О, Боже, Спасъ Милостивый,
Пресвятая Богородица Абалацкая[2]!
До сю пору жили, бѣды не вѣдали, —
Теперя бѣда на воротяхъ виситъ.
До сю пору съ горемъ не знавалися, —
Теперя горе во штяхъ ѣдимъ.
Господь на Сибирь прогнѣвался,
Опалилъ на Сибирь сердпе царское,
Послалъ на Сибирь злого начальника
Генерала Пестелева.
Онъ Божьимъ храмамъ не крестится,
Царскому имени не чествуетъ,[3]
Цареву казну въ разоръ зоритъ,
Соромитъ люди почетные,
Мѣщановъ, купцовъ въ щеку бьетъ,
Въ щеку бьетъ, въ кандалы куетъ.
Сходились люди почестные,
Собирались купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе,
Сибиряковы, Передовщиковы,
Пѣтуховы, Киселевы, Трапезниковы.
Они сходились, купцы, во единый кругъ,
Они думу думали за единый духъ:
— То ли намъ, купцамъ, на свѣтѣ не жить,
То ли намъ, купцамъ, до вѣку тужить
Отъ злого начальника
Генерала Пестелева?
А вольно купцамъ на свѣтѣ жить,
А негоже купцамъ до вѣку тужить!..
Гнали купцы мальца въ гостинный дворъ,
Брали бумагу золотой обрѣзъ,
Ярлыкъ скорописчатый.
Писали слезную грамоту,
По нашему сибирскому, кляузу
На злого начальника
Генерала Пестелева.
Созывали купцы бойцовъ-гонцовъ[4],
Бойцовъ-гонцовъ со всіехъ концовъ, —
Везли бы гонцы грамоту,
Ярлыкъ скорописчатый,
Отъ славнаго города Иркутскова
До славнаго города Питера,
Въ саморуки Его Царскому Величеству
Государю Императору
Александру Павловичу:
— Не вели казнить, вели челомъ бить, —
Челомъ бить, слово вымолвить!
А мы, твои купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе,
Твоему Царскому Величеству слуги вѣрные,
Головы поклонныя,
Рѣчи не супротивныя…
А всѣ мы на твоей волѣ живемъ,
Твоего Царскаго Величества.
За что на насъ прогнѣвался,
Опалилъ сердце Царское,
Послалъ намъ злого начальника
Генерала Пестелева?
Онъ Божьимъ храмамъ не крестится,
Царскому имени не чествуетъ,
Цареву казну въ разоръ зоритъ,
Соромитъ люди почестные,
Мѣщановъ, купцовъ въ щеку бьетъ,
Въ щеку бьетъ, въ кандалы куетъ,
Въ кандалы куетъ, правежъ правитъ
По базарамъ, майданамъ, ярмонкамъ.
А горя купцамъ на вѣкъ продано,
А слезъ купцами на вѣкъ куплено!
А еще генералъ Пестелевъ,
Съ Трескинымъ-губернаторомъ,
Скурлатомъ немилостивымъ,
Да съ лютымъ исправникомъ Ло́скутовымъ,
Остыдили домы купецкіе,
Осрамили дочери отецкія,
Сняли съ дѣвокъ законъ родительскій.
Которая дѣвка на возрастѣ,
Которая дѣвка на выданьи,
Велятъ дѣвку въ наборъ верстать,
Въ наборъ верстать — замужъ вѣнчать,
Не спрося отца-матери.
А кому купцамъ чада отдать?
А кому купцамъ зяти звать?
Отдать чада въ люди навозные[5],
Звать зятьми воры-посельщики,
Варнаки, шпанцы приблудные…
А того дѣла отъ вѣку не слыхано,
У святыхъ отцевъ не благославлено,
Въ царскомъ законѣ не показано.
Горюшкомъ дѣвки ряжены,
Бѣдою обуваются,
Стыдобою русы косы чешутъ[6].
А еще генералъ Пестелевъ,
Съ Трескинымъ губернаторомъ,
Скурлатомъ немилостивымъ,
Да съ лютымъ исправникомъ Ло́скутовымъ
Хитятъ твою царскую худо́бицу:
Которо золото, — на себя пишутъ,
Которы руды, на себя роютъ,
Который соболь, — себѣ шубу шьютъ,
Которо вино, — на свой хабаръ берутъ,
Убытчатъ кабаки государевы,
Кабалятъ люди вольные,
Ямскіе, трактовые[7].
Какъ слышитъ-прослышитъ генералъ Пестелевъ,
Что сбирались купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе,
Писали слезную грамоту,
Посылали гонцовъ-бойцовъ
До славнаго города Питера
Въ саморуки Его Царскому Величеству
Государю Императору
Александру Павловичу.
Возгрянетъ-возгаркнетъ генералъ Пестелевъ
Къ Трескину губернатору,
Скурлату немилостиву,
Да къ лютому исправнику Ло́скутову:
— Ой вы, мои слуги вѣрные!
До сю пору мы страха не видывали,
А нонѣ страхъ въ глаза глядитъ,
Коли царь сибирскія правды дознается,
Сказнитъ-срубитъ — будетъ, — намъ буйны головы.
А было намъ бойцовъ-гонцовъ поймать-словить,
А было купцовъ въ острогъ посадить,
Ковать въ кандалы крѣпкіе,
За рѣшетки желѣзныя.
Губернаторъ Трескинъ, скурлатъ немилостивый,
Со лютымъ исправникомъ Ло́скутовымъ
Втѣпоры были догадливы:
Скочили-метались на Енисей-рѣку,
Поймали-словили гонцовъ-бойцовъ,
Схватили-связали отцовъ-купцовъ,
Ковали въ кандалы крѣпкіе,
Сажали за рѣшетки желѣзныя
Съ ворами, разбойниками,
Варнаками, шпанцами[8].
Гонцы-бойцы по острогамъ сидятъ,
Отцы-купцы кандалми гремятъ,
А генералъ Пестелевъ
Съ Трескинымъ-губернаторомъ,
Скурлатомъ немилостивымъ,
Да лютымъ исправникомъ Ло́скутовымъ,
Плюютъ купцамъ въ бороды,
Въ глаза надсмѣхаются:
— Вамъ-ли купцамъ на меня ятися?
Вамъ ли супротивничать?
Хочу, — купцомъ вошей кормлю,
Хочу, — купца въ пролубь сажу!
Васъ, купцовъ, Богъ забылъ,
Богъ забылъ, царь не милуетъ.
А всѣ вы, купцы, мошенники,
Сутяжники, злые ябедники.
Снаряжу я, генералъ Пестелевъ,
Караулы-команды строгіе,
Поставлю заставы крѣпкія,
Рогатки желѣзныя
Кругъ-покругъ Иркутскова, Нерчинскова,
Красноярскова, Томскова, Тобольскова,
Енисейскова, Барнаулъ-города:
А не станетъ вамъ, купцамъ, хода-выхода,
А не будетъ вамъ писать ябеды,
А не будетъ посылать гонцы-бойцы
До славнаго города Питера
Въ саморуки Его Царскому Величеству
Государю Императору
Александру Павловичу.
Не видать свиньямъ солнца на небѣ,
Не дойдти купцамъ до правды царскія.
Втѣпоры купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе,
Сибиряковы, Передовщиковы,
Киселевы, Пѣтуховы. Трапезниковы, —
Они были догадливы:
Сходились во единый кругъ,
Думали думу за единый духъ,
Новили слезную грамоту,
Выкликали охотника:
— А и кто у насъ гонецъ-боецъ —
Пройдтить караулы строгіе,
Заставы-шланбомы крѣпкіе,
Рогатки желѣзныя?
Отвезти слезную грамоту,
Челобитье сибирское,
До славнаго города Питера
Въ саморуки Его Царскому Величеству
Государю Императору
Александру Павловичу?
Всѣ бойцы-гонцы призадумались,
Призадумались, пріужахнулись.
Другъ за дружку прячутся,
Другъ за дружкой къ двери пятятся.
Одинъ боецъ слово вымолвилъ:
— Не бывать удалому охотнику
Супротивъ Михайлы Саламатова.
А родомъ Михайло — мѣщанскій сынъ,
Изъ Иркутскова города,
Слободы зарѣчныя.
— Ой ты, Михайло Саламатовъ, мѣщанскій сынъ!
А и чѣмъ намъ, купцамъ, тебя, Михайлу, жаловать, —
Прошелъ бы ты, Михайло, караулы строгіе,
Заставы-шланбомы крѣпкіе,
Рогатки желѣзныя?
Отвезъ бы, Михайло, слезную грамоту
Его Царскому Величеству
На злого начальника
Генерала Пестелева,
Съ Трескинымъ губернаторомъ,
Скурлатомъ немилостивымъ,
Да лютымъ исправникомъ Ло́скутовымъ?
Мы-те, Михайлѣ Саламатову,
Сошьемъ шубу соболиную,
Шапку бобровую,
Еще дадимъ мѣру золота,
Мѣру серебра,
Мѣру скатнаго жемчуга,
Цвѣтного каме́нья по душѣ бери.
Не труба золотая грянула,
Не звоны серебряные звякнули,
Не варганы взварганили, —
Возго́ворилъ Михайло Саламатовъ, мѣщанскій сынъ:
— Не хочу каменья-жемчуга,
Не возьму мѣру золота,
Не приму мѣру се́ребра,
Не надоть Мишутѣ шубы соболиныя,
Шапки бобровыя, —
А то мнѣ, Мишутѣ, надобе:
Помогли бы Спасъ Милостивый,
Пресвятая Богородица Абалацкая!
А мы отъ міру не отказчики,
А мы за міръ стояльщики:
Ѣхать мнѣ, Мишутѣ, гонцомъ-бойцомъ
Къ Его Царскому Величеству
Государю Императору
Александру Павловичу!
Хоть и не жить — бѣду доложить
Про злого начальника
Генерала Пестелева,
Трескина губернатора,
Скурлата немилостива,
Про лютаго исправника Ло́скутова.
На́-обѣдь Саламатовъ коня кормилъ,
Въ полуночь Саламатовъ коня сѣдлалъ,
Въ глухую ночь со двора съѣхалъ.
Уздечка у Мишуты въ пятьдесятъ рублей,
Сѣдельцо подъ Мишутою въ пятьдесятъ рублей,
Коню подъ Мишутою цѣны нѣтъ:
Плачены многія тысячи.
Проѣхалъ Мишута караулы строгіе,
Заставы-шлонбомы крѣпкіе,
Рогатки желѣзныя:
Команды Мишуту не учуяли,
Заставы Мишуту продрёмили,
Рогатные казаки глазами прохлопали.
Скочилъ Мишута на Свято-море,
На славный Байкалъ-озеро,
Со Свята́-моря на Шилку-рѣку,
Съ Шилки-рѣки на Амуръ-рѣку,
Съ Амуръ-рѣки въ Китай-пески,
Ѣхалъ Мишута три года,
Три года, три мѣсяца,
Три мѣсяца, да три дня,
Три дня да три часа,
Три часа съ тремя минутами.
Онъ ѣхалъ, съ сѣдельца не слазивалъ,
На мать сыру-землю не прилягивалъ.
Ѣхалъ Мишута песками китайскими,
Ѣхалъ Мишута лѣсами сибирскими.
Ему частыя звѣздочки посвѣчивали,
Его дикіе звѣри не трогали,
Киргизъ-народъ не обидѣли.
Пріѣхалъ Мишута на Яикъ-рѣку,
Съ Яикъ-рѣки на Волгу-рѣку,
Съ Волги-рѣки на Москву-рѣку (sic![9])
Ко славному городу Питеру, —
Билъ челомъ Его Царскому Величеству
Государю Императору
Александру Павловичу
На злого начальника
Генерала Пестелева
Съ Трескинымъ губернаторомъ,
Скурлатомъ немилостивымъ,
Да съ лютымъ исправникомъ Ло́скутовымъ.
Какъ принялъ Его Царское Величество
Государь Императоръ Александръ Павловичъ
Бумагу золотой обрѣзъ,
Ярлыкъ скорописчатый,
Челобитье Сибирское —
Опечалился Государь, затуманился,
Повѣсилъ па правое плечо головушку,
Уронилъ слезу жемчужную
На шелко́вую бороду.
— Ахти мнѣ, купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе!
А вы мнѣ, Царю, до сердца дошли!
Досюль я правды сибирскія не видывалъ,
А нонѣ правда — жива — въ глазахъ стоитъ,
Въ глазахъ стоитъ, слезу точитъ,
Кулакомъ утирается.
Исполать тебѣ, Михайло Саламатовъ сынъ,
Что довезъ ты слезную грамоту,
Таё-ли правду сибирскую.
Еще чѣмъ тебя, Михайлу, жаловать?
Дамъ тебѣ, Михайлѣ, шубу соболиную,
Шапку бобровую,
Мѣру красна золота,
Мѣру чиста серебра,
Мѣру скатнаго жемчуга,
Цвѣтного каменья по душѣ бери.
Еще тебя, Михайлу, пожалую:
Садись, Михайло, со мною за одинъ столъ,
Ѣшь со мною съ одного блюда,
Пей вино изъ одно стаканчика! —
Чтобы знали всѣ люди русскіе,
Каково Царь правду чествуетъ!
Отвѣчалъ Михайло Саламатовъ-сынъ:
— Я на жалованьи благодарствую,
На почестьи поклонъ кладу,
Цѣлую руку царскую.
Не надоть мнѣ шубы соболиныя,
Шапки бобровыя,
Краснаго золота,
Чистаго серебра,
Цвѣтного каменья, скатнаго жемчуга.
Я на жалованьи благодарствую,
На почестьи поклонъ кладу,
Цѣлую руку царскую.
Не съумѣю, мужикъ, за царскимъ столомъ сидѣть,
Оробѣю, мужикъ, ѣсть съ блюда царскаго,
Пить вино изъ стакана государева.
Я на жалованьи благодарствую,
На почестьи поклонъ кладу,
Цѣлую руку царскую.
Ты пожалуй меня, православный царь,
Твое Царское Величество
Государь Александръ Павловичъ!
Суди-казни злого начальника,
Генерала Пестелева,
Съ Трескинымъ губернаторомъ,
Скурлатомъ немилостивымъ,
Да лютымъ исправникомъ Ло́скутовымъ.
На томъ тебѣ челомъ бьемъ,
На томъ благодарствуемъ,
Иныя награды не ищемо:
Награда будетъ отъ Бога на небеси,
Отъ Пресвятой Богородицы Абалацкія.
Не громы прорыкали,
Не урманы[10] всколыхнулись,
Не окіянъ-море взбушевалося, —
Молвилъ слово православный Царь,
Его Царское Величество
Государь Императоръ Александръ Павловичъ:
— А гдѣ мои слуги вѣрные,
Господа князи, бояре, фермаршалы?
Вы сѣдлайте борзыхъ коней,
Выѣзжайте во Иркутскъ-городъ,
Судите злого начальника
Генерала Пестелева,
Трескина губернатора,
Скурлата немилостива,
Да лютого исправника Ло́скутова.
А будетъ генералу Пестелеву —
Срубить буйну голову.
А будетъ Трескину, губернатору —
Ѣхать въ остроги Колымскіе.
А будетъ исправнику Ло́скутову —
Копать руды нерчинскія.
Чтобы Цареву правду помнили,
Цареву имени чествовали,
Царевы слова слушали,
Царевой казны не зорили.
Царевъ народъ не обидѣли.
На томъ мы, купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе,
Молебствуемъ Спасу Милосердному,
Пресвятой Абалацкой Богородицѣ.
На томъ мы, купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе,
Честь-хвалу воздаемъ, славу поемъ,
Славу поемъ, благодарствуемъ
Его Царскому Величеству
Государю Императору
Александру Павловичу.
На томъ мы, купцы сибирскіе,
Иркутскіе, томскіе, тобольскіе,
Поминаемъ память вѣчную
Мѣщанину Михайлѣ Саламатову —
Отъ міра не отказчику,
За міръ честному стояльщику,
Что отыскалъ, Михайло, правду царскую,
Оправдалъ правду сибирскую
Супротивъ злого начальника
Генерала Пестелева!
