Переводъ Н. Минскаго.
Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905
I.
Жизнь наша двойственна. Есть міръ особый сна,
На рубежѣ двухъ тайнъ, что мы невѣрно
Зовемъ существованіемъ и смертью.
Есть міръ, принадлежащій сну, есть царство
Безбрежное дѣйствительности дикой;
И сновидѣнья, въ немъ рождаясь, дышутъ,
Скорбятъ, льютъ слезы, радости не чужды.
Они надъ нашей мыслью тяготѣютъ
И наяву; они-жъ по пробужденьи
Дневныхъ заботъ намъ облегчаютъ тяжесть.
Они двоятъ все наше существо,
То близки намъ и нашему мгновенью,
То на герольдовъ вѣчности похожи.
Они скользятъ, какъ духи дней былыхъ,
Вѣщаютъ, какъ Сибиллы, о грядущемъ.
Имъ власть дана блаженства и мученій.
Они, своей лишь прихоти послушны,
Насъ дѣлаютъ иными, чѣмъ мы были,
То потрясая образомъ мелькнувшимъ,
То тѣнью насъ исчезнувшей пугая.
Ужели и они лишь только тѣни?
Не все-ль былое тѣнь? Такъ кто-жъ они?
Не дѣти-ли мечты? Мечта лишь въ силахъ
Сама собой дѣйствительность творить
И населять планеты существами
Прекраснѣе когда-либо рожденныхъ,
И жизнь вдыхать въ безплотныя черты,
Отнынѣ долговѣчнѣй всякой плоти. —
Хочу повѣдать объ одномъ видѣньи,
Что созерцалъ, быть можетъ, въ краткомъ снѣ,
Но грезы сна способны къ долгой жизни,
Въ единый часъ вмѣщая много лѣтъ.
II.
Я видѣлъ на холмѣ стоявшихъ рядомъ
Два существа во цвѣтѣ юныхъ дней.
То былъ зеленый холмъ въ уступахъ мягкихъ,
Похожій на отрогъ послѣдній гребня,
Хотя не омывался y подножья
Морской волной. Кругомъ сверкала жизнь
Лѣса и нивы съ хлѣбомъ волновались,
Кой-гдѣ средь нихъ дома людей виднѣлись
И дымъ, віясь, вставалъ отъ сельскихъ крышъ.
Былъ холмъ увѣнчанъ круглой діадемой
Деревьевъ, такъ взрощенныхъ не игрой
Природы, a рукою человѣка.
Тѣ двое — дѣва съ юношей--глядѣли,
Она — на міръ, простертый передъ нею,
Цвѣтущій, какъ она сама, a онъ —
Лишь на нее. И оба были юны,
Она — ктому-жъ прекрасна. Оба юны,
Но въ юности различны межъ собой.
Какъ нѣжная луна на краѣ неба,
Сіяла дѣва на зарѣ созрѣвшей
Въ ней женственности. Юноша годами
Моложе былъ, но страсть переросла
Въ немъ возрастъ, и глазамъ его казалось
На всей землѣ одно лицо желаннымъ, —
Лицо, теперь сіявшее предъ нимъ.
Ея черты онъ созерцалъ такъ долго,
Что больше не былъ въ силахъ ихъ забыть.
Лишь ей одною жилъ онъ и дышалъ
И словно говорилъ ея устами.
Нѣмѣя передъ ней, онъ трепеталъ
При каждомъ словѣ, ей произносимомъ.
Ея глазами онъ глядѣлъ на міръ,
Окрашенный въ ихъ цвѣтъ. Онъ пересталъ
Жить самъ въ себѣ. Въ ней былъ источникъ жизни
И океанъ, куда неслись потоки
Всѣхъ чувствъ его, чтобъ слиться тамъ навѣкъ.
Ея прикосновенье, звукъ единый, —
И кровь его то приливала къ сердцу,
То бурно отливала вновь къ лицу, —
Хоть сердце и не вѣдало причины
Своихъ страданій. Въ этихъ страстныхъ чувствахъ.
Участія не принимала дѣва.
Она вздыхала — только не о немъ.
Онъ для нея былъ братомъ и не больше,
Хоть это было многимъ. Славныхъ предковъ
Послѣдній отпрыскъ, выросши безъ братьевъ,
Она въ пріязни дѣтской имя брата
Давала лишь ему. Онъ это имя
Любилъ и ненавидѣлъ. Почему?
На то отвѣтъ глубокій дало время,
Когда она другого полюбила.
И вотъ теперь она другого любитъ
И, стоя на вершинѣ, смотритъ вдаль,
Не мчится-ль конь съ возлюбленнымъ, летитъ-ли
Онъ такъ же пламенно, какъ ждетъ она?
III.
Мой сонъ исчезъ и замѣнился новымъ.
Я видѣлъ старый замокъ. У крыльца
Осѣдланный богато конь стоялъ.
A юноша, кого я видѣлъ раньше,
Въ старинной ждалъ часовнѣ одиноко.
Печальный, блѣдный, онъ шагалъ въ раздумьи,
Вдругъ сѣлъ, схватилъ перо, и начерталъ
Слова, которыхъ разобрать не могъ я,
Поникъ челомъ на руки, весь затрясся,
Какъ-бы въ припадкѣ судорогъ, вскочилъ
И разорвалъ дрожащими руками
Исписанный листокъ, — но слезъ не пролилъ.
Онъ вскорѣ превозмогъ свое волненье,
И принялъ видъ спокойный. Въ этотъ мигъ
Владычица души его вошла,
Свѣтла, съ улыбкой на устахъ, хоть знала —
Такое знанье возникаетъ быстро, —
Что любитъ онъ ее, что сердце въ немъ
Она своею тѣнью омрачила.
Она видала, что теперь онъ страждетъ,
Но видѣла не все. Онъ всталъ, ей руку
Пожалъ пожатьемъ, легкимъ и холоднымъ.
Одно мгновенье на его лицѣ
Чувствъ несказанныхъ отразилась повѣсть
И вмигъ исчезла, какъ возникла вмигъ.
Онъ руку отпустилъ и не спѣша,
Съ ней будто не прощаясь, удалился.
Съ улыбкой оба тихо разошлись.
Онъ вышелъ изъ воротъ тяжелыхъ замка,
Сѣлъ на коня и въ дальній путь поѣхалъ,
И больше за порогъ старинный этотъ
Не преступилъ обратно никогда.
IV.
Мой сонъ исчезъ и замѣнился новымъ.
Тотъ юноша сталъ мужемъ. Онъ жилищемъ
Избралъ себѣ пустыни знойныхъ странъ,
Гдѣ духъ свой услаждалъ лучами солнца.
Живя средь зрѣлищъ странныхъ и суровыхъ,
Онъ сдѣлался и самъ не тѣмъ, чѣмъ былъ.
Скитальцемъ сталъ онъ суши и морей.
Какъ волны, предо мной чередовались
Картины странъ различныхъ — и повсюду
Я различалъ его. И наконецъ
Я видѣлъ: отъ полуденнаго зноя
Онъ отдыхалъ среди колоннъ упавшихъ,
Уснулъ въ тѣни развалинъ, пережившихъ
Названья тѣхъ, кто древле ихъ воздвигъ.
Кругомъ паслись верблюды и стояли
У водоема спутанные кони.
Въ одеждахъ развѣвающихся мужъ
На стражѣ бодрствовалъ; межъ тѣмъ какъ рядомъ
Дремали люди племени его.
Лазурь небесъ надъ всѣми простиралась,
Столь чистыхъ, столь безоблачно-прозрачныхъ,
Что въ глубинѣ ихъ видно только Бога.
V.
Мой сонъ исчезъ и замѣнился новымъ.
Царицу думъ его взялъ въ жены нѣкто,
Ее любившій менѣе, чѣмъ онъ.
Въ своемъ дому — за много тысячъ миль —
Въ своемъ дому она живетъ родимомъ,
Окружена цвѣтущею весною
Прекрасныхъ дочерей и сыновей.
Но посмотри! Легла печать страданій
На ликъ ея и тѣнь борьбы сокрытой.
Глаза ея опущены тревожно,
Какъ будто-бы непролитыя слезы
Отяготили вѣжды ихъ. О чемъ
Ея печаль? Кто ей любимъ, тотъ съ нею.
A тотъ, кто самъ любилъ ее, далеко,
И не смутитъ ея мечтаній чистыхъ
Надеждой низкой, иль желаньемъ грѣшнымъ,
Иль плохо скрытой горестью. О чемъ-же
Ея печаль? Онъ не былъ ей любимъ,
Она его не обольщала лживой
Надеждой на любовь свою. Всему,
Что угнетаетъ духъ ея, не можетъ
Онъ быть причастнымъ — блѣдный призракъ дѣтства.
VI.
Мой сонъ исчезъ и замѣнился новымъ.
Домой вернулся странникъ. И я видѣлъ
Его предъ алтаремъ, съ невѣстой рядомъ.
Ея лицо плѣняло красотой,
Но не было лицомъ, что возсіяло
Надъ юностью его звѣздой лучистой.
И вотъ предъ алтаремъ его черты
Вдругъ вспыхнули тѣмъ страннымъ выраженьемъ,
И грудь его стѣснилась той-же дрожью,
Какъ нѣкогда въ часовнѣ одинокой.
Теперь, какъ и тогда въ тотъ часъ прощальный,
Одно мгновенье на его лицѣ
Чувствъ несказанныхъ повѣсть отразилась
И вмигъ исчезла, какъ возникла вмигъ.
Спокойный онъ стоялъ, произнося
Слова обѣта, словъ своихъ не слыша.
Все вкругъ него кружилось и плыло,
И видѣлъ онъ не то, что видѣть могъ бы,
A старый замокъ, памятныя сѣни,
Знакомые покои. Тѣ мѣста,
Тотъ день и часъ, свѣтъ дня, тѣней узоры,
Все, связанное съ этимъ днемъ и мѣстомъ,
И съ той, кто стала рокомъ для него, —
Всѣ образы минувшаго вернулись
И стали между нимъ и свѣтомъ солнца.
Къ чему? Что нужно имъ въ подобный часъ?
VII.
Мой сонъ исчезъ и замѣнился новымъ.
Владычицу души его — увы —
Глубоко измѣнилъ недугъ душевный.
Ея разсудокъ навсегда покинулъ
Свою обитель, и ея глаза,
Лишившись блеска жизни, созерцали
Предметы не земные, точно стала
Она царицей призрачнаго царства.
Ея мечты казались сочетаньемъ
Вещей несовмѣстимыхъ. Существа,
Ничьимъ глазамъ незримыя отъ вѣка,
Безплотныя, съ ея сдружились взоромъ.
Безумьемъ называютъ это люди,
Но мудрость смотритъ глубже. Для нея
Безумье — роковой и страшный даръ,
Какъ будто-бы подзорная труба
Для истины. Оно пространства міра
Отъ призрачныхъ видѣній обнажаетъ,
Являя жизнь въ послѣдней наготѣ,
И кажется дѣйствительность тогда
Намъ слишкомъ близкой и неодолимой.
VIII.
Исчезъ мой сонъ и замѣнился новымъ.
Скиталецъ сталъ какъ прежде одинокъ.
Домашніе покинули его
Иль враждовали съ нимъ. Въ душѣ носилъ онъ
Отчаянья и увяданья знакъ
И окруженъ былъ ненавистью общей
И клеветой. Страданья отравляли
Такъ долго все, къ чему онъ ни касался,
Что наконецъ, какъ древній царь Понтійскій,
Онъ въ пищу сталъ употреблять отравы,
Всю силу потерявшія надъ нимъ.
Онъ жилъ лишь тѣмъ, что смертью угрожаетъ.
Вершины горъ ему друзьями были,
Съ звѣздами, съ вольнымъ геніемъ вселенной
Онъ велъ бесѣды. И они учили
Его волшебству чаръ своихъ. Широко
Предъ нимъ была раскрыта книга ночи.
Онъ бездны голосамъ внималъ, вѣщавшимъ
О чудесахъ и тайнахъ. — Такъ да будетъ! —
IX.
Растаялъ сонъ и новымъ не смѣнился.
Такъ предо мной, какъ будто на яву,
Въ порядкѣ странномъ развивался жребій
Двухъ любящихъ существъ, и завершился,
Безумьемъ одного, страданьями обоихъ.
Эта небольшая поэма, написанная въ виллѣ Діодати, близъ Женевы, въ концѣ іюля 1816 г., имѣетъ серьезное автобіографическое значеніе. Она состоитъ изъ вступленія, въ которомъ говорится вообще о психологическомъ характерѣ сновидѣній, и ряда отдѣльныхъ эпизодовъ, какъ бы туманныхъ картинъ, изъ собственной жизни поэта, изображаемаго здѣсь подъ видомъ «юноши». Второй и третій отдѣлы поэмы посвящены описанію парка и замка Аннесли и изображенію двухъ событій изъ исторіи юношеской страсти Байрона къ его сосѣдкѣ и дальней родственницѣ, миссъ Мери-Аннѣ Чэворсъ. Первое изъ этихъ событій происходитъ на вершинѣ «холма діадемы», находящагося зъ разстояніи около полумили къ юго-востоку отъ замка. Время дѣйствія — конецъ лѣта или начало осени 1803 г. Лицо любимой дѣвушки еще сіяетъ передъ юношей, но онъ уже начинаетъ убѣждаться, что ея вздохи относятся не къ нему и что она для него — только недостижимая мечта. Второе событіе относится къ слѣдующему, 1804 году; мѣстомъ дѣйствія здѣсь является «старинная часовня», небольшая комната надъ главными воротами замка. Это послѣднее свиданіе Байрона съ предметомъ своей любви. Бѣдный «юноша» уже знаетъ свой безповоротный приговоръ. Первымъ его движеніемъ было — набросать нѣсколько страстныхъ словъ прощанія и упрека… Но, увидѣвъ «владычицу своей души» съ свѣтлой улыбкой на устахъ, онъ овладѣваетъ собою — и прощаегся съ нею также съ улыбкой на устахъ, хотя и съ отчаяніемъ въ сердцѣ.
Въ четвертомъ отдѣлѣ рисуется картина изъ путешествія Байрона по Востоку — отдыхъ y фонтана на дорогѣ между Смирной и Эфесомъ, 11 марта 1810 г.
Пятый отдѣлъ опять посвященъ судьбѣ Мери-Анны: она вышла замужъ за молодого красавца Мостерса, но въ этомъ бракѣ не нашла счастья; избранннкъ ея сердца оказался недостойнымъ ея; онъ искалъ только приданаго, чтобы расплатиться со своими долгами, и на семейную жизнь любимой поэтомъ женщины легла тяжелая печаль, приведшая ее, въ концѣ концовъ, къ потерѣ разсудка.
Въ шестомъ отдѣлѣ Байронъ описываетъ собственную свадьбу съ миссъ Мильбанкъ, --свадьбу, также послужившую для него источникомъ тяжелыхъ душевныхъ страданій. Призракъ минувшаго, какъ бы пророчествуя о мрачномъ будущемъ, проносится передь его внутреннимъ взоромъ въ торжественную минуту вѣнчанія и заслоняетъ отъ него свѣтъ солнца. По авторитетному свидѣтельству Мура, описаніе этой сцены вполнѣ совпадаеть съ собственными признаніями Байрона, a Джеффресонъ, въ своей книгѣ: «The Real Lord Byron» (L. 1883, I, 136), высказываетъ даже мнѣніе, что рѣшеніе поэта напечатать свой «Сонъ» было внушено желаніемъ отомстить покивувшей его женѣ, уязвить ея самолюбіе: «Читатель долженъ имѣть въ виду, что эта поэма была написана въ Женевѣ какъ разъ полтора года спустя послѣ свадьбы Байрона и около полугода послѣ того, какъ лэди Байронъ навсегда разсталась съ своимъ супругомъ. Она писаласъ въ такую пору, когда поэтъ желалъ убѣдить самъ собя, что онъ никогда но чувствовалъ особенной привязанности къ этой женщинѣ, такъ безцеремонно его оттолкнувшей; въ такомъ настроеніи онъ могъ бросить ей въ лицо стихи, въ которыхъ онъ открыто заявлялъ и ей и всему міру, что за много лѣтъ передъ тѣмъ и въ самый моментъ свадьбы и во все время супружества его сердце принадлежало другой женщинѣ. „Сонъ“ — несравненное художественное произведеніе; сочиненіе этой поэмы было дѣломъ искусства, но ея напечатаніе было дѣломъ мести… И эта месть пала на голову самого мстителя: Байронъ всѣхъ увѣрилъ въ томъ, что онъ никогда не любилъ своей жены и, такимъ образомъ, подтвердилъ общее мнѣніе объ его дурномъ обращеніи съ нею».
Въ седьмомъ отдѣлѣ поэмы говорится о душевной болѣзни миссисъ Мостерсъ, постигшей еe вскорѣ послѣ развода съ мужемъ. Ея безумію поэтъ противопоставляетъ, въ восьмомъ отдѣлѣ, собственную тяжелую тоску. Онъ ищетъ исцѣленія отъ ранъ, нанесенныхъ ему безжалостнымъ свѣтомъ, въ обращеніи къ прпродѣ, въ общеніи съ «вольнымъ геніемъ вселенной», уединяясь, подобно своему Манфреду, на недоступныя людямъ горныя вершины. Но и это средство оказывается не всегда дѣйствительныыъ. Въ концѣ своего швейцарскаго дневника Байронъ говоритъ: «Я люблю прнроду, я поклонникъ красоты. Я въ состояніи выносить усталость и мириться съ лишеніями, лишь бы видѣть прекраснейшія картины мірозданія. Но и среди этой природы я находился подъ гнетомъ горькихъ воспоминавій, особенно — воспоминаній о недавнихъ и домашнихъ горестяхъ, которыя всю жизнь неразлучны будутъ со мною; и ни музыка альпійскихъ пастуховъ, ни паденіе лавинъ, ни водопады, ни горы, ни ледники, ни лѣса, ни тучи ни на минуту не облегчили тяжести, которая лежитъ y меня на сердцѣ, и не заставили меня забыть мою жалкую личность передъ зрѣлищемъ того величія, могущества и славы, которыя я созерцалъ вокругъ себя, надъ собою и подъ собою». Оттого-то его сонъ и «не смѣнился новымъ»…
Муръ, называя эту поэму Байрона «столь же мрачной, какъ и живописной исторіей страннической жизни», — исторіей, «вылившейся изъ сердца», прибавляетъ, что она стоила поэту «много слезъ».
Стр. 21. Славныхъ предковъ
Послѣдній отпрыскъ, выросшій безъ братьевъ.
Миссъ Чавортъ, какъ единственная наслѣдница, имѣла право на титулъ лордовъ Аннесли.
И больше за порогъ старинный этотъ
Не преступилъ обратно никогда.
Фактически это невѣрно, такъ какъ Байровъ еще разъ былъ въ замкѣ Аннесли, по приглашенію г. Мостерса, осенью 1808 г. Къ этому посѣщенію относятся стихотворенія: «Ты счастлива» и «Къ одной дамѣ».
Онъ сдѣлался и самъ не тѣмъ, чѣмъ былъ.
«Самыя раннія мои мечты отличались, какъ и y большинства мальчиковъ, воинственнымъ характеромъ», — говоритъ Байронъ въ «Отрывкахъ мыслей», — «но вслѣдъ затѣмъ всѣ онѣ обратились къ любви и уединенію, съ тѣхъ поръ, какъ, въ ранніе годы второго десятка моей жизни, возникла и стала продолжаться заботливо скрываемая безнадежная привязанность моя къ Мери Чавортъ, н еще нѣкоторое время послѣ. Это опять выбросило меня одинокимъ въ широкое, широкое море…»
Стр. 22. …отъ полуденнаго зиоя
Онъ отдыхаль среди кблопнъ упавшихъ, и пр.
«Все это вполнѣ выдержаво — и передній планъ этой прекрасной восточной картины, и перспектива, и небо, и ни одна подробность не выдвинута настолько, чтобы заслонять собою главную фигуру. Рука художника часто даетъ себя знать подобными мелкими, чуть замѣтными чертами; часто одна искра его фантазіи оставляетъ долгій и яркій слѣдъ въ воображеніи читателя». (Вальтеръ Скоттъ)
И я видѣлъ
Его предъ алтаремъ, съ невѣстой рядомъ, и пр.
«Эта трогательная картина во многомъ близко совпадаетъ съ собственнымъ разсказомъ Байрона, въ его „Воспоминаніяхъ“ о своей свадъбѣ: онъ говоритъ, что въ этотъ день онъ проснулся въ самомъ печальномъ душевномъ настроеніи и, взглянувъ на лежавшее передъ нимъ свадебное платье, предался самымъ грустнымъ размышленіямъ. Съ такими же мыслями онъ вышелъ въ поле и гулялъ одинъ до тѣхъ поръ, пока его не позвали на церемонію. Онъ встрѣтилъ свою невѣсту и ея родныхъ, становился на колѣни, повторялъ слова священника… но передъ глазами y него былъ туманъ, его мысли были далеко, и онъ пришелъ въ себя только тогда, когда поздравленія присутствующихъ показали, что онъ — уже женатъ». (Муръ).
Стр. 23. …какъ древній царь Понтійскій,
Онъ въ пищу сталъ употреблятъ отравы.
Понтійскій царь Митридатъ Эвпаторъ (120—63 до Р. Хр.) вступилъ на престолъ всего 11-ти лѣтъ отъ роду и, чтобы обезопасить себя отъ вражескихъ покушеній, постоянно принималъ противоядія. Къ старости онъ до такой степени пріучилъ къ нимъ свой организмъ, что когда, наконецъ, самъ захотѣлъ отравиться, то не въ состоявіи былъ это сдѣлать, ибо никакой ядъ на него уже не дѣйствовалъ.
Со звѣздами, съ волънымъ геніемъ вселенной
Онъ велъ бесѣду…
Ср. «Манфредъ», д. I, сц. 1 (стр. 49):
Вы, таинственныя силы!
Вы, духи безграничности вселенной!
Я васъ искалъ…
д. II, сц. 2 (стр. 57):
Я пріучилъ
Глаза свои смотрѣть на вѣчность…
д. III, сц. 1 (стр. 63):
Молва идетъ, что ты вступилъ въ сношенья
Съ таинственнымъ и запрещеннымъ міромъ
И съ обитателями темной бездны…
Тамъ же, сц. 4 (стр. 69):
Власть свою я пріобрѣлъ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Смѣлостью, наукой, покаяньемъ,
Ночными бдѣньями и силой духа.