Я получил записку от m-me де Барро, извещавшую меня, что вечером у неё соберутся теософы и будет conférence Олкотта.
Мне было интересно увидеть «полковника» в роли оратора.
Когда я приехал, все уже были в сборе. В столовой, за овальным столом, на председательском месте, помещался полковник, с одной его стороны — Могини, а с другой m-me де Морсье, записывавшая всё, что говорилось. Собралось всего человек десять-двенадцать.
Госпожа Y., увидя меня, указала мне знаком место возле себя и объявила, что Елене Петровне нездоровится, и что поэтому она осталась дома с г-жой X.
— Ну, а меня послала сюда ради приличия. Только и скука же, я вам скажу! Олкотт толкует что-то о буддизме — посидим немного, да и поедем к нам чай пить. Мне Елена так и поручила непременно привезти вас с собою.
Олкотт действительно толковал что-то о буддизме, но его то и дело прерывали. Вообще это был вовсе не conférence, а простая беседа людей, не спевшихся между собой и хорошо понимавших, что происходит совсем не то, чего бы всем хотелось.
Посидели мы с госпожой Y. минут двадцать и потихоньку выбрались из комнаты.
В маленькой гостиной улицы Notre Dame des Champs горела лампа и за круглым столом, в большом кресле, помещалась Елена Петровна с колодой маленьких карт для пасьянса, а рядом с нею г-жа X. Обе дамы нас очень похвалили за то, что мы приехали рано, и г-жа X. любезно объявила мне:
— Ну вот мы теперь и проведем приятно вечерок. Елена боялась, что вы пожалуй не приедете, даже на картах загадывала.
При этих словах г-жа X. ушла в свою комнату и вернулась оттуда с коробками разных русских, привезённых ею, гостинцев.
Скоро Бабула подал чай. Вокруг нас была тишина, на пустынной улице почти никакой езды, и мне снова стало казаться, что я нахожусь в каком-нибудь русском деревенском доме, среди старых помещиц. Да и разговоры у нас были совсем русские, очень, очень далёкие от Парижа, теософии, Индии и тому подобных вещей. Однако, этой иллюзии не суждено было продолжаться. Блаватская хоть и сказалась для теософов больною, но, очевидно, себя хорошо чувствовала и была в прекрасном расположении духа. Она раскладывала пасьянс своими тонкими, как-то странно, чересчур гибкими пальцами с длиннейшими ногтями, сверкала бриллиантами, рубинами и изумрудами своих колец. Весёлая и добродушно-лукавая усмешка то и дело дрожала на её губах.
— Скажи пожалуйста, Елена, — вдруг обратилась к ней г-жа X., — привезла ли ты с собою тот твой миниатюрный портрет, который был сделан индусом-«челою», и о котором ты мне писала?
— Нет, — отвечала Блаватская, — он остался в Адиаре, насколько я помню, да впрочем, вот сейчас мы это наверно узнаем. Бабула! — крикнула она.
У двери показалась чумазая физиономия индуса.
— Скажи пожалуйста, — обратилась к нему Елена Петровна, — где тот мой маленький портрет, который был в медальоне?
— Он остался в Адиаре, в шкатулке, — произнёс индус, как-то слишком прямо, нахально глядя в глаза своей госпоже.
— Очень жаль! — воскликнула г-жа X., — но отчего же ты не взяла его с собою? — любопытно было бы посмотреть на художество этого твоего «челы».
— Художество его ты и сейчас увидишь, на мне такой же точно портрет «хозяина», нарисованный этим же «челою». Смотри!
При этих словах Блаватская сняла со своей шеи большой золотой медальон, открыла его и передала г-же X.
Скоро медальон этот оказался в моих руках, я увидел в нём сделанное на кости, и весьма посредственно, изображение какого-то необыкновенно красивого человека в белом тюрбане. Посмотрели мы все, посмотрели — и Елена Петровна опять надела медальон на шею.
— Да, но я бы хотела видеть именно твой портрет, — стояла на своём г-жа X. — Ты ведь говоришь, что не только для твоего «хозяина», но и для «челы» его нет ничего невозможного, ну, так сделай же, чтобы этот портрет из Адиара, из шкатулки, очутился здесь, перед нами.
— Ишь, чего захотела! — заметила г-жа Y.
Елена Петровна усмехнулась.
— А вот посмотрим, может быть, это и возможно, — многозначительно проговорила она и подняла руку.
В то же мгновение над нашими головами раздался уже знакомый мне звук серебряного колокольчика. Блаватская прислушалась и затем обратилась к г-же X.:
— Ну-ка, сними с меня медальон да открой его, может быть, там что-нибудь и найдёшь.
Г-жа X. сняла медальон, открыла, и моим изумлённым глазам явилось на обеих внутренних сторонах медальона два портрета: один, уже знакомый, красивого человека в белом тюрбане, а другой — портрет Елены Петровны в какой-то меховой шапочке, портрет мало похожий и вовсе не хорошо сделанный, но несомненно её портрет.
Я взял медальон в руки, тщательно осмотрел его: оба портрета были вделаны крепко, очень крепко, одним словом, имели такой вид, будто они всегда тут и находились, один против другого. Всё это было устроено так чисто, что я решительно не мог ни к чему придраться.
Г-жа X. многозначительно взглядывала попеременно на каждого из нас и вдруг сказала:
— Ну, а открой-ка теперь медальон, может быть, твой портрет уж и исчез.
— Может быть, — произнесла Елена Петровна, открыла медальон… портрета в нём не было.
Опять она сняла медальон с шеи, опять он в моих руках, я разглядываю его очень внимательно и убеждаюсь, что единственный портрет человека в тюрбане крепко вделан, а от другого не осталось ни малейшего следа. За портретом «хозяина», судя по толщине медальона, не может быть места для другого портрета, сделанного на костяной пластинке, с наклеенным на нее всё же довольно плотным стеклом.
«Феномен, да, феномен», — думал я, но в то же время внутреннее чутьё настойчиво твердило: «А что если это только один из самых обыкновенных фокусов, если всё это подготовлено, как и весь разговор о портрете, как и каждое слово?
А что если меня и чай пить звали, и всю обстановку такую спокойную и симпатичную устроили для того, чтобы совсем сразить и на веки-вечные заполучить этим феноменом?»
Одной этой мысли было совершенно достаточно для уничтожения во мне того сладостно-жуткого чувства, которое не может не охватить человека в виду полуоткрытой перед ним двери в область тайн природы.
— Ну, что вы на это скажете, господин скептик? — обратилась ко мне Елена Петровна.
— Это необыкновенно и во всех отношениях интересно.
— Убеждены ли вы наконец?
— Не совсем, но теперь уж вам очень легко убедить меня. Я прошу вашего хозяина, для которого пространство — ничто, и который, как вы говорите, невидимо присутствует здесь, в этой комнате, его или его челу, одним словом, я прошу существо или силу, которые производят эти феномены, положить сейчас исчезнувший ваш портрет в мой портсигар.
Я вынул из кармана портсигар, открыл его, убедился, что кроме папирос в нём ничего нет, закрыл и крепко держал в руке своей.
— Вот, сказал я, — пусть ваш портрет очутится в этом портсигаре, который я держу в руке, и тогда я убеждён совершенно и готов буду идти на какие угодно пытки за моё убеждение.
Елена Петровна наклонила голову, будто к чему-то прислушиваясь, и сказала:
— Вы забываете, что имеете дело с человеком, хоть и умеющим производить вещи, кажущиеся вам необыкновенными, но всё же остающимся индусом-фанатиком. По его взглядам, он никак не может войти в соприкосновение с европейцем.
Я улыбнулся, положил свой портсигар в карман и заговорил о совершенно постороннем.
Елена Петровна видимо была взволнована. Через несколько минут я встал, сказал, что уже поздно, что я должен вернуться пораньше домой. Дамы стали просить меня остаться.
— Ну, пожалуйста! — говорила Блаватская, — каких-нибудь полчаса: вот сейчас наши вернутся с conference, мы им расскажем про феномен. Пожалуйста! да ну, не дурите, останьтесь — что вам полчаса каких-нибудь!
Она взяла из рук моих шляпу и снесла её на мраморную доску камина. Я ничего не заметил особенного, но внутренний голос ясно сказал мне: «Портрет в шляпе». Мне очень хотелось сейчас же подойти к камину и скорей убедиться, прав я или нет, но я терпеливо вернулся на своё место и наблюдал.
Дамы были очень взволнованы; г-жа Y. уверяла, что видит какую-то серую человеческую тень.
— И я тоже вижу тень, — смеясь сказал я, — вон она сгущается возле камина, у самой моей шляпы!
Я ждал, что после этих слов моих Блаватская подойдёт к камину и я уж, пожалуй, не найду в шляпе портрета. Она даже и приподнялась-было, но снова погрузилась в своё кресло.
Скоро раздался звонок, теософы вернулись с conference. Дамы стали оживлённо рассказывать Олкотту, Могини и Китли о только что происшедшем феномене, требовали моего подтверждения, и я, конечно, подтвердил, что всё было именно так как они рассказывали.
— Могу я теперь удалиться? — спросил я Елену Петровну.
— Можете.
Я подошёл к камину, взял шляпу и, разумеется, маленький овальный портретик, тот самый, который появился в медальоне Блаватской, а потом исчез из него, был в ней. Я не мог удержаться от смеха.
— Индус-фанатик преодолел своё отвращение к европейцу! — сказал я. — Елена Петровна, получите ваш портрет.
— Он уже теперь не мой, — ответила она, — оставьте его себе на память, если хотите, а не хотите — так бросьте.
— Очень вам благодарен, — я оставлю его на память.
На следующее утро я опять должен был ехать в квартиру Блаватской, чтобы подвергнуть себя обычным магнетическим пассам полковника. Мне очень любопытно было взглянуть на Елену Петровну при свете дня после вчерашнего феномена.
Я нашёл всех трёх дам несколько смущёнными, тем не менее сейчас же, конечно, заговорили о феномене.
— Не убедительно? — спрашивала Блаватская.
— Не убедительно, — сказал я.
— Чего же вам, наконец, нужно? Или вы думаете, что это я сфокусничала?
— Я ровно ничего не думаю, я только просто не убеждён, а для убеждения надо было так мало! Да и теперь ещё очень легко всё исправить; ведь вы сказали, что тот, кто произвёл феномен, не мог положить портрета в портсигар только потому, что я держал портсигар в руке?
— Да.
— А в шляпу, которую я ношу, он всё же положил?
— Это совсем другое.
— Так вот я и предлагаю следующее: ваш портрет находится теперь в моём бюро; вернувшись сегодня от вас, я его снесу в сад и закопаю в землю, — если мудрый индус мог приблизиться к моей шляпе, то в моём саду он легко может, конечно, вырыть портрет и взять его. Я буду ждать две недели: если через две недели раскопаю землю и не найду портрета, — феномен для меня будет так же убедителен, как если бы портрет был положен в мой портсигар.
— Хорошо, я постараюсь, — унылым голосом произнесла Елена Петровна.
Но это уныние было мгновенно; она тотчас же рассердилась и уже не в состоянии была себя сдержать: вся её мудрость исчезла. Теперь она проявляла все признаки раздражительной дамы, которой не удалось устроить то, чего она желала, и которая к тому же попалась впросак.
— Ну и что ж, вы об этом феномене не можете написать корреспонденцию в какое-нибудь русское издание? — спрашивала она.
— Сейчас никак не могу, но в то же мгновение, как я убеждусь, что портрет исчез из моего сада, я напишу, и не только напишу, а и буду кричать об этом феномене сколько хватит моего голоса.
— Так знаете ли что! — воскликнула, вся багровея, Елена Петровна, — напишите, что я фокусница и обманщица! Напишите, что вы убедились в этом! Изобразите меня во всём виде, со всеми онёрами, сделайте одолжение, пожалуйста!..
По счастью, в комнату вошел Олкотт и попросил меня последовать за собою для магнетического сеанса, — иначе я не знаю, чем бы кончилось моё объяснение с Еленой Петровной.
Однако после сеанса г-жа X. и г-жа Y. всё же, очевидно по поручению Блаватской, всячески убеждали меня послать в Россию корреспонденцию об этом феномене. Я наотрез отказался, и они замолчали.
Вообще об этом феномене, гораздо более интересном, чем многие из тех, о которых прокричали теософы в своих брошюрах и книжках, насколько я знаю, нигде не говорится — его замолчали в Париже и в Лондоне. Не замолчала его однако г-жа Желиховская и в одном из её фельетонов, о которых я говорил выше, попавшихся мне долгое время спустя, я нашёл его описание. Но каково же было моё изумление, когда я узнал из этого фельетона, будто видел в тот вечер какое-то огненное явление, «как бы огненный шар, овальной формы, как лучезарное, голубовато-огненное яйцо» («Одесский Вестник» 1884 г. № 123, статья: «Е. П. Блаватская и теософисты»). Я видел овальный медальон Елены Петровны сначала с одним, потом с двумя, а затем опять с одним портретом, я видел и даже увёз с собою овальный портретик, появившийся в медальоне, потом оказавшийся в моей шляпе и подаренный мне Еленой Петровной, нарисованный на кости, с наклеенным на него стеклом. Наконец, на заявление г-жи Y., что она видит какую-то серую человеческую фигуру, я, смеясь, и тоном, в значении которого довольно трудно было ошибиться, сказал, что вижу тоже «тень, сгущающуюся у моей шляпы». Но хоть и легко было увидеть «небо с овчинку» в такой компании, я тогда никакого «овального шара» (!!?), даже если б подобную непостижимую форму предмета и можно было постигнуть, не видал, ни о каком огненном яйце не говорил моим собеседницам, и это яйцо-овальный шар — всецело произведение творческой фантазии г-жи Желиховской.
Вернувшись домой, я, для очищения совести, вырыл в саду ямку и закопал в неё портрет. Через две недели я раскопал это замеченное мною местечко и — нашёл портрет, конечно, в полной сохранности. Скажу даже больше, в течение этого времени, этих двух недель, Елена Петровна была у меня в саду, я нарочно провёл её по тому месту, где был зарыт портрет, но даже и её присутствие не помогло её невидимому спутнику исполнить задачу, успешное выполнение которой, вероятно, сделало бы меня фанатическим проповедником феноменов «посланницы махатм» [1].
Примечания[править]
- ↑ Недавно в бумагах и письмах, относящихся к тому времени, я нашёл этот портретик Е. П. Блаватской и, полагая, что он может быть приятным «сувениром» для сестры покойной, переслал его г-же Желиховской через общего нашего знакомого А. А. Б—ва.