покраснѣла; она подумала о спасеніи братьевъ и поцѣловала у короля руку, а онъ прижалъ ее къ сердцу и велѣлъ звонить въ колокола по случаю своей свадьбы. Нѣмая лѣсная красавица стала королевой.
Архіепископъ продолжалъ нашептывать королю злыя рѣчи, но онѣ не доходили до сердца короля, и свадьба состоялась. Архіепископъ самъ долженъ былъ надѣть на невѣсту корону; съ досады онъ такъ плотно надвинулъ ей на лобъ узкій золотой обручъ, что всякому стало бы больно, но она даже не обратила на это вниманія: что значила для нея тѣлесная боль, если сердце ея изнывало отъ тоски и жалости къ милымъ братьямъ! Губы ея попрежнему были сжаты, ни единаго слова не вылетало изъ нихъ,—она знала, что отъ ея молчанія зависитъ жизнь братьевъ—зато въ глазахъ свѣтилась горячая любовь къ доброму, красивому королю, который дѣлалъ все, чтобы только порадовать ее. Съ каждымъ днемъ она привязывалась къ нему все больше и больше. О! если бы она могла довѣриться ему, высказать ему свои страданія, но увы! она должна была молчать, пока не окончитъ своей работы. По ночамъ она тихонько уходила изъ королевской спальни въ свою потаенную комнатку, похожую на пещеру, и плела тамъ одну рубашку-панцырь за другой, но когда принялась уже за седьмую, у нея вышелъ весь ленъ.
Она знала, что можетъ найти такую крапиву на кладбищѣ, но, вѣдь, она должна была рвать ее сама; какъ же быть?
„О, что значитъ тѣлесная боль въ сравненіи съ печалью, терзающею мое сердце!“—думала Элиза.—„Я должна рѣшиться! Господь не оставитъ меня!“
Сердце ея сжималось отъ страха, точно она шла на дурное дѣло, когда пробиралась лунною ночью въ садъ, а оттуда по длиннымъ аллеямъ и пустыннымъ улицамъ на кладбище. На широкихъ могильныхъ плитахъ сидѣли отвратительныя вѣдьмы; онѣ сбросили съ себя лохмотья, точно собирались купаться, разрывали своими костлявыми пальцами свѣжія могилы, вытаскивали оттуда тѣла и пожирали ихъ. Элизѣ пришлось пройти мимо нихъ, и онѣ такъ и таращили на нее свои злые глаза, но она сотворила молитву, набрала крапивы и вернулась домой.
Лишь одинъ человѣкъ не спалъ въ ту ночь и видѣлъ ее—архіепископъ; теперь онъ убѣдился, что былъ правъ, подозрѣ-
покраснела; она подумала о спасении братьев и поцеловала у короля руку, а он прижал её к сердцу и велел звонить в колокола по случаю своей свадьбы. Немая лесная красавица стала королевой.
Архиепископ продолжал нашёптывать королю злые речи, но они не доходили до сердца короля, и свадьба состоялась. Архиепископ сам должен был надеть на невесту корону; с досады он так плотно надвинул ей на лоб узкий золотой обруч, что всякому стало бы больно, но она даже не обратила на это внимания: что значила для неё телесная боль, если сердце её изнывало от тоски и жалости к милым братьям! Губы её по-прежнему были сжаты, ни единого слова не вылетало из них, — она знала, что от её молчания зависит жизнь братьев — зато в глазах светилась горячая любовь к доброму, красивому королю, который делал всё, чтобы только порадовать её. С каждым днём она привязывалась к нему всё больше и больше. О! если бы она могла довериться ему, высказать ему свои страдания, но увы! она должна была молчать, пока не окончит своей работы. По ночам она тихонько уходила из королевской спальни в свою потаённую комнатку, похожую на пещеру, и плела там одну рубашку-панцирь за другой, но когда принялась уже за седьмую, у неё вышел весь лён.
Она знала, что может найти такую крапиву на кладбище, но, ведь, она должна была рвать её сама; как же быть?
«О, что значит телесная боль в сравнении с печалью, терзающею моё сердце!» — думала Элиза. — «Я должна решиться! Господь не оставит меня!»
Сердце её сжималось от страха, точно она шла на дурное дело, когда пробиралась лунною ночью в сад, а оттуда по длинным аллеям и пустынным улицам на кладбище. На широких могильных плитах сидели отвратительные ведьмы; они сбросили с себя лохмотья, точно собирались купаться, разрывали своими костлявыми пальцами свежие могилы, вытаскивали оттуда тела и пожирали их. Элизе пришлось пройти мимо них, и они так и таращили на неё свои злые глаза, но она сотворила молитву, набрала крапивы и вернулась домой.
Лишь один человек не спал в ту ночь и видел её — архиепископ; теперь он убедился, что был прав, подозре-
