Предисловіе къ первому изданію.[править]
Настоящее изданіе моихъ драматическихъ произведеній вызвано требованіемъ нѣкоторыхъ изъ нихъ для провинціальныхъ театровъ; пока выдается только первый томъ; отъ благосклонности, съ какой онъ будетъ принять публикой, зависитъ дальнѣйшая судьба изданія…
По плану все изданіе должно состоять изъ трехъ томовъ. Въ первый включены: «Слобода Неволя», «Фролъ Скабѣевъ», «Каширская старина» и «Темный и Шемяка». Во второмъ предполагается помѣстить слѣдующія пьесы: «Изъ мрака къ свѣту», «Княгиня Ульяна Вяземская», «Разрушенная Невѣста», «Царевичъ Алексѣй», «Франческа Риминійская»; третій составятъ: «Непогрѣшимые», «Смерть Мессалины», «Сидоркино дѣло», «Трогирскій всевода» и «Столичный Слетокъ». Итого, четырнадцать піесъ; въ изданіе не включены нѣкоторыя юношескія произведенія, которыя хотя и даются порою доселѣ въ провинціи, но не представляютъ, по-моему, интереса для читателей. Для театровъ же они имѣются въ литографированныхъ изданіяхъ.
Оглядываясь на мою свыше двадцатилѣтнюю драматургическую дѣятельность, замѣчу слѣдующее. Изъ четырнадцати піесъ три, а именно «Слобода Неволя», «Разрушенная Невѣста» и «Царевичъ Алексѣй», не дозволены доселѣ къ представленію. «Слобода Неволя», написанная почти одновременно съ трагедіей графа А. К. Толстого «Смерть Іоанна Грознаго», не разъ въ теченіе 20 лѣтъ разсматривалась драматической цензурой, неизмѣнно налагавшей на нее свое veto. Вначалѣ я склонялся къ мысли, что причиной тому ея, такъ-сказать, романтичность, отсутствіе въ ней академической важности, полагавшейся во время оно принадлежностью «исторической» драмы; но послѣ допущенія на сцену «Василисы Мелентьевой», рисующей Грознаго въ домашнемъ быту, не просто какъ царя, но и какъ живую личность, причина сказаннаго veto для меня неясна. Въ двухъ другихъ піесахъ: въ «Разрушенной Невѣстѣ» и «Царевичѣ Алексѣѣ», драматическая цензура не усматриваетъ по существу ничего подлежащаго запрещенію; и единственная причина ихъ недопущенія на сцену заключается въ устарѣвшемъ правилѣ, возбраняющемъ безусловно появленіе на театральныхъ подмосткахъ царствовавшихъ лицъ дома Романовыхъ, начиная съ Михаила Ѳедоровича. Правда, говорятъ еще, что если ужъ допустить изображеніе Петра на сценѣ, то желательно, чтобъ онъ былъ представленъ въ одинъ изъ безусловно-доблестныхъ моментовъ своей исторіи. Уже Лессингъ показалъ ошибочность такого воззрѣнія на театръ: трагическая муза невиновна въ тонъ, что по самой сущности своего искусства можетъ изображать героическія личности только въ трудныя и горькія минуты ихъ жизни.
Что касается моей театральной карьеры, то врядъ ли ее можно назвать особенно счастливой. Изъ одиннадцати дозволенныхъ цензурой піесъ на императорскомъ театрѣ въ Москвѣ было поставлено шесть, то-есть только половина, а именно: «Фролъ Окабѣевъ», «Каширская Старина», «Темный и Шемяка», «Изъ мрака къ свѣту», «Ульяна Вяземская» и «Смерть Мессалины». Сверхъ того, «Сидоркино дѣло» и «Трогирскій воевода» въ Москвѣ нашли себѣ пріютъ на частныхъ сценахъ; первая въ театрѣ г-жи Вренко, вторая у г. Лентовскаго. Въ Александринскомъ театрѣ произошло нѣчто подобное: послѣ «Фрола Скабѣева» и «Каширской Старины», постановка коихъ никакъ не можетъ быть названа безвыгодной для дирекціи (а у насъ въ театрѣ прибыль цѣнится выше искусства), я былъ изгнанъ изъ театра на цѣлыя восемь лѣтъ кряду. Затѣмъ были поставлены: «Сидоркино дѣло», «Трогирскій воевода» и «Столичный Слетокъ». Итого, пять тесъ изъ одиннадцати, то-есть менѣе половины. Двѣ піесы, а именно «Франческа Риминійская» и «Непогрѣшимые», вовсе не были поставлены ни на одной изъ столичныхъ сценъ, хотя прошли всѣ подлежащія мытарства. Нынѣ всѣ мои піесы поголовно исключены изъ репертуара императорскихъ театровъ, и мое имя вовсе не появлялось бы на столичныхъ афишахъ, если бъ московскіе любители и г-жа Козловская въ Петербургѣ раздѣляли относительно меня мнѣніе дирекціи.
N. В. Въ настоящее изданіе, тщательно пересмотрѣнное авторомъ, внесены необходимыя измѣненія, сокращенія и дополненія, а потому желательно, чтобъ режиссерскія управленія, при постановкѣ или возобновленіи піесъ, руководствовались предлагаемымъ текстомъ.
12-го февраля, 1886.
СЛОБОДА НЕВОЛЯ.[править]
Какъ и сталъ православный царь грознѣй прежняго,
Онъ за правду-за-неправду дѣлалъ козни лютыя.
За всѣ грѣхи былыхъ временъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За узаконенный развратъ,
За грѣхъ Царя-святоубійцы,
За разоренный Новоградъ.
ОТЪ АВТОРА.[править]
Читателямъ, безъ сомнѣнія, извѣстно, какъ много потрудился покойный Константинъ Сергѣевичъ Аксаковъ для русской исторіи, а также его мастерское объясненіе характера Грознаго (охотно приписываемое Костомарову), — а потому понятно, почему настоящее сочиненіе посвящается его памяти.
Мнѣ хотѣлось нарисовать Грознаго не какъ Іоанна-царя, а какъ грознаго царя Ивана Васильича, выводившаго измѣну съ святорусской земли; какъ человѣка, въ его домашней обстановкѣ, въ его отношеніяхъ къ слугамъ-опричникамъ и тѣмъ, кого любилъ онъ, для которыхъ онъ былъ не царемъ, а Ваней, Ванюшей, бѣлымъ голубемъ. Мнѣ хотѣлось изобразить Слободу Неволю, это преддверіе Тушина, гдѣ самъ царь прикидывался царикомъ, и еще ниже — бояриномъ Иваномъ Московскимъ, — эту угарную нравственную атмосферу (если можно такъ выразиться), окружавшую его и отчасти имъ самимъ созданную.
Долгомъ считаю принести благодарность тѣмъ гг. криикамъ и литераторамъ, которые были столь добры, что прочли мою драму въ рукописи и указали на то, что требовало исправленія. Насколько могъ, я воспользовался ихъ совѣтами, и еще разъ благодарю ихъ за вниманіе.
Грозный царь Иванъ Васильевичъ.
Царевичъ Иванъ Ивановичъ (по 16-му году).
Князь Аѳанасій Вяземскій, Малюта-Григорій Лукьянычъ Скуратовъ, Ѳедоръ Басмановъ, опричники.
Михайло Темрюковичъ, Черкасскій князь, шуринъ царскій.
Угаръ, прозванный Бѣсомъ, веселый человѣкъ, царскій любимецъ.
Иванъ Петровичъ Челяднинъ, земскій бояринъ, старикъ.
Марья, Иванова Петровича жена.
Груня Юрьевна, племянница ея по сестрѣ.
Патрикѣвна, прозванная Лисой, Грунина мамка.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.[править]
Постой! Постой! Куды спѣшишь, молодка?
Охъ, чтобъ тѣ! До-смерти спужалъ, треклятый!
Анъ не треклятый, а крещенный вышелъ.
Отстань! Ступай своей дорогой, дьяволъ!
Не дьяволъ, а прозвали люди Бѣсомъ.
Да ты не очень! Вишь, хоромы близко,
Какъ крикну, — и къ боярину сведутъ;
А онъ у насъ шутить не любитъ, грозный.
Нашъ погрознѣе. Мы опричъ живёмъ.
Ты, что жъ, озорничать и впрямь затѣялъ?
Ты не сердись. Дай разглядѣть себя,
Ты, можетъ, мнѣ придешь еще по нраву:
Свезу тебя въ высокій теремокъ,,
Одѣну что татарскую царевну,
Кормить-поить что на убой начну.
Ну на, гляди! По нраву ли старуха?
Тьфу, старая! А мнѣ и невдомекъ,
Бѣжишь молодкой, лаешь что щенокъ…
Ба, ба! да это Патрикѣвна!.. здравствуй!…
Аль кума не признала?
Что за кумъ?
Угара помнишь?
Нешто ты Угаръ?
Вечоръ еще Угаромъ люди звали,
А нонѣ и кума признать не хочетъ!
Дай погляжу. Угаръ и есть! Здорово! [Цѣлуются].
Вотъ: правду баютъ, что гора съ горою
Не сходятся, а люди такъ столкнутся.
Давненько мы съ тобою не видались, —
Годковъ съ десятокъ будетъ, аль поболѣ?
А мы вѣдь думали: пропалъ, на Волгу
Въ разбойнички ушелъ. Охъ, куманекъ!
Не чаяла тебя живымъ увидѣть.
Ты гдѣ жъ теперь? За кѣмъ живешь, голубчикъ?
Аль бродишь по свѣту, куда глаза
Глядятъ? Аль денегъ раздобылъ, да зажилъ
Своимъ домкомъ? Разсказывай скорѣй,
Все выложи.
Я нонѣ, Патрикѣвна,
Въ высокія хоромы залетѣлъ,
Которыхъ выше нѣтъ на бѣломъ свѣтѣ.
Что врешь то? дѣло говори.
Не вру.
Бояринъ есть такой, Иванъ Московскій, —
Такъ я сейчасъ за нимъ живу въ веселыхъ.
У самого царя!?
Въ самой Неволѣ.
Зато воленъ, кума, что вздумалъ дѣлать.
На что метнулъ очами, — то и наше.
Задумалъ что, и явится сейчасъ.
Есть у меня и скатерть-самобранка,
И неразмѣнный рубль живетъ въ мошнѣ.
Намъ хорошо. Своя рука владыка.
Будь помоложе, и тебя бы сгребъ.
Ты это чувствуй.
Господи мой Боже!
Да ты не врешь? И впрямь живешь въ веселыхъ?
Ѳома невѣрная! Хошь, шубу, что ли,
Съ тебя сорву, а ты достань потомъ;
Не только ты, — бояринъ не добудетъ.
Въ сорочкѣ ты родился, куманекъ!
Не у царя, гдѣ жъ счастью быть, желанный?
Бываетъ счастье людямъ, охъ, бываетъ!
Ты что жъ горюешь?
Какъ не горевать-то?
Житье-то наше что ни есть худое.
Житье-житье! какъ всталъ — и за вытье!
Коли бъ не Груня, — бѣгомъ убѣжала бъ.
Что такъ?
Веселья нѣту никакого.
У добрыхъ у людей и въ посто-тъ праздникъ,
У насъ о масленой великій постъ.
Ты у кого живешь?
А у Ивана
Петровича, — что на сестрѣ женатъ
Покойницы боярыни-то нашей, —
Бояринъ Челяднинъ зовутъ; чай, знаешь.
Какъ намъ не знать! Записанъ въ поминанье.
Ты что же у него?
А съ Груней взяли.
Боярыня-то наша померла,
Лукерья-то Степановна Зажитныхъ,
Такъ къ бабушкѣ-старушкѣ перешли,
А въ нонѣшнемъ году и бабка наша
Туда жъ отправилась. Куда намъ дѣться?
А Челяднинъ женатъ, чу, на сестрѣ
На Марьѣ на Степановной, — такъ взяли
Къ себѣ Груняшу. Понялъ?
Ни, не понялъ
Куды намъ мудрость экую понять!
Племянницу, слышь, тетка пріютила,
Ну и меня, — я мамка; не бросать же.
Да стой ты, таранта! Дай слово молвить.
Что соску тычешь, — не ребенокъ малый,
Давно смекнулъ. Ты вотъ что мнѣ скажи:
Чай, у тебя боярышня невѣста,
Такъ пригожа ль собой?
Тебѣ зачѣмъ же?
Аль женишокъ какой есть на примѣтѣ?
Узнаешь послѣ. На-перво отвѣтъ
Держи.
Да что? — пора бы дѣвку замужъ;
А ужъ собой — перомъ не описать!
Не врешь, кума?
На мѣстѣ провалиться!
Да лопни у меня глаза!
Постой!
Ты слушай, баба, да на усъ мотай,
А нѣтъ, такъ на косу. Ты мнѣ не путай,
А доложи по истинной по правдѣ;
Мое такое дѣло: надо вызнать,
Гдѣ дѣвицы-красавицы живутъ.
Тебѣ зачѣмъ?
Сорока, право слово!
Все Якова про всякова твердитъ. —
Царица померла у насъ, — слыхала?
Чего не слышать: не въ щели живемъ.
Слыхала, такъ смекай, кума. Намъ надо
Красавицу такую раздобыть,
Чтобъ показать царю не стыдно было,
Чтобъ государю не скучать вдовцомъ,
Чтобъ было съ кѣмъ имѣть ему забаву.
Ну, ну, смекнула. Царскій кусъ Груняша:
Одно названье ей, что царскій кусъ.
Да что расхваливать? Чай, помнишь нашу,
Лукерью-то Степановну — охъ, дура! —
Ему не помнить! Баяли у насъ,
Что-де сама Угару приглянулась,
Съ того-молъ и сбѣжалъ. Не правда, скажешь?
Что замолчалъ? Аль про былое вспомнилъ?
Охъ, быль скрозь землю прорастётъ; горами,
Чу, не засыпать. А теперь каковъ?
Все заришься на дѣвокъ да молодокъ?
Аль оженился, постепеннѣй сталъ? —
Да что жъ ты мнѣ не скажешь, куманёкъ,
Женатъ живешь, аль досель холостъ бродишь?
Такъ Груня-то въ покойницу?
Двѣ капли.
А повѣрнѣй сказать, — пригоже вышла. —
Да что жъ ты мнѣ не скажешь: оженился,
Аль нѣтъ?
Узнаешь послѣ.
Все-то послѣ!
Да что и спрашивать! Извѣстно, холостъ:
Не сталъ бы за старухой…
Помолчи…
Дай съ мыслями собраться… Пригожа,
Куда какъ пригожа была Лукерья
Покойница Степановна!.. Такъ Груня
Еще покраше будетъ, говоришь?
И съ мѣста не сойти!
Ну, — слушай, баба!
Ты оборудуй мнѣ, — сама какъ знаешь, —
Чтобъ въ Слободу Груняшѣ захотѣлось.
Такъ захотѣлось — не сдержать ничѣмъ!
Ты съ утренней зари и до вечерней
Тверди одно: что счастье за царёмъ,
А нонѣ царе-тъ вдовый. Ну, — смекнула?
Ты, что жъ, боярышню въ царицы прочишь?
Не мы съ тобой царицъ-то выбираемъ,
А самъ возьметъ, — коли придетъ по нраву;
А наше дѣло: какъ къ нему доставить;
Сумѣетъ дѣвка, будетъ и царицей,
А не сумѣетъ, — все жъ не наше дѣло,
Про то самъ знаетъ. Вотъ тебѣ и сказъ.
Да гдѣ же само-тѣ поглядитъ Груняшу?
Извѣстно въ Слободѣ. Не прибѣжитъ
Сюда. Хлѣбъ за-брюхомъ не ходитъ.
Вѣрно.
Какъ въ Слободу попасть, — пустое дѣло!
Я научу. Иди теперь за мной,
Тутъ у меня пріятель недалече,
Степанко Ворошило, — важный парень!
Мы у него съ тобой медку попьёмъ,
И по рукамъ ударимъ. На морозѣ
И холодно, и дѣло не такое,
Чтобъ рѣчь держать въ проулкѣ. Гайда, баба!
Да какъ же мнѣ?.. Домой спѣшить бы надо..
Спохватятся…
Эхъ ты, кума, кума!
Состарилась, не нажила ума!
А Патрикѣвною Лисой прозвали!
Давно ли на Москвѣ?
А на Покровъ
Пріѣхали; на самый на Покровъ.
Такъ много ль будетъ?
Безъ году недѣля.
Куда ходила?
Отпросилась, значитъ.
Къ вечернѣ, въ Чудовъ монастырь молиться,
Да грѣшнымъ дѣломъ встрѣтила товарку,
Такъ у нея и засидѣлась.
Ладно.
Спохватятся, — скажи, что заплуталась;
Не вѣкъ вѣдь на Москвѣ живешь — повѣрятъ.
А вотъ что, куманекъ: — коль это дѣло
Да выгоритъ, такъ мнѣ бы шубу, что ли…
Что шуба! хошь, кума, живьёмъ зашьёмъ
Въ медвѣжью шубу да собакъ натравимъ:
Упаришься, пока не разорвутъ!
У насъ на это просто. Гайда, баба!
Охъ, ты, смѣхунъ! Ну, ужъ идёмъ, идёмъ!
И вышло, что безъ бабы Бѣсу трудно;
Давно брожу, а безъ кумы пропалъ бы.
СЦЕНА II.[править]
Что государь?
Все хмурый, какъ и былъ.
Вошелъ, а онъ какъ крикнетъ: «Къ чорту! въ пекло!
Не слуги вы, а дармоѣды. Вонъ!
Собаками травить васъ надо!..»
Ой ли?
«Царя потѣшить, и на то не годны». —
Я постоялъ, да съ тѣмъ и вышелъ, Ѳедя.
Ухъ больно грозенъ, слово страшно молвить;
Того гляди, на мѣстѣ искалѣчитъ.
Придумать бы, потѣшить государя.
Да чѣмъ? Охотой, такъ недуженъ. Пиромъ —
Не время.
Охъ, безвременье пришло!
Хоть бы походъ какой затѣялъ, что ли!
Бѣда бѣдой!
А Бѣса не сыскали?
Съ собаками не сыщешь; провалился!
Одинъ онъ разговаривать умѣетъ,
А безъ него, — хоть въ гробъ ложись живой.
Что грозно принахмурился, Малюта?
Что, Ѳеденька, что, маленькій, не веселъ,
Побѣдную головушку повѣсилъ?
Гдѣ пропадалъ? Недѣлю не видать!
Ужъ мы искать тебя вездѣ пытали;
Да гдѣ сыскать, — какъ въ землю провалился!
Я по землѣ хожу, да слѣдъ съѣдаю.
Зачѣмъ взыскалися по Бѣса люди?
Печалится великій государь:
Все ходитъ-бродитъ, слова не промолвитъ,
А очи распалилися огнемъ;
Какъ взглянетъ, до-сердца прожжетъ.
Бѣда
На насъ пришла!
Съ чего кручина встала?
Самъ знаешь: какъ царица померла,
Какъ Марьи Темрюковны-то не стало,
Да ты пропалъ, да мы понадѣвали,
Во, платье смирное.
Придумай, Бѣсъ,
Чѣмъ Бѣлаго царя потѣшить слугамъ;
Мы думали: — ничѣмъ не угодишь.
Охъ вы, люди, люди мои!
У васъ бороды широкія,
У васъ разумы расхожіе, —
Царя потѣшить — толку не хватило!
Походъ бы, что ли, говорю, затѣялъ.
Похода хочешь, — будетъ и походъ.
Да на кого?
На нѣкакихъ мужей:
Учнутъ ихъ бить, пытать, поджаромъ жарить,
Да въ рѣку съ мосту жареныхъ метать.
Измѣну, что ль, провѣдалъ?
Я-то? Нѣту!
Гдѣ мнѣ провѣдать! ничего не знаю.
Сказалъ «походъ», — не сдуру же сбрехнулъ?
Узналъ безъ вѣсти.
Какъ узналъ? откуда?
А тотъ, кто ночью по хоромамъ бродитъ,
Хозяино-тъ большакъ, мнѣ на ушко
Шепни.
Охъ, чтобъ тѣ! Вѣчно съ чертовщиной.
Ты не стращай, а дѣломъ помоги.
И впрямь, вражонокъ.
Время не приспѣло.
Вотъ я повысмотрю его; узнаю,
Чѣмъ жаденъ царь и чѣмъ не сытъ живетъ.
Да съ буйнымъ вѣтромъ переброшусь словомъ,
Вездѣ бываетъ, — може, что и знаетъ.
А вы ступайте, да гостей встрѣчайте:
Пріѣхали отвѣтъ держать царю.
Охъ, дурни, дурни! Что? — безъ Бѣса плохо?
Куда вамъ безъ меня его потѣшить!
Гляди, Угаръ: держися крѣпче, парень!
Затѣялъ дѣло, — не сорвись, гляди!
Кумѣ повѣрить можно; коль Груняша
Въ покойницу лицомъ и станомъ вышла,
Хоть въ половину, — володѣй царемъ!
Опять: дорогой добылъ вѣсть отъ Петьки,
Такую вѣсть, что разлю-ли малина!
Опутаю его: никто не вырветъ;
Пойдутъ по слободѣ людишки баять:
«Кто ближній у царя?» — Угаръ Бѣсенокъ. —
Что жъ, нешто Бѣсъ не супротивникъ этимъ?
Не все Малютѣ съ Ѳедькой пановать!
Не важные бояре уродились,
Такіе же, какъ мы. Пора на смѣну;
Зазнались больно. — Черти, право, черти!
Малюта, — этотъ хоть разуменъ, дьяволъ;
А Ѳедька, — и сказать-то срамно — тьфу!…
Одначе время убираться. Выйдетъ
Прелютый-лютый, ровно левъ рыкучій.
Пускай бояръ своихъ сперва потреплетъ;
Уходится, — и мы челомъ ударимъ. —
На все, на все-то надобна сноровкаі [Уходитъ].
Наѣхали!
Пригнали!
Разступися!
Не видишь: земскіе ползутъ, бояре.
Я думалъ, наши…
Нашимъ гдѣ до земскихъ!
Мы въ приближеньи у царя живемъ,
Въ Неволѣ, на египетской работѣ.
Чу, слободу Неволею прозвали.
Пріѣхать-то нельзя; какъ псы облаютъ.
У насъ и зубы есть на лиходѣевъ.
Кто лиходѣй? скажи.
Да ворѣ шапка
Горитъ.
Ты это на кого же мѣтишь?
Про волка рѣчи, волкъ навстрѣчу.
Вѣрно.
Не къ вамъ пріѣхали, а къ государю,
По государеву его приказу,
За нами дѣло царское — не лайся.
Ты самъ не лайся.
Не доросъ еще
Меня учить, и я тебя не стану;
Учить ли, не учить, — не поумнѣешь.
Съ тебя довольно и того-то сраму,
Что съ худородными дружишься, княже.
Ты, господине, царскихъ слугъ не лай.
Ты сѣдъ, да разумомъ-то, видно, зеленъ.
Царю ты ни указчикъ, ни судья:
Кого поволитъ государь, — того
И въ приближеньи держитъ.
Не указчикъ
Я государю моему, а правду
Всегда скажу.
Мы знаемъ вашу правду!
Завидно вамъ, что любитъ государь
Не васъ, бояръ, а худородныхъ. Вы бы
Съ Литовскимъ меньше перевѣтъ держали,
Такъ, можетъ, и любилъ бы васъ, бояръ.
Что на-вѣтеръ кричать, что лбомъ о стѣну,
Что съ вами говорить, — одно и тоже.
Я помолчу, языкъ поберегу.
Вы честь свою бы берегли.
Отдѣлалъ!
Потише, дѣтки. Самъ идти изволить.
Челомъ бьемъ, государь великій.
Встаньте!
Намъ земно кланяться не подобаетъ:
Единому поклонимся вовѣки! [садятся, бояре встаютъ].
Теперь послушайте царёва слова:
Доколѣ, окаянные, измѣну
Вы сѣять не престанете? Доколѣ
Вы будете меня, вослѣдъ за Курбскимъ,
Обычаемъ лукавымъ поносить?
Царь-де живетъ въ прелюбодѣйствѣ, въ пьянствѣ,
Въ хищеніи, убійствѣ, кровопійствѣ,
Въ грабленіи и сквернѣ, и во всякомъ
Злодѣйствѣ? Что жъ вы замолчали?
Изъ-за угла вы, какъ собаки, хватки;
Въ глаза — позатыкали пасти, псы.
Царь-государь! ни въ чемъ мы не повинны.
Угодники! Святые! А скажите,
Не черезъ васъ ли, пречестныхъ и вѣрныхъ,
Царь въ афродицкія дѣла погрязъ?
Не отняли бы только у меня
Моей юницы, Насти, — ино бы
Не быть и жертвѣ Кроновѣ? Да видно,
И этого вамъ мало показалось,
Несытая утроба завопила:
Вторую, Богомъ данную, супругу
Царицу Марью Темрюковну, — зельемъ
Да чарами поизвели! Спасибо! [кланяется].
Царь-государь! Передъ тобой, владыко,
Насъ оболгали, обнесли лукаво;
Ни въ чемъ мы не повинны.
Кто жъ царицу,
Кто поизвелъ? Скажите, не утайте!
Не "вѣдаемъ, великій государь.
Вдали живемъ, очей твоихъ не видимъ,
Гдѣ вѣдать намъ?
У, старая лиса!
Послушать, — точно не повиненъ.
Только
Царёвыхъ слугъ не лаять было даве,
Коли пріѣхалъ праведника корчить.
Прикинутся, не хуже скомороховъ!
Воды не замутятъ!
Эхъ, дѣтки, полно!
Вы будьте, братья, мудры, яко зміи,
И кротки, яко голуби. — Пождите,
Укоротите сердце. Я, смиренный,
Я, многогрѣшный рабъ, Иванъ Московскій,
Поразберу, кто правъ, кто виноватъ. [Боярамъ]
Вы, пречестные, пресвятые старцы,
Простите многогрѣшнаго! [кланяется]. Да только
Повѣдайте: — кто съ чернецомъ Филиппомъ
Поизвести опричниковъ хотѣлъ?
Кто возмущалъ народъ противъ владыки?
Кто лаялъ царскихъ слугъ?
Не извести
Опричниковъ, — молить тебя хотѣли,
Чтобъ володѣлъ попрежнему ты нами.
Со всѣмъ народомъ, вѣдаешь, владыко,
Ходили мы молить митрополита…
Митрополита, старая собака?
Чернецъ Филиппъ, соборомъ осужденный, —
А ты его митрополитомъ мнишь?
Царь-государь…
Ты погоди маленько. —
Аль говорить заказано царю,
Передъ боярами и слово молвить?
О чемъ молить? Чѣмъ неугоденъ сталъ?
Аль тѣмъ, что вороги мои побиты,
Аль тѣмъ, что отъ Литвы забралъ я Полоцкъ?
Что за измѣну васъ, бояръ, казню?
Припомните, что намъ вы сотворили!
Могу ль исчислить всѣ напасти ваши?
Ты, ты, Иванъ! Ты самый лютый, дьяволъ!
Не ты ль съ товарищи, — когда Москва
Горѣла, — наущалъ народъ, что будто
Мать нашей матери, княгиня Анна,
Съ дѣтьми своими и съ людьми со всѣми,
Сердца повынимали человѣчья
И таковою чарой попалили
Весь городъ? И не вы ль, въ тѣ дни, убили
Княгини Анны сына, въ церкви Божьей,
Безвинно, Юрья Глинскаго? Не вы ли
Помостъ церковный омочили кровью?
Не вы ль тогда народъ повозмутили,
Чтобъ насъ, царя, убить за то, что будто, —
Какъ лгали вы, собаки! — у себя
Хоронимъ мы княгиню Анну съ сыномъ?
Царь-государь!..
Молчи, смердящій песъ!
Я много васъ рубилъ и жегъ, и вѣшалъ,
Да не въ конецъ извелъ проклятый родъ!
Ты прежнюю вину бы помнилъ, дьяволъ,
Не то, чтобъ снова возмущать народъ
Да умышлять на вѣрныхъ слугъ царёвыхъ! [Помолчавъ].
Ну, говори теперь!
Царь-государь!
Послушай стараго меня; мнѣ поздно
Передъ тобой, владыко, лгать; стою
Одной ногою въ гробѣ. Не измѣну
Съ митрополитомъ мыслили мы сѣять,
Молить тебя: да правишь нами грозно,
Какъ прежебывшіе цари. Измѣны
Не станемъ хоронить, а лиходѣевъ
Въ тебѣ на казнь народомъ приведемъ.
Не повели насъ обижать и грабить
Опричнинѣ твоей. Земля вся стономъ стонетъ,
Народу тяжко; охъ, несется вопль
Къ Господнему престолу неустанно!
Они не слуги вѣрные твои,
А земскіе мучители. Что дѣвицъ,
Что женъ честныхъ безчестно осквернили!
Что предъ тобою обнесли бояръ!
Что крови неповинной источили! [Снова бьетъ челомъ].
Спасибо, старче! Дурака меня
На разумъ наставляешь. [Отойдя]. Не Ивану
Царить отнынѣ на Московскомъ царствѣ,
А хоть Ивану, да не мнѣ болвану.
Слагаю днесь вѣнецъ и скипетръ. Будетъ;
Поцарствовалъ. Теперь служить пойду.
Се на тебя вѣнецъ свой возлагаю,
Передаю разумнѣйшему скипетръ.
Се возвожу тебя на столъ Московскій.
Царь-государь…
Замкни уста, и дѣлай,
Что приказалъ. Съ царева мѣста станешь
Повелѣвать. [Взводитъ его на мѣсто].
Я твой холопъ отнынѣ,
Иванецъ, сынъ Васильевичъ, Московскій!
Иване, буди здравъ, царю Московскій!
Се кланяюсь съ людишками моими!
Здравъ буди!
Только помни, песъ смердящій!
Что я возвелъ тебя на столъ Московскій,
И я же воленъ низвести тебя.
Сниму вѣнецъ, и скипетръ отниму!
Се грозный царь стоитъ передъ тобою!
Похочетъ, такъ убьетъ, и трупъ собакамъ
На снѣдь отдастъ, — такимъ же, какъ ты самъ.
Прикончите, ребята!
Гайда! гайда!
А вы, проклятые, въ Москву ступайте!
Своимъ скажите всѣмъ, что царь-де правитъ,
Какъ прежебывшіе цари: казнитъ
И жалуетъ, кого похочетъ. [Бояре бьютъ челомъ]. Вонъ!
Охъ, дѣтки, плохо намъ на бѣломъ свѣтѣ!
Нѣтъ мѣста намъ: повсюду-то измѣна!
Царь-государь! А мы-то, псы, на что?
Ты укажи, повыведемъ измѣну.
Не одного, — хоть сотню подавай!
Намъ рукъ не стать жалѣть: была бъ работа!
На васъ однихъ моя надёжа, дѣтки.
Не даромъ я вамъ песьи морды далъ, —
Грызите лиходѣевъ нашихъ. Метлы
Не даромъ вамъ привѣсилъ: выметать
Измѣну треба. Кромѣ васъ, не любитъ
Никто царя Ивана; нѣтъ, не любятъ.
И это намъ не дико: — я не русскій,
Отъ кесаря отъ Августа веду
Свой родъ. Вылъ у него братъ Прусъ; отъ Пруса
Князь Рюрикъ, первый русскій князь, пошелъ,
А мы отъ Рюрика и Мономаха.
Пріюта нѣтъ Ивану на землѣ,
На Святорусской нѣтъ ему пригрѣвы —
Никто его не любитъ, не голубить.
Какъ не найтись; народу есть довольно.
А, вражій сынъ! Откуда проявился?
Гдѣ былъ?
По свѣту вольному бродилъ.
Все по землѣ широкой, мимоходомъ
И по опричнинѣ.
Теперь откуда?
А съ огорода, земскій воевода.
Сюда пошто и какъ зашелъ?
Ногами.
Не выйти бы отсюда головой,
Широкою дорогою въ окошко?
Я не лукошко, чтобъ швырять въ окошко.
А и лукошко, да добра полно.
Съ бѣсовскимъ дѣломъ, ась?
Спроси, отвѣчу.
Ты отвѣчай, да правду: не бреши.
Не я, песъ брешетъ.
Ты не вздумай лаять.
Брешу безъ лай, лаю безъ брехни.
Ну, гдѣ ты, вражій сынъ, шатался?
Подъ тыномъ, подъ заборомъ ли валялся?
Гдѣ въ зашеекъ дружка милова гнали?
А гдѣ честь-честью и метлой встрѣчали?
О подворотню на Москвѣ запнулся,
Чуть не упалъ, да на куму наткнулся;
Она меня водицей угощала
Да на дорогу сказку разсказала.
Не таровата у тебя кума-то.
Боли бы, молвила, была вѣстима,
Для кума-де винца бы искупила.
А сказка про кого?
Про царь-дѣвицу,
Да про царя, да про куму-лисицу.
Замысловата у тебя кума-то.
Лисою Патрикѣвною зовутъ.
Разсказывай, что ль, сказку.
Охъ, не время!
Чу, сказка-то одна, ушей-те много.
Эй, вы, повыдьте!
Неугодны стали.
Ты, Ѳедька, поворчи; не слышно, громче!
Царь-государь! помилуй, не гнѣвися.
Пошелъ, дуракъ, а по-нѣмецки — маршъ!
Лукьянычъ… ты того… да хорошенько…
Пошарь… сыщи Иванову жену.
Сыскать не долго. А потомъ прикончить?
Ужъ ты сейчасъ и за топоръ, мясникъ!
Ты вороти бояръ, да полегоньку
Повывѣдай у нихъ, и что, и какъ.
Охъ, государь! Охъ, свѣтъ ты нашъ владыко!
Не погнѣвись, что молвилось грубенько…
Все отъ усердья… Вотъ, — и твердо знаю,
Что треба честь боярамъ воздавать,
И воздаю… А на словахъ-те грубъ…
Все отъ усердья…
И поди, усердствуй…
Лихъ жилъ не рви да не ломай костей…
Чтобъ я да жилы?.. Господи!.. когда же?..
Ну, сказывай!
Сухое горло, кумъ.
Медкомъ пополоскать бы.
Меду дайте!
Ишь, лопаетъ! Гляди, и впрямь не лопни.
Мнѣ что? Я бѣсъ, не тресну.
Ври еще.
Нѣтъ, Вѣсъ не вретъ. Ты, государь, послушай:
Ты думаешь, меня за шутку въ бѣсы
Произвели? я не шутёмъ, а вправду.
Голодная собака — захмелѣла!
Не захмелѣетъ Бѣсъ. А я приставленъ
Къ тебѣ, чтобы бѣсовскимъ всякимъ дѣломъ
Угодное на всякій часъ творить;
Я знаю все: всѣ думы испровѣдалъ,
Чѣмъ жаденъ царь и чѣмъ не сытъ живетъ.
О чемъ царёва дума? — говори.
О дѣвичьей красѣ царевы мысли.
Нашелъ заботу! Свисну, такъ найдутся.
Ты и свисталъ, да красной не досталъ.
Мнѣ много, кумъ, не надо. Есть съ полсотни,
Съ меня довольно.
По душѣ ли только?
И много, ни одной душевной нѣту.
Твоя душевная?
Хвалить не стану:
Честнымъ купцомъ, продамъ товаръ лицомъ.
А что возьмешь?
Охъ, память! Эка притча!
Замѣсто сказки, рѣчь завелъ про дѣвку.
Ты не вертись, вражонокъ.
Слушай сказку: —
Жила-была на свѣтѣ царь-дѣвица,
А въ мамкахъ у нея кума-лисица.
Добромъ не скажешь, видно?
Не мѣшай.
Живетъ она, чу, въ терему у тетки,
Перебираетъ, какъ черница, четки;
Простора нѣту, просится на волю,
А Бѣсъ засвищетъ — прилетитъ въ Неволю.
Ты привози: рублевикъ подарю.
Расщедрился! — За ласковое слово
Въ огонь и въ воду за тебя пойду.
Ты взглянешь, государь, — рублемъ подарить!
Знать, не продажная?
На то похоже.
Завѣту что?
Сто христіанскихъ душъ.
Аль ты и впрямь у бѣса подъ началомъ?
Тебѣ же лучше. Наше, вражье, лѣпко.
Бреши, бреши, не завирайся только,
Не то крестить по-своему примуся.
Малюта крестнымъ будетъ: на конюшнѣ
Такихъ крестовъ кнутами настегаютъ, —
До гробовой доски не смоешь въ банѣ,
Кажиный день ходи.
Царь-государь!
Крестить — окрестишь, да себѣ жъ въ убытокъ.
По дурости, аль съ умысла какова
Про души христіанскія сболтнулъ? [Еще подумавъ].
Ты умникъ; на-вѣтеръ брехать не станешь.
Прослышалъ про измѣну? Вѣрно?
Нонѣ,
Чуть занялось, сорока-бѣлобока
На огородѣ — тутъ и я случился —
Воронѣ вѣсть давала: я смекнулъ.
А гдѣ сорока до того летала?
А по-надъ Волховымъ летѣла, — глянь,
Анъ въ Новѣгородѣ измѣну пишутъ.
Какъ про измѣну намъ, царю, провѣдать?
Вели сыскать. У Слободы на волѣ
Холопъ твой Петька бродитъ; говоритъ:
«Запрятана измѣна у Софіи,
Написана за образомъ лежитъ».
Скажи Малютѣ, чтобъ сыскать бродягу.
Не то скажу, — бродягу укажу.
Послушай, Бѣсъ: коль правда, будетъ
Довольно крови: полоскайся въ ней;
А коль неправда, — въ человѣчьей крови
Тебя, вражонка, утоплю. — Ступай. —
Аль дѣвицы не надо? И сказать,
На чорта намъ она! — Молва прошла:
Для нашего король-де свейскій Ирикъ
Изъ Стёкольны шлетъ отъ живова мужа
Свою невѣстку-королевну въ жены.
Убью тебя, вражонокъ!
Промахнешься!
Какъ въ королевну мѣтилъ, — не попалъ. —
Ты бей, да не меня, а тѣхъ, кто баетъ:
За что купилъ, за то и продаю.
Убью и тѣхъ. — Дѣвчонку привози.
Изволь, не жалко. Куму уступлю.
А дѣвка краля, хоть не королевна.
Увидишь, распалишься, какъ огонь:
Не то, что королевну Катерину,
Покойницу-царицу позабудешь.
Ты лишняго не ври. Когда жъ покажешь?
Ты приготовь удалыхъ молодцовъ,
Чтобы ее почестно въ среду встрѣтить.
Ступай, скажи Малютѣ.
Ладно. Только
Про что сказать: про кралю ли велишь,
Аль про измѣну Господина молвить?
Искать, такъ не мигать: обоихъ сразу.
Посвищемъ — сыщемъ, государь великій.
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.[править]
Что, Грунюшка, у тетки, чай, скучненько?
Ни поплясать, ни пѣсенъ поиграть…
Здѣсь все попы да черницы сѣдые,
Все панихиды да молебны правятъ:
Спасайся, что твоя черница въ кельѣ!
Скучненько ли, не скучно, проживемъ.
Съ своимъ уставомъ нечего соваться.
У бабушки куды вольготнѣй было:
Затѣйницей покойница слыла.
И маменька твоя — ты не запомнишь —
Веселая, пѣвунья да рѣзвунья,
Какъ заведетъ, унять ничѣмъ нельзя!
Ты въ мать пошла да въ дѣда Алексѣя.
Про дѣда что и говорить: всѣ знаютъ!
Бывало пиръ задастъ на Костромѣ,
А пѣсни въ Ярославлѣ отзовутся.
Не докучай. И безъ тебя-то тошно.
Ты погоди; я говорю съ подходцемъ;
Сначала скучно, — тамъ повеселѣй.
Повеселѣй начни, довольно скуки, будетъ.
Ужъ тетушка твоя — прости Господь —
Святую только корчитъ, а поди-ка
Не безъ грѣховъ живетъ.
Эхъ, Патрикѣвна!
Ты не про тетку, про веселье бай.
Какъ про веселье, и припомню кума.
Кажись, я говорила…
Кума знаю,
И какъ зовутъ, и гдѣ живетъ, чѣмъ служитъ.
Про Грознаго царя охота ль слушать?
И про царя не разъ мнѣ говорила. [Помолчавъ].
Аль сызнова начать про то же?
Слушай.
Не сказку стану сказывать, а быль. —
Скучаетъ, баютъ, крѣпко по женѣ
Покойной; кумо-тъ мнѣ шепнулъ за тайну,
Что оттого-де и тоскуетъ царь:
жены нѣтъ супротивъ его, не сыщутъ.
Кабы-молъ царь боярышню повидѣлъ,
Тоску бъ сняла, и намъ бы легче стало.
И это мы слыхали!
Какъ увидитъ…
Ну гдѣ увидѣть? Заплела плетень!
Я ль супротивница ему? Довольно
Безъ насъ найдется разныхъ королевишнъ,
Разумныхъ да пригожихъ.
Полно, Груня!
Ты чѣмъ же не взяла? Умомъ…
Поди!
Нашла ума — въ пустой избѣ тепла!
Охъ, Грунюшка, ты дѣвка огневая,
Промолвишь слово, — сердце распалишь.
Кому палить? Тебѣ аль теткѣ?
Счастья
Ты попытай! авось и посчастливитъ!
А счастье ходитъ за царемъ, а нонѣ
Царь вдовый…
Да не мнѣ въ царицы!
Что же?
Какъ знать? Не важность, попытай. Мы съ кумомъ
Устроимъ, какъ царю тебя повидѣть.
Попытка-то не шутка, баютъ.
Эва!
Спросъ не бѣда. Не посчастливитъ, — мы
Обратною дорогой къ теткѣ въ гости.
Да гдѣ увидѣть! А увидитъ — только
Поѣдешь дѣвкой, а вернешься вдовкой.
Охъ, Господи прости! Да какъ же? Полно!
Не полно! баяла сама же: "много,
«Охъ, много у царя, опричь жены, невѣстъ».
Въ такія жъ попадешь, а тамъ прогонятъ:
Ступай, куда глава глядятъ!
Мы, было,
Придумали, какъ въ Слободу попасть.
Поѣдемъ мы на богомолье съ теткой,
А на дворѣ какомъ, аль по дорогѣ.
Нагрянутъ молодцы, и поминай,
Какъ звали!
Вы проворны съ кумомъ. Такъ-вотъ,
По вашему велѣнью и поѣду!
Велѣнье есть, да нѣтъ хотѣнья. Вотъ что!
Что говорить! Коль дѣвка не захочетъ,
И бѣсу съ ней не совладать. Охъ, трудно!
Твой кумо-тъ видывалъ меня, аль нѣтъ?
Тебя не видѣлъ, мамоньку видалъ
Твою покойницу. «Ко я и-де», молвилъ,
«Такая же, такъ лучше и не надо».
А я промолвила: — покраше вышла.
Анъ не покраше, хуже дѣвка вышла.
Не правду говоришь; сама смѣешься. [Помолчавъ].
По старому, хоть день, да мой. На завтра,
Что Богъ пошлетъ.
А что, старуха, ништо
И вправду попытать? Куда ни шло, поѣхать?
И боязно, и сердце разгорѣлось:
Того гляди, и замужъ отдадутъ,
За стараго немилаго калѣку,
Вѣкъ вѣковать, веселья не видать!
И вправду отдадутъ. Твоя-то тетка
Не разъ пытала говорить: «охъ, мамка,
Пора бы намъ, пора пристроить Груню!»
Дуракъ твой кумъ: болванъ, какъ есть болванъ!
Промыслить дѣвку хочетъ, а не знаетъ,
Что часа жди, какъ распалится сердце:
Тутъ и бери; упустишь, не пеняй.
Дуракъ, да не совсѣмъ; болванъ не вовсе.
Онъ на Москвѣ и днюетъ, и ночуетъ,
Лебедушку-Груняшу стережетъ.
Такъ подавай сюда!
Пожди, подамъ.
Да вотъ что: не равно сама заглянетъ,
«Гдѣ манка?» спросятъ, — такъ скажи: къ обѣднялъ
Молъ отпросилась.
Такъ вотъ и сказала!
Ухъ ты и дѣвка! Все наперекоръ!
Иному и полюбишься за это, —
Ужъ вѣрно говорю, до точки знаю…
Ну, ну, пошла!
Иду, иду, голубка…
Постой! Совсѣмъ забыла: коли тетка
Къ тебѣ заглянетъ, — ты ее спровадь,
Чтобъ у тебя не долго засидѣлась;
Ты обмани ее, скажи: «недужно», —
И будто спать прилягъ; а я, какъ разъ,
Добуду кума, недалечко бродить.
Охъ, ее пустое ли затѣяла, Грунятка?
Не суйся, не узнавши броду. Баютъ:
"Иванъ Васильевичъ шутить не любитъ,
"Пошутишь съ нимъ, асъ часо-тѣ не ровёнъ,
"Дошутишься до липовой до плахи.
«Грозенъ-де царь». — Аль мямлей быть царю?…
Пустое баютъ! Вёдро хорошо,
Гроза небесная покраше будетъ:
Какъ молонья стрѣлой летитъ по небу,
По темному палящимъ зміемъ вьется,
Да громъ гремитъ на весь широкій міръ, —
Вотъ тутъ вольнѣе ретивое бьется,
Вотъ тутъ-то тянетъ дѣвку разгуляться! —
Что въ терему сидѣть да дожидаться,
Какъ Божій судъ придетъ, да поведутъ,
Да повѣнчаютъ, — съ кѣмъ? — сама не знаешь.
Не мудрено сидѣть на мѣстѣ дѣвкѣ,
А мудрено пригожей разгуляться!
Про волю дѣвичью довольно пѣсенъ,
А гдѣ на свѣтѣ краснымъ воля есть,
И какова живетъ дѣвичья воля, —
Про то никто не знаетъ, не пыталъ!
А я возьму, да попытаю воли:
Что птаха Божья, понесусь высоко,
Что есть на свѣтѣ, догляжу очами,
Довѣдаюсь И радости И горя! [Задумывается].
Что жъ мамка-то нейдетъ?.. Охъ, разгорѣлась, —
Анъ сердце пало. Страшно, страшно стало,
Какъ въ омутъ тянетъ… и утянетъ дѣвку!
Что, Грунюшка, невесела сидишь?
Не можется.
Мнѣ и самой недужно. —
Иванъ поѣхалъ, надо бы домой
Вернуться, — анъ и вѣсти нѣтъ, Груняша.
Какъ въ воду канулъ.
Царь позадержалъ.
Какіе съ нимъ поѣхали бояре,
Никто еще не воротился.
Вмѣстѣ
Поѣхали, вернутся тоже вмѣстѣ.
Боюся я, боюсь — подумать страшно! —
Ну, какъ да царь на дядю опалится,
Пропали мы съ тобой.
Избави Боже!
Не по себѣ мнѣ нонѣ, Груня. Охъ,
Совсѣмъ не по себѣ, а въ ночь сегодня
Привидѣлся мнѣ сонъ, да нехорошій,
Что будто выпалъ зубъ глазной да съ болью,
Да съ кровью, — крови много таково.
Извѣстно ужъ къ чему. — Да что съ тобою?
То вспыхнешь вся, то полотна бѣлѣе?
Не можется, сказала.
Ты поди,
Прилягъ, сосни.
И то пойду прилягу
Сосни, сосни. Да гдѣ же Патрикѣвна?
Сейчасъ придетъ. Къ обѣднямъ отпросилась,
Чтобъ помолиться о моемъ здоровья.
Пошла, — хвалю. Да что бы мнѣ сказаться?
Ну, я пойду.
Я уложу; пойдемъ. [Уходятъ].
Не видно и не слышно никого.
Ужъ не святоша ли пришла дозоромъ?
И какъ тутъ быть? Дай, кашляну легонько.
Кто тамъ?
Я, государыня, пришла.
Поди сюда!
Охъ, съ холоду боюся.
И то: сейчасъ сама къ тебѣ приду.
Охъ, Патрикѣвна, боязно за Груню:
Вся разгорѣлась, какъ огонь. Бѣда!
И, государыня, пройдетъ. Такая
Пора у дѣвокъ — вѣрно говорю —
Бываетъ, государыня…
Пойти
За масломъ за печерскимъ, да помазать
Головушку недужную у Груни.
Затепли-ка лампаду передъ Спасомъ.
А засвѣчу, пойдёшь.
Охъ, время, время!
Ушла боярыня. Покликать можно.
Проходитъ да проищетъ масла долго.
Ну, куманёкъ, входи, [Бѣсъ входитъ]. Да только помни,
Чтобъ шуба мнѣ и платье безпремѣнно.
Сперва боярышню подай, а тамъ
Про шубу рѣчь пойдетъ. Зови скорѣе!
Да что ты? Нешто эдакъ можно? На-што
Тебѣ её?
А надо поглядѣть.
А то хвалить, товару не видавши,
Не ладно. На тебя плоха надежа:
Тебѣ не дѣвка, шуба дорога.
Да говорятъ: покойница живая.
Аль ты не слышишь? говорю: подай!
Охъ, Господи! Да что тѣ загорѣлось!
И то что загорѣлось! Сердце тянетъ. —
Изъ горницы отсель не выду, слышишь,
Пока не погляжу.
Нельзя, ей-Богу.
Нельзя? Прощай, ходи безъ шубы зиму.
Ужъ нешто въ щелку показать? Въ стѣнѣ
Я грѣшнымъ дѣломъ провертѣла дырку:
Охоча до рѣчей боярскихъ слушать.
Давай хоть въ щелку [смотритъ]. Эта, что ль, она,
Что на постелькѣ лежа разметалась,
Очами черными глядитъ-не-видитъ,
Бровями соболиными поводитъ?
Она и есть. Что, какова живетъ?
Сама, сама!.. покойница живая!
Что, хороша?
Веди сюда скорѣй.
Вѣдь видѣлъ…
Говорятъ: веди! Охота
Рѣчей послушать.
Какъ же, право?..
Ну!
Не то и самъ пойду.
Пожди маленько.
Ну, этой не видать царю Ивану!
Какъ глянулъ на нее — душа вскипѣла,
Охъ, сердце ретивое зашумѣло,
Смолой капучей кровь заклокотала:
Сѣки-руби, покуда живъ, не выдамъ, —
Хоть пропаду, моею будетъ дѣвка:
Нельзя навѣкъ, — на малый часъ добуду!
Не даромъ поглядѣть ее тянуло.
Къ добру ли, къ худу, — все одно! Теперь
Добыть ее, — а дальше будь, что будетъ!
Что, молодецъ? И здравствуй не промолвишь?
Уставился, — очей не прогляди!
Какъ по зимѣ весна-красна придётъ,
Да выйдешь въ садъ, аль въ чисто поле — глянешь:
Красно, свѣтло, — слова на умъ не идутъ!
И много дѣвицъ на Москвѣ пригожихъ,
Да ты межъ нихъ, что по зимѣ весна.
Тьфу, тьфу! не сглазь.
Не бось, меня не сглазитъ!
А только не люблю, что вретъ. Красна,
Да не совсѣмъ, есть попригоже дѣвки.
И есть, да не видать. [Мамкѣ] Ступай, кума,
Боярыню покличь; скажи: "пріѣхалъ
«Изъ Слободы; бояринъ-де прислалъ».
Да не спѣши — ногъ старыхъ пожалѣй —
Боярышнѣ словечко надо молвить
О чемъ промолвишь?
Тайное словечко.
Идти, аль нѣтъ?
Ступай-поди, пожалуй.
Хотѣлъ сказать, да, видно, не придется.
Какъ взглянешь, — кровь кипитъ смолой кипучей.
Да голова кружится.
Ты про дѣло
Мнѣ сказывай, а это я слыхала.
Вошла, сказалъ.
Скажи, да не утай:
Любила ли да крѣпко ли полюбишь?
Куда завелъ! Что ты за человѣкъ —
Не знаю я…
Я изъ дѣтей боярскихъ.
Ну, это погодить! Не сынъ боярскій,
А просто скоморохъ: зовутъ Угаромъ,
Прозванье Бѣсъ, да рѣче-тъ не къ тому.
А говорю: что ты за человѣкъ,
Не знаю я, — и впрямь не бѣсъ ли будешь? —
Да только рвешь слова отъ сердца прямо.
Молчала бы, да рѣчи сами льются.
Ну, спрашивай: я стану говорить.
Любила ль, дѣвица?
Кого любить-то?
Не оввѣетъ и вѣтромъ въ терему,
А молодцу зайти — нельзя подумать.
Полюбишь дѣвицу, — лазейку сыщешь.
Такъ никого ты съ роду не любила?
А полюбить, такъ крѣпко ли полюбить?
Въ любовь придетъ, — такъ вѣкъ не разлюблю.
Какъ песъ, пойду за нимъ повсюду слѣдомъ,
И онъ держись, — люби меня, да честно.
Не то покаяться не дамъ, убью.
Кого полюбишь?
Кто въ любовь придетъ.
Чѣмъ заслужить?
Великой службой, парень
Не службою великою, — любовью.
Охъ, дѣвица, и я такой же съ роду:
И сила есть, да негдѣ разгуляться.
Въ нечистомъ дѣлѣ много ли разгулу…
Боярыня идетъ. Уйди-ка, Груня.
Позадержать-то, видно, не сумѣла. [Идетъ].
Прощай покуда, завтра доскажу.
Ты ль, али самъ доскажетъ, — все едино!
Самъ, чай, покраше, полюбовнѣй скажетъ. [Ушла].
Тихонько шла, да стукнулися лбами.
Какъ услыхала, что прислалъ бояринъ,
Такъ лётомъ полетѣла.
У, чертовка!
Ты, что ль, изъ Слободы?
Я самый.
Такъ. —
Съ какою вѣстью? съ доброй ли, съ лихою?
Зачѣмъ съ лихою? не хожу безъ добрыхъ,
Царь на боярина сначала опалился,
Да послѣ отошелъ. Велѣлъ остаться
Дни три-четыре въ Слободѣ. Послать
Его на воеводство, чу, задумалъ.
Ну, слава Господу! Что дальше скажешь?
Боярину недужно, — такъ послалъ,
Чтобъ ты съ племянницей да съ старой мамкой
Къ нему поѣхала, какъ вѣсть придётъ,
Не медлючи ни часа. Только, молвилъ,
Чтобъ въ Слббоду не ѣхали. Верстъ съ пять
Не доѣзжаючи, есть перекрестокъ,.
На перекресткѣ дворъ Еремкинъ, Зюзи,
Остановиться тамъ, — ужъ онъ укажетъ.
Спасибо, молодецъ, — назвать не знаю.
Я изъ дѣтей боярскихъ, — Лапа Руковъ.
Спасибо, Лапушка. Сейчасъ поѣдемъ.
Ты въ Слободу?
Поспѣшнымъ дѣломъ.
Ладно. —
Такъ ты скажи боярину: сейчасъ-молъ,
Не медлючи въ дороженьку сберемся. —
Охъ, Господи! Груняша-то неможетъ!
Дѣвичья хворь! — какъ вскочитъ, и здорова.
Такъ мы сейчасъ. Такъ и скажи, голубчикъ.
Да само-тѣ крѣпко занемогъ, аль такъ?
Какая хворь! Отъ старости недуженъ.
Я къ Грунюшкѣ пойду. А ты бы, мамка,
Чѣмъ Богъ послалъ поугостила гостя.
На словѣ ласковомъ спасибо. Только
Не время мнѣ, Спѣшу. Прощай. [Уходитъ].
Прощай.
Охъ, Господи! Охъ, Мати Пресвятая!
Пошелъ, — анъ потянуло, воротился.
Что, куманекъ? запамятовалъ что?
Дай, въ щелку погляжу. Аль нѣтъ, не надо.
Увижу, — не уйти отсюда вовсе.
А дѣла много, — обмануть всѣхъ надо.
Махну къ Еремкѣ на-перво. [Идетъ].
Куда ты?
Прощай, кума; живѣй въ дорогу! слышишь?
Про шубу не забудь. — [Одна] Ушелъ! Вотъ мы
Да онъ никакъ совсѣмъ рехнулся! — Вѣрно. —
Боярышня, должно быть, показалась,
Такъ съ радости. — Извѣстно: угодитъ! —
Ну, намъ же лучше! — Хлопотать пойти.
СЦЕНА II.[править]
Подите всѣ сюда! Игуменъ-царь
Вамъ скажетъ поученье, братья. Горько
Мнѣ обличать своихъ дѣтей въ развратѣ,
Да дѣлать нечего, нельзя смолчать.
Князь Аѳанасій келарь! Ты, Малюта,
Параклисьярхъ обители царёвой!
На то ль тружусь я съ вами неустанно,
Чтобъ братія гуляла по ночамъ?
Куда Басмановъ Ѳедька задѣвался?
Гдѣ бродитъ съ Темрюковиченъ и братьей?
Заутреня прошла, прошла обѣдня,
Ихъ нѣтъ, какъ нѣтъ! Гдѣ вражьи дѣти пьютъ?
Гдѣ псы смердящіе гуляютъ съ ночи? —
Такое слово изречетъ игуменъ:
Отнынѣ строго исполнять уставъ,
Молитвой отгонять лихія думы,
Постомъ, трудомъ смирять плотскія страсти.
Теперь оставьте одного меня
Подумать съ сокрушеньемъ о грѣхахъ, —
И вы размыслите. Безъ покаянья,
Безъ слезъ душевныхъ вѣра не вмѣнится,
Безъ добрыхъ дѣлъ мертва она предъ Богомъ.
О, Господи! и днемъ, и ночью дума,
Какъ обиходъ устроить монастырскій.
То ль дѣло тихое житье-бытье,
Келейное смиренное моленье!
По дому тишина: не слышно пѣсенъ,
Лишь ѳиміамъ молитвъ горѣ несется!
Ни бранныхъ словъ, ни хохота, ни драки;
За трапезой смиренная бесѣда
О Божіемъ законѣ православномъ;
Да тишь, да гладь, да Божья благодать!
Весь день въ трудахъ, до поздней ночи,
И по молитвѣ — знаменья на лбу
Поклонами кровавыя набиты —
Отыдешь съ миромъ на тѣлесный отдыхъ.
О женской красотѣ — ни-ни! — ни слова,
И сны небесные тебѣ приснятся:
Все райскія деревья да цвѣты,
Да птицы пѣсней славословятъ Бога!
Ты, вражій сынъ, пошто къ царю пришелъ?
Бѣсовскимъ дѣломъ мыслишь сомущать?
Царь-государь! прости меня, помилуй!
И радъ бы радостью, да силы нѣтъ!
О чемъ вѣщаешь, вражій сынъ? Не помнимъ:
Иные помыслы въ душѣ царёвой,
Не о грѣхѣ, о спасеньи.
Намедни
Красавицей похвасталъ предъ тобою,
Анъ вышло-то не такъ. Пропала дѣвка,
По всей Москвѣ искалъ, — найти не могъ.
На богомолье, баютъ, снарядилась
Въ Кирилловъ монастырь…
Благое дѣло,
Во спасенье! Я за ночь передумалъ:
Не стану осквернять себя. Молиться
Да воздыхать игумену довлѣетъ.
Тогдашнія-то рѣчи позабудь:
Зовись не Бѣсомъ, а Разумнымъ, парень;
Покайся во грѣхахъ. Слухы царю
Не шутовствомъ бѣсовскимъ, а молитвой,
Да добрыми дѣлами украшайся.
Царь-государь! позволь мнѣ слово молвить:
Коль хочешь ты, чтобъ я служилъ тебѣ
Не шутовствомъ бѣсовскимъ, а молитвой,
Такъ отпусти меня совсѣмъ, на волю.
Я въ монастырь пойду.
Въ какой такой?
Ужъ не въ Кирилловъ ли? за кралей слѣдомъ?
Ни, государь. Душа спасать пойду…
Куда пойдешь? Не я ли неустаннымъ
Трудомъ и бдѣньемъ неусыпнымъ
Преобразилъ дворецъ царёвъ въ обитель,
Чтобъ самому очиститься отъ скверны
И ваши души темныя спасти?
Я вѣдаю, великій государь…
Молчи. Спасаться мыслишь, вражій сынъ,
Того не вѣдая, что рабъ безпрекословно
Повиноваться долженъ господамъ,
Не только добрымъ, — слышишь? — и строптивымъ.
Спасайся здѣсь. Мнѣ безъ тебя нельзя…
Что тамъ за шумъ? Кто идетъ?
Царь-государь!
Мы съ князь Михайлою вернулись.
Рано!
Гдѣ, вражьи дѣти, прогуляли ночь?
Гдѣ до бѣла-свѣта шатались, черти?
Заутреню съ обѣдней прогуляли:
Глядите, не попасть бы на конюшню.
Сказать боюсь, а промолчать нельзя.
Чай, вѣдаешь, кто посылалъ, за чѣмъ.
Все ты же, государь…
Молчи, Ѳедюша.
Игуменъ виноватъ, отвѣтчикъ онъ же.
Эпитемью за это наложу
Самъ на себя. Я посылалъ, я грѣшенъ…
И самъ не вѣдаю, какъ блажь такая
Пришла мнѣ въ голову! Да, слава Богу,
Пропала дѣвка, не сыскалъ вражонокъ.
Вражонокъ не нашелъ, да мы сыскали.
Кого?
Она.
Хоть не твою, вражонокъ,
А все жъ нашли…
Якши.
Гдѣ жъ вы сыскали?
А сторожили мы, гдѣ Бѣсъ сказалъ,
Ждемъ вечеръ — нѣту; ночь прошла,
Все нѣту же. Что, думаемъ, за притча?
А холодно да вѣтеръ на дворѣ.
Я князю и скажи…
Да, да; скажи
Вотъ ѣдемъ, ѣдемъ, а не видно дома.
Что за анаѳема? Съ дороги сбились,
Аль лѣшій пошутилъ — кто знаетъ? — только
Не по дорогѣ ѣдемъ. Мы свернули,
Проѣхали верстъ шесть, — глянь, перекрестокъ.
«Да это вѣдь Еремкинъ», говорю.
Еремкинъ? Зюзи?
Зюзинъ, а то чей же?
Заѣхали маленько обогрѣться.
Сидимъ да пьемъ: князь и взгляни въ окошко.
Сама глядѣлъ.
На задворкѣ кибитку
Кому-то снаряжаютъ. Мы ни слова,
Да за кибиткой слѣдомъ и махни.
А кто въ кибиткѣ?
А зима съ весною:
Боярышня да мамка…
Гдѣ жъ онѣ?
Что, дьяволъ, прозѣвалъ? Ведите, дѣтки,
Чай, захватили?
Не безъ рукъ живемъ.
Глядѣть ли? Имъ, взгляну однимъ глазкомъ,
И съ миромъ отпущу.
Смолчать, аль нѣтъ?
Охъ, лучше промолчать. Авось бѣду
И пронесетъ.
Постойте! Не она!
Поудержите Бѣса.
Охъ, ты доля, доля!
Ну, дѣвица, поди да покажись.
Пригожая! Въ царицы такъ не стыдно!
Какъ звать тебя?
Крестили Аграфеной.
А чьихъ?
Бояръ Зажитныхъ.
Ты красна:
Глядѣть-то сладко, а тебя голубить
Да цѣловать, — того милѣе будетъ.
По нраву ль красной Грозный царь пришелъ?
Аль на меня взглянуть не хочешь?
Охъ,
Ты поглядишь, — любить себя заставишь!
Хотѣла, нѣтъ ли: очи повелѣли,
Глядятъ любовно.
Стало, по рукамъ?
Пошто? Тебѣ-то мы не въ диво. Баютъ,
Съ полсотни есть.
Съ тобой полсотни ровно.
Со мной ли, безъ меня ли, — все одно.
А хочешь, чтобъ любила, такъ одну
Меня люби покуда.
Ты спесива,
Да я-то добръ. Ужъ такъ и быть, уважу
Для-ради красоты да рѣчи смѣлой.
Люби меня.
Ужъ я ль не полюблю?
Какъ присылалъ ко мнѣ съ рѣчами Вѣса, —
За рѣчи за присыльныя твои,
Не видѣвши, не слышавши, — взлюбила,
А ужъ теперь!…
Охъ, батюшки, пустите!
Кто тамъ кричитъ?
А, видно, дура-мамка.
Веди сюда.
Ты что же, вражій сынъ,
Про рѣчи не сказалъ царю ни слова?
Аль испужался, что сурово встрѣтилъ?
Ну, ну, не бойся! Хоть не ты досталъ,
Да ты провѣдалъ, и на томъ спасибо. —
Что жъ мамку не ведутъ?
Иди живѣй!
Охъ, Господи! Святители! Гдѣ Груня?
Охъ, куманекъ, хоть ты насъ защити!
Пошла ты къ бѣсу!
Ай да, баба! лихо!
Минуючи царя, да Бѣсу въ ноги!
Охъ, батюшки! Царя-то не признала!
Помилуй, не казни. [Бьетъ челомъ].
За что казнить?
Пожалую тебя. Веди-ка Груню.
Я самъ васъ стану угощать. Для васъ
Припасена и горенка у насъ. [Опричникамъ].
А вы ступайте — отдыхайте! Гайда!
Повелъ! Своими ли очами видѣлъ?
Во снѣ ли, на яву ль?.. Охъ!.. И пошла!
Сама пошла!.. И рѣчи-то мои!..
Сердечныя-то рѣчи!.. Хоть топиться!..
Самъ виноватъ! Самъ сдьяволить хотѣлъ!
Что, баютъ ли по Слободѣ людишки:
«Кто ближній у царя?» — Угаръ Бѣсенокъ! —
Да нѣтъ же, нѣтъ, не дамъ, отворожу,
Моею будетъ… Охъ ты, дурень, дурень!
Соколъ ударилъ, — гдѣ тутъ пустельгѣ
Соваться? Эхъ! —
Кто соколъ-то? Нѣтъ, погоди еще,
Я дамъ тебѣ Кирилловъ монастырь;
Ты и во снѣ еще того не видѣлъ,
Что наяву съ тобою сотворю!
Я обойду тебя лукавой рѣчью,
Тумана напущу такого въ очи, —
Не распознаешь ничего, да только
Не позабудешь, что за дьяволъ Бѣсъ!
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.[править]
Подходитъ ночь; обозъ скрипитъ по снѣгу;
Проѣзжіе спѣшатъ пристать гдѣ на ночь,
Да смотрятъ боязно по сторонамъ,
Лихого человѣка нѣтъ ли близко.
Свѣчей сюда! [Вносятъ]. Да кликните Груняшу.
Вонъ изъ-за лѣсу темнаго ползетъ
Кровавый мѣсяцъ; встанетъ высоко,
Наполнить землю чуднымъ Божьимъ свѣтомъ,
Да не освѣтитъ душу человѣка!
Лихіе люди точатъ топоры,
Ножи вострятъ да кистени готовятъ,
Чтобъ изловчиться, коли будетъ дѣло. —
Чай, не одинъ засѣлъ въ лѣсу, въ оврагѣ,
Чтобъ изо тьмы выглядывать на свѣтъ
Да чутко сторожить добычу. — Кто
Въ нуждѣ, дѣтей изба полна, нѣтъ хлѣба,
А у иного сердце зачерствѣло,
Душа горитъ по крови человѣчьей.
Ты, Груня?
Звалъ, такъ вотъ пришла. Спасибо,
Самъ вспомнилъ. А я думала: навѣки
Меня покинулъ; не видать недѣлю.
Покину ли тебя?
Кто знаетъ? Только
Чего гадать? Ты лучше приголубь.
Поди ко мнѣ; я приласкаю.
Ладно. [Ластится].
Ты, вѣрно, зельемъ опоилъ меня.
Сама не знаю, — только приласкаюсь,
Прижмусь къ тебѣ, и такъ мнѣ сладко станетъ,
Что вѣкъ бы такъ, прижавшися, пробыть.
Люби меня; меня никто не любитъ.
Что, государь, тоскуешь? Я люблю,
Одна люблю, да больше всѣхъ на свѣтѣ.
Люби, люби, — за мной не пропадетъ.
Казню по-царски, жалую по-царски.
Ты думаешь, мнѣ надо отъ тебя
Жемчужныхъ Ожерельевъ да запястьевъ?
Такъ нѣтъ, шалишь-мамонишь, государь!
И безъ тебя принаряжусь не худо.
Любя, тебя дарю.
Ты погоди.
Твое царёво слово впереди.
Ты помнишь, какъ со мною повстрѣчался?
Ну, волей ли, неволей шла сюда,
Про это знаетъ грудь да подоплека,
Да Богъ на небѣ. Повстрѣчались мы.
Какъ подошелъ, да рѣчь повелъ, да глянулъ
Очами свѣтлыми мнѣ прямо въ душу,
Такъ и связалъ меня и по рукамъ,
И по ногамъ; бери, твоя навѣки стала;
И полно! — Такъ-то. — Не взгляни любовно,
Узналъ бы ты тогда, что я за дѣвка.
Казни, руби, живой бы не далась!
Ишь, ты какая! Знай: по этой рѣчи,
Тебя любить предъ Господомъ клянуся.
Ты не клянись, а слушайся меня.
Чего сидишь? Насѣдка, что ли? Полно!
Тряхни-ка стариной, — вѣдь нонѣ святки,
Потѣшь меня, и я тебя потѣшу.
Эй, кто тамъ? Живо!
Я предъ тобой,
Что листъ передъ травой.
Смекай, что надо.
Да отвѣчай: всѣ въ цвѣтномъ платьѣ ходимъ,
Ты въ смирное съ чего же нарядился?
По новгородцамъ панихиду правилъ.
Аль пироговъ съ грибами не ѣдалъ?
На спросъ отвѣтъ: ты, куманекъ, ѣдалъ ли?
Что, дѣвица, алъ не признала Бѣса?
Не знаючи узнала, а теперь
И поглядѣть однимъ глазкомъ не хочешь?
Какъ не признать! Здорово! Слушай, парень!
Разсыпься мелкимъ бѣсомъ, да достань,
Добудь чего намъ надо.
Бѣсъ смекаетъ:
Наскучило сидѣть да цѣловаться,
Поразойтися хочешь, поплясать,
Потѣшить Бѣлаго царя. — Да только
Нѣтъ дѣвицѣ безъ молодца потѣхи,
Не разгуляться!..
Полно врать. Ступай-ка,
Покличь, вражонокъ, нашихъ. Царь-де съ Груней
Пожаловать просили пировать,
Винца попить, медку хлебнуть, да пѣсенъ
Подблюдныхъ поиграть. Сластей тащите,
Чего — самъ знаешь! Ну, вертись, вражонокъ.
Мой первый скокъ — пять верстъ. Другого скока —
Не сыщешь. [Убѣгаетъ].
Ну, повеселимся нонѣ.
Охъ, Грунюшка, тебѣ въ угоду — пиръ
Велѣлъ созвать. Мнѣ самому недужно.
Змѣя-тоска тишкомъ ползетъ подъ сердце.
И пиръ мнѣ не въ веселье будетъ, чую.
Ты позабудь про лютую тоску;
Не думай про нее, и веселъ станешь.
Сказать легко; не думать только трудно.
И мы пришли: на даровое падки.
Здорово, молодцы. Садитесь, гости! [Садятся].
Братину дайте: выпью съ вами, дѣтки,
По-братски меду. [Подаютъ; онъ съ поклоновъ].
Ну, здоровы будьте.
Тебѣ во здравье, государь великій! [Садятся].
Ну, Грунюшка, пригубь. Да поднеси
Лукьянычу; проси съ поклономъ, Груня.
Ты не съ поклономъ только, — съ поцѣлуемъ.
Тебя уважу. Милости прошу
За царское И за мое здоровье. [Цѣлуетъ его].
Ты и цѣлуешь, дѣвка!
Хорошо?
Помолодѣлъ отъ поцѣлуя.
Вотъ-какъ!
Знай нашихъ! [Грунѣ, подмигнувъ на князя Вяземскаго].
Князю поднеси еще
Да и садись со мной рядкомъ, голубка.
Другіе-то найдутъ дорогу сами. [Лукаво].
Князь Аѳанасій Вяземскій у насъ
Почетъ куды какъ любитъ: онъ изъ земскихъ!
Ну, милости Прошу. [Кланяется].
Ты съ поцѣлуемъ.
Не погнѣвися, княже, только рыломъ
Не вышелъ ты со мною цѣловаться.
Что, брать Аѳоня?
Строги дѣвки нонѣ.
Да такъ и есть, что строги нонѣ вышли.
Ухъ такъ-то строги: пальчика-мизинца
Поцѣловать милому не дадутъ.
Тебя боюсь: ты неравно откусишь.
Не суйся, не узнавши броду. [Опричникамъ] Пейте,
Да не жалѣйте, прямо въ глотку лейте.
Вражонокъ «Славу» заведи.
Нельзя. —
Ты это что? Какое слово молвилъ?
Сказалъ: нельзя, еще скажу…
Вражонокъ!..
Ты не гнѣвись; дай вымолвить словечко,
И самъ разсудишь, что никакъ нельзя.
Ну, говори.
Послушай быль, не байку. —
Нельзя мнѣ пѣть, затѣмъ, что пѣть-то нечѣмъ.
Что жавроленокъ по веснѣ звенитъ,
Пѣвалъ я прежде; нонѣ голосъ,
Что звонунывный колоколъ гудитъ.
Пожди: авось помретъ какой бояринъ,
Замѣсто вопельницъ пойду наймуся:
Ужъ и заплачу, такъ-то зарыдаю,
Да не съ чужого горя, съ своего!
Какое горе Бѣсу прилунилось?
Такое горе, — что гора, свалилось!
Какъ этта доставалъ тебѣ Груняшу,
Такъ, ходючись по каменной Москвѣ,
Себѣ голубку-кралю запримѣтилъ.
Тебѣ хотѣлось угодить; хотѣлось
И про себя не позабыть. Да знаешь:
Нельзя рабу двумъ господамъ работать!
Груняшу было упустилъ, а съ нею
Свою зазнобу загубилъ навѣки!
Аль померла?
Не померла, жива:
Бояринъ нѣкакій ее исхитилъ.
А кто посмѣлъ изъ недруговъ моихъ
Мово слугу любимаго обидѣть?
Боюсь сказать; и скажешь — не поможешь!
Тутъ силой не возьмешь, — возьмешь любовью.
Чу, дѣвка вольной волею пошла:
Позарилась на славу да богатство.
Ну, плохо, Бѣсъ! Пиши пропало, парень!
Пропало, нѣтъ ли, поглядимъ ужо. —
Вотъ я пойду, да дѣвку очарую
Забавною, сердечной, тайной рѣчью;
А раньше ль, позже ль сотворю бѣду:
Разлучника треклятаго прикончу.
Силенъ, богатъ, слугъ — цѣлая орава,
Да я ужъ улучу часокъ-минуту,
Что будутъ слуги пьяны, аль въ разъѣздѣ:
Вотъ тутъ-то подкрадуся темной ночкой,
Да ножъ булатный наточу вострѣй…
Какъ смѣешь ты о замыслахъ кровавыхъ
Передъ царемъ-владыкой возглашать?
Тоска ль беретъ по лиловой по плахѣ?
Про палача ль Томилу позабылъ?
За что казнить? аль дѣло сотворилось?
Коли за слово показнить велишь,
Такъ вольныхъ пташекъ показни за пѣсни!
Самъ вѣдаешь: — царя за очи лаютъ,
Боярину и пригрозить нельзя?
Ишь, Цицеронъ-философъ проявился!
Иныя пѣсни запоешь на плахѣ.
Коли рукой достанешь, — запою;
Не то на водѣ заливаться стану.
Куда бѣжать отъ Грознаго задумалъ?
Куда сокроешься отъ орлихъ отъ очей?
На Волгу ли въ разбойнички пойдешь? [Подмигнувъ].
Аль на Литву, какъ нѣкій господинъ?
А намалюю на стѣнѣ коня,
Вскочу на бурку, — да и былъ таковъ! [Грунѣ].
Что жъ, Юрьевна, словечка не промолвишь,
Не пожалѣешь горюна Угара?
Чего жалѣть: вѣдь дѣвка-то не любитъ!
Самъ вѣдаешь: насильно милъ не будешь.
Не любитъ, такъ полюбить.
Поглядимъ.
Охъ, Бѣсъ, ты Бѣсъ! люблю тебя, парнюга,
А чую, не сносить тебѣ башки!
Ты, шуринокъ, успѣлъ понализаться.
Ты пей, да не дури; не то — самъ знаешь!
Ты у меня сейчасъ, Черкасъ, запляшешь! [Громко]
Охъ, горю время и потѣхѣ часъ.
Довольно плакаться: бѣситься стану. [Грунѣ]
Что жъ, дѣвица, попляшемъ, что ли?
Самъ
Попляшешь! коли есть охота.
Ладно.
Свисти въ кулакъ: насильно милъ не будешь.
Царь-государь, поволь медвѣдемъ Мишей
Тебя потѣшить.
Не потѣшно будетъ,
Такъ самъ отвѣдаешь медвѣжьей ласки.
Ты и не видывалъ еще такихъ,
Какого покажу. Я самъ намедни
У земскаго парнюги научился.
Ступай, веди. [Бѣсъ уходятъ].
Ты что жъ, Лукьянычъ, волкомъ
На всѣхъ глядишь, и слова не промолвишь.
Не тароватъ я на слова, надёжа.
Зато на дѣло тароватъ, Лукьянычъ.
На царскихъ лиходѣевъ — вѣрный песъ.
Пожалуй, государь-медвѣдь, поклонись Царю Бѣлому, его слугамъ вѣрныимъ, Лукьянычу въ особину поклонъ.
Что зарычалъ? Груню Юрьевну завидѣлъ! Да не поцѣлуетъ, спесива живетъ. Не погнѣвись, государь-медвѣдь!
Гнѣвися, не гнѣвись, — не испужаешь.
Пойдемъ-ка, Мишенька, челомъ ударимъ,
Не дѣвицу-красавицу въ уста:
Подолъ поцѣловать, — и то за радость! [исполняетъ].
Ты что, какъ змій, ползешь? Аль мыслишь, дьяволъ,
Изъ рая нашего исхитить Евву?
А ну, Миша, потѣшь Царя Бѣлаго, его слугъ вѣрныихъ. Какъ опричникъ по Москвѣ идетъ-озирается, на Купецкіе товары зарится? [Медвѣдь показываетъ].
Что увидалъ, то наше? Такъ ли, Миша?
Понятливый! мотаетъ головой!
Умнѣй, чѣмъ князь Михайло!
Правда!
А ну, государь-медвѣдь, еще шутку да новую. — Какъ купцы опричника завидѣли, изъ лавокъ повыбѣгли, по задворкамъ прячутся, со страху карячатся [Медвѣдь показываетъ; хохотъ]. Бѣгутъ кромѣшника бабы съ дѣвками, старухи со внучатками. [Медвѣдь показываетъ; хохотъ].
Не любятъ нашихъ!
Гдѣ любить, надёжа!
Пожалуй, Мишута, послѣднюю. Какъ князь Черкасскій, шуринъ царскій, чужихъ дѣвокъ воруетъ, въ усъ не дуетъ?
Пожалуй, Мишенька, къ столу поближе,
Да поклонись Черкасскому пониже,
Винцомъ тебя попотчуетъ, [подводить].
Пошла!
Не баба, что кричишь: «пошла!»
Потѣха!
Мой всѣхъ убью!
Михайло, не дури!
Не то въ холодную запру.
Что жъ, бачка?
Сер-рдитъ! Онъ говорить, что русскій звѣръ,
Черкасскій лучше, твой урусъ яманъ,
А нашъ — якши! [Выхватываетъ кинжалъ].
Куда? ни съ мѣста, дьяволъ!
Сижу… а я всѣ русскій батырь бью…
Противъ меня урусса нѣтъ… яманъ…
Убью сейчасъ… Черкасъ якши…
Ты такъ-то?
Свести его въ холодную проспаться,
На завтра кликнуть кличъ: найти бойца,
На кулакъ бойца, на ногу борца,
Найдется, Темрюковича побьетъ,
Его пожалую я платьемъ цвѣтнымъ.
Ну, братъ-якши, ты завтра попляши! [Медвѣдю].
Пойдемъ, Мишута, за быкомъ черкасскимъ.
Ты, Груня, отойди маленько. Слово
Лукьянычу скажу. [Она отходитъ]. Поди сюда, Малюта.
А что Иванову жену не сыщутъ?
Нѣту;
Да не уйдетъ.
А что бродяга Петька?
Винится. Говоритъ, измѣна есть.
Такъ новгородцевъ показнить придется?
Изъ Новаго повывести измѣну?
Я спосылалъ гонцовъ — лихихъ ребятъ —
Измѣну надо выкрасть у Софіи.
Какъ привезутъ, казнить за дѣло будешь.
За правду не казню. [По знаку царя Малюта отходитъ].
Садися!
Сяду.
Съ милымъ дружкомъ рядкомъ присяду.
Ѳедя,
Куда пошелъ?
А ворочусь сейчасъ.
И ты пришелъ! Садись! попей, Ванюша!
За царское здоровье съ поцѣлуемъ.
У насъ была тутъ знатная потѣха.
Жаль, раньше не пришелъ. Попей медку-то
Ой-ой, потѣха! охъ, умру со смѣха!
Что тамъ?
Брыкается черкасскій быкъ.
Унять нельзя?
И самъ ужъ унялся!
Да это что! — потѣха небольшая,
Потѣха будетъ впереди — пожди.
Какая, не скажу: увидишь въ очью.
Охъ, братцы, холодно. Медку бы выпить.
Ты гдѣ бродилъ, Ѳедюша?
Царь-надёжа!
Я на крылечко вышелъ постоять,
На ночку поглядѣть, полюбоваться
На мѣсяцъ свѣтлый. Вышелъ и стою:
Морозъ Иванычъ разыгрался лихо,
Свѣтёло-тѣ мѣсяцъ ровно солнце ясенъ,
А тѣни черныя ложатся чернью,
Темнѣй осенней долгой ночи.
А ты стоишь?
Такъ. —
Я, какъ приросъ, стою.
Глажу: — далече видно въ чисто поле;
А слышно за версту: гдѣ песъ залаетъ,
Гдѣ хрустнетъ снѣгъ, гдѣ дѣвки захохочутъ,
Да и затихнетъ, — тихо таково!
А мѣсяцъ ясный свѣтитъ, точно манитъ,
Зоветъ поразгуляться на просторѣ.
А ты стоишь, Ѳедюша?
Какъ приросъ.
Стою, гляжу, не шелохнуся даже.
Ознобъ какъ прохватилъ, тогда очнулся. —
Охъ, братцы, холодно: медку бы выпить.
Что, отошелъ?
Ухъ, разогрѣлся знатно:
Позволь мнѣ слово молвить, царь-надёжа.
Скажи, Ѳедюша.
Ночка-то красна,
Сидѣть въ хоромахъ и грѣшно, и стыдно.
Теперь бы по снѣжочку, по морозцу,
На троичкѣ маленько разгуляться,
Чтобы отъ топоту земля гудѣла,
Отъ посвисту широкая дрожала.
Промолви слово: дѣтки, гайда!
Гайда!
Ну, ну, ступайте! Разгуляйтесь, дѣтки!
А ты не съ нами?
Мнѣ недужно нонѣ.
Эхъ, на морозцѣ вѣтеркомъ обвѣетъ,
Вся хворь спадетъ, вся болѣсть пропадетъ;
Вѣдь это нѣмцу на морозѣ смерть,
А русскому дышать вольнѣй, просторнѣй!
Нѣтъ, дѣтки, не поѣду. Старъ вашъ батька.
Охота есть, да силу всю избылъ.
Пожалуй насъ, надёжа-государь,
Намъ безъ тебя и пиро-тѣ не въ веселье.
Сказалъ, а слово свято берегу. [Малютѣ].
Лукьянычъ, поѣзжай, пожалуй, съ ними.
Не очень чтобъ дурили, пригляди. [Сыну].
Ванюша! что сидишь совой? Встряхнися!
Смѣни отца, потѣшь-ка ребятежь.
Эй, живо! собирайся! Гайда!
Гайда!
Ты съ нами, Бѣсъ?
На кочергѣ верхомъ!
Посмотримъ: кто кого обгонитъ? Нутко-съ!
Послушайте, ребята молодые!
Прозябнете, пошарьте — нѣтъ ли близко
Гдѣ селъ боярскихъ, лиходѣевъ нашихъ,
Петровича съ товарищи и прочихъ!
Увидите, со всѣхъ концовъ, разкомъ
Пустите краснаго поспѣшнымъ дѣломъ,
Чтобъ полымя до мѣсяца метнуло!
Сѣки-руби и люди и скоты:
Передушите всѣхъ, чтобъ капли духу
Не оставалось; ни живой собаки,
Ни пѣтуха кричать на пепелищѣ.
Гой, за царя на лиходѣевъ! Гайда!
На лиходѣевъ царскихъ!
Гайда! Гайда!
Возьмите свѣчи и ступайте вонъ!
Я вѣдь нарокомъ имъ сказалъ: «недуженъ», —
Не хочется съ тобою разставаться.
Спасибо, государь.
Ну, поцѣлуй же,
Какъ кипяткомъ ожги меня губами,
По тѣлу дрожь пусти.
Что, ладно ль этакъ?
Такъ ладно, что вдругорядь захотѣлось;
Постой, пускай уѣдутъ. Мы съ тобою
Прохладную бесѣду поведемъ;
Вдвоемъ-то вечеркомъ куда какъ сладко!
Любилъ бы вѣкъ тебя!
Да вѣдь не будешь! —
Послушай, соколъ ясный, коль разлюбишь,
Ты прямо мнѣ скажи: «ступай-молъ, дѣвка,
Обрыдло мнѣ лицо твое дѣвичье,
И рѣчи-де забавныя постыли,
И очи ясныя твои не грѣютъ,
Коса-краса мочалой истрепалась!»
Вели тогда за новыя вороты,
Меня, рабу твою, на чисто поле
Чтобъ вывели, на вольное раздолье,
На всѣ четыре вѣтра разгуляться. —
А въ тѣ-поры сама я сдогадаюсь,
Идти ли дѣвкѣ въ монастырь честнѣй,
Аль въ рѣчкѣ съ горя красной утопиться.
Гляди же, помни, государь. Не то
И ей, злодѣйкѣ, плохо будетъ; и
Тебѣ, царю, не миновать бѣды!
Ну, полно, Груня! Что пустое мелешь?
Не разлюбилъ еще. Да и не скоро
Тебя, голубку, разлюблю. [Прислушивается]. Постой,
Поѣхали, кажись. [За сценой топотъ, хохотъ и т. п.].
Ишь, топъ да гикъ, да визгъ,
Да ржанье конское, да звонкій хохотъ,
Да молодецкій посвистъ удалой!
Затихло все.
Передъ грозой великой.
Кто говоритъ? Ты слышала?
Все я же.
Ты, вражій сынъ, пошто остался дома?
А вышелъ на морозъ, взглянулъ на небо,
Свѣтёло-ть мѣсяцъ и мигни глазомъ:
«Не ѣзди, кумъ, вьюга съ метелью близко».
Давно ль ты съ яснымъ покумился, песъ?
А какъ же! У его молодшей дочки
Я зимусь у Стожарихи крестилъ;
И крестница моя — куда красна!
Горитъ на небѣ голубой звѣздою.
Красно горитъ, а очи у Грунлши
Того яснѣй, того любовнѣй свѣтятъ.
А наши покатили?
Слѣдъ простылъ.
Метелица-то скоро замететъ?
Постой. Дай, ВЪ щелку погляжу. [Смотритъ]. Эге!
У, замела! А кумо-тѣ бѣлый вовсе.
Ну, словно окатили молокомъ. [Вѣтеръ гудитъ].
Ахти, бѣда! Охъ, лихо Бѣсу! У!
Чего, вражонокъ, струсилъ?
Государь,
Прислушай-ка, какъ вѣтеро-тѣ гудитъ.
Ишь, вонъ свистятъ, — то вѣтерочки-внучки;
Не страшны дѣтки: заморозятъ носъ,
Подъ шубу теплую порой забьются
Да вперегонку по спинѣ давай,
Аль въ чехарду затѣютъ, али щелкать
По мерзлымъ по ушамъ учнутъ, щенята.
Вотъ старый дѣдъ, тотъ страшный дьяволъ:
Сидитъ-гудитъ всю ночь одно и то же.
Отстань, проклятый, помню безъ тебя!
Ты съ кѣмъ тамъ говоришь?
Со старымъ вѣтромъ.
Сидитъ-дудитъ всю ночь одно и то же:
«Ты помни, Бѣсъ; не позабудь, вражонокъ!»
Знобишь меня своею рѣчью, Бѣсъ.
И жутко-то, и сладко слушать!
Эва!
Какъ замела метелица! Земля
Широкая вся стономъ стонетъ.
Жутко
Мнѣ, Бѣсъ.
А хочешь, государь, послушать,
О чемъ вьюга съ метелью говорятъ?
А ты смекнулъ?
Мудреное ли дѣло!
Ты, дѣвица, повыдь: — такія рѣчи,
Что трясцей затрясетъ тебя. Глядя,
Ты Грознаго не разлюби со страху.
Не разлюблю, не бось. [Царю]. Пойти, аль нѣтъ?
Тебѣ не боязно?
Съ тобой-то страшно?
Не страшно, оставайся. — Буду знать,
Что христіанская душа въ палатѣ,
А на него плоха надёжа, — онъ
Крещеный, али нѣтъ, — кто знаетъ?
Слушай!
Сейчасъ начнутъ. Чу, подлетѣли близко.
Ау, вьюга! — Угу, метель!
Мети, метель,
Сугробами! —
Вали, вьюга,
Великими!
Грознѣй грозы
Ильинскія!
Грознѣй царя
Васильича!
Да не мѣшай же, старый, помню.
Что ты?
А старый дѣдъ дудитъ, мѣшаетъ. [Метель шумитъ]. Слушай!
Бѣжитъ гонецъ
Молоденькій!
Спѣшитъ-летить
Да къ старому!
Онъ держитъ путь
Изъ Новаго,
Торитъ въ Литву
Дороженьку.
Изъ Новагорода Литву?
Ты слушай! [Порывъ метели].
Ха-ха, вьюга! Гу-гу, метель!
Крути-вали,
Заметывай!
Не знать слѣда
Конинаго!
Бѣги, гонецъ,
Отъ Грознаго:
Метель съ вьюгой
Помощнички.
Что замолчалъ?
А дальше, — страшно молвить.
Не страшно молвить — старый дѣдъ покою
Мнѣ не даетъ. Дудитъ, чтобъ помнилъ!
Ты, Груня, гдѣ? Тебѣ не страшно?
Нѣту.
А дремлется, да сладко таково,
Какъ ровно матушка баюкаетъ меня.
Садись-ка ты поближе. Такъ-вотъ. [Метель ближе].
Слушай!
Прилягъ-ка, Груня, на плечо ко мнѣ.
Ну, слушай же. Манитъ меня старикъ.
И волей ли неволей надо будетъ.
Го-го, вьюга! Лю-лю, метель!
Спасемъ гонца
Отъ Грознаго!
Грозёнъ Иванъ
Васильевичъ!
Грознѣй вьюги
Съ метелицей:
Знобитъ людей
Безъ холода;
Сушитъ-крушитъ
Опричниной.
Что замолчали? Не слыхать, пошибче!
Гуди, ломай, чтобъ слышно было! [Метель крушить и ломитъ]. Ладно.
Безлюдитъ Русь
Ивашка-царь.
Бѣгутъ толпой
Къ Литовскому;
Летятъ стрѣлой
Къ Турецкому.
Хлѣба-овсы
Потоптаны;
Въ крови поля
Потоплены;
Вьюгѣ лихой
Съ метелицей, —
Сушить-крушить
Намъ некого!
Отстань же, говорятъ. Пожди. Сейчасъ!
Бѣда вьюгѣ
Съ метелицей!
Отколь возьмись
Помощничекъ.
Сидятъ вдвоемъ
Царь съ дѣвицей;
Въ разгонѣ всѣ
Опричники.
У насъ ли ножъ
Наточенный,
У насъ рука
Могучая.
Онъ вынетъ ножъ,
Подкрадется;
Взмахнетъ рукой…
О, Господи! нѣсть силы слово молвить.
Кто здѣсь? Живъ человѣкъ, откликнись! — А? —
Ты, Груня, здѣсь?
Съ тобою, государь!
Сижу бокъ-о-бокъ.
Гдѣ же ты? Прижмися,
Не вижу ничего. Прижмися крѣпче.
Да не зови меня царемъ-Иваномъ,
Зови Ванюшей да дружкомъ сердечнымъ.
Ванюша! Ваня! Голубокъ мой бѣлый!
Вотъ такъ. Сиди, не шелохнися, Груня!
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.[править]
Ты гдѣ у чорта пропадалъ, вражонокъ?
Какъ поборолъ русакъ черкаса-князя
И не видалъ.
Не до черкаса было.
А ловко, Бѣсъ! Два родныхъ брата вышло,
Калашнички, два братца, два Андрея;
Со старшимъ братомъ на-перво схватились,
Боролися долгонько, — расходились,
Между собою низко поклонились;
Никто не поборолъ.
А меньшій ловокъ.
Разсказывать, Угаръ?
Мели, пожалуй.
Экой!
Вѣдь ты жъ вечоръ черкаса раздразнилъ,
А нонѣ слушать не охота!
Ну,
Разсказывай, Ѳедюша. Кто кого?
Прислушай:
Схватились съ мёныпимъ братомъ, — тотъ его
Беретъ за лѣвый воротокъ, черкаса,
На правый на носокъ, чу, подымаетъ,
Приподнялъ высоко-высоко, страсть!
Да какъ ударитъ о сырую землю,
Повылупилъ изъ цвѣтнаго изъ платья,
Пустилъ гулять въ чемъ мать родила князя!
Заохалъ Темрюковичъ, застоналъ,
Да подъ крылецъ отъ сраму заползалъ. [Смѣются].
Ты что же не смѣешься?
Не до смѣха.
Чудной ты, Бѣсъ! То скачешь цѣлый день,
То дурь напустишь, слова не промолвишь;
Бѣсовское задумалъ, видно, дѣло.
Молчи! Не то, не сдобровать тебѣ,
Оборочу козломъ, аль сѣрымъ волкомъ.
Ишь, чортъ какой!
Хвалю меньшого брата.
Пожаловать его, по слову, платьемъ.
Ты, дьяволъ, здѣсь? Гдѣ пропадалъ всю ночь?
Поди-ка, на ушко шепну за тайну.
Вчерашнее ты помнишь, вражій сынъ?
Что помнить-то? Не я, — нетель съ вьюгою
Мнѣ рѣчи въ уши надували.
Ой ли?
Я за ночь позабылъ. Тебя увидѣлъ,
И стукнуло въ башку. Лихъ, словъ не помню.
А страшныя слова! [Подумавъ] Какой-такой
Помощничекъ сыскался у метели?
Тутъ стукнуло, — не досказалъ, вражонокъ.
Какъ стукнуло, я крѣпко испужался;
Со страху не дослышалъ, царь-надёжа.
Бояринъ нѣкакій, — какой не знаю.
А мнѣ помощничка иного надо,
Чтобъ къ завтрему мнѣ зелья раздобылъ, —
Такого зелья, — сотни чтобъ не счесть,
Скрутило человѣка. — Понялъ, дьяволъ?
Не знаю, гдѣ добыть такого зелья.
Ты оборудуй это дѣло. Слышишь?
Пожалую: за мной не пропадетъ.
Ну, дьяволъ, шевели башкой.
Инъ, ладно!
Добуду зелья. Только ты по-царски
Меня пожалуй.
Ладно.
Слушай, кумъ.
Чего душа похочетъ, тѣмъ пожалуй.
Конемъ ли, дѣвкой, недругомъ, аль платьемъ.
Всего довольно. Жалую, чѣмъ хочешь.
Ты только укажи, какой бояринъ,
А мы зазнобу выручимъ, не бось.
Спасибо, государь. — Я раздобуду.
Вы что же, дѣтки, мнѣ не похвалились
Вчерашнею добычей? Вы, ребята,
Кажись, не промахнетесь: очи зорки,
А руки цѣпки.
Государь-надёжа!
Довольно всякаго добра добыли,
Да дѣвица-краса всего дороже;
Пригожая, по нраву ли придетъ:
Молчальницей-смиренницей слыветъ.
Смиренницъ не люблю; молчальницъ тоже,
А погляжу на всякій случай. Гайда!
Ау, метель! Лю-лю, вражонокъ! Лихо!
Скачи-пляши, желѣзо горячо!
Шептать пойду, погоду нашепчу;
Молчальница-смиренница поможетъ.
Расколькиу Груняшино сердечко,
На Грознаго глядѣть не станетъ дѣвка!
Пойду я къ ней, да пошептомъ любовнымъ,
Да рѣчью быстрою пройму насквозь!
Стоитъ-молчитъ, любуется Угаромъ,
Да милымъ полюбовничкомъ зоветъ.
А не удастся: мамка есть въ запасѣ,
Какъ дядюшку сказнили, ей шепну.
Гой вы, друзья, метелица съ вьюгою!
Хотѣлъ я вамъ помочь, да оплошалъ.
Оплошности въ вину не ставьте Бѣсу,
А вѣрно службу сослужите мнѣ!
На быстрыхъ крыльяхъ унесите Груню,
Чтобъ коршуну Ивану невдомекъ,
Гдѣ соколъ со лебедушкой ширяютъ!
Чтобъ ночь-полночь глядѣла не видала,
Чтобъ тишь сторожская не дослыхала!
Зачѣмъ пришелъ?
Къ тебѣ, за тайнымъ дѣломъ.
Ну, сказывай.
Всю правду говорить?
Пришелъ, такъ говори; не испугаюсь.
Сказать скажу, а тамъ твоя ужъ воля,
Казнить, аль миловать меня похочешь.
Я захватилъ и ножъ про всякій случай…
Да по дорогѣ обронилъ нарокомъ?
Какъ обронилъ?
Найдется у меня
И свой; своимъ сказню, коль надо будетъ.
Ты помнишь ли вчерашнее, Груняша?
Что помнить-то? Какъ зміемъ, дьяволъ, ползъ?
Аль какъ нашептывалъ лихія рѣчи?
Аль то, какъ ножикъ обронилъ, проклятый?
А ты забылъ?
Я самъ себя не помнилъ…
А ты дремала?..
Въ полдремы дремала:
Мнѣ не спалось, да видѣлося много.
А видѣла, такъ, стадо, домекнулась?
Ты шутки-то шути, да не со мной,
Я и сама на выдумки горазда.
Горазда, нѣтъ ли, а скажу всю правду.
Невмоготу мнѣ, молодцу, таиться.
Хоть и сказнишь, да про любовь узнаешь,
Что я за молодецъ — не позабудешь.
Ночесь, какъ выбѣжалъ, и самъ не помню,
А въ головѣ шумитъ руда шальная,
Да въ уши мнѣ наигрываетъ пѣсню:
«Пропасть навѣкъ, да Груню раздобыть,
На малый на часокъ себя потѣшить!»
Ты бѣсъ; хоть побожиться, самый дьяволъ;
Промолвишь слово, кровь заговоритъ.
Бродилъ всю ночь, всю напролетъ продумалъ,
Всю долгу ночку до свѣточку, Груня.
И положилъ: пойду, во всемъ покаюсь.
Я какъ увидѣлъ, полюбилъ тебя,
Какъ въ щелку подглядѣлъ я ясны очи,
Змѣю-косу, всю дѣвичью красу.
Съ бѣсовскимъ помысломъ пошелъ; за шубу,
За платье цвѣтное уговорилась
Продать тебя твоя чертовка мамка.
А я хотѣлъ продать тебя Ивану,
Чтобъ володѣть царемъ до вѣка Бѣсу. —
Судьба удумала иное, Груня:
Бредёшь въ лѣсу осенней темной ночью,
На сердцѣ злоба, въ головѣ туманъ, —
Взойдетъ свѣтёлъ-красавчикъ мѣсяцъ,
Да звѣздочка небесная проглянетъ:
Засмотришься на звѣзды голубыя,
Забудешь темныя дѣла и думы,
И радостно и тихо таково! [Молчаніе].
Охъ, молодецъ, твои такія рѣчи,
Не мнѣ ихъ слушать, не Груняшкѣ-дѣвкѣ.
Не сомущай меня.
Эхъ, Груня, Груня!
Что ждать-сидѣть, да толковать, да думать?
Коль рѣчи къ сердцу, по сердцу думы.
Не все свѣтёло-тѣ мѣсяцъ ночью свѣтитъ,
Потьма густая ходитъ по землѣ;
Мы темной ночной выйдемъ въ чисто поле,
Туманы непроглядные закроютъ,
Порошею слѣдочки замететъ!
А царь Иванъ, и радъ бы, не догонитъ,
Не домекнётся, по какой дорогѣ
Повезъ Угаръ свою лебедку Груню. —
А по зимѣ весна-красна проглянетъ,
Поразольется Волга-мать широко,
Охъ, широко: есть мѣсто разгуляться!
По ней въ погодку лодка зачернѣетъ,
На лодочкѣ что парусъ забѣлѣетъ,
Атаманомъ сидитъ Угаръ Бѣсенокъ,
А Груня-дѣвица затянетъ пѣсню,
А молодцы-работнички подхватятъ.
А царь Иванъ?
На Новгородъ пойдетъ,
Сказнитъ мужей новогородцевъ люто,
Свою тоску въ крови людской потопитъ.
Не во время свое ты слово молвилъ.
Тогда бы молвить, — а теперь не время.
Я ль виноватъ, аль ты тому причина,
Что раньше рѣчи не. промолвилъ Бѣсъ?
Заговорилъ, какъ свидѣлся съ тобою.
Чьи рѣчи говорилъ, — не догадалась.
Ты говорилъ свои, Угаръ, — а я
За слово царское тѣ рѣчи понимала.
Теперь прощай. Не погнѣвись на Груню,
Не промѣняетъ Грознаго на Бѣса.
Не промѣняешь — увезу силомъ.
Не захочу, и съ мѣста не сойду.
Коль такъ, сказни меня своей рукою,
Своимъ ножомъ. — За то, что полюбилъ,
Сказни меня. — Все легче Бѣсу будетъ.
Ступай-пошелъ! Не то покличу мамку.
Хоть Грознаго покличь, — не испугаюсь.
Кричи-покличь, да не придетъ милой,
Смиренница-молчальница нашлася:
Ты не угодна стала.
Охъ, не ври!
Не смогъ любовью, хитростью бѣсовской
Задумалъ сомутить. Такъ знай же, дьяволъ:
Кто на царя напраслину возводитъ,
Не полюблю того.
Пойдемъ со мной.
Рѣчамъ не вѣришь, такъ увидишь въочью,
Какъ милую цѣлуетъ-обнимаетъ,
Да не тебя.
Пойдемъ. Покажешь, нѣтъ ли.
А какъ увидишь, такъ неужто станешь
Обманщика любить?
Его не стану,
Да и тебя, не бось, не полюблю.
Ты думаешь: легко увидѣть дѣвкѣ,
Какъ полюбовникъ къ сердцу прижимаетъ
Другую? Думаешь: она посмотритъ
Любовно на того, кто доносилъ,
Кто сердце изломалъ? — Пойдемъ, посмотримъ!
Ай, куманекъ! — Спасибо за работу!
Ну, вотъ поди и говори, что грѣхъ
Подслушивать чужія рѣчи. Какъ же! —
Не проверти я дырки, — не слыхала бъ,
А не услышь, — бѣды бы натворилъ. —
Пойду, челомъ ударю государю.
Самъ шубу обѣщалъ, да обманулъ,
Да самъ меня же обозвалъ чертовкой!
Пожди, я удружу тебѣ, треклятый!
Вотъ здѣсь постой; за мѣсто схоронися.
Какъ царь пройдетъ, — я выспрошу его.
Вотъ то-то, дьяволъ! показать хотѣлъ,
Да не сумѣлъ!
Пожди… идетъ… услышишь.
Что, государь, по нраву ли пришла?
Смиренница-молчальница пригожа.
Не говорите Грунѣ: задурить
Дѣвчонка.
Слышала?
Слыхала…
Куда ты?
А пойду, скажу ему.
Ну, нѣтъ, шалишь; я не пущу, Груняша,
До завтра погоди! — Молю усердно. —
Сегодня онъ отговорится, Груня.
А завтра…
Ладно; погожу до завтра.
Гдѣ ножъ нашли? Покажь, какой, Ѳедюша!
Идетъ… не утерплю, скажу.
Шалишь!
Не допущу. Себѣ ли, аль другому,
Спасу тебя до завтраго, Груняша!
Тутъ былъ сейчасъ; куда дѣвался, дьяволъ?
Позвать его, — нѣтъ, погоди, не надо!
Покажъ еще. [Разсматривая ножъ]. Его, его и есть!
И подаренья моего! — Нну, дьяволъ!
На именины подарилъ, а онъ
Задумалъ тѣмъ подарочкомъ подрѣзать.
Не даромъ сердце чуяло. Не даромъ
Сказалося, чтобъ зелья раздобылъ.
Царь-государь!
Чего тебѣ, чертовка?
Перепужала… сердце не на мѣстѣ.
Челомъ бью, государь великій.
Ну?
Я у себя въ каморкѣ, чу, сидѣла,
Вдругъ слышу рѣчи: Груня говоритъ.
Кто-молъ пришелъ? Войти никакъ не смѣю:
Не государь ли, думаю, зашелъ?
Ты присказку оставь; начни про дѣло.
А рѣчь-то про любовь у нихъ идетъ.
Я въ щелку глянь-поглянь; гляжу…
Не Бѣсъ ли?
Онъ самый, государь. Меня ругаетъ:
Чертовка-мамка де со мной уговорилась…
Ты сказывай про рѣчи.
Не казни,
Помилуй, государь. Я что слыхала,
Про то и доложу тебѣ.
Гляди:
Велю Ѳедюшѣ погонять въ загривокъ.
Чу, Груню уговаривалъ, чтобъ ночью
Бѣжать отсель. «Люблю-де», говоритъ.
А Груня что?
Руками и ногами!
Такъ началъ наговаривать: «милой-де
Молчальницу-смиренницу завелъ».
И поддалась?
Ну, нѣту, государь.
Твердитъ одно: «не разлюблю». Повелъ
Молчальницу Груняшѣ показать.
И показалъ?
Не вѣдаю, не знаю.
А что сказала правду, побожусь.
Ты, государь, не мысли я за шубу,
Для-ради правды разсказала все.
Какая шуба?
Обѣщалъ проклятый:
«Какъ Груню предоставишь, будетъ шуба».
Да не далъ, обманулъ.
Пошла ты къ чорту!
Такое дѣло, — а она про шубу!
Помилуй, государь. Прости за слово,
А только холодно.
Ишь ты, чертовка!
Велю сегодня шубу дать. Пошла!
Даи сапожокъ поцѣловать, кормилецъ.
Пошла же, говорятъ!
Пойду, пойду! [Уходитъ].
Ты слышалъ, Ѳедя? Вонъ куда пошло!
Хитеръ ты, Бѣсъ, да царе-тѣ похитрѣе!
Я покажу. — А Груня молодецъ.
Не поддалась вражонку, — чудо-дѣвка!
Молчальницу свою бери себѣ,
Аль подари кому. А мнѣ не треба.
Царь-государь!
Чего тебѣ, Лукьянычъ?
Иванова жена пришла: винится.
Веди сюда. Да братью кличь, Лукьянычъ.
Суда потайно не творю. Господь
Не повелѣлъ. Въ Евангельи Святомъ
О страшномъ о судѣ Господнемъ слово:
«Дѣянья всѣ объявятся людскія,
И помышленья наши обнажатся
Предъ всѣми!» [Малюта уходитъ].
Ты гляди, Ѳедюша,
Чтобъ въ избу Бѣсъ тишкомъ какъ не заползъ,
Да сзади не хватилъ ножомъ, проклятый.
Не бойся, не допустимъ, государь.
Ты повели — о Бѣсѣ мы промыслимъ.
Самъ совершу на завтра судъ, Ѳедюша.
Поволь челомъ ударить, государь! [Низко кланяется].
А, Марьюшка! Здорова ли живешь?
Гдѣ бѣгала отъ царскаго отъ гнѣва?
Гдѣ хоронилась: во темномъ лѣсу,
Въ монастырѣ ли нѣкакомъ спасалась?
Гдѣ хоронилась, — вѣдаетъ Господь,
Зачѣмъ пришла, челомъ тебѣ ударю [бьетъ челомъ].
Спасалася, пока не знала: живъ ли,
Аль покаяненъ Иванъ. А какъ узнала,
Размыслила своимъ худымъ умишкомъ:
"Любилися весь вѣкъ, не стало мужа,
"Не стать старухѣ замужъ выходить.
"Пойду, челомъ ударю государю;
"Скажу: кого соединилъ Господь,
«Не годно разлучать земнымъ владыкамъ».
Великій государь! вели сказнить,
Чтобъ не сказалъ Господь, что убоялась
Суда земного страха ради смерти
И паче страшнаго суда Господня.
Возстань, жена честная! [Та встаетъ]. Повелю,
По челобитью твоему, сегодня
Сказнить тебя, и запишу въ синодикъ
Невинноубіенною. Въ Кирилловъ
Пошлю я дачу, на поминъ душѣ.
Царь-государь! Поволь промолвить слово
Предсмертное твоей рабѣ смиренной.
Скажи! Предъ образомъ клянусь исполнить.
Какъ ѣхала я въ Слободу къ Ивану,
Племянница пропала по дорогѣ,
А люди баютъ, что къ тебѣ попала,
И полюбилася тебѣ Груняша.
Не повели ее казнить.
Груняша?
Бояръ Зажитныхъ? Юрьевна?
Она.
Отъ старшей отъ сестры моей Лукерьи.
Не повели ее казнить: пускай
Покается, помолится за дядю.
Ступай, боярыня. — Исполню все.
Когда похочешь, смерть пріимешь, Марья.
Спасибо, государь. [Низко кланяется].
Ступай; ведите!
Племянница Иванова Груняша,
А мнѣ, смердящему, и невдомёкъ.
И Бѣсо-ть съ ними заодно, и мамка;
Прикончить думали царя. Охъ, плохо!
Не справиться со всѣми.
Ты чего
Оскалилъ зубы, Аѳанасій-княже?
Потѣшиться замыслилъ надъ царемъ?
Царь-государь…
Еще раненько, княже!
Пожди, потѣшишься, да только прежде
Повытяну всѣ жиды изъ тебя!
Царь-государь! И въ мысль не приходило.
Ты мыслишь: ужаснулся грозный царь,
Перепужался Бѣса да дѣвчонки?
Такъ нѣтъ же, врешь; еще на свѣтѣ нѣту
Такого страха, чѣмъ царя пугать.
Я страхъ на всѣхъ; мое царёво слово!
А о такихъ собакъ, какъ ты, не стану
И рукъ марать! [Толкаетъ его]. Пошелъ! [Тотъ уходитъ].
Лукьянычъ,
Да ты, Ѳедюша, вы со мной останьтесь. [Другимъ].
А всѣхъ васъ отпускаю съ миромъ, братья!
Послушайте, сердечные мои!
Сказалъ, что страха нѣтъ, а самъ — боюся!
Все къ одному подведено: не даромъ!
Сказнилъ Ивана, объявилась Марья;
Груняша, Вѣсъ, и ножъ нашли по утру.
Чуть призадумался, — всѣ скалятъ зубы.
Не даромъ ухмылялся Аѳанасій,
Да и другіе не надежны; смотрятъ,
Что волки лютые; глаза горятъ
Бѣсовскими огнями. Ухитрятся
Да ночью подожгутъ опочивальню,
Аль зельемъ опоятъ, — Вѣсъ больно ловокъ;
Подкрадутся… и такъ на всякій часъ,
На всякую минуту опасайся!
Не жизнь, мученье! Лучше убѣжать,
Покинуть все, да съ вами и удрать
Къ любительной сестрѣ Елизаветѣ
И помереть на аглицкой землѣ.
Царь-государь! такія рѣчи грѣхъ.
Куда и отъ кого бѣжать задумалъ?
И землю русскую кому прикажешь?
Покинешь на съѣденье лютымъ псамъ,
Чтобъ недруги твои возликовали:
"Грозенъ-де царь, бояръ своихъ казнитъ,
А испужался дѣвки съ скоморохомъ!
Аль ты затѣмъ вѣнцомъ вѣнчался царскимъ,
Аль ты затѣмъ измѣну выводилъ?
Мы въ Новгородъ за грамотой послали,
Съ измѣной завтра прибѣгутъ гонцы, —
Такъ ихъ послать въ погоню за царемъ?
Аль, можетъ, государь, сказать укажешь:
Царь отступился вотчины своей,
Пусть володѣетъ-де на вѣкъ Литовскій!
Вѣнчанный царь покинулъ свой вѣнецъ,
Кормилецъ отъ народа отступился,
Въ чужія земли побѣжалъ, — въ своей
Не стало мѣста!
Стой-постой, Лукьянычъ!
Что лаешься! И самъ я домекнулся,
Что непригожихъ словъ нагородилъ.
За слово смѣлое не опалюся,
А вящшей милостью взыщу тебя:
Въ соболью шубу съ плечъ своихъ одѣну.
Ты думаешь, изъ-за подачки молвилъ.
Коль такъ, — такъ милость горше казни будетъ.
Ты вѣрный песъ! Рычишь — нельзя погладить.
Гонцы-те завтра прибѣгутъ?
По утру.
И ладно: утро, скажутъ, мудренѣе. —
Вы приходите завтра; захватите
Съ собою братьи человѣкъ десятокъ,
Кто понадежнѣй. Ты со мной, Ѳедюша,
Въ моей опочивальнѣ лягъ сегодня.
Теперь смекнулъ, къ чему клонились рѣчи;
Что старый дѣдъ нашёптывалъ, — смекнулъ;
Все, все смекнулъ. — Господь оборонилъ:
Царёво сердце въ руцѣ Божьей. [Громко] Вотъ что:
Про зелье Бѣсу, чтобъ добылъ, напомнить.
Да пригляди, Лукьянычъ, не сбѣжалъ бы;
Да чтобъ никто не смѣлъ ему и пикнуть,
Что было здѣсь; не обижать его:
Я самъ расправлюсь. Только пригляди,
Чтобъ не сбѣжалъ, — да не сбѣжитъ, я знаю.
Я вѣрно знаю: не сбѣжитъ. — Прощай!
Управиться не трудно; да одно,
Одно меня крушитъ: люблю Груняшку.
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ[править]
Ну, вотъ и догулялася, Груняшка!
У вѣдала, что есть дѣвичья воля,
Дозналася и радости и горя. —
Куда теперь? Куда пойдемъ, голубка?
Аль къ дядюшкѣ съ подарочкомъ великимъ:
Безчестьице на голову сѣдую
И роду-племени всему позоръ!
А знатно мы съ тобою веселились:
Что здѣсь живемъ, все пили да гуляли,
Какъ люди крестятся, поди, забыли!
Зато веселья много, — много горя! [Молчанье].
Аль въ рѣку броситься? нѣтъ, дѣвка, стой!
Голубка, погоди! Наказнись вдосталь!
Не все вѣдь горе выпито еще,
Еще не много сраму наглядѣлись!
Какъ чашу горькую до дна допьемъ:
Сама смерётушка придетъ по душу.
Туманъ какой! Какъ ровно саванъ, бѣлый!
По комъ одѣла мать-сыра-земля,
Кого навѣкъ въ могилкѣ схоронила?
Ишь, непроглядный! ничего не видно!
Да я пожду, авось проглянетъ свѣтъ…
На что мнѣ свѣтъ? Чтобъ срамо-тѣ освѣтилъ?
Кто тутъ? кто тутъ? — Охъ! — [громче] Мамка!
Что, Грунюшка; что, дитятко мое?
Чего, голубушка, перепуталась?
Охъ, мамушка! смотрѣла я въ окошко, —
Туманъ стоитъ, — не видно ничего…
Глядѣла я, и дива наглядѣла: —
Какъ ровно тетушка, стоитъ вся въ бѣломъ,
На шейкѣ у нея виситъ монисто,
Кровавое монистушко на шеѣ.
Сурово эдакъ на меня взглянула,
И пригрозила, — грозно таково!
Не спишь всю ночь! Пригрезилось, не диво!
Пригрезилось! — сама видала, въочью!
Охъ, мамушка, попали мы съ тобой
Въ угарную избу, — и ошалѣли:
Про домъ-семью не вспомнили ни разу,
Какъ дядя съ теткою живутъ, не знаемъ! —
Угаро-тѣ вышелъ… въ головѣ шумитъ…
Пошла бы къ нимъ, да срамо-тѣ не пускаетъ!
А я развѣдаю; повыспрошу сторонкой.
Развѣдай, милая!
Пойдемъ-ка, Груня:
Сосни маленечко, Господь съ тобой!
Веди; что знаешь, то со мной и дѣлай.
Я ровно малое дитя теперь!
Пойдемъ, пойдемъ. [Уходятъ].
Хожу-брожу, а никого не видно.
Повыспросить бы надо про царя:
Каковъ онъ всталъ со сна: грозенъ, аль веселъ?
А сердце не на мѣстѣ. Зелья добылъ:
Придется въ добрый часъ отдать, — удача,
А не придется — пропадай навѣкъ.
Постой, постой, Ѳедюша!
А, вражонокъ!
Чего тебѣ?
Каково-тѣ царь проснулся?
Тебѣ зачѣмъ?
А повелѣлъ мнѣ зелья
Чтобъ къ утру раздобыть.
А, знаю;
Мнѣ сказывалъ; кажись, велѣлъ напомнить.
Ну, а по утру всталъ каковъ?
По утру? —
Ложился грозный, всталъ повеселѣе.
Повеселѣе всталъ?
Охъ, чтобъ тѣ пусто!
Велѣлъ созвать, а я съ тобой брешу.
Прощай, вражонокъ!
Погоди, Ѳедюша!
Охъ, некогда! [Быстро уходить].
Повеселѣе всталъ!
Дождуся здѣсь; придетъ, и зелье въ руки.
А самъ челомъ ударю. Нѣтъ, постой!
Съ нимъ такъ нельзя; пожалуй, и обманетъ.
При всѣхъ отдамъ: при всѣхъ надуть нельзя;
И срамъ великъ, и совѣсть тоже зазритъ.
Авось и посчастливитъ. Эхъ, Груняша,
Ты бъ не испортила, все ладно будетъ.
Кажись, на ладъ идетъ, а сердцу жутко.
Хоть бы покончить поскорѣй да сразу.
Эхъ, не кручинься, парень! Поразмысли:
Не нонѣ, завтра царь въ походъ пойдетъ;
На что ему Груняша? Также броситъ.
А тутъ пожалуетъ за службу Бѣса:
И радъ-не-радъ, да обѣщалъ, подай!
И санъ, поди-ка, развязаться хочетъ:
Держалъ, пока не зналъ, что дѣвка будетъ
Племянницей Ивану, а теперь…
Куда тебя, Груняша, повезу?
Гдѣ гнѣздышко совьемъ съ тобой, лебедка?
Охъ, ужъ найду укромный уголокъ,
Куда лихое око не заглянетъ!
Скопилъ деньжонокъ малую толику
На царской службѣ — заживемъ домкомъ.
О томъ лишь дума будетъ, какъ Груняшу
Порадовать подарочкомъ какимъ;
Чтобъ милая ни въ чемъ не знала нужды,
Чтобъ полюбила накрѣпко Угара,
Такъ возлюбилъ ее Угаръ. [Опомнившись, горько].
Эхъ, глупый,
Дурашный парень ты, Угаръ Бѣсенокъ!
Ишь, думою далече залетѣлъ,
Заказу нѣтъ для человѣчьей мысли,
Куда похочешь — занесетъ тебя,
Лишь волю дай. На дѣлѣ-то не то.
Какъ царь отдастъ, да не полюбитъ дѣвка?
Да руку на себя наложитъ съ горя?
Гдѣ зелье отворотное такое,
Чтобъ отъ Ивана Груню отвратило?
Аль ей не вѣдомы кровавыя дѣла?
Да гдѣ жъ ей знать? Вѣстимо, что не знаетъ!
Ужель не броситъ, коль сказать, что дядю
И съ теткою милой прикончилъ на смерть?
А онъ боится: приказалъ своимъ,
Чтобы про тетушку ни слова Бѣсу
Не говорить, — а Бѣсо-тъ вызналъ. Вызналъ,
Да и пойдетъ, про все Груняшѣ скажетъ.
Да какъ сказать? Вѣдь не повѣрять Бѣсу!
Кумѣ шепнуть; да наказать: потайно
И съ бережью великой разсказать,
Чтобы Иванъ самой ей опротивѣлъ,
Чтобъ сердце раскипѣлося у ней,
Да не со словъ чужихъ, своею волей!
Охъ, а и горе передъ свѣтлы дни!
Послалъ созвать, а нѣту никого.
Охъ, слуги вѣрные, на васъ плоха
Надёжа! Самъ повсюду, самъ все дѣлай.
А грозное, Иванъ, замыслилъ дѣло,
Изъ рода въ родъ не позабудутъ люди!
Напортилъ дѣдушка, поправитъ внучекъ:
Тогда бы съ вѣчемъ вмѣстѣ надо было
И Новгородъ снести до основанья!
Грозенъ былъ дѣдъ, а внукъ того грознѣе:
На милость и на казнь не знаетъ мѣры,
Не одного сказнить, не двухъ, не сотню,
Обѣхъ Господъ: Великаго со Псковомъ. —
Татаръ впередъ пущу; какъ гикнутъ, псы,
Да гнать учнутъ нагайкой, — любо будетъ.
А тамъ пытать, да ставить на правежъ,
Да въ Волховъ сотнями метать людишекъ.
Владыко подойдетъ, — такое слово
Ему промолвлю: крестъ изъ рукъ упуститъ.
Казню измѣнниковъ прелютой казнью,
Повыведу измѣну отовсюду,
Державный скифетръ вознесу высоко:
И недруга и други призамолкнутъ,
Дивиться въ нѣмотѣ душевной станутъ.
Тебѣ, сынокъ, тебѣ готовлю царство!
Очищу отъ измѣны Русь Святую,
Тебѣ свѣтлѣй алмаза передамъ.
Ты береги ее, люби, да милуй,
Да батьку не кляни, что былъ крутенекъ;
Какъ по грозѣ свѣтлѣе солнце блещетъ,
Такъ ты заблещешь по отцовской смерти.
Не засіять звѣздѣ свѣтлѣе солнца,
Не пережить отца родного сыну.
А, слуги вѣрные! и вы явились!
Я жду-пожду, никто на зовъ нейдетъ!
Я виноватъ: маленько позамѣшкалъ.
Слуга проспитъ — не важно. Господарю
И спать, да чутко тьму ночную слушать.
Послушайте, опричники мои!
Вы слушайте, да, чуръ, не разболтайте,
Ложася спать, не говорите съ думкой,
Во снѣ-бреду не пророните слова!
Такой указъ вамъ объявляетъ царь:
Открасовался Новгородъ Великій,
Опскову-господину жить не долго.
Оно и подобаетъ имъ: душа
На Волховѣ, а сердце на Великой. —
Идемъ въ походъ, тишкомъ-молчкомъ нагрянемъ,
А налетимъ, ударимъ, и аминь!
Готовьтеся: не вѣете убо часа,
Егда промолвлю: «дѣтки, гайда!»
Гайда!
Спасибо, государь. Измыслилъ дѣло
Для дѣтушекъ. Давно пора огуломъ
Изъ городовъ измѣну выводить.
Чернецо-тъ живъ; задается, пожалуй.
Аль некому заткнуть собакѣ глотку?
А ты?
Ништо; авось силёнки хватитъ.
Заткни, заткни; тутъ нѣсть грѣха, Лукьянычъ.
Я за тебя и въ адъ пойду, владыко!
Пошто зашелъ сюда, треклятый дьяволъ?
Аль рѣчи царскія подслушать хочешь
Да передать измѣннику Филиппу?
Ты не гнѣвись, помилуй, государь.
Пришелъ по твоему указу. Зелье
Тебѣ принесъ.
Принесъ? — Давай сюда! —
Эй, кликните живѣй Груняшу съ мамкой.
Я, государь, пойду гонцовъ встрѣчать.
Ступай. Царевича возьми съ собою.
Поди, Ванюша, службу сослужи.
Радъ послужить, насколько силы хватитъ,
Да разума ребячьяго достанетъ.
Чѣмъ дьявола пожаловать за зелье?
Пожалуй красной дѣвицей за службу.
Пожалую, пожди. — Придетъ бояринъ:
Коли лихое зелье скоро скрутитъ,
Бери, кого похочешь. — Дайте чару!
Ты погоди. Пусть самъ начнетъ, — тогда!
А то испортишь дѣло — не поправить.
Вы что тамъ шепчетесь? Какія шашни
У Бѣса съ дѣвкой завелись?
А кѣмъ бы
Пожаловать тебя?
Груняшей жалуй.
Груняшею? Языко-тѣ не лопатка,
Что сладко, вѣдаетъ. [Грунѣ]. Послушай, Груня,
Бѣда съ царемъ: — вонъ Бѣсу обѣщалъ
Пожаловалъ за зелье, чѣмъ похочетъ.
А дьяволъ лихъ, — тебя, чу, захотѣлъ.
Царю-то жалко: дѣвка заглядѣнье!
Такъ разсуди сама: какъ, Груня, скажешь,
По слову твоему, и дѣло будетъ.
Опричь тебя, — мнѣ не любить другого.
Да, можетъ, ты любить меня раздумалъ,
Дѣвичья рѣзвость, можетъ, надоѣла,
Молчальницу-смиренницу завелъ?
Ты не молчальница, да только лгунья.
Не заводилъ, не грѣхъ и побожиться.
Охъ, лжешь! На этомъ вотъ, на самомъ мѣстѣ,
Сама я слышала, промолвилъ Бѣсу:
"Смиренница-молчальница пригожа;
"Не говорите Грунѣ: задуритъ
«Дѣвчонка».
Охъ, я добрый парень,
Да и святой подъ часъ въ задоръ придетъ.
Сказать — сказалъ, да послѣ передумалъ.
Вожусь тебѣ; божбѣ-то, чай, повѣришь?
Шептунъ шепнулъ, — а ты и рада вѣрить!
Любила крѣпко, — до пустого слова!
Аль разлюбила, Грозному не вѣришь?
Какъ не повѣрить? Хочется повѣрить,
Такъ поневолѣ вѣришь.
А хотѣлось
Тебѣ повѣрить, что завелъ другую?
А ты не вѣришь шептунамъ?
И то, —
На всякій часъ не опасешься, Груня
Ну, Бѣсъ, и радъ бы Груню подарить,
Да знаешь самъ: насильно милъ не будешь.
Аль слово царское на вѣтеръ пустишь?
Какъ нужно Бѣса: «доставай, вражонокъ!»
А какъ досталъ, такъ жадность одолѣла…
Ты въ кабакѣ, аль во дворцѣ царёвомъ?
Съ Еремкой лаешься, аль съ Грознымъ баешь?
А говорю я съ тѣмъ, кто тароватъ
На словѣ, — да на дѣлѣ лихъ.
Нишкни!
Я за тобой такое дѣло знаю,
Что надо бы пожаловать дружка:
Спустить съ живого шкуру.
Что жъ? Спусти!
Коль слово царское гроша не стоитъ,
Такъ шкуру Бѣсову отдать задаромъ!
Не кипятись! Печенка лопнетъ, дьяволъ!
Спустить, спущу, — да на прощанье, песъ,
Пожалую за вѣрную за службу,
За прежнюю, досельнюю. — Груняша!
Пожалуй Бѣса: поднеси медку,
Да подсласти горячимъ поцѣлуемъ.
Возьми вонъ чару, — эвонта стоитъ,
А ближней не бери — тамъ зелье.
Ладно.
Хотѣлъ любви, — дождался поцѣлуя,
Не полюбовница, да все же я,
Груняша-дѣвка, Бѣса поцѣлую. [Цѣлуетъ].
Ой, завертѣлося! кругомъ пошло!
Не знаю: съ меду, али съ поцѣлуя…
Не съ поцѣлуя: съ меду, съ меду; вѣрно.
Поди сюда: находку покажу. [Показываетъ ногъ].
Не ты ли обронилъ намедни; ась?
Подрѣзать думалъ, да Иванъ не простъ:
И Бѣсу не поддастся. У, вражонокъ!
Всю кровь повыцѣжу.
Анъ врешь!
Во мнѣ не много крови. Ты поди-ка:
Убей Филиппа, Новгородъ скатай, —
Той кровью понасытишься… охъ, тошно!..
Не ври. Душа брехни не переноситъ:
Солгалъ, тошнитъ.
Ой, лихо… Жжетъ огнемъ.
Что? завертѣло дьявола? Спасибо,
Напослѣдяхъ не обманулъ царя:
Ста не сочтешь — и въ пеклѣ будешь. Вѣрно.
Такъ это зелье? Братцы, помогите! [Мечется].
Вертись! [Дико хохочетъ]. Ха-ха-ха-ха! Что, Бѣсъ, не смогъ?
Послалъ бы бабу.
Ты не вѣрь Ивану!
Вѣдь онъ… огнемъ палитъ… убилъ… Охъ, Груня!
Тащите пса! [Тѣло убираютъ].
Охъ, молодецъ, живи ты,
Навѣкъ бы полюбила!
Такъ взаправду
Ты въ Бѣсу въ полюбовницы пошла?
Ты раньше бы сказала.
Охъ, любила!
Тебя любила одного, и крѣпко.
Да духу не хватило, — больно страшно!
Самъ опоилъ, да самъ же и хохочетъ, —
Безсовѣстный!
Молчи. Другую, дѣвка,
На мѣстѣ бы убилъ. Тебя прощаю
За прежнюю любовь. Пошла отсюда,
Чтобъ духу твоего не слышно было.
Казни, казни, — а слово я промолвлю.
Сама я, дура, Груню продавала,
«Не у царя, гдѣ жъ счастью быть», сказала.
Ты каяться къ попу ступай, старуха.
Я за боярышню умру, не пикну.
Одна, какъ перстъ, я у нея осталась.
Мнѣ кумо-тъ все съ слезами разсказалъ.
Куда ее ты гонишь, государь!
У насъ вѣдь ни кола; намъ, сирымъ, негдѣ
Головушекъ побѣдненькихъ склонить;
Былъ дядя съ теткой, тѣхъ сказнить велѣлъ.
Не ври, старуха! Утащите вѣдьму!
За то, что Груня полюбила…
Вонъ!
Ты, что жъ стоишь? [Униженно]. Не вѣрь старухѣ, Груня!
Стояла, слушала, — въ отвѣтъ и слова
Промолвить не сумѣла. Да спасибо,
Что мамка надоумила. — Спасибо,
На всемъ спасибо, государь великій:
За то, что опостылѣла тебѣ,
За то, что гонишь со двора долой,
За то еще, что лжешь да не краснѣешь,
Что дядю съ теткой, стариковъ, убилъ, —
Охъ, некому на срамъ мой любоваться,
Охъ некому за дѣвку отвѣчать
Предъ Господомъ!
Да ты не вѣрь старухѣ,
Сболтнула сдуру.
Что жь? Тебѣ повѣрить?
Повѣрю, какъ же! Дожидайся, завтра!
Лихъ нѣтъ ножа, пырнула бъ прямо въ сердце,
Чтобы въ глаза не лгалъ, безбожникъ лютый!
Ты что? задумала со мной тягаться?
Аль ты меня въ грозѣ-то не видала?
Я подымуся, — все къ землѣ пригнется.
Ну что жъ? Убей меня, убей!
Молчи.
Не наговаривай бѣды.
Безбожникъ,
Мучитель, кровопійца, тать ночной,
Дѣвичье сердце обокралъ, да дядю…
А! кровь боярская заговорила!
О, Господи! Угодники святые!
Чью кровь я пролилъ, окаянный грѣшникъ!
Предъ вами каюсь, ближніе мои!
Не разумъ, гнѣвъ мою воздвигнулъ руку.
Прости меня ты, дѣвица-краса!
Великаго прощенія прошу я, —
Не у тебя, у всѣхъ просить я стану:
Босой пойду по зимней стужѣ въ церковь,
На паперти церковной стану плакать,
Входящимъ въ храмъ, всѣмъ въ ноги поклонюся,
Все за тебя вымаливать прощенье…
Царь-батюшка! идетъ Малюта съ вѣстью!
Постой-пожди! Побудь въ сѣняхъ, Ванюша!
Да не гляди сюда! Ступай, Ванюша.
О, други вѣрные! возьмите тѣло!
Прости-прощай, лебедушка Груняша!
За то, что цѣловала-миловала,
Убилъ тебя Иванъ, злодѣй проклятый!
Охъ, страшно! Самого себя боюся!
Въ душѣ кромѣшный адъ! Кишатъ гадюки!
Геенной огненной пылаетъ сердце,
А совѣсть жжетъ огнемъ неугасимымъ!
Кричитъ-вопитъ: "кровавыя дѣла
"Творишь, Иванъ! Стоишь въ крови по горло!
"Да и душа кровавая! Припомни:
«Былъ рай въ душѣ, и захоти, Иванъ!…»
Куда бѣжать? Тоску-змію дѣвать?
Въ рѣкѣ топить, въ крови ли человѣчьей?
Входитъ Maлюта, слѣдомъ царевичъ.
Измѣну привезли.
Давай сюда.
Всѣ здѣсь, голубчики! Я васъ уважу!
Гдѣ улица — тамъ пепелъ перелетный!
Гдѣ переулочекъ — ручей кровавый!
Что мостъ на Волховѣ — мощенъ людьми!
Ударилъ часъ! На конь, гой, живо, дѣтки!
На Новгородъ Великій! Гайда!
Гайда!
Ты, Новгородъ! предъ всей землею грѣшенъ,
Насъ отступился, отдался Литвѣ:
Сказнитъ Иванъ, — вовѣки не возстанешь.
Тутъ славу Новугороду поютъ.
Спб. 6 дек. 1866.