Стихотворенія А. Яхонтова. Спб. 1884.
Предисловіе въ книгѣ, замѣтилъ Лермонтовъ, есть первая и вмѣстѣ съ тѣмъ послѣдняя вещь. Это замѣчаніе нетолько остроумно, но и справедливо. Предисловіе есть «первая вещь», потому что въ немъ авторъ высказываетъ часто свой взглядъ на значеніе собственнаго произведенія, — а это чрезвычайно важно для характеристики его литературной физіономіи. Но предисловіе есть «послѣдняя вещь», потому что объективнаго значенія книги оно, разумѣется, не можетъ выяснить: отнестись къ себѣ безпристрастно въ своемъ собственномъ дѣлѣ также трудно какъ и «познать самаго себя».
Книжкѣ «стихотвореній» г. Яхонтова также предшествуетъ нѣчто въ родѣ стихотворнаго предисловія, въ которомъ авторъ выражаетъ взглядъ на поэзію вообще и, въ частности, на свои собственныя произведенія. Мы приведемъ здѣсь часть этого поэтическаго profession de foi.
Мнѣ робко шепнетъ тайный голосъ:
Зачѣмъ по скользкому пути,
Свой тощій плодъ, невсхожій колосъ
На свѣтъ, на торжище нести?
Тамъ — свой кумиръ, своя забота,
Тамъ жизнь мятется и снуетъ
И силой злой водоворота
Охватитъ, смоетъ, унесетъ…
Умы тамъ преданы всецѣло
Тому, что вѣсъ имѣетъ, тѣло;
Тамъ нѣтъ восторженныхъ дѣтей…
Пойми-жъ: кому какое дѣло
До пѣсень, грезъ души твоей?
Ничего не можетъ быть несправедливѣе этой характеристики.. Основываясь на ней, читатель былъ бы въ правѣ причислить г. Яхонтова къ сонму гг. Фета, Полонскаго и прочихъ «восторженныхъ дѣтей», для которыхъ, дѣйствительно, поэзія является не болѣе какъ «грезами души». Это, однакоже, было бы большой ошибкой. Г Яхонтовъ хотя быть можетъ и уступаетъ нѣкоторымъ изъ «восторженныхъ дѣтей» нашей поэзіи въ благозвучности стиха, въ яркости образовъ, въ силѣ эпитетовъ, однимъ словомъ, въ чисто художественномъ отношеніи, но у него есть нѣчто большее, лучшее и высшее. Г. Яхонтовъ по праву могъ сказать о себѣ:
Въ нашъ скорбный вѣкъ, полна самосознаньемъ,
Ложь наглая горда своимъ призваньемъ,
И прочное укоренилось зло!
Объята имъ, среди людского шума,
При блескѣ дня и въ тишинѣ ночной,
Всегда, вездѣ тревожная съ тобой
О родинѣ властительная дума. (220)
Ботъ эта-то «властительная дума», рѣдко покидающая г. Яхонтова, эта отзывчивость его на всѣ радости и, главнымъ образомъ, печали его «родины» — это именно и сообщаетъ его поэзіи здоровый духъ и серьёзный характеръ. Лучше быть не яркимъ, не выдающимся пѣвцомъ реальной жизни, нежели блестящимъ трубадуромъ гробовъ повапленныхъ. Главнымъ объектомъ поэзіи г. Яхонтова является народъ, къ которому онъ относится также какъ относился и самъ Некрасовъ, т. е. съ негодованіемъ или состраданіемъ но отношенію къ его прошлому и съ горячею вѣрою по отношенію къ его будущему. Въ стихотвореніи «Народъ» г. Яхонтовъ, напримѣръ, говоритъ:
Ты жертвой былъ ошибки роковой
И вѣкового преступленья;
Въ невѣжествѣ, въ грязи ты брошенъ былъ
На произволъ грабителей и барства,
Ты на цѣпи наслѣдственной изнылъ,
Безсмѣнный стражъ полунощнаго царства!
Не видѣли твоихъ кровавыхъ слезъ,
Въ тебѣ не признавали человѣка!..
Все пережилъ и все ты перенесъ.
Безъ горечи, безъ злобы и упрека!
И этотъ гнетъ насилій и оковъ,
Въ которомъ гаснутъ духъ живой и сила, —
Всю повѣсть эту скорбную вѣковъ —
Толпа твоихъ худителей-враговъ,
Себялюбивая, — забыла!!
Не на своихъ плечахъ она несла
Повинность земства стараго покроя,
Всю тяготу крестьянскаго тягла,
Безправіе общественнаго строя.
Какъ не забыть?!. и сколько разъ и я —
Услышь, народъ, тяжелое признанье —
Неправеднаго гнѣва не тая,
Клеймилъ тебя словами порицанья!
Но предъ твоей безпомощной судьбой,
Хотъ тѣмъ же себялюбіемъ недуженъ,
Я умолкалъ, безропотной тоской,
Терпѣніемъ твоимъ обезоруженъ… (212—213).
Въ заключеніе поэтъ выражаетъ надежду, что «изъ тьмы непроходимой ночи пробьется лучъ и прозрятъ осмысленныя очи» народа. Какъ видите, все это — чисто некрасовскіе мотивы. Не съ некрасовскою силою и блескомъ они выражены — на что г. Яхонтовъ, конечно, не претендуетъ — но характеръ ихъ тотъ же самый. Еслибы выраженія «гражданская скорбь» не было такъ опошлено, мы сказали бы, что г. Яхонтовъ поэтъ этой скорби.
Нужно замѣтить, впрочемъ, что этотъ мотивъ — преобладающій, но далеко не исключительный въ поэзіи г. Яхонтова. Г. Яхонтовъ пишетъ болѣе тридцати лѣтъ и, не обладая талантомъ, _ который прокладываетъ себѣ собственные пути, онъ, естественно, подчинялся вліянію господствовавшихъ въ нашей поэзіи теченій и направленій. Заслуга, и заслуга серьёзная г. Яхонтова состоитъ въ томъ, что онъ не отставалъ отъ жизни, росъ вмѣстѣ съ обществомъ. Такимъ образомъ, въ началѣ пятидесятыхъ годовъ онъ, какъ водится, воспѣвалъ «ее», «зарю», «море» и т. п., въ шестидесятыхъ годахъ переводилъ Гейне, а въ семидесятыхъ и въ восьмидесятыхъ — обратился къ народу, и муза его стала «музой мести и печали». Это ростъ не таланта — тридцать лѣтъ назадъ г. Яхонтовъ писалъ не хуже, чѣмъ теперь — это ростъ идей и убѣжденій.
Но мы пожелали бы г. Яхонтову побольше вѣры, во-первыхъ, въ самого себя и въ свою миссію; во-вторыхъ — что гораздо важнѣе — въ прогрессъ, въ лучшее будущее наше. Скромность, конечно, вещь хорошая, но, съ другой стороны, плохъ тотъ солдатъ, который не надѣется быть генераломъ. Не потому ли г. Яхонтовъ такъ мало написалъ, что считаетъ свою поэзію (см. выше цитату) «тощимъ плодомъ и невсхожимъ колосомъ»? Это, впрочемъ, пусть будетъ, какъ угодно г. Яхонтову. Гораздо важнѣе, что его, временами, посѣщаютъ такія сомнѣнія, которыхъ не слѣдовало бы допускать въ себѣ. Такъ, въ достопамятный 1881 годъ г. Яхонтовъ растерянно спрашивалъ:
Куда идти? Куда идти?
Назадъ? — тамъ мракъ и запустѣнье,
Впередъ ли? — немощь и сомнѣнье
И страшный призракъ на пути.
О Боже силъ! Куда идти?
Услыши этотъ крикъ мученья,
Пошли хоть мигъ ясновидѣнья
И немощь нашу посѣти! (241).
Это — маловѣріе, можно сказать, даже малодушіе, которое объясняется только чрезмѣрною впечатлительностью, свойственною поэтамъ. Надо полагать, что въ настоящее время г. Яхонтовъ не задалъ бы уже подобнаго вопроса.