губернаторъ); подозрѣніе губернатора оказалось неосновательнымъ; всѣ были выпущены на свободу, и разсказчица получила даже отъ Николая Павловича брильянтовыя серьги въ утѣшеніе за невинно претерпѣнное сидѣніе въ тюрьмѣ. Незадолго до описываемаго мною времени семья переѣхала въ Кіевъ и вела очень скромную жизнь.
Въ тѣ дни, когда я бывалъ у нихъ съ поручикомъ М., мать никогда не выходила къ гостямъ; старшій сынъ (путейскій офицеръ) показывался крайне рѣдко; отецъ-старикъ появлялся лишь на короткое время; другихъ гостей, кромѣ насъ двоихъ, никогда не было; поэтому нашу вечернюю компанію, подъ предводительствомъ моей молоденькой, двадцатилѣтней благодѣтельницы Ольги Александровны, составляли только два ея брата (инженеръ, введшій меня въ домъ, и младшій братъ, студентъ университета) да мы двое.
На предсѣдательство въ мужскомъ обществѣ давало ей право званіе замужней женщины — она была вдова, потерявшая мужа черезъ полгода послѣ свадьбы — и еще болѣе то обстоятельство, что, несмотря на юность, она была по развитію, да пожалуй и по уму, много выше своихъ собесѣдниковъ. Описывать ея внѣшность я не буду; достаточно будетъ сказать, что она не была, какъ полька Мицкевича, бѣла какъ сметана и какъ роза румяна; не была и весела, какъ котенокъ у печки, но принадлежала несомнѣнно къ породѣ кошечекъ съ подвижнымъ, гибкимъ станомъ, и очи ея очень часто свѣтились дѣйствительно какъ двѣ свѣчки, потому что была вообще изъ породы экзальтированныхъ. Всего же милѣе въ ней была добрая улыбка, которою нерѣдко кончались ея горячія выходки, когда она сама чувствовала, что доходила въ своихъ увлеченіяхъ до парадоксовъ.
Училась Ольга Александровна дома и учителями ея были исключительно мужчины (вѣроятно, кто-нибудь изъ костромскихъ поляковъ); отсюда ея вкусъ къ серьезному чтенію и серьезное отношеніе къ жизненнымъ вопросамъ, съ нѣкоторою примѣсью озлобленности, естественно, впрочемъ, вытекавшей изъ общихъ условій тогдашняго существованія и претерпѣнныхъ ею личныхъ испытаній. Конькомъ О. А. были сѣтованія на долю женщинъ. Въ то время только что появилась въ кіевской продажѣ книга Легувэ («La femme»); она много носилась съ нею, давала ее даже намъ на прочтеніе и никакъ не хотѣла помириться на проповѣдывавшейся тамъ высокой роли женщины въ семьѣ и школѣ. Женщину она считала, не то шутя, не то серьезно, вѣнцомъ созданія и видѣла въ ея подчиненности мужчинѣ великую несправедливость. Путь, которымъ пошла впослѣдствіи русская женщина, чтобы стать на самостоятельную ногу, былъ тогда еще закрыть; подчиненное положеніе женщины она
