немного выводить изъ равновѣсія даже Новосильцова. Но онъ скоро успокаивается и настраивается на прежній веселый ладъ. Входить кс. Петръ, который разсказалъ матери Раллисона объ участи ея сына. Издѣваясь надъ его личностью и саномъ, сенаторъ старается добиться, какъ онъ попалъ въ чужой монастырь, грозитъ повѣсить его. «Если я тебя повѣшу, а императоръ узнаетъ о томъ, что я поступилъ неформально, знаешь, что онъ скажетъ: «Эй, сенаторъ, вижу, что ты уже бѣсишься». А ты, монахъ, будешь себѣ висѣть попрежнему!» Ксендза бьютъ; особенно ретиво науськиваетъ противъ него докторъ (Бекю). «Господи, прости его, Господи, онъ самъ не знаетъ, что творитъ! Ахъ, братъ, злымъ совѣтомъ ты самъ себя добилъ. Сегодня ты предстанешь предъ Богомъ»: произносить пророчески кс. Петръ. Грубую сцену прерываетъ появленіе дамъ, и начинается балъ. Эта сцена («сцена поющаяся» scena śpiewana) представляетъ предчувствіе новаго театра, новаго символическаго театра, Метерлинка, Л. Андреева, Выспянскаго. И припѣвъ гостей: «Ахъ, какой блеск, какая роскошь. Ah quelle beauté, quelle grâce» такъ напоминаетъ балъ въ «Жизни человѣка». Среди гостей есть и будущіе декабристы[1], будущіе повстанцы, и ихъ бесѣды вводятъ насъ въ закулисную сторону всѣхъ этихъ торжествъ. Въ залу врывается мать Роллисона. Она хочетъ броситься на Новосильцова, который прячется. Раздается ударъ грома. Бекю убитъ. Балъ прервался, и опять кс. Петръ на допросѣ у сенатора, который и удивленъ. и встревоженъ исполненіемъ его пророчества. Но онъ не рѣшается трогать его. Кс. Петръ удаляется и на порогѣ встрѣчается съ Конрадомъ, котораго ведуть на допросъ. Происходитъ слѣдующій діалогъ: «Странная вещь! Я никогда не видалъ этой особы (tej postaci), говорить Конрадъ, а между тѣмъ знаю его, какъ одного изъ моихъ родныхъ братьевъ. Не во снѣ ли? Да, во снѣ: теперь я припомнилъ... То самое лицо, тѣ же глаза... я его видѣлъ во снѣ. Да, онъ это, казалось мнѣ, вырывалъ меня изъ пропасти. (Ксендзу.) Мой ксендзъ, хотя мы мало знаемъ другъ друга - по крайней мѣрѣ, вы меня не знаете, — примите
- ↑ Особенно характерно появленіе Бестужева, который, дѣйствительно, въ 1823 и 1824 г. былъ инкогнито, переодѣтымъ въ Вильнѣ и Варшавѣ. Это представляетъ одно изъ немногихъ указаній на какія то сношенія между декабристами и филаретами. См. статью Г. Мосуицкаго „Młodzież litewska idekabriści“ (Biblioteka Warszawska. 1910, tom I, стр. 474—505).
