ОСЕННІЙ ДЕНЬ.[править]
За тучами тучи по небу летятъ,
Сѣдой пеленою лазурь одѣвая,
Сижу подъ окномъ я. Деревья шумятъ
Увядшіе листья роняя.
Все грустно, уныло… всю даль облегло
Печальнымъ туманомъ…. весь міръ увядаетъ….
Сижу подъ окномъ я, а вѣтеръ стекло,
Какъ дробью, дождемъ осыпаетъ.
День осени скучной! я радъ тебѣ, радъ!
Люблю я часовъ твоихъ краткихъ теченье,
Изъ сѣренькихъ тучекъ твой грустный нарядъ
И листьевъ увядшихъ паденье.
Мнѣ нравятся дни увяданья земли,
Пора, какъ надъ небомъ туманнымъ высоко,
Прощаясь съ весною, кричатъ журавли,
На югъ улетая далекой.
Съ какой-то отрадной для сердца тоской,
Съ какою-то, нѣгой, я осень встрѣчаю,
За каждымъ листочкомъ слетѣвшимъ, мечтой
Глубоко я въ жизнь проникаю.
Есть также у сердца здѣсь осень своя
И падшіе листья, — мечты, упованья,
Любви обольщенья, восторги, друзья,
Живыя объ нихъ вспоминанья;
Есть также и бури, и капли дождя….
И я, въ день осенній, порою ненастья,
Люблю, за отцвѣтомъ природы слѣдя,
Съ ней сравнивать горе и счастье,
За каждымъ листочкомъ отпавшимъ, считать
Отпавшіе листья отъ жизни, — утраты, —
И думой, омытой въ слезѣ, улетать
Къ тому, чему нѣтъ ужъ возврата…
О! дня мнѣ весенняго сладки мечты!
Отрадно часовъ его сердцу теченье:
Я въ нихъ собираю всей жизни листы,
Которыхъ свершилось паденье!
Н. ГРЕКОВЪ.
СОЛОМОНЪ.[править]
Цимбалы, и трубы, и гусли, молчатъ.
У пышнаго ложа царя Іудеи
Небесныя силы на стражѣ стоятъ.
Сіяетъ ликъ ангеловъ солнца свѣтлѣе;
Мечи золотые, сверкая, блестятъ
Какъ вѣстники божьяго, праваго гнѣва.
Два ангельскихъ сонма у ложа стоятъ:
Шесть тысячъ направо, шесть тысячъ налѣво.
Они охраняютъ властителя сонъ
Отъ сумрачныхъ грезъ и туманныхъ видѣній;
И только премудрый вздохнетъ Соломонъ,
Иль брови надвинетъ сурово — въ мгновенье
Мечи вынимаютъ они изъ ножонъ,
И свѣтлые лики ихъ пламенемъ гнѣва
Вдругъ вспыхнутъ, и очи огнемъ заблестятъ.
Два ангельскихъ сонма у ложа стоятъ:
Шесть тысячъ направо, шесть тысячъ налѣво.
Но вотъ опустились мечи ихъ въ ножны:
Чело прояснилось царя отъ печали;
Разсѣялись грустные, мрачные сны,
И радостью свѣтлой черты засіяли,
И царскія шепчутъ въ просонкахъ уста:
«Внемли, Саломія — всѣхъ женъ красота!
Покорно мнѣ все, всѣхъ владыкъ я сильнѣе;
Израиля царь я и царь Іудеи.
Но лучшая ты въ моемъ сердцѣ мечта,
И если тобой нелюбимъ я — тоскуя,
Изсохну съ печали, отъ страсти умру я».
П. Грековъ.
СОЛОВЬЮ.[править]
Лети! лети!…. Я расторгаю
Твою неволю, соловей!
Тебя веснѣ я возвращаю,
Дарю твою свободу ей.
Свищи въ прохладѣ ночи темной
У свѣтлаго ея окна,
И пѣснью сладостной и томной
Чаруй ея минуты сна.
Скажи ей: «Счастливую долю
Пѣвецъ твой возвратилъ мнѣ вновь.
Ему любовь дала неволю:
Свободу мнѣ дала любовь.»
В. ГРЕКОВЪ.
СУЕТНОЙ КРАСАВИЦѢ.[править]
Собой вы очень хороши;
Но что же сердцу въ этомъ толку?…
Довольно пѣлъ я безъ умолку
Васъ, идеалъ моей души:
Что жъ взялъ я лирою своею?
Что взялъ я горькою тоской,
Когда и розу и лилею
Равнялъ я съ вашей красотой?….
Одинъ порывъ самолюбивый *
Я въ вашемъ сердцѣ разбудилъ,
Одинъ лишь взглядъ вашъ горделивый
Къ себѣ невольно приманилъ.
И въ томъ смертельную обиду
Разсудокъ здравый разобралъ:
Вы не теряли здѣсь изъ виду
Моихъ и пѣсенъ и похвалъ;
Не я вамъ нуженъ былъ душою,
А мой блестящій мадригалъ.
Простясь съ безумною мечтою
И переживъ разлуки дни,
Кропить не буду я слезою
Моихъ элегій, какъ Парни;
Не буду пѣть васъ въ томной нѣгѣ
Иль, какъ знакомый вамъ корнетъ,
На почтовыхъ, въ ямской телѣгѣ
Не поскачу за вами вслѣдъ.
Я разогналъ свои химеры
И, полонъ гордостью одной,
Беру для васъ другія мѣры
Себялюбивою душой….
Не говорите жъ, что обязанъ
Пѣвецъ вамъ лирою своей:
Нѣтъ! вашъ вѣнокъ лавровый связанъ
Рукой досужею моей!
Н. ГРЕКОВЪ.
РОМАНСЪ.[править]
Когда тоска на душу мнѣ заляжетъ,
Когда въ глазахъ отсвѣтится печаль:
Не спрашивай, о чемъ она — не скажетъ,
Не выразитъ языкъ, чего ей жаль.
И для чего? Томится ли желаньемъ,
Полна ль она несбыточной мечтой —
Тебѣ не слить души съ моимъ страданьемъ,
Какъ свѣту дня не слиться съ темнотой.
Но если мигъ прекраснаго участья
Взволнуетъ грудь…. какъ солнце изъ-за тучъ
На темный день душевнаго ненастья
Ты брось свой взоръ — блестящій сердца лучъ.
Пусть онъ одинъ своей волшебной силой
Проникнетъ мнѣ въ тоскующую грудь:
Пусть онъ одинъ до рубежа могилы
Мнѣ озаритъ печальной жизни путь!
Н. ГРЕКОВЪ.
ОЖИДАНІЕ.[править]
Давно закатъ облитъ румяною зарею
И смолкнуло въ поляхъ; и въ озеро лупа
Свой свѣтъ отбросила огнистой полосою
И ужь давно-давно, за шторой голубою
У ней свѣча погашена.
Душа взволнована тоскою ожиданья,
И ею лишь одной полны мечты мои,
И раздражаютъ ихъ: и мѣсяца сіянье,
И запахъ отъ цвѣтовъ, и ночи обаянье,
И въ ближней рощѣ соловьи.
Увижу ли тебя, всѣхъ думъ моихъ царица,
Услышу ль голосъ твой? иль передъ утромъ вновь
Отяжелѣлыя мнѣ сонъ сомкнетъ рѣсницы,
И только лживыхъ грезъ слетятся вереницы
Утѣшить грустную любовь?
И только въ нихъ тебя мои обнимутъ руки,
И горячо твои прижмутъ къ груди меня;
Иль только выльется мой бредъ полночный въ звуки,
И выскажутъ они всю грусть мою, всѣ муки,
Весь жаръ душевнаго огня?
Н. ГРЕКОВЪ.
ВЪ ІЮЛѢ.[править]
Зарумянились вишня и слива,
Налилась золотистая рожь,
И, какъ море, волнуется нива,
И въ травѣ на лугахъ не пройдешь.
Солнце ходитъ высоко подъ сводомъ
Раскаленныхъ отъ зноя небесъ,
Пахнетъ липа душистая медомъ
И шумитъ, полный сумрака, лѣсъ.
Облаковъ золотыя волокна
Ввечеру весь облягутъ закатъ,
И съ полей въ растворенныя окна
Понесется сильнѣй ароматъ.
И опять вспыхнетъ грезъ вереница —
До зари не отгонишь ихъ прочь,
И по блѣдному небу зарница
Высоко будетъ прядать всю ночь.
Н. ГРЕКОВЪ.
ЛѢТНЯЯ НОЧЬ.[править]
На небѣ, облитомъ багряной зарей,
Чернѣютъ вершины деревъ;
Мелькаетъ зарница за дальней горой
Межь двухъ золотыхъ облаковъ.
Алмазныя звѣзды въ лазури дрожатъ;
Въ саду отъ деревьевъ темно;
Столѣтнія липы, какъ башни, стоятъ
И рвутся вѣтвями въ окно…
Изъ облака свѣтъ полосами луна
Бросаетъ на лугъ и поля;
Въ рѣкѣ, подъ лозою чуть плещетъ волна,
Высокій тростникъ шевеля.
И душно… глаза не смыкаются сномъ,
Какъ-будто въ огнѣ вся постель,
И цѣлую ночь подъ открытымъ окномъ
Кричитъ въ осокѣ коростель…
Н. ГРЕКОВЪ.
ИЗЪ А. ШЕНЬЕ.[править]
Я былъ еще дитя — она ужь за собою
Влекла поклонниковъ, блистая красотою.
Какъ часто я рукой ребяческой моей,
Играя кольцами златыхъ ея кудрей,
Касался яркаго румянца на ланитахъ
И груди молодой, и плечъ полуоткрытыхъ!…
И часто, строгою внезапно притворись,
Но, улыбаясь мнѣ и пальчикомъ грозясь,
За шалость дѣтскую она меня бранила,
За-то при юношахъ такъ много ласкъ дарила,
И сколько разъ (увы, что смыслятъ въ тѣ года!)
До щекъ моихъ ея касалися уста,
А юноши въ тотъ мигъ, вздыхая о прекрасной,
Шептали: сколько благъ здѣсь тратится напрасно!
В. ГРЕКОВЪ.