Въ сумеркахъ.[править]
— Ты устала, дорогая!
Труденъ былъ тревожный день.
Но, надъ міромъ пролетая,
Тихо стелетъ ночь нѣмая
Освѣжающую тѣнь,
Тихимъ сномъ головку клонитъ,
Вѣетъ отдыхомъ въ тиши.
Что-жь покой желанный гонитъ
Отъ измученной души?…
— Братъ мой! Божій міръ огроменъ,
Онъ прекрасенъ, онъ широкъ;
Отчего-жь такъ тихъ и теменъ
Нашъ укромный уголокъ?
Были дни… О, гдѣ тѣ сказки,
Что текли изъ устъ твоихъ?
Столько свѣта, столько ласки,
Столько счастья было въ нихъ!
О, взгляни: все та же вѣчно
Молодая Красота
Безпредѣльно, безконечно
Надъ вседенной разлита, —
Тутъ поетъ волна рѣчная,
Подъ вечерней полутьмой
Сонный берегъ опѣняя
Бѣлоснѣжною каймой.
Тамъ, обвѣяны прохладой,
Сквозь разливы синей мглы
Въ даль уходятъ колоннадой
Сосенъ стройные стволы,
И въ бору, бору зеленомъ
Струйки плещутъ въ темнотѣ,
Древней саги тихимъ звономъ
Вторя дремлющей мечтѣ…
Сколько нѣги, сколько ласки,
Сколько чаръ волшебныхъ въ нихъ!…
Гдѣ-жь тѣ пѣсни, гдѣ тѣ сказки,
Что текли изъ устъ твоихъ?…
— Гдѣ тѣ пѣсни? Другъ мой милый!
Лепестками вялыхъ розъ
Надъ забытою могилой
Вѣтеръ буйный ихъ разнесъ.
Тускло свѣтитъ мой вечерній,
Мой пугливый огонекъ.
Изъ колючихъ, старыхъ терній
Я сплетаю свой вѣнокъ…
О, что дѣлать мнѣ, родная,
Если, сердцемъ проникая
Въ ту глубокую печаль,
Что свинцовыми волнами
Заливаетъ передъ нами
Затуманенную даль,
Въ этой тьмѣ глухой, пустынной,
Я не вижу ни единой
Ярко блещущей звѣзды,
Ни единой силы, смѣло
Призывающей на дѣло,
На завѣтные труды?
Сколько силъ, подъ властью рока,
Неповинно и до срока
Пало въ сумракъ гробовой —
Отъ безпутья ли глухаго,
Отъ безвременья лихаго,
Отъ неволи роковой!…
Другь мой, теменъ, тихъ и тѣсенъ
Уголокъ нашъ… A вокругъ…
Нѣтъ, усни, усни безъ пѣсенъ,
Бѣдный другъ!…
С. Фругъ.
ВЪ ПОЛѢ.[править]
Вы помните-ль, друзья, завѣты прошлыхъ дней
И рѣчи пылкія за круговою чашей,
И пѣсни юности, любимой пѣсни нашей
Созвучья стройныя среди родныхъ полей:
«О, сѣйте, братья, правды сѣмя,
Свободы вѣчное зерно:
Придетъ пора, настанетъ время —
Обильно жатву дастъ оно»…
Какая ширь и сколько свѣта!
Да, здѣсь, и только здѣсь, друзья,
Опять свѣжа, опять согрѣта,
Опять жива душа моя.
Въ травѣ мерцаютъ переливы
Холодной утренней росы;
Я вижу зрѣющія нивы,
Я слышу яркій звонъ косы.
Звучитъ, какъ благовѣстъ нагорный,
Какъ пѣснь побѣды этотъ звонъ,
Труду, работѣ плодотворной
Вѣщаетъ гимнъ хвалебный онъ…
«О, сѣйте, братья, правды сѣмя,
Свободы вѣчное зерно:
Придетъ пора, настанетъ время —
Обильно жатву дастъ оно»…
Глядите: всюду на просторѣ
Все нивы, нивы… Вкругъ меня
Какъ золотое блещетъ море
Колосьевъ спѣлыхъ чешуя.
Тамъ, у дороги, въ тучахъ пыли,
Два стебелька ржаныхъ стоятъ, —
И тѣ цвѣтутъ, и тѣ шуршатъ:
— Мы побѣдили, побѣдили!…
И лишь оттиснутыя нивой,
Торчатъ, угрюмы и сонливы,
И жмутся въ тѣсные ряды
Колючки высохшей крапивы,
Щетины чахлой лебеды….
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Такъ сѣй-то-жъ, братья, правды сѣмя,
Свободы вѣчное зерно:
Придетъ пора, настанетъ время —
Обильно жатву- дастъ оно!…
С. Фругъ.
ДУМА.[править]
Забыта муза гнѣва и печали,
Умолкъ ея рыдающій тропарь,
И паутины пыльныя заткали
Во прахъ поверженный алтарь.
Но гдѣ-же пѣсня новая, живая,
Которой ждетъ страна родная,
Чтобы излить волной горячей въ ней
Свои порывы, грезы, упованья,
Вѣками накипѣвшія рыданья
И гнѣвъ, и жаръ души своей?
Пришелъ-ли онъ, учитель долгожданный,
Явился-ли могучій тотъ поэтъ,
Что мысли нашей, блѣдной и туманной,
Укажетъ путь обѣтованный
Къ разумной, свѣтлой, покой жизни?… Нѣтъ!
Чтобъ разбудить уснувшее въ насъ чувство,
Встревожить умъ заглохшій — намъ нужны
Въ слезахъ и мукахъ — фейерверкъ искусства
И въ скорби — лоскъ мишурный новизны…
Пестрѣе распишите намъ кулисы,
Разсыпьте всюду блестки и цвѣты,
Пусть въ бархатѣ и кружевахъ актрисы
Намъ представляютъ сцены нищеты, —
Рыдаютъ, но умѣренно, прилично,
Безъ громкихъ воплей, судорогъ и мукъ,
Чтобъ каждый стонъ ихъ прозвучалъ ритмично
И стройно звуку вторилъ звукъ.
Скорби, поэтъ, надъ пошлостію нашей,
Но ядъ твоихъ терзаній и скорбей,
Но горечь пѣсни пламенной твоей
Ты подноси намъ въ золоченой чашѣ
Среди цвѣтовъ, среди огней…
А муза та, что скорбь и гнѣвъ намъ пѣла,
Была проста, угрюма и груба:
Она въ нуждѣ и мракѣ зачерствѣла,
Ее взростила горькая судьба;
Учили пѣть ее мятель степная,
Гроза въ лѣсу, удушье тѣсноты
И засуха, и темень роковая,
И трудъ кровавый въ мракѣ нищеты…
Та пѣсня красотою не плѣняла
И чаровать и нѣжить не могла,
Но въ ней вѣдь жизнь и пѣла, и рыдала,
Будила мысль и сердце жгла.
Когда-то ей съ восторгомъ и любовью
Внимали мы: тяжелый, грубый стихъ,
Сочившійся родной, горячей кровью,
Глубоко западалъ въ сердцахъ людскихъ;
И сколько думъ высокихъ въ насъ будила
Угрюмой пѣсни благостная сила!…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нѣтъ, въ нищетѣ душевной намъ нужны
Лишь пестрота и блестки новизны,
Порывъ мгновенный, смутное волненье,
Лучей и красокъ зыблющійся строй
Съ ихъ легкой и забавною игрой…
И вотъ — былого лучшія стремленья
Разбивъ небрежною рукой,
Какъ душную, томительную клѣтку,
Мы съ панихиды въ оперетку
Ушли разгульною толпой…
С. Фругъ.
Исповѣдь.[править]
Изъ міра легендъ, изъ обители грёзъ
Принесъ я печальному міру
Родникъ благодатный восторговъ и слёзъ
И грустную, чуткую лиру.
Я выросъ въ привольи зеленыхъ степей,
Въ спокойной и радостной долѣ,
Но время настало — и въ пѣснѣ моей
Звучатъ отголоски тяжелыхъ цѣпей
И вопли о горькой неволѣ…
Судьба къ этимъ воплямъ и стонамъ глуха,
Она не даетъ утѣшенья…
Но есть у меня два тяжелыхъ грѣха, —
Найду ли для нихъ искупленье? —
И первый мой грѣхъ, что когда я мечталъ
О правдѣ, о раѣ, о небѣ,
Я часто святую мечту обрывалъ
И въ мысли единой я весь замиралъ —
Въ отчаянной мысли о хлѣбѣ.
И рано извѣдавъ мучительный гнетъ
Нужды мелочной и грошовыхъ заботъ,
Я падалъ, объятый угрюмой тоскою,
И струны рвались подъ безсильной рукою.
И грѣхъ мой второй, что — свободенъ и смѣлъ —
Въ толпѣ выступая съ упрекомъ,
Я часто и самъ устоять не умѣлъ
Предъ властною силой неправедныхъ дѣлъ,
Предъ страшнымъ, но сладкимъ поровомъ.
Тяжелъ этотъ грѣхъ, — онъ томитъ и гнететъ
И въ сердцѣ отчаянье будитъ…
Но это же спокойно меня упрекнетъ,
И это меня смѣло осудитъ?…
О, дайте лишь воли вы пѣснѣ моей!
И если, внимая съ отрадою ей,
Страдалецъ на мигъ хоть забудетъ
Губительный сумракъ, царящій надъ нимъ, —
О, вѣрю я, полнымъ и лучшимъ моимъ
Оно искупленіемъ будетъ.
С. Фругъ.
Околдуй меня, очаруй меня,
Зашуми грозой надъ душой моей, —
Я хочу борьбы, я хочу огня,
Жить, я жить хочу!… Дай душою всей
Окунуться въ глубь этихъ сладкихъ мукъ,
Гдѣ быстрѣй-прочнѣй богатырскихъ рукъ,
И безъ молота, и безъ пламени,
Скорбь и гнѣвъ куютъ всепобѣдный мечъ
Для горячихъ битвъ, для геройскихъ сѣчъ!…
Безъ меча въ рукѣ и безъ знамени
Мнѣ-ль идти на бой, на великій бой
Съ мощнымъ недругомъ, съ роковой судьбой?
Укрѣпи-жь меня, ополчи меня,
Жизнью до-полна грудь налей мою, —
Я хочу грозы, я хочу огня,
Побѣдить иль пасть… но въ бою, въ бою!…
С. Фругъ.
Какъ унылы наши пѣсни,
Какъ безсиленъ крикъ: «воскресни!» —
Въ душномъ склепѣ, средь могилъ!
Наши скорби, наше горе
Не родятъ огня во взорѣ,
Свѣтлыхъ думъ и свѣжихъ силъ,
Только грудь тоской терзаютъ,
Только плакать научаютъ —
Плакать робко, какъ рабы,
Отъ обиды, отъ позора,
Безъ отвѣта, безъ укора,
Безъ отваги для борьбы…
О, когда-жь ты будешь спѣта,
Пѣсня мира, пѣсня свѣта,
Пѣсня радости живой?
Чья рука съ волшебной силой
Въ сердце родины унылой
Броситъ чудный пламень твой,
О, великой пѣснѣ вторя,
Изъ кипучей бездны моря,
Изъ таинственныхъ могилъ,
Изъ пещеръ, изъ тьмы суровой
Свѣтлымъ гимномъ жизни новой
Грянетъ хоръ воскресшихъ силъ?..
С. Фругъ.
Поминки.[править]
За хмѣльной, веселой чашей
Какъ шутливо вспомнилъ ты
Пылкой молодости нашей
Упованья и мечты!
Тѣнь печали, звукъ укора
Не смутятъ души твоей —
Ярко блещущаго взора,
Звонко льющихся рѣчей…
Я внимаю — и невольно
Въ глубинѣ души встаетъ
Грусть тяжелая и больно
Сердце давитъ и гнететъ:
Тѣхъ немного остается,
Въ комъ завѣтно до сихъ поръ
Прежней силой сердце бьется,
Прежней вѣрой блещетъ взоръ;
Испытаній горькихъ сила,
Заградивъ завѣтный путь,
Придавила, изсушила
Ихъ измученную грудь;
Но какими же слезами
Въ уголкѣ своемъ — взгляни —
Надъ погибшими мечтами
Обливаются они!
Ты же… братъ! вѣдь, ты хоронишъ
Жизни лучшія мечты —
И слезинки не уронишь,
И цвѣтка не бросишь ты!…
С. Фругь.
Памяти друга.[править]
Туча грозная съ молніей, ливнемъ и градомъ
Пронеслась надъ цѣтущимъ, линующимъ садомъ…
И вѣнокъ изъ раздавленныхъ бурею розъ
На могилу твою я принесъ…
Рано, рано ты легъ въ роковую могилу,
Бѣдный другъ! Безъ щита, безъ брони
Шелъ ты въ бой на могучую силу —
Не дошелъ и погибъ!… А они,
Тѣ бойцы, что единое знамя съ тобою
Поднимали и въ битву единую шли,
И донынѣ не сломаны грозной борьбою:
Труденъ путь ихъ, но въ мрачной дали
Имъ сіяетъ и свѣтитъ заря золотая,
И побѣда, лучи разсыпая вокругъ,
Рветъ душистыя розы, вѣнки имъ сплетая…
Бѣдный другъ!
Та гроза, что волной благодатной, обильной
Изольется на дубъ вѣковой,
Ломитъ подъ-корень колосъ безсильный,
Убиваетъ цвѣтокъ полевой…
С. Фругъ.
Не говорите намъ: «Безсильна Правда ваша:
Ужь въ мірѣ уголка такого нѣтъ,
Куда бы ни проникъ ея творящій свѣтъ,
А горькая, губительная чаша
Тлетворной лжи и злобы вѣковой
Еще полна, полна отравой роковой…»
— Безсильна не она, безсмертная, святая,
Безсильны мы, пигмеевъ жалкихъ рой,
Безсиленъ голосъ нашъ, пугливый и глухой,
Чтобъ, адскій хоръ вражды и злобы заглушая,
Въ сердцахъ людскихъ огонь божественный зажечь…
Есть рѣчь, есть молніей сверкающая рѣчь,
Мечемъ архангела пылающее слово:
Изъ устъ пророческихъ и сладко, и сурово
Божественный глаголъ надъ міромъ зазвучитъ.
Внимая властному, могучему глаголу,
И мудрый голову невольно клонитъ долу,
И сильный въ ужасѣ дрожитъ;
Чертоги рушатся, какъ съ дрогнувшей вершины
По ребрамъ скалъ крутыхъ катящіяся льдины;
Ерошится, какъ песокъ, темницъ нѣмой гранитъ;
Какъ лепестки сухихъ вѣнковъ отъ дуновенья,
Безсильно сыплются оковъ стальныя звенья;
И новыхъ думъ огонь горитъ въ душѣ людской,
И новыхъ силъ родникъ потокомъ вольнымъ льется…
Но голосъ тотъ, увы! — могучій и святой —
Въ тысячелѣтье разъ надъ міромъ раздается!…
Не намъ въ ладьѣ своей обтечь
Подъ грозной бурей жизни море
И Правды вѣчной на просторѣ
Провозгласить святую рѣчь;
Въ убогій нашъ вѣнецъ ни терній,
Ни лавровъ пышныхъ не вплести.
Нашъ пламень искоркой вечерней
Едва мерцаетъ на пути:
Сырая-ль туча пронесется,
Холодный вѣтеръ ли дохнетъ,
Она замечется, забьется
И безъ слѣда навѣкъ замретъ…
Но непрерывно, неустанно,
Пока, хоть блѣденъ, одинокъ,
Еще мерцаетъ средь тумана
Нашъ робкій, тусклый огонекъ,
Отдавшись вольному порыву,
Взывать, о братья, будемъ къ вамъ:
Внемлите братскому призыву,
Услышьте насъ, придите къ намъ!
Поднимемъ вмѣстѣ наше бремя,
Неволи рабской тяжкій гнетъ.
Скорбей и бѣдъ не вѣчно время, —
Господня Правда къ намъ грядетъ!
Сквозь мракъ и сонъ, сквозь дымъ и пламя
Она несетъ святое знамя
И бичъ возмездія несетъ…
Она придетъ, она разсудитъ…
Она темницы отопретъ
И мертвецовъ отъ сна разбудитъ,
И къ воздаянью призоветъ —
За всѣ печали, скорби, боли,
За каждый день, за каждый мигъ
Невинныхъ слезъ во тьмѣ неволи,
За каждый стонъ, за каждый крикъ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С. Фругъ.
Дума.[править]
Шумъ крыльевъ молодыхъ несется надъ полями;
Воскресшихъ силъ кипитъ пѣвучій хороводъ
И гонитъ звонкими струями
Весеннихъ водъ
Могучій бѣгъ,
Послѣдній ледъ,
Послѣдній снѣгъ…
И вотъ она, та ширь безъ грани, безъ предѣла,
Та заповѣдная, родная цѣлина,
Что ждетъ, вѣками ждетъ, для творческаго дѣла,
Подъема бодраго и свѣжаго зерна.
Столѣтіями ждетъ невспаханная нива;
Но день за днемъ идетъ — и гуще, и темнѣй
Бурьяны жесткіе, да жгучая крапива
Со всѣхъ сторонъ ползутъ и стелются по ней…
О, Господи! не Ты-ль вѣщалъ: «Настанутъ годы,
Въ сердцахъ людей зажгу Я новые лучи;
Я миръ пошлю землѣ, — и копья, и мечи
Въ серпы и сощникй перекуютъ народы.
Я миръ пошлю землѣ… Надъ логовищемъ львовъ,
Гнѣздилищемъ змѣи, норою скорпіона
Уляжется дитя, какъ у роднаго лона,
Вкушая благодать спокойныхъ, свѣтлыхъ сновъ;
Гдѣ мечется самумъ, гдѣ ураганъ бушуетъ,
Гдѣ воютъ по ночамъ гіена и шакалъ —
Зальется жавронокъ и голубь заворкуетъ…»
Не Ты ли, Господи, вѣщалъ?
О, гдѣ-въ онъ, свѣтлый путь къ покою и веселью?
Такой просторъ кругомъ и мракъ такой надъ нимъ!…
Какія пѣсни мы поемъ надъ колыбелью?
Съ какой молитвою надъ гробомъ мы стоимъ?
Гдѣ юность вольная, гдѣ золотые годы
Съ той звонкой пѣснею веселья и свободы,
Которой бы звучать, кипѣть и бить волной
Надъ этой дѣвственной, могучей цѣлиной,
Надъ гладью этихъ рѣкъ, надъ этими борами,
Гдѣ нынѣ мы стоимъ, поникнувъ головами,
Въ тяжеломъ забытьи унылыхъ, смутныхъ грезъ,
Съ душой запуганной, съ безсильными руками
И ѣдкой горечью невыплаканныхъ слезъ?…
О, Господи! Богъ силъ, Богъ истины и свѣта!
Когда-жь воскреснетъ нива эта?
С. Фругъ.
ВЕСНОЮ.[править]
Вѣтеръ вольный вѣетъ въ полѣ,
Травкой ранней шевеля…
Птичка бѣдная въ неволѣ,
Пѣсня грустная моя!
Встань, проснись, моя родная,
Безотрадная моя!
Посмотри: звеня, сіяя,
Плещетъ, бьется, какъ живая,
Опѣненная струя.
То отхлынетъ въ вольномъ бѣгѣ,
То къ прибрежью вновь прильнетъ,
Замираетъ въ сладкой нѣгѣ,
Тихо дышетъ и поетъ.
И, пѣвучей струйкѣ вторя,
На сіяющемъ просторѣ
Зеленѣющихъ луговъ
Льются сотни голосовъ.
И гремитъ ихъ перекличка,
Свѣтлой радостью звеня…
О, запуганная птичка,
Пѣсня грустная моя!
Встань, проснись, волной пѣвучей
Влейся въ этотъ хоръ могучій,
Въ этотъ яркій перезвонъ,
Что гремитъ со всѣхъ сторонъ.
И, напившись воли, свѣта,
Жизнью, радостью, согрѣта,
Пой странѣ моей родной
Дни веселья, дни расцвѣта,
Озаренные весной.
Пой про зори золотыя,
Про вечернюю росу,
Про побѣги молодые,
Про колосья наливные,
Да про звонкую косу, —
Про надежды, про зарницы,
Свѣтъ души, сіянье дня…
Встрепенись, моя орлица,
Пѣсня вольная моя!…
С. Фругъ.
На кладбищѣ.[править]
Я люблю иногда одиноко бродить
По кладбищу. Минувшаго темная нить
Обрывается здѣсь. Паутина и прахъ
Зыбкой сѣтью чернѣютъ на ветхихъ плитахъ,
И лежитъ краткихъ надписей рядъ предо мной
Оглавленьемъ отрывочнымъ книги большой, —
Мудрой книги, которой завѣтный конецъ
Не умѣетъ прочесть ни единый мудрецъ…
Мимо пышныхъ аркадъ, обелисковъ, колоннъ
Съ начертаньями громкихъ, почетныхъ именъ,
Гдѣ безсмертникъ и лавры гирляндой живой
Стройно вьются по гранямъ плиты гробовой
И вѣщаетъ о славныхъ дѣяньяхъ людскихъ
Позолотой на мраморѣ блещущій стихъ,
Чуть замѣтною, узкой тропинкой иду
Къ вамъ, курганы унылые въ заднемъ ряду,
Къ вамъ, могилки подъ сѣнью убогихъ крестовъ
Безъ рѣзьбы, позолоты и пышныхъ вѣнковъ.
Миръ вамъ, блѣдныя тѣни минувшихъ временъ!
Вашихъ образовъ кроткихъ, безвѣстныхъ именъ
Не отмѣтила Слава, въ нетлѣнныхъ чертахъ,
На чарующихъ мраморахъ, дивныхъ холстахъ;
Въ темнотѣ и въ глуши, какъ могила, нѣмой
Въ одиночку несли вы свой крестъ роковой.
И не знаетъ никто, сколько крови и слезъ
Пролилъ въ жизни своей, сколько мукъ перенесъ,
Сколько горькихъ обидъ выпилъ каждый изъ васъ,
Какъ страдалъ и любилъ, отмерцалъ и угасъ…
Вамъ, страдальцы безвѣстные, чьи имена
Сохранила донынѣ могила одна, —
Вамъ несу я лампаду — мой тихій привѣть,
Братской памяти вѣчный, негаснущій свѣтъ;
Вамъ несу я вѣнокъ — даръ луговъ и полей
Безотрадной, убогой отчизны моей,
Породившей такъ мало прославленныхъ силъ
И такъ много нѣмыхъ, безъименныхъ могилъ…
С. Фругъ.
Три души.[править]
Три блѣдныхъ тѣни чередой
Стучатся робко въ двери рая:
— «Открой, святой ключарь, открой!» —
Съ мольбою тихою взывая.
И вопрошающій вдали
Онѣ внимаютъ голосъ: — «Кто вы,
Во тьмѣ грядущіе съ земли
Подъ эти благостные кровы?
Чѣмъ были вы? Въ какой борьбѣ
Какіе подвиги свершали?
Какъ жили вы и чѣмъ себѣ
Блаженство райское стяжали?»
И говоритъ изъ нихъ одна:
— «Мнѣ чуждъ былъ громъ
Житейской битвы:
Вся жизнь моя была полна
Благоговѣнья и молитвы.
Я былъ жрецомъ всю жизнь, людей
Добру и правдѣ поучая,
Гася постыдный пылъ страстей
И свѣточъ вѣры возжигая…»
— «Съ мечомъ въ рукѣ я міръ земной
Прошелъ, — отвѣтила вторая, —
Широкой, пламенной волной
И страхъ, и гибель разливая.
Вся жизнь прошла средь буйныхъ сѣчъ,
Но лишь за немощныхъ и правыхъ
Я поднималъ и стягъ, и мечъ
Въ бояхъ кипучихъ и кровавыхъ…»
— «А твой путь чѣмъ былъ освященъ?» —
Апостолъ третью вопрошаетъ.
Глубокій, долгій, тяжкій стонъ
Звучитъ въ отвѣть и замираетъ…
И голосъ тихій и больной
Пугливо шепчетъ: — «Я?… Не знаю…
Не помню… что-то… мракъ сырой…
Пустыня… холодъ… ночь глухая…
Чужія окна, въ нихъ огни…
Чужія двери на запорѣ…
И такъ вся жизнь, вся жизнь и дни,
И ночи… голодъ, стыдъ и горе…
Молилась… нѣтъ, я не могла
Я не умѣла… Богъ… не знаю,
Не помню… Голодъ, стужа, мгла…
О, посмотри, какъ я страдаю!…
Какъ страстно жаждала я дня
И часа благостной кончины!…
Открой, открой, впусти меня…
Прилечь, согрѣться разъ единый,
Уснуть, уснуть… А тамъ — конецъ…
Покой и миръ, и тишь нѣмая…»
— «Посторонитесь, вождь и жрецъ!» —
Раздался гласъ у двери рая.
С. Фругъ.
На кладбищѣ.[править]
Я люблю иногда одиноко бродить
По кладбищу. Минувшаго темная нить
Обрывается здѣсь. Паутина и прахъ
Зыбкой сѣтью чернѣютъ на ветхихъ плитахъ,
И лежитъ краткихъ надписей рядъ предо мной
Оглавленьемъ отрывочнымъ книги большой, —
Мудрой книги, которой завѣтный конецъ
Не умѣетъ прочесть ни единый мудрецъ…
Мимо пышныхъ аркадъ, обелисковъ, колоннъ
Съ начертаньями громкихъ, почетныхъ именъ,
Гдѣ безсмертникъ и лавры гирляндой живой
Стройно вьются по гранямъ плиты гробовой
И вѣщаетъ о славныхъ даяньяхъ людскихъ
Позолотой на мраморѣ блещущій стихъ,
Чуть замѣтною, узкой тропинкой иду
Къ вамъ, курганы унылые въ заднемъ ряду,
Къ вамъ, могилки подъ сѣнью убогихъ крестовъ
Безъ рѣзьбы, позолоты и пышныхъ вѣнковъ.
Миръ вамъ, блѣдныя тѣни минувшихъ временъ!
Вашихъ образовъ кроткихъ, безвѣстныхъ именъ
Не отмѣтила Слава, въ нетлѣнныхъ чертахъ,
На чарующихъ мраморахъ, дивныхъ холстахъ;
Въ темнотѣ и въ глуши, какъ могила, нѣмой
Въ одиночку несли вы свой крестъ роковой.
И не знаетъ никто, сколько крови и слезъ
Пролилъ въ жизни своей, сколько мукъ перенесъ,
Сколько горькихъ обидъ выпилъ каждый изъ васъ,
Какъ страдалъ и любилъ, отмерцалъ и угасъ…
Вамъ, страдальцы безвѣстные, чьи имена
Сохранила донынѣ могила одна, —
Вамъ несу я лампаду — мой тихій привѣть,
Братской памяти вѣчный, негаснущій свѣтъ;
Вамъ несу я вѣнокъ — даръ луговъ и полей
Безотрадной, убогой отчизны моей,
Породившей такъ мало прославленныхъ силъ
И такъ много нѣмыхъ, безъименныхъ могилъ…
С. Фругъ.
Слезы радости.[править]
Двѣ долины по обѣимъ
Сторонамъ горы цвѣтутъ,
А въ долинахъ тѣхъ два брата,
Двое отроковъ живутъ.
Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ прелестнѣй,
Веселѣе одного;
Нѣтъ печальнѣе другаго
И задумчивѣй его.
Въ утро ясное взбѣгаетъ
На вершину первый братъ, —
Пѣсни радости и счастья
Въ блескѣ солнечномъ звучатъ.
Грустно всходитъ на вершину
Ночью темною — другой, —
Вздохи, жалобы и стоны
Раздаются въ тьмѣ ночной.
Лишь порой, когда нежданно,
Въ мракѣ темныхъ, грозныхъ тучъ,
Вдругъ горячей искрой вспыхнетъ
И заблещетъ солнца лучъ, —
Оба брата вмигъ сойдутся
На вершинѣ ясной тамъ:
Сыплютъ бисеръ по листочкамъ,
Мечутъ перлы по цвѣтамъ…
Та гора людьми зовется
Человѣческой Душой;
Смѣхъ и Плачъ — два брата — всходятъ
На вершину чередой.
А сойдутся въ блескѣ счастья,
Не алмазная роса, —
Чуднымъ свѣтомъ, перломъ рая
Блещетъ радости слеза…
С. Фругъ.