ намъ лицъ, было человѣкъ около пятнадцати департаментскихъ избирателей, усѣлись вокругъ стола, отличавшагося пышнымъ изобиліемъ, составляющимъ главный характеръ обѣдовъ желѣзнозаводчиковъ.
По правую сторону г-жи Гранперренъ сидѣлъ баронъ де-Водре, а по лѣвую г. де-Буажоли. — Викторина сидѣла возлѣ отца, по другую сторону котораго, на мѣстѣ, сначала назначенномъ адвокату Фруадво, находился Шавле. Другіе гости, фермеры и промышленики, мелкіе владельцы или чиновники, но почти все шатожиронскіе граждане, усѣлись какъ попало.
Это гастрономическое и политическое собраніе, въ которомъ-были всѣ избиратели того кантона, сколько-нибудь зависѣвшіе отъ правительства, отличалось отсутствіемъ мирпаго судьи Бобилье и мэра Амудрю, такъ точно, какъ, во время римскаго тріумвирата, публичныя церемоніи отличались отсутствіемъ избирателей Кассія и Брута. Но въ глазахъ гостей, отсутствіе двухъ важныхъ чиновниковъ съ избыткомъ вознаграждалось неожиданнымъ и, повидимому, весьма-многозначительнымъ присутствіемъ барона де-Водре, этого наиболѣе-уважаемаго въ кантонѣ. лица; сверхъ-того, всѣ знали, что и адвокатъ Фруадво, другое важное лицо, имевшее значительное вліяніе, также присутствовалъ бы на этомъ обѣдѣ, еслибъ не сдѣлался жертвой неожиданнаго приключенія.
Хотя избиратели министерской партіи должны были надеяться, что кандидатъ ихъ восторжествуетъ, однакожь начало обеда было холодно и молчаливо. Всѣ ѣли и пили очень-много, но говорили весьма-мало. Кромѣ хозяевъ дома и гостей, сидѣвшихъ возлѣ нихъ, всѣ говорили тихимъ голосомъ, отрывисто и иногда съ таинственнымъ видомъ; некоторые изъ гостей были не въ духѣ, другіе озабочены.
Какъ человѣкъ умный и опытный, г. де-Буажоли тотчасъ понялъ, что причиной холодности или, лучше сказать, общей озабоченности, былъ пріездъ маркиза де-Шатожирона. По неожиданному и пагубному случаю, торжественный пріездъ подавлялъ тяжестію всей своей публичной пышности тихій, уединенный обѣдъ правительственнаго кандидата. Очевидно было, что, благодаря нѣкоторымъ щедротамъ, искусно расточеннымъ, маркизъ пріобрѣлъ расположеніе большинства шатожиронскаго народонаселенія; и, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, торжество маркиза навело на приверженцевъ его политическаго соперника нѣкотораго рода упыніе, готовое обратиться даже въ отчаяніе.
Г. де-Буажоли, поддерживая довольно-незначительный разговоръ, не пропускалъ мимо ушей ни одного чужаго слова и услышалъ, какъ одинъ изъ чиновниковъ при кадастре таинственно шепнулъ своему сосѣду:
— Я узналъ отъ достовѣрныхъ людей, что если министръ падетъ, то маркизъ де-Шатожиронъ будетъ тотчасъ же произведенъ въ пэры Франціи, или, по-крайней-мѣрѣ, въ префекты.
— Стало-быть, тѣ, отвѣчалъ сосѣдъ, другой чиновникъ: — которые подадутъ голосъ противъ него, могутъ раскаяться въ-послѣдствіи…
— Непремѣнно.
— Гм! надобно подумать.
Считаемъ излишнимъ напоминать, что въ 1836 году тогдашнему министру, въ-самомъ-дѣлъ, грозило паденіе, какъ это обыкновенно случается, по-крайней-мѣрмѣ, разъ въ годъ; но въ тотъ годъ министръ точно былъ смѣненъ. Слѣдовательно, кто хоть нисколько изучалъ породу чиновниковъ, тотъ легко можетъ представить себя, какое впечатлѣніе на нихъ производитъ простое предположеніе: если министерство падетъ?
Что касается до того, что маркизъ де-Шатожиронъ могъ тотчасъ сдѣлаться пэромъ или даже префектомъ, то это нелѣпость, которую всѣ, однакожь, повторяли открыто и даже, какъ мы сейчасъ видѣли, повторяли за столомъ его политическаго соперника, поддерживаемаго самимъ правительствомъ. Г. дѣ-Буажоли понялъ, какъ опасно было дать распространиться подобному слуху, и тотчасъ же рѣшился разогнать охлажденіе, которому подверглась большая часть избирателей.
Въ-слѣдствіе этого онъ прямо и смело заговорилъ о великомъ событіи того дня, пріезде маркиза и торжественномъ пріемѣ, сдѣланномъ ему частію жителей селенія. Зная, что вернейшее орудіе для уничтоженія очарованія, которымъ окружаетъ себя противникъ, есть насмѣшка, онъ сталъ безжалостно подшучивать надъ главными лицами, принимавшими участіе въ торжествѣ. Ни тога мирнаго судьи, ни шарфъ мэра, не защитили этихъ важныхъ сановниковъ отъ его насмѣшекъ, и только присутствіе барона де-Водре заставляло его нисколько щадить самого маркиза де-Шатожирона.
Въ этой сатирической выходкѣ, г. де-Буажоли нашелъ себе помощника, хотя и не очень-остроумнаго, но за то чрезвычайно-ревностнаго, въ сборщикѣ податей, показывавшемъ во всѣхъ случаяхъ неограниченную преданность министру, которому былъ обязанъ своимъ мѣстомъ. Но съ нимъ случилось то же, что обыкновенно случается съ подчиненными, подражающими высшимъ: на то, чего г. де-Буажоли коснулся слегка, Просперъ Шавле опустилъ тяжелую лапу, когти которой казались ему чрезвычайно-острыми, и — провалился.
Г. де-Водре слушалъ молча и совершенно-равнодушно довольно-острыя шутки совѣтника префектуры; но при первой, весьма-грубой шутке сборщика податей, относившейся прямо къ его племяннику, маркизу де-Шатожирону, онъ наклонился къ г-жѣ Гранперренъ и шепнулъ ей на ухо:
— Позвольте мнѣ, сударыня, напомнить г-ну Шавле, что онъ здѣсь за вашимъ столомъ, а не въ трактирѣ.
Хотя это было очень-непріятно Клариссѣ, она, однакожь, не могла отказать сельскому дворяннну въ позволеніи, безъ котораго онъ, вѣроятно, обошелся бы, въ случаи отказа.
— Любезный баронъ, сказала она ему вполголоса: — вы знаете, что у меня вы имѣете право говорить, что вамъ угодно; только, пожалуйста, не слишкомъ обижайте бѣднаго сборщика; остроты его такъ не остры, что не заслуживаютъ, чтобъ вы, баронъ, возражали на нихъ.
Баронъ поклонился хозяйки, какъ-бы благодаря ее за позволеніе, неохотно и непроизвольно данное, и тотчасъ же напалъ на слишкомъ-ревностнаго чиновника.
— Господинъ Просперъ Шавле, сказалъ онъ громкимъ голосомъ, обращаясь черезъ столъ къ сборщику податей, сидѣвшему по другую сторону: — ваши шутки кажутся мнѣ тѣмъ болѣе неумѣстными, что, кромѣ моего племянника, необращающаго на нихъ большаго вниманія, они падаютъ прямо на вашу сестрицу: она сама принимала участіе въ церемоніи, надъ которою вы такъ мило остритесь, и подносила корзинку съ цвѣтами маркизѣ де-Шатожиронъ, моей племянницѣ.
— Господинъ баронъ, проговорилъ сборщикъ податей, сильно-оторопввъ: — право, я не знаю… дѣйствительно ли сестра моя принимала участіе…
— Перестаньте запираться, господинъ Просперъ Шавле, прервалъ его сельскій дворянинъ, смвясь иронически: — никто не повѣритъ вамъ.
— Однакожь, г. баронъ…
— Перестаньте! вы такой глубокій политикъ, что не позволите своей сестрицѣ дѣйствовать по собственному произволу и вы ничѣмъ не разувѣрите меня, что сегодняшній поступокъ вашей сестрицы не былъ предварительно условленъ между вами.
— Повѣрьте… господа…
— Кто осмѣлится сказать послѣ этого, что мы живемъ не въ вѣкѣ прогресса! продолжалъ баронъ, снова перебивъ рѣчь смутившагося сборщика податей и осмотрѣвшись взглядомъ, исполненнымъ сарказма: — встарину одни только знатные вельможи употребляли утонченную политику, состоявшую въ томъ, что одинъ братъ сражался въ одной, а другой въ другой арміи, чтобъ въ случаѣ нужды и тотъ и другой могли имѣть защитниковъ; а ныньче г. Просперъ, мадмуазель Урсула Шавле, не пользyющіася ни герцогскимъ, ни графскимъ титломъ, сама постигла эту великую науку, потому — что пока братъ, здѣсь присутствующій, служитъ королю, сестра его служитъ лигѣ за столомъ г. де-Шатожирона, и все это съ обоюднаго согласія. Я, съ своей стороны, нахожу это прекраснымъ и готовъ, если хозяйка позволитъ, провозгласить за десертомъ тостъ въ честь умной четы, напоминающей намъ обычаи и нравы старинныхъ вельможъ.
У Проспера Шавле были между гостями враги; да и у какого сборщика податей нѣтъ ихъ? За иронической выходкой барона послѣдовалъ общій, громкій смѣхъ, мало умѣряемый даже уваженіемъ къ хозяевамъ дома. Что же касается до бѣдняка, навлекшаго себѣ своею неосторожностью такой рѣзкій урокъ, то, раскраснѣвшись, сконфузившись и молча перенося обиду, потому-что г. Гранперренъ знакомъ заставилъ его не возражать, онъ съузился, съёжился и готовъ былъ совершенно сплюснуться на стулѣ, какъ мѣшокъ, изъ котораго высыпаны сѣмена.
— Каковъ нашъ кабанъ? шопотомъ спросила г-жа Гранперренъ у своего сосѣда съ лѣвой стороны.
— У него зубъ остёръ, отвѣчалъ г. де-Буажоли съ саркастическимъ спокойствіемъ, которымъ отличались мѣткія остроты князя Талейрана.
— Вы не унываете?
— Я никогда не унываю, сударыня, вы сейчасъ убѣдитесь въ этомъ…
— Стало-быть, вы не отказались отъ своего намѣренія?
— Послѣ обѣда я нападу на дикаго звѣря, хотя бы мнѣ пришлось подвергнуться одинакой участи съ бѣднымъ сборщикомъ податей.
Обѣдъ продолжался еще долѣе часа, потому-что въ провинціи нескоро встаютъ изъ-за стола; но наконецъ наступила минута, когда хозяйка дома могла, не измѣняя законамъ никакого гостепріимства, подняться съ своего мѣста. Вслѣдъ за нею всѣ гости перешли изъ столовой на террасу, находившуюся между садомъ и домомъ, куда тотчасъ же былъ поданъ кофе.
Г. де-Буажоли не хотѣлъ далѣе отлагать своей аттаки. Воспользовавшись минутой, когда гости раздѣлились на нѣсколько группъ, онъ, съ чашкой кофе въ одной и золотой ложечкой въ другой рукѣ, пошелъ къ г. де-Водре, никогда непившему кофе и направлявшемуся къ г-жѣ Гранперренъ, сѣвшей на скамьѣ на одномъ концѣ террасы.
X.
Ловля голосовъ.[править]
Сельскій двоpянинъ, увидѣвъ приближавшагося къ нему г. де-Буажоли, на котораго онъ до-сихъ-поръ не обращалъ, повидимомy, никакого вниманія, принялъ серьёзный видъ, не сдѣлавъ, однакожь, ни малѣйшаго покушенія избѣгнуть аттаки, видимо ему угрожавшей.
— Господинъ баронъ, сказалъ ему совѣтникъ префектуры съ сладкою, свойственною ему вѣжливостью, увеличенною еще затруднительными обстоятельствами, въ которыхъ онъ находился: — я бы желалъ быть представленнымъ вамъ г. Гранперреномъ; но такъ-какъ нашъ почтенный хозяинъ забылъ исполнить это, то позвольте мнѣ исправить его ошибку и самому рекомендовать себя.
Г. де-Водре не отвѣчалъ ни слова и только холодно кивнулъ головою.
— Хоть я уже и имѣлъ честь встречаться съ вами, продолжалъ г. де-Буажоли, не обращая вниманія на холодность барона: — однакожь сомнѣваюсь, чтобъ вы помнили мою фамилію.
— Помню, отвѣчалъ баронъ сухо.
— Арманъ де-Буажоли…
— Совѣтникъ маконской префектуры. Вы видите, милостивый государь, что я очень-хорошо васъ знаю, и вы напрасно повторяете мнѣ свою фамилію.
— Если у васъ такая прекрасная память, возразилъ избирательный маклеръ, продолжая улыбаться: — то вы, вероятно, не забыли также, по какому случаю мы встретились въ прошломъ году?
— Признаться сказать, отвѣчалъ сельскій дворянинъ, ни мало нерасположенный къ сближенію: — я такъ мало обратилъ вниманія на эту встрѣчу, что причина ея не могла остаться у меня въ памяти.
— Это было въ Шароллѣ, г. баронъ, въ последнее собраніе сельскихъ хозяевъ.
— Можетъ-быть.
— Я заступалъ тогда место моего префекта, находившагося въ то время въ отпуску, въ Париже.
— Можетъ-быть; но я не обратилъ на это вниманія.
— Очень-хорошо понимаю, что вы и не могли сохранить воспоминанія о нашей встрѣче; что же касается до меня, то одно обстоятельство запечатлело его въ моей памяти.
— Какое обстоятельство?
— Весьма-лестное для васъ, г. баронъ: я говорю о трехъ преміяхъ, полученныхъ вами въ это собраніе.
— Я получилъ только двѣ.
— Только две? Все равно, эти две стоютъ трехъ, потому-что одну изъ нихъ вамъ поднесли за новый плугъ вашего изобрѣтенія, а другую за ваши столь же умные, какъ и удачные труды касательно улучшенія породы быковъ: образцы, представленные вами въ конкурсѣ, были въ-самомъ-дѣлѣ изумительны.
— Вы опять ошибаетесь и вдвойнѣ, г. де-Буажоли, отвечалъ г. де-Водре, не обращавшій вниманія на пристрастную лесть совѣтника префектуры и ненуждавшійся для того въ воскѣ, которымъ Улиссъ приказалъ своимъ матросамъ заткнуть уши, проѣзжая мимо Острова-Сиренъ: — во-первыхъ, я не имѣю ни малѣйшаго намѣренія подражать Триптолему изобретеніемъ плуговъ: вся моя заслуга состоитъ въ томъ, что для возделыванія своей земли я выбралъ по моему мнѣнію лучшіе изъ существующихъ уже плуговъ — плугъ Гранже для глубокой запашки и плужокъ Артура Юнга для легкой запашки; следовательно, премію дали моему здравому смыслу, избравшему два орудія, о которыхъ я вамъ сейчасъ говорилъ, и получившему съ помощію изъ прекрасные результаты, а не воображенію, которое, признаюсь, никогда у меня не отличалось особымъ творчествомъ. Что же касается до образцовъ, представленныхъ мною на конкурсъ, то быки, показавшіеся вамъ столь изумительными, были не что иное, какъ скромные бараны, улучшеніемъ породы которыхъ я точно занимался.
— Быки, бараны, сказалъ г. де-Буажоли, принужденно смѣясь: — это все равно, что Borgia и orgia въ драме Виктора Гюго; разница не такъ велика. Да, да, теперь помню, прибавилъ онъ серьёзно: — что ваши превосходные мериносы доставили вамъ вторую премію.
— Въ третій разъ ошибаетесь. Имѣніе мое не такъ обширно, чтобъ я могъ доставить баранамъ испанской породы разнообразный подножный кормъ, безъ котораго редко благоденствуютъ эти животныя, отъ природы непостоянныя; следовательно, мои превосходные мериносы просто дижонскіе и шевіотскіе бараны, которыхъ мнѣ удалось пріучить къ климату, и порода которыхъ улучшилась съ-техъ-поръ, какъ мне пришла мысль случить ихъ съ саксонской породой.
— Долго ли это будетъ продолжаться? думалъ совѣтникъ префектуры: — до-сихъ-поръ аттака моя такъ же неудачна, какъ толста шкура у этого носорога. Первый мой приступъ оказался негоднымъ; попробую другой.
Г. де-Водре опять поклонился, какъ-бы намереваясь прекратить разговоръ.
— Господинъ баронъ, поспѣшно сказалъ г. де-Буажоли: — кстати о собраніи сельскихъ хозяевъ… Вы, вероятно, помните, какую жалкую роль игралъ на этомъ собраніи вашъ подпрефектъ?
— Я считалъ васъ другомъ г-на Дериво? сказалъ сельскій дворянинъ ледянистымъ тономъ.
— Другомъ? никогда! Онъ только мой сослуживецъ, презрительно возразилъ совѣтникъ префектуры. — Еслибъ я былъ другомъ г. Дериво, то не хохоталъ бы такъ отъ души послѣ маленькаго урока, который вы дали ему въ полномъ собраніи. Славный, меткій былъ урокъ… ха, ха, ха! и теперь смѣшно, какъ вспомню.
— Я не знаю, сударь, о какомъ урокѣ вы говоpите, сказалъ баронъ, котораго холодное и серьёзное лицо оставалось неумолимымъ и ни однимъ движеніемъ не разделяло принужденной веселости г. де-Буажоли.
— Какъ! вы не помните? Это было въ полномъ собраніи членовъ комитета; разговаривали; разумеется, о сельскомъ хозяйствѣ вообще и о лучшихъ средствахъ откармливанія скота въ-особенности. Вы заговорили, г. баронъ, и въ рѣчи, исполненной благоразумія и опытности, разобрали различныя системы кормленія, преимущественно выхваляя овощную систему. Да вы помните!..
— Очень-неясно.
— Вы нѣсколько разъ произнесли слово „морковь“: это было весьма-естественно; не смотря на то, повтореніе этого слова заставило улыбнуться г. Дериво, имѣющаго притязаніе на остроту, и онъ позволилъ себѣ сдѣлать одному изъ своихъ сосѣдей замѣчаніе, иронически относившееся къ употребленному вами слову. Тогда вы выпрямились и приняли гордый видъ (съ вами шутить плохо, когда вы пріймете этотъ видъ: бѣдный сборщикъ податей Шавле сейчасъ въ томъ убѣдился); и такъ, принявъ величественый видъ и придавъ лицу своему выраженіе презрительной ироніи, вы обратились къ господину Дериво и, смотря ему прямо въ глаза, сказали (вотъ какъ теперь помню!): „Господинъ подпрефектъ, бѣдный поселянинъ не обязанъ быть краснорѣчивымъ; лишь бы онъ не оскорблялъ никого и говорилъ ясно, удобопонятно, ему можно позволить называть вещи настоящимъ ихъ именемъ, не прибѣгая къ поэтическимъ перифразамъ, нѣсколько устаревшимъ со временъ аббата Делиля. Предоставляя вамъ краснорѣчіе безъ дѣла, прошу позволенія говорить о дѣлѣ безъ краснорѣчія.“ — Ха, ха, ха! всѣ разразились громкимъ смѣхомъ.
— Если я и сказалъ что-нибудь подобное г-ну Дериво, то теперь нахожу эту шутку весьма неостроумною, отвѣчалъ баронъ съ прежнею непоколебимою холодностью: — и незаслуживающею чести, которую вы ей дѣлаете, вспоминая о ней.
— Неостроумною! вскричалъ г. де-Буажоли, проворно возмутившись противъ неумѣренной скромности сельскаго дворянина: — позвольте вамъ замѣтить, что это была не только колкая острота, сказанная кстати, но настоящій ударъ палицей бѣдному подпрефекту, который, какъ всѣмъ извѣстно, такъ же мало отличается краснорѣчіемъ, какъ и знаніемъ дѣла. Ха, ха, ха! Бѣдный г. Дериво!.. И это вы называете неостроумной шуткой! Я же утверждаю, что она удивительно-колка и приправлена настоящею аттическою солью! Ха, ха, ха!
Совѣтникъ префектуры опять захохоталъ, въ надеждѣ, что заставитъ, наконецъ, и барона принять участіе въ своѣй веселости, но ошибся въ разсчетъ; за неимѣніемъ отголоска, и его притворный смѣхъ вскорѣ унялся.
Г. де-Водре преспокойно дождался окончанія смѣха; потомъ пристально посмотрѣлъ на г. де-Буажоли, и въ то же время тонкая, насмѣшливая улыбка оживила холодное, серьёзное выраженіе лица его.
— Г. де-Буажоли, сказалъ онъ спокойно: — долго ли вы намѣрены продержать меня здѣсь на одномъ мѣстѣ?
— Продержать васъ, г. баронъ? вскричалъ совѣтникъ префектуры, на лице котораго не было уже ни слѣда прежней веселости.
— Послушайте: поставьте чашку, потому-что кофе вашъ, вѣроятно, давно простылъ, и пойдемте въ паркъ; тамъ удобнѣе разговаривать, нежели на этой террассѣ, гдѣ взоры всѣхъ обращены на насъ.
Въ-самомъ-дѣлѣ, не только г-жа Гранперренъ и мужъ ея, но и большая часть гостей съ любопытствомъ слѣдили за двумя главными лицами этого собранія, съ нетерпѣніемъ ожидая результата разговора ихъ.
Г. де-Буажоли поспѣшилъ отдать слугѣ почти-полную чашку кофѣ и пошелъ за барономъ, направившимъ шаги къ каштановой аллеѣ. Далеко не доходя до нея, они уже на столько отдѣлились отъ гостей, что могли продолжать разговоръ не опасаясь нескромныхъ ушей.
— Теперь поговоримъ, сказалъ баронъ, прервавъ молчаніе, длившееся съ-тѣхъ-поръ, какъ они сошли съ террассы: — но, во-первыхъ, позвольте мнѣ сдѣлать вамъ небольшой вопросъ.
— Извольте говорить, г. баронъ.
— Онъ можетъ показаться вамъ довольно-неумѣстнымъ, потомучто школьникъ можетъ отвѣчать на него, между-тѣмъ, какъ вы человѣкъ весьма-образованный; но прошу васъ взять въ соображеніе, что я самъ бѣдный поселянинъ, съ-давнихъ-поръ отъвыкшій отъ свѣтскаго обхожденія…
— Господинъ баронъ, прервалъ его совѣтникъ, принужденно улыбаясь: — если вы начинаете съ того, что называете себя бѣднымъ поссляинномъ, такъ вѣроятно намѣрены сказать мнѣ какую-нибудь колкость; я вѣдь очень-хорошо помню, что такимъ же вступленіемъ вы начали, когда отдѣлали бѣднаго Дериво.
— Оставимте г-на Дериво въ покоѣ и возвратимтесь къ моему вопросу. Вы, вѣроятно, читали басню о воронѣ и лисицѣ?
— Читалъ, отвѣчалъ г. де-Буажоли, стараясь удержать на своемъ лицѣ веселое выраженіе.
— По вашей улыбкѣ вижу, что вы уже угадали примененіе, которое я хочу сдѣлать. Но на всякій случай я объясню вамъ свою мысль: у васъ, безспорно, столько же ума, хитрости и краснорѣчія, какъ у кумушки-лисы; но скажите мнѣ, ради Бога, что могло васъ заставить думать, что я съ своей стороны такъ же глупъ и тщеславенъ, какъ ворона?
— Э, Боже мои! сказалъ совѣтникъ префектуры съ принужденной улыбкой: — повѣрьте, г. баронъ, у меня нѣтъ ни малѣйшей охоты съѣсть вашъ сыръ.
— Напротивъ, напротивъ; по-крайней-мѣрѣ, если вы сами не хотите съѣсть его, такъ вамъ было бы очень-пріятно подарить его нашему достойному хозяину, г. Гранперрену, потому-что мой сыръ, для поясненія аллегоріи, есть не что иное, какъ голоса избирателей этого кантона, на которыхъ я, по вашему болѣе или менѣе основательному мнѣнію, имѣю нѣкоторое вліяніе.
— Вотъ такъ-то гораздо-лучше! вскричалъ г. де-Буажоли съ выраженіемъ прямой откровенности: — я очень-неловко кружился около главнаго вопроса и чрезвычайно вамъ благодаренъ, г. баронъ, что вы положили конецъ моимъ неудачнымъ эволюціямъ, сами приступивъ прямо къ дѣлу, о которомъ я желалъ переговорить съ вами. Да, признаюсь откровенно, живѣйшее мое желаніе, не смѣю говорить надежда — упрочить за г. Гранперреномъ пособіе вашего значительнаго и вполнѣ-заслуженнаго вліянія.
— Подумали ли вы о томъ, г. де-Буажоли, что одинъ изъ противниковъ г. Гранперрена, маркизъ де-Шатожиронъ, мой племянникъ?
— Смѣшно было бы, еслибъ я не подумалъ объ этомъ.
— И, не смотря на то, вы стараетесь склонить меня на свою сторону?
— Я уже имѣлъ честь говорить вамъ, что въ настоящую минуту это мое живѣйшее желаніе.
— Однако вы должны же понимать, что еслибъ я захотѣлъ вмѣшаться въ дѣло, такъ скорѣе всего сталъ бы дѣйствовать въ пользу моего племянника.
— Признаюсь, я подумалъ бы это о всякомъ другомъ, а не о г. баронѣ де-Водре.
— Отъ-чего же такое исключеніе въ мою пользу?
— Отъ-того, что баронъ де-Водре самъ человѣкъ исключительный, преданный, благородный, постоянный въ своихъ чувствахъ, неизмѣняющій своихъ правилъ, вѣрный своей партіи, не смотря на паденіе ея, — словомъ, человѣкъ…
— Вы опять принялись за басню, сухо прервалъ его сельскій дворянинъ.
Не смотря на увѣренность въ себѣ, г. де-Буажоли нѣсколько смутился.
— Г. баронъ, продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: — съ вами въ-самомъ-дѣлѣ очень-трудно разговаривать. При первомъ словѣ, похожемъ на похвалу, вы отскакиваете, какъ пугливый конь. Развѣ я виноватъ въ томъ, что въ-отношеніи къ вамъ истина похожа на лесть?
— Еще! сказалъ г. де-Водре съ сардонической улыбкой: — сдѣлайте одолженіе, кумушка-лиса, оставьте въ покоѣ мои перышки и объясните мнѣ причину, подавшую вамъ поводъ думать, что я покину своего племянника въ пользу г. Гранперрена?
— Я объяснюсь ясно и категорически, отвѣчалъ г. де-Буажоли съ отчаянною рѣшимостью несчастнаго игрока, ставящего весь остатокъ своего состоянія на одну карту. — Вы, г. баронъ, легитимистъ; въ 1830 году вы вышли въ отставку, чтобъ не присягать въ вѣрности нынѣшиму правительству, и по той же причинѣ вы никогда не появлялись на выборахъ. Итакъ, не можетъ быть, чтобъ вы смотрѣли безъ величайшаго неудовольствія на поступокъ г. маркиза де-Шатожирона, готоваго сойдти съ пути, по которому онъ шелъ до-сихъ-поръ по вашимъ слѣдамъ, и присоединиться къ новому порядку вещей. Вотъ что заставляетъ меня думать, что вы не только не будете помогать ему въ поступкѣ, который мнѣ не приходится порицать, но который въ вашихъ глазахъ долженъ равняться измѣнѣ, но, напротивъ, употребите всѣ средства помѣшать ему; и вотъ, изъ этого-то весьма-логическаго разсужденія вывожу я заключеніе, что вы не откажетесь содѣйствовать выбору нашего кандидата. Откровенно признаюсь, — впрочемъ, вы сами знаете, — что въ эту минуту все зависитъ отъ васъ однихъ. Если вы поддержите своего племянника, или даже если останетесь нейтральнымъ, мы будемъ побѣждены; если жь вы дадите намъ свои голоса, то маркизъ будетъ побѣжденъ и, слѣдовательно, по неволѣ останется на пути, на которомъ вы удерживали его шесть лѣтъ. Итакъ, вотъ въ чемъ разрѣшается весь вопросъ для васъ: или вы сохраните блескъ непорочной вѣрности имени Шатожирона, или запятнаете прошедшее его, позволивъ ему явиться въ тюильрискихъ спискахъ. Отъ васъ зависитъ избрать то или другое… Ну, что, г. баронъ? прибавилъ совѣтникъ, вперивъ въ стараго дворянина тонкій, проницательный взглядъ: — довольны ли вы теперь? Назовете ли вы меня еще льстецомъ? Обвините ли въ неискренности? Все ли я кумушка-лиса?
— Болѣе, нежели прежде, чортъ возьми! вскричалъ г. де-Водре сердито: — потому-что теперь вы нашли настоящее средство выманить у меня сыръ.
— Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ г. де-Буажоли, не будучи въ состояніи скрыть радости.
— Не торжествуйте еще! отвѣчалъ баронъ, замѣтивъ невольное его движеніе: — я ничего не обѣщаю, не беру на себя никакихъ обязательствъ. Скажу вамъ только, что я самъ разсматривалъ уже вопросъ съ той точки зрѣнія, съ которой вы сейчасъ представили мнѣ его съ свойственною вамъ ловкостью, и что я еще серьёзно подумаю. Однимъ словомъ — я увижу!
— Но вѣдь я долженъ ѣхать завтра, замѣтилъ г. де-Буажоли вкрадчивымъ голосомъ: — и если бъ вы подали мнѣ малѣйшую надежду…
— Вы уѣдете, но г. Гранперренъ останется; мнѣ кажется, это главное, отрывисто перебилъ его сельскій дворянинъ.
— Разумѣется! но еслибъ передъ отъѣздомъ я былъ увѣренъ, то…
— Повторяю вамъ: я подумаю.
Господинъ де-Буажоли увидѣлъ по лицу барона, внезапно принявшему холодное и серьёзное выраженіе, что неосторожно было бы долѣе настаивать, и что, домогаясь совершеннаго успѣха, онъ могъ лишиться выгодъ одержанной имъ полупобѣды.
— Дѣло ладится, подумалъ онъ: — и я могу теперь предоставить г-жѣ Гранперренъ, женщинѣ, по-видимому, весьма-хитрой, заботу о счастливомъ его окончаніи.
Баронъ и совѣтникъ поворотили къ дому и прошли нѣсколько шаговъ молча.
— Господинъ баронъ, сказалъ минуту спустя совѣтникъ префектуры, улыбаясь: — такъ-какъ мы теперь почти условились, то меня нельзя будетъ обвинить въ томъ, что я хотѣлъ подкупить васъ (что, впрочемъ, считаю невозможнымъ), и мнѣ очень хочется сдѣлать вамъ маленькій подарокъ.
— Подарокъ! повторилъ г. де-Водре, серьёзно посмотрѣвъ на совѣтника.
— О! успокойтесь; подарокъ мой ни въ какомъ отношеніи не можетъ оскорбить васъ, и я даже надѣюсь, что вы пріймете его съ удовольствіемъ.
Совѣтникъ префектуры вынулъ изъ кармана довольно-большой запечатанный пакетъ и подалъ его г-ну де-Водре со всею граціозностью, къ которой онъ былъ способенъ.
— Этотъ пакетъ адресованъ на имя мэра Амудрю, сказалъ баронъ, прочитавъ на конверта имя почтеннаго администратора.
— Все равно, вы можете его распечатать.
— Распечатать чужое письмо?
— Отъ-чего же нѣтъ, если на немъ печать префектуры, и если во мнѣ вы видите представителя этой префектуры?
— Правда, отвѣчалъ г. де-Водре и, не колеблясь болѣе, разломалъ печать и вынулъ двѣ бумаги въ четверо сложенныя: одна изъ нихъ была копія съ указа короля, даровавшаго, или, лучше-сказать, возвратившаго деревнѣ Шатожиронъ-ле-Вьель названіе общины; другая была приказъ маконскаго префекта мэру Амудрю немедленно приступить къ исполненію помянутаго указа составленіемъ списка новыхъ общинныхъ избирателей.
Пробѣжавъ эти двѣ бумаги, г. де-Водре въ свою очередь вынулъ изъ кармана письмо, принесенное Рабюссономъ, и съ насмѣшливой улыбкой показалъ его совѣтнику.
— Ваша новость немножко устарѣла, сказалъ онъ: — я знаю ее съ утра.
— Если мнѣ не удалось предупредить вашего услужливаго корреспондента, возразилъ г. де-Буажоли съ замѣтной досадой: — такъ позвольте мнѣ, по-крайней-мѣръ, искренно васъ поздравить…
— Искренно? можетъ-быть; но ужь наверное неожиданно, сказалъ баронъ насмѣшливо.
— Отъ-чего же?
— Отъ-того, что цѣлые два года ваша префектура употребляла всѣ усилія, чтобъ помѣшать мнѣ»
— Увѣряю васъ, г. баронъ, вы въ совершенномъ заблужденіи: подпрефектъ Дериво одинъ мѣшалъ вамъ; но въ Маконѣ…
— Въ Маконѣ, какъ и въ Шароллѣ, администрація всегда была противъ меня, что, впрочемъ, ни мало не помѣшало мнѣ, какъ вы сами изволите видѣть. Разумѣется, вы поступаете очень-искусно, стараясь теперь приписать себѣ заслугу весьма-важной для меня побѣды, одержанной мною надъ вами; но, къ-сожалѣнію, я имѣю слишкомъ-вѣрныя, положительныя свѣдѣнія, избавляющія меня отъ всякой признательности. Итакъ, прошу покорно замѣтить, г. совѣтникъ, что мы остаемся рѣшительно въ тѣхъ же отношеніяхъ другъ къ другу, въ какихъ находились до этого разговора; я вамъ ничѣмъ не обязанъ и не хочу быть обязаннымъ; также и вы не должны считать себя обязаннымъ мнѣ, если, по причинамъ, совершенно лично до меня касающимся, я рѣшусь поддержать кандидатство г. Гранперрена.
— Ворчи, кабанъ, ворчи! проговорилъ про-себя г. де-Буажоли: — чтобъ получить твои голоса, я позволю тебѣ даже укусить меня.
Минуту спустя, баронъ и совѣтникъ воротились на террасу, гдѣ появленіе ихъ произвело общее движеніе любопытства, неполучившаго, однакожь, удовлетворенія, ибо они тотчасъ же разошлись. Господинъ де-Водре сѣлъ на скамью возль Викторины, а г. де-Буажоли подошелъ къ г-жѣ Гранперренъ.
— Ну, что? спросила она тихо, съ боязненнымъ ожиданіемъ.
— Сударыня, отвѣчалъ улыбаясь избирательный маклеръ: — я ранилъ звѣря, но онъ еще живъ; вамъ остается добить его.
— Я беру это на себя, сказала Кларисса, когда г. де-Буажоли вкратцѣ разсказалъ ей положеніе дѣла.
XI.
Клубъ Коня-Патріота.[править]
Въ замкѣ, празднество по случаю пріѣзда маркизы де-Шатожиронъ не было ничѣмъ трушено, и малѣйшія подробности его имѣли такой успѣхъ, какого могъ только ожидать мирный судья, главныя его распорядитель.
Обѣдъ, данный за столомъ самихъ владѣтелей замка сановникамъ и главнымъ лицамъ селенія; обѣдъ менѣе утонченный, но все-таки роскошный и изобильный, данный пожарной командѣ подъ палаткой, нарочно для этой цѣли поставленной и украшенной лентами шатожиронскихъ цвѣтовъ; сельскій балъ на террасѣ, разныя игры въ садахъ, довольно-красивый фейерверкъ, пущенный вечеромъ на концѣ луга, за которымъ начинается паркъ — все удалось лучше, нежели даже надѣялся распорядитель празднества.
Осыпаемый со всѣхъ сторонъ комплиментами за отличный успѣхъ всѣхъ его распоряженій, г. Бобилье одержалъ за дессертомъ еще болѣе-лестную побѣду, относившуюся уже лично къ нему. На зло недовольной минѣ пастора Доммартена и не смотря на насмѣшки, произносимыя вполголоса г-жею де-Бонвало и виконтомъ Ланжеракомъ, сидѣвшими рядомъ, куплеты, которые пропѣлъ мирный судья съ дребезжащимъ отъ энтузіазма голосомъ, удостоились повторенія, и молодая маркиза, сравниваемая то съ Гебой, то съ Венерой или Минервой, въ отплату за эту миѳологическую любезность провозгласила тостъ за здоровье семидесятилѣтняго поэта, выразивъ притомъ надежду, что онъ проживетъ еще столько, что будетъ крестнымъ отцомъ перваго ребенка Полины, которой въ то время не было еще шести мѣсяцевъ.
— Послѣ настоящего дня, который я не сравню ни съ однимъ днемъ въ моей жизни, отвѣчалъ г. Бобилье, тронутый до слезъ: — это будетъ лучшій день, и если я доживу до него, то воскликну подобно старцу Симеону: Nunc dimittis servum tuum, Domine!
Нѣтъ счастія безъ облачка; къ ночи, неожиданный и сильный дождь загасилъ иллюминацію, послѣдовавшую за фейерверкомъ; но все въ тотъ день удалось такъ хорошо, что на эту непріятность не обратили большаго вниманія.
Въ девять часовъ вечера на площади замка, шумной во весь день, наступила тишина и спокойствіе; дождь гасилъ послѣднія плошки, поставленныя вокругъ тріумфальной арки, вдоль фасада мирнаго-суда, передъ портикомъ церкви и на окнахъ нѣкоторыхъ домовъ частныхъ лицъ, содѣйствовавшихъ торжественности празднества. Насупротивъ замка, черта домовъ, посреди которыхъ находилась и гостинница Коня-Патріота, была погружена въ глубокій мракъ, перерѣзанный только передъ гостинницей большимъ фонаремъ, висѣвшимъ возлѣ вывѣски и скрипѣвшимъ на заржавленной петлѣ.
Изрѣдка какой-нибудь шатожиронскій гражданинъ, осторожно пробиравшійся во мракъ, подходилъ къ двери гостинницы Туссена-Жиля и стучался; но хотя, по обыкновенному назначенію своему, входъ въ этотъ домъ былъ общій, въ настоящій вечеръ туда впускались посѣтители только послѣ военной рекогносцировки въ полурастворенную дверь.
Корридоръ, примыкавшій къ лѣстницѣ перваго этажа гостинницы, раздѣлялъ нижній на двѣ почти-равныя части. Съ одной стороны находилась кухня и каморка, гдѣ спала мариторна, управлявшая кухней; съ другой стороны былъ входъ въ довольно-обширную столовую, за которой находилась другая, гораздо-меньшая комната, единственное окно которой выходило на задній дворъ.
Въ этой комнатѣ, удаленной отъ улицы на столько, что оттуда нельзя было ни слышать, ни видѣть, что въ ней происходило, собралось около полудюжины шатожиронскихъ гражданъ, между которыми мы уже знаемъ двухъ или трехъ; они сидѣли около круглаго стола, покрытаго старымъ ковромъ; двѣ свѣчи въ мѣдныхъ подсвѣчникахъ горѣли тускло, потому-что давно уже никому не приходило на умъ снять съ нихъ. Впрочемъ, на столѣ не было ни стакановъ, ни картъ, ни косточекъ, ни бутылокъ; это многозначительное уединеніе и таинственный жаръ, съ которымъ бесидовали граждане, служили доказательствомъ, что они собрались совсѣмъ не съ тою цѣлію, съ какою обыкновенно собираются посѣтители гостинницъ.
— Повторяю вамъ, что это вѣрно, говорилъ вполголоса полный, краснощекій юноша, въ которомъ читатель узнаётъ секретаря Вермо, адьютанта, но ужь никакъ не друга мирнаго судьи.
— А я повторяю, что мои свѣдѣнія еще вѣрнѣе, отвѣчалъ тѣмъ же голосомъ другой собесѣдникъ, мясникъ Готро, которому въ то же утро ученый трактирщикъ далъ такой поучительный урокъ въ геральдикѣ.
— Я узналъ это отъ кухарки старой Бержре, возразилъ писарь настойчиво: — ей сказала хозяйка ея, сама видѣвшая все собственными глазами.
— А я, возразилъ мясникъ съ такою же настойчивостью: — встрѣтилъ сегодня вечеромъ рыбака Лавернье, который быль на берегу, когда происходило все дѣло.
— Пусть говоритъ сперва Вермо, сказалъ толстякъ въ выдровой шапкѣ, занимавшій, по-видимому, должность президента въ отсутствіе Туссена-Жиля.
— Да, пусть говоритъ Вермо, прибавили вмѣстѣ двое или трое изъ присутствующихъ.
Секретарь, или лучше, писарь Вермо, ничто въ родѣ непатентованнаго судебнаго маклера, принимавшаго сложный титулъ чиновника-законовѣдца и дерзавшаго рѣшать трудные вопросы, пользовался въ клубѣ Коня-Патріота гораздо-большимъ уваженіемъ, нежели мясникъ Готро, котораго главное достоинство состояло въ довольно-ловкомъ умерщвленіи барановъ, хотя иногда этого таланта достаточно, чтобъ доставить человѣку значительный вѣсъ: примѣромъ тому можетъ служить 1793 годъ; но въ 1836 году, положеніе дѣлъ было волнисто только на поверхности; на днѣ же оно было совершенно тихо, и писаки смѣло боролись съ рубаками, какъ это дѣлается и нынѣ.
— Во-первыхъ, сказалъ Вермо, опершись обоими локтями на столъ и размахивая руками, чтобъ придать болѣе выразительности своей рѣчи: — вотъ неоспоримый фактъ: сегодня утромъ Водре и Фруадво вмѣстѣ вышли изъ суда, сильно-взбѣшенные другъ на друга.
Писарь былъ демократъ чистой крови; онъ никогда не употреблялъ никакихъ титуловъ, ни даже безобиднаго названія господинъ.
— Я видѣлъ, какъ они вышли, сказалъ вице-президентъ въ выдровой шапкѣ: — и, кажется, разговаривали очень-спокойно.
— Это была только штука, по-крайней-мѣрѣ со стороны Водре, ибо не думаю, чтобъ Фруадво захотѣлъ дойдти до такой крайности. Потомъ они какъ-будто разстались; но, вѣроятно, напередъ условились, гдѣ имъ опять сойдтись; и точно, полчаса спустя, они опять были вмѣстѣ…
— Это по-вашему значитъ вмѣстѣ? перебилъ его мясникъ, обиженный тѣемъ, что противнику его позволили говорить прежде: — рыбакъ сказалъ мнѣ, что одинъ былъ на правомъ, другой на лѣвомъ берегу; значитъ ли это, что они были вмѣстѣ?
— Повторяю вамъ, Готро, что все это только штука! возразилъ писарь: — еслибъ они пошли но одной дорогѣ, такъ могли бы подать подозрѣніе; между-тѣмъ, какъ, отправившись одинъ направо, другой налѣво, они обманули любопытныхъ. Притомъ же, они совсѣмъ не были такъ отдѣлены, какъ вы говорите, потому-что теперь по шлюзамъ можно пройдти такъ же свободно, какъ по мосту; и точно, Фруадво пошелъ по шлюзамъ, въ чемъ они, вѣроятно, условились. Очень-вѣроятно, что у нихъ были пистолеты въ карманахъ, и что они уговорились стрѣляться глѣ-нибудь въ паркѣ г. Гранперрена.
— Это очень-вѣроятно, сказали нѣкоторые изъ слушателей.
— Но что сдѣлалъ старый карлистъ Водре? продолжалъ писарь: — увидѣвъ Фруадво на шлюзахъ, онъ вскочилъ въ лодку, мигомъ подплылъ къ нему и однимъ ударомъ багра сбросилъ его въ воду.
— Это неблагородно! сказалъ мясникъ, съ неодобрительнымъ видомъ покачавъ головой.
— То-есть, продолжалъ съ негодованіемъ чиновникъ-законовѣдецъ: — это просто разбой, преступленіе, обозначенное въ статьѣ 298 уголовнаго кодекса.
— Этого я не ожидалъ отъ г-на де-Водре, замѣтилъ одинъ изъ присутствующихъ: — всѣ считаютъ его благороднымъ и храбрымъ человѣкомъ!
— Отъ аристократа всего ожидать можно, докторально замѣтилъ толстякъ въ выдровой шапкъ, честный мелочной торговецъ.
— Вотъ нашъ Фруадво въ водъ, продолжалъ Вермо: — но онъ мастеръ плавать; кое-какъ выбился и опять влѣзъ на шлюзъ. Поверите ли, прибавилъ разскащшкь, придавъ рукамъ патетическую дрожь: — повѣрите ли, что тогда злодѣй Водре, взбѣшенный тѣмъ, что противникъ его спасся, пустился за нимъ въ погоню до самаго берега, надѣясь еще разъ столкнуть его въ воду? Старая Бержре и другая ханжа, Шавле, находились случайно въ саду сборщика податей, почти примыкающемъ къ шлюзамъ, и вскрикнули отъ негодованія; знаете ли вы, что тогда сдѣлалъ мой Водре? Подъѣхалъ къ нимъ и, какъ бѣшеный размахивая багромъ, закричалъ своимъ бычьимъ голосомъ, что если онѣ не замолчатъ, такъ онъ броситъ ихъ обѣихъ въ воду, какъ бросилъ адвоката; онъ только-только-что успѣли убѣжать. Вотъ слово-въ-слово что разсказывала мнѣ служанка старой Шавле, слышавшая это отъ самой хозяйки.
Этотъ несовсѣмъ-вѣрный какъ въ подробностяхъ, такъ и въ доказательствахъ разсказъ встрѣтилъ опроверженіе только со стороны Готро, настоятельно повторявшего болѣе-вѣрный разсказъ рыбака Лавернье; но шатожиронскій мясникъ былъ одинъ изъ тѣхъ несчастныхъ ораторовъ, которые проигрываютъ самыя справедливыя, вѣрныя дѣла, если случайно заставятъ слушать себя.
Слѣдовательно, граждане, собравшіеся въ гостинницу Коня-Патріота, остались въ томъ убѣжденіи, что паденіе адвоката Фруадво въ воду было слѣдствіемъ не случая, но низкаго, коварнаго замысла.
— Ну, а потомъ? спросилъ писаря мелочной торговецъ-вице-президентъ: — говорятъ, что г. Фруадво пришелъ сюда послѣ этого приключенія, а потомъ уже вернулся домой?
— Отсюда до его квартиры полльё, отвѣчалъ Вермо: — а полльё не легко пройдти, выкупавшись въ платьѣ. Онъ пришелъ сюда; для него развели огонь въ каминѣ, въ его комнатъ, какъ говоритъ Туссенъ-Жиль; но ужь послѣ онъ и не показывался: не, знаю даже, велѣлъ ли онъ подать себѣ обѣдать!
— Только бы Туссенъ-Жиль уговорилъ его сойдти къ намъ! сказалъ Готро.
— А не сойдетъ, такъ обойдемся и безъ него, сухо отвѣчалъ писарь.
— Вы можете обойдтись, если хотите, возразилъ мясникъ: — но такъ-какъ предлагаемое намъ дѣло можетъ имѣть важныя послѣдствія, такъ я желалъ бы сперва услышать мнѣніе г. Фруадво.
— Я нахожу, что въ этомъ случаѣ Готро правъ, сказалъ вице-президентъ, приподнявъ выдровую шапку и почесываясь: — дѣло, по которому созвалъ насъ Туссенъ-Жиль, весьма-важно; насъ за него какъ-разъ по пальцамъ щелкнутъ. Адвокатъ знаетъ законы, и только онъ въ-силахъ сказать, до какихъ поръ мы можемъ идти, не подвергаясь опасности навлечь на себя скверную исторію.
— Кажется, и я такой же законовѣдецъ, какъ адвокатъ Фруадво; я даже больше его, потому-что чиновникъ, возразилъ писарь съ досадой и завистью: — стало-быть, если я говорю вамъ, что наше дѣло правое и что мы не подвергаемся никакой опасности…
Вермо не кончилъ своей фразы, когда дверь отворилась и въ комнату вошелъ хозяинъ гостинницы, мрачный, со свѣчою въ рукахъ.
— Ну, что? Сойдетъ ли къ намъ господинъ Фруадво? съ живостію спросили трактирщика нѣкоторые изъ присутствующихъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль угрюмо и погасилъ свѣчу, хотя она была совсѣмъ-нелишняя.
— Не хочетъ сойдти? спросилъ мясникъ.
— Не хочетъ, съ прежнимъ лаконизмомъ возразилъ трактирщикъ.
— Но, прибавилъ вице-президентъ: — сказали ль вы ему…
— Я все сказалъ, что было нужно.
— Что же онъ отвѣчалъ?
— «Убирайтесь къ чорту! Оставьте меня въ покоѣ!» вотъ что онъ отвѣчалъ.
— Это что-то не согласно съ обыкновенною вѣжливостью господина Фруадво, недовѣрчиво сказалъ толстый мелочной торговецъ.
— Хороша его вѣжливость сегодня! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль садясь: — послѣ его приключенія и подступиться къ нему нельзя; а я-то чѣмъ виноватъ? Впрочемъ, если вы мнѣ не вѣрите, такъ сходите къ нему сами; увидите, какъ онъ васъ прійметъ.
— Готро, пойдемте вмѣстѣ, сказалъ мелочной торговецъ вставая: — можетъ-быть, мы будемъ счастливѣе нашего президента. Мы явимся къ нему депутатами отъ клуба.
Мясникъ всталъ не возражая. Засвѣтивъ опять свѣчу, загашенную трактирщикомъ, два депутата вышли изъ комнаты, служившей святилищемъ шатожиронскому клубу, и пошли по лѣстницѣ въ первый этажъ. Минуту спустя, они остановились передъ дверью, на которой крупно былъ выставленъ нумеръ четвертый.
Мелочной торговецъ осторожно постучался; въ отвѣтъ послышался громкій лай.
— Свои! сказалъ Готро въ отвѣтъ на вопросъ вѣрнаго Пирама.
— Господинъ Фруадво, сказалъ вице-президентъ, стараясь смягчить свой не слишкомъ-мелодическій отъ природы голосъ: — Пьеръ Готро и я, Лавердёнъ, желали бы поговорить съ вами.
Адвокатъ не отвѣчалъ, но собака глухо ворчала изъ-подъ двери.
— Мы не задержимъ васъ, сказалъ въ свою очередь мясникъ: — только на одно словечко.
Фруадво не трогался; но Пирамъ заворчалъ громче.
— Отоприте же, господинъ Фруадво! продолжали вмѣстѣ посланники, сливъ свои голоса, какъ теноръ и басъ въ дуэтѣ, когда и тотъ и другой спѣли свое соло: — мы посланы гражданами, собравшимися въ нижнемъ этажѣ.
— Если вы не оставите меня въ покоѣ, вскричалъ вдругъ въ комнатѣ громовой голосъ: — и если не уберетесь къ чорту, такъ я возьму ружье и пущу въ васъ дробью!
Въ то же время, Пирамъ энергическимъ лаемъ подтвердилъ угрозу своего господина.
— Нечего дѣлать! сказалъ мяснику мелочной торговецъ Лавердёнъ, поспѣшно отступая.
— Паденіе въ воду озлобило его, отвѣчалъ мясникъ, поспѣшно сходя съ лѣстницы вслѣдъ за своимъ товарищемъ.
Депутаты воротились въ залу клуба въ такомъ же непріятномъ расположеніи духа, въ какомъ передъ Троей великій Аяксъ, божественный Улиссъ и Фениксъ, другъ боговъ, вернулись въ станъ Грековъ послѣ неудачнаго посольства къ непреклонному Ахиллесу.
— Конечно, жаль, что адвокатъ Фруадво отказывается сойдти внизъ, сказалъ тогда капитанъ Туссенъ-Жиль, за неимѣніемъ колокольчика ударивъ кулакомъ по столу, чтобъ возстановить молчаніе: — но вѣдь онъ не членъ нашего клуба; мы допустили бы его только какъ просвѣщеннаго и скромнаго совѣтника; слѣдовательно, отсутствіе его не должно мѣшать нашему совѣщанію.
— Замѣчаніе президента совершенно-справедливо, замѣтилъ краснощекій писарь, питавшій тайную зависть къ молодому адвокату и, стало-быть, нимало не огорченный его отсутствіемъ: — въ старину говаривали: «семеро одного не ждутъ»; итакъ, за дѣло, господа!
— Я пришелъ послѣдній, сказалъ кузнецъ Пикарде, противникъ мясника Готро въ геральдическомъ спорѣ, происходившемъ утромъ на площади: — и не знаю, въ чемъ дѣло.
— Слушайте всѣ! отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, величественно выпрямившись на стулѣ. — Граждане! надобно знать, снесутъ ли терпеливо настоящіе Шатожиронцы оскорбленіе, нанесенное имъ сегодня утромъ въ моей особь; дадутъ ли они восторжествовать аристократіи, карлизму и духовенству, молва глядя на такія постыдныя сцены, какихъ мы были сегодня свидѣтелями; подставятъ ли они головы, какъ презрѣнные волы, подъ безчестное иго, на нихъ возлагаемое; словомъ, надобно узнать, остались ли шатожиронскіе граждане, храбрые и ревностные патріоты, гордые и великодушные французы, остались ли они — да или нѣтъ — шатожиронскими гражданами!
— Да, остались и останутся! вскричали въ одинъ голосъ члены клуба, воодушевленные краснорѣчивымъ вступленіемъ.
— Если, какъ вы увѣряете, продолжалъ ораторъ съ жаромъ: — шатожиронскіе граждане еще достойны этого прекраснаго названія, такъ завтра же сегодняшній позоръ будетъ вознагражденъ; завтра же памятникъ раболѣпства будетъ низверженъ въ прахъ; завтра же аристократы, шуаны и вся компанія ихъ съ позоромъ возвратятся въ свои берлоги и уже не выйдутъ изъ нихъ; завтра же мы будемъ отомщены!
— Да, отомстимъ за себя! вскричалъ съ такимъ же жаромъ писарь Вермо: — давно уже эти люди, подъ предводительствомъ Бобилье, обижаютъ насъ!
— Пожалуй, отомстимъ, сказалъ болѣе-спокойнымъ голосомъ вице-президентъ Лавердёнъ: — хотя, откровенно сказать, я и не вижу, какое зло сдѣлала намъ тріумфальная арка, которую они поставили на площади.
— Правда, она не переломила намъ ни рукъ, ни ногъ, возразилъ Туссенъ-Жиль, презрительно засмѣявшись: — но не-уже-ли вы, гражданинъ Лавердёнъ, не ставите ни во что нашей чести?
— Чести? повторилъ мелочной торговецъ, вытарищивъ глаза.
— Да, чести! Положимъ, что вамъ дадутъ пощечину. Вѣдь вы не умрете отъ этого? Но если вы не отомстите за себя, такъ будете обезчещены, и никто не захочетъ выпить съ вами стаканъ вина.
— Кстати, сказалъ кузнецъ, снявшій куртку въ этомъ патріотическомъ засѣданіи: — здѣсь чертовски-жарко; не худо бы выпить стаканъ вина.
— Намъ дали пощечину, продолжалъ президентъ, не отвѣчая кузнецу: — и теперь весь вопросъ состоитъ въ томъ, промолчимъ ли мы, какъ подлые рабы, или отомстимъ за себя, какъ настоящіе граждане?
— Вотъ мое мнѣніе, сказалъ мясникъ, который, не смотря на свое неумѣніе ораторствовать, всегда первый заговаривалъ: — меня ударятъ — я назадъ! Слѣдовательно, если, какъ говоритъ капитанъ, намъ дали пощечину, такъ отдадимъ двѣ; вотъ мое мнѣніе.
— Давай колотить! сказалъ Пикарде, засучивая рукава рубахи и какъ-бы намѣреваясь уже приступить къ делу: — капитанъ сказалъ сейчасъ очень-справедливо: остались ли мы — да или нетъ — шатояшронскими гражданами? Если остались, въ чемъ нетъ никакого сомнѣнія, такъ надобно перетузить всехъ, неотдающихъ намъ должнаго почета!
Впередъ, друзья,
На пушки маршъ!
Огнемъ и….
— Гражданинъ Пикарде, умѣрь свои порывы, перебилъ его президентъ строгимъ голосомъ: — постановленія нашего клуба воспрещаютъ пѣть во время засѣданій. Впрочемъ, патріотизмъ пѣсни, которую ты затянулъ, подлежитъ сильному сомнѣнію.
— Такъ затянемъ Марсельезу, отвѣчалъ кузнецъ: — да вина, вина! Здѣсь душно, а пить можно и разговаривая.
— Да точно, послѣ дождя посвѣжѣло, сказалъ мясникъ, въ замѣчая, что онъ противоречилъ кузнецу, требованіе котораго хотѣлъ подтвердить: — стаканчикъ-другой вина поразогрѣлъ бы насъ.
— Гражданъ, возразилъ президентъ Туссенъ-Жиль съ большимъ величіемъ: — обязанность моя поддерживать постановленія. При основаніи нашего общества, мы всѣ обязались хранить порядокъ, согласіе, величіе…
— Я не нарушаю порядка, а величія у меня столько жъ, какъ и у другаго, перебилъ его кузнецъ, продолжая засучивать рукава рубахи: — все-таки жь это не мѣшаетъ выпить.
— Гражданинъ Шкардё, если ты будешь еще прѣрывать совѣщаніе, я вторично долженъ буду просить тъбя умѣрить свои порывы, а ты знаешь, что за это заплатишь двадцать су штрафа.
— На, возьми! возразилъ кузнецъ, вынувъ изъ кармана франковую монету и важно бросивъ ъе на столъ: — я согласенъ платить штрафъ, только съ темъ условіемъ, чтобъ ты принесъ намъ за то двѣ бутылки старенькаго…
— Гражданъ! повторяю вамъ, сказалъ Туссенъ-Жиль съ непоколебимою твердостью: — обязанность моя, какъ президента, состоитъ въ повиновеніи постановленіямъ, и я не измѣню ей. — Пока продолжается засѣданіе, я не позволю ни нить, ни пѣть; послѣ совѣщанія — извольте! Если жь кому угодно пить, милости прошу въ сосѣднюю комнату: тамъ имъ подадутъ все, что они потребуютъ; я трактирщикъ, слѣдовательно, не имѣю права отказывать своимъ посѣтителямъ.
— Пока у нихъ есть деньги, проворчалъ Пикардѣ съ досадой.
— Туссенъ-Жиль правъ! вскричало нѣсколько человѣкъ въ одинъ голосъ: — поѣли засѣданія пейте, сколько душѣ угодно; теперь же займемтесь дѣломъ.
— Президентъ прекрасно изложилъ дѣло, сказалъ писарь Вермо: — но справедливое и благородное негодованіе заставило его заботиться только о чести и выпустить изъ виду наши выгоды. И точно, продолжаль ораторъ: — пріѣздъ Шатожирона долженъ бы доставить законныя выгоды всему селенію вообще и нѣкоторымъ изъ насъ въ-особенности. Гдѣ же эти выгоды? Старый Бобилье сыпалъ золотомъ: упала ли хоть одна монета на насъ? Вотъ, на-примѣръ, хоть бы нашъ президентъ: у него въ погребъ отличныя вина; купили ли у него хоть бутылку? Въ вашей овощной лавки, гражданинъ Лавердёнъ, такой же славный запасъ, какъ въ любомъ парижскомъ магазинъ: купили ли у васъ хоть одну голову сахара? Готро, взяли ли у васъ хоть одного теленка? Какой прекрасный былъ случай поручить вамъ, Пикарде, слесарную работу, а все-таки вы и теперь еще ждете заказовъ. Не говорю о себѣ, продолжалъ Вермо съ выраженіемъ самаго стоическаго безкорыстія: — но повторяю, что съ нами поступили какъ съ людьми, которыхъ можно обижать и унижать безнаказанно. Повторяю еще, что подобные поступки требуютъ мщенія!
— Соглашаюсь, что въ этомъ отношеніи вы правы, отвѣчалъ вице-президентъ Лавердёнъ, уже прежде думавшій о томъ, что въ этомъ торжественномъ случай оказали неуваженіе къ его товару: — правда, изъ моей лавки не взяли ничего, ни даже фунта свѣчей; кажется, этимъ они хотѣли сказать, что я человѣкъ, нестоющій никаково вниманія. И такъ, я согласенъ мстить за себя; но какимъ образомъ?
— Нѣтъ ничего проще и легче, сказалъ капитанъ Туссенъ-Жиль съ самоувѣренностью человѣка, обдумавшаго свой планъ: — завтра воскресенье; во время обѣдни мы соберемся здѣсь потому-что, надѣюсь, между нами нѣтъ ни одной ханжи.
Единодушный смѣхъ послѣдовалъ за этой философической шуткой.
— И такъ, мы соберемся здѣсь съ добрыми патріотами, которыхъ намъ удастся собрать, и когда кончится обедня, мы церемоніальнымъ маршемъ выйдемъ изъ моей гостинницы и направимся къ древу свободы, чтобъ привязать къ нему новый флагъ, потомучто флагъ, привѣшенный къ древу въ 1830 году, давно уже проситъ себѣ наслѣдника.
— Славная выдумка! вскричалъ кузнецъ-слесарь Пикарде, ударивъ. изо всей силы кулакомъ по столу: — и если позволите, я приведу ее въ исполненіе. Я лазѣю какъ кошка; итакъ, прошу поручить мнѣ трудъ привязать новый флагъ.
Президентъ осмотрѣлся, какъ-бы испрашивая разрѣшенія у присутствующихъ.
— Гражданина Пикарде, продолжала онъ торжественнымъ голосомъ: — общество, убежденное въ твоемъ патріотизма, радуясь случаю вознаградить тебя достойнымъ образомъ, поручаетъ тебя честь, о которой ты просишь; ты привяжешь завтра къ древу-свободы нашъ славный флагъ.
— А у меня, кстати, есть и матерія для него, сказалъ вице-президентъ Лавердёнъ, который, по обычаю торгашей мелкихъ городишекъ, торговалъ и сукномъ, и сахаромъ, и окороками, — словомъ, чѣмъ прійдется.
— Флагъ долженъ быть непремѣнно готовъ завтра къ десяти часамъ, сказалъ президентъ.
— Раньше будетъ готовъ, отвѣчалъ мелочной торговецъ: — хоть бы женъ и дочери пришлось просидѣть за нимъ всю ночь.
— Доброе дѣло! вскричалъ Готро: — завтра мы привяжемъ флагъ къ древу-свободы; но достаточно ли мы будемъ отомщены?
— Вотъ чѣмъ мы отомстимъ за себя, сказалъ Туссенъ-Жиль съ торжествующей и грозной улыбкой: — чтобъ достойнымъ образомъ почтить безсмертный символъ нашей рсволюціи, мы зажжемъ яркій огонь, — и драматически повысивъ голосъ, капитанъ пожарной команды прибавилъ: — и этотъ огонь мы разведемъ раболѣпнымъ памятникомъ, дерзновенно воздвигнутымъ передъ нашими глазами и на зло намъ!
— Тріумфальной аркой? спросили нѣсколько человѣкъ.
— Да; то-есть тѣмъ, что они называютъ тріумфальной аркой, продолжалъ трактирщикъ съ гнѣвомъ, смѣшаннымъ съ презрѣніемъ: — будь я не Туссенъ-Жиль, если завтра самъ не подложу подъ нее огня, и горе тому, кто дерзнетъ тушить его!
— Славно сказано, президентъ! — Долой тріумфальнуіо арку! — Зажечь ее!
Эти пылкія восклицанія, въ-продолженіе нѣсколькихъ секундъ прерывавшія тишину, доказывали, что патріотическое и рѣшительное предложеніе Туссена-Жиля, ревностнаго республиканца, заслужило общее одобреніе, и восторженными восклицаніями заключилось заѣданіе.
Условившись на счетъ всѣхъ подробностей предпринимаемаго дѣла, котораго исполненіе должно было произойдти во время выхода изъ церкви, клубъ опорожнилъ нисколько бутылокъ, ибо таковъ былъ эпилогъ всѣхъ его совищашй; потомъ члены стали расходиться, мрачнымъ и трагическимъ голосомъ произнося при прощаніи два слова:
— До завтра!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.[править]
I.
Подарки Артаксеркса.[править]
На другой день утромъ, до обѣдни, Жоржъ Фруадво, въ блузѣ и тиковыхъ панталонахъ, возбудившихъ въ такой степени негодованіе стараго мирнаго судьи, сидѣлъ одинъ въ комнатъ съ двумя кроватями, которой онъ остался единственнымъ владѣтелемъ послѣ переселенія виконта де-Ланжерака въ замокъ.
Передъ каминомъ, въ которомъ съ вечера потухъ огонь, лежало на стульяхъ платье, нашедшее такое коварное гостепріимство въ рѣкѣ; оно давно уже высохло, но владѣтель его не могъ еще рѣшиться осмотрѣть поврежденія и придумать средства къ исправленію ихъ. Мрачный и задумчивый, онъ по-временамъ бросалъ на совершенно-новое, но плачевнымъ образомъ испорченное платье взоръ бабочки, превращенной въ червяка злою шалостью школьника, и грустно смотрящей на свои валяющіяся въ пыли крылышки.
Столъ, на которомъ завтракалъ виконтъ де-Ланжеракъ, былъ заставленъ остатками уединенной, но изобильной трапезы, изъ чего можно было заключить, что и хозяйство гостинницы Коня-Патріота, подобно большей части сельскихъ гостинницъ, отличалось сельскою простотою и философскою безпечностью. На другомъ столѣ, стоявшемъ въ углубленіи другаго окна, также видны были слѣды гораздо-болѣе скромнаго обѣда, потребованнаго влюбленнымъ адвокатомъ вопреки его горести и досадѣ и изъ невольнаго повиновенія настойчивымъ требованіямъ молодаго, здороваго аппетита, еще болѣе возбужденнаго утренней охотой.
Посреди комнаты, полусонный Пирамъ, вытянувъ хвостъ и положивъ морду между передними лапами, смотрѣлъ на своего хозяина умными глазами и, казалось, раздѣлялъ печаль его, какъ никогда раздѣляли печаль кони Ипполита.
— Несбыточныя надежды, безразсудныя намѣренія и вѣчная, безполезная борьба, — вотъ жизнь моя! говорилъ про-себя Фруадво, въ двадцатый, быть-можетъ, разъ повторяя этотъ горькій монологъ унынія людей, недостигшихъ еще тридцатилѣтняго возраста. — Еслибъ я послѣдовалъ своему призванію и посвятилъ себя званію моего отца, такъ составилъ бы себѣ карьеру, я въ томъ увѣренъ, ибо въ жилахъ моихъ течетъ солдатская кровь. Я уѣхалъ бы въ Африку, и еслибъ климатъ и сталь Арабовъ пощадили меня, то воротился бы съ чиномъ. Но могъ ли я воспротивиться желанію матери, и въ какое время? когда смерть мужа оставляла меня одного ей въ опору? Изъ угожденія ей, я учился правамъ; съ ними, говорятъ, можно до всего доидти. Бѣдная матушка! ей такъ часто повторили эту нелиность, что она твердо ей вѣрила. Въ своемъ заблужденіи, съ которымъ она по счастію сошла въ могилу, она придумывала для меня самую блестательную будущность. Она уже возвысила меня до совѣтника королевскаго суда въ Дижонѣ, до генеральнаго прокурора, до перваго президента; почемъ знать, быть-можетъ, до министра! По дорогѣ къ воздушнымъ замкамъ мы останавливаемся не ранѣе, какъ дошедъ до нельзя. И гдѣ же пресѣклась для меня эта обманчивая дорога? У запущеннаго захолустья, называемаго Шатожиронъ, и безвозвратно пожирающаго ежедневно всѣ способности ума моего!
Молодой адвокатъ опустилъ голову на грудь и пробылъ нѣсколько минутъ въ мрачной неподвижности.
— Не имѣя ни протекціи, ни друзей, я однакожь боролся, продолжалъ онъ свой печальный монологъ: — могу отдать себѣ справедливость въ томъ, что хотя всѣ покинули меня, я самъ не покидалъ себя; но могъ ли я поднять двойную тяжесть неизвѣстности и бѣдности, когда вездѣ обрушивалась вокругъ меня земля подъ рычагомъ моимъ? Гдѣ мнѣ было найдти ту точку опоры, которую требовалъ Архимедъ, чтобъ сдвинуть весь шарь земной? Еслибъ курсъ правъ, пройденный мною, не истощилъ моихъ послѣднихъ средствъ, еслибъ я могъ нанять себѣ квартиру, приличнымъ образомъ меблировать ее и купить себѣ библіотеку, — я остался бы въ Дижонѣ и, быть-можетъ, имѣлъ бы такой же успѣхъ, какъ и многіе другіе, въ которыхъ я признаю одно только преимущество, именно: удачу; — въ жизни вѣдь все основано на удачѣ! Но могъ ли я принимать кліентовъ на чердакѣ? Нужда заставила меня воротиться въ прежнюю мою нору, гдѣ и умру какъ заяцъ, изнуренный тщетными усиліями. Правда, въ ожиданіи развязки, я старался пріобрѣсти всю славу, какую только можно пріобрѣсти въ этомъ захолустьѣ. Я первый адвокатъ этого кантона, цвѣтъ трибунала мирнаго суда, Демосѳенъ трибунала, Миносомъ котораго г. Бобилье! Кліенты мои платятъ очень-дурно или совсѣмъ не платятъ, но за то божатся много и вездѣ воспѣваютъ мнѣ хвалу. На тридцать лье на поверхности земнаго шара, я имѣю нѣкоторое вліяніе; и еслибъ только могъ заплатить избирательную подать, такъ отъ меня зависѣло бъ сдѣлаться дѣйствователемъ на политическомъ поприщѣ. Наконецъ, величайшая слава и высочайшее торжество мое, вопреки свирѣпымъ крикамъ и насмѣшкамъ, которыми она осыпала меня вчера, мамзель Урсула Шавле, не отказалась бы принять мою руку и сдѣлаться г-жею Фруадво!
Съ этой послѣдней мыслію Жоржъ захохоталъ съ такою горечью и ироніею, что Пирамъ всталъ съ безпокойствомъ, приблизился и положилъ морду на колѣни своего господина, какъ-бы спрашивая его о причинѣ такой неискренней веселости.
— Мало мнѣ было страданій самолюбія и бѣдности, продолжалъ молодой адвокатъ, машинально поласкавъ вѣрную собаку: — къ нимъ примѣшалась, къ довершенію моихъ несчастій, безразсудная страсть! Я, ничтожный сельскій адвокатъ, безъ имени и состоянія, влюбился въ кокетку, у которой теперь уже 15,000 ливровъ дохода отъ наслѣдства, оставшагося ей послѣ матери, не считая того, что достанется ей послѣ Гранперрена! Какая дерзость! какое безуміе! Но и какое наказаніе!! Я сдѣлался вчера посмѣшищемъ! Хоть бы утонулъ я! Можетъ-быть, она не отказала бы мнѣ въ слезинкѣ; но я упалъ въ воду, какъ пьяница, барахтался въ ней съ граціею подстрѣленной утки, и, наконецъ, къ довершенію позора, всплылъ, вмѣсто того, чтобъ обѣими руками ухватиться за дно, что я и сдѣлалъ бы, еслибъ не растерялся! Вотъ позоръ, который будетъ меня преслѣдовать до послѣдняго дня моей жизни! При одной мысли объ немъ, краска стыда бросается мнѣ въ лицо, и мнѣ приходитъ охота выскочить въ окно!
Фруадво всталъ и скорыми шагами началъ прохаживаться по комнатѣ.
— И такъ, вотъ жизнь моя, продолжалъ онъ печально, садясь на прежнее мѣсто: — справа нищета, слѣва безуміе; вездѣ униженіе, уныніе, стыдъ, позоръ! Тщетно испрашиваю я себѣ мѣстечка на солнцѣ; моя судьба жить въ тѣни, въ сырой, холодной тѣни! Куда ни обернусь, вездѣ окружаетъ меня неумолимое несчастіе. Когда простираю руки, чтобъ схватить какую-нибудь мечту, она улетаетъ отъ меня съ ироническимъ смѣхомъ; рѣшусь ли идти впередъ, мѣдная стѣна преграждаетъ мнѣ нуть съ первыхъ шаговъ; захочу ли сѣсть, всѣ мисга заняты! Жалкое существованіе, въ которомъ можетъ зачерствѣть, огрубѣть пошлое сердце, но въ которомъ для души энергической одна возможная развязка — самоубійство! Зачѣмъ я на свѣтѣ? Кому я полезенъ? Кто вздумаетъ просить моей помощи? Кто нуждается во мнѣ? Для чего, наконецъ, въ этомъ проклятомъ свѣтѣ нуль, пылинка, называющаяся Жоржемъ Фруадво?
Въ эту минуту, бдительный Пирамъ глухо заворчалъ, и почти въ то же мгновеніе кто-то постучался въ дверь.
Полагая, что это вѣроятно опять кто-нибудь изъ нескромныхъ пріятелей, надоѣдавшихъ ему наканунѣ, огорченный любовникъ съ сердцемъ отворилъ дверь; но гнѣвъ, выразившійся на лицѣ его, внезапно превратился въ холодную вѣжливость при видѣ незнакомаго лица.
— Почтенный сосѣдушка, сказалъ незнакомецъ для Фруадво, но знакомый намъ г. де-Буажоли: — я узналъ о маленькомъ несчастіи, случившемся съ вами вчера, и хотя не имѣлъ еще удовольствія познакомиться съ вами, осмѣлился прійдти освѣдомиться о вашемъ здоровьи.
— Покорно васъ благодарю, милостивый государь, сухо отвѣчалъ Фруадво: — но вы, вѣроятно, ошиблись, потому-что я, кажется, не имѣю чести быть вашимъ сосѣдомъ.
— Напротивъ; мы теперь ближайшіе сосѣди, потому-что я занимаю курятникъ подъ нумеромъ I, находящійся прямо противъ вашего. Насъ раздѣляетъ только корридоръ; я вижу, однакожь, прибавилъ совѣтникъ префектуры, продолжая шутить: — что всѣ клѣтки нашего почтеннаго хозяина одинаковы, и что вездѣ господствуетъ та же пышность.
Г. де-Буажоли, подшучивая такимъ-образомъ надъ убранствомъ гостинницы, не изъявилъ ни малѣйшаго изумленія при видѣ блузы, почти негодной къ употребленію и служившей шлафрокомъ шатожиронскому Демосѳену.
— А! такъ я имѣю честь говорить съ г. де-Буажоли? сказалъ адвокатъ, разсматривая его со вниманіемъ, походившимъ на мнительность.
— Точно такъ, отвѣчалъ совѣтникъ, продолжая улыбаться. — Вчера я надѣялся имѣть удовольствіе обѣдать съ вами на заводѣ, но непріятное приключеніе лишило насъ вашего общества; повѣрьте, я не менѣе другихъ сожалѣлъ объ этомъ.
Говоря такимъ-образомъ, г. де-Буажоли не вошелъ, а такъ-сказать вкрался въ комнату, не обращая вниманія на холодность, выражавшуюся на лицѣ молодаго адвоката.
— Господинъ Фруадво! продолжалъ совѣтникъ, садясь безъ приглашенія: — не смотря на то, что меня называютъ дипломатомъ, что, можетъ-быть, извѣстно и вамъ, я человѣкъ прямой и въ серьёзныхъ дѣлахъ стараюсь какъ-можно-болѣе удаляться отъ проселочныхъ дорогъ, и сейчасъ докажу вамъ это. Вы, вѣроятно, уже угадали, что я пришелъ сюда не только для того, чтобъ освѣдомиться о здоровьѣ человѣка, весьма-любезнаго и умнаго, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, но съ которымъ я никогда еще не имѣлъ случая встрѣчаться.
Фруадво заперъ дверь, приказалъ Пираму лечь въ уголъ и сѣлъ противъ совѣтника.
— Если у васъ есть какое-нибудь дѣло до меня, сказалъ онъ: — говорите; я слушаю.
— Государь мой, продолжалъ г. де-Буажоли съ видомъ нѣсколько-грубоватои откровенности: — вы человѣкъ молодой, бѣдный и съ большими способностями; соединеніе этихъ трехъ качествъ заставило васъ присоединиться къ оппозиціи — это весьма-естественно. Стало-быть, вы республиканецъ. Но республика вышла изъ моды, и нѣтъ никакого вѣроятія, чтобъ до истеченія столѣтія намъ пришлось опять надѣть карманьйолку и фригійскую шапку. Слѣдовательно, ваша оппозиція несвоевременна, безразсудна и безплодна; съ нею вы кромѣ раскаянія ничего не наживете. Когда вы достигнете тѣхъ лѣтъ, когда всѣ мечты и иллюзіи разомъ улетаютъ отъ насъ, достигнете, то-есть, моихъ лѣтъ, тогда поймете пустоту и ничтожество теперешнихъ вашихъ самообольщеніи и раскаетесь въ томъ, что истратили лучшіе годы своей жизни, гоняясь за ними; но тогда будетъ поздно, ибо молодость такой капиталъ, который, будучи истраченъ, уже не возвращается. Словомъ, ослѣпленные химерами, ни безкорыстія, ни поэзіи которыхъ я не намѣренъ отвергать, вы попались въ безвыходный колодезь, въ которомъ ежеминутно подвергаетесь опасности утонуть; изъ этого-то колодезя я желалъ бы вытащить васъ, и вытащу, если только вы захотите взяться за руку, которую я вамъ протягиваю.
— Милостивый государь, отвѣчалъ Фруадво, лицо котораго во время этой тирады мало-по-малу теряло всякое выраженіе: — все сказанное вами, вѣроятно, не что иное, какъ вступленіе, составленное по всѣмъ правиламъ риторики; потрудитесь же приступить теперь къ главному предмету и скажите, что воспослѣдуетъ за моимъ выходомъ изъ колодца оппозиціи, предположивъ, что я буду такъ благоразуменъ, что не отвергну руку помощи, которую вамъ благоугодно протянуть мнѣ?
Не замѣчая или, лучше сказать, не обращая вниманія на иронію, заключавшуюся въ этихъ словахъ, г. де-Буажоли продолжалъ:
— Я слышалъ, что вы, г. Фруадво, человѣкъ весьма-умный, и теперь вижу, что меня не обманули. Вы идете прямо къ цѣли; впрочемъ, это мнѣ нравится, потому-что я, какъ уже говорилъ вамъ, человѣкъ прямой. Итакъ, вотъ въ чемъ дѣло: у насъ теперь есть три вакантныя мѣста: мѣсто судьи въ Лангрѣ, намѣстника въ Шароллѣ и, наконецъ, третье, мѣсто слѣдственнаго судьи въ Семюрѣ. Если вы поймете свои выгоды, въ чемъ я почти не сомнѣваюсь, то я охотно возьму на себя трудъ доставить вамъ одно изъ этихъ мѣстъ. Вы можете выбирать любое; вотъ хоть, на-примѣръ, должность намѣстника въ Шароллѣ? Это недалеко отсюда и, по способностямъ своимъ, вы вполнѣ заслуживаете мѣста въ административной службѣ.
— Такъ вотъ что вы мнѣ предлагаете! сказалъ Фруадво поклонившись, между-тѣмъ, какъ на лицѣ его нимало не выразилось волненіе, произведенное въ немъ этимъ предложеніемъ: — позвольте же мнѣ спросить теперь, чего вы требуете отъ меня въ замѣнъ; потому-что это, вѣроятно, не подарокъ, а взаимная услуга?
— Я требую отъ васъ самой простой и благородной услуги.
— Въ чемъ она состоитъ?..
— Вотъ въ чемъ: — впрочемъ вы, вѣроятно, уже угадали, какая это услуга. — Г. Буассла, защитникомъ котораго вы себя объявили, не-можетъ имѣть никакой надежды на успѣхъ; въ этомъ вы сами внутренно убѣждены. Единственное слѣдствіе его кандидатства будетъ то, что г. Гранперренъ или г. де-Шатожиронъ не будутъ избраны по первой балотировкѣ; слѣдственно, непремѣнно будетъ вторая балотировка. Это обстоятельство совершенно оправдаетъ вашъ поступокъ. Сдержите слово, данное г-ну Буассла; подайте голосъ въ его пользу при первой балотировкѣ; но при второй покиньте кандидата, неимѣющаго никакихъ правъ, и подайте голосъ въ пользу г. Гранперрена; вотъ все, чего я отъ васъ требую.
— Не болѣе! сказалъ молодой адвокатъ съ сардонической улыбкой: — въ-самомъ-дѣлѣ, вы слишкомъ-умѣренны въ вашихъ требованіяхъ.
— Впрочемъ, продолжалъ г. де-Буажоли, нимало не смущаясь: — путь, который я намѣренъ открыть вамъ, совершенно согласенъ съ вашими идеями и характеромъ. Потерявъ возможность дать восторжествовать вашему кандидату, вы невольно должны будете обратиться къ тому изъ двухъ остающихся, мнѣнія котораго болѣе согласны съ вашими. Можете ли вы колебаться между маркизомъ де-Шатожирономъ, представителемъ прежнихъ идей, правъ и несправедливостей, и г. Гранперреномъ, такимъ же гражданиномъ, какъ вы, человѣкомъ нынѣшняго вѣка, обязаннымъ своимъ положеніемъ въ свѣтѣ себѣ одному, точно такъ же, какъ и вы нѣкогда самому-себѣ будете обязаны своею извѣстностью?
Жоржъ Фруадво всталъ.
— Милостивый государь, сказалъ онъ, устремивъ на искусителя твердый и гордый взглядъ: — еслибъ вы удовольствовались только просьбой дѣйствовать въ пользу вашего кандидата, я увидѣлъ бы въ вашемъ поступкѣ неудачную и неумѣстную попытку; но вы предлагаете мнѣ плату за мой голосъ — это не только неловко и неумѣстно, но еще и оскорбительно!
— Повѣрьте, я не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія оскорблять васъ, поспѣшно сказалъ г. де-Буажоли, нѣсколько смутившись и вставъ.
— Можетъ-быть, возразилъ Фруадво презрительно: — вы, можетъ-быть, думали даже оказать мнѣ услугу по вашимъ понятіямъ.
— Точно, думалъ… и еслибъ вы позволили мнѣ объясниться…
— Довольно, сударь, довольно! Вы думали, что меня можно подкупить, потому-что я бѣденъ; вы крѣпко ошиблись: меня можно было уговорить, но не купить.
Фруадво пошелъ къ двери и отворилъ ее.
При этомъ поступкѣ, въ значеніи котораго не было ничего двусмысленнаго, г. де-Буажоли, сжавъ узкія и блѣдныя губы съ улыбкой, полной желчи, слегка поклонился молодому адвокату и вышелъ изъ комнаты, не возражая ни слова.
— Не-уже-ли я во мнѣніи другихъ стою еще ниже, нежели въ своемъ собственномъ? вскричалъ тогда Фруадво, съ сердцемъ захлопнувъ дверь. — До-сихъ-поръ уважали, по-крайней-мѣрѣ, мою бѣдность… Мнѣ очень хотѣлось выбросить этого господина въ окно; счастливъ онъ, что такъ тщедушенъ! Еслибъ ко мнѣ пришелъ человѣкъ, способный защититься, такъ я ужь не отказалъ бы себѣ въ этомъ удовольствіи. Только такой отчаянный поступокъ, такое сильное потрясеніе можетъ вывести меня изъ маразма, въ который я впалъ послѣ этого глупаго приключенія. Да; я желалъ бы встрѣтить дерзкаго, котораго могъ бы проучить парой пощечинъ, прибить; я чувствую, что это было бы весьма для меня полезно!.. Хоть бы мой вчерашній виконтъ явился сюда; вотъ двуногій левъ, которому я съ особеннымъ удовольствіемъ общипалъ бы гриву и усы!
Въ ту самую минуту, когда молодой адвокатъ произнесъ это весьма-нефилантропическое желаніе, дверь отворилась, и виконтъ де-Лаижеракъ, не постучавшись, безъ церемоніи вошелъ въ комнату.
II.
Два приглашенія.[править]
Узнавъ своего вчерашняго противника, Пирамъ грозно заворчалъ; Фруадво же, одержимый желаніемъ выместить на комъ-нибудь свою досаду и полагая, что само провидѣніе послало ему Парижанина, дерзость котораго уже значительно ему надоѣла, Фруадво насупилъ брови и гордо посмотрѣлъ на вошедшаго.
— Мировая! закричалъ виконтъ де-Ланжеракъ шутливо: — мировая съ господиномъ и вѣрнымъ псомъ его! Пирамъ, вотъ гостинецъ, которымъ я для тебя запасся; повѣрь мнѣ, это вкуснѣе жилета, и самъ Церберъ, отъ котораго ты, по-видимому, происходишь но прямой линіи, не устоялъ бы противъ такой вкусной приманки!
Виконтъ бросилъ собакѣ пирожокъ; не смотря на свой гнѣвъ, вѣрное животное стало его обнюхивать, а потомъ принялось ѣсть съ большимъ аппетитомъ.
— Любезнѣйшій адвокатъ, продолжалъ Ланжеракъ тѣмъ же шутливымъ тономъ: — для васъ у меня нѣтъ пирожка, но за то вотъ настоящіе puros: надѣюсь, вы не откажетесь выкурить со мою мирную сигару.
Не принимая сигары изъ затѣйливо-украшенной сигарочницы виконта, Фруадво гордо поднялъ голову.
— Я не курю, отвѣчалъ онъ тихо: — и прежде, нежели вы сами закурите сигару, осмѣлюсь спросить васъ, что доставляетъ мнѣ удовольствіе видѣть васъ у себя.
— Развѣ я не говорилъ вамъ, что сегодня утромъ увижусь съ вами?
— Я ожидалъ увидѣть у себя г. де-Шатожирона.
— Почему? спросилъ виконтъ съ удивленіемъ.
— Потому-что въ подобныхъ случаяхъ, какъ вы сами изволили замѣтить, обыкновенно употребляютъ посредниковъ.
— Вотъ еще! Не уже-ли вы не забыли еще нашей вчерашней глупой ссоры? Что касается до меня, я давно забылъ о ней.
— Однакожь вчера вы считали себя обиженнымъ, сказалъ адвокатъ съ иронической улыбкой.
— Э, Боже мой! вчера я опорожнилъ почти три бутылки, а послѣ такого изобильнаго утоленія жажды все кажется намъ обиднымъ.
— Вы говорили, что я дерзко вырвалъ у васъ изъ рукъ стикъ…
— Вы были правы, потому-что защищались; такъ точно вы имѣли полное право завладѣть половиной этого великолѣпнаго покоя, потому-что поступокъ вашъ вполнѣ согласовался съ нравами и обычаями славнаго шатожиронскаго селенія. Словомъ, вчера вся вина была на моей сторонѣ, въ чемъ охотно и сознаюсь. Надѣюсь, что этого объясненія вамъ достаточно отъ человѣка, бывавшаго уже на полѣ чести, и что теперь вы позволите мнѣ закурить сигару.
— Нечего дѣлать! подумалъ Фруадво съ досадой: — кажется, онъ не намѣренъ подать мнѣ ни малѣйшаго повода сбросить его съ лѣстницы внизъ головою.
— Я не только не поручалъ Шатожирону идти къ вамъ, продолжалъ виконтъ, закуривъ сигару: — а напротивъ онъ самъ отправилъ меня къ вамъ посломъ.
— Посломъ? повторилъ адвокатъ, съ невольнымъ любопытствомъ устремивъ глаза на бѣлокураго молодаго человѣка.
— Я употребилъ, можетъ-быть, слишкомъ-пышное выраженіе, особенно въ-отношеніи къ столь простому, какъ и понятному дѣлу, а именно къ возобновленію старинной дружбы между двумя школьными товарищами; вѣдь вы были въ университетѣ вмѣстѣ съ Шатожирономъ? Онъ тотчасъ вспомнилъ о васъ, когда я сталъ разсказывать ему про нашу маленькую ссору.
— Точно, я проходилъ въ Дижонѣ въ-продолженіи трехъ лѣтъ одинъ курсъ съ г. де-Шатожирономъ, холодно и сухо отвѣчалъ молодой адвокатъ.
— Въ Дижонѣ, такъ и есть! Стало-быть, вы школьные товарищи и въ этомъ качествѣ не откажетесь отобѣдать сегодня въ замкѣ безъ церемоніи. Шатожиронъ пришелъ бы самъ, по вы понимаете, что молодой мужъ, особенно мужъ очаровательной жены, не всегда свободенъ; вотъ почему онъ не могъ исполнить своего желанія лично пригласить васъ, а поручилъ это мнѣ.
— Г. маркизъ де-Шатожиронъ удостоиваетъ меня приглашенія къ своему столу, сказалъ Фруадво съ сардоническою покорностью: — по истинѣ, я не ожидалъ такой чести!
— Между старыми товарищами дѣло идетъ не объ чести, а объ удовольствіи. Нашъ другъ Шатожиронъ нетерпѣливо желаетъ представить васъ женѣ своей. Маркиза уже знаетъ, что у васъ прекрасный голосъ; она сама отличная музыкантша; Ираклій тоже поетъ; въ случаѣ нужды, и я подтяну; даже г-жа де-Бонвало не совсѣмъ еще спала съ голоса. Мы будемъ пѣть квинтеты на славу! Неправда ли, будетъ весело?
— Очаровательно! восхитительно! вскричалъ молодой адвокатъ съ восторгомъ, походившимъ нѣсколько на насмѣшку.
— Кромѣ того, вы охотникъ, и Шатожиронъ, узнавъ о непріятности, нанесенной вамъ его дядей — я былъ вчера въ судѣ и все разсказалъ Ираклію, — отдаетъ всѣ свои лѣса въ ваше полное распоряженіе, а вы знаете, что въ его лѣсахъ дичи много!
— Безчисленное множество! хотя, сказать правду, лѣса г. де-Водре еще богаче дичью. Итакъ, я буду обѣдать, пѣть и охотиться; это очень-пріятно, безъ сомнѣнія; но не предлагаетъ ли мнѣ г. маркизъ де-Шатожиронъ чего-нибудь посущественнѣе?
Виконтъ де-Ланжеракъ посмотрѣлъ на молодаго адвоката съ изумленіемъ, смѣшаннымъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.
— Не говорю вамъ, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія: — о вліяніи нашего друга Ираклія…
— Напротивъ, говорите, говорите! Это главное, перебилъ его Фруадво очень-спокойно.
— Кажется, адвокатъ ищетъ только существеннаго, солиднаго, подумалъ Ланжеракъ, съ трудомъ скрывая свое изумленіе: — впрочемъ, онъ правъ; глупъ тотъ, кто питается мечтами.
— Вы говорите, что г. маркизъ де-Шатожиронъ имѣетъ вліяніе? повторилъ Жоржъ съ видомъ человѣка, рѣшившагося разомъ покончить важное дѣло.
— Огромное! Не считаю нужнымъ прибавлять, что онъ готовъ употребить это вліяніе въ пользу друзей своихъ.
— Прибавляйте, прибавляйте; все это можно принять къ свѣдѣнію; далѣе?
— Далѣе! повторилъ виконтъ съ возрастающимъ изумленіемъ: — я сказалъ вамъ все, что было нужно.
— Какъ! не-уже-ли этимъ ограничивается порученіе, возложенное на васъ г. маркизомъ де-Шатожирономъ?
— Почти…
— Обѣды, квинтеты, охота, и больше ничего?
— Не угодно ли вамъ будетъ объясниться положительнѣе, тогда я лучше пойму васъ и, можетъ-быть, мы сговоримъ.
— Извольте, объяснюсь, сказалъ Фруадво съ неизмѣнной флегмой: — не скрою отъ васъ, что предложенія г. маркиза де-Шатожирона кажутся мнѣ довольно скудными, особенно въ сравненіи съ гораздо-большею щедростію его соперника.
— Такъ г. Гранперренъ уже дѣлалъ вамъ предложенія? вскричалъ Ланжеракъ съ безпокойною живостію.
— И довольно-выгодныя предложенія; посудите сами. Въ вознагражденіе за голоса, которыми я буду располагать во время выборовъ, мнѣ предлагаютъ должность намѣстника. Признайтесь, это предложеніе существенное, положительное, съ которымъ никакъ не могутъ сравниться пустыя, ни къ чему неведушія любезности г. маркиза де-Шатожирона.
— Не стану оспоривать существенности предложеніи г. Гранперренъ, и сожалѣю, что мы сами не вникнули въ предметъ съ этой точки зрѣнія; но вѣдь дѣло еще не рѣшено и, если вы мнѣ позволите сходить въ замокъ, даю вамъ вѣрное слово, что возвращусь съ условіемъ, которое, достаточно обезпечивъ собственныя ваши выгоды, дастъ вамъ возможность…
— Выбросить васъ въ окно, договорилъ Фруадво, спокойно скрестивъ руки на груди.
— Милостивый государь! вскричалъ Ланжеракъ съ изумленіемъ и гнѣвомъ: — за эти слова…
— Я готовъ разсчитаться съ вами; но позвольте мнѣ сперва объясниться: за минуту до васъ, тщедушное существо, называющееся г. де-Буажоли, приходило ко мнѣ съ благородными предложеніями, о которыхъ я упомянулъ. Еслибъ онъ не былъ такъ тщедушенъ, и еслибъ я ненадѣялся однимъ щелчкомъ свалить его, то безъ всякаго сомнѣнія я отправилъ бы г. де-Буажоли по воздушной дорогѣ, которую сейчасъ предлагалъ вамъ; но опытъ in anima vili, который мнѣ совѣстно было произвесть надъ такимъ слабымъ существомъ, я сейчасъ же предпрійму надъ молодымъ человѣкомъ моихъ лѣтъ, ловкимъ и сильнымъ, если открою въ его словахъ намѣреніе оскорбить мою совѣсть или честь.
Пирамъ, проглотившій уже пирожокъ, замѣтивъ, съ какимъ жаромъ говорилъ господинъ его, сталъ ворчать на викоита съ безсовѣстною неблагодарностью.
— Гдѣ, къ чорту, видите вы, что я хочу оскорбить васъ? вскричалъ Ланжеракъ растерявшись; — вы сами затащили меня въ западню…
— Изъ которой вы на первый разъ выйдете, возразилъ Фруадво, идя къ двери: — но впередъ не попадайтесь.
— Однако объяснимтесь. Г. Гранперренъ хочетъ подкупить васъ, это его дѣло; вы неподкупны, это ваше дѣло; а я-то что вамъ сдѣлалъ? Я пришелъ пригласить васъ къ обѣду, по порученію общаго нашсго пріятеля Шатожирона. Вы должно быть чертовски-щекотливы и мнительны, если въ такомъ простомъ поступкѣ видите попытку подкупить васъ. А потому, позвольте мнѣ исполнить возложенное на меня порученіе. Хотите ли вы сдѣлать удовольствіе школьному товарищу? Пріидете ли вы къ нему обѣдать?
— Мой школьный товарищъ, отвѣчалъ Фруадво съ ироническимъ удареніемъ на каждомъ словѣ: — провелъ вмѣстѣ со мною три года въ Дижонѣ, не обращая на меня ни малѣйшаго вниманія; послѣ того мы оставались въ такомъ же отдаленіи другъ отъ друга, и г. маркизъ де-Шатожиронъ, богатый владѣлецъ, потомокъ крестовыхъ рыцарей, всегда старался держать скромнаго сельскаго адвоката въ почтительномъ разстояніи, между-тѣмъ, какъ адвокатъ самъ никогда не думалъ о сближеніи. Могу ли я послѣ этого повѣрить искренности внезапной школьной пріязни, никогда несуществовавшей между нами? Это столь же неожиданное, какъ и мало-желаемое приглашеніе, по моему мнѣнію, не что иное, какъ избирательная продѣлка.
— Увѣряю васъ, что, стараясь сблизиться съ вами, Шатожиронъ имѣетъ въ виду только…
— Пріобрѣтеніе лишняго голоса, я знаю.
— Скажите лучше — друга.
— Друзей такимъ образомъ не пріобрѣтаютъ; впрочемъ, онъ опоздалъ. Десять лѣтъ тому, я бы съ удовольствіемъ воспользовался случаемъ, представляющимся мнѣ сегодня, по теперь поздно.
— Стало-быть, вы отказываете?
— Рѣшительно.
— Я думалъ, что вы довольствовались ролью здѣшняго Цицерона, сказалъ Ланжеракъ съ прежнимъ свойственнымъ ему насмѣшливымъ тономъ, отъ котораго онъ удерживался во все время предшествовавшаго разговора: — но теперь вижу, что вы разъигрываете и роль Катона; послѣ этого, мнѣ остается только раскланяться съ вашею стоическою добродѣтелью. Итакъ, поклонъ господину и собакѣ.
Виконтъ сдѣлалъ пируэтъ и вышелъ, не обративъ вниманія на презрительное пожатіе плечъ, которымъ адвокатъ отвѣтствовалъ на его дерзкую выходку.
Оставшись одинъ, Фруадво опять сталъ прохаживаться взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Приглашеніе къ обѣду! сказалъ онъ про себя: — точно, въ этомъ нѣтъ еще достаточнаго повода выбросить его изъ окна. Жаль! потому-что въ апатическомъ состояніи, въ которомъ я нахожусь, это маленькое гимнастическое упражненіе расшевелило бы меня…
Минуту спустя, кто-то опять постучался въ дверь.
— Не удастся ли теперь? подумалъ молодой адвокатъ, поспѣшно отворяя дверь.
Узнавъ одного изъ слугъ желѣзнозаводчика, Фруадво почувствовалъ, какъ волненіе его внезапно измѣнилось; кровь, наполнившая жилы въ вискахъ его, внезапно и съ быстротою молніи бросилась къ сердцу.
— Господинъ адвокатъ, сказалъ лакей: — барыня приказала отдать вамъ это письмо.
Не смотря на всь усилія преодолѣть нервическую дрожь, пробѣгавшую по всѣмъ членамъ, Фруадво долго не могъ распечатать письма, принесеннаго слугою; наконецъ, распечатавъ, онъ сталъ читать съ жадностію, превратившеюся вскорѣ въ восторгъ, слѣдующія слова:
«Г-жа Гранперренъ надѣется, что приключеніе, о которомъ она столько вчера сожалѣла, не имѣло непріятныхъ послѣдствій; но если г. Фруадво желаетъ совершенно уничтожить все безпокойство, произведенное у насъ опасностью, которой онъ подвергался, то не откажется отобѣдать сегодня съ нами, безъ церемоніи, въ семейномъ кругу. Мы получили партитуру Гугенотовъ; въ ней есть басовая партія, которая какъ-будто нарочно написана для голоса г. Фруадво; кромѣ того, фортепьяно недавно настроено; слѣдовательно, все способствуетъ намъ заняться музыкой, въ вознагражденіе за плохой обѣдъ.»
— Доложи г-жѣ Гранперренъ, что я буду имѣть честь явиться на ея приглашеніе, сказалъ влюбленный адвокатъ, стараясь скрыть подъ видомъ равнодушія сильную радость, замѣнившую прежнее его уныніе.
Лишь-только слуга вышелъ, Фруадво однимъ скачкомъ очутился возлѣ своего платья, все еще разложеннаго на стульяхъ предъ каминомъ. Послѣ тщательнаго осмотра, онъ удостовѣрился, что кромѣ жилета, атласная матерія котораго значительно пострадала, вредъ былъ не такъ великъ, какъ ему прежде казалось, и что щеткой можно было привести все въ прежній порядокъ.
— Стало-быть, вся бѣда ограничивается тѣмъ, подумалъ онъ: — что я долженъ застегивать свой фракъ до-тѣхъ-поръ, пока финансы не позволятъ мнѣ купить новаго жилета. Человѣку полному и нѣсколько-широкоплечему довольно присталъ фракъ, застегнутый до верху; притомъ же, это придаетъ видъ оратора: Беррье, на-примѣръ, всегда застегнутъ. Кромѣ того, вторая дегатировка моего платья послужила ему даже въ пользу, ибо ни по чему такъ нельзя узнать нарядившагося по праздничному провинціала, какъ по лоску новаго платья.
Утѣшая себя такимъ-образомъ, адвокатъ вынулъ изъ ягдташа щетку, которою онъ не забылъ запастись наканунѣ, ибо ни за что въ мірѣ не поручилъ бы неуклюжему прислужнику гостинницы Коня-Патріота возстановленіе порядка въ костюмѣ, тѣмъ болѣе драгоцѣнномъ, что, кромѣ его, другаго не было.
— Обѣдать съ нею! вскричалъ онъ, принимаясь за дѣло съ героическимъ жаромъ: — какъ я былъ глупъ, предаваясь мрачнымъ мыслямъ! Никогда еще я не былъ такъ счастливъ. Видѣть, слышать ее! Говорить съ нею! даже, можетъ-быть, пѣть съ нею!..
Эти восторженныя восклицанія, прерываемыя ровными ударами щетки, превратились въ напѣвы, сначала неявственные, но принимавшіе мало-по-малу болѣе-опредѣлительный характеръ и слившіеся, наконецъ, въ громкую басовую арію дона-Маньифико изъ Ченеренціолы. Это была любимая арія шатожиронскаго виртуоза, который началъ ее пѣть въ-полголоса, а кончилъ во все горло съ силою, замѣнявшею никоторымъ образомъ недостатокъ искусства.
— Я въ голосѣ, сказалъ онъ, съ самодовольствомъ прислушиваясь къ дребезжанію оконъ: — вчера я немножко охрипъ, но сегодня у меня голосъ звучнѣе и звонче обыкновеннаго.
Между-тѣмъ, какъ молодой адвокатъ, одушевленный надеждой пропѣть дуэтъ съ предметомъ своей страсти, что, какъ всѣмъ извѣстно, составляетъ одно изъ сладостнѣйшихъ наслажденій земнаго рая, пока молодой адвокатъ проходилъ всѣ высокія и низкія ноты своего голоса и находилъ, что всѣ онѣ были въ удовлетворительномъ состояніи, эта столь же шумная, какъ и неожиданная вокализація сдѣлалась предметомъ изумленія всѣхъ посѣтителей, находившихся въ это время въ гостинницѣ Коня-Патріота.
— Ничего, ничего, сказалъ Туссенъ-Жиль гостямъ, собравшимся въ столовой и спрашивавшимъ о причинѣ такого музыкальнаго шума: — это адвокатъ Фруадво. Не знаю, какой воды онъ хлебнулъ вчера въ рѣкѣ, только съ-тѣхъ-поръ у него голова не на мѣстѣ, и я думаю, онъ совсѣмъ съ ума сойдетъ.
Трактирщикъ ошибался, но немногимъ, а именно — разстояніемъ, отдѣляющимъ сумасшедшаго отъ влюбленнаго.
III.
Неожиданная встрѣча.[править]
Въ то самое время, когда виконтъ де-Ланжеракъ сходилъ съ лѣстницы, г. де-Буажоли всходилъ наверхъ; около половины лѣстницы, два посредника столкнулись.
— Миронъ! вскричалъ Ланжеракъ съ изумленіемъ.
— Пишо! возразилъ г. де-Буажоли не менѣе изумленный.
Это двойное восклицаніе было столь же невольно, какъ внезапно; не прибавивъ ни слова, знакомцы стали осматривать другъ друга съ ногъ до головы съ недовѣрчивымъ любопытствомъ людей, случайно встрѣчающихся послѣ долгой разлуки и колеблющихся признать другъ друга, пока не убѣдились, что прежній другъ не превратился какимъ-нибудь неизвѣстнымъ случаемъ въ нуждающагося бѣдняка.
Но взаимный осмотръ оказался совершенно-благопріятнымъ въ пользу обоихъ.
Виконтъ де-Ланжеракъ былъ одѣтъ съ щеголеватостью, доведенной до изъисканности; нарядъ его цѣлымъ мѣсяцемъ предупреждалъ моду: желтыя перчатки были новы и чисты до невѣроятности, лакированные сапоги лоснились какъ зеркало, большая жемчужная булавка украшала галстухъ, — словомъ все, даже красивый золотой набалдашникъ его стика, изобличало человѣка, платящаго наличными деньгами или пользующагося неограниченнымъ кредитомъ, что почти одно и то же.
Г. де-Буажоли, одѣтый, впрочемъ, очень-прилично, не могъ, однакожъ, вступить въ этомъ отношеніи въ соперничество съ виконтомъ; но въ глазахъ многихъ, красная ленточка, украшавшая одну изъ петличекъ его сюртука, вознаграждала съ избыткомъ недостатокъ щеголеватости и изящества наряда.
Замѣтивъ, что они оба могли признать другъ друга безъ опасности компрометировать себя, старинные пріятели заговорили.
— За какимъ чортомъ вы въ-этой харчевнѣ? спросилъ г. де-Ланжеракъ.
— Какая буря занесла васъ на эту негостепріимную землю? сказалъ г. де-Буажоли.
— Я не столько бъ удивился, еслибъ мы встрѣтились въ Кохинхинѣ?
— И я тоже. Давно ли вы здѣсь?
— Со вчерашняго дня; а вы, любезнѣйшій Миронъ?
Услышавъ во второй разъ это не слишкомъ-аристократическое имя, совѣтникъ префектуры не могъ скрыть легкой гримасы.
— Любезный Пишо, отвѣчалъ онъ: — полусгнившая лѣстница, на которой мы теперь бесѣдуемъ, весьма-неудобоая конверсаціонная зала, какъ говорятъ въ Баденѣ. На разстояніи шести футовъ отсюда у меня есть временная конура, великолѣпіе которой ни мало не уступаетъ великолѣпію помянутой лѣстницы, но въ ней есть, по-крайней-мѣрѣ, пара соломенныхъ стульевъ, на которыхъ мы можемъ присѣсть.
При повтореніи имени Пишо, виконтъ закусилъ свои бѣлокурые усы, но удержался отъ возраженія.
Минуту спустя, старые знакомцы сидѣли въ комнатѣ, занятой старшимъ изъ нихъ со вчерашняго дня.
— Теперь потолкуемъ, сказалъ послѣдній съ свойственною ему сладкой улыбкой: — но позвольте мнѣ прежде поздравить васъ.
— Съ чѣмъ? спросилъ Ланжеракъ, веселость и безпечность котораго была такъ же неискренна, какъ откровенность совѣтника префектуры.
— Въ послѣдній разѣ, когда мы видѣлись, года четыре назадъ, если не ошибаюсь, Фортуна не слишкомъ улыбалась вамъ; теперь же вы, кажется, съ нею въ ладу! Никогда еще вы не были такимъ блистательнымъ щеголемъ. Вы теперь сдѣлались львомъ, настоящимъ львомъ!
— Хорошо ваше поздравленіе; если красненькая ленточка, которая у васъ въ петличкѣ, не гвоздика, какъ мнѣ сначала показалось, то вы сами, съ-тѣхъ-поръ, какъ мы не видались, сдѣлались не львомъ, а чѣмъ-то поважнѣе.
— Вы хотите сказать кавалеромъ Почетнаго-Легіона? возразилъ г. де-Буажоли съ притворною небрежностью.
— Ужь не кавалеромъ ли Золотой-Шпоры?
— Фи!
— Такъ это въ-самомъ-дѣлѣ ленточка Почетнаго-Легіона?
— Въ-самомъ-дѣлѣ.
— Почетнаго-Легіона, учрежденнаго Наполеономъ-Великимъ, императоромъ Французовъ, королемъ Италіи, протекторомъ реннской конфедераціи, медіаторомъ…
— Именно.
— Такъ позвольте же мнѣ узнать, любезнѣйшій, на какомъ сраженіи…
— Это анахронизмъ, другъ мой, перебилъ его довольно-сухо кавалеръ: — вы знаете, что мы живемъ въ мирный вѣкъ, въ который для полученія креста не нужно быть рубакой.
— Справедливо! возразилъ виконтъ насмѣшливо: — такъ позвольте же мнѣ, любезнѣйшій Миронъ, узнать ваши мирныя заслуги, ибо я не предполагаю, что вамъ дали крестъ единственно за то, что въ-продолженіе семи или восьми лѣтъ своей жизни вы заставляли дѣтей герцога де-Шеризака склонять musa?
— Смѣйтесь надъ моей бѣдной красной ленточкой, смѣйтесь! отвѣчалъ совѣтникъ префектуры, невольно закусивъ губы: — и если это вамъ пріятно, такъ я сознаюсь, какъ донъ-Діэго, что «милость далеко превзошла мои заслуги».
— Милое самое лучшее качество, любезный Миронъ: она замѣняетъ всѣ заслуги.
— Такъ-какъ вы расположены сегодня смѣяться, то я желалъ бы кстати обратиться къ вамъ съ просьбой…
— Которая еще болѣе разсмѣшитъ меня?
— Можетъ-быть.
— Говорите; случаи посмѣяться становятся теперь такъ рѣдки, что ими надобно пользоваться.
— Не называйте меня болѣе Мирономъ.
— Отъ-чего?
— Отъ-того, что съ-тѣхъ-поръ, какъ мы не видались, я перемѣнилъ фамилію.
— Ба!
— Да. Изъ прихоти, надъ которою позволяю вамъ столько же смѣяться, какъ надъ моею ленточкой.
— Изъ прихоти?
— Или по маленькому разсчету, если хотите. Съ-тѣхъ-поръ, какъ началось владычество мѣщанства, дворянство, по странному противорѣчію, вошло въ большую еще моду. Что дѣлать! и я послѣдовалъ общему примѣру и модѣ.
— Не-уже-ли?
— Хотя при Генрихѣ IV Миронъ былъ старшиною купечества это имя, однакожь, довольно-простонародно и неблагозвучно…
— Притомъ же, прибавилъ Ланжеракъ: — оно тѣмъ невыгодно, что папоминаетъ прноѣвъ пѣсни Мальбруга: Миронтонъ, тонъ, тонъ…
— Словомъ, я замѣнилъ, это имя фамиліею моей матушки.
— Жолибуй, кажется?
— То-есть, Буажоли, отвѣчалъ совѣтникъ префектуры, сладко улыбаясь.
— Буажоли! вскричалъ виконтъ, съ изумленіемъ вскочивъ со стула: — такъ это вы г. де-Буажоли?
— Я самъ.
— Совѣтникъ маконской префектуры?
— Именно.
— Главный управитель выборовъ департамента Саоны-и-Луары?
— Этого титула я на себя не принимаю, сказалъ г. де-Буажоли улыбаясь: — но, можетъ-быть, злые люди называютъ меня такъ.
— Поздравляю, любезный Миронъ… то-есть, любезный г. де-Буажоли… вотъ встрѣча! Но прежде всего скажите мнѣ, какъ вы сдѣлались… тѣмъ, чѣмъ сдѣлались?
— Исторія моя весьма-проста. Герцогъ де-Шеризакъ, пользующійся большимъ вліяніемъ, доставилъ мнѣ теперешнее мѣсто, когда я кончилъ воспитаніе его послѣдняго сына. Дѣятельность моя, которую правительство умѣло оцѣнить, доставила мнѣ крестъ, и я надѣюсь сдѣлаться вскорѣ подпрефектомъ; словомъ, я плыву на всѣхъ парусахъ по административному океану! Теперь объясните вы мнѣ, любезный Пишо…
— Позвольте, позвольте! перебилъ его виконтъ: — я не буду болѣе звать васъ Мирономъ, съ тѣмъ, однакожь, условіемъ, чтобъ и вы не звали меня Пишо.
— А! такъ и вы перемѣнили фамилію? спросилъ г. де-Буажоли, въ свою очередь иронически смѣясь.
— Можно ли достигнуть до чего-нибудь въ свѣтѣ, когда судьба наградитъ васъ глупымъ прозвищемъ какого-нибудь Пишо!
— Кажется, для писца четвертой степени это имя сносно.
— Писецъ, возразилъ Ланжеракъ сухо: — стоитъ учителя. Впрочемъ, вотъ уже скоро четыре года, какъ я отправилъ къ чорту переписыванье бумагъ!
— Не горячитесь любезный землякъ; я не имѣлъ намѣренія оскорбить васъ: въ нашей судьбѣ столько сходства, что мы не можемъ не ощущать другъ къ другу истинной симпатіи. Хотя, сказать между нами, мы начали съ малаго, но тѣмъ болѣе намъ чести!
— Еще бы! Мы всѣмъ обязаны самимъ-себѣ, сказалъ виконтъ, величественно поднявъ голову.
— Слѣдовательно, вы отказались отъ переписыванья и имени Пишо?
— И то и другое долго препятствовало моему счастію.
— Какъ же васъ зовутъ теперь?
— Ланжеракъ.
— Ланжеракъ? Знакомое имя!
— Это названіе края, въ которомъ я узрѣлъ свѣтъ, отвѣчалъ виконтъ.
— Точно! Ланжеракъ — селеніе близь Гурдона, въ четверти лье отъ Рокамадура, моей родины.
— Именно.
— И въ-самомъ-дѣлѣ, кто запрещаетъ вамъ носить имя вашей родины? Мало ли депутатовъ, называющихся по имени своего департамента!
— Разумѣется; я могъ бы послѣдовать ихъ примѣру и назвать себя Пишо-дю-Ло, но я поступилъ съ большею скромностью.
— Впрочемъ, Ланжеракъ гораздо-благозвучнѣе.
— Да; и притомъ я почти имѣю право носить это названіе.
— О, почти!.. Это безподобно!
— Вы думаете, что я шучу? Нимало! Имя Пишо очень-грубо и смѣшно, согласенъ; но зато оно ведетъ свое начало изъ глубокой древности: мнѣ достались старые документы, ясно доказывающіе о родствѣ Ланжераковъ съ родомъ Пишо.
— Родство, заключенное, вѣроятно, на берегахъ Гаронны, сказалъ де-Буажоли, иронически улыбаясь.
— Слѣдовательно, мнѣ нетрудно доказать свое дворянское происхожденіе, возразилъ Ланжеракъ, не отвѣчая на насмѣшку совѣтника: — и требовать отъ канцлера разрѣшенія возстановить имя и гербъ древняго, нынѣ угасшаго рода виконтовъ Ланжераковъ, отъ котораго я происхожу съ матерней стороны; но это повлечетъ за собою большіе расходы, и я рѣшился…
— Обойдтись безъ позволенія канцлера?
— Точно такъ, какъ и вы обошлись безъ позволенія, принявъ фамилію вашей матушки.
— Но если ваши предки, Ланжераки, были виконты, сказалъ совѣтникъ префектуры насмѣшливо: — зачѣмъ же вы сами не присоединили этого титула къ своему новому имени?
— Только глупецъ упустилъ бы это, отвѣчалъ бывшій писецъ Пишо съ величественнымъ хладнокровіемъ.
— Стало-быть, я теперь имѣю честь говорить съ г. виконтомъ де-Ланжеракомъ? сказалъ совѣтникъ съ насмѣшливою почтительностью.
— Точно такъ, какъ я имѣю честь говорить съ г. кавалеромъ де-Буажоли, отвѣчалъ также иронически Ланжеракъ.
— Впрочемъ, вы правы; ужь если брать, такъ брать!.. Надѣюсь, что и состояніе ваше не отстало отъ почестей?
— Не отстало; порядочное наслѣдство и довольно-счастливые обороты не позволяютъ мнѣ жаловаться на судьбу.
— Наслѣдство пахнетъ близостью Гаронны, подумалъ г. де-Буажоли, имѣвшій полное право не довѣрять Гасконцамъ, потому-что самъ принадлежалъ къ этой націи, славящейся болѣе своимъ умомъ, нежели правдивостью.
Въ это самое время, каватина Miei Rampollx feminini, пѣтая до-сихъ-поръ адвокатомъ Фруадво въ-полголоса, разразилась точно громкое соло на тромбонѣ.
— Чортъ бы его побралъ! сказалъ совѣтникъ префектуры, зажавъ уши руками.
— Узнаёте ли вы этотъ голосъ? спросилъ Ланжеракъ.
— Я не пасъ быковъ, какъ же вы хотите, чтобъ я узналъ этого, употребляющаго во зло ревъ свой?
— Однакожь вы хотѣли загнать этого быка на свои пастбища, сказалъ виконтъ смѣясь: — но онъ заартачился и погнушался вашей травой.
— Что это значитъ?
— Это значитъ, что отчаянный пѣвецъ, таланта котораго вы не хотите признать, не кто иной, какъ почтенный г. Фруадво, принявшій васъ такъ хорошо нѣсколько минутъ тому назадъ.
— Почему вы знаете, что г. Фруадво принялъ меня хорошо? спросилъ г. де-Буажоли, устремивъ на своего земляка недовѣрчивый взглядъ.
— Позвольте вамъ замѣтить, что я употребилъ антифразисъ.
— Антифразисъ?
— Разумѣется; потому-что этотъ древній философъ Фруадво не только не принялъ вашихъ предложеній, но покушался произвести надъ вами опытъ in anima via, по весьма-невѣжливому выраженію его.
— Какой опытъ?
— Полета изъ окна на улицу.
— Кто вамъ сказалъ эту нелѣпость? вскричалъ г. де-Буажоли, блѣдное лицо котораго пожелтѣло съ досады.
— Достовѣрная особа.
— Но кто, кто?
— Самъ мэтръ Фруадво.
— Развѣ вы его знаете?
— Я только-что отъ него.
— А позвольте узнать, за чѣмъ вы къ нему ходили?
— Зачѣмъ мнѣ скрываться? Черезъ часъ вы узнаете причину моего посѣщенія; слѣдовательно, лучше сейчасъ вскрыть игру. Мое посѣщеніе было совершенной дружкой вашему, съ тою только разницей, что я старался придать приличныя формы предложенію, которое вы объявили на отрѣзъ, съ нѣсколько-грубою откровенностью.
— Стало-быть, вы знаете г. де-Шатожирона? вскричалъ совѣтникъ съ видимымъ неудовольствіемъ.
— Еще бы! Мы съ нимъ Орестъ и Пиладъ.
— И вы поддерживаете его кандидатство?
— Такъ же точно, какъ вы поддерживаете кандидатство г. Гранперрена.
— Нечего дѣлать, возразилъ г-нъ де-Буажоли, стараясь скрыть свою досаду подъ небрежной улыбкой: — я надѣялся обрести въ васъ друга, а между-тѣмъ злая судьба навязала мнѣ еще одною врага… неудачный день!
— Отъ-чего жь неудачный?
— Вѣдь вы мой противникъ въ этомъ дѣлъ?
— Буду противникомъ, если вы вынудите меня быть имъ.
— Я ищу только мира.
— Я тоже.
— Такъ заключимъ его.
— Извольте; но условія?
— Вамъ рѣшительно все равно, будетъ ли или не будетъ г. де-Шатожиронъ избранъ членовъ генеральнаго совѣта, между-тѣмъ, какъ мои личныя выгоды требуютъ избранія г. Гранперрена; бросьте же своего кандидата и даю вамъ слово, что при первомъ случаѣ я вдесятеро вознагражу васъ за эту жертву.
— Какъ жаль, что ваши условія рѣшительно противоположны моимъ!
— А какія же ваши условія?
— Чтобы вы сами бросили вашего кандидата, какъ вы говорите, потому-что ваша выгоды вѣрно не такъ велики, какъ-тѣ, которыя заставляютъ меня желать избранія моего друга Шатожирона.
— Мы играемъ въ открытую игру, не такъ ли?
— Совершенно-такъ.
— Такъ я вамъ скажу, что отъ этого обстоятельства зависитъ мое повышеніе.
— Вся моя будущность зависитъ отъ избранія Шатожирона!
— Мѣсто под-префекта!
— Удивительная свадьба!
— Какую связь свадьба можетъ имѣть съ выборами?
— Не могу сказать ни слова болѣе, потому-что въ подобныхъ дѣлахъ скромность необходима; но вы можете повѣрить мнѣ на слово. Итакъ, любезный Буажоли, не откажите мнѣ въ услугѣ…
— Невозможно, любезный Пишо… то-есть, любезный г. Ланжеракъ; я самъ, напротивъ, полагаюсь ни вашу дружбу.
— Не-уже-ли вы захотите разстроить мое счастіе?
— Не-уже-ли вы захотите лишить меня важнаго административнаго мѣста?
— Полно! пересильте себя!
— Поймите мои причины…
— Я буду вамъ несказанно обязанъ за эту услугу…
— Я докажу вамъ свою признательность…
— Мнѣ кажется, что споръ нашъ нимало не рѣшается, сказалъ виконтъ вставая, и мы можемъ продолжать его цѣлый мѣсяцъ… Рѣшимъ дѣло однимъ словомъ.
— Да, рѣшимъ, повторилъ г. де-Буажоли, также вставая.
— Соглашаетесь ли вы на мою просьбу?
— Нѣтъ. А пріимете ли вы въ соображеніе то, что я вамъ сказалъ?
— Нѣтъ.
— Слѣдовательно, мы враги?
— Какъ вамъ угодно.
— Берегитесь, продолжалъ совѣтникъ префектуры, блѣдныя губы котораго полу раскрылись судорожной улыбкой. — Почти всѣмъ извѣстно, что я умѣю быть преданнымъ другомъ; но многіе знаютъ и испытали на себѣ, что я могу быть и опаснымъ врагомъ.
— Какъ другъ, вы не доказываете мнѣ своей преданности, а какъ врага, я нимало не страшусь васъ.
— Есть вещи, которыя вы стараетесь тщательно скрывать и которыя могутъ повредить вамъ въ общественномъ мнѣніи, будучи обнаружены.
— У всякаго свои грѣшки, отвѣчалъ Ланжеракъ смѣло, хотя сначала покраснѣлъ: — итакъ, забудьте мои грѣшки, если не хотите, чтобъ я въ свою очередь не помогъ вамъ допросить вашу совѣсть.
— Моя совѣсть чиста, возразилъ г. де-Буажоли съ напыщенностію: — не такъ-какъ у бывшаго четвертаго писца мэтра Югнена!
— Бывшій учитель дѣтей герцога де-Шеризака ни въ чемъ не можетъ упрекнуть бывшаго четвертаго писца мэтра Югнена.
— Вы забываете, что у стѣнъ конторы, въ которой вы служили три года, могли быть уши и глаза!
— Вы сами забываете, что и роскошныя обои жилища герцога де Шеризака не были ни глухи, ни слѣпы!
— Припомните процессъ Дюфэльи! сказалъ совѣтникъ тихимъ, грознымъ голосомъ.
Кровь бросилась въ лицо бывшему писцу; однакожь, онъ не замедлилъ возразить.
— А вы, сказалъ онъ, обративъ на своего земляка взглядъ, исполненный мстительности и ненависти: — припомните голубой бумажникъ, остававшійся иногда на бюро герцога де-Шеризака!
Зеленоватая блѣдность покрыла внезапно и безъ того уже блѣдное лицо г. де-Буажоли, и онъ быстро осмотрѣлся, какъ-бы ища выхода, чтобъ бвжать, или оружія, чтобъ отмстить за оскорбленіе.
— Вы видите, что если вы меня знаете, такъ и я знаю васъ, продолжалъ Ланжеракъ, смущеніе котораго уменьшалось по мѣрѣ усиленія замѣшательства его противника: — итакъ, мы оба одинаково вооружены и не имѣемъ надобности продолжать разговора. Выбирайте же теперь: миръ или война?
И, не ожидая отвѣта отъ г. де-Буажоли, по своей неподвижности и блѣдности походившаго на человѣка только-что пораженнаго громомъ, виконтъ де-Ланжеракъ вышелъ изъ комнаты.
Въ то самое время, когда онъ сходилъ съ лѣстницы, не встрѣтивъ въ этотъ разъ никого, сильный шумъ, причину котораго мы разскажемъ въ слѣдующей главѣ, огласилъ внезапно гостинницу Коня-Патріота.
IV.
Сельскій заговоръ.[править]
Большая обѣдня началась.
Въ то самое мгновеніе, когда раздался послѣдній ударъ колокола, собравшіеся передъ церковью увидѣли вышедшую изъ замка группу, на которую и обратилось общее вниманіе.
Впереди шла маркиза де-Шатожиронъ; какъ наканунѣ, ее велъ подъ руку г. Бобилье, который помолодѣлъ бы четырьмя десятками лѣтъ, еслибъ лучезарная радость, сіявшая на лицѣ его, могла стереть съ него морщины.
За этой весьма-неровной парой шла, только опираясь на руку своего зятя, г-жа де-Бонвало въ яркомъ наряда, неуступавшемъ разнообразіемъ центовъ самыхъ пестрыхъ красокъ наряду расфрантившихся шатожиронскихъ гражданокъ.
Шествіе заключалось двумя ливрейными лакеями, несшими бархатныя подушки.
Прошедъ черезъ площадь и встрѣчая большею частію изъявленія искренняго, почтительнаго любопытства, и только изрѣдка недоброжелательныя лица со шляпами, надвинутыми на глаза, владѣтели замка вступили на паперть, а оттуда въ церковь.
Кромѣ нѣкоторыхъ запоздалыхъ богомольцевъ, скорыми шагами спѣшившихъ къ обѣднѣ, на площади не было ни души.
Дверь гостинницы Коня-Патріота и ставни у оконъ нижняго этажа были плотно закрыты, ибо постановленіе муниципальной полиціи воспрещало открытіе гостинницъ и трактировъ во время церковнаго служенія; но, по обыкновенію, это повиновеніе законамъ было болѣе наружное, нежели дѣйствительное. Вмѣсто того, чтобъ входить въ главную дверь, посѣтители Туссена-Жиля, жаждавшіе винограднаго сока, проходили обыкновенно во дворъ, гдѣ были конюшни, и оттуда задними дверьми вступали въ вакхическое святилище, наружность котораго, благодаря этой предосторожности, сохраняла видъ самаго благочестиваго спокойствія.
Но въ этотъ день, лишь-только замолкъ послѣдній ударъ колокола, Туссенъ-Жиль, противъ своего обыкновенія, не захотѣлъ болѣе держать у себя посѣтителей, сидѣвшихъ въ столовой и удалившихся только послѣ продолжительнаго спора и сопротивленія.
— Я не хочу платить штрафа за васъ, сказалъ трактирщикъ самымъ упрямымъ: — полевой стражъ уже грозилъ мнѣ доносомъ, а злодѣи Бобилье и Амудрю рады будутъ случаю содрать съ меня штрафъ. Пожалуйста, убирайтесь вонъ; послѣ обѣдни — милости просимъ! Я попотчую васъ винцомъ, какого вы съ роду не пивали; и угощаю!
Это обѣщаніе, сопровождаемое таинственнымъ миганьемъ, развеселило сердитыхъ посѣтителей, рѣшившихся наконецъ удалиться и увѣрявшихъ хозяина, что не замедлятъ явиться послѣ обѣдни.
Лишь-только они ушли, трактирщикъ заперъ за ними дверь, чтобъ никто не могъ пойдти безъ его позволенія; потомъ пошелъ къ комнатѣ, смежной со столовой, въ которую дверь была тщательно заперта.
Тамъ, по обѣимъ сторонамъ стола, за которымъ наканунѣ было засѣданіе демократическаго шатожиронскаго клуба, сидѣли два знаменитые члена этого почтеннаго общества — передъ бутылкой, служившей какъ-бы символомъ согласія, а именно; мясникъ Готро и кузнецъ Пикарде.
Въ одномъ углу стоялъ огромный трехцвѣтный флагъ, сдѣланный въ ночь стараніями мелочнаго торговца, вице-президента клуба, и тайкомъ принесенный рано утромъ на назначенное мѣсто свиданія заговорщиковъ.
— Всѣ ушли, сказалъ Туссенъ-Жиль своимъ политическимъ пріятелямъ: — и теперь никто чужой не войдетъ.
Въ ту же минуту, кто-то постучался со двора нѣсколькими ударами, съ условленными неправильными разстановками.
— Кто тамъ? спросилъ президентъ клуба въ замочную скважину.
— Эвандръ и Сцевола! отвѣчалъ чей-то голосъ съ напыщенностію.
— Это писарь, сказалъ Пикарде мяснику, когда хозяинъ сталъ отпирать дверь.
— Писарь человѣкъ ученый, въ томъ спору нѣтъ, отвѣчалъ Готро съ ироническою улыбкой: — но все-таки, онъ выдумалъ вчера странный пароль.
— Что же въ немъ страннаго? спросилъ кузнецъ.
— Какъ? развѣ вы не слыхали, что онъ сказалъ?
— Слышалъ, но признаться, не совсѣмъ понялъ, возразилъ наивно Пикарде.
— Онъ сказалъ; «распорите брюхо этимъ телятамъ»[3].
Мясникъ, болѣе-знакомый со сказками, чѣмъ съ древними великими людьми, по-своему понялъ пароль, придуманный ученымъ писаремъ.
— Точно, пароль довольно-страненъ! сказалъ кузнецъ, наливая себѣ вина, какъ-бы для того, чтобъ лучше переварить эту странность.
— Не страненъ, а безтолковъ, возразилъ Готро съ самоувѣренностью: — телятамъ брюха не порятъ, ихъ бьютъ по башкѣ! Кому это знать лучше меня!
Точно, авторитетъ мясника въ этомъ дѣлъ былъ неоспоримъ, а потому Пикарде не позволилъ себѣ ни малѣйшаго возраженія и разомъ опорожнилъ свой стаканъ.
Во время этого разговора, Туссенъ-Жиль осторожно и безъ шума отворилъ дверь, и писарь Вермо столь же осторожно вступилъ въ республиканскую трапезу.
— Граждане! сказалъ онъ съ трагическою важностью, когда трактирщикъ заперъ дверь: — теперь не время пить: аристократія не пьетъ и не спитъ; въ эту самую минуту она замышляетъ противъ насъ что-то недоброе.
— Противъ насъ? спросилъ трактирщикъ, смотря на писаря.
— Недоброе? повторили въ одинъ голосъ Готро и Пикарде.
— Слушайте, продолжалъ Вермо съ таинственною важностью: — я сейчасъ былъ въ мирномъ судѣ и сочинялъ прошеніе бѣдному дядѣ Кокару, которому вчера дерзкій Бобилье не далъ сказать слова, торопясь на встрѣчу своему маркизу и своей маркизѣ. Вы знаете, что зала мирнаго суда отдѣлена отъ конторы мэра однимъ корридоромъ. Вдругъ слышу, кто-то ходитъ по корридору и разговариваетъ; я навострилъ ухо и узналъ голоса Амудрю-отца и Рабюссона, лѣсничаго Водре.
— Это такой же дюжій молодецъ, какъ и господинъ его! сказалъ мясникъ Готро съ нѣкоторою завистью: — я увѣренъ, что онъ однимъ ударомъ кулака убьетъ быка, причемъ считаю долгомъ замѣтить, что ни быкамъ, ни телятамъ не порятъ брюха: ихъ бьютъ.
— Рабюссонъ намъ такъ же мало страшенъ, какъ и всѣ другіе, сказалъ хозяинъ презрительно улыбаясь: — и я знаю человѣка, который шутя съ нимъ справится.
— И я знаю такого человѣка, прибавилъ кузнецъ, задорно сжавъ свои огромные, жесткіе кулаки.
— Дайте же мнѣ досказать! вскричалъ Вермо съ неудовольствіемъ.
— Справедливо, сказалъ президентъ: — извольте говорить; мы слушаемъ.
— Итакъ, узнавъ голоса Амудрю и Рабюссона, шедшихъ въ контору мэра, я всталъ, на ципочкахъ прошелъ въ корридоръ и приложилъ ухо къ двери, которую они, по счастію, не совсѣмъ-плотно заперли, такъ-что я могъ не только слышать, но и видѣть ихъ. Надобно вамъ прежде всего сказать, что Рабюссонъ сбрилъ усы и, вмѣсто мундира лѣсничаго, носитъ теперь черный сюртукъ, шляпу, — словомъ, одѣть какъ простой гражданинъ. Кажется, это довольно-подозрительно?
— Подозрительно? Отъ-чего? спросилъ мясникъ: — вотъ хоть бы и мы съ Пикарде: по буднямъ ходимъ съ засученными рукавами, а въ воскресенье расфрантимся такъ, что не уступимъ любому маркизу. И Рабюссонъ имѣетъ такое же право.
— Положимъ, что онъ имѣетъ право надѣть сюртукъ, хоть и это, признаться сказать, довольно-подозрительно, возразилъ писарь: — ну, а усы-то зачѣмъ онъ сбрилъ?
— Кого судьба обидѣла такими жалкими усиками, какіе были у долговязаго Рабюссона, тотъ очень-умно дѣлаетъ, брѣя ихъ, замѣтилъ Туссенъ-Жиль, гордо погладивъ густую щетину, украшавшую верхнюю губу его.
— А я вамъ говорю, возразилъ Вермо съ жаромъ: — что подъ этимъ скрываются мрачныя, недоброжелательныя козни. Перемѣнивъ костюмъ и сбривъ усы, Рабюссонъ надѣется, что его не узнаютъ, когда онъ будетъ исполнять какое-нибудь злодѣйское порученіе своего достойнаго господина.
— Вотъ выдумали! сказалъ Готро, пожавъ плечами.
— Думайте, что хотите; а я знаю, что говорю.
— Но наконецъ, спросилъ Туссенъ-Жиль: — что же они еще придумываютъ, эти проклятые аристократы?
— Рабюссонъ вручилъ мэру письмо; Амудрю прочиталъ его и почесалъ за ухомъ, по своему обыкновенію; потомъ спросилъ: «А гдѣ бумаги, о которыхъ упоминаетъ господинъ баронъ?» Низкій, подлый мэръ такъ и сказалъ: «господинъ баронъ»! Тогда Рабюссонъ вынулъ изъ кармана большой запечатанный пакетъ. Амудрю распечаталъ его.
— Вишь-какой! сказалъ кузнецъ, украдкой наливая себѣ стаканъ вина.
— Прочитавъ двѣ или три бумаги, находившіяся въ пакетѣ, Амудрю смутился, опять почесалъ за ухомъ, сталъ вздыхать и озираться съ безпокойствомъ, какъ онъ дѣлаетъ всегда, когда не знаетъ, на что рѣшиться. Когда, наконецъ, Рабюссонъ сказалъ, что ему некогда, мэръ отвѣчалъ: «Я нахожусь въ крайнемъ затрудненіи; это дѣло не понравится весьма-многимъ… а у меня и безъ того уже много враговъ; но если это непремѣнно угодно господину барону, я исполню его требованіе». — Сегодня же? спросилъ Рабюссонъ. «Сегодня же!» отвѣчалъ мэръ такимъ плачевнымъ голосомъ, какъ-будто-бы узналъ о смерти всѣхъ своихъ родныхъ.
— А что сегодня? спросили въ одинъ голосъ Туссенъ-Жиль и Готро.
— Въ этомъ-то и заключается мрачная тайна, отвѣчалъ писарь съ удвоенною важностью: — такъ-какъ Рабюссонъ раскланялся, то я поспѣшилъ убраться, и, слѣдовательно, не слышалъ конца разговора; но не нужно большой догадливости, чтобъ понять, что противъ насъ замышляютъ недоброе.
— Отъ-чего же именно противъ насъ? спросилъ мясникъ Готро, который, подобно всѣмъ несчастнымъ ораторамъ, очень любилъ возражать и спорить.
— Развѣ Амудрю не сказалъ, что это дѣло не понравится его непріятелямъ? А кто у насъ въ общинѣ его враги, какъ не мы? Если то, чего отъ него требуютъ и что онъ обѣщалъ исполнить сегодня, не понравится намъ, — стало-быть, это дѣло недоброе, служащее намъ во вредъ. Ясно ли?
— Совершенно-ясно, сказалъ Пикарде и, воспользовавшись удобной минутой, вылилъ все, что оставалось въ бутылкѣ, въ свой стаканъ.
— Впрочемъ, замѣтьте, граждане, продолжалъ писарь, размахивая руками какъ адвокатъ на каѳедрѣ: — замѣтьте, что главный двигатель замышляемыхъ противъ насъ козней Водре; развѣ этого не довольно? Чего добраго ожидать отъ закоренѣлаго карлиста, человѣка, ищущаго только случаевъ досаждать намъ, гражданамъ Шатожирона! Послушали бы вы, какъ вчера отдѣлывалъ онъ насъ въ судѣ! Я дрожалъ отъ негодованія, и самъ Бобилье, не смотря на свой гнусный аристократизмъ, съ трудомъ воздерживался. Чего добраго ждать намъ отъ человѣка, дерзнувшаго послѣ іюльской революціи поставить двь пушки на своей террасѣ и объявившаго во всеуслышаніе, что если мы только пикнемъ, такъ онъ взорветъ нашъ Шатожиронъ и превратитъ его въ сковороду, на которой изжаритъ насъ какъ каштаны, — и все потому, что нѣсколько добрыхъ патріотовъ, къ которымъ я съ гордостію причисляю себя и гражданина-президента, изъявили желаніе водрузить древо свободы предъ домомъ подлаго зажигателя? Наконецъ, чего ждать отъ человѣка, который, не далве какъ вчера, изъ гнуснаго мщенія столкнулъ въ воду съ злоумышленнымъ намѣреніемъ гражданина, хотя и не вполнѣ раздѣляющаго наши благородныя мнѣнія, но все-таки уважаемаго нами…
— Смирно! прервалъ слова пылкаго оратора Туссенъ-Жиль, зажавъ ему ротъ рукою.
Четыре члена клуба присмирѣли.
Минуту спустя, кто-то нетерпѣливо сталъ вторично стучаться въ дверь.
— Кто тамъ? спросилъ президентъ, опять приложивъ усы къ замочной скважнаѣ.
— Продавай побольше, и будетъ ладно![4] отвѣчалъ кто-то запыхавшись.
— Пароль сказанъ не совсѣмъ-вѣрно, но я узнаю по голосу брата и друга: это Лавердёнъ, сказалъ Туссенъ-Жиль.
Трактирщикъ отворилъ дверь безъ дальнѣйшихъ разспросовъ, и запыхавшійся, вспотѣвшій мелочной лавочникъ ворвался въ комнату.
— Гражданинъ вице-президентъ, сказалъ ему писарь Бермо со строгостью: — вы забыли пароль.
— Совсѣмъ не забылъ, отвѣчалъ Лавердёнъ, тяжело опустившись на стулъ: — я только прибавилъ къ нему три слова для большей ясности; а то, что значитъ вашъ пароль: Vendre assez, voilà?
— Мой пароль Evandre et Scœvola, сказалъ писарь, ударяя на каждомъ слогъ.
— Evenlrez ces veaux-là! сказалъ мясникъ ухмыляясь: — я согласенъ съ гражданиномъ Лавердёномъ, — пароль странный!
— Онъ страненъ только тогда, когда вы его произносите! вскричалъ писарь, и зеленоватые глаза его засверкали.
— Смирно, гражданинъ Вермо! повелительно вскричалъ Туссенъ-Жиль: — не вамъ говорить, а гражданину вице-президенту, который, судя по волненію, изображенному на лицъ его, имѣетъ сообщить намъ нѣчто важное.
— Ужь точно важное! отвѣчалъ мелочной торговецъ, ладонью утирая потъ, струившійся по лбу его.
— Такъ извольте говорить, мы слушаемъ, съ достоинствомъ произнесъ президентъ клуба.
— Знаете ли, откуда я?
— Мы не колдуны, какъ же намъ знать? возразилъ писарь сухо.
— Я изъ церкви, отвѣчалъ мелочной торговецъ.
— Не-ужь-то? вскричалъ Туссенъ-Жиль съ презрительною недовѣрчивостью.
— Да, я былъ у обѣдни.
— Вы, человѣкъ умный, просвѣщенный, были у обѣдни! Ужь не хотите ли вы записаться въ іезуиты?
— Нимало; но я предчувствовалъ, что сегодня въ церкви будутъ происходить непозволительныя вещи, и пожелалъ видѣть ихъ собственными глазами.
— Что же происходило?
— Страсть подумать, отвѣчалъ мелочной торговецъ, утирая лицо носовымъ платкомъ: — во-первыхъ, представьте себѣ, что перестали звонить только тогда, когда узнала, что г-жа маркиза де-Шатожиронъ одѣлась; слѣдовательно, всѣ наши гражданки, съ ними и жена, и дочери мои, должны были ждать, пока г-жъ маркизѣ угодно будетъ пожаловать въ церковь.
— Со стороны пастора Доммаргена меня не удивляетъ никакое раболѣпство, язвительно замѣтилъ писарь.
— Но это еще не все. Знаете ли, что сдѣлалъ пасторъ, когда наконецъ маркизу и маркизъ де-Шатожиронъ угодно было пожаловать?
— Что? спросилъ Туссенъ-Жиль.
— Онъ встрѣтилъ ихъ у дверей, и сказавъ лицемѣрное привѣтствіе, подалъ имъ святую воду.
— Святую воду! вскричалъ трактирщикъ-демократъ съ гнѣвомъ.
— Лучше бы онъ попотчивалъ ихъ стаканомъ вина, сказалъ вполголоса кузнецъ.
— Ужь это рѣшительно возобновленіе прошедшихъ временъ! сказалъ писарь съ сардоническимъ смѣхомъ: — вы увидите, что въ будущее воскресенье онъ будетъ кадить на нихъ.
— Но и это еще не все, продолжалъ вице-президентъ: — вы знаете, или не знаете, что во время первой революціи такъ-называемая барская скамья была сожжена…
— Отецъ мой собственными руками поджегъ ее, сказалъ Туссенъ-Жиль съ гордостію.
— Правда, вашъ отецъ поджегъ ее, но мой отецъ первый ударилъ по ней топоромъ, возразилъ мелочной торговецъ съ видомъ человѣка, непозволяющаго уменьшать заслуги своихъ предковъ: — итакъ, скамья эта была уничтожена, и никто до-сихъ-поръ не думалъ о возобновленіи ея. Что же сдѣлалъ пасторъ?
— Велѣлъ поставить новую скамью? спросилъ Вермо.
— Нѣтъ еще; но онъ велѣлъ поставить три кресла передъ клиросомъ, возлѣ самаго алтаря.
— Три кресла?
— Одно маркизу, другое маркизѣ, а третье старой куклѣ, которую они называютъ вдовою.
— Это противно законамъ равенства, которое должно быть сохраняемо въ церкви, какъ и вездѣ, докторальнымъ тономъ замѣтилъ писарь.
— Тѣмъ болѣе противно, что моя скамья, стоящая впереди и примыкающая къ придѣлу, теперь загорожена этими тремя креслами; такъ-что во всю обѣдню я, жена моя и дочери просто задыхались отъ духовъ, которыми напрыскалась вдова; такая вонь, я вамъ скажу, что жена моя, одаренная весьма-слабыми нервами, чуть ни упала въ обморокъ.
— Всѣ эти аристократы, какъ мужчины, такъ и женщины, сказалъ Готро съ недовольнымъ видомъ: — всячески умѣютъ досаждать гражданамъ.
— Я промолчалъ, продолжалъ Лавердёнъ: — но жена моя не такъ терпѣлива; она не выдержала и сказала довольно-громко, такъ, чтобъ старая кукла могла слышать ее: «Въ будущее воскресенье я принесу съ собою мѣшокъ корицы и гвоздики; запахъ ихъ перебьетъ, можетъ-быть, эту заразу».
— Метко сказано! вскричалъ кузнецъ: — знаете ли, гражданинъ, что ваша супруга женщина остроумная?
— Чрезвычайно-остроумная. Но выслушайте самое ужасное: обыкновенно, когда разносятъ священный хлѣбъ, начинаютъ съ моей скамьи, потому-что она первая. Но что сдѣлали сегодня? Негодяй Жиконне, подлый наушникъ пастора, вышелъ изъ ризницы съ корзинкой, и, вмѣсто того, чтобъ, какъ водится, подойдти ко мнѣ, онъ прямо къ маркизу… началъ глупо кланяться, подличать и наконецъ вытащилъ изъ-подъ салфетки, закрывавшей корзину, золоченую фарфоровую тарелку, на которой лежали хлѣбы!
— И онъ подалъ ихъ аристократамъ? вскричалъ Туссенъ-Жиль съ негодованіемъ.
— Да; низкій пономарь подалъ ихъ! А надмѣнные аристократы взяли! продолжалъ мелочной торговецъ съ горькой усмѣшкой: — о, тогда я не вытерпѣлъ! Кровь закипѣла въ моихъ жилахъ!..
— Еще бы! вскричалъ кузнецъ, ударивъ кулакомъ по столу.
— Подавать хлѣбъ людямъ, неимѣющимъ другихъ заслугъ, кромѣ богатства и дворянства, это невыносимое злоупотребленіе, и я понимаю и раздѣляю справедливое негодованіе гражданина вице-президента! Но о чемъ все я вамъ толкую каждый день? Вездѣ возникаютъ древнія-права и злоупотребленія; мы возвращаемся прямо къ феодализму, и если не пріймемъ заблаговременно мѣръ предосторожности, лишимся всѣхъ выгодъ, доставленныхъ намъ революціею.
— Этому не бывать! по-крайней-мѣрѣ въ Шатожиронѣ, сказалъ капитанъ пожарной команды съ величественной энергіей.
— Итакъ, кровь закипѣла въ моихъ жилахъ, продолжалъ мелочной торговецъ: — я не счелъ нужнымъ долѣе воздерживаться, ибо чаша переполнилась, всталъ, предувѣдомивъ сперва жену о томъ, что хотѣлъ сдѣлать, всталъ, открылъ скамью и съ гордымъ величіемъ вышелъ изъ церкви, что обыкновенно дѣлаетъ старый карлистъ де-Водре, когда запоютъ Domine salvum fac Regem.
— Вы прекрасно поступили, гражданинъ вице-президентъ, сказалъ Вермо: — презрѣніемъ, холоднымъ презрѣніемъ должно отвѣчать на подобныя вещи.
— Презрѣніемъ и мщеніемъ! вскричалъ Туссенъ-Жиль, ставь въ грозную позицію, въ которой на знаменитой картинѣ Давида стоитъ Мирабо: — и сегодня же, черезъ нисколько минутъ, свершится мщеніе! Всѣ мѣры приняты; граждане, на которыхъ мы наиболѣе можемъ положиться, будутъ здѣсь въ условленный часъ; сначала надо будетъ человѣкъ сорокъ, не менѣе; но потомъ къ намъ пристанутъ и другіе…
Нѣсколько осторожныхъ ударовъ въ дверь прервали слова трактирщика, и онъ опять отправился на военную рекогносцировку сквозь замочную скважину.
Въ этотъ разъ, вмѣсто болѣе или менѣе искаженнаго пароля, голосъ, смягчаемый по возможности, отвѣчалъ:
— Пріятель.
Туссенъ-Жиль поспѣшно отступилъ два шага, знакомъ приказалъ своимъ товарищамъ утихнуть и, наклонившись къ нимъ, произнесъ топотомъ:
— Амудрю!
Заговорщики обыкновенно храбры, но только тогда, когда они, а не на нихъ нападаютъ въ расплохъ; въ послѣднемъ случаѣ, ихъ часто пугаетъ мышь. Хотя добродушіе и кротость перваго шатожиронскаго чиновника были всѣмъ извѣстны, однакожь имя его произвело паническій страхъ въ неустрашимыхъ сердцахъ членовъ клуба Коня-Патріота; въ видѣ ли мирнаго сельскаго мэра или отряда суровыхъ жандармовъ представляется законъ, дѣйствіе его одинаково непріятно на людей, готовящихся преступить его.
— Отпирайте же, Туссенъ-Жиль, продолжалъ мэръ послѣ минутнаго ожиданія: — это я, Амудрю!.. Я пришелъ сообщить вамъ весьма-любопытную новость.
— Я не могу не впустить его, сказалъ трактирщикъ шопотомъ: — ступайте всѣ въ столовую, да не шумите!
Заговорщики поспѣшно встали и на ципочкахъ перебрались въ сосѣднюю комнату.
— Флагъ забыли! сказалъ Туссенъ-Жиль, еще болѣе понизивъ голосъ.
Пикарде, находившійся позади всѣхъ, вернулся, взялъ флагъ и поспѣшно послѣдовалъ за своими товарищами. Когда они ушли, трактирщикъ заперъ дверь въ столовую и потомъ уже впустилъ мэра.
Амудрю вошелъ въ комнату; онъ былъ блѣденъ и видимо разстроенъ.
V.
Почетная сабля.[править]
Вошедъ въ залу засѣданій грознаго республиканскаго клуба, кроткій Амудрю осмотрѣлся съ безпокойствомъ зайца, нечаянно попавшагося въ волчью яму.
— Мнѣ послышалось, что вы были не одни? сказалъ онъ трактирщику мнительно.
— Я разговаривалъ съ своими постояльцами, грубо отвѣчалъ Туссенъ-Жиль: — они ушли къ себѣ на верхъ, и если вы желаете переговорить со мною наединѣ, такъ можете говорить смѣло.
— Я не помѣшалъ вамъ?
— Вы мнѣ не помѣшали, но весьма удивили меня.
— Удивилъ? васъ, Туссенъ-Жиль?
— Да, меня! отвѣчалъ капитанъ пожарной команды, почувствовавъ прежнюю ненависть къ почтенному чиновнику, когда первое волненіе, произведенное въ немъ неожиданностью его прихода, миновалось. — Послѣ вчерашняго оскорбленія, я не ожидалъ видѣть васъ у себя.
— А я именно пришелъ объясниться съ вами по вчерашнему дѣлу, сказалъ мэръ голосомъ столько же кроткимъ, сколько голосъ трактирщика былъ грубъ и рѣзокъ.
— Объясниться! Еслибъ у васъ были сабля и умѣнье владѣть ею, я сказалъ бы вамъ: принесите свою саблю! заперъ бы ворота, чтобъ никто не помѣшалъ намъ, и тогда бы мы объяснились.
— Полноте, Туссенъ-Жиль, полноте! возразилъ Амудрю, поблѣднѣвъ болѣе прежняго: — развѣ такія глупости дѣлаются между старыми друзьями?
— Друзьями! Я вамъ больше не другъ, слышите ли?
— Не слышу и слышать не хочу. Отъ-того-то я и пришелъ къ вамъ. Я бы пришелъ еще и вчера, но мнѣ хотѣлось дать остыть вашему гнѣву. Послушайте, Туссенъ-Жиль, вы имѣли время успокоиться, а потому будьте разсудительны; сходите-ка въ погребъ, да принесите бутылочку завѣтнаго винца; мы разопьемъ ее и потолкуемъ о дѣлахъ, какъ старые пріятели.
— Вы забываете, г. мэръ, что ваши же постановленія запрещаютъ пить во время обѣдни, сказалъ трактирщикъ сардонически.
— И вотъ какъ вы ихъ исполняете! отвѣчалъ Ачулрю, съ неподражаемымъ добродушіемъ указавъ на пустую бутылку и стаканы, стоявшіе еще на столъ: — впрочемъ, такъ-какъ я самъ издаю постановленія, то имѣю право отмѣнять ихъ на время и по какимъ-либо особымъ обстоятельствамъ.
— Отмѣните всѣ постановленія, такъ дѣла общины пойдутъ лучше! А между-тѣмъ знайте, что для васъ въ моемъ погребѣ нѣтъ ни одной капли вина.
— Какъ хотите! Я попросилъ вина для васъ же, ибо знаю, что вы не прочь отъ стаканчика, другаго; а не хотите, такъ мы потолкуемъ безъ вина.
— Мнѣ некогда долго толковать съ вами: если у васъ есть какое-нибудь дѣло до меня, говорите сейчасъ.
— Туесёсъ-Жиль! возразилъ мэръ, болѣе и болѣе смягчая голосъ, по мѣрѣ увеличенія грубости трактирщика: — вы должны отдать мнѣ справедливость, что я никогда не дѣлалъ вамъ непріятностей, хотя въ случаяхъ недостатка не было. На-примѣръ, гостинницы должны быть закрыты въ десять часовъ; а между-тѣемъ у васъ почти каждый день пьютъ и играютъ въ карты до одиннадцати часовъ, иногда и до полуночи.
— Неправда, грубо отвѣчалъ трактирщикъ.
— Нѣтъ, ужь извините, сказалъ Амудрю, не обращая вниманія на грубое опроверженіе словъ его: — не далѣе, какъ вчера, въ двѣнадцатомъ часу, у васъ пили и шумѣли: полевой стражъ все видѣлъ въ щели ставень.
— А кто виноватъ? Вы сами поставили вчера все вверхъ дномъ въ общинѣ; отъ-чего же у меня нельзя было повеселиться, коли вездѣ веселились?
— Все-таки вы преступили законъ; а я смотрѣлъ сквозь пальцы, какъ и всегда, чтобъ только не сдѣлать вамъ непріятности. Далѣе: еслибъ я захотѣлъ произвести строгій осмотръ бъ вашемъ погребѣ, въ немъ вѣрно нашлось бы столько же подкрашенной водицы, какъ и вина; а вы знаете, что въ подобномъ случаѣ я имѣлъ бы право вылить всѣ ваши бочки на середину улицы… сдѣлалъ ли я это?
— Говорите тише, сказалъ трактирщикъ съ безпокойствомъ; ему очень не хотѣлось, чтобъ обычные посѣтители, находившіеся въ сосѣдней комнатѣ, слышали довольно-явственно произнесенное обвиненіе въ подлогѣ.
— Чего вы боитесь?
— Кто-нибудь изъ моихъ постояльцевъ можетъ услышать эту коварную клевету…
— Не сами ли вы говорили, что они ушли къ себѣ на верхъ?
— Все равно; на подобныя клеветы и у стѣнъ есть уши.
— Стало-быть, вы видите, что я всячески избѣгалъ сдѣлать вамъ непріятности; напротивъ, я даже всегда готовъ служить вамъ; вчера, на-примѣръ, представился тому случай, и я не замедлилъ имъ воспользоваться.
— Какую услугу оказали вы мнѣ вчера? спросилъ капитанъ пожарной команды, снова возвысивъ голосъ: — ужь не называете ли вы услугой вашего подлаго униженія предъ негодяемъ Бобилье?
— Позвольте, не о томъ рѣчь!
— О чемъ же?
— О пяти или шести бочкахъ, требующихся въ замокъ и доставку которыхъ мнѣ удалось поручить вамъ.
— Говорите тише! сказалъ трактирщикъ, съ безпокойствомъ взглянувъ на дверь въ столовую.
— Г. Бобилье, гнѣвающійся на васъ, сначала и слушать не хотѣлъ, но я такъ долго и убѣдительно его уговаривалъ, что онъ наконецъ согласился. Шесть бочекъ, а можетъ-быть и больше, не шутка! Порядочный можно получить барышъ, тѣмъ болѣе, что г. маркизъ очень-щедръ и торговаться не станетъ.
— А у меня кстати есть въ погребѣ нѣсколько бочекъ стараго маконскаго вина, отвѣчалъ Туссенъ-Жиль, въ которомъ въ эту минуту интересы торгаша заглушили республиканскою страсть.
— Такъ отвѣдаемъ же сейчасъ этого вница, сказалъ мэръ, спѣша воспользоваться благопріятной-минутой, произведенной въ сердцѣ трактирщика его предложеніемъ; я вамъ скажу откровенно, хорошо ли оно.
Въ провинціи ни споры, ни примиренія не происходятъ безъ вина.
Трактирщикъ, тронутый за слабую струну, задумался.
— Шесть бочекъ, сказалъ онъ наконецъ: — каждая въ двѣсти восемьдесятъ-восемь бутылокъ, а каждая бутылка по двадцати су, составятъ…
Туссенъ-Жиль не успѣлъ еще кончить своего умноженія, какъ дверь изъ столовой съ шумомъ растворилась, и четыре члена клуба, предводительствуемые писаремъ Вермо, ворвались въ комнату.
При этомъ неожиданномъ появленіи, миролюбивый Амудрю, вообразивъ, что попалъ въ ужасную западню, отскочилъ къ двери и схватился за ручку, готовясь обратиться въ бѣгство при первомъ изъявленіи недоброжелательства.
— Туссенъ-Жиль! мы все слышали, сказалъ писарь голосомъ, дрожавшимъ отъ внутренняго волненія: — и не смотря на все наше убѣжденіе въ вашемъ патріотическомъ безкорыстіи, не могли слушать долѣе коварныхъ предложеній этого посла разврата и обольщеній! Плоть слаба; вы, можетъ-быть, поддались бы обольщенію, оставшись одни; но теперь васъ окружаютъ братья, и змѣй-искуситель со стыдомъ изъидетъ отсюда!
— Да, вонъ змѣя и виватъ хартѣ! съ жаромъ вскричалъ Пикарде.
— Амудрю, продолжалъ писарь, протянувъ къ мэру руку, дрожавшую отъ негодованія: — скажите пославшимъ васъ, что гражданинъ Туссенъ-Жиль презираетъ злато аристократовъ, и что скорѣе откажется отъ вѣрнаго, законнаго барыша, нежели согласится поить аристократовъ виномъ своимъ!
— Они не стоютъ его! прибавилъ кузнецъ съ такимъ же жаромъ: — мы лучше сами разопьемъ его!
— Перестаньте, господа, перестаньте! сказалъ Амудрю, стараясь придать себѣ твердости: — вѣдь мы всѣ друзья…
— Здѣсь господъ нѣтъ, произнесъ напыщенно вице-президентъ: — здѣсь только люди, гордящіеся званіемъ гражданъ.
— Мы не хотимъ быть друзьями раба аристократіи, прибавилъ Вермо: — не хотимъ быть друзьями человѣка, даже теперь дѣйствующаго противъ насъ.
— Противъ васъ! вскричалъ мэръ, поднявъ руки къ верху, какъ бы призывая небо въ свидѣтели своей невинности.
— Да, противъ насъ, заревѣлъ Пикарде, подставивъ подъ самый носъ испуганнаго чиновника кулакъ, величиною съ кокосъ и такой же крѣпкій и жосткій: — только смотри! если мы разсердимся, — а ужь мы разсердимся когда-нибудь, непремѣнно-такъ я перекину тебя черезъ наковальню и до-тѣхъ-поръ буду колотить молотомъ, пока не сплюсну тебя какъ листовое желѣзо!
Вмѣсто отвѣта на эту страшную угрозу, Амудрю повернулъ ручку, толкнулъ дверь, выскочилъ на дворъ и пустился бѣжать, не скрывая даже своего постыднаго бѣгства подъ видомъ достоинства, соотвѣтственнаго его административному званію.
За этимъ поспѣшнымъ бѣгствомъ раздался единодушный кликъ торжествующихъ членовъ демократическаго клуба, — кликъ, поразившій слухъ викоига де-Ланжерака, когда онъ сходилъ съ лѣстницы.
Читатели уже замѣтили, что съ той минуты, какъ услужливые демократы подоспѣли на помощь поколебленному патріотизму, Туссенъ-Жиль не произнесъ ни слова. Внутренно проклиная непрошеную помощь, помѣшавшую ему заключить торгъ, выгоды котораго онъ могъ разсчитать на передъ по своему произволу, — а всѣмъ извѣстно, какъ умѣренъ произволъ трактирщика, — онъ не смѣлъ сказать ни слова противъ безкорыстія, насильно предписаннаго ему политическими друзьями; но лицо, омрачившееся еще болѣе обыкновеннаго, измѣнило тайной его досадѣ.
— Шесть бочекъ, повторялъ онъ про себя: — каждая въ двести восемьдесятъ-восемь бутылокъ; а каждая бутылка по двадцати… нѣтъ, по двадцати-пяти су… я увѣренъ, что дерзкій маркизъ далъ бы по двадцати-пяти… Итакъ, сперва помножу 288 на 6…
Избавляемъ читателя отъ помноженій хозяина гостинницы, и скажемъ только, что, по его разсчегу, продавъ вино, купленное имъ по десяти су за бутылку, по двадцати-пяти су дерзкому, презренному аристократу, онъ получитъ чистаго, вѣрнаго барыша восемьсотъ-шестьдесятъ-четыре франка.
— Я теряю восемьсотъ-шестьдесятъ-четыре франка, сказалъ онъ про себя съ яростію: — по милости злодѣя Амудрю, не умѣвшаго выбрать лучшее время для такихъ важныхъ переговоровъ! Отплачу же я ему, разбойнику!
— О чемъ вы задумались, президентъ? спросилъ его писарь, когда насмѣшливыя восклицанія, сопровождавшія мэра, утихли: — ужь не раскаяваетесь ли вы въ жертвѣ, принесенной свободѣ и отчизнѣ?
— Если ты раскаяваешься, Туссенъ-Жиль, я задушу тебя собственными моими руками! вскричалъ кузнецъ, одинъ опорожнившій почти всю бутылку и постепенно дошедшій до той степени жара, когда пьяницы начинаютъ всѣмъ говорить ты, и когда въ иныхъ проявляется желаніе задушить кого-нибудь.
Дѣло было испорчено, а потому Туссенъ-Жиль долженъ былъ покориться необходимости.
— Нѣтъ, граждане, сказалъ онъ, стараясь скрыть досаду и гнѣва.: — я не раскаяваюсь; конечно, я теряю около тысячи франковъ, потому-что мнѣ стоило только сказать слово, и деньги были бы у меня въ карманѣ, а тысяча франковъ не бездѣлица — на большой дорогѣ ихъ не найдешь; но Туссенъ-Жиль никогда не колебался и не будетъ колебаться между своимъ мнѣніемъ и личными выгодами. Вермо сказалъ правду: я приношу жертву свободѣ и отчизнѣ и надѣюсь, что сограждане мои оцѣнятъ ее но достоинству.
— Да, президентъ, надѣйтесь! сказалъ мелочной торговецъ съ чувствомъ и достоинствомъ: — сограждане оцѣнятъ ваше патріотическое безкорыстіе и, чтобъ доказать вамъ, какъ я самъ высоко цѣню его, я прошу позволенія сдѣлать предложеніе.
Въ политическихъ клубахъ предложенія обыкновенно возбуждаютъ живѣйшій интересъ.
— Извольте говорить, сказалъ президентъ.
— Предлагаю, сказалъ Лавердёнъ, повысивъ голосъ: — открыть подписку на поднесеніе гражданину Туссену-Жилю, президенту патріотическаго общества и капитану шатожиронскихъ пожарныхъ, почетную саблю для увѣковѣченія его патріотическаго самоотверженія!
— Право! Принято! закричалъ весь клубъ въ одинъ голосъ.
— И я первый подписываюсь на два франка, съ важностью и самодовольствіемъ произнесъ мелочной торговецъ.
— Я тоже, сказалъ Готро: — сорокъ су, куда не шло!
— Пишу и я сорокъ су, а кто не подпишется, убью! закричалъ кузнецъ, разгоряченный виномъ и расположенный душить и колотить всѣхъ безъ пощады.
— А я подписываюсь на три франка, сказалъ Вермо, втайнѣ завидовавшій вице-президенту и добивавшійся его мѣста, а потому неупустившій случая перещеголять его щедростью: — и требую, чтобъ на лезвіи сабли было вырѣзано: Неподкупному Туссену-Жилю, за презрѣніе отравленныхъ милостей аристократіи!
— Принято! закричали съ одинакимъ воодушевленіемъ Пикарде и Готро.
Вице