[21]
X.
Цуръ тоби, пекъ тоби, сатаныньско наважденіе!
Изъ малорос. комедіи.
Свѣжесть утра вѣяла надъ пробудившимися Сорочинцами. Клубы дыму со всѣхъ трубъ понеслись навстрѣчу показавшемуся солнцу. Ярмарка зашумѣла. Овцы заблеяли, лошади заржали; крикъ гусей и торговокъ понесся снова по всему табору—и страшные толки про красную свитку, наведшіе такую робость на народъ въ таинственные часы сумерокъ, исчезли съ появленіемъ утра.
Зѣвая и потягиваясь, дремалъ Черевикъ у кума подъ крытымъ соломою сараемъ, между воловъ, мѣшковъ муки и пшеницы, и, кажется, вовсе не имѣлъ желанія разстаться съ
своими грёзами, какъ вдругъ услышалъ голосъ, такъ же знакомый, какъ убѣжище лѣни—благословенная печь его хаты, или шинокъ дальней родственницы, находившійся не далѣе десяти шаговъ отъ его порога.
«Вставай, вставай!» дребезжала ему на ухо нѣжная супруга, дергая его изо всей силы за руку.
Черевикъ, вмѣсто отвѣта, надулъ щеки и началъ болтать руками, подражая барабанному бою.
«Сумасшедшій!» закричала она, уклоняясь отъ взмаха руки его, которою онъ чуть-было не задѣлъ ее по лицу.
Черевикъ поднялся, протеръ немного глаза и посмотрѣлъ вокругъ.
«Врагъ меня возьми, если мнѣ, голубко, не представилась твоя рожа барабаномъ, на которомъ меня заставили выбивать зорю, словно москаля, тѣ самыя свиныя рожи, отъ которыхъ, какъ говоритъ кумъ…»
«Полно, полно тебѣ чепуху молоть! Ступай, веди скорѣй кобылу на продажу. Смѣхъ, право, людямъ: пріѣхали на ярмарку, и хоть бы горсть пеньки продали…»
«Какъ же, жинка!» подхватилъ Солопій: «съ насъ, вѣдь, теперь смѣяться будутъ».
«Ступай, ступай! съ тебя и безъ того смѣются!»
«Ты видишь, что я еще не умывался», [22]продолжалъ Черевикъ, зѣвая и почесывая спину и стараясь, между прочимъ, выиграть время для своей лѣни.
«Вотъ не кстати пришла блажь быть чистоплотнымъ! Когда это за тобою водилось? Вотъ ручникъ, оботри свою маску».
Тутъ схватила она что-то свернутое въ комокъ—и съ ужасомъ отбросила отъ себя: это былъ красный обшлагъ свитки!
«Ступай, дѣлай свое дѣло», повторила она, собравшись съ духомъ, своему супругу, видя, что у него страхъ отнялъ ноги и зубы колотились одинъ объ другой.
«Будетъ продажа теперь!» ворчалъ онъ самъ себѣ, отвязывая кобылу и ведя ее на площадь. «Не даромъ, когда я сбирался на эту проклятую ярмарку, на душѣ было такъ тяжело, какъ будто кто взвалилъ на тебя дохлую корову, и волы два раза сами поворачивали домой. Да чуть ли еще, какъ вспомнилъ я теперь, не въ понедѣльникъ мы выѣхали. Ну, вотъ и зло все!… Неугомоненъ и чортъ проклятый: носилъ бы уже свитку безъ одного рукава; такъ нѣтъ, нужно же добрымъ людямъ не давать покою. Будь, примѣрно, я чортъ,—чего оборони Боже,—сталъ ли бы я таскаться ночью за проклятыми лоскутьями?»
Тутъ философствованіе нашего Черевика прервано было толстымъ и рѣзкимъ голосомъ. Предъ нимъ стоялъ высокій цыганъ.
«Что продаешь, добрый человѣкъ?»
Продавецъ помолчалъ, посмотрѣлъ на него съ ногъ до головы и сказалъ съ спокойнымъ видомъ, не останавливаясь и не выпуская
изъ рукъ узды: «Самъ видишь, что продаю!»
«Ремешки?» спросилъ цыганъ, поглядывая на находившуюся въ рукахъ его узду.
«Да, ремешки, если только кобыла похожа
на ремешки».
«Однакожъ, чортъ возьми, землякъ, ты, видно, ее соломою кормилъ!»
«Соломою?»
Тутъ Черевикъ хотѣлъ-было потянуть узду, чтобы провести свою кобылу и обличить во лжи безстыднаго поносителя; но рука его съ необыкновенною легкостью ударилась въ подбородокъ. Глянулъ—въ ней перерѣзанная узда и къ уздѣ привязанный—о, ужасъ! волосы его поднялись горою!—кусокъ краснаго рукава свитки!… Плюнувъ, крестясь и болтая руками, побѣжалъ онъ отъ неожиданнаго подарка и, быстрѣе молодого парубка, пропалъ въ толпѣ.
Сочиненія Н. В. Гоголя: Полное собраніе въ одномъ томѣ. — СПб.: Ф. Павленковъ, 1902. — С. 5—27.. 
