Стихотворенія (1880—1887) Константина Фофанова. Спб., 1887 г. Цѣна 2 р., съ перес. 2 р. 25 к. Одно время у насъ стихи совсѣмъ было вышли изъ моды и перевелись поэты. Старики, казалось, допѣвали свои послѣднія звучныя пѣсни; молодежь ихъ почти не слушала и сама не выказывала ни малѣйшей склонности къ пѣснопѣніямъ, — ей было не до «звуковъ сладкихъ»… Но вотъ съ нѣкоторыхъ поръ на насъ опять «стихъ» нашелъ, и развелось необыкновенное множество стихотворцевъ, только, увы, совсѣмъ не поэтовъ. И намъ въ каждой книжкѣ нашего журнала приходится сообщать читателямъ о появленіи «собраній стихотвореній», не имѣющихъ ничего общаго съ поэзіей, а иногда и на стихи-то весьма мало похожихъ. Обращикомъ этого рода «стихотвореній» можетъ служить нижеслѣдующее произведеніе г. Фофанова, озаглавленное Страшный часъ:
«Тотъ часъ, (запятая) былъ часъ ужаснѣйшій въ подлунной:
Святыя звѣзды, звѣзды тѣ, которымъ
Отъ вѣка гимны люди посвящали,
Ихъ называя свѣточами рая, —
Смѣялнея надъ смертью и надъ жизнью,
Надъ трупами безжизненными дерзко,
Трясясь отъ смѣха въ траурной лазури,
И, этотъ смѣхъ услыша сквозь могилы,
Въ своихъ гробахъ рыдали мертвецы,
Рыдали громко…»
Очень страшно: святыя звѣзды смѣются и трясутся, мертвецы сквозь могилы слышатъ и громко рыдаютъ!… Но этого мало:
«То страшный часъ былъ! Матери безумно
Своихъ младенцевъ съ хохотомъ презрѣнья
О каменныя плиты разбивали!
И въ самыхъ брызгахъ крови не остывшей
Хладѣющія руки согрѣвали!…»
Часъ отъ часу не легче! Только когда же это такіе страшные часы были? И съ чего это матери такъ ополоумѣли?… Но дальше:
«То страшный часъ былъ! Воды океана,
Смутилися и въ страхѣ посѣдѣли
И выплюнули на берегъ всѣхъ гадовъ,
Всѣхъ жабъ и рыбъ, таящихся на днѣ.
И весь эѳиръ потрясся въ лихорадкѣ,
И гнѣвный вихрь по небу пробѣжалъ,
И между тучъ, завихрившихся въ пляскѣ,
Низринулся на землю черный адъ».
Часъ-то, можетъ быть, былъ и очень «страшный», а «стихотвореніе» это, все-таки, весьма смѣхотворно и, при отсутствіи риѳмъ, болѣе похоже на дрянную прозу, чѣмъ на стихи, хотя бы и плохіе. Впрочемъ, г. Фофанова не всегда выручаетъ и риѳма, какъ, напримѣръ, на стр. 21:
«Какъ я обезсиленъ, какъ я уничтоженъ,
Посмотри какъ дышетъ судорожно грудь,
И рука не властна вынуть мечъ изъ ноженъ,
И не въ силахъ тугой лукъ я натянуть»…
Но это все отрывки. Чтобы дать понятіе читателю о цѣломъ стихотвореніи, мы выпишемъ одно, отнюдь не выбирая самаго плохаго.
«Вѣтеръ въ запутанныхъ вѣткахъ чуть дышетъ,
Пологъ небесный весь звѣздани вышитъ;
Въ огненной урнѣ тюльпана дрожитъ
Яркой слезинкой роса.
Гдѣ-то далеко метнулась зарница…
Долго въ лицо мнѣ глядишь, баловница,
Долго твой смѣхъ серебристый звучитъ;
Вторятъ ему небеса.
И, услыхавши твой смѣхъ перекатный,
Кажется, вздрогнулъ весь садъ ароматный,
Шопотъ пронесся въ росистой травѣ
И закачались цвѣты.
Только одинъ я остался унылымъ;
Въ сердцѣ моемъ по всѣмъ нервамъ и жиламъ
Смѣхъ отзвучалъ твой, подобно совѣ,
Плачущей въ мглѣ темноты».
Въ сборникѣ стихотвореній г. Фофанова приведенное нами типично тѣмъ, что въ немъ видно, съ какими усиліями авторъ подбираетъ, притягиваетъ, такъ сказать, за волосы непослушную риѳму. Тутъ видео также полное отсутствіе пониманія и чувства изящнаго и граціознаго: что же, въ самомъ дѣлѣ, можетъ быть грубѣе выраженія: «смѣхъ перекатный», которое понадобилось и придумано единственно для риѳмы къ слову «ароматный»? И еще, что это за уподобленіе смѣха «сонѣ», ради риѳмы" къ «травѣ», или — «въ мглѣ (?) темноты», ради риѳмы къ «цвѣты»?… И мы опять повторяемъ, это не самое плохое изъ произведеній г. Фофанова. Авторъ, вообще, не легко справляется съ риѳмою, но за то уже и не стѣсняется съ нею, а также не затрудняется логическою несообразностью выраженій, какъ, напримѣръ, въ стихотвореніи, предшествующемъ только что приведенному. Оно начинается такъ:
«Ко мнѣ, волна, ко мнѣ! И пѣной бѣлоснѣжной
Задуй моихъ страстей метущійся огонь»…
Тутъ слово «залей» было бы умѣстнѣе и стихъ вышелъ бы даже красивѣе; но г. Фофановъ надъ такими пустяками не задумывается: подвернулось подъ перо слово «задуй», — ну, и задувай!… На стр. 4 у него есть такой стихъ:
«Запахнетъ миндальной сиренью»…
Въ какомъ саду видѣлъ авторъ «миндальную» сирень, мы не знаемъ и о такой разновидности сирени не слыхивали; было бы проще я лучше сказать: «запахнетъ цвѣтущей сиренью», — стоило только подумать, о чемъ говоришь. Или вотъ еще по части риѳмы, на стр. 6:
…"Это не женщина, другъ мой, эдема намъ
Не отверзаетъ она безконечнаго;
Это злой геній, ниспосланный демономъ"…
«Эдема намъ» и «демономъ» — совсѣмъ не риѳма, а созвучіе, пригодное развѣ только для шуточныхъ стишковъ, какіе сочинялись лѣтъ тридцать тому назадъ очень остроумными людьми, смѣха ради. Равнялъ образомъ, мы считаемъ невозможными риѳмы, встрѣчающіяся на стр. 84:
«Прекрасное дитя съ очами голубыми,
Съ кудрями влажными отъ росъ»…
Эти «кудри», влажныя «отъ росъ», повторяются два раза для того, чтобы была риѳма къ словамъ: «розъ» и «слезъ». На стр. 85:
«Къ тебѣ я ѣхалъ позднею порой.
На темномъ небѣ будто бы въ ознобѣ
Дрожали звѣзды»…
Тутъ уже не было совсѣмъ никакой надобности «въ ознобѣ», даже и для риѳмы, такъ какъ стихи бѣлые. Должно быть, автору понравилось это словечко: онъ его повторилъ еще разъ въ томъ же стихотворенія:
«И въ тревогѣ,
Волнуемый ознобомъ нетерпѣнья,
Опять я стукнулъ гнѣвно и сурово»…
На 182-хъ страницахъ лежащей передъ нами книжки мы не нашли ни одного стихотворенія, которое можно было бы назвать безукоризненнымъ и вполнѣ поэтичнымъ по содержанію и по формѣ, хотя большинство ихъ написано довольно гладкими стихами. Въ произведеніяхъ г. Фофанова нѣтъ недостатка и въ образахъ, но какъ его образы, такъ и стихи страдаютъ однимъ важнымъ недостаткомъ: въ нихъ нѣтъ изящества, а, слѣдовательно, нѣтъ и красоты; въ стихѣ нѣтъ звучности и силы. Вотъ почему мы не считаемъ г. Фофанова поэтомъ, да и стихотворцемъ считаемъ его посредственнымъ.