Сестра Роза (Лео)/ДО

Сестра Роза
авторъ Андре Лео, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: французскій, опубл.: 1869. — Источникъ: az.lib.ru • (Переводъ съ рукописи).
Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», № 10, 1869.

Сестра Роза.

Повѣсть. (Переводъ съ рукописи).

Въ одинъ изъ октябрскихъ вечеровъ двѣ монахини шли по дорогѣ къ маленькому городку Мортаню, неподалеку отъ Алансона. На нихъ были сѣрыя широкія платья и бѣлыя шляпы съ широкими полями. Смеркалось. Онѣ все болѣе и болѣе ускоряли шаги, ихъ длинныя четки мѣрно болтались по платью. Уже значительная часть окаймленной вязами аллеи, вдоль которой лежалъ ихъ путь, осталась позади ихъ, а между тѣмъ онѣ еще ничего не видѣли впереди кромѣ бѣлой, извилистой линіи, тонущей въ массѣ зелени. Онѣ шли молча, только изрѣдка обмѣниваясь словомъ.

Одна изъ монахинь перекрестилась и перебирая четки, стала шептать молитву. Другая послѣдовала ея примѣру, но нѣсколько небрежно и не спуская разсѣяннаго взора своихъ голубыхъ, какъ лѣтнее небо, глазъ съ золотистыхъ облаковъ, облегавшихъ западъ, на которыхъ отчетливо рисовалась мягкая зелень вязовъ.

Одна изъ монахинь была старая, другая молодая. Первая, полная и даже тяжеловѣсная, имѣла черты лица, когда-то пріятныя и даже можетъ красивыя, но теперь расплывшіяся и запечатлѣнныя нравственною и умственною тупостью; онѣ не выражали ничего кромѣ какой-то набожной угрюмости.

Ея спутница была, напротивъ, высокая, стройная и скорѣе худощавая. Цвѣтъ ея лица былъ той прозрачной бѣлизны, которая нерѣдко встрѣчается подъ этими широкими шляпами, куда не проникаютъ ни солнце, ни воздухъ. Впрочемъ щёки молодой монахини не сдѣлались еще совсѣмъ безцвѣтными; онѣ слегка оттѣнялись слабымъ и нѣжнымъ румянцемъ бенгальской розы. Глаза ея имѣли не то, чтобъ печальное, но нѣсколько томное выраженіе. Ротъ ея, довольно большой, изъ-за котораго случайно мелькнули бѣлые, ровные зубы, несмотря на общій меланхолическій характеръ лица, сохранялъ слѣды веселой и живой юности.

Вдругъ посреди безмолвія, нарушаемаго только шелестомъ листьевъ и шумомъ быстрыхъ шаговъ монахинь, раздался легкій стонъ. Старшая монахиня вздрогнула, крѣпче сжала въ рукахъ четки и ускорила шагъ. Младшая остановилась, озираясь вокругъ.

Стонъ послышался со стороны поля, на окраинѣ дороги.

— Господи Іисусе! воскликнула монахиня: чего вы тамъ остановились сестра? Въ это позднее время…

— Но это можетъ быть больной?

— Скажите лучше пьяный. Пойдемте, пойдемте скорѣй. Останавливаться ночью на дорогѣ вовсе не безопасно.

Молодая монахиня, уступая убѣжденіямъ своей спутницы, сдѣлала нѣсколько шаговъ и снова остановилась.

— Нѣтъ, сестра, сказала она, было бы грѣшно оставить въ опасности человѣка, которому мы можетъ быть въ состояніи помочь.

— Это одна изъ вашихъ обычныхъ фантазій, съ досадой замѣтила старшая.

Въ эту минуту воздухъ огласился дѣтскимъ плачемъ, за которымъ послѣдовалъ новый стонъ и нѣсколько безсвязныхъ словъ.

— Слышите, сестра?

— Слышу, коротко и сухо отвѣчала пожилая монахиня, но минуту спустя какъ бы раскаиваясь въ своей жестокости, прибавила гораздо мягче:

— Ваша правда, сестра Роза, намъ слѣдуетъ пойти посмотрѣть, что это такое.

И онѣ направились въ сторону, откуда слышались голоса и стоны.

Сестра Роза быстро и легко перескочила черезъ небольшую канаву, отдѣлявшую дорогу отъ сосѣдняго поля. Она внезапно очутилась возлѣ женщины, которая полулежала на землѣ, держа у груди маленькаго спящаго ребенка. Рядомъ съ ней стояла дѣвочка лѣтъ пяти, которая съ горькимъ плачемъ что-то говорила, чего изъ-за ея рыданій нельзя было разобрать.

Странное положеніе этой женщины, свидѣтельствовавшее о крайнемъ утомленіи, лихорадочный блескъ ея глазъ и щекъ мгновенно бросились въ глаза монахинѣ.

— Вы больны? было ея первымъ словомъ незнакомкѣ.

— Да, отвѣчала та, очень больна! А мои дѣти голодны и озябли. Сжальтесь надъ нами!

— Господи Іисусе! могла только воскликнуть молодая монахиня, всплеснувъ руками.

Она поспѣшно вернулась къ своей спутницѣ, которая, по всему видно, была ея начальницей. Толщина старухи, болѣе нежели ея сановитость, удерживала ее на противоположной сторонѣ канавы, черезъ которую она не рѣшалась перескочить. Сестра Роза въ нѣсколькихъ словахъ описала ей печальное положеніе женщины и ея малютокъ.

— Кто она и откуда? спросила старшая монахиня.

И между нею и незнакомкой черезъ посредничество сестры Розы завязался слѣдующій разговоръ:

— Мы издалека, изъ окрестностей Сенъ-Бріена.

— Куда онѣ идутъ?

— Въ Парижъ….

Незнакомка точно хотѣла еще что-то прибавить, но у нея вмѣсто словъ вырвался глубокій вздохъ.

— Зачѣмъ имъ туда?

— Соединиться съ моимъ мужемъ.

— Но развѣ у нея нѣтъ родныхъ? Возможно ли, чтобъ всю эту дорогу они прошли пѣшкомъ.

— У меня нѣтъ родныхъ…. по крайней мѣрѣ близкихъ…… И всего только одна пріятельница въ Реннѣ. Остановившись тамъ, чтобъ повидаться^-съ ней и дать отдохнутъ дѣтямъ, я замѣтила…. о, Господи!… что у меня дорогой украли… а можетъ быть я и сама потеряла… немного денегъ, которыя у меня еще оставались. Тогда мнѣ поневолѣ пришлось идти пѣшкомъ, прося ночлега въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ насъ застигала ночь. Но часто, часто приходилось мнѣ оставаться на холодномъ воздухѣ безъ всякаго убѣжища!… Вѣроятно отъ этого, а также и отъ усталости со мной сдѣлалась лихорадка…. и я почувствовала теперь, что не могу идти далѣе.

— У васъ есть какія-нибудь бумаги?

Бѣдная женщина вынула и показала пачку писемъ отъ мужа, говорила она, — и болѣе ничего. У ней не было свидѣтельства отъ мера, что показалось весьма подозрительнымъ старшей изъ монахинь, которая начала по этому случаю выражать свое неудовольствіе.

— Сестра Анжелика, перебила ее младшая монахиня, эта женщина кажется очень больна.

— Гмъ!… Да, нечего дѣлать, мы должны взять ее съ собой, хотя у насъ и безъ того не мало больныхъ!… Мы ее во всякомъ случаѣ отведемъ къ матери игуменьи, а та уже порѣшитъ что съ ней, дѣлать.

Услышавъ это, сестра Роза мгновенно схватила на руки ребенка и помогла бѣдной женщинѣ встать. Затѣмъ онѣ всѣ вмѣстѣ отправились, въ путь. Имъ оставалось не болѣе четверти часа ходьбы до Мортаня. Но больная съ трудомъ передвигала ноги, которыя у нея страшно опухли. Кромѣ того, она страдала почти нестерпимой головной болью и, по всему было видно, находилась въ лихорадочномъ состояніи, которое ее до крайности изнуряло. Что касается до маленькой дѣвочки, то она продолжала плакать, хотя не такъ громко какъ прежде. Ее казалось испугалъ суровый тонъ, какимъ сестра Анжелика, беря ее за руку, приказала ей молчать.

— Обопритесь на меня сильнѣе, шепнула сестра Роза на ухо незнакомкѣ.

— Благодарю васъ…. вы очень добры. Васъ ужъ и безъ того стѣсняетъ мой мальчикъ.

— Нисколько, онъ очень легокъ! Который ему годъ?

— Ему всего восемь мѣсяцевъ и, къ сожалѣнію, вы правы: онъ вовсе не тяжелъ. Бѣдняжка очень исхудалъ! А между тѣмъ онъ прежде былъ такой здоровый и красивый ребенокъ! Но что дѣлать, онъ все это время сосалъ дурное молоко.

Ребенокъ продолжалъ спокойно спать на рукахъ монахини, которая едва слышала его слабое дыханіе. При входѣ въ городъ, когда онѣ вышли изъ-подъ тѣни густыхъ вязовъ, сестрѣ Розѣ удалось разсмотрѣть личико ребенка. Она его нашла прелестнымъ, несмотря на его блѣдность и худобу.

На порогѣ монастыря незнакомка, какъ будто бы для того, чтобы избѣжать новаго допроса и разнаго рода тяжелыхъ формальностей, упала въ обморокъ. Ее немедленно отнесли въ большую залу, гдѣ стояло одиннадцать кроватей, изъ которыхъ многія были заняты. Маленькая дѣвочка, страдая отъ холода и голода, не въ силахъ была долѣе удерживать своихъ рыданій и начала громко всхлипывать. Мальчикъ, внезапно проснувшись, послѣдовалъ ея примѣру.

— Пресвятая Дѣва Марія! воскликнула игуменья: что намъ дѣлать съ этими дѣтьми? Они разбудятъ всѣхъ больныхъ. Сестра Роза, уведите ихъ на кухню и дайте имъ тамъ поѣсть

Молодая монахиня съ радостью повиновалась. Ей было бы тяжело отдать этихъ бѣдныхъ малютокъ на чье-либо другое попеченіе. Но мальчикъ со страхомъ ни нее смотрѣлъ и не переставалъ кричать. Его повидимому пугала шляпа сестры Розы.

Она сѣла въ уголокъ близъ печки и попросила кухарку, также изъ монахинь, дать ей для дѣтей немного супу. Вскорѣ нѣсколько ложекъ горячаго кушанья и теплота комнаты успокоили дѣвочку. Утоливъ свой голодъ, она совсѣмъ оправилась и вскорѣ ея головка, прикрытая черной шапочкой, изъ-подъ которой выбиваясь бѣлокурые локоны, склонилась на колѣни монахини: дитя не замедлило погрузиться въ сонъ. Но мальчикъ за то упорно отворачивался отъ ложки съ супомъ, которую ему подносили къ ротику, и съ крикомъ закидывая назадъ головку, повидимому искалъ материнской груди.

— Боже мой! произнесла сестра Роза: ему нужно бы дать молока. Нельзя ли добыть хоть немного, — обратилась она и старой монахинѣ.

— Въ эту позднюю пору! Что вы? отвѣчала кухарка, старая, немного глухая монахиня, продолжая заниматься своимъ дѣломъ и не обращая ни малѣйшаго вниманія на то, что вокругъ нея дѣлалось.

А ребенокъ между тѣмъ страдалъ и сестра Роза вмѣстѣ съ нимъ. Ей было невыразимо тяжело слышать его крики и знать, что она не можетъ ему дать того, чего онъ просилъ у нея. Личико мальчика посинѣло, открытый ротикъ выказывалъ необыкновенно красный языкъ и десна, а крики его становились все пронзительнѣе и наконецъ перешли въ хрипоту. Нѣсколько ложекъ молока его мгновенно успокоили бы.

Но если въ монастырѣ болѣе не оказывалось молока, то его, безъ всякаго сомнѣнія, еще можно было найти въ городѣ у сосѣдей. Къ несчастію, монастырскія правила запрещали монахинямъ выходить въ этотъ поздній часъ….

Не обратиться ли за позволеніемъ къ матери игуменьи? О, нѣтъ, навѣрное откажетъ… правила не нарушаются изъ-за такихъ бездѣлицъ. Развѣ человѣкъ не для того родится, чтобъ страдать? Да, но дѣти!…

Малютка кричалъ такъ жалобно! Въ его плачѣ явно слышалось: я такъ малъ, такъ слабъ, такъ нуждаюсь въ помощи! Вы все это видите и оставляете меня умирать!

Сестра Роза сама едва удерживалась отъ слезъ. Замѣтивъ, что ножки мальчика были холодны, она принялась ихъ согрѣвать. Онъ на минуту умолкъ, но когда она попыталась поднести ему къ ротику ложку съ бульономъ, онъ снова началъ кричать и отворачивать головку. По глазамъ его было видно, что онъ искалъ мать.

Терзаемая желаніемъ облегчить малютку, сестра Роза мысленно видѣла кринки съ молокомъ, которые стояли у сосѣдей на полкахъ. Чего бы она не дала за одну изъ нихъ! Наконецъ, не въ силахъ долѣе выносить взглядовъ страдальческихъ глазокъ ребенка, сестра Роза потихоньку переложила спящую дѣвочку на скамью, а сама встала и, рискуя согрѣшить, вышла изъ кухни. Подъ воротами она нашла привратницу, которой и разсказала свое горе.

Та была немного болтливая, но очень добрая женщина.

— Погодите, сказала она. Отсюда только-что вышла сосѣдка Жиль. Я ее позову назадъ.

Она высунулась въ форточку и громко кликнула вслѣдъ сосѣдкѣ. Та вернулась на зовъ и охотно согласилась принести молока. Обѣ монахини льстили себя надеждой, что онѣ не согрѣшили, такъ какъ ни одна изъ нихъ не сдѣлала ни шагу за порогъ монастыря.

Сосѣдка Жиль вскорѣ вернулась не только съ молокомъ, но и съ сахаромъ, и минуту спустя сестра Роза уже подчивала ими ребенка.

Мальчикъ и тутъ было-вздумалъ противиться, упорно закидывая назадъ головку, но почувствовавъ на языкѣ пріятную теплоту молока, тотчасъ измѣнилъ свое намѣреніе. Онъ пилъ съ жадностью и немного оправясь, самъ схватилъ рученкой ложку, чѣмъ не мало замедлялъ утоленіе своего аппетита. Затѣмъ глазки его сомкнулись и онъ заснулъ.

Страннопріимный домъ въ Мортанѣ давалъ убѣжище только взрослымъ и потому въ немъ ничего не было приспособлено для дѣтей. О томъ, чтобъ оставить ихъ на ночь въ больничной залѣ, гдѣ находилось нѣсколько горячечныхъ больныхъ, не могло быть и рѣчи. Къ тому же докторъ, призванный къ лишившейся чувствъ незнакомкѣ, строго запретилъ ей кормить своего ребенка и спать вмѣстѣ съ нимъ. Вслѣдствіе этого ребенокъ былъ оставленъ на попеченіи сестры Розы, между тѣмъ какъ дѣвочку поручили другой монахинѣ.

Сильно ошибаются тѣ, которые полагаютъ, будто жизненныя силы вызываются въ людяхъ важностью событій, входящихъ въ составъ ихъ существованія. Есть люди, которые въ самыхъ драматическихъ положеніяхъ остаются спокойными и равнодушными, — другіе, напротивъ, отъ малѣйшей бездѣлица приходятъ въ волненіе. Изъ этого слѣдуетъ, что жизнь не возбуждается явленіями внѣшняго міра, но таится въ самомъ существѣ, въ которомъ замѣтно ея присутствіе, и пользуется для своего проявленія всякимъ удобнымъ случаемъ, или предметомъ: тростью за неимѣніемъ дуба, животнымъ или растеніемъ за отсутствіемъ человѣка, мечтой за недостаткомъ факта. Мелкія страсти, которыя обыкновенно преслѣдуются насмѣшками и презрѣніемъ въ тѣхъ, кого судьба поставила въ среду, чуждую высокихъ и сильныхъ страстей, въ сущности одного съ ними происхожденія, съ тою только разницей, что онѣ не нашли почвы, годной для ихъ произрастанія и развитія.

Суровое воспитаніе, полученное сестрой Розой въ монастырѣ, и ея стѣснительный, затворническій образъ жизни загнали далеко въ сердце всѣ любящія способности ея души. А между тѣмъ въ ней было много нѣжности; но чувство ея такъ робко я скромно говорило въ ней, что она часто сама не могла дать себѣ отчета въ ускоренномъ біеніи своего сердца. Такъ было и теперь, когда она несла ребенка въ свою келью. Заботы о малюткѣ, которыя сестра Анжелика взяла бы на себя съ покорностью, какъ крестъ, возложенный на нее Богомъ, возбуждаля въ молодой монахинѣ сильное, но чрезвычайно пріятное волненіе. Осторожно раздѣвъ ребенка и уложивъ его на свою кровать, она стала его разсматривать. Мальчикъ спокойно спалъ; наклоненное положеніе его головки выказывало всю худобу его крошечной шейки; изъ его полураскрытаго ротика выходило слабое, но мѣрное дыханіе. Сестра Роза подумала, что ребенокъ спитъ такъ спокойно, благодаря, ей, и сердце ея радостно забилось. Затѣмъ она встала на колѣни и никогда молитва ея не была такъ горяча, какъ въ этотъ день. Ей не рѣдко случалось упрекать себя въ холодности, но въ настоящій вечеръ она легла спать въ высшей степени счастливая своей любовью въ Богу.

Ей приснился странный сонъ: она была монахиней ордена, который занимался отыскиваніемъ покинутыхъ дѣтей съ цѣлью давать имъ пріютъ. Вдругъ ее разбудилъ легкій крикъ. Она тотчасъ же вскочила и бросилась къ ребенку. Мальчикъ, при слабомъ свѣтѣ едва мерцавшей лампы, принялъ монахиню за свою мать. Вцѣпившись въ нее рученками, онъ ротикомъ искалъ груди и усиливался раздвинуть скрывавшее ее полотно. Смущенная такого рода ошибкой, монахиня отшатнулась назадъ и поспѣшила поднести къ губамъ ребенка чашку съ молокомъ, произнося при этомъ ласковыя и нѣжныя слова. Но мальчикъ, услышавъ незнакомый ему голосъ, въ свою очередь откинулся назадъ, тѣмъ болѣе, что холодное молоко, коснувшись его ротика, произвело въ немъ непріятное ощущеніе. Не зная чѣмъ его успокоить, сестра Роза въ отчаяніи взяла его на руки и начала ходить съ нимъ по кельѣ, качая его и въ полголоса напѣвая гимнъ. Она видѣла матерей, которыя такимъ образомъ няньчили своихъ дѣтей. Ребенокъ мало-по-малу успокоился, глазки его закрылись и онъ опять заснулъ. Но онъ не пилъ и можно было ежеминутно ожидать, что онъ снова проснется и начнетъ кричать отъ голода. Сестра Роза съ невыразимымъ страхомъ ожидала услышать повтореніе этого крика, который переворачивалъ ей душу. А малютка, какъ нарочно, и во снѣ продолжалъ по временамъ жалобно всхлипывать. Чтобъ прекратить его страданія и вполнѣ удовлетворить его, надо было согрѣть молоко, такъ чтобъ оно хоть отчасти напоминало вкусъ и теплоту того, которое онъ привыкъ добывать изъ материнской груди. Странно, что это ей раньше не пришло въ голову!

Но какъ этого достигнуть? Монастырскія правила запрещали монахинямъ выходить ночью изъ своихъ келій. Такъ, но вѣдь правила не налагали также и имѣть у себя въ кельѣ ребенка и въ настоящемъ случаѣ… Что это, сестра Роза начинала разсуждать!

Мало того:, побуждаемая страхомъ снова услышать плачъ ребенка, который пугалъ ее болѣе всякой личной опасности, она осмѣлилась открыть дверь, сойти въ кухню и развести тамъ огонь. Все это были такіе поступки, что еслибъ ихъ кто-нибудь подсмотрѣлъ, они произвели бы настоящій скандалъ. Но совѣсть сестры Розы во время всѣхъ этихъ приготовленій мучила ее гораздо менѣе страха, чтобъ ребенокъ не проснулся въ ея отсутствіи. Она тревожно прислушивалась, но до нея не доходилъ ни малѣйшій звукъ. И вотъ она вскорѣ босикомъ отправилась въ обратный путь, прикрывая рукой свѣчу и спрятавъ за пазуху бутылку съ теплымъ молокомъ для того, чтобъ оно не успѣло остыть. Хорошо ли все это было? Но она положительно не могла удержаться. За то какъ сильно билось у нея сердце.

Вскорѣ мальчикъ напился и скоро опять заснулъ. Сестра Роза была внѣ себя отъ радости… Но въ тоже время, какое сильное, непривычное волненіе овладѣло ею!… Стараясь успокоить ребенка, она произносила ласковыя; нѣжныя слова, которыя вырывались у ней какъ будто помимо ея воли. Точно въ ея сердцѣ мгновенно что-то порвалось и потокъ нѣжности, хлынувъ къ ея устамъ, съ неудержимой силой излился на это маленькое и безпомощное существо. Она даже не разъ безсознательно касалась губами личика малютки, — она, которой никогда не суждено быть матерью! Слѣдовало ли ей такъ поступать? Она краснѣла отъ стыда, между тѣмъ какъ въ глазахъ у ней стояли слезы радости, а лицо ея, освѣщенное утренней зарей, сіяло непривычнымъ счастьемъ. Но тутъ же въ сердцѣ ея вкрадывалось сомнѣніе: чиста ли она передъ Богомъ? Права ли, тратя столько заботъ и попеченій на преходящее существо?.. Но вѣдь это маленькій, невинный ребенокъ! Богъ слишкомъ великъ и милосердъ, чтобъ ревновать къ нему. Онъ безъ сомнѣнія тоже жалѣетъ его, Онъ, который такъ любитъ невинность. Къ тому же Ему, какъ Царю небесному подобаетъ такъ много почтенія и любви, что Онъ никакъ не можетъ считать за оскорбленіе себѣ крохи нѣжности, которыя одна изъ Его смиреннѣйшихъ невѣстъ удѣляетъ этому маленькому, страждущему, покинутому существу.

Утромъ первая вещь, представившаяся глазамъ сестры Розы при ея пробужденіи, былъ ребенокъ, который съ серьезнымъ удивленіемъ пристально на нее смотрѣлъ. Какую прелестную картину представлялъ онъ, цѣпляясь рученками за подушку и усиливаясь приподняться, чтобъ лучше видѣть. Его глазки такъ умно смотрѣли!… Сестра Роза не могла удержаться отъ восклицанія восторга и съ ласковой улыбкой, не зная какъ звать ребенка, сказала ему: Дружокъ! Маленькій дружокъ!

Мальчикъ оставался серьезенъ, но не плакалъ. Монахиня встала и, улыбаясь ему, принялась за его скромный туалетъ. Ребенокъ не спускалъ глазъ съ суетившейся около него молодой дѣвушки въ ночной шапочкѣ и короткой юбкѣ, свѣжей и прелестной въ своей молодости и своемъ наивномъ невѣдѣніи. Онъ безъ сопротивленія далъ себя умыть и одѣть и когда послѣ того сестра Роза, взявъ его на руки, поднесла къ выходившему въ садъ окну кельи, онъ на ея улыбку отвѣчалъ тоже улыбкой…

Какая милость, и какъ монахиня была за нее благодарна!.. Уста ея, умершія для поцалуевъ, почти съ материнской нѣжностью прильнули къ личику ребенкѣ.

Но когда минуту спустя она надѣла свой бѣлый, туго накрахмаленный головной уборъ, который почти совсѣмъ скрывалъ ея блѣдное лицо и голубые глаза, мальчикъ посмотрѣлъ на нее съ неудовольствіемъ и вдругъ отвернулся и заплакалъ. Она съ трудомъ его успокоила и взявъ на руки, отправилась къ матери-игуменьѣ.

Тамъ ей отдали на попеченіе также и дѣвочку. Мягкій, звучный голосъ сестры Розы и ласковый тонъ ея рѣчи не замедлили привлечь къ ней послѣднюю. Языкъ дѣвочки быстро развязался и она объявила, что ее зовутъ Жозефиной, а брата Жаномъ. Затѣмъ она начала болтать объ отцѣ, который далеко, далеко уѣхалъ…. но не проходило минуты, чтобъ она не спрашивала о своей матери.

А та въ свою очередь просила, чтобъ ей дали взглянуть на дѣтей, и сестра Роза повела ихъ къ ней, по приказанію доктора, который и встрѣтилъ ее въ корридорѣ близъ больничной залы. Докторъ этотъ, по имени Маринье, былъ человѣкъ небольшого роста, смуглый, живой, съ лысиной во всю голову. Онъ постоянно говорилъ, что оставилъ свои волосы подъ тропиками, такъ какъ одно время былъ хирургомъ на кораблѣ, совершавшемъ кругосвѣтныя плаванія. Фигура его, очень худощавая въ молодости, съ лѣтами начала округляться. При встрѣчѣ съ сестрой Розой, которая на одной рукѣ несла мальчика, а другою вела дѣвочку, онъ остановился. Лицо его озарилось привѣтливой улыбкой, а въ глазахъ мелькнулъ ласковый свѣтъ. Докторъ Маринье, подобно многимъ другимъ, любилъ обмѣняться словцомъ съ красивой и кроткой монахиней.

— Вотъ какъ! воскликнулъ онъ: вы сдѣлались настоящей маменькой.

Эти слова вызвали на щекахъ сестры Розы румянецъ смущенія и стыдливости. Она съ минуту не нашлась, что отвѣчать, потомъ освѣдомилась о здоровьѣ бѣдной больной женщины.

Докторъ вмѣсто отвѣта многозначительно пожалъ плечами и сдѣлалъ гримасу, которая не предвѣщала ничего хорошаго.

— У ней воспаленіе въ боку, прибавилъ онъ, которое не было захвачено во время. Кромѣ того, она уже страдала началомъ чахотки, которая теперь, съ помощью простуды, очень быстро развилась.

— Боже мой! вздрогнувъ проговорила монахиня. Бѣдныя дѣти! Что станется съ ними?

— Если у нихъ не найдется родныхъ, то они будутъ отданы въ пріютъ. Что касается до этого мальчика, прибавилъ докторъ, беря за ручку мальчика, то можно навѣрное сказать, что онъ тамъ не долго останется. Э, малютка!…

— Вы его находите слабымъ, не правда-ли? спросила сестрѣ Роза, съ трудомъ переводя духъ.

— Мать кормила его, будучи уже въ чахоткѣ… Я даже сомнѣваюсь…. Докторъ, приложивъ ухо къ груди мальчика, съ минуту слушалъ его дыханіе.

— Впрочемъ, нѣтъ, сказалъ онъ наконецъ, тутъ еще нѣтъ большой бѣды. Но ему нуженъ заботливый, въ полномъ смыслѣ слова материнскій уходъ, а въ пріютахъ, вы знаете, выдерживаютъ только самые сильные… Эге! да какъ же онъ на меня смотритъ… точно все понимаетъ. У него преумные глазенки, у этого мальчугана.

И докторъ, желая быть любезнымъ, сдѣлалъ презабавную гримасу. Мальчикъ казался болѣе скандализированнымъ, чѣмъ испуганнымъ, и быстро откинулся на грудь монахини.

— Онъ васъ уже успѣлъ полюбить, замѣтилъ докторъ.

Затѣмъ онъ вмѣстѣ съ ними вошелъ въ больничную залу и остановился у постели бѣдной женщины.

— Вотъ ваши малютки, сказалъ онъ ей. Онѣ были въ хорошихъ рукахъ, объ нихъ заботилась молодая монахиня, которая очень любитъ дѣтей.

Силы бѣдной женщины, которая, наконецъ, вкушала позднее отдохновеніе, мгновенно измѣнили ей, подобно работникамъ, которые, чувствуя себѣ не подъ силу предлагаемый имъ чрезмѣрный трудъ, внезапно отъ него отказываются.

Она лежала въ постели почти безъ голоса и безъ движенія. Тѣмъ не менѣе она съ восторгомъ поцѣловала дѣтей, однимъ только взглядомъ выражая свою нѣжность и радость при свиданіи съ ними. Дѣти съ трудомъ ее узнали, до такой степени она измѣнилась въ одну ночь. Глаза ея ввалились, щеки впали и на нихъ игралъ яркій, лихорадочный румянецъ. Она окинула монахиню тревожнымъ взглядомъ, но узнавъ ее, тотчасъ же успокоилась.

— Ахъ, это вы! сказала она: благодарю васъ! Надѣюсь, что Фифина была умна и послушна, но маленькій Жанъ, я боюсь, надѣлалъ вамъ не мало хлопотъ. Онъ вѣрно много кричалъ и плакалъ эту ночь. Чѣмъ вы его кормили?

— Не безпокойтесь, пожалуйста, теперь все идетъ какъ нельзя лучше, отвѣчала сестра Роза, и разсказала ей всѣ подробности прошедшей ночи.

У бѣдной матери отлегло на душѣ.

— Вы очень добрая, сказала она. Я это тотчасъ же узнала по вашему голосу. Ахъ, какъ я счастлива, что моихъ дѣтей поручили именно вамъ! Боже мой, Боже мой! Что съ ними теперь будетъ? добавила она съ грустью.

— Что съ ними будетъ? повторилъ докторъ. О нихъ пока позаботятся другіе, а когда вы выздоровѣете, вы возьмете ихъ съ собой.

Бѣдная женщина устремила на него пытливый взглядъ. Въ глазахъ ея сверкнулъ лучъ надежды, но тотчасъ же потухъ, уступивъ мѣсто сомнѣнію.

— Я больна, очень больна… продолжала она. Я это знаю и чувствую…. ахъ, докторъ, матерямъ не слѣдовало бы умирать!

— Я девять дней буду за васъ молиться и поститься, задыхающимся отъ волненія голосомъ проговорила сестра Роза. Мы вмѣстѣ съ Жозефиной станемъ умолять ангела-хранителя малютки, чтобъ онъ присоединился къ намъ и помолился за васъ Господу. Милосердый Богъ, вѣроятно, не откажетъ вамъ въ выздоровленіи.

Исполненный благодарности взглядъ былъ отвѣтомъ больной. Затѣмъ онѣ продолжали все говорить о дѣтяхъ, пока не пришло время разстаться. Но и тутъ онѣ сказали одна другой: «до свиданія».

Съ этой минуты дѣти были окончательно отданы на попеченіе сестры Розы. Она не разлучалась съ ними даже занимаясь шитьемъ или работая въ саду, но постоянно неусыпно за ними смотрѣла. Дѣвочка непремѣнно хотѣла ей помогать въ ея занятіяхъ, но вмѣсто того, конечно, только мѣшала доброй сестрѣ. Впрочемъ та на это ни мало не сѣтовала. Дѣтская грація и милая болтовня Жозефины вполнѣ очаровали ее и дѣлали ей трудъ пріятнымъ. А маленькій Жанъ въ этихъ случаяхъ обыкновенно сидѣлъ на коврикѣ, разостланномъ въ саду на землѣ или въ столовой на полу, и безпрестанно обмѣнивался съ ними улыбками, которыя обыкновенно сопровождалъ своимъ непонятнымъ дѣтскимъ лепетомъ. Теперь онъ даже и ночи проводилъ спокойно, безъ всякаго сопротивленія пилъ теплое молоко, которое давала ему сестра Роза, снова засыпалъ и пробуждаясь утромъ, всегда весело ее привѣтствовалъ.

Разъ сблизившись и понявъ другъ друга, монахиня и ребенокъ съ каждымъ днемъ сильнѣе и сильнѣе привязывались — она къ своему воспитаннику, а онъ къ своей доброй попечительницѣ. Одного звука, знака, взгляда было достаточно между ними для изъявленія желаній и требованій. Малютка въ два-три дня посвятилъ монахиню во всѣ таинства той связи, которая существуетъ между матерью и ребенкомъ. И для полнаго сходства въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ мальчикъ, видя постоянную заботливость къ себѣ сестры Розы, ея вниманіе къ своимъ нуждамъ и удовольствіямъ, читая въ ея глазахъ безграничную, материнскую преданность, становился все болѣе и болѣе требовательнымъ. Увѣренность, съ какою онъ выражалъ свои желанія, приводила сестру Розу въ неописанный восторгъ.

Посреди этихъ двухъ наивныхъ, граціозныхъ созданій молодая монахиня пробуждалась къ новой жизни. Оставшись сиротой по двѣнадцатому году, она была взята на воспитаніе въ монастырь, изъ котораго уже болѣе и не выходила. Съ тѣхъ поръ какъ ея сестра, выйдя замужъ за маленькаго чиновника, уѣхала съ нимъ въ Парижъ, сестра Роза осталась совершенно одинокой, безъ родныхъ и друзей во всемъ городѣ. Она легко повѣрила тому, что ей говорили объ опасностяхъ и соблазнахъ, какія осаждаютъ людей въ свѣтѣ, и о тихихъ радостяхъ и душевномъ спокойствіи, которыя достаются въ удѣлъ людямъ, посвящающимъ себя исключительно божественной любви. Ея молодость прошла подъ сѣнью монастыря на подобіе растенія, лишеннаго свѣта и тепла солнечныхъ лучей. Она росла посреди стѣсненій, налагаемыхъ монастырскимъ уставомъ, постоянно колеблясь между недовѣріемъ къ себѣ и страхомъ къ Богу. Удушливая атмосфера, въ которой она влачила свое безцвѣтное существованіе, причиняла ей безсознательное страданіе. Но когда настало время, она постриглась въ монахини безъ всякихъ сожалѣній или усилій.

Теперь она вдругъ почувствовала, какъ въ ней пробудила инстинкты доселѣ дремавшей молодости. По ускоренному біенію своего сердца, она замѣтила, что до сихъ поръ на немъ лежала тяжесть, отъ которой она теперь впервые начала освобождаться. Ей свободнѣе и привольнѣе дышалось въ новой атмосферѣ, посреди которой она внезапно очутилась. Она была счастлива подъ вліяніемъ этихъ новыхъ впечатлѣній; несмотря на ея обычную робость, ее не смущали никакія сомнѣнія. Развѣ Спаситель не благословлялъ маленькихъ дѣтей и не ставилъ ихъ невинность выше всего въ мірѣ? И благочестіе сестры Розы становилось пламеннѣе, чѣмъ когда-либо.

Конечно, это были не первыя дѣти, которыхъ пришлось видѣть молодой монахинѣ. Ей и прежде уже случалось за ними ухаживать, но всегда мимоходомъ и при совершенно другихъ условіяхъ, чѣмъ теперь. Эти другія дѣти не нуждались такъ исключительно въ ея заботливости. Они имѣли матерей, услуги которыхъ были имъ пріятнѣе услугъ посторонняго лица. До ее тѣмъ не менѣе постоянно влекло къ нимъ. Ей только до сихъ поръ не представлялось случая разсѣять страхъ и робость, которыя она имъ внушала. Эти же напротивъ, такія бѣдныя и несчастныя, послѣ непродолжительной борьбы, вполнѣ отдались ей, какъ матери. Они только и чувствовали себя хорошо, когда были при ней. Въ своихъ огорченіяхъ или болѣзняхъ къ ней одной они обращались за помощью и защитой. Въ радости или въ изумленіи глаза ихъ постоянно искали ее. Она стала имъ необходима: они любили ее!..

Сестрѣ Розѣ никогда и не снилось подобное счастье. Въ сердце ея проникъ лучъ свѣта и она вся точно преобразилась, но по какому-то внутреннему инстинкту, она при своихъ подругахъ потупляла взоръ, чтобъ скрыть отъ нихъ новый блескъ своихъ глазъ. Всякое истинное чувство цѣломудренно и кромѣ того монахиня, находившаяся въ средѣ, враждебной всякой земной любви, безсознательно чувствовала необходимость быть осторожной.,

Эти дни имѣли для нея непривычную прелесть. Въ саду, гдѣ сестра Роза проводила съ дѣтьми большую часть времени, солнце изливало потоки свѣта на виноградные листья, уже подернутые багровымъ оттѣнкомъ осени. На всей природѣ лежалъ отпечатокъ какой-то задумчивой прелести. Въ кустахъ еще не умолкли птицы, златоцвѣтъ и послѣднія розы наполняли воздухъ упоительнымъ благоуханіемъ. На устахъ монахини, страстно любившей природу, какъ одно изъ проявленій величія Божія, молитва постоянно соединялась съ улыбкой. Она чувствовала въ своемъ сердцѣ присутствіе небесной благодати и мечтая о будущемъ блаженствѣ, не могла себѣ представить его иначе, какъ въ обществѣ дѣтей въ саду, похожемъ на этотъ, и въ лучахъ точно такого же солнца, какъ то, которое теперь сіяло надъ ней.

Разъ она сидѣла на травѣ и занималась шитьемъ бѣлья. Мальчикъ игралъ у нея на колѣняхъ, а Жозефина бѣгала около нихъ. Сестра Роза нѣжно говорила съ Жаномъ и повторяла ласковыя слова, которыя напѣваютъ дѣтямъ какъ музыку. Вдругъ ихъ взгляды встрѣтились, въ глазахъ маленькаго Жана сверкнулъ лучъ, — первое пробужденіе жизни сердца. Ручки его обвились вокругъ шеи монахини, а губки прильнули къ ея щекѣ въ первомъ поцалуѣ.

Сестра Роза точно обезумѣла отъ радости. Она прижала мальчика къ груди и буквально осыпала его ласками и всѣми страстными словами, которымъ научилась въ молитвахъ: эти слова она обращала къ ребенку. Потомъ, трепеща отъ восторга и вмѣстѣ стыдясь своего страстнаго порыва, она впала въ раздумье…

Не оскорбила ли она Бога? Вѣдь ей хорошо извѣстно, что она не должна любить ничего земного. Обращая свою мысль къ божественному жениху, она никогда не испытывала ничего подобнаго тому страстному движенію сердца, какое въ ней недавно вызвалъ ребенокъ. Сестра Роза сложила руки, поникла головой и стала молиться, чтобы Богъ простилъ ее… Но увидѣвъ улыбающееся личико Жана, она опять забыла свое раскаяніе.

Но посреди охватившей ее радости, отъ которой она тщетно отбивалась, въ умѣ ея мелькнула мысль, невольно опечалившая ее. Не ей же, думала она, слѣдовало принять первый поцалуй ребенка, а настоящей матери, которая въ это самое время лежала на одрѣ тяжкой болѣзни. Поцалуй этотъ казался монахинѣ точно украденнымъ у бѣдной женщины.

Подъ этими различными впечатлѣніями радости, страха, угрызеній совѣсти, сестра Роза залилась слезами.

Ей въ этотъ день вообще суждено было испытать гораздо больше волненій, чѣмъ она до сихъ поръ испытала въ теченіи всей своей предъидущей жизни.

Возвращаясь въ келью, она попалась на глаза игуменьѣ, которая строго и съ неудовольствіемъ взглянула на дѣтей.

— Этому конца нѣтъ, сказала игуменья, а между тѣмъ дѣти здѣсь намъ очень въ тягость… Они отнимаютъ у насъ все ваше время.

Сестра Роза молчала. Слова начальницы, какъ острый ножъ вонзились ей въ сердце и пробудили въ ней много мыслей, которыхъ у нея еще не было или которыхъ она избѣгала. Что станется съ дѣтьми послѣ смерти матери? Теперь не оставалось никакого сомнѣнія, что ихъ отошлютъ изъ монастыря. — Куда? Сестрѣ Розѣ было ясно, что отнынѣ одинъ только пріютъ могъ служить убѣжищемъ несчастнымъ дѣтямъ. Монахиня вздрогнула при мысли объ этомъ мѣстѣ, откуда дѣти выходили не иначе какъ мертвыя или на всю жизнь испорченныя. Развѣ недостаточно было отнять у нея дѣтей — зачѣмъ ихъ еще отправлять туда? Но нѣтъ, это невозможно, она ихъ не отпуститъ… она съ ними не разстанется… Ей казалось жестокимъ, преступнымъ покинуть дѣтей.

Не получая на свое замѣчаніе никакого отвѣта, игуменья съ изумленіемъ посмотрѣла на молодую монахиню. Увидя ее блѣдную и дрожащую, она догадалась о томъ, что происходило въ ея сердцѣ. Лицо начальницы приняло суровое, жестокое выраженіе.

— Какъ? сказала она: неужели вы привязались уже къ этимъ дѣтямъ?

— О, мать-игуменья… право….

— Отвѣчайте на мой вопросѣ.

— Я думаю…. что да. Но, мать-игуменья, вѣдь они члены одной общей семьи, Господа нашего Іисуса!

— Конечно такъ. Но вы забываете, что должны любить въ нихъ одного только Спасителя, а ничуть не ихъ самихъ. Злой духъ хитеръ и прибѣгаетъ къ самымъ разнообразнымъ средствамъ, чтобъ отвратить душу отъ божественной любви. Я вижу, что мнѣ теперь лучше поручить этихъ дѣтей сестрѣ Анжеликѣ. Пусть всѣ монахини поочереди о нихъ заботятся. Кстати, вотъ и сестра Анжелика идетъ. Отдайте ихъ ей.

Сестрѣ Розѣ оставалось только повиноваться. Она, блѣдная какъ смерть, хотѣла передать мальчика своей подругѣ, но тотъ вцѣпился въ нее рученками и ни за что не хотѣлъ съ ней разставаться.

— Куда же ты, моя Лоза! въ свою очередь кричала маленькая дѣвочка, тоже цѣпляясь за платье молодой монахини.

— Это наконецъ смѣшно! воскликнула игуменья, между тѣмъ какъ сестра Анжелика, весьма недовольная выпавшей ей на долю новой ролью, уводила дѣтей, щедро надѣляя ихъ щипками и пинками.

Трудно опредѣлить, что болѣе волновало въ эту минуту сестру Розу: горе или негодованіе. Она была блѣдна и вся дрожала, а въ глазахъ ея стояли слезы. Она сдѣлала шагъ, чтобъ удалиться.

— Куда вы? спросила игуменья.

— Въ капеллу.

— Теперь не время…. Впрочемъ, я вамъ это позволяю. Идите и у ногъ Спасителя вникните хорошенько въ свою душу. Разберите, достойны ли волнующія васъ чувства быть въ сердцѣ одной изъ Его невѣстъ.

Сестра Роза отправилась въ капеллу и заперевъ за собою дверь, въ изнеможеніи опустилась на холодныя плиты передъ лихомъ Пресвятой Дѣвы. Бѣдная дѣвушка дрожала, грудь ея судорожно сжималась, въ горлѣ что-то душило ее. Такое непривычное для нея состояніе сначала испугало монахиню; припоминая слова игуменьи, она дѣйствительно сочла себя недостойной находиться въ присутствіи Бога, и въ раскаяніи поверглась передъ нимъ на колѣни. Слезы въ изобиліи заструились по ея щекамъ и нѣсколько облегчили ее. Но тутъ она вспомнила о дѣтяхъ; ей живо представился ихъ плачъ, жестокое обращеніе съ ними сестры Анжелики, и новая буря поднялась у нея въ сердцѣ. Разсудокъ не замедлилъ вступить въ свои права и безпощадными, логическими доводами еще болѣе началъ разжигать ея негодованіе.

Что могло быть дурного въ любви къ этимъ дѣтямъ? Неужели ихъ счастье могло оскорбить Бога? Конечно, любовь къ Нему должна быть сильнѣе всякой другой, но развѣ Онъ самъ не повелѣлъ людямъ любить своихъ ближнихъ?

Сестра Роза не могла отрицать того, что дѣти заняли большое мѣсто въ ея сердцѣ… она даже боялась, не самое ли главное. Какъ часто старалась она возбудить въ себѣ любовь къ Богу, но… онъ былъ такъ далеко!… Онъ не нуждался въ ней подобно этимъ маленькимъ беззащитнымъ созданьямъ. Что сталось бы съ дѣтьми безъ любви?…. Вѣдь есть же на свѣтѣ счастливыя женщины, для которыхъ любовь къ дѣтямъ составляетъ долгъ, а у этихъ бѣдняжекъ скоро не будетъ матери…

— Пресвятая Дѣва! восклицала сестра Роза, устремляя полныя слезъ глаза на изображеніе Маріи, держащей въ рукахъ божественнаго Младенца: — Пресвятая Дѣва, вѣдь ты любишь своего Сына, значитъ въ этомъ нѣтъ грѣха!

Она долго еще плакала и молилась, наконецъ, не въ силахъ долѣе выносить неизвѣстности насчетъ дѣтей, приготовилась выдти изъ часовни. На порогѣ ее встрѣтила пришедшая за ней монахиня.

— Сестра Роза, сказала она: идите скорѣй. Дѣти всѣхъ насъ сведутъ съ ума. Повидимому, вы одна умѣете съ ними справляться.

Монахиня побѣжала въ столовую, гдѣ посреди крика дѣтей раздавался гнѣвный голосъ доктора Маринье.

— Наконецъ-то вы пришли! встрѣтилъ онъ сестру Розу рѣзкимъ замѣчаніемъ. Вамъ бы слѣдовало получше выбирать время для молитвы. Эти дѣти точно обезумѣли: рѣшительно не понимаю, что здѣсь съ ними дѣлали. Ихъ ждетъ къ себѣ мать… это вѣроятно будетъ ея послѣднее свиданіе съ ними… и нечего сказать, въ хорошемъ видѣ вы ихъ ей покажете. Вы знаете, заботиться о тѣлѣ — еще не все; не слѣдуетъ же слишкомъ сурово отправлять бѣдную душу на тотъ свѣтъ.

Сестра Роза не возражала. Она прижимала въ сердцу маленькую дѣвочку, которая, завидѣвъ ее, опрометью въ ней бросилась, и старалась успокоить Жана, который буквально повисъ у нея на шеѣ. Личики обоихъ дѣтей вздулись отъ слезъ, они дрожали всѣмъ своимъ маленькимъ тѣльцемъ, а на щекѣ Жозефины еще вдобавокъ виднѣлось красное пятно весьма подозрительнаго свойства.

— Это чистые чертенята! восклицала сестра Анжелика, сама съ трудомъ переводя духъ и сердито ворочая глазами. Лицо ея въ эту минуту вовсе не показывало въ ней святую.

Оставшись одна съ докторомъ и съ дѣтьми, сестра Роза не замедлила успокоить нѣжными словами и ласками дѣтей, которые повеселѣли уже при одномъ ея появленіи.

— Что такое здѣсь произошло? спросилъ докторъ, замѣтивъ, что на бѣдной монахинѣ тоже лица не было. — Послушайте, прибавилъ онъ, не получая отвѣта, вы созданы быть доброй матерью семейства.

Но и это смѣлое замѣчаніе, подобно предъидущимъ, осталось безъ возраженія со стороны сестры Розы. Тѣмъ не менѣе, оно глубоко запало ей въ душу.

Немного спустя, она повела дѣтей къ матери.

Больная въ этотъ день была слабѣе обыкновеннаго. Глаза ея болѣе прежняго ввалились, а на вискахъ, около рта и ноздрей обрисовались новыя, глубокія морщины. Для того, чтобъ она могла поцѣловать дѣтей, ихъ надо было, поднять къ ней на постель. Малютки только съ трудомъ узнали въ этой умирающей свою нѣкогда любимую мать и въ теченіи получаса, назначеннаго для ихъ пребыванія въ больничной залѣ, не разъ выражали желаніе поскорѣй уйти. Бѣдная мать видѣла ихъ нетерпѣніе и не могла удержаться отъ движенія ревности въ отношеніи къ сестрѣ Розѣ. Но съ другой стороны она находила большое утѣшеніе въ мысли, что дѣти ея нашли истинно материнское сердце.

— Послушайте, сказала больная сестрѣ Розѣ, мнѣ надо о многомъ съ вами поговорить и я чувствую, что должно сдѣлать это непремѣнно сегодня же… завтра, можетъ быть, будетъ уже поздно. Сядьте здѣсь, поближе ко мнѣ. Я вамъ разскажу… вамъ одной…. всю мою жизнь… и, если можно… скажу вамъ, чего бы я отъ васъ надѣялась.

Сестра Роза сѣла у изголовья бѣдной женщины, прерывистое дыханіе и слабый голосъ которой возбуждали опасеніе, долго ли она будетъ въ силахъ говорить. Тѣмъ не менѣе она прерывающимися фразами успѣла передать свой разсказъ внимательно слушавшей ее сестрѣ Розѣ. Больная въ теченіи разсказа часто взглядывала на часы, какъ бы опасаясь, чтобъ не слишкомъ скоро прошли полчаса, которые ей ежедневно позволяли отдавать материнской любви.

— Все мое несчастіе, начала она, произошло отъ того, что я почти со дня рожденія осталась сиротой. Родители, кромѣ жизни, не дали мнѣ ничего: ни воспоминанія, ни даже имени. Я была воспитана въ пріютѣ. Еще ребенкомъ меня помѣстили на ферму смотрѣть за стадомъ. Я тамъ росла съ дѣтьми моихъ хозяевъ, которые въ сущности все-таки не были дурными людьми. Меня не били и не бранили, лишь бы я только исполняла свою обязанность. Правда, иной разъ мнѣ напоминали пошлымъ названіемъ мое происхожденіе. Дочери ихъ, смотрѣли на меня свысока; но на сыновей я не могу пожаловаться. Младшій изъ нихъ, Жюльенъ, былъ ко мнѣ особенно расположенъ. Всего только годомъ старше меня, онъ почти не разставался со мной. Мы вмѣстѣ работали и вмѣстѣ играли по праздникамъ. Съ лѣтами дружба наша усилилась и когда мнѣ минуло восемнадцать лѣтъ, Жюльенъ объявилъ мнѣ, что никогда не будетъ имѣть другой жены, кромѣ меня. Я съ своей стороны была къ нему привязана всѣми силами моей души, но выслушавъ его признаніе, не могла удержаться отъ слезъ, предвидя, сколько горя принесетъ намъ наша любовь. И дѣйствительно, родители его пришли въ страшное негодованіе отъ того, что онъ хотѣлъ жениться на дѣвушкѣ, которая, подобно мнѣ, ничего не имѣя на землѣ, казалась въ ихъ глазахъ лишнею на свѣтѣ. Они прогнали меня и я принуждена была искать работы въ другомъ мѣстѣ. Жюльенъ, считая себя оскорбленнымъ, тоже покинулъ ферму и чтобъ составить себѣ независимое отъ родителей положеніе, поступилъ въ ученье къ кузнецу.

— Мы видались съ нимъ по воскресеньямъ…. Я не имѣя духу прекратить сношеній съ человѣкомъ, который былъ моимъ единственнымъ другомъ на землѣ. Когда ему минуло двадцать лѣтъ и онъ началъ зарабатывать достаточно денегъ, Жюльенъ непремѣнно хотѣлъ со мной обвѣнчаться. Къ несчастью, онъ до двадцати-пяти лѣтъ не могъ жениться безъ согласія отца. Намъ приходилось ждать еще больше четырехъ лѣтъ! Онъ съ ума сходилъ отъ этого замедленія… а я, видя его въ такомъ состояніи… не имѣла мужества ему противорѣчить….

— Я рѣшилась ничего отъ васъ не скрывать. Мы поселяясь съ нимъ вмѣстѣ какъ мужъ и жена, хотя не были ими передъ закономъ. Но мы глубоко, искренно любили другъ друга и намѣревались вмѣстѣ воспитывать нашихъ дѣтей…. Это было за два мѣсяца до рожденія Жозефины. Всѣ меня презирая, обо мнѣ говорили: «Яблоко упало не далеко отъ яблони»…. Увы, я ничего такъ не желала, какъ быть честной, еслибъ мнѣ только хотѣли это позволить! Почему это отъ несчастныхъ всегда требуютъ гораздо больше, нежели отъ счастливыхъ? Не потому ли, что они слабѣе? Но гдѣ же тогда справедливость?

— Жюльенъ меня любилъ и я, несмотря ни на что, не унывала. Но люди всячески хотѣли разрушить мое бѣдное счастіе, которое однако никому не мѣшало. Они прежде всего стараясь отвлечь отъ меня Жюльена, убѣждая его вступить въ другой бракъ. Если я и не была его женой — хотя мнѣ это и казалось, — Жозефина все-таки была его дочь; и однако же, люди, которые совѣтовали ему бросить своего ребенка, сами были отцы и матери. Какъ странно люди часто понимаютъ вещи!

— Родные Жюльена тоже говорили противъ насъ и старались, гдѣ только могли, намъ вредить. Кто оказывалъ намъ расположеніе или доставлялъ намъ работу, того они называли своимъ врагомъ. Ихъ боялись и вскорѣ мы лишились всякой возможности что-нибудь заработывать. Немногое нужно, чтобы рабочій человѣкъ сталъ нищимъ. Работы не было; затѣмъ явилась болѣзнь и мы ни отъ кого не видѣли даже той ничтожной помощи, какую обыкновенно оказываютъ другъ другу самые бѣдные люди. Никто не хотѣлъ намъ ничего давать въ долгъ. Трудно пересказать, что мы за это время выстрадай.

— Наконецъ, потерявъ всякую надежду устроиться на родинѣ, Жюльенъ рѣшился, ѣхать въ Парижъ, гдѣ, какъ онъ слышать, хорошіе работники получаютъ большія деньги. Онъ продалъ свою кузницу и уѣхалъ, оставивъ мнѣ на пропитаніе небольшую сумму. Мы условились, что онъ вызоветъ меня къ себѣ, лишь только дѣла его пойдутъ хорошо и онъ успѣетъ кое-что отложить. Я съ своей стороны выбивалась изъ силъ, стараясь выработывать по нѣсколько су въ день и тратить по возможности меньше. Но много ли могла я сдѣлать съ маленькимъ Жаномъ на рукахъ, которому тогда было всего четыре мѣсяца?

— Я сама согласилась на разлуку съ Жюльеномъ, но когда онъ уѣхалъ, мужество покинуло меня и я стала невыразимо страдать. У меня не было друзей, мнѣ не у кого было искать утѣшенія, я жила въ совершенномъ одиночествѣ. Но это не мѣшало, чтобъ до меня доходили злые толки сосѣдей, которые старались меня увѣрить, будто Жюльенъ меня покинулъ. Я конечно не вѣрила, но печальныя мысли невольно закрадывались мнѣ въ душу и я начала думать, что никогда болѣе не увижу Жюльена…. Вы видите, я не ошиблась!

Голосъ бѣдной женщины оборвался, но бросивъ тревожный взглядъ на часы, она продолжала:

— Жюльенъ мнѣ писалъ. Ему наконецъ удалось найти работу; онъ получалъ значительную плату, но принужденъ былъ почти все тратить на собственное содержаніе. Тѣмъ не менѣе, онъ надѣялся, что черезъ мѣсяцъ успѣетъ сколотить сумму, необходимую для моего путешествія въ Парижъ.

— Это письмо мнѣ прочелъ одинъ сосѣдъ. Меня не учили ни читать, ни писать. Вѣроятно это и было причиной краткости письма Жюльена, въ которое онъ включилъ, какъ мнѣ казалось, весьма мало ласковыхъ и нѣжныхъ выраженій. Напрасно старалась я себя вразумить этой догадкой: мнѣ приходили въ голову самыя страшныя предположенія и мое бѣдное сердце ни днемъ, ни ночью не имѣло покоя. Я захворала и малютка, котораго я кормила, конечно тоже сталъ слабымъ и хворымъ.

— Черезъ мѣсяцъ пришло другое письмо. Дѣла Жюльена не только не шли лучше, но напротивъ гораздо хуже: у него почти совсѣмъ не было работы. Злая усмѣшка мелькнула на губахъ сосѣда, читавшаго мнѣ письмо.

«Да, да, сказалъ онъ. Это всегда такъ бываетъ: молодой человѣкъ уѣзжаетъ съ прекрасными мыслями и обѣщаніями, но въ большихъ городахъ….»

— Нѣтъ! Нѣтъ! Жюльенъ не могъ меня обмануть и заплатить мнѣ за всю мою любовь такой чёрной неблагодарностью! повторяла я себѣ каждую минуту, но тѣмъ не менѣе жестоко страдала.

— Немного спустя, я получила еще письмо и немного денегъ. Хорошаго было мало: намъ слѣдовало еще ждать. Это были послѣднія извѣстія, которыя до меня дошли. Напрасно ожидала я другихъ и сама писала, то-есть заставляла писать сосѣдей…. О, какое лишеніе не быть въ состояніи самой говорить съ отсутствующимъ дорогимъ существомъ, быть вынуждену раскрывать свою душу передъ чужимъ, или безпрестанно улаживать на языкѣ выраженіе чувства, которое жжетъ васъ внутри, передъ холоднымъ равнодушіемъ или насмѣшкой чужого!

— Съ этихъ поръ вся моя жизнь сосредоточилась на часѣ, въ который почтальонъ обыкновенно разносилъ письма. Дни и ночи, проводника въ лихорадочномъ ожиданіи, тянулись непомѣрно долго, а затѣмъ, когда наступалъ желанный часъ, онъ постоянно приносилъ одно жестокое разочарованіе. Я начинала терять голову. Мнѣ дѣйствительно стало казаться, что Жюльенъ меня забылъ…. обманулъ…. Не даромъ я такъ долго читала эту мысль въ глазахъ сосѣдей! Теперь она охватила все мое существо; я не имѣла силъ долѣе бороться съ ней и съ той минуты, какъ отдалась ей вполнѣ, участь моя была рѣшена. Куда могла я обратиться за помощью или за совѣтомъ? Горе мое грызло мнѣ сердце, но я скорѣе умерла бы, чѣмъ рѣшилась его кому-нибудь высказать. Я видѣла вокругъ себя одни только торжествующія лица, которыя радовались печальному концу нашей любви, а если кто и сожалѣлъ меня, то не иначе, какъ обвиняя меня.

— Всѣ эти страданія сушили меня, какъ знойное солнце въ лѣтнюю пору сушить скошенную траву. Не въ силахъ долѣе переносить такихъ мученій, я рѣшила, что должна или умереть, или соединиться съ Жюльеномъ. Я раздѣлила на двѣ части оставшіяся у меня деньги: одна предназначалась мной для путешествія, другая для прокормленія меня и дѣтей въ Парижѣ, пока мы не найдемъ Жюльена. Первая часть вскорѣ была у меня украдена, и я не рѣшалась коснуться второй, зная, что обрекла бы этимъ себя и дѣтей на вѣрный голодъ съ перваго же дня, какъ мы будемъ въ Парижѣ. Кто знаетъ, думала я, какъ скоро найду я Жюльена? Что если онъ болѣнъ?… Эта причина вполнѣ объясняла его молчаніе и я старалась отгонять отъ себя мысль о всякой другой…. Вотъ почему я рѣшилась докончить свой путь пѣшкомъ, несмотря на то, что чувствовала себя уже усталой и больной. Зная, что путешественника по желѣзной дорогѣ въ нѣсколько часовъ совершали переѣздъ отъ того мѣста, гдѣ я была, и до Парижа, я не думала, чтобъ это могло быть такъ далеко….

— Я начала чувствовать голодъ, мнѣ было холодно; я то дрожала отъ лихорадки, то съ меня лилъ потъ…. А теперь я знаю, что умираю.

— Сестра Роза, вы не должны дурно думать о Жюльенѣ…. Онъ не способенъ покинуть своихъ дѣтей. Не знаю, что съ нимъ случилось, но клянусь вамъ, онъ вернется… станетъ насъ искать…. Пусть по крайней мѣрѣ хоть дѣти будутъ ему отданы….

— Въ случаѣ же, если онъ не вернется… если онъ умеръ… сестра Роза, заклинаю васъ, не отдавайте дѣтей въ пріютъ! Я, ихъ умирающая мать, запрещаю это и не повиноваться мнѣ было бы преступленіемъ. Мое собственное несчастіе произошло именно отъ того, что я туда попала. Маленькій Жанъ, уже такой слабый и больной, не вынесетъ жизни въ пріютѣ: они его тамъ непремѣнно уморятъ. А Жозефину по выходѣ оттуда ожидаетъ одна участь со мной. Свѣтъ такъ устроенъ, что въ немъ нѣтъ мѣста слабымъ и беззащитнымъ. Кого люди подозрѣваютъ, того они не допускаютъ быть честнымъ. Это ужасно, отвратительно, но это такъ; я это знаю. Но чѣмъ виновато это бѣдное дитя? Сестра Роза, не отдавайте ее на поруганіе, спасите ее! Маленькій Жанъ, съ тѣхъ поръ, какъ вы о немъ заботитесь, уже успѣлъ поздоровѣть. Онъ васъ любитъ… какъ нѣкогда любилъ меня. О, обѣщайтесь мнѣ не покидать его…. Сестра Роза, умоляю васъ, возьмите этихъ дѣтей на свое попеченіе, защитите ихъ, не позволяйте ихъ отдать…. Говорю вамъ, отецъ ихъ непремѣнно за ними явится…. А если нѣтъ, вы и тогда ихъ не оставите?… Неправда-ли… не оставите, сестра Роза? Они милыя и добрыя существа и, когда немного подростутъ, могутъ быть во многомъ вамъ полезны. Имъ нужна любовь, вы видите; безъ этого можно сдѣлаться дурнымъ. И вы ихъ любите: я это вижу!… О, какъ я стану за васъ молиться! Говорятъ, что мертвые могутъ еще многое дѣлать въ этомъ мірѣ; я буду молиться за васъ, и Богъ наградитъ васъ всѣмъ. Какая заслуга можетъ быть въ его глазахъ выше той, которая на вѣки останется за вами, если вы сдѣлаете изъ этихъ дѣтей честныхъ и хорошихъ людей?… Сестра Роза, обѣщайтесь мнѣ это… обѣщайтесь, говорю вамъ, иначе я стану проклинать Бога и погублю свою душу. Обѣщайтесь….

Полчаса, назначенные для свиданія матери съ дѣтьми, прошли.

— Пора выходить изъ залы, сказала одна монахиня.

Сестра Роза плакала. Сердце ея ни минуты не колебалось, Но для того, чего отъ нея требовали, нужна была воля, а у нея не было воли. Но возможно ли отказать умирающей матери въ такой справедливой просьбѣ? Подъ вліяніемъ одного изъ тѣ" сердечныхъ порывовъ, которые заставляютъ людей почти безсознательно кидаться въ огонь и воду, сестра Роза быстро схватила и крѣпко пожала исхудалую руку бѣдной женщины.

— Вы согласны! проговорила та едва слышно, но съ горячимъ чувствомъ.

— Да! отвѣчала монахиня, сама не зная, какъ она сдержитъ это обѣщаніе, но въ тоже время твердо рѣшаясь сдержать слово.

Но она едва держалась на ногахъ; сердце ея сильно билось; она почти задыхалась отъ волненія.

Вдругъ холодный, металлическій голосъ, коснувшись ея уха, какъ лезвее кинжала пронзилъ ее:

— Сестра Роза, вы не помните, что дѣлаете; полчаса давно прошло….

Это былъ голосъ игуменьи.

Молодая монахиня, проговоривъ безсвязное извиненіе, наклонила малютку къ матери, чтобъ та могла съ нимъ проститься. Больная воспользовалась этой минутой, чтобъ сунуть ей въ руку клочекъ бумаги, сопровождая свое движеніе умоляющимъ взглядомъ, который требовалъ молчанія: Затѣмъ бѣдная мать со вздохами и слезами стала обнимать и цѣловать своихъ дѣтей. Она еще долго не могла бы отъ нихъ оторваться, еслибъ не устремленный на нее холодный взглядъ игуменьи и повелительный тонъ голоса, которымъ она приказала увести дѣтей. Сестра Роза, по выходѣ изъ больничной залы, сунула въ карманъ клочекъ бумаги и завернутое въ ней что-то твердое. Ей только вечеромъ удалось развернуть свертокъ. Она нашла въ немъ три золотыя монеты, и адресъ: «Жюльенъ Эмори, Гренеллъ, rue du Marché, 20».

Столько непривычныхъ ощущеній и волненій лишили монахиню всякаго самообладанія. Растерянная, испуганная, она нигдѣ не находила точки опоры для своихъ мыслей. Монастырскій уставъ!… обѣтъ покорности!… Сколько тяжкихъ грѣховъ совершила она, которая не имѣла права хранить про себя ни одной мысли, которая должна была все говорить, во всемъ признаваться, не имѣть ни воли, ни желаній!

До сихъ поръ сестра Роза, чего бы ей это ни стоило, всегда добровольно сознавалась передъ другими во всѣхъ, даже самыхъ мимолетныхъ грѣховныхъ побужденіяхъ своего сердца. Какъ только они въ ней возникали, она усиливалась вырывать ихъ съ корнемъ изъ своей души и нерѣдко утомленная этимъ вѣчнымъ трудомъ, страдая отъ безпрестанно наносимыхъ себѣ собственной рукой новыхъ ранъ, впадала въ отчаяніе отъ своей грѣховности и проклинала жизненность силъ, которыя, несмотря ни на что, продолжали упорно въ ней жить и дѣйствовать. Но въ эти послѣдніе дни всѣ прежнія тревоги молодой монахини вдругъ смолкли, уступивъ мѣсто одной новой, всепоглощающей страсти, которая развивалась въ ней, и подобно вѣтвямъ чудеснаго сказочнаго растенія простиралась на весь міръ. Но вмѣсто того, чтобъ упрекать себя за эту страсть и бороться съ ней, сестра Роза ее тщательно скрывала отъ всѣхъ и въ особенности отъ своего духовника, суроваго и непреклоннаго судьи, который, она хорошо знала, не преминулъ бы ее осудить. Нѣтъ, она не хотѣла и не могла болѣе вырвать изъ своего сердца новаго чувства, такъ глубоко пустившаго въ немъ корни. Бросить бѣдныхъ дѣтей!… никогда!

А Богъ?

Богъ! Іисусъ Христосъ! Пресвятая Дѣва! Эти сверхъестественныя, мудрыя и благія Существа, заслуживающія безграничной любви и поклоненія, потому что они одни совершенны… Неужели она, осыпанная ихъ благостями и щедротами, отвернется отъ нихъ въ ту самую минуту, когда мысль ея, обращенная къ нимъ, наконецъ уже чувствовала ихъ присутствіе и трепетала любовью передъ ихъ безконечнымъ величіемъ? Какъ могла она быть до такой степени забывчива и неблагодарна!

Но она обѣщалась, поклялась умирающей матери…

А развѣ клятва, которую она гораздо ранѣе дала своему божественному жениху, ее ни къ чему не обязывала?

Ночь. Сестра Роза, согласно съ монастырскими правилами, погасила у себя въ кельѣ огонь, и легла. Но тревожныя мысли не давали ей ни на минуту покоя. Она встала наконецъ въ темнотѣ, бросилась на колѣни и со слезами и рыданіями стала молиться. Еслибъ она могла хоть на минуту выдти въ садъ, подышать свѣжимъ воздухомъ!… Опять преступное стремленіе къ свободѣ и простору! О, нѣтъ, нѣтъ! Ей ничего не надо: она будетъ спокойна и счастлива въ своей кельѣ, лишь бы у нея не отнимали дѣтей. Она станетъ копать землю, трудиться до изнеможенія силъ, чтобъ доставить имъ пропитаніе, — пусть только ей позволятъ ихъ любить и воспитывать. Она отправится на богомолье… пойдетъ на колѣняхъ въ Римъ… Зачѣмъ? Ужели просить папу снять съ нея монашескій обѣтъ? Возможно ли? Отказаться отъ своей клятвы! Измѣнить своему божественному жениху!

Вдругъ точно чей-то посторонній голосъ шепнулъ ей: «законъ не признаетъ твоего обѣта».

Она вздрогнула, точно совершивъ святотатство. Для нея во всемъ мірѣ существуетъ только одинъ законъ, законъ ея собственной совѣсти. А клятвы… увы! Она ихъ дала двѣ, противорѣчащихъ одну другой. Она обѣщалась бѣдной матери спасти и воспитать ея дѣтей…

Страшная неосторожность! Теперь, на что бы она ни рѣшилась, она во всякомъ случаѣ клятвопреступница. Но развѣ она не обязана прежде всего повиноваться Богу? Конечно и ей теперь ничего болѣе не остается, какъ со слезами молить Его о прощеніи, а дѣтей предоставить Ему же, Его милосердію и святой волѣ. Онъ одинъ можетъ ихъ защитить и спасти. Да, но..

И сестра Роза, которая до сихъ поръ во всемъ сама полагалась на Провидѣніе и не колеблясь совѣтовала всѣмъ страждущимъ прибѣгать къ нему, какъ къ единственному вѣрному убѣжищу… сестра Роза, теперь, когда дѣло коснулось дѣтей… она пугается… на нее нападаетъ сомнѣніе. На свѣтѣ столько людей страдаетъ, въ этомъ надо сознаться… И теперь Провидѣніе какъ будто тоже покинуло этихъ, бѣдныхъ малютокъ… а сколько еще ихъ умираетъ…. Но зачѣмъ имъ умирать? Или онѣ родились не для того чтобы жить? И въ глубинѣ души сестра Розы шевельнулось нѣчто похожее на негодованіе противъ неумолимаго Провидѣнія, которое оставляло гибнуть дѣтей.

Что это? Она ропщетъ, богохульствуетъ? Нѣтъ, нѣтъ, это только ошибка! Провидѣніе никогда не дѣйствуетъ само, но выбираетъ себѣ орудія изъ среды людей и почему бы ей, сестрѣ Розѣ…

Она вздрогнула отъ радости. Что, если Богъ избралъ ее орудіемъ спасенія бѣдныхъ сиротъ?

Она старалась себя въ этомъ увѣрить и наконецъ, успокоенная, подъ утро заснула.

Но съ пробужденіемъ къ ней вернулись всѣ ея тревоги и она тщетно усиливалась возбудить въ себѣ увѣренность, которая ночью на мгновеніе освѣтила водворившійся у нея въ сердцѣ мракъ. Освѣженная сномъ, она сознательно взглянула на предметъ своихъ мученій и ясно увидѣла, что ей предстоитъ выборъ между двумя противоположными обязанностями, между двумя соперничавшими предметами любви. Она съ отчаяніемъ оглянулась вокругъ и глаза ея остановились на озаренномъ улыбкой личикѣ Жана, который, приподнявшись на постелькѣ, смотрѣлъ на нее. Она бросилась къ нему и схвативъ его на руки, съ восторгомъ прижала къ груди. Мальчикъ съ своей стороны обвилъ рученками шею своей пріемной матери, и какъ наканунѣ, прильнулъ губками къ ея щекѣ.

— Ахъ! воскликнула она: если нужно, я для тебя пожертвую спасеніемъ моей души.

Но тутъ снова изъ глубины души ея поднялось сомнѣніе, ужъ не дьяволъ ли, смущая ее, внушаетъ ей подобныя мысли и слова. Эта безконечная борьба влеченій сердца и возраженій вѣры, истомила ее, и наконецъ она могла только страдать. Теперь ее всего больше терзалъ страхъ, чтобъ у нея не вздумали, какъ наканунѣ, отнять дѣтей.

Сойдя въ кухню, она нашла тамъ Жозефину, притаившуюся въ уголку. Увидѣвъ сестру Розу, дѣвочка съ громкимъ крикомъ бросилась къ ней и повиснувъ у нея на шеѣ, залилась слезами.

— Что съ тобой, дружокъ? О чемъ ты плачешь?

— Злая монахиня говоритъ, что мама умерла. Правда ли это? Что же съ ней сдѣлали? Я не хочу, чтобъ ей сдѣлали что-нибудь нехорошее.

Сестра Роза вздрогнула и принялась утѣшать дѣвочку. Вскорѣ явилась сестра Анжелика и подтвердила слова ребенка: бѣдная женщина дѣйствительно умерла ночью.

— Вы плачете, сказала сестра Анжелика, замѣтивъ, что молодая монахиня украдкой утерла слезу. Это была ваша родственница, или пріятельница?

— Нѣтъ, отвѣчала сестра Роза.

— Однако, послѣ того что произошло…

— Что такое произошло?

— Если мать игуменья вамъ ничего не сказала, то я не вправѣ объ этомъ говорить.

И сестра Анжелика вышла изъ комнаты, не говоря больше ни слова.

Но чтоже такое могло случиться? Ко всѣмъ тревогамъ сестры Розы прибавилось еще новое недоумѣніе. Такъ прошло утро до десяти часовъ. Около этого времени въ Монастырь обыкновенно являлся докторъ Маринье съ своимъ оффиціальнымъ визитомъ. Въ этотъ день на дворѣ стояла мрачная осенняя погода. Шелъ дождь и сестра Роза съ шитьемъ въ рукахъ сидѣла въ столовой, между тѣмъ какъ дѣти играли около нея. Она увидѣла въ открытую дверь доктора, который щель по корридору, осторожно озираясь вокругъ. Войдя въ столовую и убѣдившись, что тамъ дѣйствительно никого не было кромѣ сестры Розы, онъ быстро подошелъ къ ней и спросилъ:

— Вы знаете, что вчера вечеромъ здѣсь произошло?

— Нѣтъ, отвѣчала она, и съ умоляющимъ видомъ протягивай къ нему руки, прибавила: Умоляю васъ, скажите мнѣ, въ чемъ дѣло!

— Ну, я такъ и зналъ, что они отъ васъ это скроютъ! воскликнулъ онъ, — а между тѣмъ это никого кромѣ васъ не касается. Услужливый дуракъ Бернеро допустилъ игуменью быть вашей представительницей, что вовсе не законно. Я такъ ему и сказалъ.

— Господинъ Бернеро нотаріусъ?

— Онъ самый. Бѣдная Марія-Катерина… кажется, у нея не было никакого другого имени… посылала за нимъ вчера и въ присутствіи двухъ свидѣтелей, писаря и меня, назначила васъ опекуншей своихъ дѣтей до тѣхъ поръ, пока за ними не явится въ отецъ Жюльенъ… Мори, Амори… что-то въ этомъ родѣ. Она выразила желаніе, чтобъ они остались здѣсь при васъ и никогда съ вами не разлучались, а главнымъ образомъ она запрещаетъ ихъ отдать въ пріютъ или, какъ она выражается, въ какое бы то ни было другое заведеніе, гдѣ — говоритъ она — воспитываютъ дѣтей безъ матери. Мы подписали ея завѣщаніе. Я боялся, что отъ васъ это скроютъ, и непремѣнно хотѣлъ, чтобъ вы узнали… Смотрите только, не выдавайте меня. Что вы теперь станете дѣлать?

— Боже мой, я сама не знаю. Ради Бога научите меня, что я могу!

— Вы можете… гмъ, вы можете все, что захотите. Но вы, вѣроятно, ничего не захотите, вслѣдствіе вашего обѣта… Знайте однако, что передъ закономъ вы свободны и еслибъ рѣшили…

— О, это невозможно! Вы забываете, что это было бы преступленіе!

— Все зависитъ отъ того, какъ кто смотритъ на вещи… Но подумаемъ, что же могли бы вы сдѣлать. У васъ, если я не ошибаюсь, есть маленькое состояньице. Воспользуйтесь этимъ средствомъ, чтобъ оставить дѣтей при себѣ. Къ несчастію, ваша мать-игуменья… хотя прекрасная женщина, въ томъ нѣтъ сомнѣнья… бываетъ иногда упряма какъ чортъ. Но что, еслбъ вы имъ погрозили тѣмъ, что уйдете отсюда? Этимъ способомъ монахиня всего можетъ достигнуть.

— Господинъ Маринье! воскликнула сестра Роза, удерживая доктора, который уже собирался уйти. Господинъ Маринье, ни говорите, что маленькій мальчикъ очень слабъ… что онъ не вынесетъ…

— Ему необходимо по крайней мѣрѣ шесть мѣсяцевъ хорошаго ухода, для того, чтобъ вполнѣ окрѣпнуть. Отдать больного ребенка въ пріютъ! Мы знаемъ, что и изъ здоровыхъ тамъ выходитъ. Бѣдная мать говорила совершенную правду.

— Докторъ, вы мнѣ поможете, не правда ли? Ради Бога, скажите да.

— А мое мѣсто при монастырской больницѣ?.. Спасибо!

— Господинъ Маринье! Подумайте только, бѣдныя дѣти…

— Да впрочемъ жалованье мое здѣсь не велико, а практика у меня есть…. Нужно однако дѣйствовать очень осторожно. У васъ, какъ я вижу, нѣтъ недостатка въ мужествѣ, ну и отлично! Не правъ ли я былъ, говоря, что вамъ надо быть матерью семейства, а не монахиней. Уходъ за больными слѣдуетъ поручать старухамъ, а вамъ, молодымъ да красивымъ, гораздо приличнѣе возиться съ ребятами.

Сестра Роза въ смущеніи опустила голову, чтобъ скрыть яркій румянецъ, вспыхнувшій на ея щекахъ. А докторъ поспѣшилъ уйти также тихо, какъ пришелъ.

Поможетъ ли онъ ей?…

Сестра Роза возъимѣла смѣлую мысль идти наперекоръ игуменьѣ и, въ качествѣ опекунши дѣтей, заявить на нихъ свои права. Съ той минуты, какъ до нея дошло извѣстіе о смерти бѣдной женщины, она, еще не зная того, что ей сообщилъ докторъ, уже начала вполнѣ сознавать всю важность отвѣтственности, которая на нее такъ неожиданно пала въ отношеніи беззащитныхъ дѣтей. Обѣщаніе, унесенное умершей матерью въ могилу, получило въ глазахъ сестры Розы значеніе торжественной клятвы, которую она чувствовала себя неспособной нарушить. Колебанія ея прекратились, но она ужасалась собственной дерзости и не понимала, гдѣ найдетъ силы, необходимыя для борьбы съ властью, передъ которой до сихъ поръ безпрекословно преклонялась, считая ее непогрѣшимой и священной. Сказать нѣтъ святой матери-игуменьѣ! Ужасное, неслыханное преступленіе въ монастырскихъ лѣтописяхъ! Ропотъ… онъ еще возможенъ: послушаніе тяжело, а человѣческая природа слаба. Но идти прямо наперекоръ настоятельницѣ…. Нѣтъ, христіанское ученіе ни въ какомъ случаѣ не допускаетъ этого. Впрочемъ, мысль сестры Розы отказывалась доходить до крайнихъ послѣдствій, къ какимъ ее могла привести борьба съ монастырскимъ начальствомъ. Она надѣялась, или лучше сказать, хотѣла надѣяться, что игуменья согласится оставить ей дѣтей, и старалась прогнать отъ себя всякую мысль о возможности отказа.

Она со страхомъ и трепетомъ ожидала дальнѣйшихъ событій.

На слѣдующее утро произошли похороны бѣдной матери, сестра Роза провела весь день въ молитвахъ о ней и ни на не разставалась съ дѣтьми. Ей не разъ казалось, что она чувствуетъ около себя присутствіе умершей и невольно вздрагивала при этомъ. У нея еще звучали въ ушахъ мольбы несчастной женщины, она не могла забыть сверканія ея глубоко впавшихъ глазъ и выраженія безграничной любви и страданія на ея лицѣ. Могла ли такъ быстро порваться столь крѣпкая связь? Нѣтъ, духъ матери конечно еще витаетъ здѣсь, около дорогихъ ей существъ, и сестра Роза была такъ въ этомъ увѣрена, что ей не разъ чудилось, будто за ней по пятамъ слѣдуетъ безпокойная, любящая тѣнь.

Вечеромъ, возвращаясь съ дѣтьми изъ сада, она была встрѣчена игуменьей:

— Сестра Роза, сказала та съ невозмутимымъ спокойствіемъ, вы завтра вмѣстѣ съ сестрой Анжеликой отправитесь въ село Журделе ходить за больными.

Ударъ кинжала въ самое сердце не больнѣе бы поразилъ молодую монахиню. У нея захватило духъ и она въ первую минуту не могла выговорить ни слова. Но, замѣтивъ, что игуменья собиралась идти далѣе, она сдѣлала надъ собой усиліе и воскликнула:

— Святая мать! А дѣти? Кто будетъ за ними смотрѣть? игуменья, строго взглянувъ на монахиню, отвѣчала:

— О дѣтяхъ не безпокойтесь. Я сама о нихъ позабочусь.

— Но, святая мать…. прошу васъ, скажите мнѣ….

— Дочь моя, вы слишкомъ много у меня спрашиваете. Я уже говорила вамъ, что сердце ваше, сколько мнѣ кажется, не вполнѣ принадлежитъ Богу. Берегитесь!… Дѣти эти будутъ отданы, куда слѣдуетъ…. Я до нѣкоторой степени за нихъ отвѣчаю и я буду имѣть о нихъ свѣдѣнія.

— Святая мать, ихъ не слѣдуетъ отсылать въ пріютъ!

— Сестра Роза, вы оказываете мнѣ неуваженіе и неповиновеніе. Идите тотчасъ же въ вашу келью и оставайтесь тамъ два дни.

— Два дни? А за это время…. что станется съ дѣтьми?

Глаза игуменьи сверкнули гнѣвомъ и она, вооружась всей силой своей власти, грозно воскликнула:

— Вы разсуждаете со мной! Васъ обуялъ духъ, зла, идите, Идите въ свою келью и молитесь!

Сестра Роза смиренно преклонила голову, но сердце ея продолжало сопротивляться и она сказала:

— Святая мать, простите, но…. дѣти эти мнѣ поручены. Я должна о нихъ заботиться… и даже, признаюсь… я поклялась въ этомъ….

— По какому праву? Развѣ воля ваша не въ моихъ рукахъ? Я одна могу распоряжаться ею и вами. Но кто передать вамъ послѣднюю волю этой грѣшницы? Она, по собственному признанію, оказалась низкой, презрѣнной тварью. Кто вамъ сказалъ, спрашиваю я?

— Святая мать, я не могу вамъ отвѣчать.

— Сестра Роза, вы оказываете открытое сопротивленіе и заслуживаете самаго строгаго наказанія. Вамъ не безъизвѣстно, что существуютъ мѣста заключенія для непокорныхъ сестеръ нашего ордена?

И открывъ дверь, игуменья громко позвала. Двѣ монахини прибѣжали на ея зовъ.

— Возьмите этихъ дѣтей, приказала игуменья. А вы, сестра Роза, ступайте въ вашу келью.

Блѣдная и дрожащая, молодая монахиня, повидимому, готова была упасть въ обморокъ. Но на дѣлѣ она чувствовала въ себѣ достаточно силъ, чтобъ бороться, еслибы понадобилось, со всѣмъ монастыремъ. Тѣмъ не менѣе, повинуясь голосу разсудка, она въ эту минуту сочла за лучшее повиноваться. Несмотря на туманъ, застилавшій ея глаза, и на гнѣвъ, омрачившія ея мысль, она инстинктивно понимала, что ей надо искать помощи въ другой силѣ. Дѣти, не понимая въ чемъ дѣло, но испуганныя грознымъ тономъ игуменьи, начали громко плавать, а маленькій Жанъ въ особенности отчаянно бился, вырываясь изъ рукъ уносившей его монахини, вдругъ сквозь слезы воскликнулъ: «Ма…. мама!» Его смоченное слезами личико было обращено къ сестрѣ Розѣ.

Онъ въ первый разъ назвалъ ее этимъ именемъ. Радость и горе, мгновенно охвативъ ея сердце, чуть не лишили ее послѣднихъ силъ. Однако, она кое-какъ дошла до своей кельи.

Тамъ она, наконецъ, могла дать волю своему отчаянію, порывамъ гнѣва, ненависти и любви, всѣмъ страстнымъ движеніямъ сердца, которыя, поднявшись изъ глубины ея дотолѣ кроткой, спокойной души, вдругъ разразились страшной бурей. Жизненныя силы, накопившіяся въ ней въ теченіи столькихъ лѣтъ однообразнаго и замкнутаго существованія, всѣ разомъ внезапно заговорили въ ней и вылились наружу въ вопляхъ и стонахъ, которыми онѣ, повидимому, хотѣли отмстить за свое долгое молчаніе. Какое внезапное пробужденіе! Какая сила страсти! Всѣ способности ея души возмутились противъ тяготѣвшаго надъ ними ига и захотѣли протестовать, дѣйствовать, любить…. Въ груди монахини, подъ сѣрымъ платьемъ вдругъ зашевелились страсти, жизнь забила ключемъ и стерла всѣ слѣды прежняго смиренія и покорности. Сестра Роза лежала на колѣняхъ въ углу передъ Распятіемъ, на хорошо знакомомъ ей мѣстѣ, но вмѣсто обычныхъ словъ тихой молитвы, изъ груди ея вырывались громкія рыданія и она вздрагивала, подъ вліяніемъ волновавшихъ ее негодованія сомнѣній и тоски.

Наконецъ, испуганная силою собственныхъ ощущеній, сестра Роза нѣсколько овладѣла собой. Она боялась злого духа и стада молиться; затѣмъ стала размышлять о своей предъидущей жизни, которая за послѣдній часъ успѣла сдѣлаться ея прошлымъ. Произнесенный ею обѣтъ безпрекословнаго повиновенія, совѣты духовника, монастырскія правила — до сихъ поръ предметъ ея вѣры и уваженія — правила, первое требованіе которыхъ чуждаться всякаго чувства, убивать его въ зародышѣ…. Но это выше ея силъ… Она не понимала половины тѣхъ словъ, которыя она говорила самой себѣ; она думала только о дѣтяхъ; ей все казалось, что въ эту самую минуту у нея навсегда отнимаютъ этихъ дѣтей, и она хотѣла броситься за ними, вырвать дѣтей отъ ихъ преслѣдователей. Боже мой! Такъ мучить бѣдныхъ дѣтей!… Обрекать ихъ на смерть… Бозможно ли, чтобы Богъ повелѣвалъ такое преступленіе, или даже только допускалъ его!… Что могли люди имѣть противъ нихъ? Или все это дѣлалось исключительно съ цѣлью разбить ея собственное сердце? Но въ такомъ случаѣ она этого не допуститъ и во что бы то ни стало спасетъ сиротъ.

Весь страхъ, всѣ сомнѣнія сестры Розы исчезли. Она болѣе ни о чемъ не думала, какъ только объ обѣщаніи, которое дала умирающей матери, и о томъ, какъ спасти дѣтей.

Когда кротость есть слѣдствіе любви къ миру и желанія угождать ближнимъ, она имѣетъ гораздо менѣе общаго со слабостью, нежели эгоистическое упорство людей, отличающихся неуступчивымъ нравомъ. Такого рода характеры обыкновенно идутъ далеко по пути уступокъ. Но оскорбленные въ собственномъ достоинствѣ или въ своихъ привязанностяхъ и доведенные до крайности нападками на ихъ понятія о долгѣ, о чести и о справедливости, эти ягнята превращаются во львовъ и тѣ самыя способности, которыя заставляли ихъ находить удовольствіе въ уступчивости, становятся въ нихъ источникомъ неукротимой энергіи.

Сестра Роза, испуганная и изумленная происшедшей въ ней перемѣной, въ сущности оставалась все таже. Но въ ея двадцатипятилѣтнее сердце внезапно проникъ лучъ человѣческой любви и зародыши чувства, дремавшіе въ немъ, развернулись подъ благотворнымъ вліяніемъ грозы страданія съ быстротой тропической растительности.

Когда къ ней вечеромъ явилась монахиня и принесла ей ужинъ, сестра Роза выразила желаніе объясниться съ игуменьей. Она, наконецъ, рѣшилась смѣло и открыто возстать противъ власти, которая слыветъ въ монастыряхъ представительницей самого божества. Геройское мужество, — не только если принять въ соображеніе воспитаніе, полученное молодой дѣвушкой, но и если взвѣсить всѣ опасности, которымъ она лично подвергалась въ силу монастырскаго устава, строго карающаго неповиновеніе по абсолютному божественному праву. Сестра Роза собиралась начать съ игуменьей борьбу во имя чисто-человѣческаго чувства, забывая, какъ мало значенія та придавала всему этому, или лучше сказать, какъ холодно и враждебно на все это смотрѣла.

Просьба ея осталась безъ отвѣта. Между тѣмъ настала ночь, но сонъ бѣжалъ отъ ея глазъ. Мысль ея упорно стремилась къ дѣтямъ. Что съ ними сдѣлали? Къ ней не принесли маленькаго Жана. Его конечно вздумали поручить на ночь другой монахинѣ. По временамъ крикъ мальчика долеталъ до слуха сестры Розы и усиливалъ ея страданія. Ни одна изъ остальныхъ сестеръ не умѣетъ обращаться съ дѣтьми! Ни ласки, ни добраго слова; они относятся къ дѣтямъ съ тѣмъ превосходствомъ силы, которое только оскорбляетъ, не даетъ высказаться ребенку, дѣлаетъ злымъ… Еслибы ихъ по крайней мѣрѣ отдали сестрѣ Францискѣ! Та добра и не станетъ ихъ понапрасну мучить.

Нѣтъ, они не съумѣютъ приготовить мальчику его супъ, какъ онъ любитъ, пожиже и съ сахаромъ… онъ не станетъ ѣсть… и будетъ страдать отъ голоду. При этой мысли сестра Роза не могла удержаться отъ слезъ, которыя по крайней мѣрѣ физически ее нѣсколько облегчили. Но тутъ крики мальчика раздались сильнѣе, отчаяннѣе прежняго….

— Господи! Что съ нимъ дѣлаютъ? Это безчеловѣчно, ужасно!

И не въ силахъ долѣе владѣть собой, сестра Роза бросилась къ выходу изъ своей кельи, но…. дверь оказалась запертой снаружи.

Гнѣвъ вспыхнулъ въ сердцѣ молодой монахини. Но то, что побѣждаетъ слабыхъ, только еще болѣе возбуждаетъ сильныхъ. Сестра Роза вернулась на свое мѣсто, сѣла, опустивъ голову на руки и долго оставалась въ этомъ положеніи, явно собираясь съ силами. Въ кельѣ водворилась тишина, нарушаемая только прерывистымъ дыханіемъ монахини и изрѣдка сдерживаемымъ рыданіемъ.

Настало утро. Монастырь оживился. Сестра Роза, которая изнеможеніи было-задремала, около восьми часовъ внезапно проснулась въ испугѣ, вскочила съ мѣста и. бросилась къ окну. Слуха ея коснулся жалобный плачъ Жозефины и она дѣйствительно увидала ее идущую по двору. Рядомъ съ ней шла, держа ее за руку, игуменья, за которой слѣдовала сестра Анжелика съ маленькимъ Жаномъ на рукахъ. Мальчикъ вырывался, плакалъ и осматривался вокругъ, точно кого-то отыскивая. Вдругъ у него, какъ наканунѣ, вырвалось: «Мама, мама!»

Минуту спустя они всѣ скрылись. У Жозефины на головѣ была ея черная шапочка, а Жана несли окутаннаго въ старую шаль… Куда они ихъ уводили?

Неужели же, вопреки послѣдней волѣ матери, ихъ такъ жестокосердо отправляли въ эту холодную могилу… Но въ такомъ случаѣ надо дѣйствовать… что-нибудь предпринять… то-есть — окончательно возстать противъ игуменьи, обратиться къ покровительству закона.

Сестра Роза стояла облокотясь на окно. Она дрожала, мысли ея и чувства носились въ какомъ-то хаосѣ. Неужели дѣйствительно дѣло зашло такъ далеко?… Такъ ли это?…

Бѣдная дѣвушка, вся жизнь которой до сихъ поръ была одной мечтой, пугалась въ виду страшной борьбы съ дѣйствительностью.

Наканунѣ она, въ пылу своего гнѣва и негодованія, была готова на самыя смѣлыя рѣшенія, и считала себя способной тотчасъ же ихъ исполнить; но теперь съ приближеніемъ рѣшительной минуты, истомленная, безсонницей, разбитая и уничтоженная горемъ, она почувствовала непреодолимый страхъ. Нарушить обѣтъ, произвести такой скандалъ, сдѣлаться предметомъ толковъ цѣлаго города, возбудить къ себѣ ненависть всего монастыря!…

Сестра Роза закрыла лицо руками. Но дѣти, дѣти! Дѣти; которыхъ ведутъ къ стыду и гибели! Сердце ея рвалось къ нимъ, и раздраженная совѣсть уже не останавливала ее.

Молодая монахиня была сильна и мужественна и съ радостью принесла бы себя въ жертву дѣтямъ. Но, привыкши себя во всемъ сдерживать, она чувствовала непреодолимую робость въ ту минуту, когда отъ рѣшенія воли надо было перейти къ дѣйствію.

Вдругъ дверь ея кельи отворилась и на порогѣ показалась игуменья.

У сестры Розы кровь застыла въ жилахъ. Мать-игуменьи имѣла такой величественный видъ и была облечена такой высокой властью! Ея полный станъ, тяжелая походка, холодный блескъ ея сѣрыхъ глазъ, висѣвшій у нея на груди крестъ, все, не исключая и двойного подбородка, внушало безграничное уваженіе монахинѣ, которая видѣла въ своей настоятельницѣ олицетвореніе верховной власти на землѣ. Она еще маленькой дѣвочкой привыкла преклоняться передъ ней, а дѣтство и юность, какъ извѣстно, съ необыкновенной силой воплощаютъ свои иллюзіи. Менѣе наивныя уста не задумались бы назвать игуменью вмѣсто «святой матери» просто толстой матерью. Не будучи лишена извѣстной доли ума, она однако опустилась вслѣдствіе продолжительнаго пребыванія въ замкнутой средѣ, гдѣ мелочныя заботы и сплетни были единственнымъ интересомъ. Къ тому же она отличалась очень положительнымъ характеромъ, что выражалось на ея лицѣ. Но что въ ней было дѣйствительно величаваго, такъ это ея высокое мнѣніе о своей собственной личности, которое оказывало впечатлѣніе и на другихъ.

— Поняли ли вы, наконецъ, всю важность вашего проступка, дочь моя? медленно и жестко произнесла она, входя въ келью сестры Розы. Вы согрѣшили противъ Бога и противъ меня. Вы проявили гордость, которая низвергла въ адъ злыхъ ангеловъ и, дозволивъ земному чувству поселиться у васъ въ сердцѣ, измѣнили клятвѣ, данной божественному жениху. Грѣховное состояніе вашей души приводитъ меня въ ужасъ. Изъ опасенія, чтобъ Богъ въ гнѣвѣ своемъ не поразилъ васъ мгновенной смертью, я хочу на одинъ часъ освободить васъ изъ заключенія, чтобъ вы по крайней мѣрѣ могли раскаяться. Ступайте въ церковь: вы тамъ найдете вашего духовника. Смиритесь и со слезами молите Господа о прощеніи.

Что могла на это возразить дѣвушка, воспитанная въ этихъ вѣрованіяхъ и принесшая въ жертву имъ свою жизнь? Сестра Роза молчала. Слова игуменьи, указывая ей, что ея проступокъ родственъ съ преступленіемъ самого Сатаны, сильнѣе чѣмъ когда-либо возбудили въ ней упреки совѣсти. Дьяволъ дѣйствительно есть изобрѣтатель революцій и еслибъ молодая монахиня разсуждала логически, такой аргументъ уничтожилъ бы въ ней всякій духъ неповиновенія.

Но воспитаніе, напротивъ, тщательно отучило ее давать своимъ идеямъ логическую связь и обдумывать свои впечатлѣнія. Пораженная авторитетомъ игуменьи и испуганная въ своей совѣсти, сестра Роза упала на колѣни и со слезами сознаваясь въ своей винѣ, молила святую мать о прощеніи. Но когда та, намѣреваясь уйти, подошла къ двери, мысль о несчастныхъ и усланныхъ дѣтяхъ снова охватила все существо монахини и она умоляющимъ голосомъ воскликнула:

— Но, святая мать, ради Бога, скажите мнѣ, гдѣ дѣти?

— Опять вы поддаетесь безумнымъ внушеніямъ вашего не покорнаго сердца! съ гнѣвомъ воскликнула игуменья и поспѣшила прибавить:

— Ихъ болѣе здѣсь нѣтъ и вы ихъ никогда не увидите.

— Никогда не увижу! воскликнула сестра Роза, которая въ эту минуту снова все забыла, исключая опасности, угрожавшей несчастнымъ сиротамъ. — Никогда не увижу! О нѣтъ, это невозможно! Милосердый Богъ этого не захочетъ! Дѣти меня полюбили; мать, умирая, мнѣ ихъ поручила; я имъ нужна!.. Святая мать, прекратите ихъ мученія! Я увѣрена, они теперь плачутъ и зовутъ меня… Зачѣмъ дѣлать ихъ несчастными?.. Тамъ не любятъ дѣтей и не умѣютъ съ ними обращаться… ихъ тамъ убьютъ… Эти люди не знаютъ…

И сестра Роза, заливаясь слезами, упала на колѣни. Она въ отчаяніи простирала въ игуменьѣ дрожащія руки и восклицала:

— Святая мать, вы видите, я не въ силахъ совладѣть съ собой. Но вѣдь Богъ не желаетъ гибели дѣтей!.. Господь Іисусъ любилъ ихъ и довѣряя сердцу женщинъ, поручилъ имъ заботиться объ этихъ… невинныхъ… существахъ, которыя не заслужили страданія… Умоляю васъ, святая мать, возвратите мнѣ ихъ! Я буду вдвое трудиться для того, чтобъ воспитать ихъ, научу ихъ любить Бога… Тамъ, вы знаете, дѣти становятся дурными, ихъ не любятъ. Мальчикъ, по словамъ доктора, требуетъ особенной заботливости… онъ тамъ, безъ сомнѣнія, умретъ! Не грѣхъ ли обрекать на смерть живое существо и въ особенности невиннаго ребенка?.. Ради Бога… Святая мать!..

— Вы совсѣмъ съума сошли! сухо замѣтила игуменья, отталкивая ее отъ себя. Идите въ церковь; отецъ Валенъ васъ вѣроятію, уже ждетъ. Если ему не удастся вразумить васъ, вы завтра отправитесь на покаяніе… Идите!

И вытолкнувъ ее за двери, игуменья слѣдила за ней глазами до церкви.

Этотъ взрывъ чувства въ присутствіи настоятельницы возвратилъ сестрѣ Розѣ всю ея энергію. Въ церкви еще не было отца Валена. Въ ожиданіи его она опустилась на колѣни передъ образомъ Богородицы и съ трепетомъ думала о страшной задачѣ, которую ей тѣмъ или другимъ способомъ предстояло разрѣшить. Надо было или покинуть дѣтей, или спасти ихъ. Конечно спасти!… Къ этому послѣднему рѣшенію ее влекли всѣ силы ея души. Но въ такомъ случаѣ надо вернуться въ свободѣ! нарушить обѣтъ!…

Да, но покинувъ дѣтей, она тоже, измѣняетъ клятвѣ, мало того, это значило обречь на смерть, или еще хуже, на порокъ, два существа, которыя были ввѣрены ей матерью и сами добровольно ей отдались со всей невинностью и всѣмъ своимъ сердцемъ… Воспитанная въ пріютѣ, Жозефина неизбѣжно должна была подвергнуться одной участи съ своей матерью, а можетъ быть и еще худшей. А мальчикъ… его конечно ждетъ страшная агонія посреди равнодушныхъ людей, которые не дадутъ ему ни любви, ни ласки, ничего такого, что до сихъ поръ хотя сколько-нибудь уменьшало его страданія. «Мама, мама»! звучало у нея въ ушахъ. Ей показалось, что она слышитъ голосъ ребенка, и вздрогнувъ она встала съ колѣнъ…

Сестра Роза ожидала своего духовника съ инстинктивнымъ желаніемъ найти въ своемъ затрудненіи хоть какую-нибудь помощь или опору. Но что можетъ онъ ей дать? Развѣ ей это неизвѣстно напередъ? Онъ будетъ говорить тоже, что игуменья. Онъ ей станетъ угрожать адомъ… Неужели Богъ дѣйствительно осудитъ ее за любовь къ дѣтямъ, которыхъ онъ самъ завѣщалъ любить?.. Адъ! но вѣдь онъ угрожаетъ также и дѣтямъ! Страданіе и нужда могутъ ихъ туда низвергнуть!.. Развѣ она должна думать только о себѣ и ни о комъ, и ни о чемъ болѣе не заботиться? Нѣтъ, и въ этой и въ будущей жизни предстоитъ выборъ между собственнымъ и ихъ спасеніемъ. Она должна погубить ихъ, спасая себя, или спасти ихъ, погубивъ себя…

Поставивъ вопросъ такимъ образомъ, сестра Роза перестала колебаться. Въ душѣ ея какъ будто вдругъ вспыхнулъ огонь, и всѣ ея муки и сомнѣнія исчезли. Святое чувство самоотреченія влило ей въ сердце новое мужество, которое побѣдило въ ней всякій страхъ. Никогда, въ своемъ одинокомъ исканіи небесныхъ радостей не ощущала она такого восторга и такой силы, какъ теперь. Это уже не были истощающіе и сухіе порывы мистической любви; это была сама-жизнь, покрывавшая ее своими священными волнами, своими самыми сильными радостями и высокими проявленіями, начиная съ утренней зари и первой улыбки ребенка, до великихъ вечеровъ Ѳермопилъ и Ментаны, до костровъ Гуса и Іоанны д’Аркъ. Сестра Роза почувствовала себя въ мирѣ съ правдой и съ добромъ и вдругъ перестала вѣрить въ дьявола.

Она твердымъ шагомъ направилась къ церковной двери и вышла на улицу. Раздавшійся около нея шумъ нисколько ее не испугалъ. Встрѣча лицомъ къ лицу съ духовникомъ и та теперь не остановила бы ее. Она спокойно прошла весь городъ и отправилась къ нотаріусу Бернеро.

Нотаріусъ не могъ придти въ себя отъ изумленія, узнавъ о причинѣ посѣщенія молодой сестры, которая возъимѣла рѣшимость заявить свои права опекунши. Онъ въ присутствіи своихъ писцовъ, которые въ случаѣ надобности могли бы послужить свидѣтелями, не преминулъ выставить передъ сестрой Розой скандалъ, который неизбѣжно произведетъ ея смѣлый поступокъ. Бернеро занимался дѣлами двухъ монастырскихъ общинъ и каждый годъ причащался. Тѣмъ не менѣе онъ выдалъ сестрѣ Розѣ копію съ завѣщанія и посовѣтовалъ ей отправиться въ мировому судьѣ.

Больтеріанецъ и либералъ въ душѣ, мировой судья однако держалъ себя прилично своему званію. Онъ очень ласково обошелся съ молодой монахиней, но все-таки счелъ долгомъ спросить у нея, хорошо ли она обдумала всѣ послѣдствія своего смѣлаго шага. Узнавъ, что у нея есть, чѣмъ жить, и что она намѣрена поселиться въ Парижѣ, онъ улыбнулся и далъ понять, что вполнѣ одобряетъ ея рѣшимость. Онъ старался обиняками вывѣдать у нея исторію дѣтей, полагая, что подъ этимъ кроется какая-нибудь интрига. Но такъ какъ мать дѣтей была извѣстна, а въ сестрѣ Розѣ онъ не могъ подозрѣвать ихъ отца, то мировой судья ничего здѣсь не понялъ, кромѣ того, что быть можетъ это былъ благовидный предлогъ оставить монастырь. Онъ немедленно написалъ въ Алансонъ, въ пріютъ, куда были помѣщены сироты, предписаніе возвратить ихъ дѣвицѣ Селинѣ Дарри, въ постриженіи сестрѣ Розѣ. Затѣмъ онъ съ отеческой заботливостью рекомендовалъ молодую дѣвушку своимъ знакомымъ, хорошимъ людямъ, которые были настолько независимы, что не боялись для себя никакихъ монастырскихъ козней. Они принялъ ее къ себѣ въ домъ, гдѣ сестра Роза въ тотъ же вечеръ получила визитъ отца Валена.

Но онъ успѣлъ только немного напугать и сильно огорчить молодую дѣвушку, но не въ силахъ былъ поколебать ея рѣшимости. Наконецъ отецъ Валенъ сталъ предательски убѣждать сестру Розу вернуться въ монастырь и постараться смягчить игуменью покорностью, обѣщаясь впослѣдствіи выхлопотать ей позволеніе имѣть при себѣ дѣтей. Но какъ ни была простодушна и довѣрчива молодая монахиня, она поняла, что ей разставляютъ западню, и отказалась. Отцу Валену однако удалось довести до слезъ сестру Розу описаніемъ скорби, какую возбудилъ ей проступокъ во всѣхъ монахиняхъ и въ особенности въ нѣжною сердцѣ святой матери-игуменьи. Затѣмъ онъ сталъ грозить ей небеснымъ мщеніемъ, изображалъ безнравственность клятвопреступничества, опасности, которыя ожидаютъ ее въ свѣтѣ, и людское презрѣніе. Сестра Роза оставалась непоколебимой и повторяла одно:

— Если необходимо кѣмъ-нибудь изъ насъ пожертвовать, то пусть лучше будетъ пожертвовано мною. Я сдѣлаю изъ дѣтей честныхъ людей и они вымолятъ мнѣ у Бога прощеніе.

Въ тотъ же вечеръ она написала своей сестрѣ, проживавшей въ Парижѣ, слѣдующее письмо:

"Любезная сестра,

"Не знаю, какъ взглянешь ты на то, что я имѣю тебѣ сообщить. Я оставляю монастырь. Не думай, чтобъ мною руководила холодность къ религіи или желаніе жить въ свѣтѣ. Нѣтъ, я выхожу изъ монастыря для того, чтобъ воспитывать двухъ дѣтей, мать которыхъ, умирая, мнѣ ихъ завѣщала. Признаюсь тебѣ, я привязалась къ нимъ всѣми силами моего сердца, но, смѣю надѣяться, Богъ мнѣ это проститъ. Если ты и твой мужъ не найдете моего поступка ужъ черезчуръ предосудительнымъ, то вы оказали бы мнѣ великую помощь принявъ меня къ себѣ, по крайней мѣрѣ на первое время, такъ какъ я вовсе незнакома съ жизнью, а въ особенности съ парижскою. А между тѣмъ я нигдѣ болѣе не могу жить какъ въ Парижѣ: это единственное мѣсто, гдѣ на меня не станутъ смотрѣть съ предубѣжденіемъ. Ты всегда была добра ко мнѣ и потому я не рѣшалась болѣе ни къ кому ѣхать, кромѣ тебя, если только ты согласишься меня принять. Я надѣюсь быть въ Парижѣ въ понедѣльникъ, съ вечернимъ поѣздомъ: для меня было бы большимъ утѣшеніемъ встрѣтить васъ на станціи. Въ противномъ случаѣ я поселюсь гдѣ-нибудь по сосѣдству съ желѣзной дорогой и немедленно васъ увѣдомлю о моемъ пріѣздѣ.

"Твоя сестра, рожденная Селина Дарри, въ постриженіи сестра Роза.

«Я молю мою святую не лишать меня своего покровительства, какъ я всегда сохраню ея имя».

Формальности, которыя сестрѣ Розѣ предстояло совершить для полученія дѣтей, удержали ее въ Мортанѣ весь слѣдующій день. Отрекшись отъ своего обѣта, она не могла долѣе носить монашескаго платья. Добрая женщина, у которой она квартировала, купила ей по ея просьбѣ простой свѣтскій нарядъ, въ который сестра Роза не безъ горести одѣлась. Подобно всѣмъ мало развитымъ людямъ, которые не могутъ сразу схватить всѣ послѣдствія своей рѣшимости, она придавала большую важность такимъ чисто внѣшнимъ обстоятельствамъ. Она плакала, снимая съ себя сѣрое монашеское платье и замѣняя его свѣтской одеждой. Взглянувъ въ зеркало, она не узнала себя и ей стало стыдно. Она страдала отъ того, что лобъ ея оставался открытымъ и на него прямо падалъ дневной свѣтъ. Ей было крайне жаль высокаго головного убора, подъ которымъ она такъ удобно могла скрывать выраженіе своего лица, слишкомъ скоро выдававшаго малѣйшія движенія ея впечатлительной души. Неожиданный звукъ, легкій шорохъ, всякая бездѣлица вызывали на ея щекахъ болѣе или менѣе яркій румянецъ, а рѣсницы, единственный оставшійся у нея теперь покровъ, то и дѣло опускались на ея глаза.

Вдобавокъ ко всему этому ея болтливая хозяйка не скупилась на разнаго рода замѣчанія. Она удивлялась, что теперь сестра Роза ничѣмъ болѣе не отличалась отъ другихъ молодыхъ дѣвушекъ, исключая того только, что по ея скромному и застѣнчивому виду ей нельзя было дать больше двадцати лѣтъ. Затѣмъ хозяйка поспѣшила ей сообщить, что весь городъ говорилъ о ней. Боже мой, чего только не выдумаютъ злые люди, въ особенности женщины!… Ну, да и мужчины хороши: двусмысленными улыбками и отрывочными словами они даютъ понимать еще болѣе.

— Но что до меня касается, прибавила добрая женщина, то я готова поклясться въ томъ, что вы намѣрены остаться честной.

— Честной? тревожно, повторила молодая дѣвушка. Но кто же можетъ въ этомъ сомнѣваться?

— Ахъ вы, бѣдняжка! Сейчасъ видно, что вы не знакомя со свѣтомъ. Люди только и дѣлаютъ, что сомнѣваются. Совѣтую вамъ тамъ, куда вы ѣдете, никому не говорить, что вы были монахиней. Даже и тѣ, которые равнодушно относятся въ религіи, не изъ послѣднихъ васъ осудятъ.

И мало-по-малу хозяйка самымъ добродушнымъ образомъ пересказала сестрѣ Розѣ всѣ слухи, которые ходили о ней до городу. Къ счастью, молодая дѣвушка не поняла и половины изъ того, что слышала. Но чѣмъ больше она слушала, тѣмъ больше видѣла, какъ несправедливо о ней судили и тѣмъ больше чувствовала себя одинокой посреди этого негостепріимнаго свѣта. Еслибъ не дѣти, она бы, кажется, не испугалась ожидавшихъ ее наказаній и была бы готова бѣжать обратно въ монастырь, который по крайней мѣрѣ представлялъ вѣрное убѣжище ея стыдливости. Ей хотѣлось отъ всѣхъ спрятаться и она съ тоскою сравнивала себя съ тѣми ночными птицами, которыхъ съ шумомъ окружаютъ и бьютъ крикливыя дневныя птицы.

Съ наступленіемъ вечера къ хозяевамъ сестры Розы явился докторъ Маринье. Онъ казался немного смущеннымъ, но былъ очень доволенъ оборотомъ, который приняло дѣло. Поздравляя молодую монахиню съ выказаннымъ мужествомъ, онъ горячо поблагодарилъ ее за то, что она его не выдала.

— Но, прибавилъ онъ, они тамъ въ монастырѣ тѣмъ не менѣе подозрѣваютъ мой языкъ, если не меня самого. Ну, да пусть ихъ! Я во всякомъ случаѣ нужнѣе монастырю, чѣмъ монастырь мнѣ…. Но да будетъ вамъ извѣстно, что всѣ сестры серьёзно думаютъ, будто въ васъ вселился дьяволъ, и произнося ваше имя, набожно крестятся. Чѣмъ иначе, говорятъ онѣ, объяснить такую страшную перемѣну въ самой кроткой и благочестивой монахинѣ изъ всей общины. — Э, замѣчаю я имъ въ отвѣтъ, вамъ извѣстна пословица: въ тихомъ омутѣ… Но все равно, я въ восторгѣ, отъ вашего мужества и вашего сердца. Чтобы тамъ ни говорили другіе, но я хорошо знаю, что вы все это сдѣлали только для дѣтей…

На слѣдующее утро сестра Роза уѣхала въ Алансонъ, снабженная стараніями своихъ хозяевъ и доктора Маринье суммой, необходимой для ея путешествія и для перваго обзаведенія хозяйствомъ въ Парижѣ.

Когда она явилась въ пріютъ за дѣтьми, они, въ новомъ ея костюмѣ, не вдругъ ее узнали, но потомъ радости ихъ не было конца. Слушая ихъ милую болтовню и принимая ихъ ласки, она забыла всѣ свои сомнѣнія, все, что ее до сихъ поръ волновало и терзало. Счастіе заглушило въ ней стыдъ и она вмѣстѣ съ Жозефиной и съ маленькимъ Жаномъ на рукахъ, безъ малѣйшаго смущенія отправилась черезъ весь городъ на станцію желѣзной дороги. Ничто не могло сравниться съ восторгомъ, который охватилъ ея сердце, когда она очутилась съ малютками въ вагонѣ, спокойная на счетъ ихъ безопасности и увѣренная въ томъ, что ихъ никто уже у нея не отниметъ. Они принадлежали ей, одной ей и больше никому! Подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ ощущеній монахиня окончательно умерла въ сестрѣ Розѣ, уступивъ мѣсто матери. Вся душа ея вылилась въ нѣжномъ взглядѣ, устремленномъ на дѣтей, и въ лучезарной улыбкѣ, преисполненной материнской любви и самыхъ свѣтлыхъ обѣщаній, какія случается видѣть развѣ только на весеннемъ небѣ, когда оно улыбаясь смотритъ на землю. Дѣти съ своей стороны, счастливые тѣмъ, что снова очутились въ теплой и нѣжной атмосферѣ, которую распространяло вокругъ нихъ присутствіе сестры Розы, отвѣчали на ея ласки поцалуями, объятіями и улыбками безъ конца, которыя сіяли у нихъ въ глазахъ, мелькали на губахъ и гнѣздились въ ямочкахъ на щечкахъ. Путешествіе посреди всѣхъ этихъ изліяній радости и любви всѣмъ показалось короткимъ. Они къ вечеру прибыли въ Парижъ и только ступивъ на асфальтовую мостовую столицы, сестра Роза опять пробудилась къ дѣйствительности и начала тревожиться. У нея болѣзненно сжалось сердце при мысли о своемъ одиночествѣ посреди этого громаднаго города. Она не была увѣрена, придутъ ли встрѣтить ее родные.

Они пришли. Анета Дарри тоже была женщина съ сердцемъ, а мужъ ея, добрый малый, охотно согласился принять къ себѣ сестру Розу, съ условіемъ только, что ея бѣгство изъ монастыря останется для всѣхъ тайной.

Для бывшей сестры Розы, теперешней Селины, была нанята маленькія комнатка въ одномъ домѣ съ ея сестрой, гдѣ она к поселилась вмѣстѣ съ дѣтьми подъ покровительствомъ маленькаго родственно-расположеннаго къ ней семейства.

Прошло шесть мѣсяцевъ. Чтобъ хоть сколько-нибудь увеличить болѣе нежели скромный доходъ съ своего капитала, Селина выучилась цвѣточному ремеслу, которымъ занималась также и ея сестра. Трудъ уже начиналъ приносить ей довольство. Дѣти, чистенькіе и свѣженькіе, какъ англійскіе babies, выросли; Жозефина училась шить и читать, а маленькій Жанъ совсѣмъ окрѣпъ на ножкахъ, бѣгалъ и много шумѣлъ. Видя его такимъ полненькимъ и розовенькимъ, слыша его свѣжій, звучный гоюсокъ, никто изъ жителей Мортаня не повѣрилъ бы, что это тотъ самый тщедушный золотушный ребенокъ, котораго монахини нашли на большой дорогѣ. Нельзя сказать, чтобъ онъ всегда хорошо себя велъ. Нѣтъ, онъ часто шалилъ, но въ самый разгаръ своей шумной веселости, такъ умильно поглядывалъ на свою пріемную мать и такъ нѣжно ее цаловалъ, что придавалъ своимъ проступкамъ чуть ли еще не болѣе прелести, чѣмъ своимъ хорошимъ дѣламъ. Все сосѣдство было отъ него безъ ума, хотя и соглашалось въ томъ, что мать его подъ часъ черезчуръ баловала. Всѣ рѣшительно принимали Селину Дарри за вдову и настоящую мать воспитываемыхъ его малютокъ.

Вдовы, мужей которыхъ никто никогда не видалъ, всегда возбуждаютъ подозрѣнія, но передъ стыдливой скромностью и сдержаннымъ, исполненнымъ достоинства обращеніемъ Селины всѣ сомнѣнія невольно умолкали. Ее только въ одномъ упрекали, а именно въ чрезмѣрной строгости, которая, несмотря на всю ея кротость, держала на почтительномъ отъ нея разстояніи многихъ желавшихъ съ ней сблизиться. Она каждый день въ теченіи часа гуляла съ дѣтьми въ сосѣднемъ скверѣ и всѣ видѣвшіе ее тамъ невольно ею восхищались. Замѣчая ея скромную походку, опущенные въ землю глаза, движенія, чуждыя всякаго кокетства, материнскую внимательность люди думали, что она такъ исключительно занимается своими дѣтьми отъ того, что еще не успѣла утѣшиться въ потерѣ мужа. Но были и такіе, которые, любуясь ея свѣжей, молодой улыбкой, выражали сомнѣніе, чтобъ въ сердцѣ ея могла таиться глубокая печаль.

Послѣдніе не ошибались. Очутясь въ совершенно новой средѣ, согрѣваемая любовью дѣтей, которые росли около нея, Селина, бывшая сестра Роза, распускалась, какъ цвѣтокъ, внезапно перенесенный изъ тѣни на яркій солнечный свѣтъ. Въ кругу семьи, ее любившей и уважавшей, ея тревоги и сомнѣнія мало-по-малу улеглись и она вполнѣ отдалась прекраснѣйшей изъ человѣческихъ привязанностей, материнской любви, которая оторвала ее отъ иллюзій мистической любви.

Ея нравственное и умственное развитіе, рано остановившееся въ монастырѣ, теперь быстро пошло впередъ, благодаря ея двадцати-пятилѣтней энергіи. Она хотѣла знать, чтобъ быть въ состояніи учить дѣтей, и съ этой цѣлью много читала и старалась, гдѣ только могла, прислушиваться къ голосу правды и знанія. Ея предразсудки исчезли одинъ за другимъ, сомнѣнія разсѣялись, совѣсть умолкла. Она поняла, что позволяя своему сердцу слѣдовать его естественнымъ наклонностямъ къ любви, составляющей радость и красоту человѣческаго существованія, люди никакимъ образомъ не могутъ оскорбить Бога. Поэзія приводила ее въ восторгъ. Она находила въ ней отголосокъ того, что таилось въ ея собственномъ сердцѣ, и съ помощью ея окончательно прозрѣла насчетъ всего, что есть высокаго и прекраснаго въ этой жизни, которую ее такъ несправедливо научили-было проклинать. Уяснивъ себѣ все это, Селина сознала себя невыразимо счастливой. Совѣсть ея вполнѣ успокоилась и всѣ способности расцвѣли и созрѣли съ магической быстротой. Лицо ея покрылось свѣжимъ румянцемъ здоровья, въ глазахъ появился блескъ, станъ округлился, сдѣлался гибче, а движенія быстрѣе. Умъ ея также развернулся и, не теряя своей наивной прелести, украсился живостью и неподдѣльной веселостью. Всѣ жто ее зналъ проникались къ ней уваженіемъ. Дѣти обожали ее.

Селина не забыла также и другой обязанности, которую возложила на нея послѣдняя воля умершей, въ отношеніи къ отцу дѣтей. Нѣсколько времени спустя послѣ своего переселенія въ Парижъ, она отправилась въ Гренеллъ и по данному адресу искала тамъ Жюльена Эмори. Были люди, которые смутно помнили работника съ этимъ именемъ, но онъ три мѣсяца тому назадъ исчезъ, никто не зналъ куда. Послѣ него даже остались кое-какія вещи, за которыми онъ до сихъ поръ не являлся. Кромѣ этого о немъ никто ничего не могъ сказать. Розыски, произведенные зятемъ Селины, тоже остались безъ всякихъ послѣдствій. Всѣ думали, что Жюльенъ Эмори сдѣлался жертвой какого-нибудь несчастнаго случая и Селина, не безъ эгоистическаго чувства облегченія, вскорѣ вовсе перестала о немъ думать. Отыскивая отца малютокъ, она постоянно страшилась его найти.

Послѣ этого она беззаботно отдалась своему счастью. Пребываніе въ монастырѣ оставило въ ней почти дѣтскую непредусмотрительность, которую впрочемъ ни одинъ опытъ еще не успѣлъ исправить.

Однажды Селина сидѣла съ дѣтьми въ своей комнатѣ. Она гибкими пальцами связала вѣтку сирени, а маленькая Жозефина, стоя передъ ней, брала урокъ чтенія въ книгѣ, раскрытой у нея на колѣняхъ. Дѣвочка всякій разъ, какъ ей встрѣчалось какое-нибудь затрудненіе, взглядывала на свою пріемную мать, ласковая улыбка которой придавала ей мужество продолжать. Вдругъ на порогѣ полуоткрытой двери показался молодой ремесленникъ, чисто одѣтый и весьма пріятной наружности. Его взволнованный и въ тоже время нѣсколько строгій видъ мгновенно возбудилъ въ Селинѣ безотчетный страхъ. Незнакомецъ, окинувъ глазами дѣтей, обстановку всей комнаты и молодую дѣвушку, спросилъ у нея;

— Это вы дѣвица Селина Дарри, въ постриженіи сестра Роза?

Испуганная этимъ внезапнымъ обращеніемъ къ ней и къ ея прошлому, Селина, не въ силахъ однако утаить истину, отвѣчала:

— Да.

— Такъ это вы взяли у меня моихъ дѣтей? продолжалъ молодой человѣкъ.

Селина въ ужасѣ вскочила съ мѣста, хотѣла броситься къ дѣтямъ, но силы внезапно ей измѣнили и она лишилась чувствъ.

Придя въ себя, она увидѣла незнакомца, который съ безпокойствомъ смотрѣлъ на нее. Но доброе и открытое выраженіе его лица не могло такъ скоро изгладить тягостнаго впечатлѣнія, какое произвело на Селину его внезапное появленіе. Изъ его словъ она поняла, что этотъ человѣкъ пришелъ отнять у нея этихъ дѣтей — ея жизнь. Съ выраженіемъ испуга оттолкнувъ его отъ себя, она отвернулась и горько заплакала.

— Это чортъ знаетъ, что такое! воскликнулъ молодой человѣкъ. — Мой приходъ сюда оказывается вовсе некстати, а между тѣмъ я вамъ, кажется, не сказалъ ничего дурного. Вотъ ужъ цѣлый мѣсяцъ я по всему Парижу ищу моихъ дѣтей и конечно не могъ быть этимъ доволенъ. Вы, какъ видно, ихъ очень любите?.. Но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ и я тоже ихъ не любилъ.

И видя, что она теперь достаточно оправилась и болѣе не нуждалась въ его помощи, онъ бросился къ дѣтямъ, восклицая:

— Я даже ихъ еще не поцаловалъ!

Дѣти, испуганные появленіемъ незнакомца и слезами своей пріемной матери, смотрѣли на него широко раскрытыми глазами и не двигались съ мѣста.

— Жозефина, развѣ ты не узнаешь твоего отца? спросилъ молодой человѣкъ, пытаясь ее приблизить къ себѣ и обнять.

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула она отвертываясь отъ него и смотря на Селину жалобно произнесла: «Мама».

Отецъ, опечаленный, выпустилъ ее изъ рукъ, но не прежде однако какъ поцаловавъ ее. Дѣвочка, вырвавшись отъ него, побѣжала къ Селинѣ и опустивъ голову къ ней на колѣни, устремила на незнакомца болѣе шаловливый, нежели робкій взглядъ.

— А ты, Жанъ? сказалъ тотъ.

Но мальчикъ послѣдовалъ примѣру сестры. И тотъ и другая, цѣпляясь за Селину, укрывались въ ея объятіяхъ, какъ въ, надежной крѣпости, гдѣ они считали себя вполнѣ безопасными.

Жюльенъ, видя ихъ всѣхъ троихъ, соединившихся противъ него, ее такую печальную и блѣдную, а ихъ почти враждебныхъ къ нему, уныло опустился на стулъ и сложивъ руки на колѣняхъ печально проговорилъ:

— Этого я, признаюсь, не ожидалъ.

— Боже мой, это правда! Мы васъ очень дурно принимаемъ! воскликнула молодая дѣвушка и голосъ ея оборвался. Дѣти… съ усиліемъ продолжала она: это вашъ отецъ… Жозефина, развѣ ты его не узнаешь?

Хотя голосъ ей еще плохо повиновался, у нея хватило мужества встать и подвести къ нему дѣтей:

— Это вашъ отецъ, повторила она: обнимите его. Онъ вамъ будетъ добрымъ другомъ.

Тогда дѣти согласились его поцѣловать и болѣе не уклонялись отъ его ласкъ. Молодой человѣкъ посадилъ ихъ къ себѣ на колѣни и повидимому не могъ достаточно ими налюбоваться.

Что касается до Селины, то она вернулась на свое мѣсто и обратясь къ нимъ спиной, залилась слезами.

Но она недолго оставалась въ этомъ положеніи. Дѣти не замедлили, вырвавшись отъ отца, прибѣжать къ ней, а Жюльенъ Эмори, слѣдуя за ними, въ смущеніи проговорилъ:

— Я васъ встревожилъ моимъ приходомъ. Во мнѣ здѣсь, видно, никто не нуждался. Но тѣмъ не менѣе… вы сами понимаете, что я долженъ любить моихъ дѣтей и заботиться о нихъ. Вы конечно не станете сердиться на меня за это.

— О нѣтъ, конечно нѣтъ! отвѣчала Селина и украдкой отерла слезы.

— Да, такъ вы очень полюбили дѣтей? спросилъ онъ.

Какой вопросъ!… Она могла отвѣтить на него только рыданіями.

Молодой человѣкъ махнулъ рукой и въ волненіи зашагалъ по комнатѣ.

— Ахъ, сказалъ онъ. Еслибъ вы знали, какъ мнѣ больно видѣть ваше огорченіе! Я вамъ такъ многимъ обязанъ… Не понимаю, какъ это я могъ сейчасъ, при входѣ въ эту комнату, обратиться къ вамъ съ упреками… Но я не зналъ, никакъ не ожидалъ… Мнѣ въ Мортанѣ наговорили такого вздору… Но теперь ваши слезы, здоровый и опрятный видъ малютокъ, ихъ привязанность къ вамъ, все это мнѣ разомъ открываетъ, что вы такое… Вы хорошая, добрая женщина!.. да!.. И жена моя была совершенно права, отдавши вамъ дѣтей. Ахъ, мамзель Роза, какъ много съ этимъ видѣлъ я горя!

Онъ провелъ рукою по глазамъ, сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ, кашлянулъ, какъ бы прочищая голосъ и продолжалъ:

— Пожалуйста не плачьте! Вѣдь не затѣмъ же я въ самомъ дѣлѣ пришелъ, чтобы ихъ сію минуту и увести отъ васъ.

Селина встала и подошла къ нему со сложенными руками. Ея взглядъ, лицо, вся фигура изображали мольбу. Но голосъ рѣшительно не повиновался ей. — Послушайте! начала она и не могла продолжать отъ душившихъ ее слезъ и рыданій.

— Нѣтъ, это изъ рукъ вонъ! воскликнулъ молодой человѣкъ: я не хочу быть причиной вашего горя и предпочитаю удалиться отсюда. Впрочемъ не думайте, что я больше не приду, нѣтъ, это невозможно. Я только хочу вамъ дать время оправиться, а затѣмъ мы съ вами спокойно поговоримъ и вы увидите, что я вовсе не злой человѣкъ.

Онъ поочереди поцаловалъ дѣтей, нѣжно обнялъ изъ и ушелъ.

Анета, узнавъ о посѣщеніи молодого человѣка, тоже встревожилась, но тревога ея исходила изъ другого чувства. Какъ! отецъ этихъ дѣтей, объявленный умершимъ, окажется вдругъ живъ и что хуже всего, вовсе не мужемъ той, которую считали ихъ матерью! Какъ они все это объяснятъ послѣ тѣхъ слуховъ, которые такъ неосторожно распустили между сосѣдями? Что скажутъ мадамъ Броша, мосье Зине, мадамъ Лафре и другіе?

Парижъ представляетъ пустыню только для тѣхъ, кто живетъ отдѣльно, самъ по себѣ, не имѣя ни родственныхъ, ни дружескихъ связей. Но даже и такія личности не совсѣмъ избѣгаютъ сплетенъ: ихъ образъ жизни и привычки служатъ предметомъ толковъ для дворниковъ и швейцаровъ. Но имъ стоитъ только перемѣнить квартиру, и они снова одни въ цѣломъ мірѣ. Не такъ было съ сестрой и зятемъ Селины. У нихъ, благодаря Бога, былъ свой кругъ знакомыхъ, составлявшій посреди Парижа маленькій городокъ, въ которомъ сплетни процвѣтали не хуже чѣмъ въ любой провинціи. Разсказать этому кружку настоящую исторію Селины, сдѣлать извѣстнымъ ея нарушеніе монашескаго обѣта, оказывалось рѣшительно невозможнымъ, и Анета въ тысячу разъ предпочла бы сочинить какую-нибудь новую исторію.

А между тѣмъ маленькій чиновничій кружокъ, къ которому принадлежалъ мужъ Анеты, хвастался своей религіозной терпимостью и своими либеральными тенденціями. Въ дѣлахъ общественнаго мнѣнія, онъ всегда слѣдовалъ общему теченію, примыкая къ нему въ данный моментъ, когда оно обхватывало цѣлую массу. Въ немъ охотно и съ самой либеральной точки зрѣнія обсуживались разные общественные вопросы, но отъ теоріи до практики еще далеко. Добрая Анета хорошо знала общество, въ которомъ вращалась и предвидѣла, что двое или трое изъ его членовъ, отличавшихся наиболѣе свободнымъ образомъ мыслей, первые обратятвя противъ Селины и станутъ осуждать ее.

На слѣдующій день, когда явился Жюльенъ Эмори, его приняла Анета. Онъ долго не могъ понять, къ чему клонилась сбивчивая рѣчь, которою его встрѣтила молодая женщина, да врядъ ли и та сама хорошо себѣ уяснила, чего она хотѣла. Развѣ можно было требовать отъ отца, чтобъ онъ отказался отъ своихъ правъ на дѣтей? Объ этомъ нечего было и думать, а между чѣмъ, другого средства спасти доброе имя Селины не было. Мадамъ Валлонъ говорила потому робко, запинаясь, а въ заключеніе стала дрожащимъ голосомъ умолять Жюльена, чтобъ онъ не губилъ ея сестры.

— Хорошъ бы я былъ, еслибъ рѣшился причинить ей вредъ! воскликнулъ молодой человѣкъ. Развѣ я не видалъ вчера, какъ горячо она любитъ моихъ дѣтей? А въ Мортанѣ мнѣ не вѣсть что разсказывали о ней! Мнѣ намекали, будто мои малютки служили ей только предлогомъ для того, чтобъ покинуть монастырь. Я боялся найти ихъ въ дурныхъ рукахъ, можетъ быть вовсе безъ присмотра, несчастныхъ, голодающихъ, а вмѣсто того засталъ ихъ такими чистенькими и здоровенькими и любящими вашу сестру, какъ родную мать. Это тронуло меня такъ, что я не могу этого выразить. Но затѣмъ, что могу я сдѣлать? Вы такъ устроили дѣло, что для меня во всемъ этомъ не осталось ни малѣйшаго мѣстечка, а между тѣмъ я бы долженъ былъ его имѣть, хоть небольшое.

Смотря на стоявшаго передъ ней мужчину съ красивымъ лицомъ, открытой физіономіей и стройной фигурой, Анета со вздохомъ подумала, что для него не легко будетъ найти въ ихъ интимной жизни мѣсто, которое могло бы удовлетворить общественное мнѣніе и оградить Селину отъ всякихъ нареканій.

— Но, замѣтила она, не думаете же вы въ вашемъ одинокомъ положеніи немедленно взять къ себѣ дѣтей?

— Я со вчерашняго дня только объ этомъ и думаю, отвѣчалъ онъ: конечно, я не могу ихъ сейчасъ же взять къ себѣ. Мнѣ все-таки пришлось бы ихъ кому-нибудь отдать на воспитаніе, а у васъ имъ такъ хорошо, вы ихъ такъ любите…

— Слѣдовательно рѣшено, они пока останутся у насъ, сказала Анета, счастливая тѣмъ, что хоть выиграла немного времени. Но еще одно: будьте ужъ до конца добры и приходите навѣщать дѣтей… не слишкомъ часто и когда мы бываемъ одни. Не говорите кто вы и вообще не разсказывайте никому о всемъ этомъ. А тамъ…. мы увидимъ. Можетъ быть и сестра со временемъ сдѣлается благоразумнѣе. Я часто ей говорю, что дѣти будутъ ей помѣхой въ устройствѣ ея собственной судьбы. Но, что вы хотите: она только ихъ и любитъ, а о замужествѣ и слышать не хочетъ.

— Замужъ! Монахиня! воскликнулъ Жюльенъ.

— Она не монахиня болѣе, сухо возразила мадамъ Валлонъ.

Разговоръ на этомъ остановился. Селина успокоилась, узнавъ чѣмъ порѣшили за нее Жюльенъ и Анета. Молодые люди, довѣрчиво смотрящіе на жизнь, буквально вѣрятъ тому, что время все улаживаетъ. Надежда въ нихъ такъ живуча, что скрываетъ отъ нихъ все то, чего они не желаютъ видѣть.

Селина мало-по-малу привыкла въ посѣщеніямъ Жюльена. Когда изгладилось первое тяжелое впечатлѣніе, она даже стала на него дружески смотрѣть и охотно подчинилась той короткости въ отношеніяхъ, которая невольно возникла изъ общихъ и для нихъ обоихъ одинаково дорогихъ интересовъ. Ничто такъ не смягчаетъ сердца, какъ любовь къ дѣтямъ. Жюльенъ и Селина, постоянно занятые мыслью о счастьѣ малютокъ, жили такъ сказать одною жизнью.

Жюльенъ обыкновенно являлся вечеромъ, по окончаніи своей дневной работы. Онъ, наскоро обѣдалъ, поправлялъ свой туалетъ и какъ ни торопился, а все-таки приходилъ довольно поздно. Дѣтей укладывали спать. Жозефина оставалась послѣдней, но и она вскорѣ, сидя на колѣняхъ у отца, становилась молчалива, опускала голову и смыкала глазки. Тогда Жюльенъ, поцѣловавъ дѣвочку, сдавалъ ее на руки Селинѣ. Онъ оставался, ожидая возвращенія молодой дѣвушки, чтобъ благодарить ее и еще немного поговорить о дѣтяхъ. Такъ время обыкновенно проходило до десяти часовъ.

Посѣщенія Жюльена становились все чаще и чаще. Онъ перемѣнилъ мастерскую, гдѣ работалъ, чтобы быть поближе въ Валлонамъ, и наконецъ сталъ приходить каждый вечеръ.

Его всѣ полюбили за честность, умъ и доброту. Самъ Валлонъ, правда, находилъ его сужденія о политическихъ и общественныхъ вопросахъ слишкомъ смѣлыми: молодой работникъ, самъ себя развивавшій, съ жадностью читалъ всѣ книги, журналы, газеты, какіе попадались ему подъ руку и вообще ни въ чемъ не любилъ останавливаться на полъ-дорогѣ. Селина, всегда внимательно его слушавшая, была готова вѣрить ему на слово, а Анета считала его во всѣхъ отношеніяхъ за отличнаго малаго. Но тѣмъ не менѣе она и мужъ ея во время его посѣщеній всегда находились въ большой тревогѣ, особенно пока дѣти не уходили спать. Что сталось бы съ ними со всѣми, еслибъ Жанъ или Жозефина, которыхъ всѣ считали за дѣтей Селины, вдругъ, въ присутствіи мадамъ Пимпрель или мосье Гренье, назвали бы этого молодого человѣка своимъ отцомъ? Бѣдная Анета раза два чуть не упала въ обморокъ отъ того только, что услышала звонокъ у дверей своей квартиры. Наконецъ было рѣшено, что Жюльенъ станетъ уходить черезъ кухню въ случаѣ, если кто изъ сосѣдей вздумаетъ завернуть къ Валлонамъ въ то время, когда онъ тамъ. Къ счастію къ нимъ рѣдко приходили гости по вечерамъ. Всѣ эти предосторожности сильно смущали Селину и сердили Жюльена, а что всего хуже, не обезпечивали безопасности первой. Оставалось еще обмануть прозорливость привратника у воротъ дома, который такъ часто посѣщалъ Жюльенъ. Анета думала-было выдать его за своего двоюроднаго брата и крестнаго отца дѣтей… Но представьте себѣ молодого и красиваго кума, который приходитъ каждый вечеръ!…

Жюльенъ Эмори во второе же посѣщеніе объяснилъ причину своего долгаго молчанія, которое свело въ могилу его жену и заставило Валлоновъ предполагать, будто онъ покинулъ своихъ дѣтей.

Онъ нашелъ себѣ выгодное занятіе и не чувствуя себя отъ радости, собирался писать женѣ, чтобъ она къ нему пріѣхала.. Но однажды, выйдя изъ мастерской, онъ наткнулся на сборище студентовъ, къ которымъ изъ любопытства присоединилось нѣсколько рабочихъ. Онъ тоже остановился посмотрѣть въ чемъ дѣло. Не прошло и пяти минутъ, какъ вдругъ, безъ всякой видимой причины, на него посыпались удары и пинки. Побуждаемый совершенно естественнымъ желаніемъ защититься, онъ отвѣчалъ тѣмъ же. Тогда зачинщикъ драки, призвавъ къ себѣ на помощь пять или шесть другихъ людей, отвелъ Жюльена въ полицію. Тамъ только онъ узналъ, что имѣлъ дѣло съ полицейскими служителями.

— Негодяи! воскликнулъ онъ, развѣ вамъ за то платятъ, чтобъ вы били честныхъ людей?

— Мы имѣемъ право дѣлать все, что намъ заблагоразсудится, отвѣчалъ одинъ изъ нихъ, и ты узнаешь это по себѣ.

И они, осыпая Жюльена ругательствами, нанесли ему такой сильный ударъ въ голову, что онъ лишился чувствъ и повалился, какъ снопъ.

Онъ пришелъ въ себя только мѣсяцъ спустя въ больницѣ, гдѣ былъ осужденъ докторомъ провести еще двѣ недѣли въ совершенномъ бездѣйствіи и молчаніи. Писать къ женѣ нечего было и думать. Наконецъ онъ поднялся на ноги, собрался съ силами и приготовился писать, тоскуя только о томъ, что не имѣлъ сообщить ей ничего хорошаго. Вдругъ онъ получилъ предписаніе явиться въ судъ, чтобъ дать отвѣтъ въ побояхъ и оскорбленіяхъ, которыя нанесъ полицейскимъ служителямъ при отправленіи ихъ обязанностей.

Какъ ни было у него тяжело на душѣ, онъ не могъ удержаться, чтобъ не разсмѣяться.

— Хорошо, подумалъ онъ. По крайней мѣрѣ я теперь избавленъ отъ труда ихъ искать. Мнѣ сильно хотѣлось самому притащить ихъ къ суду, да я не зналъ, гдѣ ихъ найти.

И онъ спокойно пошелъ къ допросу, но вернулся изъ суда въ сильномъ смущеніи.

Вотъ что тамъ произошло:

— Зачѣмъ вы оказываете сопротивленіе полицейской власти? спросили у него.

— Эти полицейскіе глупы. Они напали на меня…

— Называя ихъ такимъ образомъ, вы усиливаете вашу вину.

— Извините, я ошибся, ихъ слѣдовало бы назвать разбойниками. Представьте себѣ, они на меня бросились…

— Вашъ способъ выраженія въ высшей степени предосудителенъ. Вы должны уважать людей, заботящихся о порядкѣ.

— Порядокъ!… они дѣлаютъ только безпорядокъ и наглости, а вовсе не порядокъ.

— Вы говорите, какъ революціонеръ и тѣмъ самымъ доказываете, что они по справедливости хотѣли васъ наказать.

— Они, меня наказать? По какому праву?

— Вы оскорбляете власть и законъ.

— Да что же это? съ изумленіемъ озираясь вокругъ, спросилъ сильно озадаченный Жюльенъ. Я цѣлый мѣсяцъ пролежалъ безъ памяти и не знаю, что произошло тутъ? Развѣ здѣсь, во Франціи, мы не у себя дома?

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я только спрашиваю, не подпали ли мы подъ чужеземное иго? Или мы возвратились ко времени, предшествовавшему революціи, когда народъ считался собственностью короля и его слугъ? Меня преслѣдуютъ за то, что я былъ битъ! Признаюсь вамъ, я теряюсь и ничего не понимаю.

— Этотъ обвиняемый опасный человѣкъ, замѣтилъ судья.

Адвокату Жюльена удалось однако нѣсколько смягчить ожидавшій его послѣ этого допроса приговоръ. Онъ добылъ изъ больницы свидѣтельство въ томъ, что Жюльенъ едва не лишился жизни отъ побоевъ. Судъ, принявъ во вниманіе это послѣднее обстоятельство, приговорилъ его всего только на три мѣсяца тюремнаго заключенія.

— Вотъ, вслѣдствіе чего, прибавилъ Жюльенъ, окончивъ свой разсказъ, я сдѣлался республиканцемъ. Мнѣ, по прибытіи моемъ въ Парижъ, не разъ случалось слышать толки о политикѣ, но я обыкновенно не обращалъ вниманія на то, что говорилось моими товарищами. Наконецъ блюстители общественнаго порядка сами взялись за мое воспитаніе и я скоро сдѣлался тѣмъ, что я теперь. Но съ тѣхъ поръ я сталъ осторожнѣе и никому больше не вѣрю на слово. Я стараюсь вникать въ самую сущность вещей и видя, какъ люди позволяютъ себя оскорблять, бить, штрафовать, обкрадывать и убивать во имя общественнаго блага и порядка, я спрашиваю себя, не слишкомъ ли мы поторопились восхвалять успѣхи цивилизаціи и высокія качества человѣческаго ума?

Жюльенъ изъ тюрьмы написалъ своей женѣ, но она уже отправилась его отыскивать. Письмо было получено сосѣдями и осталось у нихъ, также, какъ и второе, которое Жюльенъ написалъ мѣсяцъ спустя. Наконецъ, не въ силахъ переносить долѣе свое безпокойство, онъ обратился къ мэру своего мѣстечка и отъ него узналъ объ отъѣздѣ и о смерти той, которую съ любовью и уваженіемъ не переставалъ называть своей женой. Ему между прочимъ сообщили, что женщина, носившая имя Маріи Катерины, умерла въ монастырской больницѣ города Мортаня и завѣщала своихъ дѣтей одной изъ сестеръ общины. Съ этой новой печалью въ сердцѣ Жюльецу пришлось еще нѣсколько времени высидѣть въ тюрьмѣ, пока наконецъ не насталъ срокъ его освобожденія. Затѣмъ онъ принялся посредствомъ усиленнаго труда и всякаго рода лишеній копить сумму, необходимую для поѣздки въ Мортань. Тамъ онъ узналъ, что монахиня, назначенная опекуншей его дѣтей, оставила монастырь и вмѣстѣ съ ними уѣхали изъ Мортаня. Далѣе ему могли сообщить только имя и фамилію зятя, сестры Розы и кое-какія весьма неопредѣленныя свѣдѣнія на счетъ рода его занятій. Вернувшись въ Парижъ, Жюльенъ еще нѣсколько времени провелъ въ безплодныхъ поискахъ, пока наконецъ не напалъ на настоящій слѣдъ своихъ дѣтей.

— Вотъ почему, прибавилъ онъ, я явился къ вамъ тогда такой встревоженный, раздраженный! Представьте же себѣ мое изумленіе и мою радость, когда я увидѣлъ моихъ дѣтей въ рукахъ особы… особы… ну, однимъ словомъ такой особы, какъ мадмоазель Селина….

Эпитеты, которыхъ онъ не осмѣливался произнести, блуждали у него на губахъ и ясно выражались въ глазахъ. Самъ Валлонъ смѣялся, лукаво поглядывая на Селину, а Анета тоже многозначительно улыбалась, между тѣмъ, какъ ея сестра, наклоняясь къ дѣтямъ и цалуя ихъ, старалась скрыть вспыхнувшій на ея щекахъ румянецъ.

Воскресенье было для всѣхъ особенно пріятнымъ днемъ. Они обыкновенно проводили его за городомъ, гуляя въ лѣсу и пользуясь безграничной свободой. Отецъ и «мать» обыкновенно шли впереди, слѣдуя за дѣтьми, которые, подобно всѣмъ дѣтямъ, бѣгали за бабочками, птицами и цвѣтами, безпрестанно сворачивая то въ ту, то въ другую сторону, повинуясь при этомъ только случаю или собственному произволу. Супруги Валлонъ, въ качествѣ болѣе серьёзныхъ людей, шли медленнѣе, предоставляя Жюльену и Селинѣ вдоволь наслаждаться прогулкой и обществомъ другъ друга.

— Знаешь-ли, замѣтилъ однажды Валлонъ своей женѣ: мы съ тобой какъ будто покровительствуемъ влюбленнымъ.

— А почему бы и нѣтъ? улыбаясь возразила Анета.

Эта общность интересовъ и привязанности къ дѣтямъ безъ брачныхъ узъ становилась съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе тягостной какъ для Жюльена, такъ и для Селины. Достаточно было всякой, самой ничтожной бездѣлицы, имѣвшей какое-либо отношеніе къ ихъ взаимному положенію, чтобъ заставить покраснѣть ихъ обоихъ. И кромѣ того, какимъ неудобствами подвергались они безпрестанно, сколько предосторожностей должны были соблюдать!… Хуже того, имъ приходилось постоянно дрожать, чтобъ дѣти не выдали ихъ неосторожнымъ словомъ, — слѣдствіемъ ихъ невинности или простой случайности…. И къ чему все это?…

Разъ какъ-то въ Венсеннѣ Жюльенъ вдругъ сказалъ:

— Знаете-ли, мадмоазель Селина!…

— Что такое? спросила она, и сама не зная отъ чего покраснѣла. Жюльенъ казался взволнованнымъ и его смущеніе отражалось на ней.

Онъ продолжалъ съ видимымъ усиліемъ:

— Я давно собираюсь вамъ сказать, да все не смѣю…. Вы видите… всѣ принимаютъ насъ за мужа и жену.

— О, да, отвѣчала она внезапно измѣнившимся голосомъ, и отворачивая голову. — Да, но… чего же вы хотите?…

— Чего я хочу!… воскликнулъ онъ. Вы мать моихъ дѣтей!… Они очень счастливы… но я… я тоже желалъ бы… Желалъ бы:., чтобы вы были моей женой!… Мадмоазель Селина, вы молчите…. Простите меня, если я васъ разсердилъ.

Молодая дѣвушка казалось не слышала его словъ. Она смотрѣла въ сторону на зеленый лужокъ, гдѣ валялся маленькій Жакъ. Мальчикъ громко звалъ ее къ себѣ, но Селина повидимому не слышала также и этого зова, которому обыкновенно всегда такъ поспѣшно повиновалась.

— Вы молчите, повторилъ Жюльенъ. Я васъ разсердилъ, я это вижу. Да, это была неслыханная смѣлость съ моей стороны, но я не могъ удержаться….

— Развѣ монахини выходятъ замужъ? произнесла она наконецъ, можетъ быть съ цѣлью его подразнить, припоминая слова, сказанныя имъ Анетѣ въ началѣ ихъ знакомства. Но вѣрнѣе, она просто хотѣла скрыть свое смущеніе.

— Неужели это правда? Неужели это невозможно? воскликнулъ онъ съ такимъ отчаяніемъ въ голосѣ, что она невольно обернулась. Видя его такимъ блѣднымъ и взволнованнымъ, Селина не могла болѣе сомнѣваться въ его любви.

Нѣсколько недѣль спустя совершился ихъ бракъ, но однимъ только гражданскимъ порядкомъ. Такъ далеко ушла сестра Роза съ тѣхъ поръ, какъ на колѣняхъ молила Пресвятую Дѣву позволить ей любить невинныхъ дѣтей! Образъ мыслей ея дѣйствительно во многомъ измѣнился, но взглядъ ея на религію остался по прежнему искрененъ и чистъ, съ той только разницей, что болѣе развитая и знакомая съ жизнью, она научилась еще лучше и сильнѣе любить.

Мадамъ Пимпрель, мосье Гренье, мадамъ Лафре, мосье Зине и мадамъ Броша постоянно ставятъ Жюльена Эмори въ примѣръ всѣмъ вотчимамъ, говоря, что онъ обращается съ дѣтьми своей жены такъ точно, какъ еслибъ они были его собственными.

Андре Лео.

"Вѣстникъ Европы", № 10, 1869