Сон наяву (Краснова)/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
|
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях указание на их происхождение.
|
См. также одноимённые страницы.
| ← Счастливая женщина | Сонъ на яву | Елка подъ Новый годъ → |
| Источникъ: Краснова Е. А. Разсказы. — СПб: Типографія бр. Пателеевыхъ, 1896. — С. 167. |
I[править]
… Онъ стоялъ на высокомъ берегу. Сквозь гибкія вѣтви азалій и олеандровъ, отягченныхъ бѣлыми и розовыми цвѣтами, сверкало голубое озеро. Надъ его головой сплетались апельсинныя и лимонныя деревья, благоухали ихъ цвѣты — ароматныя жемчужины вѣнчальной короны. Горлицы ворковали въ тѣни исполинскихъ магнолій; золотой фазанъ качался на вѣткѣ вьющихся розъ, сбѣгавшихъ изъ порфировой вазы на бѣлыя мраморныя ступени. Вѣтеръ колыхалъ легкія гирлянды каприфолій и жасминовъ и подергивалъ серебряной рябью прозрачную воду, плескавшуюся у подножія широкой лѣстницы…
Ему казалось, что онъ видитъ сказку на яву или волшебный сонъ. Но это былъ только маленькій островокъ на Лаго Маджіоре, и онъ видѣлъ его при яркомъ свѣтѣ полуденнаго солнца.
Онъ былъ молодъ и счастливъ, онъ былъ любимъ и онъ видѣлъ Италію въ первый разъ. Его любили нѣжно и преданно; онъ любилъ весело и безпечно. Ему нравились ея милые глаза и розовыя губки; ему нравилось, что она считала его лучшимъ и красивѣйшимъ изъ людей. Она ждала и любила далеко, на сѣверѣ; передъ нимъ цвѣлъ югъ.
Онъ былъ одинокъ въ раю, но отсутствіе Евы его не томило. Онъ зналъ, что она существуетъ и любитъ его, и этого было довольно.
Онъ только что перенесъ тяжелую болѣзнь на родинѣ. Его прислали въ страну весны, чтобы возстановить свои силы, и онъ чувствовалъ, какъ онѣ росли съ каждымъ днемъ, какъ закипала въ немъ жажда жизни и самая жизнь. По дѣятельность еще дремала.
Онъ жилъ на Лаго Маджіоре и весь отдавался наслажденію созерцательной жизни среди чудныхъ острововъ.
II[править]
Ему нравился больше всего самый уединенный и самый запущенный изъ этихъ острововъ, — островъ Мадре. Тамъ рѣже всего встрѣчались иностранцы-посѣтители, тамъ рѣже всего жилъ настоящій владѣлецъ, графъ Борромейскій. Старый садовникъ привыкъ къ частымъ посѣщеніямъ «форестьера»[1] и не мѣшалъ ему одиноко блуждать по тѣнистымъ садамъ.
Однажды, въ сумеркахъ, онъ вышелъ изъ лодки на знакомую пристань и отворилъ чугунную рѣшетку сада. Тихо, тихо, вдыхая полною грудью вечернюю прохладу, онъ поднялся по мраморнымъ ступенямъ и повернулъ направо, вдоль берега, въ аллею апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ. Пряный ароматъ ихъ цвѣтовъ пропитывалъ воздухъ, и какъ только онъ очутился подъ ихъ густымъ сводомъ, его охватила такая глубокая, таинственная тишина, что казалось, будто все заснуло кругомъ. Удаляясь отъ берега, углубляясь въ чащу магнолій и камелій, онъ шелъ все дальше и дальше, и забылъ весь остальной міръ. Ни вздоха, ни звука, ни голоса не было слышно. Небо улыбалось въ вышинѣ послѣдней розовой улыбкой. Отблескъ заката ласкалъ широкіе листья музъ и вершины темныхъ кипарисовъ.
Вечернія тѣни сгущались въ рощѣ миртовъ и лавровъ; ихъ зеленыя кущи сливались въ черную массу. Но вотъ онѣ порѣдѣли и разступились: онъ вышелъ на маленькую поляну.
Посреди высокая струя фонтана подымалась изъ пасти бронзоваго дельфина, обнявшаго сирену; хрустальныя брызги беззвучно падали на лугъ геліотроповъ. Большая ваза бѣлѣла на золотомъ пьедесталѣ; павлинъ спалъ на краю, уткнувъ голову подъ крыло и распустивъ пышный хвостъ на бѣлый мраморъ. Весь садъ точно спалъ волшебнымъ сномъ. Казалось, что за этими воздушными араукаріями стоитъ дворецъ спящей царевны.
Онъ остановился. Онъ почувствовалъ себя царевичемъ изъ сказки. Царевна близко; она спитъ за этими стѣнами цвѣтовъ и деревьевъ, въ бѣломраморномъ дворцѣ, на ложѣ изъ слоновой кости, усыпанномъ розами. Улыбаются ея уста, ожидая поцѣлуя; содрогаются ея рѣсницы, предчувствуя пробужденіе… Она близко, и ему суждено пробудить ее среди сказочныхъ чудесъ, для сказочнаго счастія…
Дѣйствительность исчезла, сказочный міръ окружилъ его. Ему грезился сонъ на яву…
Все молчало.
III[править]
И вдругъ… Во снѣ или на яву? Онъ услышалъ тихій, мелодическій звонъ струнъ. Аккордъ, другой… Или это струя фонтана зазвенѣла въ тишинѣ, ударяясь о металлическій бассейнъ? Еще и еще… Нѣтъ, это не фонтанъ!
Отчетливо и звонко прозвучало нѣсколько аккордовъ, все громче и громче, — и къ нимъ присоединился звучный, прекрасный голосъ. Спокойно и плавно неслись могучіе звуки; они точно росли, точно распускали широкія крылья и парили въ воздухѣ, напоенномъ ароматомъ розъ и лимоновъ. Онъ слушалъ, какъ очарованный.
— Аvе, maris stella!.. A-ve…[2] — прозвучалъ послѣдній, торжественный возгласъ, и голосъ замеръ.
Струны звенѣли, удаляясь и затихая.
Онъ очнулся и бросился, какъ безумный, въ ту сторону, откуда доносилась музыка. Онъ миновалъ густую рощу хвойныхъ деревьевъ и очутился на широкой лужайкѣ. Группы статуй тонули въ морѣ цвѣтовъ; за ними виднѣлся дворецъ, окутанный голубыми сумерками. Все было пустынно и тихо, только струны звенѣли гдѣ-то въ вышинѣ.
IV[править]
Онъ долго стоялъ на одномъ мѣстѣ, прислушиваясь къ ихъ таинственному звону. Притягиваемый этимъ тихимъ звукомъ, какъ магнитомъ, онъ приблизился къ самому дворцу и остановился передъ колоннадой входа. На круглой площадкѣ вѣерная пальма широко раскинула свой вѣнецъ. Огромный фонтанъ посылалъ въ воздухъ цѣлый снопъ могучихъ струй, которыя уже начинала серебрить луна.
Высоко улетали брилліантовыя брызги.
Онъ поднялъ голову, любуясь ими. Онъ взглянулъ на небо, просіявшее рѣдкими звѣздами, на темный дворецъ, на рядъ высокихъ оконъ, отражавшихъ лунный свѣтъ, — и вдругъ ясно увидѣлъ, какъ одно окно открылось.
Оно открылось тихо, беззвучно, само собою; темнота скрывала ту невидимую руку, которая его отворила. И въ ту же минуту изъ окна послышались знакомые, тихіе аккорды, и чудный голосъ вырвался на волю, вдыхая жизнь въ спящіе сады.
Не гимнъ путеводной звѣздѣ, но упоительную пѣснь любви, страстный призывъ къ наслажденію услыхали влюбленные сады. Нѣжно журчали фонтаны; мраморныя нимфы улыбались среди милліоновъ розъ, открывавшихся на встрѣчу весенней ночи…
— Morir d’amor!..[3] — неслось изъ окна.
Онъ не выдержалъ. Онъ распахнулъ стеклянныя двери и очутился въ высокихъ сѣняхъ. По стѣнамъ висѣло гигантское оружіе; широкая лѣстница, уходившая наверхъ, бѣлѣла въ полумракѣ; пѣніе доносилось сверху. Онъ устремился наверхъ.
V[править]
Онъ шелъ, точно его несли крылья. Онъ видѣлъ, точно во снѣ, рядъ пустынныхъ залъ, по которымъ онъ проходилъ. Лунный свѣтъ, врываясь въ огромныя окна, ложился бѣлыми полосами на мозаичномъ полу; шаги глухо звучали. Бѣлѣли статуи, отдѣляясь отъ стѣнъ; вазы изъ порфира и лаписъ-лазури сторожили двери. Чернѣлъ балдахинъ надъ стариннымъ ложемъ; тускло мерцали гигантскія зеркала. Убранство залъ неясно выдѣлялось изъ темноты; страшно становилось въ этомъ полумракѣ.
Вдругъ, въ глубинѣ, блеснула полоска свѣта. Музыка, которая все время звучала въ отдаленіи, стихла. Но зато загорѣлся свѣтъ, къ которому его влекло, какъ бабочку къ огню.
Онъ миновалъ еще двѣ пустыя темныя залы и очутился передъ высокой полуоткрытой дверью, изъ-за которой струилась слабая полоса свѣта.
Сердце его страшно забилось. Онъ слегка толкнулъ дверь и остановился на порогѣ.
VI[править]
Передъ нимъ была небольшая круглая зала, увѣнчанная куполомъ. Стѣны ея скрывали опущенныя драпировки; статуи, бюсты, старинное оружіе, дорогая мебель, огромныя вазы, наполненныя цвѣтами, загромождали ее совершенно въ странномъ, живописномъ безпорядкѣ. На мраморномъ полу, среди цвѣтовъ и помпейскихъ вазъ, лежала только что оставленная гитара, палитра и разбросанныя кисти. Неподалеку стоялъ мольбертъ.
Но онъ едва замѣтилъ это необыкновенное убранство. Ему прямо бросилась въ глаза странная фигура въ пестромъ восточномъ костюмѣ, стоявшая у самаго входа. Высоко поднявши надъ головой обнаженныя черныя руки, украшенныя сверкающими браслетами, она держала роскошный букетъ, изъ котораго точно выростали прозрачныя восковыя свѣчи. Это былъ венеціанскій канделябръ, освѣщавшій комнату, — хрустальный принцъ изъ «Тысячи и одной ночи». Его мѣдно-красное лицо увѣнчивала зеленая чалма, и рѣзко выдѣлялись на немъ бѣлки черныхъ глазъ. Ихъ неподвижный стеклянный взглядъ прямо встрѣтилъ неожиданнаго гостя. Но не одинъ этотъ стеклянный взглядъ.
Прямо противъ входа, изъ глубины ниши, слегка завѣшенной золотистой драпировкой, на него смотрѣли пронзительно-живые, огненные глаза чудно-прекрасной женщины.
Она стояла неподвижно, какъ статуя. Ея страстное, южное лицо, пылавшее пламеннымъ румянцемъ, ея тяжелые, черные, какъ ночь, волосы, увѣнчанные красными цвѣтами, вся ея стройная фигура въ ослѣпительно бѣлой одеждѣ, выступала на темномъ фонѣ, озаренная яркимъ свѣтомъ, исходившимъ неизвѣстно откуда. Ея красота сіяла изъ глубокой ниши.
Хрустальный принцъ, сверкая бѣлками стеклянныхъ глазъ, сторожилъ входъ въ ея убѣжище и высоко держалъ надъ головой букетъ цвѣтовъ и огней.
Она стояла и улыбалась. Ея глаза впивались въ душу, пронизывали насквозь, жгли и ласкали…
Прошло всего нѣсколько мгновеній, но ему показалось, что цѣлый вѣкъ отдѣлилъ его отъ прошлой жизни. Потокъ новыхъ, неудержимыхъ ощущеній нахлынулъ и закипѣлъ въ его груди. Онъ слышалъ біеніе своего сердца.
Ужь онъ готовъ былъ перешагнуть черезъ завѣтный порогъ навстрѣчу красавицѣ, уже ему казалось, что вотъ-вотъ она сама выступитъ изъ-за золотой драпировки…
Внезапно около него раздался гнѣвный мужской голосъ.
Ему показалось, что хрустальный индіецъ свирѣпо засверкалъ стеклянными зрачками. Дверь съ шумомъ захлопнулась, и онъ снова очутился въ полумракѣ пустынной залы, освѣщенной луной.
VII[править]
Нѣсколько минутъ онъ бродилъ по темнымъ заламъ и опять очутился въ саду.
Онъ тихо провелъ рукою по лицу. Ему казалось, что онъ просыпается послѣ долгаго сна, исполненнаго чудныхъ сновидѣній.
Но музыка? Но красавица?.. Во снѣ, или на яву?
Южная ночь наступила.
Все тихо; только садъ дышетъ и перешептывается. Все темно; только луна льетъ серебряный свѣтъ на цвѣты и на плечи мраморныхъ богинь…
Нѣтъ, нѣтъ — это былъ не сонъ! Онъ еще чувствовалъ на себѣ огненный взглядъ. Прекрасный образъ еще стоялъ передъ нимъ, какъ живой.
Онъ смотрѣлъ на дворецъ; онъ жаждалъ пронизать его взглядомъ, увидать ее еще разъ. Но непроницаемо и мрачно было великолѣпное жилище; безмолвно хранило оно дивную тайну.
Онъ спустился къ озеру среди гранатовыхъ деревьевъ съ пламенными цвѣтами, убранными брилліантами росы.
Заснувшій баркайолъ[4] встрепенулся при его приближеніи и отвязалъ лодку. Они поплыли.
VIII[править]
Всю ночь онъ не могъ заснуть. Онъ просидѣлъ у открытаго окна, всматриваясь въ серебряную даль, — туда, гдѣ темнѣли острова на лонѣ сверкающей воды.
Онъ прислушивался къ шуму волнъ, набѣгавшихъ на песчаный берегъ. Вдали тихо звенѣли колокольчики, привязанные къ сѣтямъ, заброшеннымъ на ночь рыбаками. Все спало.
Онъ думалъ. Мысли его витали въ новомъ, очарованномъ мірѣ, и центромъ этого міра была она — красавица съ огненными глазами…
Гдѣ вы, нѣжные голубые глаза сѣверной дѣвушки? Вы такъ часто, съ такой глубокой любовью останавливались на немъ и никогда не волновали его, не пробуждали въ немъ страсти. Ты спишь, бѣдная милая дѣвушка, и видишь его во снѣ… Родныя липы, подъ которыми вы гуляли рука объ руку, заглядываютъ къ тебѣ въ окно изъ стараго, запущеннаго сада, гдѣ цвѣтутъ первые ландыши.
Спи спокойно, пока онъ не спитъ подъ кровомъ южной ночи и видитъ свой сонъ на яву!..
IX[править]
Солнце было высоко, когда онъ проснулся.
Сонъ не успокоилъ и не охладилъ его. Сердце его переродилось и узнало жгучую тоску страсти. Всѣ его помыслы и желанія сосредоточились на таинственной красавицѣ. Ему казалось, что онъ умретъ, если не увидитъ ея снова.
Онъ вернулся на свой любимый островъ при яркомъ свѣтѣ полуденнаго солнца. Сады изнывали отъ зноя; безмолвнѣе, чѣмъ когда-либо, казался дворецъ.
Старый, глухой садовникъ ничего не понялъ изъ его взволнованныхъ разспросовъ.
Во дворцѣ никто не жилъ. Кто могъ тамъ жить? Въ концѣ мая уже начинается «мертвый сезонъ»; графское семейство теперь не пріѣдетъ раньше сентября.
Онъ въ нерѣшительности стоялъ на пристани.
Въ саду захрустѣлъ песокъ подъ легкими шагами.
Онъ вздрогнулъ. Неужели?..
Изъ аллеи вышелъ красивый молодой человѣкъ, обыкновеннаго итальянскаго типа. У него было одно изъ тѣхъ лицъ, которыя всегда нравятся женщинамъ сѣвера.
Онъ не спѣша спустился къ пристани и фамильярно осмотрѣлъ иностранца, не подозрѣвая, какъ антипатична показалась ему вся его фигура, живописная, несмотря на костюмъ денди.
Садовникъ привычнымъ жестомъ приподнялъ края своей соломенной шляпы; итальянецъ улыбнулся ему и прыгнулъ въ ожидавшую лодку. Она отчалила.
— Можетъ быть, синьоръ спрашивалъ про этого?
Старикъ кивнулъ вслѣдъ удалявшейся лодкѣ.
— Этого? Да развѣ это не былъ посѣтитель, осматривавшій сады?
— Нѣтъ, какой посѣтитель! Это такъ-себѣ, никто особенный — художникъ, изъ пріятелей молодого графа. Онъ вчера пріѣхалъ. Какъ-же, какъ-же, — синьоръ Риккардо. Вѣрно про него и спрашивалъ синьоръ?
— Нѣтъ, совсѣмъ не про него. Синьоръ желалъ знать, кто была дама.
— Дама? Какая дама? — садовникъ посмотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ и пошелъ прочь.
Гдѣ-же она? Когда-же увидитъ онъ ее?
X[править]
Время шло; островъ молчалъ, какъ нѣмой. Сады цвѣли и благоухали, но ароматы ихъ душили влюбленнаго. Тоска разгоралась въ его сердцѣ. Онъ ждалъ, и ждалъ напрасно.
Однажды ночью, когда за нимъ уже затворилась калитка сада, когда лодка уже готова была отчалить отъ острова — до него донеслись еще разъ звуки знакомой гитары и чуднаго, могучаго голоса. Но онъ пѣлъ задумчиво и печально; онъ умолялъ объ отдыхѣ въ темной могилѣ, гдѣ успокоилось бы отверженное сердце. Грустно звучала пѣснь за стѣною высокихъ деревьевъ, за высокой желѣзной рѣшеткой; а калитка была заперта изнутри!
Онъ прислушивался съ тоской и уныніемъ, и до зари въ его ушахъ раздавались печальныя слова:
XI[править]
Утромъ онъ встрѣтилъ синьора Риккардо на пароходной пристани мѣстечка Стрезы. Итальянецъ хлопоталъ среди небольшой группы рабочихъ. Они жестикулировали, волновались и, наконецъ, направились къ большой лодкѣ съ тяжелымъ ящикомъ, окрашеннымъ черной краской. Ящикъ помѣстили въ лодкѣ; художникъ вошелъ въ нее вмѣстѣ съ рабочими; лодка отчалила и поплыла къ Борромейскимъ островамъ.
Было жарко и душно. Къ вечеру разразилась гроза и небо покрылось облаками. Озеро заволновалось и приняло стальной оттѣнокъ. Но какъ только замолкли послѣдніе раскаты грома, лодка унесла его на островъ Мадре.
Вечеръ быстро наступалъ. При облачномъ небѣ быстрѣе сгущались сумерки. Онъ прошелъ прямо къ дворцу и нашелъ стеклянную дверь входа открытой.
Машинально онъ переступилъ черезъ порогъ и уже собирался подняться по лѣстницѣ, когда странный звукъ долетѣлъ до него сверху. Онъ прислушался. То были мѣрные, частые удары молотка: такъ стучатъ гробовщики, заколачивая гробовую крышку. Затѣмъ послышались глухіе голоса, шаги — они приблизились и стали спускаться по лѣстницѣ.
Онъ едва успѣлъ стать за высокія перила и прижаться къ стѣнѣ. Четверо рабочихъ несли продолговатый черный ящикъ, напоминавшій большой гробъ. Съ ними шелъ синьоръ Риккардо, не спускавшій внимательныхъ глазъ съ ящика, который онъ поддерживалъ одною рукою. Они удалились по направленію къ пристани.
Онъ вышелъ изъ своей засады, взбѣжалъ по лѣстницѣ и устремился въ глубину длинной анфилады, по которой уже проходилъ однажды. Онъ достигъ знакомой двери — она была полуотворена. Онъ вошелъ.
Хрустальная фигура по прежнему сторожила входъ; но свѣчи не горѣли надъ ея головой, статуи и драгоцѣнныя вазы тѣснились во мракѣ и безмолвіи. Въ залѣ было совершенно темно — ни признака окна; онъ не могъ даже найти ниши, изъ которой красавица на него смотрѣла.
Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ; подъ его ногой что-то слабо зазвенѣло. Это была гитара.
Прорвавшись сквозь облако, яркій одинокій лучъ мѣсяца заглянулъ въ дверь, скользнулъ по мозаичному полу и задѣлъ хрустальную фигуру. Холодно блеснули ея стеклянные глаза.
И вдругъ ему вспомнилась печальная пѣснь, глухой стукъ молотка и мрачный черный гробъ… Страхъ объялъ его среди этого мертваго уединенія.
Онъ поспѣшилъ на свѣжій воздухъ, на лоно ласковыхъ садовъ, туда, гдѣ тихо плескалась вода…
Небо очистилось и засіяло серебряными огнями.
Черная туча омрачила его душу.
XII[править]
Синьоръ Риккардо исчезъ и съ нимъ исчезли всѣ признаки жизни на островѣ Мадре.
Нимфы и горлицы, розы и фавны царили въ пустынныхъ садахъ.
Зачѣмъ пріѣзжалъ этотъ Риккардо? Отчего никогда не было слышно чуднаго голоса послѣ его исчезновенія и отчего онъ такъ печально звучалъ въ послѣдній разъ? Какое отношеніе красавица имѣла къ художнику? Очевидно, онъ увезъ ее… А этотъ черный гробъ? Что было въ немъ? Боже!.. Итальянецъ долженъ знать, гдѣ прекрасная пѣвица? Тутъ скрывается какая-то тайна, а синьоръ Риккардо не чуждъ этой тайнѣ.
Онъ рѣшился отыскать синьора Риккардо.
Ему сказали, что художникъ уѣхалъ въ Венецію.
Онъ отправился вслѣдъ за нимъ.
XIII[править]
Была теплая лунная ночь. Венеція пробудилась отъ тяжелой дремоты подъ знойнымъ солнцемъ; ея ночная жизнь закипѣла.
Онъ стоялъ на площади св. Марка.
Освѣщенная луною сверху и газомъ съ боковъ, вымощенная мраморными плитами, обставленная колоннадами прокураторій, — великолѣпная площадь казалась громадной бальной залой. Все довершало эту иллюзію.
Сквозь зеркальныя стекла кафе лились потоки газоваго свѣта; посреди площади гремѣлъ военный оркестръ. Пестрая, нарядная толпа двигалась сплошной массой отъ королевскаго дворца къ собору св. Марка, отъ старыхъ Прокураторій къ Палаццо Дожей. Изящные, щеголеватые венеціанцы, красавицы-венеціанки въ черныхъ кружевныхъ мантиліяхъ, бедуины въ бѣлыхъ бурнусахъ, турки и нубійцы въ бѣлыхъ и зеленыхъ чалмахъ, рыбаки въ красныхъ колпакахъ, офицеры въ блестящихъ мундирахъ тѣснились на площади и сидѣли веселыми группами за столиками передъ кафе. Кокетливыя фіорайи[7] съ корзинками цвѣтовъ, продавцы газетъ и карамелей сновали всюду.
Все пѣло, смѣялось и радовалось жизни.
Онъ стоялъ одинокій и печальный среди радостной толпы. Ему страстно хотѣлось уединенія и тишины.
Онъ прошелъ сквозь веселую толпу, взялъ гондолу у Піацетты и приказалъ вести себя на Лидо.
Граціозно покачивая своимъ стальнымъ гребнемъ, стройная черная гондола взрѣзала зеркальную воду, позолоченную отраженіемъ огней Піацетты, и устремилась на просторъ, въ тихія лагуны. За колокольней Санъ-Джіоржіо Маджіоре сіялъ круглый дискъ луны.
Скоро Венеція осталась позади со своими огнями. Гондола неслась по лагунѣ, осеребренной луной, мимо черныхъ свай, одиноко выступавшихъ изъ воды. На одной изъ нихъ пріютилась остроконечная часовенка Мадонны, и красный огонь лампадки мерцалъ у подножія статуи св. Дѣвы, державшей на рукахъ Младенца Христа. Отраженіе дрожало въ морѣ.
Онъ лежалъ на черныхъ подушкахъ и смотрѣлъ на звѣздное небо. Легкій, теплый вѣтеръ ласкалъ его разгоряченную голову. Онъ смотрѣлъ на горизонтъ, туда, гдѣ сіяла яркая, крупная звѣзда Венеры…
Ave, maris stella![2]
Онъ вздохнулъ и глубоко задумался.
Гондольеры точно замерли на своихъ мѣстахъ. Весла съ тихимъ плескомъ погружались въ воду; гондола скользила плавно и беззвучно.
Лунный свѣтъ цѣловалъ море. Лучи разсыпались по водяной поверхности, сверкали дрожащими искрами, протягивались серебряными струнами…
Онѣ ожили, онѣ зазвенѣли тихими аккордами… Въ тишинѣ поднялся чудный молодой голосъ и разбудилъ сонныя лагуны величавымъ возгласомъ: «Ave, maris stella!»[2]
XIV[править]
Навстрѣчу быстро приближалась другая гондола; изъ нея доносилось пѣніе… Она приблизилась, поравнялась — одинъ взглядъ, и онъ чуть не вскрикнулъ: онъ узналъ синьора Риккардо, сидѣвшаго у ногъ молодой женщины. Въ его рукахъ была гитара. Онъ пѣлъ.
Луна ярко освѣщала его лицо, сіявшее задумчивымъ вдохновеніемъ, и обливала бѣлымъ свѣтомъ нѣжный профиль его спутницы и золото ея волосъ подъ чернымъ кружевомъ мантильи.
Молитва къ путеводной звѣздѣ торжественно уносилась въ вышину, туда, гдѣ сіяли ея свѣтлые лучи.
Онъ пѣлъ! Синьоръ Риккардо!
Какъ могъ онъ принять этотъ голосъ за голосъ женщины!?
Но она? гдѣ скрывалась она?..
Одинъ синьоръ Риккардо могъ знать, гдѣ она. Онъ рѣшился слѣдовать за нимъ.
Всю ночь, до разсвѣта, они провели въ лагунахъ. Солнце вставало за Лидо, когда они вернулись въ Венецію и черезъ Джіудекку, по цѣлому лабиринту узкихъ каналовъ, проникли въ сердце стараго города. Здѣсь остановилась гондола, у подножія почернѣвшаго палаццо. Художникъ и его спутница поднялись вверхъ по мраморнымъ ступенямъ, поросшимъ мхомъ, и скрылись подъ портикомъ монументальной двери, которая затворилась за ними.
Онъ остался одинъ передъ безмолвнымъ дворцомъ, освѣщеннымъ первыми лучами солнца, и рѣшился ждать въ гондолѣ, когда разгорится день.
XV[править]
Движеніе воды, колыхавшей гондолу, укачало его, какъ ребенка въ колыбели. Онъ заснулъ тяжелымъ сномъ и спалъ долго. Зной южнаго утра разбудилъ его.
Сурово глянуло на него своимъ мрачнымъ фасадомъ мраморное палаццо. Онъ позвонилъ.
Молоденькая привратница въ деревянныхъ сандаліяхъ, съ вѣеромъ въ рукѣ, отворила ему. Онъ спросилъ, можно-ли видѣть художника. Она отвѣчала утвердительно и пошла впередъ, указывая дорогу. Они прошли квадратный дворъ, мощенный плитами, вошли въ сѣни и поднялись во второй этажъ по широкой лѣстницѣ съ истертыми скульптурными украшеніями. Дѣвушка отворила дверь и посторонилась. Черезъ эту залу дверь направо. Тамъ студія синьора Риккардо. Она присѣла и удалилась.
Онъ пошелъ по указанному направленію къ двери направо. Около этой двери, прислоненный къ стѣнѣ, стоялъ большой черный ящикъ. Дверь была отворена.
Онъ вошелъ въ большую комнату, безпорядочно заставленную разнообразными предметами искусства, освѣщенную ослѣпительнымъ оранжевымъ свѣтомъ южнаго солнца. Онъ вошелъ, онъ отступилъ назадъ и остолбенѣлъ.
Прямо противъ входа, выдѣляясь бѣлоснѣжной одеждой на темномъ фонѣ, стояла красавица подъ навѣсомъ золотой драпировки. Ея страстное, южное лицо пылало пламеннымъ румянцемъ; ея черные, какъ ночь, тяжелые волосы увѣнчивались красными цвѣтами, ея пронзительно живые, огненные глаза смотрѣли прямо на него. Ея уста улыбались…
Безпощадное, правдивое солнце — врагъ сновидѣній, разрушитель призраковъ, освѣщало ее…
Это была картина.