Страница:Адам Мицкевич.pdf/577

вительно, что эта новость поразила насъ какъ громомъ, —громомъ, который не заканчиваетъ бури, а напротивъ предвѣщаетъ и начинаетъ ее; по дальнѣйшимъ пророчествамъ Адама, эта буря распространится по всему свѣту». (Odyniec. Listy. IV, 256— 257). Мицкевичъ былъ сильно встревоженъ этимъ извѣстіемъ, потому что Анквичи находились въ Парижѣ. «Безпокойство до такой степени удручаетъ Адама, что это отразилось даже явнымъ образомъ на его здоровьи, и въ продолженіе нѣсколькихъ дней онъ былъ по - настоящему боленъ». Между тѣмъ въ Женевѣ онъ пользовался радушіемъ швейцарцевъ, изъ которыхъ пѣкоторые прежніе знакомые «принимали его такъ, что онъ чувствовалъ себя у нихъ, какъ дома», по словамъ Одынца. Не было недостатка и въ польскомъ обществѣ: какъ разъ въ это время въ Женевѣ находились Замойскій и молодой восторженный поэтъ Зигмунть Красинскій, пламенный поклонникъ Мицкевича. 11 августа 1830 г. онъ писалъ своему отцу о встрѣчѣ съ этимъ послѣднимъ. «Одынецъ представилъ меня Мицкевичу, который отнесся ко мнѣ очень любезно. Но онъ блѣденъ и боленъ. Онъ средняго роста, съ худымъ лицомъ, но съ прекрасными, спокойными, меланхолическими чертами. Онъ холоденъ, печаленъ, кажется очень разсудительнымъ человѣкомъ». Поѣздку въ Швейцарію они совершили вмѣстѣ, и Красинскій сохранилъ не мало отдѣльныхъ замѣчаній Мицкевича. Новаго для насъ они ничего не содержать. Поэтъ могъ писать Хлюстинымъ, что ему очень хорошо въ Женевѣ, но его отчаянное письмо къ Анквичамъ съ мольбой сообщить хоть что -нибудь о себѣ, его нетерпѣливое ожиданіе отвѣта противорѣчили тѣмъ шутливымъ записочкамъ, которыя предназначались для Анастасіи Хлюстиной. Въ записяхъ Красинскаго душа Мицкевича раскрывается глубже. Его удручалъ матеріализмъ вѣка: и теперь, говорилъ онъ, иноземцы предпринимаютъ далекія путешествія, въ родѣ Крестовыхъ походовъ, но теперь цѣль ихъ исключительно мірская, а оружіе ихъ не копья и не панцыри, а гинеи и франки. Въ другой разъ онъ говорилъ о томъ, какъ прекрасна была бы земля, если бы на ней не было людей. «Обыкновенно онъ грустенъ и задумчивъ, писалъ Красинскій отцу: несчастія уже въ тридцать лѣтъ провели борозды на его челѣ. Онъ всегда спокоенъ и тихъ, но по глазамъ его видно, что брошеная искра сразу вопламенитъ пламя, дремлющее въ его груди». Повидимому Мицкевичу въ это время было безразлично, гдѣ быть, а состояніе неизвѣстности объ участи