ный гвалтъ. Особенно шумѣли куры. Онѣ бѣгали по двору, лѣзли къ кухонному окну и неистово кричали:
— Ахъ-куда! Ахъ-куда-куда-куда… Мы ѣсть хотимъ! Кухарка Матрена, должно быть, умерла и хочетъ уморить насъ съ голоду…
— Господа, имѣйте терпѣніе,—замѣтилъ стоявшій на одной ногѣ Гусакъ.—Смотрите на меня: я, вѣдь, тоже ѣсть хочу, а не кричу, какъ вы. Если бы я заоралъ во всю глотку… вотъ такъ… Го-го!.. Или такъ: и-го-го-го!!.....
Гусакъ такъ отчаянно загоготалъ, что кухарка Матрена сразу проснулась.
— Хорошо ему говорить о терпѣніи,—ворчала одна Утка:—вонъ какое горло, точно труба. А потомъ, если бы у меня были такая длинная шея и такой крѣпкій клювъ, то и я тоже проповѣдывала бы терпѣніе. Сама бы наѣлась скорѣе всѣхъ, а другимъ совѣтовала бы терпѣть… Знаемъ мы это гусиное терпѣніе…
Утку поддержалъ Пѣтухъ и крикнулъ:
— Да, хорошо Гусаку говорить о терпѣніи… А кто у меня вчера два лучшихъ пера вытащилъ изъ хвоста? Это даже неблагородно,—хватать прямо за хвостъ. Положимъ, мы немножко поссорились, и я хотѣлъ Гусаку проклевать голову,—не отпираюсь, было та-
