съ игрой, сердцемъ и нервами, послҍ большой столичной сцены... тяжело? О, какъ мнҍ все это понятно! Вамъ сей часъ выходить, милый... Идите!
Онъ вышелъ, а Лучезарская нахмурила брови и, наклонившись ко мнҍ, озабоченно прошептала:
— Что вамъ говорилъ сейчасъ этотъ кретинъ?
— Онъ? Такъ кое-что... Свҍтскій разговоръ!
— Это страшный сплетникъ и лгунъ... Мы его всҍ боимся, какъ огня. Онъ способенъ, напримҍръ, выйти сейчасъ и разсказать, что засталъ васъ обшаривающимъ карманы висящаго пиджака Эрастова.
— Неужели? — испугался я.
— Алкоголикъ и морфинистъ. Мы очень будемъ рады, если его засадятъ въ тюрьму.
— Неужели? За что?
— Шантажировалъ какую-то богатую барыню. Теперь все раскрылось. Я очень буду рада,— потому что играть съ нимъ — чистое мученіе! Когда онъ, да эта горилла — Эрастовъ на сценҍ, то ни въ чемъ не можешь быть увҍреннымъ. Все провалятъ!
— Почему же режиссеръ даетъ имъ такія отвҍтственныя роли.?
— Очень просто! Эрастовъ живетъ съ женой режиссера, а тому только этого и надо, потому что ему не мҍшаютъ тогда наслаждаться счастіемъ съ этой распутницей Каширской-Мелиной, которая жила въ прошломъ году съ Зубчаткинымъ.
Она грустно улыбнулась и вздохнула:
— Васъ, вҍроятно, ужасаетъ наше театральное болото? Меня оно ужасаетъ еще больше, но... что дҍлать! Я слишкомъ люблю сцену!..
Въ уборную влетҍлъ Эрастовъ и, скрежеща зубами, сказалъ:
— Душечка, Марья Павловна, посмотрите, что сдҍлала эта скотина съ началомъ второго дҍйствія! Что онъ тамъ натворилъ...
— Я это и раньше говорила, — пожала плечами Лучезар-
108
с игрой, сердцем и нервами, после большой столичной сцены... тяжело? О, как мне всё это понятно! Вам сей час выходить, милый... Идите!
Он вышел, а Лучезарская нахмурила брови и, наклонившись ко мне, озабоченно прошептала:
— Что вам говорил сейчас этот кретин?
— Он? Так кое-что... Светский разговор!
— Это страшный сплетник и лгун... Мы его все боимся, как огня. Он способен, например, выйти сейчас и рассказать, что застал вас обшаривающим карманы висящего пиджака Эрастова.
— Неужели? — испугался я.
— Алкоголик и морфинист. Мы очень будем рады, если его засадят в тюрьму.
— Неужели? За что?
— Шантажировал какую-то богатую барыню. Теперь все раскрылось. Я очень буду рада,— потому что играть с ним — чистое мучение! Когда он, да эта горилла — Эрастов на сцене, то ни в чём не можешь быть уверенным. Все провалят!
— Почему же режиссёр даёт им такие ответственные роли.?
— Очень просто! Эрастов живёт с женой режиссёра, а тому только этого и надо, потому что ему не мешают тогда наслаждаться счастьем с этой распутницей Каширской-Мелиной, которая жила в прошлом году с Зубчаткиным.
Она грустно улыбнулась и вздохнула:
— Вас, вероятно, ужасает наше театральное болото? Меня оно ужасает ещё больше, но... что делать! Я слишком люблю сцену!..
В уборную влетел Эрастов и, скрежеща зубами, сказал:
— Душечка, Марья Павловна, посмотрите, что сделала эта скотина с началом второго действия! Что он там натворил...
— Я это и раньше говорила, — пожала плечами Лучезар-
