БАСНИ.
[править]«Что такъ унылъ!
Головку опустилъ,
Сидишсь задумавшись, въ глубокомъ размышленьи?
Иль скучно въ заточеньи?»
Такъ старый Чижъ однажды говорилъ
Малюткѣ Пипинькѣ, товарищу неволи:
«Напрасно ты грустишь! повѣрь мнѣ, лучшей доли
Я въ вѣкъ бы нежелалъ! насъ кормятъ и поятъ,
И намижъ дорожатъ.
Чего еще хотѣть? А ежели случится
Тебѣ, иль мнѣ, хотя немножко занемочь,
Какъ много милая Алина суетится!
И какъ старается то тѣмъ, то симъ помочь!
Ну право ни за что свободы не желаю!
И клѣтку, гдѣ сижу,
На лучшій садъ не промѣняю.
Здѣсь я безъ всѣхъ заботъ, о пищѣ нетужу,
Надъ ястребомъ смѣюся,
И птичника съ силками небоюся!
Однѣ лишь песѣньки и радость на умъ.» —
Но все въ тюрьмъ!
Со вздохомъ Пипинька на это отвѣчаетъ:
До песѣнекъ ли тамъ,
Гдѣ нѣтъ свободы намъ,
Гдѣ сердце унываетъ?
Ни слова о тебѣ; — твой вѣкъ
Уже прошелъ;
Ты волей насладился,
Любилъ и веселился.
Но тотъ, кто въ цвѣтъ лѣтѣ въ неволѣ заключенъ,
И съ милой разлученъ,
Небудетъ никогда согласенъ въ томъ съ тобою,
Что можно радости въ оковахъ находить,
И что довольну можно быть
Тюрьмою.
Симбирскъ.
А. Маздорфъ.
Пожалуй ужъ скажи, приятель дорогой,
Какою ты дошолъ тропой
До тѣхъ большихъ наградъ, которыя имѣешь?
Науку въ свѣтѣ жить ты вѣрно разумѣешь!
Такъ нѣкогда Азоръ Земиркѣ говорилъ:
Мнѣ право мудрено! тебя всегда ласкаютъ,
Тебя ошейникомъ богатнымъ украшаютъ,
А оно мнѣ совсѣмъ не вспоминаютъ!
А яль хозяевамъ усердно не служилъ?
Не такъ какъ ты; твое вѣдь все и дѣло —
Могу сказать я смѣло —
Подъ часъ, съ котенкомъ поиграть,
Чтобы господъ увеселять,
Иль мячикъ брошенный поднять,
Иль лаяньемъ гостей пугать:
Вотъ только и заслугъ! Межъ тѣмъ какъ я безсмѣнно,
Лежу на привязи, остерегая дворъ,
И господамъ служу всей правдой, неизмѣнно!
"Ахъ, глупенькой Азоръ!
Земирка отвѣчаетъ:
Усердьемъ рѣдко кто награды достигаетъ.
На ето не глядятъ,
Что службой бременятъ,
Что должность исполняешь.
Хотя весь вѣкъ трудисъ, въ трудахъ изнемогай:
Но если вздоръ болтать искусства ты незнаешь,
Наградъ неожидай.
Симбирскъ.
А. Маздорфъ.
Какъ много о тебѣ пріятель сожалѣю!
Напрасно въ торгъ вступалъ ты совѣстью своею.
Я зналъ, что отъ нее получишь ты накладъ:
Въ нашъ вѣкъ такой товаръ повѣрь, совсѣмъ не кладъ.
А. Маздорфъ.
Епиграммы.
Отъ лихорадки злой испуга исцѣляетъ;
Такъ общество врачей за вѣрно увѣряетъ!
Когдажъ то истинно, то подалъ бы совѣтъ,
Держать на случай сей твой, Делія, портретъ.
Ты правъ, Глупонъ! твое въ продажѣ сочиненье!
Но покупается ль? — Вотъ въ чемъ мое сомнѣнье. —
Трусихинъ говоритъ, что, нынѣ на войнъ,
Онъ въ первомъ былъ огнѣ.
Не спорю — можетъ быть — могло сіе случиться!
Съ бутылкою въ рукахъ,
Не мудрено въ мечтахъ
И трусу отличиться.
А. Маздорфъ.
Друзья! сей малый прахъ подъ липою заройте,
И вмѣсто мрамора — колодой картъ накройте.
А. Маздорфъ.
Какой несчастный годъ для бѣдныхъ лошадей!
Ужь съ мѣсяцъ нѣтъ дождей;
И сѣно, очень вздорожало!
Цѣны еще такой на сѣно не бывало!
Большая часть скота отъ голоду помрётъ;
Останетсяль въ живыхъ, посмотримъ, нашъ Федотъ.
Подъ камнемъ симъ лежитъ Ланцетинъ, славный врачъ.
О смерть! короткой вѣкъ Ланцетина оплачь.
А. Маздорфъ.
Упрекъ и оправданіе.
Смѣются всѣ, что, я на лирѣ
Пою лишь пѣснь одной Темирѣ;
"Прекрасныхъ много, говорятъ;
"Возьми въ примѣръ, Аглаю, Лиду,
"Ельмину, Сильфію, Филлиду,
«Имъ всякой день стихи дарятъ.»
Пускай поеты лицемѣрятъ;
Пускай красавицы имъ вѣрятъ.
Для всѣхъ нестану я играть;
Хочу всегда на тихой лирѣ,
Бренчать лишь пѣснь одной Темирѣ —
Приятно скромность воспѣвать!
"Но, развѣ, скромныхъ мало въ свѣтѣ?
"И въ Линѣ, Лесбіи, Лизетѣ
"Довольно, скромности найдешь;
"Иль страстенъ такъ къ, своей Темирѣ,
"Что ты во всемъ пространномъ мірѣ
«Подобной ей не подберешь?»
Ахъ нѣтъ, подобныхъ много въ свѣтѣ.
И въ Линѣ, Лесбіи, Лизетѣ
Примѣтна скромность завсегда;
Но тотъ, кто вѣрности желаетъ,
Ужель какъ бабочка летаетъ
На розу съ розы? — никогда,
И вотъ за чѣмъ на тихой лирѣ
Пою лишь пѣснь одной Темирѣ.
А. Маздорфъ.
Мужикъ, мыши и котъ.
Басня.
У мужика въ чуланъ сыръ хранился,
Но всякой день находитъ онъ,
Что мыши сыръ его со всѣхъ сторонъ
Скребутъ и портятъ. Вотъ мужикъ за умъ хватался!
Несетъ кота въ чуланъ,
И съ сыромъ запираетъ.
Теперь заплотите плутовки за изъянъ,
Съ собою разсуждаетъ:
Мой котъ васъ всѣхъ переберетъ! —
Дня два спустя, смотрѣть свой сыръ приходитъ.
Чтожъ?… сыру вовсе не находитъ;
Съѣлъ котъ! —
Куда какъ худо поступаютъ,
Что иногда воровъ къ воришкамъ приставляютъ!
Мздрфъ.
Симбирскъ.
Змея и Угорь.
Басня.
«Не правда ли, что я»,
Предъ угремъ хвасталась Змѣя:
"Наружностью красива!
"Какая кожица! какія краски, цвѣтъ!
«Вся будто въ золотѣ! блещу! А ты, мой свѣтъ….»
— Напрасно такъ спесива!
Хвастуньи рѣчь тутъ угорь перебилъ:
Конечно спору нѣтъ: наружностью сіяешь;
Но ахъ! внутри за то опасный ядъ скрываешь. —
Къ змѣѣ бы изъ людей иныхъ я примѣнилъ;
Да лучше удержуся;
Ихъ яду я боюся! —
А. Маздорфъ.
Трубачъ.
Бacня.
Во время одного жестокаго сраженья —
(A у кого, и съ кѣмъ? такого поясненья
Вы и не требуйте! я знаю только то:)
Попался въ плѣнъ трубачъ. «Друзья мои! за что»
Такъ онъ упрашивалъ: «меня вы взять хотите?
Н сами разсудите,
Чѣмъ могъ вредить я вамъ? ни сабли, ни ружья,
Ни пистолетовъ, ни копья
Нѣтъ у меня,
Хоть обыщите!»
Ему въ отвѣтъ: — Не споримъ въ томъ съ тобой;
Но ты своей трубой,
Которою другихъ къ сраженью возбуждаешь,
Не меньше бѣдъ намъ причиняешь!
Опасенъ и совѣтникъ злой.
А. Маздорфъ.
Симбирскъ.
Епиграмма.
Куда уменъ Федулъ, и какъ образовался?
Вчера ученостью меня онъ удивилъ;
Онъ такъ о рѣдкостяхъ судилъ
И объ уродахъ говорилъ,
Что самъ уродомъ всѣмъ казался. —
А. Маздорфъ.
Стихи П. . . . . .
(Подражаніе Французскимъ.)
Что ты мила, добра, умна,
Не льзя никакъ не согласиться!
И могъ бы я тобой прельститься….
Но ты, увы! — моя жена.
А. Маздорфъ.
Басни.
Рыбакъ и Охотникъ.
Осеннею порой?
Въ день пасмурной, сырой,
Лука, рыбакъ убогой,
Перекрестясь, въ рѣку закинулъ сѣть,
Но неудачи кто привыкъ уже имѣть,
Какъ ни старайся много,
Въ дѣлахъ своихъ успѣху ненайдетъ.
Вотъ сѣть онъ вытащилъ, а рыбы нѣтъ, каккъ нѣтъ!
Бѣднякъ однакожъ укрѣпился,
И хоть измокъ, прозябъ и утомился,
А продолжалъ ловить.
Случись Охотнику тѣмъ мѣстомъ проходить;
Увидя рыбака, къ нему подходитъ,
И разговоръ такой заводитъ:
«Товарищъ, ты счастливѣе меня!
Ты деньгу даромъ добываешь;
Закинешь только сѣть и — рыбу вынимаешь*
А я
Брожу, брожу, шатаюся, шатаюсь,
Не рѣдко ночи по лѣсамъ скитаюсь,
Но мало прибыли! Вотъ утро проходилъ,
Истратилъ порохъ безъ остатку,
Чтожъ застрѣлилъ?
Щесть зайцовъ, рябчика, бекаса, куропатку,
Трехъ утокъ, двухъ гусей… — Чегожъ еще желалъ ? —
Рыбакъ Охотника прервалъ:
— А я съ зари тружусь, и рыбки непоймалъ! —
Мы часто на судьбу пѣняемъ,
Твердимъ: какъ счастливъ тотъ, какъ тотъ богатъ!
Но никогда почти о томъ не разсуждаемъ,
Что есть еще и насъ несчастнѣй во сто кратъ!
Мыши.
Двѣ мыши — слабые умомъ —
Изъ норки выбѣжавъ, по улицѣ гуляли,
И видя строющійся домъ,
Между собою разсуждали:
„Ну, не смѣшонъ ли трудъ людей?
Не безполезноль ихъ старавье?
Для насъ мышей
Такое строить зданье!
Норы довольно намъ!“
Подслушавши такое разсужденье,
Мышь старая, другъ просвѣщенья,
Сказала имъ: — Безумцы! стыдно вамъ
Смѣяшься надъ людьми и ихъ дѣла порочить!
Ну, станутъ ли они для насъ строенье прочить?
Домъ етотъ для самихъ людей,
Не для мышей,
А наше дѣло зданью удивляться,
Хвалить его творцовъ,
Жить смирно и остерегаться
Ловушекъ, кошекъ и котовъ!
Сверчокъ и Муха.
Въ избушкѣ дымной
Сверчокъ, крикунъ старинной,
За печкой спрятавшись, что мочи есть кричалъ.
Въ избушку Муха прилетѣла,
Къ Сверчку подсѣла,
И говоритъ ему: „Приятель, ты усталъ!“
Поешь и ночь и день… а чей ты слухъ плѣняешь?
Крестьянской, грубой слухъ!…
Ахъ, милый другъ!
Ты можетъ быть еще домовъ большихъ незнаешь…
И какъ тебѣ за печкой здѣсь ихъ знать!
Тамъ люди съ просвѣщеньемъ.
Умѣютъ цѣну дать,
И съ должнымъ награжденьеміъ!
А что заслужишь здѣсь? Повѣрь мнѣ, ничего!
И пѣть-то для кого?
Переселись туда, послушайся совѣта,
И будешь удивленьемъ свѣта!»
— Спасибо — ей въ отвѣтъ Сверчокъ:
— За похвалы такіе!
Но не пойду въ дома большіе!
Здѣсь, зная свой шестокъ,
Кричу и тѣшусь я безъ опасенья.
На что мнѣ похвалы, на что мнѣ награжденья?
Кричу не для другихъ, а для себя.
Въ домахъ же тѣхъ, о коихъ ты мнѣ говорила,
И столько расхвалила,
Врядъ съ честью примутъ ли меня.
Я слышалъ нѣкогда въ простомъ народѣ,
Что у бояръ сверчки не въ модѣ!
И тамъ не только насъ, и васъ гоняютъ, Мухъ!…
Прости, мой другъ!
Лети…. ищи забавъ у просвѣщенья!
Тебѣ и похвалы, тебѣ и награжденья!…. —
А. Маздорфъ.
Симбирскъ.
Бекасъ, Снигирь и Воронъ.
Бекасъ леталъ, леталъ по чуждымъ сторонамъ,
Но скучился и утомился
И въ лѣсъ родимой возвратился
Къ своимъ знакомымъ и друзьямъ,
A тѣ Бекаса обступили,
И разсказать его просили,
Что видѣлъ онъ, и что хорошего узналъ.
«Счастливъ!» Снигирь ему сказалъ:
Ты видѣлъ то, чего мы съ роду не видали!
Ты веселился тамъ, — мы здѣсь скучали…
И можноль не скучать?
Какая сторона и мѣстоположенъе!
Пустыня здѣсь, уединенье!
Да етобъ ничего, но птичники, стрѣлки,
Приманки тайныя, силки,
Злодѣи коршуны грозятъ всегда бѣдою!
Съ спокойною душою
Нельзя минуты здѣсь прожить!
Пришлось дни горькіе влачить!
Ей, ей, наскучило! Когда бы только можно,
Давно вспорхнулъ бы самъ въ прелестные края!
Но какъ быть? до неволѣ должно
Томиться и скучать! — летѣтъ не льзя!
Ну какъ друзей, родныхъ оставить?
Лишь къ горю горя имъ прибавить."
— Ахъ! — отвѣчалъ Бекасъ;
И тамъ, гдѣ я бывалъ, бѣды, повѣрьте, тѣже;
И тамъ, друзья мои, нерѣже
Губятъ, стрѣляютъ, ловятъ насъ!
Такіе же стрѣлки, такіежъ птицеловы,
Такіяжъ сѣти, ковы,
Силки и коршуны!… Ужь нынѣ вѣкъ таковъ!
Вездѣ опасности! Вотъ если бы мы жили
Въ вѣкъ нашихъ прадѣдовъ, то вѣрнобъ не тужили
И не страшились бы силковъ,
Иль птичниковъ, или стрѣлковъ… —
«Не зрите пустяковъ!» такъ Воронъ устарелый,
Прожившій съ сотню лѣтъ,
И знавшій опытностью свѣтъ,
Бекаса перервалъ: — вашъ разумъ несозрѣлый
Еще не въ силахъ разсуждать!
Старинный вѣкъ хвалить и новый охуждать
Лишь опытности можно!
Впредь, помните совѣтъ:
Когда болтливъ — болтай, но только осторожно:
Въ вѣкахъ? повѣрьте, нѣтъ
Различія ни мало!
Что нынѣ, то и въ сптарь бывало;
И сѣти, и стрѣлки
И птицеловы, и силки
Бывали, есть вездѣ, и будутъ вѣчно!
Вы сомнѣваетесь конечно,
Но вотъ еще пословица для васъ:
Тамъ только хорошо, гдѣ нѣтъ лишь насъ!
А. Маздорфъ.
Симбирскъ.
Дитя и тѣнь.
(Притча.)
Ребенокъ тѣнью забавлялся?
Ловилъ ее, за ней гонялся…..
И, какъ младенецъ, удивлялся,
Что тѣнь
Повсюду съ нимъ, его неоставляетъ!
Въ лѣта невинныя бездѣлка занимаетъ!
Вдругъ облачко нашло, и помрачился день,
Ребенокъ глядь, и — тѣнь пропала,
Какъ будто бы и небывала,
Онъ плакать, горевать,
И тамъ и здѣсь искать….
Напрасно! — ненаходитъ!
Вотъ съ жалобой къ, отцу приходитъ….
«Любезный сынъ!» отецъ ему въ отвѣтъ,
Не плачь, но помни наставленье:
Тѣнь нынѣшнихъ друзей изображенье!
Когда мы счастливы, отъ нихъ отступу нѣтъ,
Они всегда за насъ и съ нами!
Когда же съ красными простимся днями….
Простимся и съ друзьями.
А. Маздорфъ
Симбирскъ
Молоденькой Олень, рѣзвясь въ лѣсу съ звѣрями,
Все съ добрыми, друзьями,
По безразсудности въ лѣсъ далѣ забѣжалъ,
И какъ-то въ сѣть попалъ!
«Кричитъ, зоветъ друзей: Друзья мои, спѣшите!
Въ бѣдѣ, въ несчастьи я! на помощь прибѣгите…»
Ну, кстати ли! пришли, глядятъ,
И говорятъ?
— Шалунъ, шалунъ! ты самъ погибели виною!
Лозою бы тебя, лозою!
Игралъ бы, да игралъ; нѣтъ, надобно отстать!
Вотъ въ горѣ и кряхти! ну кто изъ насъ захочетъ
Въ опасность сунуться? Да- что съ глупцомъ болтать;
Пускай его хлопочетъ! —
Ахъ! мало ли такихъ друзей
И у людей!
А. Маздорфъ.
Симбирскъ.
«Блаженной памяти родитель мой,
Ужь то-то былъ герой!»
Такъ хвасталъ Волкъ передъ Лисой:
«Бывало, съ кѣмъ бы ни сразился
Ужь вѣрно на его побѣда сторонѣ!
Онъ никого на свѣтѣ не страшился!»
Разсказывай ты басни-та не мнѣ;
Лиса ему въ отвѣтъ: — покойный твой родитель
Былъ, такъ сказать, бараній побѣдитель!
Когдажъ вступилъ съ медвѣдемъ въ бой,
Палъ мнимый твой герой! —
А. Маздорфъ.
Симбирскъ.
Лисица, встрѣтяся съ знакомымъ Журавлемъ,
Который только что съ полету возвратился
Изъ дальнихъ странъ, — вершитъ отъ радости хвостомъ,
И тотчасъ за вопросъ: Чему онъ, научился,
Въ пути не видѣлъ ли онъ рѣдкостей какихъ,
И перенялъ ли что въ странахъ чужихъ?
Въ честилъ Лисицы тамъ, и Львы довольноль сильны?
У подданныхъ курятники обильны,
И жирныль курицы? — Журавль на то въ отвѣтъ;
«Признательно сказать, мой свѣтъ,
Со Львами невстрѣчался,
О Курицахъ, Лисицахъ несправлялся;
Да я и времени довольно неимѣлъ:
Все только пилъ, да ѣлъ!
Какіяжъ тамъ болота, еслибъ знала,
И въ нихъ лягушки, червяки!
Тыбъ лапы обсосала! —
О странственники земляки!
Замѣтьте басню ету,
Не ссорчся со мной;
Не частоль вы, поѣздивши но свѣту
Такіяжъ новости привозите домой?
А. Маздорфъ.
Симбирскъ.
„Сестрица! слышалаль ты новость? Нашъ Церберъ,
Нашъ добрый, вѣрной стражъ, собакамъ всѣмъ примѣръ,
Бичь хищниковъ-Волковъ, любимый господиномъ,
Церберъ… заѣлъ Овечку съ сыномъ,
И пастуха, какъ слышно, укусилъ.“ —
Ахъ, Боже мой! — , да, есть чему дивиться!
Церберъ всегда такъ честенъ, кротокъ былъ!..
И вдругъ, сестрица, вдругъ совсѣмъ перемѣниться!…
Ктобъ это думать могъ?» — Такъ, встрѣтятъ, межъ собой
Овечки говорили;
И новость не была, какъ часто, слухъ пустой:
Въ винѣ дѣйствительно Цербера уличили;
И кончивъ слѣдствіе, рѣшенье объявили,
Которымъ, въ страхъ другимъ, судьи опредѣлили
Злодѣя въ тотъ же день публично застрѣлить
На мѣстѣ преступленья. —
(И ихъ никто не могъ въ жестокости винить!)
Вотъ часъ уже насталъ и казни совершенья:
Барашки, овцы, всѣ въ слезахъ
Къ судьямъ толпою приступили:
«Простите нашего Цербера!» такъ просили:
"Онъ виненъ, слова нѣтъ! но, ахъ!
Ужь ли забудете вы всѣ его заслуги?
Онъ насъ хранилъ, спасалъ… мы жили съ нимъ какъ други…
Мы вѣчно — По мѣстамъ! —
Вскричали Пастухи: совсѣмъ не ваше дѣло,
И не за чѣмъ мѣшаться вамъ!
Онъ долженъ умереть, чтобъ стадо было цѣло. —
Тутъ судьи дали знакъ:
И вотъ Церберъ, среди Собакъ,
Друзей своихъ, растроганныхъ и огорченныхъ,.
Предсталъ передъ судей. Въ глазахъ его смущенныхъ
Еще огонь блисталъ!
Онъ уши опустя, къ землѣ склонивши рыло,
Какъ вкопаный стоялъ.
Минуты черезъ двѣ, взглянувъ на всѣхъ уныло,
"О вы въ полголоса сказалъ:
«О вы, которыхъ я назвать уже не смѣю
Друзьями, братьями, какъ прежде называлъ!
(Ахъ! можноль другомъ быть злодѣю?)
Узнайте, до чего доводитъ часто насъ
Неосторожный шагъ! Вина влечетъ другую;
Въ томъ собственно собой могу увѣрить васъ:
Изъ маленькой бѣды легко попасть въ большую,
Тогда простись навѣкъ и съ честностью своей! —
Пятнадцать ровно лѣтъ служилъ я неизмѣнно!
Пятнадцать лѣтъ при стадѣ былъ безсмѣнно!
Какъ часто жертвовалъ и жизнію моей
За ввѣренное стадо!
Бывало мнѣ другой награды и не надо,
Какъ скажутъ пастухи: Церберъ нашъ правой глазъ!
И что теперь Церберъ? Въ послѣдній жизни часъ
Злодѣй и роду поношенье!…
Послушайтёжъ, какъ впалъ я въ преступленье:
По утру на зарѣ у стада я лежалъ,
И отъ звѣрей стерегъ. Вдругъ изъ лѣсу стрѣлою
Волкъ къ стаду прибѣжалъ,
И уволокъ ягненочка съ собою,
Я бросился за нимъ, настигъ его, схватилъ,
И отнялъ жертву у злодѣя;
Но поздно! Волкъ уже ягненка удушилъ!
О бѣдномъ сожалѣя,
Незналъ я, что начать, куда его занесть;
Къ несчастью мнѣ тогда хотѣлось сильно есть,
Ягненокъ же такимъ мнѣ жирнымъ показался!…
Къ томужъ онъ мертвый былъ…. Я долго колебался!
Примусь и отойду; но наконецъ собрался,
Осмѣлился, прилегъ, и началъ завтракъ мой.
Давъ волю обольщенью,
Я сдѣлалъ шагъ къ бѣдѣ, потомъ и къ преступленью.
Вдругъ слышу жалкой крикъ!… гляжу, я предо мной
Овца, ягненка мать. При видѣ сей несчастной
Умъ помѣшался мой! Отъ страха, чтобъ напрасно
За Волка мнѣ не пострадать
(Овца могла меня въ убійствѣ уличать),
Не въ силахъ былъ владѣть собою,
И… ознакомился съ преступною бѣдою;
Овечку растерзалъ.
Тѣмъ зло не кончилось; отъ стада прибѣжалъ
На крикъ Овцы Пастухъ. Я, видя, что прощенья
Не должно мнѣ и ждать, что знаки преступленья
Уликой ясной, мнѣ… на Пастуха напалъ!
Но тутъ-то я узналъ,
Что не прольется кровь невинныхъ безъ отмщенья! —
Конецъ извѣстенъ вамъ:
Меня схватили,
И тотчасъ въ цѣпи заключили.
Теперь вы видите, что стоитъ только намъ
Путь добродѣтели одинъ лишь разъ оставить,
Какъ полну власть возметъ порокъ!
Да будетъ жизнь моя полезный: Вамъ уронъ!
Да можетъ васъ наставить,
Какъ должно случаевъ несчастныхъ избѣгать!..
Простите!… я готовъ… позорну смерть принять.»
Алек. Маздорфъ.
Симбирскъ.
Здѣсь въ рощицѣ Лилета
Клялась меня любить,
Обычай презря свѣта,
Ввѣкъ постоянной быть;
Но, ахъ! законъ Природы
Не долженъ ли быть святъ?
Дни, мѣсяцы и годы
Въ превратности летятъ,
И постоянства въ свѣтѣ
Нѣтъ истинно ни въ чемъ!
Примѣръ въ моей Лилетѣ,
Примѣръ тому во всемъ!
И роща измѣнилась,
Мертва!… въ глубокомъ снѣ!…
Увы! перемѣнилась
И Лилы страсть ко мнѣ!
А. Маз-фъ.
Голубка голубка лишилась:
И въ темной лѣсъ бѣдняжка удалилась
Оплакивать смерть друга своего.
Навѣки потерявъ его,
Ужъ въ рощицѣ она красотъ не находила,
Ей все казалось тамъ печально и уныло!
Сраженному судьбой уединенье мило!
Сорока, Галка, Воробей,
Явились съ утѣшеньемъ къ ней.
«Простительноль тебѣ» Сорока говорила:
«Себя печалью убивать?
Что друга схоронила,
И надобно вѣкъ цѣлый горевать!
Ну право мнѣ смѣшно! и всякой скажетъ то же!
На что ето похоже,
Съ твоею красотой о мужѣ тосковать?
И то еще сказать,
(По правдѣ, откровенно):
Покойникъ твой былъ мужъ весьма обыкновенной!
Отличныхъ онъ достоинствъ не имѣлъ…»
— Но онъ любить умѣлъ,
И сердце нѣжное ему всю цѣну знаетъ:
— Голубка отвѣчаеть.
А. Маздорфъ.
Симбирскъ.
Маздорф А. К. Голубка: (Басня) («Голубка голубка лишилась…») / А.Маздорф // Вестн. Европы. — 1818. — Ч. 98, N 8. — С. 284-285.