этотъ костюмъ, который на мнҍ, — тридцать два рубля стоилъ!
Костюмъ мой, конечно, стоилъ шестьдесятъ. Но мы оба забываемъ всякую мҍру и перестаемъ церемониться съ цифрами.
Портной беретъ меня за плечи, подводитъ къ свҍту и, оглядывая, качаетъ головой:
— Тридцать два? А я думалъ — восемнадцать. За такой костюмъ — тридцать два рубля?... Вотъ видите — гдҍ не нужно, гдҍ васъ обманываютъ — вы переплачиваете, а когда вамъ думаютъ, что вы не будете торговаться, вы...
Онъ неожиданно схватываетъ меня за бортъ пиджака и, съ бҍшенной силой, дергаетъ къ себҍ.
— Это работа?! Вы видите, она трещитъ, какъ тряпка... А фасонъ? Неужели, вамъ было не стыдно носить такую работу? Вы посмотрите, какъ оно на васъ сидитъ?! Онъ хватаетъ меня за бока, дергаетъ вверхъ брюки, опускаетъ сзади воротникъ, оттопыриваетъ внизу жилетку такъ, что она торчитъ уродливымъ горбомъ, и загибаетъ внутрь отвороты пиджака.
— Хорошенькій фасончикъ, — критически говоритъ онъ, отходя вдаль и любуясь, со скривленной на бокъ головой, — очень хорошенькій... Какъ корова на сҍдлҍ. И съ васъ не смҍялись?
Раньше, конечно, мой костюмъ не вызывалъ ни въ комъ веселаго настроенія. Но умҍлыя руки моего собеседника придали ему такой видъ, который, въ лучшемъ случаҍ, испугалъ бы окружающихъ.
Я съ трудомъ привожу одежду въ порядокъ, а портной цҍпляется за рукава и торжествующе кричитъ:
— Это стоитъ тридцать два рубля? Это же бумага! Неужели, вы не видите? Скверный лодзинскій товаръ!
Я вспоминаю, что предыдущій портной, который также обрушился на мой предыдущій костюмъ, — упрекалъ отсутствующаго предшественника, что онъ подсунулъ мнҍ лодзинскій товаръ. Я возражалъ, что матерія продана мнҍ, какъ англійская, а онъ не вҍрилъ и кричалъ: «развҍ этотъ
этот костюм, который на мне, — тридцать два рубля стоил!
Костюм мой, конечно, стоил шестьдесят. Но мы оба забываем всякую меру и перестаём церемониться с цифрами.
Портной берёт меня за плечи, подводит к свету и, оглядывая, качает головой:
— Тридцать два? А я думал — восемнадцать. За такой костюм — тридцать два рубля?... Вот видите — где не нужно, где вас обманывают — вы переплачиваете, а когда вам думают, что вы не будете торговаться, вы...
Он неожиданно схватывает меня за борт пиджака и, с бешенной силой, дергает к себе.
— Это работа?! Вы видите, она трещит, как тряпка... А фасон? Неужели, вам было не стыдно носить такую работу? Вы посмотрите, как оно на вас сидит?! Он хватает меня за бока, дергает вверх брюки, опускает сзади воротник, оттопыривает внизу жилетку так, что она торчит уродливым горбом, и загибает внутрь отвороты пиджака.
— Хорошенький фасончик, — критически говорит он, отходя вдаль и любуясь, со скривлённой на бок головой, — очень хорошенький... Как корова на седле. И с вас не смеялись?
Раньше, конечно, мой костюм не вызывал ни в ком веселого настроения. Но умелые руки моего собеседника придали ему такой вид, который, в лучшем случае, испугал бы окружающих.
Я с трудом привожу одежду в порядок, а портной цепляется за рукава и торжествующе кричит:
— Это стоит тридцать два рубля? Это же бумага! Неужели, вы не видите? Скверный лодзинский товар!
Я вспоминаю, что предыдущий портной, который также обрушился на мой предыдущий костюм, — упрекал отсутствующего предшественника, что он подсунул мне лодзинский товар. Я возражал, что материя продана мне, как английская, а он не верил и кричал: «разве этот
