На другой день новый протопопъ служилъ обѣдню и произнесъ слово, въ которомъ расточалъ похвалы своему предшественнику и говорилъ о необходимости и обязанности поминать и чтить его заслуги.
Ахилла и Захарія слушали эту проповѣдь изъ алтаря, прислоня уши свои къ завѣсѣ вратъ. Ахиллу возмущало, что новый протопопъ такъ же говоритъ, и что его слушаютъ съ неменьшимъ вниманіемъ, чѣмъ Туберозова… и что онъ, наконецъ, заступается за Туберозова и поучаетъ цѣнить и понимать его заслуги.
— Къ чему это? къ чему это ему? — негодовалъ, идучи съ Захаріей изъ церкви, дьяконъ.
Онъ уже жестоко ненавидѣлъ новаго протопопа за его успѣхъ въ проповѣди и лютовалъ на него какъ ревнивая женщина. Онъ самъ чувствовалъ свою несправедливость, но не могъ съ собой совладать, и когда Захарія, взявшись устыжать его, сказалъ, что Граціанскій во всѣхъ своихъ поступкахъ благороденъ, Ахилла нетерпѣливо переломилъ бывшую въ его рукахъ палочку и проговорилъ:
— Вотъ это-то самое мнѣ и противно-съ!
— Да что же, развѣ лучше, если бъ онъ былъ хуже?
— Лучше, лучше… разумѣется, лучше! — перебилъ нетерпѣливо Ахилла. — Что вы, развѣ не знаете, что не согрѣшивый не покается!
Захарія только махнулъ рукой.
Походъ Ахиллы въ губернскій городъ все день-ото-дня откладывался: дьяконъ присутствовалъ при повѣркѣ ризницы, книгъ и церковныхъ суммъ, и все это молча и негодуя Богъ вѣсть на что. На его горе, ему не къ чему даже было придраться. Но вотъ Граціанскій заговорилъ о необходимости поставить надъ могилой Туберозова маленькій памятникъ.
Ахилла такъ и привскочилъ.
— Это за что же ему «маленькій» памятникъ, а не большой? Онъ у насъ большое время здѣсь жилъ и свои заслуги почище другого кого оставилъ.
Граціанскій посмотрѣлъ на Ахиллу съ неудовольствіемъ и, не отвѣчая ему, предложилъ подписку на сооруженіе Савелію памятника.
Подписка принесла тридцать два рубля.
Дьяконъ не захотѣлъ ничего подписать и рѣзко отказался отъ складчины.
— Отчего же? Отчего ты не хочешь? — спрашивалъ его Бенефактовъ.
— Оттого, что суетно это, — отвѣчалъ Ахилла.
— А въ чемъ вы видите эту суетность? — сухо вставилъ Граціанскій.
— Да какъ же можно такому человѣку отъ всего міра въ тридцать два рубля памятникъ ставить? Этакій памятникъ все равно что за грошъ пистолетъ. Нѣтъ-съ; меня отъ этой обиды ему увольте; я не подпишусь.
Вечеромъ отецъ Захарія, совершая обычную прогулку, зашелъ къ Ахиллѣ и сказалъ ему:
— А ты, дьяконъ, смотри… ты нѣсколько вооружаешь противъ себя отца протопопа.
— Что?.. тсс! ахъ, говорите вы, пожалуйста, явственно. Что такое; чѣмъ я его вооружаю?
— Непочтеніемъ, непочтеніемъ, непокорствомъ, вотъ чѣмъ: на памятникъ не согласился, ушелъ — руки не поцѣловалъ.
— Да вѣдь онъ не желаетъ, чтобъ я у него руку цѣловалъ?
— Не желаетъ дома, а то на службѣ… Это, братецъ, совсѣмъ другое на службѣ…
— Ахъ! вы этакъ меня съ своимъ новымъ протопопомъ совсѣмъ съ толку собьете! Тамъ такъ, а тутъ этакъ: да мнѣ всѣхъ этихъ вашихъ артикуловъ всю жизнь не припомнить, и я лучше буду одинъ порядокъ держать.
Дьяконъ пошелъ къ новому протопопу проситься на двѣ недѣли въ губернскій городъ и насильно поцѣловалъ у него руку, сказавъ:
— Вы меня извините; а то я иначе путаюсь.
И вотъ Ахилла на волѣ, на пути, въ который такъ нетерпѣливо снаряжался съ цѣлями самаго грандіознаго свойства: онъ еще, лежа въ своемъ чуланѣ, прежде всѣхъ задумалъ поставить отцу Туберозову памятникъ, но не въ тридцать рублей, а на всѣ свои деньги, на всѣ двѣсти рублей, которые выручилъ за все свое имущество, пріобрѣтенное трудами цѣлой жизни. Ахилла считалъ эти деньги вполнѣ достаточными для того, чтобы возвести монументъ на диво временамъ и народамъ, монументъ столь огромный, что идеальный планъ его не умѣщался даже въ его головѣ.