Дверь скрипнула, и въ уборную вошелъ Фіалкинъ-Грохотовъ, весело что-то насвистывая.
— Васьки нҍтъ? — спросилъ онъ благодушно.
— Нҍтъ, — отвҍтилъ я, вҍжливо раскланиваясь. — Очень радъ съ вами познакомиться — вы прекрасно играли!
Лицо его сдҍлалось грустнымъ.
— Я могъ бы прекрасно играть, но не здҍсь. Я могъ-бы играть, но съ этимъ... Эрастовымъ! Знаете-ли вы, что этотъ человҍкъ въ діалогҍ невозможенъ? Онъ перехватываетъ реплики, не даетъ досказывать, комкаетъ ваши слова и своими дурацкими гримасами отвлекаетъ вниманіе публики отъ говорящаго.
— Неужели, онъ такой? — удивился я.
— Онъ? Это бы еще ничего, если бы онъ въ частной жизни былъ порядочнымъ человҍкомъ. Но вҍдь его вҍчныя исторіи съ несовершеннолҍтними гимназистками, эта подозрительно-счастливая игра въ карты и безцеремонность въ займахъ — вотъ что тяжело и ужасно. Кстати, онъ у васъ еще взаймы не просилъ?
— Нҍтъ. А что?
— Попроситъ. Больше десяти рублей не одолжайте — все равно, не отдастъ. Я вамъ скажу — онъ, да Лучезарская...
Въ двери послышался стукъ.
— Можно? — спросила Лучезарская, входя въ уборную. — Ахъ, извините! Очень рада познакомиться!
— Ну, что, голуба? — привҍтливо сказалъ Фіалкинъ-Грохотовъ, смотря на нее. — Что онъ тамъ?...
— Ужасъ, что такое! — страдальчески отвҍтила Лучезарская, поднимая руки кверху. — Это такой кошмаръ... Все время путаетъ слова, переигрываетъ, то шепчетъ, какъ простуженный, то оретъ. Я съ нимъ совершенно измоталась!
— Бҍдная вы моя, — ласково и грустно посмотрҍлъ на нее Фіалкинъ-Грохотовъ. — Каково вамъ-то?
— Мнҍ-то ничего... У меня сегодня съ нимъ почти нҍтъ игры, а вотъ вы... Я думаю, — вамъ, съ вашей школой,
107
Дверь скрипнула, и в уборную вошёл Фиалкин-Грохотов, весело что-то насвистывая.
— Васьки нет? — спросил он благодушно.
— Нет, — ответил я, вежливо раскланиваясь. — Очень рад с вами познакомиться — вы прекрасно играли!
Лицо его сделалось грустным.
— Я мог бы прекрасно играть, но не здесь. Я мог-бы играть, но с этим... Эрастовым! Знаете-ли вы, что этот человек в диалоге невозможен? Он перехватывает реплики, не даёт досказывать, комкает ваши слова и своими дурацкими гримасами отвлекает внимание публики от говорящего.
— Неужели, он такой? — удивился я.
— Он? Это бы ещё ничего, если бы он в частной жизни был порядочным человеком. Но ведь его вечные истории с несовершеннолетними гимназистками, эта подозрительно-счастливая игра в карты и бесцеремонность в займах — вот что тяжело и ужасно. Кстати, он у вас ещё взаймы не просил?
— Нет. А что?
— Попросит. Больше десяти рублей не одалживайте — все равно, не отдаст. Я вам скажу — он, да Лучезарская...
В двери послышался стук.
— Можно? — спросила Лучезарская, входя в уборную. — Ах, извините! Очень рада познакомиться!
— Ну, что, голуба? — приветливо сказал Фиалкин-Грохотов, смотря на неё. — Что он там?...
— Ужас, что такое! — страдальчески ответила Лучезарская, поднимая руки кверху. — Это такой кошмар... Все время путает слова, переигрывает, то шепчет, как простуженный, то орёт. Я с ним совершенно измоталась!
— Бедная вы моя, — ласково и грустно посмотрел на нее Фиалкин-Грохотов. — Каково вам-то?
— Мне-то ничего... У меня сегодня с ним почти нет игры, а вот вы... Я думаю, — вам, с вашей школой,
